Амаркорд. Мои университеты

Нет, я решительно не люблю поездки по железной дороге. Даже скоростные поезда, доставляющие всех желающих за пару часов из Рима во Флоренцию, хоть и восхитили своим удобством, но не затмили неприятного чувства нелюбви, возникшего ещё в детстве.

Прекрасно помню поездку на поезде из Москвы в Улан-Удэ в сентябре 1979-го, когда меня в итоге не приняли на философский факультет МГУ, несмотря на благоприятную арифметику: я получила на экзаменах 4 за сочинение из-за того, что тупо и очевидно перепутала порядок букв в слове, но оспорить это было невозможно, 4 за историю, где меня планомерно и откровенно валили и-таки завалили,  5 по русскому устному и  5 по английскому плюс 5 средних  баллов аттестата, плюс полбалла (неофициальных, потому недоказуемых) за медаль, что в итоге составляло 23.5, что было проходным баллом на наш факультет для школьников. Моего имени не было ни в списке поступивших, ни в списке непоступивших, а в учебной части сказали: "Ваш вопрос решается, не волнуйтесь". И с этим напутствием я уехала к бабушке и к родственникам отца в Великие Луки, где, конечно, страшно волновалась. Мой вопрос решился только к третьему сентября, когда декан факультета Косичев, нежно обняв меня за плечи, проговорил: "Деточка, тебе всего лишь шестнадцать лет. Ну какой может выйти философ из нежной шестнадцатилетней барышни?  Наберись опыта и рабочего стажа и обязательно возвращайся к нам. У тебя есть талант. Если будет стремление, все получится". Добрый Косичев в своих немыслимых в то время белых кроссовках ушёл обучать более умудрённых опытом студентов, а я пошла набираться рабочего стажа.

Сначала мы с подружками - изысканными интеллектуалками, случайно не попавшими с первого раза на философский - пошли в соседнее с Универом ПТУ. Кто не знает, ПТУ - это профессионально-техническое училище. Учеба в нем приравнивалась к рабочему стажу и давала право жить в Москве и ходить на подготовительные курсы в МГУ. Принимали туда всех желающих. Мое заявление, как и заявления моих подруг, рассматривали долго и  с большим подозрением: средний балл в наших аттестатах был Пять, а у меня была ещё и золотая медаль. Но не принять нас не было никаких законных оснований. И мы стали учащимися ПТУ на Ленинских Горах. Благо, ненадолго.

Училище было строительным. Первую лекцию проводил усталый, усатый, добрый дяденька, бывший прораб, как он сам сказал, который начал свою речь, глядя прямо на меня и на моих подруг: "Один кирпич весит четыре килограмма. И кирпичей этих за смену вам придётся поднимать сотни", - голос его окреп, добрые глаза налились сталью. - "И я сделаю все, чтобы каждая из вас эти кирпичи носить и укладывать научилась". Переглянувшись, мы с подружками быстро забрали документы из учебной части и отправились восвояси - кто куда, а я в Улан-Удэ. На поезде. На самолёт денег у меня уже не оставалось. Да и на поезд-то их было впритык.

В том поезде все было ужасно: мое состояние неудачницы, которую за неделю до об"явления о неприеме на факультет почему-то поздравил с поступлением весь город, отсутствие денег на еду и желания есть, да ещё и верхняя полка в купе, в котором ехала семья офицера, которая постоянно что-то ела, закусывала перед обедом, чаевничала перед сном и иногда, слава Создателю, уходила в вагон-ресторан поужинать. То ли из-за моего нескрываемого горя, то ли по другой какой причине, но мне ни разу не предложили присоединиться к их семейной трапезе. К концу четвёртого дня поездки со второй полки сначала падали мои штаны, а потом довольно ловко в эти штаны попадала я, похудевшая за этот позорный перегон на пять килограммов.

Прибыв в об"ятия  всплакнувшей мамы, я, никого не поставив в известность, пошла устраиваться на работу на Тонкосуконный комбинат. Место мне дали адское: в самом глубоком подвале фабрики. Что не мешало мне испытывать идиотскую гордость, проходя после смены через проходную, над которой висел вполне адский плакат "Спасибо за труд".  В подвале я должна была что-то перебирать, перекладывать и поднимать тяжелое. Что я и делала примерно три недели, пока мой дядя, работавший на том же комбинате главным конструктором, случайно не обнаружил, что я там работаю. "Ты чего семью позоришь? Туда же одних уголовниц посылают. Все, быстро переходишь помощницей к начальнику ткацкого цеха".

Работа в ткацком цехе была праздником. Ничего не надо было поднимать. Меня любили и ценили за сообразительность, шустрость и умение печатать на машинке со скоростью пулемета и без ошибок. Ну и за интересные истории, которые я всегда умела рассказывать. Кабинеты начальника цеха и других руководителей - а все руководители были исключительно мужского пола- находились в галерее, выстроенной над цехом. Женщины-ткачихи трудились внизу, под пристальным надзором наблюдающих за ними через большие стеклянные окна мужчин. На время планёрок меня иногда просили выйти из кабинета. Вероятно, тогда начинался настоящий мужской разговор. В остальное время в употреблении был изысканный русский литературный. С ненормативной лексикой я столкнулась, когда меня откомандировали в женский коллектив - в бухгалтерию помочь с балансом. Через два дня, перегруженная интенсивном по русскому матерному, я запросилась назад.

Наблюдая за ткачихами, я любовалась их слаженной и филигранной работой. И мне тоже захотелось попробовать, ведь я же пришла сюда за рабочим стажем, в конце концов. Меня приставили к самой передовой ткачихе и, к удивлению, я научилась вязать ткацкие узлы и управлять сразу тремя станками. Станки были устрашающе-скоростные: челнок летал со скоростью курьерского поезда и так же шумел. Набегалась я у станков до умопомрачения и до болезни, которая окончилась сложной операцией, которую мне делали в Иркутске, но это уже другая история. Совет набраться опыта и рабочего стажа, данный профессором Косичевым, вероятно, не предполагал фанатичного и безмозглого исполнения, но дан он был шестнадцатилетней романтической идиотке со всеми вытекающими последствиями.

Много лет спустя в одном из музеев Флоренции я кинулась, как к родному, к старинному ткацкому станку. Конечно, в нем не было электрических приводов, но внушительного размера челнок мелькал, как мне показалось, со скоростью поезда Рим-Флоренция. А на картинах сновали между станков симпатичные юные ткачихи, обутые в вечные и так хорошо знакомые кожаные плетёные босоножки на плоской подошве с высокой пяткой и с длинным ремнём, оборачиваемым вокруг щиколотки. Такие босоножки как раз недавно вошли в моду, и вовсе не как элемент рабочей униформы. Как и белые кроссовки, которые некогда носил с костюмом только эксцентричный декан философского факультета, давший мне дурацкий совет набраться абсолютно ненужного мне опыта и рабочего стажа. Пригодились ли мне в жизни мои университеты? Кто знает.. ведь я о них сейчас пишу... я вспоминаю... Амаркорд...