В ожидании счастья

Автобус неторопливо шел по улице, мерно покачивая ярко раскрашенными рекламой боками. Был час затишья, и Катюша, сидя на высоком кондукторском кресле, вздремнула. Автобус тормознул, и она, очнувшись, стряхнула остатки дремоты, улыбнулась чему-то в себе самой и привычно оглядела салон. Никто не вошел, можно еще отдохнуть. Она провела рукой по коротко стриженым волосам, чуть потянулась, расправляя уставшее за смену тело.
После закрытия цеха, где Катюша работала сменным мастером, она сама нашла эту работу и была рада, что три, а то и четыре дня в неделю (как выпадало) могла проводить с сыном. Две ее бывшие сослуживицы устроились торговать на оптовке, так они совсем детей не видят. У них тут бабушки да дедушки – выручают. А Катюше надеяться не на кого: родители остались в Казахстане…Ни она - к ним, ни они сюда: не на что. На конверты и то иногда денег не хватает. Торговать на оптовке сытнее было бы, но Пашка рос, и ему требовалось внимание.
Скоро в парк. Катюша снова улыбнулась, порылась в памяти, выбирая радостные мгновения дня, которыми можно будет поделиться с Пашкой. За окном проплывал вечерний город, серебрился под лучами фонарного света свежевыпавший снег. И она впитывала его сияние, чтобы суметь описать сыну эту красоту.
«Ой, сегодня же меня угостили морковкой!» - Катюша нащупала в сумке пакетик с двумя упругими морковинами. Как раз им с Пашкой погрызть.
Погреба у них не было, и Катюша старалась весь урожай с огорода переработать, чтобы ничего не пропало. Сыну уже четырнадцатый, попробуй прокорми. Она даже сушила в духовке нарезанные мелко морковь и свеклу и расставляла в мешочках по шкафам. Правда, у дальних родственников в погребе они хранили три мешка картошки да один оставляли с осени дома, чтобы реже людей беспокоить. А уж с мелочью Катюша и лезть не решалась. Оставшуюся свеклу и морковь она перемывала, просушивала, упаковывала в полиэтиленовые мешки и держала у балкона. Хватало до Нового года на борщи и вечерами морковкой похрустеть. Других витаминов им с Пашкой не перепадало.
У Городка водников вошел высокий чернобровый мужчина лет тридцати в модной куртке, протянул Катюше удостоверение. Катя молча кивнула, улыбнулась и отвела взгляд. Нет, и это не Он. Этот даже не видит ее, она для него лишь неудобный атрибут автобуса.
На Катюшу заглядывались многие, но она ждала Его и верила, что настанет миг, и Он войдет, и она сразу узнает Его, поймет, догадается. И Он узнает Ее. И будет тогда у них с Пашкой счастливая новая жизнь.
В ожидании Его она успела уже один раз ошибиться. Нет, не тогда, когда была замужем за Пашкиным отцом. Там была семья.
Свое или обоюдное чувство, но она хорошо помнила, что бывает настоящее счастье: сначала вдвоем, потом втроем, когда родился сын…
Она много лет пытается понять, почему он изменил ей. Катюша сама тогда отпустила его, освободила от себя. Так и сказала: «Я тебя освобождаю». Десять лет прошло, а она все думает, может, нужно было просто перетерпеть, промолчать, не заметить. Но ведь если бы они с Пашкой были нужны ему, он бы не ушел так легко, мало ли что она ему сказала. Эта мысль вновь и вновь возвращается к Катюше, заводя ее в тупик. И защитой от этой пытки только мечты... Мечты о таком Мужчине, который не изменяет.
Муж уехал. Работает где-то на золотых приисках, снова женился. На алименты Катя не подавала, стеснялась. Он шлет сыну дорогие вещи, но деньги - никогда. Катюша думает, что он боится, как бы она не истратила деньги на себя.
Из-за тряпок ребята в школе сначала держали Пашку за «крутого». Пока у них дома не побывали. Нищету за чистотой не спрячешь. Катя с Михаилом прожили вместе пять лет и особо обустроиться не успели. Но главная беда – прокормиться. Катюшина зарплата меньше, чем у людей пенсия. Когда сократили, в отчаянии была, ради сына пошла бы и с протянутой рукой, но подвернулось место кондуктора.
Выручает их с Пашкой огород. «Сладкой каторгой» - называет Катюша свою дачу. Брали участок еще с Михаилом, подальше от города, чтобы воздух был почище. О сыне заботились. Теперь эта даль обернулась им дороговизной и лишними неудобствами. Муж начал на участке строить сарай, потом Катюша слепила из него мазаную халупку. Иногда они с сыном остаются там ночевать, и каторга становится сладкой.
Катюша помнит наперечет благодатные вечера, когда они, перекусив, блаженствовали с удочками над рекой. Радовались окушкам, а то и судаку и стерлядке, предвкушая счастливый час у костра и сытный, пахнущий дымом ужин… «Нет, огород бросать нельзя, - думает Катюша. - Без огорода пропадем».
Соленья и варенья, кроме круп и картошки, их основная с Пашкой еда. Но огород дает Катюше еще уверенность, что они с сыном сдюжат, устоят в жизни, несмотря ни на что. Да и как бы она терпела зиму, если бы не сладкие воспоминания о летнем счастье. На смене, когда автобус пустеет, Катюша окунается в них, как в теплую воду, и выныривает всякий раз чуточку счастливее.
Вот и сейчас она, изредка поглядывая на чернобрового пассажира (как бы не проспал), сердцем там, в заповедных своих местах. Недалеко от их огорода маленькое, круглое озерцо, а вокруг него - ивы, тальники и несколько берез. Во время ночевок Катюша любит бывать там, у тихой воды… Она закрывает глаза и будто наяву видит, замершую от безветрия прозрачную почти призрачную гладь озерка, где нет грани между деревьями, небом и отражением их в воде - все кажется единым, чудным миром. Но вот набегает ветерок, смешивая контуры и краски, и картина становится еще прекрасней. Катюша протягивает руку, чтобы опустить в прозрачную воду, и открывает в глаза.
Мужчина проснулся, подошел к двери, скользнул взглядом по Катюше. Два года назад, поймав такой же взгляд, она решила, что это Он. И он, как вошел, остановился рядом, и так простоял до конца смены, не докучая разговорами и не сводя с нее глаз. А потом напросился проводить.
Пашка спал. Катюша накормила Андрея постными щами, мясо они с сыном позволяли себе только два раза в году на дни рождения. Гость пил чай, а она неотрывно смотрела в его темные озорные глаза.
На кухне стоял диван. Восемь лет Катя жила без мужа, и никого эти восемь лет у нее не было. И если бы она не решила, что это – Он, и тут бы ничего не случилось. Только теперь, на диване, она с ужасом поняла, что ошиблась. Вытерпела ласки, боясь обидеть человека: сама же пригласила. Прислушивалась к дыханию сына в комнате, замирая от ужаса: вдруг проснется, придет, увидит.
Досидев до шести утра в ногах у спящего Андрея, она разбудила его, соврав, что ей пора на смену. Он полез было снова с ласками, но она, приложив палец к губам, прошептала:
- Дорогу забудь, муж в командировке.
И потом полчаса стояла под душем, не зная, как справиться с брезгливостью к себе самой…
Катюша взмахнула рукой, словно прогоняя неприятное воспоминание, и увидела дырку на рукаве куртки. Теперь она донашивала все за Пашкой, благо роста они одинакового, и в одежде сына она смахивала на подростка. Как-то пожилая женщина так и обратилась к ним: «Мальчики»... А Пашке нравится, что у него такая молодая красивая мама. Пашка, Пашка...
В прошлые выходные у них случился праздник. Катюша, отстояв в собесовской очереди, получила, наконец, после двухлетнего перерыва детское пособие на Пашку. Дыр в семейном бюджете было столько, что они с сыном весь вечер головы ломали, куда приложить заплатки. Но на пир все же выгадали - купили три десятка яиц, масла, сгущенки. Катюша испекла торт, сделала глазунью. А потом они с непривычно набитыми животами и румяными от вкусной пищи и радости лицами смотрели передачу «О, счастливчик!» И смышленый Пашка первым отвечал почти на все вопросы. Катюша, довольная, шутила: тебе бы туда, ты бы точно этот миллион выиграл…
Она опасалась, что без отцовского внимания сын чего-то недополучит, и старалась делать все за двоих: заново проходила с Пашкой школьную программу, вызывая у него интерес к учебе, ходила с ним по библиотекам, музеям, выставкам, использовала все бесплатные и дешевые средства для его развития. И английским с ним занималась Катюшина бывшая одноклассница. Конечно, даром.
За все годы бывший муж ни разу не написал, ни разу не захотел увидеть сына - присылал свои ежемесячные подачки, таксу отрабатывал, говорила Катюша, и – все. Она гордилась сыном, и ей хотелось, чтобы Михаил увидел Пашку, но сама писать ему не могла. Отрезано и отрезано. Сыну она ничего плохого об отце не говорила. Зачем лишать его хотя бы мечты об отце?.. Вот если бы с ними был Он. Он мог бы стать Пашке отцом. И неважно, какого Он роста, красивый или нет. Что-то внутри у него должно быть такое…настоящее. Надежность, ответственность… Настоящим мужиком мир держится, и – семья…
За все годы Пашка тоже ни разу не захотел написать отцу, хотя расспрашивал о нем, любил рассматривать фотографии, где они втроем, радовался подаркам и хвастал друзьям, что отец работает на золотом прииске. Катюша полагала, что он боится и не хочет встречи с отцом, чтобы не разрушить их иллюзорное счастье вдвоем…


Катюша открыла глаза, обвела взглядом комнату и виновато улыбнулась, увидев Пашкину аккуратно убранную постель: опять проспала!
Перед выходными, с вечера готовя завтрак, она всегда говорила сыну:
- Это я так, на всякий случай, я обязательно встану.
Но Пашка, жалея мать, собирался так тихо, что она после двух смен подряд, конечно, просыпала.
Быстро поднявшись, Катюша принялась весело хозяйничать. Жизненные передряги еще не успели погасить в ней сияние глаз, лучистую улыбку, желание напевать, исполняя легко и незаметно домашнюю работу.
- Так… Какое у нас меню? - Катюша, когда бывала одна, любила разговаривать сама с собой. – Ага… Щи с квашеной капустой…Запеканка пшенная, хорошо... Так.. Компот из ранеток. Угу. Оладышки с тыквой. А яйцо одно… Ничего… Нормально, царский обед будет.
Она старалась разнообразить постную пищу, в суп добавляла бульонные кубики.
Работа двигалась, что-то кипело, что-то стиралось…
Подштопывая Пашкину майку, Катюша напевала: у любви, как у пташки, крылья… У нее это получалось очень задорно и смешно.
Она успевала все сделать до прихода сына, чтобы потом принадлежать только ему.
Управляясь, Катюша поглядывала на кухонное окно. Сегодня оно полностью оттаяло, впустило солнце в квартиру и открыло тополь, растущий подле дома. Катюша знает всю его жизнь, она сама посадила его десять лет назад. Он кажется ей членом семьи. Управившись, она садится у окна глядеть на тополь, она прощает ему даже буйное безудержное летнее цветение, заставляющее закрывать окна и балконную дверь. Прощает и жалкий оборванный вид после цветения. Почему-то отцветший тополь напоминает ей мужчину, вернувшегося домой после измены. Хотя она знает, что цветут особи женского пола… Больше всего Катюша любит тополь зимний, когда упругие серые, подсвеченные изнутри серебристой зеленью, ветви обозначаются на холодном небе четким и строгим рисунком.
Катюша сидит у стола, поглядывая то на тополь, то на небольшое круглое переносное зеркало, дающее с одной стороны увеличение. Это Пашка по утрам теперь особо тщательно укладывает свои непослушные русые вихры и в увеличенном отражении ищет несуществующие прыщи.
- Растет... - вздыхает она и берет зеркало в руки как раз увеличивающей стороной к себе.
В темных волосах, освещенных солнцем, блеснула седина. Один волосок, другой, третий… Да их не сосчитать! Она подносит зеркало ближе, вглядываясь в себя. Обычно Катюша причесывает короткие волосы в ванной при тусклом свете лампочки, а тут при ярком дневном свете ей открывается преувеличенно печальная картина: круги под глазами, морщинки у рта и у глаз и серый оттенок увядающей кожи.
- Боже мой, мне же сорок будет через два года... - она резким движением отворачивает от себя зеркало, словно оно виновато в том, что груз прожитых лет так ощутимо лег на плечи. - Кому я нужна такая старая… То-то вчера – глянул и отвернулся… Правильно мама говорила, жить надо реальной жизнью. Есть Пашка и я. Хватит. Точка. Разве в нашей жизни мало хорошего?..
Она опустила голову на руки и разрыдалась, как ребенок, рядом с которым нет взрослого доброго человека.
Когда вернулся Пашка, у Катюши еще чуть блестели от слез глаза. Накормив сына, Катюша встала лицом к окну.
- Смотри на меня внимательно.
- Смотрю, - улыбнулся Пашка.
- Видишь морщины?
- Нет, - искренне ответил он.
- А волосы седые? – спросила строго.
- Где? – удивился Пашка.
- Лицемер! – Катюша оттолкнула его. - Пойдем уроки делать…


Автобус резко тормознул, и Катюша чуть не слетела с кондукторского трона.
Вечерело… Волна пассажиров схлынула. Уже зажигались уличные фонари, в их неярком свете проплывали мимо дома Любинского проспекта в высоких снежных шапках. Катюша любит свой маршрут, ей нравится в минуты затишья поглядывать в окно автобуса. Но сегодня странный сумрак не отпускал душу. Она медленно подняла голову и оглядела салон. Несколько пассажиров подремывали, Катюша с удивлением заметила, что сидят они все по одному, словно их раздражает или пугает нечаянное соседство.
Она вдруг ощутила в себе такую острую жажду жизни и любви, что чуть не закричала на весь автобус: «Я живая, живая! Я хочу жить!» Она зажала ладошкой рот, чтобы крик не вырвался помимо ее воли, и закусила до крови губу.
Кто-то вошел у драмтеатра, протянул ей деньги. Она оторвала билет, вложила в протянутую руку, не заметив хозяина этой руки. Она уперлась взглядом в свою жизнь, отыскивая в ней те крупицы золота, которые осветили бы дорогу дальше. Даже Пашкина, такая дорогая для нее, жизнь отодвинулась и не стала казаться такой уж значительной в ее опустошенной жизни.
Мужчина лет пятидесяти, взяв билет, отступил к холодной стенке автобуса и поглядывал незаметно на Катюшу. Пацанка пацанкой, хотя, наверное, уже к сорока… И одета так… Где только природа таких лепит? Воробышек хорохорящийся, да и только…
Он был художником и умел глядеть и видеть. Пять лет назад Сергей Иванович похоронил жену, долго болевшую, страдал, доращивал сына. Теперь сын женат, живет в другом городе. А он возвращается в свою осиротевшую квартиру. Робкий от природы, Сергей Иванович едва сдерживал желание подойти к этой женщине, заговорить. Он словно чувствовал холод маленькой руки, так безнадежно лежащей на острой коленке, хотя вся поза Катюши говорила скорее о вызове и протесте, чем о покорности.
Катюша напряженным взглядом продвигалась по прожитой жизни, а потом обращала его в будущее, пытаясь представить жизнь без мечты. Она то цеплялась за маленькие радости прошлого, то пыталась отвалить пласт за пластом в тоннели будущей жизни, чтобы отыскать свет впереди, и не замечала устремленного на нее восхищенного и жалеющего взгляда.