Прикосновение сирени

                Не хочу жить с тоской, друг жестокий!
                Полечу за тобой в край далёкий!
                Слова народные (романс А. Варламова)


В пору моих отроческих лет я искренно верил в любовь. Но то была любовь особенная, необычная: я полагал, что любить можно нечто совершенное, возвышенное, идеальное, например пейзаж. Иначе столь утончённое тихое чувство теряло всякий смысл, своё странное обаяние. Несомненно, по моему тогдашнему мнению, человек, как явление в здешнем мироздании, не подходил под категорию идеального существа. Существа, к которому можно было бы позволить себе чувствовать нежность. Кого бы я не представлял себе в воображении, о ком бы я не старался томно воздыхать — все лишь рушили хрупкую архитектуру страсти и любви. Всё ложь, думал я... Всё это нечто другое... Любовь — это ожидание долгожданной поездки ребёнка, лежащего в тёплой постели, укрытого шерстяным пледом. Поездки, в которую он поедет с родителями рано утром. А теперь, в полночь, он лежит в своей крохотной комнатке и не может заснуть: сердечко выпрыгивает из груди, маленькие пухлые ладошки по-детски становятся влажными от предвкушения. Он смотрит своими слезящимися глазами на потолок, который усеян изумрудными игрушечными созвездиями, хлопает пушистыми ресницами от волнения, будто его завтра ожидает экзамен или иное какое испытание, и ждёт... И не может уснуть... О сне в эту беспокойную, полную напрасных сладких ожиданий, ночь можно лишь мечтать...
И каждый раз я только убеждался в том, что человек, сам по себе быть может и неплохой, не способен вызвать похожие чувства. Я считал так, пока моя жизненная дорога случайно, как это нередко бывает, не пересеклась с изменчивой тропой одной подруги. Я глубоко убеждён в том, что в любом романтическом повествовании должна быть тайна. Пусть незначительная, но всё же... Имя этой славной барышни останется в холодных подземельях моего сердца и, в сущности, выдумывание псевдонима в конкретной истории абсолютно бессмысленно. Любовь — сказочна, но безымянна. Это  тот великий случай, когда анонимность приходится к месту. Ведь самые страстные романы часто случались, окутанные тайной маскарадов. В этом величайшее из всех искусств — искусство недосказанности: увлечена ли мной эта незнакомка? увлечён ли я или же это всего лишь грёзы и фантазии, которые, потеряв свой вечерний чарующий наряд, пропадут бесследно под утренней обнажённостью?
Был поздний май. Время, когда жаркая летняя изматывающая погода ещё не начала радовать во всей несбыточной и очаровательной красе своих мучеников, а апрельская оттепель, на славу нам, уже оставила пространства до следующего года. Я приехал к давнему другу, в его роскошный дом, что находился недалеко от бывшей усадьбы, где век назад останавливался знаменитый поэт. Сейчас я смутно помню цель визита, но отчётливо знаю, что было какое-то очередное ежегодное бессмысленное торжество, которое, надо сказать, собрало в этом году довольно мало празднующих, отчасти и праздных, личностей: друг был в компании очередной пассии, с которой он, впрочем как и с предыдущей зазнобой, планировал  прожить до почтенных лет; и помимо меня присутствовала сестра спутницы моего любвеобильного приятеля. Это была совсем юная особа, с длинной русой косой, пухлыми румяными щеками, пугливыми зелёными глазами, высоким лбом, правильным профилем, тонкими бледными губами. За столом я сидел рядом с ней. От неё пахло шоколадом, и мне казалось, что я где-то уже видел её. Меня непреодолимо влекло к ней, казалось, я узнавал в её круглом лице черты лица знакомой девицы, с которой мы учились вместе когда-то... То влечение было особенное, ни на что непохожее: меня не покидало чувство, что я действительно уже встречался с этим проникновенным взглядом. В моё сердце случайно, но вполне уверенно, закралось чувство чистой любви. Любовь, о которой я грезил ещё ребёнком. Любовь, неожиданно приходящая во сне, наполняющая вселенную изумительной, неспешной, никому незнакомой музыкой, слушая которую мечтаешь лишь об одном: чтобы она никогда не прерывалась...
За столом я сидел молча. Старательно перекручивая у бокала стального оттенка портсигар, я пытался продумать нашу встречу t;te ; t;te. После чая все разошлись: приятель незаметно скрылся в спальне со своей дурочкой и они ещё долго, перебивая с ажиотажем друг друга, спорили о том, в чём оба будут одеты на предстоящем пустом и увеселительном мероприятии у одного одутловатого местного бюргера.
Я вышел в сад. Сам сад был невелик: всего несколько милых кустов сирени, вишня, и в небольшой нише, сокрытой обильной листвой от посторонних взоров, скамья, на краю которой стеснённо сидела она... Перебирая пальцами косу, временами она как-то неоправданно строго рассматривала собственные волосы, опустив при этом подбородок к груди, что ей вовсе не шло. Убедившись, наверняка, в чём-то, она поднимала свою голову красивой формы к небу, закрывала медленно глаза и глубоко вдыхала, безмятежно наслаждаясь, уходящий, для кого-то безвозвратно, запах майского вечера.
Осторожно, как-то неловко, расположившись рядом, я мягко докоснулся до её тёплого плеча. Не сразу, через какое-то мгновение, она, открыв глаза, повернувшись ко мне вновь с каким-то строгим достоинством, поцеловала меня, взяв неуверенно мою жаркую руку. В момент приближения её красивых губ она наскоро что-то прошептала, но я успел лишь почувствовать ещё сильнее уже знакомый мне запах шоколада. Её русые волосы непослушно растрепались, через минуту мы поднялись и, обнявшись, прошли вглубь сада. Остановились мы у сирени. Теперь все эти изумительные запахи, взяв нас под руки,  наивно, преступно и глупо закружили в вальсе, который мне не забыть... Не проронив ни единого слова, целуясь, мы отдались той страсти, которая посещает лишь на миг, оставляя после себя воспоминание на всю оставшуюся тусклую жизнь. И только ветви сирени, жалея, нежно прикасались к нашим юным горячим головам...