Тайны. часть 2. легенда

         ТАЙНЫ. Часть 2.

         Легенда.

         Рассказ.

«Почему Константин изобразил на своей картине в образе крестьянской девушки именно меня? Мы с ним были почти ровесниками, но он родился в Ленинграде, рос в переименованном Санкт-Петербурге в семье интеллигентов: отец – известный строитель, мать – детский врач,» - Нина расположилась удобно в кресле. Неужели ей так и не удастся найти разгадку тайны картины Константина, даже дочитав дневник Ирины Александровны?

Из рассказов бабушки эта ветвь родства по материнской линии слабо прослеживалась, потому что еще до революции один из дальних родственников бабушки, дед Константина, переехал из Москвы в Петербург, окончил университет, стал практиковаться в качестве врача. Женился поздно. В первую мировую был на фронте ранен, попал в германский плен, позже воевал в Красной Армии. Оба сына стали военными, погибли во время Великой Отечественной войны. Их семьи и жена врача погибли во время блокады Ленинграда.

И только после войны доктор отыскал в детском доме в Нижнем Новгороде чудом выжившую и вывезенную из осажденного города трехлетнюю внучку Ирину, дочь старшего сына, которая тоже стала врачом.

Нина открыла дневник.

 «Сегодня, глядя на незаконченную картину Кости с девушкой, удивительно похожей на нашу родственницу Ниночку Соловьеву, я вдруг вспомнила и решила записать рассказ деда Кости о необыкновенной и запретной любви русской дочери простого крестьянина и сына немецкого учителя во второй половине девятнадцатого века. Рассказ - легенду нашей семьи:

«Наконец-то, долгое путешествие в коляске по бесконечному степному простору закончено, и отец выпрягает двух замученных лошадей у большого деревянного дома. Из коляски выпрыгивают два младших брата Иоганна и бегут наперегонки к высокому крыльцу. Ему тоже хочется выскочить на улицу, чтобы увидеть то селение, куда отца пригласили работать учителем в новой открываемой школе, где ученики будут изучать закон Божий, чтение, письмо, арифметику, пение и русский язык, но отец передает ему уздечки и приказывает отвести лошадей к реке и напоить. А сам помогает сойти с коляски своей беременной жене. Дорога утомила ее. Женщина смотрит на свои распухшие ноги и мечтает только о том, чтобы лечь поскорее на свою двуспальную кровать с высоко взбитым пуховиком и массой удобных подушек.

Но две груженные вещами телеги осталась где-то посреди степи — полетело колесо, — и ее муж должен найти среди незнакомых соседей добровольцев, который помогут ему доставить все вещи к новому дому.

Солнце висит еще высоко над горизонтом, жарко, вода в деревянном маленьком бочонке противно теплая, но постепенно вокруг коляски собираются жители селения, чтобы посмотреть на нового учителя. Женщины принесли молоко в глиняном кувшине, кружки, высокий белый хлеб. Два высоких молодых парня предлагают отцу свою помощь, и через полчаса на их телеге втроем они исчезают за ближними домами.

Иоганн с лошадями застыл на высоком обрыве, изумленный увиденным: великолепием неглубокой речки, которая петляет внизу среди зарослей кустарников и высоких тополей в лощине, и дальше, там, где земля встречается с небом, — бесконечным простором распахнувшейся степи».

«Если я когда-нибудь стану художником, то все свободное от работы в поле время я буду рисовать. Даже отец разрешил мне раскрасить стол, сундук, шкаф, ставни и двери в бывшем доме яркими цветами. И все соседи, и родственники восхищались, потому что были большими охотниками до пестрого убранства комнат».

Лошади рвутся к воде. Приходится подчиниться их нетерпению. Иоганн видит недалеко за поворотом утрамбованную дорогу с пригорка к перекату, и, повеселев, бегом, отпустив коней, бежит к свежести долгожданного купания. Ему здесь уже нравится. Просто отлично, что отец согласился на такое далекое путешествие и переселение в незнакомую колонию. Иоганн прямо в одежде ложится на спину в весело перекатывающиеся через него холодные волны стремительного течения и смотрит в бездонное выцветшее от необычной майской жары небо с легкими прозрачными облаками.

Дома от матери досталась крепкая затрещина, и немедленный приказ перетаскивать из коляски узлы с вещами в дом. И только глубокой ночью вернулись с двумя нагруженными повозками отец и незнакомые мужчины. Мать растолкала спящего на полу Иоганна, чтобы шел помогать отцу, и следующий сон он увидел только, когда небо окрасилось на востоке в осторожный, нежно-розовый цвет. Спать долго не дали.

А ранним утром за легким завтраком отец торжественно и важно, как подобает главе семьи, сообщил, что немецкое селение Гнадентау, где они теперь будут жить, было основано в левобережье Волги, на левом берегу реки Еруслан в 1860 году как дочерняя колония. В нем тогда поселилось всего 130 человек. Название колонии в переводе с немецкого означало «благодатная роса». За рекой разбросаны русские и украинские села. От второй части немецкого наименования появилось и русское название колонии — Росное. Колония находится в 446 верстах от города Самары, в 150 верстах от города Саратова и 150 верстах от уездного города Новоузенска.

Первая церковно-приходская школа была создана в селе в момент его основания в 1860 году. Но население увеличивается, и было принято решение об открытие второй школы — земской. Русский учитель уехал, потому что немецкие дети его объяснения на непонятном русском языке не понимали, а немецкий язык он знал плохо.

Чтобы достойно кормить семью, отец будет сегодня просить общину о выделении ему земли. Он хочет заниматься летом выращиванием арбузов и дынь. Время не ждет, и хватит старшему сыну, которому недавно исполнилось семнадцать лет, бездельничать. Чтобы осенью отправить его на учебу в город, нужны немалые деньги, а они пока закопаны в земле. Их нужно вырастить своим трудом.

Отец любит проповеди, но сейчас он торопился познакомиться с людьми, от которых зависит его карьера учителя и будущего земледельца. Ведь способ владения землей — общинный. С собой он берет старшего сына Иоганна.

— Улицы в немецких селениях (колонках, как называют их русские), — просвещает Иоганна отец, — прямые и пересекаются такими же поперечными, образуя кварталы. И жилища наши, по своему внутреннему расположению, обстановке и чистоте, отличаются от крестьянских изб: в них нет ни русских полатей, ни громадной русской печи. У нас везде чистота, полы всегда выметены и при входе усыпаны свежим песком. В каждом доме в углу лучшей комнаты у нас стоит высокая двуспальная кровать с пестрым пологом, пуховиком и кучей подушек: здесь помещаются всегда глава семейства со своей супругой, а остальные члены семейства размещаются на полу тут же или в других комнатах. Так было заведено у наших дедов и отцов, так будет и у нас, и у тебя, когда приведешь в дом свою жену.

Несмотря на столь ранний час, в селении многолюдно: женщины торопятся быстрее отогнать в стадо за околицей многочисленных коров и бычков, мужчины собрались у молитвенного дома и внимательно слушают пастора и подошедшего старосту.

Услышав просьбу учителя о выделении земли под бахчу, многие сельчане удивленно переглянулись: поселенцы занимались, в основном, выращиванием пшеницы и ржи, кое-кто специализировался на табаководстве, занимались подсобными ремеслами — кузнечным делом, слесарным, ткацким, а тут вдруг арбузы! Почва вокруг поселения отчасти была глинисто-песчаной и солончаковой, что препятствовало произрастанию растений. Благоприятные для земледелия годы постоянно сменяются неурожайными. Да и, вообще, все земли давным-давно поделены и распаханы. Пусть учитель на домашнем участке сажает арбузы для себя и своей семьи. Но отец был настойчив и выпросил кусок песчаной целинной земли далеко за селением, где уже колосились волны молодого ковыля.

И вечером отец торжественно достал заветный мешочек с семенами и положил их в теплую воду для прорастания.

Сухой, обжигающий южный ветер торопливо забирал из земли последние запасы весенней влаги, когда два дня, не разгибая спин, Иоганн с отцом и тремя нанятыми работниками с помощью железного плуга и лошади пытались нарезать круги лунок для будущих плетущихся растений. Сажали семена с поливом речной водой из большой специальной бочки на телеге.

От усталости Иоганну иногда казалось, что, если он сейчас упадет на землю, то уже больше никогда не встанет. Этот рабски тяжелый труд, вкус соленого пота на губах, кровавые мозоли на ладонях убивают всякое желание любоваться весенним разбегом цветущей степи, когда миллионы дикорастущих растений воспрянули ото сна, чтобы успеть до наступления жары покрасоваться и выбросить метелки семян.

Иоганн покорно забирается в повозку, но тряска раздражает, и он, спрыгнув на неровную дорогу, сворачивает с нее и пешком идет к темной полоске деревьев, загораживающих речку от буйства разгоряченного солнца и сухого ветра.

В продольных лощинах, залитых во время весеннего разлива реки, скоро начнется сенокос, а пока приходится пробираться по чавкающей земле, с устоявшейся сыростью влажной траве, опасаясь наступить на глазастую лягушку или ужа.

И вот, наконец, река. Отец сказал, что она является своеобразной границей между колонистами и прочим миром, потому что по своему характеру колонисты живут совершенно замкнутой жизнью и ревниво оберегают свою национальность, устраняя себя, по возможности, от всякого соприкосновения с жизнью окружающего населения, нередко относясь враждебно или пренебрежительно ко всему русскому:

«Многие не знают и не хотят знать русского языка. Наши колонисты никогда не смешиваются браками ни с какой народностью. Наша родина — Германия, и хотя за прошедшие годы мы потеряли контакты с ней, но мы живем обособленно от всех, и это является гарантией, что нам удастся сохранить социальные и культурные традиции наших германских государств середины 18 века, а главное — свой язык», — в этих вопросах отец был непреклонен».

За рекой непроходимой стеной поднимаются вековые тополя, заросли кустарников. Людей нигде не видно. Иоганн прислонился к корявому стволу развесистой ивы, длинные гибкие ветви которой раздольно купаются в прозрачной воде, закрывая тенистый противоположный берег.

И вдруг из бурелома на открытый песчаный выступ небольшого затона, прямо напротив спрятавшегося Иоганна, вышла девушка. Ей было лет пятнадцать или шестнадцать. Лучи заходящего солнца, отражаясь в неторопливой воде, осветили прелестную стройную фигурку в свободном холщовом сарафане, длинную золотистую косу на груди, непокрытую голову.

Она застыла на мгновение, внимательно оглядела противоположный берег, и, не заметив Иоганна, вытянула за веревку на песок притопленную в воде вершу, искусно сплетенную из веток ивняка, а потом начала деловито вынимать бьющуюся рыбную мелочь и раков. Девчонка весело рассмеялась, когда в плотную котомку перекочевала и добыча из трех гибких крупных рыб. Завязав мешочек, она отнесла его подальше в кусты.

И тут Иоганн от неожиданности чуть не свалился в воду. Девчонка торопливо сдернула сарафан и прямо с обрывистого берега нырнула вниз головой. Она появилась где-то на середине реки и уверенно поплыла против течения. Ее загорелое обнаженное тело, мелькнувшее неожиданно перед юношей, заставило его покраснеть от смущения. Сердце стучало так, что его было слышно, наверное, в селении, но сейчас Иоганн испугался вдруг внезапного появления чужих людей на его берегу. Никто, кроме него, не должен видеть ослепительную белизну ее маленькой груди, плавный изгиб тонкой талии, стройные ноги обнаженной нимфы с плывущей за ней по воде роскошной косой. Он готов был сейчас убить всякого, забыв моментально усталость такого длинного, напряженного дня, свое желание искупаться в свежести реки.

И он точно перестал дышать, когда она вышла из воды и застыла прекрасной статуэткой с распущенными до бедер мокрыми волосами. Он и позже не смог передать словами этот восторг и вспыхнувшее желание прикоснуться к этому зовущему телу, удивление и робость одновременно.

Девушка растаяла в чаще, и только тогда, раздевшись догола, Иоганн переплыл речку и долго сидел, весь искусанный мошкарой, на золотистом песке с яркими монетками рыбьей чешуи».

Нина закрыла тетрадь. Что-то удивительно знакомое слышалось в названии Гнадентау, но где она читала уже об этом селении, припомнить не удавалось. И внезапно в каком-то озарении она увидела взлетевший под небеса стройный и строгий рисунок башни с крестом, остроугольную ржавую крышу прекрасного творения, настоящего архитектурного шедевра из красного кирпича — старинной кирхи в маленьком селе Верхний Еруслан, откуда была родом ее бабушка.

        ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ,