Василиса

В самый разгар курортного сезона пляж небольшого приморского города жил своей обычной жизнью: он вовсю гудел разнородными голосами. Пляж считался детский, и со всех сторон слышался восторженный смех и визг кувыркающихся на мелководье малышей, перемежающийся с их рёвом и плачем; окрики родителей, зовущих своих ненаглядных чад. В глазах рябит от обилия обнажённых тел: от бронзово-коричневых, завсегдатаев пляжа до молочно- белых только что приехавших новичков.
И вдруг среди этой пёстрой толпы обнажённых тел мне в глаза бросилась очень старенькая и немощная бабушка. Она стояла по щиколотку в воде, подобрав длинную юбку, и беспомощно озиралась вокруг. Очень странно было видеть её среди оживлённой толпы здоровых и довольных людей.
У меня буквально подкатил комок к горлу, когда я увидела её. Она явно и зримо напомнила мне мою недавно умершую маму и мою бабушку Василису: они такие же были маленькими и хрупкими в конце своей жизни. Слёзы выступили у меня на глазах, и я в порыве захлестнувших эмоций подбежала к этой старушке. Сказала, что она мне очень напомнила моих родных, и мы разговорились.
Бабушке шёл уже восемьдесят восьмой год, и она одиноко жила в центре приморского города. Я довела её до центра, и мы расстались. Через некоторое время я видела её ещё раз издали на главной алле города: она сидела и отдыхала на лавочке в тени, но в этот раз я к ней уже постеснялась подойти. А из головы у меня всё не выходила моя бабушка Василиса.
Василиса… Странное сказочное имя было у моей бабушки, как Василиса Прекрасная. Василиса Корнеевна Брусник. Выросшая в семье достаточно зажиточных родителей (её отец, Корней Брусник, и мой прадед, участник турецкой войны и потерявший там ногу, числился главным волостным писарем), её семья жила на другом конце большого села Медвёдовки Головковского уезда Чигиринской волости.
Когда Василисе исполнилось восемь лет, её отдали в местную церковно- приходскую школу. Училась она очень хорошо и была способной ученицей. А сидела за одной партой со Степаном Филенко – сыном довольно богатого крестьянина. Уже не знаю, как они общались, когда учились, но только когда бабушке исполнилось 17 лет, Степан Филенко стал звать её замуж.
Мать Василисы была категорически против такого брака; как же так: её красавица дочь, (а Василиса действительно славилась красотой на всю Медвёдовку), дочь САМОГО волостного писаря, выходит замуж за какого-то безродного, хоть и богатого крестьянина! А моя прабабка Пелагея, мать Василисы, отличалась очень крутым нравом и неимоверным гонором. И она даже в день венчания подожгла клуню, чтобы сорвать это действо. Но Степан Филенко был не лыком шит: он дал хорошую взятку попу, и тот преспокойно обвенчал молодых.
Затаив злобу, Пелагея дала клятву, что никогда не переступит порога дочернего дома. Так она и поступала всю жизнь. Никогда не работавшая в колхозе, она по сельским меркам, очень прилично одевалась, в доме всегда был достаток, и она ходила гонором. Из всех филенкиных детей Пелагея любила только единственного Кузьму, первенца, так как он единственный был похож на свою мать Василису, то есть дочь Пелагеи. Корней, очевидно, не играл никакой роли всемейных делах Брусников. Во всём верховодила баба Палашка, как её называла моя мама.
А дети у Филенков рождались, как из Рога изобилия: Кузьма, Вера, Иван, Мария, Федор, Елена, и последняя моя мама – Галина. По-моему двое или даже трое детей умерли в младенчестве. Так как Василиса по тем временам (середина 20-тых годов) была достаточно образованной, то первое время её постоянно выдвигали во всякие женсоветы и даже посылали на Всеукраинские съезды, где она встречалась и беседовала с самим Григорием Петровским. Степан Филенко первое время тоже радовался, но когда их семейство стало расти и ему приходилось самому топить печь и варить еду, он взбунтовался. Особенно после того, как перевернул на себя казанок с борщом: ведь это целое искусство – управлять таким инструментом, как рогач и уметь доставать им глечик с кипящим борщом. «Не поїдеш більше нікуди !» – заключил он.
Степан Кузьмович Филенко был хорошим и заботливым семьянином. В самый разгар голода, когда вымирало село, он умудрялся приносить какие-то конфеты для детей, и даже ночью ограбил свою тёщу: залез в подвал и частично позабирал продукты. И из всей большой семьи Филенков НИКТО не пострадал от голода!
…Я как в смутной дымке помню мою бабушку, сухонькую, сгорбленную, в белой косыночке, вечно возящуюся у печки. Помню на вкус её изумительный украинский борщ, не кроваво-красный, а какого-то светло-бежевого цвета с плавающим в нём вареным стручком фасоли. Помню, как дедушка гладил меня по голове своей заскорузлой от работы ладонью и всё повторял: «Схудла дитина…»
В то лето (а мне было уже восемь лет) я наделала в дедушкином огромном огороде большую шкоду. У него один участок был сплошь засажен тыквой (по-украински «гарбузами»). Они были такими красивыми, их лоснящиеся оранжевые бока ну просто просились под нож, что я, думая, что это дыни, начала пробовать их на вкус. Короче понадгрызала ВСЕ плоды. И, главное – не остановилась, пока не попробовала все на вкус. Поняв, что это не дыни и сообразив, что нанесла урон, я стыдливо прикрыла свои метки от зубов листьями лопуха. И как ни в чём не бывало, зашла в хату. Через некоторое время дедушка с бабушкой обнаружили странные царапины на тыквах. Вначале они подумали, что это сделали мыши, но почему все гарбузы оказались прикрытыми лопухами? Я тут же созналась, что перепутала их с дынями. Меня дедушка не ругал, но было видно, как он огорчён. К счастью, все опасения оказались напрасными: тыквы выросли до огромных размеров и на их боках остались лишь маленькие царапины. Об этом поздней осенью нам написали дедушка с бабушкой. Ведь моя мама так же переживала.
Бабушка Василиса несколько раз приезжала к нам в Авдеевку. Когда мы только переехали туда и жили ещё во флигеле, помню,как все вместе вслух читали дедушкино письмо к бабушке. Оно начиналось пафосно:«Здравствуй, дорогая Василиса Корнеевна!» И папа с мамой иронически улыбались… А потом она приезжала уже в нашу трёхкомнатную квартиру, вызванная  какой-то тревожной телеграммой. Ехала более суток в общем вагоне. И я только помню, как она всё повторяла: « Всю ніч сиділа на маленькому щолопочку… Так було тісно».
Помню, как однажды, она вынесла завёрнутый в чистую материю какой-то свёрток и потом стала показывать мнетёмную юбку,(«спідницю»), блузу, а сверху лежала тоненькая цепочка с маленьким крестиком. При этом она приговаривала: «Це мені на смерть» Эти страшные слова « На смерть» тогда так врезались мне в память… А однажды бабушка, идя с базара, упала и я только помню вывалянные в пыли вишни, которые она купила на рынке.
…Когда бабушки не стало, дедушка очень тосковал. И вот однажды он пришёл на берег реки (а река протекала прямо в конце их усадьбы ) лёг там и долго-долго пролежал на влажном берегу. Простудился, заболел и ушёл к своей Василисе. Все эти картины моего детства живо встали предо мной, когда я увидела на пляже эту так похожую на мою бабушку старушечку.