В полудрёме

Ветер брызгал на поверхность моря из-за щеки, и медленным, нескорым движением разглаживал его, обращая в ту самую, воспетую живописцами и стихотворцами гладь, без которой не бывает иного моря.
Под сей неспешный шумок, рыбы разбойничали, набрасываясь на тихих, безобидных с виду медуз. Волны отбирали их, разгоняя негодников, и растрёпанные, с отколотыми краями, они ещё долго падали на дно, словно порожние хрустальные вазочки, сахарницы и сухарницы.
Луноликие, оборванные со всех сторон медузы, с пустыми глазницами, нимало пугают своим зловещим видом озорников. Одно только фиолетовое узкое кружево прозрачного почти исподнего заставляют их вспомнить об осторожности. Коли медуза такова, что носит под бесформенной одёжей другую, столь тонкого шитья, - она не так проста, как глядится, и не ожидай от неё блага в ответ на зло, - даст сдачи, не рассуждая о худом и добром, своя рубаха ближе к телу куда как чаще чужой.

На рассвете, покуда полусонное море бродит в полосатой пижаме солнечных лучей, неспешно натыкаясь на свои берега, к нему нужно по-особому: нежно, невзначай, как бы и не к нему вовсе. И лишь тогда оно не успеет ощетиниться, втянуть голову в плечи, но притянет нежно к тёплой, поросшей рыжими волосами водорослей груди, как наскоро сшитую бабой тряпичную куклу...
В полудрёме-то оно у всех всё также: по-детски, сладко, играючи, напевно. Как бы и не по-настоящему, не с тобой...