У Костра. Четыре

- Ты знаешь, что значит быть Учеником, и знаешь, что значит быть Учителем, Шаман! – загудел Костёр. – Ты можешь теперь без ложной скромности и стеснения сказать, кто ты и что ты несёшь этому миру.
Мне эти слова показались издёвкой. Откуда мне знать, что я несу миру, да и себя я едва ли могу описать. Имею три высших образования, помимо родного русского, знаю ещё три языка, владею девятью специальностями, на данный момент работаю колористом… Какое отношение эти слова имеют ко мне? И что они собственно описывают? А ничего они не описывают. Ряд функций, которые я могу выполнять, но которые не я. Можно поговорить о моей внешности, моих увлечениях танцами, рисованием, пением, и пафосно сообщить, дескать, красоту миру несу. Что ж! Это вполне правда, но лишь отчасти! Уродство я приношу тоже. С моим-то эмоциональным, взрывным характером… Почему бы и нет? Скажете, конечно, типа: «О-о-о! Ну, кто из нас без греха? Каждый ошибки совершает». А вам нравятся картины одного австрийского художника, под чьим руководством в прошлом веке в концлагерях, печах и газовых камерах больше десяти миллионов человек погибло, и который развязал самую страшную войну в истории? Вам его картины нравятся? Мне очень. Я даже несколько отобрала для репродукций, чтобы в гостиной повесить. Нравится мне эта его размеренность, внимание к деталям, работа с цветом и воздушность образов. Он, кстати, стопроцентный импрессионист. Да уж! Впечатлил – так впечатлил! Воспоминания о нём разнятся (от «Боже мой! Как такой смелый и отзывчивый человек мог стать таким чудовищем?!» до «А, собсна, он всегда был уродом!»), на них нельзя положиться. У нас есть его картины и его преступления, красота и уродство, принесённые одним человеком. Масштабы у нас с ним, конечно, разные, но я не столь самоуверенна, чтобы рядом с ним рисовать себе нимб, хотя предположу, он бы его себе нарисовал, как это делают многие, ибо как сказала героиня моей сказки: «Злодейские злодеи бывают только в сказках да бульварных романах, а в реальности каждый злодей считает себя великим благодетелем и добрейшей души человеком». И в этом, пожалуй, наше очень большое различие.
Так что же я несу в мир? Кто я? Я уставилась на огонь, напряжённо обдумывая, что мне рассказать, и вдруг…

Меня отвлёк от раздумий монотонный бой гитары. Я прислушалась. Где-то вдалеке играл Ordo Equilibrio “Thou cannot Love them all when the Trumpet sounds”:
Тот, кого я встретил,
Называл себя богом.
В нём не было ничего человеческого,
Но и ничего божественного…
Потом донёсся другой звук. Он словно кружил вокруг меня. Ритмичные удары в бубен и жужжание варгана. Я попыталась найти источник звука. Четыре тени скользили по песку, изгибаясь в танце, но их владельцев не было.
По песку… Странно. В лесу же только что была. Я встала и осмотрелась. Пустыня, камни, костёр и чёрный бархат неба над этим всем. Такие яркие звёзды усыпали небесный свод, на котором сияли две луны. «Если бы на Марсе были города…» Фобос и Деймос светили б им тогда. Страх и Ужас. Местечко, действительно, то ещё. Я отошла от костра и стала осматривать местность. Песок серебрился под моими ногами. В свете двух лун я отбрасывала две тени. Звук бубна удалялся, а бой гитары становился всё громче. Я оказалась у пропасти. Над пропастью была протянута верёвка, на которой по центру сидел человек в колпаке, в белой одежде в чёрно-голубую крапинку. Он уставился на меня, а потом сказал:
- Тот, кого я встретил,
Выдавал себя за бога.
Он не был человеком
Или чем-либо ныне существующим.
- Как имя Твоё? – продолжила я.
- Я Арлекин, скучный и неудобный, - сказал он.
И он опять устремил взгляд в пропасть. Я стояла и смотрела на него, он явно не стремился продолжать разговор.
- А почему? – спросила я.
- Что?
- Скучный и неудобный почему?
- Подойди, - кивнул он.
Я с сомнением посмотрела на верёвку.
- А она не порвётся?
Арлекин пожал плечами:
- Не знаю. У меня с этим проблем не возникало.
Я поколебалась, а потом зачем-то всё-таки пошла. Шла не долго. Верёвка, как оказалось, ни за что не держалась, и вот мы уже с Арлекином падали вниз.
- Больно не будет! – крикнул он, а потом ускорился и пропал в бездне пропасти.
Я летела, а сама вспоминала историю про Петрушку, Арлекина, Трикстера… Сейчас я окажусь по уши в дерьме.
Вдруг пропасть закончилась, и я оказалась на краю… пропасти. Я уставилась в пропасть. «Эммм… Я вернулась обратно?»
- Луковичку хочешь? – раздался голос Арлекина.
Я посмотрела на него. Он сидел на натянутой над пропастью верёвке в красном костюме с чёрными ромбиками. Я посмотрела в чёрное небо, на котором не было звёзд, но были две луны, которые стояли рядом как два стекла небесного бинокля. Я посмотрела на песок. Что-то странное. Я даже не сразу поняла, но у меня не было тени.
- Так будешь луковичку? – повторил вопрос Арлекин.
- Н-нет, спасибо уж, - я брезгливо отошла от пропасти.
- Твоё дело, - пожал плечами Арлекин и закинул луковичку себе в рот.
В его животе заурчало, а потом он со смехом взмыл в небо на реактивной тяге газов его зада. Я осталась одна в пустыне.
У меня было ощущение, что  за мной следят в этот огромный бинокль из двух лун. Я вдруг представила себя съедающей эту луковичку, меня передёрнуло. Из ниоткуда раздался взрыв хохота, закадровый такой, как в ситкомах. Я замерла. Хохот раздался снова. Мне пришла в голову мысль, что от этого небесного бинокля нужно срочно спрятаться. Под закадровый хохот я побежала через пустыню в поисках убежища. Спрятаться там было негде. Ни одного крупного камня, ни одного утёса. Я выдохлась и пошла шагом. Вдруг меня осенила мысль. Я стала картинно замедлять шаг, делая каждое движение максимально нелепо. Смех смолк. Я продолжала кривляться. Потом театрально пала на колени и максимально трагично возопила:
- За что?! За что ко мне такая несправедливость?!  Я слишком слаба для таких испытаний! Мой дух сломлен, и нет сил у меня больше справляться с этой ролью, нести сей крест!
Конечно, у меня и в самом деле в тот момент мысли были в этом духе, правда, человеческими словами бы он выражался как:
- Какого чёрта я здесь делаю? Какого хрена происходит? Как отсюда выбраться? И почему я постоянно вляпываюсь в какие-то дебильные ситуации?
Смеха не последовало. Я повалилась на землю и прикинулась мёртвой, попутно обдумывая план дальнейших действий. План в голову не приходил. Из раздумий меня вырвал громогласное:
- Я здесь, чтобы сделать тебя сильной! Встань и борись! – и что-то звякнуло рядом.
Я отрыла глаза и увидела рукоятку меча, потом подняла голову на говорящего. Передо мной стоял здоровенный детина в самурайских доспехах. Его лицо было закрыто характерной для самурайских доспехов маской, изображавшей яростного демона.
Вставать я не собиралась, но сбоку от меня лязгнула сталь его меча, что заставило меня перекатиться и всё-таки схватиться за любезно предложенный мне меч. Лязг раздался с другого бока. Я перекатилась и изловчилась подняться на ноги. Демон-самурай, видимо, настроен был решительно и серьёзно нашинковать меня как капусту. Впрочем, не на ту нарвался: я всё-таки была когда-то далеко не худшим мечником в реконструкции и в сабельном бою успехи неплохие имела. Поэтому я довольно смело ринулась в бой, намереваясь показать засранцу, что нефиг тут со своей железякой на отдыхающих граждан наезжать. Это было опрометчиво. На первой же защите от моего меча у меня в руках осталась только ручка и срубленный кусок лезвия. Мой меч оказался чистой воды бутафорией, что несомненно было очень обидно. Эта эмоция явно отобразилась на моём лице, и закадровый хохот не заставил себя долго ждать. Это было как серпом по венам, но долго страдать мне не пришлось: мимо моего уха просвистело лезвие и вернуло меня в реальность. Я инстинктивно увернулась. Смотрю, уже следующий удар пошёл. Я отскочила. Ещё! Я хватаю камень и, не замечая его тяжести, поднимаю его. Закрываюсь им. Удар! Камень разлетается в пыль. Я бегу. Я вижу в отдалении какие-то огромные валуны и утёсы. Я, пыхтя, поднимаю валун и швыряю его в нападающего, он отмахнулся от него как от мухи, и его меч  обратил валун в пыль. Я спрячусь за утёсом. Удар! Нет утёса. Я начинаю петлять между утёсами, между скалами, сзади под ударами меча, я слышу, как они рассыпаются. Тупик. Отвесные скалы. Я загнана в угол.
- Эй! – донёсся голос сверху.
На выступе скалы сидел Арлекин.
- Луковичку будешь?
- Да пошёл ты! – в сердцах заорала я.
Меня накрыло бешенство. С диким ором я кинулась навстречу самураю. Я выбежала в пустыню с перекошенным от злости лицом, размахивая кулаками… Никого не было! Я встала как вкопанная.
- А-а-а-а! – неуверенно-грозно донеслось из моего искривлённого рта.
Закадровый хохот пронёсся над пустыней.
- Да что за?!! – заорала я и затопала ногами. – Что за идиотизм?!
- То, что нас не убивает…
Арлекин снова оказался рядом.
- Нас делает сильнее, - продолжила я.
- Не-а, - покачал головой Арлекин. – Просто нас не убивает. Точно луковичку не хочешь?
- Отвали!
Арлекин пожал плечами, закинул луковицу в рот и взмыл в небо. Я осталась стоять одна посреди пустыни в раздумьях. Каждый мой шаг вызывал смех у кого-то невидимого мне, любое моё серьёзное чувство, любая сильная эмоция, мой страх, моя потерянность, моё отчаяние, моя злость, любая моя искренняя реакция на события осмеивалась. Я была на грани смерти, а надо мной хохотал некто, я испытывала справедливое возмущение, мой оппонент трусливо свалил, выставив меня посмешищем, и некто был явно за него. И этот мерзкий Арлекин… Как там было? А, ну да! «Скучный и неудобный». Вот уж точно заноза в заднице! Как мне идти дальше?
Вдруг мимом меня прошла прекрасная незнакомка. Ей в след ситкомовские смешки не звучали, она была так изящна и прекрасна. Я не видела её лица, но казалось, что она прекрасна как ангел. Белое платье, рыжие локоны волос упруго колыхались под покрывалом. И почему я не она?
- Не надо зависти! – её голос был мягок, томен и чарующ. - Я могу дать тебе всё, что ты пожелаешь. Один мой поцелуй, и ты станешь такой же как я: прекрасной, лёгкой, обворожительной.
- Чё? Вот так просто? – удивилась я.
- Да, просто элементарно, - она обернулась и лёгкой походкой поплыла ко мне. – Одно условие: никто и никогда не должен видеть твоего истинного лица. Оно навсегда будет скрыто под покрывалом.
Мне в сердце начали закрадываться некоторые сомнения. Покрывало было прозрачным и сквозь него было видно её чудное нежное личико, за возможность запечатлеть которое самые великие художники и фотографы в истории выстроились бы в очередь на продажу души даже самому заурядному бесу, если бы тот только намекнул, что может с такой королевой, богиней познакомить. Тем не менее, у меня мелькнуло какое-то неприятное чувство. В туже минуту снова раздался закадровый хохот. Ах, да! Эмоция не преминула отразиться на моём лице. Да-а-а! Я бы сейчас дорого дала за покрывало. Поэтому я отмела своё предчувствие.
- Никто больше не увидит твоего истинного лица, - продолжила она. – Кроме того, кого ты решишь одарить своей милостью, как я тебя  сейчас.
Слова про милость мне не понравились, но я решила, что не самая лучшая идея впадать в грех гордыни, когда мне предлагают реально выгодную сделку. В этот момент мне в лоб прилетела луковица, я посмотрела в сторону, откуда она прилетела, и увидела Арлекина, который показывал то на луковицу, то на рот. Предчувствие опять меня захватило: этот чёртов паяц, кажется, всегда появляется перед каким-нибудь адовым адом.
- Как это отвратительно предлагать такое! – красавица с негодованием посмотрела на луковицу.
- И не говорите! – согласилась я.
- Ты готова стать лучшей версией себя?
- Думаю, да.
Я услышала шлепок. Арлекин закрыл лицо рукой и всем видом демонстрировал своё «фи». Как же он достал! По его мнению, публично обгадиться – это лучший выход.
- Иди же ко мне! – призывно прозвучал голос незнакомки.
Я обернулась снова к ней. И первой мыслью у меня была фраза из анекдота: «Я столько не выпью!» Эмоция явно отразилась на моём лице, последовал смех, и – чёрт возьми! – я была с ним в этот момент полностью согласна. Ситуация была комична. Передо мной было её лицо, покрытое язвами и трупными пятнами, глаза, подёрнутые бельмами, провалившийся рот с гнилыми зубами и запах разлагающегося тела. Непривыкшая покупаться на фантики, я просто физически не могла положить себе в рот такую конфету.
- Я передумала, - сказала я и сделала шаг назад.
- Как?! Я ради тебя открыла своё прекраснейшее лицо!
- Ой ли! У нас, видимо, очень разные представления о прекрасном, - констатировала я.
- Я прекрасна! Я божественна! Я великолепна! – воскликнула она.
Я тут только поняла, откуда взялись сомнения в самом начале. Её голос. Тогда я была в смятении и не придала этому значения, но это был голос низкопошибной актриски, наигранный, неживой. Я задумчиво посмотрела под ноги, пытаясь сообразить, как я из этого выпутываться буду, Под ногами я увидела осколок зеркала.
- Вы знаете, если у меня будет такая стрёмная рожа под покрывалом, то мне актёрского таланта не хватит изображать из себя королеву и богиню, - я наклонилась и взяла осколок.
- И вам, по-любому, можно смело давать Оскар. Отличная игра! Только полагаю тут дело не в таланте, а в том, что вы просто не знали настоящей платы за эту блестящую обёртку, - я выпрямилась и выставила зеркало перед собой, надеясь, что её белёсые глаза ещё видят.
«Красавица» уставилась в зеркало, а потом истошно завизжала. Вся её легкость, грация и изящество мгновенно растворились. Она ощупывала своё лицо, свой рот, свои глаза и рыдала. Я опустила глаза и увидела луковичку. Впервые мне закралась мысль, что может быть Арлекин не такой уж и дурак. Вдруг визг прервался, и новая моя знакомая песком осыпалась на землю. Я подняла луковичку.
- Съешь? – поинтересовался Арлекин.
- Не, погодь! Я не готова к этому морально, - я представила снова эту картину.
- Лучше сейчас!
- Почему она согласилась на поцелуй предшественницы? Она что не видела, что с ней стало?
- Видела.
- Тогда как? Почему? Зачем?
- Ты поверила себе, когда принято верить другим. А ей мозгов на собственное мнение не хватило. Съешь луковичку! Достаточно же уже!
- Тут ещё что-то есть?
- Первая четверть запарывается перед пропастью неопределённости, вторая – на самурае преодоления, третья – на богине похоти, четвёртая… Луковичку?
- А четвёртая на чём?
- Эх! – вздохнул Арлекин, махнул рукой, забросил луковичку в рот и исчез в темноте неба.
Я вдруг подумала, что довольно странно, что Арлекин, постоянно взлетая на своём метеоризме, имеет чистые штаны и не оставляет после себя вони. И в чём прикол? Мы люди во многих смыслах боимся публично обгадиться, дело даже не в самом физиологическом действии, но вообще. Сказать что-то не то, не то сделать, не так поступить… Мы боимся даже воплощать свои желания, которые сделали бы нашу жизнь лучше и счастливее, наверное, но мы этого не проверяем, потому что они социально неодобряемы и мы боимся облажаться. Облажаться… Это разве не то же самое, что наложить в штаны?
- Ты ищешь ответы? – раздался спокойный уверенный голос поблизости. – Я тоже.
Ко мне подошёл человек в капюшоне, который скрывал лицо. Его руки были скрещены на груди.
- Ищу, - ответила я. – Но в последнее время у меня вызывают сильное недоверие люди, скрывающие своё лицо.
- И правильно, - ответил незнакомец и кивком головы скинул капюшон. – Какой смысл общаться незнамо с кем?
Он имел вполне человеческий вид. Не слишком приветливый, но обнадёживающий. Только вот руки он всё так же держал скрещенными на груди.
- Руки, скрещенные на груди – признак закрытости, - заметила я.
- Верно. Но согласитесь, не имеет смысла раскрываться первому встречному, у которого просто решил спросить дорогу, - усмехнулся он.
Довод показался мне разумным.
- Спросить дорогу?
- Да, я долгие годы был отшельником и  странствовал по пустыне, искал истину. А вот теперь вдруг решил нанести визит старому приятелю, но не могу вспомнить, как пройти к пропасти. Давненько здесь не был, - как-то по-простому он пожал плечами.
- А пропасть там? – я махнула рукой в её направлении. – А вы к Арлекину идёте?
- Да, именно к нему. Спасибо за помощь! И счастливого пути! – он повернул в указанном направлении.
- А простите можно один вопрос?
- Думаю, можно даже не один, - он остановился.
- Что там дальше в пустыне?
- Это пустыня, - пожал плечами он. – И там соответственно ничего нет.
- Но Арлекин предупреждал меня против продолжения пути.
- Раз предупреждал, то я бы на вашем месте последовал его совету. Этот малый плохого не посоветует. В пустыне пусто и одиноко, а разум как и мир пустоты не терпит и склонен заполнять эту пустоту иллюзиями. Блуждая средь иллюзий без осознания их пустоты, можно поехать крышей. Что представляет собой уже далеко неиллюзорную опасность.
- И куда мне тогда идти?
- Не знаю. Если у вашего путешествия нет никакой цели, то, возможно, имеет смысл вернуться обратно и для начала найти эту самую цель.
- Пожалуй, вы правы, - согласилась я.
Мне не очень хотелось продолжать путь по пустыне, да и попутчик мне казался весьма адекватным. Я сделала шаг и снова раздался закадровый хохот.
- Откуда этот чёртов смех? – вслух опять подумала я.
- Какой смех? – его брови поползли вверх.
Опять раздался хохот.
- Вот этот. Я же не сошла с ума? – я почувствовала себя неуютно
- Разумеется, нет, - примирительно ответил отшельник. – Как я сказал, в пустыне разум порождает иллюзии. И это не самая худшая.
Он помолчал, потом усмехнулся:
- Можно представить себя героем какой-нибудь комедии. И вы в ней звезда, любимец публики. Всё ж веселей, чем тишина.
Мне нравились его доводы. Я сама не заметила, как уже шла рядом с ним по направлению к пропасти.
- А почему ваш приятель, перемещаясь таким странным способом, имеет чистые штаны и не оставляет неприятных запахов?
- Ответ очевиден, по-моему, - отшельник пожал плечами, словно говорил о вещах самих собой разумеющихся. – В нё просто нет дерьма. Объективно же человека напрягает этот физиологический процесс только из-за того, что кто-то увидит его обгаженные штаны или почувствует запах. Сам газ запаха не имеет. Воняет именно дерьмо. А своё дерьмо люди не очень любят показывать и вообще сами стараются его не замечать. Типа его нет. Вот у вас же есть луковичка?
- Есть.
- Почему вы её не используете? Не надо отвечать. Ответ я уже знаю.
Я почувствовала дискомфорт. Тема была такой копрофильской какой-то и неприятной.
- Нет-нет! Не стоит напрягаться из-за этого, - он явно почувствовал моё смятение. – Я вас вовсе не уговариваю вас её съесть. Я всё понимаю. Ведь у меня тоже есть такая же луковичка. Вот она.
Он продемонстрировал мне содержимое одной из его ладоней, а потом снова скрестил руки на груди.
- И я прекрасно понимаю всё. Мы с вами оба те ещё трусы, и моё преимущество, наверное, только в том, что я осознаю реальную причину того, что я луковичку не ем. Сомнительное преимущество. Я просто боюсь обосраться, боюсь увидеть сколько же во мне дерьма, ненужных, отживших своё чувств и убеждений. Да, я боюсь. И вы боитесь. И я вас понимаю. И знаете, я предложу вам, когда мы подойдём к пропасти, вместе со мной вскарабкаться по стене наверх, туда откуда мы пришли.
Мы как раз подходили к пропасти и его слова показались мне странными, ведь пропасть была обрывом вниз, а не стеной вверх. Спокойствия не добавлял и стоявший на верёвке Арлекин: он то молитвенно складывал руки, то показывал луковичку, то показывал на рот.
- Понимаете, здесь на дне так темно, что дальше своего носа ничего не увидеть, - рука отшельника опустилась мне на плечо, и я вздрогнула.
Я бросила взгляд на луну, которая теперь была похожа для меня на знак бесконечности, и я бы дорого дала, чтобы она снова напоминала бинокль, чтобы снова услышать дурацкий закадровый смех, чтобы он снова создал иллюзию, что я тут не одна. Но в ответ была только тишина и голос странника такой глубокий, такой гипнотический:
- Я так долго блуждал во мраке. Я искал Свет. Искал и не находил. Я изучил миллионы концепций, я встречал тысячи людей… Я потерял надежду, и вдруг…
Мы стояли на краю пропасти. Отшельник развернул меня к себе, и положил вторую руку на моё другое плечо. Его пальцы впились в меня мёртвой хваткой, в его глазах голодные и безумные впились в мои. Я усилием отвела взгляд и увидела причину, по которой он держал руки скрещенными. В груди у него была дыра, по краям которой копошились черви, в эту дыру устремлялся ветер, пытаясь втянуть меня внутрь.
- Я нашёл свой Свет! – закричал он, и меня с силой потянуло внутрь дыры.
Я с силой толкнула его руками, и меня швырнуло в пропасть.
- Нет! – раздался крик отшельника, и он бросился в пропасть за мной.
Должно быть, он решил, что на дне новой пропасти он всё-таки завершит начатое, но это в мои планы не входило. У меня уже было несомненное преимущество: я больше не боялась… обосраться. Без колебаний и сомнений я сунула луковичку в рот и молилась, чтобы теперь она сработала, а то мало ли! Луковичка сбоя не дала, и вот уже я с хохотом, разбрасывая без стеснения содержимое своего кишечника, взмыла вверх и направилась в сторону сдвоенной луны. А вы ожидали, что по-другому будет?
В каждом маленьком ребёнке
И в мальчишке и в девчонке
Есть по двести грамм какашек или даже полкило!
А вот в дяде или тёте,
Там уже какашек больше,
И бывает так, что вовсе: целый человек – гавно!
И отшельник прав, в каждом из нас полно всякого дерьма, которое нам же мешает жить, но мы так боимся от него избавиться, потому что нам кажется, что мы что-то потеряем. Потеряем близких, друзей, но главное себя! Ведь мы больше не будем прежними после клизмы, не так ли? Нам кажется, что если мы станем какими-то другими в глазах окружающих, то нас перестанут любить, уважать, слушать, нас обвинят в двуличии, лицемерии. Ой ли! А что мешает не делать это сейчас? Не кажется ли довольно любопытным, что люди в большинстве своём способны к одним и тем же поступкам в исполнении разных людей относиться по-разному. Можно массу исторических, социально-политических и бытовых фактов привести. Дело в подаче и только в подаче. Остальные подвоха не заметят, но его заметишь ты сама. И тогда выходит, что ты беспокоишься не за чужое отношение к себе, а за своё собственное. Это не они тебя разлюбят, не они перестанут тебя уважать, слушать, не они обвинят в двуличии и лицемерии, а только ты сама. То есть ты сама уже обвинила себя заранее. Ты уже заранее себя не любишь, не уважаешь, считаешь двуличной и лицемерной. И интересно, почему так? Не потому ли, что с самой собой вела всё это время лицемерно и двулично, потеряв самоуважение и любовь к себе? Искала Свет снаружи, а он был во мне.
Я летела к сдвоенной луне, и чем ближе я подлетала, тем больше меня разбирал смех. Сдвоеная луна была ничем иным как женским двойным зеркальцем, которое светило отражённым светом, моим Светом. Это объясняло отсутствие у меня тени там в пустыне.
Я захлопнула зеркальце.
- Так почему ты скучный и неудобный? – спросила я Арлекина.
Мы сидели на верёвочке, держащейся на честном слове над пропастью, и пускали солнечных зайчиков в её чёрную пасть. Блики света на дне порождали образы, которые мы описывали, и смеялись. Наше веселье привлекло ещё троих: англичанина в чёрном кителе, который придумал историю про самурая, женщину-птицу, которая придумала страшилку про проклятое покрывало, и старого индейца, который своеобразно пересказал притчу о поиске Света. И мы все сидели на этой верёвочке.
Арлекин ничего не ответил, только выставил мне два кулачка:
- В какой руке?
Я озорно шлёпнула по одному из кулачков. Арлекин раскрыл ладошку, в которой был ферзь. Он передал фигурку мне.
- Короли и королевы испокон веков назначали себе шутов, ими могли становиться даже графы, бароны, лорды. Шуты развлекали монархов, но становились ими чаще всего не по собственной воле, - Арлекин раскрыл ладонь, в которой была другая фигура. – Пешки ничего не решают, они только реагируют на обстоятельства и по своим свойствам мало отличаются от предметов.
Он наклонил ладонь, и пешка полетела в пропасть.
- Итак, ваше величество, почему ваш шут скучный и неудобный? – Арлекин наклонил набок голову.
- Может дело не в шуте, а в её величестве? – предположила я. – Просто её величеству часто не до смеха?
- Бывает такое у меня, например, - понимающе кивнул британский офицер. - Вот когда служба, служба, сплошная служба и никаких авантюр и приключений, реально не до смеха становится.
- И у меня бывает, - задумчиво чирикнула женщина-птица. – Когда заперта в клетке, подрезаны крылья, нет ни мечты, не любви, тогда мне точно не до смеха.
- Смех пропадает, когда оказываешься вдали от собственной природы, - глубокомысленно произнёс старый индеец. – Да и вдали от природы вообще.
- А королям должно быть не до смеха, когда не до смеха их подданным, - я посмотрела на свою компанию.
- Действительно, - хихикнул Арлекин. – Их же могут того!
Он, широко улыбаясь, провёл ногтем большого пальца по шее. Мы захохотали. А ведь и правда, пытаясь найти своё место в мире, я совсем забыла о делах своей Внутренней Империи, забыла о тех, кому я обязана своей короной и чьи интересы я представляю. Кто-то скажет, что они ненастоящие, выдуманные, а моя жизнь зависит от них гораздо больше, чем от кого бы то ни было ещё, абсолютно реально. Ведь это именно их служба ежедневно разгребать любое дерьмо, которое скапливается на душе. От их благосостояния зависит то, что я потом принесу в мир, что я дам миру. Довольные граждане равно мир и созидание во внешней политике. Весь трэш начинается, когда, не наведя порядок дома, мы идём нести свет демократии и справедливости к соседям.
- Пора возвращаться, - старый индеец с лёгкостью встал, как молодой спрыгнул с верёвки на землю и достал из-за спины бубен.
Через некоторое время под мерные удары бубна, жужание варгана и  танец четырёх подданных Королева возвращалась к лесному костру. Сквозь эти звуки откуда-то из вышины донесся монотонный бой гитары и слова:
I am Four, so complete…

Костёр потрескивал в ожидании.
- Я Королева одного небольшого государства, - ответила я. – Не самый опытный монарх пока ещё. А что я могу дать миру? Хм… Зависит от того, насколько хорошо я справлюсь с внутренней политикой.