Впечатление от выставки Александра Добрицина

   «Эпоха Ковида»… Как привычно и безбоязненно мы используем теперь это определение. Всего два года прошло, а мы говорим «эпоха», словно опасаясь или предчувствуя, что это «наказание  Господне» неведомо когда ещё кончится.
   Ковидное время подрезало нам крылья,  поставило пределы, установило границы и рамки.  Пригвоздило нас к прокрустову ложу - диванам у телевизора. Воздвигло  стены и несокрушимые бастионы  непонимания и нежелания понять.
   Духовная жизнь обеднела, нет прежнего обилия концертов в консерватории, походов в театр, на выставки.  Круг общения сузился до виртуальных звонков, вотсапок и смссок.
   Поэтому узнав о выставке давнего знакомого художника, я надела маску и, переждав час пик, отправилась на метро Славянский бульвар. Прошла по вздыбленным ремонтом улицам, по каким-то деревянным настилам, пересекла гнетуще шумный  Кутузовский проспект, и отправилась по расчищенным дорожкам нового благоустроенного бульвара искать по указанному адресу картинную  галерею.
    Безрадостная «унылая пора»,  голые деревья,  обреченные на долгую зиму и лютую стужу.  Над головой вместо синевы небес стылое  поднебесье, словно забитое  фанерой, покрытой сиротской серой краской.  Наконец, по указанному адресу предо мной предстает обычный дом, «лежащий небоскреб», длинный, уныло однообразный, неприветливый и скучный.
   Но с порога мне улыбаются. Это уже приятно. Показываю свой QR-код. Раздеваюсь и вхожу в зал. Никого нет. Но вокруг меня, по стенам, которые кажутся бесконечными, бежит поток картин.  Тугой водоворот,  круговерть жизни, воплощенной в краски, говорящие на разные голоса. Началось общение с картинами, с художником, проникновение в мир  его мыслей и идей. Общение, которое  понуждает думать, чувствовать, со-чувствовать художнику.
   Но мысль замирает, споткнувшись о  деревянную лодку, зажатую в тисках двух черных колонн. Она стоит в центре зала, носом устремленная против течения и старающаяся преодолеть удерживающие объятия колонн.
   Из тесной  рамы картины, стоящей в лодке, выходят  некие пахари водной стихии. Они бредут по пояс в воде, и напоминают измученных  бурлаков прошлого. Но у бурлаков под ногами земная твердь, а у этих, согбенных в напряженном и мучительном усилии, только хлипкая тина под ногами, да упирающаяся в колени вода.
   Картина прошлого, люди из прошлого и бремя прошлого. Люди тянут лямку тяжкой жизни.   Жизни, уныло и однообразно окрашенной двумя-тремя красками. Ограниченная черно-белая гамма да блеклый коричневый цвет, словно чахлая, сухо шуршащая кровь. Четверо в упряжке, две белые и две окрашенные  коричневым фигуры. За ними следует  пахарь,   вонзающий утлый плуг в пучину сопротивляющегося потока воды.
    Оглядывая стены, нахожу ещё несколько блеклых, словно полинявших от времени полотен. Картины прошлого, картины из прошлого.
    А мир нынешний -  огромный, красочный и звучный.    Пульсирующий космос, в котором угадывается  «неба содроганье». Солнце - как начало всех начал. Яйцо  зарождения мира - «Ab ovo». В потоке торжествующих красок рождаются громоздкие фантастические деревья, нежно цветущие одуванчиками – словно вздохи или поцелуи  беззвучно пролетевшего горнего ангела. Шар земли то цельный, то расколотый, то с легкой прорезью раны.
    И вдруг звучит как удар гонга,  ударяет в глаза налитая кровью тяжелая гиря. Неизбывная  тяжесть на душе, груз ошибок, неудач, заблуждений. Бремя на-несенных и пере-несенных обид. Но они тонут в стремительном, багряном потоке, в разлитом по залу половодье души художника. Краски звучат торжествующей баховской токкатой. И к ней прислушивается вселенная, «положив на лапу с клещами звезд огромное ухо».