Свадьба на Кипре

                А эта свадьба, свадьба, свадьба
                Пела и плясала…
                (популярная песня)
               
    Отель, который мы c женой выбрали для осеннего отдыха на Кипре, был очень удобный отель. Все номера в нём были двух и трёхкомнатные, с громадными балконами, «сьюты». И только в самых подошвах обращённых к морю длинных ног П-образного пятиэтажного здания – какие-то немыслимые, сказочные  «супериоры». Немыслимые, потому что в «сьютах» было всё, что необходимо обычному человеку для полноценной домашней жизни. Не буду перечислять подробно, просто поверьте: всё. Даже дверной звонок. А в «супериорах» – даже представить трудно, что там ещё могло быть – я в них не заглядывал. Но на обширных террасах, заменявших им балконы, имелись каменные ванны! Отель этот облюбовали и населяли преимущественно англичане. Я бы с удовольствием поглазел на какую-нибудь хорошенькую англичаночку – как она будет на террасе первого этажа ванну принимать. Да вот незадача: все англичанки были старые и страшные. Или просто страшные. Ванну на террасе они не принимали и – слава Богу! А и вправду, на кой им ляд эта ванна, когда рядом море и два бассейна. Англичане эти были на диво ленивые, и до пляжа дойти им было невмоготу. Но зато на лежаках вокруг бассейна они могли целый день лежать, с перерывом на обед, разумеется. Были среди них и такие, которые могли ненадолго в бассейн залезть. И было даже несколько таких англичан, которые в этом бассейне плавали. Но тут полной уверенности нет: может это и не англичане. Может это немцы или вовсе даже швейцарцы – эти тоже изредка попадались.
    Горничную нашу звали Петронела. Это было робкое, ростом с подростка тщедушное существо о пяти зубах, пепельно-бурого цвета, наводящего на мысли как о палящем южном солнце славного острова Кипр, так и о его вулканическом происхождении. Пётр в переводе с греческого значит – камень. А Петронела как будет – каменюка, наверное? Так что родители Петронелы, давая крошке имя, можно сказать, как в воду глядели – лет этак на сорок пять вперёд. А может и меньше, южные женщины ведь рано увядают.
    Хотя дверной звонок имелся, Петронела им не пользовалась. Вместо этого она робко стучала или, точнее, скреблась в дверь, так как про табличку «Сделайте уборку/не беспокоить» мы с женой почему-то всё время забывали. Скреблась Петронела, как на зло, именно в тот момент, когда после раннего подъёма, хорошей пешей прогулки, не менее хорошего заплыва в море, и уже не такого хорошего, но всё же сносного завтрака, хотелось немножко расслабиться и поваляться с книжкой. Петронела не говорила ни на каком языке кроме греческого, а я по-гречески кроме обязательных – калимера,  калинихта и эвхаристо[1], ничего не знал. Поэтому мне приходилось, набросив халат, выходить к ней и что-то мычать, изображая трагическую неготовность немедленно предоставить ей помещение для уборки. Тыча пальцем в циферблат наручных часов, я указывал заветное время, когда же мы всё-таки отвалим и дадим бедной женщине честно выполнить свои профессиональные обязанности. Петронела трясла головой и тоже тыкала пальцем в часы, подтверждая перенос времени, после чего оставляла нас в покое. Так было всегда. Но однажды наша Петронела взбунтовалась. Ну, то есть, как взбунтовалась? Робко, конечно, как и всё, что она делала. Робко, но при всём при том и непреклонно. Она стала мотать головой и быстро-быстро лопотать что-то по-гречески, показывая обеими руками в дальний конец, где в сумраке коридора терялись двери «супериора», обычно закрытые, но на этот раз распахнутые настежь. Она лопотала, лопотала, и я каким-то образом понял, что ей нужно срочно, немедленно убраться у нас, потому что потом она будет занята, потому что с не меньшей срочностью и с помощью других Петронел ей нужно будет убираться в «супериоре», потому что там что-то такое важное будет, а если она во-время не поспеет, то её, наверное, убьют! Как я это понял – я и сам не понял. Я ещё раз поглядел в коридор и увидел, что – действительно, в торце уже накапливались вооружённые швабрами силы, и стояло несколько тележек, на которых горничные в отелях возят свои щётки, вёдра, простыни, полотенца и всё такое прочее. Мы с женой взяли свои походные ноутбуки, в которых были наши книжки, и отправились к англичанам, на лежаки.
    Почитать, однако, не получилось. Сияло всё ещё яркое даже и в начале октября, Кипрское солнце, но ветер после пронёсшегося накануне ливня был холодным, обжигающим. В тени было зябко. Так зябко, что можно было запросто схватить простуду. А на солнце монитор терял контраст и давал такие блики, что ничего не разберёшь. А ещё, в дополнение к простуде, на солнце можно было обгореть, то есть, достичь одновременно двух противоположных результатов.
    Никак не получалось почитать. Поэтому я замотался в полотенце, чтоб не обгореть и не простыть, и от нечего делать стал пялиться на англичан. Тут я  заметил, что и англичане тоже пялятся – на лужайку, где что-то такое любопытное происходит. Эта ухоженная и постриженная лужайка между отелем и берегом моря была единственным радующим глаз зелёным пятном среди нагромождения источенных ветром и волнами пластов застывшей вулканической лавы, чахлых осенних трав и колючек, из которых состояла береговая кромка и влево и вправо от отеля. На лужайке был кукольный домик, крохотные качельки и подпружиненный петушок для самых маленьких, а ещё небольшие футбольные ворота и стойка с баскетбольным щитом – для тех, кто постарше. И вот на этой лужайке шла фото-сессия.
    В сессии участвовало четыре стройных юных нимфы в разноцветных воздушных платьицах и, естественно, фотограф – до ужаса серьёзный молодой человек, обвешенный со всех сторон дорогущими на вид камерами. Я поскрипел мозгами, сопоставляя то необычное, что отличало этот день от прочих, и понял: в отеле готовится бракосочетание, свадьба. Это под неё отряд Петронел собрался драить «супериор». А нимфы-модели – это, наверное, подружки невесты – вон какие страшненькие. Невеста, видать, хоть и не толстая, но с лица, зато, не очень хороша. Нарочно подобрала себе таких подружек, чтобы было, кого затмить красотой.
    Выбранная для сессии площадка предоставляла не так много сюжетных возможностей. Петушок, качельки и домик хоть и яркие и весёлые на вид, но все же отпадали. Оставались ворота и стойка со щитом. Тут фотографу уже нужно было поработать головой, но работа у него, на мой взгляд, как-то не клеилась. Все позы, которые по его указке принимали юные нимфы, были вымученными и неестественными. Да и то сказать: как может быть естественным и романтичным на вид совокупление нежного и трепетного девичьего тела с футбольными воротами или даже с баскетбольным щитом?
     Яркое высокое солнце и злой порывистый ветер тоже вредили, чем могли. Солнце обещало на снимках бешеный контраст и глубокие чёрные тени. Поэтому фотограф подолгу устанавливал модель, потом долго искал точку съёмки… и тут подключался ветер. Он трепал длинные распущенные волосы юных нимф, облеплял стройные фигурки тканью их воздушных платьиц и, вдруг сменив направление, задирал  подолы на голову. Бедные нимфы то и дело оправляли свой наряд и убирали волосы с лица, композиция нарушалась, фотограф, наверное, злился, но вида не подавал, начинал всё сначала,… в общем, сумасшедший дом! Я ещё подумал: а почему бы ему не подвесить какую-нибудь нимфу к баскетбольному кольцу? Баскетболисты после броска повиснут – красиво! А потом как представил себе висящую в кольце нимфу с задранным на голову подолом, то чуть с лежака не упал. Англичане, наверное, тоже бы все попадали.
    Сессия всё тянулась и тянулась, всем уже надоело – и участникам и зрителям. Но вот, слава Богу, фотограф отпустил своих измотанных нимф и пошёл устанавливать штативы для главного момента. А подготовка к торжеству между тем – продолжалась.
     Следующим номером был стол. Небольшой квадратный столик вынесли из ресторана два официанта. Они установили его на ближнем к морю краю лужайки и стали расстилать на нём белую скатерть. Наивные! Ну, вот даже всем англичанам и, может быть, даже немцам уже было ясно, что ничего из этого не выйдет, а они всё расстилали и расстилали. Нет, они не были уж настолько глупы! Уже после того, как скатерть сдуло второй раз, они догадались придавить её камушками. И она даже некоторое время держалась. Как раз такое, за которое можно отойти от стола метров на тридцать. Очередной порыв ветра завернул край скатерти и поднял её волной, которая смыла никчёмные камушки. Скатерть слетела со стола и как в припадке падучей покатилась по газону, теряя свою девственную чистоту. Бедолаги официанты догнали сбежавшее имущество, осмотрели внимательно и, решив, видимо, что – ладно, не сильно грязная – расстелили снова. Камушки взяли – побольше. На этот раз им почти удалось дойти до входа в ресторан. Наконец они выбрали такие булыжники, какие ветер сдуть уже не мог. Но украшенный этими минералами стол являл собой такое похабное зрелище, что официанты переглянулись, махнули – один левой, другой правой рукой, покидали свои каменюки (Петронелы?) к другим каменюкам, а скатерть скомкали и унесли. Вид у них был пришибленный.
    Когда они шли так, понурившись и опустив головы, к ресторану, навстречу им бодро и вместе с тем торжественно пронёсся третий их коллега. Он был небольшого роста, но ладненький такой, подтянутый, не толстый, но и не худой, не молодой, но и не старый – в самом расцвете сил. В руках у него было серебряное ведёрко, в котором помещалась бутылка шампанского и, как можно было догадаться, лёд. Весь его вид выражал торжество и гордость за порученную ему миссию, гордость, торжество и бесконечное презрение к жалким недоучками, которые даже скатерти толком расстелить не умеют. Он даже взглядом их не удостоил. Пролетел мимо, как будто их и не было! Не знаю, что с ними потом стало. Возможно, что они утопились в море.
    Ведёрко встало мёртво. Убедившись в этом, третий официант кивнул сам себе в знак победы над стихией, бросил быстрый взгляд на притихших англичан, чтобы убедиться, что и они всё видели, убедился, и торжественной рысью проследовал обратно в ресторан. Уже через пару минут он тем же аллюром пронёсся в обратном направлении. На этот раз в его руках была объёмистая картонная коробка. В коробке, как и следовало ожидать, были бокалы для шампанского. Возможно, что этот Мастер (с большой буквы) умел строить из бокалов пирамиды. Такие пирамиды, которые заполняются, начиная с самого верхнего бокала, из которого вино потом переливается в следующий ярус, потом в следующий, и так до самого низа. Возможно. Возможно даже, что он и хотел бы в этот раз такую пирамиду соорудить. Всё возможно. Но что значит мастер! Он безо всяких приборов, на глаз сразу определил, что погода не на его стороне. Поэтому просто стал расставлять бокалы рядком. Так тоже можно было их красиво наполнить, медленно и плавно проведя над ними раскупоренную бутылку шампанского. Можно. Но при одном условии – что бокалы стоят и не падают.
    Они поначалу и не падали, но потом, набрав критическую массу, начали, чёрт бы их побрал, падать. Они валились под напором ветра как подстреленные, один за другим, и катились по столу, а докатившись до края, по всем законам физики ныряли вниз, на газон. Несколько штук разбилось друг о друга. Если первые бокалы ещё удавалось поймать и поставить на место, то потом, как в цепной ядерной реакции, процесс принял лавинообразный характер. Ничего не оставалось, как собрать уцелевшие образцы обратно в коробку. Убрать, чтобы потом, уже при гостях доставать их из коробки (позор!), раздавать каждому по бокалу прямо в руки (дважды позор!!), и не на столе, не на подносе, а прямо там, в руках разливать шампанское (неслыханный позор!!!). К такому повороту наш герой был не готов. Особенно после того презрения, которым он наградил первых двух неудачников со скатертью. Англичане напряглись и приподнялись на своих лежаках, чтобы лучше видеть: что он будет делать теперь? Он закусил губу и огляделся, потом тряхнул головой и не спеша направился к перекладине, которую я раньше как-то не замечал – оттого, наверное, что никто к ней не подходил и никаких упражнений на ней не делал. И вот он подошёл к этой перекладине, взялся за неё сначала одной рукой, постоял, взялся другой, ещё постоял… и вдруг одним рывком подтянулся, поднял обе ноги и взлетел над снарядом, сделав подъём-переворот. С высоты своего положения он оглядел проклятых англичан, медленно-медленно опустился – и тут же проделал этот фокус второй раз. Потом третий, четвёртый... Когда англичане должны были уже сбиться со счёта, он оторвал руки от снаряда, расправил плечи и гордо удалился, всей своей мускулистой спиной выражая презрение к этим бессмысленно валявшимся на лежаках оплывшим грудам вяленого английского бекона. Он полагал, видимо, что снаряд попал в цель.
     Но бекону все эти фокусы были нипочём, ему было интересно, что будет дальше. Дальше группа статистов вынесла и расставила перед столом несколько рядов стульев. К морю передом, к бекону задом – для гостей. Теперь всё было готово к началу торжественной регистрации, недоставало только самих молодожёнов, родителей, гостей и специального чиновника из городской администрации – как там она у кипрских греков называется – мэрия?
    Долго никого не было. Шампанское грелось на солнце, но одновременно и охлаждалось на ветру. Некоторые англичане не выдержали и ушли на обед. Остальные же или, как и мы, вовсе не обедали, или решили пожертвовать обедом ради предстоящего зрелища. Они не прогадали – зрелище стоило обеда. Как Париж – мессы. Даже больше стоило, потому что шеф-повар в местном ресторане был тайный враг человечества. Он, обладая, видимо, доступом к неисчерпаемым запасам уксуса, лил этот уксус во все блюда куда можно и куда нельзя в количествах, превышающих все разумные пределы. Самый настоящий уксусный маньяк был этот шеф-повар. Выйдет, бывало, во время ужина, прохаживается по залу, улыбается всем, а сам про себя думает: «Лил уксус и буду лить! Ещё больше буду лить, и ничего вы со мной не сделаете!».  На эту самую свадьбу, наверное, ведро уксуса извёл.  Жалко, что не пять.
     Но вот пошли гости. Их было немного – человек двадцать или чуть больше, в основном среднего и старшего возраста. Двигались они несколько странно: в походке их угадывалось стремление как бы к раскованности и, может быть, даже развязности, которое удивительным образом сочеталось с зажатостью и даже некоторой робостью. Это, очевидно, происходило от осознания того факта, что они (или за них) заплатили, и стало быть, они тут главные. А с другой стороны, англичане на лежаках – они-то уж совершенно точно за себя заплатили, и, стало быть, они – главные. И кто главные? Кто кого боится? У Фаины Раневской есть шутка про чувство, будто моешься в бане, в которую пришла экскурсия. Здесь, очевидно, была обратная ситуация: гости чувствовали себя экскурсией в бане. Тем более что англичане валялись на лежаках почто что голые, а гости – при полном параде. Только наград не хватало.
    Кстати, о параде. Одеты гости тоже были весьма своеобразно. При взгляде на  них возникало впечатление, что все эти люди были когда-то не то чтобы богаты, но вполне благополучны – давно когда-то. И тогда в их гардеробе были шикарные, по тому времени, вещи, которые надевались по случаю и поэтому хорошо сохранились. Времена те прошли, а случай вот – настал. И теперь они повытаскивали это своё добро, повыбирали из него всё самое-распресамое, почистили, погладили и надели. А потом вышли из дому и автостопом добрались до острова Кипр. И вот всё это уже изрядно помятое и несвежее обвисает или лопается на их похудевших или разжиревших фигурах, одно к другому не подходя: бусы – к туфлям, галстук – к пиджаку, носки – к сорочке. И тесно, и неловко, и – шикарно!
    Когда гости проходили мимо, послышалась русская речь. Это многое объясняло, но не всё. Они могли быть и соотечественники, и бывшие соотечественники, русскоговорящие израильтяне. Эти как раз часто ездят на Кипр для регистрации брака. А всё потому, что гражданского (в юридическом, а не вульгарно-бытовом смысле!) брака в Израиле нет, а есть только церковный, по законам иудаизма. И развод, поэтому тоже церковный, через раввинат – тягомотный и унизительный. (Поневоле взгрустнётся о тех блаженных временах, когда, по преданию, иудею, желающему развестись с  женой, достаточно было вывести её за порог и крикнуть на три стороны: «Я отпускаю эту женщину!».  После чего иудей мог идти домой, а женщина – к маме или куда им там заблагорассудится.) Поэтому нормальные, здоровые на голову израильтяне предпочитают потратить немножко шекелей (обменяв их предварительно на евро), купить билеты на паром и уплыть на Кипр, где гражданский брак как раз есть, и государство Израиль его официально признаёт.  Так что интрига – откуда явились эти люди – сохранялась.
    Дойдя до точки назначения, гости замерли в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу: стоять или рассаживаться? Действительно, молодожёнов положено встречать стоя. Но за стулья-то ведь тоже заплачено! И потом, англичане. Те вообще лежат. И что теперь – стоять у них на виду, терпеть унижение? Некоторые сели. Остальные немножко постояли, и тоже стали садиться. Но те, первые, посмотрев на вторых, уже вставали. Тогда и вторые начали вставать, а первые снова сели. Так они подымались и опадали некоторое время как волны на море. Если бы на головах у них были белые и чёрные беретки, то с высоты всё это выглядело бы так, будто на очень большой гармошке играют весёлую плясовую. В конце концов, фазы синхронизировались и все расселись. Усевшись, гости сразу же начали крутить головами в ту сторону, откуда они пришли, и откуда должны были появиться главные виновники торжества. Это уже была не гармошка, а какой-то другой, неведомый цивилизации музыкальный инструмент. Поиграть им на этом инструменте пришлось порядочно, потому что невесты с женихом всё не было и не было. Правильно, что сели.
    Наконец, на дорожке  появилась невеста. Под руку её вёл молодой человек, а в двух шагах сопровождала пожилая пара, очевидно, родители. За родителями следовали уже переодетые и сильно проигравшие от этого, нимфы. Родители были одеты в том же стиле, что и гости, только ещё шикарнее. Англичане, наверное, подумали: «О, чёрт! Такой почтенный джентльмен – и без смокинга!» А англичанки: «О, Боже! Что она на себя напялила!»  Но всё это – сдержано, по-английски, так, что ни один мускул на лице не дрогнул, ни одна складка на животе не заколыхалась.
    Зато у невесты всё было – тип-топ: платье, туфельки, фата. Для чего вообще нужна свадьба, как не для всего этого! И не толстая она была, и личико под праздничным макияжем смотрелось не так уж плохо. Этот вот макияж и доводился, наверное, до совершенства, пока гости ждали на ледяном ветру под палящим солнцем. Но вот у спутника её гардероб явно подкачал. На парне была белая сорочка под серым пиджаком, но без галстука. И это бы ещё было ничего, если бы костюм его не довершали синие, потёртые и продранные на коленях, джинсы и шлёпанцы на босу ногу. Как-то не тянул он на жениха. Даже на брата невесты не очень тянул, хотя, судя по раскладу, это был, вероятнее всего, брат.
    Шлёпанцы! На босу ногу! Это точно – из России.
    Те гости, у которых голова в нужный момент был завёрнута в правильном направлении, стали торопливо вставать, роняя стулья на тех, чья шея устала и затекла. Те тоже повскакивали. Их стулья тоже частично попадали. Случилась небольшая суматоха с подъёмом стульев и нанесением гостями друг другу лёгких телесных повреждений. Поэтому прибытие невесты, к сожалению, оказалось не столь торжественным.
    Теперь нужно было ждать жениха. То есть нет, не нужно – жених шёл следом почти без задержки. Он шёл в сопровождении целой компании дружков, но без родителей. Либо жених был сирота, либо родители его по ошибке попали в группу гостей. Скорее всего – сирота, потому что одет он был почти так же, как брат невесты. Отличие было только в том, что под воротничком его сорочки был галстук-бабочка, джинсы были новые и целые, а на ногах были босоножки, надетые на белые носки, кое-где уже запачкавшиеся.
    Босоножки! На носки! Значит, всё-таки, израильтяне.
    Когда жених подошёл к почтенному собранию, то все некоторое время толкались туда-сюда, а потом сразу началась регистрация. Мэрский чиновник, оказывается, был уже на месте. Как он туда попал – большая загадка. Мимо нас он не проходил, по берегу – тоже. С моря на катере подойти нельзя, там камни. Если бы он как ангел спустился с небес, то все бы англичане это заметили и поняли шум. Остаётся только предположить, что кипрские чиновники самозарождаются  в любом месте, где можно заработать сколько-нибудь денег. Зародился он в виде уже немолодого господина в приличном отглаженном костюме, что выгодно отличало его от своих клиентов, и с регистрационной книгой в руках.
    На каком языке говорил чиновник, слышно не было, но даже если на русском, то это всё равно не имело бы ровно никакого значения. Формальная составляющая его спича, так или иначе, фиксируется в итоговом, так сказать, документе, а что касается «лирики», то она ещё никому не помогла. Не все пары изначально совместимы. А изо всех несовместимых только самые счастливые расстались по–хорошему, а кому не повезло, те просто поубивали друг друга. Я, конечно, не зверь, но что касается именно этой пары, то для них, по теперешнему моему разумению, оптимальным был бы именно второй вариант. Хотя чёрт знает, вдруг они как раз оказались совместимые? Я надеюсь всё же, что – нет, гром и молния! Второй вариант!
    Когда официальная регистрация закончилась, всё пошло по стандартному сценарию: поздравления, букеты, поцелуи, метание букетика невесты, шампанское по бокалу в одни руки, групповое фото, финальное построение и организованный отход на исходные позиции. Больше мы этих людей не видели, а до ночи и не слышали.
    Поспать нормально в эту ночь не довелось, только урывками. Чем выше подымалась над морем луна, тем явственнее доносились до нас неистовые пьяные вопли. В один момент я проснулся и вздрогнул от того, что громкость вдруг резко возросла. Раньше, оказывается, мы приобщались к этому празднику любви через закрытые двери «супериора», а теперь эти двери открылись. Очевидно, атмосфера ликования там раскалилась, давление её поднялось, и двери распахнулись сами собой. Праздник вылился в коридор. Со временем к привычным уже воплям добавился истеричный женский визг и ещё другие звуки, которые живое человеческое тело производить не может – перестук, скрип, звон, толчки и глухие удары. Что это – можно было только гадать. Последним аккордом этой симфонии грядущего семейного счастья, уже под утро, был громкий топот двух с лишним десятков пар заплетающихся ног, который сначала приблизился, потом стал удаляться, удаляться, и наступила полная тишина. Через полчаса нам пора уже было вставать.
    «Что за стук такой странный был ночью в коридоре?» – спросил я свою половину, оторвав от постели свинцовую голову. – «А это пацаны своих девок на тележках катали». – «Тележках?» – голова у меня совсем не работала, – «Каких тележках?» – «Ну, на тележках, на которых горничные швабры возят». Я выглянул в коридор. Через распахнутые двери «супериора» в ярком свете всё ещё горевщих ламп виден был жуткий разгром. Пол в коридоре был загажен. Тележки были раскатаны по всему коридору и стояли в самых неожиданных местах и в самых произвольных положениях. На стенах кое-где были видны следы ударов.
    После завтрака мы решили не читать, а просто поспать – так будет лучше. Тем более что Петронела к нам в обычное время всё равно бы не пришла. Мы обогнали её по пути из ресторана, катящей свою телегу строго в направлении «супериора». У дверей её уже ждали другие Петронелы в количестве достаточном, чтоб хотя бы за день ликвидировать царящий там бардак.
    Тележки! Швабры! Девки! Нет, израильтяне на такое не способны. Это наши, наши!

[1] Доброе утро, доброй ночи, спасибо