Интер-баба

В юности, после окончания университета, я долгое время работал в многотиражной газете завода Горно-обогатительного оборудования. В то, беззаботное, драматичное время, каждый колхоз и совхоз, каждый завод и фабрика, имели свою многотиражную газету, главной задачей которой было освещение социалистического соревнования, бескорыстного труда на благо общества и счастливой жизни строителей коммунизма. Газеты существовали на средства КПСС. Денег на них не жалели. Раздавали бесплатно. А мы, простые журналисты, скромные винтики мощной идеологической машины, с отвращением и упоением описывали трудовые будни наших соотечественников. Порой недосыпали, недоедали, недопивали, ради нескольких строчек в газете. Зато утром, каждый передовик труда мог прочитать статью о себе в газете, под завистливым, мутным взглядом прогульщика, несуна и пьяницы.

Увы! К сожалению, даже будучи рупором индустриальной эпохи, не обо всех героях труда я мог тогда написать. Не всех мы имели право прославлять в те далекие, славные времена великих строек. Но сегодня, наконец-то настало время рассказать и об этих, скромных работниках невидимого фронта, о неприметных труженицах чресл, персей и оралов, которые своим изнурительным, героическим трудом способствовали приближению эры Светлых веков.


ИНТЕР-БАБА

Разведчики, чекисты, ассенизаторы, стукачки, билетеры платных туалетов редко бывают передовиками производства и героями очерков многотиражных газет. Хотя, также делают свою работу на благо общества, на благо каждого из нас. Куда мы без билетиков? Куда мы без стукачков? А без ассенизаторов мы задохнемся от вони собственных экскрементов!

Алевтину — кадровую путану со стажем, на работе уважали. Ей и клиентуру посолиднее подкидывали, и заказы ответственные, международные. Где требовалось отстаивать честь страны. Знали: Алевтина не подведет, если что!

Она была хорошей наставницей молодежи. Девчата-практикантки любили тетю Алевтину: она и позу новую подскажет и в работе, если надо практически подсобит. Она не чуралась никакой работы.
Совсем юной школьницей пришла она в трудовой коллектив. Поначалу у нее ничего не получалось, все, буквально все, валилось из рук вон.
— Смотри: как надо! — говорили ей старшие товарищи и показывали: как надо. Так потихонечку стала овладевать азами специальности. Иногда оставалась и сверхурочно. Посещала вечернюю школу учащейся молодежи. В рабочие перерывы или редкие часы досуга ее всегда можно было застать с книжечкой «Кама-сутра» в руках.

Долгое время ей никак не давалась аупариштака. Она даже специально ездила в Индию, чтобы там, на месте, набраться опыта в стране носителей Кама сутры. Набралась и вернулась. Вскоре она уже без труда делала апрутьштихавью (соитие, стоя на левой ноге, другая перекинута через правое плечо) и шпрутьхутьфуйштахью (отжимаясь в положении лежа на одной руке, вторая гладит клиента). А через пару месяцев для нее даже хьяньсуньштаньшрипхада не представляла никакого труда (вися на ветке пальмы головой вниз, уцепившись одной ногой за ветку, другая во рту у партнера). Любила она позабавить клиента позой хьяньшмякшхуяньхупбадья (стоя на мостике с веткой лотоса во рту, с бананом в руках, задумчиво глядя вдаль, туда, где море сливается с небом)

Доктора Ватьсьяяну, автора Камасутры, непременно хватила бы падучая, настолько Алевтина усовершенствовала и переработала его науку плотской любви. По сути — это было уже совершенно другое учение. Более светлое, более утонченное, и в то же время, более заковыристое. А когда Алевтина почувствовала уверенность в руках, в ногах, в афедроне, в лядвеях и ложеснах, не возгордилась, как иногда это случается с молодыми девчонками, не задрала нос, а на похвалы руководства лишь скромно отвечала:
— К каждому делу надо относиться с любовью!

Алевтина стала популярной. На нее записывались на год вперед. Про нее слагались песни, ей посвящали стихи, оперы, рэпы, саги, пословицы и поговорки. А один известный хореограф посвятил ей свою новую польку. Иногда она безвозмездно оказывала помощь неимущим: пенсионерам, бомжам, учителям и врачам, потому что знала: добро всегда возвратится к тебе!

— Тетя  Аля идет! — радостно встречали ее на строительных площадках, когда она как всегда веселая и озорная, вприпрыжку прибегала в свой законный выходной на соседнюю стройку.
— Здравствуйте тетя Алевтина! — кричали ей в перископ  с подводной лодки неуемные подводники, когда она, мокрая, вся в водорослях, появлялась из под воды по правому борту.
— Салют Алевтине — вторили им артиллеристы, завидев в прицел знакомую фигуру, дергая за веревочку на тридцатидюймовой пушке.
— Ура, Алевтине! — кричали бейсболисты со своего поля, снимая почтительно бейсболки.
— Ги-гип! — орали футболисты, склоняясь в поклоне, снимая футболки, останавливая, на время, атаку.

Ни разу, за все годы, не опаздывала Алевтина на работу. Бывало, солнце еще не встало, кочет еще не прокричит, а она уже на ногах! Спешит: работать надо! Случалось, даже раньше приходила. На стуки. Загодя приготовит рабочее место, цветочки польет, пыль протрет, простыни сменит, проветрит помещение, ляжет и ждет начала рабочего дня.
— Когда ты только спишь! — смеются подружки в раздевалке, натягивая рабочие чулки с подтяжками перед работой.
— На том свете отосплюсь, — со смехом отвечает им Алевтина из одевалки, натягивая кожаные трусы с кожаными подтяжками, поигрывая кожаным хлыстом.

Все умела Алевтина и садо и мазо, и справа, и слева, с подсечкой, с подножкой, с саечкой, с щелбаном и фофаном, с пендалем и просто сверху. Она знала, как обращаться с пенсионером и с сопливым, безусым юнцом, как вести себя с функционером, депутатом, министром, госслужащим пенсионного фонда, футболистом, полицейским, а как с криминальным авторитетом.

Долгими зимними вечерами, после работы, когда засыпал утомленный ее замысловатым искусством клиент, она читала при свете лучины (чтобы не разбудить храпящего, бухого бедолагу) труды  Дйела Карнеги, Мессалины, Чезаре Ломбразо, «Как возбудиться самому» Сенеки, жесткую и в тоже время исполненную таинственной лирики философию секса Мориса Меттерлинка, литературные зоофилические упражнения добряка Бианки, и изощренную, наркоманскую  поэзию Агнии Барто. В ее уютном и замкнутом мире уживались сочинения античных венерологов и поэзия Возрождения, музыка Вагнера, страдания Стаса Михайлова, мощные импровизации  Ингви Мальмстима. Иногда она сама писала стихи, хокку, элегии, волнующую прозу, методички и строгие научные труды.

— Когда на покой? — приветливо смеются товарки, завидев Алевтину Михайловну, торопящуюся на работу с традиционной авоськой в руках.
— Покой нам только снится! — доброй шуткой отзывается Алевтина Михайловна.
- Куртизанка! — с легкой завистью покачивают головами бабки у подъезда, провожая злобным взглядом очередного клиента, покидающего одр Алевтины.
- Гейша! – постанывая от нахлынувших воспоминаний, поддакивают старушкам старички.
- Светская львица! – вежливо поправляют их неуемные дворники.
А в книге жалоб и предложений у Алевтины всегда были только предложения. Иногда — междометия. Редко — знаки препинания. В основном — точки после буквы «Л»…


Алевтина прожила долгую, полезную и счастливую жизнь и умерла в один день, в своей кровати, в объятиях клиента, с улыбкой на устах и ста баксами на столике. Память об этой скромной, незаметной труженице сладких утех, возвышенных чувств, и приземленных страстей, живет в наших душах, телах, песнях, стихах, и вот в этом очерке.