Агенты моей паранойи

- Сколько можно уже воровать названия?
Боровский схватил меня за воротник, но, как по мне, он скорее играл на
публику, нежели был действительно зол.
- Это не воровство, а дань уважения режиссёру – ответил я.
Рука Боровского разжалась, и я приземлился обратно на стул, но тут же
вскочил снова и быстро прошёл в дальний угол, стараясь не мельтешить
перед глазами у тех, кто сидел за столом.
Оставалось самое сложное – придумать название. Броское, запоминающееся
название, которое ввинтится в недра черепной коробки словно бур в горную
породу. Я знал, что, если что и смогу здесь сделать лучше всех – так это
название придумать.
Варианты писались и вычёркивались зелёным маркером на доске, которая
висела на стене. Полчаса мозгового штурма ни к чему путному так и не
привели, а потом Боровский с чего-то кинулся на меня, затем так же
внезапно отпустил, и только после этого Жанна призвала нас к порядку,
когда ничего делать уже и не требовалось.
Я расхаживал вдоль дальней стены, пытаясь выдумать вариант поудачнее, и
поглядывал на Боровского при каждом развороте – он сидел, скрестив руки
на груди, словно ничего и не случилось. Да и вообще все сразу обо всём
забыли, хотя вот, только что Жанна велела нам прекратить – это я слышал
отчётливо.
- Оставим пока так – сказала наконец Жанна, устало вздыхая, глядя на
предварительный результат наших усилий. Возвращайтесь к работе. Если
до конца дня что надумаете – записывайте прямо тут. До завтра время у нас
ещё есть.
***
На доске неровным почерком было выведено “DIE VEREINIGTEN
STAATEN VON AMERICA IM 15. JAHRHUNDERT“.
- «Соединённые Штаты Америки в XV веке»? И что это должно значить? –
Алина подняла бровь в удивлении.
- У нас фестиваль научно-фантастического кино начинающих режиссёров,
так? – начал объяснять я.
- Продолжай.
- Был такой фильм, этого… как же его звали? – я начал припоминать, щёлкая
пальцами.
- Удинелли – проворчал Боровский – это его название ты своровать пытался,
а теперь даже имя вспомнить не можешь.
- Точно! Франческо Удинелли. У него фильм был. Фантастика в жанре
альтернативной истории, якобы США были основаны лет на двести раньше,
в XV веке, и там понеслось.
- Но называть фестиваль в честь одного фильма – так себе идея – возразила
Жанна.
- Не спорю, но это всё же вещь культовая в среде ценителей. Удинелли мало
кто знает, конечно, но это то, откуда ноги растут, в смысле, у всего жанра
альтернативной истории.
- А мы не ограничиваемся альтернативной историей – напомнила мне Алина.
- Да и отсылку такую мало кто поймёт – добил мою идею Конрад.
Меня завалили контраргументами, но я попытался отбиться:
- Но это же кликбейт! Название само по себе абсурдно, пока не понимаешь,
о чём идёт речь. Если понимаешь, то может и прийти захочется посмотреть,
а если нет – то хоть в теме разобраться.
- Мне всё равно не нравится прямое цитирование названия фильма –
отрезала Жанна.
Без её руководительского одобрения можно было не надеяться, что моё
название пройдёт.
- А ещё среди посетителей может найтись свой Боровский, который
оскорбится и кинется с кулаками на того, кто так бессовестно «ворует
названия» - съязвил с дальнего конца стола Конрад (Боровский злобно
оскалился в ответ).
Значит, всё это было правдой, и Боровский действительно пытался мне
врезать. Странно, но, когда я услышал подтверждение очевидного, мне
полегчало.
- Если уж идей больше нет совсем, то…
- Есть одна ещё! – перебил я – не хотите название, можно взять цитату.
- Какую?
- Кульминационный момент. Корабль заходит на посадку, герои видят под
собой большой остров, главный герой смотрит в камеру и говорит:
«Все люди схожи в одном. Мы можем строить корабли, отправляться за
горизонт к неизведанным землям, годами открывать множество невиданных
миров, но в итоге все мы в одном. Все мы хотим травы под ногами, пения
птиц над головой и безоблачного неба» - отчеканил я по памяти – а название
такое: «Все в одном – к нашим горизонтам».
Жанна молчала, словно стараясь получше распробовать идею.
- Как-то криво звучит это «все в одном» - отозвался первым Конрад – там
точно так и было?
- Так и было. Режиссёрский замысел.
Мы замолкли, ожидая, что решит Жанна.
- Нормально – ответила она наконец – но надо поправить. «Вместе заодно –
к нашим горизонтам».
«Ох, Удинелли бы вам этого не простил» - подумал я, но спорить не стал.
***
Небольшой немецкий городок Кель находился на противоположном от
Страсбурга берегу Рейна и был обречён вечно прозябать в тени своего
французского спутника. По этому поводу в уме хозяина трактира «Угрюмый
Гюнтер» давно воцарились самые мрачные настроения.
В душной комнатке, которая обычно использовалась как раздевалка для
персонала, Конраду выдавались последние инструкции:
- Промышленный шпионаж?
- Ненавижу и стремлюсь предотвратить.
- Обратная разработка?
- Ненавижу и стремлюсь предотвратить! – Конрад вытянулся струной.
- Что такое объектно-ориентированное программирование?
- Программирование, ориентированное на объект!
- Что ты ответишь, если тебя спросят, какой марки стеклопакеты у тебя в
квартире?
- Конечно «Sch;co»!
- Сколько тебе заплатили за этот ответ?
- Качество бесценно!
- Хорошо – господин Шварцберг захлопнул личное дело, и встал из-за стола
– теперь ты готов, Конрад.
- Я отправляюсь в Страсбург? – просиял Конрад.
Господин Шварцберг неспеша подошёл и отечески положил руки на плечи
Конраду.
- Нет, Конрад. Мысли шире. Ты поедешь в Берлин.
- В Берлин… - разочаровано протянул Конрад.
- Ну, ну. Ты нам всем гораздо нужнее там, чем здесь, да и тебе самому
пойдёт на пользу.
- Но зачем?
Шварцберг оглянулся так, словно кто-то мог их расслышать за праздным
шумом, которым «Угрюмый Гюнтер» наполнялся до краёв каждый вечер.
- Есть у меня подозрение, что в нашей капустной бочке затесался любитель
лягушачьих лапок.
- Да ну?
- Только подозрение. Но когда будешь на месте, гляди в оба – Шварцберг
положил в карман брюк Конрада сложенную бумажку - всё уже решено. Как
доберёшься, так и скажи, что ты от меня. Хотя там, думаю, не перепутают.
- Ладно – Конрад выглядел растерянным. Всё складывалось для него не так,
как он ожидал.
- Перед отъездом, пока ты ещё здесь, я должен тебе кое-что показать –
Шварцберг хлопнул Конрада по плечу так, что тот затрясся, а затем потащил
за руку на выход.
Когда они вышли из раздевалки, Шварцберг захлопнул за ними дверь, а
потом повёл Конрада по коридору, через заставленный столами зал, мимо
барной стойки, коротко отвечая на приветствия заправлявшихся пивом
завсегдатаев, а потом буквально впихнул Конрада на узкую скрипучую
лестницу и стал подниматься следом.
Второй этаж «Угрюмого Гюнтера» использовался под временный склад. Не
очень удобно, но места лучше не было. Шварцберг одним махом перетащил
несколько картонных коробок к окну (внутри зазвенело стекло) и поставил
их одну на другую, организовав что-то вроде снайперской позиции. Затем
извлёк бинокль из шкафа неподалёку и жестом подозвал Конрада к окну.
- Смотри – Шварцберг протянул ему бинокль.
- Куда?
- В окно.
Ровно напротив «Угрюмого Гюнтера» располагался точно такой же трактир
с вывеской «Последний очаг Германии». За трактиром виднелся Рейн, а ещё
дальше – закатное солнце и очертания Страсбурга.
- На Страсбург смотреть? – Конрад взял бинокль.
- Да какой Страсбург – Шварцберг махнул рукой – сюда. «Последний очаг».
- А бинокль зачем тогда?
- Им надо было назваться «Первый очаг Франции» - Шварцберг пропустил
его вопрос - я тебе говорю, Конрад, нечистое это дело. Я давеча заходил,
разведку проводил, так сказать. И что ты думаешь? Бармен – француз, а в
меню крепы и ещё всякое такое, что нормальному мужику даже в рот взять
стыдно.
- Ужасно – произнёс Конрад без особого энтузиазма.
- Но ты не переживай! – Шварцберг опять хлопнул Конрада по спине так,
что бинокль врезался тому в переносицу, а потом он и вовсе выронил его из
рук – ты, Конрад, ни о чём не волнуйся! Главное, езжай себе в Берлин,
вычисли эту сволочь, а мы уж тут на месте обо всём позаботимся!
«Последний очаг», мать их…
В этот момент у Конрада зазвонил телефон, и он потянулся сбрасывать
звонок, но было уже поздно. Шварцберг, как по команде, бросился на пол,
отжался два раза с хлопком и снова вскочил. Всё это он проделал с
удивительным для его возраста проворством.
- Тревога! Что такое?! – он бешено взглянул на Конрада.
- Просто звонок – Конрад попятился к стене.
- Опять? Сепаратные переговоры? С Францией, да?! Постеснялся бы хотя б
своим ****ям звонить при деде!
- Дед, да я французского даже не знаю…
- «Господин Шварцберг», когда ты в строю, Конрад!
- А у меня тогда будет звание?
- А мы что, в армии?
- Но…
- Конрад, в наше время весь мир – поле боя! Первый фронт, второй фронт…
если мыслить категориями старого времени, они очень быстро схватят нас
за глотку и припрут к стенке. Но мы их перехитрим!
Шварцберг подошёл вплотную к Конраду, который вжался спиной в стену,
и снова положил руки ему на плечи.
- Но нам для этого нужна твоя помощь. Разберись с этой берлинской крысой,
а «Очаг» я беру на себя.
- Да понял я… - Конрад попытался высвободиться, но тут Шварцберг сам
убрал руки.
- Тогда вперёд! Отдохни сегодня. Твой поезд завтра в 8:80.
- 8:80?
- 9:20 – подмигнул Шварцберг, уже спускаясь вниз по лестнице. И помни –
развернулся он вполоборота – ни слова по-французски!
- Да я его даже не знаю…
Шварцберг спустился вниз, насвистывая марш, за который в наше время
полагалась как минимум профилактическая беседа в полицейском
отделении. Конрад выждал ещё немного, потом спустился вниз.
Убедившись, что Шварцберг уже беседует с кем-то из знакомых за кружкой
пива, Конрад быстро прошёл через зал, кивком попрощался с барменом и
выскользнул на улицу незамеченным.
По пути домой он отправил два сообщения. Первое предназначалось
матери:
«Мать, неси таблетки. Дед решил молодость вспомнить».
Второе было в ответ на пропущенный звонок:
«Ma ch;rie!
Les circonstances ont chang;. Demain matin je pars pour Berlin. Il n'y a rien ;
faire. Je suis d;sol;. Nous nous reverrons bient;t, je le promets. Je t'embrasse.
Conrad»1
.
***
После ситуации с мозговым штурмом Боровский заметно сник. Не помогали
даже ехидные замечания Конрада, которые тот испускал с каким-то
особенным злорадством, словно тыкая тлеющей головёшкой в раненого
медведя. Словно это его, а не меня, Боровский пару часов назад держал за
грудки. И хотя в его глазах я не видел настоящей злости, я увидел там
ощущение бесконечной тесноты. Так что я даже не удивился, когда
Боровский в конце концов встал из-за своего стола, уставленного пустыми
стаканами лапши и прочими следами офисного питания, и вышел на балкон.
Я со своими делами уже закончил, а потому, немного помедлив, вышел за
ним. Говорить мне ему ничего не хотелось, но хотелось удостовериться.
Если Жанна призвала нас к порядку, а Конрад вставил ремарку про
«оскорблённых посетителей», то всё было так, как было? Если бы не было,
то и Боровский бы вёл себя как обычно… Я до жути уже запутался в этих
«бы» и терпеть дольше не было сил.
За время после обеда на доске не появилось новых вариантов названия,
которые бы могли бы покрыть моё предложение. С чувством лёгкого
превосходства я вышел на балкон. Наш офис находился на четвёртом этаже,
и отсюда открывался непритягательный вид на Восточный вокзал Берлина.
Работать приходилось под постоянные объявления диктора о приходящих и
уходящих поездах, но к ним привыкаешь быстро.
Боровский стоял, опершись на перила и глядя вниз. Когда я зашёл на балкон
и закрыл за собой дверь, он обернулся на секунду, но не сказал ничего и всё
так же смотрел вниз. Я встал рядом.
- Ты извини – произнёс он, повернувшись ко мне – взъерепенился я что-то
сегодня.
Я очень удивился. Не тому, что Боровский извинился, но вот этому
«взъерепенился». Не то что бы я считал его слишком недалёким, чтобы
знать такие сложные слова, нет. Просто не увязывался у меня в голове этот
грузный парень, своим сложением полностью оправдывающий свою
фамилию, с этим «взъерепенился». Железные перила, казалось, прогибались
под весом Боровского наружу, он явно был подавлен, нас никто не мог
1 «Моя дорогая!
Обстоятельства изменились. Завтра я выезжаю в Берлин. Ничего не поделать, мне жаль.
Мы скоро увидимся, я тебе обещаю. Целую. Конрад». (фр.)
слышать, мы с ним были вроде как на равных, но он не выругался, не
высказался так, как не мог бы себе позволить при Жанне или Алине, а
просто «взъерепенился».
- Я не обижаюсь.
- Всё равно, я лишнего хватил.
Вот это было уже больше похоже на Боровского.
- Забей.
- Мне правда жаль. Ты в порядке? – он снова посмотрел на меня.
- Мы что, в школе?
- То есть?
- Ну, двое мальчишек подрались, а потом учительница жалеет того, кто
отхватил и велит извиниться тому, кто оказался сильнее. Только меня
Жанна не жалела. Так что и ты в голову не бери.
- Всё равно извини, не надо было мне так.
- Ну, повод, конечно, дурацкий.
- А ты процитировал, но имени даже не вспомнил – его чувство вины
немного оттаяло.
- Франческо Удинелли – засмеялся я – теперь уж не забуду, после такого-то
– а ты сам про него как узнал?
Боровский поднял голову к небу, словно вспоминая:
- А, да мне ещё отец… - он начал говорить, потом повернулся к двери (она
была стеклянной), пристально уставился куда-то вглубь офиса и замер на
месте.
- Отец? – я помог Боровскому продолжить мысль.
- Нет, ну ты видел? Ты видел?
- Что там? – я повернулся к Боровскому, пытаясь понять, что он там нашёл.
Мы увидели, что Алина склонилась над столом Жанны с какими-то
бумагами в руках. Сегодня на ней было короткое обтягивающее платье в
тонкую красно-чёрно-белую горизонтальную полоску. Она почти
облокотилась на стол Жанны, стоя к нам спиной, и нашим глазам
открывался вид, что был восхитительнее любого заката. Платье обтягивало
ровно всё, что нужно.
- Смотри – ткнул меня в бок Боровский – тонкая красная линия.
Нижний край платья Алины действительно был выкрашен в красный.
Алина опёрлась локтями на стол и придвинулась чуть ближе к Жанне. Я
готов был поклясться, что на секунду перед нами даже мелькнул проблеск
из нового мира, словно по Дворжаку.
Боровский потянулся за телефоном.
- Только скинь потом мне – сказал я севшим голосом.
Боровский кивнул, судорожно фокусируясь.
- Вспышку выключи.
- Готово. Только Конраду ни слова. Хотя… он слишком похож на педика,
думаю, ему и так ни к чему.
Если вы думаете, что мы с Боровским – две аморальные сволочи, то так оно,
пожалуй, и было. Боровский умел всё опошлить, как никто. «Тонкая красная
линия!» Шотландцы за это двести лет назад костьми ложились под
Балаклавой, а мы с Боровским стоим теперь, женской задницей любуемся.
Но вот предположение о том, что Боровский недолюбливал Конрада было
глубоко ошибочным. Боровскому очень нравился Конрад.
Мы вышли с балкона с широкими улыбками на лицах. Жанна и Алина
обернулись на стук двери.
- Лео?
- Всё отлично – кивнул Боровский – я со всем закончил на сегодня, можно
идти?
- Да, на сегодня всё – дала отмашку Жанна.
- Меня подожди – откликнулся из соседней комнаты Конрад.
- Ты с нами? – спросил меня Боровский.
- Я задержусь – я вспомнил, что мне нужно было разослать ещё несколько
писем.
- Тогда ключи на тебе.
- Окей.
Боровский протопал к своему столу и принялся складывать вещи в рюкзак.
Я было отправился следом, но тут Жанна окликнула меня:
- На пару слов.
Удивлённый, я развернулся и пошёл к её столу. В этот момент навстречу
прошла Алина, мы поравнялись, встретились взглядами, и она улыбнулась,
хлопнув ресницами, словно объективом.
- У вас с Лео всё нормально? – спросила меня Жанна.
- Да, мы поговорили, и он извинился. Ничего серьёзного.
- Хорошо. Но дело не только в этом. Я видела, что вы там делали. Ты же
понимаешь, что это недопустимо?
У меня что-то глухо застучало внутри. Почему я? Почему не Боровский? Я
лишь морально поддерживал; я просто трус, но мы лишь стремились к
новому миру, да и вообще… тяга к прекрасному…
У меня окончательно всё спуталось в голове, и я начал потеть.
- Сколько раз я вас предупреждала – Жанна устало потёрла лоб – не надо
опираться на железные перила. Они не такие уж прочные. Лео не слушает,
так хоть ты его вразуми. Мне не нужны травмы сотрудников в рабочее время,
тем более что четвёртый этаж – не шутки.
Так чувствуешь себя, когда получил удар под дых и наконец сумел
выхватить ртом горстку воздуха после нескольких секунд мучительного
удушья, тянущегося вечность.
- Да… да… конечно. Я скажу – выдохнул я, а по моей спине катился
холодный пот.
- Ты уставший какой-то. Не напрягайся.
- Не буду – я с трудом развернулся и вышел.
Полчаса спустя я машинально складывал вещи в рюкзак. Все уже ушли. Что
ж вы наделали, Жанна? Теперь и вы по уши в агентурной сети.
***
Я везде погасил свет, закрыл все окна и двери, запер офис на ключ и начал
спускаться по лестнице. Я провёл здесь уже несколько недель и мне, в
сущности, всё нравилось, кроме того, что я раз за разом попадал в странные
и нелепые ситуации. Я их не создавал – они находили меня сами, а
зачинщиком чаще всего оказывался Боровский. Именно поэтому я не
торопился завязывать с ним крепкую дружбу, но в моём нынешнем
положении друзей особо выбирать не приходилось.
У нас был маленький коллектив, который до нашего с Конрадом прихода
был ещё меньше. Жанна много лет назад перебралась из России в Берлин и
чем только не занималась, пока не основала это агентство, занимавшееся
организацией, координацией, посредничеством и даже прямым
проведением любых мероприятий, под которые удавалось выбить деньги,
убедив высокие берлинские чины в том, что этот фестиваль или эта
образовательная поездка самым лучшим образом повлияет на развитие
отношений между нашими народами. Публичная дипломатия как есть.
Плохого мне сказать было нечего, кроме того, что сейчас наш состав явно
не вывозил весь вагон имевшихся амбиций. Пару лет назад Жанна взяла
Алину себе в помощницы, Боровский был здесь постоянным сотрудником,
а вот дальше начиналась жуткая текучка. Сам я здесь оказался ради
практики на два месяца с небольшим, Конрад пришёл немного раньше и
вроде как собирался тут задерживаться не сильно дольше моего. Были ещё
временные партнёры, «агенты на неполном довольствии», работавшие
удалённо и появлявшиеся в офисе лишь изредка, так что я и имён-то их не
знал. Однако вся эта хаотичная, постоянно перестраивающаяся конструкция
оставалась на ходу и давала результат год за годом – во многом благодаря
личному упорству и деловой хватке Жанны.
Я вышел из офиса и пошёл к станции метро. Пора домой. И тут, повернув за
угол, я увидел Конрада и Боровского, почему-то стоявших у входа.
***
За полчаса до того Конрад с Боровским спустились тем же путём, что и я.
- По пиву? – предложил Боровский.
- Завтра на работу, вообще-то – с сомнением ответил Конрад.
- Ой, да кого это когда останавливало? Выпьем по два и по домам, я же не
предлагаю всю ночь гудеть.
- Хочешь снова высадиться в Дублине?
- Не, от «Гиннеса» уже челюсти сводит. Давай чего попроще, да и сразу тут,
чтобы далеко не ходить.
- Идёт.
Они зашли в круглосуточный магазинчик напротив офиса и взяли по две
бутылки пива каждый, потом сели на скамейку напротив входа на станцию.
Конрад изящно вскрыл свою бутылку ключом, Боровский просто прислонил
свою крышкой к ребру скамейки и вдарил ладонью так, что железная
крышка слетела с хлопком, а пена полилась через край. Они отсалютовали
друг другу и отхлебнули.
- Может наберём его? – Конрад говорил обо мне.
- Забей, он ещё наверняка там копается. В любом случае, как выйдет, мы его
не пропустим, а там пусть сам решает.
- А я бы послушал его анекдоты, как в тот раз. И где он их только находит?
- Нам не понять. Ты же знаешь, как у русских заведено: на каждую ситуацию
есть подходящий анекдот.
- Но ведь весело же.
- А я ничего против и не имею – Боровский запрокинул голову и тремя
исполинскими глотками осушил бутылку, в которой оставалось ещё больше
половины, на несколько секунд задержал воздух, а потом рыгнул с такой
силой, что в соседних домах, казалось, задрожали стёкла.
- Быстро ты – удивился Конрад.
- Первая – для охлаждения, вторая – для расслабления.
- Ты каждый день так пьёшь, что ли?
- Только когда не дерусь.
- Судя по этому пузу, дерёшься ты не часто – ухмыльнулся Конрад.
- Много ты понимаешь. Это масса.
- Это чистый жир, а не масса. Ты в сумоисты записался, что ли?
- Да какое сумо…
- Обыкновенное.
- Другого и не бывает.
- Ну, тут бы я поспорил – задумчиво сказал Конрад.
- Просвети меня.
- Не, забей, долго рассказывать.
- Мы особо не торопимся.
- Ты уже одно пиво выпил так-то.
- Возьму ещё – махнул рукой Боровский – не люблю на сухую.
- Уговор на две был.
Боровский снова закатил глаза:
- Ну ты и зануда, Конрад…
Этого всего я не видел. Когда я зашёл за угол, я первым делом увидел
Боровского, который стоял боком ко мне, сжав кулаки в своей фирменной
боксёрской стойке.
***
Боровский с Конрадом уже собирались уходить, когда их приметил
бездомный. В районе Восточного вокзала их ошивалось полно – как и рядом
с любым вокзалом. Он подошёл к ним, жестом прося закурить.
- Не курим – ответил за двоих Боровский.
Бездомный, должно быть, был совсем плох в немецком, потому что затем
попросил жестом денег.
- Kein Kleingeld2 – снова развёл руками Боровский.
Бездомный состроил жалобную мину.
- Нет у нас ничего. Проваливай.
- Bitte3 – он открыл рот и указал на него пальцем.
Боровский покачал головой. Бездомный застыл на месте.
- Подожди – Конрад сжалился и полез рукой в задний карман.
Бездомный, уловив знакомый жест, необычайно резво придвинулся к
Конраду совсем вплотную и сунул ему грязную ладонь чуть ли не под нос.
- Сука – Боровский поднялся со скамейки – пошёл отсюда, кому сказано!
Бездомный разогнулся в полный рост, удивлённо повернувшись к
Боровскому, но не убирая протянутой руки. В следующий момент ему в
челюсть прилетел убойный удар Боровского с правой.
Попрошайка не ожидал удара и свалился на землю. Боровский от души
замахнулся ногой, словно пробивая штрафной, и со всей силы врезал ногой
по рёбрам. Послышался хруст. Бездомный вскрикнул и начал кататься по
земле с жутким воем. Боровский бил ногами по спине, по лицу, по коленям,
особо стараясь попасть в суставы – всюду, куда только приходился удар.
Лицо засияло улыбкой мясника, разделывающего тушу, на лбу выступил
пот. Лео уже думал пробить контрольный подошвой ботинка в лицо, но тут
в него вцепился Конрад, всеми силами пытаясь оттащить тушу Боровского
2 Мелочи нет (нем.)
3 Пожалуйста (нем.)
от скрючившегося на земле человека, который уже перестал кричать и
теперь только отползал на четвереньках, всхлипывая.
- Лео, всё! Пойдём! Хорош! Совсем уже?
Конрад не мог вытерпеть избиений беззащитных, и больше всего ему сейчас
в эту минуту хотелось придушить Лео Боровского, но он понимал, что
быстрее окажется на земле следующим, чем успеет сделать хоть что-то.
Бездомный судорожно отползал от парней, безуспешно пытаясь подняться
на ноги. Лицо было разбито, за ним по брусчатке тонкой красной линией
тянулась струйка крови, а Боровский всё порывался добить жертву, стараясь
обойти Конрада, но тот всякий раз вставал на пути.
- Всё! Хорош! Спокойно!
Конрад взмахом головы показал бездомному проваливать, и тот, злобно
оглядываясь на них, наконец поднялся на ноги и поковылял прочь.
- Совсем дурак?
Избиение наделало шуму, но на их счастье, вечерний час пик уже прошёл,
людей у станции почти не было, и их никто не заметил. Кроме меня. Я видел
всё из-за угла как на ладони, а они даже меня не заметили. Конрад что-то
высказывал Боровскому, а потом оба вошли на станцию.
Я вышел из-за угла. Избитый бездомный опёрся о стену дома метрах в
пятидесяти от меня. Я не знал, что делать. Я сам видел, как Боровский его
отделал. Какой-никакой, а человек, может быть, ему нужна помощь. Но всё
это не могло так просто остаться незамеченным. Если подумают на меня? С
него станется свалить избиение на меня, я-то ведь вот он, тут, никуда идти
не надо, а Боровского с Конрадом уже и след простыл. Я застыл в
нерешительности, и только когда увидел в одном из окон силуэт человека,
пристально наблюдающего за входом на станцию, скрылся в вестибюле,
стараясь не бежать.
***
- Ты на хрена это сделал, придурок?
Конрад преобразился. Его красивое, почти женственное лицо застыло
змеиной маской. Глаза сузились и негодующий взгляд сверлил Боровского.
Боровский обычно, когда понимал, что хватил лишнего, принимал вид
раскаивающегося ротвейлера, повесив голову, и глядел грустными и
полными чувства вины глазами на любого, кто подходил к нему заговорить.
Но сейчас он сидел, скрестив руки на груди, и смотрел куда-то в стену мимо
Конрада с таким выражением лица, будто ему одному принадлежала вся
правда этого мира.
- Могли бы просто послать его и уйти. Да чёрт с ним, я бы ему дал эти
несчастные 50 центов, чтобы только с тобой в такие ситуации не влипать.
- И дальше что? – Боровский смотрел исподлобья – будешь подносить
гроши каждому грязному вы****ку, который подойдёт к тебе с протянутой
рукой? Конрад, Конни, это не люди. Это падаль. Мусор.
- Ты не можешь знать, почему этот человек оказался на улице.
- А то я не знаю. Лень, бухло и отсутствие желания поднять свою задницу,
чтобы что-то со своей жизнью сделать. Чего тут гадать. Этот скот всё
нутром чует. Что ты думаешь, со мной такое часто бывает? Да ни разу. А
знаешь, почему? Потому что это говно меня боится, как огня и за километр
обходит. А ты у нас такой хлюпик, Конрад, что взглянуть страшно, вот и
липнут, как мухи!
Конрад предусмотрительно усадил их за самый дальний стол в углу, но
Боровский временами орал так, что на них недовольно поглядывали.
- То есть можно просто подойти и избить за это любого из этих, которые на
каждом углу Берлина милостыню просят? Ты так считаешь?
- Он сам подошёл. Я его не трогал.
- Нет уж, Лео, ты его охренеть как потрогал. Так потрогал, что хорошо, если
он теперь до утра хотя бы протянет.
- Брось. Пара лёгких ударов.
- Ты себя видел в зеркало? «Лёгких», ага.
- Да никто не узнает.
- А если?
- Что «если?» Ну да! Новость дня! Спешите видеть! Одним бомжом в
Берлине стало меньше! Такая сенсация будет, охренеть просто! – Боровский
поставил стеклянную кружку на стол с таким грохотом, что на них снова
оглянулись, а охранник у дверей бросил предупреждающий взгляд.
- Тише. Ты же понимаешь, что тогда это убийство?
- Какое убийство, дурила? Раз по челюсти, раз по рёбрам. Никто от этого не
умирает. Отхаркается и поползёт в свою дыру, да он уже давно там
наверняка. Нормально всё будет.
- Вот сам своё «нормально» и разруливай – Конрад одним глотком допил
уже потеплевшее пиво – только уже без меня, я домой.
- Не посидишь ещё со старым другом?
- Мы два месяца знакомы.
- И всё же?
- Только когда перестанешь руки распускать – Конрад встал из-за стола,
взял рюкзак и пошёл к выходу.
- Конни! – Боровский привстал из-за стола, перекрикивая музыку и шум
бара.
- Чего?
- Мы здесь все такая же падаль! Берлин пожирает всех! – Боровский провёл
большим пальцем себе по горлу, высунув язык и закатив глаза – не волнуйся
так! Все ещё подохнуть успеем!
- Больной ублюдок – пробормотал Конрад себе под нос.
Чёртов Лео. Всегда с ним так. Конечно, пришлось в итоге после всего
случившегося тащить этого дурака в «Дублин» и накачивать пивом, чтобы
он остыл хоть немного. Пьяный он ничуть не умнее, чем трезвый, но так
хоть не навредит никому больше. А домой уж доберётся и сам – не
настолько он пьян, как притворяется.
Конрад очень волновался, что их могут найти этим же вечером, и даже
поминутно проверял новостные сводки на предмет того, не нашли ли чьёнибудь тело этим вечером у Восточного вокзала. В новостях на этот счёт
была тишина и, выходя из бара, Конрад уже был вполне спокоен. Было ещё
сорок минут до полуночи, так что он рассчитывал добраться домой
побыстрее, качественно отмокнуть в душе и лечь спать. Завтра на работе
нужно быть бодрым. И ни слова ему про то, что случилось.
По пути на станцию Конрад отправил ещё одно сообщение:
«Ma ch;rie!
Ne plaisante jamais avec des imb;ciles, surtout des imb;ciles d;cisifs. Tout va
bien ; Berlin, mais je n’ai pas encore fini ma t;che. Je t'embrasse. Conrad»4
.
***
4 «Моя дорогая!
Никогда не связывайся с дураками, в особенности с дураками решительными. В Берлине
всё хорошо, но я пока со своими делами ещё не закончил. Целую. Конрад». (фр.)
Что я знаю о Боровском? Что я знаю о Боровском?
Любит распускать руки. Но избивать просящего было уже слишком.
Любит подглядывать за девушками. Но фотографировать сотрудницу в
откровенной позе было уже слишком.
В сущности, Боровский был нормальным парнем, только делал всё слишком
уж… с лихвой. Делал так, как не мог сделать я. Я не мог ни сохранить
понравившийся мне вид в памяти навсегда, ни дать отпор тому, кто мне уже
решительно надоел.
„S9 nach Flughafen Sch;nefeld. Zur;ckbleiben, bitte.“ 5 – раздавалось из
динамиков электрички на каждой остановке.
«Господи, да ну заткнись уже» - подумал я. Я не собираюсь в Шёнефельд.
Не сегодня. Я выйду раньше. Моя остановка – Штайгервальдплац.
Больше всего я боялся силуэта в окне. Человек, который видел меня – видел
ли он Конрада с Боровским? Знает ли он, что я никого не бил? А знает ли он,
что я смотрел, но ничего не сделал? Знает ли он, что они виновны, но Конрад
пытался остановиться, вмешался и у него даже получилось? Знает ли он, что
кому-то надо помочь? Знает ли он, что Конрад молодец, а я трус?
Он ведь опёрся о стену его дома, так? А я сбежал. И они сбежали. Но я не
хотел ведь, я ничего не хотел этого, зачем они с ним так, и почему я вообще
так волнуюсь, я там не был ведь… да. Не был. Я просто поворачивал из-за
угла. Если кто спросит – я не знаю. Ни Конрада, ни Боровского. А то, что
мы в одном офисе работаем – ну, это случайность. Первый день ведь.
Никого из них раньше не видел. Вместе мы не пили. Анекдоты я им не
рассказывал. Да и вообще. У меня память плохая на лица, знаете ли. Может
они были. А может, и не они. Ха-ха. Мне-то откуда знать…
„S9 nach Flughafen Sch;nefeld. Zur;ckbleiben, bitte.“
Замолчи, пожалуйста. Я сейчас на остановке выйду и спокойно дойду домой.
Только шторку задёрни и из окна на меня не смотри, хорошо? Хорошо? Да
и не били они никого вовсе. И за воротник меня не хватали. Ну вы что… это
игра. Да. Такая игра. А избиения… какое избиение? Я ничего не видел. Нет.
Лео Боровский он же как… нормальный парень. А Конрад так и вообще…
не было ничего. Отстаньте! Я не видел, не видел, не видел этого, Жанна, вы
же скажете, что не видел? Я отработал часы, отправил письма, закрыл двери,
погасил свет, вышел из офиса, а там… привокзальная площадь, огни
вечернего города, станция, «S9 nach Flughafen Sch;nefeld», да-да, вот ты
5 «S9 в аэропорт Шёнефельд. Пожалуйста, отойдите от дверей». (нем.)
самый, родимый, дорогой, везёшь меня на станцию Штайгервальдплац, а
потом я высплюсь, я очень хорошо высплюсь и пойду утром в офис, свежий
и выбритый, и очень чистый, потому что я хорошо спал, обнимая во сне
плюшевого мишку, которого мне в детстве подарила бабушка, и не думая о
том как…
“N;chste Station: Steigerwaldplatz. Ausstieg links“6
.
Всё, пора. У меня горели щёки, было душно. Едва поезд затормозил, я
выскочил на платформу и похлопал себя по щекам. Лучше. Пусть я тут как
на ладони для любого с желтоглазого, который только надумает посмотреть
на меня из-за шторки, но так лучше.
***
Лео Боровский ни о чём таком не думал и просто счастливо напивался.
Когда Конрад ушёл, он заказал себе у официантки (той, что погрудастее)
ещё два больших лагера, и теперь накачивался под завязку ледяным пивом
в довершение вечера. Он уже и думать забыл, что пару часов назад какой-то
случайно подвернувшийся бомжик отхватил от него по мордасам.
«А нечего было под руку лезть» - подумал Боровский – «хотя, стоило только
ради лица Конрада это шоу устроить. Бедняга чуть не уссался со страху».
«Не, они в принципе ребята нормальные, Конрад и этот парнишка русский,
всё время забываю, как его там. Анекдоты он вообще крутые отмачивает,
особенно когда не напрягается по ерунде. Нормальные ребята. Только чуть
какой шорох – и сразу на измену садятся. Ну да ничего. Каждому своё».
Боровский закончил с пивом, вышел в туалет, добротно умылся, взъерошил
коротко стриженые волосы, снова срыгнул в зеркало и пошёл
расплачиваться по счёту.
«Нормальное место. Неплохо Конрад посоветовал. Сюда бы втроём
завалиться. Хотя ещё можно девок позвать. Почему нет-то, в принципе».
Отсюда Боровскому до дома было недалеко, и он пошёл пешком.
«Ирландский паб. Хороший ирландский паб. Наверное, как в «Улиссе». Я
сам не читал, но Конрад говорил, что книга стоящая. Только от «Гиннеса»
тошнит уже. Эх. Слышал бы меня батя. Это, конечно, не то, что «Tyskie»7
глохтеть. Надо ему подогнать ящик-другой, как буду в Белостоке».
6 «Следующая станция – Штайгервальдплац. Выход слева». (нем.)
7 Популярная в Польше марка пива.
Лео Боровский медленно шёл домой, занимая собой половину тротуара.
Развратник и др(а/о)чун, а душа у него была добрая. Едва Лео исполнилось
12, как Польша вступила в Евросоюз. То был 2004 год, и семья Лео, недолго
думая, снялась с места и переехала сюда, в Берлин. Но момент был упущен,
и Лео, и так не блиставший успехами в учёбе, оказался в новой школе в
числе отстающих, пытаясь освоиться со всеми предметами ещё и на
немецком. Под конец школы он поднаторел в языке, но всё своё юношество
чувствовал себя страшно одиноким. Сейчас ему было двадцать шесть, он
нашёл себя настолько, насколько смог, а батя, которого он боготворил за
пробивной характер и принципиальный отказ пасовать перед трудностями,
не выдержал и вернулся в Польшу, сказав, что «ну, Лёня, как мог я тебя в
жизнь толкнул, ты дальше сам, а я на родину». Боровский не стал уважать
его меньше, чётко уяснив себе в тот день, что у каждого человека есть
предел выдержки, и если это предела ему достаёт, чтобы дать детям
достойный пропуск в жизнь – честь и хвала. И Лео бы последовал за своим
стариком назад, да только не для того всё это делалось. Мать его спуталась
с каким-то немцем несколько лет назад, а Лео ничего и слышать о ней с тех
пор не хотел. Только не после того, как батя рвал жилы за всю семью, чтобы
вывезти их на Запад.
Лео присел на скамейку. Он вышел на знакомый перекрёсток, откуда до
дома было минут десять пешком, но прямо сейчас ему хотелось немного
передохнуть на свежем воздухе под шелест ночного ветра в кустах.
Боровский для борьбы не подходил. Так ему сказал батя после же первого
же боя. Пухлый, плотно сбитый мальчишка был по итогам отправлен в бокс.
Он в буквальном смысле слова не мог найти общий язык со сверстниками,
но на ринге нашёл себя, выражаясь языком, которым владел лучше всего –
языком силы. Время и печальный опыт показали, что профессионального
бойца из Боровского не выйдет, но всё же Лео за годы тренировок стал
неплохим боксёром средней руки, а уж уложить кого-нибудь на асфальт в
уличной драке для него точно не было проблемой.
Он долго ещё сидел на скамейке, уставившись в ночное небо Берлина, на
котором не было ни одной звезды. Чёрт его знает, как там сейчас батя, но
надо съездить, целый год уж не виделись. Надо только у Жанны отпуск
выбить.
«Пора домой. И ни слова Конраду про фото» - он сжал в кармане телефон.
Лео уже видел перед собой огни родной улицы и окончательно
переключился на автопилот, подходя к дому.
Однажды, когда Лео потерял счёт разбитым челюстям, он открыл для себя
новую страсть: скорость. У Лео был небольшой, видавший виды мотоцикл,
на который он долго откладывал со своих зарплат у Жанны, и он очень хотел
бы прокатиться на нём сейчас, по ночному Берлину, но чувствовал, что был
настолько пьян, что едва смог бы удержаться в седле, не то, что выехать на
дорогу. По пути домой его сильно разморило и начало вести в сторону.
Он с трудом помнил, как поднялся в свою квартиру, разулся, выставил
будильник на 8 утра и упал на кровать.
«Конрад, зараза, накачал меня, как знал» - последнее, что пришло в голову
Лео, прежде чем он крепко уснул.
***
Торговый центр на Штайгервальдплац ещё был открыт. У меня было
достаточно еды дома, и я попросту ходил вдоль витрин, разглядывая товары.
Почему-то музыка в торговых центрах меня всегда успокаивала. Вокруг
ходили люди, и никто не смотрел на меня, и никто не знал о том, что я видел
сегодня, и от этого мне становилось легче.
Я взял сладкой ваты. Мне так нравилось это. В том смысле, что это торговый
центр, даже не парк, но здесь всегда можно было раздобыть сладкой ваты.
Мне накрутили на пластиковую палочку столько розового пуха, что
казалось, разом и не съесть. Торговый центр закрывался через пятнадцать
минут, так что я решил выйти, сесть на скамейку, съесть свою сладкую вату
и уже потом пойти домой.
«Дурачки, что же вы делаете. И ты, Лео, и ты, Конрад, да и ты уж заодно
тоже, чего там» - думал я, откусывая кусок ваты за куском.
Так бы, наверное, сказала Жанна, если бы видела. А Алина, которая сама
была всего чуть постарше нас, возразила бы, что ничего особенного не
происходит.
Кстати, об Алине. Я открыл фото, которое мне прислал Боровский. Дома
сохраню в особый архив. Архив находился на особой флеш-карте, которая в
секретном месте, о котором не прознать даже жёлтым глазам, смотрящим на
меня свысока.
Я тряхнул головой, выбрасывая жёлтые глаза из своих мыслей. Здесь было
хорошо. В Берлине, да по августовской жаре, только после заката хорошо и
бывает, когда со Шпрее доносится ветер. А ещё так, чтобы неоновые
вывески светили, слепили, словно погружая тебя в овердрайв. Овердрайв
прохладного ветра.
Я ел вату и приводил мысли в порядок. Завтра в девять утра я буду в офисе.
И ни слова Конраду с Боровским про то, что я видел. Жанна, как обычно,
придёт позже, а Алина, скорее всего, уже будет на месте. Дел завтра много,
так что не стоит думать о всяком.
Я доел вату и выбросил пластиковую палочку в урну.
***
Моя временная берлинская квартира мне нравилась. Нравилась
современностью своего интерьера, высокими потолками и даже неоновой
вывеской магазина напротив, ради которой штору приходилось держать
закрытой даже по ночам. Когда я затворил за собой дверь, мне стало ясно,
что теперь-то меня уж точно никто не достанет. Был, правда, то ли в этом,
то ли в соседнем доме какой-то чудаковатый дед, которого иногда
переклинивало, и он мог орать одно и то же днями напролёт, но всё это
волновало меня не слишком сильно.
И всё-таки просто так я уснуть не мог. Я принял душ и выпил чаю,
приглушил свет, разлёгся на кровати под одеялом, даже уже завёл
будильник. Но всё-таки. Я нуждался в том, чтобы выйти на связь со своим
«агентом».
- Агентша. Агентка. Агентесса. Как тебе больше нравится – поправила бы
она меня.
Я никогда не видел её лица, только фотографии. Мы никогда не встречались.
В наших отношениях это было самым лучшим. Хотя, какие уж тут
отношения. Она писала мне, когда ей было плохо. Я писал ей, когда мне
было хорошо. Особенно тогда, когда меня слишком настораживало, что всё
хорошо, потому что я в любой момент был готов к тому, что всё может
пойти плохо.
«Тогда я могу быть агентом твоей паранойи» - написала она однажды мне в
ответ.
«Агентом паранойи?»
«Если ты боишься, что всё пойдёт не так, то я заберу этот страх, и он никогда
не материализуется»
«А что с меня взамен?»
«Просто будь в сети. И рассказывай о том, что хорошего у тебя происходит».
И тогда я сегодня написал вот что:
«Моя дорогая!
Никогда не связывайся с дураками, особенно с дураками решительными. В
Берлине всё хорошо, но я со своей задачей ещё не закончил. Обнимаю».
«Ты что, влюбился?» - прилетел незамедлительный ответ.
«Просто в окружении дураков слишком уж сильно тянешься к умным».
«А разве рядом с тобой дураки?»
«А откуда тебе знать?»
«Я же твой агент»
«Ты агент моей паранойи»
«Это одно и то же»
«Агент паранойи? Как у Сатоси Кона?»
«Ты смотрел?» - я даже сквозь экран переписки ощутил охватившее её
оживление.
«Пока нет, но наслышан. Но «Паприка» мне очень понравилась».
«И как тебе осознание того, что Нолан бессовестно своровал его идеи в
«Начале»?
«Я бы так жёстко не заявлял, но сходство несомненное. А вообще, стало
полегче, я-то всего лишь названия ворую».
«Кто тебе такое сказал?»
«Слушай, я не могу об этом писать вот так прямо, но эти парни, которые со
мной работают, один из них точно больной».
«Лео, что ли?»
Я сел на кровати, сбросив одеяло.
«Ты откуда про Лео знаешь?»
«Ты же сам говорил».
Я быстро промотал в голове все наши переписки. Я точно не рассказывал ей
о коллегах и тем более не называл имён. Я вскочил и принялся писать на
ходу:
«Слушай, не знаю, как ты это могла это угадать – а иначе и быть не может –
но я тебе никогда об этом не говорил и не называл имён, не шути так,
пожалуйста».
«Прости, связь не ловит. Я в горах»
«В горах?»
«Пришло. Да не напрягайся так! Я вообще наугад имя сказала, даже
удивилась, что угадала, правда, что ли? Нормальные у тебя парни. Это ты
перегружаешься. Et personne ne va les comprendre»
«Что?»
«Я хотела сказать: и никто их не вычислит. Прости. Французская
раскладка»
«Ты знаешь французский?»
«Немного учила в школе :)»
«Ты правда наугад сказала про Лео?»
«Наугад, правда. Прости, я не хотела тебя так волновать! Агенту такое не к
лицу».
«Ладно уж, но ты такой снайпер. Я спать. Завтра рано в офис»
«Я тоже. Завтра раннее восхождение»
«Я бы пошёл с тобой в горы»
«Я согласна только на офис»
А потом она вышла из сети, и я подошёл к окну. Неоновая вывеска бурила
глаза фиолетовым светом. Я осторожно отодвинул край занавески, и из окна
магазина напротив на меня никто не смотрел; ни единой пары жёлтых глаз.
Телефон на столе снова вздрогнул, и эта вибрация, усиливаемая деревянной
крышкой, всегда бросала меня в дрожь, особенно по ночам – поэтому я и
старался не оставлять там телефон.
«Всё-таки посмотри «Агента паранойи». Хотя «Идеальная грусть» мне
больше по душе. А ещё «Актриса тысячелетия»!» - пришло от неё
сообщение вдогонку.
«Спасибо за совет. И спокойной ночи».
«Спокойной :)»
***
- Ты убил его? Ты? – мне светили фонариком в лицо, а руки были связаны
за спинкой стула в лучших традициях кинематографа.
- А я-то думал, что это будет тот громила – разочарованно протянул
комиссар – он вон какой здоровый был – он показал рукой на две головы
выше своего роста – а ты возьми, да и обставь их.
- Да я не…
- Ну-ну.
Дверь в допросную раскрылась с грохотом, и луч фонарика с порога
выхватил второго комиссара, который недовольно заслонил глаза руками.
- Где вы его взяли? – спросил первый, указывая на меня.
- «Стад де Франс», южная трибуна. Прикинулся рабочим и поднялся на
строительном лифте аж до самых верхних рядов.
- Вот прохвост – восхитился первый комиссар – и что, футбол хоть
посмотрел?
- Франция – Казахстан – ответил я.
- И как?
- 2:2
- Проклятье! – комиссар хлопнул по столу – мы-то тебя отпускать и не
думали, но раз такое дело…
Грянул выстрел, на груди комиссара расцвела кровавая роза, и он не
договорил.
- Жюле! – вскрикнул второй, схватившись за пистолет на поясе.
- А хер тебе! – раздался безумный хохот и ещё один выстрел за ним.
Я почувствовал, как мои руки освобождают от верёвок, и мне снова светят
фонариком в лицо. Затем зажёгся свет, и я зажмурил глаза.
- Пойдём, сынок. Ты хорошо поработал.
Когда зрение сфокусировалось, я увидел, что передо мной стоит уже
немолодой мужчина с дымящимся пистолетом в руке. Комиссар, которого
назвали Жюле, лежал без движения на полу, а другой, безымянный, лежал в
углу комнаты, держась за живот, из которого толчками выливалась кровь.
- Идём – сказал мужчина и потянул меня за руку на выход из допросной.
- Вы убили их…
- Сынок, я на своём веку столько французов перебил, что ты сосчитать не
сможешь. Про Арденны слышал?
- Вы что… из тех?
- Тогда из тех, а сейчас не из этих. Зла натворил много, ну да моё дело
короткое, тебя отсюда вытащу и в могилу прямиком.
- Зачем же так…
- Слушай! – человек припёр меня к стене и замолчал. Я слышал, как над
нами надрываются полицейские сирены – мне скоро помирать. Но тебя я
отсюда вытащу, а ты потом будешь рассказывать, как тебя спас старый дед
Шварцберг.
- Шварцберг?
- Да. Моя фамилия – Шварцберг. Запомни хорошенько – я ощутил тупую
боль в затылке и утонул в грохоте.
Передо мной всё расплылось, и в следующий момент я понял, что сижу на
переднем сиденье машины. За рулём был Шварцберг, и он сосредоточенно
смотрел на дорогу.
- Очнулся? – он коротко бросил на меня взгляд.
- А я вырубался?
- Я тебя на себе тащил, сынок.
- Но для чего?
- Потому что ты славный парень.
- За нами что, гонятся?
- Им не догнать.
- Почему?
- За этим мостом – Кель. Нам бы только переехать через Рейн.
Сирены приближались, Шварцберг поглядывал в зеркала заднего вида,
маневрируя по узким улочкам и стараясь сбить погоню с хвоста насколько
только возможно.
- Если Кель за мостом, то мы что, в Страсбурге? – я выглянул в окно,
вспомнив, как однажды проезжал через Кель на поезде.
- А ты умный парень. Географию сдавал?
- Ну так… в школе на «отлично» учил.
- Ещё и не то выучишь! – Шварцберг орал мне уже в самое ухо – мы уже
почти на Рейне, а дальше сам!
- А куда я сам? – беспомощно спросил я, стараясь избавиться от звона в ушах
и боли в затылке.
Нас настигла сирена, полицейская машина на таран со стороны Шварцберга,
а потом я почувствовал сильный удар в бок. Никто и не думал
пристёгиваться в пылу погони, так что меня вытряхнуло из машины вместе
с осколками стекла и какими-то пластиковыми ошмётками.
- А Конраду скажи, что он молодец! – проорал напоследок Шварцберг.
Я летел с моста в Рейн. Угнанная Шварцбергом машина вспыхнула спичкой,
вода была твёрдой как асфальт, а потом я увидел перед собой потолок.
***
Восточный вокзал, утро нового дня, свистки станционных смотрителей.
Берлин как пятиминутная остановка, над короткостью которой смеются
проводники, давая машинисту отмашки закрывать двери. Громадина под
железной крышей, глотающая и выплёвывающая экспрессы. Десяток путей
и платформ, подъезды, подходы, лестницы, эскалаторы, прилегающие
площади и переулки.
Конрад обходил их не спеша, держа в руке бумажный стакан с дымящимся
кофе. Он и сам не понимал уже, действительно ли он наслаждается
утренним солнцем или просто притворяется. Сегодня он приехал пораньше,
чтобы обойти окрестности и проверить всё наверняка.
Чем больше он осматривался, тем яснее ему становилось, что волноваться
не о чем. Вчерашнее всё больше виделось ему лёгкой потасовкой, а не
покушением на убийство, от которого он, Конрад, едва удержал Боровского.
«Да какое убийство» - всплыли в его голове слова Боровского.
Никакого. Конрад прошёлся по всем переулкам. Утренний ветер
перекатывал бумажные пакеты и пластиковые стаканы по брусчатке,
которая устилала привокзальную площадь. Уборщики в эту рань ещё не
вышли, а солнце только пробивалось через зябкий воздух. Он подходил ко
входу в офис, когда его остановил местный житель – добропорядочный
немецкий дедушка в круглых очках и с тростью, собиравшийся на
утреннюю прогулку:
- Извините?
- Да – Конрад вытащил наушники.
- Вы тут живёте?
- Работаю.
- Здесь?
- Именно здесь.
- Простите, я честно скажу, ищу свидетелей. Вы поздно вчера ушли?
- Часов в восемь. А в чём дело?
- Я сам дома был, выглянул на шум. Было нападение.
- Какое нападение?
- Да часов в девять. Я соседей спросил уже, никто не видел. У входа на
станцию. Парень сидел на скамейке, к нему двое подошли.
«Нет, это должно быть не наш случай» - подумал Конрад.
- Они спорили какое-то время, я лиц не видел, но его ткнули ножом и
скрылись. Я сначала подумал, мол, местные алкаши чего не поделили, но он
явно не из них. Видок-то у него хороший был, просто не в том месте
оказался.
- И?
- Увезли на скорой. Я сам вызвал, потом и полицию тоже. Рассказал, что к
чему, но лиц не видел, а никого пока не нашли. Может вы?
- Нет, я в восемь уже ушёл.
- Жаль. Вы простите за беспокойство. Здесь такое всё-таки бывает.
- И часто?
- Раза два в месяц уж точно. Но чтобы так, с ножами…
- Хорошо.
- Что «хорошо»?
- Что живой – ответил Конрад.
«Хорошо, что с ножом, так что это точно не наш товарищ» - подумал Конрад.
- Вы знаете, тут бывает, пьянь всякая дерётся под окнами, я привык уже
внимания не обращать, но это такой случай, такой случай… - он покачал
головой – порядочных людей на улице режут. Ладно бы, отбросы эти друг
друга вырезали, дышалось бы легче, а тут вот как…
«Боровскому бы это понравилось» - подумал Конрад.
- Вы простите ещё раз.
- Да ничего. Ничем помочь не могу, к сожалению. Но вы сказали, что
полиция в курсе?
- Должны быть.
Конрад возликовал. Нехорошо, конечно, что кого-то порезали, но тогда их
потасовка на кулаках и вовсе меркнет на фоне этой поножовщины. А это
значит, что ничего особенного с ними вчера не случилось, даже если сам
дотошный комиссар Жюле ворвётся в их офис и начнёт раздаривать дамам
срезанные им со своей клумбы розы.
***
Алина входила к Жанне по-простому, по-свойски, потому что их связывали
долгие годы. Меня ей тоже отдали по-простому. Разбившись тысячей
испуганных осколков о гладь Рейна, я видел сны, залитые сценическими
светильниками и понимал, что освещение нужно переставить, а Алину
нужно переодеть, а раз я не был её гримёршей, то пусть уж она справится с
этим как-нибудь сама, но только без ненужных навязчивых акцентов на то,
что мне было бы неплохо и выйти. Ах, эта стеснительность! Перед родными
раздеться – милое дело для меня лично, но я всё понимаю, и приличия, и
женскую застенчивость. Этика и протокол. Не буду больше задерживать.
А потом я проснулся, я проснулся и всё было так, словно до этой секунды я
и всё вокруг меня было отголосками мира старого, дряхлого как бумажные
клочки с бессмысленными военными планами старика Шварцберга, а сам я
пришёл из нового мира (да, снова по Дворжаку, но такой уж он был
композитор, что не отпускает преданную аудиторию без подарков в голове),
где таким заметкам значения не придают. Я со всеми в офисе этим утром
поздоровался, я искал глазами Конрада, чтобы сказать ему, что он
«молодец», но неизменно натыкался на белобрысый профиль Боровского,
куда бы ни глядел.
- Долго ещё вчера тут сидел? – спросил он, не отрываясь от экрана
компьютера.
- Да минут сорок точно – я судорожно прикидывал время, которое было бы
достаточным, чтобы дать мне алиби – а у тебя как вечер прошёл? – я
перешёл в атаку.
- Выпили с Конрадом по два и разошлись. Жаль, ты не подошёл.
- Надо было доделывать – я развёл руками – а Конрад ещё не пришёл? –
«молодец» не выходил у меня из головы.
- В туалете.
- Понято.
Я разложил свои вещи и принялся отвечать на утреннюю почту.
«Конрад, а ты красавчик!» - слишком по-гейски.
«Конрад, молодец!» - ещё более странно.
«Конрад, привет» — вот так нормально.
- У тебя тире длинное – указал мне Конрад, глядя на мой текст.
- Да это «Word» постоянно синим подчёркивает, мне надоело, вот я и
поменял.
- А-а – Конрад закинул волосы назад – слушай. Есть переговорить.
- По поводу?
- Может, за кофе? – он неуверенно оглянулся по сторонам.
- Давай через час.
Вот так оно всё и произошло - только я засел за утренние дела, а тут
вырвался Конрад из туалета. Я ему не успел сказать даже, что он «молодец»,
а он сразу полез смотреть мои тексты. Я жутко не люблю, когда кто-то стоит
у меня за спиной, пока я за компьютером, поэтому тщательно вычищаю с
рабочего стола всё, что может показаться конфиденциальным, а уж особый
архив – тем более. Ничего ты обо мне не узнаешь, Конрад. Тем не менее, на
кофе мы договорились, а я намеренно поставил оттяжку на один час, чтобы
подумать хорошенько, о чём бы он мог со мной заговорить.
Вчерашняя ситуация? Если спросит, то я сильно удивлюсь. Я сидел в офисе
до половины десятого, а когда вышел, там уже никого не было. Меня уже
даже фотосессия с Боровским не так волновала, хотя если бы спросила
лично Алина, я бы ещё, пожалуй, и струхнул.
***
Иногда ковбои становятся друг напротив друга с дымящимся пистолетами.
Мы стояли друг напротив друга с дымящимся кофе. Берлинское солнце
палило крышу Восточного вокзала докрасна, а нас, стоявших в её тени -
только до лёгкого пота. Случайные прохожие спешили к своим поездам, и
лишь немногие бросали короткий взгляд на двух парней, застывших в
десяти шагах друг от друга со стаканами кофе.
- Ты что, на дуэль пришёл? – засмеялся Конрад.
- Я вообще миролюбивый – ответил я, картинно убирая стаканчик за спину.
- Тогда и я свой уберу – Конрад залпом выпил дымящийся кофе, сплюнул в
урну и отправил стаканчик следом туда же.
- Я так не смогу – качнул я головой.
- Ну, не всем быть горячими парнями на этом свете.
- Будем считать, что дуэль я проиграл?
- Слушай, оставим. Ты знаешь, как выбить…
Как выбить дух из бездомного? – за этим к Боровскому.
Как выбить дурь из дружка, который слишком уж зарвался? – за этим к тебе,
Конрад, ты тут мастак.
-…как выбить билеты во Францию подешевле? – спросил он.
- Во Францию? – глухо отозвался я.
- Во Францию – Конрад облизнул пересохшие губы – мне давно уже туда
пора.
- Берёшь и ищешь билеты на TGV8 подешевле – меня зачем спрашиваешь?
- Да я всё тут думал – с пересадкой в Страсбурге нормально? Это же куча
денег – из Берлина в Страсбург доехать, а вот из Страсбурга до Марселя уже
вроде и ничего.
- А если не через Страсбург?
- Тогда я не знаю. Так вообще поезда ходят?
- Тебе когда надо?
Конрад назвал число.
- Ты потом что ли бросаешь? У тебя тут практика?
- У меня тут практика. И потом я бросаю – ответил Конрад.
- Заранее бы билет взял, если знал.
- Я вообще ничего не знал.
- Что не знал?
- Что поеду сюда вместо Страсбурга.
8 Train ; Grande Vitesse – французская сеть высокоскоростных поездов.
- Господи – я протёр глаза и опустился на скамейку – какой ты сложный,
Конрад. Ты хотел в Страсбург?
- Да.
- Ну а тут как оказался?
- Дед посоветовал. Точнее, как сказать, посоветовал…
***
- Здравствуй, Жанна! – любезно прокричал в трубку Шварцберг – как
жизнь? Как работа? Хорошо! Я? Да в порядке, какое наше дело, спасибо!
Слушай, я по какому вопросу к тебе: мальчика можно к тебе отправить?
Какого мальчика? Конни звать, Конрад, внучок мой, ты же со школы его
ещё помнишь, точно? Нет, ненадолго, на практику для университета. Да нет,
он что-то нашёл вроде, но такая дрянь, ты знаешь, я посмотрел, какая-то
контора захудалая в Страсбурге… Да-да, у французов! Ну, а я о чём?!
Конечно, и я ему про то же, мол, на кой чёрт оно тебе сдалось, езжай лучше
в Берлин, столицу посмотришь, знакомства поимеешь. Когда? Да с июля по
сентябрь самое оно, он говорил, ему в октябре на занятия. Тебя устроит?
Рабочая сила нужна, говоришь? Ой, ну всё, отлично тогда! Спасибо тебе
большое, Жанна, выручила! Приеду, как смогу, так сразу, ну да тебя в Кель
не приглашаю, смотреть у нас особо не на что… Всё, давай, спасибо,
обнимаю!
***
- Вот так оно всё примерно и было – усмехнулся в сторону Конрад.
- Сказал, что место хорошее?
- И что смогу найти того, кто… портит обстановку.
- И как, нашёл?
- Да! – просиял Конрад и сел на скамейку рядом – дед велел не иметь дел с
французами, когда приеду, но что с него взять, его и так покорёжило на
войне неслабо.
- И кто же у нас портит обстановку?
Жар топил воздух вокруг нас, делая его струящимся и податливым. Мимо
проехала мусороуборочная машина, а следом прошёл понурый продавец
газет. Газеты на тележке выцвели от солнца: было видно, что никто их не
покупал. Продавец припарковал тележку в тени дерева, встал рядом и
закурил.
- Предполагаю, что никто. Я никого и не вычислил.
- Но кого-то нашёл?
- Только людей, которые любят своё дело. Никаких вредителей.
- На нет и суда нет.
- Я просто не хотел валять дурака.
- Ты очень хорошо со всем справлялся и изрядно помог.
- Жанна, ты?
- Нет, это моё мнение как коллеги.
- Ладно – Конрад улыбнулся – неделя в любом случае кончается, а с ней
ухожу и я. Самые дешёвые билеты на TGV, говоришь?
Я кивнул.
- Идёшь?
- Допью и поднимусь – у меня в руке всё ещё был стакан кофе.
Конрад махнул рукой, встал со скамейки и пошёл ко входу.
- Эй! – крикнул я вслед.
Он обернулся.
- Ты молодец! – я покраснел, говоря это.
- Меня только дед так и называл – улыбнулся Конрад – будешь вторым!
Он послал мне воздушный поцелуй, а я с улыбкой показал ему средний
палец.
Я подождал, пока Конрад исчезнет за дверью, допил кофе и поднялся
следом.
***
Алина всё ещё входила к Жанне по-простому. Вот и сейчас она небрежно
хлопнула стеклянной дверью и оторвала Жанну от дел:
- Слушай, я возьму его с собой в понедельник? – она кивнула на меня, я
сидел за стеклянной дверью, смотря на формуляр оформления визы в
Россию, понятия не имея, о чём они говорят.
- На всю неделю? – спросила Жанна.
- Он слишком хорош, а мне такие нужны. У нас же есть, кому поработать в
офисе?
- Конрад в пятницу уходит – возразила Жанна – Лео здесь точно
понадобится подмога.
- Может кого из временных подтянем?
- Алин, займись тогда сама. Номера у тебя есть. Если найдёшь на пять дней
человека из наших неполных, чтобы ходил сюда эти дни, то пойдёт, бери с
собой. Иначе у нас тут рук не хватит.
- Нет проблем – и она расцвела, словно акация, испуская из себя медовый
запах.
Она закрыла стеклянную дверь и прошагала ко мне.
- Слушай, ты сегодня занят?
- Да не особо – отшатнулся я от своих переписок и формуляров.
- У меня интернет дома с концами разбарахлился. Придёшь починить? Там
нужно с управляющей компанией созваниваться, быть у роутера, смотреть
настройки и по-немецки говорить, а мне тяжко пока… Ты же поможешь?
Поможешь? – она обняла меня за плечи, заполняя всё вокруг запахом мёда.
- А можно и мне настройки подналадить? – отозвался Боровский со своего
места – я в этом шарю!
- В следующий раз позову тебя, Лео! – подмигнула ему Алина.
- Опять не везёт! – Боровский картинно всплеснул руками.
Конрад услышал всё, но ничего не сказал. От него ушло только одно
сообщение:
«Ma ch;rie!
Je pense que ma mission est termin;e. Notre petite abeille lui montrera les d;lices
des ruchers allemands. Nous serons bient;t ensemble et ils seront fiers de moi. Je
t'embrasse. Conrad»9
.
Мой ответ на просьбу Алины был и без того очевиден. А кто из нас не слаб?
***
9 «Моя дорогая!
Кажется, моя миссия завершена. Наша маленькая пчёлка скоро познает прелести
немецких пасек. Скоро мы будем вместе, и все они будут мной гордиться. Целую.
Конрад». (фр.)
- Свезло тебе, а? – подколол меня Боровский, когда мы с ним снова вышли
на балкон.
- Я иду чинить интернет – повторил я заветные слова как мантру, не глядя
него.
- О да – Боровский потянулся так, что я услышал хруст – «починить
интернет», «установить Windows», ага, в школе расскажешь, а я такого
наслушался сполна уже.
- Ничего не будет.
- А ты не зарекайся! Давай, удачи там с «починкой»! – он хохотнул,
изобразил руками жест, который мог означать что угодно, кроме «починки
интернета», молодецки хлопнул меня по плечу в своей привычной манере и
вышел с балкона.
День прошёл слишком уж гладко. Пришли все, свежие и отдохнувшие,
особенно Конрад – слишком свежий и слишком отдохнувший.
***
Алина и в самом деле отдала мне ключи, и сейчас я ехал по незнакомому
мне адресу, сжимая в кармане ключи от незнакомой мне квартиры. Я
чувствовал себя вором, хотя всё было по согласию. Я выйду на указанной
мне остановке трамвая, пройду пару кварталов под липами, от которых в
августе так сладко, что голова кружится, словно тебя в первый раз обняли и
каждая клетка внутри торжествует от возбуждения. Пройду мимо магазинов
с неоновыми вывесками (я говорю о них постоянно, но не я нарёк Берлин
городом вопящего неона), мимо детей на велосипедах, зайду во двор,
поклонюсь качелям в виде жёлтого жирафа и зелёного слоника – последним
символам своего детства, а потом открою выданным мне ключом парадную
дверь.
«Et o; est-il?»
«; l'int;rieur?»
«C'est ;a?»
«Non»10
Здесь я никогда ещё не был, а потому вся желтоглазая рать сейчас
понапрасну силилась меня найти, обрывая провода друг друга в тщетных
попытках вычислить моё местоположение. Я оглядывался в трамвае,
оглядывался, выходя из трамвая, заходя во двор, открывая дверь на
10 «И где он?» - «Внутри?» - «Точно?» - «Нет» (фр.)
лестницу и даже на каждом лестничном пролёте, но чёрта с два кому из них
было меня найти! Я их обставил, оставил желтоглазых с носом, и это было
то самое чувство, что пьянило без вина.
Пятый этаж, комната на самом верху, под чердаком. У Алины было очень
даже чисто. На полках справа аккуратно разложены лекарства. На столе в
беспорядке раскиданы чеки и сигаретные пачки. Кровати не было, дивана
тоже вместо них - матрас в углу, что мне нравилось больше всего. Постель
не заправлена, подушка примята, одеяло смято комком на матрасе. На одной
стене – плакат прошлогоднего кинофестиваля, которое наше агентство
устроило ещё до моего прихода, на другой - дверь как на балкон, но вместо
балкона – огороженная решёткой пропасть шириной на одного. В ванной –
полки, оккупированные мицеллярной водой и кремами, назначение которых
мне никогда не запомнить. Свет был глухим и багровым от тяжёлых
занавесок. Во вкусе Алине было не отказать.
***
Конрад тупо смотрел на тяжёлые багровые занавески в кабинете. Дед был
не в духе. Конрад сидел на скрипучем деревянном стуле как есть – в
костюме и бабочке, утирая белоснежным платком пот со лба.
- Как я и думал! – заорал дед, хлопнув дверью – ну? – он склонился перед
лицом Конрада, жарко дыша ему в лицо.
- Что, дедушка?
- Выпустился? Из школы-то выпустился?
- Только что выпускной был. Ты не пришёл – ответил Конрад, глядя в пол.
- И правильно сделал – Шварцберг прошёл за стол и щедро плеснул себе из
бутылки, стоявшей на столе – мне Жанна всё уже рассказала.
- Что рассказала? – глухо спросил Конрад.
- Что ты танцевал с этой ****ью! – взревел дед, с грохотом ставя уже
осушенный стакан на стол.
От камина и глухо задёрнутых занавесок становилось жарко. В глазах деда
плясали дьявольские огоньки. Он подходил ближе.
- Мне же Жанна не соврала? – он перекошено улыбнулся. От деда разило
дорогими духами и таким же дорогим алкоголем.
- Нет…
- Вспышка слева! – щеку Конрада обожгло пощёчиной.
Брызнули слёзы.
- Нравятся тебе француженки?
- Мне… - всхлип.
- Вспышка справа! – Конрад не подставлял щёку, но удар и без того
пришёлся точно в неё.
- Дедушка!
- Защищайся! – заорал дед.
Конрад не мог поднять руку на деда.
- Слева! Справа! Слева! Справа!
Ладони превратились в кулаки.
- Хватит! – мать ворвалась в кабинет и вцепилась в Шварцберга мёртвой
хваткой.
- Отставить! – Шварцберг принялся отрывать вцепившиеся в него руки – это
воспитательный процесс!
Конрад утирал слёзы, щёки горели огнём.
- Пап, успокойся!
- Сама успокойся! – Шварцберг отпихнул её от себя – себе такого не
говорила, прежде чем ноги перед французами раздвигать? А то вот что
получается – Шварцберг ткнул пальцем в Конрада.
- Ты же его убьёшь!
- Да какое убийство?! Я в нём воспитаю истинного немца!
- Не надо!
- Вон! – Шварцберг отпихнул её от себя.
Конрад бросился к выходу. Брошенный дедом стакан лопнул о стену,
Конрада обдало жидкостью и битым стеклом.
- Приказа отступать не было! – Шварцберг подлетел к Конраду – слева!
Справа! Справа! Радуйся, что не в Арденнах, я с тобой тут всё нянчился, а
давно пора было шкуру спустить! Слева! Ставь блок! Ставь защиту, или
здесь же и сдохнешь, сучонок!
Потом прошла вспышка снизу, дед пробил Конраду под подбородок, и тот
мешком свалился на пол, ничего больше не чувствуя. В одном углу
заливалась слезами мать, в другой сплюнул с презрением Шварцберг.
Выходя из кабинета, он хлопнул дверью, и угли в камине разгорелись с
новой силой.
***
Интернет был налажен быстро. Мне всего-то и хватило, что пару раз
позвонить, продиктовать данные договора, уладить ещё пару
формальностей, которые мне подсказала Алина по телефону, и связь
появилась.
Она пришла довольная и раскрасневшаяся, с двумя бутылками вина
наперевес.
- Починил? Спасибо! – она обняла меня снова.
И откуда только этот медовый запах.
- С меня ужин – весело сказала она – подождёшь?
- Подожду.
Она собрала свои длинные волосы в хвост и принялась готовить на двоих.
Кухня была совсем крошечной, а мне там было делать нечего, так что я сел
в плетёное кресло возле стола, загруженного чеками из магазинов и
сигаретными пачками, и закурил, выдыхая дым в окно.
- Так что там было с интернетом? – перекричала она шум шипящей
сковороды.
- Актуализация платёжных данных, только и всего.
- Ясно. Принесёшь рюкзак?
Я подал ей из прихожей рюкзак, он был аккуратным и в тоже время
небрежным в деталях, как и она сама. Видно было, что рюкзак не ставили
на землю попусту, не бросали на пол в трамвае, а молния всё же держалась
на честном слове, да и лямки были сильно протёрты.
- Анчоусы ешь? – она достала банку.
- Всё съедобное ем – я сглотнул слюну.
Она вскрыла банку, маленькие рыбки зашипели на промасленной сковороде,
макароны бурлили в кипящей воде, а я выдыхал. Она прошла мимо, на
секунду села, включила ноутбук и поставила музыку.
- И правда, работает. Ты всё-таки гений.
Она обнимала только сзади, чтобы у меня не было и шанса предпринять чтото большее. И меня это устраивало даже больше, чем она могла себе
представить
Алина налила нам по вину. Маленькие рыбки на сковороде дали дым, а
берлинский закат не мог дать и сотой доли искренности, которую я привык
делить с людьми, глядя вместе на заходящее солнце. Вся эта сцена
показалась мне ужасно наигранной и искусственной. Она всегда была
благосклонна, порой даже ласкова, но, чтобы так? И почему именно сейчас?
Мне захотелось уйти, но я уже согласился на ужин.
- Приятного – сказал я.
- И тебе.
Мы поели там же, на столе, с которого Алина сгребла чеки и пачки прочь.
Рыбки были солёными, а макароны – пресными, так что в сумме они
отлично дополняли друг друга. Я был голоден и съел тарелку дочиста.
- Ещё? – предложила она.
- Спасибо, но я пойду, пожалуй.
- Не посидишь ещё со старой подругой? – она состроила грустное личико.
- Мы две недели знакомы.
- И всё же?
И тогда я глубоко в душе сплюнул себе под ноги, проклиная свои принципы
и посылая всех желтоглазых к чёртовой матери.
- Только когда скажешь, что тебе от меня нужно – выпалил я.
- Пойдём со мной на выставку! – просияла она.
И это меня огорошило.
- Когда?
- Через полтора часа.
- Сегодня?
- Да. Как раз доедим, выпьем по вину и можем пойти. Как тебе?
- А что за выставка?
- Расскажу по дороге.
- А примерно? Вдруг мне неинтересно.
- Современная литература – сдалась Алина.
- Это звучит неплохо – я отпил вина.
- Так мы пойдём?
- Ну, слушай…
- Что?
- Это не так просто.
- Почему?
- Я завёл у себя дома пингвина – и это было правдой, в которую поверил бы
каждый, кто уже верит в коварные замыслы желтоглазых.
- Что?!
- Самого настоящего – кивнул я – он сейчас, может быть, преданно машет
плавниками и ждёт, когда я вернусь, чтобы кормить рыбкой.
- Серьёзно, что ли?
- Абсолютно. Пингвин очень расстроится, если я не появлюсь вовремя.
- Но он же не умрёт с голоду? – Алина глядела на меня с наигранным
страхом, слишком быстро включившись в игру.
- У пингвина есть немного рыбы. И полная ванная холодной воды со льдом
– я пошёл на попятный.
- Значит, решено? Пойдём на выставку?
- Только нужно извиниться перед пингвином, что буду поздно.
- Я всё смогу объяснить.
Алина знала, куда нужно давить и где касаться, чтобы меня уже не
волновала ничья кормёжка. Наверное, каждый порядочный отец даёт
своему сыну совет на такую ситуацию. Мне был дан совет «не прыгай без
парашюта». И приземлился я на отлично.
***
Выпускной бал Конрада в городской гимназии Келя прошёл замечательно.
Мама не могла отвести от него глаз со слезами счастья, а сам он набрался
смелости и пригласил на танец подругу, с которой они позже уедут в
Страсбург, и всё будет отлично, и этот старый хер, назвавшийся его дедом,
ни о чём не узнает, а потом они заживут счастливой жизнью вдали от
тяжёлый багровых занавесок, жаркого огня камина и удушливого
дедовского перегара.
Выпускной бал Лео Боровского в реальной школе Берлина прошёл без
изысков. На костюм денег не было, мать укатила в свадебное путешествие
со свежеиспечённым мужем, а старик изрядно закинулся водкой в самом
начале вечера, не в силах вынести гордость за то, что «сынок стал совсем
взрослым». Лео никого не винил и ни на что не обижался, а просто отвёл
старика домой, уложил его спать, а потом вернулся к друзьям выпить по
пиву в честь окончания учёбы.
***
- Нам пора идти – Алина оторвалась от меня.
- А точно?
Она перевернулась на другую сторону матраса, включила маленькую лампу,
достала откуда-то пластиковый пакетик и отщипнула самую малость.
Прошла к столу, достала из пачки сигарету, распотрошила её, высыпала
половину в папиросную бумажку, приготовленную заранее, смешала
наполовину с содержимым пакетика, облизнула бумагу, скатала самокрутку,
подкурила и протянула мне:
- На.
- «Сделай пару тяг, стены полетят»? – процитировал я – прости, не моё.
- Как хочешь – она снова затянулась.
- Предпочитаю табак.
Мы склонились плечом к плечу над открытым окном в берлинскую
пропасть, выдыхая дым сквозь прутья решётки. Если этому городу
предначертано сожрать всех, то почему в нём столько людей до сих пор
живут счастливыми, словно библейский Иов до того, как на него
обрушились испытания Господни?
***
И Берлин окрасился в чёрный. Когда я вглядывался в пасть города слишком
долго, я начинал ощущать, как на меня в ответ глядят прищуренные жёлтые
глаза. Я переводил взгляд на Алину, а она смотрела на дом напротив пустым
взглядом.
- Мы успеем ещё? – я не знал, сколько времени мы так простояли.
- Подожди – она отпрянула от решётки и пошла к шкафу с одеждой – сейчас
пописаю, переоденусь и пойдём.
Она взяла одежду с собой и скрылась в ванной.
У меня с собой был рюкзак с ноутбуком и прочими нужными для работы
вещами – всё случилось спонтанно и поехал сюда прямо из офиса. И хотя
между нами всё уже случилось, я колебался, стоит ли мне брать его с собой
сейчас.
- Готов? – она появилась на пороге через несколько минут.
Я кивнул, закинул рюкзак на плечи и обулся. Она ничего мне не сказала.
***
- Далеко? – спросил я, когда мы вышли во двор.
- Минут пятнадцать.
Теперь, при взгляде снизу, Берлин был выкрашен фонарным светом в
жёлтый.
Выставка размещалась в культурном центре района Шпандау. Я увидел его
издалека: здание в пять этажей из стекла и бетона манило огнями, и мы
механически шагали туда, словно летящие на свет ночные мотыльки, ничего
не говоря друг другу. Алину начало вести по сторонам, и она поминутно
врезалась своим плечом в моё.
- Современная литература, а кого именно выставляют?
Она назвала фамилию автора.
- Никогда не слышал – удивился я.
- Ты что, вообще книг не читаешь? – в её глазах виднелся укор,
пробивавшийся сквозь пелену кайфа – это мой любимый российский
писатель, и он сейчас в Берлине, лично презентует свой новый роман.
- И как называется?
- «Через перевал».
- Глубокомысленно – протянул я – а о чём?
- Там и узнаешь. Будут ещё отрывки зачитывать.
- А если я спойлер поймаю?
- Тогда придётся тебя отвлечь.
- Как?
- Нет, не так, не надейся даже больше.
- Да я изначально не претендовал ни на что.
Мы остановились в пятне фонарного света, почти дойдя уже до парковки у
входа в центр. Она сейчас была слишком красивой, чтобы спорить, но я всё
же собрался с силами.
- А это плохо! – она внезапно взяла меня за руку – надо претендовать! Ты
всё хорошо делаешь, всё как надо, но, знаешь, как-то без огонька. Без
креативности. Без драйва.
- Мне за драйв не доплачивают.
- А могли бы. Поговори с Жанной. Я сама всего на шестьсот евро изначально
пришла, а потом только уже поняла, что если дело порядочно делаешь, то и
за интересы свои стоять не надо бояться.
- Ты тут на полную работаешь, а я тут ради строчки в резюме и пары отчётов,
да и ухожу через месяц.
- Остался бы с нами. Учёба не надоела?
- Надоела – честно сказал я – но это дорога, по которой я должен пройти до
конца, иначе зачем всё это нужно?
- «И он летел вперёд, к блистательным звёздам, отвергая бурную пыль,
налипавшую на него обжигающей пеленой» - насмешливо сказала она,
слегка заплетаясь.
- Это уж точно не про меня.
- Это я поняла уже сегодня. Короче, если надумаешь, мы тут будем тебе
рады.
- Как если, то обязательно – заверил я, поддерживая её под руку, и мы пошли
ко входу.
***
Несмотря на поздний час, мероприятие было в разгаре. Огромный зал, от
количества ламп и люстр в котором резало глаза, был беспорядочно
уставлен круглыми столиками, на которых во множестве расположились
бутылки и стаканы с напитками, а также лёгкие закуски. Смотреть здесь
было не на что, да и слушать тоже – если чтение отрывков из романа и
правда было, то оно уже кончилось. Автор сидел в дальнем конце зала за
письменным столом, подписывал новые, только что из типографии, томики,
пожимал руки и улыбался читателям. Я абсолютно ничего не имел против,
но в то же время и не читал ни одной книги господина за столом, а потому
не видел смысла идти за автографом. Я посмотрел на него издалека и
подумал, что он очень и очень даже молод – может быть, лишь немного
постарше меня. Несмотря на это, зависти я не чувствовал, потому что
совершенно ничего не смыслил в писательском деле, да и в других областях
искусства талантами не блистал, так что мне быть на его месте будущее
точно не сулило.
Пока я озирался по сторонам, Алина выстояла свою очередь и вернулась ко
мне, сжимая книгу в руках.
- Рада?
- Очень – она просияла.
- Сегодня начнёшь?
- Мне завтра надо рано быть, если начну сегодня, то, боюсь, до утра
оторваться не смогу. Отложу до пятницы.
- Терпения хватит?
- А я обожаю чувство предвкушения. Хочешь, дам потом почитать?
- Давай.
- Я думала, что ещё читать будут, а они уже закончили.
- Тогда пойдём?
- Да, здесь вроде особо больше делать нечего. Извини, что так вышло.
- Я немного другого ожидал, когда ты сказала про «выставку».
- Тогда хочешь сходить на настоящую выставку?
- Сейчас, что ли? – я взглянул на часы.
- Нет, что ты – она полезла в сумку и достала оттуда помятый флаер – в
пятницу. Всё искала, кого позвать.
Я взял флаер, реклама гласила:
«ИСТОРИЯ СРЕДСТВ СКРЫТОЙ СЪЁМКИ: ЗАРОЖДЕНИЕ, РАЗВИТИЕ,
СОВРЕМЕННОСТЬ. САМЫЕ СКАНДАЛЬНЫЕ ФОТОГРАФИИ,
ИЗМЕНИВШИЕ МИР, ТАЙНА «МЕКСИКАНСКОГО ФОТО» И МНОГОЕ
ДРУГОЕ».
- Это же желтуха (я почти сказал «происки желтоглазых») какая-то, нет? –
я вернул Алине флаер.
- Оставь себе – она отвела руку – нет-нет, я посмотрела сайт. Там в основном
дипломатические скандалы типа «Уотергейта», никаких голых грудей и
засвеченных трусов, должно быть неплохо. И ещё там вроде мужик будет
выступать, который утверждает, что лично знаком с авторами
«мексиканского фото».
- «Инцидент в Акапулько»? – я вспомнил уроки истории.
- Ага.
- Так дело же закрыли.
- Это официальная версия – Алина запрокинула голову, собирая волосы – а
как оно на самом деле было – загадка.
***
Лео Боровский в подобных ситуациях иногда шутил, иногда посмеивался
или сидел с серьёзным видом, но никогда он не показывал того, что был
задет за живое. Вот и сегодня он сказал это своё «опять не везёт!» с
беззаботной улыбкой, но на душе у него стало погано.
Боровский от скромности не страдал, был заводилой и человеком широкой
души, несмотря на не самое простое детство. Его часто можно было увидеть
в компании близких, как могло показаться, знакомых, но никто из них в его
жизни не задерживался дольше, чем на пару лет. Отверженным Лео не был,
но и с распростёртыми объятиями никто его в этой жизни не встречал.
Каждую близкую связь приходилось выгрызать зубами, за дружеское
расположение парней и ласковость девушек – нещадно бороться. Его
никуда не звали, поэтому предпринимать что-то самому и проявлять
инициативу стало его второй натурой. За это он в конце концов и
пригодился Жанне, но и тут мимо него короткими вспышками в жизни
проходила бесконечная череда коллег.
А теперь ещё Алина ластилась вокруг этого русского паренька, звала с
собой всюду, а он для этого и пальцем о палец не ударил. Боровский не
питал к Алине особых чувств, но на его глазах снова зарождались близкие,
пусть и несерьёзные отношения, которые давались людям просто так,
вообще ни за что.
Этим вечером Лео вышел из офиса с чувством глубокой несправедливости.
Его радовала лишь предстоящая тренировка, но и там ждало огорчение – его
спарринг-партнёр, с которым они обыкновенно колотили друг друга до
первой крови, сегодня не пришёл, и Боровский, после разминки и разогрева,
с тупым исступлением молотил грушу. Все остальные здесь были совсем
хлюпиками – сломай об колено да выкинь – что даже смысла драться не
было. Он принял душ, переоделся и решил «высадиться в Дублине». Как он
и говорил Конраду, он не пил в те дни, когда дрался, но избиение груши
дракой не считалось.
В «Дублине» было не протолкнуться – показывали футбол, который был
Лео совершенно не интересен. Он глотал тягучий ледяной «Гиннесс», пока
челюсти не начало сводить, а гул болельщиков не сделался невыносим.
По пути домой ему страшно захотелось проехаться. Лео поднялся домой,
кинул сумку со сменной одеждой и боксёрским снаряжением на диван, и
спустился на парковку. Он выпил не так уж много, его лишь слегка вело.
Мотоцикл он водит не первый год, время уже позднее, а пронестись с
ветерком по ночному Берлину на сон грядущий очень даже полезно.
Он завёл мотор и просунул провода наушников через воротник куртки. Он
признался бы в этом разве что только под страхом смерти, но его любимой
группой были «Modern Talking». Лео выкрутил громкость на полную и
выехал с парковки.
Никого из него вышло. Боксёром не стал – только и горазд избивать тех, кто
слабее и не может дать сдачи. С гонками не сложилось. Да и на режиссёра
не поступил. Батя подарил ему однажды на день рождения подержанную
камеру – Лео тогда было пятнадцать, и он с открытым ртом смотрел по
старому телевизору фильмы Франческо Удинелли – «США в XV веке»,
«Большие острова», «Афера под 3%» и другие. Он даже однажды написал
именитому режиссёру письмо – какую-то бессмысленную чушь на ломаном
английском – и письмо, само собой, осталось без ответа. Камера полетела в
пыльный ящик на чердаке, вместе с влажными мечтами и большими
надеждами на счастливую жизнь.
Лео выждал, пока светофор при выезде на автобан загорится зелёным,
перекрестился, вспомнил старика и вдавил газ в пол.
***
После «выставки» мы с Алиной пошли обратно. Было уже за полночь, и
вечер нужно было заканчивать. Либо я сейчас еду домой, либо всё это может
выйти за рамки случайной нелепости между коллегами.
- А откуда пингвин? – внезапно спросила она меня игриво, но запаха мёда я
больше не чувствовал, а значит и игривость была ненастоящей.
- Из Антарктики.
- Торговля пингвинами? – её глаза расширились, и этот ужас был таким же
неискренним.
- Скорее, бесплатная доставка.
- Покажешь?
- Не думаю.
- Хотя бы фото! Селфи с пингвином – Алина замахала руками, пройдя
несколько шагов смешной пингвиньей походкой.
- Да ты сама как…
- Как пингвин?
- Нет. Это прозвище зарезервировано. Извини.
- Ай, да я шучу просто, не грузись. Раз не хочешь, то и не надо! – сказала
она без тени обиды.
Мы пошли дальше, а я подумал о том, как же прекрасно общаться с теми,
кто не цепляется к каждому твоему слову ради драмы на ровном месте.
Не доходя до дома Алины пару кварталов, мы остановились на перекрёстке.
Она вытянула руку и указала мне вбок:
- Всё, тебе туда – она показала мне на трамвайную остановку.
- Это всё упрощает – устало улыбнулся я.
Алина уже вполне протрезвела, её выдавали лишь слегка покрасневшие
глаза.
- Ты же сам с рюкзаком ушёл. Ну… - она слегка помедлила, а потом обняла
на прощание – давай, иди кормить своего пингвина.
- Да, мне уже пора бы.
- Тогда до завтра. И не проспи.
- И тебе того же.
Мы разошлись в разные стороны, не смотря вслед. Всё равно увидимся
завтра.
***
Мне повезло: трамвай приехал быстро. Дальше, правда, придётся пешком,
но не так долго – может быть, минут десять. Берлин никогда не спал, а я не
мог понять, нравится мне это или нет. Даже в далёких от центра районах
ночами тут и там встречались прохожие, а местные «киоски» - продуктовые
магазины, у входа в которые во множестве стояли столы, за которыми
можно выпить или перекусить только что купленное в этом самом магазине
– никогда не пустовали.
Я думал о странном интересе Алины к техникам скрытой съёмки и теориям
заговора и о том, как бы это всё понравилось Боровскому. Надо бы перед
сном написать «агентессе». Столько всего произошло, не говоря уже о
сегодняшнем вечере, но раз проблем до сих пор не случилось, то и
волноваться не о чем. Жёлтые глаза всегда видят всё – тут уж ничего не
поделать, и я оставил надежду на то, что смогу остаться в этом городе
незамеченным. Моей единственной надеждой было просто слиться с толпой,
а ещё никогда не подавать виду, что что-то понимаешь, если слышишь в
транспорте русскую речь. Многие здесь пребывали в наивной уверенности,
что никто вокруг русского не знает, а потому я не раз по чистой случайности
слышал странные и весьма комичные разговоры. К счастью, ничего такого,
что точно не предназначалось бы для лишних ушей. У меня всегда в таких
случаях возникало дурацкое чувство, что я подслушиваю, и я спешил надеть
наушники.
В какой-то момент мы остановились и простояли слишком долго. Я
вынырнул из своих мыслей, вжался щекой в стекло, стараясь выглянуть
вперёд как можно дальше, и тут трамвай наконец тронулся. Мы медленно
проезжали, и я сначала увидел отблески сигнальных огней, а потом и саму
машину скорой помощи, припаркованную на тротуаре. Я увидел
искорёженный мотоцикл, который только что оттащили с проезжей части, а
затем носилки, покрытые простынёй, под которой угадывались очертания
человеческого тела. Судя по тому, как неторопливо их поднимали
фельдшеры, спасать было уже некого.
Ещё одна монета в моей копилке странных и пугающих берлинских
событий. Я как мог старался избавиться по пути домой от воспоминаний об
искорёженном мотоцикле, старательно представляя, как жёлтые глаза
вглядываются мне в душу, забирая с собой этот кадр навсегда.
***
«Агентесса» была в сети и ответила почти мгновенно – как и всегда. Но
вместо ответа на будничный вопрос от неё пришло это:
«Как это называется: блестит, но не золото; золото, но не молчание;
молчание, но не ягнят; агнцы, но не дрожат; дрожь, но не земли; земля, но
без неба; небо, но без звёзд; звезда, но без блеска?»
Я с минуту поразмыслил:
«Жизнь?»
«Почему?»
«Всегда не то, чем кажется».
«А конкретнее?»
«Что, конкретнее?»
«Жизнь – это слишком общий ответ».
«Тогда не знаю».
«Давай же, не разочаровывай меня».
«Сон?»
«Почему?»
«Не знаю, может быть, потому что у меня уже глаза слипаются» - я лежал
под одеялом, лениво перебирая пальцами.
«Хорошая, кстати, идея».
«А правильный ответ какой?»
«Не знаю».
«Но ты же где-то нашла эту загадку».
«Я только что придумала её сама!»
«Прекрасно. Придумала вопрос, на который нет правильного ответа как
такового и просишь его найти?»
«А вот это как раз и есть жизнь»
«Тебе бы афоризмы писать».
«Когда встретимся, подарю тебе целую книгу!»
Она никогда даже не упоминала о возможности встретиться лично, хотя мы
переписывались уже довольно долгое время.
«Встретимся? Я даже не знаю, в каком городе ты живёшь».
«Сейчас – не так уж далеко от Берлина. Но скоро переезжаю. Потому и хочу
встретиться».
«Не разочаруешься во мне?»
«Даже если и так, я всё равно переезжаю».
«И куда, если не секрет?»
«В Страсбург».
«Во Францию? И с чего так?»
«Съезжаюсь с парнем».
«О как. Ты и его агент?»
«Агентесса. Нет. Мы просто встречаемся. Ты у меня такой один».
«Это комплимент?»
«Это факт, который в том, что у тебя острая потребность в том, чтобы с
тобой говорили, а я и не против».
«У меня и без того собеседников хватает».
«Тогда для чего ты здесь?»
«Я их знаю слишком плохо, чтобы быть откровенным и слишком хорошо,
чтобы мне было плевать».
«Как интересно, Конрад объяснял мне ситуацию примерно так же».
«Конрад?»
«Мой парень».
«Так ты всё-таки была его агентом?»
«Нет. Это он был моим».
И я захохотал в потолок, не отвечая ей больше ничего, потому что наше
первое знакомство точно не предвещало подобных нелепых совпадений.
Я чуток приврал про отсутствие талантов в сфере искусства. Я неплохо
рисую. Звёзд с неба не хватаю, но те рисунки, что я публиковал, исправно
собирали свою порцию лайков и одобрительных комментариев. В основном
я рисовал портреты. Сначала учился срисовывать, потом рисовал всех, кто
подвернётся под руку, и так далее. В какой-то момент я заметил, что под
всеми публикациями – начиная с самых ранних, которые давно уже никто
не комментировал – стали появляться комментарии от одного и того же
человека.
Мы начали переписываться, вскрылась куча общих интересов, а дальше, как
по накатанной – искра, буря, безумие. Я даже лица её ни разу не видел, но
слышал голос, и этого почти хватило, чтобы влюбиться. Это был слишком
уж странный период моей жизни. Однажды, когда мы уже так плотно
проводили вечера в переписках друг с другом, что явно начал требоваться
новый импульс, она предложила:
«Нарисуй меня».
«Я тебя даже не видел ни разу».
«Нарисуй как представляешь».
«Только не жалуйся потом»
«Не буду».
Я сел за стол, заточил карандаш, взял лист и сделал набросок – девушку лет
двадцати с коротко стрижеными чёрными волосами. Она сидела, слегка
откинувшись на кресле с высокой спинкой. На ней была простая чёрная
майка, на шее висели наушники, провод от которых тянулся куда-то вниз.
Она сидела, поставив одну ногу на кресло, так что колено было почти на
уровне подбородка, и обнимала ногу руками. Я повертел рисунок,
вглядываясь со всех сторон, сделал скан и отправил, надеясь, что она ещё не
ушла спать.
«Ох, ну и порнуха. Но мне нравится!» - отреагировала она.
«Почему порнуха? Вполне пристойный рисунок».
«Нравится, говорю же. Назову его «Портрет вебкам-модели в юности»!»
«Джойс в гробу перевернётся. Да и вообще-то я автор».
«Есть идеи лучше?»
«На этот раз – ни единой».
Через несколько секунд её аватарка мелькнула и сменилась на мой рисунок.
«Я даже польщён».
«:)»
Этот рисунок оставался там до сегодняшнего дня. Я в последний раз
взглянул на переписку с ней, было только одно новое сообщение:
«Здорово ты с «пингвином» загнул. Нет бы сказать: «ну да, приехала, было,
а потом не было, и никогда уже больше не будет». Она бы поняла, да хотя
она и так поняла, что ты в виду имел. Вы, параноики, все такие – думаете,
что всех просчитываете на два шага вперёд. Но зла не держу, шли новые
рисунки!»
Я ничего не хотел отвечать, но вежливость взяла верх:
«Привет Конраду. Береги себя, мой бывший агент».
***
Конрад Шварцберг, ещё один агент паранойи в отставке, безмятежно спал,
пока его не разбудил телефон. Он протёр глаза и взглянул на экран. Нет
ничего страшнее звонка посреди ночи от родных. Был третий час ночи,
звонила мать, а это могло значить только одно – что-то случилось.
- Да!
- Конрад, Конни, слава богу!
- Что такое, что?
- Дедушка… его… его взяли.
Конрад оцепенел, а мать, сбиваясь на рыдания, пересказала ему
случившееся.
***
Берлин никогда не засыпает, а Кель никогда и не просыпается. Этой ночью
не спал только старик Шварцберг. Точно так же, как и в день отъезда
Конрада, он расположился на втором этаже «Угрюмого Гюнтера» и смотрел
в бинокль на ненавистные витрины «Последнего очага». Этим вечером они
вывесили новую рекламу – особенно наглую, безнравственную и
безвкусную мазню, каковой Шварцберг за все годы непримиримой (но
односторонней) вражды ещё не видывал.
На плакате счастливый мальчишка лет двенадцати уплетал за обе щеки
пирожное, улыбаясь от уха до уха. Подпись гласила: «А у нас лица
весёлые!»
Когда Шварцберг увидел днём эту возмутительную антирекламу, этот удар
ниже пояса, эту брошенную в лицо «Угрюмого Гюнтера» перчатку, у него
закололо в груди, в глазах потемнело от ярости, и старик поклялся
отомстить.
С вечера он дежурил на втором этаже, передав дела по трактиру своим
помощникам. Старик Шварцберг был в целом не в ладах с техникой, но
отправку сообщений с телефона освоил. Он много писал Конраду, с самого
дня его отъезда, и сейчас пролистывал ленту сообщений:
„Lieber Enkel,
ich hoffe, dass du gut angekommen bist. Sag mir Bescheid, falls du etwas brauchst.
Liebe Gr;;e aus Kehl. Dein Opa Schwarzberg“11.
„Lieber Enkel,
wie geht es dir? Hast du schon diese franz;sische Ratte herausgefunden? Bitte
sag mir sofort, wenn du was Neues erf;hrst. Liebe Gr;;e aus Kehl. Dein Opa
Schwarzberg“12.
И всё в таком духе. Конрад ничего не отвечал, а сегодня случилась гнусная
провокация, и старик отправил последнее сообщение:
„Lieber Enkel,
ich habe keine Ahnung, ob du deine Aufgabe bereits erledigt hast, aber ich kann
leider nicht mehr warten. „Letzter Herd“ muss sein Schicksal treffen. Liebe
Gr;;e aus Kehl. Dein Opa Schwarzberg“13.
Шварцберг не привык откладывать твёрдо принятые решения. Он выждал
до полуночи, не отрываясь от бинокля, чтобы увидеть, не сорвёт ли кто эту
возмутительную листовку. Когда отведённое на капитуляцию время
истекло, старик отбросил бинокль, положил в безразмерный дорожный
мешок канистру, заткнул за пояс старенький, но исправный пистолет, и
бесшумно спустился по скрипучей лестнице со сноровкой
профессионального разведчика.
Кирпич прилетел точно в лицо улыбающегося мальчика. Стекло треснуло,
но не разбилось. Шварцберг вдарил снова и со второго раза ввалился внутрь,
рухнув на столик вперемешку с осколками. Он знал, что хозяин
«Последнего очага» должен быть наверху. Шварцберг короткой перебежкой
добрался до барной стойки, вытащил пистолет и присел, затаившись.
Он видел, как начал зажигаться свет в окнах. Не пройдёт и пары минут, как
сюда уже будет мчаться полиция. Кель – городок маленький, а значит
времени у него всего ничего.
- Кто здесь? – Шварцберг услышал дрожащий голос владельца заведения.
11 «Дорогой внук! Надеюсь, что ты хорошо добрался. Дай знать, если тебе что-то
понадобится. Привет из Келя. Твой дед Шварцберг». (нем.)
12 «Дорогой внук! Как дела? Ты уже вычислил эту французскую крысу? Пожалуйста,
сразу сообщи мне, как узнаешь что-нибудь новое. Привет из Келя. Твой дед Шварцберг».
(нем.)
13 Дорогой внук! Я понятия не имею, справился ли ты со своей задачей, но я, к
сожалению, больше не могу ждать. «Последний Очаг» должен встретить свою судьбу.
Привет из Келя. Твой дед Шварцберг». (нем.)
Он не ответил. Человек нащупал рукой ближайший выключатель, и
помещение залило светом. Теперь они были как на сцене, чего Шварцберг и
добивался, да и медлить было больше нельзя. Он резко разогнулся в полный
рост и направил пистолет на хозяина.
Хозяин выглядел очень смешно в своём зелёном спальном костюме и
пушистых тапочках. Он щурился от яркого света, в ужасе смотря на выбитое
стекло и усыпанный осколками пол; пистолета он сначала будто бы не
заметил. Шварцберг подошёл ближе, не отводя руки.
- Генрих? – зрение у хозяина сфокусировалось – ты чего?
Шварцберг не отвечал и молча шёл на хозяина, пока тот не начал пятиться.
- Генрих, ну подожди, ну не дури, Генрих. Мы соперники, но зачем же?
- Поздно – покачал головой Шварцберг.
Хозяин упёрся спиной в стену и попытался отползти вбок, но Шварцберг
схватил его за горло, не давая вырваться.
- Забирай всё, Генрих. Всё, что хочешь, я уеду, мы не увидимся, никогда
больше, не губи только…
- Поздно – Шварцберг приставил пистолет к виску.
- У меня две дочки… - на глазах хозяина выступили слёзы.
- Да? – помедлил Шварцберг - и как же их зовут? Лиза и Настенька?
- Мари и Амели – его лицо перекосилось и по щекам потекли слёзы – ну не
губи, ну Христа ради, ну подумай!
- Поздно – опять покачал головой Шварцберг, разжал горло и выстрелил.
Пистолет дал осечку, и заплаканный хозяин, не понимая всего ужаса своего
везения, всем весом навалился на старика, не то лишаясь чувств, не то
пытаясь дать отпор. Они рухнули на пол. Мохнатые тапочки слетели, хозяин
в панике даже не попытался отобрать оружие, а лишь бросился бежать.
Острые осколки резали босые ноги, полилась кровь, но хозяин ничего это
не чувствовал, гонимый ужасом прочь.
Шварцберг выругался, с силой вдарил пистолетом о пол, и внутри что-то
наконец щёлкнуло. Не вставая с пола, он прицелился снова, стараясь
удержать дрожь в руке. Пуля угодила куда-то в область лопатки и хозяин
рухнул, не добежав до разбитого окна.
Сирены приближались. Шварцберг тяжело поднялся. Из окон на него
смотрели люди, что-то крича.
Пошатываясь, он подошёл к окну. Он взглянул на дорожный мешок, в
котором лежала полная канистра.
«У меня две дочки…» - перед глазами было лицо хозяина.
Шварцберг прогнал наваждение. Он убивал, но жизни детей на душ не
возьмёт. «Чёрт с ней, с канистрой» - бормотал он – «пусть живут они, я
добрый, я очень живой, очень живой и очень добрый» - он бормотал под нос,
потом начал говорить всё громче и в итоге сорвался на крик:
- А я живой! Слышите! Живой! И вас переживу! И сволочь эту прогнал
навсегда из нашего славного города! – он указал пистолетом на хозяина,
который то ли замертво упал, то ли притворялся.
- Скоты неблагодарные! Мрази! Французские подстилки! Слышите?! Не
нравится вам старик Шварцберг, так и валите в свой проклятый Страсбург,
давайте, лижите французам пятки, сдайте меня полиции, упеките в тюрьму,
сгноите меня, только порядочным людям глаза не мозольте! А я вас
обыграл! Слышите?! Обыграл! Хер вам всем от старика Шварцберга! Хер
вам! – старик орал, пытаясь перекричать и полицейские сирены, и шум из
окон напротив, и весь этот проклятый городок, да так, чтобы последний
крик «славного вояки Шварцберга» донёсся аж до самого Страсбурга, на
другой берег Рейна.
Никто ему не ответил.
Следующие две минуты Шварцберг сидел за столиком, усыпанным битым
стеклом, внимательно изучая меню. Когда его окружили, он поднял руки, и
тяжёлый альбом в кожаном переплёте глухо хлопнулся на пол.
- Caf; au lait et deux cr;pes aux cerises, s'il vous pla;t14 - невозмутимо обвёл
он взглядом полицейских.
На подносе ему подали наручники, а он улыбался улыбкой победителя.
***
Боровский мне улыбался. Он стоял надо мной, пристально вглядываясь,
словно родной у постели больного, ожидая пробуждения. Я с криком
вскочил на кровати, инстинктивно бросив в него одеяло.
Он пытался что-то сказать, размахивая руками и выпутываясь из одеяла.
Наконец оно полетело в угол, и я смог расслышать, что он пытается сказать:
- Тише, тише, ты всего лишь не запер дверь.
14 «Кофе с молоком и два крепа с вишней, пожалуйста». (фр.)
Я упал на дальний от него конец кровати, съёжился и обнял колени руками,
не сводя с него глаз.
Он выглядел ужасно. Лицо было покрыто глубокими порезами, а неплотно
запахнутый плащ, под которым он словно что-то придерживал, пропитался
кровью. До меня только начало доходить, что случилось что-то ужасное,
иначе бы он не вломился ко мне посреди ночи.
Телефон лежал на тумбочке у кровати, а я не понимал, что делаю, но в
голове звучало отчётливое «врача».
- Не надо – его лицо перекосило гримасой боли, и он сплюнул кровью прямо
на пол.
- Как? – свой голос показался мне чужим, а в ушах звенело.
- Не надо – он повторил, и потянулся, чтобы отобрать у меня телефон.
- На тебе живого места нет – Боровский истекал в буквальном смысле, под
ним уже скопилась небольшая лужица крови.
Я с трудом набрал номер «скорой» и приложил трубку к уху.
- Оставь! – он закричал и ударил меня левой так, что в глазах потемнело, а
телефон улетел куда-то прочь.
Я беспорядочно шарил руками вокруг себя, в глазах всё плыло.
- Оставь, говорю же.
Рядом с Боровским что-то с сырым шлепком упало на пол.
- Вот чёрт – он взглянул себе под ноги – опять не везёт.
Он наклонился, едва не потеряв равновесие, а когда выпрямился, в руке у
него было что-то, похожее на человеческую печень.
- Это… - я застыл.
- Прости за это – он извинился так буднично, будто в руке у него была какаянибудь говяжья вырезка – я всё сейчас уберу!
Он принялся что-то искать свободной рукой в кармане плаща, пока не
вытащил оттуда смятый пакет. Он швырнул туда печень, пакет расправился,
и я увидел надпись «Danke f;r Ihren Einkauf!»15
Боровский смотрел на меня, улыбаясь спокойно и довольно. Меня вдруг
стало с невероятной силой тошнить, а потом всё расплылось…
15 «Спасибо за покупку!» (нем.)
***
Я не знал, сколько времени прошло, но проснулся я в луже собственной
рвоты, лёжа на животе.
- Привет! – я услышал голос Конрада и с трудом повернул голову – это я
тебя перевернул, Лео попросил, чтобы ты не захлебнулся ненароком, если
опять рвать будет.
- Лео! – я всё вспомнил и резко сел на кровати – где Лео?
Меня уже не тошнило, но слабость ощущалась страшная.
«Недруги наши будут пламенем пылать,
А Тевтобургский Лес им не завоевать!»
«Unsere Feinde werd’n zu Asche bald,
Niemand erobert den Teutoburger Wald!»16 - донеслось с кухни.
- Что он там делает? – после рвоты страшно хотелось прополоскать горло
или хотя бы отплеваться. Конрад будто прочёл мои мысли и невесть откуда
протянул стопку бумажных полотенец.
- Прости за это – пробормотал я, отхаркиваясь в полотенца.
- Всё в порядке – Конрад деликатно отвернулся – Лео уже почти закончил с
готовкой, ждём тебя.
- С готовкой чего? – мне снова стало не по себе.
- Не знаю, но он сказал, что это будет что-то совершенно особенное –
Конрад загадочно улыбнулся – он и тебя позвал тоже?
- Кушать подано! – Боровский прервал нас, распахнув дверь кухни и
показавшись на пороге с дымящейся сковородкой в руке.
- Что у нас сегодня в меню? – хищно потёр руки Конрад.
- Печень по-берлински! – с гордостью объявил Боровский.
Он выглядел уже совершенно нормально, никаких ран на лице не было, все
пятна крови тоже исчезли, хотя плащ он так и не снимал.
Стол был накрыт на четверых. На четвёртом стуле сидела – я сначала не
поверил – резиновая кукла в человеческий рост, какие обычно одинокие
мужчины используют для всяких непотребств.
- Это что? – я испуганно указал пальцем.
16 То же самое, но на немецком.
- Это моя новая подруга – обиженно ответил Конрад – её зовут Хлоя. Хлоя,
поздоровайся с ребятами! – Конрад прошмыгнул за её стул, присел и пару
раз согнул руку куклы, «приветствуя» нас.
Боровский отнёсся к ситуации с пониманием.
- Давно встречаетесь?
- Две недели – Конрад выпятил грудь – мамочка запрещает мне встречаться
с живыми девушками, поэтому она лично познакомила меня с Хлоей.
- Почему? – ко мне вернулся дар речи.
- Она говорит, что мы, мужчины, только и можем, что причинять женщинам
страдания, а потому более их недостойны – вздохнул Конрад – а я слишком
люблю мамочку, чтобы её расстраивать!
- Откуда такие убеждения? – спросил между делом Боровский, раскладывая
печень по тарелкам.
- Я никогда не знал отца, но мама всегда говорила, что он плохой человек, а
деда знал слишком хорошо, и он был настоящим исчадием ада. Поэтому
мама мужчин не любит, а я маму очень люблю. Но не могу стать достойным
сыном – Конрад понуро опустил голову.
- Не грусти – произнесла со своего места Хлоя – мама за нас очень рада,
наше счастье и её сделает счастливой, вот увидишь!
- Ты так думаешь? – Конрад взглянул на неё полными печали глазами.
- Я даже не сомневаюсь – жизнерадостно ответила Хлоя и склонила голову
набок.
- Сколько ни слушай истории о чужих семьях, а своих Эдипов на наш век
всегда хватит – прокомментировал Боровский, уже сидя за столом и
подперев рукой голову – впрочем, ладно, давайте есть!
Все трое почтительно сомкнули на мгновение ладони:
- ;;;;;; 17;
Они принялись уплетать за обе щеки, а я к еде не притронулся.
- Что такое? – спросил Боровский с набитым ртом – не любишь печень?
- Чья это печень? – тихо спросил я, глядя в тарелку.
17 «Itadakimasu» (яп.) - традиционно произносимое в Японии перед приёмом пищи
слово, примерный аналог русского «приятного аппетита».
Боровский вздохнул и тяжело поднялся из-за стола. Я вскочил следом.
- Не смотри, милая – Конрад закрыл рукой глаза Хлое.
Не говоря ни слова больше, Боровский широко распахнул плащ. Под
плащом он был совершенно голым, а на месте печени зияла дыра, в которой
виднелись внутренности.
Я схватил со стола нож и попятился к выходу из кухни.
- Я не буду это есть.
- Слушай – Конрад всплеснул руками – это невежливо! Лео так старался для
нас! Хотя бы попробуй!
- Я не буду это есть – я пытался найти ручку двери, шаря за спиной.
- Скажи мне, ну чего ты такой привереда? – Боровский подходил ко мне с
лицом обиженного ребёнка.
Я наконец нащупал ручку, дёрнул за неё, спиной вышел в комнату и сразу
же запер дверь с обратной стороны, навалившись всем весом.
- Открой! – забарабанил Лео – не упрямься!
Я не мог больше оставаться с этими полоумными. Нужно было бежать.
- Не будь ослом! Я лишь хотел подружиться! Найти для себя место в твоей
жизни!
- Накормив собой?!
- Я многого не прошу, мать твою, просто пару часов дружеского внимания
раз в месяц, это что, по-твоему, так сложно? Поболтать ни о чём в перерыве?
Иногда выпить пива? – он с новой силой застучал, грозя сорвать дверь с
петель – никогда не просил ни у кого ничего, но вот, ты первый, радуйся,
гордись!
Я услышал, как Лео сползает вниз по стене, выбив в дверь последние силы.
- Лео, зачем же ты так? – бросился утешать Конрад - мы с Хлоей ведь тоже
твои друзья!
- Вы и так есть друг у друга – отмахнулся Боровский – друзья друзьями, а
третий всегда лишний.
Боровский почти накормил меня своей печенью, но человек без печени не
может ходить и разговаривать как ни в чём не бывало. Конрад, который не
сегодня-завтра должен был уехать во Францию со своей девушкой, никак не
мог быть невменяемым любителем резиновых кукол.
«Это значит… что это лишь сон».
Я увидел, как цвета наливаются яркостью, а зрение становится резким,
словно кто-то откалибровал объектив.
- Молодец, но это ничего не меняет – произнёс Боровский, оторвав лицо от
ладоней.
Я открыл дверь на кухню и вопросительно глянул на нож в своей руке. Тени
страха надо мной рассеялись, а жёлтые глаза навсегда растаяли в
берлинской ночи.
- Только не думай пародировать «Бойцовский клуб» - закатил глаза Конрад.
Слишком скучно.
- Слишком скучно! – вторила ему Хлоя.
- Это самый быстрый способ проснуться – возразил я.
- Даже не думай – Боровский поднялся, сжав кулаки – попробуешь
навредить себе, и я как твой друг тебя так отделаю, что вся эта дурь мигом
из головы вылетит.
- Даже во сне?
Лео сурово кивнул.
- Чёрт с вами – я медленно сел за стол, бросая нож, и придвинул к себе
тарелку – у меня, кажется, есть идея получше.
- Что ты задумал? – спросил Конрад.
- Конрад, в тебе мужского начала больше, чем в нас с ним вместе взятых – я
кивнул на Лео – просто езжай в Страсбург и ни о чём не волнуйся.
Я подцепил на вилку кусочек печени.
- Эй, Лео.
Боровский вопросительно взглянул на меня.
- Твои глаза открыты. You’re not good, can’t you see, brother Leo?18
Вкус я ощутить не успел.
***
Я действительно проснулся в луже собственной рвоты, а ещё меня жутко
знобило. Я бросился на кухню, но никаких следов «званого ужина» там не
18 Ты не так уж хорош, разве ты не видишь, братец Лео? (англ.)
было, и тогда-то я понял, что случилось. Я пришёл поздно домой, уставший,
съел первое, что подвернулось под руку, а этим оказались остатки печени
(говяжьей, это я знал точно) уже не первой свежести. Я попросту отравился,
температура поднялась, начался жар, я проснулся, не сумел добежать до
туалета, меня вырвало, а потом мне приснился весь этот бред.
Это всё объясняло. Я чувствовал себя отвратительно. Хотелось набрать
Жанну и отпроситься по болезни, но…
Боровский.
Я понимал, что всё это было дурным сном, но тут я вспомнил разбитый
мотоцикл и тело под простынёй вчера вечером. Нет, мало ли мотоциклистов
в Берлине, но сначала это, а потом – окровавленный Боровский…
Полчаса спустя я ехал в метро и молился, чтобы всё это оказалось дурацким
совпадением. В желудке плескался тёплый чай, меня колотил озноб,
несмотря на духоту, и я очень надеялся, что смогу добраться до офиса,
ничего не испачкав по дороге.
Ещё я надеялся, что никогда больше не буду видеть снов. Немцы все
поголовно с такими проблемами бегут к психологу. Но нет уж. Мне не
нужен психолог, я со всем справлюсь сам. Мне бы только никогда больше
не видеть снов.
Боровский сидел на своём месте, как и всегда, лишь только немного
грустный и подавленный.
- Привет – я пошёл к своему столу, на ходу доставая из рюкзака ноутбук.
Лео едва ответил и сидел, не выныривая из своей печали. Я поколебался, но
всё же спросил:
- Случилось чего?
- Расскажи ему, Лео – проворчала из-за своего стола Алина.
- Да, Лео, расскажи ему – добавила Жанна.
- Сами давайте, третий раз повторять не хочу – огрызнулся Боровский.
- Короче – повернулась ко мне Алина – этот любитель быстрой езды вчера
попался полиции за рулём после пары литров пива.
- И что случилось?
- Штраф и обещают минус права на полгода.
- А мотоцикл?
- На штрафстоянку, куда же ещё.
Облегчение накрыло меня с головой.
- Какой же ты дурак, Лео – сказал я ему, еле сдерживаясь от смеха.
- Знаю, не напоминай.
- А где Конрад? – я сменил тему, обращаясь ко всем.
- Он отпросился на пару дней, хотя ему и так уже уходить пора – сказала
мне Жанна – говорит, что-то срочное случилось дома, семейные
обстоятельства.
- Вот как…
- Что за день – покачала она головой – сначала у Конрада что-то стряслось,
потом Лео учудил, с тобой хоть всё нормально?
- Порядок – соврал я.
С души и правда свалился камень, но в целом чувствовал я себя погано.
Благо в офисе был туалет на крайний случай.
***
Мы решили взять на обед что-нибудь в ближайшей забегаловке, потому что
офисные запасы подошли к концу. Сегодня была моя очередь идти за
обедом. Я взял ключи и пошёл к двери, когда меня окликнул Лео.
- Подожди! У нас пакетов в офисе куча, девать некуда, возьми с собой сразу,
чтобы там не брать ещё один.
Боровский достал из кармана своего плаща смятый пакет и кинул мне.
- Он испачкался, правда, немного, но ничего страшного.
Я расправил пакет. На дне засохло что-то бурое, а надпись гласила «Спасибо
за покупку!»