Такая короткая Юлькина жизнь

Целью и смыслом Юлькиной жизни была жизнь, основательная и прочная, как сама Юлька, обыкновенная полудеревенская девчонка, выросшая в районном городке. Невысокая, крепкая, добродушная, работящая, очень надежная. Широкое веснушчатое лицо, толстые губы и нос, рыжая густая грива волос…
- Такая славная Юлька, - вздыхала соседка Трошиных баба Нюра, - а вот кто ее замуж возьмет, все красивых снаружи ищут.
Баба Нюра видела глубокую внутреннюю Юлькину красоту и думала, что хорошо бы Юльке с ее добротой и усердием в Христовы невесты. В юности баба Нюра месяц пожила в монастыре, пока его не разрушили, и Юлька напоминала ей молоденькую инокиню. Но девочка росла в безбожном мире, в нерелигиозной семье и Бога не знала. Только предчувствовала. И стремилась к свету, вкладывая себя в чистую земную любовь.
На Юлькином некрасивом лице жили своей особенной жизнью глаза. Большие, влажные, как будто она только что плакала, и слезы еще не просохли. Из-за этого цвета глаз невозможно было угадать, они казались просто темными, но странным образом освещали невзрачное Юлькино лицо.
Жизнь девочки складывалась из школьных занятий, помощи по дому и уходу за младшим братом. Она все исполняла, как взрослая, тщательно и основательно, с любовью. Иногда баба Нюра возмущалась:
- Ездят на девчонке, совсем замотали, погулять с подружками некогда.
Это было не совсем правдой. Юлька успевала и воды натаскать, и грядки прополоть, и обед приготовить, и с ребятами мяч погонять. И сумела, вопреки соседкиным словам, в девятнадцать лет, окончив профессиональное училище, удачно выйти замуж. Парня звали Николаем, он был старше Юльки на четыре года, отслужил в морфлоте. Рядом с ним, высоким и статным, тронутая печатью беременности Юлька стала казаться выше, стройней, привлекательней.
Трошины переехали в новый дом, который упорным трудом выстроили за несколько лет на окраине города. Оттуда Юлька и замуж выходила. Когда она прибежала проведать бывшую соседку, баба Нюра только охнула.
- Ну, Юлька! Ну, красавица, тебя и беременность не портит.
Баба Нюра искренне радовалась, нравилась ей Юлькина основательность. А будущая мама, сияя глазами, сообщила, что у них будет обязательно мальчик, они с Колей уже назвали его Алешкой.
Юлька легко носила ребенка и расцветала у всех на глазах. Она чувствовала, как он, ее сыночек, соединил их с Николаем еще прочнее, еще надежнее. Она ощущала глубину и полноту жизни через крохотное существо, растущее в ней. Она научилась разговаривать с ним и привлекала мужа к этим разговорам. Прикладывая руку Николая к уже заметно выпирающему животу, она говорила:
- Послушай, как он стучит, … вот ножка, а вот… ручка… вот… вот… чувствуешь … какая крохотка … это он с тобой здоровается.
Вечерами, лежа в постели, и уже намечтавшись вслух вместе с Николаем о счастливом будущем втроем, она потом еще долго, положив руки на живот, мысленно говорила с Алешкой, перебирая все ласковые слова, какие знала: «Солнышко мое, крохотка моя, птенчик мой, цветочек ты мой аленький, мальчик мой ненаглядный, мы тебя ждем, мы тебя любим, я и папа, и все-все, бабушки, дедушки, весь мир ждет тебя… Расти… спокойной тебе ночи… до утра… моя кровиночка».
В родильное отделение райбольницы Николай внес Юльку на руках. Дома отошли воды, и он боялся за жену и сына. Никто бы никогда не переубедил ни его, ни Юльку, что у них не сын.
- Опусти-ка ее на ноги, калека она что ли, сама дойдет, - проворчала санитарка.
Юлька сконфуженно отвела руки мужа, неловко ткнулась губами ему куда-то в ухо и ушла, оглянувшись в дверях и сделав легкое прощальное движение рукой.
Санитарка вынесла Николаю Юлькины вещи. Сама она в широкой белой рубашке мелькнула еще раз в проеме двери, уже отдаленная от него предстоящим трудом рождения сына. Николая даже обидела эта ее вдруг проявившаяся сосредоточенная отдельность.
Юлька не боялась родов. Она готовилась к ним, как готовится человек ко всякому важному в жизни делу, собирая всю свою силу и готовность терпеть. Но роды оказались трудными. Крупная головка никак не продвигалась. Юлька не крикнула ни разу. Она трудилась изо всех сил, лишь иногда стон прорывался сквозь стиснутые до крошева зубы, да капли пота выступали на побледневшем лбу. Она готова была на все, только бы не навредить сыну.
Роды затягивались. Из-за рано отошедших вод это становилось опасным. Заведующая родильным отделением Арина Петровна, маленькая горбатенькая женщина, вызванная из дома акушеркой, боясь потерять обоих, решила применить щипцы. Очень опытный врач, она знала, что делает. Она не успела сказать Юльке, что может пострадать ребенок. Сказала лишь, что только так можно спасти им жизнь. Юлька согласилась.
Когда Алешку вытащили, он громко заплакал, и вконец измученная Юлька облегченно выдохнула:
- Все, все, сыночек, отмучились мы с тобой.
Была уже ночь. Юльку перевезли в палату. Лежа на спине, она взглянула в окно на звездное небо и, блаженно улыбнувшись, мгновенно уснула.
Проснулась рано, потянулась, ощущая боль во всем теле, прикоснулась к нагрубшей груди - молоко прибывает. Взглянула на спящих соседок по палате. Улыбка не сходила с ее лица. Она с трудом поднялась. Умываясь, взглянула в крохотное зеркальце над раковиной и вдруг всем сердцем впервые поверила словам мужа: «Солнышко мое рыжее, красавица моя». Ее переполняла радость исполненного долга, самого важного жизненного дела, она родила своему любимому мужу сына. Скоро-скоро они будут все вместе, теперь уже втроем. Она с трудом дождалась, когда акушерка совершит положенный роженицам утренний туалет.
Из детской палаты доносились нетерпеливые голоса новорожденных, и Юльке казалось, что она различает среди них басовитый голосок Алешки. Наконец детская сестра принесла Юлькиным соседкам детей на кормление.
- А мой?! – нетерпеливо воскликнула Юлька.
- А твой ночью умер, - бездумно ляпнула сестра.
В палате вдруг потемнело, словно кто-то невидимый отогнал от окна заглядывающее солнце. И женщины инстинктивно прижали младенцев к себе. И так же, прижимающе, дернулись пустые Юлькины руки.
- Не-е-ет! – страшно закричала она, не принимая эту нелепость, эту невозможность. И каким-то другим зрением увидев возле своего лица легкое прозрачное колеблющееся облачко, она поняла, что это ее Алешенька, его душа.
- Где… его… тельце? – неживым голосом спросила она у дрожащей от страха медсестры.
- В морге, - прошептала сестра, не зная, не понимая, как исправить сделанное. Она работала всего полгода, и хотя ей уже исполнилось восемнадцать, ценность человеческой жизни еще не открылась ее, глухому к чужой боли, сердцу. Только страшный крик Юльки напугал ее, скорее страхом эгоизма, боязнью отвечать за ошибку.
Юлька видела перед собой легкое облачко чистой Алешкиной души, и ей казалось, что душа его боится оторваться от нее, от Юльки, и исчезнуть в бесконечном пространстве. Здесь для нее дом, любовь и надежда. Девять месяцев она жила под их защитой. Юлька ощущала этот страх Алешенькин, как свой собственный. Она обманула своего сыночка, она столько обещала ему, а сама проспала, когда он так нуждался в ней. Она позволила себе быть счастливой, когда он мучился.
Юлька кричала и подымала руки, пытаясь удержать облачко, но оно просачивалось сквозь пальцы, чтобы вновь появиться рядом и дрожать, и звать ее к себе. И тут Юлька поняла, чтобы соединиться с ним, она должна освободиться от тела. Она окинула себя взглядом. Это молодое, сильное, полное жизни тело мешало ее любви, ее верности сыну. И оно должно было лечь там, рядом с тельцем Алешеньки.
С этого момента все, что происходило вокруг Юльки и внутри ее, было противоположно направлено. Снаружи ее спасали, пытались спасти от психического шока, такой ей поставили диагноз. А внутри нее шла трудная работа. Она опять выполняла, как и несколькими часами раньше, изнурительную работу любви.
Всю свою недолгую жизнь она трудилась для жизни. А сейчас ей надлежало трудиться, чтобы уйти из этой жизни, и любовь, обещающая ей вечность рядом с Алешенькой, подсказала, как это нужно делать.
Нужно было перестать слышать окружающих и чувствовать свое тело. Юлька кричала и криком пыталась выдохнуть, оторвать от тела, вытолкнуть свою душу навстречу Алешиной душе. Тело сопротивлялось, оно еще помнило ласковые материны руки, любовные касания мужа в минуты близости, радость труда, тепло солнечных лучей. Юлька изо всех сил старалась погасить в нем эту память.
Многое за эти часы происходило вокруг нее. Приходили мать с отцом, Николай, брат. В палату их не пустили, но они, изнемогая от дурных предчувствий, слышали Юлькин крик и на улице. И Николай, судорожно сглатывая слезы, увел Юлькиных родителей в дальний угол больничного сада. Усадил там на скамейку, а сам бегал туда и обратно, пытаясь пробежками заглушить в себе смертную тоску.
В какой-то момент Юлька перестала ощущать Алешенькин страх. Что-то большее вставало за сиянием его маленькой души. Какое-то огромное благодатное сияние, гасящее и его страх, и ответный Юлькин. И она потянулась к этому сиянию, как тянется цветок к солнцу, надеясь утолить в нем жажду неутоленной любви.
Приходили, прибегали, суетились врачи разных специальностей. Из областного центра прилетела бригада специалистов. На Юльке были испробованы все возможные средства, но ее не взял даже наркоз.
И только заведующая родильным отделением, горбатенькая Арина Петровна, прибежавшая еще утром, так и не успев вздремнуть после бессонной ночи – борьбы за Алешкину жизнь, оставалась почти спокойной. Глубоко верующий человек, много страдавшая за веру, она спасала сотни детей и женщин, за что ее и держали на работе. Она потеряла взрослую дочь, которую с великим трудом и Божьей помощью выносила когда-то. И она очень не хотела потерять Юльку. Но Арина Петровна заглянула в Юлькины глаза и поняла, что ее здесь не удержать. Такая воля глянула из темных влажных глаз, такая неземная воля, с которой не поспоришь земными средствами.
Арина Петровна обнимала Юлькины окаменевшие плечи, целовала бесчувственное лицо, шептала в неслышащие уши те слова, которыми только мать может утешить отчаявшееся дитя. Все было бесполезно.
Юлька трудилась. До вечера сопротивлялось тело, но перед Любовью оно было бессильно. И Арина Петровна увидела миг радости, миг блаженства в Юлькиных тускнеющих глазах, когда Юлька издала последний шумный облегченный выдох.
Через день молодой седой мужчина и убитый горем старик забирали из морга два гроба, большой и маленький. У Алешки была травма, несовместимая с жизнью. У Юльки на вскрытии не нашли отклонений от нормы.