Казак
Сдвинутые черные брови справлялись с ролью козырька и без ладошки, помогая таким же диким, как у коня глазам не страшиться солнца. Впереди под ним такая же дикая степь. А в сердце...
Что ж дикого в том, что тёплая хата греет хуже ветра в поле? Что кожаное седло на конской спине мягче мамкиной перины? Что на жаркой печке так не согреешься, как в отчаянной скачке по ковыльному полю? Да и разве может быть что-то приятней для глаз, кроме синей дали , нежнее для рук, кроме эфеса шашки да конской гривы, притягательней манящей неизвестности предстоящей схватки? Разве заменят скоромные щи глоток студёной воды из родника, а аромат блинов наскоро зажаренного на полусырых прутьях свежестреляного зайца? Разве жаркий поцелуй беззаветно преданной любушки пересилит страсть к скитаниям за призраком счастья? Не пышные формы её снятся ночами, а полная луна, дразнящая новыми затеями. Да и кем же будет он, коли станет держаться за юбку? Малым дитем и не более.
Малым он сам себя и не помнит. Последняя мамкина нежность – это её улыбающиеся глаза, когда его, едва научившегося ходить, по старому обычаю посадили на коня. Как ухватился тогда он всеми силами за гриву, так и не выпускает её до сих пор.
Ни вздохов, ни слёз не оставил в хуторе: ни одной подушке не оказала почтения буйная голова, ни одной живой душе не угодила, ни в одном сердце не оставила сожаления. И потому так легко теперь вскачить в седло, даже не понукая коня, дышащего с ним одними желаниями и лететь стремглав, по косвенным признакам различая дорогу, несущую для него удачу, наживу, радость и счастье. Счастье казака – почувствовать в аллюре по приволье степи себя своим.
Свидетельство о публикации №221120101031