Монолитный дуэт

      Рассказ

      Безмятежно катился восьмидесятый год. Хорошее времечко, скажу я вам, было. Вспоминаю его, как улыбку. Да, я не оговорился. Я лично воспринимаю то время, как всеобщую улыбку, как радостный всполох не только на моем лице, но и на образах тех, с кем имел соприкосновения. Всё казалось вокруг радужно, празднично. Тогда первая веха моей самостоятельной жизни завязывалась исключительно на работе.
      А трудился в тот момент я в цехе водоочистных сооружений – исполнял временно обязанность технолога. В просторном кабинете дышалось легко, однако делили его на троих. Механик вечно пропадал на ремонтах, с бригадой, а я, частенько, имел счастье учиться уму разуму у энергетика, и по совместительству парторга цеха, Беллы Семеновны.
      У нее глаза были добрые, лучезарные. Светом ясных очей обаяла она всех. Подчиненные на себе испытывали и заботу, сходную с неким ярким эротическим порывом, и острастку ее в виде пухленького кулачка. Одним словом, прикипали к ней, как к родному человеку, и за глаза нежно называли «мамой». Но деспотические замашки ее правления скрыть было невозможно. Кой-кто мне обронил словечко об этом в запале досады. Она, как та египетская Клеопатра, удостаивала вниманием своим ласково и почти пламенно, но избыток чувств к избраннику часто оборачивался потом, ну скажем, фатальным убийством. Головы возлюбленных имели символическое значение для египтянки. В их богатой коллекции она видела свое совершенство.
      Белла Семеновна была, знамо, попроще. Все порывы, присущие царственной особе, в ней были глубоко сокрыты и не настолько очевидны. И яды на своих жертвах она не испытывала. Любила она работников своих каким-то почти небесным чувством, во благо общего дела. А общее дело для Беллы Семеновны и было первой сутью ее жизни. А если не было общественного интереса в объекте ее внимания, то он становился для нее совсем и не объектом, а просто неодушевленным предметом.
      В пору своей молодости Белла Семеновна, когда уже была замужем, начинала делать свою карьеру с ведомственной электрической подстанции. Она, как и все дежурные работники подстанции, почти с надрывом способностей ежегодно сдавала экзамен на допуск к электроустановкам.
      Ограничивать свои способности и энергию ежегодной сдачей экзаменов на допуски и только для Беллы Семеновны становилось бесперспективно и скучно. Смысла и высоких целей в этом увидеть было невозможно. Тяга к творческому началу иссушала ее.
      Как-то раз муж ее, Михаил — рядовой электрик «Водоканала», сумрачным зимним вечером коротал время на кухне за стопкой. Его лучший друг и товарищ Семен Маслаков, такой же простой работяга, сидел на расстоянии протянутой руки. Белла Семеновна отсутствовала. Она категорически отрицала посиделки без праздника и повода. Называла это пустым и вредным делом. Да и сидели-то они не по ее разрешению.
      Потом приятели не помнили, но кому-то из них пришла в затуманенную голову гениальная мысль, которая стала судьбоносной. Идеи, способные перевернуть жизнь, возникают и приходят не так уж и редко в дружеском застолье, когда реальность уже плохо воспринимается. Но с такой изощренной и дальновидной силой, которая посетила одного из друзей, рождаются весьма исключительно.
      Суть замысла была проста, но, как оказалось, глубока. Шустрому Семену поручалось, как большому профессионалу своего дела, взять шефство над Беллой Семеновной. Что значит «взять шефство»? Вести ее совместно с мужем Михаилом к цели. А цель — диплом энергетика! Техникум — вот на что они дерзнули!
      При таком обороте дела дальнейшая карьера Беллы Семеновны должна была быть обеспечена. Какой стимул имел в этом деле Семен? Безусловный! Его корысть заключалась в том, что он со своим горлом, крепко заразившимся самогоном, и громким голосом имел неоспоримые шансы на место более высокое — бригадира. Его тогда тоже в коллективе ценили, но уж больно пощипывали за неравнодушное пристрастие к мутным градусам жизни.
      Не знаю сколько мучений они перенесли в процессе познания наук, но вот уже три года минуло, как их идея фикс реализовалась.
      Я зашел в наш совместный кабинет. Там сидела раскрасневшаяся Белла Семеновна, а перед ней почти танцевал, переминаясь с ноги на ногу, Семен Маслаков. Неприятный душок сивухи исходил от него. Редкие волосы на голове топорщились, как лук-батун на грядке. В красных глазах, даже в небритом, покрытом щетиной подбородке и на потрескавшихся губах читалось удовольствие. По своей дурной привычке он то и дело вкладывал палец в ухо, что-то активно теребил там, млея при этом, хлопал скорлупками век. Однако когда я вошел, мне показалось, что тон разговора их из возвышенно-восторженного перешел в возвышенно-укорительный.
      — Вот полюбуйся, Сережа! — призвала меня к обсуждению ситуации Белла Семеновна. — Это мурло — в огонь и в воду, просто писаный красавец! Как до дела – он герой… Но, Семен, — она тут же переключилась на бригадира, — еще обеда не было, а ты уже в дребезги. С первыми петухами начинаешь алкать?
      — Это как же, мамочка, с петухами-то? — не дошло до него, а язык, похоже, одеревенел.
      Такого беспардонного отношения к себе «на людях» она не любила, но в глубине души ее как елеем обкатывало. А сей момент к этому не располагал.
      — Какая-такая «мамочка»?
      — Родная — какая же еще! — с удивлением распростер руки в стороны «герой».
      — Еще пуще!.. Мамочка твоя, может, лучше меня была, а ты извращаешь,  — все же возмутилась она в запарке разговора, и продолжила строить, — Петухи спросонья поют, а ты водку хлебаешь. Так, что ли, выходит?
      — Ну, Б-е-е-лачка Семеновна, — умилительным взглядом блеснул Семен, и голосок его стал ангельский-преангельский, — ведь я же от души стараюсь! Я всегда готов к любым катаклизмам! Всегда, как солдат, на посту!
      В глазах «родственницы» сверкнули молнии.
      — Уйди с глаз моих долой, пока докладную на тебя не настрочила. Если еще догонишься — в вытрезвитель сдам, прямо с работы. Под белы рученьки уведут солдата…
      — Что ты, что ты, мам… товарищ начальник, не позволю себе. Точно… Сказал — сделал! — с трудом ворочал языком Маслаков и, кажется, верил своим словам.
      — Валяй давай отсюда и не крутись такой на работе, на глазах! Иди домой, проспись, мерзавец. Если что — вызову… — с безнадегой добавила Белла Семеновна.
      — Вот и оскорбления посыпались! — разочарованно, но в то же время философски заметил бригадир. — Нет, Белла Семеновна, я не пью – я страдаю. Уж больно о производстве озабочиваюсь… больше ни-ни, будь спок… Сейчас только умоюсь и всё как в соборе Василия Блаженного будет…
      — Ладно уж, достал. Тоже мне «блаженный»! — и она словно плюнула в спину уходящему бригадиру.
      — Выучил — «свет в окне»! Душу всю как есть подарил, а она, милая, как в помойное ведро в нее… — шлепал губами раздосадованный учитель.
      Семен смолоду тяготился своей слабинкой, но поделать с собой ничего не мог.
      Маслаков часто бывал «под мухой». Для его организма это была постоянная страсть. Каждый вечер после работы он доводил себя этим делом так, что падал без чувств. Такое удовольствие могло длиться с ним, не совру, месяц уж точно. Притом, кроме понюшки хлеба, Семен не потреблял ровным счетом ничего. Казалось, что измывался над своим организмом он, как деспот. При этом глаза съезжали к носу, скулы выпячивались из-под кожи, подбородок словно затачивался острым ножом, и весь он становился, будто тень скелета своего. Доходило порой и до «белочек». Тогда Семену становилось страшно от присутствия этих млекопитающих, он пугался и давал задний ход. Приходило, значит, осознание, начиналась борьба за протрезвление. Процесс шел три недели. С этого момента наступали изнурительные события для его жены и собаки. За всё то времечко он поглощал столько пищи, сколько не успел съесть за свой прошедший запой. Жена, измотанная кухней, жаловалась, что муж изводил все продукты в ноль. Семен успевал не только вычищать все кастрюли, но и варево собачье за милую душу прибирал. Собака их худела, как он накануне. Повизгивала тоскливо, попрошайничала. А он по-прежнему сметал всё подряд…
      К исходу выздоровления Семен жирок наедал и уже смотрелся вполне даже прилично.
      И вновь монолитный дуэт ничем нельзя было разлучить. Семен был готов в огонь и в воду ради своей «мамы»…