Капитан четырёх морей. 1 часть. Балтика

Глава первая. Великое посольство
  Шестого декабря тысяча шестьсот девяноста шестого года думный дьяк Емельян Украинцев объявил в Посольском приказе при стечении самых влиятельных лиц государства Российского:
 - Государь указал, для своих великих государственных дел, послать в окрестные державы - к цесарю, к королям английскому и датскому, к папе римскому, к Голландским Штатам, к курфюрсту Бранденбургскому и в Венецию, великих полномочных послов: генерал-адмирала, наместника Новгородского Франца Яковлевича Лефорта, генерала и воинского комиссария, наместника Сибирского Фёдора Алексеевича Головина и думного дьяка, наместника Болховского Прокофия Богдановича Возницына!..
  В Преображенском, подмосковной резиденции царя, кипели долгие яростные споры. Главным противником виделась Блистательная Порта, как именовалась Турецкая империя, укрепившаяся на берегах Чёрного моря. Она владела проливами Босфор и Дарданеллы, через которые проходил кратчайший путь в Европу: в Италию и Францию, а там - в Англию и Голландию, наиглавнейшие морские державы. Всем было ясно, как важно открыть проливы для нарождающегося Азовского флота, для русского мореходства. Без войны, понимал каждый, тут не обойтись. А как воевать с Блистательной Портой, имеющей мощный флот и многочисленную армию, перед которой трепещет вся Европа? Без союзников в таком деле не обойтись. Без их помощи не построить флота, способного соперничать с турецким.
 - Надобно не менее ста кораблей! - подвёл итог под дискуссией Пётр. Сумрачным взглядом обвёл разгорячённые лица соратников.
  Лефорт, умевший под самые фантастические проекты подвести реальную основу, живо подхватил:
 - О чём речь! Средства на постройку дадут цесарь и Голландские Штаты, заинтересованные в ослаблении Турции.
  Осторожный и дальновидный Головин скептически хмыкнул.
 - Кабы дали на двадцать, либо на тридцать кораблей - и на том спасибо. Да и эти будет нелегко вывести в море... из-за отсутствия команд!
  Пётр сердито блеснул на него глазами:
 - Для того и снаряжаем Великое посольство!.. К службе морской сыщем добрых капитанов, которые сами в матросах бывали и своею службой дошли до капитанского чина, а не по иным причинам... Особо нужны поручики и подпоручики, также бывшие в низких чинах... Подрядим людей для строения Адмиралтейского Двора в Воронеже, выпишем добрых корабельных мастеров. А главное, обучим своих!
  На следующий день последовало дополнительное распоряжение: включит в состав посольства большую группу молодых дворян для обучения морскому делу в Европе.
  При встрече с будущими навигаторами Пётр гремел, пытаясь увлечь их своей одержимостью:
 - Каждый должен узнать чертежи, карты и компас. Всем научиться владеть кораблём как в бою, так и в простом шествии по морю. Знать корабельные принадлежности: паруса, снасти. Кто хочет получить ещё большую милость, тот должен выучиться строить суда!..
  С душевным трепетом внимали словам царя молодые дворяне: на невиданное дело посылал он их. Воинская служба на коне была привычна, а тут предстояло вверить свою жизнь незнакомой, а потому пугающей морской стихии.
  Когда началась запись в навигаторы, то многие оробели. Но потом дело наладилось. Пример подали бомбардиры Преображенского полка Федосей Скляев и Гаврило Меншиков, проходившие "воинскую и морскую науку" вместе с Петром. Оба строили первые суда на Переяславском озере, плавали по Белому морю, бились с турками под Азовом. За ними потянулись и другие - Ипат Муханов, Ермолай Скворцов, Иван Сенявин.
  Иван Сенявин записался в навигаторы последним (сызмала он смертельно боялся воды), но умом понимал: коль хочешь быть на виду - кровь из носу, а тянись за другими, ибо отставших бьёт жизнь.
  День ото дня разбухавшее посольство и впрямь становилось великим. Время его отъезда ориентировочно назначили на март следующего, тысяча шестьсот девяноста седьмого года.
  Первоначально предполагалось посетить Вену.
  В цесарскую землю московские послы обыкновенно ездили двумя путями: через Киев и Краков, либо - через Смоленск, Вильну и Бреславль. Оба маршрута пролегали по территории сопредельной Польши, где после смерти короля Яна Третьего властвовало бурное безначалие, по дорогам бродили отряды своевольной шляхты, стремившейся возвести на престол своих предводителей. Во избежание всяких неожиданностей, владения Речи Посполитой порешили объехать стороной. Путь в Вену определили через Псков, Ригу, Кёнигсберг и Дрезден.
  Первым пунктом за пределами России, где предполагалось сделать остановку, назначили Ригу, входившую в состав заморских провинций Швеции. Условия приёма послов - персон, пользующихся особыми правами, - требовалось обговорить заранее.
  В середине февраля тысяча шестьсот девяноста седьмого года к рижскому губернатору для переговоров явился торговый гость Ян Любс, голландец родом.
  Эрик Далберг, скрытный и желчный старик, встретил посланца внешне любезно. Выслушав сообщение о возможном прибытии российских послов, направляющихся к цесарю, осведомился, когда следует ожидать их прибытия.
 - Точное время пока неизвестно за болезнью главного посла Лефорта, но скорее всего в марте или апреле, - уклончиво отвечал посланец, имевший инструкцию не открывать до конца карты. И попросил губернатора подготовить для приёма послов в соответствии с трактатами, подписанными Швецией и Россией, постоялые дворы, корм и подводы.
  Далберг обещающе кивнул и задал традиционный вопрос:
 - Как здоровье Его царского величества?
  Любс отвечал, что царь здоров, сейчас готовится к продолжению войны с Турцией, собирает великое посольство. В скором времени он отправится в Воронеж, где намеревается в кратчайший срок построить пятьдесят линейных кораблей.
  На сухощавом, костистом лице Далберга изобразилась улыбка, должная показать полнейшее доверие к этой информации. От шведского резидента в Москве, Томаса Книперкрона, он знал, что в составе великого посольства будет находиться инкогнито сам царь, под именем дворянина Петра Михайлова.
  Едва только за Любсом затворилась дверь, как Далберг призвал своих ближайших помощников: подполковника Пальмструха, майоров Врангеля и Глазенапа.
  Они тут же явились, поскольку знали о прибытии Любса и о приёме его губернатором и ожидали вызова.
 - Неужто московский царь действительно собирается посетить Ригу? - напрямик спросил Врангель.
  Поморщившись, как от зубной боли, Далберг не сразу, но всё же кивнул.
 - Да. Правда, Любс пытался меня убедить, будто царь отправляется в Воронеж, на верфи, но это всего лишь уловка хитрых московитов. Старого воробья, - скривил в улыбке тонкие губы, - на мякине не проведёшь!
  Особенно много разнотолков вызвало решение царя путешествовать инкогнито. Зачем? В этом усматривался политический подтекст. Конец затянувшейся дискуссии положил Далберг, сердито стукнув ладонью по столу.
 - Раз царь так хочет, пусть так и будет. Для чего это и почему - не нашего ума дело!.. Лично я требую, - сердито выкатил глаза, - чтобы никто под страхом смертной казни даже не заикнулся об его присутствии в свите послов! Понятно?.. И ещё одно: посольство назначено не к нашему государю, поэтому особых почестей послам не оказывать. Чем быстрее московиты покинут пределы Лифляндии, тем лучше для нас. Надеюсь, все понимают, почему?
  Последний вопрос был лишним. Ни озабоченно нахмуренному подполковнику, ни молодцеватым майорам не требовалось объяснять, почему даже краткосрочное пребывание российского посольства в Риге представлялось нежелательным. Ещё во времена Ивана Грозного, после неудачной для России Ливонской войны, к Швеции отошли три русских города на берегу Финского залива: Ям, Копорье, Иван-город. В тысяча шестьсот восемнадцатом году по Столбовскому миру к Швеции перешло и последнее владение России на Балтике - Ореховский уезд, располагавшийся на берегах Невы. И хотя с тех пор протекло восемьдесят лет, шведы продолжали коситься на Россию, понимая, что она рано или поздно потребует возвращения силой захваченных дедовских вотчин. Попытка Петра создать современные армию и флот не особенно обеспокоили Швецию: ведь взгляд царя был обращён к югу, в сторону Турции. Даже военный успех - захват Азова - не изменил отношения шведов к московскому правителю. Сохранилась уверенность: выход на Чёрное море отвлечёт Россию от Балтики.
  Цели великого посольства не составляли тайны для Стокгольма. Достижение их также не сулило никакой опасности. Смутные подозрения у рижского губернатора породила необычность маршрута посольства: через Ригу. В этом он усматривал скрытые козни. Чем дольше размышлял Далберг, тем более убеждался в собственной правоте. "Несомненно, - говорил он себе, - великое посольство имеет разведывательную функцию. А раз так, то...". Придя к такому выводу, губернатор засел за тревожное послание к своему тяжело больному монарху - Карлу Одиннадцатому.

Глава вторая. Проклятое место
  Девятого марта тысяча шестьсот девяноста седьмого года великие послы в роскошно убранных каретах, сработанных ещё для любившего комфорт царя Алексея Михайловича, покинули Москву. Однако от столицы они отъехали совсем недалеко - до села Никольское - и здесь остановились.
  Постепенно сюда стали подтягиваться и сопровождавшие послов лица.
  Весь день под окнами никольских изб истошно скрипели полозья, испуганно всхрапывали кони, далеко окрест разносился бойкий московский говорок.
  Скоро село стало напоминать военный лагерь. По длинной, протянувшейся почти на две версты улице вышагивали солдаты с фузеями на плечах. Звучали громкие команды. Подобного многолюдства никольские старожилы не могли припомнить. И не удивительно. Ведь только в свите Лефорта насчитывалось более семидесяти человек: одиннадцать дворян, семь пажей, пятнадцать покоевых служителей, два мастера золотого и серебряного дела, шесть трубачей и музыкантов, три повара, также много другой челяди. Несколько меньший штат сопровождал второго и третьего послов. Сверх того, посольство включало священника с дьяконом, двух переводчиков - Петра Вульфа и Петра Шафирова, шесть подьячих, тринадцать гайдуков, семьдесят солдат под командой капитана Ягана Шмита. Наконец, вместе с посольством отправлялись тридцать пять волонтёров для определения на учёбу. Всего же отбывало за рубеж двести пятьдесят человек. Воистину великое посольство!
  Ещё более собралось провожающих. Шутка ли, предстояла долгая, не на один год разлука. Да и кто мог дать гарантию, что все вернутся живы-здоровы?
  В Никольское на проводы подъехал и недужный Аким Иванович Сенявин. Потребность была двойная. Отчий дом разом покидали два сына: значившийся в волонтёрах-навигаторах Иван и состоявший в свите второго посла - Ульян. Сопровождал главу семьи младший из сыновей - Наум.
  На церковную площадь, где составлялся посольский поезд, Сенявины явились в числе первых - по худости рода. Что стоили старинные жалованные грамоты, коль деревеньки обезлюдели, дома и скотные дворы завалились.
  В окружении рослых, на голову выше его сыновей, кряжистый Аким Иванович Сенявин потерялся. Но внешне растерянности не выказывал. Степенно раскланивался со знакомыми, расспрашивал о житье-бытье. А вот когда столкнулся с царём, то вдруг оробел. По укоренившейся привычке бухнулся на колени.
  Пётр, не глядя на старика - таковыми ему казались все пятидесятилетние, - шагнул к братьям Сенявиным. Ивана и Ульяна знал по Преображенскому полку, а вот Наума видел впервые.
 - Как звать? Сколько лет?
 - Наум. Семнадцать.
  Иван, нутром уразумевший, что смелость и города берёт, прямо глянул в глаза царю.
 - Он молодой, но к наукам способный. Ещё толком не зная грамоту, уже геометрию осилил. Как сиё сделал, уму непостижимо. Как говорится, бог и слепца просвещает!
  У Петра забавно наморщился короткий нос, жёсткие щёточки усов встопорщились. Он весело хохотнул, одобрительно хлопнул Наума по плечу.
 - Молодец, так и надо!.. Записываю тебя в Преображенский, взамен братьев. Коль знаешь геометрию, то выучишься и инженерству. На войне часто возникает необходимость кого-то срочно откомандировать на передовой пост, где срочно потребовалось соорудить трашемент или шанец. Для столь малого дела нет смысла посылать фортификатора, а знающий офицер выручит!.. А ещё более нужны моряки. Овладеешь морской профессией - озолочу!..
  Пронзительный скрип полозьев заставил всех обернуться. Подкатила старинная колымага, запряжённая шестёркой лошадей. Распахнулась дверца. Сначала показался верх меховой шапки, а там уже и лицо: одутловатое, с сердито выкаченными глазами. То был родственник царя, князь Ромодановский, которому царь вверил государство на время своей отлучки.
 - Дядя! - обрадовано воскликнул Пётр. - Ты, как всегда, кстати. Вчера за хлопотами я позабыл тебя предупредить: в письмах, где начинается тайнопись, я буду писать особые слова: "Побей челом генералу, чтоб не покинул домишка...".
  Ромодановский покосился по сторонам, желая узнать, как много посторонних лиц оказалось посвящёнными в государственную тайну, и удостоверившись, что их немало, неодобрительно покачал головой.
  Пётр в ответ на его страхи только рассмеялся. Бомбардирам - солдатам Преображенского полка - он верил как самому себе. Недаром им поручались самые ответственные и важные дела. Случалось, что сержант бомбардирской роты строго покрикивал на воеводу или губернатора, допустивших служебную промашку, ставшую известной царю. В таких случаях приходилось терпеть, ибо все знали, что бомбардиры - глаза и уши царя, а точнее, - его воля.
  В Никольском Великое посольство пробыло недолго. Как только подтянулись все отъезжающие - длинный  санный поезд двинулся на Тверь.
  После Твери сделали ещё несколько коротких остановок: в Торжке, Вышнем Волочке, Новгороде. В последних числах марта прибыли в Псков. Отсюда Лефорт отправил рижскому генерал-губернатору послание, извещающее о скором прибытии посольства.
  В ответном письме, весьма учтивом по тону, содержалась укоризна, на которую поначалу никто не обратил внимания из-за общего предощущения грандиозности событий.
  В письме Далберга, воспринятом как пустая бумажка, говорилось: "Жалею что не дано мне знать заранее, когда приедет посольство на рубеж, также сколь многолюдны будете вы, добрые господа великие послы, чтобы всё приготовить к вашему удовольствию. Я со своей стороны сделаю всё возможное, и, надеюсь, вы примите мои старания благосклонно, учитывая состояние страны в настоящее время".
  Когда пересекали рубеж сопредельной державы - его означила деревянная караульня на обочине дороги, - до Ульяна Сенявина, томившегося от скуки в карете второго посла (по молодости лет он не смел первым ни с кем заговорить), донёсся взрыв смеха из конца обоза. То потешал навигаторов разбитной Меншиков, знавший бесчисленное множество баек.
 - Чего гогочут! - неодобрительно буркнул Головин и вяло зевнул.
  Долгодневная дорога притомила и его.
  В Нойхаузене, первом городке на шведской территории, послов встретил посланец губернатора - майор Глазенап. С сокрушительным видом он объявил Лефорту:
 - Во всей Лифляндии большой неурожай, люди умирают с голоду. Поэтому ни зерном, ни фуражом, ни лошадьми мы не можем помочь!
  Что возразишь? Ведь послы только пересекали шведскую территорию, да и то без уведомления. Пришлось ехать на своих лошадях, взятых во Пскове. Почти все они, измученные бездорожьем, едва передвигали ноги. А впереди ожидались ещё большие тяготы. Надвигалась распутица. Снежный покров быстро истончался. На взгорьях полозья с противным скрежетом наезжали на каменистые прогалины, проступившие из-под ледяной корки. Корм для лошадей добывали с великим трудом,  в поисках овса и сена фуражиры порой заскакивали в деревни, отстоявшие от дороги на десятки вёрст.
  О бедствиях, претерпеваемых российскими послами, Далберг, конечно же, прекрасно знал. "Пусть помаются, - рассуждал он. - Впредь будет хороший урок!". В то же время он опасался чересчур перегибать палку, чтобы не вызвать чрезмерного негодования. Поэтому распорядился организовать великому посольству помпезную встречу.
  За милю от Риги послов поджидали три пышные кареты. Ещё через полмили их приветствовало доверенное лицо губернатора - подполковник Пальмструх. Он произнёс приветственную речь и предложил послам занять высланные за ними кареты для торжественного въезда в город.
  Лефорт, Головин и Возницын заняли разукрашенный позолотой массивный экипаж. В двух других разместились бомбардиры, составлявшие охрану Петра.
 - Начинается роскошная жизнь. Вот что значит Европа! - весело шумел Меншиков, втискиваясь в последнюю карету.
  От его балагурства и шуток дурное настроение Петра как-то улетучивалось. Недавние дорожные тяготы сами собой канули в небытие, смутные подозрения - рассеялись. Он горел желанием увидеть Ригу, почитавшуюся одной из крупнейших шведских крепостей. Рига являлась и важным портом. К тому же, здесь действовали две верфи: партикулярная и военная. Последняя по объёму своего строительства занимала третье место по значимости после стокгольмской и карлскронской верфей.
  Сопровождаемый рейтарами и двумя беспрестанно сигналящими трубачами, посольский поезд, растянувшийся чуть ли не на версту, вступил в северное предместье Риги. У Песчаных ворот картеж встретил выстроившийся батальон пехоты. С крепостных верков (sic!) ударили пушки. Но тут, вместо того, чтобы свернуть налево и вступить в распахнутые крепостные ворота, рейтары поворотили направо к старинному зданию, одновременно походившему и на замок, и на постоялый двор.
 - Почему не въезжаем в крепость? - недоумевал и сердился Пётр.
  Лефорт чутко уловил его настроение.
  Осмотрев покои, предназначавшиеся первому послу, он сказал сопровождавшему его начальнику шведской охраны капитану Лилиенштерну, что жилище ему нравится - комнаты светлые, просторные. Не нравится лишь одно: губернатор Далберг не соизволил принять послов.
 - В чём дело? - заметил строго.
 - Генерал-губернатор болен, - последовал учтивый ответ.
  Лефорт сделал вид, будто вполне удовлетворён объяснением. Но тут же задал новый вопрос: почему посольство поместили не в самом городе, а в предместье.
 - Российское посольство столь многолюдно, - отвечал Лилиенштерн, - что в крепости не нашлось большого здания. Да и одного, даже большого здания, оказалось бы недостаточно - столь велико посольство. А здесь вам будет покойно. За это я твёрдо ручаюсь! - добавил он, приглашая Лефорта к окну.
  С высоты второго этажа хорошо просматривалась улица, которую перегораживала цепочка солдат. На перекрёстке расположился усиленный караул рейтар. На городском валу маячили часовые.
 - Уж не ожидается ли нападения неприятеля на город? - пошутил Лефорт при виде столь многочисленной стражи, более смахивающей на охрану.
 - Таково распоряжение генерал-губернатора!
  Желая выяснить, насколько далеко зашли местные власти в своей неприязни к российскому посольству, Лефорт осведомился, будет ли позволено посольским людям ходить в город для покупок, в первую очередь для приобретения летних экипажей.
 - Рига - пограничная крепость. Здесь действует особый режим. Поэтому в крепость никого не пустят, - твёрдо объявил Лилиенштерн. - К тому же, в этом не имеется никакой надобности - все покупки можно сделать в предместье.
  Лефорт выразил своё недоумение и недовольство действиями городских властей и направил особого представителя к генерал-губернатору.
  Далберг посланца не принял. Через доверенное лицо тому объявили, что посольским людям дозволяется ходить в крепость, но не более чем по шесть человек за раз и непременно в сопровождении шведского караула. Кроме того, строго-настрого запрещается осматривать и срисовывать укрепления, а также близко подходить к валу. В противном случае будет применена сила.
  Услышав столь странное и недружелюбное заявление, Лефорт только всплеснул руками.
  Ради справедливости следует сказать, что бургомистр тоже не одобрял противоправных действий генерал-губернатора. Человек сугубо штатский, он не понимал этой солдатской бесцеремонности.
 - Для отдачи подобных приказаний у меня имеются веские основания, - мрачно глянул на него Далберг. - Мне известно, что под видом посольства русские скрывают некие тайные намерения!
 - Тайные намерения? Какие? - простодушно изумился бургомистр.
 - Разные, - не стал вдаваться в подробности генерал-губернатор. - Посему я отдал приказ: никому из русских не дозволяется пребывать в городе более двух часов. Сверх того, каждый из них подлежит досмотру на мостах и в крепостных воротах!
 - Никогда ещё не бывало такого, - ахнул бургомистр, заранее представляя, какое недовольство вызовет это распоряжение у российских послов.
  Так оно и случилось.
  Из прогулки по Риге Пётр вернулся взбешённый. Во всё это время от него, сопровождаемого бомбардирами, не отставали два шведских солдата.
 - Проклятое место! - сверкал он глазами на Лефорта. - Сегодня же уеду отсюда!
  Зная вспыльчивый нрав молодого царя, первый посол попробовал воздействовать уговорами. Сказал, что летние экипажи ещё не куплены, к тому же сейчас невозможно перебраться на другую сторону разлившейся в весеннем половодье Двины.
 - Раз нельзя посуху, то я уеду по морю! - объявил Пётр. - Вели закладывать карету!
  Через два часа золочёная посольская карета выкатила из Карловых ворот. Путь лежал в торговую гавань, расположенную ниже Риги по течению реки. Здесь зимовало несколько голландских купеческих судов, застигнутых непогодой. Одно из них было решено нанять для перевоза бомбардиров в Кёнигсберг.
  Хорошо наезженная песчаная дорога шла по весенним, ещё только набирающим почки садам, тянувшимся вдоль вала. В одном месте вал был усилен контрэскарпом: склоны холма, обращённые к крепости, имели срез, что существенно затрудняло подступы осаждающим к стенам. Такой оборонительный приём, не применявшийся на Руси, заинтересовал Петра.
 - Я сейчас всё разгляжу! - выскочил Меншиков из кареты.
  Часовые на посту, внимательно следившие за посольской каретой, заволновались. Один из них что-то крикнул и вскинул ружьё, показывая, что собирается выстрелить.
  Коляску, естественно, задержали. Лефорт, спокойно объясняя караульному офицеру, что направляется в торговую гавань, добавил с располагающей улыбкой:
 - Если здесь ездить нельзя, то укажите другую дорогу!
 - Ездить можно. Но один из ваших спутников выпрыгнул из кареты?!
 - По малой нужде, - успокоил ревностного служаку Лефорт.
  На следующий день после этого малозначительного инцидента Далберг через офицера своего штаба учинил российским послам строгий выговор.
 - Господин генерал-губернатор крайне недоволен действиями посольских людей, - заученно повторил тот, в вольной позе стоя перед Лефортом. - Он требует строжайше запретить подобные выходки в дальнейшем. Ни в одной стране Европы недопустимо такое!
  Присутствовавший на аудиенции Пётр вскипел. Едва за шведом захлопнулась дверь, как он объявил дрожащим от возмущения голосом, что немедленно покидает это "проклятое место", как в сердцах окрестил Ригу.
  Однако осуществить задуманное оказалось непросто: по Двине, сталкиваясь и наползая друг на дружку, шли тяжёлые льдины. И всё же нашёлся отчаянный лодочник, который перевёз Петра с несколькими сопровождающими лицами на другую сторону реки.
  С постоялого двора, готовясь отбыть в Митаву, к Курляндскому герцогу, он отправил в Москву письмо, дышащее презрением к жителям негостеприимной Риги: "Торговые люди здесь ходят в мантелях и, кажется, что зело правдивые. А с ямщиками нашими, как стали сани продавать, за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое".
  Несколько отступив, написал обговоренную фразу: "Пожалуй побей челом господину генералу, чтоб пожаловал, не покинул домишка наш". Обмакнул гусиное перо в "секретные" чернила и, немного подумав, начал быстро писать: "Солдат здесь, сказывают, две тысячи семьсот восемьдесят... Мы ехали через город и замок, где солдаты стояли на пяти местах. Их было менее тысячи человек. А сказывают, что все были. Город укреплён гораздо, только не доделан. Зело здесь боятся, и в город в иные места с караулом не пускают, и мало приятны...".
  За окном послышался тяжкий топот лошадей, раздалась отрывистая шведская речь. "Проклятое место!" - опять вышел из себя Пётр, припоминая нанесённые в Риге оскорбления.
  Этой обиды он не простил рижским жителям. И, когда спустя двенадцать лет русские войска осадили эту сильную шведскую крепость, самолично встал к мортире и бросил в город первые три бомбы. Тогда же в письме к Меншикову обронил горделивые слова: "Тако Господь Бог сподобил нам видеть начало отмщения сему проклятому месту!".
  Немедленно после отбытия разгневанного Петра из Риги российские послы стали собираться в дорогу. Далберг, почувствовав неладное, провожал их со всей пышностью. На корме посольской лодки развевался королевский флаг, с крепости палили пушки.
  Но сделанного, как говорится, не воротишь.
  Впоследствии распространилось мнение, будто нелюбезный приём, оказанный в Риге, послужил для Петра побудительным мотивом, чтобы начать войну со Швецией. Кстати, так полагал и Карл Двенадцатый, занявший престол после смерти своего отца. Давая объяснения по поводу "рижского инцидента" и выгораживая себя, Далберг писал Карлу Одиннадцатому: "Я не сделал им визита и не пригласил в замок, потому что считал и то и другое излишним: посольство было назначено не к моему государю, и прежние губернаторы никаким послам подобных почестей не оказывали. Притом же я был болен и пять недель лежал в постели".
  Формально Далберг, конечно же, был прав. Русские послы, действительно, направлялись не в Стокгольм, поэтому он обходился с ними как со знатными путешественниками и не более того, но ведь посольство было не обычное и Далберг это прекрасно знал.
  Карл Одиннадцатый принял это объяснение. Признал и законность действий рижского генерал-губернатора, не позволившего московитам осматривать крепостные укрепления - ведь Россия не являлась для Швеции дружественной державой.
  Вот так впоследствии трактовались события, произошедшие в Риге в начале апреля тысяча шестьсот девяноста седьмого года.

Глава третья. Прозрение
  Дождавшись на постоялом дворе послов, Пётр вместе с ними отправился в Митаву. В город въехали в нарядных экипажах, высланных навстречу герцогом, под пушечную пальбу.
  В небогатой Курляндии не было ничего такого, чем можно было бы удивить знатного гостя: ни крепостей, ни фабрик, ни верфей, ни флота. Однако от Митавы было рукой подать до моря, столь любимой Петром стихии. Оставив посла откланиваться и благодарить герцога за радушный приём, он поспешил в Либаву.
  Балтийское море предстало перед россиянами в ненастье: над безбрежной водной поверхностью сердито клубились лохматые тучи, такие же серо-зелёные, как и сама морская вода, что с грохотом накатывалась на песчаный берег. Из низких туч непрерывно сеялся мелкий апрельский дождь. При частом блеске молний среди пенных валов различались многочисленные купеческие суда, спешившие отойти от мелководного и потому опасного в шторм побережья. Да, Балтика совсем не походила на приветливое, но безжизненное, без единого паруса Азовское море.
  Пётр обернулся к стоявшим у него за спиной бомбардирам.
 - Вот какое море нам надобно!.. Главные усилия следует предпринимать здесь, а не на Азовском море. Там мы можем иметь флот в двадцать, тридцать, даже в сто кораблей и всё равно не получить выхода в Европу, так крепко держат турки проливы в своих руках! А здесь, - повёл взглядом по горизонту, где маячили паруса, - всюду жизнь. Вот она, Европа!
  Бомбардиры внимательно внимали его словам. Никто не смел оспорить мнение царя. Лишь Меншиков убеждённо заметил:
 - Трудно будет, уж очень силён швед на море!
  Пётр зло ощерился.
 - Море станем добывать на суше!
  В тот же день на небольшом купеческом судне Пётр вместе с бомбардирами отправился в Кёнигсберг, а оттуда посуху - в Голландию. Поездка в Вену, к императору, откладывалась на неопределённое время; все мысли поглотила Балтика. Ехали спешно, во встречных городах останавливались только для ночлега. Галопом проследовали через Кюстрин, Берлин, Шпандау, Бранденбург, Магдебург.
  Окидывая равнодушным оком готические соборы, издали напоминающие могучие корабли, Пётр с воодушевлением развивал планы выхода к Балтийскому морю, возвращения дедовских вотчин: Ореховского уезда, а то и всей Ингрии. Для начала требовалось немного: заключить мир с Турцией и найти союзников в Европе, ибо воевать один на один со Швецией, бывшей первоклассной военной державой, имевшей мощные флот и армию, представлялось делом совершенно невозможным. Главным союзником виделась Дания, которая никак не могла примириться со своим второстепенным положением. Датчане крепко помнили, что сто лет назад их страна была могущественнее Швеции, владела всем Балтийским морем. Ныне силы Дании поубавились, но всё равно её флот включал двадцать линейных кораблей, то есть мало чем уступал по своей силе шведскому.
  За разговорами незаметно достигли пределов Голландии. А седьмого августа тысяча шестьсот девяноста седьмого года на грузовой барже въехали в Амстердам.
  Через неделю прибыло и великое посольство.
  Одним из первых, кому расфранчённый Лефорт нанёс официальный визит, был шведский посол барон Лилиенрот. Прежде всего Лефорт ему пожаловался на рижского генерал-губернатора.
 - Надеюсь, под конец беседы повысил тон, - что шведский король не оставит сей поступок без наказания!
  Лилиенрот заверил, что передаст жалобу своему правительству и с любопытством осведомился:
 - Верно ли говорят, будто на верфи Ост-Индийской компании среди прочих плотников работает и русский царь?
  Ни единый мускул не дрогнул на лице у первого посла. Тем же спокойно-вежливым тоном он произнёс:
 - Его царское величество находится в Воронеже, где идёт спешное строительство кораблей!
  Передавая Петру свой разговор со шведским послом, Лефорт коротко хохотнул:
 - Конечно, эта бестия не поверил ни единому моему слову. Как, впрочем, и я - его... Но всё равно я добьюсь, чтобы губернатор был жестоко наказан!
  Перегнувшись через стол, шепнул Петру на ухо, хотя в комнате они находились вдвоём:
 - Есть слух, что скончался Карл Одиннадцатый.
  Пётр некоторое время сидел в неподвижности. Зрачки у него невероятно расширились. Вот он, желанный миг! Складывающаяся политическая ситуация как нельзя боле благоприятствовала его планам. На шведский трон вступал пятнадцатилетний наследник, Карл Двенадцатый, которому потребуется немало времени, чтобы набраться опыта в государственных и военных делах. Неизбежны и внутренние смуты, которые ослабят государство. На руку было и то, что ведущие европейские державы, Франция - с одной стороны, Англия и Голландия - с другой, были втянуты в затяжной военный конфликт, который всецело поглощал их внимание.
  Опрокинув мешающее кресло, заметался по комнате, заговорил, словно бы выстреливая краткие фразы:
 - Нужно спешить! Нужен флот! Нужна новая армия!
 - Армия будет. Уже завербовано несколько сот офицеров. Будет и флот. Обученных матросов и мастеровых возьмём от Воронежа!..
  Подействовали не столько слова, сколько сам тон, отечески-спокойный.
  Вечером Пётр писал в Москву, грозному князю-кесарю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому:
  "Min Herr Konig!
  Которые посланы по вашему указу учиться, все розданы по местам: Иван Головин, Фёдор Плещеев, Иван Головкин, Гаврило Кобылин, Гаврило Меншиков, Верещагин, Александр Меншиков, Федосей Скляев, Пётр Гутман, Иван Кропоткин, при которых я обретаюсь, отданы на Ост-Индийский двор к корабельному делу.
  Александр Кикин, Степан Васильев - мачты делать; Яким Маляр да Дьякон - всяким водяным мельницам.
  Алекс Борисов, Савва Уваров - к ботовому делу; Тихон Лукин, Пётр Кобылин - блоки делать.
  Гаврило Коншин, Иван Владимиров, Ермолай Скворцов, Алекс Петелин, Ипат Муханов, Андрей Тешенинов, Иван Сенявин пошли на корабли в разные места в матросы.
  Все вышеописанные розданы по охоте по тем делам.
  Piter".
  Не читая написанное, поставил дату: тридцать первое августа тысяча шестьсот девяносто седьмого года.

Глава четвёртая. Покорённый водами
  Судно, на которое Иван Сенявин определился матросом, было ладное, крупное и сильно вооружённое... Правда, часть пушек с него сняли, чтобы взять побольше груза, потому что всё громче поговаривали о скором прекращении военных действий на море и о заключении мира с Францией.
  Рядом на канале, вдоль линии складов, протянувшихся чуть ли не на версту, стояли другие суда. Повсюду по сходням сновали матросы с тяжёлой поклажей на плечах. Грузились мешки с зерном, кипы тканей, ящики с посудой и оружием. Товары предназначались для Леванта.
  В конце сентября тысяча шестьсот девяноста седьмого года, незадолго до выхода каравана в море, небо над Амстердамом озарили огни грандиозного фейерверка: вся Голландия восторженно отмечала окончание затяжной, пятилетней войны. Хотя она и была победоносной, но сильно расстроила торговые дела.
  Главное морское сражение кампании произошло двадцать девятого мая тысяча шестьсот девяноста второго года. Тогда у мыса Барфлер в Ла-Манше объединённый англо-голландский флот, насчитывающий восемьдесят восемь линейных кораблей, из них двадцать шесть голландских, сошёлся с французским. Силы французов были несколько меньшими. Они имели всего сорок пять линейных кораблей, но зато сами корабли были крупнее, а один - "Soleil Royal" - и вовсе почитался гигантом, он нёс сто десять орудий.
  Сражение у мыса Барфлер не дало перевеса ни одной из сторон. Однако при беспорядочном отходе французский флот понёс ощутимые потери: погибли пятнадцать линейных кораблей. Когда весть о разгроме дошла до Людовика Четырнадцатого, он прежде всего спросил:
 - Жив ли адмирал Турвиль?
 - Жив, - успокоили его.
 - Слава Богу! - облегчённо воскликнул король. - Главное, что Турвиль спасся. Корабли же мы построим новые.
  Людовик Четырнадцатый не случайно так волновался: Турвиль был выдающимся флотоводцем. Это он доказал спустя год в сражении в Атлантическом океане. Сложными манёврами французский адмирал запутал командующего английским флотом и разгромил торговый караван противника, включавший восемьдесят судов. Не помог и сильный конвой из двенадцати линейных кораблей.
  И всё же чаще победы одерживал более многочисленный англо-голландский флот. В конечном итоге это и предопределило исход войны. Франция запросила мира. Начались переговоры.
  Не дождавшись их окончания, Голландия спешно переоборудовала часть фрегатов в торговые суда. Нужно было возрождать порядком захиревшую за годы войны коммерцию. Боевые капитаны сделались шкиперами. Стал "купцом" и герой баталии при Барфлере Питер Фок, на судно к которому определили Ивана Сенявина.
  Ранним утром торговый караван вышел из канала в залив Зейдер-Зе. По левому борту потянулись земляные насыпи, надёжно ограждающие сушу от натиска морской стихии. Перед дамбами кое-где высились группы огромных свай, связанных между собой толстыми дубовыми досками. Они должными были принимать на себя первый натиск волн и движущихся льдов. Всю поверхность свай покрывали гвозди с крупными шляпками, служившие панцирем.
  Когда достигли острова Текселя и впереди открылся морской простор, Питер Фок приказал прибавить парусов. На палубе поднялась возня. Вместе с другими матросами, ухая и с непривычки срывая кожу с ладоней, Иван Сенявин стал тянуть просмоленные верёвки, уходящие в самые облака. Судно сразу увеличило ход. Под днищем захлопала вода.
  Но отдыхать не пришлось. Тут же последовала новая команда. Матросы побежали в разные стороны. Сенявин на миг растерялся, не зная, что делать, а потом бросился за теми, что побежали на юг.
 - Живей, живей! - сердито крикнул ему вдогонку Питер Фок.
  На следующий день он подозвал Сенявина к себе. Одобрительно похлопал по плечу.
 - Молодец, что пошёл в матросы. Будущему офицеру весьма приличествует знать всякую работу. Быть только смотрителем, приказывать и указывать матросам, не зная, что они делают, - нехорошо!
  Признавая его равным себе во всём, Питер Фок пригласил Сенявина к столу. За обедом разговор зашёл об Англии, мимо берегов которой проходил караван.
 - Конечно, Англия - великая держава, - философствовал он, попыхивая короткой глиняной трубочкой, с которой не расставался даже за обеденным столом. - Однако, Голландия мало чем уступает. Только мы видели спину удирающих англичан! А чей флот доходил до Чатема? Голландский... Когда в тысяча шестьсот шестьдесят седьмом году адмирал Рюйтер двинулся по Темзе, всё уничтожая на своём пути, то зарево пожаров было видно даже в Лондоне!..
  После этого Питер Фок вспомнил сражение при Солебее, в котором вновь отличился Рюйтер. Адмиральский корабль "Семь провинций" так близко подходил к линии вражеского флота, что в нескольких местах плащ адмирала был прострелен ружейными пулями.
 - И вообще голландцы - мужественный народ, - заключил шкипер. - Во всё время боя на палубе "Семи провинций" находился представитель Генеральных Штатов, восседавший в почётном кресле. Из его свиты в живых осталось только половина!
 - Я хочу рассказать про сражение при Текселе, в тысяча шестьсот семьдесят третьем году, - вступил в разговор пожилой штурман. - Тогда к острову подошла объединённая эскадра: шестьдесят пять английских кораблей и тридцать французских. Адмирал Рюйтер имел на двадцать меньше. Но смело принял бой. Своим авангардом адмирал сковал французскую эскадру, а главными силами направился на англичан. В этом сражении англичане потеряли девять кораблей!.. Это была славная победа!
  Голландцы разгорячились. Питер Фок по второму разу велел налить кружку пивом.
  В начальных числах октября караван достиг берегов Португалии. Для стоянки избрали залив Сетубал, в тридцати пяти милях южнее Лиссабона. Судно встало на якорь возле песчаной косы. Место оказалось несчастливым. На следующий день произошло столкновение с английским пинком. Капитан бросил якорь, не рассчитав свой ход и скорость течения реки, впадавшей в залив. Так как пинк продолжал всё двигаться, то пришлось стравить вдвое больше каната. При этом "англичанина" развернуло, своей кормой он сломал на голландском судне бушприт. У самого же галерея на корме разлетелась вдребезги.
  Ремонт бушприта занял несколько дней. Всё это время караван не трогался с места, дожидаясь окончания работ. Идти в одиночку по Медитерранскому (Средиземному) морю было опасно, воды близ берегов Африки кишели пиратскими кораблями, быстроходными и хорошо вооружёнными.

Глава пятая. Кумпанейский барколон
  Много было разговоров на Москве, когда в мае тысяча шестьсот девяноста седьмого года вышел указ о строительстве кораблей близ Воронежа. Дело новое и неслыханно трудное. Как к нему подступиться, с какой стороны? Стали сколачиваться кумпанства: светские, духовные и гостиные, то есть купеческие. Более всего кораблей надлежало построить светским кумпанствам - восемнадцать, каждому кумпанству - барколон.
  Возглавляли кумпанства самые именитые люди. Первое = князь-кесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский; второе - боярин Борис Петрович Шереметев, сорокапятилетний красавец, богатырь - косая сажень в плечах; третье - дядя царя, Лев Кириллович Нарышкин, один из самых богатейших людей, владелец семи тысяч шестисот восемнадцати крестьянских дворов. Сколькими он душами повелевал, Лев Кириллович и сам точно не знал, поскольку каждый двор объединял несколько семей. В этом крылась хитрость: налог брался только со двора.
  По указу, кумпанства составлялись из расчёта десять тысяч дворов в каждом. Считалось, что лишь при таком количестве крестьянских дворов под силу построить корабль. Ведь с кумпанства брались не только деньги, но и люди, тягловый скот, инвентарь.
  Не удивительно, что собрания кумпанств длились с утра до вечера, шум-крик стоял невообразимый.
  На собрание кумпанства Михаила Алегуковича Черкасского - престарелый князь владел тысячью восьмистами четырнадцатью дворами - Протасьев, поставленный наблюдать за строительством барколонов, послал преображенского сержанта Михайлу Щепотьева.
  В княжеской горнице народу было - не протолкнуться. Главные члены кумпанства, сам Черкасский, седовласый Алексей Петрович Салтыков и молодой Андрей Артамонович Матвеев, сын знаменитого боярина, восседали в красном углу. Остальные сидели на лавках вдоль стен, стояли у двери.
  Припозднившийся Щепотьев примостился по левую руку от Салтыкова. Почёт был оказан не по родству - глава семьи Иван Щепотьев владел всего сотней дворов, - а по мундиру. Молодого Щепотьева крепко выделял царь за деловую сметку.
 - Может, что скажешь, Михайло Иванович? - глянул на преображенского сержанта Черкасский. - Тебе как-никак виднее, ты ведь - правая рука Протасьева!
  Щепотьев поднялся.
 - Говорить здесь много нечего. Сами знаете, что корабли - дело дорогое, но нужное. Без них не заведёшь торга с Европой. А глядишь, проникнем на Медитерранское море, погоним туда зерно и пеньку. Взамен пойдут заморские товары...
  По горнице поплыл одобрительный гул. Строгим взглядом Черкасский навёл тишину. Повернулся к Салтыкову.
 - Ты, Алексей Петрович, не желаешь что сказать?
  Салтыков по-старчески слезящиеся глаза на Щепотьева, почти подпиравшего головой потолок.
 - Коль вышел указ строить барколоны, то выстроим. Мне вот что непонятно - всем кумпанством отправимся на Воронеж, или как?
  Окинув взглядом тщедушную фигурку, Щепотьев усмехнулся.
 - Никуда тебе, дедушка, не придётся ехать. Все члены кумпанства останутся в Москве для государственной службы. Нужно лишь выделить ответственное лицо, которое будет следить за работными людьми, да вести расход деньгам и материалу. Человек должен быть грамотный и молодой, так как дорога дальняя, житьё на новом месте необустроенное... Есть у вас такой на примете? - повернулся к Черкасскому.
  Тот утвердительно кивнул.
 - Неклюдов. - И возвысил голос. - Иван Данилович, поднимись!
  За спинами, где-то у самых дверей, возникла фигура. Лицо простоватое, ещё мальчишеское.
 - А не загубит он по молодости дело? - заволновались кумпанщики.
  Черкасский нахмурился.
 - Перерешать не будем. Парень он смышлёный, да и служба его не особо велика - наблюдать за строением, какое поведёт иноземный мастер Алфер Нанинг.
 - Справится! - поддержал его Щепотьев. Одобрительно подмигнул оробевшему Неклюдову. - Ежели что будет не так, я на Воронеже поставлен строить адмиралтейские магазины, так что легко найдёшь!..
  Замешкаться в Москве Неклюдову не позволили. На следующий день после собрания он вместе с Нанингом выехал в Воронеж. Добрались до места к концу мая. Здесь явились к воеводе Полонскому.
  Полонский развернул ведомость, где было расписано каждому кумпанству, где, что и как строить. Кумпанству Черкасского повезло: выделенное место было неподалёку от города. Не особо рассчитывая на чужую понятливость, воевода сам отправился на берег реки, указал, какое занимать место, выделил участок леса для порубки.
  Оглядывая с пригорка вековую дубраву, Неклюдов вдруг заприметил поднимающиеся тут и там на горизонте дымки.
 - Это что же, выходит, уже работают?
 - Работают, - озабоченно откликнулся воевода. Сетуя на нехватку работных людей, выделил Неклюдову пятьдесят плотников, шестьдесят возчиков, несколько кузнецов и около сотни подсобных работников.
  В тот же день начали валить лес. Медлить не позволяло время - в мае следующего года барколон надлежало спустить на воду.
  Добротного леса вокруг было предостаточно, но всё равно с килем хлебнули горя. Для него требовалось несколько стройных и ровных дубов. Вдвоём с Нанингом Неклюдов полдня пробродил по дубраве.
  Привезённые из леса брусья мастер уложил на колоды-покладины и начал сращивать. Наложенные друг на друга пазы сшил длинными железными гвоздями. После этого начал ставить нос и корму.
  Неклюдов не скрывал радости: ещё только начало сентября, а уже столько сделано: строительный материал заготовлен, избы для мастеровых поставлены, корабль подходит как на дрожжах. Слаще всякой музыки были визг пил, пластовавших толстенные стволы на доски, хрясткие удары топоров, стук молотов в кузнях.
  Радость, однако, оказалась преждевременной. В один из ясных дней бабьего лета на строительную площадку заглянул главный корабельный мастер Воронежской верфи, датчанин Симон Петерсон. Осмотрев сделанное, он нахмурился.
 - Киль слишком тонок! - строго глянул на виновато переминавшегося Нанинга. - Ширина должна быть четырнадцать пальцев, вышина - двенадцать, а у тебя сколько?!
  Нанинг что-то невнятно забормотал в своё оправдание. Не слушая объяснений, Петерсон пнул негодный киль.
 - Разломать!
  Когда сердитый датчанин отбыл, Неклюдов, успокаивая огорчённого и обиженного Нанинга, сказал, что знает в лесу несколько подходящих деревьев. Возчики взгромоздились на телеги, а плотники, чертыхаясь на чём свет стоит, стали крушить сделанное. Ломать - не строить. К вечеру остов барколона разобрали на части.
  На следующий день возчики доставили новые брусья. Их соединили друг с дружкой. Киль был готов.
 - Ну, с Богом! - бросил с воодушевлением Неклюдов.
  Однако, Нанинг, уже единожды давши промашку, не торопился продолжать работу. Под разными предлогами он стал тянуть время, явно поджидая Петерсона. Тот, как назло, не являлся. Дело застопорилось на пустом месте. Возчики и плотники, считавшие дни, когда можно будет отправиться домой, бранились. Видя, что Нанинга не переспорить, Неклюдов отправился в Воронеж на поиски главного корабельного мастера.
  До сего времени, поглощённый заботами о кумпанейском барколоне, он думал, что основные события разворачиваются на его верфи. Поездка в Воронеж заставила Неклюдова круто переменить мнение. Город кипел. По улице, вздымая клубы пыли - осень стояла тёплая, даже жаркая, в садах по второму разу зацвели вишни, - двигались нескончаемые обозы: везли брёвна, брусья, доски, камень, кирпич. Маршировали солдаты. Проносились всадники. В воздухе стоял такой гул, что терялся человеческий голос.
  Ещё оживлённее было на острове, бывшем посреди реки Воронеж. Тысячи рабочих копошились на всей его территории. Для защиты от полой воды на острове делались две квадратные насыпи: одна - вышиной восемь аршин, другая - четыре. Посредине первой насыпи рабочие сооружали каменную цитадель, с башнями по углам. Здесь должны были разместиться адмиралтейство и арсенал.
  Другая насыпь защищала верфь и цейхгауз, огромное здание, возведённое уже наполовину. Главный корабельный мастер, конечно, должен был находиться здесь. Но Петерсона на месте не оказалось.
 - Он почти не бывает на верфи, всё больше в разъездах, - объяснил Неклюдову какой-то разбитной малый, до того обожжённый жарким солнцем, что кожа отливала синевой.
 - Но кто его замещает?
 - Нильс Цорсон.
 - Где он?
  Подошёл офицер, наблюдавший за строительством корабля. Узнав, в чём дело, неопределённо пожал плечами.
 - Кто его знает. Цорсон на месте не сидит. Утром заглядывает на верфь и дальше спешит - на пильные мастерские, в кузни. Может, он в канцелярии!
  Проклиная непоседливого Цорсона и заодно Петерсона, Неклюдов отправился в канцелярию. Возле строящегося цейхгауза его окликнули:
 - Эй, приятель!
  Неклюдов узнал Щепотьева. Огромный, почерневший так, что страшно было смотреть, он весело скалил зубы:
 - Куда путь держишь?.. Если не спешишь, заходи, - хлопнул ладонью по каменной толщи стены, - гостем будешь! Видишь, сколько у меня работников - две тыщи. Через месяц-другой кончаем цейхгауз!.. А ты чего невесёлый?
  Услышав про затянувшееся строительство барколона, пообещал прислать Петерсона.
 - Или Цорсона, - вспомнил Неклюдов про другого корабельного мастера.
 - Цорсон болен. Вчера ещё был здоров, а сегодня лежит в беспамятстве.
  Щепотьев выполнил своё обещание. Петерсон явился, но, как говорится, не в добрый час: новый киль он решительно забраковал.
 - По толщине хорош, но короче на шесть футов. Нарастить!
  Нарастить так нарастить. Киль сделали длиннее и принялись ставить кривули, как плотники именовали между собой шпангоуты.
  В разгар работ прискакал Петерсон. Пустив усталую лошадь пастись на лужок, двинулся к барколону, уже издали что-то крича и размахивая руками. Бедный Нанинг позеленел от злости. Сердце у Неклюдова упало.
 - Всё ломать! - налетел Петерсон. Гневно обернулся к Нанингу. - Плохой лес кладёшь! Доски неплотно прибиваешь!
  Взбешённый постоянными придирками, Нанинг ответил руганью. Ещё немного, и они бы сцепились. Назревающую драку предотвратил Неклюдов, бросившийся между шумевшими друг на друга мастерами.
  Прямо с верфи Петерсон отправился к Протасьеву.
 - Нанинг - плохой мастер! - пожаловался на голландца. - Корабль получился крив. Когда делаешь замечание, то кричит, как пьяный... С ним невозможно иметь дело! Я отказываюсь от этого корабля!
  Протасьев, как мог, успокаивал его.
 - Лучшего негде сыскать, - заключил примирительно. - А то, что худо строит, и твоя вина. За ним надо больший иметь присмотр.
  Петерсон побагровел.
 - Я и так уже выбился из сил. Трижды, а то и четырежды в неделю объезжаю все верфи. Даже за свой счёт купил лошадь. Порой за день покрываю тридцать вёрст!
  Обо всём этом Протасьев был осведомлён. Пообещав сделать серьёзное внушение упрямому Нанингу, он вдруг виновато отвёл в сторону глаза и скороговоркой сказал:
 - Корабельный мастер Цорсон помер.
 - Нильс! - выкрикнул Петерсон. - Мы с ним вместе начинали на Копенгагенской верфи. Вместе приехали сюда. Не может быть, чтобы он умер!?
  Сочувственно вздохнув, Протасьев требовательно глянул.
 - Нужно побывать на корабле, который он строил...
  Проводив до дверей убитого горем датчанина, вернулся к столу.
  Протасьев имел приказ обо всём важном доносить в Москву, откуда его письма пересылались в Амстердам. Заново осмыслив разговор с Петерсоном, недовольный малыми познаниями Нанинга в корабельной архитектуре, он решил непременно сообщить о слабости голландских мастеров, о желательности нанимать в русскую службу более сведущих датчан, а ещё лучше англичан. Конечно, такое письмо могло вызвать неудовольствие. Но иного выхода не было. Тяжело вздохнув, он обмакнул заострённый кончик пера в склянку с чернилами.

Глава шестая. "Добрый" капитан
  Фрегат, заложенный на Ост-Индийской верфи в Амстердаме девятого сентября тысяча шестьсот девяноста седьмого года, рос как на дрожжах. От огромного бруса-киля, имевшего в длину сто футов, в стороны отошли изогнутые шпангоуты. Для устойчивости их связали тонкими брусьями. Затем плотники стали ладить кузов: обшивать шпангоуты изнутри и снаружи досками.
  Корабельный мастер Клас Геррит добродушно покрикивал на работающих, чтобы живее поворачивались.
  Вечером в остерии Пётр спросил у него, почему корабль строится на глазок, без чертежа и модели.
  Старый мастер усмехнулся.
 - Модель нужна, когда строится новый тип корабля. А такие, как наш, испокон века делают в Голландии. Что же касается чертежа, то он у меня в голове. Я сорок лет строю корабли, знаю их до последней досточки. Без всяких испытаний, по одному внешнему виду могу сказать, какой он будет: ходкий или валкий...
  Пётр нетерпеливо прервал старческую похвальбу:
 - Скажи, если удлинить построенный нами фрегат на несколько футов, от этого он станет лучше или хуже?
 - Смотря на сколько.
 - Предположим, на семь футов.
  Вопрос был непростой. Геррит на мгновение задумался.
 - Если на семь футов, то водоизмещение фрегата значительно увеличится. Потребуется ставить более высокие мачты, стало быть, парусность и скорость возрастут. Но и осадка увеличится на два фута. Вместо одиннадцати футов будет тринадцать. А это плохо, потому что море у берегов Голландии мелководное!
  Стараясь проникнуть в суть загадочных расчётов, Пётр задал новый вопрос:
 - А если прибавить ещё семь футов?
 - Плохой будет корабль, - уверенно отвечал мастер. - Осадка увеличится уже не на два, а на пять футов. Скорость резко упадёт!
 - Но ведь мачты будут выше? - не сдавался Пётр.
 - Я знаю, что говорю, - начал сердиться Геррит. - Несколько лет назад пробовали построить такой фрегат и ничего путного не вышло!.. Лучшая длина для фрегата - сто футов. У такого - малая осадка, он - быстроходен и достаточно хорошо вооружён.
  Осмысливая этот разговор и присматриваясь к тому, что происходит на верфи, Пётр понял, что Геррит лишь кажется сведущим в корабельной архитектуре, на самом же деле он действует не по науке, а по шаблону, по тем меркам, по каким в Голландии строили суда ещё сто лет назад.
  При следующей встрече, желая убедиться в справедливости своих подозрений, Пётр показал мастеру чертёж большого шестидесятипушечного корабля и попросил определить его качества, сказать, хорош ли он будет на ходу.
 - Хорош, - последовал быстрый ответ. - Англичане - добрые мастера. Особенно им удаются трёхдечные корабли, вооружённые крупными орудиями. Голландские корабли таких же размеров гораздо хуже. На ходу их нижние порты черпают воду.
 - А какова будет скорость этого корабля? - кивнул на чертёж Пётр.
  Геррит только вздохнул.
 - Точно сказать не могу. Это знают только сами англичане. У нас в Голландии мало кто умеет читать чертежи. Дело это мудрёное.
 - А ты мог бы научиться?
 - Зачем? Я уже старый мастер. Теперь все мои помыслы устремлены к тому, чтобы получить спокойную и доходную должность и безбедно прожить свой век.
  Строительство фрегата быстро приближалось к завершению. Поражала добротность работы мастеровых. Доски плотно-плотно подгонялись одна к другой, не оставалось ни малейшей щёлки. Не занимать было голландским плотникам и сноровки. Молотки и пилы так и мелькали в руках. Пётр старался не отставать, но работал уже без прежнего интереса.
 - Не того мне надо, - жаловался он Меншикову. - Теперь любой фрегат, вроде этого, я могу собрать с закрытыми глазами. Меня интересует другое, сама корабельная архитектура как наука, я хочу знать, каковы пропорции идеального корабля, как они связаны между собой?
  Без особого сожаления Пётр покинул Ост-Индийскую верфь, когда великие послы Лефорт и Головин призвали его в Гаагу, где велись переговоры с голландским правительством о помощи России оружием, снаряжением и искусными мореходами для войны с Турцией. Голландцы отнекивались, ссылались на крайнее истощение страны от затяжной войны с Людовиком Четырнадцатым.
  Выслушав информацию Лефорта о ходе переговоров, Пётр не сдержал своего раздражения.
 - Какие они христиане, коль не хотят помочь братьям по вере, изнемогающим в борьбе с коварным врагом! Кабы не великая нужда в товарах и деньгах, ни единого бы их корабля не велел принимать в Архангельске!
  Лефорт объяснил, что голландцы так поступают не из-за чёрствости, а из боязни рассердить турецкого султана и тем самым повредить своей торговле с Левантом, от которого имеют немалую выгоду. Видя, что его аргументы действуют, продолжал:
 - Всё же кое в чём голландцы идут нам навстречу. Правительство объявило, что не станет препятствовать нам нанимать частным образом мореходов и корабельных мастеров, а также закупать оружие и всякие припасы. Так что, по сути дела, мы добились своего!
  От этой вести Пётр посветлел. Обнял широко улыбающегося Лефорта. Расцеловал в обе щеки.
  Подавляя ревнивое чувство, Головин осведомился невозмутимо спокойным тоном, не изменявшем ему ни в каких ситуациях:
 - Кому велишь заниматься наймом людей и закупкой товаров?
 - Кому? - переспросил Пётр. - Да хоть сам берись. Приговаривай в службу капитанов, матросов, лекарей и разных мастеровых.
 - И адмирала надо бы приискать, которому было бы без страха вверить флот! - подал голос Лефорт.
  Решив, что это шутка, ведь Лефорт имел звание генерал-адмирала, Пётр улыбнулся.
 - Генерал-адмирал у меня уже есть!
 - Я сухопутный адмирал, - настойчиво продолжал Лефорт. - А тут нужен человек опытный, получивший настоящую выучку на морях, понюхавший пороху в морских сражениях!
  Подумав, Пётр сказал:
 - Дороговато нанимать адмирала... Однако коль надо, то надо. Начнём экономить копейки, рубли потеряем.
  На должность командующего Российским флотом было решено пригласить адмирала Схея, который руководил потешной баталией в заливе Эй, специально устроенной для Петра, и выказал себя изрядным флотоводцем.
 - Стар я, чтобы так круто менять свою жизнь, - несколько испуганно отнекивался Схей, получив приглашение вступить в русскую службу.
  Напрасно велеречивый Лефорт разворачивал перед ним грандиозные перспективы личного возвышения, рассказывал о нарождающемся Азовском флоте, о строящемся Таганрогском порте, способном вместить чуть ли не сотню кораблей. Схей стоял на своём.
 - Нет-нет!.. Конечно я всецело одобряю стремление Его величества иметь сильный флот, но не имею сил споспешествовать ему в великих начинаниях. Приглашайте тех, кто помоложе и посмелее!
  Слух о том, что набирают моряков в русскую службу, облетел всю Голландию, породив много кривотолков. По рассказам бывалых людей, Россия представлялась страною льдов и снегов, где от лютой стужи даже птицы замерзают на лету. И всё же ловцов счастья было хоть отбавляй. Манили и чины, и деньги: матросское жалование превышало оклад голландского офицера.
  Штатгальтер Голландии Вильгельм Оранский на приёме в честь великих послов - очень пышном и многолюдном - имел с Петром доверительную беседу. С похвалой отозвавшись о своих подданных, всегда готовым протянуть руку помощи ближним и дальним соседям, назвав их лучшими мореходами, он одобрил стремление России получить морской выход в Европу.
 - Море не разделяет, а соединяет страны, - философски заметил он. - Торговля обогащает государства, делает их сильными.
  Почувствовав осведомлённость собеседника в морских вопросах, Пётр стал делиться своими планами приобщения россиян к морю, заведения кораблестроения на берегах Азовского и Белого морей, развёртывании торговли на Каспии.
  Планы поражали обширностью. Но от них веяло прожектёрством. И это Вильгельм Оранский дал тонко понять. Глоточками отпивая пиво из зеленоватого бокала - технология производства такого стекла держалась в большой тайне - он дружески улыбнулся.
 - Я приветствую стремление Вашего величества сделать Россию морской державой. Однако, достижение желаемого потребует массу времени и усилий. По мнению многих, серьёзным препятствием на этом пути станет народный характер славян. Говорят, что славяне питают самые враждебные чувства к морю и морскому делу!
 - Это суждение несправедливо! - пылко возразил Пётр. - В северной Германии, от Померании до Гамбурга, у жителей наблюдается огромная любовь к мореплаванию. А ведь они - славянского происхождения.
  Будучи большим политиком, Вильгельм Оранский незамедлительно признал свою неправоту. Более того, поспешил добавить, что славяне - народ переимчивый и, несомненно, общение с голландскими моряками пойдёт им на пользу. В качестве примера он сослался на англичан, которые оказались настолько прилежными учениками, что даже обогнали голландцев в искусстве кораблестроения.
  Расчёт оказался верен. Насупившийся было Пётр стал с интересом расспрашивать об английских верфях, о способах постройки кораблей. Вильгельм Оранский был не только штатгальтером Голландии, но и королём Англии. На английский престол он вступил в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году: срок вполне достаточный, чтобы изучить главную отрасль страны - кораблестроение. Поэтому на все вопросы Пётр получил достаточно полные ответы. В заключении Вильгельм Оранский рассказал о новой яхте "Транспорт-Ройял", судне новой конструкции, чрезвычайно быстроходном. Пётр загорелся получить чертёж удивительной яхты.
  Возвратившись в Лондон, Вильгельм Оранский, а для английских подданных - Вильгельм Третий, приказал адмиралу лорду Кармартену направить русскому царю письмо, содержащее просьбу принять в подарок "Транспорт-Ройял".
  Составленное в учтивых выражениях письмо Кармартена, первого адмирала Англии, произвело соответствующее впечатление. В Лондон был командирован майор Преображенского полка Адам Вейле для изъявления искренней благодарности за подарок. На словах он передал желание царя побывать в Англии, чтобы посетить верфи, ознакомиться с английским флотом.
  В конце декабря тысяча шестьсот девяноста седьмого года в устье Мааса за царственным гостем прибыла английская эскадра: два линейных корабля и две яхты под командой вице-адмирала Митчела. Приняв на борт Петра, для секретности именовавшегося "десятником", и десять бомбардиров, небольшой отряд вышел в море и взял курс на северо-запад.
  И надо же такому случиться, в это самое время Головин напал на человека, который по всем статьям подходил на должность адмирала Российского флота. Этого адмирала рекомендовал адмирал Схей.
 - Достаточно ли он опытен? - осторожничал Головин, предпочитавший прежде семь раз отмерить.
  Схей обиделся.
 - Крюйс уже тридцать лет на море. Начинал юнгой. Не раз бывал в Ост-Индии. Сражался с французами у мыса Барфлер!
 - Сколько ему лет?
 - Сорок.
  Самому Головину было сорок восемь. Поэтому поначалу он засомневался: не слишком ли молод капитан для такого ответственного поста. Поинтересовался, какую должность Крюйс сейчас занимает.
 - Корабельного изоружителя на Ост-Индийском дворе.
  При личной встрече Крюйс произвёл на Головина самое благоприятное впечатление. Росту он был небольшого, костистое лицо имело суровое выражение. Даже большое родимое пятно, растекавшееся по правой щеке, не особо портило его. И всё же Головина по-прежнему смущал возраст. Только поэтому он предложил Крюйсу для начала чин шаутбенахта. В голландском флоте шаутбенахтом назывался младший флагман, командовавший арьергардом. В его обязанность входило также в течение ночи наблюдать за движущейся эскадрой и предупреждать отставание кораблей. Поэтому в дословном переводе слово "шаутбенахт" значит - "ночной наблюдатель".
  Услышав это предложение, Крюйс задумался. А потом твёрдо произнёс:
 - Нет. Я согласен только на звание вице-адмирала. Я не в таком возрасте, чтобы подчиняться кому попало. На флоте главное - строгость. Порядок зависит от адмирала, как он себя поведёт - так и будет... Я на собственном опыте убедился, что ни одно другое поприще не требует от человека такого ответственного отношения к делу, как морское. Поэтому на кораблях буквально на всё следует обращать самое серьёзное внимание: внимательно следить за сигналами флагмана и быстро на них отвечать, ежедневно докладывать о числе больных, контролировать движение всякой шлюпки по рейду. Словом, на флоте ничего маловажного нет, ибо от мелочи может произойти гибель судов и людей... Так я понимаю морскую службу и подчиняться адмиралу, мыслящему иначе, не смогу!..
  Всё более убеждаясь, что Крюйс именно тот человек, который нужен, Головин шутливо подхватил:
 - На этот случай у нас имеется хорошая пословица: каков поп, таков и приход!
  В конце января тысяча шестьсот девяноста восьмого года он отправил в Лондон письмо, в котором на все лады расхваливал Корнелиуса Крюйса: "Зело человек истинно добр, жаль такого пропустить, хотя чтоб и лишнее дать".
  Говоря так, Головин имел в виду просьбу Крюйса зачислить его в русскую службу вице-адмиралом, с жалованьем тысяча восемьсот рублей в год. Требуемый оклад был неслыханно высоким, никто из русских генералов не получал таких денег. Но уж очень хотелось Головину заполучить Крюйса, представлявшегося ему чрезвычайно деловым человеком. При найме офицеров и матросов он оказал бесценную услугу. Никто из Голландцев не желал отправляться в Россию, можно сказать, за тридевять земель, не получив обусловленного жалованья. Такими суммами Головин не располагал, и дело дошло до конфликта. По счастью, в распрю вмешался Крюйс, пользовавшийся среди моряков большим авторитетом. Ему удалось убедить недовольных ограничиться получением кормовых денег, предназначенных для дорожных расходов. Выплата же должностных окладов была приурочена к прибытию в Москву.
  Услуга, оказанная Крюйсом, была огромна. Ведь на уплату жалованья голландцам, принятым на русскую службу, ушли бы все пятьдесят тысяч ефимков, ожидаемые из Москвы. А теперь этими деньгами можно было расплатиться за приобретённые в Голландии и Англии пушки и ружья, парусное полотно и другие корабельные припасы.

Глава седьмая. "Транспорт-Ройял"
  В устье Темзы небольшой караван сделал остановку. Вице-адмирал Митчел перебрался на царскую яхту. После этого линейные корабли направились в Чатем, а яхты - в Лондон.
  Было раннее утро, туманное и маловетреное. Чтобы уловить малейшее движение воздуха, капитан приказал распустить все паруса. Подбадриваемые зычными окриками, матросы гурьбой шарахались из стороны в сторону, бросали одни канаты, хватались за другие. Никакой слаженности в их действиях не чувствовалось. Не поражала команда и своим видом. Истинно морских фигур - крепких и ладных - было всего две-три, остальные же матросы были щуплы и невзрачны.
  Пётр, внимательно следивший за всем происходящим на судне, сказал об этом Митчелу.
 - В военном флоте немного хороших матросов, - отвечал тот. Команды набираются в последний момент, когда Адмиралтейство даёт приказ изготовить корабли. Военнообязанных у нас нет, как, скажем, во Франции, поэтому на корабли набирают охотников из жителей прибрежных районов. Как правило, это зелёная молодёжь. Потомственные моряки предпочитают служить в торговом флоте. Это выгоднее. Так что все лучшие матросы на купеческих судах.
 - А если вооружается большой флот, и охотников не достаёт?
 - Тогда берут всех без разбора: и находящихся под стражей контрабандистов, и приговорённых к каторжным работам мятежников, и мирных граждан. Если и тогда матросов не достаёт, то вербовщики, можно сказать, берут на абордаж купеческие суда и силой уводят людей...
 - С такой командой, очевидно, нелегко справиться капитану?
  Взгляд Митчела сделался холодным.
 - С буянами у нас разговор простой - на несколько дней их растягивают верёвками на решётке люка, что на верхней палубе. Если это средство не помогает, то смиряют "кошками" - кнутами о девяти хвостах. При наказаниях за воровство на концах верёвок делают узлы... Впрочем, на кораблях экзекуции не так уж часты. Наши офицеры умеют ладить с матросами... Должен сказать, что английский флот силён своими офицерами. Наиглавнейшее их достоинство - постоянное стремление к совершенствованию себя в избранной профессии. Эта черта свойственна всем англичанам. Каждый англичанин стремится как-то развить дарованный ему богом талант, пусть самый маленький. Когда же овладеет ремеслом, то почитает себя важной персоной... Во Франции говорят: каждый солдат мечтает быть маршалом. У нас солдат мечтает стать хорошим солдатом, офицер - стать хорошим офицером. По мне это лучше, чем пребывать в постоянных мечтаниях о маршальском жезле, скорбеть и жаловаться на судьбу!.. Лично я никогда не мечтал стать адмиралом, а стал им потому, что на каждой служебной ступени ревностно исполнял свой долг!
  И сам адмирал, и его рассуждения так понравились Петру, что на аудиенции у короля он просил прикомандировать к нему старого морского служаку на весь период пребывания в Англии. Вильгельм Третий ничего не имел против.
  В последующие дни сопровождаемый Митчелом Пётр осматривал Лондон и окрестности. Всё ему нравилось. Но тянуло на верфи. Ближайшая из них находилась в Детфорде. Туда-то и повёл Митчел своего подопечного.
  Ранним утром в Детфорд въехало несколько колясок, из которых неслась громкая речь. Слова перемежались взрывами смеха. Коляски остановились подле большого двухэтажного дома, окружённого каменной оградой.
 - В дальнем конце её, вон там за деревьями, - указал рукой адмирал Митчел, - есть калитка. Так что Вашему величеству будет удобно ходить на верфь.
  Сопровождаемый чопорным дворецким, Пётр осмотрел дом. Помещения были чистые, просторные. Повернулся к Митчелу.
 - Мне здесь нравится!
  Митчел сказал об этом дворецкому. Тот с достоинством распрямился.
 - Дом раньше снимал адмирал Бенбоу. Он тоже был доволен!
  Пётр развеселился: его и адмирала Бенбоу поставили на одну доску. Сказал об этом Меншикову. Тот засмеялся. За ним грянули бомбардиры. В последующие дни этот гогот не утихал ни на минуту.
  Вздрагивая от взрывов смеха, бедный дворецкий писал своему хозяину, Джону Эвелину: "Дом полон народу. Ужасно грязно. Царь спит рядом с вашей библиотекой, а обедает в гостиной, что за кабинетом. Обедает он в десять часов утра и в шесть часов вечера. Иногда бывает дома целый день. Часто ходит на верфь или плавает по реке в разных костюмах. Сегодня ждут короля. Лучшая гостиная достаточно чиста для приёма. Король платит за всё".
  В начальных числах марта вице-адмирал Митчел доложил о прибытии яхты "Транспорт-Ройял". Пётр так и вспыхнул от радости. Заторопился к причалу.
  Яхту - королевский подарок - он увидел ещё издали. Большое двухмачтовое судно выделялось необычностью своей конструкции: бока корпуса в середине были вдавлены, словно какой-то исполин стиснул судно ладонями. Необычной была и корма: её надводная часть резко сужалась кверху.
  Лорд Кармартен, прибывший на "Транспорт-Ройяле" в Детфорд, предложил Петру совершить поездку по Темзе. Тот, конечно же, ответил согласием. Капитан Рипли подал команду. Специально подобранные матросы бросились по своим местам. Поначалу шли только под двумя большими парусами - гротом и фоком. Потом развернули стаксели. Ход резко увеличился. С лёгкостью яхта обгоняла все суда.
  Видя восторг на лице царя, Кармартен горделиво расправил плечи.
 - "Транспорт-Ройял" - малое художественное изобретение. При строении я помышлял сделать не только красивое и удобное судно, но и быстроходное. И мне кажется, что я преуспел в своём намерении...
 - Парусность невелика, а ход большой! - дивился Пётр.
  В беседу вмешался капитан Рипли.
 - Всё дело во вмятинах на корпусе. Они распространяются до самого киля и постепенно уменьшаются к носу и корме. От этого потоки воды лучше обтекают судно...
  Петра рассердила эта бесцеремонность. Ноздри его короткого носа гневно раздулись, правое плечо дёрнулось. Кармартен поспешил выправить положение.
 - Капитан Рипли так уверенно говорит об особенностях конструкции, потому что яхта строилась под его присмотром. Он - единственный, кто посвящён в тайну открытого мною способа кораблестроения и парусного оснащения. Оттого-то я доверил ему командование судном. В других руках яхта не будет столь быстроходной!..
  Пётр ничего не ответил, но плечо перестало дёргаться, уже на обратном пути озабоченно обронил:
 - Летом переведу яхту из Архангельска на Волгу, а оттуда - в Азовское море... Очень хорошее судно!
  Лорд Кармартен учтиво поклонился.
 - Я передам Его величеству, что подарок понравился. - И немного помолчав, добавил: - Я много наслышан о любви Его царского величества к морю и морскому делу. Это очень удивительно, ведь вы родились и выросли вдали от большой воды?
  Пётр усмехнулся.
 - Виной всему английский бот. Гуляя по амбарам своего деда в Измайлове, я увидел на Льняном дворе иностранное судно и спросил голландца Франца Тиммермана, что это за судно? Он сказал, английский бот; употребляется при больших кораблях для езды и возки. Какое преимущество он имеет перед нашими судами, спросил я. Преимущество в том, что он ходит на парусах не только по ветру, но и против ветра. Эти слова привели меня в великое удивление... Карштен Брант, призванный в Россию при моём отце для делания судов на Каспийском море, починил бот, сделал мачту и паруса, и при мне лавировал на Яузе. У меня бот не всегда хорошо ворочался, но более упирался в берега. Речка была узка. Тогда я перевёл бот на Просяной пруд. Но и там немного авантажу сыскал. Я стал проведывать, где есть большая вода. Мне объявили - Переяславское озеро. Я выпросился у матери туда под видом посещения Троицкого монастыря...
  Лорд Кармартен, вице-адмирал Митчел весело смеялись, слушая этот рассказ. Улыбался и Пётр. Лишь на лице капитана Рипли застыло суровое выражение. Вести быстроходное судно по Темзе было далеко не просто - яхта то и дело обгоняла тяжелогружёные купеческие суда, расходилась со встречными караванами. Не позволяли расслабляться и мели, обозначенные вехами. На полном ходу, показывая своё мастерство, Рипли направил яхту к причалу. Когда казалось, что беды не миновать, прозвучала резкая команда: вмиг упали паруса, бухнулся в воду якорь, вздымая столб брызг, - яхта замерла, словно вкопанная.
 - Молодец! - хлопнул Пётр капитана по плечу. - Хочешь идти ко мне в службу?
 - На таком отличном судне как "Транспорт-Ройял" я готов служить любому монарху, - отвечал Рипли.
 - Яхта - только начало. Сейчас на Дону строится большой флот. Получишь линейный корабль.
  Повернулся к лорду Кармартену.
 - В Голландии я нанял несколько капитанов. Но нужны ещё. Много нужно. Потому хочу открыть в Москве морские классы. Можно ли в Лондоне сыскать такого учёного человека, который бы стал образователем российских моряков?
  Вопрос озадачил Кармартена.
 - У нас нет специальных морских школ, - проговорил он. - Будущие морские офицеры сначала проходят курс наук в обычных школах. Службу на кораблях они начинают в звании волонтёров; затем, после занятий со штурманом по теории кораблевождения, производятся в мичманы. Морские классы, я знаю, есть во Франции... Что ж, идея эта неплохая, но трудно осуществимая. Руководитель таких курсов должен быть одинаково сведущ как в математике, так и в мореплавании. Сыскать такого чрезвычайно сложно: добрые математики не углубляются в навигацию, а искусные мореплаватели - в математику. Однако, я попробую помочь!
  И помог.
  Вскоре Кармартен прислал за Петром карету с приглашением посетить его. После торжественного обеда хозяин повёл почётного гостя в залу, где у него были собраны модели кораблей.
  Мало обращая внимания на древние греческие и римские галеры, Пётр направился к моделям современных судов. Особенно его заинтересовала копия большого трёхдечного корабля.
 - Это девяностопушечный "Соверен", - пояснил Кармартен и, предупреждая дальнейшие вопросы, сказал, что все последующие пояснения будет давать профессор Абердинского университета Генрих Фарварсон.
  Фарварсон, сухопарый и бледнолицый, поспешно приблизился, покинув группу гостей, стоявших в значительном отдалении.
 - Расскажите нам про этот корабль, - кивнул Кармартен на модель, заинтересовавшую царя.
 - О, это замечательный корабль! - воскликнул Фарварсон с большим воодушевлением. - "Соверен" построил великий Петт в тысяча шестьсот тридцать седьмом году. Корабль принимал участие во многих баталиях. Он сгорел два года назад, побив все рекорды долголетия!
  Повернувшись к другому стеклянному колпаку, под которым хранилась модель небольшого судна, Фарварсон возгласил не менее торжественно:
 - Это - "Герцог Варвик". Построен в тысяча шестьсот сорок шестом году. "Варвик" - первый английский фрегат. Раньше фрегатами назывались небольшие быстроходные яхты. После того, как был построен "Варвик", это название прочно закрепилось за судами с крытой батареей на корме. Фрегаты оказались столь полезными, что их число стало быстро расти. За семь лет в Англии выстроили шестьдесят фрегатов типа "Варвик"!
  Следующая модель по сравнению с фрегатом казалась просто уродцем: бак и ют были высоко подняты, бока чудовищно раздуты.
 - Отчего он такой пузатый?
  Фарварсон не замедлил с ответом.
 - Для затруднения доступа на палубу вражеских солдат при абордаже. Сия модель представляет французский линейный корабль "Ла Куронь", о семидесяти двух пушках. Он был спущен на воду в тысяча шестьсот двадцать седьмом году и почитался крупнейшим кораблём своего времени. Длина его сто двадцать футов, ширина сорок четыре.
 - Ну и монстр! - пренебрежительно отозвался Пётр. - А я слышал, будто французы неплохие кораблестроители?!
  Фарварсон дипломатично промолчал. И тогда вице-адмирал Митчел, выступавший в качестве переводчика с голландского языка, на котором довольно свободно изъяснялся русский царь, сказал с присущей ему прямотой:
 - Это - истинная правда! Английские суда по своим мореходным качествам зачастую уступают французским. Не случайно французы почти никогда не включают в состав своего флота захваченные английские суда. Когда же нам удаётся захватить суда французов, то, как правило, они оказываются английской постройки. В противном случае они легко уходят от погони!
  Пётр недоумённо вскинул глаза.
 - Однако английский флот почти всегда брал верх над французским?
 - Верно. Победы достигались за счёт преимущества наших пушек и выучки командоров, а также благодаря более гибкой тактике.
  Пользуясь случаем, Кармартен шепнул Петру, что Фарварсон и есть тот самый человек, которого он рекомендует на должность руководителя морских классов в Москве. Уже другим, деловым тоном Пётр осведомился у Фарварсона, в каких науках, кроме мореплавания, он силён.
 - Я могу учить арифметике, геометрии, плоской тригонометрии, плоской и меркаторской навигации, сферике, астрономии, географии, геодезии...
  Желая проверить глубину его научных познаний, Пётр спросил, какова природа морских приливов и отливов.
 - О движении морей задумывался ещё сам Аристотель, - отвечал Фарварсон. - Он догадывался о связи, существующей между явлениями прилива и отлива с движением Луны. В их взаимодействии Аристотель различал три фазы: годичную, месячную и суточную... Ещё определённей по этому вопросу высказывался Посидоний. По его убеждению, море как бы подчиняется небесным светилам. Плиний же прямо указывает: истинная причина приливов - воздействие Солнца и Луны. Он говорит: "Вода движется, как бы подвластная алчному созвездию, влекущему за собой моря...". Кеплер возвёл эту подвластность до понятия притягательной силы. "Каждое из тел, - учит он, - должно приблизиться к другому в мере обратного содержания массы обоих тел. Если бы Земля и Луна не были удерживаемы каждая на своём пути, то Земля поднялась бы к Луне, которая в свою очередь опустилась бы к ней. Луна притягивает воды Земли и производит приливы и отливы. Если бы Земля перестала притягивать воду, то воды моря поднялись бы и потекли на Луну".
  Фарварсон произвёл на Петра самое благоприятное впечатление. Вместе со своими помощниками Гвином и Гренсоном он был принят на русскую службу. Оклад ему положили высокий. Сверх того, за каждого подготовленного морского офицера назначалась особая плата - пятьдесят фунтов стерлингов.
  Кроме Фарварсона,были наняты корабельные мастера Броун, Козенц, шлюзный мастер Перри, капитан Рипли. И ещё с десяток мастеровых. Наём специалистов требовал огромных денег, которых не было. Материальными затруднениями умело воспользовался Кармартен.
  В Портсмуте, куда Петра пригласили на показательный морской бой, на борту флагманского восьмидесятипушечного корабля "Гамбург" Кармартен завёл разговор о крупной сделке: предоставить компании английских купцов право монопольной торговли табаком в России на двадцать тысяч фунтов стерлингов. Сумма была огромная. Получение этих денег разом решило бы многие вопросы. И Пётр поддался на уговоры.
 - Хорошо, подумаем, - сказал он, неотрывно наблюдая за действиями отрядов кораблей, принимавших участие в показательном бою.
  Когда две кильватерные колонии, возглавляемые огромными ста шестипушечными кораблями "Король Вильгельм" и "Виктория", сошлись и надвинулись одна на другую, орудийные порты выбросили клубы дыма. Воздух содрогнулся от чудовищного раската. Никакая гроза с небесным громом не могла идти в сравнение с залпом нескольких тысяч орудий. Это было грандиозное, потрясающее зрелище.
  От нервного возбуждения у Петра вздыбились волосы.
 - Какое счастье повелевать такой армадой кораблей. Честное слово, если бы я не был русским царём, то желал бы быть английским адмиралом!
  Двадцать первого апреля тысяча шестьсот девяноста восьмого года Пётр отплыл из Лондона на "Транспорт-Ройяле". Однако выйти в море не удалось: у берегов Англии яхту захватил сильнейший шторм. В снастях яростно свистел ветер. Дождь лил как из ведра. Казалось, что шторму не будет конца. В какой-то момент напор стихии ослабел. Капитан Рипли воспользовался открывшимся "окном". Сопровождала "Транспорт-Ройял" английская яхта, готовая в любой момент придти на выручку. Но переход прошёл благополучно. Под вечер увидели синеватую полоску на горизонте. Это была уже Голландия.

Глава восьмая. Вице-адмирал
  Двадцать восьмого апреля тысяча шестьсот девяноста восьмого года "Транспорт-Ройял" вошёл, а точнее, ворвался в амстердамский порт. Стрелой пролетел он мимо купеческих судов, лениво дремавших на рейде, в воду бухнулся тяжёлый якорь, мгновением раньше с мачт упали паруса. Большие знатоки морского дела, голландские шкиперы открыто дивились такой лихости.
  В тот же день прибыл и Пётр, добиравшийся от устья Мааса до Амстердама посуху. Прежде всего он поинтересовался, как обстоят дела с отправкой людей и грузов в Россию. Улыбчивый Лефорт без лишних слов выдвинул вперёд Крюйса. Тот доложил, что зафрахтованы четыре купеческих судна. Обстоятельно описал их достоинства, указал стоимость фрахта. Пётр нетерпеливо дёрнул плечом: его раздражала эта неторопливость.
 - Когда приступите к погрузке?
 - Погрузка уже началась, - спокойно ответствовал Крюйс. - Я распорядился, чтобы все грузы были равномерно распределены по судам, особенно ружья - на каждое по шестьдесят пять ящиков. Даже если одно погибнет, то ущерб всё же будет не столь невосполнимым, как при гибели корабля, имеющего на своём борту все двести шестьдесят ящиков с ружьями.
 - Ещё какие грузы взяты?
 - Пистолеты, компасы, железные пилы, плотничий инструмент.
 - Эти вещи вниз трюмов не класть, - строго распорядился Пётр, - за долгое плавание они могут пострадать от ржавчины!
 - Так и делаем. В самый низ погрузили мраморные блоки, ясеневое дерево, якоря, пушки...
  С удивлением Пётр отметил про себя, что начинает проникаться симпатией к этому невозмутимому, спокойному человеку, который не только по отзывам, но и на деле оказался толковым моряком, во всяком случае, все отданные им распоряжение были разумны. Уже не таким строгим тоном спросил, как скоро корабли могут выйти в море.
 - Третьего мая. Через месяц рассчитываю быть в Архангельске.
  Голос Крюйса потвердел, приобрёл металлический оттенок. Предстояло решить очень важный вопрос.
 - По прибытии в Архангельск все люди должны получить причитающиеся им кормовые деньги и месячное жалованье. Промедление с выплатой вызовет недовольство и серьёзно повредит делу.
 - Велика ли сумма?
  Крюйс тут же передал царю заготовленную бумагу.
  Пётр, прекрасно осведомлённый обо всех финансовых делах, бегло просмотрел реестр. Всего надлежало уплатить четыре с половиной тысячи рублей. Месячное жалованье иностранным матросам было установлено в шесть ефимков, штурманам - в двадцать, капитанам - в шестьдесят. Все двадцать семь капитанов были поименованы.
 - Питер фон Памбург, Абрам Рейс, Симон Рокоскин, - начал читать вслух список.
  Скосил глаз на Крюйса.
 - Добрые ли они мореходы?
 - Добрые. Все участвовали в недавней войне. Некоторые мне знакомы с той поры, как поступили на корабли юнгами!..
  Пётр встрепенулся, вспомнив, как расхваливал вице-адмирала Головин.
 - Это верно, что ты служил ещё при Рюйтере?
 - Да. Плавал юнгой на флагманском корабле "Семь провинций". Участвовал в сражении у Солебея...
  Разговор по-настоящему увлёк Петра. Он стал живо расспрашивать о Рюйтере, о сражениях, в которых тот участвовал.
 - Рюйтер был великим флотоводцем, - отвечал Крюйс. - Плавать он начал с одиннадцати лет. Совсем в молодые годы стал шкипером. Впервые отличился в сражении у Лиссабона. Второй раз - в войну с англичанами. При проводке Ост-Индийского каравана через Ла-Манш он вдвое меньшими силами разбил англичан!
 - В чём причина побед Рюйтера?
  Крюйс на миг задумался. Он хорошо изучил тактику великого флотоводца, но желал быть кратким.
 - Главное условие побед, как учит Рюйтер, - тщательная подготовка к бою. Каждый капитан должен знать свой манёвр. Другое условие - достижение в начале боя путём маневрирования выгодного положения, чтобы создать перевес в силах над противником... Во все дни войны и мира, подчёркивал Рюйтер, очень важно развивать личную инициативу подчинённых, искоренять боязнь ответственности!
  Глубокой ночью, когда закончилась пирушка в знатнейшем амстердамском трактире "Доклон" и участники её не без труда выбрались на свежий воздух, Пётр придержал за рукав Головина.
 - С вице-адмиралом мы, кажется, не ошиблись. Конечно, большие ему платятся деньги, но и толк от него, видать, будет немалый. Бумагу, что он мне всучил, отправь в Архангельск вместе с указом о немедленной выплате причитающихся денег!
  Третьего мая тысяча шестьсот девяноста восьмого года, как и обещал Крюйс, небольшой купеческий караван из четырёх судов вышел в море, направляясь к берегам Скандинавии. Правда, не обошлось без накладки. Накануне выхода случилось непредвиденное - бесследно исчез капитан Рипли. Сколько его ни искали - всё впустую, лихой англичанин словно сквозь землю провалился. Наконец выяснилось, что кто-то вечером видел Рипли в остерии в хмельной компании.
  Крюйс потребовал примерного наказания гуляки. Пётр, которому импонировала отчаянность Рипли, примирительно махнул рукой.
 - Моряки - существа, ничем не умеющие пользоваться умеренно. Простим его на первый раз!
  Но Крюйс продолжал стоять на своём, упрямо требуя наказания провинившегося.
 - Пьянство нужно решительно искоренять. Оно вредно в трёх отношениях: физическом, моральном и служебном. Физический вред пьянства общеизвестен. У пьяницы пищеварительный аппарат находится в постоянном раздражении, что дурно влияет на питание всего тела и прежде всего мозга - отсюда отупление умственных способностей. Ещё опаснее нравственное влияние пьянства. Оно поражает рассудок человека, его ум, сердце и волю... О вреде пьянства в служебном отношении нечего и говорить - у кого голова не на месте, тот не служака!
  Упрямый Крюйс добился-таки своего. Пётр пообещал списать провинившегося Рипли на берег. Однако своего обещания, как показало будущее, так и не сдержал.
  Когда суда огибали Скандинавию, то возле Бергена их обогнал "Транспорт-Ройял". Тех нескольких минут, что яхта держалась возле тихоходного каравана, Крюйсу было достаточно, чтобы разглядеть в подзорную трубу энергично вышагивающего на шканцах Рипли. Затем, словно застоявшийся конь, яхта рванулась вперёд и быстро исчезла за горизонтом. Такого быстроходного судна немало поплававшему Крюйсу ещё не доводилось видеть.
  В Архангельск купеческий караван пришёл третьего июня тысяча шестьсот девяноста восьмого года, ровно через месяц после выхода из Амстердама. От двинского воеводы Михаила Лыкова вице-адмирал узнал, что "Транспорт-Ройял" опередил его тихоходную эскадру более чем на две недели. Выполняя царское повеление, Рипли повёл её по Северной Двине, чтобы затем посуху перетащить ей в Волгу. Ничего путного из этой затеи не получилось. Глубоко сидящий "Транспорт-Ройял" дошёл лишь до Холмогор. Оставив здесь яхту, Рипли отправился в Москву.
  Кипя негодованием на царя, нарушившего своё слово, Крюйс твёрдо решил добиться наказания Рипли. Осуществить своё намерение ему не удалось. Сначала вице-адмирала отвлекли спешные дела на Воронежской верфи, а потом Рипли не стало. На англичанина, возвращавшегося глухой ночью из царёва кабака, напали лихие разбойные люди, которых немало промышляло в окрестностях Москвы. Утром его нашли на берегу Яузы с проломленным черепом.

Глава девятая. Первое испытание
  Была глубокая ночь, когда прискакавший нарочный поднял Патрика Гордона с постели. Торопливо объяснив, что его вызывают на совет Боярской думы, немедленно умчался.
 - Заложить карету! - распорядился генерал.
  Всю дорогу от Немецкой слободы до хором князя Ромодановского Гордон ломал голову, стараясь проникнуть в причину спешного вызова. "Может, турки всей силой навалились на слабые пограничные крепости, и надобно срочно выдвигать им на подмогу полки?" - прежде всего предположил он. - "Однако в таком случае посланец не стал бы скрывать причину тревоги. Стало быть, дело в другом. Неужто в Москву вернулся Государь? Но тогда бы караульные заблаговременно известили об этом!". Не придя ни к какому выводу, Гордон сердито прикрикнул на кучера, и колёса живей застучали по бревенчатой мостовой.
  Подобные беспокойные мысли одолевали и бояр, съезжавшихся к Ромодановскому. Один за другим в горницу входили члены Боярской думы (созданной Петром для управления государством на время его отсутствия): Лев Кириллович Нарышкин, Борис Алексеевич Голицын, Пётр Иванович Прозоровский. Когда все собрались, вошёл грузный, насупленный Ромодановский, сопровождаемый Андреем Виниусом, заведовавшим Почтовым двором. Все с тревогой повернулись к вошедшим.
 - Будем ждать Гордона! - коротко бросил Ромодановский.
  Появление боевого генерала вызвало вздох облегчения. Громыхая тяжёлыми сапожищами, Гордон прошёл к столу, за которым в кресле восседал князь-кесарь. Сел рядом на лавку.
  Подчиняясь хмурому взгляду Ромодановского, Виниус стал читать вслух письмо, доставленное последней почтой с западных рубежей. В нём невнятно сообщалось о брожении в четырёх стрелецких полках: Чубарова, Колзакова, Чёрного и Гунтермарка, что в январе тысяча шестьсот девяносто восьмого года были переведены из Азова в Великие Луки и включены в состав войск, расквартированных на западной границе. Привыкшие к беспечальному житью в Москве стрельцы возроптали. В апреле почти две сотни их самостоятельно оставили полки и явились в столицу, будоража стрелецкие слободы горестными рассказами о своём житье-бытье. Тогда с помощью солдат-семёновцев беглых стрельцов переловили и выдворили из Москвы. При этом, правда, не обошлось без кровопролития. Один из стрельцов вздумал обороняться ножом. Так его взяли в дубьё и с разбитой головой свезли на погост под отчаянные вопли стрельчихи и осиротевших стрельчат.
  В те тревожные дни Боярская дума также призывала Гордона для совета. Он быстро развеял все страхи, сказав, что стрельцы не опасны, так как у них нет предводителя и конкретного плана действий, и посоветовал смутьянов просто-напросто выпроводить из Москвы, не предавая делу особой огласки. Его послушались. И вот теперь, спустя два месяца, история, вроде бы, повторялась, но уже в иных масштабах.
 - Что послужило причиной возмущения? - прежде всего осведомился Гордон, когда Виниус кончил читать письмо.
  Из сбивчивого ответа Прозоровского выяснилось, что в Великие Луки был отправлен указ, предписывавший стрелецким полкам идти на расквартирование в небольшие пограничные городки: Вязьму, Белый, Ржев и Дорогобуж. Стрельцы же, бегавшие в апреле в Москву, вместе с жёнами и детьми ссылались на вечное житьё в Сибирь.
  Выяснив одно, Гордон взялся за другое. Поинтересовался силами мятежников, их планами. Никто из бояр ответить на эти вопросы не мог.
  Старый генерал нахлобучил на голову треуголку, показывая, что его дальнейшее присутствие на совете бессмысленно. Отрывисто бросил:
 - Сейчас принимать какие-либо меры преждевременно. Со своей стороны я изготовлю вверенные мне войска для незамедлительных действий на случай получения тревожных донесений.
  Спорить с Гордоном, отличавшимся самостоятельным характером, никто не посмел. Его отпустили, но крайне неохотно. Совет же продолжался. Ещё несколько часов бояре провели в словопрениях, прикидывая возможные варианты развития событий и своих контрдействий. Под конец заседания было приказано Виниусу обо всём известить государя.
  Сонно позёвывая, бояре стали разъезжаться по домам. Из-за дальних крыш выглянул край солнца. Чистое голубое небо обещало жаркий день.
 - На всякий случай надо бы усилить караул! - сказал Ромодановский замешкавшемуся Виниусу. - Передай Гордону!
  В отсутствие стрелковых полков, одни из которых держали оборону против турок под Азовом, другие - месили грязь в затяжных походах на западном рубеже, караульную службу в Москве несли солдаты четырёх регулярных полков: Преображенского, Смоленского, Бутырского и Лефортова. Дежурили поочерёдно.
  Днём одиннадцатого июня на карауле стояли преображенцы. В команде, направленной к Смоленским воротам, насчитывалось полтора десятка солдат. Среди них был и Наум Сенявин, зачисленный в начале тысяча шестьсот девяносто восьмого года в бомбардирскую роту.
 - Ать-два! Ать-два! - покрикивал сержант, строго следя за тем, чтобы солдаты держали равнение. На бомбардиров, облачённых в красно-зелёные мундиры, москвичи поглядывали с любопытством и страхом. Разные слухи ходили о них по городу, от иных разом бросало и в жар, и в холод.
  Как говорится, нет дыма без огня. Бомбардирская рота, несмотря на своё громкое наименование, имела лишь косвенное отношение к артиллерии. На самом же деле рота являлась как бы умственным центром армии. Здесь разрабатывалась тактика боевых действий, в лабораториях, расположенных в Преображенском, велось усовершенствование орудий и ружей, шло их испытание. Если преображенцы немало времени проводили в строевых занятиях на огромном плацу, раскинувшемся перед домиком царя в Преображенском, с чугунными пушками у крыльца, то бомбардиры большую часть дня пребывали в учебных классах, настойчиво овладевая секретами военной науки.
  Поначалу Наума Сенявина определили в инженерную часть бомбардирской роты. Осваивать пришлось многое: все пять частей математики, план-геометрию с циркулярными работами; "масштаб", по которому чертят на бумаге и начерченное переводят на землю, к делу; строительство полевых шанцев с обустройством фасов, флангов, куртин с их дефензией, то есть обороной, и фельд-батарей; способы создания цирковалационных и контрвалационных линий с их дефензией и профилем. Дело было новое, сложное, но интересное. Назначение в караул вызывало досаду, поскольку отрывало от занятий.
  Днём одиннадцатого июня у Смоленских ворот было оживлённо. Тянулись подводы торговцев и крестьян, шли богомольцы, маршировали солдатские команды. Уже после полудня, когда одуряющая жара несколько спала, вдалеке на дороге возникло пыльное облачко, стремительно приближающееся к городу. Вскоре стали видны четыре всадника. Не останавливаясь, они пролетели ворота и помчались по московским улицам. Возле дома князя-кесаря всадники спешились.
  Услышав, что прибыли капитаны из стрелецких полков, расквартированных на литовской границе, Ромодановский позволил им войти в низенькую опочивальню, где отдыхал после обеденной трапезы. Ленивым жестом принял секретное послание от полковников, назначенное только для передачи в руки князя-кесаря. Передав письмо секретарю, велел читать вслух. Тот зашелестел почти одними губами:
 - Июня в шестой день стрельцы забунтовали и в указанные места не пошли; знамёна, пушки, полковые припасы и денежную казну отобрали и идут к Москве. А полковникам сказали, что их не слушают, и выбрали из всех полков по четыре человека выборных. А которые стрельцы к ним не пристали и их уговаривали, тех взяли неволею за караулом. А они, полковники, остались и поскакали в указанные свои места...".
 - Вот дурачьё! - рассердился Ромодановский, с которого окончательно сошла расслабляющая сонная одурь. - Кому они там нужны без полков. Уж лучше бы подавались в Москву!
  Мрачно глянул на капитанов, даже в опочивальне стоявших, как на плацу, шеренгой.
 - Из-за чего взбунтовались стрельцы?
  Капитаны испуганно переглянулись, не зная, что отвечать: смута произошла у них за спиной, офицеров на солдатские сходки не допускали.
 - Не знаем, - заявили в один голос. - Знаем только, что стрельцы порешили идти на Москву и всех несогласных с ними посадить на копья!
  Немедленно собралась Боярская дума. На совете порешили направить против мятежников войско во главе с воеводой Шеиным, а в товарищи ему назначить Гордона, которому надлежало взять по пятьсот человек из каждого регулярного полка.
  В ночь на тринадцатое июня все солдаты, выделенные для усмирения стрельцов, собрались на Ходынском поле - большом зелёном лугу за Тверской заставой. Здесь Гордон произвёл смотр своему войску. В сборном полку оказалось чуть больше двух тысяч человек. Главную силу составляла артиллерия. Пушек, правда, взяли немного - всего двадцать пять, но зато их расчёты сплошь состояли из бомбардиров, в совершенстве овладевших искусством огненного боя.
  В последующие дни на Ходынку, где поставил палатки сборный полк, непрерывной чередой подходили ополченцы Шеина: отряды отставных солдат; недоросли, вооружённые бердышами и дедовскими алебардами.
 - Ну какой от них толк! - смеялся бомбардирский сержант Щепотьев, командовавший всей артиллерией. - Только впустую теряем время, поджидая их!
  Число ополченцев всё увеличивалось. Скоро они заполнили всё пространство обширного поля.
 - Сила-то какая! - невольно вырвалось у Наума Сенявина при виде такого многолюдства.
 - Велика Федура, да дура! - коротко резюмировал Щепотьев. - До алебардного боя дело не дойдёт. Всё решат наши пушки, попомни мои слова.
  Щепотьев оказался прав. Когда возле Воскресенского монастыря стрельцы бросились на сборный полк, перехвативший дорогу на Москву, то наткнулись на выдвинутые пушки. Первый залп, данный для устрашения, не остановил стрельцов. Второй пришёлся в самую гущу надвигающейся толпы. В разные стороны полетели части растерзанных тел. От этого жуткого зрелища Науму Сенявину стало не по себе.
 - Чего стоишь, заряжай! - толкнул его в спину Щепотьев.
  Пушки ударили в третий раз. Стрельцы бросились врассыпную. Одни в беспамятстве от страха, другие пали на колени, моля о пощаде.

Глава десятая. Персональный разговор
  Из Голландии Пётр отправился в Вену, на встречу с императором Священной Римской империи Леопольдом Первым. Эта поездка однако оказалась безрезультатной.
  С самого начала всё пошло не так, как планировалось. Уже при въезде российских послов в город цесарские войска, не то грузившиеся на суда, чтобы плыть по Дунаю, не то сходившие на берег, перегородили дорогу царскому кортежу, отчего в движении произошла заминка, а затем и полная остановка. Словом, торжественного въезда не получилось. Ещё более досадным было другое: стало известно, что император начал переговоры с Турцией о сепаратном мире; Россия один на один оставалась со своим грозным противником.
  Не просто оказалось и встретиться с Леопольдом Первым. После долгих переговоров местом встречи глав сопредельных государств была назначена летняя резиденция императора в венском предместье Видене.
 - Свидание произойдёт в торжественной галерее, - сообщил посланец императора, - где обыкновенно происходят званые обеды. Важные персоны, во избежание ущемления их достоинства, встретятся точно посередине галереи, у пятого окна!
  И опять получилось не так, как было задумано. По горячности натуры Пётр нарушил тщательно разработанный церемониал встречи. Быстрым шагом он пересёк почти всю галерею и приблизился к императору, когда тот ещё только достиг третьего окна. Леопольд неприметно поморщился при виде такой экстравагантности. Ответив на приветствие, предложил гостю присесть и накрыться шляпой.
 - Что, что? - переспросил Пётр, от волнения позабывший некоторые немецкие слова. Уловив смысл построенной фразы, рассмеялся, надел шляпу, но тут же по рассеянности, занятый тем, чтобы ничего не упустить при важном разговоре, опять снял головной убор.
  Леопольду Первому невольно пришлось нарушить придворный этикет. Страдальчески улыбаясь, как словно бы имел дело с милым, но капризным ребёнком, он нехотя снял шляпу.
  Конечно же, всё это видели министры Венского двора, толпившиеся в дверях галереи и во все глаза разглядывавшие этого странного русского царя, путешествие которого по Европе породило столько разговоров и невероятных слухов. Не по-царски вёл он себя и сейчас. В кресле сидел как-то ссутулившись. И одет, можно сказать, затрапезно: тёмный кафтан голландского покроя совсем простой, галстук поношенный, шпага тоже заурядная.
  Нервно вертя в руках злосчастную шляпу, мешавшую ему чувствовать себя свободно, Пётр зада Леопольду один за другим три вопроса, более всего волновавших его: намерен ли император продолжать войну с Турцией или желает заключить мир? Если соглашается на мир, то на каких условиях? Что в случае заключения мира получит Россия: готовы ли турки, кроме Приазовья, уступить Керчь?
  От волнения все эти вопросы Пётр задал по-русски. Подскочивший Лефорт тихим, даже вкрадчивым голосом, перевёл сказанное. В ответ император рассыпался в дружеских заверениях и комплиментах.
  Ровно через пятнадцать минут после начала беседы, к великому изумлению Петра, было объявлено, что аудиенция окончена. Единственно, чего он успел добиться от скользкого как рыба Леопольда, так это обещание продолжить переговоры по интересующим вопросам, правда, теперь уже с государственным канцлером князем Кинским.
  Канцлер сам прибыл на посольский двор. Через Лефорта, бывшего переводчиком, Пётр не без сарказма передал благодарность императору за его любезное известие о предложении Турции заключить мир. И сердито дёрнул плечом.
 - Император, - торопливо возразил Кинский, - мира не искал, не имея к тому никакого побуждения при успехах своего оружия. Мир предложил сам султан, предоставив императору право по своему усмотрению назначать условия договора.
 - Мне удивительно, - не совсем вежливо перебил его Пётр, раздражённый двуличием Венского двора, - что основания мира определены императором без согласования с союзниками?!
 - Мир ещё не заключён. На конгрессе союзники могут требовать у турок всё что угодно!
 - На конгрессе русским послам будет трудно в одиночку устоять против турок.
 - В союзном договоре сказано: каждый обязан сам стоять за себя и домогаться у неприятеля удовлетворения.
  Против этого аргумента Пётр не нашёл что возразить. И, помолчав, уже спокойно сказал:
 - Ежели император намерен прекратить войну и ищет мира, то ему надлежало известить меня об этом заранее!
 - Его императорское величество начал дело, ни в чём не противоречащее обязательствам. К тому же нехорошо отказывать туркам, прежде следует выслушать их предложения... Впрочем, я не вижу повода для обид и огорчений: переговоры начались, у нас много времени, чтобы добиться от неприятеля всего желаемого!
  Позиция Леопольда Первого была ясна. Интересы союзника его трогали меньше всего.
  Почти целый месяц, с середины июня до середины июля тысяча шестьсот девяносто восьмого года, тянулись бесплодные, изнурительные переговоры. Пётр злился. Расхаживая огромными шагами по комнатам в посольском доме, сердито бросил Лефорту:
 - Кинский прав в одном: каждый обязан стоять сам за себя. На суше мы крепко бьём турок. Надо бить и на море. А для этого нужен флот... Будет сильный флот - и без цесаря склоним несговорчивую Порту к миру!
 - Изнурение государства и тяжкие долги - вот что понуждает цесаря к миру, - сладкоречиво заметил Лефорт, пытаясь сохранить добрые отношения между государствами.
 - Истинная причина в другом, - зло оборвал его Пётр. - Император боится появления России на Чёрном море. Однако мы всё равно добьёмся своего!
  В тот же день, приказав Возницыну продолжать переговоры с венским двором, распорядился готовиться к поездке в Венецию, чтобы перенять тамошний опыт кораблестроения. Интерес подогревался тем, что венецианцы успешно противостояли туркам на море. В разгар приготовлений из Москвы было получено письмо, содержащее сообщение о смуте в стрелецких полках, стоявших на литовской границе.
  Тут же Пётр составил ответ князю-кесарю, дышащий неукротимой энергией: "Семя Ивана Михайловича Милославского (намёк на происки бывшей правительницы Софьи) растёт. Ничем кроме огня сей репей уничтожить не можно. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, однако, сей ради причины будем к вам так скоро, как вы не чаяте".
  Девятнадцатого июля тысяча шестьсот девяносто восьмого года коляска с пятью пассажирами и конной охраной покинула Вену. За несколько дней бешеной скачки достигли Кракова. Здесь повстречался нарочный с донесением от Ромодановского: мятеж успешно подавлен.
  Далее продвигались уже без спешки. На пароме перебрались через реку Сан у Ярослава и вступили в Галицию.

Глава одиннадцатая. Ворота из Сигтуны
  Возле Равы, небольшого галицийского местечка, неспешно продвигавшийся царский кортеж столкнулся с воинским отрядом. Высланные вперёд дозорные доложили, что это саксонцы, и что они направляются к захваченной турками крепости Каменец, чтобы отбить её у неприятеля.
  Саксонский курфюрст Август, находившийся при полках, дл приказ остановиться. На возвышении среди зелёных дубов разбили шатры. Пока повара занимались стряпнёй, курфюрст стал показывать Петру свои войска, считавшиеся лучшими в Европе.
  Полдня солдаты в серых мундирах маршировали по обширному полю взад-вперёд с ружьями на плече и наперевес, размыкали и вновь смыкали ряды, выстраивались в каре, стреляли все вместе и плутонгами, то есть шеренгами, да так звонко, что закладывало уши. Потом был продемонстрирован встречный бой двух полков. Одним из них командовал генерал Карлович, другим - генерал Флемминг. Поражала ровность, с какой двигались полки, грозно ощетинившиеся штыками. Едва солдаты сошлись врукопашную, как грянули пушки. Плотные клубы дыма волнами надвигались на поле, скрывая яростно сражающихся бойцов.
  Вечером на шумной пирушке Пётр, взволнованный всем увиденным, до белизны в суставах сжимая кубок с венгерским вином, произнёс громкую здравицу в честь саксонских солдат. И первым осушил бокал. Опустившись в кресло, повернулся к курфюрсту, сидевшему рядом. Стоявший за спиной у царя Шафиров, низенький, с заметной склонностью к полноте, ловко подхватывая слова, стал переводить:
 - Если бы мои солдаты были столь же искусны в воинских делах, то я бы почитал себя наисчастливейшим из потентатов...
  На латинском слове "потентат" Шафиров несколько запнулся, не подобрав аналога в немецком языке, но тут же нашёлся, переведя его как "государь".
  Август понимающе тряхнул буклями парика. Понижая голос чтобы подчеркнуть доверительный характер беседы, быстро заговорил:
 - Ваше величество может иметь самую лучшую, какую только можно пожелать, армию. По дошедшим до меня слухам, сейчас на воронежских верфях сооружается чуть ли не пятьдесят кораблей. Стоимость каждого из них равна содержанию пехотного полка в течение года. Вот вам пятидесятитысячная армия, с которой можно пройти из конца в конец всю Европу!
  Пётр нахмурился: было задето его любимое детище - флот.
 - В Воронеже мы трудимся ради приобретения морского пути...
  Август согласно кивнул.
 - Важность морского пути для всякого государства самоочевидна. Мы это поняли, лишившись Лифляндии и оказавшись отрезанными от моря. И всё же, - он пристально глянул в глаза собеседнику, - морской путь следует искать не на юге, а на севере!
  Всё тем же бесстрастным голосом Шафиров перевёл сказанное, хотя прекрасно понимал, что речь касается наиважнейших государственных дел, притом тайных. Пётр принял призыв быть откровенным. Отставив кубок, словно показывая, что это не случайный хмельной разговор, а начало переговоров глав соседствующих держав, медленно проговорил:
 - Швеция сильна и опасна. Владея всей Лифляндией, Ингрией, Эстляндией, большей частью Померании, имея превосходно устроенное войско, многочисленный флот, лучшие в Европе пушечные заводы, она может почитать себя в безопасности...
 - Швеция и раньше была сильна. Однако ворота из древней шведской столицы Сигтуны находятся в Новгороде, - немедленно возразил Август, показывая хорошее знание истории.
  Действительно, в одиннадцатом веке новгородцы на своих ладьях пересекли Варяжское море, проникли в глубину шведской территории и штурмом овладели сильно укреплённой столицей, Сигтуной, надолго отбив у шведов охоту совершать набеги на русские земли.
 - Дело это давнее! - усмехнулся Пётр.
  Поднявшись во весь свой огромный рост, он провозгласил тост за победу саксонского оружия в борьбе против общих врагов - турок, застолье зашумело, зазвенели кубки.
  На следующий день, как бы по немому уговору, ни Пётр, ни Август не касались затронутой на пиру темы. Проявляя политическую выдержку, оба делали вид, будто всецело поглощены делами воинскими. Расположившись на вершине холма, с увлечением наблюдали, как батальоны проводят всевозможные экзерциции. Вникая во все тонкости военной науки, Пётр то и дело задавал курфюрсту различные вопросы.
  Разговор о судьбах Европы продолжился лишь на третий день, когда Пётр стал готовиться к отъезду.
 - Ваше величество, вы не ответили на мой вопрос, заданный на первой вечерней трапезе, - вкрадчиво напомнил Август. И для большей ясности добавил: - Я имею в виду нашу беседу о воротах из Сигтуны... Мне кажется, с поиском морского пути на севере не следует медлить. Сейчас сложилась благоприятная ситуация, которая может не повториться. Успеху начинания немало способствуют две смерти!
 - Две смерти? - переспросил Пётр, хотя прекрасно понял намёк.
 - Отбросим дипломатию, - дружески улыбнулся Август. - Вы знаете, что я хочу сказать... Первая смерть - это смерть Карла Одиннадцатого. Сменивший его на шведском престоле Карл Двенадцатый ещё очень и очень молод. Ему потребуется много времени, чтобы войти в силу... Вторая смерть - это скорая смерть испанского короля. Европейские державы, в первую очередь Англия, Франция, озабочены одним - как бы завладеть испанским престолом... Так что им сейчас не до северных дел!
  Той ночью Пётр и Август достигли согласия в главном: сообща решать "северные дела". В знак верности принятым обязательствам они обменялись кафтанами и шпагами. Шпага Августа оказалась в надёжных руках. А вот подарку Петра выпала на долю бурная жизнь. В последующее десятилетие подаренная им шпага побывала в разных руках. Владел ею и Карл Двенадцатый.
  Выказывая глубокую приязнь, Август со свитой проводил царский кортеж до Томашева, отстоявшего от Равы в сорока верстах. Когда гарцующие всадники скрылись за купами деревьев, обрамляющих дорогу, Меншиков на правах доверенного лица шепнул Петру:
 - Не верю я ему. Этот хитрец из хитрецов преследует свои цели. Он спит и видит, как бы вернуть нашими руками Лифляндию, отнятую шведами!
  Пётр долго молчал, немигающе глядя в окошечко на дубравы и селения на всхолмьях. Потом спокойно возразил:
 - Я и без тебя это отлично знаю. Август продажен, но корысть сделает его верным. - И продолжал твёрдо: - О полюбовной сделке со Швецией, о добровольном возвращении ею наших областей нечего и помышлять. Только оружие может заставить гордого шведа отказаться от завоеваний Густава-Адольфа. Входить же в бесполезные переговоры - только тревожить шведов. С обнажённым мечом надо требовать возвращения своего достояния... А здесь без союзников не обойтись!

Глава двенадцатая. "Перинная тягота"
  Когда плыли на барже по Северной Двине, от Архангельска до Вологды, Катерина Фохт, жена Крюйса, при виде бесконечной стены глухого леса, не имевшей ни конца, ни края, поначалу плакала. Потом окаменела, смирившись со своей горькой участью, с тем, что придётся провести лучшие годы жизни в медвежьем углу.
 - Ну ладно я, что будет с детьми? - со страхом поглядывала она на пятнадцатилетнего сына Иоганна и дочь Анну, бывшую годом моложе.
  Крюйс как мог успокаивал жену. Говорил, что они проведут в России всего лишь несколько лет, а там, поднакопив денег, чтобы иметь обеспеченную старость, вернутся на родину.
 - К тому же, - нежно глянул в заплаканные глаза, - Москва, как я слышал, большой город. У тебя будет свой дом!
  Москва и вправду оказалась большим городом. Только на Амстердам она мало походила. Вдоль улиц тянулись глухие заборы. В глубине дворов стояли бревенчатые избы. Изредка попадались каменные строения - церкви, с позолоченными маковками, тяжеловесные боярские хоромы.
  Лишь Немецкая слобода напомнила Катерине Фохт покинутую родину. Улицы с аккуратными кирпичными домиками под высокими черепичными крышами были чисто выметены; у крылечек, на клумбах пестрели цветы...
  Жилище для вице-адмирала - большой и просторный дом - было уже приготовлено. Но жить в нём Крюйсу довелось всего два дня. Строгий царский указ предписывал ему, не мешкая, отправляться к воронежскому флоту.
  Вместе с английскими корабельными мастерами Наем и Броуном, прибывшими раньше на "Транспорт-Ройяле", Крюйс со стеснённым сердцем пустился в дорогу.
  За минувший год в Воронеже много переменилось. На большом острове выросло адмиралтейство. Со всех сторон его защищали земляные укрепления. Рядом с адмиралтейством, за высокими насыпями, ощетинившимися орудиями, располагалась верфь и высилось большое строение, походившее на амстердамский арсенал Катенбург.
 - Что это за здание? - спросил Крюйс у провожатого.
 - Цейхгауз. Здесь хранятся канаты, блоки, якоря, матросская одежда.
  Протасьев встретил вице-адмирала жалобами. Крюйс, жаждавший увидеть флот, отмахнулся.
 - Где корабли? - обратился к нему через переводчика.
 - Нет кораблей. То есть они, конечно, есть, но не готовы! - заволновался Протасьев. - Мною заложено несколько кораблей голландским размером. Однако мастера оказались не крепки в своём искусстве. Поэтому я велел им покинуть те суда до приезда английских мастеров. И те голландцы теперь даром получают у меня жалованье и корм!
 - Неужто ничего не построено? - ужаснулся Крюйс.
 - Построено, но мало - всего несколько барколонов. И то благодаря стараниям датчанина Петерсона. Некоторые суда пришлось перестраивать по несколько раз. К несчастью, другой знающий мастер помер!
  Протасьев изрядно сгустил краски. Работы по строительству флота велись. Продолжалась энергичная рубка леса. Возчики без перерыва подвозили тяжеленные стволы к пильным мельницам, где неумолчно визжали пилы, пластуя брёвна на брусья и доски. Пользуясь предоставленным ему правом, Крюйс велел заложить большой корабль по английскому чертежу.
  Пётр, появившийся в Воронеже в осенние дни тысяча шестьсот девяносто восьмого года, целиком одобрил действия вице-адмирала. По соседству он начал постройку ещё более крупного корабля - пятидесяти восьмипушечного. Назвали его "Продестинация", что значит "Божье провидение". Корабль строился на новый манер: шпангоуты крепились так, что даже при сильном повреждении киля в трюмы не должна была поступать вода. Новшество было немаловажное, ведь на пути к Азовскому морю флоту предстояло преодолеть мелководное горло Дона, и здесь могло случиться всякое.
  Когда с установкой шпангоутов было покончено, Пётр, посчитав главную часть работы выполненной, отправился с ревизией по окрестным верфям, на которых, по приказанию вице-адмирала, возобновилось строительство барколонов. Броун и Най как могли исправили погрешности, допущенные голландскими мастерами. Однако дело сильно затормозилось. Там, где корпуса кораблей были готовы, спуску их на воду мешало отсутствие верёвок, парусины.
  Пётр мрачно взглянул на сопровождающего его Протасьева.
 - Ты здесь сидишь полгода, а ничего не сделано! Через четыре месяца мне нужен будет флот. Как без кораблей разговаривать с турками о мире?!.. На сколько судов я могу рассчитывать?
  Дрожащей рукой Протасьев извлёк из-за обшлага кафтана заготовленную бумагу.
 - Отвечай! - вырвал и яростно скомкал бумажный лист.
 - К спуску на воду готовы три больших корабля, девять барколонов и около двух десятков бригантин и гальотов...
 - Около! - передразнил Пётр. Несколько раз фыркнул, но уже примирительно: всё-таки многое уже сделано, так что будет что показать туркам.
  В сопровождении большой свиты отправился в Панщин, где находился самый крупный из построенных кораблей - о шестидесяти двух пушках. Бок о бок с ним стоял другой, несколько меньших размеров, но тоже совсем готовый. Большой корабль назвали "Скорпионом", меньший, сорока шестипушечный, - "Крепостью".
  За несколько дней Пётр объехал все верфи, осматривая вновь построенные корабли и давая им звучные, не лишённые тайного смысла названия: "Отворённые врата" (с намёком на открытие для русского флота не только Керченского пролива, но также Босфора и Дарданелл), "Благое начало" (этот тридцати четырёхпушечный барколон особо понравился Петру, на него было приказано ориентироваться при постройке других судов), "Безбоязнь" (этому сильному пятидесятипушечному кораблю, действительно, бояться было некого).
  Напоследок Пётр заглянул на верфь, подле города, где Нанинг с помощью Петерсона всё же завершил свой барколон, названный "Перинная тягота". Небольшое, но ладное двадцати четырёхпушечное судно понравилось. Однако барколон к спуску на воду был не готов: отсутствовали канаты, якоря.
 - Ты куда смотрел! - напустился он на бедного Неклюдова.
  Возможно, крепко бы досталось кумпанейскому смотрителю, если бы за него не вступился Щепотьев.
 - Во всём виноват Протасьев. Он за деньги дал послабление кумпанствам!
  Обвинение было серьёзное, и Пётр ждал объяснения.
 - Тут разные слухи ходили, - смело продолжал Щепотьев. - Поговаривали, будто идёт смена власти. А раз так, то кораблям сгнивать. Вот он и взял деньги!
 - Если это правда, то бить его нещадно плетьми!
  Щепотьев замялся.
 - Так говорят. А может, это и наговор.
 - Наговор? - разом остыл Пётр. - В таком случае мне придётся прибегнуть к последнему средству, - он неожиданно улыбнулся, - признать его невиновным!
  Протасьева призвали на царский суд. Со всей горячностью он принялся отрицать свою вину.
 - Тогда придётся прибегнуть к последнему средству, - с наигранной мрачностью объявил Пётр и уже готовился вынести оправдательное решение, как случилось непредвиденное. Протасьев, решивший, что его будут пытать, вдруг побледнел, зашатался и рухнул на пол. Призванный лекарь констатировал смерть от апоплексического удара.
  Кончина Протасьева была весьма некстати. Ведь нужно было вооружать корабли. Сообщая о несчастье в Москву, Пётр напомнил Лефорту, занимавшемуся флотскими делами, о необходимости форсировать покупку пушек в Швеции. Триста орудий - дар покойного Карла Одиннадцатого для борьбы с Турцией - были уже получены. Но требовалось, по крайней мере, ещё столько же.
  Работа на верфях вступила в решающую фазу.
 - Быстрей, быстрей! - подгонял всех Пётр, опасаясь, что флот не будет готов к полой воде.
  Напряжение несколько спало, когда пришло известие о дипломатическом успехе Возницына. После немалых мытарств ему удалось заключить с турками перемирие на два года. Теперь можно было бросить взгляд на север.
  На радостях Пётр приказал заложить огромный корабль - великий галеас.
 - Отделка, - предупредил он, - должна быть самая роскошная!
  Броун быстро сделал чертёж. Великий галеас очень походил на те корабли-великаны, на которых венецианские дожи совершали торжественный ритуал: обручение с морем.
 - Очень хорошо! - одобрил Пётр проект. - Одну каюту нужно сделать особенно просторной. Позолоты не жалеть!
 - Дорогое удовольствие - этот галеас! - неодобрительно покачал головой Броун, не понимая назначения судна. - Из дерева, что пойдёт на него, можно было бы выстроить шесть кораблей!
 - Так надо! - строго заметил Пётр.
  Великий галеас был построен.
  Осталось тайной, для чего он был нужен Петру. Одни полагали, чтобы "обручиться с морем" на венецианский манер, другие - чтобы поразить турок размерами этого великана, а при заключении с ними почётного мира подписать трактат в позлащённой каюте-зале. Как бы там ни было, но великий галеас так никогда и не вышел в море.

Глава тринадцатая. Сухопутный навигатор
  В первых числах января, когда на дворе трещали рождественские морозы, Наума Сенявина командировали в Новгород за пушками для Воронежского флота. Пушки купили в Швеции, и немалое число - двести восемьдесят, по очень выгодной цене: по три рубля двадцать алтын за берковец (десять пудов), с доставкой до новгородского рубежа. Сенявину поручалось препроводить их в Воронеж на строящиеся корабли. Задание было ответственное.
  Новгородского воеводу Петра Апраксина не удивила молодость посланца: времена круто переменились, на первое место теперь ставилась не родовитость и степенство, а деловитость и бойкость. Не мешкая, они приказал выделить преображенскому бомбардиру несколько сот подвод с ямщиками. Собрать такой обоз оказалось непросто. Солдаты силой стаскивали мужиков с тёплых печей, взашей выталкивали за порог, на студёный ветер. Со всех сторон к Новгороду потянулись санные поезда. Ещё одна неделя потребовалась на то, чтобы увязать пушки.
  В путь тронулись в середине февраля. Обоз сразу же растянулся на несколько вёрст. Трудно управлять такой махиной. Для надзора Сенявин разбил возчиков на десятки, во главе каждой партии поставил солдата. В дороге солдаты находились на головных санях. Сам он разместился на последних, чтобы подгонять отстающих, подбадривать нерадивых.
  Самыми трудными выдались первые дни пути. Февральские метели искривили дороги. Лошади вязли в сугробах. Люди выбивались из сил, пробивая проходы в снежных заносах. И хотя поднимались рано, ещё затемно, но всё равно вперёд продвигались черепашьим шагом. До Москвы добирались две недели.
  В Москве Сенявин дал солдатам и возчикам отдыху два дня. На третий - выступили.
 - Пошевеливайся! - подгонял он людей.
  Наступил март. И хотя морозы ещё держались, но снег уже осел, так сильно днём припекало солнце. На Дону, понимал он, весна и вовсе в разгаре.
  Торопился Сенявин не зря. Уже вблизи Воронежа снег начал сходить буквально на глазах. Дорога превратилась в жидкое месиво. Теперь отдыхали днём, а двигались по ночам, по прихваченному лёгким морозцем оледенелому пути. В довершение бед от бескормицы - во встречных деревнях всё сено разобрали проезжающие, которых в те дни немало моталось между Москвой и Воронежем, - начался падёж лошадей. Когда с дальнего пригорка Сенявин увидел город на высоком речном бреге, то на глазах у него навернулись слёзы.
  Пушки по списку принимал сам главный командир флота Фёдор Алексеевич Головин, после внезапной кончины Лефорта от "злокачественной горячки" возведённый в достоинство генерал-адмирала. В многочисленной свите, окружавшей дородного генерал-адмирала, Наум увидел брата Ульяна. Тот ободряюще улыбнулся. Улучив момент, шепнул:
 - Молодец, вовремя поспел с пушками - всё дело стало за ними!
  Вечером Ульян повёл младшего брата в остерию, большую хоромину, поставленную у самого въезда на остров. Здесь было много народу. Слышались английская датская, голландская речь. Ульян уверенно стал пробиваться в дальний угол, здесь за непокрытым столом сидели "свои", знакомцы по великому посольству: Фёдор Скляев, Гаврило Меншиков, Лукьян Верещагин, Андрей Хилков. Присели рядом.
  Разговор завёлся о "Предестинации", пятидесяти шестипушечном корабле, строительство которого велось полным ходом. Венгерского выпили уже изрядно, поэтому беседа была оживлённой.
 - Вступим-ка и мы в бой с Ивашкой Хмельницким, - лукаво подмигнул Ульян брату и подозвал солдата, ходившего между столами со жбаном вина.
  Протянув Науму кружку, спросил:
 - Что думаешь делать теперь: возвратишься в Москву или отправишься с нами к Азову?
 - Не знаю. Как прикажешь - так и будет. Хотелось бы, конечно, к Азову. Я ведь, кроме Новгорода да вот теперь Воронежа, нигде не был. А хотелось бы повидать мир!
 - Это ты правильно решил! - одобрительно откликнулся Ульян. - Нет ничего интересного как путешествовать.
  Он стал вспоминать своё пребывание в Европе, увиденные страны и народы. Удивляясь обилию вынесенных впечатлений, воскликнул:
 - Чудное дело, вроде немного там пробыл, а где только не побывал: в Шленской земле, в Голландии, в Саксонии. Видел Венгерские горы, высотой равняющиеся с облаками. А сколь великолепна Вена! Нигде нет таких высоких и красивых церквей. Более же всего, - растревоженно вздохнул Ульян, - меня там поразили загородные сады. Вот уж, действительно, чудеса! Чего только нет в этих садах: и многие удивительные травы, и посаженные по пропорции цветы, и редкостные деревья с обрезанными ветвями для придания им причудливой формы, и человеческие подобья мужского и женского пола из меди и мрамора!..
 - Вена хороша, - поддержал его Верещагин, проезжавший через столицу Австрии при возвращении из Венеции.
 - А по мне, нет ничего лучше Венеции! - попыхивая голландской трубочкой, объявил Федосей Скляев. - Удивительный город, не похожий ни на какой другой. Вздымается он своими мраморными дворцами прямо из моря. Улицы там водяные...
  "Говори-говори!", - усмехнулся про себя Наум и лукаво заметил:
 - А где же ездят телеги?
 - Ни телег, ни карет в городе нет. А саней венецианцы и вовсе не знают. По своим делам и в гости друг к дружке они ездят на лодках, именуемых гондолами...
  Андрей Хилков, тоже побывавший в Венеции, сказал Скляеву что-то по-итальянски. Некоторое время они переговаривались между собой на незнакомом остальным языке, а потом Хилков уже по-русски убеждённо произнёс:
 - В Венеции меня поразили не дворцы и каналы, а обычаи венецианцев, их манера держаться. Перед знатными они не унижаются, на простых людей не злобятся. Со всеми держатся одинаково ровно и достойно. А причиной этого, я считаю, учёность... Большого уважения достойна система воспитания в Венеции. Обучающихся не донимают там побоями, знания вкладывают не телесными наказаниями, а умными объяснениями!
  Воспользовавшись тем, что разговор сделался общим, Наум негромко стал рассказывать брату о своих достижениях в науках. Под конец объявил, что узнал от английского капитана, как обращаться с компасом.
 - Ишь ты, сухопутный навигатор! - весело хлопнул его по плечу Ульян. - Неужто по примеру Ивана задумал стать моряком? Что ж, придётся замолвить за тебя словечко перед Государём!
  Ульян не подвёл.
  В середине апреля Пётр устроил экзамен для навигаторов, обучавшихся за границей. Несколько десятков будущих навигаторов собрались на корабле, стоявшем на якорях посреди Дона. Вопросы были разные. Но обязательно всех спрашивал, какие необходимо производить экзерциции при снятии корабля с якоря, следовании в походной колонне, перемене курса, подготовке к шторму или бою с неприятелем. Лишь четверо из экзаменующихся порадовали Петра бойкими и правильными ответами.
  Услышав, что Наум Сенявин тоже хочет держать экзамен, с любопытством глянул на рослого бомбардира. Стал задавать не особо сложные вопросы: какая рея, какой канат как называется, как пользоваться парусами. Получая правильные ответы, весело хмыкал. Под конец спросил про грот-мачту, какова её длина.
 - Две ширины судна! - последовал быстрый ответ.
  Удовольствие Петра было тем полнее, что на корабле находился датский посланник, перед которым ему хотелось показать молодой русский флот с лучшей стороны.
 - Молодой человек далеко пойдёт! - сказал Гнейс, желая сделать приятное царю.
 - Пойдёт! - подтвердил Пётр. И приказал включить Наума Сенявина в состав команды "Крепости", которой надлежало доставить российского посланника Емельяна Украинцева в Константинополь.
  В тот же день многие преображенцы и семёновцы были распределены по другим кораблям эскадры для усвоения науки кораблевождения.

Глава четырнадцатая. "Крепость"
  Двадцать седьмого апреля тысяча шестьсот девяносто девятого года Воронежский флот, насчитывавший восемьдесят шесть вымпелов, снялся с якоря и поначалу медленно двинулся по вздувшейся от весеннего паводка реке. Головным шёл барколон "Соединение", на котором находились Пётр, чрезвычайный посланник Емельян Украинцев, направляющийся в Турцию для ведения мирных переговоров, и его помощник, дьяк Иван Чередеев. За ним держались три других барколона: "Меркурий", "Заячий бег" и "Перинная тягота". Далее - мелкие суда, растянувшиеся в длинный караван. Крупные корабли, строившиеся на Хопре и в Паншине, должны были идти в Азов самостоятельно.
  Безобидный по летней поре Дон по весне превратился в бесноватого. С опаской поглядывая на мутные речные струи, бешено бьющие в борт и словно щепку раскачивающие барколон, да так, что к горлу подкатывает тошнота, грузный Украинцев только вздыхал: морское путешествие ему представлялось ещё более страшным.
 - Может, всё же отправимся посуху, как того желают турки? - высказался он за дневной трапезой.
  Пётр даже поперхнулся.
 - Как можно! Мы должны показать туркам свою морскую силу. Только так их можно сделать сговорчивее!
 - А по мне, турки и без того склонны к миру.
 - Склонны? - удивлённо воззрился на него Пётр. - С чего ты взял? А ну как, заключив мир с цесарем, они всей силой обрушатся на нас?!
 - Если б хотели обрушиться, то не стали бы заключать перемирия. Им ведь теперь ничто не мешает напасть на нас, тем более, что ни союзников, ни помощи мы ни от кого не имеем. Нет, турки не хотят воевать. Не хотят! - убеждённо заключил он.
  Пётр упрямо молчал: мир с Турцией был нужен как воздух.
 - Ты сам посуди, - настойчиво продолжал Украинцев, - для какой прибыли туркам воевать? Из-за поднепровских городков? Они сами от них отступились!..
 - Из-за Азова!
 - Азов не стоит того, что они потеряют под его стенами. Да и слишком далеко отстоит он от Крыма и Константинополя. По той же причине и Каменец отдан полякам... Сейчас вся забота султана направлена на сохранение Мореи и венгерских земель!..
  Рассуждения старого дьяка, поднаторевшего в посольских делах, не были лишены убедительности.
 - Твоими бы устами да мёд пить! - смягчился Пётр и, желая послушать мнение убелённого сединами Украинцева, перевёл разговор на европейские дела, которые были до крайности запутаны, чреваты всякими неожиданностями.
  В Европе тон задавали три державы: Англия, Франция и Австрия, взявшая громкий титул - Священная Римская империя. В конце минувшего, тысяча шестьсот девяносто восьмого года, в Гааге собрались представители великих держав для обсуждения испанской проблемы. Король Испании, Карл Второй, давно и серьёзно недомогал. Полагали, что дни его сочтены. Прямого наследника не было, и на освобождающийся престол предъявили свои права Филипп Анжуйский - сын Людовика Четырнадцатого от его брака с Марией-Терезией, сестрой угасающего испанского короля; Карл - второй сын австрийского императора Леопольда Первого (он был женат на другой сестре Карла Второго - Маргарите-Терезии), и баварский принц Иосиф-Фердинанд. После долгих переговоров о правах претендентов в Гааге было принято компромиссное решение: каждый получит свою долю, то есть Испанская империя будет разделена на три части. Такой оборот событий был на руку великим державам, они разом избавлялись от грозного соперника.
  Известие о тайном трактате, содержащем план расчленения страны, вызвало бурю возмущения в Испании. Народ негодовал.
  Испанские дела сильно занимали Петра.
 - Ничего нового не слышно о здоровье короля? - осведомился он.
 - Король хворает, - отвечал Украинцев и со значением добавил: - Недомогает, однако, и баварский принц.
  Более ничего не было сказано, ибо и без того пищи для размышления было предостаточно. В случае кончины Иосифа-Фердинанда оставалось два претендента: Филипп Анжуйский - ставленник французского короля, - и Карл - креатура Венского двора. Борьба между ними обострилась до крайности. Так что ожидаемое развитие событий представлялось весьма благоприятным для России. Главное же, чтобы Франция и Австрия, а за ними и Англия, оказались втянутыми в распрю из-за испанского наследства. Тогда можно было бы отважиться на многое.
  Из Азова Пётр отправил краткое, но весьма важное письмо в Москву - Виниусу, заведовавшему Почтовым двором: "Мы, слава богу, приплыли сюда в добром здравии. Зело требую от вас заморских вестей, а наипаче о Французском деле".
  В майские дни тысяча шестьсот девяносто девятого года под Азовом собрался огромный флот. Среди судов левиафанами высились "Скорпион" (шестьдесят две пушки), "Безбоязнь" (пятьдесят пушек), "Крепость" (сорок шесть пушек), "Отворённые врата" (сорок две пушки).
  Состоялся военный совет. Решалось множество вопросов. Наиважнейший - на каком корабле идти Емельяну Украинцеву в Константинополь. В конечном итоге выбор пал на "Крепость". Корабль был не особо велик, но выделялся добротностью работы, крепостью конструкций. Оттого и именовался "Крепость". Мастера получили приказ спешно вызолотить посольскую каюту.
  Между тем в Москве было получено царское письмо, извещавшее о благоприятном прибытии флота в Азов. Среди иностранцев, представителей различных европейских держав, ползли слухи о возобновлении военных действий между Россией и Турцией. Особую активность в их распространении проявлял шведский резидент Томас Книперкрон.
 - Подобный оборот событий абсолютно естественен! - подчёркнуто шумно высказывался он в кругу дипломатов, аккредитованных при Московском дворе. - Царь Пётр недоволен результатами Карловицкого конгресса, на котором Священная Римская империя и Речь Посполитая подписали мирный договор с Портой, пренебрегши интересами своего восточного союзника. Россия ни за что не откажется от притязаний на Керчь, ей нужен выход в Европу.
 - Керченский пролив трудно назвать путём в Европу! - возражали ему. - Владение им мало что даст, поскольку турки ни за что не пропустят русские корабли через Босфор и Дарданеллы. - И убеждённо добавляли: - Если они, конечно, смогут преодолеть донские гирла, которые весьма мелководны!
  Точно так же думали и в Константинополе. Советники с лоциями в руках доказывали султану, напуганному слухами о строительстве огромного количества судов на воронежских верфях, что российский флот не способен выйти в Азовское море.
  Однако тайные и явные злопыхатели забыли про штормы, нагоняющие воду в устье Дона. В конце июня, словно по заказу, подул сильный западный ветер. Вода в реке как бы остановилась, а потом пошла вспять, затопляя низины. Налетели лохматые тучи, засверкали молнии. На кораблях забегали люди. С треском стали разворачиваться паруса.
  Первым на прорыв пошёл наименьший из кораблей - "Отворённые врата". Почти касаясь остриями мачт низко нависших туч, накреняясь и чиркая днищем по каменным отмелям, он благополучно миновал коварную протоку и вырвался на морской простор, по которому ветер гнал крутые валы. Следом потянулись другие корабли. Скоро весь флот перебрался через опасные гирла.
  Более месяца эскадра ходила по Таганрогскому заливу, чтобы сплаваться, приучить команды к морю. Наконец Крюйс решил, что флот достаточно подготовлен и можно идти в Керчь.
  Чрезвычайного посланника на переходе от Таганрога до Керченского пролива должны были сопровождать внушительные силы: десять кораблей, две галеры, три барколона, два галиота и яхта. Авангард возглавлял вице-адмирал Крюйс, державший флаг на тридцати четырёхпушечном корабле "Благое начало". Кордебаталией командовал генерал-адмирал Головин. Он был на "Скорпионе". За ним шла "Крепость" с посланником. "Отворённые врата" с Петром на борту входил в арьергард.
  Встречный ветер и непогода несколько замедлили движение. Лишь на четвёртый день открылись крымские берега, холмистые и безжизненные. По сигналу с флагмана посольский корабль вышел из общей линии и направился к Керчи, домики которой белели на склоне горы. В пяти верстах от берега встал. С борта спустили шлюпку. Дьяк Чередеев с переводчиком отправились в крепость, к турецкому паше на переговоры.
  Несколько дней стороны вели изнурительную тяжбу: каким образом чрезвычайный посланник должен прибыть в Константинополь, посуху или морским путём. Наконец от султана был получен указ, дозволявший русскому кораблю появиться с столице Оттоманской империи.
  На последнем инструктаже Пётр ещё раз напомнил чрезвычайному посланнику о необходимости добиваться вечного мира.
 - А если султан на вечный мир всё же не согласится? - задал вопрос Украинцев.
 - То предложить перемирие на двадцать пять лет. Не меньше!
  Украинцев понимающе кивнул. Потом спросил:
 - Как быть с Азовом? Боюсь, что султан не захочет без него подписать мира!
 - На это отвечай: "Об Азове не следует говорить". Мол, где это слыхано, чтобы с таким трудом и издержками взятые города отдавали без всякой причины. Азов взял за грабежи. Да и прежде он был под державой предков Его царского величества! Понял?
 - Понял, - вздохнул Украинцев и тоскливо глянул в слюдяное окошечко на манящую зелень холмов.
  Двадцать седьмого августа тысяча шестьсот девяносто девятого года подул ровный попутный ветер. Капитан Памбург приказал ставить паруса. Корабль стронулся с места, несколько накренился и, всё более удаляясь от сопровождавших его четырёх турецких судов, пошёл в открытое море. Проводив салютом посольский корабль, русская эскадра повернула к Азову.
  Питер фон Памбург оказался лихим капитаном. Хотя "Крепость" угрожающе кренилась, и в плохо проконопаченном корпусе открылась течь, он не стал убавлять парусов. Так, без замедления хода, шли до Босфора, а там бросили якорь в трёх милях от Константинополя.
  Как и предполагалось, переговоры продвигались со скрипом.
 - Существование русского флота на Чёрном море, - не уставал повторять визирь, - Порта допустить не может! Султан смотрит на него, как на внутренний двор своего дома, куда нет доступа чужеземцам. Он охотнее откроет дверь в свои внутренние покои, чем позволит русским кораблям ходить по Чёрному морю!.. Однако султан с радостью разрешить свободную торговлю между обоими государствами с тем условием, что русские купцы будут возить свои товары на турецких судах!
  Сделал визирь выговор Украинцеву и за прибытие в Константинополь на корабле:
 - В будущем послы не должны ходить морем, - строго заметил он. - Им следует прибывать сухим путём!
  Пока Украинцев вёл изнуряющие беседы с турецкими дипломатами и государственными чинами, "Крепость" в томительном бездействии стояла на рейде, возвышаясь исполином среди прочих судов. Даже линейные корабли турок были ниже её своими бортами.
 - А говорили, будто русские корабли плоскодонны и не способны ходить по морю в бурную погоду? Что у них нет знающих адмиралов, а сами русские морского плавания не знают? - донимали Памбурга расспросами голландские моряки, состоявшие на службе в турецком флоте. С утра каждый божий день они собирались на "Крепости", сидя под тентом на палубе, угощались дармовым вином.
 - На "Крепости" все матросы русские, - отвечал Памбург, - иностранцев, голландцев да датчан, всего шестнадцать. Что же касается конструкции корабля, то глядите сами!
  Гости Памбурга дотошно осматривали кузов "Крепости", щупали паруса, канаты, верёвки. Хвалили их за крепость.
 - Всё своё, - горделиво замечал Памбург.
 - И много таких кораблей сделано в Воронеже?
 - Готовых до ста! - подпустил туману капитан "Крепости". - Так что на будущий год пожалуем целой армадой!..
  В это самое время, запершись в каюте, чрезвычайный посланник составлял цифирное письмо: "Турки отложили делать десять кораблей, о которых наперёд сего вышел указ, а ныне велено делать их по-прежнему; и потому похоже, что они мыслят с тобою, Государь, вести войну... Ждут сюда капитана-пашу Медзоморта Белого моря для совета: мир ли с тобою учинить или войну весть. Медзоморт, как я слышал, будто хочет от службы Черноморской отбиваться, что будто на Чёрном море он не хаживал, а заобычно ему Белое море (то есть Мраморное); а прежде сего бывал он разбойник морской, алжирский".
  Перечитав письмо, Украинцев поставил дату: семнадцатое октября семь тысяч двести восьмого года (то есть тысяча шестьсот девяносто девятый год). Вызвал Наума Сенявина, которому надлежало доставить секретное послание в Москву.
 - На словах государю скажешь следующее, - вскинул глаза, чтобы глянуть в лицо бомбардиру, подпиравшему головой потолок каюты. - Послы английский и голландский во всём крепко держат турецкую сторону. Исстари Англия и Голландия ведут с Турцией корабельную торговлю. И то, что у России завелось строение морских судов и плавание их под Азовом, очень неприятно этим державам. Они боятся от России великой помехи для своей торговли... Ну, езжай!..
  Глядя в спину Сенявину, низко пригнувшемуся при выходе из каюты, подумал: "Не из-за него ли прошёл слух, будто московский царь присутствует на "Крепости" под видом простого матроса?!".

Глава пятнадцатая. Непроницаемая тайна
  В последний августовский день в Москве, да и по всей России, хозяйки захлопотали у пышущих жаром печей, готовясь к встрече Нового года. Однако затрещали барабаны хмурых преображенцев. Перед безмолвствующим народом на Красной площади явился голосистый дьяк.
 - По примеру всех христианских народов, - принялся читать царский указ, - летосчисление следует вести не от Сотворения мира, как было до сих пор, а от Рождества Христова, и считать Новый год не с первого сентября, а с первого января. В знак же того доброго начинания и нового столетнего века, в царствующем граде Москве, после должного благодарения Богу и молебного в церквах пения, друг друга поздравлять с Новым годом; между тем по большим улицам, у нарочитых домов, перед воротами поставить некоторое украшение из древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых; а как на Красной площади зажгут огненные потехи и начнётся пальба, по всем дворам палатных, воинских и купеческих людей стрелять из небольших пушечек или из ружей троекратно и пускать ракеты!..
  Невиданное новшество породило смятение в душах людей. По Москве поползли нехорошие слухи. Появились ясновидящие, предсказывающие неизбежное крушение мира, неисчислимые войны и страшный мор. Произнося свои леденящие кровь пророчества, провидцы многозначительно поглядывали в южную сторону, откуда ожидались все эти напасти. Жутко становилось суеверным обывателям, от тяжких предчувствий останавливалось сердце, и ум заходил за разум.
  Между тем, грозные события надвигались не с юга, а с севера. Предвестником их явились две тяжёлые колымаги, в конце сентября въехавшие в Москву со Смоленского тракта. В первой восседали двое: генерал Карлович, особо доверенное лицо саксонского курфюрста Августа, с помощью Петра занявшего польский престол под именем короля Августа Второго, и полковник Киндлер; во второй стеснилось десятка полтора человек. То были рудознатцы, нанятые в русскую службу и являвшиеся ширмой для секретной миссии Карловича. В Посольском приказе Карловичу объявили, что государь ещё не прибыл из Керченского похода. Генерал спокойно встретил это известие, а вот его попутчик разволновался. Уже в колымаге он с раздражением произнёс:
 - Опять задержка, и это в такое время, когда судьба всего предприятия зависит буквально от каждого дня!
 - Надо набраться терпения, - рассудительно обронил Карлович. - От содействия царя зависит очень многое, если не всё!
 - Я сам это прекрасно знаю, - обидчиво заметил полковник Киндлер. - Знаю, что царь хлопочет о мире с Турцией, чтобы развязать себе руки на севере. Но всё равно досадно!
  Судьба благоволила к посланцам Августа Второго. Царь прибыл на следующий день. Под непрерывный трубный глас в город вступили войска, возвращавшиеся с южных рубежей.
  Узнав, что его другой день ожидают доверенные лица польского короля, Пётр пригласил Карловича к себе, в Преображенское. На первую встречу генерал отправился один. Провожающий его до кареты полковник Киндлер напутствовал:
 - Помните, в переговорах с царём надобно неустанно твердить, что союз между странами - следствие сделанного им самим предложения. Подчеркните, что король готов начать войну со Швецией, но ему нужна помощь деньгами и войсками. В особенности пехотой, способной вести осаду крепостей. Иначе мы положим под Ригой все саксонские войска!.. Этот пункт во что бы то ни стало надо внести в трактат!..
  Пётр радушно встретил Карловича. Разговор очень скоро коснулся темы, интересовавшей обоих: о военном союзе, направленном против Швеции.
 - Никогда ещё у Его царского величества не было столь удобного случая, чтобы утвердиться на Балтийском море! - убеждённо воскликнул Карлович, стараясь заразить собеседника своим оптимизмом. - Едва ли подобный представится и в будущем, в течение ближайших веков!..
  Ситуация на политической арене была хорошо известна Петру, но он всё же позволил генералу изложить "польские" аргументы в пользу незамедлительных и активных действий против общего противника.
  Раздумчиво барабаня пальцами по столу, остро глянул на Карловича, распалённого собственными воинственными речами.
 - А ну как Англия и Голландия ввяжутся в войну?
  Тот возмущённо замахал руками.
 - Никогда!.. Да, Англия и Голландия громко закричат, жалуясь на расстройство торговли из-за военных действий на Балтике, но и только. Поэтому уже в самом начале войны необходимо их успокоить, сказав, что торговля нисколько не пострадает, даже наоборот, расцветёт более прежнего, поскольку будут уничтожены все преграды, чинимые шведами в Лифляндии... Поверьте мне, голландцы и англичане не захотят разорять себя ради Швеции!
  Аргументы представлялись убедительными. Пётр удовлетворённо кивнул. Воспрянув духом, Карлович продолжал:
 - Его царское величество извлечёт огромные выгоды от выхода к Балтийскому морю. Он достигнет того, что не в состоянии был сделать ни один русский государь - откроет через Россию торговый путь между Востоком и Западом с исключительным правом на все выгоды. Богатства, которые Россия получит благодаря этой торговле, придадут ей вес в делах Европы, помогут учредить грозный флот. Россия может очень скоро стать третьей по силе морской державой после Англии и Голландии. Французский король перед лицом возросшей мощи Московского государства принужден будет отказаться от мечты о всемирной монархии. Если же война за испанское наследство всё же начнётся, то Его царское величество может послать на помощь Англии и Голландии десять-двадцать тысяч войска. Русские солдаты за чужой счёт выучатся военному искусству и с наилучшим успехом поведут войну с Турцией!
  Понимая, что его монолог чересчур затянулся, Карлович с деланной поспешностью закруглил свою речь.
 - Впрочем, высокий ум Его царского величества может сам лучше всего оценить выгоды от выхода России на берега Балтийского моря!
  Словно бы поддаваясь этому непрерывному нажиму, Пётр одобрил идею союза. Выработка трактата, должного закрепить права и обязанности сторон, была поручена Посольскому приказу.
 - Виктория! Виктория! - ворвался Карлович в покои отдыхавшего полковника Киндлера.
  От счастья тот прослезился.
  Для большей секретности переговоры, связанные с составлением трактата, велись исключительно в Преображенском. С русской стороны к ним были допущены только два человека: ближний боярин Фёдор Алексеевич Головин и переводчик Шафиров.
  Отправляясь на первую встречу в Преображенское, полковник Киндлер размышлял вслух:
 - Трактат крепко свяжет руки русским. Он необходим для того, чтобы царь не съел нами обжаренный кусок мяса, то бишь не завладел Лифляндией, на которую, кстати, зарился ещё его родитель!
 - О Лифляндии не может быть даже речи! - пылко поддержал его Карлович. - А вот с Нарвой будет много сложнее: царь спит и видит её своей!
 - Этого никак нельзя допустить! - воскликнул Киндлер. - Учитывая непреклонное намерение царя завладеть Нарвой, в трактат следует включить следующий пункт: по окончании войны передать Нарву под протекторат Англии и Голландии для пользы торговли. Если мы позволим русским оставить её за собой, то они в скором времени легко захватят Ревель, за ним - всю Эстляндию, а там и Лифляндию!
  На первой встрече, как это всегда происходит на переговорах, состоялось рассмотрение вооружённых сил. Выяснилось, что численность русских войск в несколько раз больше польских.
 - Под ружьём у короля находится двадцать четыре тысячи солдат, - произнёс внушительно Карлович. Заметив, что его информация не произвела особого впечатления, торопливо добавил: - Хочу подчеркнуть, что это отличные саксонские солдаты. Каждый из них способен обратить в бегство двух противников, а от трёх - успешно отбиваться!.. Главное же, - подчеркнул голосом важность момента, - польский король предлагает российскому государю не только свою великолепную армию, но и собственную персону. Он сам поведёт войска в атаку на такой пункт, где шведы обыкновенно сосредотачивают свои войска. Это скуёт главные силы противника и обезопасит русскую армию от удара во фланг при её наступлении в Ингрии!
 - Что это за пункт? - поинтересовался Головин.
 - Рига! - торжественно объявил Карлович.
  Головин одобрительно кивнул: Рига была наиглавнейшим опорным пунктом шведов на южном побережье Балтийского моря.
 - Мне кажется, удачный выбор для атаки! - проговорил он.
 - Я рад видеть единодушие! - просиял Карлович. - Успех нападения гарантирован: гарнизон Риги малочисленен, укрепления слабы, да и само её местоположение крайне удобно для внезапной диверсии!
  Такая оценка неприятеля показалась Головину поверхностной.
 - Рига - сильная крепость! - возразил он. - А гарнизон её достаточно большой!
  Сделав многозначительную паузу, Карлович выдвинул вперёд полковника Киндлера.
 - Знакомьтесь, господа!.. Перед вами бывший шведский капитан Иоганн Паткуль, долгое время служивший в Риге!
  Подтвердив кивком головы справедливость сказанного, Паткуль деловито обронил:
 - Рижский гарнизон не так силён, как кажется. Он состоит из двух полков по тысяче человек, большей частью навербованных из крестьян, из одного земского полка в восемьсот человек, и ещё одного весьма малочисленного батальона. Все эти войска к обороне и нападению не пригодны, поскольку ни солдаты, ни офицеры в огне не бывали!.. Теперь о самой крепости. На речной её стороне имеются три бастиона, настолько неудобные в обороне, что их легко могут взять триста или четыреста гренадер. Особенно слаб бастион, что примыкает к замку. Это низкий вал, высотой не более восьми футов. К тому же он насыпан давно и потому непрочен... Крепость столь же беззащитна со стороны цитадели. Ворота на ночь не запираются. Овладеть цитаделью можно без всякого труда. Успешности нападения будут способствовать верные люди, имеющиеся у нас в Риге. В момент штурма они поднимут в городе восстание!
  Багровое лицо генерала Карловича сделалось ещё более багровым. Грудь горделиво выпрямилась. Острым соколиным взглядом он обвёл присутствующих.
 - Я уверен, неожиданный удар смутит Швецию и, наоборот, ободрит союзников. Что касается европейских держав, то после столь замечательного успеха они притихнут, понимая, что с победоносными союзниками, каковыми являются Россия и Польша, лучше не враждовать, а дружить!
  И строго напомнил, что одно из главнейших условий успеха - сохранение переговоров в непроницаемой тайне; никому не следует открывать их содержания, кроме немногих и притом самых доверенных лиц.
  Частые поездки саксонского генерала в Преображенское не остались незамеченными. Шведский посланник Томас Книперкрон не без тревоги осведомился у Головина:
 - Говорят, будто царь и польский король желают вступить в союз?
 - Желают, - отвечал тот спокойно. - Август Второй надеется с помощью царя сокрушить мятежную польскую шляхту и утвердить монархическую власть!
  В этом духе Книперкрон в своём донесении в Стокгольм и охарактеризовал суть переговоров, ведущихся в Москве между московским государём и Августом Вторым.

Глава шестнадцатая. Сырная неделя
  Посольская процессия растянулась чуть ли не на версту. Впереди под неумолчный треск барабанов и визгливые трели флейточек шли сто пятьдесят семёновцев, нагруженных дарами шведского короля: серебряными блюдами, лоханями, канделябрами. За ними вышагивали рослые шведские гвардейцы, несущие на руках портрет Карла Двенадцатого, изображённого в полный рост. Далее гуськом тянулись четырнадцать карет: в первой - послы, в остальных - свита. Замыкал шествие конный конвой.
  Поглядывая в окошечко на москвичей, теснившихся по обеим сторонам улицы, первый по рангу шведский посол Яган Бергенгельм хмурился. Уже полгода шведское посольство в России, а дела почти не сдвинулись с места. Всё это очень не нравилось ему, хотя внешне придраться было не к чему. Впервые неприятное предчувствие возникло у него в Чашникове, пышной подмосковной усадьбе главы Посольского приказа Льва Кирилловича Нарышкина.
  Массивный, по-стариковски грузный Нарышкин не скрывал своего раздражения, глядя на послов.
 - Для чего вы прибыли сюда, коли знали, что Государя нет в Москве? - принялся он выговаривать Бергенгельму.
  Лицо посла словно окаменело. Чувствуя, что все слова отскакивают от него, как от стены горох, кивнул на растерявшегося от столь негостеприимного приёма Томаса Книперкрона.
 - Вашему резиденту было сказано ещё в начале февраля: послы должны прибыть до сырной недели, ибо позднее Государя не будет в Москве, так как он отправился в Воронеж... Ежели бы вы прибыли до марта, - вновь повернулся всем телом к послу, - то Государь принял бы вас, выслушал бы и во всём удовлетворил. Теперь же вам придётся ожидать его возвращения из Азова!
 - Так Его царское величество в Воронеже или Азове? - спросил Бергенгельм, уловив некоторое расхождение в словах главы Посольского приказа.
 - Точно мне неведомо. Отбыл в Воронеж, а теперь, наверное, в Азове, где готовит эскадру.
 - Как скоро Его царское величество может вернуться? - ещё не теряя надежды на благоприятный исход посольства, осведомился Бергенгельм.
 - К началу зимы, не раньше!
  До зимы оставалось почти полгода. Видя как у послов вытянулись физиономии, Нарышкин, желая поддать жару, напустился на бледного от волнения Книперкрона.
 - Было ли вам указано, что послы должны прибыть до сырной недели?
  Книперкрон поспешно кивнул.
 - Вы писали об этом своему королю?
 - Писал!
 - Так почему же послы прибыли в неудобное время и в неназначенный час?
 - Не знаю. Очевидно, почта замешкалась...
 - Прибытие послов в неудобное время случилось по вашей вине, - сухо обронил Нарышкин.
  Не удостаивая более вниманием вконец раздавленного шведского резидента, повернул своё мясистое лицо к послам.
 - Поскольку ждать вам придётся очень долго, то предлагаю передать королевскую грамоту в Посольский приказ. На словах же перед отъездом объявите Головину, зачем приехали. А там последует царский указ!
  Бергенгельм и второй посол, Линденгельм, озадаченно переглянулись. Это предложение их никак не устраивало.
 - Мы присланы королём к великому царю, - твёрдо ответствовал Бергенгельм, - и имеем приказ отдать грамоту в его собственные руки. Поступить иначе мы не имеем права. Поэтому, - произнёс он ещё более твёрдым голосом, - мы будем ждать возвращения Его царского величества в Москву!
  Беседа принимала напряжённый характер. Нарышкин побагровел. Из-за своей тучности он и раньше дышал тяжело, а тут начал задыхаться. Сердитым жестом велел отворить окно. Скрипнула створка. Из тенистого сада, за которым поблёскивал пруд, потянуло прохладой. Отдышавшись, Нарышкин сердито проговорил:
 - Не понимаю, почему вы упрямитесь?.. В подобных случаях все посланники оставляют вверенные им грамоты!
 - Мы - не посланники, а великие послы, - начиная понимать, что их водят за нос, почти выкрикнул Бергенгельм. - Пример других нам не указ!.. Королевскую грамоту мы не можем оставить, потому что Его царское величество должен при нас принести присягу на дружбу со Швецией над святым Евангелием и подтвердить крестным целованием своё желание мира между нашими государствами!
  Видя некоторое удивление на одутловатом лице Нарышкина, добавил:
 - Того требует двадцать седьмая статья Кардисского договора!
 - Напрасно вы это говорите, - с лёгкой насмешливостью возразил Нарышкин. - В двадцать седьмой статье нет такого обязательства. Там говорится, что в случае кончины государя сопредельной страны следует подкрепить мир грамотами, а вовсе не присягою на Евангелии!
  Требовательно глянул на сидевшего поодаль дьяка. Тот проворно открыл ларец, где сохранялся осургученный печатями свиток государственного договора. Прочёл вслух текст двадцать седьмой статьи.
  С изумлением Бергенгельм обнаружил, что ничего такого, о чём говорил он, в статье нет.
 - В тексте на шведском языке, - оправившись от замешательства, возразил он, - сказано по-другому. К сожалению, у нас нет с собой этого документа. Но мы востребуем копию договора из Стокгольма. Однако независимо от содержания статьи договора мы всё равно будем ожидать Его царское величество, потому что никому другому, кроме Его царского величества, не смеем отдать королевскую грамоту!
  В последующие дни, осмысливая беседу в Чашникове, Бергенгельм всё более утверждался в мысли, что Нарышкин умышленно тормозит посольские дела. Он интуитивно чувствовал, что русские настроены против шведского посольства, оттого-то и назначили нереальные сроки прибытия послов - до сырной недели. Где это видано, чтобы на сборы посольства отводился всего месяц?..
  Невидяще глядя на низкие тучи, из которых непрерывно сеялся мелкий дождь, на деревянные неказистые постройки русской столицы, на глазевших на посольский поезд москвичей, Бергенгельм продолжал напряжённо размышлять, осмысливая ход недавних событий. После визита в Чашниково, в нарушение всех норм, шведским послам отказали в выдаче кормовых денег, вынуждая их скорее убраться восвояси.
  Бергенгельм решительно заявил тогда второму послу:
 - Попомни мои слова, русский царь ведёт дело к войне. Вот увидишь, он не станет приносить присягу на Евангелии и целовать крест в подтверждение вечного мира!
  Линденгельм с сомнением покачал головой.
 - Мир слишком дорогая вещь, чтобы им рисковать. Да и не видно никаких приготовлений к войне. Самый же главный аргумент, свидетельствующий о противном, весьма красноречив: у царя уже есть война с Турцией. Не окончив одну, как можно приниматься за другую?.. Нет-нет, здесь что-то не то!
  Единственно, в чём были солидарны послы - в понимании необходимости дожидаться возвращения царя, несмотря на прекращение выплаты кормовых денег из Посольского приказа. А ситуация сложилась напряжённая. В свите послов состояло сто пятьдесят человек. Людей нужно было как-то кормить. На продажу пошли личные деньги послов, а также шведского резидента Книперкрона, считавшего себя виновным в случившейся неувязке и старавшегося как-то загладить вину. Когда все эти средства были исчерпаны, стали распродавать вещи. Дело дошло до того, что снимали с себя шёлковые чулки.
 - Они нас откровенно выживают, - начал прозревать и Линденгельм.
 - Я скорее сдохну, чем сдвинусь с места! - объявил первый посол.
  Его отчаянные письма на имя царя, отправленные в Воронеж и Азов, в конце концов возымели действие. Посольский приказ возобновил выдачу кормовых денег. Линденгельм посчитал это хорошим знаком. Бергенгельм не стал его переубеждать.
  Постукивая и переваливаясь на разбитой бревенчатой мостовой, посольская карета въехала в Кремль, где двумя длинными шеренгами выстроились солдаты. По знаку генерала Гордона бутырцы взяли фузеи "на караул".
  В дворцовых сенях послов встретил молодой стольник Андрей Хилков. Провёл их в торжественную палату.
  Царь в простом суконном кафтане с золотыми петлицами восседал под парчовым балдахином. Подле стоял тучный Лев Кириллович Нарышкин, с которым послы имели словесную баталию в Чашникове. По сторонам, вдоль расписанных стен теснились бояре, окольничие, думные дьяки... Прокофий Возницын представил послов. Пётр встал и громко спросил:
 - Каролус, король свейский, здоров ли?
  Принял королевскую грамоту, переданную ему Нарышкиным. После этого послов допустили до царёвой руки.
  Через неделю шведских послов принял ближний боярин Головин.
 - Государь, - объявил он, - твёрдо намерен соблюдать ранее заключённые мировые договоры. Для обновления соседственной дружбы и укрепления вечного мира он даст свою докончательную грамоту, а также пошлёт к свейскому королю своих послов для принятия от короля присяги и докончательной грамоты. А крестного целования чинить при послах не будет, потому что он это уже делал при покойном короле Карле Одиннадцатом. А вот король Карл Двенадцатый ещё не подтверждал клятвой и целованием мирных договоров! - строго глянул на послов.
  Бергенгельм и Линденгельм растерянно переглянулись. Справедливость последнего довода была очевидна.
 - Мы доложим обо всём королю! - наконец произнёс первый посол.
 - Вот и хорошо, - облегчённо перевёл дух Головин, видя, что главное препятствие удалось благополучно преодолеть. - Раз с этим вопросом покончено, то перейдём к другому... Его царское величество требует строгого наказания виновных, что чинили обиды российским послам в тысяча шестьсот девяносто седьмом году в Риге!..

Глава семнадцатая. Триумвират
  Переговоры в Преображенском между Головиным и Карловичем успешно подвигались вперёд. Августу Второму была обещана крупная денежная помощь, а также подмога войском, которое посылалось под видом наёмного во избежание политических осложнений. Со своей стороны польский король обязался крепко стоять за общее дело.
  Последние уточнения в статьи, определявшие союзнические обязательства, были внесены в трактат десятого ноября тысяча шестьсот девяносто девятого года. В этот же день из Константинополя примчался Наум Сенявин.
  Пока дьяк торопливо разбирал цифирное письмо, Пётр допытывался у Сенявина о ходе переговоров.
 - Плохо, - устало выдохнул тот. - Упираются турки. Требуют возврата поднепровских городков. Несговорчивость их поощряют англичане и голландцы, которые опасаются усиления России на Чёрном море и осложнения из-за этого своих торговых отношений с Турцией.
 - Что будем делать? - повернулся Пётр к Головину. - Воистину, Турция - главная заноза!
  Головин негромко проговорил:
 - Нельзя гнаться за двумя зайцами!
 - Сам знаю, что Чёрное море не чета Варяжскому, но всё равно заманчиво и его заполучить... Однако коль приходится выбирать, то двух мнений быть не может. Вели Украинцеву отступить от городков. Но пусть и турки, - стукнул костяшками пальцев по столу, - их не занимают!
  На следующий день в Преображенское явился генерал Карлович для подписания трактата. Был приглашён и датский посланник Гейнс, поскольку Дания в июле тысяча шестьсот девяносто девятого года также примкнула к наступательному союзу против Швеции. В датско-российском договоре говорилось: "Быть крепкому союзу. В случае нападения на одного из союзников или утеснения его каким бы то ни было образом, другой через три месяца должен оказать помощь".
  На церемонии подписания трактата присутствовало ограниченное число лиц, во избежание огласки событий. Все поднялись со своих мест, когда Головин стал торжественно читать:
 - Для содействия российскому государю к отвоеванию у Швеции несправедливо отторгнутых ею земель и к твёрдому основанию русского государства при Балтийском море, король польский немедленно начнёт с королём шведским войну вторжением саксонских войск в Лифляндию и Эстляндию. Царь со своей стороны откроет военные действия в Ингрии и Карелии тотчас по заключении мира с Турцией, не позже апреля тысяча семисотого года, а для ускорения мирных переговоров с Портой разрешить Украинцеву пойти на некоторые уступки в спорных пунктах...
  Всего в трактате содержалось тринадцать статей. Так что чтение затянулось. После того, как договаривающиеся стороны скрепили документ своими подписями, Пётр широким жестом пригласил присутствующих к небольшому столику в дальнем углу зала. При виде доверху наполненных бокалов Карлович побледнел. Боевой генерал, он в битвах с Бахусом пасовал. Отправляясь в Москву, он умолял Августа Второго, чтобы тот в письме специально обмолвился об этой слабости генерала, дабы при Московском дворе его не сгубили чрезмерными возлияниями.
 - За триумвират! - поднял Пётр кубок. - Пусть Виктория осеняет наш союз!
  После третьего тоста генерал Карлович несколько заплетающимся языком объявил, что будет возвращаться в Варшаву нарочно через Ригу, чтобы самолично оценить ситуацию.
 - Есть тревожные сообщения? - насторожился Головин.
 - Нет-нет. Всё в порядке! - бодро отозвался Карлович. - Я абсолютно уверен, что на Рождество Рига будет наша. Порукой тому семь тысяч доблестных саксонских солдат, которые скрытно сосредотачиваются вокруг города!
 - За нашу общую победу! - воскликнул Пётр.
  Итак, война со Швецией стала решённым делом. Теперь нельзя было терять ни единого дня. Шведских послов спешно выпроводили из Москвы, вручив им докончательную грамоту.
  После этого сразу же приступили к мобилизации. Был объявлен рекрутский набор. Предстояло набрать тридцать тысяч солдат и распределить их по тридцати полкам. Преображенское превратилось в рекрутский пункт. Со всех концов сюда потянулись люди.
  За военными приготовлениями незаметно пролетел декабрь.
  В ночь на первое января тысяча семисотого года на Красной площади загрохотали двести орудий, возвещая о наступлении Нового века. Тут же на улицах Москвы запылали костры и смоляные бочки. Веселье не прекращалось целую неделю.
  Только в последний день новогодних торжеств братья Сенявины смогли выкроить время, чтобы собраться в родительском доме и неспешно побеседовать.
 - Прежде всего помянем покойного батюшку! - промолвил Ульян, поглядывая на братьев, занятых едой. - Говорят, надвигаются большие события. Может, наша встреча - последняя!?
  Как по команде, старшие братья повернулись к Науму, в последние дни неотлучно находившемуся при государе.
 - Я знаю не больше вашего, - схитрил тот. Просительно глянул на Ивана. - Лучше ты расскажи о себе. Ведь два года плавал по морям!
 - Двадцать три месяца, - уточнил Иван. - За это время где только не побывал: в Леванте, на Кандии, в Венеции...
 - И где же более всего понравилось?
 - В Испании!.. Испания не похожа ни на одну другую страну. Улицы там узкие, что двум каретам не разъехаться. Оттого все ездят в небольших кабриолетах... На улицах полно народу. От прочих европейцев испанцы отличаются не только физиономией, но и одеждой. Все мужчины в длинных камзолах и плащах, на головах круглые шляпы с огромными полями. Женщины одеты в чёрное и обязательно под покрывалом. Главное же, все курят - от первого гранда и до последнего нищего. Для раскуривания сигар применяют фитили, которые предлагают на улицах мальчишки. Они же продают воду...
  Вода, и вдруг продаётся. Это было самое удивительное.
 - А какова Англия? - поинтересовался Наум.
 - Ну, Англия совсем другая страна! - уважительно протянул Иван. - Там люди держат себя иначе... Взять хотя бы испанского лоцмана: он в потрёпанной куртке, из порванных башмаков торчат пальцы... Английские лоцманы все как один опрятные. У каждого в кармане - часы, в руках - зрительная трубка. На корабль всходят гордо!..
  Раздирающий грудь кашель заставил его прервать рассказ. Наум и Ульян сочувственно примолкли. Они знали, что корабль, на котором плыл Иван, разбился у берегов Норвегии. Большая часть матросов погибла. Сам он чудом добрался до берега. Но жестоко простудился в ледяной купели.
  Чтобы дать ему отдышаться, Ульян стал тормошить Наума расспросами о Константинополе.
 - Красивый город, - нехотя отозвался он. - Более всего меня поразило там обилие фруктов. Повсюду, прямо на земле, возвышаются горы апельсинов, гранатов, винограда, арбузов. Жителю севера странно видеть столь драгоценные плоды в таком неуважении!
  Жестокий приступ кашля свалил Ивана на лавку. Лицо его посинело, на лбу проступила испарина. Братья бережно подхватили больного, отнесли на полати, положили в тепло, укрыли тулупом. Понемногу он успокоился.
  Да, невесёлое Рождество выдалось у Сенявиных.
  Неспокойно в эти дни было и в Преображенском. Ожидали вестей из-под Риги, на которую изготовились напасть семь тысяч саксонцев.
  Через неделю стало известно, что нападения не было. Помехой делу, как это ни странно, явилась чрезмерная секретность, окружавшая операцию. В план нападения на Ригу были посвящены всего два человека - генералы Карлович и Флемминг. На Рождество Флемминг, командовавший саксонскими войсками, неожиданно отбыл в Польшу, чтобы обвенчаться с одной знатной панной. Напрасно Карлович убеждал оставшегося при войске генерала Пикуля в необходимости совершить внезапную вылазку для захвата Риги. Тот был непреклонен, не имея на этот счёт никаких инструкций. Между тем ситуация резко ухудшилась. В Риге был раскрыт заговор. Далберг поднял гарнизон по тревоге, усилил охрану на бастионах.
  Не удивительно, что когда в феврале тысяча семисотого года саксонская пехота отважилась на диверсию, то ночная атака оказалась неудачной. Удалось захватить всего лишь небольшое укрепление на левом берегу Двины. Переправиться же через реку и подступить к самой крепости Флемминг не решился, видя на бастионах изготовленные к бою орудия.
  Наибольший успех в те дни выпал на долю отряда, что штурмовал крепостицу в устье Двины. Шведское укрепление пало. Как сообщал Флемминг в Москву, удалось "затянуть петлю на шее Риги", но при этом в скоротечной схватке был убит генерал Карлович.
  Известие о войне между Польшей и Швецией обеспокоило иностранных посланников при Московском дворе. Естественно, более всех встревожился шведский резидент Томас Книперкрон. Окольными путями он выведал, что русские войска готовятся идти в Лифляндию на подмогу Августу Второму. Пётр лично посетил Книперкрона, чтобы рассеять подозрения.
 - Неужели ты веришь, что я могу начать неправедную войну и разорвать вечный мир, мною подтверждённый? - задал он напрямик вопрос шведскому резиденту.
 - Конечно же, нет! - отвечал тот, весьма польщённый визитом царя.
  Присутствовавшая при разговоре жена резидента радостно всплеснула руками.
 - Я знала, что всё это пустые слухи!.. Томас, нам нечего опасаться, так и напиши королю! - и, сделав грациозный поклон, принесла извинения за глупые страхи и слёзы.
  Пётр обнял Книперкрона, с суровой укоризной произнёс:
 - Не следует верить россказням. Если король польский и овладеет Ригой, то она всё равно ему не достанется. Я вырву её из его рук!
  Что имел в виду царь, говоря так, Книперкрону оставалось только гадать: то ли Пётр вернёт Ригу шведскому королю, то ли оставит её себе. Будущее показало, что - оказалось последнее.
  В тот же день, сообщая о встрече с царём, Книперкрон заверил Стокгольм в миролюбии русского двора.
  Вернувшись в Преображенское, Пётр хмуро посмотрел на Головина:
 - Еле-еле успокоил этого дурня!
  Устало опустился за стол, нарочито безразличным тоном обронил:
 - По дороге встретил голландского негоцианта Бранта. Он сказывал, что в Нарве продаются корабельные пушки: двадцатифунтовые, восьмифунтовые и шестифунтовые. Брант советует их купить. Пошли-ка в Нарву Корчмина, пусть опробует и купит несколько пушек. Сделать это нужно без особой огласки. Главное, чтобы не проведал Книперкрон: он знает, Корчмин учён.
  Ни единым движением Головин не выдал своего удивления, услышав это распоряжение, хотя удивляться было чему. Ведь до сего времени военные действия против шведов планировались только в Ингрии. И вдруг всплыла... Нарва?
  Со двора донёсся храп лошадей. Пётр глянул в оконце. У коновязи спешились два всадника. Через мгновение дежурный офицер доложил о прибытии нарочного из Воронежа и специального курьера от польского короля.
  Распечатывая послание от Августа Второго, Пётр прозорливо заметил:
 - Должно быть, любезный друг и сосед жалуется на судьбу.
  Он как в воду глядел.
  Письмо короля содержало просьбу о помощи войсками, без которой невозможно взять осаждённую Ригу. В случае успеха он обещал двинуть союзные войска в Ингрию.
 - Боюсь, что саксонцам с Ригой не справиться, - резюмировал Пётр.
 - А всё Флемминг, - раздражённо откликнулся Головин. - Из-за его безрассудного легкомыслия потеряно столько драгоценного времени, а главное, всё дело поставлено под угрозу!.. Если бы не он, то не пришлось бы им помогать!
 - И всё же Августа придётся поддержать войсками!
 - Опасно. Как бы турки не приободрились, узнав, что мы впутались в войну со Швецией...
  Ничего не ответив, Пётр распечатал письмо от Апраксина, месяц назад назначенного адмиралтейцем и посланного в Воронеж наблюдать за строительством флота и подготовкой его к летней кампании. Апраксин с тревогой сообщал, что кумпанейские корабли имеют много недостатков, что они узки и потому сидят в воде глубоко. Корабли же Ступинского кумпанства совсем сгнили, хотя построены всего два года назад. Нажаловался Апраксин и на кумпанство, в которое входил Головин: оно строило корабль "Три рюмки".
  Зло поглядывая на Головина, Пётр прочёл вслух абзац, непосредственно касающийся его: "Корабль таков припасён, что ничего нет, да и отступились от него наши кумпанщики, денег ничего не шлют, и первые и последние верёвки даю доныне из казны, также и блоки. Юнферов ни единого нет".
 - Молчишь? - гневно воззрился на Головина. - Нечего сказать, хорош генерал-адмирал: на словах ратуешь за флот, а на деле ставишь палки в колёса... Завтра же послать деньги!.. И кто бы мог подумать, - продолжал выговаривать, - что главным неплательщиком окажешься ты?.. Я знаю, что все вокруг думают: мол, без флота можно обойтись. Чушь!.. Да, содержание кораблей дорого обходится государству. Но без них нельзя!.. Государь, имеющий армию, - имеет одну руку; имеющий также и флот - две руки!
  Перед глазами у Головина возникли две широкие ладони с мозолями, набитыми на воронежских верфях.
 - Отвечай! Чего молчишь?
 - Думаю, где достать деньги.
 - В кубышках дедовских, что зарыты в подполье! - насмешливо бросил Пётр.
  Головин обидчиво засопел.
 - Я думаю о деньгах не на свой корабль, а для всего флота...
  России флот обходится дорого. Для строительства кораблей пришлось ввести специальный налог, дававший восемьдесят три тысячи рублей. Этих денег не хватало. Ведь только на содержание российского флота уходило почти восемьдесят тысяч. Вице-адмиралу Крюйсу выплачивали в год около четырёх тысяч жалования. Каждый из капитанов-иноземцев обходился в полторы тысячи рублей. Экономить приходилось на своих: русские матросы получали в год всего девять рублей.
 - Ну, чего надумал? - требовательно глянул Пётр на застывшего в неподвижности генерал-адмирала. - Найдёшь деньги на флот - озолочу!
 - Кажется, есть один способ...
 - Ну? - Пётр так и вцепился в него.
 - Заведём особый монетный двор, который будет перечеканивать иностранные серебряные ефимки в нашу монету, более лёгкую по весу.
 - И много ли это даст? - поскучнел Пётр.
 - По предварительным подсчётам - тысяч сто, ежели не больше!
  Пётр весело стиснул его огромными ручищами.
 - Вот так бы давно!.. Теперь будет чем турок припугнуть... А денежки кумпанейские всё же вышли в Воронеж... Не мешкай!

Глава восемнадцатая. Бескровная война
  По достигнутой договорённости, нападение саксонцев на Ригу служило для датчан сигналом к выступлению. Свой главный удар двадцативосьмилетний датский король Фредерик Четвёртый решил нанести по южному соседу - Голштинии, союзнику Швеции. Прежде всего предполагалось овладеть сильной крепостью Теннинг, в устье реки Эйдер.
 - Подрежем герцогу крылья! - развивал он военные планы в кругу приближённых. - Обезопасив южные рубежи, двинем на север. Мы имеем под ружьём тридцать тысяч солдат. Да и флот наш никогда ещё не был так силён!
  Последнее было истинной правдой. В тысяча семисотом году датский флот имел в своём составе тридцать три линейных корабля - несколько стопушечных, девять фрегатов, много мелких судов и бомбардирских кораблей, предназначенных для защиты побережья.
 - Флот - это не только корабли! - многозначительно заметил один из приближённых.
  Фредерик досадливо поморщился: говоривший намекал на отсутствие опытного флотоводца. Два года назад скончался знаменитый Нильс Юль, буквально разгромивший в тысяча шестьсот семьдесят седьмом году шведский флот в бухте Кеге. Тогда противник в общей сложности потерял девятнадцать линейных кораблей: десять сгорели в бою, семь датчане взяли в плен, два потонули на обратном пути.
 - Нет худа без добра! - пренебрежительно отмахнулся Фредерик. - Нильс Юль придерживался оборонительной тактики, а нынешняя война будет наступательная!
  Во главе датского флота был поставлен двадцатичетырёхлетний граф Гульденлеве. Советником при нём назначили опытного Йенса Юля.
 - Главная цель флота, - инструктировал их Фредерик, - не допустить высадки шведской армии в Ютландии. Для этого надо запереть неприятельский флот в Карлскроне. Если это удастся, то война будет скоротечной и бескровной. Без помощи извне Теннинг долго не продержится. Когда же мы разгромим Голштинию, то Швеция просто-напросто не отважится открыть военные действия!
  Рассуждения выглядели весьма здравыми. Для большей убедительности Фредерик разыграл на карте события будущей кампании. Энергичным движением руки изобразил мощное наступление датских войск на Теннинг и последующее вторжение в Голштинию, затем ногтём провёл длинную линию, показывая, как расположатся датские корабли, блокирующие Карлскрону.
 - А если шведы всё же предпримут попытку прорваться в Зунд? - задал вопрос предусмотрительный и осторожный Йенс Юль.
  Фредерик раздражённо тряхнул головой.
 - Это совершенно исключено! Генерал-адмирал Вахтмейстер - стар и пуглив. Карл Двенадцатый, напротив, - слишком молод!.. Ну, а если шведы будут упорствовать в своём стремлении прорваться к Копенгагену, то следует напасть на них и уничтожить!
  Известие об осаде датчанами Теннинга вызвало в Стокгольме смятение. Помочь Голштинии не представлялось возможным. Все солдаты в составе экспедиционного корпуса были отправлены под Ригу. Оставалась одна надежда на Англию и Голландию, которые в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году дали обязательство защищать владения Голштинского герцога и в случае опасности послать ему на подмогу двенадцатитысячную армию. В Лондон и Гаагу немедленно отправили гонцов с тревожными донесениями.
  Для обсуждения сложившейся ситуации собрался военный совет. Общее мнение было таково: на помощь осаждённому Теннингу послать шеститысячный отряд пехоты, войска высадить в Висмаре.
  Карл Двенадцатый, появившийся на заседании в разгар обсуждения действий против вероломных датчан, хмуро выслушал решение совета. Ничем не показывая своего отношения к плану кампании, повернулся к генерал-адмиралу Вахтмейстеру.
 - В каком состоянии флот?
 - Вооружаются тридцать восемь линейных кораблей, - отвечал неспешно адмирал.
 - Когда они могут выйти в море?
 - Не раньше июня. Предстоит завербовать более двадцати тысяч матросов!
  Глаза короля холодно блеснули.
 - Выход эскадры - в мае. Высадка десанта будет не в Висмаре, а в Ютландии, в тылу датской армии. Теннинг станет наковальней, а экспедиционный корпус - молотом!
  Среди генералов возникло движение.
 - С шестью тысячами солдат неразумно и опасно высаживаться в Ютландии. Датская армия раздавит столь малочисленный отряд!
 - Пехоту я подкреплю таким же количеством конницы. Всё!
  Круто повернувшись, Карл Двенадцатый покинул зал заседания. Ганс Вахтмейстер с горечью вспомнил военные советы при умудрённом жизненным опытом старом короле, когда дела решались обстоятельно, а не кавалерийским наскоком.
  Сожалея о минувших временах, генерал-адмирал отправился в Карлскрону. В порту закипела лихорадочная работа. Но Гульденлеве всё же опередил шведов. В конце мая в Ханёбуктене появились датские корабли, заблокировавшие выход из порта.
  Карл Двенадцатый бесновался, не видя возможности что-либо предпринять. Душевное равновесие вернулось к нему только в последних числах июня, когда в Карлскрону примчался нарочный с известием, что объединённый англо-голландский флот подошёл к Кронборгу, датской крепости, охранявшей западный вход в Зунд. Под командой английского адмирала Рука было десять линейных кораблей, голландского адмирала Альмонда - тринадцать.
  Офицер из Кронборга, прибывший на флагманский корабль, осведомился о причине прибытия столь сильного флота и напомнил, что, согласно существующему договору, через Зунд могут пройти одновременно не более шести военных судов любой державы.
  Рук благочестиво улыбнулся.
 - Мы явились с самыми миролюбивыми намерениями. Однако я получил приказ пройти через Зунд в полном составе!
  Датский офицер понял, что дальнейшие переговоры бессмысленны и поднялся.
 - В таком случае, адмирал, вы должны быть готовы к тому, что наши орудия встретят вас своим огнём!
  В Копенгагене прекрасно понимали, какую опасность представляет мощный англо-голландский флот. Восемь линейных кораблей, подготовленных для отправки в Хонёбуктен, были двинуты к Кронборгу. Тут же поспешила и эскадра Гульденлеве. Теперь против объединённого флота Англии и Голландии датчане имели двадцать девять кораблей. Негативная сторона этого манёвра состояла в том, что шведский флот смог выйти из Карлскроны. Корабли Вахтмейстера приблизились к острову Амагеру, прикрывавшему с востока копенгагенский рейд. Отсюда генерал-адмирал сообщил королю и союзникам, что намеревается проникнуть в Каттегат для соединения с англо-голландским флотом через Большой Бельт - пролив, отделяющий Зеландию от Ютландии.
  Этот план показался Карлу Двенадцатому бескрылым. Отшвырнув послание Вахтмейстера, он повернулся к секретарю.
 - Сообщите генерал-адмиралу, что флот будет прорываться через Зунд. Но не по главному, а по северному фарватеру, идущему вдоль шведских берегов!
  Получив приказ короля, Вахтмейстер возмутился:
 - Этот фарватер мелководен, к тому же плохо изучен!
  Однако делать было нечего. Продолжая ворчать, генерал-адмирал приказал готовиться к прорыву. Ночами со шлюпок произвели промер пролива, расставили буи. Осторожно шведские корабли втянулись в Зунд. Четыре корабля, сбившись с курса, сели на мель. Но остальные достигли Кронборга. Датский флот был поставлен между двух огней.
  Воспользовавшись благоприятным моментом, Карл Двенадцатый перебросил свою небольшую армию, шесть тысяч пехоты и пять тысяч кавалерии, на датский берег. Правда, не в Ютландию, как предполагалось вначале, а на остров Зеландию, и отсюда двинулся к беззащитному Копенгагену, поскольку все датские войска по-прежнему топтались у Теннинга.
  Гарнизон датской столицы без боя сложил оружие.
  Фредерик Четвёртый понял, что война проиграна. Восемнадцатого августа тысяча семисотого года в Травендале была подписана капитуляция.
  Карл Двенадцатый ликовал. Генералы наперебой воскуряли фимиам своему удачливому восемнадцатилетнему командующему.
 - Всего несколько человек, утонувших при переправе, - восклицали они, - да разве это потери! Воистину это самая бескровная война!
  Эти же слова Карл Двенадцатый повторил русскому посланнику Андрею Хилкову, прибывшему в шведский лагерь на следующий день после подписания Травендальского мира. Одетый в серый суконный кафтан и лосиный камзол, в котором обычно отправлялся на охоту, король казался совсем юным. Он, видимо, сознавал несолидность своего возраста и, пытаясь выглядеть взрослее, старался говорить низким голосом. Приняв от Хилкова царскую грамоту, в которой сообщалось о скором прибытии российских послов для подтверждения мирного договора, улыбнулся и проговорил ломким басом:
 - Сия грамота нам весьма приятственна. Как здоровье царя Петра?
  На следующий день Хилков был отпущен в Стокгольм. Он не знал, что в это самое время в Москву примчался курьер с известием о заключении мира с Турцией. Вопрос войны и мира был решён. Для него это решение было равносильно смертному приговору.

Глава девятнадцатая. Операция "Нарва"
  Шестнадцатого августа тысяча семисотого года голландский посланник в Москве фан-дер-Гульст имел доверительную беседу с главой Посольского приказа Головиным. Обеспокоенный упорными слухами о подготовке России к войне - девять полков из Казани и Нижнего Новгорода направлялись к западным рубежам - он потребовал разъяснения действий русского правительства.
  Головин со вздохом признался, что, действительно, несколько полков решено передислоцировать под Псков и Великий Новгород.
 - Однако - поспешно заверил он, - эта акция не преследует никаких агрессивных целей. Переброска войск осуществляется исключительно для предупреждения возможной опасности западным границам, поскольку у соседей неспокойно!
  Объяснение лишь в какой-то степени удовлетворило голландского посланника. Его лицо несколько просветлело, хотя в глазах читалось беспокойство. Озабоченно хмурясь, он продолжал заученно:
 - В наше тревожное время, когда на западе сгустились тучи войны, хотелось бы, чтобы политический горизонт на востоке оставался чистым. Моё правительство прилагает к этому всемерные усилия. Не без участия Голландии удалось погасить датско-шведский конфликт. К сожалению, возгорелся новый очаг военного противоборства - Польша с безумной яростью устремилась на Ригу, желая отторгнуть от Швеции её заморскую провинцию. И вот теперь, - фан-дер-Гульст метнул быстрый взгляд на собеседника, словно желая застать его врасплох, - Россия приступила к концентрации своих войск на западной границе!?
  Фраза содержала вопрос: уж не против ли Швеции готовится удар.
  Головин был само спокойствие. Размышляюще побарабанив пухлыми пальцами по столу, будто подбирая аргументы, доверительно произнёс:
 - Я не думаю, что между Россией и Швецией может произойти разрыв отношений. Но даже если это когда-нибудь и случится, то наши действия не будут так внезапны, как действия польского короля.
  Эта беседа мало успокоила голландского посланника, видевшего, какие широкие приготовления ведутся к войне. Преображенское напоминало военный лагерь: на небольшой площади перед дворцом, где обыкновенно маршировали солдаты, скопились тысячи людей, сотни подвод, десятки орудий.
  А через три дня по всей Москве затрезвонили колокола. Мгновенно распространился слух: "Война!".
  Объявление войны шведскому государству сопровождался оглашением декларации, в которой объяснялись её причины, и с церковных амвонов в толпы прихожан, горестно оцепенелых от предчувствия надвигающихся бед, неслись негодующие слова:
 - Великий Государь указал на многие неправды свейского короля и в особенности за то, что во время государева шествия через Ригу от рижских жителей чинились ему многие противности и неприятности!..
  Ещё через три дня - двадцать второго августа тысяча семисотого года - полки выступили в поход. Шли пешим порядком. Лишь преображенцы для скорости двигались на подводах. На каждой размещалось по семь человек. Всего же по старинному торговому тракту, покрытому из-за несусветной жары толстой подушкой пыли, поспешали более двухсот подвод. От непрерывного движения пыльная мгла подёрнула солнце. Сквозь эту колеблющуюся завесу Наум Сенявин с трудом разглядел на дальнем пригорке, за острым гребешком елей, купол церквушки и соломенные крыши родового сельца под Клином.
  За четыре дня Преображенский полк добрался до Твери, ещё десять дней заняла дорога до Новгорода.
  В Великом Новгороде стояли три дня, задержанные непогодой. Лишь на четвёртое утро небо прояснилось. Сразу же резко похолодало. Тем не менее дороги, залитые водой, оставались непроезжими. Был отдан приказ: сложить амуницию и ружья на подводы, а самим совершать пеший поход. С тоской солдаты вспоминали первые дни пути, августовскую теплынь в Подмосковье. От Новгорода двигались западным, более возвышенным берегом Ильмень-озера. Не без труда переправились через Мшагу: речка была не особо велика, но полноводна - воды текли почти вровень с берегами, кажется, ступи в неё - и синяя влага выплеснется через край, затопит низменные луга.
  После Новгорода ещё две недели месили грязь до старинной русской крепости Иван-город, захваченной шведами в тысяча шестьсот одиннадцатом году. Совсем рядом, за Наровой, вздымались зубчатые стены Нарвы.
  С барабанным боем и развёрнутыми знамёнами преображенцы перебрались на другой берег реки, где на широкой луговине разбили лагерь передовые полки.
 - В Нарве, - докладывал Корчмин, поспешая за Петром, самолично делавшим рекогносцировку местности, - четыреста шведских солдат. Это - лучшая часть гарнизона. Кроме того, имеется восемьсот солдат, навербованных в Финляндии, и четыреста посадских и торговых людей, поставленных под ружьё. В коннице триста человек. А вот сколько пушек, точно установить не удалось. Говорят, более ста пятидесяти. Число пушкарей невелико - человек двадцать, из них всего шестеро бомбардиры!..
 - Что же они молчат? - удивился Пётр, ожидавший, что с крепостных верков на подтягивающиеся войска обрушится град ядер и бомб.
 - Хитрят! - отвечал зло Трубецкой, находившийся под Нарвой со своим передовым отрядом уже почти три недели. - Запасов у них предостаточно, хватит на год, а может, и на больший срок. Но даром бросать ядра не хотят. Всё высматривают, как бы побольнее ударить. Я уже раскусил их подлую натуру!
  Как это ни странно, но в те дни никому в русском стане не приходило в голову, что шведские орудия молчат не по хитроумным тактическим соображениям, а в силу иной, куда более простой причины. Дело в том, что нарвский гарнизон пребывал в полнейшей растерянности, застигнутый врасплох грозными событиями. Крепость была практически беззащитна перед лицом многочисленного противника. К досыпке вала приступили только тогда, когда у стен Нарвы появились русские войска. Пушек на нём не имелось. Решись осаждавшие на штурм, и охваченный паникой гарнизон капитулировал бы. С падением Нарвы, важнейшего шведского форпоста на востоке, общая ситуация для Швеции значительно бы ухудшилась - открывался прямой путь на Ревель и Пернов, совершенно не подготовленные к обороне, а после их быстрого падения - на Ригу.
  Однако русское командование даже не допускало мысли, что передовая твердыня шведов могла находиться в таком плачевном состоянии. Поэтому осаждавшие помышляли не столько о нападении на крепость, сколько о собственной защите от вылазок гарнизона. Началось энергичное возведение оборонительных сооружений. Пётр сам наметил циркумвалационную линию. Он правильно определил, что наисильнейшие из бастионов - западные: Кристервал и Триумф. На всей линии укреплений замелькали лопаты, в воздух полетели комья сырой земли.
  Удостоверившись, что работы ведутся строго по плану, Пётр в сопровождении нескольких бомбардиров отправился по Нарове к побережью Финского залива, отстоявшему в двенадцати верстах.
  Здесь в удобном месте поставили шанец - земляное укрепление с двумя десятками орудий для противодействия шведским кораблям, которые попытались бы пробиться к Нарве.
  Задумчиво поглядывая на серые волны Балтики, без которой уже не мыслилось существование России, Пётр обронил:
 - Появление шведского флота нежелательно, но возможно. Особенно если затянем со взятием Нарвы. Так что стоять до последнего!
  Наум Сенявин, оставшийся на построенном шанце "глазами и ушами" царя, молча вскинул руку к треуголке. Оба прекрасно сознавали, что шанец - слабый заслон. И коль подойдёт шведский флот, насчитывающий сорок два линейных корабля, двенадцать фрегатов, да несколько коммерческих судов (всего их было девятьсот), вооружённых для военных действий, то шанцу не продержаться и часу.

Глава двадцатая. 1700.19 No
  В тот самый день, когда началась закладка шанца в устье Наровы - двадцать девятого сентября тысяча семисотого года, - в Карлскроне завершились приготовления к выходу в море эскадры, состоявшей из девяти линейных кораблей: "Вестманланд" (шестьдесят шесть пушек), "Вахтмейстер", "Готланд", "Эзель" (по пятьдесят шесть пушек), "Норчёпинг" и "Вреде" (по пятьдесят две пушки), "Кальмар" и "Висмар" (по сорок шесть пушек) и "Стенбакен" (тридцать шесть пушек). Командовал эскадрой шаутбенахт Анкерштерн, державший флаг на "Вестманланде".
  Состоялся военный совет, на котором Карл Двенадцатый, уверовав в свою счастливую звезду после скоротечной победы над Данией, категорическим тоном изложил план кампании: сначала разбить русскую армию, осадившую Нарву, а затем - саксонские войска под Ригой. Победителей не судят. Поэтому никаких возражений не последовало, хотя мало кто из генералов верил в успех операции - уж слишком слабым представлялся экспедиционный корпус: двенадцать тысяч человек при тридцати восьми орудиях.
  Десятого октября тысяча семисотого года тяжело нагруженные транспорты покинули Карлскрону.
  Погода не благоприятствовала смелому предприятию. В открытом море эскадру захватил сильнейший шторм. Полетели мачты, на некоторых кораблях открылась течь. После нескольких дней борьбы со стихией часть кораблей и транспортов с трудом пробилась к Пернову, остальные - к Ревелю.
  На этом несчастья не кончились. В Пернове при высадке на берег - двадцать пятого октября - едва не погиб Карл Двенадцатый. С "Вестманланда" в порт его должна была доставить яхта "София". Но возле берега перегруженная яхта круто накренилась - от неожиданности Карл Двенадцатый потерял равновесие и упал в воду. Его спас генерал Реншильд, отважно бросившийся в бурное море. Так что, едва начавшись, Северная война, длившаяся двадцать один год, могла заглохнуть уже в самом начале.
  Европа, сама уже стоявшая на пороге военного конфликта, однозначно отнеслась к событиям, происходившим на берега Балтики. Все дружно порицали Петра за вероломство и алчность. При этом начисто упускалось из виду, что совершается реконкиста - отвоевание некогда захваченных шведами русских земель.
  Российский посланник в Голландии Андрей Артамонович Матвеев с возмущением доносил в Москву: "Нынешняя, начатая со шведами война, Голландии неприятна, потому что полагают, что у русских есть намерение взять у шведов в свою державу пристань Нарву или Новые шанцы. Из того не малое имеют себе опасение. Когда сходятся здесь государственные чины, то говорят: "Если у русских будет пристань на Балтийском море, их придётся опасаться не меньше французов!"".
  Накануне отъезда Ланген имел продолжительную и откровенную беседу с датским посланником Гейнсом. Во всех несчастьях, обрушившихся на союзников, оба дружно винили Петра с его неуёмным желанием захватить в Прибалтике как можно больше земель.
  Петром был недоволен и Август Второй, расценивавший его действия в Ливонии как своекорыстные, наносящие ущерб общему делу, к тому же идущие вразрез с заключённым соглашением. Он приказал своему посланнику в Москве барону Лангену немедленно отправиться в царскую ставку под Нарвой и выразить протест.
 - Я был потрясён, - негодовал Гейнс, - когда обнаружилось тайное намерение царя атаковать Нарву. Кажется, я сделал всё возможное, чтобы предостеречь его от этого шага. Но царь оказался таким упрямым, так болезненно реагировал на мои слова, что я опасался затрагивать слишком долго эту чувствительную для него струну!
  Выражая полнейшую солидарность, Ланген хмуро кивнул, избегая, однако, распространяться на эту щекотливую тему.
 - Не в наших видах, - продолжал напористо Гейнс, - допускать царя в сердце Ливонии. Взяв Нарву, он приобретёт надёжное средство для завоевания Ревеля, Дерпта, Пернова. Благоразумие требует принять все возможные меры, чтобы Ливония не подпала под его власть!
 - К сожалению, - вздохнул Ланген, - мы слабы. Помощь царя нам необходима, если мы хотим что-то сделать. К тому же Швеция в немалой степени ослабнет после потери Нарвы. Следовательно, сейчас не время раздражать царя. Я думаю, не надобно с ним спорить об осаде Нарвы.
  Гейнс и сам понимал нереальность своей позиции. Его удручало поражение Дании, но ещё больше страшило возможное возвышение России в случае взятия Нарвы и её выхода к Балтийскому морю.
 - Ладно, - нехотя согласился он. - Но замолвите словечко за Данию. Объясните царю, что он должен недвусмысленно высказать своё неудовольствие Англии и Голландии за их нападение на мою страну. Они прислушиваются к его словам, потому что царь может повредить их торговле в Архангельске. Я уверен, на этой узде их легко вести куда угодно!
  Ланген прибыл под Нарву в конце октября. При виде семивёрстной линии укреплений, подковой охвативших крепость, он смятённо шепнул переводчику:
 - Воистину сила России так велика, что она одновременно может вести борьбу с тремя или четырьмя противниками. Хороши и русские люди. Но им недостаёт главного - порядка и учения. Никто из них не хочет делать должного, все думают, как бы только набить своё чрево и карман, а там хоть всё пропади!
  Заметив приближающегося царя, в простом мундире, заляпанных грязью ботфортах, поспешно сдёрнул с головы шляпу. Пётр хмуро кивнул вместо приветствия.
 - Мне известно, в каком состоянии дела твоего государя в Лифляндии. Плохо, что не получилось с Ригой.
 - Король от всего сердца сожалеет, что не успел окончить осаду так, как желал, - отвечал Ланген, стараясь придать бодрости своему голосу. - Он надеется, что Ваше величество не будет его винить. К сожалению, для осады Риги нельзя привлечь все войска Саксонии. К тому же, на подмогу не подошли ваши войска из-за замедления мира с турками.
 - Шведский король уже в Ревеле, - прервал его разглагольствования Пётр. - Скорее всего, он двинется на выручку Нарвы.
 - При первом известии о движении неприятеля к Нарве Август Второй должен тотчас соединиться с русским корпусом у Печор и ударить с тыла по шведам, чтобы позволить нам свободно действовать под Нарвой. Ему представляется прекрасная возможность хорошенько проучить молодого и чересчур горячего короля. Так что скорейшее возвращение короля Карла Двенадцатого в Швецию зависит исключительно от воли Августа Второго!
  Известие о движении шведских войск на выручку Нарвы заставило снять батарею в устье Наровы. Небольшой отряд вернули под крепость и поставили на левом фланге.
  За месяц отсутствия Наума Сенявина лагерь преобразился. Насколько хватало взгляда, тянулся длинный вал с глубоким рвом перед ним. В центре позиции на возвышении находилась крепостица, вооружённая шестнадцатью пушками, которые непрестанно извергали огонь. С надсадным воем тяжёлые ядра уносились в сторону крепости.
 - Уж две недели денно и нощно ведём стрельбу, толку никакого, - поёживаясь на пронизывающем ветру, зло бросил Щепотьев. - Что ни говори, Нарва - не Азов, а шведы - не турки!
 - И мы теперь другие, - почему-то обидевшись, отвечал Сенявин. - Вон какая силища собралась. На штурм надо идти!
  Щепотьев ещё более посумрачнел.
 - Боюсь, до штурма дело не дойдёт. Сказывают, шведы совсем близко. Не сегодня-завтра появятся здесь. Так что, - удручённо вздохнул, - плохо наше дело: за спиной - крепость, впереди - Карл с армией. Главная же беда в том, что командование не знает, на что отважиться: стоять ли твёрдо на месте, или же идти навстречу шведскому королю!..
  План сражения окончательно сложился, когда в лагерь прискакал Шереметьев. С пятитысячным отрядом иррегулярной дворянской конницы он стоял на перекрёстке дорог, ведущих в Ревель, Пернов и Дерпт. В стычке с передовым отрядом шведов Шереметьев взял верх. Несколько десятков неприятельских солдат при двух офицерах попали в плен. От шведского майора стало известно, что в Везенберг вступила вражеская конница - тысяч пять всадников, - и ожидается прибытие главных сил армии. Отдав приказ об отступлении, Шереметьев с пленным майором прискакал в лагерь под Нарву.
  Спешно собрался военный совет. Обсуждался один-единственный вопрос: как встретить шведов.
 - Сражение нужно дать в чистом поле, - доказывал Шереметьев. - По словам захваченного майора, силы Карла невелики - не более восемнадцати тысяч при тридцати пяти орудиях!
  Главнокомандующий русскими войсками герцог де-Кроа досадливо поморщился.
 - Причём здесь цифры! У шведского короля - старые искусные солдаты, у нас же - армия новобранная, не видавшая ещё неприятеля. Кавалерия тоже малопригодная для боя со шведами, вооружённая кое-как - саблями да луками. Шведы нас просто сомнут!.. К тому же, насколько мне известно, русские гораздо лучше держатся в укреплениях, чем в открытом поле!
  Восемнадцатого ноября тысяча семисотого года ещё до свету Пётр в сопровождении Головина и Меншикова отбыл из лагеря: негоже было попадать русскому царю в плен.
  Под вечер войскам объявили тревогу. Всю ночь, ожидая нападения, солдаты простояли под ружьём, на пронизывающем осеннем ветру, бросавшем в лицо то дождь, то снег. Но шведы не появлялись. Лишь утром на возвышении перед лесом показались группы синемундирных кавалеристов и солдат. Как-то вяло, утомлённые долгим переходом, они стали выстраиваться в боевые порядки.
  Щепотьев, внимательно наблюдавший за действиями противника, обратился к Науму Сенявину.
 - Сейчас самое время ударить! Глядишь, с ходу бы разбили авангард, а там - и главные силы!
  То, что Щепотьев по незнанию считал авангардом, на самом деле были главными силами. Шведская армия насчитывала всего лишь двенадцать тысяч человек: восемь тысяч пехоты и четыре тысячи кавалерии. Она была слабее русской в четыре раза. Однако на войне нередко решающим фактором является не число солдат и количество орудий. Превосходство шведов заключалось в уверенности в своей победе, в чётком понимании цели. Они делали ставку на атаку. Русская же армия пребывала в бездействии. Эта пассивность оказалась роковой.
  Когда с моря нашла тяжёлая туча и разыгралась настоящая метель, шведы, ещё не успев толком выстроить боевую линию, бросились на русский лагерь. Их сосредоточенный удар выдержали только преображенцы. Остальная часть армии дрогнула и побежала. В надежде перебраться на другой берег Наровы, солдаты бросались в студёные речные воды и гибли тысячами. Немало полегло и в стычках со шведами. Ещё больше нашло свой конец при отступлении от голода и стужи.
  Впоследствии причины Нарвского разгрома объяснялись по-разному: винили офицеров-иноземцев, бросивших солдат на произвол судьбы в разгар боя; глухо говорилось о предательстве какого-то крестьянина, выдавшего шведам расположение русских войск; ссылались и на внезапность нападения, отчего необстрелянная армия пришла в полное расстройство.
  Сам Пётр, не признавая и не отрицая все эти неблагоприятные факторы, более всего распространялся о мужестве своих гвардейцев, которые бились столь яростно, что вынудили Карла Двенадцатого поспешить с заключением перемирия. Шведский король счёл за благо отпустить русские полки за Нарову.
  В память подвига гвардейцев был отчеканен особый значок, на котором имелась лишь дата Нарвской битвы: "1700.19No".
  Наум Сенявин не носил офицерского звания. Поэтому вместо памятного знака ему вручили позлащённую копейку. Получить такую награду тоже считалось очень почётно.