Вся правда о Фонарщике

опубликован в Крафтовом литературном журнале «Рассказы» выпуск «Потёмки», 2021


                1
          Ночь. Улица. Фонарь. Лавка аптекаря. В жёлтом круге маячит вывеска с аляповатым продавцом снадобий. Остальное скрыто промозглым, густым туманом. Ветра нет, но холодно так, что зубы стучат. Повсюду лежат грязные, мокрые комья нерастаявшего снега. Зима выдалась тёплой, а весна – холодной и мутной. На календаре уже месяц, как новый сезон, но кажется, что стоит глубокая осень. Серая морось сочится влагой. Не слышно ни голосов прохожих, ни скрипа пружинных экипажей. Криков пьяниц, наконец, которых в любой другой день столько шатается вокруг. Всего девять вечера, а кажется, что полночь, так пусто. Большинство окон в домах темны – улица словно вымерла. Только какой-то размеренный стук преследует меня: может, это одноногий пружинщик, который заводит лампы? Когда меня мучает бессонница, я несколько раз за ночь слышу его тяжёлые шаги: стук-шарк; стук-шарк. Не оставляет ощущение беды. В подобные вечера на улицы выходит зло.
          Курить сейчас – одно мучение: спички и сигареты моментально отсыревают и не хотят разгораться. На углу я заметил новый фонарь, которого раньше не видел. По виду – довольно старый. Колпак свёрнут набок, лампа разбита, кусок пружины выглядывает из проржавевшего корпуса. Недели две назад в тумане мне уже почудилось, что рядом Фонарщик: ну откуда, скажите, ещё могут взяться фонари на земле? Оказалось, один из богачей решил украсить подъездные дорожки к особняку. Тьфу!
          Я работаю телеграфистом на почтамте. Вторая смена заканчивается поздно, и каждый раз приходится возвращаться по пустому городу. Даже дубинка со свинчаткой мало помогает. Когда идёшь по безлюдным улицам, затянутым туманом, беда может нагрянуть из-за любого угла. Поневоле становится не по себе.
          Грязный снег, пропитавшийся сажей с городских фабрик, не делает вечер светлее. Расстояние от дома до работы, в общем-то, невелико – десяток кварталов. Если идти задворками, то ещё короче. Но пересекая тёмные, пустые колодцы дворов чувствуешь себя так, словно попадаешь в склеп. Или – в древние катакомбы мрачного культа, где массово приносились человеческие жертвы. О подобных приключениях пишут в дешёвых ужастиках. Раньше я с удовольствием проглатывал такое чтиво. Но когда мир охвачен липким ужасом и превратился в западню для обычного человека, чтение стало свыше моих сил.
          Хотя сейчас я как никогда понимаю идею о том, что большой город, словно паук, высасывает людей. Мы попадаем сюда, ведомые жаждой успеха, или став жертвой обстоятельств, и уже не в силах покинуть заботливо расставленную паутину городских соблазнов, уюта, инерции. А хозяин проникает в нас незримыми щупальцами. Кажется, что живёшь собственную жизнь, делаешь свой выбор, но кто-то, словно безжалостный пастух, определяет, кого отправить на заклание, кого – на стрижку, а кому ещё можно нагулять жирок. Думаете, просто так самоубийца решает броситься с моста? Или бездомный оказывается на улице? Нет, это Его пища. Его жертвы.
         ///Скажи мне, чего ты боишься, и я скажу тебе – кто ты.///
         Чёрт, до чего мерзкий туман! Он будто и вправду высасывает жизненную силу. Только иногда, как сегодня, если сильно замёрзну, я захожу домой со двора, а не через парадное. Вывеска на аптеке не просто уродлива – пугающа. В неверном свете пружинного фонаря изображённый на ней аптекарь выглядит алхимиком с нездоровым цветом кожи, предлагающим бутылку с зельем, похожим на крысиный яд. Снизу по стене бежит кривоватая надпись бордовой краской: «Фонарщик идёт за тобой». Наверно, балуются подростки. Их каракули множатся по всему городу. Но когда ночью видишь подобное творчество, становится не по себе.
         Фонарь на заборе притягивает мой взгляд, словно магнит. Обернувшись пару раз, я заставил себя больше не смотреть туда.


                2
         Кособокая дверь чёрного входа грязным островком выплыла из моря темноты, поглотившей глубокий провал двора. Здесь и днём-то не слишком светло, а ночью – совсем беда. Фонарь над входом трещит и еле светит: то ли кончается завод пружины, то ли лампочка выработала срок. Шахтные лампы считаются вечными, но однажды свой фонарщик приходит и к ним. Как всегда – не вовремя. При таком освещении трудно даже ключом попасть в замок. А дворник, в чьи обязанности входит заводить пружины дворовых светильников, наверняка пьян. Его можно понять: сейчас редко кто из жильцов возвращается поздно. Поэтому, когда меня окликнули, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Или чего похуже.
         – Дяденька, дайте покушать! – бледные дети подземелий уставились на меня светящимися пятнами.
         Днём их глаза кажутся белёсыми, словно покрыты плёнкой, а ночью мерцают, как у кошек. Я не выдержал и отдал остатки обеда: сегодня побаливал желудок и я ограничился на смене одним бутербродом. Жадно чавкая, мутанты моментально проглотили хлеб и рыбу. И снова уставились на меня.
         – В дом не пущу, – предупредил я.
         Ещё чего не хватало: эти отродья с малолетства отличаются жёсткой хваткой – не успеешь задремать, как перережут глотку. В лучшем случае просто обчистят жилище. Нет уж!
         – Дядь, можно мы хоть в подъезде погреемся? – гнусаво попросила девчонка.
         Я пожал плечами:
         – Дворник придёт, всё равно выгонит. Идите лучше в полицию: она направит вас в приют.
         – Там злые дядьки, они станут нас бить, – ответили дети.
         – Ведите себя хорошо, и ничего с вами не будет, – я отодвинул их в сторону и прошмыгнул внутрь.
         В городе мутантов не любят. Говорят, что белоглазые – происходят от тех, кто не покинул шахты после первого обвала. А может, от дикарей с той стороны. Разлом сильно изменил этих бедолаг. Чем они питались на глубине, как жили – никому не ведомо. И вот теперь по всему городу появляются их бледные отпрыски.
         Но мало этого: объявился маньяк, которого, в память о стойких городских легендах, прозвали «Фонарщиком». Сначала он оставался не более чем забавной страшилкой. Потом начали пропадать люди, и появляться фонари. Стало не до смеха.

///Лет пятьдесят назад, один талантливый инженер которого звали Фадер Рульник, придумал новый тип пружинного фонаря. Но компания, а затем и городские власти кинули его с патентом. Суд встал на сторону шахтовладельцев: доказать правду не удалось. Все, кто мог, предали его, дав показания против изобретателя. Жена сбежала с любовником, дом сгорел при странных обстоятельствах. Бедняга переселился в Разлом и занялся опытами по превращению людей в фонари. Однажды мрачные эксперименты закончились успехом. Пришла чёрная весна и Фонарщик вернулся в город. В низко надвинутой шляпе, с лицом замотанным шарфом, бродит он по улицам проклятого города и творит своё офонарение. Несмотря на годы, проведённые в Разломе, Фад сохранил молодость и силу. Не иначе, как напитался тёмной энергией. Говорят, что мастер не успокоится, пока всех жителей не превратит в пружинные механизмы.///

           Правда, неплохо? Это я написал. В некоторых легендах фигурирует злобная ведьма хаоса, – якобы именно она обучила мастера тёмной науке превращения. Так или иначе, всюду находят новые, искорёженные фонари. Говорят, что превращённые в механизмы живут не дольше пары-тройки часов – пока не остановится пружина. А потом ломаются. Знаю, звучит нелепо, но когда чуть ли не каждый день встречаешь на улицах фонари, которых раньше не замечал, начинаешь верить во всякую мистическую чушь.
         Стараясь не наступить в темноте на кошачьи сюрпризы, я торопливо поднялся на свой этаж. Здесь лампа горела, как положено, отчего небольшая квартирка в середине большого дома казалась оплотом надёжности. Я открыл и закрыл решётку, потом – свою дверь. Включил свет и приготовил ужин. Съел. Убрал за собой. Завёл все пружины. Вот, собственно, и всё. Телетайп молчал. Читать книжку не хотелось. Поэтому я выключил свет и, приоткрыв окно, долго курил, глядя на улицу. Не то, чтобы стоило на что-то смотреть, но – чем ещё заняться? Где-то за домами проскрипела пружинная повозка и всё – даже собак не слышно.
         Туман немного рассеялся, но смотреть не на что. Всё те же улица, фонарь, аптека. Весёлый дом отсюда не видно, хотя иногда слышно. Эти звуки терзают сердце – хочется туда, к яркой жизни, вину, музыке и доступным красоткам. Но денег мало и придётся потерпеть до субботы.
         Неожиданно внизу показалась высокая фигура. Может, квартальный пружинщик. А может – и сам Фонарщик. В его неторопливой поступи чудилось что-то зловещее. Неожиданно я понял, что у него такая же шляпа, как у меня. И дубинка на поясе. Человек внизу также закуривал и сутулился, кутаясь в пальто. Озирался по сторонам. Боги! Неужели это я? А вот какая-то серая тень идёт за мной. Точнее, за человеком внизу. Мне стало не по себе. Я закрыл окно и отправился спать. Долго не мог уснуть. Если задуматься, все мы похожи – небогатые мужчины сильно за тридцать. Носим одинаковые драповые пальто и шляпы с обвислыми полями, курим дешёвые сигареты. Чему тут удивляться?


                3
         Утром занесли повестку в полицейский участок. Подумав, я решил сразу туда сходить.
         – Вигдор Дорензия?
         Дожили: меня допрашивают! Правда, как свидетеля.
         – Вы поздно возвращаетесь с работы. Ничего странного вчера не видели?
         Инспектор Дренз сам донельзя подозрителен: с бегающими глазками и печатью жестокости на узком, крысином лице. Я рассказал. Не думаю, что мой рассказ сильно ему помог.
         – Вы знаете, что ваш дворник несколько дней, как пропал?
         Я не знал. Печально, конечно. Потом вспомнил о новом фонаре возле аптеки. Сообщил Дрензу. Тот грязно выругался. Уже в конце допроса он доставал из стола какую-то бумагу, и я увидел, что там лежит плётка. Такими пользуются особые клиенты в публичных домах. Заметив мой взгляд, он смутился.
         – У нас тут лежат вещдоки.
         Ага, стал бы ты объяснять, если б так и было! Воображение сразу разыгралось. Этот типчик также мог оказаться маньяком.
         – Постарайтесь никуда не уезжать из города, – скучным голосом заявил сыщик. – Вы можете понадобиться как свидетель.
         Я пожал плечами. Ехать всё равно некуда. Вот возьму и напишу про него!
         По возвращении занимался домашними делами, а после обеда, отправился в заведение мадам Паридур, не дожидаясь субботы. Увы, я потерпел фиаско: возле входа дежурили копы разворачивая посетителей.
        – Сожалею, у нас расследование. Надеюсь, долго не продлится. Проходите, не стойте! – охрипшим голосом повторял сержант.
        Зеваки не спешили расходиться. В окнах маячили заплаканные милашки. Я немного постоял в толпе и побрёл домой. Обидно! Предстоял сложный выбор: идти в недалёкий, но дорогой Дом Клеопатры, или тащиться на окраину, где много дешёвых и дурных заведений? Но как добираться оттуда домой? Неожиданно всякое желание пропало. Пойду в пивную, а потом сразу спать.


                ***
         Сегодня мне во вторую смену. С утра я засел за телетайп. Купить списанный с работы агрегат оказалось хорошей идеей. Работать на нём я умел, знал о всех возможностях. Думаю, он давно себя окупил. Аппарат бойко застрекотал, словно только и ждал моего пробуждения. Сегодня телетайпы печатают тексты не на узкой телеграфной ленте, а на длинном листе, свёрнутом в рулон. Читаешь, словно обычную газету. Правда, бумаги уходит море. Я оторвал лист, бегло просмотрел и выбросил в корзину – ничего важного. Говорят, что половину затрат на содержание сети телетайпов оплачивают производители бумаги и красок.
         Потом сам застучал по клавишам, набирая текст. Мне удаётся получать небольшую плату за городские новости и рекламные объявления, которые появляются на лентах у других абонентов сети. Что-то вроде внештатного репортёра: ищу материалы не только для коротких сообщений на телетайпе, но и для столичных газет. Платят, конечно, немного, да и фамилию мою вы вряд ли увидите под заметкой. Хотя случаются исключения. Так, например, именно мне принадлежала заметка о бедолаге, повесившемся на воротах разорившейся фабрики. И первая статья о Фонарщике. Я получил хорошее вознаграждение и загорелся идеей провести своё расследование, выяснить всю правду о Фонарщике.
         Итак, нужно составить список подозреваемых. Пишем:
         1) пружинщик; 2) коп; 3) мутанты; 4) хз. То есть – любой житель города, озверевший от безысходности. Тут я надолго завис: в таком гнилом месте, как Дайгар, каждый под подозрением. А доказать что-то можно лишь поймав злодея за руку. Дёрни меня Вольт, всё время кажется, что забыл что-то важное!
         Катастрофа тем временем нарастает: вечером, начальник огорошил меня, сообщив, что выходной теперь будет только один: мой сменщик, Роб, попал в больницу. Герц знает, куда катится мир!
         – А что с ним случилось?
         – Не знаю.
         – А хоть куда положили?
         – В Мередит, – буркнул начальник и вышел.

         Ночью я опять смотрел на улицу, а может, спал и видел всё ту же картину, с фонарём и аптекой. Старый пружинщик нелепо пританцовывал вокруг фонаря. Он сам похож на легендарного Фонарщика, только выглядит намного старше: седая борода и космы, кожа, словно древесная кора. «Ты ведь умер, старый зажим!» – отчего-то подумалось мне. «Сам ты умер!» – эхом донеслось из сна.


                4
          Госпиталь Мередит, конечно, не близко, но у меня там служит одноклассник. Возможно, это не лучшая идея, но мне захотелось непременно навестить заболевшего сменщика. Поэтому утром я отправился в лечебницу. В парадном висели два фонарика, один больше, другой – меньше. На каждом краской поставлены белые пятна… Соседи торопливо и равнодушно разбегались по своим дневным делам. Вздохнув, я тоже поспешил прочь. Вагончики не ходят, и я пошёл пешком.
          Днём в городе ещё есть какая-то активность: ходят люди, торгуют магазины. Но чуть начинает смеркаться – улицы совершенно вымирают. Утром то же самое – рынок открывается на час позже, никто не хочет по темноте занимать места за прилавком, как это водилось раньше. Когда я иду на работу в первую смену, то город пуст, как ночью. Идти по мёртвой улице рано утром не менее жутко, чем ночью. Некоторые товары можно заказать по телетайпу. В основном выпивку. Но стоит подобная услуга дорого.
         При дневном свете Дайгар выглядит скорее печально, чем страшно. Вдоль рельсовых путей обильно цветут кривоватые деревца, усыпанные мелкими лиловыми цветками, словно паршой. Не помню, как они называются. Считается, что это – красиво. Изредка среди их колючих зарослей попадаются цветущие мелонии с крупными, душистыми цветками. Они походят на богачей из Лайгала.
         – Смотри, Адель, каждый словно фонарик! – раздался фальшивый голос за спиной.
         Сегодня каждое упоминание о фонаре заставляет человека вздрагивать. Обернувшись, я увидел профессора Гнусиса, клеившего очередную красотку. Старый греховодник у нас вроде местной достопримечательности и славится любовью к ангелам греха. Девица, на вид совершенно невинная, украдкой вздыхала, слушая болтовню богатого чудака. Она явно хотела поскорее совершить своё падение и получить все причитающиеся за него выгоды. Возможно, просто голодна. Или мне так показалось? Неважно.
         Мы живём всего в десяти милях от Лайгала – туда можно доехать на пружинвагене, – но находимся, словно в разных вселенных. Построенный в предгорьях Дайгар скученнее, и заметно холоднее приморского соседа. У нас раньше выпадает снег, часто висят туманы. В хорошую погоду, особенно ночью, на краю города неплохо видно блистающую огнями столицу, словно манящий призрак недоступного благополучия.
         Лайгал – чистенький столичный город. Дайгар – грязный промышленный центр. Это там всё на пружинах и часовых механизмах. Но где-то эти пружины должны производиться, верно? В Дайгаре много угольных печей, примитивных и вредных производств. У нас кривые улицы, дешёвые дома. Множество разноплемённой бедноты, которая съехалась в город, когда тот находился на пике успеха. А сейчас большинство сидит без работы и пьянствует. Расцвет и упадок Дайгара связан с шахтами, пробитыми в стенах Разлома. Что только здесь не добывали! Золото, платину; адаманит. Но однажды стена Разлома сошла вниз, загубив несколько сотен жизней и разрушив большую часть выработок. Многие разъехались. Остались те, кому некуда больше податься.
         Сегодня город живёт продажей недорогих пружинных ламп и газа, откачиваемого из заброшенных шахт. Ещё в изобилии есть бордели на любой вкус. Небогатые служащие из столицы приезжали покуролесить у нас на выходных. Впрочем, сейчас к нам мало кто поедет. Цены в публичных домах упали вдвое. Во всяком бедствии есть свой плюс. Если б не докучливые копы со своими проверками…


                5
          Дэн Ласкин вышел как есть: в окровавленной маске и фартуке. Он устало привалился к косяку и закурил. В детстве мы не только ходили в одну школу, но и жили по соседству. Потом он уехал учиться в Лайгал, а у меня, после гибели отца, на учёбу не хватило средств. Пришлось идти работать. Тем не менее, когда Дэн вернулся, мы продолжали изредка встречаться, пить пиво и ругать женщин. Оказывали друг другу мелкие услуги.
         – Что: всё так плохо?
         Он только покачал головой.
         Я спросил о Робе Линдере.
         – Как же, помню: только вчера осматривал тело: порванное горло, вырванные внутренности – жуть!
         Вот как. Я сразу вспотел, хотя погода не радовала теплом. Значит, начальник нас просто обманул… Или, что скорее, его заставили молчать. Подымили, потом я спросил:
        – А что вообще слышно?
        Ласкин пожал плечами:
        – В городе не то эпидемия, не то – волнения среди бедноты, как в тринадцатом году, – Дэн неопределённо махнул рукой с сигаретой, затянулся в последний раз и отбросил окурок. – Нижние кварталы полностью изолированы и что там происходит, никто не знает; объявили, что из Разлома пришла костоломная лихорадка – по городу отлавливают мутантов, которые могут её разносить.
       Я вспомнил о малолетних попрошайках, которых видел у дома: не заболеть бы! Ласкин достал из кармана плоскую фляжку с коньяком и сделал хороший глоток. Потом протянул мне. Я машинально выпил. Он снова закурил и продолжил:
       – Больницы переполнены, хотя об этом нельзя говорить. А тут ещё чёртов Фонарщик… Одни бегут, другие исчезают. Мы на грани паники: ещё сотня смертей и в Дайгаре начнётся хаос. А знаешь самую худшую новость? В город вводят Королевских палачей. Помнишь, в Асквиле случилась эпидемия розовой чумы?
       Я помнил. Официально они назывались «гвардейскими егерями Его Величества». Лет десть назад все перешёптывались, рассказывая, как егеря зачищали заражённые кварталы. Возможно, их жители оказались в безнадёжном положении, и такими жёсткими мерами правительство сумело остановить распространение заразы, но всё равно, никому не охота оказаться на месте бедных асквильцев. Я поёжился.
      – Так что, Виг, запасись продуктами и не выходи из дома. Или – уезжай.
      Я ошарашенно помолчал.
      – Скажи, а ты веришь, что Он превращает людей в фонари?
      – Ещё чего! – разозлился Дэн. – Тупость какая. Просто убийца вешает фонари на местах своих преступлений.
      – Ну, да. Наверное.
      С тем и расстались. Врачи – народ образованный, консервативный. Во всякую мистическую чепуху не верят. Но когда каждый день слышишь страшные истории, когда видишь на улицах новые пружинфарены, поверишь во что угодно.


                ***
///Срочно! В городе обнаружены самоходные фонари, преследующие горожан, на тонких, как у насекомых, металлических ножках. Итак, у Фонарщика появились «дети». Свидетели говорят, что они также могут творить офонарение. Полиции отдан приказ стрелять на поражение. Есть совершенно достоверные свидетельства тех, кто подвергся нападениям механических существ. Срочно! SOS! Спасите наш город, пока он не превратился в фабрику по превращению людей в фонари.///
        Ну чем я не журналист? Немного сгустить краски, пустить в дело фантазию. Известно ведь, чем страшнее сказка, тем скорее она окажется правдой.

        Сегодня ночью я снова видел старого пружинщика: он заметил меня в окне и отсалютовал, приложив два пальца к шляпе. Я автоматически кивнул. Он, наверно, единственный человек в городе не боящийся Фонарщика.


                6
        Я уже отработал дополнительную смену и вышел в общий зал, поболтать с приятелями. В пустой комнате лишь одна девушка торчала возле окошка посылок – присмотревшись, я узнал Адель, гулявшую с профессором Гнусом.
        – С вас двести крон, – буркнул Брон, возвращая квитанцию.
        – Как двести? Раньше стоило семьдесят, – растерялась барышня.
        – Я здесь ни при чём, вы же видите: вот цена. В городе сложное положение, расценки растут. Не надо заказывать дорогой товар.
        – Но это лекарства, для бабушки!
        – Или оплачивайте или уходите.
        – Но у меня нет такой суммы. А нельзя оформить в долг? Я завтра донесу деньги…
        – Ничем не могу помочь.
        – Вот фля механическая, да что за день такой!
        Тут я не выдержал и вмешался, молвив менторским тоном:
        – Адель, намедни я видел вас с профессором Гнусисом. Он наверняка неплохо заплатил.
        Барышня хотела заартачится, но быстро сникла и глухо произнесла:
        – Я их уже потратила.
        – Опа! – обрадовался Брон. – Милая, а ведь мы можем договориться. Вам нужна посылка, а нам – немного развлечься. Мы ещё и приплатим вам, скажем, по три сотни.
        В этом сквозило нечто гнусное и оттого очень привлекательное. Она сначала побледнела, потом покраснела так, что хоть спичку зажигай.
        – Я дам триста пятьдесят.
        Рик тоже обещал накинуть. На круг выходила добрая тысяча и посылка – не так уж и плохо для начинающей кокотки.
        – Ну почему все хотят меня поиметь? – всхлипнула Адель. – Это так скверно!
        – А с профессором, значит, хорошо? – возмутился Рик.
        – Я… я думала, что больше не придётся. Но деньги кончаются так быстро.
        Мамзельки любят строить из себя жертв обстоятельств.
        – Сейчас время такое, сложное. Всем тяжело, – успокаивающе вступил Брон. – Вот, выпейте коньячку, полегчает.
        Он плеснул в почтовую кружку порцию того яда, что они с Риком необоснованно именуют «коньяком». Я закатил глаза, но Адель одним махом выпила эту гадость. Закусила поданной конфетой. Отёрла слезу. Полыхнула яростным взглядом:
        – Ну, что встали, козлы? Вперёд!
        Потом помянула все электромеханические силы и стала быстро расстёгивать платье. Хоть смейся, хоть плачь с этой молодёжью. Девица оказалась с перчиком. Каждого обложила по полной. Рик поначалу даже заробел, но всё же справился с делом.
        Кончилось приключение как всегда, слишком быстро: дольше возились, снимая корсет и задирая юбки. Но барышня, конечно, шикарная: кожа гладкая, белая; ягодицы и груди – круглые. Шейка нежная – так и хочется прикусить.
        Я вызвался проводить милашку домой, помочь донести посылку. Приятели захихикали. Адель шла кислая и молчаливая. Я пытался её разговорить. Не знаю, что на меня нашло, но вещал, как воскресный проповедник.
        – Ты красивая! Пару лет поработаешь в элитном заведении, накопишь денег на учёбу: всё устроится. Или – пойдёшь в услужение к аристократу. А что? Богатые часто берут в дом красоток.
        Но Адель только повторяла:
        – Что б ты вольтанулся!
        И что ей не нравится? Полгорода так живёт.
        Шли недолго. Она жила в квартале небогатых частных коттеджей, с заросшими улицами и глухими переулками. Летом здесь мило. Но, как и везде, царит глухая нищета и скука. На прощание я поцеловал девушку в шейку. А потом, не сдержавшись, слегка куснул. Адель вскрикнула от неожиданности, вырвалась и побежала в дом. Я постоял немного, вдыхая сладкий весенний воздух, и тоже пошёл домой.
        Неожиданно мне стало понятно, отчего мамзель такая аппетитная: она использовала парфюм с макадамией. Мамаша тоже любила конфеты и шоколадки с таким запахом. Давно я не возвращался в столь приподнятом настроении! Но улица Риволи оказалась перекопана ремонтниками, и после дождя превратилась в настоящее болото. Пришлось делать большой крюк и, когда я подходил к дому, уже стемнело. И снова: пустая улица, фонарь, аптека. На меня словно дохнуло холодом. Сегодня фонарь на столбе едва светился, зато на заборе висели целых три. Да что же это такое!
        Ночью, когда я выглянул в окно, собираясь курить, улица тонула в белёсой тьме. От холода зубы сводило. Какой-то тип крутился возле уже висевшего фонаря и скрылся в сумерках, заметив, что я смотрю на него. В городе царит странная эпидемия: люди боятся новых фонарей и тянутся к ним – каждому хочется подойти, потрогать страшную памятку, постоять рядом, невзирая на риск.
        Мелькнула мысль: «Может Он приманивает на фонари других монстров, тех же асквильских палачей? Творит себе армию для грядущей эпической битвы?»
Мелькнула и пропала.


                7
        Я проснулся от собственного кашля. Лёгкие ни к чёрту – наверно, нужно бросать курить. В нашем городе и так скверный воздух. Заснуть больше не смог. Лежал, думал, вспоминал.
        После гибели отца, горного инженера, нам осталась хорошая квартира. Несмотря на трудности, мы справлялись – очень не хотелось терять жильё. Но когда мамашу свалил апоплексический удар, старую квартиру пришлось продать и купить комнату в доходном доме. Разница пошла на оплату лечения и похороны. Сказать по правде, я привык к новому углу: много ли надо холостяку? Одно хорошо – здесь совершенно не заводятся паразиты: ни мыши, ни клопы. Может, всё дело в телетайпе?
         Последние дни покойница стала беспокойной. Стонала во сне, часто требовала судно, просила посидеть с ней рядом, или перевернуть с боку на бок. Бывало, проснешься и больше не уснуть. Тогда я тоже часто сидел возле окна и курил. Хотя с третьего этажа много не увидишь, обзор заслоняет такой же высокий дом через улицу, на первом этаже которого расположилась аптека. Смотреть в чужие окна занятие не столько скверное, сколько неблагодарное – ночью они темны. Хорошо тем, кто живёт напротив весёлого заведения. А у меня, что перед глазами? Всё та же аптека, грязный забор, фонарь, выхватывающий из темноты кусок безрадостной реальности. Одно и то же, ночь за ночью, словно ты – заключённый в камере. Дом, работа, дом, магазин. Жизнь проходит, а ты ничего не видел, нигде не бывал. Тоска такая, что недолго свихнуться.
          Я уселся в мамашино кресло-качалку. Она любила сидеть в нём с вязанием или книгой, пока я выстукивал новости на телетайпе. Бедная женщина обладала немалой дородностью и, чтобы дотащить её до ванной, требовалось звать дворника. Но она не жаловалась. Только просила старуху с фонарём забрать её. Разве не странно, что смерть спешит к тем, кто не хочет умирать и оставляет тех, кто в ней нуждается?
          Недолгое тепло закончилось затяжным ливнем. Хорошо, что я сегодня дома. Плохо то, что мне некуда пойти. Да и заняться особо нечем. С утра сыграл в шахматы по переписке, передавая ходы по телетайпу. Но на самом интересном месте мой соперник прервал партию. Лента опротивела уже к обеду. В третьем часу на улице такая темень, словно уже ночь. Говорят, дождь успокаивает. Меня он угнетает. Я в очередной раз попил чаю, потом решил покурить. Накинул пиджак на плечи и толкнул окно наружу. И тут, в блеске молнии, увидел лицо, отразившееся в оконном стекле. От страха я закричал и резко захлопнул фрамугу. Потом пытался вспомнить то, что видел: шляпа и поднятый воротник скрывали лицо, дождь стекал по широким полям – или, всё-таки, по стеклу? Фонарщик смотрел куда вниз. Но когда он начал поднимать голову, в его лице мне почудилось что-то настолько знакомое, что я испугался. Каждый раз, когда его вижу, он подозрительно походит на меня самого.
          Потом я, конечно, подходил к окну, вооружившись дубинкой. Естественно, там никого не оказалось. Я осторожно выглянул: вдруг Он притаился под карнизом? – никого. Мне стало казаться, что городской убийца – демон, способный летать по воздуху и лазать по гладким каменным стенам.


                8
          Требовалось написать о лавке масок. Надо же, в нашем забытом миром городе, ещё есть что-то, интересное избалованной публике из столичного Лайгала. Но это не всё.
          Смешно, но я нашёл Кассандру по объявлению. Должен заметить, что неплохо справляюсь с одинокой жизнью в плане ведения хозяйства: сам готовлю еду, отношу бельё в прачечную; хожу по субботам в публичный дом. Благо, у меня есть хоть какая-то работа. И дополнительный приработок. Но то, что долгими вечерами не с кем словом обмолвиться, оказалось проблемой. Вот и стал просматривать сообщения от женщин. Не знаю, чем эта заметка привлекла моё внимание, среди прочих: «вдова средних лет, без детей, занимаюсь изготовлением авторских масок и кукол. Собственное жильё».
          Долго не решался пойти и вот – такой случай. Улица Короны лежит в старой части города. Ты словно попадаешь в другой мир. Маленький, узкий особнячок, довольно уютный. На первом этаже – лавка масок, какими пользуются на лайгальском карнавале. Товар, явно рассчитанный на столичную публику. Кассандру вряд ли можно назвать богатой, но она принадлежит к чистой публике. Живёт иначе, чем мы.
          Я толкнул дверь и вошёл. Колокольчик бодро прозвенел, но никто не вышел. Стены небольшой комнаты оказались сплошь увешаны масками, среди которых каждая третья изображала Фонарщика – шляпа с широкими полями, бледное лицо с острыми усиками, ехидная улыбка. Кажется, что маски смотрят на тебя, хотя у них нет глаз. Интересно, насколько наши одежды прирастают к нам, становясь второй сущностью? Когда мы превращаемся из личностей в носителей плаща и шляпы, определяющих статус и поведение?
          В витринах и на столах стояли куклы. На одном столе разместилась целая композиция, изображающая небольшой кусок города: дома, прохожих, деревья, и фонари. Большие и маленькие пружинфарены. Я склонился, чтобы лучше рассмотреть мелкие детали, когда вошла хозяйка. Неожиданно, маленький кукольный фонарик задвигался, заскрёб лапками и резво побежал. Я отшатнулся в ужасе – сбывался один из моих худших кошмаров.
          – Экий, вы, пугливый! – она успокаивающе взяла меня за руку. – Это же самобеглый фонарь, главное изобретение несчастного Рульника.
          У вошедшей оказались роскошные, рыжие волосы и фигура, словно у юной девушки. Только во взгляде чувствовалась некоторая усталость, присущая возрасту. Одета со вкусом. Мы сговаривались о встрече по телетайпу – я пролепетал что-то приличествующее случаю. Кассандра пригласила к столу. Мы пили чай и вели беседу. Я, типа, брал интервью. Чувствовал себя не в своей тарелке: отчасти потому, что привык к обществу попроще; а ещё оттого, что требовалось задавать умные вопросы. А тут ещё новая рубашка отчаянно тёрла шею. В один неловкий момент я опрокинул чашку на пол и нагнулся, чтобы поднять. Кассандра тоже нагнулась – мы столкнулись лбами, женщина тихонько рассмеялась. Потом мы поцеловались. Я… я потерял голову. Началось такое, что Дом Клеопатры отдыхает. Не всякая мамзелька способна творить то, на что способна скромная вдова.
          Незаметно наступил вечер, и когда Каси предложила остаться, я согласился. Меня ошеломили, выпотрошили и превратили в фонарь. Только так можно описать происшедшее. Если б не работа – мог остаться денька на три. А то и навсегда.
          Мы лежали, отдыхая. Каси рассеянно водила пальцем по моей груди. Потом заговорила:
          – На днях мне довелось слушать лекцию профессора Гнусиса, о Фонарщике, – она помолчала.
          – Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался я.
          Новая подруга удивляла меня с каждым часом. Даже лекции, ом их забери, слушала. Горный институт закрылся лет пять назад. А профессор Гнусис остался. И жил припеваючи. Оказывается, он читал публичные лекции.
          Каси достала красивую записную книжечку с золотым обрезом, открыла и прочла:
          – Нет никакого Фонарщика, но в определённой ситуации каждый становится «фонарщиком». Общее безумие в равной степени затрагивает и вас, и меня. Мужчин, женщин и детей. Если поступит команда или что-то такое разольётся в воздухе, то любой обыватель схватит нож и пойдёт убивать. А потом, наверное, даже и не вспомнит. Возможно, власти поймают одного из бедолаг на месте преступления и объявят во всеуслышание, что это – Он, но убийства не прекратятся. В лучшем случае, затихнут на время. Наш город болен, он словно безумный зверь. Бегите, или умрите!
         Мне надо купить себе такую же записную книжку: для внушительности.
         – Думаешь, нас ждёт апокалипсис?
         – Не знаю. Ждать осталось недолго.
         И мы снова занялись любовью. Если к творимым непотребствам применимо такое слово. В любом случае, нам было хорошо.
         Я всё гадал: старше она меня или моложе? Пока не разделись, казалось, что старше – уж больно умно рассуждает, словно у ней есть образование. Но без одежды Каси выглядит совсем молодо, что сбивает с толку. Утром, когда одевались, она сказала:
         – Хватит гадать, мне тридцать восемь, как и тебе.
         Вот, значится, как. Я довольно усмехнулся. На прощание она спокойно сказала:
         – Мы все умрём. И очень скоро.
         И снова: работа, дом. Тёмная улица с не горящими фонарями, аптекой и туманом. Как только становится легче, тебя снова окунают в холодный туман. Вот так.


                9
         День выдался насыщенным до безобразия. Вчера Королевская Пружина прислала удостоверение внештатного корреспондента. КП, прямо скажем, не самая крупная газета в столице, но начало положено. Теперь я с большим основанием могу совать свой нос во все подозрительные дела. Сегодня выходной, но проснулся я рано. На какое-то время даже забыл о Кассандре. Сунулся к телетайпу, и сразу получил задание: оказывается, ночью убили профессора Гнусиса; редакция просила немедленно отправиться на место преступления. Наскоро перекусив, оделся и выбежал на улицу. Мне повезло: по городу ходит мало транспорта, но выскочив на улицу, я поймал пружинный кэб.
         – Пятьсот крон, – предупредил шустрый человечек в гоглах, когда я назвал адрес.
         В другое время за столь грабительскую расценку его следовало побить, но за последние дни я стал другим человеком:
         – Едем.
         Пружинный экипаж страшно скрипел и трясся, но, герц побери, чего не вытерпишь ради дела? Довольный возница болтал всю дорогу.
         – Слышали новость? В Третьем Фабричном квартале нашли кучу растерзанных мутантов – тридцать или даже сорок тел. С этими белоглазыми одно беспокойство, ом их забери!
         – И не говорите, – поддержал я, сделав мысленную заметку.
         Выехав на проспект Чикадилли, мы увидели королевских егерей. Гвардейцы, вооружённые пружинными ружьями, неторопливо ехали на лошадях, окидывая улицу равнодушными взглядами. Специалисты относят подобное оружие к классу арбалетов, что не уменьшает его убойности. Помню, у папаши на стене висело такое же. Матушка продала его сразу после катастрофы. Всадники как магнитом притягивали взгляды окружающих. «Если прикажут, они станут стрелять в нас» – от одной мысли делалось не по себе.
        – Асквильские палачи! – с неожиданной ненавистью произнёс мой водитель.
        Я испуганно шепнул:
        – Тише!
        Не стоит шутить с вооружёнными людьми. Но водила только махнул рукой:
        – У меня племянница жила в Асквиле. Много чего рассказывала.
        Наконец, тряска по улицам закончилась.
        – Приехали, – механик показал на ажурную ограду. – Вас ждать?
        – Да.
        Особнячок профессора невелик, но располагается в богатом районе, его окружает ухоженный сад, что в нашем городе считается роскошью. Я успел вовремя: полиция ещё не закончила копаться в доме. Инспектор, недавно допрашивавший меня, как раз входил внутрь. Я показал своё журналистское удостоверение:
        – А, это вы, – кажется, он совсем не удивился.
        Ввиду сложившегося положения, других представителей прессы не наблюдалось, и он снизошёл до того, чтобы запустить меня внутрь.
        – Только ничего не трогайте.
        Чрево накрытого простынёй хозяина горой возвышалось над полом. Убитый любил все радости жизни. Недалеко от него валялись обломки, по меньшей мере, двух самоходных фонарей. Вокруг флегматично суетились копы. Ничего, что навело бы на гениальную догадку, не наблюдалось. Богатая, мещанская обстановка, всюду фривольные картинки. Я задал несколько вопросов инспектору Дренцу заполнявшему бумаги, тот односложно ответил. Потом я вспомнил часть разговора с Кассандрой – покойный профессор утверждал, что если офонарение видит наблюдатель, то на месте преступления появляются фонари; если же никто не видел, то остаются истерзанные трупы. И поделился новыми мыслями с инспектором. Дренц слушал пренебрежительно, словно байку о квадратной Земле, но под конец заинтересовался:
        – Значит, если верить вам, убийство профессора кто-то видел?
        – Это идеи убитого, – напомнил я.
        Он кивнул. Подозвал сержанта и пошептался с ним. Быть может, я даже помог расследованию?
        Пользуясь моментом, я спросил о бойне на Фабричной улице. Дренц деланно рассмеялся:
        – Да что вы! Какое побоище – всего трое мутантов. Наверняка, клановые разборки. А откуда информация?
        Я сделал таинственное лицо.

        Возвращение походило на кошмар: на улице Риволи стреляли. Предположительно – полиция. На следующем перекрёстке мимо пробежал самобеглый фонарь. Ужас! Мой водитель пытался выжать максимум из своей рухляди.
        – Сегодня же уеду из города, – буркнул он на прощание.

        В обед я отослал пару статеек в Королевскую Пружину и одну – в Лайгальский Вестник. Если дело пойдёт, заброшу работу на почте! И тут на глаза попалась заметка, где говорилось, что найдена зверски убитой некая Адель Соваж. Я забыл о юной красотке, но сразу понял, что это – она. Нахлынули тоска и скука. Какая журналистская карьера, если завтра всё может рухнуть? Просто сидел и смотрел в окно, часа два. Потом вспомнил, что собирался посетить библиотеку. Нехотя стал одеваться.

        Дойти до библиотеки можно пешком. Наступило затишье, я не встретил ничего подозрительного. Вчера я посещал архив компании. Никакого Фада Рульника списках сотрудников не обнаружилось ни пятьдесят, ни сто лет назад. Теперь я знал, что Фонарщик – лицо вымышленное. Хорошо. И что это даёт? Значит, прав Гнусис, считавший, что любой может выступить в роли убийцы? Но что запускает кровавую баню? Оставались ещё вопросы. Точнее, один, главный вопрос: что включает цепочку убийств в городе? Ответ явно связан с Разломом.
        Я думал, думал, и не находил ответа. Что воздействует на город? Половина фабрик закрыты, шахты завалены. Особо вредный сорт угля? Вряд ли. Туман – но он был всегда. Нужно искать что-то, что появилось недавно. Или – изменилось. Возможно, в Разломе открылась опасная фумарола, извергающая ядовитые газы. Но накроют ли они весь Дайгар? Легендарная Одинокая башня? Большинство горожан считают её сказкой…
        Двести лет назад башню якобы построили храмовники: хотели исследовать Разлом, соорудив лабораторию в опасном месте. Но король разогнал орден. После обвала пустующее здание служило прибежищем для тварей хаоса и легендарного Фонарщика. Я читал материалы о Разломе и сидел в библиотеке до самого вечера, пока сторож не стал демонстративно греметь ключами. Решение должно существовать! Но я ничего не мог придумать. Я тупица.
        Темнота стремительно захватила город. Внутри нарастали раздражение и голод. Спазм скрутил желудок. На подходе к дому, стало совсем нехорошо: тёмная улица множилась в уставших глазах; на ней стояло несколько фонарей и пара аптек. Они словно звали меня к себе, но мне было всё равно, так плохо я себя чувствовал. Какой-то тип в обвислой шляпе появлялся из темноты и снова исчезал. Потом возникло рыжеватое, светлое пятно – когда оно приблизилось, я увидел очередной самобеглый фонарь. Он шёл за мной, но опасности от него не исходило. Скорее, что-то знакомое и жалостное: фонарик словно просил меня о помощи. Но чем я помогу? Себе помочь не в силах… Ох, не нравится мне это всё! Завтра надо будет навестить Каси.


                10
         «Фонарщик, Фонарщик! Нет никакого Фонарщика. А если б существовал, его давно съели бы».
         Мы взглянули на себя новым взглядом – изнутри. Наружная оболочка, разошлась надвое – словно молния на комбинезоне. Собственно, лиц у нас нет, есть только гладкие головы. Металлически блестят хитиновые бока, шевелятся многочисленные лапки. Изображение мира слегка дробится, переломленное множеством глаз. Длинное тело, сложенное кольцами, выпрямляется. Пора отправляться на охоту. Новая, точнее, внутренняя сущность нашего бытия предельно рациональна. Никаких лишних эмоций, – в комнате словно стало тише без истерик и метаний нашего внешнего Я. Возможно, он больше и не понадобится. Посмотрим. Что он там говорил о своей башне? Глупец! Шкура прав только в одном: всё приходит из Разлома – и мутанты, и мы.
          Но что есть «я» и что есть «мы»? Сосуд, или огонь, мерцающий в сосуде? То, что ждало своего выхода изнутри, знает/помнит всё, что хранится в памяти внешнего носителя, пресловутой «овечьей шкуры», а он – нет. Значит, мы важнее. Наше тело приходит в движение, предвкушая скорую охоту. Мы точно знаем, сколько нас сейчас в городе – шестнадцать. Завтра станет на два больше. И так – до тех пор, пока не будет съеден весь глупый муравейник.
          А сейчас надо покушать. Что-нибудь понежнее, а то жилистый скиталец, проглоченный в прошлый раз, долго лежал камнем в желудке. Наши усики трогают воздух – обычные, нейтральные запахи. И тут в комнату потянуло холодом и смертью. Это не наш. Это… чужой. За дверью раздались жутковатые звуки: стук, стук, шарк-стук – словно кто-то тяжело поднимается по лестнице. Звуки похожи на шаги старого пружинщика. Жутковатые? Это мы – ужас ночи, пожиратели слабых! Или не мы? Может, мрачный город предал своих чистильщиков? У нас появился соперник? Или…


                ***
          Ночь. Улица. Фонарь. Из дома напротив аптеки доносятся крики и шум – там что-то происходит. Но нет желающих пойти среди ночи и узнать, что стало причиной шума: происходит ли там эпическая битва двух монстров или просто сумасшедший поджёг свою квартиру?