Жизнь удалась

               
                Использован рассказ художницы  ВАЛИ П.

  Валя была резчиком по дереву,  вернее, художником по обработке дерева. Мухинское училище  закончила. А это не просто. Чтоб  «Муху»  закончить, нужны не только способности, трудолюбие, но и умение дружить с удачей. Уж что-что, а дружить Валя умела.

  Валя родилась в далеком Красноярске. Повезло! - И папа, и  мама в наличии, и до войны еще  несколько мирных лет, так что у нее  было, как и у всех тогда, – счастливое детство. Папа инженер, удачлив в изобретениях, имел  уважительный авторитет и, несмотря  на молодые годы, дослужился до звания Николая Станиславовича. Вот из-за этой самой удачи его, по доносу, сослали на совсем уж далекую Колыму.
 
  В разлуке семья была недолго. Помыкавшись в опустевшем без  Николая городе,мама Вали затеяла серьезный разговор с четырехлетней дочкой:
  - Папа уехал далеко и надолго. Вернуться не может,- она грустно улыбнулась,- а там солнце летом гуляет по небу без устали, совсем не уходит спать, а если обидится, то может вообще не выходить несколько месяцев зимой, дуется. Поедем к папе?
  - Какое непослушное солнце! Давай одеваться! Поедем скорей, вдруг обидится!

  Они решились ехать к Николаю сразу, пока тепло. Ему уже дали  отдельную комнату в бараке. Он работал, изобретал, улучшал, конструировал, был свободен в  передвижении и там тоже подтвердил звание Николая Станиславовича.
 
  Ехали  долго. Сначала на поезде  до Владивостока,потом на морском  грузовом пароходе «Трансбалт» (опять  повезло устроиться!) - до Магадана.  Пассажиры располагались в трюме, скопом устраивались на полу на ночлег.
    Посреди трюма - железная бочка  для заболевших морской болезнью. Бочка все время взбалтывала зловонное содержимое. Днем его ведерком вычерпывали по очереди пассажиры, стараясь не пролить, и выливали на палубе за борт.
  Туалет был пристроен на корме так  изобретательно, что содержимое сразу  попадало в воду. Валя всегда  зачарованно смотрела в дырку на плещущие внизу волны и старалась не  упасть.
  На палубе перевозили 200  стреноженных  лошадей. Они  скользили по мокрой палубе, косились грустными, ожидающими глазами на стоящих в сторонке людей и иногда тихо ржали.
  - Жалуются? - спрашивала Валя. Она все тревожилась, чтоб не упали. Наконец лошадей где–то высадили, а матрос с облегчением сказал:
  - Надеюсь, теперь поедят сена и вдоволь воды напьются…

  После Магадана плыли на барже по  Колыме  до поселка Лобуя, а там уж и лагерь рядом для ссыльных и  политических. Ссыльные жили  в  длинном двухэтажном бараке по  несколько человек в комнате, но с  Николаем Станиславовичем   считались, у него - отдельная, за  заслуги. Он установил надежную  радиосвязь с другими поселениями  и  даже некоторые катера и баржи,  благодаря его стараниям, теперь  имели устойчивую связь.
  Мама оглядела действительность и грустно-нежно сказала:

  -  Затопило  сердце  печку,
     только дым  уж  очень  темен...
 
    Прошло четыре года. Народу в  бараке в наступившее военное время все прибавлялось. К ним в комнату, за занавеску,подселили вольного  Бориса  Петровича.
 У него богатство - охотничье ружье. Он мог ходить на охоту и, при удаче,  угощал соседей мясом. Ружья он не  выпускал из рук а когда спал, клал  его под изголовье.

  Однажды Николай Станиславович  застрелился из этого ружья, тихонько  вытащив его из-под головы уснувшего соседа.
  -  Не смирился, устал или по настоящему делу затосковал, - глухим,  тяжелым голосом сказала мама Вали и с тревогой добавила:
  - А может опять  баржу с заключенными  потопили. И он  узнал, связист ведь.
 
  Время от времени по бараку тайно передавались слухи, что на  Колыме, глубокой и полноводной  реке, топили баржи, перевозившие  зэков - то ли довольствия не хватало, то ли не утруждались с поселением. Охранники на спасательных лодках  причаливали к берегу.
 
  Бориса Петровича перестали  выпускать из лагеря. Ружье отобрали,  но он  исхитрился, добрался  по  Колыме  до Амбарчика, а  там, на лыжах, перешел пролив с Аляской. 
  Добрался ли?  Бог знает…  Многие  пытались, но их то местные аборигены возвращали  живых или мертвых за  вознаграждение, то медведи, то пурга,  то терялись…


  Уже заканчивалась война и даже  короткая японская прошла мимо,  когда  им  разрешили  вернуться на  материк. Добирались долго. Сначала  пароходом  «Дзержинск»  до  Владивостока, потом целый месяц  поездом, в теплушках, до  Красноярска. Туалетов не было. Когда  поезд останавливался в поле или в  лесу, все высыпали из вагонов, стараясь использовать для нужды  даже самые короткие остановки.
  Валя успевала сорвать незатейливые цветочки и радовалась после темной теплушки:
  - Как красиво, как  солнечно! 

  В  Красноярске Валя закончила  учебу в школе и, после ухода мамы,  тяжело перенесшей смерть мужа, решила ехать в Ленинград.
  Ей нравилась резьба. Еще на Колыме она в изумлении  рассматривала на рынке фигурки эскимосов, собак в упряжке, оленей, искусно вырезанных на кости.

  Она поступила, пройдя  конкурс, в  Мухинское  училище  и заселилась в общежитие.
  Счастливые студенческие годы!  Уже  на третьем курсе ее работы  по  дереву выставлялись на разных  художественных выставках, а тема  севера и искусное исполнение  придавала  ее  работам самобытность  и индивидуальность.

  Колю перевели в "Муху" при  реорганизации Московского художественно-промышленного училища. Он заканчивал шестой курс и уже был известен в художественной среде своими скульптурными и живописными работами.

  Увидев незнакомого красавца на  знаменитой лестнице фойе, Валя  влюбилась с первого взгляда. Проходя  мимо, она тут же кокетливо  перекинула через плечо свой главный  козырь - дивную длиннющую толстую  пушистую косу золотисто – пшеничного цвета, выгодно оттеняющую ее  меняющиеся зелено - серо - синие  глаза. Художник был повержен!
 
  Они поженились сразу и, о Боги! – им выделили комнату в общежитии. Жизнь покатилась, наполненная любовью, теплотой, шумными встречами с друзьями, выставками работ, прогулками по ночному, светлому, не засыпающему и вдохновляющему городу.
 Коля удачно защитился и поступил в аспирантуру Академии художеств.

 К осени Валя почувствовала перемены в организме.
  - Мальчик  или  девочка, -  с  тревогой думала Валя. Она еще  ничего не сказала мужу, понимая,  как это сейчас не вовремя. Вспомнила  подругу по курсу, которая, чтобы  избавиться от постигшей  беременности, прыгала со стола и  поднимала тяжести - все безрезультатно.
 
  Валя поглядывала на крутую  лестницу общежития - главной  причине драм в кино – а вдруг!
  - А вдруг руку сломаю и - прощай  любимое дело!- Она так тяжело и угрюмо думала о ребенке, что он,  маленький и беззащитный зародыш, зачатый в любви, забеспокоился,  почувствовал свою ненужность и  задумал уйти. Не понадобилась ни  лестница, ни тяжести.
  -  Наверное, обиделся. Гордый, - в отчаянии подумала Валя и поняла, что виновата грешными помыслами.
  - А может и не было никакого  ребенка, просто небольшая задержка, - цеплялась она за спасительную  мысль.

  Только  спустя  несколько лет, на исходе надежды родить, пришла  долгожданная радость - Настя. 
  Коля недолго умилялся первым  словам девчушки, но «папа» он  услышал, когда дочка настойчиво  тащила его палец в ротик, показывая  свои режущиеся зубки. Легочный  тромб внезапно прервал его жизнь,  кисть выпала из рук и не совсем  законченный портрет дочери и сейчас  висит на почетном месте выставочного зала.
  Валя вырастила дочку сама, замуж  больше не выходила,а там и внуки  пошли. Опять повезло!

  Когда она вдруг почувствовала  недомогание, сразу поняла, что диагноз неутешителен. Врачи  подтвердили ее версию, уточняя, что еще есть надежда при хороших  лекарствах и позитивном настроении… 
  Лекарства Валя отмела сразу - не тратить же на себя скромные  сбережения! Вот дочка с семьей по  гарнизонам мыкается, им нужнее.
  Больше всего ее страшила потеря  физических сил и жизненная  зависимость от других.
  Она стала искать рискованные для  жизни ситуации – то становилась под  ледяной душ (заболею!), то  заплывала в озере до потери сил, то смело мокла под грозовым дождем и  даже новая беда, пандемия,- все нипочем!
  Она хотела  обмануть  Бога, лукавила, стараясь уйти из жизни  естественно, без греха. Но обмануть ни Бога, ни себя - невозможно.

  -  А пусть будет, как должно, - решила  Валя  и окунулась  в  работу.
   Тут грянул  юбилей - 85! Союз  художников наградил ее грамотой, премией и персональной выставкой. И  даже дочка с семьей смогла приехать  с дальнего гарнизона.
  - Раньше мне казалось, - говорила  Валя в ответном на приветствия слове, - это такой возраст, что до него и  доживать не стоит, ничего  интересного там уже нет. А сейчас,  когда я потревожила эти неподъемные  года, я понимаю, что это лишь  детство…  жизни. Опять детство, - слукавила она и засмеялась.

  - Мама, хочу посоветоваться, - взволнованно сказала Настя дома, -  мужу предложили учебу в академии, в  Питере, - ты не возражаешь, если  мы поживем у тебя? 
  - Что ты, дорогая! Всегда рада.Я уж давно подумываю: дети растут,   хватит вам по гарнизонам мотаться!. И квартиру уже вам переписала, осталась только ваша подпись.
  Семья обещала через месяц  закончить все дела с переводом и  переехать.


  Валя подготовила квартиру молодым  и определилась в хоспис. У нее  усилились боли; они становились все  нестерпимее, но после уколов    проходили, даруя несколько счастливых  часов покоя.
  Она уже давно попросила прощения  у Бога за все свои грехи и была спокойна.

  -  Что же, - сказала Валя в  счастливые моменты передышки  соседям по палате,тоже стойко  ожидавших здесь своей участи, -  хоть я и здесь, без родных, в чужих  стенах хосписа, но мне повезло, я не одна, я - среди вас,- она помолчала  и ласково посмотрела на соседок:
  -  Жизнь, кажется…
  -  Что?  Кончается? - это опять  жестко, как всегда, юморила Клава. Она была старожилом в палате. Ее вяло - текущая болезнь не обещала осчастливиться быстрым уходом в лучший из миров. Она часто развлекалась радостно-ядовитыми шутками на тему жизни - смерти...
 
  Валя понимающе улыбнулась и  уверенно добавила:

  -  Жизнь  удалась!