Тайны. часть 3. легенда

Тайны. Часть 3. Легенда.

     Рассказ.
    
    Нина позвала Дениса на уличное деревянное крыльцо, под тень виноградных лоз. Стала читать дневник вслух:

«Отец никому не давал отдыхать. Всходы арбузов и дынь стремительно рвали корку песчаной земли, но налетевшая стая неизвестно откуда взявшихся черных огромных ворон начала выдергивать светло-зеленые ростки, основательно проредив посевы. Полдня младшие братья Иоганна бегали с воплями по всему полю, отгоняя вредителей, пока отец со старшим сыном вкапывали между рядов старые доски с прибитыми перекладинами, на которые были натянуты потрепанные рубашки отца и юбки матери. Угроза нападения на будущий урожай была отбита.

На краю поля из тонких стволов срубленных у реки осинок, отец смастерил добротный шалаш, чтобы целыми днями по очереди с Иоганном отгонять бродячих коров, отбившихся от стада, полоть бесконечные сорняки в междурядьях. Дождей не было. Два раза опять нанимали у соседей повозку с большой деревянной бочкой, из которой лениво выплескивалась речная вода, которой пытались спасти от начинающейся засухи нежные растения.

И каждый раз, окончив работу, Иоганн бежал к реке, к той удивительной иве, откуда он увидел незнакомую девушку, но она больше не появлялась.

Река петляла по огромной низине, заросшей вековыми деревьями. И однажды, не выдержав, Иоганн отправился вверх по течению, по своему достаточно крутому берегу. Река резко уходила вправо, и, пройдя значительное расстояние, Иоганн вдруг оказался у переката, где бегали голышом два маленьких мальчика, пытаясь какой-то холстиной поймать мальков. На противоположном песчаном берегу, в тени большого раскидистого тополя паслись на лужайке две коровы с теленком и несколько коз, и сидела, обняв колени, та, которую он мечтал встретить уже почти две недели.

Увидев чужого, девушка закричала что-то по-русски мальчишкам, подхватила с земли хворостинку и быстро погнала животных с берега, видимо, домой. Мальчишки похватали свою одежду, кукан с пойманной рыбой, холстину и вприпрыжку помчались за ней по тропинке. Иоганн медленно вернулся к своему шалашу.

Отец купил корову и занялся постройкой конюшни. Уход за бахчой теперь был полностью на Иоганне. Мать утром завернула в полотенце три вареных яйца, кусок хлеба, несколько ватрушек и приличный ломоть сладкого пирога. И, когда подходило время обеда, по самому солнцепеку Иоганн со своим свертком отправился на перекат.

Малыши загорали на песке, коров не было видно, а девушка серпом в низине у реки косила сочную траву. Иоганн, не скрываясь, спустился к воде, вымыл руки и разложил на разостланном полотенце свое угощение. Голопузики вскочили с песка, но не убежали. Иоганн помахал им рукой, приглашая перейти речку. Мальчишки, не стесняясь своей наготы, оглядываясь на занятую сестру, через минуту уже были возле Иоганна. Он оставил себе только кусок хлеба, а остальное угощение завернул опять в полотенце, передал старшему, сказав по-русски: «Отнеси вон той девушке!».

Малыши все поняли, моментально перемахнули несильное течение и начали что-то объяснять девушке. Она выпрямилась, показала Иоганну молча кулак, но никуда не тронулась с места. Иоганн с высокого берега помахал ей приветливо ладонью и медленно пошел вниз по реке. А на самом деле ему захотелось пройти несколько метров на руках от непонятной радости. Ведь знакомство состоялось!

Когда они жили в другой колонии в пригороде Саратова, Иоганн окончил церковно-приходскую школу, в которой преподавал отец, часто повторявший:

— Наши предки привезли из Германии собственную школу, равной которой на тот период в России не было. Она обязательна для всех детей и является связующим звеном между крещением и принятием нового члена в общину. Наша школа связана с церковью и готовит учеников к конфирмации.

Сельский учитель, шульмейстер, как называли отца, должен был каждый день по утру в 6, в полдень в 12 и в вечер — в 9 часов звонить в колокол, служащий для колонистов вместо часов. И в каждой колонии у школьного дома была построена особая для сего колокольня. Отец зачастую выполнял и функции кистера, точнее, церковного служки, а в отсутствии пастера являлся в селении фактически духовным проповедником.

Иоганн, повзрослев, начал понимать, что его отец — очень умный человек. Живя в немецкой колонии, он не закрывал глаза на то, что все больше и больше происходило сближение колонистов с окружающим населением. Разбогатевшие колонисты отправляли своих детей на учебу в русские города, сами переезжали в столицу, открывали производство.

И отец начал вместе с сыном учить русский язык. Получая нищенскую зарплату, находясь в подчинении у пастора, он понял, какое большое значение имеет образование, и неукоснительно, во что бы то ни стало, хотел дать его детям.

Программа церковно-приходской школы была растянута на восемь лет, от семилетнего до пятнадцатилетнего возраста, и сводилась к изучению азбуки, чтению по катехизису и книге гимнов, заучиванию наизусть катехизиса, нескольких десятков гимнов и сотни библейских изречений на немецком языке и, как приложение, изучению простейшего счета.

Естественная замкнутость колонистов постепенно стала разрушаться. Общение с другими слоями общества требовало знания русского языка, а развитию различных отраслей требовались иные, чем Закон Божий, знания. Открытие земских школ, где кроме Закона Божьего, стали изучать естествознание, историю, географию, русский язык, заставило отца учиться вместе со старшим сыном этим наукам, и весьма успешно. Его стали приглашать для домашнего образования в обеспеченные семьи, когда он на немецком языке преподавал детям уроки по программе первых классов гимназии. Большое внимание уделялось русскому языку.

Благодаря дополнительному домашнему образованию, Иоганн был зачислен в известное Вольское училище, два класса которого успешно окончил, когда отец получил приглашение на работу в земской школе в селении на Еруслане.

В семье все говорили на немецком языке, и, чтобы не забыть русский язык за время каникул, Иоганну нужны были русские друзья, которых в селении не было.

Теперь время спрессовалось для него в единственное желание поскорее увидеть прекрасную незнакомку. А уже на следующий день на его высоком берегу лежали в обед ответные подарки для него: бутылка с молоком, свежие хрустящие кусочки теста, зажаренные в золотистом масле, и его чистое полотенце. Противоположный берег был пуст.

Иоганн расчистил от травы полоску на глине и острой палочкой написал свое имя русскими буквами. Вечером он пошел к своей иве, долго и напрасно ждал появления русской русалочки, и домой пришел, когда на небе медленно начали просыпаться бледные звезды.

Их встреча произошла на следующее утро, потому что у Иоганна просто не хватило терпения ждать обеда. Он сбежал с косогора к самой воде и застыл, всматриваясь в зеленеющую даль широкой поляны. И девушка появилась одна. Она решительно подошла к кромке воды и громко крикнула: «Я — Мария!» Только широкая отмель с юркими мальками на дне речки разделяла их. Оба одновременно шагнули в воду навстречу друг другу, он первым подал ей руку и показал на высокий берег. Она доверчиво шагнула за ним, сказав:

— Я никогда не была раньше на этом берегу!

От берега реки местность заметно повышалась, постепенно на горизонте извиваясь плавными холмами. Иоганн взял покрепче ладонь девушки и показал рукой: «Пошли туда!» Она поняла, кивнула согласно головой, и они устремились вверх, где по склону убегала вдаль укатанная дорога.

Босые ноги проваливались в аккуратные отверстия суслиных норок, солнце стремительно катилось к полудню, но вот это внезапно охватившее обоих чувство свободы, простора, радости вынесло их, наконец, на самую вершину возвышенности.

Перед ними на юге распахнулась гигантская естественная котловина, по которой петлял неторопливый Еруслан, на излучине которого прилепились маленькие издалека домики Гнадентау. И кроме темно-зеленого лесного покрывала у реки, дальше, до полоски горизонта широко и вольготно разбегалась цветущая степь.

Иоганн признался первым:

— Я учусь в русском городе и боюсь забыть русскую речь за лето. Спрашивай меня, о чем хочешь, и поправляй, если я буду говорить неправильно!

Мария рассмеялась:

— Договорились! А ты меня научи немецкому языку! Вот удивится мой отец, когда я спрошу его на другом языке. Мой отец научил меня читать, писать и считать, хотя у него всегда очень мало времени. Расскажи о себе.

Они расстались на середине брода только после обеда, наконец-то, разомкнув потные ладони, когда Мария вспомнила, что ей надо доить коров. Если бы он мог высказать вслух словами, а она понять то его чувство необыкновенного восторга от исполнившегося желания ощущать рядом ту прекрасную незнакомку, которую он увидел на какой-то миг обнаженной!

Утром они опять встретились, и он повел Марию к своему шалашу, показал границы бахчи, махнул рукой в сторону селения, проговорил гортанно «Гнадентау», показал принесенные Азбуку и Букварь. Они сидели в прохладе шалаша, слушая свои голоса в веселом смехе Марии после корявого повторения ею известных русских слов, произнесенных Иоганном на немецком.

А когда нестерпимый зной выгнал обоих к реке, Иоганн повел свою подружку к заветной иве. И девушка сразу все поняла. Она смущенно покраснела, а потом неожиданно толкнула его в воду и, смеясь, убежала.

Их встречи стали регулярными. Они встречались на броде, вместе уходили в тень ее раскидистого тополя, рассказывали друг другу о своих родных и старательно учили новые слова, пока дома не разразилась гроза.

Отцу срочно потребовалась помощь Иоганна, чтобы грузить и возить сырцовые кирпичи на пристройку к дому, но, подъехав, он не обнаружил сына. Вся бахча заросла сорной травой. Взбешенный отец отходил вечером сына плеткой:

— Мне нужен настоящий помощник, а не бездельник! Все, с завтрашнего дня ты будешь помогать мне на стройке, возить грузы на наших лошадях тем, кто закажет подводу, и куда прикажут. У нас в запасе еще месяц, пока арбузы будут набирать в весе. А потом нам придется охранять бахчу и днем, и ночью от нечестных людей и набегов подростков. Ты меня понял?

Иоганн молча кивнул. Он не мог представить себе даже одного дня без встречи с Марией, замирая от ощущения счастья, когда смотрел в ее лицо, на ее прекрасные губы, старательно выговаривающие каждый слог, отдельные слова и даже фразы на его родном языке. И всегда краснел от тайного желания без слов притянуть за плечи к себе эту гибкую фигурку и прикоснуться к ее губам своими губами, ощутить жар ее тела сквозь тонкую ткань одеяния. А потом взять ее на руки и войти в расступившуюся негу теплой речной воды и плыть рядом по течению под навесом старинных деревьев.

Иоганн подчинился приказу отца, но едва рассвело, пробежав бегом бесконечное расстояние, успел начертить у переката на мокрой глине палкой: «Я буду работать весь день. Жду тебя ночью».

День тянулся бесконечно долго. Иоганн отдал бы полжизни, чтобы вновь оказаться в духоте полевого шалаша, мотыгой проходя по горячему песку весело зеленеющей бахчи, на которой разбежались, несмотря на засуху, длинные плети с завязавшимися круглыми шариками первых арбузов, но приходилось терпеливо выполнять разные поручения отца.

Вечером, искупавшись в речке, надел чистую рубаху, и заторопился на знакомый берег. Матери не здоровилось, она что-то крикнула вслед Иоганну, но он даже не оглянулся.

Вечерело. Со стороны Волги незаметно наползала какая-то подозрительная синь, иногда пронизываемая редкими сполохами небесного огня. И когда Иоганн подходил к броду, то уже ясно стали слышны пока далекие раскаты грома. Надвигалась гроза. Вода в речке зловеще потемнела. Вершина знакомого тополя раскачивалась, словно предупреждая о чем-то, но, встретившись в этой, какой-то угрожающей, пугающей, наползающей темноте, молодые люди впервые бросились друг к другу так стремительно, словно не виделись вечность. Их первый торопливый поцелуй занавесил от них всю надвигающуюся непогоду, а последующие поцелуи затопили неожиданностью познания и близости вдруг проснувшиеся для ласки тела.

— Побежали к нашему шалашу! — прошептал Иоганн, и они, взявшись за руки, помчались по застывшей в испуганной тишине степи.

Огромная сизо-фиолетовая туча, постепенно наползая со стороны леса, готовилась сомкнуться с линией темнеющего горизонта. Поднялся непонятно откуда-то прилетевший горячий пыльный ветер, закрутивший в воздухе сухую траву, листья, мусор. И вдруг рваный зигзаг ослепительной молнии осветил своим нереальным фосфорическим светом неузнаваемо изменившуюся местность вокруг.

Когда они достигли спасительного укрытия шалаша, молнии сверкали уже вокруг без остановки, сопровождаемые негромкими пока и далекими раскатами приближающегося грома. И вдруг прямо над их головами шарахнула такая близкая и угрожающая молния, что оба в испуге сжались в один близкий комок горячих тел.

— Молись, Мария! — приказал Иоганн, понимая, что в этой угрожающей и страшной темноте никто больше не сможет спасти их от гнева разъяренной природы, посылающей такие стрелы на головы всех провинившихся людей.

И, стоя на коленях в узком пространстве ненадежного укрытия, вздрагивая при каждом очередном взрыве и грохоте, они, каждый на своем языке, истово молили своих, таких разных богов о прощении всех грехов и милости.

Как долго это продолжалось, им показалось — вечность, до тех пор, пока из нависших низко туч не грянул такой долгожданный и драгоценный для этой иссушенной зноем и ветрами земли ливень.

Страшная гроза постепенно ушла на север. Еще некоторое время небо вдали озарялось безопасными теперь сполохами, доносились сердитые всхлипывания рассерженного грома, но опасность миновала.

Они вылезли из шалаша, который не спасал от стремительных ручьев теплой воды из внезапно прохудившегося неба, стояли насквозь промокшие, подняв головы и руки к невидимым небесам, и плакали от радости спасения и непонятного счастья, познанного и пережитого вдвоем.

Иоганн довел Марию до ее дома в кромешной темноте по только ей знакомой тропинке. Еще раз прижал к себе горячее манящее тело, мечтая остаться с ней наедине и согреть своим теплом свою подругу, захлебнувшись ненасытностью взаимных поцелуев. Пережитый страх и удивительное спасение в этой беспощадной ночи дарили надежду на новую встречу и обещание будущей близости и любви.

А дома его ждала невероятная новость: ночью, в самый разгар грозы мать успешно разродилась здоровым ребенком. Девочку решили назвать Марией.

Домашние хлопоты, заготовка сена для купленной коровы, охрана бахчи — все забывалось, когда вечерами Иоганн и Мария встречались теперь у заветной ивы. Пронизывающая тела нежность прикосновений становилась с каждой новой встречей нестерпимой. Тела дрожали от еле сдерживаемого желания, и тогда они сбрасывали одежды и бросались в спасительную прохладу речной воды. Плавали и ныряли до изнеможения, и всегда она заставляла его отворачиваться, когда голая выходила из воды первой, торопливо одевалась под навесом ивовых ветвей и уходила в степь, дожидаясь появления Иоганна.

В этот вечер, после особой, ужасающей жары последних дней июля, они сразу после встречи нырнули в успокаивающее тепло речного течения, чтобы смыть пот и грязь после бесконечной работы. Иоганн уже без всякой робости касался в воде тела Марии, но эти прикосновения были не сравнимы, когда он отрицательно покачал головой на ее просьбы отвернуться, и, подхватив, на руки легкую в воде фигурку, сам вынес тело девушки на берег.

Они оба жаждали давно этих опьяняющих объятий, когда жар сплетенных рук и ног вознес их на такую вершину впервые познанного блаженства, которое испытывает взрослеющее тело только в откровениях безопасного сна. И куда девалась природная стыдливость двух юных тел, когда они в запале безумной нежности познавали испепеляющую страсть.

— Ты теперь моя жена! — прошептал в восторге Иоганн. — И родишь мне сына!

Мария ничего не ответила, переполненная непонятным чувством радости и тревоги одновременно. Она отдыхала от тяжести сильного юношеского тела, которое забрало ее девичью невинность, доставило небольшую боль и одновременно захлестнуло таким требовательным потоком неизвестной, увлекающей, притягивающей новизны испытанного удовольствия.

Думать о том, что с ней будет потом, когда у нее начнет расти живот от этой ночной забавы с Иоганном, и родители будут допытываться, от кого она понесла, невенчанная в церкви, не хотелось. Особенно сейчас, пока лежала, раскинув руки в изнеможении, на остывающем теплом песке, чувствуя рядом горячее тело, еще дрожащее от перенесенного возбуждения. Но она знала, что теперь будет стремиться сюда, на этот благословенный берег, чтобы опять захлебываться в откровенной ласке многообещающих поцелуев, нетерпеливо ждать прикосновений его рук и уплывающего в восторге от нежности и страсти его сильного тела.

Эти встречи продолжались до конца августа, пока ночи не стали с каждым днем все заметнее короче и прохладнее. Отец ездил на своей коляске по окрестным селениям прихода, расписывая заинтересованным родителям новые возможности обучения в земской школе в отличие от церковно-приходской школы. Его будущая зарплата целиком зависела от количества учеников, потому что у него должно было быть их не менее сорока. Он приезжал обычно уставший и раздраженный: большинство колонистов были убеждены, что все в жизни должно оставаться таким и в такой форме, как оно было передано родителями — «не нами установлено, не нам и менять».

И успокаивался он только, когда приезжал на бахчу. Благодатный дождь не только спас от гибели растения, но и позволял теперь надеяться на отличный урожай. Огромные полосатые ягоды набирали вес на безнадежно брошенной колонистами песчаной пустоши так стремительно, что многие селяне специально сворачивали с проезжей дороги, чтобы полюбоваться здешним чудом.

Иоганн переселился в шалаш, и его братья по очереди приносили ему еду. Маленькая сестренка не мешала матери заниматься домашним хозяйством, а в холодные ночи дарила свою любовь прекрасная Мария, которая, смущаясь, однажды призналась, что понесла.

Решившись и дождавшись воскресения, Иоганн повел свою избранницу к себе домой, чтобы познакомить с родителями. Она была прекрасна в своем нарядном, из дорогого материла, новом сарафане, с роскошной русой косой, в новых туфельках. Мария поздоровалась с родителями по-немецки, но, даже не дослушав объяснения сына, отец сказал в ярости: «Вон из моего дома!».

Они ушли вместе, а разгуливающие по селу праздно одетые жители с недоумением спрашивали друг у друга: «Зачем приходила в дом учителя эта юная девушка? Неужели тоже будет учиться в школе вместе с их детьми эта русская? Это недопустимо! Неужели учитель ее примет?».

На следующий день отец отвечал самым любопытным, что эта русская из соседнего села приходила наниматься к ним на работу прислугой, чтобы нянчить малышку. Но дома взрослый сын, а жена сам великолепно справляется с ребенком. Девушке было отказано.

Занятия в реальном училище должны были начаться с первого октября. И поэтому отец торопился поскорее, пока не упала цена, продать большую часть урожая купцам на Волге, отправляющим арбузы в верховья, в крупные города на баржах.

Мария перестала приходить на бахчу, так как там теперь каждую ночь караулили или братья, или сам отец. Иоганн пытался увидеться со своей ненаглядной, но она не показывалась из дома, а войти в чужое хозяйство он так и не решился.

Наняв грузчиков и нагрузив доверху арбузами три арбы, запряженные быками, отец забрал с собой Иоганна, и они отправились в Ровное на Волге, куда приставали даже крупные теплоходы. Сделка была удачной, арбузы продали сразу же в первый день, получили заказ на новую партию товара. Отдохнув дома полдня, вновь нагрузили арбы и отправились в далекий путь.

Через неделю начались затяжные дожди, но арбузы для приготовления арбузного меда охотно раскупали приезжавшие из соседних сел жители. Мед варила и мать Иоганна в большом котле на самодельной кирпичной печке во дворе.

Наконец, уже перед самым отъездом с отцом в Вольск, Иоганн отправился в русскую деревню к отцу Марии. Он не знал, что ему делать, потому что его отец был непреклонен:

— Ты должен получить образование. И только тогда я позволю привести к нам в дом молодую жену-немку. Только немку, тебе понятно?

Иоганн смущенно топтался перед деревянными воротами крепкой на вид усадьбы, надеясь увидеть Марию и попрощаться с ней. И еще он хотел попросить у ее отца разрешения обвенчаться с Марией тайно в русской церкви. Он был готов на все.

«А хозяина нет дома, — объяснила Иоганну вторая жена, мачеха Марии, которая подарила мужу двух мальчишек — погодков после смерти первой жены. — Он на дальней пашне. А Марию три дня назад увезла с собой в подмосковную усадьбу наша барыня, местная помещица. Мария будет там горничной».

Иоганн вброд перешел потемневшую, негостеприимную, с резко захолодавшей водой реку, упорно шел до самой высшей точки косогора с пожелтевшей, поникшей травой, куда они буквально взлетели тогда, в первый день знакомства с Марией. С непонятной тоской оглядел все это узнаваемое величие прекрасной местности, ругая себя за то, что, поддавшись влиянию отца, не сумел отвоевать свое право быть счастливым с любимой девушкой.

— Я все равно отыщу ее, и мы будем вместе, — твердил Иоганн про себя, не разговаривая с отцом ни дома, ни в пути, пока они не расстались, наконец, на пристани.

Только через четыре года, успешно окончив реальное училище и став учителем, Иоганн переехал в Москву, устроился на работу и начал поиски помещицы и Марии.

А еще через год Иоганн привез летом в село к родителям показать своего найденного сына. Оказывается, Мария простудилась два года назад, долго болела и умерла от чахотки. А ее сына приютила одна крестьянская семья.

Иоганн больше никогда не женился. Он один воспитывал сына, увлекся живописью, прожил недолгую  не очень счастливую жизнь.

     -Что и требовалось доказать! - проговорил Денис, забирая дневник у Нины. -
Просто твой эмоциональный  и впечатлительный родственник Константин, став художником, наслушался легенд деда и матери и запечатлел в образе влюбленной Иоганна именно твое изображение со случайной фотографии, появившейся в доме в годы его отрочества. Возможно, повзрослев, он пытался представить на холсте идеальный образ своей будущей подруги, и совершенно неосознанно черты этой девушки с трагической судьбой слились с твоим современным обликом! Вот тебе и разгадка таинственных снов Константина. И идеи реинкарнации тут не причем!