Пламя. Повесть-размышление. Глава 13

СПРАВЕДЛИВОСТИ РАДИ…

Директор с инструктором райкома партии зашли в кабинет. Закурили. У обоих было испорчено настроение. Николай Николаевич начал выговаривать директору претензии на недостаточную идеологическую работу в коллективе, ссылаясь на пример со сторожем и токарем Гринюком.
– Николай Николаевич! Неудачная у вас ссылка. Ахмед – простой сторож, контуженный на фронте. Жена больная, семья многодетная, жилищные условия ужасные! Что вы от него хотите услышать? Слава КПСС? Не услышите. С работы не прогоните! Нет оснований. Он – честный, порядочный человек, который никого и ничего не боится.
– А что вы скажете о токаре Гринюке? Вы слушали, какую он пытался по радио нести вражескую антисоветчину? – спросил Кулацкий.
– Он – не враг. Нормальный человек. Работает хорошо, а ведёт себя, как и все, только более открыто – говорит, что думает.
– Ладно, Дмитрий Герасимович, замнём этот случай, но с людьми работать нужно! – сказал Николай Николаевич и, выйдя из конторы, поглядел на проходную. Обидчика он не увидел и, облегчённо вздохнув, направился к автобусной остановке.
Через час на имя Мистюка от инструктора РК КПБ Кулацкого Н. Н. поступила справка, в которой говорилось: «…В коллективе под руководством партбюро проводится большая идеологическая работа совместно с комсомольской и профсоюзной организациями».

                *  *  *
В это время Ахмед, растревоженный неприятным инцидентом, нервно ходил по проходной, затем вышел на крыльцо и обратился к молодому человеку:
– А ты, какой ждёшь?
– Мне нужно справку подписать, а директор ушёл и пропал.
– Жиди, дарагой, жиди. Ни адна дрянь нэ прападает!
– Дядя Ахмед, а почему вы не научились хорошо говорить по-русски?
– Ой, я знает, что Лэнин, рыжий такой, маленкий, ручками махал и гаварыла: учица, учица, учица! А дэти дэлать нэ умела! А Ахмед нэ учица, а у миня дэти – из каждый акон морды тарчыт! Каму што нада. Но скажу тыбе правда, какой был у Ахмед: я – из свой дэрэвня, очен малэнкий деревня, гиде мала взрослый, много малэнких дэти, висэ татары, а руский чалавэк видэл газет, на фото и болше нэт. Кагда на вайна стала, на руски я панимает тагда только адын слова – тры буква на забор. На фронт я бил развэтка, очен ловкий бил. Мине харашо любили друзя аднапалканы, аны сказали: Ахмед, дарагой, ты гавары, как умеит. Очен красива виходыт – весёлый палучаеца. Мы тибя панимает, ты нас панимает, нам харашо – артист не нужен, кагда ты разгаваривает. Так они гаварит мине и хахочут!
Ахмед сделал паузу в разговоре, а потом доверительно добавил:
– Я нэ любит многа гаварит, я любит работа. У мэня пять дэти, кармит нужен. Я послэ работ берёт лапата, тяпка, другой штука и сваю гвардыю на агарода веду. Татары – хароший работник на земля, висё умеет! Мой дэти любят работа, и я рад такой дэти. Вот как жизн палучаеца. А ты – харошый парэнь, Сирожа, я видыт, кто какой чэлавэк. У тэбя ест совэст! Будь всигда такой! Твой мама и папа будет радавать сибя за такой сын.
«Сирожа» – это был я, Петров Сергей Петрович, автор этой повести. Не знал я в то время, что возьмусь за её создание. Писательские способности у меня тогда уже проявлялись, но они были столь не очевидные, что я даже мечтать, не смел о создании чего-то серьёзного, значимого. Мог сморозить в кругу приятелей  какую-то хохму и всё на этом.
В то время на каждом производстве, в конторе, в учебных заведениях силами активистов выпускали настенные газеты. Ко мне всегда обращались написать коротенькие строчки, на «Злобу дня» вот я и выдавал для заводской газеты:

ТАКАЯ СТРАСТЬ

Для тебя не иссякнут слова,
Те, что струны души моей трогают.
И кружится опять голова,
За тобой – я любою дорогою…
Верю только своим шагам
По затмениям лунным и солнечным.
Иногда получу по рогам!
И страдаю от ран осколочных.
Не насмешничай, не гневи
Тихой грусти слезами льющейся.
Эта страсть смертной муке сродни:
По бутылке тоскую… Прислушайтесь…

Для многих эта тема была актуальной. Подходили читатели ржали читая, меня хвалили. Я, как молодой щенок радовался похвалам и старался из всех дурацких сил отличиться. Но далее произошёл случай, который меня немного усмирил.
Случилось, что я попал в хирургическое отделение, на операцию. Там тоже выпускали газету, и я старшей медицинской сестре помог выпустить номер, ко  Дню медицинского работника:

УСПОКОИЛ!
- Я, доктор, операции боюсь!
Скажите, здесь я не загнусь?
Мне страшно, как вы руки трёте,
И острый ножик в пальчики берёте…
Да занавеска на лице пугает!
- Не бойтесь, Вы, пожалуй, не умрёте…
Нас за это каждый раз ругают!

Мне операцию сделали успешно. Потом отчитали за строчки «Недопустимые, по отношению к советской медицине» и досрочно выписали из отделения.
Я ожидал в палате выписку больничного листа. Зашла дежурная сестра и тихим голосом произнесла:
- У вас, оказывается, есть защитники. Посмотрите, что мне на стол подложили.
Она развернула какой-то листок-формуляр, на котором крупными буквами красным корандашом было написано:
«Зачем вы поэта обосрали? Он был прав!»