После ужина

(жуткая, но подлинная история)


               
1
После ужина в холле, в самом его уголку, удачно оживляемом кадкой с раскидистой китайской розой, устроились трое. На диване, утонув в мягких пружинах, сидел Степан Аркадьевич – пожилой, одутловатый человек с ярким, характерным для гипертоников румянцем, и веселыми живыми глазами. Напротив, Степана Аркадьевича (почти напротив) в таком же мягком, не знающем износа, хотя и потертом кресле расположился коротко стриженый седой человек. Тех же, что и Степана Аркадьевича лет, которого все почему-то звали «Коля». Третьим в компании был высокий, сухопарый, угрюмый с виду субъект по фамилии Соломин. Рост и суровый внешний вид Соломина (новичку хотелось держаться от него подальше) служил ему прекрасной защитой – Анатолий Владимирович обладал чуткой, чрезвычайно ранимой душой; и не мог обидеть бы и мухи. Сидел Соломин на стуле, образуя своей позицией равносторонний треугольник – он, Коля и милейший Степан Аркадьевич. Больше в холле в эту минуту не было никого – остальные смотрели телевизор.
- А вы заметили, господа, что по непонятным ни для кого причинам, комары сюда не залетают? - начал Степан Аркадьевич. - Окошки открыты - и здесь, и у нас - а комарья нет. А ведь, какое сырое нынче лето! Знаете, друзья, иногда так хочется услышать комариный писк. Пусть кусает! Но ведь, какая сложная система. Крылья, хоботок, писк. Это ведь от крыльев. Вы представляете скорость, с какой его крылышки колеблются? Кто-то считает насекомых механизмами. Не согласен. Комары, пауки, мухи – существа живые.
- Странно, - удивился Соломин. – Как может механизм размножаться? Я о том, почему насекомые «механизмы»? Отсутствие сознания?
- Давайте, не будем о сознании, - низким, чуть хриплым голосом вступил Коля. – Не будем. Ведь вы, Степан Аркадьевич, не случайно завели о механизмах и живых существах? Я вас знаю. Так к чему это сопоставление?
- А к тому, дорогой наш Коля, что нет никаких границ между живым и мертвым. А «душа», так сказать, - категория сугубо нравственная. Сегодня, увидев нашу Ольгу Юрьевну с новой прической, я вдруг вспомнил одну историю, и надеюсь, что успею с вами ею поделиться. Пока не кончился концерт.
- Тогда не теряйте времени, - тихо прохрипел Коля и откинулся поудобней.
- Да, Степан Аркадьевич, просим, - робко улыбнулся Соломин и вцепился пальцами в стул. От волнения.
- Тогда слушайте. И для удобства закройте глаза. И представьте, что это радиопередача – читают книгу. – Ну же, друзья!
Коля и Соломин послушно закрыли глаза, а Степан Аркадьевич преобразился – лицо его утратило веселость, а голос оттенки.
2
Во вторник, 12 февраля 1977 года в  …м райкоме партии случилась техническая неприятность – внезапно прорвало батарею. В кабинете первого секретаря, который находится сразу над кабинетом заведующего организационным отделом товарища Каблукова. Что ж? Все силы на устранение аварии! И ее неприятных последствий, которые в кабинете Каблукова образовали желто-шелушащееся пятно на потолке и частичное отклеивание обоев.
Справились быстро – через день все было, как прежде. И «первого» и у «заворготдела». Если не считать незначительной, вызванной нуждами ремонта перестановки. У товарища Каблукова изменения обычного кабинетного вида заключались в свернутом в рулон ковре, отсутствием портьеры на ближнем к месту протечки окне и перемещением бронзового бюста Ильича (крупная голова, оканчивающаяся уходящей в пиджак и галстук шеей) в противоположный угол. К сейфу. Который размещался в трех метрах слева от стола товарища Каблукова, очень не любившего, когда к нему так обращаются - «просто, Андрей Андреевич». Собственно, и все. Да! Еще в кабинете не было тумбы, много лет державшей голову вождя – ее пропитанный пылью кумач случайно испачкали известкой.
- Даже к лучшему, - заметил Андрей Андреевич, - Владимиру Ильичу мы предоставим более достойный постамент. Мраморный. Но все же, нужно быть аккуратней.
Поэтому Ленин временно стоял на табурете. Ликом к сейфу.
Любой ремонт неизбежно связан с суматохой. Коснулась она и Андрея Андреевича. К себе в кабинет он без особой нужды старался не заходить, без труда найдя себе занятие в иных помещениях. А если и заходил, то быстро, «по существу», стараясь своим присутствием не смущать водопроводчиков и маляров.
Райком – лицо народосуществования. В нем все должно быть на высшем уровне. Прежде всего, уровень чистоты. Здание обслуживала бригада уборщиц – крепких сноровистых женщин средних лет. Напоминать о тщательности и добросовестности их ответственного труда не было никакой нужды, так как добросовестность и старательность являлись главным условием их (сноровистых уборщиц) работы в райкоме. А заниматься уборкой в сем месте, значит иметь особый «праздничный набор», льготы и премии, путевки в дома отдыха для всех членов семьи. Есть за что стараться без напоминаний.
Второй этаж, тот где находился кабинет Андрея Андреевича, убирали двое – справа от лестницы Тоня (А.П. Крепышева), слева – Валя (В.И. Жихарева). Таким образом, Валиным заботам был поручен и пострадавший кабинет Андрея Андреевича. Уже не пострадавший, а восстановленный.  Но грязный.
- Ничего, ничего! – заверила Валя бригадиршу. – Я справлюсь одна. Но туалет пусть моет Зинка.
В четверг вечером, 14 февраля, в половину седьмого, как показали висящие на стене часы, Валя Жихарева (ведра, тряпки, мастика, швабра) вошла в кабинет заведующего организационным отделом. С намерением навести особенный в нем блеск и чистоту – Андрей Андреевич Вале нравился. Как тип партийного работника.
Через час вспотевшая, но довольная Жихарева благополучно покончила с оставленной малярами грязью и даже натерла пол, в том месте, куда с потолка капала вода. Осталось стереть с мебели и картотеки пыль, мокрой тряпкой протереть подоконники, полить цветы и вынести корзину с бумагами. Не нужно - оказалось, она пустая: Андрей Андреевич в кабинете не писал, только заходил. «По существу» возникшего вопроса.
Еще через полчаса подоконники были протерты, с картотеки, шкафа с папками, кресла, дивана и стульев сметена пыль. Теперь предстоял последний этап – чуть мокрой тряпкой дать блеска полу. И можно кабинет (и форточки) закрывать.
И вот тут, в эту недолгую паузу, в течение которой Жихарева, сидя на стуле отдыхала и остывала, она заметила… Она заметила, что сейф Андрея Андреевича не закрыт. Не закрыт, а приоткрыт, и в одном из замков его торчит связка ключей.
Да. Андрей Андреевич, собираясь на вечернее заседание в горком, в суматохе забыл закрыть сейф.
Валя никогда не была любопытной. Но иногда ее несложного ума касался вопрос: «а что у них там?». Что за тайны хранятся в таких высоких бронированных ящиках, раскрашенных под дерево.  Ведь, не военные. И не милиция. Что? Нет, нехорошо. Нельзя. Но одним глазком. Личные дела? Так, они в картотеке. Печати? Так они у Каблукова в столе, я видела. Тогда, что? «Золото партии»?
Это уже шепнул Вале бес, ее таки оседлавший. И еще шепнул:
- Да посмотри! Когда еще такая возможность представится. Не бойся, нет никого. Да и самой спокойнее будет, когда посмотришь.
- Черт с ним! – сказала себе Валя, оглянулась на дверь (закрыта) и пошла к сейфу. Ликом к которому на табурете стояла бронзовая голова Ленина в гигантскую величину. Тоже слегка припыленная.
Валя обтерла Ленину плешь, брови, усы и все скульптурные впадины и засунула тряпку в карман. И после этого сейф полностью распахнула, чуть не задев Ленина по крупному носу.   Неприятно звякнули ключи на связке.
Внутри сейфа было почти пусто. Сверху еще одно отделение-камера, снизу, в оставшемся пространстве две полки. На нижней вымпел, «адрес»-папка с блестящей табличкой, на верхней…
А вот на верхней конфуз.  Страшный.  На верхней полке лежали деньги в купюрах. И в мешочке монетами – рубли и полтинники. Купюры не так, как в сберкассе или у бухгалтеров – перетянутые и переклеенные полоской. А небрежными смешанными пачками. Не толстыми, но и не тонкими – десять, двадцать пять и пятьдесят рублей, не отсортированные по достоинствам и цветам.  Разные деньги, много денег… Три или четыре стопки.
Валя снова оглянулась на закрытую дверь. Прислушалась. Тихо. А когда опять посмотрела на деньги, то почувствовала в себе скользкую подлость – возьми! Одну лишь бумажку. У них не убудет. Нет! Это кража! А вдруг, они сосчитаны? А кто докажет? Всего один четвертной…
И Валя, борясь с собой и вселившимся в нее бесом, потянулась к деньгам – просто пересчитаю. И все! Ее поза в этот скорбный для совести момент была такой – одна рука (правая) держится за дверцу сейфа. Вторая медленно, тянется к деньгам.
И вот когда пальцы Жихаревой коснулись самой толстой пачки, женщина почувствовала сильную боль. Невыносимо сильную. В «районе» предплечья. Как будто оно попало в капкан. Валя не знала, что чувствуют кожа, мышцы и кости попавшего в капкан предплечья, но знала, что ощущения именно такие.
Когда она повернула голову (быстро, рефлекторно), то от ужаса оцепенела… В руку ей вцепился Ленин. Ощерившийся, грозный, имеющий в глазных, имитирующих зрачки отверстиях злобные искорки. Оскаленные зубы Ильича (усы топорщились единой бронзовой массой), продолжающие через тонкий халат сминать Вале мышцы и вгрызаться в плечевую кость, были темными, но ровными. Один к одному, сплошным, подковообразным полукругом, способным раздробить не то, что кость –рукоятку швабры! Или сплющить   металлическую банку! Например, такую, в которой содержалась мастика для полов.
Валя громко пукнула, от страха из себя пустила горячую струю  и истошно заорала.  И, продолжая орать, стала вырываться из пасти вождя. Треснула ткань, Ленин ослабил хватку,  Жихарева завалилась на спину. И ударившись затылком об пол, лишилась чувств…
Очнулась она… когда ее стала бить по щекам, прибежавшая на крик Зинка (З. Я. Полозова).
- Ты чего, Валюша? Что с тобой?
- Он… Он живой.
- Кто?
- Он… - простонала Валя. И поняла, что называть «его» нельзя. – Мыш. Мыш из сейфа скакнула… Хотела закрыть, а он как выскочит. Я сейчас умру…
- Давай помогу. Поднимайся. А я уж подумала, тебя убивают. А ты это … что? Обделалась?
- А с тобой бы так.
- Ну и стыдоба. Так мышей бояться. Странно. Крысы в подвале водятся, а вот мыши в кабинетах? Странно.
После этого случая Валя уволилась. Во-первых, насмешки – «обоссалась» в кабинете. Во-вторых, ужас, который охватывал Жихареву, когда она проходила мимо кабинета Андрея Андреевича. Только проходила, не то, чтобы войти и убрать.
На плече долго оставался след – совершенный по виду укус. Или след капкана.
Психическое здоровье Валентины Ивановы тогда не повредились, но на какое-то время ослабло. О случившимся она кому в то время не говорила. Полное и необратимое нарушение мозговых процессов случилось у нее через год осенью. По иронии судьбы, в один из ветреных ноябрьских воскресных дней, когда Валентина Ивановна шла в магазин, сильным порывом был сорван висящий через улицу транспарант. Качало, качало и оторвало. И хлестануло Валю завязками по лицу. Не сильно, но неожиданно. А транспарант такой: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» За подлинность истории, господа, ручаюсь.
Степан Аркадьевич облизнул пересохшие губы и снова стал самим собой – веселым и немонотонным. Коля и Соломин открыли глаза. Лицо Коли оставалось невозмутимым, Анатолий Владимирович мелко дрожал.
- С Валюшей я лежал в Кащенко, - Степан Аркадьевич еще раз облизнул губы. – Какая «Валюша»! Старушка с короткой стрижкой. На нее теперь наша Ольга Юрьевна стала чем-то похожа. Так вот, господа, Валентина Ивановна мне показывала след укуса -  бледный, оставшийся на всю жизнь шрам. Вот как если, действительно капканом, господа.
- Это так, - сказал Коля и почесал голову. - Он живой. Я, когда был маленьким, в садике еще, видел. В зале для музыкальных занятий. Там у нас рояль стоял и скамейки для нас и на стене висел портрет. Масляный. И галстук у Ленина с  белыми пятнышками. Мы поем, а он на нас смотрит. А я не пою, а только рот открываю. И в свою очередь смотрю на «дедушку Ленина». И он мне подмигивает. Но такое с каждым портретом. Но обязательно портретом, настоящим, масляным, а не фотографией.  Вперишься в физиономию минут на пять, он оттуда тебе мигать начинает. И обязательно правым глазом. Я проверял – именно, правым.
Тут из коридора послышался шум. То после телевизора по палатам стали расходиться больные. Скоро принимать лекарства, гигиена и отбой.
3
А вот Соломину рассказать по этой теме было нечего. Но ему очень хотелось рассказать. Не обязательно о живом Ленине. О чем угодно, но только правду. «Реальный случай», чтобы – стать центром внимания. Степана Аркадьевича и Коли. Прекрасные люди! Но удивить их совершенно нечем. А как хочется.
Но на следующий день у Соломина появился повод. Во время молебна о здравии, который по пятницам после завтрака и уколов проводил отец Максим, случился эпизод, дающий прекрасную пищу для совместных размышлений.
А именно. Когда в окружении пациентов и санитаров (в том же, кстати, холле) отец Максим читал длинный список «болящих», Соломин заметил, что…
Что, не может быть! Но, точно. У отца Максима на голове росли рожки. Маленькие, почти над ушами. Цвета арахисовой скорлупы, но словно полированные. Такие какие бывают у молодых козлят или барашков, именуемых еще «агнцами».
- Все правильно, подумал Соломин. – От четырех отнять два и умножить на два, будет ноль.