Капитан четырёх морей. 2 часть. Первые корабли

Глава первая. Фармазон
  Новый, тысяча семьсот первый год пришёл с трескучим морозом. Фарварсон, выскочивший утром на двор по нужде, позабыв про стужу, залюбовался открывшейся красотой. В ясном небе - багрянец, на всех предметах - пушистая снеговая бахрома. А как дышится!
  Оттирая озябшие пальцы, вернулся в дом бодрым, словно бы набрался новых сил. Стал торопить своих помощников, Гвина и Гриза, чтобы побыстрее собирались, надо поспешать в Посольский приказ.
 - В такую погоду хороший хозяин не выгонит на улицу даже собаку! - бурчали спутники, кутаясь в тёплые шарфы от леденящего ветра.
 - То судно в безопасности, что достигло порта! - покрикивал на них Фарварсон. - А мы "порта" ещё не имеем! Так что пошевеливайтесь!
  Визит к Головину оказался удачным.
 - Дело решилось! - объявил он. - Получай Полотняные палаты. Там не то что Навигационную школу, а целый полк разместить можно! - и распорядился, чтобы англичанам выделили карету.
 - А что, это далеко? - насторожился Фарварсон.
 - Возле Кремля.
  В сопровождении дьяка Фарварсон с помощниками отправился осматривать выделенное помещение. По мере приближения к Кремлю он всё нетерпеливее поглядывал по сторонам. Увидев большой каменный дом в два этажа, а подле церковь, оживился.
 - Тут?
 - Подале будет, - лениво откликнулся дьяк. - Я скажу.
  По льду переехали на другую сторону реки, поворотили налево, к монастырю. И остановились на перекрёстке дорог. Помехой стал обоз. Мохнатые лошадки резво тянули гружёные сани, из-под заскорузлых рогож высовывались замороженные бараньи туши. Санному поезду, казалось, не будет конца. "Со съестным здесь хорошо", - невольно отметил Фарварсон. - "Зато в остальном полная нехватка. За каким товаром не кинься - ничего нет. Жизнь в Москве дорогая. Особенно же много денег уходит на вино и другие напитки. А без угощения нельзя. Каждое дело обмывается. Вот и этот дьяк", - покосился на неподвижную фигуру рядом, - "тоже, небось, ожидает застолья!".
 - Прибыли! - возвестил хриплый голос.
  Кутая лица в шерстяные шарфы, англичане полезли из кареты.
  Полотняные палаты оказались огромным каменным подворьем, глухим и заброшенным. Повозившись с заржавленным ключом, дьяк всё же отпер замок. Распахнул дверь - из темноты в лицо ударил крепкий дух застоялой квашенной капусты.
 - Что это? - дрогнувшим от возмущения голосом осведомился Фарварсон.
 - Соленья, - отвечал спокойно дьяк. - Бочки, конечно, вывезем. Ставни откроем. Через неделю можно будет заниматься!
 - Не можно! - сердито выкрикнул Фарварсон. - Это не школа, а конюшня!
  Опять вернулись в Преображенское. Головин сочувственно выслушал жалобу и беспомощно развёл руками.
 - Рад бы, да ничем не могу помочь. Москва - большой город, однако свободных помещений нет, особенно потребных вам размеров!
  Выходя из Посольского приказа, Фарварсон кипел праведным негодованием.
 - Все говорят: флот, флот. А как быть флоту без офицеров? Офицеры же сами собой не возьмутся. Ну как здесь быть?.. Но я этого так не оставлю и буду добиваться своего!
  Гвин и Гриз целиком поддерживали своего начальника.
 - Нужно использовать все возможные средства!
  На широком плацу маршировала воинская команда. На плече длинные ружья с примкнутыми штыками. Солдаты - молодец к молодцу, все огромны, как королевские гвардейцы в Лондоне. Росту им добавляли высокие красные шапки, опушённые собольим мехом.
 - Посторонись! - раздался зычный окрик.
  Фарварсон пригляделся к правофланговому.
 - Сухопутный навигатор!
  Наум Сенявин радостно охнул, выскочил из строя. Держа на весу ружьё, подбежал к англичанам. Он сразу заметил хмурость Фарварсона.
 - Плохие дела! - посетовал тот. - Я проявил беспечность. Как говорится, пустился в море без сухарей!
  Выслушав рассказ Фарварсона о мытарствах с помещением, Сенявин дал совет.
 - Государь завтра будет у Андрея Стейльса. Обратись за помощью к нему. Но без конкретного предложения разговаривать с ним бессмысленно. Нужно непременно что-то иметь на примете. Поговори с дьяком из Посольского приказа, приставленного к этому делу. Он что-нибудь присоветует!
  У Фарварсона возмущённо округлились глаза.
 - Да он туп, как якорь!
 - По-хорошему поговори, своди в фартину... Он непременно подскажет какой-нибудь выход!
  Совет показался Фарварсону наивным: что может сделать дьяк, если даже сам Головин ничем не может помочь. Но тут ему припомнилась старинная морская поговорка: в шторм всякая тряпка сгодится на парус.
  К Стейльсу он явился уже с готовым планом действий, подсказанным сообразительным дьяком.
 - Начальник Навигационной школы, - представил его собравшимся Стейльс. И отошёл встречать других гостей.
 - Что за школа? - заинтересовался голландский посланник фан-дер-Гульст.
 - Большое учебное заведение, - отвечал Фарварсон, - на пятьсот человек. В неё принимаются молодые люди в возрасте от двенадцати до семнадцати лет. Программа обширная: арифметика, геометрия, плоская тригонометрия, плоская и меркаторская навигация, астрономия... Летом - практика на кораблях.
  Фан-дер-Гульст усмехнулся.
 - Я видел в Воронеже эти корабли. По-настоящему хорош только один - "Предестинация". Три-четыре - сносны. Остальные годны только на дрова!
  За окном мелькнули серые в яблоках кони. Фан-дер-Гульст осёкся и поспешил к двери, чтобы приветствовать прибывшего царя, а если посчастливится, то переброситься с ним несколькими фразами.
  Кивая налево и направо, Пётр шёл по живому коридору. Увидев Фарварсона, остановился.
 - А, Фармазон! - дружески улыбнулся. - Когда откроешь школу?
 - Хоть завтра. Полотняные палаты нехороши, я подобрал другое место - Сухареву башню! - выпалил назубок затверженную фразу.
 - Ты научился говорить по-русски! - одобрительно похлопал его по плечу Пётр. - Хочешь башню - пусть будет башня. Только не мала ли она будет для школы?
 - В самый раз, в самый раз! - поспешно закивал Фарварсон. - Как говорят английские моряки: там будет благоприятный ветер с кормы!
  Пётр ответил другой морской пословицей:
 - Раз так - закрепляй паруса!

Глава вторая. Свидание в Бирже
  Август Второй с большой неохотой согласился на свидание с Петром в Бирже, небольшом местечке в Курляндии. Ну что это могло дать? Война была проиграна, и с этим следовало смириться. Что же касается самой встречи, то она была не только бесполезна, но и опасна. Известие о ней, несомненно, достигнет шведского короля, и кто может поручиться, что в раздражении он не бросится на маленькую Саксонию.
  Возок резко занесло на повороте. Короля швырнуло в сторону, он больно ударился плечом о стенку, с другого же бока на него всей тяжестью навалился сидевший рядом саксонский министр Бозен.
 - Виноват, Ваше величество, задремал! - сконфузился министр.
 - Ах, Бозен, - галантно отвечал Август, зная, что обронённая им фраза обретёт крылья. - Лучше десять раз быть помятым вами, чем один раз - русским царём.
  Этот малозначительный дорожный эпизод, позволивший блеснуть остроумием, привёл короля в хорошее настроение. Он стал более легко думать о предстоящей встрече с Петром. Даже заготовил несколько ловких фраз, должных показать изощрённость его ума. "В таком вот тоне, отделываясь ни к чему не обязывающими словами", - размышлял король, - "и следует вести переговоры. Главное - не связывать себя никакими обещаниями и не позволять увлечь себя призрачными посулами на успех. Победа недостижима. Это надо внушить "доброму брату Петру" и непременно склонить его к миру со Швецией, используя посредничество Франции в лице её чрезвычайного посланника при польском дворе Дюгерона!".
  Король потянулся к заднему окошечку кареты. Его взору открылась заснеженная дорога, на ней несколько возков. В ближайшем находился Дюгерон.
 - Франция больше меня нуждается в этом мире, - пробормотал он. - Людовик Четырнадцатый спит и видит, как шведские войска на полях Европы бьются под его знамёнами с англичанами и австрийцами!
  Настроение Августа резко ухудшилось, когда он увидел во дворе замка, где должны были проходить переговоры, многочисленные возки и стоящих в карауле преображенцев в зелёных мундирах и высоченных красных шапках, отороченных мехом.
 - Кажется, нас и здесь обскакали! - бросил он сердито Бозену и, изображая для посторонних улыбку на губах, полез из возка.
  Не заглядывая в предназначенные ему апартаменты, направился в покои царя.
  Встреча произошла в обширном зале, по стенам которого висели щиты, старинное оружие, портреты прежних владельцев замка.
 - Мой любезный брат и сосед! - широко улыбаясь, двинулся навстречу королю Пётр. По-медвежьи заключил его в объятия.
  И вот тут Августу припомнилась фраза, обронённая им в карете. Однако теперь она уже не казалась ему остроумной.
 - У его королевского величества дурное настроение? - не преминул заметить Пётр. - Вы чем-то озабочены?
 - Настроение по делам, - отвечал Август. - Озабочен я и тем, что наша встреча происходит в такой близости от шведов. Насколько мне известно, войска Карла Двенадцатого стоят лагерем возле Дерпта!
 - Очевидно, он не в силах удалиться от места своей славы? - пошутил Пётр.
 - Не исключено, - отдал должное остроумию собеседника Август и принуждённо улыбнулся. - Однако от этого наша безопасность не возрастает. Два ночных перехода - и шведская конница может оказаться возле Биржи!.. А мне, откровенно говоря, не хотелось бы попасть в лапы шведского льва. Не следует давать противнику ещё один повод для торжества!
 - Шведу недолго торжествовать, - пропустил мимо ушей обидный намёк Пётр. - Фортуна опять перешла на нашу сторону!
  Август Второй изобразил на холёном лице удивление. С лёгкой иронией протянул:
 - Не иначе как Ваше величество имеет в виду восшествие на испанский престол внука Людовика Четырнадцатого - Филиппа Анжуйского?!
 - Не только. Дания вновь примкнула к нашему союзу, пока, правда, тайно. Но сделает это явно, когда Англия и Голландия втянутся в войну с Францией. Как только датчане откроют военные действия на суше и на море, русские войска вторгнутся в Финляндию, а два корпуса двинутся под Нарву!..
  Предупреждая едкое замечание короля на этот счёт, быстро продолжал:
 - Ошибку прошлого мы не будем повторять. Войска только подойдут к Нарве, но осаждать не станут. Наша цель - удержать Карла Двенадцатого в Эстляндии. Это позволит саксонским войскам совершить повторное нападение на Ригу. Я абсолютно уверен, что на сей раз Рига будет взята. В этом случае шведская армия окажется между двух огней!
  Августу Второму явственно послышался над головой шелест победных знамён. Он тряхнул буклями парика, отгоняя навязчивый мираж. Не позволяя себя увлечь сладкоречивыми уверениями, сухо осведомился о состоянии русской армии.
 - Два корпуса, разбитые под Нарвой, - отвечал Пётр деловито, - уже восстановлены. Сформирован третий, под командой Репнина. Солдаты, правда, не обстреляны, но хорошо обучены. Этим корпусом можно подкрепить саксонские войска под Ригой!..
 - Какова численность корпуса?
 - Восемнадцать тысяч.
 - Ого!
  Август нервно прошёлся по залу, не зная, на что решиться. Было очень заманчиво заполучить столько солдат. Тогда, действительно, можно было бы замахнуться на Ригу. Остановившись перед Петром, спросил:
 - Они вправду хорошо обучены?
 - Почти так же, как и гвардейцы, которых вы завтра увидите!
  На следующий день, несмотря на холодную и ветреную погоду, на дворе замка устроили фронтовые учения. Командовал гвардейцами сам Пётр.
  Почти полтора часа небольшой отряд маршировал взад-вперёд, проделывая различные экзерциции. Показ завершили стрельбы. Солдаты стреляли залпом и поодиночке. Быстрота и точность огня всех поразила.
 - Невероятно! - восхищался король. - Ничего подобного я не видел!
  Не отставал и французский посланник Дюгерон.
 - У Вашего величества превосходные солдаты! С ними можно отважиться на многое!
 - Мне многого не надо, - последовал твёрдый ответ. - Мне нужен всего лишь один порт на Балтийском море, чтобы завести торговлю с Европой и не зависеть от милостыни голландцев и англичан. Кстати, голландцы очень встревожены восшествием на испанский престол внука Людовика Четырнадцатого, и вроде бы даже начинают бряцать оружием. Голландия забывается, желая стоять наравне с первейшими государствами и вмешиваться во все европейские дела. Мне кажется, следовало бы несколько поубавить её спесь!
  Дюгерон дипломатично промолчал: не мог же он сказать, что совет русского царя запоздал и французские войска уже концентрируются у границ Голландии.
  После долгого пребывания на морозе в помещении показалось особенно тепло. В главном зале в огромных каминах жарко горели поленья.
  За обедом у Августа, вновь уверовавшего в свою счастливую звезду, было отличное настроение. Он с удовольствием пил французское вино, которым угощал Дюгерон.
  Нахваливал вино и Пётр.
 - Сейчас в Архангельске, - обернулся к французскому посланнику, - строятся шесть торговых судов. Они могли бы доставить во Францию русские товары, а обратно привезти французские, в том числе это чудесное вино. Ей-Богу, торговый договор между нашими странами был бы взаимовыгодным... Сейчас вы получаете нашу пеньку, полотно, дёготь через англичан и голландцев, а не лучше ли всё это вывозить самим!?
 - Франция стремится поддерживать торговое партнёрство со всеми странами мира, - отвечал Дюгерон. - Предложение Его царского величества, несомненно, заинтересует короля!
  Через несколько дней Пётр дал аудиенцию французскому посланнику. Поначалу речь зашла о морских делах, к которым Пётр имел особое пристрастие.
 - Я слышал много лестного о французском флоте, - начал он. - Если возможно, то хотелось бы получить чертежи некоторых кораблей, с указанием длины, ширины, вместимости, калибра пушек, численности команды.
 - Я сообщу о желании Его царского величества, - пообещал Дюгерон, - и попрошу выслать чертежи линейных кораблей всех рангов, начиная с наименьших, сорокавосьмипушечных, до самых крупных - в сто двадцать пушек!
 - Насколько мне ведомо, - удивился Пётр, - во французском флоте нет таких больших кораблей. В минувшую кампанию самые крупные из них несли сто десять орудий!?
  Дюгерон несколько смутился.
 - Возможно. Я не специалист в морских делах. Однако знаю, что раньше такие корабли у нас были.
 - Впрочем, большой корабль не всегда самый лучший. Не случайно англичане предпочитают строить семидесятипушечные: они более поворотливы, а калибр орудий такой же. Кстати, сколько сейчас кораблей в английском флоте?
 - Сто пятьдесят.
 - А во французском?
  Дюгерон замялся.
 - Сто двадцать. Но если потребуется, - пылко заверил он, - то Франция очень скоро может ликвидировать этот разрыв. При Кольбере, в первый год его правления французский флот состоял из двадцати судов, а английский - из ста пятидесяти. Через пять лет у нас стало семьдесят кораблей, ещё через пятилетие - со девяносто шесть! Из них более половины - линейных!..
  Пётр перевёл разговор на дела современные.
 - В случае нужды Россия могла бы оказать помощь при строительстве большого флота. Архангельск всегда открыт для французских кораблей. Когда же у меня появится порт на Балтийском море, я сделаю всё возможное для развития добрососедских отношений между нашими державами!
 - Я уже отправил донесение в Париж, в котором сообщил о желании Его царского величества торговать с Францией, - сказал Дюгерон. - Однако французским негоциантам должны быть предоставлены такие же права, как английским и голландским!
  Пётр велел Шафирову сделать заметку для памяти и, усмехнувшись, остро глянул в глаза французскому посланнику.
 - Торговля, конечно, хорошее дело. Но мы могли бы замахнуться и на большее. Людовик Четырнадцатый всегда являлся для меня образцом правителя. В делах управления государством я пытаюсь следовать его примеру, посему моё сокровенное желание - вступить с ним в теснейшую дружбу!
  Почти до утра Дюгерон не спал, составляя секретный отчёт об аудиенции у царя. Он заранее представлял, какой фурор произведёт в Париже его послание. "Шутка-ли, заключить союз с Россией. Если это удастся, то австрийский император окажется в тисках, это сделает его куда более осторожным, а в конечном счёте заставит отколоться от Великого альянса. И уж тут Англия и Голландия в свою очередь мигом умерят свой воинственный пыл!".
  Пётр тоже остался доволен переговорами. Он понимал, что заполучить в союзники Россию для Франции весьма желательно. Она станет действовать более решительно. Что же касается России, то всякая смута в Европе ей на руку. Не исключено, что Людовик Четырнадцатый сумеет повлиять на Карла Двенадцатого, и тот вернёт дедовскую вотчину, Ореховский уезд, с устьем Невы. Правда, в этом вопросе нельзя полагаться на чужого дядю, а лучше рассчитывать на свои силы, но, как говорится, не следует пренебрегать ничем.
  Двадцать шестого февраля тысяча семьсот первого года Август получил секретную депешу из Парижа, в ней сообщалось, что в первый день февраля Людовик Четырнадцатый публично объявил новоявленного испанского короля Филиппа Пятого наследником французского престола. "При этом", - добавлял с намёком тайный корреспондент, - "король воскликнул: "Нет больше Пиренеев!"".
  Ознакомившись с содержанием секретного донесения, Пётр уверенно объявил:
 - Это война! Англия и Голландия никогда не допустят такого усиления своего извечного противника - Франции! Итак, - он воскликнул, - ветер удачи наполнил наши паруса!
  В тот же день состоялось подписание договора с Августом, подтверждавшего союз тысяча шестьсот девяносто девятого года. В договоре содержалось десять пунктов. Наиважнейшими были три: о срочной посылке под Ригу русского вспомогательного войска в пятнадцать-двадцать тысяч человек, о займе королю в размере ста тысяч рублей для ведения войны, о послевоенных правах Польши на Лифляндию и Эстляндию.
  По сути дела, были оговорены все главнейшие проблемы войны и мира. Ничто более не задерживало Петра в Бирже, но он медлил с отъездом, ожидая новых вестей из Европы, где дипломатическая война должна была перерасти в войну генералов.
  Наступил март.
  Щепотьев, выполнявший обязанности начальника охраны государя, стал проявлять признаки беспокойства. Уже месяц, как правители сопредельных государств находятся в непосредственной близости от шведов, перенёсших свою главную ставку в Митаву. Не исключено, что противнику удалось проведать о "свидании в Бирже". Если так, то жди внезапного нападения. Своими опасениями он поделился с Меншиковым.
  Вдвоём они направились к Петру.
 - Что вы меня стращаете своими рейтарами! - рассердился тот. - Сначала Август запугивал, теперь - вы! Никогда я их не боялся и теперь не боюсь!
 - Гер капитан, - не отставал Меншиков, - как бы чего не случилось?!
  Он как в воду глядел. Мартовским вечером на городской улочке Щепотьева и Наума Сенявина схватили незнамо откуда налетевшие рейтары. Привели в дом, где расположилась их штаб-квартира. Стали с пристрастием выспрашивать, сколько солдат при царе, какова охрана замка. Чтобы развязать язык пленникам, стали в огне калить щипцы.
 - Пропали, - шепнул Щепотьев.
  До пытки дело не дошло. В комнату вошёл Пётр в окружении нескольких рейтар. Тут Щепотьев и Сенявин ещё больше перепугались, сделали вид будто не признают его, вообще видят в первый раз.
  Пётр усмехнулся - и велел освободить их от пут.
  Вечером Меншиков долго выговаривал ему за такое жестокое испытание верности людей.
 - Зато я на них могу теперь положиться, как на самого себя! - отвечал Пётр.

Глава третья. Кригсрат в Риге
  В середине мая тысяча семьсот первого года, когда из Швеции прибыли свежие полки, Карл Двенадцатый привёл в движение армию. Оставив в Эстляндии восьмитысячный корпус Шлиппенбаха и усилив гарнизон Нарвы на случай новой осады, он направился на выручку Риги, взятой в кольцо осады саксонскими войсками и двадцатитысячным корпусом Репнина.
  Саксонский генерал Штейнау, занимавший позицию против Риги, на левом берегу Западной Двины, непонятно почему вообразил, будто шведы имеют намерение захватить Кокенгаузен и тем самым отрезать его от Саксонии. Он поспешно двинул большую часть своих полков вверх по реке. Когда же стало ясно, что на Кокенгаузен идёт всего лишь небольшой шведский отряд, а главные силы противника форсированным маршем направляются к Риге, то саксонский полководец попытался исправить ошибку и повернул войска обратно, но было уже поздно. Шведы - на лодках и плотах, заблаговременно заготовленных Далбергом - переправились на левый берег Двины и всей массой обрушились на саксонцев. В скоропалительном сражении у стен Риги они одержали полную победу. Около двух тысяч саксонских солдат полегли на поле боя, пятьсот - попали в плен. Была потеряна почти вся артиллерия.
  Наступательный прорыв шведской пехоты был столь впечатляющим, что стоявшие в резерве четыре русские полка пришли в сильное смущение. Не дожидаясь столкновения с противником, они обратились в постыдное бегство. Не надеясь более на крепость своего воинства, Репнин счёл за благо отступить ко Пскову.
  Двадцать второго июля тысяча семьсот первого года в Риге состоялся кригсрат - военный совет, на котором девятнадцатилетний Карл Двенадцатый, окончательно поверивший после недавней победы, что он - новый Александр Македонский, изложил план дальнейших действий. Глядя поверх голов почтительно внимавших ему генералов, заговорил короткими, рубленными фразами:
 - С Августом всё кончено. Теперь мы намереваемся повернуть войска на восток. Шлиппенбаху уже дано указание приготовить в Дерпте резервные магазины, артиллерию, амуницию и прочее. Со своим корпусом он расположился в тех же местах и будет ожидать нашего прибытия!
  При этих словах генералы стали беспокойно переглядываться. Война на востоке представлялась весьма опасной. Пугало многое: и суровый климат, и огромные пространства, а главное, - неизмеримая сила России. Все однако хранили молчание, не желая перечить королю.
  Наконец, поднялся фельдмаршал Реншильд. Как орёл, немигающе глядя на расстеленную ландкарту, он заметил бесстрастным тоном:
 - В Пскове у русских двадцать тысяч войска, в Новгороде - столько же, не считая калмыков и казаков, которых наберётся тысяч пятнадцать. У Шлиппенбаха всего неполный корпус!
  Уголки губ у юного короля брезгливо дрогнули. Он с нескрываемым изумлением воззрился на Реншильда.
 - Да как можно сравнивать вышколенные полки Шлиппенбаха с дикими ордами казаков и калмыков? Они при первом же пушечном выстреле покажут спину!
  Подлаживаясь под настроение короля, Майдель, недавно произведённый в генералы за мужество, проявленное в бою под Ригой, подчёркнуто бодро воскликнул:
 - Мне кажется, нет повода для тревоги! Русская армия по своей диспозиции напоминает растянутую кишку. Мы её разобьём по частям: сначала - Репнина, потом - Шереметева!
  Реншильд усмехнулся горячности молодого коллеги:
 - Сравнение диспозиции русской армии с кишкой - очень образное, но не совсем точное. Это - не кишка, а - пружина. Отступая, русские полки соединятся, то есть пружина сожмётся. Такое положение опасно вдвойне, поскольку за спиной у нас остаётся саксонская армия, которая скоро восстановит свою боеспособность!
  Кригсрат, решавший каким путём достичь окончательной победы в столь успешно начатой кампании, продолжался ещё долго. Но ни к какому конкретному выводу участники военного совета так и не пришли. Последнее слово принадлежало королю, а он молчал, не зная, на что решиться: идти ли в Россию, или же сначала заставить сложить оружие Августа.
  Наконец, сердито произнёс, избегая смотреть в глаза генералам:
 - Завтра выступаем в... Курляндию!
  Это означало, что поход на Россию откладывается.
  Так, по сути дела, ничем окончился кригсрат в Риге. Нерешительность шведских генералов и Карла Двенадцатого послужила на пользу России. Она получила отсрочку, столь необходимую для приведения в порядок армии и создания флота.
  Почти полгода шведская армия простояла в бездействии в окрестностях Либавы, небольшого городка на побережье Балтийского моря. Затянувшуюся паузу в войне король объяснял своим приближённым как необходимую для пополнения армии и как оказывающую сдерживающее влияние на русских.
 - Едва только мы двинемся в Саксонию, - говорил он, - как русские войска опять пойдут к Нарве. Это ясно всякому человеку, даже далёкому от политики. Царь Пётр одержим идеей закрепиться на берегах Балтийского моря, чтобы получить кратчайший путь в Европу. Для него Нарва - ключ от Балтики!
  Время между тем шло. В Либаву начали поступать тревожные сообщения из Саксонии, где Август спешно "латал" свою изрядно потрёпанную под Ригой армию. Численно росла и русская армия. Среди шведских генералов зрело глухое недовольство: бездеятельность становилась губительной.
  На очередном кригсрате прямолинейный Реншильд потребовал от короля чёткого ответа, как быть дальше.
 - Как быть? - неопределённо пожал плечами Карл. - Время покажет.
  Но время, знал Реншильд, само по себе ничего не показывает.
 - Может, нам двинуться в Польшу и выгнать Августа из Варшавы? - предложил он.
 - А как же русская "пружина"? - съехидничал Майдель, не забывший "головомойку", устроенную ему фельдмаршалом. Но тут же осёкся под холодным взглядом канцлера Пипера, не допускавшего сведения личных счётов.
  Показывая, что он хочет говорить, Пипер, отягчённый годами и излишками веса, медленно приподнялся.
 - Я полностью солидарен с фельдмаршалом Реншильдом. Сначала следует разгромить Августа, ибо он представляет наибольшую опасность... Для того, чтобы обезопасить свой тыл при походе в Польшу и Саксонию, необходимо произвести отвлекающий манёвр. Предлагаю послать экспедиционный корпус в Архангельск.
  Карл сердито фыркнул: положительно, все его советники посходили с ума - даже самый умный из них несёт несусветную чушь. Отвлекающий манёвр потребует по крайней мере десять тысяч солдат, которые так необходимы будут в Польше. Не сдерживаясь более, закричал:
 - Я против этой экспедиции! Не менее вас я понимаю, что Архангельск - главный источник снабжения русской армии оружием и снаряжением. Но я не дам на неё ни одного солдата!
 - Я и не настаиваю на её проведении, - миролюбиво протянул Пипер. - Достаточно только распоряжения об её подготовке, и у Вашего величества будут развязаны руки для действий в Польше!

Глава четвёртая. Ключ от Балтики
  На исходе тысяча семьсот первого года Россию порадовала победа, которую, прямо скажем, никто не ожидал. С пятнадцатью тысячами солдат и драгун Шереметев напал на семитысячный корпус Шлиппенбаха, стоявший у селения Эрестфер, и наголову разбил его.
  Известие об эрестферской победе достигло Москвы двадцать девятого декабря тысяча семьсот первого года.
 - Фельдмаршал, - докладывал Петру нарочный, - множество шведов положил. Всего же побито более трёх тысяч. Сам Шлиппенбах с уцелевшими солдатами ушёл к Риге. У нас урон около двух десятков человек!
  По случаю нежданной виктории в Москве было великое торжество. Без перерыва палили маленькие пушечки. В ночное небо взвивались суматошные шутихи. В кругу бомбардиров, осеняя себя крестным знамением, Пётр не раз повторял:
 - Слава Богу, мы дожили до того, что побеждаем шведов, сражаясь вдвоём против одного. Видно, скоро начнём побеждать их, сражаясь равным числом!
  В Преображенском состоялся военный совет. Пётр зачитал письмо от русского посланника при польском дворе Григория Фёдоровича Долгорукова:
  "Польский король, как гласит молва, намерен примириться со шведами. Мне кажется, на него нечего более надеяться. У Его величества теперь нет более союзника, кроме Бога!".
  Письмо вызвало бурную реакцию. Было решено не класть солдат понапрасну и не посылать подмоги неверному Августу, столь беззастенчиво пренебрегшему обязательствами в Бирже: "продолжать войну против Швеции сколько возможно и ни на какие предложения не идти без согласия другой стороны". Главные усилия предполагалось перенести на берега Балтики. Впрочем, подобная переориентация боевой активности соответствовала букве трактата, подписанного в Бирже. В нём указывалось, что Польша развернёт военные действия в Лифляндии и Эстляндии, а Россия - в Ижорской и Карельской землях.
  В какой-то момент на совете возобладало устарелое мнение - заново идти к Нарве.
  Пётр нервно дёрнул щекой.
 - Чтобы идти под Нарву, нужна осадная артиллерия, которой у нас почти нет!
  Обернувшись к дьяку Виниусу, заведовавшему литьём пушек, нетерпеливо потребовал:
 - Доложи Господину Совету, что сделано!
  Виниус поспешно поднялся.
 - Есть изрядное количество больших и малых пушек. Особенно хороши большие, отлитые Семёном Леонтьевым. Однако нужна красная медь. Без неё колокольная медь для пушек не годна... И всё же наиглавнейшие трудности в деле происходят не столько из-за нехватки нужных материалов и неискусства некоторых мастеров, сколько от пьянства. Ни указами, ни увещеваниями выпивох невозможно привести в послушание!
 - О пьянстве потом, а сейчас поговорим о пушках! - прервал его Пётр. - Есть ли осадные орудия, чтобы идти к Нарве?
 - Есть, но мало.
  После недолгого обсуждения порешили Нарву не трогать, чтобы не сорвать с места шведов, уже полгода в бездействии простоявших в Курляндии. На Шлиппенбаха тоже воспретили набрасываться. Более того, было принято решение приступить к укреплению Пскова, дабы показать, что Россия в основном помышляет о защите.
  И в то же время все ратовали за активные действия.
 - Без Балтики нам не жить! - задал тон выступлениям Головин, имевший наибольший вес в Совете после царя.
  Сметливый Меншиков его поддержал.
 - Не где-то, а на Балтике надо уесть шведа. Для начала предлагаю взять Ниеншанц!
  Все согласно закивали.
  Эта небольшая крепостица в устье Нарвы была построена шведами в смутное время, когда, воспользовавшись слабостью центральной власти, они отторгли от Русского государства Ижорские земли.
 - Что представляет из себя Ниеншанц? - глянул Пётр на Василия Корчмина, большого знатока фортификации, не раз посещавшего порубежные шведские города.
 - Ниеншанц - земляное укрепление при впадении Охты в Неву. При крепостице - город, имеющий торг не только с Новгородом, но и с Любеком и Амстердамом. Кстати, новгородцы привели Ниеншанц в такую славу, что там появилось немало зажиточных купцов. Один из них, Фрициус, в начале войны дал крупный заём шведскому королю, за что был пожалован дворянством.
  Пётр медленно оглядел присутствующих, словно удивляясь их слепоте.
 - Земляную крепостицу мы, конечно, возьмём, а дальше-то что? Впереди будут - Ревель, Нарва, за спиной - Нотебург. Последняя крепость, говорят, много сильнее прочих!
  Корчмин утвердительно кивнул. Но ничего рассказывать о Нотебурге не стал. Всяк знал, сколь крепка эта старинная русская крепость, поставленная новгородцами на Ореховском острове близ того места, где Нева вытекает из Ладожского озера. Шведы ещё более укрепили её, нарастили высоту стен и толщину башен!
 - Даже взявши Ниеншанц, - продолжал Пётр, - мы не станем хозяевами на берегах Балтики. Ключ от Балтийского моря - не эта крепостица, а Нотебург - дедовский Орешек!
  План кампании на тысяча семьсот второй год, принятый на Совете, было велено держать в глубокой тайне; имелось сильное опасение что, прослышав о задуманном, шведы, не дай Бог, оставят в покое Августа и всей силой двинутся на восток, чтобы не допустить Россию до Балтики, не дать ей закрепиться на берегах "шведского озера", как порой кичливо именовали это море в Стокгольме.
  Избегая всякой огласки, Головин стал собирать сведения о состоянии водного пути от устья Волхова - через Ладожское озеро и Неву - до Финского залива. В Москву были вызваны и опрошены семеро торговых людей с Ладоги, не раз ходившие по этому пути до моря.
 - От устья Волхова до Орешка сто двадцать вёрст с лишком, - рассказывали они, слово в слово повторяя друг друга. - Путь в добрую погоду свободен, а в ветры - чрезвычайно труден: суда разбиваются о берега и подводные камни, поскольку мели на Ладожском озере простираются от берегов версты на две либо три; а в иные погоды суда уносит на север, к Олонцу!..
  Писцы живо скрипели перьями, торопясь занести на бумагу показания очевидцев. Из дальнейших расспросов выяснилось, что и по берегу озера путь очень затруднён: всюду - дремучий лес и непроходимые болота.
  Спрашивали у ладожцев и про Нотебург, запиравший выход из озера, и про реку-Неву.
 - Мимо Орешка, - отвечали они, именуя шведскую крепость привычно русским названием, - ходят правым руслом Невы, в десяти саженях от стен. Ближе подаваться к берегам опасно из-за мелей. Дальше по реке надо плыть со знатцами, так как по пути тянутся пороги длиной четыре версты, да и камни кое-где обретаются. От Канец, - так ладожцы называли на старый манер Ниеншанц, - до Невского нижнего устья и моря ход судам свободен!
  Присутствовавший при разговоре Пётр спросил:
 - Сколько вёрст от Канец до устья?
 - Семь.
 - А войскам там есть где встать?
  Ладожане понимающе переглянулись, и самый именитый из купцов, огладив бороду, басовито произнёс:
 - Земля там сухая, песчаная. И шанцы копать, и валы валить можно.
 - Крепость Канцы сильная? - допытывался Пётр.
 - Так себе. Вал земляной, старый. Башен нет. Перед валом деревянные рогатки и ров. - Подумав, старый купец убеждённо повторил. - Нет, совсем несильная крепость. Вот Орешек, тот трудно будет разгрызть. Со смыслом наши деды ставили!..
  Вскоре после беседы с ладожцами посланник в Голландии Андрей Матвеев прислал цифирное письмо, в котором сообщалось о подготовке в шведских портах сильной эскадры для посылки в Архангельск.
  Это письмо изрядно встревожило главу Посольского приказа Головина. С расшифрованным посланием он явился к царю.
  Пётр несколько раз перечёл тревожное донесение. - Швед хочет повторить, но уже с большим размахом, прошлогоднюю акцию!
  Говоря о прошлогодней акции, он имел в виду появление в июньские дни тысяча семьсот первого года в Белом море шведской эскадры из четырёх линейных кораблей, двух фрегатов и шнявы. Целью диверсии, как выяснилось впоследствии, было уничтожение портовых сооружений в Архангельске и нарушение торговли России с европейскими странами. Но вышла конфузия. Русские лоцманы посадили неприятельский фрегат и шняву на мель возле Ново-Двинской крепости. После этого шведская эскадра повернула обратно.
 - Сколько у нас в Архангельске сил? - осведомился Пётр.
 - В Архангельске - два пехотных полка, да поблизости, в Холмогорах - один, общей численностью около двух тысяч человек. На подмогу им из Новгорода посланы пятьсот малолетних драгун. Орудий тоже немало: девятнадцать медных и железных пушек, пятнадцать - крепостных, да тридцать шведских, с фрегата и шнявы...
 - А каковы укрепления?
 - На Малой Двинке строится крепость каменная. Поставлены уже четыре батареи с редутами и шанцами. На каждой батарее - по пять пушек с сотней солдат. Старые устья Двины - Пудожское и Мурманское - засыпаны или перебиты сваями.
  Пётр понимал, что сделано немало. Но для большей надёжности велел послать в Архангельск ещё сто орудий, тысячу пудов пороху и тысячу солдат.
 - И ещё вот что, отпиши к Григорию Долгорукову, что мы с войском и гвардией выходим в Архангельск, на отражение шведского десанта. Потому пусть Август большой помощи не ожидает...
  Головин одобрительно кивнул. Эта мера, на его взгляд, была своевременной и необходимой. Кто знает, какими силами отважатся шведы на диверсию, а Архангельск - это животворная нить, связывающая Россию с Европой.
 - Сегодня же отпиши, - строго напомнил Пётр и, немного помолчав, добавил. - А уж там будет видно, что делать дальше. Швед сам подскажет. Только ты постарайся, - выразительно глянул на Головина, - чтобы письмецо с упоминанием об Архангельске непременно попало в руки шведов. Понял?
  Хотя Головин ничего не понял, но утвердительно кивнул. А так как он отличался чрезвычайной исполнительностью, то сделал всё возможное, чтобы выполнить царскую волю.

Глава пятая. Государева дорога
  Писарь Преображенского полка Ипат Муханов, посланный для разведки пути от Белого моря до Онежского озера, привёз безрадостную весть: порожистая и мелководная река Онега не способна пропустить большие суда, построенные Избрантом в Архангельске.
  Пётр помрачнел.
 - Без них под Нотебургом нечего делать!
  Выход подсказал Щепотьев. В бытность свою на Воронежской верфи он слышал об английских моряках, которые более ста лет назад якобы проникли от Холмогор до Новгорода. Пётр оживился, велел всё разузнать досконально.
  И действительно, среди старых архивных бумаг удалось обнаружить документы, подтверждающие правдивость этого рассказа. Оказывается, во времена Ивана Грозного английские купцы Томас Суэтэм и Джон Спарк, обследуя западный берег Белого моря, добрались до Соловецких островов. Оставив здесь свои корабли, они на небольших лодках, гружённых товаром, поднялись по реке Выг в самые верховья, волоком протащили свои судёнышки по лесным топям до безымянной таёжной речушки, по которой достигли Повенца - небольшого селения на восточном берегу Онежского озера. Далее путь был прост: по величественному озеру Онего, по Свири, Ладожскому озеру, мелководному Волхову - и вот он, Новгород!
 - Раз англичане прошли со своими гружёнными лодками, то и мы пройдём с фрегатами! - рассудил Пётр.
  Щепотьеву повелели обследовать путь от побережья Белого моря до Повенца, и, ежели он годен для прохождения крупных судов, немедля о том дать знать.
 - Зачем это делается, держать в строгой тайне! - предупредили его.
  Санным путём, вместе с несколькими преображенцами, Щепотьев отправился в Архангельск, оттуда - в Нюхчу, рыбацкий посёлок на берегу Онежской губы.
  От Нюхчи маленький отряд почти две недели двигался к северной части Онежского озера, упорно пробиваясь через снежные заносы и вековые дебри. Ни морозы, ни ледяные ветры не могли остановить Щепотьева. Достигнув Повенца, отряд повернул обратно. Солдаты снимали план местности, намечали трассу, делали точный промер пути. От Повенца до деревни Телеки было сорок вёрст, от Телеки до реки Выг - двадцать пять вёрст, от Пулозера до Нюхчи - сорок. А всего - сто двадцать вёрст. Получилось вроде немного. Но вёрсты эти были тяжёлые. В непроходимой девственной тайге предстояло прорубить широкие просеки, выкорчёвывать пни, через топи перебросить настилы, а через реки для прохода людей - мосты. И всё же главное удалось сделать - путь был найден!
  Получив обнадёживающее известие, Пётр немедля отпустил гонца назад с кратким приказом: "Строить дорогу".
  В середине апреля тысяча семьсот второго года гвардейские полки, около четырёх тысяч человек, сосредоточились в Вологде. Сюда же прибыл и Пётр. Сделав смотр войскам, он посадил гвардейцев на суда, и по Сухоне огромный караван двинулся вниз по течению. Сухона незаметно перешла в Северную Двину. Вся разница, что река стала пошире, а берега - безлюднее.
  На привале, не доходя двухсот вёрст до Архангельска, получили тревожащее известие: на Белом море появились два подозрительных корабля, на условные сигналы не отвечают, близко к берегу не подходят. Предположили, что это шведы. Появление шведов обрадовало Петра и одновременно обеспокоило. С одной стороны, это означало, что тайна сохранена, а с другой - возникло опасение, что шведский десант может как-то нарушить планы. Ведь силы противника неведомы, его намерения тоже неизвестны.
  С тремястами солдатами на нескольких лодках Пётр устремился вперёд, чтобы до начала диверсии шведов поспеть в город.
  В Архангельске его встретили успокоительным сообщением: подозрительные корабли, как выяснилось, вовсе не шведские, а голландские, отбившиеся от следовавшего в Россию большого каравана. Основная масса судов появилась через несколько дней, сопровождал "купцов" конвой из трёх кораблей, один о шестидесяти пушках. Подобные меры предосторожности не являлись излишними, так как в Северном море шведы нередко нападали на иностранные суда, следовавшие в Архангельск.
  Весь остаток мая и июнь Пётр провёл на верфи в Вавчуге, где достраивались два малых фрегата: "Святого Духа" и "Курьер". Постройкой первого руководил Памбург, второго - Варлант. Заложили фрегат и больших размеров.
  На Троицу оба малых фрегата спустили на воду и стали готовить к походу. Помимо своих кораблей, для перевоза войск до Нюхчи подрядили ещё пять голландских и одно английское судно за полторы тысячи гульденов.
 - Куда собирается войско? - допытывались шкиперы у Крюйса, который вёл с ними переговоры.
 - Дело секретное, - подпустил тот туману. Но потом всё же сказал, опасаясь, как бы напуганные шкиперы не взвинтили чрезмерную цену за свои услуги, что десант готовится в Норвегию, чтобы с севера обеспокоить шведов.
  Словом, тайна осталась тайной.
  От Соловков иноземные корабельщики были отпущены обратно. С ними отбыл и Крюйс, который должен был сопровождать сто пятьдесят россиян, отправляющихся в Голландию для обучения корабельному делу.
  На Соловках экспедиционный корпус задержался в ожидании донесения от Щепотьева.
  Озирая возвышенные берега с кудрявыми берёзками, дикие скалы, вздымающиеся из недвижимой воды, Пётр восхищённо покрутил головой.
 - Красота-то какая и тишь! Воистину край земли!
  И велел войску отдыхать.
  За исключением вахтенных, все сошли на берег. Малые фрегаты и яхта "Изрядный караван" разом опустели. Шумная ватага устремилась на монастырский двор. Архимандрит Фирс, вышедший царю навстречу, пригласил дорогих гостей в трапезную.
  На третий либо на четвёртый день вынужденного безделья была получена краткая записочка от Щепотьева:
  "Известую тебя, Государь, дорога готова. И пристань, и подводы, и суда на Онего-озере готовы. А подвод собрано по второе августа две тысячи, и ещё будет прибавка. А сколько судов и какою мерою, о том послана к милости Твоей роспись с этим письмом".
  Шестнадцатого августа тысяча семьсот второго года небольшая эскадра отошла от Соловков. На следующий день показались зелёные берега. Когда приблизились, то стала различима жёлтая песчаная полоса, по-над откосом теснились деревянные домишки. Это и была Нюхча.
  У пологого спуска суда встали на якорь. Сбросили сходни. На берег потянулись солдаты, сгибаясь под тяжестью ящиков, тюков, бочек. Припасы тут же грузили на подводы. Потом взялись за канаты и стали тащить яхты, построенные в Архангельске Гаврилой Меншиковым и Скворцовым. (Малые фрегаты Щепотьев отговорил брать из-за трудности дороги). По бревенчатым накатам вытащили их на берег, причём первое бревно-кругляк бросил под киль сам Пётр. По мере продвижения вперёд бревенчатые катки переносились и подкладывались снова. Тянули яхты сто лошадей, впряжённые в постромки. Им помогали рослые преображенцы, толкавшие яхты в бока и корму длинными жердями.
  Не без труда одолели откос. Здесь, выбившись из сил, солдаты облегчённо перевели дух - впереди расстилалась ровная местность, без холмов и оврагов.
  В Нюхче задержались на два дня. Яхты и все припасы давно были на берегу, но Пётр медлил, ожидая важных вестей из Москвы.
  Первым в Нюхчу прибыл посланник польского короля Кенигсек. Измученный тяжёлой дорогой и тревожными думами, поведал дрожащим голосом:
 - Карл Двенадцатый идёт на Варшаву. Повсюду рассылает универсалы, что намерен дать Польше другого короля!
  И вручил письмо от Августа, содержавшее упрёки в неверности и мольбы о помощи.
 - Мы не только не изменили союзу, - заверил посланника Пётр, - но всячески укреплять его будем. Я не забыл своей клятвы, данной в Бирже. Доказательство тому - генеральный поход, начатый в Лифляндии!
  Кенигсек рассыпался в благодарностях.
  Случилось так, что в тот же день прибыл нарочный от Шереметева: фельдмаршал сообщал о своей победе над Шлиппенбахом в Гуммелсгофе. Виктория была одержана восемнадцатого июля тысяча семьсот второго года, то есть месяц назад.
  В лагере по этому поводу было большое ликование. На пиру по пустячному поводу схлестнулись между собой капитан Памбург и генерал Ламбер. Дело кончилось дуэлью. Более ловким фехтовальщиком оказался француз.
 - Истинные петухи! - негодовал Пётр, узнав о гибели Памбурга на дуэли. Он ценил отчаянного капитана. Однако строго наказывать Ламбера не стал: знания француза в фортификации он рассчитывал применить при штурме Нотебурга.
  Ещё через день примчался долгожданный гонец из Москвы - капитан Григорий Островский. Привезённые им вести были наиважнейшие: первая - скончался английский король Вильгельм Третий, и на престол вступила королева Анна, другая - французские войска вторглись в Италию и испанские Нидерланды.
 - Общая война началась! - возбуждённо прошёлся по просторной горнице Пётр, глянул на тёмные образа, с теплившейся лампадой. - Дай Боже, чтобы подолее протянулась!.. Что шведы? - повернулся к Островскому.
  Тот протянул заготовленный пакет.
  Головин сообщал, что шведские войска девятого июля тысяча семьсот второго года наголову разбили саксонскую армию под Клишовым. Сам Август ранен. Его казна захвачена. В руки противника попала вся канцелярия русского посланника при польском дворе Долгорукова. То письмецо тоже, - многозначительно добавлял Головин.
  Пётр посветлел лицом.
 - Увяз швед в Польше! Ему не только нынешним летом, но и будущим не добраться сюда!.. Однако Августа следует подкрепить, чтобы крепче удерживал возле себя Карла!
  Вызвав Кенигсека, он объявил посланнику, что в Смоленск послан указ: генерал-майору Корсаку с пехотой и конными полками идти на помощь королю.
  Уже после ухода Кенигсека другой указ был послан Шереметеву. Во избежание всяких неожиданностей, ему предписывалось, оставив заслон у Пскова, идти на Самру и крепко там встать, чтобы не допустить неприятеля к Нотебургу и Канцам.
  Мешкать больше было нельзя!
  Ранним утром девятнадцатого августа тысяча семьсот второго года в Нюхче всё зашевелилось. Первыми тронулись подводы с припасами и пушками. За ними потащили яхты. Диковинное это было зрелище: посуху, по ровному полю двигались - плыли корабли. Со всех сторон их облепляли, как муравьи, люди.
  Когда вступили на просеку, прорубленную в лесу, двигаться стало сложнее. За день удавалось пройти всего несколько вёрст. К вечеру так выбивались из сил, что люди засыпали тут же, где заставала их команда "на отдых". По счастью, погода стояла безоблачная, сухая. Да и местность была возвышенная, без болот и топей, для пути удобная, для здоровья безвредная.
  Первые серьёзные трудности встретились на Массельгском перевале. Дорога вздыбилась, пошла в гору. Число лошадей, впряжённых в постромки, пришлось увеличить вдвое. От чрезмерной натуги с треском разлетались на части канаты, лопались шесты-поддержки.
  На десятый день пути, оставляя после себя широкую полосу в лесных дебрях - в народе за этой многоверстовой просекой укрепилось название "государева дорога", - вышли к Повенцу, небольшому поселению в северо-восточной оконечности Онежского озера. Заново проконопатив и осмолив яхты, спустили их на воду. К ним присоединилась флотилия лодок. Огромный караван направился на запад. Однако дойти смогли только до ближайшего островка. Налетел шторм. Вздыбившиеся волны набросились на судёнышки. Пришлось возвратиться в Повенец.
  Лишь со второй попытки удалось пересечь широкое, словно настоящее море, озеро и достичь южного побережья, откуда брала своё начало Свирь, устремившаяся к Ладожскому озеру. При истоке реки, близ села Ладога, лагерем стоял корпус Репнина, пришедший несколькими днями ранее из Новгорода.
  Времени даром Репнин не терял и успел собрать кое-какие сведения об окрестных местах.
 - Озеро Ладожское, - докладывал он, - в древности называлось Нев, что в переводе означает - двоюродный брат или племянник. Отсюда можно вывести, что озеро воспринималось меньшим родственником Балтийского моря... В то же время в сарматском языке имеется слово "неево", означающее "совет, рассуждение". Поскольку Нева являлась границей Руси с Карелией, то, видимо, сюда съезжались владетели сопредельных земель на обсуждение общих проблем... Есть и третье толкование. По-фински "Нева" - это обширное болото, топкий луг. Мне кажется, что последнее ближе всего к истине, - заключил Репнин, живо припоминая все мытарства при походе по лесным топям.
 - Что представляет из себя Нева? - нетерпеливо перебил Пётр, утомлённый этим долгим рассказом.
 - Река невелика, длиной всего шестьдесят семь вёрст, но очень многоводна. Наибольшая глубина шестьдесят футов, наименьшая - шестнадцать.
  Пётр облегчённо перевёл дух: не обманули ладожцы - к морю был добрый путь.
  Восемнадцатого сентября тысяча семьсот второго года русская армия подошла к Нотебургу, стоявшему у истока Невы. Разбили лагерь. Пока ставили палатку, Пётр продиктовал секретарю Макарову письмо к польскому королю. Начиналось оно традиционным приветствием:
  "Любезнейший Государь, брат, друг и сосед".
  Передавая письмо Островскому, добавил:
 - На словах королю скажи, что в несчастьях его не забудем. Да сообщи о наших делах, чтобы как-то подбодрить!
  Всю первую декаду октября почти не переставая вели огонь по крепости. Нотебург горел. Но шведы держались. Лишь после жестокого штурма противник забил "шамад".
  На лодке Пётр переправился на остров, где стояла крепость. Оглядывая высокие башни и мощёные стены, радовался.
 - Изрядную твердыню одолеть изволили. Весьма крепок был сей "орех", однако, слава Богу, разгрызли. Правда, не без труда, многие наши медные зубы от того попортились.
  Действительно, немало пушек вышло из строя из-за непрерывной изнурительной стрельбы. Велики были и человеческие потери: погибло более пятисот человек, вдвое больше раненых.
  Немало потеряли и шведы.
  Когда у взятого в плен контуженного шведского офицера спросили, почему гарнизон бился до последней крайности, тот сказал:
 - Король Густав-Адольф, завоевавший Нотебург для Швеции, требовал удерживать крепость до последнего человека. Он говорил: русские - опасные соседи, границы их земли простираются от Северного, Каспийского и Чёрного морей. У них могущественное дворянство, многочисленное крестьянство, многолюдные города. Они могут выставить в поле большое войско. Потеряв Орешек, русские уже не смогут без нашего позволения спустить ни единого судна на Балтийское море!
  Через месяц после отправки первого гонца, к Августу помчался другой - полковник Роман Брюс. Он вёз ликующее письмо:
  "Уповаем же, что и Ваше Величество со своей стороны против неприятеля военные действия предпримет, дабы оного обессилить и начатое дело к счастливому окончанию привести".
  И подпись: Пётр, из завоёванной Нашей наследной крепости Орешек, октябрь восемнадцатого дня тысяча семьсот второго.

Глава шестая. Фрегатное дело
  Ещё в январе тысяча семьсот второго года новгородский воевода Пётр Матвеевич Апраксин получил предписание из Москвы: изыскать на берегах Ладожского озера место, удобное для верфи.
 - Позвать Татищева! - распорядился воевода, зная, что лучшего человека для выполнения этого непростого задания ему не сыскать. Татищев был сведущ в корабельном деле. Не случайно в тысяча шестьсот девяносто восьмом году его посылали в Нарву, Ревель и Ниеншанц для найма корабельных людей. И Татищев не подвёл.
 - Ну, Иван Юрьевич, собирайся в дорогу! - без всякого предисловия начал Апраксин, когда тот явился. - Поедешь на реку Сясь. Вышел указ подыскать там место для верфи.
 - Сколь крупные суда намерены строить?
 - Не знаю. В указе сказано, мол, углубление одиннадцать-двенадцать футов.
 - Пустое дело! - махнул рукой Татищев. - Глубина Сяси в устье не более семи футов.
 - А ежели суда выводить весной, в половодье?
 - Пожалуй, можно, - согласился Татищев.
  Едва он отбыл, как последовал новый указ: спешно строить на Сяси шесть двадцативосьмипушечных фрегатов. К указу прилагался список мастеровых, должных быть при их строительстве. Людей требовалось много, к каждому фрегату - по пятьдесят плотников, двадцать кузнецов, шестьдесят возчиков с подводами. В конце указа говорилось, что надзор за работами поручается корабельному мастеру датчанину Воутерсону.
  Перед отъездом из Москвы Воутерсону зачитали в адмиралтействе предписание.
 - На фрегатное дело, - переводил толмач быструю речь дьяка, - лесные припасы с корню сечь, строить фрегаты с великим поспешанием. Воутерсону быть у того дела для указания неотступно, чтобы не упустить времени и не перерасходовать кормовых денег, а также не учинить тягости работным людям!
  С великой опаской отправился Воутерсон в далёкий и дикий край. Много неудобств он ожидал встретить на пути. Но испытание оказалось куда более тяжёлым. Лишь к концу февраля, беспредельно измотанный бездорожьем, свирепыми морозами и страхом перед разбойниками, он добрался до устья Сяси.
  Ладожский мужик, взятый в провожатые, на третий день пути стукнул кнутовищем в окошечко.
 - Вон она, верфь!
  Воутерсон высунулся из возка. На краю заснеженного поля, под боком у соснового бора притулилось несколько десятков приземистых избушек. Над заснеженными крышами курились дымки. На скрип полозьев дверь крайней избы распахнулась. Выглянула бритая физиономия. "Должно быть, это и есть Татищев!" - решил датчанин и не ошибся.
  За горячей ухой Воутерсон малость ожил. Даже начал кое-что понимать из той жуткой тарабарщины - смеси шведских, голландских и датских слов, на которой изъяснялся Татищев. Потом его как-то сразу сморило.
  Утром вместе с Татищевым пошёл на вырубку, где мужики валили лес. Работа здесь кипела. Со всех сторон нёсся стук топоров, ухали падающие деревья. Стволы тут же очищали от сучьев и обтёсывали. Внимание Воутерсона привлекли плотники, работавшие отдельной группой. Поначалу он решил, что они заготавливают брус. Но скоро понял свою ошибку: брусья истончались на глазах и скоро превратились в грубо сработанные доски.
 - Да что же это такое? - задохнулся от изумления датчанин при виде такого расточительства. У него на родине из этого ствола получилось бы не меньше десятка различных досок. - Какое варварство! - продолжал негодовать Воутерсон. - Это же глупый перевод леса. Доски надо пилить. Тёсанные и дороги, и плохи, они замедляют ход корабля. Больше доски не тесать! - На штабеля досок, заготовленные Татищевым, он даже не глянул. Тот помертвел: царский указ повелевал немедленно заложить корабли.
 - Я отвечаю за всё! - отмахнулся датчанин от Татищева. - Сначала заготовим лес!
  Оставшиеся зимние месяцы - ещё в апреле на берегах Сяси лежал снег - рубили и возили лес. Росли штабеля брёвен и бруса. С распиловкой было хуже. Имелось всего две пилы. Они шаркали круглосуточно. Работали на огромных станинах: один пильщик стоял на высоте, другой - внизу. Время от времени они менялись местами. Почти весь день Воутерсон проводил на пильне. Каждую доску придирчиво осматривал со всех сторон. За малейший изъян выбраковывал. Годные доски сортировались: толстые - на внешнюю обшивку, потоньше - на внутреннюю, остальные - на отделку помещений. Готовая продукция складывалась под навес для сушки. Скоро пришлось поставить ещё один навес.
  В мае при большом стечении народа Воутерсон заложил два фрегата. Почин следовало отметить. Татищев приказал выкатить несколько бочек вина, специально припасённые для этого случая. Воутерсон тоже расстарался - вынес на показ народу модель фрегата, который предстояло построить.
  Бородатые мужики тесно обступили красивую игрушку. Все они немало поплавали по Ладожскому и Онежскому озёрам, но такого судна не видывали. Корма у фрегата была высоко приподнята, нос - тоже. Между ними пролегала глубокая выемка, вроде седла. Удивляло большое количество мачт - три. Да вперёд ещё выдавалось дерево, на котором красовалась маленькая, четвёртая по счёту мачта.
 - "Михаил Архангел"! - объявил название фрегата Воутерсон. - Вооружение - двадцать восемь пушек. Каждая - шестифунтовая. В военное время фрегатам принадлежит самая деятельная и самая прибыльная роль... - Они - око флота. Фрегаты ведут разведку, захватывают транспорты неприятеля и его каперские суда. На одно генеральное сражение приходятся десятки и сотни фрегатских дел, зачастую предуготовляющие успех первого!
  Началось строительство фрегатов. Плотники работали на редкость старательно: то ли произвела впечатление речь датчанина, то ли так понравилась ладная игрушка - модель, и хотелось поскорее увидеть её в натуральную величину. Через два месяца Воутерсон доложил Татищеву:
 - Завтра начинаем обшивку!
  В другой бы день Татищев бурно возликовал, а тут только хмуро кивнул. Не подымая глаз, чтобы не выдать своей злости, спросил:
 - Ты... распорядился отпустить по домам половину рабочих?
 - Я. Им нечего тут делать, только мешаются под ногами. Когда деревья идут в сок, их не пускают на корабельное дело.
 - В Воронеже мы всякий лес рубили, - упрямо возразил Татищев. - Поэтому я вернул рабочих и поставил заготавливать лес на другие фрегаты.
 - Напрасно. Никаких других фрегатов я закладывать не буду. Дай Бог с этими управиться. Как только они приспеют к отделке, тогда приступим к двум другим.
  Видя недовольство Татищева, миролюбиво добавил:
 - Делаю так для пользы дела. За плотниками нужен глаз да глаз. Как одному строить разом четыре фрегата?
  И всё же, поддаваясь непрестанному нажиму Татищева, Воутерсон заложил ещё несколько судов, правда, не фрегатов, - а шмаков - небольших транспортов. На строительство их пустили рубленные доски и весь забракованный, негодный для фрегатов лес. "Михаил Архангел" же строился только из пиленного материала, хорошо просушенного.
  В конце тысяча семьсот второго года Татищев потребовал от Адмиралтейства резчиков для украшения кормы двух первых фрегатов и мачтового мастера. Наказал также прислать тросов и свинца. Как бы мимоходом, опасаясь взбучки за опоздание с закладкой, доложил о строительстве ещё двух фрегатов. Предчувствие не обмануло его: из Москвы последовал строгий окрик за нерадивость и медлительность.
 - Работаем, работаем, не покладая рук, а угодить не можем! - пожаловался он Воутерсону.
 - Начальству виднее, - отозвался датчанин.
  И оказался прав. Москва на фрегатное дело в устье Сяси смотрела со своей колокольни. После взятия Нотебурга, переименованного в Шлиссельбург ("Ключ-город"), выход на берега Балтийского моря стал делом ближайшего будущего. На дедовские Канцы, последний оплот шведов на пути к Балтике, хотелось явиться с внушительным флотом, чтобы сразу же заставить неприятеля считаться с собой, да и всему миру показать, кто здесь настоящий хозяин.
  Быть бы, конечно, Татищеву наказанным, если бы не расторопный Меншиков. Назначенный шлиссельбургским губернатором, он всю зиму мотался по заснеженным лесам вдоль Свири и по окрестностям Олонца, пока не обнаружил массивы сосны, годные для корабельного строительства. "Сосны такие", - докладывал он в Адмиралтейство, - "что годятся не только для фрегатов, но и для пятидесятипушечных кораблей".
  Пётр сразу потерял интерес к Сяси с её мелководным устьем, непригодным для проводки крупных судов. По его указу на Свирь для рубки и заготовки леса отправился Кикин.
  Кикин постарался. Уже в конце марта тысяча семьсот третьего года на Свири, так называемой Олонецкой верфи, был заложен фрегат "Штандарт" и несколько более мелких судов: гальон "Курьер", флейт "Вельком", пять буеров.
  Рассказывая об успехах Кикина, Иван Сенявин, прибывший на Сясь, чтобы подтолкнуть дело, попенял Татищеву:
 - Вот как надо работать! А ты за полтора года не управился даже с четырьмя фрегатами!
  Он прошёлся по верфи. Начатые ещё полгода назад два фрегата к началу кампании не поспевали. А вот два, ранее заложенные, были почти готовы. Особенно хорош был "Михаил Архангел".
 - Добрый корабль! - оглядел Иван Сенявин фрегат. Любовно похлопал по днищу. - Такой может проплавать лет пять, либо десять!
 - Двенадцать! - твёрдо сказал Воутерсон.
  Датчанин оказался прав. Все другие фрегаты и суда, построенные в ту пору на Сяси и Олонецкой верфи, давно уже пошли на слом или же стали брандерами; а "Михаил Архангел" всё плавал.
  Вот что значит сбережённый лес и хорошая работа!

Глава седьмая. Врата отворённые
  Почти всю зиму Наум Сенявин провёл в Воронеже, где готовились спустить на воду ещё несколько кораблей. Азовский флот продолжал развиваться, хотя его будущее становилось всё более неопределённым, поскольку главные усилия государства перенеслись на Балтику.
  Вроде бы работа на верфях ладилась, но Пётр хмурился. Дела у польского короля складывались неважно. Чрезвычайный посланник Арнштед просил и денег, и солдат. Деньги в казну стекались туго. Войск тоже было негусто.
 - Двести тысяч рублей и десять тысяч солдат - вот всё, что я могу дать! - решительно объявил Пётр и строго добавил. - Под заклад Могилёва.
  Арнштед находился в затруднении. От короля он имел наказ: во что бы то ни стало принудить царя идти всей армией на выручку. Воинская помощь десятью полками не решала проблемы.
 - Ни солдата больше! - отрезал Пётр. - Десять тысяч - немалая сила. Герцог Мальборо имеет ничуть не больше войск, а какие славные победы одержал!
  Несговорчивость его объяснялась просто. Армия была нужна в другом месте - на Балтике, ключ от которой - Шлиссельбург - уже лежал у него в "кармане". Теперь требовалось отворить врата Балтики: взять крепость Ниеншанц, находившуюся в устье Невы. Дозированная помощь Августу должна была удержать шведов в Польше.
  Однако противник уже понял, с какой стороны ожидать беды. Лазутчики донесли, что в Ниеншанце началось возведение нового вала. Стало быть, ожидались воинские подкрепления. Чтобы опередить шведский флот с десантом, порешили приступить к Ниеншанцу как можно раньше, едва только сойдёт полая вода. Местом сбора войск избрали Шлиссельбург.
  В середине марта тысяча семьсот третьего года Пётр вернулся из Воронежа в Москву.
  При встрече с царём глава Посольского приказа Головин поспешил напомнить о необходимости принять чрезвычайного посланника Людовика Четырнадцатого де Балюза, который уже второй месяц находился в Москве.
 - Он привёз чертежи кораблей? - прежде всего поинтересовался Пётр.
 - Нет. Но при нём письмо короля. Людовик желает узнать, что можем мы ему предложить!
 - Франция далеко и реальной помощи от неё трудно ожидать. Заключать с ней сейчас союз - значит восстановить против себя Англию и Голландию. Но вести переговоры следует. Это сделает англичан и голландцев более покладистыми... Объяви де Балюзу, что он получит неофициальную аудиенцию.
  Аудиенция происходила в доме Головина. Пётр принял послание французского короля и осведомился о его здоровье. Потом стал расспрашивать о ходе военных действий. Де Балюз в красочных выражениях описал недавнюю победу французов на море.
 - Адмирал дю Касс не только счастливо доставил подкрепления на Ямайку, - заключил он свой рассказ, - но и нанёс серьёзные потери эскадре английского адмирала Бенбоу. Сам Бенбоу смертельно ранен!
  Из различных источников Пётр уже получил информацию об этом деле. Знал он и причину неудачи англичан: в преступном непослушании капитанов. Два из них по приговору суда были расстреляны, двое других только потому избежали этой участи, что умерли под следствием. Действия лишь одного капитана Британское адмиралтейство признало безукоризненными.
 - Поздравляю с победой! - воскликнул Пётр и с наигранным простодушием продолжал. - Однако я слышал, что англичане в отместку за поражение у Ямайки разгромили в испанском порту Виго "серебряный флот", пришедший из Вест-Индии?
  Де Балюз от неожиданности растерялся.
  Воспользовавшись возникшей в разговоре паузой, Пётр быстро поднялся.
 - Его царское величество сейчас отбывает в действующую армию! - объявил Головин.
  Пётр дружелюбно улыбнулся посланнику, не ожидавшему такого поворота событий.
 - Прошу не делать никаких выводов из этой скромной встречи. Я желаю, чтобы все послы при русском дворе находились в равном положении.
  С этими словами царь вышел.
  Провожая де Балюза до сеней, Головин сказал, что ему велено продолжить переговоры, и что он приедет к посланнику на следующее утро.
  Глава Посольского приказа явился в назначенное время. Сдержанно сообщил:
 - Государь ознакомился с королевским посланием. Мне велено выслушать возложенные на посла поручения.
  Показывая чистосердечность своей миссии, де Балюз широко улыбнулся.
 - Как только Его королевское величество узнал о желании царя вступить с ним в тесную дружбу, то повелел мне как можно скорее ехать сюда.
 - Клонятся ли намерения французского короля лишь к утверждению дружеских отношений? - спросил Головин.
 - Его королевское величество расположен к заключению такого обязательства, какое будет угодно царю! - пылко ответствовал де Балюз.
  Головин удовлетворённо кивнул.
 - Государь ставит дружбу французского короля выше дружбы с другими потентами и охотно вступит с Францией в крепкий союз. К сожалению, союзы с другими державами приносили ему до сих пор мало пользы, хотя государь всегда в точности исполнял обязанности верного союзника.
  Де Балюз попросил главу Посольского приказа изложить в письменном виде статьи предполагаемого соглашения, чтобы ознакомить с ними французского короля для быстрейшего разрешения и счастливого окончания дела.
  Видя, что собеседник колеблется, клятвенно заверил:
 - Всё будет совершено с соблюдением полнейшей тайны!
 - И всё же будет лучше, - галантно возразил Головин, - ежели Его королевское величество сам определит статьи трактата. Как только это произойдёт, я тут же оставлю армию и явлюсь в Москву для окончания этого важного дела!
  На следующий день глава Посольского приказа отбыл из Москвы. Куда, никто толком не знал. Поговаривали, будто во Псков, где снаряжались полки для похода в Польшу на подмогу Августу.
  В соседнем Новгороде тоже велись военные приготовления. Здесь стояла дивизия Репнина десятитысячного состава и два гвардейских полка - Преображенский и Семёновский, насчитывавшие семь тысяч человек. Это были лучшие войска русской армии.
  Подготовка к походу была закончена. И хотя Репнин уже свыкся с мыслью о скором наступлении, но всё равно приказ застал его как бы врасплох.
  С тайным вздохом он ещё раз перечёл краткую записку:
  "Изволь ваша милость со всеми полками быть сюда в конце Фоминой недели непременно; и буде подводы будут довольные, чтобы печёного хлеба взять на две недели.
  Piter".
  Хмуро глянул на Наума Сенявина, доставившего приказ.
 - Куда это "сюда"?
 - В Шлиссельбург.
  Целую неделю над Новгородом денно и нощно стлался дым из печей: бабы пекли хлеба. Свежеиспечённые караваи укладывались в мешки и грузились на подводы.
  Четвёртого апреля тысяча семьсот третьего года войска выступили в поход. Первыми берегом Волхова шли преображенцы и семёновцы. Половодье только-только пошло на убыль. Кругом стояла непролазная грязь. Обозы двигались ночами, когда ещё крепкий мороз схватывал разжиженную землю. Чтобы поспеть к сроку, Репнин приказал часть хлеба разобрать по котомкам и идти вперёд, не оглядываясь на обозы. По трое в ряд солдаты пустились отмеривать тяжёлые вёрсты.
  Пётр в это время был уже в Шлиссельбурге. Увиденное порадовало его: крепость, изрядно разрушенная при штурме, была отстроена, стены подняты до прежнего уровня, в погорелых башнях восстановлены перекрытия.
 - Молодец! - похвалил он Ульяна Сенявина, занимавшегося восстановлением крепости.
  Повернулся к Меншикову.
 - Как на верфях? Это верно, что на Свири нашлись добрые леса?
 - Святая истина. Я сам почти весь февраль мотался по дебрям. На Свири заложен фрегат и десяток мелких судов: шмаков, буеров, флейтов.
  Пётр порывисто обнял его.
 - Молодец! Вижу, не зря назначил тебя губернатором!
 - Стараемся, хоть и трудно. Великая скудость в плотниках и особо в начальных людях. Можно сказать, всё приходится делать самому: заготавливать камень, валить лес, вести строительство. К тому же зима выдалась непростая: морозы, снеги и ветры большие. С великой трудностью выходили из города!
 - Как у Шереметева с постройкой судов?
 - Ещё не готовы, - с неохотой сообщил Меншиков.
 - Почему так долго делают? Видать, не особо радеют. Нужно подтолкнуть его. Сейчас самое главное - время. Нельзя, чтобы неприятель упредил нас. Замешкаемся, потом сами же об этом будем тужить!..
  Под Ниеншанц Петру хотелось явиться не только с пехотными полками, но и с большими кораблями. Поэтому спросил про Ивана Сенявина, откомандированного на Сясь для осмотра фрегатов, построенных Воутерсоном.
 - Вестей пока нет, - отвечал Меншиков.
  Вернулся Иван Сенявин в тот день, когда к Шлиссельбургу подошли гвардейские полки.
 - Оба фрегата на воде, - доложил он. - Через две недели будут готовы совсем. Каюты, гальюны, гак-борты все сделаны и прилажены, только без резьбы, поскольку мастера нет.
  В дверях показался взволнованный Меншиков.
 - Беда! Перевернулась лодка с польским посланником Кенигсеком и бомбардиром Петелиным. Оба утонули, даже не вскрикнули. Вода страсть какая холодная!
 - Экие растяпы! - сверкнул глазами Пётр и повернулся к Ивану Сенявину. - Продолжай. Как два другие фрегата?
 - На первом всё внутри досками обито. На другом снаружи доски прибиты, а внутри только приступили к отделке.
 - Жаль, что фрегаты не поспеют к делу, - вздохнул Пётр. - С ними было бы веселее!
  Двадцать третьего апреля тысяча семьсот третьего года двадцатитысячное войско выступило из Шлиссельбурга. Ни у кого не было сомнений в успехе. Гарнизон Ниеншанца насчитывал всего шестьсот человек при семидесяти орудиях.
  На третий день под осаждённую крепость прибыл большой караван судов, доставивший гвардейские полки, осадную артиллерию: сорок восемь ломовых пушек и шестнадцать мортир. Караван вёл сам Пётр.
  Осмотрев Ниеншанц, его оборонительные сооружения, он с облегчением сообщил Меншикову, оставшемуся в Шлиссельбурге:
  "Мы сегодня приехали, слава Богу, счастливо часа за два до вечера. Наши шанцы сажень за пятьдесят или больше начаты и немного не обведены вокруг всего города. Урону немного, только восемь человек убито и несколько ранено да инженер смоленский убит. Город гораздо больше, чем сказывали, однако не будет с Шлиссельбург. Про новый вал сказывали, что низок. Однако он выше, чем сам город и весь начат и выведен повсюду изрядною фортификацией, только лишь дёрном не обложен, а обводом больше Ругодева. Стрельба очень редкая".
  Началась подготовка к штурму. Наученный судьбой быть осторожным, Пётр отправился с несколькими ротами преображенцев и семёновцев на шестидесяти лодках к устью Невы, чтобы обезопасить себя от внезапного нападения шведского флота. Промеры реки показали, что глубина фарватера достаточна для прохода больших кораблей. Оставив в засаде на лесистом острове - позднее его называли Васильевским - три роты семёновцев во главе с Щепотьевым, Пётр вернулся к Ниеншанцу.
  Здесь уже всё было готово к штурму.
 - Может не придётся жечь порох. Пошли-ка к шведам парламентёра, - дал указание Шереметеву, назначенному старшим над войсками.
 - Не думаю, швед упрям!
  Шереметев оказался прав. Трубач-парламентёр вернулся с решительным отказом.
  Загрохотали мортиры, посылая трёхпудовые бомбы. Стрельба продолжалась всю ночь без перерыва. Канонада стихла лишь тогда, когда над валом заколыхался белый флаг. По достигнутой договорённости, гарнизон оставлял крепость в полной сохранности, со всеми орудиями. Шведам позволялось взять только три пушки. В первый день мая из распахнутых ворот вышла под барабанный бой воинская колонна. Солдаты держали наготове заряженные ружья. Строй замыкали пушки.
 - Привет нарвскому коменданту! - кричали вдогонку преображенцы под свист и улюлюканье сбежавшихся к дороге русских солдат.
  По занятии Ниеншанца состоялся военный совет, очень оживлённый, даже бурный. Обсуждался один вопрос: крепить ли шанец, отбитый у неприятеля, или же искать новое, более удобное место.
 - Крепость здесь ставить нельзя! - решительно заявил Ламбер. - Это место не очень крепко от натуры. К тому же далеко отстоит от моря - в семи верстах!
  Участники совета его поддержали. Мнение было едино: место, хотя и песчаное и сухое, но невыгодное - уж очень маловодна Охта. Поэтому ставить пристань неудобно.
  Издалека донеслись два пушечных выстрела.
 - Шведский флот пожаловал, - озабоченно заметил Пётр и приказал ответить также двумя пушечными выстрелами.
  Получив ответный сигнал, шведский вице-адмирал Нуммерс успокоился: стало быть, он прибыл вовремя и отдал приказ встать на якорь. На девяти линейных кораблях загремели цепи. От флагмана отвалила шлюпка и направилась к берегу. Через час вернувшийся офицер испуганно доложил, что на острове в устье Невы закрепились русские, с ними произошла стычка, в результате которой погиб один матрос.
  Обеспокоенный Нуммерс выслал на разведку шняву "Астрил" и бот "Гедан".
  И вот здесь случилось то, чего шведский адмирал менее всего ожидал. "Астрил" и "Гедан" подверглись внезапному нападению. Отказываясь верить докладу вахтенного офицера, Нуммерс выскочил на шканцы. Навёл подзорную трубу на дальний берег. Действительно, к обоим судам, вступившим в устье Невы, направлялось множество лодок, окружая их со всех сторон. Набившиеся в лодках солдаты непрерывно стреляли из ружей. В ответ ударили пушки с "Астрил". Шнява попыталась было развернуть паруса, но матросы, выбежавшие на палубу, один за другим падали, сражённые пулями.
 - Поднять якоря! - сердито топнул ногой адмирал, намереваясь идти на выручку попавшим в беду судам.
  Линейные корабли стронулись с места. Берег стал медленно приближаться. Но войти в Неву шведской эскадре помешал бар - гряда наносов, перегородившая речное устье. Судьба шнявы "Астрил" о четырнадцати пушках и бота "Гедан" о десяти пушках была решена. На глазах у бессильного что-либо сделать вице-адмирала Нуммерса их взяли в плен русские суда и торжественно отвели к Ниеншанцу.

Глава восьмая. Исправленный штандарт
  После взятия Ниеншанца, а точнее, после возвращения дедовского Канца в лоно Отечества, Пётр отправил Апраксину торжественное письмо:
  "Слава, слава, слава Богу за исправление нашего штандарта. Господь Бог исключительное сие место нам даровал и морской наш штандарт исправить благоволил".
  Упомянутый штандарт - это особый флаг с двуглавым орлом на жёлтом фоне. Он поднимался на судах, где находился царь. До сей поры на штандарте имелись изображения трёх карт. У правой главы орла красовалась карта Белого моря, у левой - Каспийского, в правой лапе - Азовского. И вот теперь в левой лапе появилась ещё одна, четвёртая карта - Балтийского моря.
  Новый флаг решено было впервые поднять на фрегате, который спешно строился мастером Выбе Геренсом на Олонецкой верфи. Назвали его "Штандарт". Поблизости от фрегата заложили более мелкие суда, которые должны были составить начальное ядро молодого Балтийского флота.
  Раз будет флот - должна быть и пристань.
  Шестнадцатого мая тысяча семьсот третьего года под пушечную пальбу на небольшом островке в устье Невы заложили шестибастионную крепость Санкт-Петербург. Четыре земляных укрепления смотрели на полноводную реку, два другие - на соседний большой остров, отгороженный глубокой протокой.
  Посреди крепости плотники поставили деревянную церковь непривычного для русского человека вида: с двумя островерхими башнями-пилонами при входе и колокольней, увенчанной готическим шпилем. Бревенчатые стены отштукатурили и окрасили под жёлтый мрамор с разводьями.
  По другую сторону протоки те же плотники сооружили домик для царя, небольшой - всего о двух светлицах, соединённых сенями, но очень уютный. Подле него, как грибы после дождя, стали расти хоромы ближних бояр. Ещё дальше, насколько хватал глаз, расположились бесчисленные лачужки, шалаши, землянки, в которых ютились солдаты, работные люди - плотники, землекопы, кузнецы. Будто по мановению волшебного жезла, здесь, на необжитой земле, буквально за несколько месяцев возник город. Оттого-то остров стал именоваться Городским.
  Всем строительством в Санкт-Петербурге заведовал Ульян Сенявин, переведённый сюда из Шлиссельбурга. Он возглавил вновь организованную Канцелярию городовых дел. Пётр предоставил ему широкие полномочия: что хочешь делай, но только побыстрее. Веление времени было ясно - покрепче врасти в эту болотистую, нездоровую, но такую нужную для государства землю.
  По приказу царя возле моста, переброшенного через протоку, на краю Городского острова поставили большое здание с громким названием "Торжественная остерия", дабы было где встречаться после тяжёлых дневных трудов. Простой люд сюда не пускали. Завсегдатаями "Торжественной остерии" были преображенцы да иноземные капитаны. Главенствовал здесь сам Пётр.
  Распалённый вином и радужными перспективами, открывающимися с выходом к Балтике перед Российским государством, он держал пространные речи в кругу ближайших соратников.
 - Ещё год назад мы пребывали в жалком состоянии, обращаясь от надежды к отчаянию и обратно. А сегодня свершилось желанное, из-за чего столько пролито крови и пережито невзгод. Мы вышли к морю. Весь мир открыт перед нами и вспять события уже не повернуть. Построим наипервейшую морскую пристань...
 - Боюсь, кое-кому эта пристань станет костью поперёк горла, - обронил намёком Меншиков.
  Вокруг засмеялись. Пётр посумрачнел.
 - Знаю, кого ты имеешь в виду, - проговорил с нехорошей усмешкой и вдруг хитро прищурился. - А мы наших друзей-злопыхателей на козе объедем. Первому шкиперу, который приведёт из Голландии или из другого места в Санкт-Петербург своё судно, я назначаю премию в пятьсот червонцев, второму - триста, третьему - сто!.. Завтра же объявить об этом господам посланникам, а те пускай оповестят свои правительства... Посмотрим, кто кого переборет!
  Своды остерии содрогнулись от дружного хохота. Под "фортецию" великих морских держав, не желавших признавать русских завоевателей в Прибалтике, была подведена изрядная "мина".
  Народу в остерии всё прибывало. Клубы табачного дыма волнами ходили под потолком. Беседы сделались непринуждённей. Посасывая короткую глиняную трубочку, Пётр подсел к Ламберу, который что-то упрямо доказывал Ульяну Сенявину. Поинтересовался, о чём речь. Ничуть не смущаясь присутствием царя, Ульян Сенявин загорячился:
 - Генерал сомневается, что Санкт-Петербург когда-либо сможет стать крупным портом. По его разумению помехой этому послужит бар, не позволяющий входить в Неву крупным кораблям. Я же доказываю, что для преодоления бара можно использовать камели, как это практикуется в Голландии!
 - Правильно! - обнял Ульяна за плечи Пётр. - Без пристани нам никак нельзя. От хорошей пристани сердце государства лучше бьётся!
  Меншиков, ревниво относившийся к успехам других, и не позволявший никому занимать слишком много места в сердце царя, с ехидцей произнёс:
 - Государственное сердце, конечно, сильнее будет биться, а вот людские, боюсь, вовсе перестанут. Не бережёшь ты, Ульян, работных людей. Справно надо выдавать хлебное жалованье, иначе все с голоду и от болезней помрут!
  Удачливыми не рождаются. Чувствуя на себе давящий царский взгляд, Ульян Сенявин быстро нашёлся.
 - У работных людей и у солдат гарнизона болезнь одна и та же: понос да цинга. Недуг этот, должно быть, от болотной воды!
  Злой огонёк в глазах Петра погас.
 - Воду велеть кипятить на кострах. Другой не потреблять!
  Двадцать девятого июня тысяча семьсот третьего года с вала земляной крепости заметили паруса. Хотя суда и шли с востока, от Ладожского озера, и, несомненно, были своими, всё же подняли гарнизон. Тревога оказалась ложной. То были фрегаты "Михаил Архангел" и "Этна", сопровождаемые гальотом "Курьер". Привели их из Сяси Иван Сенявин и Иван Володимиров, в своё время также проходивший службу в голландском флоте. На приветственный салют фрегатов крепость ответила равным количеством выстрелов. Почти тут же от берега отвалила шлюпка под царским штандартом.
  Поднявшись на палубу "Михаила Архангела", Пётр взволнованно обнял Ивана Сенявина.
 - Вот подарок, так подарок!
  Прошёлся, осматривая работу: все доски были пиленые, хорошо подогнанные друг к другу. Настроение у него стало ещё лучше. Глубоко втянув грудью смолистый дух, исходивший от свежеструганного дерева, задорно бросил:
 - Сейчас бы в море. Да вот нельзя - проклятый швед сторожит устье!
  И вдруг весело сморщил нос.
 - Иван, поздравь меня с капитан-командором. Получил за "Астрил" с "Геданом". Вот так-то!.. А с тебя один чин следовало бы снять за нерадивость: не поспели твои фрегаты к походу. На первый раз, однако, прощаем!
  В конце августа произошло другое знаменательное событие - на Олонецкой верфи спустили на воду фрегат "Штандарт" и одновременно с ним - шесть других мелких судов. Пётр присутствовал при спуске. А потом весь остаток августа и сентябрь занимался тем, что водил свою маленькую эскадру по Ладожскому озеру, поджидая, пока шведские корабли, упрямо сторожившие устье Невы, уберутся восвояси, и можно будет выйти в Финский залив.
  В начале октября на горизонте, на западе возник парус. В подзорную трубу разглядели, что это гальот "Курьер". Он доставил радостное письмо от Меншикова:
  "Господин адмирал Нуммерс, который перед устьем стоял, виват первого октября отдав не беспечально о том, что за противным ветром больше кораблей в устье не ввёл, и так отъехал".
  Пётр перебрался на шмак "Вельком" ("Добрый приезд") и, сопровождаемый "Курьером", отправился в Санкт-Петербург.
  Время не позволяло мешкать - по Неве уже шли льдины, вынесенные с Ладожского озера. Поэтому, не останавливаясь возле крепости, суда пошли дальше, к устью, а там пустились в открытое море, к низменному острову, смутно видневшемуся на горизонте.
  При попутном ветре суда быстро достигли острова. Обошли его кругом. Пётр собственноручно делал промеры. С северной стороны тянулись мелководья, фарватер оказался с южной.
 - Батарею поставить там, - указал Ламберу на поросший кустарником мыс на южном берегу. - Ещё одну соорудить по другую сторону фарватера, на мелководье. Модель её сделаю сам и пришлю!
  Отдав необходимые распоряжения, Пётр глубокой осенью отбыл в Москву. Вместе с ним отправились на зимние квартиры и гвардейские полки.
  Москва деятельно готовилась ко встрече победителей. При въезде в город были воздвигнуты триумфальные арки. После торжественного прохождения войск состоялся приём, на котором присутствовали представители иностранных держав.
  Принимая поздравления по случаю виктории от голландского посланника фан-дер-Гульста, Пётр со снисходительной интонацией, словно речь шла о чём-то малозначительном, заметил:
 - В течение этого лета я мог бы иметь значительно больший военный успех, если бы не опасения, что это возбудит неудовольствие Голландии и соседних государств. Я знаю очень хорошо, что великие морские державы весьма недоброжелательно смотрят на выход России к Балтийскому морю! А ведь я не желаю ничего сверх того, что имею сейчас. Однако, если шведский король не согласится на мои мирные предложения в течение этой зимы, то я употреблю все возможные усилия, чтобы нанести ему самый чувствительный урон!
  Фан-дер-Гульста поразили как откровенность царя, так и решительность его речи. "Что-то слишком смело московский орёл расправляет крылья. Уж не обошлось ли здесь без постороннего влияния?" - подумал он, бросая изучающий взгляд в сторону Балюза. - "Должно быть, француз пообещал неограниченную помощь?!".
  Перехватив этот взгляд, де Балюз понял, что следует увеличивать свой политический капитал и поспешил приблизиться к царю. Однако тот холодно принял его поздравления.
 - Мне сообщили, - сухо проронил Пётр, - что французский капер захватил направлявшееся из Архангельска в Лондон русское торговое судно "Апостол Андрей", хотя документация на нём была в полном порядке. Судно продано с публичных торгов в Дюнкерке...
  Не позволяя себе ничего возразить, громко продолжал:
 - А вот противоположный пример!.. Этим летом французское судно "Божья рука" близ Архангельска было захвачено английским капитаном. Признавая незаконность действий британских моряков, архангельский губернатор заставил их отпустить задержанное судно вместе с грузом и экипажем. Более того, он предупредил англичан, голландцев и гамбуржцев, что если они покусятся на корабли французского или испанского короля, то это будет расцениваться как нарушение международных законов, и виновников заставят возместить нанесённый ущерб!.. На мой взгляд, именно так должны поступать настоящие союзники!
  Пристыженный де Балюз поспешно отошёл.
  Вечером, составляя донесение о новостях московского двора, фан-дер-Гульст писал в Гаагу:
  "Французский посланник находится ещё здесь, за неимением достаточной инструкции от своего правительства, так что неизвестно даже хорошенько, на какой предмет его сюда отправили. Мне кажется, что он здесь порядочно в тягость".

Глава девятая. Командующий без флота
  Всю зиму к Котлину, как окрестили остров в восточной части Финского залива, солдаты и работные люди возили брёвна, вязали в ряжи, которые опускали в воду на отмели, проходившей в версте от южного берега острова. Потом сюда потянулись дровни с камнями. Набитые ими ряжи образовали фундамент форта, который должен был охранять фарватер.
  Когда из Воронежа привезли модель, самолично выточенную царём, началось сооружение трёхъярусной башни-цитадели.
  В мае тысяча семьсот четвёртого года на "Велькоме" доставили орудия. Памятуя наставление Петра оборонять цитадель до последнего человека, Меншиков собрал весь гарнизон. Секретарь - сам Меншиков был малограмотен и с трудом подписывал бумаги - зачитал царский указ.
 - Содержать эту крепость до последнего человека, - глухо звучали под низкими сводами каземата суровые слова. - Когда неприятель захочет пробиться мимо неё, то стрелять, как подойдёт поближе и не спешить со стрельбою. Но так стрелять, чтобы после выстрела последней пушки первая была готова и ядер даром не портить. Если нейтральные корабли станут приближаться, то на дистанции, с какой можно достать ядром, заставить их опустить паруса и стать на якорь. Если не послушаются - через малый промежуток времени выстрелить ядром мимо корабля. Опять не послушаются - стрелять как по неприятелю!
  По окончании чтения Меншиков повернулся к офицерам форта, прошёлся вдоль строя. И порадовался: лица у всех строгие, стало быть, прониклись сознанием важности доверенного дела. Всё же счёл необходимым сказать несколько слов от себя:
 - Всегда будьте начеку. Ежечасно имейте великую предосторожность. Помните, что вы служите не в сухопутной крепости, а в морской. Гарнизон сухопутной крепости заранее знает о походе неприятеля, поскольку войску требуется немало времени, чтобы подойти, построить батареи. На море всё по-другому. Здесь всё так же безызвестно, как и человеку о его смерти. Получив попутный ветер, неприятельские корабли могут внезапно появиться перед крепостью и застать гарнизон врасплох. Поэтому надо пребывать в постоянной боевой готовности. Орудия всегда должны быть в хорошем состоянии, а часть людей с офицерами находиться в карауле. Порядок несения караульной службы такой: если на море покажутся от одного до пяти кораблей, то на батареях быть трети солдат, от пяти до десяти - половине, более десяти - всем стоять при орудиях!
  Инструктаж оказался своевременным.
  В начальных числах июня к Кроншлоту - так стала называться морская твердыня - подошла шведская эскадра: линейный корабль, пять фрегатов и столько же брандеров. В Стокгольме опрометчиво посчитали, что и этих сил адмиралу де-Пру будет вполне достаточно, чтобы, разметав наспех построенные батареи на Котлине и уничтожив Кроншлот, прорваться в устье Невы, сжечь Санкт-Петербург и те немногие корабли, что русские успели сделать за зиму. Натиск эскадры должен был поддержать на суше корпус генерала Майделя.
  Первое донесение, полученное в Стокгольме от вице-адмирала, обнадёживало. Де-Пру сообщал о высадке десанта на Котлине, о взятии в бою двух батарей. В заключение он посетовал на противный ветер, помешавший ему войти в устье Невы для поддержки генерала Майделя.
  Вице-адмирал де-Пру сильно преувеличивал свои ратные подвиги: высадить десант, а тем более захватить батареи ему не удалось из-за сильного противодействия Кроншлота и войск на Котлине. Поэтому он ограничился двухдневной бомбардировкой форта и островных батарей. А затем отошёл на почтительное расстояние от неприятеля и до самого августа пребывал в бездействии.
  Не особо преуспел на поле брани и генерал Майдель. Полагая свой корпус недостаточно сильным для прямого наступления на Петербург, он предпринял движение на Охту, разрушая на пути следования пильные мельницы, уничтожая заготовленный лес, разгоняя и убивая работных людей. К Неве шведы вышли много выше Петербурга - на этом их наступательный прорыв иссяк.
  О перипетиях шведского наступления Крюйс получил информацию от морского офицера Барента Смита, когда возглавляемый им отряд из двух военных кораблей и небольшого купеческого судна двадцать второго июня тысяча семьсот четвёртого года прибыл к Архангельску и встал на рейде, пережидая сильный встречный ветер, мешавший войти в Двину.
  Смит, добравшийся на рыбачьей лодке до флагманского корабля, передал вице-адмиралу запечатанный царской печатью пакет.
  В то время как голландские капитаны с любопытством разглядывали в подзорные трубы глухие, поросшие лесом берега, дальние колокольни города, Крюйс всецело углубился в чтение царского послания. Ему предписывалось немедля отправить всех холостых морских офицеров в Санкт-Петербург, а женатых вместе с семьями - в Москву, а оттуда в Воронеж. Самому вице-адмиралу также надлежало ехать в Москву, где предлагалось ожидать особого указа.
  Архангельский воевода Ржевский, имевший приказ встретить иностранцев, принятых в русскую службу, "с учтивством и ласкою", сделал всё, чтобы отправить их без промедления дальше.
  Составился огромный обоз и несколько сот телег. Вздымая мелкую едкую пыль, обоз тронулся в дальний путь. Двигались безостановочно. И женщины, и дети - в общей сложности их было около двухсот человек - делили все дорожные тяготы с мужчинами, которых насчитывалось почти столько же. Спали на телегах, раскинувшись на сене, среди узлов с домашним скарбом.
  В Москве Крюйс прежде всего отправился к генерал-адмиралу Головину. Доложив о своём прибытии, испытующе глянул ему в глаза. Головин сделал вид, что не заметил никакого вопроса. Тяжело вздохнув, вице-адмирал осведомился о ходе государственных и военных дел. На одутловатом лице генерал-адмирала мелькнула усмешка.
 - Всё хорошо. Рассказывай, как съездил?
  Крюйс встрепенулся.
 - Привезено восемнадцать капитанов, двадцать четыре первых поручика, двадцать семь - вторых, двадцать шесть - первых кормщиков, двадцать три - вторых. Но вообще-то, - пожаловался, - набор проходил трудно. И если бы не содействие посланника Матвеева, то половину бы людей не привёз. На каждом шагу, как говорят у вас, колдобины. Намаялся и с посланными в ученье ребятами. Еле-еле раздал их по мастерам. В Архангельске, - продолжал не без тревоги, - я получил указ: холостых морских офицеров отправить в Санкт-Петербург, а женатых - в Воронеж. Мне же предписано дожидаться в Москве особого распоряжения. Что это значит?
 - Не волнуйся. Распоряжение уже имеется, - помедлив, сказал Головин. - Ты назначаешься командующим Балтийским флотом.
  Крюйс изумился.
 - Но там даже нет кораблей?!
 - Кораблей, действительно, нет, но фрегаты имеются: "Штандарт", "Михаил Архангел", "Этна". Каждый о двадцати восьми пушках.
  Вице-адмирал только горестно покачал головой: шведский флот насчитывал более четырёх десятков одних лишь линейных кораблей; команды на всех хорошо обучены и сплаваны.
 - А нельзя ли эскадру с Азова перевести в Зунд?
  Головин вздохнул: об этом много думалось и говорилось, но практического решения отыскать так и не удалось.
 - Это совершенно невозможно!.. Хотя мы с турками имеем мир, но они по своей всегдашней подозрительности отказались пропустить наши корабли через проливы Дарданеллы и Босфор. Впрочем, - заметил бодро, - мы теперь можем обойтись и без них. Уже в нынешнем году Балтийский флот существенно усилится. Завершается строительство семи фрегатов, пяти шняв, семи галер!.. В будущем строительство значительно ускорится!
  Вместе со своим юным секретарём Остерманом - девятнадцати лет - Крюйс отправился к новому месту службы.
  Уже за Новгородом ландшафт существенно переменился. Потянулись болота, поросшие мелким ельником и тощей сосной. Вокруг ни деревни, ни огонька - глухие, дикие места, навевающие тоску. Лишь при виде полноводной Невы, напоминавшей родные каналы, Крюйс несколько взбодрился.
  Меншиков, недавно назначенный ингерманландским губернатором, встретил вице-адмирала внешне радушно, хотя в душе крепко недолюбливал его за прямоту и суровую неподкупность.
 - Государь на Олонецкой верфи, - сообщил он. - Там сейчас спускают на воду много судов.
 - Как мне быть: здесь остаться или поспешить на верфь?
 - До указа будь здесь. А ещё лучше - отправляйся в Шлиссельбург навстречу флоту.
  В Шлиссельбурге в эти дни главной персоной был Ульян Сенявин. Оттеснив на второй план коменданта Порошина, он заправлял всеми делами.
 - Трудно, очень трудно! - глянул он страдальчески на вице-адмирала. - Из-за мели возле крепости - глубина там всего семь футов - фрегаты придётся разгружать, иначе как они войдут в Неву? А людей нет! Из трёхсот семидесяти шести человек, отправленных из Олонца, по дороге сбежали сто семь!
 - С чего бегут? - осведомился простодушный Крюйс.
  Ульян Сенявин как-то странно посмотрел на него и криво усмехнулся:
 - Неведомо!
  В начале октября, когда ожидался приход флота, Ладожское озеро заштормило.
  В один из дней с высоты крепостной башни Крюйс разглядел в мутной дали судёнышко, рыскающее среди волн. Когда оно приблизилось, на второй мачте стал различаться царский штандарт.
 - Да это же "Мункер"! - крикнул стоящий рядом Ульян Сенявин и устремился вниз, чтобы встретить царя. За ним поспешил и вице-адмирал.
 - Где остальные корабли? - бросился к нему Пётр, едва шнява подошла к пристани.
  Крюйс беспомощно развёл руками. Да и что он мог знать? Отправляться на их поиски сейчас было бессмысленно. Свирепый ветер рвал снасти. Мелкие суда, стоявшие на Кошкином рейде, беспорядочно дрейфовали - якоря плохо держали в мягком, илистом грунте.
  Через несколько дней, когда непогода улеглась, подошли фрегаты "Дефам" и "Триумф", а с ними четыре шнявы: "Копорье", "Святой Иоаким", "Дегас" ("Заяц") и "Ямбург".
 - Снимаемся с якоря! - объявил Пётр, оглядев свою небольшую эскадру из семи вымпелов. Нет, не с таким флотом мечтал он войти в Петербург. Но медлить нельзя, по Неве уже двигалась мелкая шуга. Подозвав коменданта Порошина, распорядился:
 - Как подойдут остальные, пусть немедля отправляются в Санкт-Петербург!
  Немного погодя, к Шлиссельбургу стали подтягиваться размётанные по озеру непогодой фрегаты: "Кроншлот", "Санкт-Петербург", "Нарва", "Дерпт". Два последние были названы в честь недавно отбитых у шведов крепостей.
  Когда командиры фрегатов явились к коменданту, то Порошин велел им, не мешкая, следовать в Петербург.
 - По Неве идёт лёд. Плыть сейчас, значит, погубить корабли! - возмутился капитан "Нарвы" Абрам Рейс. Его поддержали другие капитаны.
  Однако исполнительный Порошин стоял на своём. Рейс гневно глянул на упрямого коменданта.
 - Я сегодня утром хотел опустить якорь, а клюз полон льда! А что будет завтра? Не знаю, как остальные, а я здесь остаюсь до лучшей погоды!
  Четыре фрегата остались зимовать в Шлиссельбурге.
  Известие об этом Крюйс получил в день закладки Адмиралтейской верфи и возблагодарил судьбу. Гибель кораблей омрачила бы начальный период его командования Балтийским флотом. Да и вообще, что за командующий без флота!

Глава десятая. "Летящая слава"
  В Петербурге осенний день короток. Вроде только рассвело - уже смеркается. От низко нависших туч на землю ложатся густые тени, постепенно они сливаются в одну, и вот уже вокруг ничего не видно.
  Весь день Фёдор Салтыков провёл на Адмиралтейском дворе, где буквально кипел человеческий муравейник. Обустраивались стапели, ставились флотские магазины, насыпались защитные валы. Работали от зари до зари с небольшим перерывом. Вечером после сигнального выстрела работные люди и мастеровые потянулись в свои шалаши и землянки. Офицеры же в лодках направились на другую сторону Невы, чтобы час-другой провести в "Торжественной остерии".
  Одна за другой лодки подходили к дощатому причалу. Оказавшись на берегу, Фёдор Салтыков невольно глянул на протоку, где тесно стояли корабли: ближе шнявы, а за ними - пять фрегатов и среди них его первенец "Дефам" ("Летящая слава"). Фрегат, хоть и небольшой, но складный. Недаром вице-адмирал поднял на нём свой флаг!
  Расправив плечи, Фёдор Салтыков вошёл в "Торжественную остерию". Здесь уже яблоку негде было упасть. С трудом он отыскал свободное место. Соседом его оказался лысоватый человек. Слух о счастливом избавлении четырёх фрегатов от опасности быстро распространился по Петербургу, и в остерии его живо обсуждали. Шум стоял такой, что с трудом улавливались слова близсидящих.
 - Гибель этих судов для нашего маленького флота была бы ощутимой потерей! - попробовал Фёдор Салтыков завязать беседу со своим соседом. Тот что-то невнятно промычал в ответ. Похоже пьяный? Скоро однако выявилось, что сосед вовсе не прикладывался к чарке, что он... англичанин. Салтыков обрадовался, сказал, что работал на английских верфях.
 - Я тоже корабельный мастер! - просиял англичанин и представился, - Ричард Броун.
  После этого вежливо осведомился, по какому поводу ликованье. Салтыков объяснил, не без труда подбирая английские слова.
 - В прошлом году у нас тоже случилась большая беда, - вздохнул Броун. - Эскадра адмирала Шовеля, крейсировавшая возле Доунсе, попала в жестокий шторм. Некоторое время кораблям удавалось держаться вместе. Потом ветер усилился, огромные волны стали захлёстывать суда. На нижней палубе одного из них сорвало тяжёлое орудие. Будто таран, сметающий всё на своём пути, оно заметалось по каземату, калеча и убивая людей, круша в щепы борта. Шовель видел гибель этого судна, но ничем не мог помочь. Флагманский корабль сам нуждался в помощи. Его неудержимо несло на мель. Чтобы как-то удержаться на месте, пришлось срубить все мачты. По счастью, это помогло. А вот другие девять кораблей погибли. Ещё одно судно, со сломанными мачтами и наполовину затопленное, течением отнесло в Каттегат.
 - Какой огромный урон! - ахнул Салтыков.
 - Урон действительно большой, - согласился Броун. - Но его удалось изжить. Всю зиму английские верфи работали с полным напряжением сил, и труды оказались ненапрасны. В морском сражении с французами наш флот взял верх!
  О баталии близ Малаги, произошедшей в августе, Салтыков смутно слышал. Поражало воображение уже количество кораблей, сошедших в бою, - вместе с мелкими судами около двухсот. Однако хотелось знать подробности сражения. Салтыков забросал соседа вопросами.
 - Героем этой баталии стал адмирал Рук, - охотно отвечал Броун. - Весной ему стало известно, что в Бресте снаряжается эскадра герцога Тулузского, которому приказано идти в Средиземное море для соединения с эскадрой, стоявшей в Тулоне. Затем объединённый французский флот, насчитывавший более пятидесяти линейных кораблей, должен был двинуться к Гибралтару и выбить оттуда англичан... Адмиралу Шовелю был дан приказ разбить графа Тулузского. Но французская эскадра уже покинула Брест. Ничем закончилась погоня... Тогда адмирал Рук, имея под началом более шестидесяти линейных кораблей, двинулся в Средиземное море. Встреча с французским флотом произошла двадцать четвёртого августа близ Малаги. Противники в бою избрали различную тактику: французы стремились лишить нас возможности двигаться и больше били по такелажу, мы же, напротив, в основном стреляли по корпусу вражеских судов. Расчёт адмирала Рука оказался вернее: через три часа артиллерийской дуэли французский флагманский корабль вспыхнул, пожар удалось потушить лишь с большим трудом... Однако в какой-то момент преимущество перешло на сторону французов. На некоторых наших кораблях, входивших в центр, кончился боезапас, и они начали выходить из строя. Будь во главе французского флота Турвиль, он бы воспользовался удобным моментом и смело врезался в линию английских кораблей. Но граф Тулузский не решился на сложный манёвр...
 - Нерешительному нечего делать на море! - воскликнул Салтыков. - Кто этот граф Тулузский?
  Броун выразительно поднял брови.
 - Побочный сын Людовика Четырнадцатого, прижитой им с госпожой Монтеспань! У нас в Англии родственные связи тоже играют огромную роль. - И, помолчав, с горечью добавил. - Вот мне уж под сорок, однако самостоятельно я ещё не построил ни одного корабля!..
 - На какой верфи вы работали?
 - У Хардинга, строителя знаменитого корабля "Ройял-Соверен"... А как сложилась ваша судьба? Счастливо ли? На вид вам нет ещё тридцати, не так ли?
  Фёдор Салтыков невольно зарумянился. Ему не хотелось говорить, что он принадлежит к знатному боярскому роду, что он родственник царя: Прасковья Фёдоровна Салтыкова была замужем за Иваном, родным братом Петра.
 - Судьба сложилась хорошо. В сентябре этого года спущен на воду мой первый корабль - фрегат "Дефам".
 - "Дефам" - это значит "Летящая слава", - негромко проговорил Броун. В его голосе звучали грустные нотки. - Завидую вам. Вот что такое - молодая страна. Здесь всякому открыта дорога, только работай да дерзай!

Глава одиннадцатая. Чрезвычайный посланник
  В сентябре тысяча семьсот четвёртого года Чарльзу Витворту объявили, что он назначается чрезвычайным посланником в Россию. Откровенно говоря, Витворт не знал, радоваться этому назначению или же огорчаться. Россия представлялась ему варварской страной с суровым климатом и дикими обычаями. Миссия усложнялась ещё и тем, что отношение Англии к далёкой северной державе было неоднозначным.
  Сокрушительное поражение Петра под Нарвой в Лондоне восприняли, как само собой разумеющееся. Однако последующие победы русского оружия в Прибалтике вызвали серьёзное опасение, что Россия действительно может закрепиться на завоёванных землях и сделаться морской державой. Взволновалась и Голландия. Русский посол в Гааге Матвеев сообщал: "Голландия и Англия стараются примирить со шведами одних только поляков и имеют твёрдое намерение не допускать Россию до Балтики".
  Такая позиция Англии представлялась в Москве, по крайней мере, странной, ведь она больше, чем другие страны была заинтересована в дружбе с Россией. Её торговый оборот через Архангельский порт с тысяча шестьсот девяносто седьмого года по тысяча семьсот четвёртый год увеличился в три с половиной раза и в совместном выражении возрос с шестидесяти четырёх до двухсот двадцати трёх тысяч фунтов стерлингов. Ежегодно в Архангельск приходило около ста иностранных судов, из них более половины - английских.
  Как признавали сами англичане, процветание Великобритании во многом зависело от получения продукции, производимой Россией и прибалтийскими землями. Если корпуса кораблей, как правило, строились из британского дуба, то сосны для мачт и рей, пенька для верёвок, лён для парусов, смола и дёготь для всяких судовых нужд - всё это привозилось с востока. Даже малейшая задержка в снабжении этими предметами затруднила бы выход в море многих английских военных и торговых судов.
  После отвоевания Петром устья Невы ситуация для развития торговли Англии с Россией вроде бы улучшилась. Теперь английским кораблям не требовалось огибать Скандинавию, чтобы достигнуть Архангельска, поскольку появился более близкий порт на Балтике - Санкт-Петербург. Но англичане вовсе не спешили воспользоваться этой благоприятной возможностью. На то имелся целый ряд причин. Главнейшие - две. Во-первых, Англия игнорировала русские торговые порты на Балтике из союзнической солидарности со Швецией, с которой в тысяча семисотом году заключила договор о дружбе и сотрудничестве. Во-вторых, она никак не хотела признавать справедливость притязаний России на часть балтийского побережья из опасения, что в скором времени Россия составит сильную конкуренцию британской торговле и судоходству.
  Недоброжелательная позиция Англии по отношению к Российскому государству оказалась на руку Франции, вступившей с ней в яростную борьбу за испанское наследство. Людовик Четырнадцатый, стремившийся привлечь на свою сторону Петра, чтобы столкнуть его с австрийским императором и тем самым облегчить своё положение, отправил в Москву чрезвычайного посланника де Балюза. Когда стало известно, что французский король пообещал Петру своё посредничество для разрешения конфликта со Швецией, то в Лондоне всполошились и решили для нейтрализации французского влияния отправить к Российскому двору чрезвычайного посланника. Выбор пал на ловкого и умелого дипломата Чарльза Витворта, хорошо зарекомендовавшего себя при дворе австрийского императора.
  Двадцать девятого сентября тысяча семьсот четвёртого года Витворта приняла в Виндзорском дворце королева Анна, сменившая на троне покойного Вильгельма Третьего. На аудиенции присутствовал статс-секретарь Гарлей, во многом определявший внешнюю политику государства. После традиционных церемоний, сопутствующих всякому приёму, королева Анна обратилась к Витворту, стоявшему пред ней с непокрытой головой.
 - Получив надлежащие документы, вы с возможной поспешностью должны отправиться в Москву или в другое место, в котором по добытым вами сведениям будет находиться русский царь...
  На сём красноречие королевы Анны иссякло. Она в замешательстве поглядела на Гарлея.
 - Прибыв к царскому двору, - поспешил ей на выручку секретарь, - незамедлительно вступите в контакт с нашим консулом и генеральным агентом в Московском государстве эсквайром Чарльзом Гудфелло и посоветуйтесь, каким путём удобнее получить безотлагательную аудиенцию у царя, и вообще соберите от него все сведения, могущие быть вам полезными для наиболее успешного выполнения этих инструкций...
  Королева Анна величественно поднялась, показывая, что приём окончен. Протягивая для целования руку, несколько жеманно промолвила:
 - При аудиенции у царя, вручая ему верительные грамоты наши, соизвольте выразить, как глубоко мы ценим и уважаем дружбу царя и лично его особу, а также заверьте его в нашем желании вступить с ним в более тесный дружеский союз в виду обоюдных промышленных и торговых выгод...
  Почтительно кланяясь и пятясь, Витворт покинул зал приёмов. Следом за ним вышел Гарлей. Дружески взяв Витворта за локоть, заговорил более откровенно.
 - Непременно напомните царю, что мы терпим значительные убытки от неудовлетворительного выполнения статей контракта об исключительном праве ввоза табака в Россию. Мы настаиваем на дозволении купцам продлить срок продажи табака до полной реализации товара. Их должны освободить от уплаты пошлин за вывоз русских товаров, купленных на деньги, полученные от продажи табака. Пусть им не препятствуют в покупке и вывозе смолы, дёгтя и прочих предметов, необходимых для процветания корабельного дела в нашем королевстве!
  Дождавшись, пока Витворт занесёт для памяти всё сказанное в записную книжку, Гарлей продолжал:
 - Выразите царю Петру протест в связи с порочной практикой вербовки в Архангельске английских моряков. Каждого девятого из них склоняют посулами или вынуждают силой вступать в царскую службу. Этим наносится серьёзный ущерб королевству и английской нации, особенно в настоящее время, когда мы сами терпим крайнюю нужду в моряках!.. А теперь, пожалуй, главное. Искусно и по возможности с меньшей оглаской постарайтесь добыть сведения о планах и намерениях русского двора. Узнайте, какие сношения поддерживаются царём, каковы его финансы, военные силы и вообще всё, способное интересовать нас или иметь влияние на наши дела, а также всё то, что не лишено значения в настоящих сложных обстоятельствах!
  С этими обширными и сложными инструкциями Витворт отбыл в Вену, где принялся наводить справки о Московском государстве и самом царе Петре, который семь лет назад побывал в столице Австрийской империи.
  Двадцать пятого ноября тысяча семьсот четвёртого года Витворт выехал из Вены. Его путь лежал на север - в Бреслау. Отсюда чрезвычайный посланник повернул на Вильно. При въезде в город он столкнулся с русскими полками, посланные на подмогу Августу Второму. Памятуя о взятом обязательстве сообщать в Лондон обо всём важном и значительном, засел за письмо:
  "У русских не видно следов правильной дисциплины. Впрочем, московскую пехоту всюду очень хвалят, и полк, который при мне вступил в город два дня тому назад, шёл в отличном порядке: офицеры все были в немецком платье, а рядовые - хорошо вооружены мушкетами, шпагами и штыками, но одеты в платье русского покроя из какой-то холщёвой материи. Они легко переносят всякого рода лишения, привыкли к голоду и холоду - два свойства, необходимые для солдат и путешественников в этих краях; имей солдаты навык к войне, будь во главе их хорошие офицеры (в которых ощущается большой недостаток), они явились бы неприятелем гораздо более опасным, чем полагают соседи, судя по их настоящему виду...".
  К своему донесению, обличавшего в нём умного и наблюдательного человека, Витворт приложил ещё более ценный документ - список русских войск, дислоцировавшихся в Литве. В Вильно, указывал он, находится пять полков, в Полоцке - три полка. Общая их численность восемь тысяч человек. Кроме того, в Витебске, Минске, Орше, Ковно квартируют пятнадцать драгунских полков - каждый тысячного состава. Всего же в экспедиционном корпусе генерал-лейтенанта Репнина двадцать три тысячи солдат.
  В комментарии к списку Витворт сообщал:
  "Состав этих полков обозначен по расчёту полного комплекта, установленного царским расписанием. Но в данное время очень многие полки содержат не более восьмисот человек, так что численность этого корпуса едва ли превышает восемнадцать тысяч человек. Что же касается до польских войск, состоящих под начальством князя Вишневского и генерала Огинского, то высчитать их силу трудно. Сегодня их мало, завтра много, смотря по тому, угодно ли дворянам лежать дома или идти в поход. Кажется, их теперь около восьми тысяч человек.
  Со времени сражения при Клишове король шведский расположил свою армию в Польше вдоль всей силезской и прусской границ. Его главная квартира располагается в Рабише (милях восьми отсюда). Двадцать девятого числа минувшего месяца он держал большой военный совет, на котором присутствовал новоизбранный король Станислав и все шведские генералы. Покуда ещё не известно, какие решения приняты на этом совете...".
  В начальных числах февраля тысяча семьсот пятого года Витворт, сопровождаемый свитой из семнадцати человек, пересёк границу Московского государства. Первую остановку он сделал в городе Красном. Местный староста, пожилой мужик, сопровождаемый несколькими бородачами, вручил почётному гостю каравай чёрного хлеба, посыпанный солью, и пожелал доброго пути.
 - Какие нужны припасы? - поинтересовался он и, на взгляд Витворта, был чрезвычайно удовлетворён, узнав, что ничего не требуется.
  Следующую остановку Витворт сделал в Смоленске. Смоленский воевода Пётр Самойлович Салтыков уже знал о скором прибытии английского посланника и подготовился к торжественному приёму. Возле дома воеводы для встречи была выстроена рота гренадер, одетых и вооружённых по немецкому образцу.
  "Значительная часть гарнизона", - сообщал Витворт из Смоленска, - "(он состоит приблизительно из трёх тысяч человек) - одета точно так же. Царь, говорят, решил поставить всю армию на ту же ногу. Два дня тому назад сюда приезжал из Москвы какой-то секретарь с образцом мушкета, который будет отправлен в Голландию, где заказывается несколько тысяч мушкетов по этому образцу. Завтра по утру я выеду в Москву, где в настоящее время находится царь. Надеюсь прибыть туда через десять или двенадцать дней, так как от Смоленска до Москвы около семидесяти немецких миль или двухсот восьмидесяти английских миль".
  Витворту пришлось внести в свои планы некоторые коррективы. При прощании воевода сообщил, что царь собирается отбыть в Воронеж для осмотра судов, поэтому следует поспешать.
  Сопровождаемый почётным эскортом из двенадцати солдат с майором, выполнявшим функции пристава, Витворт пустился в дорогу. Памятуя наказ смоленского воеводы, ехал без остановок.
  На полпути между Смоленском и Москвой чрезвычайного посланника встретил английский консул Чарльз Гудфелло.

Глава двенадцатая. Разговор в карете
  Встреча с Гудфелло заставила Витворта облегчённо перевести дух. Всё сразу упрощалось. Гудфелло уже несколько лет находился в России и, по отзывам Гарлея, неплохо разбирался в московских делах.
  Для начала Витворт попросил Гудфелло рассказать о боевых силах царя, об их организации.
  Консул подготовился к встрече, поэтому сразу перешёл на деловой тон.
 - Прежде московитяне не имели регулярного войска. В минуту опасности каждая волость выставляла десять-тридцать человек. Крестьяне-ратники должны были содержать себя сами. По окончании похода ополчение распускалось по домам. Дед нынешнего царя, Михаил Фёдорович, первым отказался от устарелой организации войска и набрал четыре полка регулярной пехотной стражи, названной стрельцами. Его отец, царь Алексей Михайлович, убедившись, сколь мало необученная толпа пригодна для военного дела, прибавил к ним ещё шестнадцать полков. Численность регулярного войска достигла двадцати тысяч человек. После мятежа тысяча шестьсот девяносто восьмого года, подавленного генералом Гордоном, царь Пётр выслал несколько тысяч стрельцов в Сибирь охотиться за соболями, других отправил рыть траншеи в Азове, а несчастные остатки этой рати, не участвовавшие в бунте, изводятся теперь в Литве и на границах Ингерманландии. Само имя "стрелец" предано забвению, их московские дома снесены. Взамен царь начал формировать новую армию, устраивать полки по немецкому образцу. По наиболее достоверным данным, которые мне удалось добыть, в армии теперь числится до ста тысяч человек, не считая казаков. В тот счёт включены войска, расположенные в Литве и Ливонии, шеститысячный отряд, действующий в Саксонии, и все гарнизоны обширного пространства от Астрахани и Азова до Смоленска, Нарвы и Архангельска. Из представленного расчёта видно, что "тьмы" московитян, обыкновенно наполняющие английские газеты, исчезают при ближайшем рассмотрении. Когда царская армия потерпела поражение под Нарвой, в ней насчитывалось не более тридцати тысяч человек, хотя шведы потом уверяли, что будто бы число московитян превышало сто тысяч... И в прошлом году при взятии Нарвы в царском войске было только двенадцать тысяч человек пехоты и столько же драгун.
  Витворт запротестовал, начал говорить об обширности русского лагеря в тысяча семисотом году под Нарвой, что косвенно свидетельствовало о большой численности войска.
  Гудфелло только усмехнулся.
 - Русские военные лагеря всегда очень пространны вследствие закона, по которому на каждые шесть пехотинцев полагается иметь повозку, лошадь и слугу. Кстати, всё это не нужно в день боя и сильно мешает передвижению. Несовершенство структуры сознаётся самими русскими и старые порядки, кажется, будут изменены уже в следующей кампании.
 - Я видел русские полки в Вильно и Смоленске и они мне понравились! - живо откликнулся Витворт. - Офицеры и солдаты неплохо одеты и вооружены.
 - Подобное мнение справедливо только отчасти, - возразил Гудфелло. - В хорошем состоянии лишь гвардейские полки - Преображенский и Семёновский, - да и Ингерманландский. Остальные довольно посредственно снабжены амуницией и огнестрельным оружием. Поэтому в целом на армию покуда следует смотреть как на собрание рекрутов. Большинство полков сформировано всего лишь пару лет назад.
 - А какова кавалерия?
 - Кавалерии как таковой у царя нет.
 - Вот как?
 - Да. Здесь негде достать рослых и сильных лошадей. Правда, в последнее время сформировано шестнадцать драгунских полков, преимущественно из дворян и землевладельцев. Они ездят на лёгких татарских лошадях и выдержали несколько удачных стычек со шведскими отрядами в Лифляндии. Но сомнительно, чтобы в правильном бою они могли бы устоять против шведских кирасир, которые имеют и лучших лошадей, и лучшее оружие.
  Разговор прервали понукающие возгласы. Витворт притиснул лицо к слюдяному оконцу. Навстречу им по дороге двигалась артиллерия. Походной колонне, казалось, не будет конца. На солнце тускло поблёскивала медь орудий.
  Заметив недоумённое выражение на лице посланника, Гудфелло поспешил с разъяснением.
 - Русские увеличили численность артиллерии за счёт ремонта старых орудий. Пушкам с пригоревшей от долгой пальбы затравкой заливают дно металлом на толщину ядра, а затем впереди этого слоя просверливают новые затравки. Быстрое же прогорание затравок старых орудий объясняется тем, что их отливали из колокольной меди, в котором много олова.
 - Значит, артиллерия нехороша? - понял Витворт.
 - Напротив. Артиллерия замечательно устроена. Генерал Огильви говорил, что ни у одного народа не встречал такого умения обходиться со своими пушками и мортирами, какое выказали русские в прошлом году под Нарвой.
  Витворт понимающе кивнул и, как бы подытожив разговор, спросил:
 - Ну, а каково общее впечатление от армии?
  Гудфелло неопределённо пожал плечами. Подумав, сказал:
 - Пожалуй, её главное достоинство состоит в том, что она недорого обходится царю, так как русские, имеющие достаток, обязаны нести службу на собственный счёт. Деньги расходуются лишь на содержание иностранных офицеров и простых солдат... Впрочем, даже эти ограниченные суммы здесь собираются с трудом. Богатство страны отнюдь не соответствует её пространству. Золотые и серебряные руды пока не обнаружены. Торговля тоже недостаточно развита, хотя и возрастает с каждым днём... Чтобы покрыть недостаток в деньгах, купцов с начала войны обложили новыми повинностями. Их обязывают обменивать определённое число наличных ефимков на местную государственную монету, что крайне выгодно казначейству, так как оно принимает ефимки по шестьдесят копеек, а потом чеканит из каждого - сто двадцать копеек.
 - Теперь последний вопрос: о флоте.
 - Первый опыт царя в области кораблестроения был не особо удачен. При строительстве флота на Дону плотники употребили в дело сырой лес. Поэтому корабли и галеры стали распадаться уже года через два после постройки. Теперь эти суда сломаны и, благодаря усердию нескольких мастеров из англичан, заменены новыми, которые очень прочны и хороши... По словам вице-адмирала Крюйса, вокруг Петербурга собран небольшой флот: двенадцать фрегатов, восемь шняв, четыре бригантины, четыре брандера и семь галер.
 - Вы прямо неисчерпаемый кладезь познания!
  Гудфелло невесело улыбнулся.
 - Эти знания достались мне дорогой ценой. Передо мной грустная перспектива - потерять в России лучшие годы жизни, забыть иностранные языки, утратить деловые связи и хорошие манеры из-за недостатка порядочного общества. Словом, лишиться всего, к чему я был приучен. К тому же здешний холодный климат дурно влияет на моё здоровье. Что же касается денежных выгод, то они невелики. Я не в состоянии отложить и того, что откладывают приказчики наших купцов, так как из-за своего положения обязан жить с известной представительностью!
  Они некоторое время молчали, думая каждый о своём. А там Гудфелло стал готовиться к отъезду, чтобы встретить Витворта вместе с официальными лицами при въезде в Москву. Уже распахнув дверцу кареты, озабоченно заметил:
 - Вы, очевидно, не знаете о том, что в Москве вам готовят пышную встречу?
 - Почему? Ведь я просил этого не делать? - встревожился Витворт.
 - Ответить на ваш вопрос непросто. Но кое-какие соображения на этот счёт у меня имеются. Царь страстно желает примириться со Швецией, конечно, при условии, что за ним остаётся Ингерманландия. В последние дни по Москве прошёл слух, будто Её величество королева Великобритании решила выступить посредницей в затянувшемся военном споре двух государств!

Глава тринадцатая. Мартовская тяжба
  Весь остаток дня Витворт пребывал в страшном напряжении: нужно было как-то избежать торжественной встречи, которая готовилась в Москве. И выход, как показалось ему, был найден. Вечером на постоялом дворе, когда посольские сотрудники и конвойные из Смоленска стали располагаться на отдых, он велел спешно перепрячь лошадей и продолжить движение под предлогом, что его ожидает государь.
  Началась сумасшедшая гонка. В результате посольский поезд достиг Москвы не на двенадцатые, а на восьмые сутки пути.
  До столицы Российского государства оставалось вёрст восемнадцать, когда карета резко остановилась.
 - В чём дело? - недовольно крикнул Витворт, распахивая дверцу.
  Майор, начальник конвоя, что-то быстро заговорил, показывая на всадника на рослом коне.
 - Этот человек - царский стольник, - стал переводить толмач. - Он прислан с приветом от начальника Посольской канцелярии Фёдора Алексеевича Головина и просит поторопиться, так как царь решил выехать из Москвы немедленно по прибытии посланника.
  Напряжение, в котором находился последние дни Витворт, спало. Он даже улыбнулся про себя.
 - Передайте начальному президенту мой ответный привет и заверения, что я буду поспешать по мере возможности. Этой же ночью я выеду, чтобы не стать помехой Его величеству и не потерять хотя бы минуту из того короткого времени, которое он намерен уделить мне. Так даже лучше, я не люблю торжественных въездов!
  Стольник, выслушав толмача, старательно переводившего пространную речь посланника, ответствовал:
 - Ваше желание совершенно неосуществимо. Государь твёрдо намерен воспользоваться благоприятным случаем, чтобы показать всему миру своё особое уважение к Её величеству королеве Англии. Уже всё готово к торжественной встрече!
  Вскоре посольский кортеж достиг красивой подмосковной усадьбы, расположенной в полумиле от Москвы и принадлежавшей покойному деду царя, Нарышкину.
  Утром следующего дня сюда явился Гудфелло в сопровождении английских купцов, возглавляемых Андреем Стейльсом.
 - Неужто ничего нельзя сделать, чтобы избежать этой глупой комедии? - улучив удобный момент, шепнул Гудфелло посланник.
  Консул отрицательно покачал головой.
 - Пойдёмте, за вами уже прибыли.
  Витворт вышел на каменное крыльцо со столбами в виде пузатых бочонков. Неподалёку от дворца он увидел множество верховых и несколько десятков карет, в каждую из которых было запряжено по шестёрке лошадей. От неприятных предчувствий у него засосало под ложечкой.
  От группы встречавших отделился уже знакомый стольник. Он объявил посланнику, что встречает его по царскому велению и имеет поручение приветствовать и проводить в город.
  Витворт занял место в карете, и процессия двинулась в путь. В голове её выступали сто шестьдесят верховых с саблями наголо, за ними гуськом тянулись семь пустых карет, принадлежавших главным царским министрам, а также четыре кареты царя. В последней из них с приставом и переводчиком сидел Витворт. Возле кареты шли шестеро алебардщиков, позади следовали английские купцы верхами (sic!). За ними нарядно одетые слуги вели трёх подручных лошадей. Далее двигались две кареты посланника, каждая была запряжена шестёркой лошадей, затем три воза с уложенными на них санками, на которых ранее везли кладь.
  К великому неудовольствию Витворта, процессия продвигалась черепашьим шагом, а то и вовсе останавливалась. Москвичи, толпившиеся по дощатым тротуарам, с любопытством разглядывали прибывших иноземцев. Прошло часа четыре, если не больше, пока посольский поезд достиг Немецкой слободы, где Витворта поместили во дворце, построенном покойным Лефортом. Стольник показал покои посланнику, сказал, что охрану дворца будет нести караул из тридцати шести солдат, и передал царские подарки: вино, мёд и другие гостинцы.
  Встреча с царём состоялась в доме Головина и проходила без всяких церемоний. Пётр принял верительные грамоты и в ту же ночь отбыл в Воронеж.
  Четвёртого марта тысяча семьсот пятого года Витворт докладывал в Лондон:
  "Я прибыл в Москву в последний день масленицы, после которой здесь три дня проводят в строгом посте и в молитве; все дела останавливаются, потому начальный президент извинился, что не может видеть меня ранее, чем завтра поутру. Таким образом, я с этой почтой не в состоянии ничего ответить на ваши вопросы о торговле, хотя и начинаю опасаться, как бы не встретилось больше затруднений, чем я предполагал. При московском дворе, по-видимому, надеялись, что я прислан с предложением посредничества Её величества в войне со шведами. Его приняли бы здесь чрезвычайно охотно. Граф Головин сам не раз высказывал это Гудфелло и до моего приезда, и после добавлял, что в случае, если цель моего прибытия такова, я могу надеяться на благосклонное отношение Его величества и к другим моим предложениям. Эта надежда, может быть, и была главною причиною необычайного почёта, оказанного мне при въезде. Действительно, все московиты, с которыми мне до сих пор приходилось разговаривать, не стесняясь, высказывают глубокое желание мира.
  Государь, однако, продолжает военные приготовления, и к лету думает выставить в Литве шестидесятитысячную армию.
  По дороге я встретил огромный обоз медных орудий, отправленных к Смоленску, за которым должны последовать транспорты с бомбами, гранатами и прочими боевыми снарядами. Сам царь намеревается пробыть в Воронеже около месяца, и вскоре по возвращении своём в Москву снова уедет отсюда, чтобы стать во главе армии на время предстоящей кампании, поэтому мне приходится просить инструкцию - следовать ли за ним в этом походе?".
  Отправляясь на следующее утро в Посольскую канцелярию, Витворт не тешил себя надеждами на успех. Он предвидел, что Головин прежде всего поведёт речь о посредничестве Англии с целью заключения мира между Россией и Швецией. Политические же интересы Великобритании, вовлечённой в борьбу за испанское наследство, требовали, чтобы Швеция, поддерживающая Францию, была втянута в военный конфликт с Россией. Высвобождение сорокатысячной шведской армии, находившейся в центре Германии, могло существенно изменить соотношение сил на европейской арене.
  Витворт оказался провидцем.
  Едва, выражаясь дипломатическим языком, договаривающиеся стороны сели за стол переговоров, как Головин осведомился, с какой миссией чрезвычайный посланник прибыл в Москву, не имеет ли Великобритания намерения выступить посредником в споре России со Швецией?
  Вся сознательная жизнь Витворта прошла на дипломатическом поприще, поэтому для него не составляло труда подыскать уклончивый ответ:
 - По сведениям из лучших источников, для такого предприятия ещё недостаточно созрели обстоятельства со стороны шведского короля...
  Низенький и толстый Шафиров бесстрастным голосом перевёл сказанное. Не выказал своего огорчения и Головин. Лишь вытер платком испарину, выступавшую на одутловато-болезненном лице.
 - Ну и натопили сегодня! - бросил, ни к кому не адресуясь, и со всем вниманием стал выслушивать претензии Витворта, требовавшего уменьшения пошлины с английских судов, приходящих в Архангельск, возвращения в Англию матросов, находящихся на русской службе.
  Едва он замолк, как Головин строго глянул на Шафирова.
 - Передай господину чрезвычайному посланнику, что на русских судах всего пятнадцать английских матросов, из них пятеро или шестеро уже померли. Что же касается высоких пошлинных сборов в Архангельске, то имеется возможность их не платить - для этого надо брать товары из наших балтийских портов: Санкт-Петербурга, Нарвы и Ревеля. Хоть завтра мы готовы продать английским купцам сорок тысяч бочек смолы по самой низкой цене!..
 - Английские шкиперы опасаются ходить в балтийские порты России из-за шведских каперов, - ответствовал Витворт.
 - Торговля всегда сопряжена с риском, - возразил Головин. - Кто рискует, тот зачастую выигрывает. Голландцы, например, на нас не в обиде. Когда в ноябре тысяча семьсот третьего года в Петербург прибыл первый голландский корабль с товаром, Государь сам принял шкипера, сделал ему большой денежный подарок и позволил беспошлинно торговать. Такой же почёт будет оказан и всем другим кораблям!
  Витворт пылко заверил, что немедля сообщит Её величеству услышанное.
 - Передайте также Её величеству королеве Англии, - продолжал Головин, - самые положительные уверения Государя в том, что он не будет стремиться к чрезмерному развитию флота на Балтике, к постройке больших военных кораблей. Ему нужно только отворить с этой стороны дверь российской торговле и возвратить область, несправедливо отторгнутую у его предков в мирное время.
  Витворт понимающе кивнул. Про себя же подумал, что подобные предуведомления преждевременны: Россия вряд ли сможет в ближайшее время завести флот на Балтике.
  В заключение беседы Головин передал просьбу царя: разрешить нескольким юношам, прошедшим курс наук в Навигационной школе, пройти стажировку на английских купеческих судах, а ещё лучше - на военных.
  Докладывая в Лондон о своих переговорах с главой Посольской канцелярии, Витворт не преминул сообщить о значительном военном усилении России в результате проведённых реформ и настоятельно советовал исполнить просьбу Петра о стажировке молодых русских офицеров в британском флоте.
  В Лондоне приняли к сведению совет посланника: вопрос о стажировке решился положительно.
  Между тем, переговоры в Посольской канцелярии продолжались. В ходе их Витворт заявил, что больше не требует возвращения на родину английских матросов, служащих в русском флоте. Через Гудфелло он выяснил, что таких немного, чуть более десятка, так что не было смысла затевать сыр-бор.
 - Её величество, - несколько напыщенно произнёс он, - позволяет английским матросам остаться в России в знак особой, исключительной дружбы к царю!
  Раз от раза промежутки между заседаниями в Посольской канцелярии всё удлинялись. Свободное время Витворт старался использовать с наибольшей отдачей. Приглашал к себе или же сам навещал офицеров и генералов из иноземцев, живших в Москве. Особенно часто он встречался с английскими корабельными мастерами Наем и Козенсом, на неделю вырвавшимися из Воронежа.
  Плодом бесед с мастерами явилось донесение, отправленное Витвортом двадцать пятого марта тысяча семьсот пятого года:
  "На Дону находится от тридцати до сорока кораблей разного размера, но они все построены по-голландски и из очень плохого леса. Из них двенадцать в прошлом году введено было в доки для небольших исправлений, но они всё-таки больше пригодны для смотров, чем для службы. Остальные же до того испортились, что никуда не годятся.
  По английскому образцу построены только следующие корабли:
  "Леопард" (60-п, мастер Най),
  "Лев" (70-п, спущенный нынешней весною Козенсом),
  (60-п, построенный самим царём).
  В настоящее время готовы к спуску:
  (80-п, построенный царём),
  (два 60-п, построенных Наем).
  Строятся в доках:
  (70-п, Козенсом),
  (70-п, Наем),
  (50-п, Царём),
  и два 30-п фрегата (Най).
  Всего одиннадцать кораблей".
  Подумав, Витворт приписал:
  "Царь при постройке кораблей, которые сооружаются под его руководством, допускает к работе только русских. Но они, работая в одних доках с англичанами, на каждом шагу соображаются с английскими образцами".
  Как показало будущее, это была непростая оговорка.

Глава четырнадцатая. Доверенное лицо
  Ингерманландский губернатор Александр Данилович Меншиков, имевший резиденцию в Санкт-Петербурге, уже который месяц отсутствовал. Судьба России сейчас решалась на Западе. Спешно укреплялись рубежи с Польшей, по дорогам которой колесил Карл Двенадцатый с армией, преследуя отступавшие войска Августа Второго, поскольку было ясно, что как только шведский король нанесёт ему окончательное поражение, так немедленно повернёт на Россию. Всю весну тысяча семьсот пятого года Меншиков метался по западным губерниям, проверяя готовность оборонительных сооружений и крепостей, слаженность полков. В Санкт-Петербург же слал письма и указы, адресуя их Ульяну Сенявину, оставленному доверенным лицом.
  Официально Ульян Сенявин являлся главой Канцелярии городовых дел. Однако сейчас ему приходилось отвечать за всякое строительство, которое велось в Санкт-Петербурге: за сооружение Адмиралтейского двора, возведение укреплений и постройку кораблей на ближних и дальних верфях. Он был даже ответственным за снабжение Балтийского флота. Словом, уйма дел разом навалилась на него - и за каждое держи ответ. За недочёты по военному строительству - перед Меншиковым, за малейшее замедление в сооружении Адмиралтейского двора и постройке кораблей - перед самим Государем.
  В Канцелярии городовых дел Ульян Сенявин не засиживался. Весь день - в разгоне. То на судах, что готовились к новой кампании, то спешил на Адмиралтейский двор, чтобы подтолкнуть работу, то - на пильные мельницы.
  И всё же самая горячая точка - Адмиралтейский двор. Здесь на берегу Невы, напротив Петропавловской крепости, под защитой её орудий, сотни людей трудились с утра до вечера. Уже отчётливо просматривались контуры огромного здания, охватывающего буквой "П" внушительных размеров площадь. Взад-вперёд по замкнутому прямоугольнику сновали рабочие с брёвнами на плечах. Другие клали венцы, поднимали стропила, стлали дранку на крыше.
 - В драни нужда немалая, - жаловался Ульяну Сенявину подьячий Степанов, приставленный к строительству здания Адмиралтейства. - Нечем крыть многие строения. Позарез нужен кирпич, а взять его негде. На оконницы надобна слюда!
 - Всё будет, дай только срок, - отбояривался Ульян Сенявин, зная, что порой человеку нужна не конкретная помощь, а бодрое слово. Всё нужное и без него Степанов раздобудет, из-под земли достанет.
  С широкой улыбкой бросился к братьям Мещёрским, отвечающим за подвоз строительных материалов на Адмиралтейский двор.
 - Как с лесом?
 - Лес будет, - уверенно отвечал старший из братьев, Роман. - Я только что с Тосны. Оттуда уже послано тысяча триста семьдесят досок, семьдесят пять брусьев, тысяча двести кокор. Вот только с возчиками плохо. Из семисот шестидесяти четырёх новгородских мужиков сто восемьдесят четыре человека сбежали с дороги, палых лошадей сто двадцать пять, остальные плохи!
 - И у меня лошади плохи! - подхватил Алексей Мещёрский, доставлявший лес из-за Невы. - В работе всего сто одна, а палых - триста семьдесят восемь!
 - А с работными людьми как?
 - Неплохо. Всего значится пятьсот человек из Белозёрского и Пошехонского уездов. В работе четыреста семьдесят девять!
  Пообещав братьям подводчиков, Ульян Сенявин засел за письмо к Олонецкому коменданту Яковлеву, умоляя его прислать несколько сот человек.
  За этим делом и застал его разгневанный Крюйс. Смешно коверкая от волнения русские слова, возвысил голос.
 - Здесь рассмотренья и готовности к морскому делу мало чинятся! Мной получено известие, что неприятель в Выборге готовит некакое число прамов, то бишь плоскодонных судов. И потому мочно быть, они рано нас посетят!.. У меня же на тысячу пятьсот солдат имеется всего шестьсот фузей, из которых мочно стрелять. К остальным нет кремней... Я попросил их через моих офицеров у подьячих на Адмиралтейском дворе, так они вместо даванья кремней над теми офицерами устроили смех!
  Ульян Сенявин поспешил заверить вице-адмирала, что кремни непременно будут.
 - С кремнями уже сам разобрался, - отходчиво буркнул Крюйс. - За ними отправился в Архангельск твой брат, Иван. Он же доставит матросские кафтаны и шляпы... Ты мне лучше сделай помощь в другом. Со времени первого санного пути я прошу у олонецкого коменданта двух немецких мастеров и шестьдесят русских плотников для починки судов. Тот послал двадцать три человека здоровых да четверых хворых, к тому же большинство из них в дело негодны, ибо блочные и вёсельные мастера. Сие чинится нарочно! - опять возвысил голос Крюйс, видевший в каждой неурядице выпад лично против себя. - Этот Яковлев во всяком деле меня дразнит и издёвку чинит!
 - Нет у него лишних плотников, - пробовал вступиться за олонецкого коменданта Ульян Сенявин. - Были бы - дал бы!
  Но вице-адмирал ничего не желал слышать.
 - Пойми, - стучал он по столу, - ведь мне невозможно супротив неприятеля с голыми руками идти! Надобно на меньший конец (Крюйс хотел сказать, на худой конец) вооружиться так же, как и швед: иметь добрые пушки, доброе ружьё и прочие воинские припасы. Но ничего этого нет у меня!.. В Голландии, в Воронеже и у города Архангельска я всегда привык быть при довольном магазине и при довольстве корабельных припасов. А здесь мне самому всё надобно добывать... Избы и заборы ломаю для починки кораблей! Все люди, которые ко флоту принадлежат, спят под небесною кровлей!..
  Подобные разговоры происходили каждый день. Зачастую удавалось сводить всё к шутке. Но терпение не беспредельно. И поэтому, когда вице-адмирал ушёл, пообещав заглянуть завтра, Ульян Сенявин счёл за благо укатить из города.
  Поначалу он подался в Селицкий рядок. Здесь, на берегу Волхова, неподалёку от Новгорода широко раскинулась верфь. Он прошёл вдоль строя наполовину готовых бригантин.
 - Строим по образцу, что прислал Федосей Скляев из Шлиссельбурга, - давал пояснения мастер.
 - Сколько заложено? - сбившись со счёта судов, спросил Ульян Сенявин.
 - Десять.
 - Успеете спустить до полой воды?
 - Как не успеть, успеем.
 - Покончите с этим - тут же принимайтесь за другое дело. Для возки в Санкт-Петербург камня, извести и кирпича нужно построить двадцать осташковских барж!
  Распорядившись таким образом, Ульян Сенявин отбыл в Новую Ладогу, где строилась шнява "Иван-город".
 - К полой воде успеете? - прежде всего спросил мастера.
 - Успеем. Однако нужны мачты и паруса.
 - Всё будет к сроку, - пообещал Ульян Сенявин и пустился дальше.
  Главная корабельная верфь располагалась на Свири. Назывался посёлок Лодейное Поле. На верфи одновременно строилось несколько больших судов: фрегат "Элефант" в тридцать две пушки, который Пётр заложил в сентябре тысяча семьсот четвёртого года по собственному чертежу, четыре шнявы о четырнадцати пушек каждая, три галеры.
  Олонецкий комендант, заранее извещённый о приезде начальства, специально прибыл на верфь для доклада.
 - Всю зиму были морозы великие, - объяснял он некоторую задержку в работе. - Однако теперь навёрстываем. Все суда строятся со всяким поспешанием. Большой фрегат уже в отделке, шнявы и галеры тоже к отделке поспевают!..
 - Спасибо, Иван Яковлевич! - дружески обнял Ульян Сенявин коменданта. - Не подкачал... Что у тебя ещё новенького?
 - Француз Антон Варфоломеев заложил фрегат на французский манер, длиной восемьдесят футов!
  Весть порадовала.
 - А как с лесом?
 - Плохо. Был указ Савве Боровитинову выслать из Новгорода тысячу подвод для возки леса. Выслано немногое число, да и те лошади в работу негодны - такие худые, что и дровни не могут тащить!
  Ульяну Сенявину припомнился недавний разговор с Крюйсом.
 - Иван Яковлевич, - попенял коменданту, - вице-адмирал на тебя слёзно жалуется, говорит, не даёшь ему припасов!?
 - Поклёп, чистой воды поклёп! - возмутился Яковлев. - Все фрегаты отпущены в Санкт-Петербург со всякими корабельными припасами. И запасные взяли. Пусть вице-адмирал построже спросит с капитанов.
 - Нужны ещё.
 - И по новой, дополнительной росписи вице-адмиралу всё отпущено!
 - А он ничего не получил, - вконец растерялся Ульян Сенявин, понимая, однако, что здесь что-то не так. Вопросительно глянул на коменданта. Яковлев сердито дёрнул плечом.
 - А что я могу поделать, если подвод недостаёт!?
 - Надо как-то изворачиваться - флот сейчас главное. А он у нас с тобой вроде бы в забвении. Офицеры и матросы жилья не имеют, спят под открытым небом!
  Яковлев уже примирительно буркнул:
 - Откуда я возьму жильё? Санкт-Петербург не Амстердам - не столь уж долго стоит. Так и скажи вице-адмиралу!
  И всё же Ульян Сенявин вырвал обещание помочь флоту и припасами, и людьми.
  В майские дни тысяча семьсот пятого года в Санкт-Петербург прибыл помощник олонецкого коменданта Иван Топильский. Широким шагом он прошёлся по Адмиралтейскому двору, выискивая в гуще работающих людей начальство. К ему подбежал подьячий Степанов. Простужено кашляя в кулак, вывел за вал.
 - Кузни, амбар для пеньки, мастеровые избы и жильё - ставить здесь, - очертил рукой Топильский широкое пространство. - Так распорядился генерал-губернатор!
  Строительство начали в шестидесяти саженях от вала. Но вскоре от Меншикова прилетело грозное письмо: построенное снести, все новые строения поставить в ста пятидесяти саженях от Адмиралтейского двора.
  Недельки через две в Санкт-Петербург пожаловал олонецкий комендант. Придирчиво осмотрел сделанное: кузни, избы. Обошёл штабеля заготовленных досок и бруса. Подошедшему Ульяну Сенявину сказал:
 - В начале июня спускаем на воду фрегат, шнявы и галеры. Фрегат из-за большой осадки - она у него девять футов - отпускаем без припасов. Всё необходимое доставит флейт...
 - Как постройка фрегата на французский манер? - поинтересовался Ульян Сенявин.
  Яковлев вздохнул.
 - Француз, который его заложил, умер, не успев поставить даже шпангоуты. Другие же мастера отказались доделывать фрегат, не зная, как приступить к делу.
  И ещё одну неприятную новость сообщил комендант. Виновато пряча глаза, словно бы имея на душе какой грех, негромко обронил:
 - Будешь направляться в Олонец или куда, то лучше езжай посуху. Ехать рекой опасно. Шведы подошли к Неве и нападают на проходящие суда. Твоего брата Ивана, Ипата Муханова и Степана Городничего в полон взяли. Немало обозов поразбивали!
  Издали завидев Яковлева, подошёл Крюйс. Саркастически усмехнулся.
 - Вот ты-то мне и нужен!.. Плохое железо поставляешь. Только что на шмаке при подъёме якоря отломились обе лапы. А на нём корабельные припасы да жалованье офицерам и матросам - десять тысяч рублей. Ещё бы немного, так бы и унесло шмак к шведам! Вот был бы убыток казне!
  Повернувшись к Ульяну Сенявину, подивился его хмурости.
 - Плохие новости?
 - Новости хорошие, - попробовал тот улыбнуться. - На Олонецкой верфи спустили фрегат, четыре шнявы и три галеры...
 - Слава Богу! - воссиял Крюйс. - Это серьёзная подмога. Только бы без изъяну и утраты дошли до Санкт-Петербурга!.. А всё же ты почему-то невесел?
 - Беда у меня, - признался Ульян Сенявин. - Брат Иван попал в полон!

Глава пятнадцатая. Грозное оружие
  В марте, когда над скованной тяжёлыми льдами Невой заголубело небо и ярче засияло солнце, Крюйс заволновался. До начала кампании оставалось совсем немного времени, а как будет действовать флот, неизвестно.
  Своё раздражение он излил Роману Вилимовичу Брюсу, исполнявшего должность санкт-петербургского обер-коменданта.
 - Я командующий или не командующий? - кипятился вице-адмирал. - Если командующий, то где мои прерогативы что-то решать? Я их не вижу! Я даже не ведаю, пойдёт ли флот к Кроншлоту или нет?!
 - Конечно, пойдёт.
 - Если пойдёт, то надо выслать в дозор шняву или бригантину, чтобы проведать про неприятеля.
 - Конечно, надо выслать, - вторично подтвердил Брюс.
 - Как выслать, когда я не знаю, как далеко можно заходить судам за пограничные места? - уже не сдерживаясь, закричал Крюйс.
  Брюс посоветовал поставить наболевшие вопросы в письменном виде перед Государем. Это был разумный совет, и Крюйс поспешил им воспользоваться.
  Ознакомившись с письмом вице-адмирала, Пётр усмехнулся:
 - Нервничает "дедушка". Видать, опасается повторения прошлогодней диверсии шведа. Отпиши ему, - перебросил письмо секретарю Макарову, - что флоту непременно быть у Кроншлота, дозорные суда выслать, но не особо далеко, чтобы они по оплошке не стали лёгкой добычей противника.
  Распорядившись таким образом, Пётр в тот же день - это был конец апреля - отправился из Москвы к Троице - говеть. Поездки в монастырь стали своего рода ритуалом. В тяжких невзгодах сделавшись суеверным, Пётр не предпринимал ничего серьёзного, не поклонившись праху святителя Сергия, духовного пастыря Дмитрия Донского. Для ежегодных посещений Троицкого монастыря имелась и вполне осязаемая причина: всякий раз настоятель подносил ему в дар кругленькую сумму денег, десять-пятнадцать тысяч рублей, в знак признательности монастырской братии за сохранение привилегий и доходов. Эти деньги, ох, как выручали. Годовое жалованье матроса составляло девять рублей. Так что на монастырское подношение можно было содержать весь Балтийский флот.
  Из Троицкого монастыря Пётр вернулся совершенно больным, прохватило в дороге. И хотя Макаров видел, что государю неможется, доложил о приезде саксонского генерала Отто Пайкуля.
 - Чего хочет? - вяло поинтересовался Пётр.
 - Добивается аудиенции. Говорит, речь идёт о наисекретнейшей инвенции!
 - Что ещё?
 - Письмо от фельдмаршала Огильви.
 - Письмо подождёт, - решил Пётр. - Зови генерала.
  Появился деловито-сосредоточенный Пайкуль. Плотно притворив за собой дверь кабинета, тем самым показывая значимость дела, которое его привело сюда, приблизился к столу, за которым в кресле с высокой спинкой сидел, а точнее, полулежал Пётр. Глаза у него были закрыты, лицо - опухлым, с синюшным отливом. Пайкуль в растерянности приостановился, не зная, как быть.
 - Рассказывай об инвенции, - вывел его из затруднительного положения хриплый голос.
 - Моё изобретение сделает русскую армию непобедимой, - начал с жаром Пайкуль. - Теперь никакой неприятель не будет ей страшен. Кто бы ни напал - всяк будет побит!
  Пётр оживился. Воспользовавшись благоприятной переменой ситуации, генерал разложил перед ним схемы и чертежи. Объяснив суть "наисекретнейшей инвенции", торжествующе заключил:
 - Теперь успех кампании в наших руках! Необходимо как можно скорее отковать пятьсот тысяч штыков и немедленно доставить их в войска!
  Испытание изобретения Пайкуля проводилось в роще близ Преображенского. Результаты его, очевидно, удовлетворили Петра, потому что был отдан приказ отковать возможно большее количество штыков неправдоподобно больших размеров.
  Слух о таинственном оружии, должном сокрушать шведов, достиг и Витворта. Несколько обеспокоенный, он поспешил к английскому купцу Андрею Стейльсу, близко стоявшему к царю.
 - Утверждают, будто Его величество тяжко болен и в то же время некоторые видели царя гуляющим? Кому верить? - пустил он пробный шар.
  Стейльс сокрушённо покачал головой.
 - Царь действительно очень болен. Однако неотложные дела не позволяют ему долго залёживаться. Сейчас он испытывает новое оружие, которое должно использоваться при внезапном нападении неприятеля.
 - Что это за оружие?
 - Не знаю. Какая-то секретная новинка, с помощью её надеются сдержать натиск шведской конницы, считающейся самой сильной в мире.
  Ловкий и обходительный Витворт скоро выведал суть военного секрета. Инвенция Пайкуля была незамысловата: в обычных досках укреплялись большие гвозди, по форме напоминающие штыки; затем эти доски со штыками, острия которых были направлены вверх, укладывались в несколько рядов в глубоких рвах. По твёрдому убеждению Пайкуля, такое препятствие, неожиданно встретившееся на пути, должно было внести смятение в ряды атакующей шведской конницы.
  Подшучивая над новым "грозным" оружием русских, Витворт писал в Лондон:
 - При каждом батальоне возится фура, нагруженная этими гвоздями и запечатанная царской печатью, чтобы никто не открыл секрета. Генерал получил в награду двадцать тысяч рублей за свои труды, что, конечно, и составляет самый выдающийся результат этой тайны".
  Что ж, в язвительности и уме Витворту нельзя было отказать. Однако и Пётр был далеко не столь прост, и английский посланник в этом очень скоро убедился.
  В конце мая Витворт вновь посетил Стейльса в поисках информации. Через некоторое время к дому английского купца подкатила карета. Вышел Пётр в дорожном костюме. Его сопровождал Меншиков. Увидев Витворта, царь милостиво улыбнулся.
 - А, господин посланник! - он всё ещё не терял надежды заставить Англию выступить посредницей в затянувшемся конфликте между Россией и Швецией и поэтому держал себя подчёркнуто гостеприимно. - Рад вас видеть!
 - Я тоже рад видеть Его величество в добром здравии, - учтиво отвечал Витворт, в глубине души чрезвычайно удивлённый простотой царского обхождения.
 - Да, я сильно недужил, но сейчас здоров и собираюсь в Санкт-Петербург. Кстати, в Санкт-Петербурге лежат наготове шестнадцать тысяч бочек дёгтя, которые англичане могут свободно купить, если за ними придёт какой-нибудь корабль.
 - Это будет трудно выполнить, - поспешно возразил Витворт. - Шведы не допускают ни одного судна к балтийским портам!
  Пётр неожиданно развеселился. Велел Меншикову подать карту Ингерманландии и расстелил её на столе. Витворт обратил внимание на то, что карта очень хорошая и, как видно, отпечатана недавно, поскольку все надписи сделаны по-русски.
 - Взгляните сами, как шведы могут блокировать Санкт-Петербург, если они держатся вот здесь, - ткнул Пётр в оконечность Гангута, - в сорока английских милях от гавани? Прошлым летом, несмотря на то, что шведская эскадра крейсировала в балтийских водах, мы поддерживали постоянное сообщение морем между Нарвою и Санкт-Петербургом и не потеряли ни одного из сотен мелких судов, которые там находились!
  Витворт замялся. Не найдя никаких убедительных возражений, смущённо проговорил:
 - Англия с тысяча семисотого года находится в союзе со Швецией. Поэтому появление английских кораблей в водах, некогда принадлежавших ей, было бы неблагородно по отношению к Швеции.
  Бледное лицо Петра вдруг исказила судорожная гримаса. Он со всего размаху хлопнул ладонью по столу.
 - По отношению к шведам всё благородно!
  Подскочившему со стаканом воды Меншикову прохрипел, утирая закипевшую на губах слюну: "Приведи!".
  В комнату поспешно ввели молодого робеющего солдата. Пётр подтолкнул его в спину, поближе к испуганно отпрянувшему посланнику.
 - Показывай!
  Солдат послушно протянул вперёд правую руку: стало видно, что на кисти недостаёт большого и указательного пальцев. Пётр повысил голос.
 - Его взяли в плен в последней кампании вместе с другими сорока пятью солдатами, большей частью больными. Несколько месяцев спустя шведы хладнокровно отрезали всем по два пальца на правой руке и отпустили на родину с этой постыдной метой! И это сделано, господин посланник, заметьте, теми самыми людьми, которые стараются из всех сил вывести нас варварами. Однако ни один из многих тысяч шведов, находящихся в плену в России, не может сказать, что с ним обошлись так недостойно!
  По его знаку солдат торопливо вышел.
 - Вы утверждаете, будто шведы так поступили со всеми сорока шестью солдатами? - всё ещё не веря в возможность такой жестокости, обескураженно пробормотал Витворт.
  Пётр кивнул. Он уже успокоился, правда, губы ещё непроизвольно дёргались и кривились.
 - Бедных солдат, конечно, очень жалко, - проговорил резко. - Но этот поступок шведов, не буду скрывать, очень выгоден мне. Я приказал зачислить всех увеченных обратно в полки. Пусть их товарищи видят, чего можно ожидать от беспощадного врага в случае плена или поражения!.. Вот оно, моё грозное оружие!

Глава шестнадцатая. Вторая попытка
  В первых числах мая тысяча семьсот пятого года Балтийский флот подошёл к Котлину. На салют Кроншлота ответил флагманский фрегат "Дефам". Загремели цепи. Эскадра встала на якорь.
  Запершись в каюте, Крюйс и шаутбенахт Рез начали ломать голову над экспозицией предстоящего боя. Оба понимали, что с восьмью фрегатами, пятью шнявами и четырьмя галерами нечего и думать об атаке на шведов. Предстояло только обороняться. Но и при этом шансы на успех были весьма призрачны. Шведские линейные корабли, превосходившие русские по своей огневой мощи в три, а то и четыре раза, просто-напросто сметут противника, вставшего на пути.
 - Суда надо поставить так, - наконец сказал Крюйс, - чтобы по мере продвижения шведской эскадры по фарватеру сила огня возрастала.
  И он нарисовал на карте дугу. Один конец упирался в крепость святого Яна, небольшое земляное укрепление на южном берегу Котлина, а другой - проходил через Кроншлот.
 - Вторую линию обороны составят шнявы. Конечно, они многого сделать не смогут по слабости своей артиллерии, но всё же на какое-то время задержат шведа, заставят его подольше пробыть под огнём тяжёлых орудий Кроншлота.
 - Я думаю, - оживился шаутбенахт Рез, до этого пребывавший в мрачном состоянии духа, - что Кроншлот следует подкрепить ещё одной батареей, чтобы с двух сторон перекрыть фарватер орудийным огнём.
  Лица собеседников посветлели. Стало ясно, что положение не столь уж безнадёжно. Шаутбенахт Рез предложил протянуть боновое заграждение поперёк фарватера.
  Крюйс радостно вскинул на него глаза, но тут же посумрачнел.
 - Операция эта трудоёмкая, а мы не располагаем ни временем, ни материалами.
 - Тогда неплохо бы вбить сваи.
 - Со сваями тоже ничего не выйдет, - отверг и это предложение вице-адмирал. - Однако плавучие рогатки установить нам по силам. Пусть шведы думают, что перед ними сваи!
  Было отдано распоряжение: строить батарею и вязать рогатки.
  Видя, что всё осуществляется строго по плану, Крюйс съехал на берег. Сначала посетил батареи на западной оконечности острова, откуда ожидалось появление неприятеля. Одной из них командовал капитан Островский, другая подчинялась полковнику Толбухину, полк которого подготовился к отражению десанта. Потом побывал в крепости Святого Александра, земляном укреплении на западном берегу Котлина.
  На обратном пути заглянул на строительство новой батареи, которое поручил своему сыну, Яну Крюйсу, командовавшему шнявой "Дегас" ("Заяц"). Вместе с ним трудилась и большая часть команды. Наступил полдень, и строители обедали. При виде вице-адмирала офицеры дружно вскочили. Он хотел было присесть к котлу вместе со всеми, но тут заметил в траве опорожнённые винные бутылки.
 - Это что за сходбище! - вскипел Крюйс и перешёл на такой варварский русский язык, что офицеры только таращили глаза. - В видах, что время это мочно быть лучше употреблено для службы, объявляю общее наказание! В будущем все офицеры и матросы, найденные в пьяном виде, лишаются жалованья и отставляются от службы!
  Вечером, уже наедине, Крюйс строго отчитал сына.
 - Учти! - заключил свои нотации. - При строительных работах должен быть чёткий порядок. Офицер обязан иметь рабочую тетрадь, в которую записывается, на какие работы люди разведены. Ещё с вечера необходимо знать, что за работы предстоят. Окончание утренней, дневной и вечерней работы означается тремя мушкетными выстрелами. Во время отдыха поднимается белый флаг. Только там дело двигается успешно, где есть порядок!
  В начале июня батарею опробовали. Ядра, пущенные с неё и из орудий Кроншлота, перекрывали крест-накрест фарватер. Несколько успокоившись, Крюйс приказал в этом створе выстроить боевую линию из фрегатов. Она изогнулась дугой. На концах дуги, первыми со стороны неприятеля встали брандеры "Этна" и "Везувий". В случае атаки неприятеля они должны были сцепиться с ближайшими шведскими кораблями и подорвать их. Сигналом для брандеров являлось вступление в бой второй линии, составленной из шняв. С целью ведения маневровой обороны на всех судах были завезены шпринги. Перед боевой линией на цепях поставили плавучие рогатки.
  Четвёртого июня тысяча семьсот пятого года в три часа утра шнявы "Святой Яким" и "Дегас", дозорные, подали сигнал, что увидели неприятеля.
 - На марс! - крикнул Крюйс, появляясь на шканцах.
  Наум Сенявин, исполнявший при вице-адмирале должность порученца, бросился на ванты. Крикнул вниз:
 - Вижу восемнадцать вымпелов!
 - Сколько линейных кораблей?
 - Восемь. Все старые знакомцы, - донеслось с марса. - "Вестманланд", "Готланд", "Вахтмейстер", "Гетеборг", "Вреде", "Норчепинг", "Ревель", "Штральзунд". Остальные суда более мелкие: три фрегата, две шнявы...
  Приблизившись к Котлину, шведская эскадра замедлила ход, а там и вовсе остановилась. Командиры кораблей были вызваны на флагманский "Вестманланд". Собравшись на шканцах, все внимательно изучали в подзорные трубы позицию неприятеля.
 - Трудно будет взломать эти "ворота"! - высказался за всех вице-адмирал де-Пру. - Особенно мне не нравятся мачтовые деревья, забитые в грунт!
  На военной консилии, проходившей без особого воодушевления, было принято наступать на противника сразу, притом в нескольких пунктах: корабли под командой адмирала Анкерштерна атаковывали русский флот, стоявший на фарватере; корабли вице-адмирала де-Пру - действовали против Кроншлота, а контр-адмирала Шпара - против батарей на западной оконечности острова и высаживали десант для их захвата.
  Утром шестого июня при благоприятном северном ветре разделившись на три отряда шведская эскадра двинулась вперёд. Когда с Котлинской косы, остриём направленной на запад, донеслась сначала пушечная, а потом ружейная стрельба - палили плутонгами и очень часто - Крюйс нервно сжал бесполезную подзорную трубу; из-за стелящегося над водой порохового дыма ничего не было видно. Но тут на дальнем мысу захлопали картечные выстрелы. Порыв ветра отнёс в сторону дымовую завесу и стали видны шлюпки, возвращающиеся от берега к кораблям. Слава Богу, что попытка десанта отбита!
  Эта неудача отрезвляюще подействовала на Анкерштерна. Его корабли не проявляли особой настойчивости в стремлении прорваться по фарватеру к Санкт-Петербургу. Не отличались решительностью и атаки де-Пру.
  Спустя четыре дня военные действия возобновились. Шведы изменили свою тактику. Всей массой они навалились на русскую эскадру, перекрывавшую фарватер. Загромыхали тяжёлые орудия "Вестманланда". Однако большинство ядер не долетело, поскольку Анкерштерн опасался слишком близко подходить к плавучим рогаткам, чтобы не пропороть днища кораблей. Русские фрегаты отчаянно отстреливались. На фрегате "Кроншлот", ближе всех оказавшемся к неприятелю, от частой пальбы разорвались два орудия. Несколько человек убило, многих ранило. На галере "Золотой Орёл" ядро сбило мачту.
  И всё же шведские корабли получили более тяжёлые повреждения. Это выяснилось на следующий день. Отведя свою эскадру на почтительное расстояние, адмирал Анкерштерн отдал приказ: починять паруса и снасти, менять реи, латать корпуса.
  В середине июня для выяснения ситуации из Санкт-Петербурга прибыл обер-комендант Брюс.
 - Ну как? - обеспокоенно оглядывал он русские корабли, ища повреждения. Ведь пальба была такая сильная, что в городе воспринималась, как раскаты грома.
 - Всё нормально! - отвечал Крюйс. - Хочешь, я тебе покажу, как шведский флот испугается российского флага?
  По сигналу вице-адмирала на батарее святого Яна выстрелило тяжёлое орудие. Первое ядро плюхнулось в воду на пол-пути до шведских кораблей, второе - ударило в корму "Вестманланда". В разные стороны полетели щепы и осколки резного украшения. Почти тут же из лощинки открыла огонь "секретная" батарея, установленная там ночью. На шведской эскадре началась паника. Шлюпками шведы стали оттягивать свои корабли подальше от берега.
  После этой конфузии адмирал Анкерштерн увёл эскадру в Бьорке. Так безрезультатно окончилась вторая попытка шведов прорваться к Санкт-Петербургу.

Глава семнадцатая. Дело о табаке
  Долгие годы курение в России было строжайше запрещено. Царь Михаил Фёдорович издал указ, угрожавший смертной казнью с конфискацией имущества за курение или торговлю табаком. В тысяча шестьсот девяносто седьмом году, ещё до своего отъезда за границу, Пётр особым указом разрешил торговлю табаком и курение. Одним из мотивов, продиктовавшим это решение, было желание получить дополнительные доходы в казну: табак обложили сбором от пяти до пятнадцати копеек с фунта в зависимости от сорта. Продажа его повсюду, за исключением Украины, являлась монополией государства.
  Во время пребывания Петра в Лондоне английские купцы повели переговоры о разрешении им торговать табаком в России. Переговоры завершились шестнадцатого апреля тысяча шестьсот девяносто восьмого года заключением контракта сроком на семь лет с английской табачной компанией, во главе которой стояли лорд Кармантен и купец Натаниэль Гольд. Согласно контракту, выращивание табака в Российском государстве, кроме Украины, запрещалось. Ввозить же его с Украины было нельзя под страхом конфискации. Компания получала монопольное право торговли и обязалась поставлять ежегодно по пять тысяч бочек табака ёмкостью пятьсот фунтов каждая.
  В своих расчётах на огромные прибыли компания существенно ошиблась. Потребность в табаке оказалась много ниже запланированной. Торговля застопорилась. Возникла угроза порчи табака. Встревоженные пайщики откомандировали в Москву Питера Маршаля и его жену, хорошо знакомых с методами обработки и хранения табака. Несколько позже к ним на помощь отправили Пикока.
  По приезде в Москву Маршаль со всей энергией взялся за дело. Он создал крупную мастерскую по обработке табака, а точнее, фабрику, где под его наблюдением работало около двухсот человек. Одни из рабочих занимались сортировкой табачного листа, другие - свёртыванием его и измельчением, третьи - обработкой особой жидкостью и прессовкой.
  Доходы компании резко возросли. Но возникло новое опасение: а вдруг русские овладеют секретом обработки табака, тогда навеки английская продукция будет вытеснена с русского рынка.
  Приехав в Москву и ознакомившись с положением "табачных дел", Витворт всецело разделил это опасение. Экстренно он доносил в Лондон:
  "Царь готовится взять всю табачную торговлю в собственные руки и поручил выполнение своего намерения московской бурмистерской палате. Она же на днях вошла в соглашение с двумя агентами Российской компании господами Мартином и Спильманом, которые взялись призвать из Англии лиц, умеющих сушить, резать и свёртывать табак, чтобы с их помощью московитяне получили возможность в короткое время научиться обработке табака, растущего на Кавказе, который потом и введётся в употребление один или с примесью английского табака. Это может иметь очень грустные последствия для нашей торговли".
  Донесение Витворта вызвало серьёзное беспокойство в Лондоне. Статс-секретарь Чарльз Гэнджа, сменивший на этом посту Гарлея, отправил чрезвычайному посланнику в Москву весьма обширное послание, в котором особое внимание Витворта привлекла одна, несколько туманная для постороннего лица фраза:
  "Вы употребите все усилия, всю вашу власть, чтобы со свойственной вам осторожностью и благоразумием уничтожить материалы, которые доставлены отсюда в Москву для введения там означенного производства и прикажете лицам, прикосновенным к этому делу, немедленно возвратиться домой".
  Отложив в сторону письмо статс-секретаря, Витворт вызвал к себе Персона, заместителя Гудфелло, отбывшего месяц назад по торговым делам в Архангельск.
 - Что вам известно о Маршале? - прежде всего поинтересовался у него посланник. - Надёжный ли он человек?
  Персон отрицательно покачал головой.
 - Маршаль покинул Англию, опасаясь преследований со стороны властей за некоторые неблаговидные поступки в торговом деле. Уже здесь он не раз выказывал склонность вступить на царскую службу, замечен в нетрезвом поведении, а также в нескромности.
  Витворт понял, что в задуманном предприятии Маршаль ему не помощник, более того, его следовало опасаться и держать в полном неведении относительно своих намерений.
 - А что вы скажете о Пикоке?
 - Простак.
  Ответ вполне удовлетворил Витворта. Он на миг задумался. Потом быстро начал писать. Вложив бумагу в конверт и заклеив его, глянул на Персона.
 - Вот что вам требуется сделать. Скажите Пикоку, что он возвращается в Англию, а Маршалю передайте, что он выезжает в Вологду для осмотра большой партии табака. Там ему надо объяснить, что его вызывает Гудфелло в Архангельск. Если Маршаль заартачится, то пускай Пикок вручит ему моё письмо.
  Витворт протянул запечатанный конверт Персону и доверительно добавил:
 - От вас у меня нет никаких тайн. В письме сказано: "Господин Маршаль, вам надлежит немедленно вернуться на родину, дабы не прогневать королеву!". Вот и всё. Правда, я надеюсь, что к последней мере не придётся прибегать...
  На следующий день Маршаль и Пикок отбыли в Вологду. Вечером об этом посланнику доложил Персон.
 - Вы не забыли моё другое поручение? - поинтересовался Витворт.
 - Как можно, сэр. Со мной пришли ещё шестеро сотрудников...
  Витворт потряс колокольчиком. Вошедшему слуге сказал, чтобы вызванный им кузнец ожидал его на дворе. Подошёл к окну. На небе ни облачка. Хотя солнце уже давно село, в воздухе реяла прозрачная сиреневая дымка.
 - Светло, как днём! - подосадовал Витворт. - Однако ничего не поделаешь, надо идти.
  Во главе весьма многочисленной компании посланник вышел со двора. Куда и зачем идут, никто не знал. Через несколько кварталов Витворт остановился подле длинного приземистого строения, стоявшего особняком. Пока кузнец возился с замком, навешенным на дубовую дверь, он постоянно беспокойно оглядывался, ожидая, что вот-вот со всех сторон сбегутся люди, поднятые с постелей пронзительным скрежетом распиливаемого металла.
  Наконец, дужку замка удалось сломать. Распахнув дверь, Витворт первым вошёл в тёмное помещение. В ноздри ударил сладковатый, дурманящий запах.
 - Дайте свету!
  Персон зажёг фонарь. Поднял над головой. Стали видны простые дощатые столы. За ними виднелись какие-то машины. По толстому вертикально поставленному винту Витворт понял, что перед ним пресс. Назначение других машин было неясно. Впрочем, он особо и не разбирался.
 - Всё разбивайте, металлические части берите с собой! - дал команду. - Только делайте всё "по-домашнему", тихо, не привлекая к себе внимания!
  Заработали предусмотрено прихваченные ломы и кувалды. Крушили всё подряд: станины, сита, металлические планки и рычаги.
  Витворт заглянул в бочки, стоявшие вдоль стены. Там плескалась густая пахучая жидкость. Без сожаления он вылил всё на землю.
 - Господин посланник! - послышался тревожный голос. Звал Персон. В кладовке он нашёл несколько тюков в фабричной упаковке с ярлыками: в них были материалы, из которых приготовлялась жидкость для обработки табака.
 - Что с этим делать? Может, взять с собой, а вдруг пригодится?
  Витворт на мгновение задумался. Взятые тюки - это улика. Решительно произнёс:
 - Всё уничтожить!
  Лишь под утро прекратилась разрушительная работа. Нагруженные железным и медным хламом, некогда представлявшим собой детали хитроумных машин, участники этой не совсем обычной экспедиции выбрались на улицу. Уже светало.
  Витворт обратился к Персону.
 - Пусть твои ребята поработают теперь вместе с кузнецом над этими останками, - кивнул на металлический лом. - А вечером опять сюда, все деревянные обломки нужно сжечь!
  В Санкт-Петербург Витворт выезжал в полной уверенности, что закрыл "дело о табаке". Но "дело" продолжало тянуться за ним, как дымный шлейф. Последствия этой памятной ночи он ощущал постоянно. Даже спустя три года посланник жаловался: "Русское правительство не может простить мне разрушение его надежд на устройство табачной фабрики в России".

Глава восемнадцатая. Обида
  Наступил тысяча семьсот шестой год.
  Балтийский флот готовился к новой кампании. Всю зиму команды занимались "стрелянием" из пушек, ремонтом судов. Состав флота увеличился. Два новых фрегата: "Иван-город" и тридцатидвухпушечный "Элефант", а также пять шняв существенно повысили его мощь. К Кроншлоту собрались выступить одиннадцать фрегатов, десять шняв, бомбардирский корабль и семь галер, составлявшие галерную флотилию.
  Галерной флотилией командовал шаутбенахт Боцис, венецианец. Человек независимого характера, он сразу же поставил себя на равную ногу с вице-адмиралом под тем предлогом, что также командует отдельным соединением. Не всегда охотно и не так быстро, как следовало бы, исполнял Боцис и приказания Крюйса. Конфликт разгорался.
  По существующему положению, каждое утро в четыре часа с флагманского корабля стреляла пушка, извещавшая о подъёме, в девять часов вечера другой выстрел оповещал об отбое. Боцис самочинно присвоил себе право точно так же стрелять с флагманской галеры, желая тем самым подчеркнуть своё независимое положение.
  Когда в апрельские дни тысяча семьсот шестого года в Санкт-Петербург прибыл государь, Крюйс пожаловался ему на своевольного Боциса. Глаза у Петра гневно потемнели.
 - Где он сейчас?
 - У галер.
  Галеры, как и фрегаты, стояли в протоке за Петропавловской крепостью, и добраться до Боциса не было никакой возможности, поскольку начался ледоход, и грохот льдин, сталкивающихся на Неве, был хорошо слышен даже за двойными рамами вице-адмиральского дома.
  Пётр поднялся.
 - Боцис - Боцисом, а дела - делами. Пошли-ка на Адмиралтейский двор, взглянем, что вы наработали за зиму!
  На Адмиралтейском дворе уже знали о приезде царя. Навстречу Петру выскочил Роман Мещерский, следом поспешал олонецкий комендант Иван Яковлев. Он обоим кивнул, показывая, что рад видеть. Но не остановился. Быстрым шагом пошёл дальше, оглядывая сделанное: кузнечные и пошивочные мастерские, амбары для корабельных припасов.
  Мужики, работавшие на Адмиралтейском дворе, прослышав о появлении царя, попадали на колени. Со страхом и любопытством воззрились на долговязую фигуру, намного опередившую свиту.
  Состояние дел на Адмиралтейском дворе порадовало Петра: мастерские на ходу, корабельных припасов для починки судов достаточно.
 - Может, заложим двухпалубный корабль? - обернулся к хмуро вышагивающему вице-адмиралу.
 - Боязно. Уж больно близок швед! Да и мастеров нет...
  Однако Пётр уже его не слушал. Подозвал Яковлева.
 - Как на Олонецкой верфи? Припасы имеются?
 - Имеются. Хватит на два фрегата таких, как "Элефант".
 - Заложить! - последовал приказ.
  Желая порадовать царя и выказать своё усердие, олонецкий комендант предложил заложить ещё и шняву такой же конструкции, что и "Мункер".
 - Шнява ни к чему. Мелких судов и без того достаточно. Шведа можно взять только крупными кораблями. Однако с этим делом не будем спешить до поры до времени!
  Да и как было спешить - на западе грозовой тучей стояла шведская армия.
  По дороге Крюйс рассказывал о похоронах шаутбенахта Реза, скончавшегося от злокачественной горячки в начале апреля.
 - Когда подняли тело с палубы корабля, то выстрелено из семи пушек. Как понесли на берег - флаг его спустили, а прочие, до того приспущенные до середины мачт, подняли. Пока шли до кладбища, все корабли палили каждую минуту по разу. После погребения солдаты трижды выстрелили из ружей.
 - Нужного человека потеряли, - вздохнул Пётр, всходя на крыльцо вице-адмиральского дома. Задержавшись, глянул на противоположную сторону реки: над бастионами Петропавловской крепости густо, словно лес, теснились мачты. На свежем ветру весело трепетали флаги. Невзирая ни на что, флот рос и взрослел.
  Крюйс перехватил его взгляд, горделиво заметил:
 - Совсем большой стал!.. За всё это время я ни единого, даже малого судна на воде не потерял!
  Пётр понял намёк. Вице-адмирал упрекал его за недооценку своих действий в минувшую кампанию, когда он не пропустил к Санкт-Петербургу во много раз сильнейшего противника. Лавры же победителя достались Толбухину, сбросившему в воду шведский десант. Его произвели в генерал-майоры.
 - То, что ты не потерял ни единого судна, за это тебе честь и хвала, - холодно ответствовал Пётр. - Плохо другое - то, что и неприятель не понёс потерь в кораблях!
  Крюйс до того опешил от этих слов, что даже не нашёлся что возразить. А Пётр продолжал выговаривать:
 - За всю кампанию флот ни единой экзерциции не произвёл, словно вкопанный простоял у Котлина. Сие мне чрезвычайно досадно. Корабли, глядишь, так и сгниют, не успев поплавать!
 - Фрегаты и шнявы, кроме двух, постоянно посылаемых в дозор, совсем были непригодны к ходу, - оправдывался вице-адмирал. - В командах большой некомплект, да и матросы плохо обучены. Главное же, суда с Олонецкой верфи весьма плохи, якоря тоже никуда не годятся - при непогоде не держат. А я не привык, чтобы мои корабли в шторм выбрасывало на берег - я такого сраму не переживу!
  Пётр побагровел, услышав такой отзыв об олонецких фрегатах.
  Кто знает, как далеко зашли бы спорящие, не появись нарочный, привёзший из Астрахани разом два письма: от фельдмаршала Шереметева и от бомбардирского сержанта Щепотьева. Оба доносили о подавлении стрелецкого бунта.
  По приказу Петра с бастионов, окружавших Адмиралтейский двор, ударили пушки. Окуталась пороховым дымом и Петропавловская крепость.
  Двадцать третьего апреля тысяча семьсот шестого года Балтийский флот пришёл в движение. Первыми двинулись шнявы во главе с "Мункером", на котором капитан-командор Пётр Михайлов - так Пётр именовался в списке морских чинов корабельного флота - поднял свой флаг.
  На следующий день к Кроншлоту подошли фрегаты. Педантичный Крюйс расположил суда на фарватере так же, как и в прошлом году, когда успешно противостоял шведам. Из этого явствовало, что он намеревался повторить удачный эксперимент: "Что лезть на рожон против втрое сильнейшего неприятеля!" - резонно рассуждал вице-адмирал.
  Пётр промолчал, не желая обострять отношений. Прихватив свои скромные пожитки, перебрался на "Элефант", где для него были подготовлены апартаменты из двух кают: в меньшей он работал и спал, в большей, называемой "думной палатой", происходили приёмы и заседания.
  В "думной палате" за особым столом располагался секретарь Макаров с целым штатом писарей, непрестанно скрипевших перьями. Указ следовал за указом.
  Корчмину и Нарышкину приказывалось спешно укреплять западную границу в предвидении шведского наступления: делать засеку, вести оборонительную линию от Пскова до Смоленска и от Смоленска - до Брянска.
  Губернаторам предписывалось организовать земские ополчения для защиты границ.
  Стрешнев получил приказ набирать в Москве людей для конных полков.
  Хотя уже шестой год русская армия успешно сражалась со шведами, была отвоёвана Ингерманландия, заняты все важнейшие крепости в Эстляндии, но у Петра не было твёрдой уверенности, что при столкновении главных сил его армия выдержит удар вымуштрованных полков Карла Двенадцатого. Велика была ставка, чтобы попусту рисковать. Поэтому Головина, неотлучно находившегося в Москве, Пётр забрасывал директивами. Ему предписывалось во что бы то ни стало через посредничество прусского, датского, а главное, английского двора добиться примирения со Швецией. Для удовлетворения претензий Витворта приказывалось отпустить из Архангельска десять тысяч бочек смолы и принять от англичан привезённый ими табак.
 - Если Англия склонит Карла к заключению мира с Россией, - повторил Пётр уже продиктованное Макарову, - то государь будет иметь возможность вспомоществовать королеве войсками в борьбе её за испанское наследство...
  Между тем флот у Котлина продолжал находиться в бездействии. Откровенно выжидательная тактика была чужда и нетерпима Петру. На "Мункере" в сопровождении пяти шняв он вышел в море. Буквально в десяти милях от острова небольшой отряд столкнулся со шведским дозором из семи вымпелов. Представлялся отличный случай, чтобы нанести противнику поражение, ведь находившаяся возле Кроншлота эскадра вдвое превосходила силой группу шведских крейсеров. С "Мункера" подали сигнал - семь пушечных выстрелов, означавший, что обнаружена неприятельская эскадра в составе семи вымпелов.
  Недавний салют в Санкт-Петербурге по случаю счастливого завершения "Астраханского дела" ввёл Крюйса в заблуждение. Он решил, будто на "Мункере" продолжается торжество, и поэтому ни единый фрегат не сдвинулся с места.
  Взбешённый Пётр наговорил вице-адмиралу множество резкостей. Не чувствуя за собой особой вины, Крюйс отвечал, что принял сигнал за "стрельбу про здоровье за подпиток", как это частенько практикуется Боцисом. Пётр, которому импонировала энергия Боциса, вступился за него. В ответ Крюйс обвинил галерного шаутбенахта в непослушании, из-за чего в минувшей кампании улизнул шведский фрегат, и потребовал разбирательства этого дела.
  Пётр с досадой отмахнулся. Но вице-адмирал продолжал настаивать на своём. Чтобы отделаться от докучливого просителя, Пётр сказал, что разбирательством займётся генерал-адмирал Головин, формально являвшийся командующим всеми морскими силами. Это была отговорка. И Крюйс затаил обиду и начал подумывать об отставке или, как тогда называли, "абшите".
  Когда в середине мая Пётр отбыл на "Мункере" в Нарву, чтобы оттуда ехать в Гродно, где находилась главная штаб-квартира армии, Крюйс засел за обширное послание, в котором честно описал свои промашки, допущенные за десять лет службы в русском флоте, а также свои заслуги. К заслугам вице-адмирал причислял: направление за границу в тысяча семьсот третьем году двухсот офицеров для стажировки, определение на голландские суда трёх тысяч русских матросов, вербовку в российский флот голландских офицеров и матросов, устройство портов в Воронеже, Азове, Таганроге.
  Отправив в Москву на имя генерал-адмирала Головина своё послание, Крюйс стал терпеливо ожидать ответа, заранее настроив себя на отставку.
  Однако служба есть служба. И Крюйс, всегда отличавшийся ревностным исполнением своих обязанностей, опять включился в работу. От зоркого взгляда вице-адмирала не укрылось, что за те несколько дней, когда он, обиженный на царя, как бы самоустранился от повседневных дел, дисциплина на флоте упала.
  Обеспокоенный своим открытием, Крюйс созвал совещание. На "Элефант" были вызваны все командиры кораблей. Выразив недовольство общим ходом дел, он предоставил слово капитанам.
  Первым поднялся грузный, багроволицый Шельтинг. Как глыба, навис над столом.
 - У меня на "Нарве" некомплект команды, не хватает трети матросов. Да и припасами фрегат недостаточно снабжён. Такое же положение, насколько мне известно, на других кораблях!
 - Люди устали! - поддержал его Абрам Рейс. - Из-за малочисленности команд матросам приходится надрываться на работе. Чего только стоит ежедневный подъём якоря!
 - Твоё предложение? - спокойно отреагировал Крюйс.
  Рейс задумался.
 - Прежде всего надо заменить однодневное дежурство в дозоре трёхдневным.
  Крюйс одобрительно кивнул - предложение было дельное.
 - Отныне, - объявил довольно переглядывающимся капитанам, - дежурства в дозоре будут трёхсуточные. Однако это вовсе не означает, что командам остальных судов придётся пребывать в праздности. Каждый день будут проводиться учения! Флот не всё время будет стоять на месте, он предназначен для плаваний, - повторил слова Петра. - Поэтому матросы должны уметь управляться с парусами!
 - А как быть, если подойдёт неприятель?
 - Тогда учения проводить не перед островом, а позади него, под защитой Кроншлота.
  В последующие месяцы этот порядок неукоснительно выполнялся. Корабли много ходили под парусами, благо шведская эскадра, стоявшая в Выборге, не проявляла особой активности: за всё лето не случилось ни единой перестрелки.
  Не зная, как объяснить это загадочное миролюбие шведского адмирала Анкерштерна, Витворт не без раздражения информировал Лондон:
  "У русских со шведами установилось что-то вроде частных сношений: каждые три недели из Выборга приезжает офицер с просьбой о добром отношении к пленным или по другому поводу. На лодке, которая его привозит, обыкновенно доставляется несколько тюков товара, находящего себе очень выгодный сбыт. Адмиралы же враждебных флотов обмениваются подарками, в которых нуждается каждая сторона".
  С оказией ходил в Выборг и Наум Сенявин, желая разузнать судьбу брата. А отыскав его, сообщил, что готовится обмен пленными. Шведы предлагали менять чин на чин, русские - человека на человека. Шведское командование заупрямилось: с их стороны был пленён только один генерал - нарвский комендант Горн, с русской же - около десятка генералов, взятых в плен ещё в начале войны под Нарвой. Иван Сенявин носил чин боцмана, так что в любом случае имелась надежда на его скорое вызволение. Но томила неопределённость.
  В напряжённом ожидании пребывал и Крюйс. Ответа на его письмо всё не было. В конце же августа пришло известие, что генерал-адмирал Головин скончался по пути в Киев, в небольшой деревушке, отстоявшей от города в ста пятидесяти милях.

Глава девятнадцатая. Туман
  В сентябре войска, возвращавшиеся из Астрахани, подошли к Москве и, не останавливаясь, двинулись дальше - на Санкт-Петербург. Поговаривали, будто в составе пехотных полков насчитывалось до четырёх тысяч мятежных стрельцов, которые поклялись своей кровью смыть вину. Войска почти весь день маршировали по городу. За конницей тянулась пехота. Везли пушки.
  Понимая, что неспроста такая масса войск подтягивается к Санкт-Петербургу, Витворт метнулся к Андрею Стейльсу, не раз служившему источником информации.
 - Я хочу поблагодарить за недавнюю услугу, - объяснил он причину своего появления. - Откровенно говоря, я уже совсем было потерял надежду на успех этого дела, но господин Шафиров, с которым вы меня свели, мигом всё устроил!
  Речь шла о покупке в Архангельске крупной партии смолы, что-то около десяти тысяч бочек, для британского флота. Нужда в смоле была столь велика, что поначалу Витворт заключил контракт от лица адмиралтейства на покупку её у группы русских и голландских купцов, заломивших неслыханно высокую цену. Сделка, устроенная Шафировым, была много выгоднее.
 - По какой цене вы её купили? - заинтересовался Стейльс.
 - По рублю за бочку.
 - Дёшево... Однако Англия могла бы сберечь ещё большие суммы не только при покупке корабельных припасов, но и при их перевозке, если бы вела торговлю через Санкт-Петербург. Фрахт до Санкт-Петербурга обходится вдвое дешевле, чем до Архангельска.
  Витворт поскучнел.
 - Об этом я уже имел беседу с Его величеством. Кстати, царь проявляет большую осведомлённость в торговых делах: он выразил желание, чтобы деньги за упомянутую смолу ему выплатили в Англии. Дабы не терять на размене, он хочет их израсходовать на месте. Воистину Московский двор становится торговым. Уж не вашими ли молитвами?
  Вместо ответа Стейльс тонко улыбнулся.
 - Вы рубите сук, на котором сидите, - назидательно заметил Витворт. - В расчёты нашей нации не входит ознакомление царя и его подданных с тайнами торгового дела. Получаемые выгоды могут ободрить их к новым предприятиям и развитию мореплавания, что причинит значительный убыток англичанам и всем другим народам, которые до сих пор пользовались невежеством русских.
 - Конечно, можно напустить туману, - согласился Стейльс. - Но в тумане легко и самому заблудиться.
  Словом, разговор получился не совсем таким, каким бы желал Витворт. Более того, в конечном итоге ему пришлось прибегнуть к другим каналам для добывания интересующей информации. Не скоро, но всё же он выяснил, что войска направляются в Санкт-Петербург, а оттуда - к Выборгу, чтобы овладеть этой важной крепостью в Карелии, где обыкновенно летом базировался шведский флот. Опираясь на Выборг, шведы осуществляли контроль над Финским заливом. Для русских крепость являлась сущей занозой.
  С некоторым опозданием Витворт поспешил оповестить Лондон о готовящейся акции:
  "Мы через самое короткое время надеемся услышать, что царь начал свою кампанию против Выборга. Полагаю, что эта диверсия окажется вполне своевременной и поможет вынудить у короля шведского решимость оставить имперские земли в покое; по крайней мере, можно будет обратить его внимание в эту сторону, когда вы сочтёте нужным".
  Витворт понимал, что в Лондоне от него ожидают не столько советов, сколько конкретных сведений, поэтому со следующей почтой отправил послание уже другого рода:
  "Последние письма царя помечены четвёртым октября из лагеря в Карелии, в четырёх милях от Петербурга, куда он прибыл из Ингрии с армией, составленной приблизительно из одиннадцати тысяч пехоты и пяти тысяч кавалерии. Полагаю, что в настоящее время он двинулся к Выборгу, так как генерал Майдель может противопоставить этому движению не более пяти или шести тысяч человек, большей частью ещё неопытного войска. Если и Выборг отдастся в руки царя, Швеция потерпит весьма значительные убытки в торговле смолою, которая вывозится главным образом из этого порта".
  Несмотря на то, что от Санкт-Петербурга до Выборга было всего несколько десятков вёрст, поход по таёжному бездорожью да ещё в осеннюю ненастную погоду затянулся. К Выборгу армия подошла только утром двенадцатого октября тысяча семьсот шестого года. Тяжёлые осадные орудия безнадёжно застряли в болотной трясине.
  Осмотрев в подзорную трубу крепость - низкие земляные валы, ворота-арки из дикого камня, в центре башня-цитадель, господствующая над местностью, - Пётр понял, что без осадной артиллерии Выборг не взять. Положение усугублялось тем, что к крепости можно было подойти только с одной стороны, с трёх других - простирались непроходимые болота. Серьёзной преградой представлялась и протока, за которой лежал город. При подходе русских мост через протоку был уничтожен самими шведами.
  Пётр с досады топнул ногой.
 - Если бы я знал о протоке, то взял бы несколько мелких судов. Теперь же из-за позднего времени, кроме крепкого бомбардирования, мы ничего не можем исполнить!
 - Есть две вереи, - доложил Щепотьев, обнаруживший в затоне наполовину затопленные лодки, каждая из которых вмещала человек по двадцать.
  Вечером, когда подходившие войска стали располагаться перед Выборгом, из порта потянулся купеческий караван. Подгоняемые лёгким ветерком, корабли выстроились длинной цепочкой.
  Вот тут-то и вспомнили про вереи. Пять десятков гренадер во главе с Щепотьевым бросились к воде. Первую верею подвёл он сам, вторую - капитан Бахтияров, три меньшие рыбацкие лодки - бомбардиры Наум Сенявин, Автомон Дубасов, Ермолай Скворцов.
  На купеческих судах заметили грозившую опасность и прибавили парусов.
  На лодках тоже дружнее навалились на вёсла. Скоро выяснилось, что два концевых судна удастся отсечь. Лодки быстро к ним приближались. Но ещё быстрее залив заволакивал туман. Щепотьев с трудом различал ушедшую вперёд верею. Неожиданно из белесой пелены откуда-то сбоку выступил тёмный предмет. Поначалу Щепотьев решил, что наткнулись на небольшой островок, каких немало было разбросано по заливу. Но "островок" двигался. Все поняли, что это судно. Правда, оно почему-то направлялось не в сторону моря, а к порту. Очевидно, сбилось в тумане. Впрочем, разглядывать эту загадку было недосуг: по сигналу обе вереи пошли на абордаж.
  Забегая вперёд, скажем, что судно, которое русские моряки решили взять на абордаж, было вовсе не купеческое, а военное. Называлось оно "Эсперн". "Эсперн", имевший на своём борту четыре орудия и более ста солдат, поспешал на помощь осаждённому гарнизону Выборга. Следом за ним шло другое судно.
  Свою ошибку Щепотьев понял только тогда, когда, перемахнув через бортовое ограждение, оказался на палубе "Эсперна", заполненной солдатами. Отступать было поздно, за ним лезли другие. Размахивая шпагой, он бросился вперёд. В беспорядочной схватке шпага сломалась. Тогда он подхватил тяжёлую фузею, брошенную кем-то из шведов, и пошёл работать ею, как дубиной.
  Три малые лодки подоспели, когда дело уже было сделано. Глазам Наума Сенявина открылась страшная картина - всю палубу загромождали трупы, свои лежали вперемежку с чужими. Потом он увидел Щепотьева. Тот лежал, обезображенный ударами штыков.
  Неведомо откуда донеслись выстрелы, странно приглушённые. Пётр Головков, входивший в команду первой вереи и чудом уцелевший в рукопашной схватке, зло бросил:
 - Это швед в трюме буянит! Попал, как мышь в банку, вот и злится!
 - И много их?
 - Кто знает. Должно, поболее десятка!
  Ермолай Скворцов толкнул товарища в бок.
 - Смотри!
  Из тумана надвинулось одномачтовое судно. Послышался оклик по-шведски. Очевидно, капитана второго бота обеспокоила непонятная стрельба, и он решил удостовериться, всё ли в порядке. В ответ прогремел пушечный выстрел.
  Минут пятнадцать над гладью залива шла артиллерийская дуэль. Сенявин и Скворцов сами заряжали и сами наводили орудия. Вот когда пригодилась бомбардирская выучка, полученная в Преображенском. Шведский бот отступил.
  Когда захваченный "Эсперн" подошёл к берегу - там ахнули при виде столь крупного судна. Все дивились и ожесточённости схватки. Из пятидесяти трёх человек абордажной команды уцелело только тринадцать, всего семеро из них не имели ранений. Убитых же шведов оказалось вдвое больше, чем русских. Да из трюма ещё вывели более трёх десятков солдат.
 - Виктория, великая виктория! - не уставал восклицать Пётр. - Каждый из наших сражался против двух шведов - и одолел!.. Всех рядовых произвести в офицеры, офицеров - повысить в чине! Кто впредь покажет такую же отвагу, тот не то что через чин, а и через два пожалован будет!
  При всех Пётр поздравил Наума Сенявина, забинтованного, но счастливого - пули ему пробили руку и ногу - с присвоением звания боцмана. А затем в скорбном молчаньи застыл над телом Щепотьева. Размазывая слёзы по щекам, горестно проговорил:
 - Сие есть величайшая утрата!.. Со всеми воинскими почестями похоронить его в Петербурге!
  Через неделю после того, как войска подошли к Выборгу, удалось доставить под осаждённую твердыню пять мортир. Немедля принялись кидать в крепость бомбы. Не переставая, вели огонь пять дней. В Выборге не раз занимались пожары. Но большего достичь не удалось. Начались затяжные дожди, превратившие всё вокруг в непролазную топь. Люди болели. Армия осталась почти без лошадей, павших от бескормицы.
  Двадцать шестого октября тысяча семьсот шестого года Пётр отдал приказ о снятии осады. Первыми потянулись в отступление драгунские полки. Амуницию и сёдла несли на себе. За ними поспешала пехота. Ружья держали наготове. Но шведы не отважились на вылазку, видно, не имея сил, а может, до смерти были рады такому обороту событий.

Глава двадцатая. Несбывшиеся надежды
  Несмотря на успехи, достигнутые русской армией за последние годы, международное положение России ухудшилось. Последний союзник Петра, Август Второй, преследуемый Карлом Двенадцатым, терпел поражение за поражением. В июле тысяча семьсот четвёртого года он был низложен. Собравшийся в Варшаве сейм объявил королём Станислава Лещинского. По сути дела, Россия осталась один на один со Швецией.
  Не лучше было и внутренне положение Российского государства. Свидетельством трудностей, переживаемых страной, явился мятеж стрельцов в Астрахани. Неспроста послы европейских держав при Московском дворе ожидали скорого крушения власти Петра. Одни - с тревогой, другие - с надеждой.
  Прусский посланник Кайзерлинг, имевший задание от своего правительства выяснить прочность внутреннего состояния России, чтобы установить, насколько она расположена к мирным переговорам со Швецией - затянувшееся пребывание шведских войск возле её границ пугало Пруссию, - прослышав о возвращении Витворта из Гродно, где находилась штаб-квартира русского командования, поспешил явиться к нему.
  Угощая гостя бифштексом с кровью, Витворт говорил:
 - Представляете, пять дней ничего съестного не держал во рту. На всём протяжении пути от Гродно до Москвы не видел ни единой курицы. Народ страшно обнищал!
 - Да, да! - кивал Кайзерлинг. - Страна истощена рекрутскими наборами, оскудела от податей на содержание армии и субсидий польскому королю. Отсюда общее недовольство. Народ отвернулся от Петра...
 - Это видно по армии, - подхватил Витворт. - В пехотных полках недостаёт девяти тысяч рекрутов, в драгунских - шести тысяч. Ныне на западной границе размещено всего двадцать семь тысяч солдат. Вот всё, что может быть выдвинуто в поле, если не считать жалких остатков двух стрелецких полков, стоящих в Тикоцине, да около трёх тысяч казаков, рассеянных по аванпостам!
  Витворт умышленно сгущал краски. На это у него имелись особые соображения. Он знал, что рано или поздно эти сведения достигнут Карла Двенадцатого и, возможно, подтолкнут его в желательном для Англии направлении. На Британских островах страстно желали, чтобы шведский король вторгся в пределы Российского государства и надолго "углубился в отдалённые её пустыни".
 - Теперь понятно, почему царь Пётр в таком подавленном состоянии духа, - заметил Кайзерлинг и доверительно осведомился. - Вам не кажется, что он мог бы сейчас принять посредничество прусского короля в конфликте со Швецией?
 - Пожалуй, ибо царь сильно обеспокоен за исход войны. Но эта миссия - не из простых. Шведский двор отличается большой несговорчивостью.
  Едва Кайзерлинг ушёл, как Витворт зло прошипел:
 - Как бы старая ворона действительно не накаркала мира!
  Заключение мира между Россией и Швецией никак не отвечало интересам Англии. На Британских островах всерьёз опасались, что в этом случае Карл Двенадцатый окажет военную помощь Франции.
  Двадцать третьего января тысяча семьсот шестого года Пётр принял Кайзерлинга. Узнав, что заставило посланника добиться аудиенции, поинтересовался, какие условия мира прусский король считает разумными.
 - Мне поручено только выслушать заявления Его величества и передать их своему государю, - поспешно отвечал Кайзерлинг.
  Пётр настаивал. Наконец посланник произнёс:
 - Я могу высказаться в порядке личного мнения. Я считаю, что России следует возвратить Дерпт и Нарву, а также дать территориальное или денежное вознаграждение за Ингрию и Петербург.
 - Дерпт я отдам, - после долгого раздумья отвечал Пётр. - Но что же касается Нарвы, - на глазах у него блеснули слёзы, - то это всё равно, что требовать моей головы!
  Узнав от Кайзерлинга о содержании беседы с царём, Витворт сообщал статс-секретарю:
  "Как я не раз имел честь писать вам, царь склонен к миру, даже желает его. Для достижения этой цели он охотно поступится Дерптом, даже, позволю себе полагать, и самою Нарвою, несмотря на видимое смущение, выказанное им прусскому посланнику. Он только желает оставить за собою Ингрию и свой возлюбленный Петербург - местность настолько близкую его сердцу, что он лучше рискнёт всем царством, чем выпустит из рук эту добычу".
  Между тем прусский король, получив донесение от своего посланника, отправил особо доверенное лицо к Карлу Двенадцатому. Шведский король выслушал доверенное лицо и холодно отчеканил:
 - Мир возможен вот на каких условиях. Обязательное низвержение Августа Второго, оказавшегося недостойным правителем. Что же касается примирения с русским царём, то оно возможно, если он совершенно отрешится от интересов польского короля, возвратит Швеции отнятые у неё города и области, и вознаградит её за все убытки, понесённые от войны!
  Доверенное лицо прусского короля отбыло в Кёнигсберг, отлично сознавая, что ни одно из этих условий не приемлемо для русского царя.
  Витворт торжествовал.
  Впрочем, особо упиваться неуспехом посреднической миссии Пруссии ему не пришлось. Неожиданно обнаружилось, что опасность угрожает Англии совсем с другой стороны, нежели он предполагал. За немногие недели, проведённые в Москве, Витворт убедился, что военные приготовления к летней кампании идут весьма успешно. Рекруты набраны. Так что армия получит необходимое пополнение. Он спешно уведомил Лондон: "Король шведский встретит гораздо большее сопротивление, чем ожидается".
  А ещё через некоторое время Витворт позволил себе дать совет своему лондонскому начальству, изобличающий в нём не только ревностного защитника интересов Англии, но и тонкого политика, чутко уловившего перемены в политико-экономической жизни России, чреватыми неприятными последствиями для Швеции и чем-то угрожающие интересам Великобритании.
  Вот это письмо:
  "Если бы Петербург был возвращён Швеции под условием устроить в нём порто-франко, в котором русские, англичане и все вообще иностранцы получили бы право свободной торговли с уплатою небольшой пошлины в знак признательности шведскому правительству и для поддержания гавани в порядке - добывать припасы для кораблестроения: смолу, дёготь, пеньку, мачтовый лес стало бы легче, и они обошлись бы дешевле. Если мои сведения не ошибочны, Англия за последнее время немало пострадала от того, что лучший корабельный материал находится в распоряжении одного монарха. Впрочем, обо всём этом я говорю только на случай, если война и впредь будет продолжаться, как до сих пор, без решительного перевеса в ту или другую сторону или если успех склонится на сторону России и для прекращения распри окажется необходимость в чём-нибудь большем, чем простое посредничество союзников".
  Красноречивое признание. Впервые было высказано мнение о возможности победы России.
  Осенью тысяча семьсот шестого года произошли два события, резко ухудшившие внешнеполитическое положение России. Первое - неудачная осада Выборга. Второе - выход из войны Августа Второго. Он заключил сепаратный мир с Карлом Двенадцатым. Подписание договора произошло в небольшом саксонском местечке Альтранштадте. При этом в знак вечной дружбы Август Второй вручил Карлу Двенадцатому драгоценную шпагу, полученную от Петра при клятвенном обмене оружием в тысяча шестьсот девяносто восьмом году.
  Подобный оборот событий не являлся чем-то неожиданным для русского правительства. Стали изыскиваться возможности для смягчения последствий "самоустранения" Августа Второго с политической арены. Поскольку Англия медлила с принятием на себя посреднической миссии, то было решено обратиться за помощью к Франции. Русский посланник в Голландии Матвеев отправился в Париж, где провёл несколько месяцев в бесплодных переговорах.
  Однако этот демарш оказал определённое воздействие на официальный Лондон. Там поняли, что России надо выказать внимание.
  Воспользовавшись благоприятной переменой в отношениях с Англией, Пётр дал распоряжение Матвееву, успевшему к этому времени вернуться в Гаагу, отправиться в ранге посла на Британские острова. Ему поручалось выяснить возможность вступления России в "Великую алиацию", то есть в союз государств, где тон задавала Англия. Имелись и другие задания: подписать с Англией торговый трактат, возобновить переговоры о посредничестве Лондона в заключении мира между Россией и Швецией. Матвееву также поручалось исподволь выяснить, как Англия посмотрит на закрепление России на берегах Балтийского моря.
  Герцог Мальборо, командующий английскими войсками на континенте, любезно предоставил в распоряжение Матвеева свою яхту "Перегрин".
 - От всей души желаю успеха вашей миссии! - напутствовал он русского посла. - России как никогда нужен мир. Ведь перед собой она имеет такого грозного противника, как Карл Двенадцатый. Я буквально преклоняюсь перед его полководческими талантами. При встрече со шведским королём в Альтранштадте я выразил ему своё искреннее восхищение.
 - И что же вы сказали? - с внешним простодушием поинтересовался Матвеев, имевший в потайном кармане камзола тщательно переписанный текст речи Мальборо, выраженной в неумеренно льстивых тонах: "Я вручаю Вашему величеству письмо не от кабинета, а от самой королевы, моей госпожи, написанное её собственной рукой. Если бы не её пол, она переправилась бы через море, чтобы увидеть монарха, которым восхищается весь мир. Я хотел бы иметь возможность послужить несколько кампаний под командованием такого полководца, как Ваше величество, чтобы получить возможность изучить то, что мне ещё нужно узнать в военном искусстве".
  В ответ на эту просьбу Матвеева герцог Мальборо отделался малозначительной фразой. Куда более конкретен он был в письме, отправленном в тот же день в Лондон: "Я надеюсь", - грозно предупреждал герцог, - "что домогательства Матвеева не будут ни в коей мере удовлетворены".
  В начале мая тысяча семьсот седьмого года Матвеев прибыл в Гринвич и немедленно известил статс-секретаря о своём прибытии.
  Томас Стейльс, родной брат Андрея Стейльса, встретивший русского посла, предупредил, что ему не следует особо обольщаться.
 - В Англии не самодержавная власть, - объяснял он. - Английская королева почти не пользуется никаким влиянием. Дела государства решают две партии: тори и виги. Тори поддерживают королеву. Но сейчас правительственный кабинет состоит из вигов, которые имеют большую склонность к шведам.
  На десятый день пребывания Матвеева в Лондоне его приняла королева.
  Свою речь русский посол держал на французском языке. Он сказал о желании царя сохранять и поддерживать дружбу с королевой, о готовности России вступить в "Великую алиацию" и поддерживать с Англией торговые отношения.
  Королева Анна, сообразуясь с инструкциями, полученными от Совета, то есть, от правительственного кабинета, отвечала:
 - На первый из вопросов я пока не могу дать никакого ответа, поскольку требуется общее согласие всех союзников. Послам будет поручено собрать их мнения. Когда ответы придут, то царский посол выскажет предложения своего государя с целью убедить союзников, что вступление России в союз и возможно и полезно... Что же касается до торговли, то легко определить условия, выгодные обоим государствам. Я поручу отдельной комиссии заняться подготовкой инструкций, с наказом лордам Совета вступить в переговоры с московским послом.
  На этом аудиенция закончилась.
  На следующий день Матвеев подал статс-секретарю памятную записку. В ней говорилось о готовности России вступить в союз с Англией, которая в свою очередь должна принять на себя посредничество в примирении России со Швецией. "Россия", - подчёркивалось в записке, - "ведёт войну не с целью захвата шведских земель и городов, а за возвращение своих исконных владений".
  Через некоторое время Матвеев имел приватную беседу с королевой.
 - Я внимательно ознакомлюсь с памятной запиской, - пообещала она. - Свой ответ передам через Гарлея.
 - Если Карл Двенадцатый откажется принять посредничество, - гнул свою линию Матвеев, - то Государь готов вступить в союз с Великобританией и её союзниками. В этом случае он даст им различные материалы для флота!
  Месяц спустя Матвеев напомнил Гарлею об обещании королевы дать ответ на памятную записку. Однако никакой реакции не последовало. Тогда он начал усиленно добиваться новой аудиенции. И получил её. После приёма в Виндзорском дворце Матвеев писал в Москву: "Здешнее министерство в тонкостях и пронырствах сильнее самих французов. От слов гладких и бесплодных происходит одна трата времени для нас".
  Когда стало известно, что Англия признала Станислава Лещинского королём Польши, дальнейшее пребывание Матвеева в Лондоне сделалось бессмысленным. Он стал проситься у Петра обратно. Такое разрешение ему было дано.
  В Москве поняли, что открытого единоборства с Карлом Двенадцатым не избежать.

Глава двадцать первая. Затишье перед бурей
  В урочное время, в середине апреля, вскрылась Нева. Через неделю, когда прошёл ладожский лёд, к отплытию начали готовиться шнявы. Двадцать шестого апреля тысяча семьсот седьмого года они отправились к Кроншлоту. Первым шёл "Мункер".
  Командовал "Мункером" капитан-поручик Гельм. Однако в этом плавании он уступил место Науму Сенявину. Сам же только контролировал его действия.
  Возле Котлина на передней мачте "Мункера" взвился сигнал: отряду остановиться. Загремели якорные цепи. Далее пошёл один только "Мункер". Оставив позади себя остров, шнява резво побежала по студёным водам Финского залива. Заходить далеко было опасно, потому что быстроходные шведские фрегаты, затаившиеся в шхерах возле Выборга, могли внезапно напасть на одиночное судно. Воистину, этот Выборг был злостным нарывом, который следовало поскорее вскрыть. Атака на крепость теперь готовилась со стороны моря. На верфях близ Пскова строилось множество малых судов - бригантин, гальотов для доставки десантных войск к Выборгу. По вешней воде они добрались до Нарвы, а оттуда, воспользовавшись отсутствием шведских кораблей, проскользнули к Котлину. Осуществил эту дерзкую и весьма рискованную операцию Александр Васильевич Кикин.
  Приветствуя флотилию из сорока бригантин и семи гальотов, Кроншлот и новая крепость на Котлине, поставленная на месте батареи Яна Крюйса, окутались клубами порохового дыма. Грохот стоял неимоверный. Ведь стреляли орудия большой мощности, заменившие слабосильные пушчонки.
  В последний день апреля к Кроншлоту подошли крупные корабли и расположились в линию поперёк фарватера. Первым стоял "Элефант", за ним - "Дефам", на котором держал флаг вице-адмирал Крюйс. Стали поджидать прибытия генерал-адмирала Апраксина, возглавившего военно-морские силы России после смерти Головина. Приехав, он расположился на "Элефанте" в царских покоях.
  За минувшую зиму Балтийский флот не пополнился ни одним крупным судном. Правда, ожидался спуск на воду линейного корабля "Думкрат" такого же ранга, что и "Элефант". Такое "пренебрежение" к флоту было оправданным. Главные военные действия планировались на суше: армия готовилась к отражению шведского наступления.
 - Ну, как там? - был первый вопрос Крюйса.
  Апраксин неспешно прошёлся по просторной "думной палате", оглядывая отделку из узорчатой карельской берёзы. Остановился перед вице-адмиралом.
 - Пока затишье. Карл Двенадцатый засел в Саксонии, как медведь в берлоге, и, похоже, в ближайшее время не намерен предпринимать никаких активных шагов. Для нас это выгодно. Чем дольше продлится пауза в военных действиях, тем лучше.
  И в свою очередь спросил вице-адмирала о состоянии флота. Выслушав обстоятельный доклад, распорядился:
 - Фрегаты попеременно отправлять в крейсерство: как для несения дозорной службы, так и для обучения команд.
 - Фрегаты нельзя посылать за Котлин, - твёрдо отвечал Крюйс. - Шведский дозор из пяти судов стоит в нескольких милях от острова. К тому же и снаряжены фрегаты из рук вон плохо. Я бранил покойного Яковлева за беспорядок на Адмиралтейском дворе, а оказывается, он был хорош. Теперь много хуже стало: у кузнецов нет доброго железа и угля, у шлюпочных мастеров - досок; у блоковых - дерева, у парусных - полотна. Здесь, - кивнул на видневшийся в окошке остров, - тоже не лучше. Весь лес, заготовленный мною для постройки пристани, взял Толбухин для строения крепости.
 - Как же быть? - забеспокоился Апраксин при виде множества свалившихся на него проблем.
 - Пристань построим зимой. А на Адмиралтейский двор надо поставить дельного человека. Хотя бы Кикина. Он исполнителен и боек.
  Полагая, что с делами они благополучно покончили, Апраксин пригласил вице-адмирала отобедать с ним. Но Крюйс вдруг насупился.
 - Осталось ещё одно небольшое дельце. Я имею в виду галерную эскадру. Она придана флоту, но шаутбенахт Боцис ведёт себя так, будто он полновластный хозяин. Палит, когда вздумается, из заревой пушки. И вообще никого не признаёт!
  Апраксин, знавший о неладах между главными флотскими начальниками, торопливо пообещал найти управу на строптивого шаутбенахта. На том и порешили.
  Началось великое стояние: русская эскадра пребывала в неподвижности у Кроншлота, шведская - в Выборге, а её дозор - возле Котлина.
  В конце июля Крюйс отправил "Мункера" с парламентской миссией к шведскому отряду, стоявшему дозором в открытом море, для обмена пленными. Шведских офицеров: полковника, подполковника, майора, капитана и поручика предполагалось обменять на такое же число русских пленников. Старшим на переговорах был назначен поручик Кикин.
  Не успел "Мункер" пробежать и десяти миль, как впереди показалась шведская эскадра из пяти судов.
 - Самый большой из них, - объяснял Гельм Кикину, глядевшему в подзорную трубу, - сорокашестипушечный корабль "Выборг", два поменьше - двадцативосьмипушечные фрегаты, тот, что ближе к нам - "Тома". Шнявы вооружены, как и "Мункер", трёхфунтовыми пушками. Та, что левее - "Юфрау Элеонора", другая, стоящая ближе к нам, - "Скартен".
  На "Скартене" заметили приближающуюся русскую шняву. На палубе засуетились матросы. Стали подниматься паруса. Шведское судно двинулось навстречу. Гельм приказал приготовить к стрельбе сигнальную пушку. Над морем раскатился гулкий выстрел. Одновременно на фор-стеньге затрепетал белый флаг.
  Шведская шнява тоже ответила одним выстрелом и подняла белый флаг.
 - Спустить шлюпку! - распорядился Гельм.
  На шлюпке с белым флагом на корме Кикин и Наум Сенявин отправились к шведскому линейному кораблю, под капитан-командорским флагом. У трапа их встретил командир. У него за спиной выстроился почётный караул человек из двадцати с ружьями.
  Капитан-командор пригласил парламентёров в каюту.
 - Я знаю о готовящемся обмене, - сказал он. - Русские пленные будут доставлены ко мне тридцать первого июля, посему нам придётся некоторое время обождать.
  В честь русских офицеров на "Выборге" был устроен обед, на котором хозяева и гости обменивались искусно составленными речами, заверяли друг друга в искреннем стремлении к миру.
  На следующий день Гельм дал ответный обед. Когда капитан-командор покидал "Мункер", был также выстроен почётный караул и матросы троекратно прокричали "ура". Из шлюпки, отвалившей от борта шнявы, ответили двоекратным приветствием.
 - Почему не троекратным? - допытывался Наум Сенявин у Гельма, весьма сведущего в морском деле.
 - Таков этикет, - отвечал тот.
  Потом вместе с капитаном "Мункера" Наум Сенявин посетил шняву "Юфрау Элеонора". Опять было шумное застолье. При отплытии шлюпки с русскими офицерами шведы четырежды прокричали "ура". Гельм велел гребцам ответить на один раз меньше.
  Особенно торжественным был последний обед на "Выборге", затянувшийся допоздна. После каждого тоста стреляли пушки. Однако, когда подошло время уезжать, то шведы не выстроили караула и приветственных криков не было.
 - Почему? - вновь обратился за разъяснениями к Гельму недоумевающий Наум Сенявин.
 - Потому что мы отъехали с корабля после "тампы", как шведы называют зорю, - последовал ответ.
  Да, нелегко было проникнуть во все тонкости морского этикета.
  Наконец из Выборга привезли пятерых русских офицеров. Первых четырёх благополучно обменяли. Когда же дело дошло до Ивана Сенявина, капитан-командор заявил, что обмена быть не может.
  На удивлённый вопрос Кикина ответил:
 - По распоряжению Его величества короля Карла Двенадцатого обмен может происходить только чин на чин: русский боцман не подлежит обмену на шведского поручика!
  Возрадовавшись за свою предусмотрительность, Наум Сенявин показал капитан-командору указ о присвоении Ивану Сенявину чина поручика.
  В тот же день "Мункер" отправился в обратный путь.
 - Подумать только, почти три года вылетело из жизни! - растревоженно вздыхал Иван Сенявин, стоя подле брата на палубе шнявы. На горизонте возникли очертания Котлина. - Кто там у нас?
 - Дома?
 - Нет, в России.
 - Затишье. Кажись, швед задумал мириться. За всё лето - ни единого выстрела.
  Иван Сенявин упрямо качнул головой.
 - Нет. О мире шведы и не помышляют. Это затишье перед бурей!
  Эти же слова он повторил Петру, вернувшемуся в конце октября из Варшавы, где находилась ставка.
  Пётр одобрительно потрепал его по плечу.
 - Не зря я произвёл тебя в поручики!.. Моё такое же мнение. На предложение о мире Карл Двенадцатый ответил, что назначил московским комендантом генерала Шифра. Так что нужно готовиться к буре. Я приказал строить в Москве новые бастионы!
 - Неужто допустим шведа до Москвы?
 - Лучше готовиться к буре, тогда и сильный ветер не будет страшен!
  Более месяца Пётр провёл в Санкт-Петербурге, занимаясь оснащением тридцатидвухпушечного корабля "Думкрат", построенного на Олонецкой верфи. Перед отбытием в Москву он велел снарядить к выходу в море небольшой отряд из яхты, двух бригантин и гальота. Хотелось проверить, как новые транспортные суда поведут себя на переходе.
  Рано утром отряд отошёл от Кроншлота. Холодный осенний ветер гнал крутую волну. Ледяные брызги, густо летевшие на шканцы, обжигали лицо. Впереди по курсу возник одинокий шведский корабль.
 - Опасаются за Выборг! - бросил Пётр стоявшему рядом Апраксину. - Ну да мы их всё равно перехитрим! - и велел ложиться на обратный курс.
  В ноябре Нева стала. А там Пётр начал собираться в Москву. Перед отъездом он объявил Науму Сенявину о производстве его в боцманы. Принимая слова благодарности, лукаво подмигнул.
 - Глядишь, постепенно догонишь в чинах и меня!

Глава двадцать вторая. Рубикон перейдён
  Василию Корчмину и инженеру Спаритору поручили заняться обороной Москвы.
  Вдвоём они осмотрели укрепления столицы, выводы оказались неутешительными: земляной вал, являвшийся первой оборонительной полосой, почти на всём протяжении нуждался в подновлении, рвы обмелели. Посоветовавшись между собой, инженеры решили на всех опасных направлениях поставить бастионы.
  Князь-кесарь на все предложения дал "добро".
  Начались работы. Каждое утро на строительство вала и бастионов выходило несколько тысяч человек. Одни в мешках носили землю, наращивая гребень земляной насыпи, другие с лопатами в руках копошились в зловонной грязи, скопившейся на дне глубоких рвов. Шуму было много, а толку мало. Дело почти не подвигалось вперёд. Возможно, на работающих расслабляюще действовал августовский зной - дни стояли на редкость жаркие. А может, москвичам просто не верилось, что швед способен проникнуть до самой сердцевины государства.
  Сравнив объём работ, сделанных и предстоящих, Корчмин в самом боевом настроении явился в Преображенское к князю-кесарю. Выслушав его жалобы, тот нахмурился.
 - Ты что предлагаешь?
 - Предлагаю всю полосу обороны разбить на участки, а ответственными за работы на каждом участке поставить именитых бояр. Иначе толку не будет. Люди без начальников работают еле-еле. Особенно худо на Неглинной, там к строительству бастиона даже не приступали!
 - Дели вал на участки, - разрешил суровый князь-кесарь. - Начальников я выделю. Бастион на Неглинной поручу князю Гагарину!
  Через месяц, на исходе сентября, иностранные посланники получили приглашение на торжество по случаю завершения бастиона на Неглинной. Обед состоялся в доме князя. А затем Гагарин повёл гостей на бастион, широкой террасой нависавший над заболоченной поймой реки.
  Опытным взглядом Витворт окинул укрепления. Артиллерия его была многочисленная - несколько десятков орудий, но несильная, в основном трёхфунтовые пушки. По команде пушкари, обряжённые в зелёные кургузые кафтаны с жёлтыми отворотами, бросились по своим местам.
  Прогремел залп.
  С пригубленным бокалом в руке к Витворту подошёл начальник Посольской канцелярии Шафиров. Кивнул на пушкарей, возившихся возле орудий:
 - Матушка-Москва достойно встретит противника, ежели он безрассудно кинется в глубину России. Господь Бог непременно доставит России победу. Однако, - продолжал с нажимом, - от благоприятного случая заключить мир мы бы не отказались и сейчас. Мир - это самое большое благо!
 - Если царь помышляет о мире, - со скрытой насмешкой ответил Витворт, - то сейчас наилучшее время выказать свои помыслы. После того, как Карл перейдёт Вислу и направит свои силы в Россию, он уже не примет никаких предложений.
 - Какое должно быть наипервейшее предложение? - больше для проформы поинтересовался Шафиров, прекрасно знавший позицию шведского короля в этом вопросе.
 - Первым условием мира в настоящее время и основой дальнейших переговоров должно быть немедленное возвращение Швеции всех русских завоеваний на Балтийском побережье!
  Шафиров кисло поморщился и, воспользовавшись тем, что к английскому посланнику приблизился Кайзерлинг, отошёл. Глядя ему вслед, Кайзерлинг шепнул:
 - Не верьте этой лисице. Шафиров вечно жалуется на несчастья, обрушившиеся на царя, а сам пытается всех и вся обмануть. Однако на сей раз его песенка спета. Как говорится, коса нашла на камень. - И оглянувшись, нет ли кого поблизости, быстро заговорил. - Вы слышали последнюю новость: русские постепенно вывозят из Литвы припасы? Это свидетельствует о том, что они готовятся уйти и, возможно, отойдут, даже не заглянув в лицо неприятелю!
 - Вы считаете, что Пётр без боя отдаёт Польшу? - насторожился Витворт.
 - Так будет, хотя он этого и не хочет. А виной всему распри, раздирающие русскую армию. Командующий пехотой и Меншиков, под началом которого кавалерия, крепко не ладят между собой. Сейчас у Меншикова двадцать три конных полка. Но они в очень плохом состоянии. В наличии не более восьми тысяч человек, вместо двадцати трёх. Русская кавалерия самоуничтожилась вследствие невероятных беспорядков, допущенных командирами. За это одни из них смещены, другие посажены под арест, третьи отданы под военный суд...
  С бастиона продолжали греметь залпы. Несколько тысяч рабочих, собравшихся у его подножья, где были расставлены столы с едой и выкачены бочки вина, каждый раз дружно кричали. Их поддерживали землекопы, работавшие по всей длине вала. В воздух летели шапки, платки...
 - И вообще, - продолжал Кайзерлинг, раздражённо морщась от громкой пальбы и криков, - в армии всё плохо. Рекруты набирались силой, поэтому множество солдат бежало. Например, из одного драгунского полка, недавно отправленного из Москвы в Петербург, убежало семьсот человек. Из одиннадцати пехотных полков, расквартированных в Москве, нет ни одного, который бы потерял менее двухсот человек!.. А всё оттого, что нет пригодных офицеров... И вообще всё здесь делается кое-как. Взять хотя бы этот бастион, ткни его - и он рассыплется!..
  Витворт сдержанно улыбнулся. До него дошёл слух о недавней стычке в Варшаве Кайзерлинга с Меншиковым, в результате которой посланнику здорово намяли бока.
 - Я отнюдь не преувеличиваю и не сгущаю красок, - запротестовал Кайзерлинг, заметив ухмылку. - Подобное мнение только что высказал ваш соотечественник!
  Прусский посланник привстал на цыпочки и призывно замахал рукой.
 - А, инженер Перри! - приветствовал Витворт подошедшего. - Вы вправду считаете, что бастион ненадёжен?
 - Способ, по которому возведено его основание, неправилен. Оно не выдержит тяжести наваленной земли. Не пройдёт и трёх недель как основание осядет и бастион развалится!
  Так оно и случилось. Грунтовые воды подмыли основание, угол бастиона пополз. В месте промыва Корчмин распорядился вбить несколько рядов кольев и вновь поднять насыпь. Но ничего не помогло. Земляное укрепление опять рухнуло. На этот раз вместо кольев поставили столбы, глубоко врытые в землю. Для прочности их связали между собой крепями. Спаритор опасался, что морозы порвут грунт, пропитанный водой. Но крепи выдержали, и бастион устоял.
  В середине декабря тысяча семьсот седьмого года в Москву прибыл Пётр. Прошло почти два года, как он последний раз был в столице. За это время в канцеляриях скопилось множество дел, требовавших его личного рассмотрения.
 - Гражданскими делами заниматься недосуг! - объявил он князю-кесарю. - Не сегодня-завтра грянет большая война. Собирай Совет!
  Совет, в который входили видные бояре и военачальники, заседал с утра до вечера. Рассматривались важные вопросы, от которых зависела судьба государства. Пётр требовал немедленного увеличения армии. Совет постановил забирать в рекруты каждого пятого человека. Пётр указал на необходимость всемерного укрепления Москвы. Совет принял решение: всему московскому дворянству вооружаться и вооружить слуг, из города никому не отлучаться.
  Несмотря на сильные морозы, продолжалось интенсивное строительство бастионов. Ежедневно на земляные работы выходило до двадцати тысяч человек. Большой отряд москвичей выступил в Тверь - пробивать через леса и снеговые завалы дорогу на Санкт-Петербург.
  Новый год Москва, как всегда, встречала катанием на санях и уже привычным фейерверком. Почти всю ночь в небе вспыхивали разноцветные огни.
  Второго января тысяча семьсот восьмого года Пётр отправился в Немецкую слободу на обед к Меншикову. Вскоре туда прискакал нарочный с западной границы. Он привёз тревожное известие: Карл Двенадцатый с огромной армией переправился через Вислу и идёт на Смоленск.
 - Рубикон перейдён! - обернулся Пётр к Меншикову. - Пока никому ничего не говори. Ночью выезжаем...
  Праздник продолжался. До глубокой ночи Пётр оставался среди гостей. Танцевал, шутил. Правда, временами он настолько глубоко погружался в свои мысли, что не слышал слов, обращённых к нему.

Глава двадцать третья. Головчино
  Двадцать шестого января тысяча семьсот восьмого года, без боя вступив в Гродно, Карл Двенадцатый в тот же день двинулся на Сморгонь.
  Русская армия отступала. Часть её во главе с генералом Аллартом прикрывала направление на Нарву. Главные силы под командованием Шереметева держались в Бешенковичах, имея за спиной Смоленск. На левом фланге действовал корпус Репнина. Кавалерия стояла в Чашниках.
  Марши по зимнему бездорожью, по глухим малолюдным местам утомили шведскую армию. Почти месяц простояв в Сморгони, она выступила к Родошковичам. Отсюда лишь в июне, дождавшись появления подножного корма, без которого кавалерии грозила гибель, шведы направились к Борисову.
  В Борисове состоялся большой военный совет. Разглядывая ландкарту, Карл Двенадцатый глубокомысленно заметил генерал-квартирмейстеру:
 - Мы вышли на дорогу к Москве. Если мы будем продолжать по ней движение, то, конечно, дойдём до Москвы.
  Туманная фраза выдавала озабоченность короля. Продолжать движение по смоленской дороге, разорённой и покинутой жителями, ему не хотелось. В армии забыли, что такое хлеб. Солдаты, офицеры и сам король питались только кашей. Осада сильно укреплённого Смоленска тоже представлялась большой проблемой.
 - Может, нам не следует забираться в глубь этой дикой страны? - осторожно предложил Гилленкрок, внутренне готовый к бурной вспышке со стороны короля, не терпевшего уклончивых решений.
  Но вспышки не последовало. Карл Двенадцатый сам склонялся к такому же решению.
 - Идём на Могилёв! - наконец объявил он.
  Армия двинулась на Могилёв правым берегом Березины. Возле местечка Березино, сбив с позиции драгунский полк, шведы переправились на другой берег. Преследуя отходящую конницу, подошли к Головчину, где переправу через небольшую речку Бабич прикрывали войска Шереметева, Репнина и генерала Гольца.
  Ранним июльским утром, когда небо на востоке только-только начало светлеть, Карл Двенадцатый в сопровождении генерал-адъютанта Канифера осмотрел местность.
 - Вот здесь, - решительно махнул рукой, показывая на противоположную сторону реки, - навести понтонный мост!
  Сапёры бросились выполнять приказание. Заметив движение, русские открыли орудийный огонь.
 - Обнаружен брод! - подбежал пехотный офицер.
 - Вперёд! - выхватил король шпагу и бросился к реке, увлекая за собой солдат.
  Вместе с ним на другую сторону Бабича перебрались два пехотных батальона и несколько батальонов гвардии. Поначалу было решено произвести атаку без единого выстрела, чтобы как можно скорее сойтись в штыковом бою. Прозвучала команда: "Примкнуть багинеты!". Однако гвардейский полковник убедил короля первоначально произвести несколько залпов. Дружная стрельба плутонгами - одна шеренга стреляла, а другая заряжала ружья - оказалась очень действенной. Русские, в начале довольно стойко выдержавшие первые залпы и даже пытавшиеся отстреливаться, потом попятились, а там и побежали.
  Вечером Гилленкрок подвёл итоги боя.
 - Взято в плен шестьсот тридцать солдат из корпуса Репнина. Более трёхсот русских убито. По свидетельству пленных, число раненых превышает тысячу. Да столько же потопло в болотах при бегстве... Успех значительный, но мы, приостановив наступление, к сожалению, упустили отличную возможность полностью уничтожить корпус Репнина!
  Крал Двенадцатый холодно взглянул на разговорившегося начальника штаба.
 - Таких возможностей ещё будет предостаточно. Сейчас главное соединиться с Левенгауптом. Вы уверены, что он вышел из Риги?
  Гилленкрок такой информацией не располагал. Поэтому счёл за благо промолчать.
 - Разведка работает из рук вон плохо! - вспылил король. - Я ничего не знаю о происходящем за пределами лагеря. Чтобы разузнать положение неприятеля, мне приходится самому отправляться в дозор!.. Я повторяю, где Левенгаупт? Где Мазепа с казаками?.. Только совместными действиями можно чего-то достичь!
  В ту пору Пётр находился в Санкт-Петербурге. Воспользовавшись временным перерывом в военных действиях на суше, он занялся флотскими делами. Но весенняя погода коварна. В один из выходов в море он сильно простудился. Началось воспаление лёгких. Болезнь протекала тяжело. Порой Пётр впадал в беспамятство. Но едва только приходил в себя, как подзывал секретаря Макарова.
 - Как там?
 - Швед пришёл в движение, теперь, говорят, повернул со Смоленской дороги на Могилёв.
 - Нужно ехать, да нету сил! Пиши! - и начал диктовать подсевшему к изголовью Макарову. - "Зови меня в крайней нужде. Никогда я так не писал. Но Бог видит, что мочи нет. А без здоровья и силы служить невозможно. Однако, когда необходимая нужда будет мне ехать, то дайте знать!".
  "Необходимая нужда" в его прибытии скоро возникла. Из Горок, небольшого местечка неподалёку от Могилёва, пришло донесение о поражении под Головчиным:
  "Многие полки в том деле в конфузию пришли, не исправили свои должности, покинули пушки, непорядочно отступили, иные и не бившись, а которые и бились, то не солдатским, а казацким боем".
  От этих строк повеяло холодом нарвского разгрома. И, превозмогая недуг, Пётр поехал.
  Разбирательство дела Репнина - к этому времени разбежавшийся корпус удалось собрать, и он вновь представлял боеспособную силу - началось семнадцатого июля тысяча семьсот восьмого года. Суд заседал в походной палатке в обозе, расположившемся неподалёку от Горок. Председательствовал Пётр. Членами суда были Меншиков, Григорий Долгоруков, генерал-поручик Голицын, полковник Чернышев, подполковник Матюшин от Преображенского полка, от Семёновского - подполковник фон Калин, а также ещё восемь человек. Генерал-аудитором выступил Пётр Кикин.
  Поначалу, чтобы составить общую картину событий, были опрошены многочисленные свидетели. Показания большинства изобличали вину Репнина:
 - Переправы не оборонял...
 - При подходе неприятеля покинул траншемент...
 - Отступил без указу, не выстрелив ни единожды из мушкета...
 - Не имел намерения с неприятелем биться...
 - Приказал отступить в лес, кто как может. Отступил в неудобное, тесное и болотное место...
 - Такой конфузии не произошло бы, если бы не покинули ретраншемент.
  Самым безобидным воспринималось показание командира Копорского полка Николая Крага.
 - Тревоги никакой не было в ночи, - рассказывал он. - Но поутру, как рассвело и ребята в полках наших зорю бить зачали, тогда и шведы из пушек подняли стрельбу. Оттого и тревога учинилась!
 - Как шведы через реку переправились? - спросил Меншиков.
 - Не знаю и знать не могу. Наш полк на левом фланге стоял, где гористо, и мост был не виден!
  Опрос свидетелей позволил представить ход событий. Выяснились некоторые просчёты Репнина. Не ожидая помощи, и без приказу сверху, не употребив ручного оружия против неприятеля, он отступил. И хотя некоторые батальоны и полки отстреливались, но причинить вреда шведам не смогли. При отступлении солдатами на болоте не управляли. Никто не знал, куда идти. Поэтому пушки не вывезли. Припасы погибли. В панике знамёна посрывали с древков. Люди разбежались. Если бы неприятель продолжил наступление, то корпус непременно бы погиб, что имело бы тяжкие последствия для всей армии.
  Последним ввели Репнина. Он был в генеральском мундире, но без знаков различия. Вопросы задавал генерал-аудитор Пётр Кикин.
 - Как зовут? - строго глядя на Репнина, стоявшего между двух солдат-преображенцев, спросил он.
 - Никита Репнин! - отвечал тот твёрдым голосом, показывая, что ничуть не страшится суда, поскольку не признаёт за собой особых упущений.
 - Состояние?
 - Князь.
 - Откуда родом?
 - Москвич.
 - В каком чине служишь и сколько лет от роду?
 - Его царского величества генерал пехоты. Сорок лет от роду.
 - По какому указу со своим корпусом под Головчино пошёл?
 - По решению консилиума, бывшего в Могилёве. От Могилёва и пошёл к Головчину, где занял позицию длиною семьсот саженей.
  Общие вопросы были исчерпаны. Началось собственно дознание.
 - Где обретался неприятель?
 - Около Головчина.
 - Были ли броды через реку, где неприятель мог перебраться?
 - Были. В нескольких местах.
 - Смотрел ли ты сам эти броды?
  Вопрос был очень важный. Репнин немного помедлил, подбирая слова.
 - Наперёд те броды осмотрел генерал Гольц. При тех бродах были поставлены караулы. Потом и я их осмотрел.
 - Какое положение занимал корпус?
 - С правого фланга лежали невеликие поля, леса и болота, с левого - сухое большое поле и леса. Фрунт стоял лицом к реке. Начали делать траншемент для отражения внезапного нападения...
 - Почему заранее не начал строить ретраншемент?
 - На место пришёл за три дня до атаки шведов. Люди ещё не все были собраны. Инженеры отсутствовали. Они только к вечеру прибыли. В тот же день, место отмерив, траншемент заложили. А работа не была начата, потому что не заготовили фашин.
 - Почему припасов не было?
 - Не заготовили из-за ночной темноты и дождя...
  Кикин глянул на председателя, нет ли у того вопросов. Пётр упорно смотрел в исчерченный бессмысленными каракулями лист и молчал.
 - Были ли построены батареи и сколько пушек было на них?
 - Батареи не были подготовлены. Лишь три пушки поставили в крестьянском дворе для очищения моста. У пушек был капитан Карцев.
 - Имел ли Карцев приказ разрушить мост при сильном натиске шведов?
 - Имел. И мост разрушил.
  В суде произошло оживление. Пресекая шум, Кикин возвысил голос.
 - Знал ли ты, что неприятель той ночью будет атаковать?
 - Не знал. Но догадывался. Поэтому как офицеры, так и солдаты всю ночь пребывали в готовности... Первыми обнаружили наступление шведов пушкари в крестьянском дворе и открыли стрельбу. В ответ полетели ядра и гранаты. Я поехал к мосту и велел придвинуть две роты гренадер. Из-за сильного огня стоять во дворе было невозможно, много пушкарей и солдат убило и ранило. Для предупреждения больших потерь я приказал пушки вывести. Тогда же шведы стали переходить реку. К тому же была ночь с дождём и туманом... Утром, когда туман очистился, послал офицеров за сикурсом к Шереметеву и Гольцу.
 - Что было потом?
 - Когда неприятель перебрался через реку, то пошёл против правого фланга. Затем на левом фланге попытался отрезать от Гольца. Чтобы весь корпус не потерять, повёл его могилёвской дорогой. Но она уже была перерезана. Тогда я дал приказ отступать лесами до тех мест, где будет какое жильё. А оттуда идти к Шклову или на соединение с Шереметевым.
 - Был ли при отступлении барабанный бой?
 - Нет. И знамёна не распускали, чтобы по лесам не изодрать. Некоторые вовсе с древков сняли...
 - Был ли господин генерал при отступлении при полках своих?
 - Был. И это могут подтвердить все офицеры.
 - Имеет ли господин генерал ещё что сказать в своё оправдание?
 - Более того, что сказал, не имею.
  По знаку председателя суда часовые увели арестованного. В палате воцарилось молчание. Слышно было, как снаружи перекликались часовые.
 - Десять пушек утопил, паршивец! - зло произнёс Пётр. - Построил бы своевременно ретраншемент, не пришлось бы по хлябям таскаться... Мало шведы учили, ещё захотелось!.. В рядовые его, в рядовые, в рядовые! - сердито застучал кулаком по дощатому столу.
  На том и закончился суд.

Глава двадцать четвёртая. На берегах Невы
  Кампанию тысяча семьсот восьмого года Балтийский флот начал активно. Сразу же, как только море очистилось ото льда, галерная флотилия Боциса отправилась разорять Борго - портовый город, бывший в тридцати верстах восточнее Гельсингфорса.
  Поначалу успех операции представлялся сомнительным, поскольку карты этого района не имелось, и флотилия продвигалась вслепую в сложном лабиринте шхер. Однако на острове Большой Пельтинг удалось схватить двух шведских лоцманов. Им пообещали свободу, если они покажут путь к Борго.
  На второй день плавания галеры подошли к Борго. "Мункер" с другими шнявами остался прикрывать пути отхода, а галеры высадили десант. За несколько часов городок обратился в пустыню. Все провиантские склады были сожжены, дома пограблены. Отстреливаясь, небольшой гарнизон отошёл к лесу, куда ещё раньше бежали немногие уцелевшие жители.
 - Отходим, - распорядился Боцис, убедившись, что все солдаты вернулись. Гребцы разобрали тяжёлые весла. Под дружным ударом вспенилась вода. Флагманская галера направилась узким проливом к морю.
  Пленные лоцманы, бывшие на галере, тревожно переглянулись. Бросились к шаутбенахту, требуя их отпустить.
 - Взять обоих в железы! - распорядился Боцис.
  Шведы поняли, что их обманули. Не протестуя, позволили себя заковать. Однако это смирение оказалось напускным. Едва галеры вышли в открытое море и за пленниками ослабили надзор, как один из лоцманов бросился в воду. Из студёной воды его вытащили уже бездыханным. Другому лоцману матросы помешали прыгнуть за борт. Его оттащили на нос галеры, где под дощатым навесом помещались два орудия. Швед притих, тупо уставившись в настил, а потом со всего размаха вдруг ударился головой о пушку. Несколько часов он ещё жил. Но принимать пищу и воду наотрез отказался. Под утро раненый скончался.
  Когда Боцису доложили о смерти лоцманов, он в сердцах выругался:
 - Вот с каким упрямым народом приходится иметь дело!.. Я рассчитывал с его помощью составить карту шхер, чтобы вслепую не плутать... Да, крепко они подкузьмили!
 - И всё же их следовало отпустить, либо вовсе ничего не обещать! - не сдержался Иван Сенявин.
  Круглые глаза Боциса совсем округлились. Он оглянулся, словно бы ища свидетелей этой дерзкой выходки, но, видя, что все офицеры на стороне Ивана Сенявина, что-то прошипел и скрылся у себя в каюте.
  Об этом возмутительном случае Иван Сенявин доложил Крюйсу. Тот долго молчал, а потом с презрением бросил:
 - Совсем негодный человек этот Боцис. Однако на редкость везучий. Все гадости сходят ему с рук!
  До конца августа флот простоял в бездействии возле Кроншлота. Крюйс уже полагал, что кампания благополучно подошла к концу, как двадцать восьмого числа на горизонте замаячили корабли. Вооружившись подзорной трубой, вице-адмирал насчитал двадцать два вымпела.
 - Неспроста всё это! - пробормотал себе под нос. - Видать, какую-то каверзу затевает швед!
  И верно. От финского мужика, доставленного на "Элефант", стало известно, что шведский генерал Любекер с десятитысячным корпусом уже с неделю как вышел из Выборга, имея намерение внезапно напасть на Санкт-Петербург.
  Крюйс переполошился. Город был абсолютно беззащитен. Почти все войска оттянули на запад, чтобы противостоять главным силам шведского короля. Наиболее крупным соединением являлась бригада Фрезера, стоявшая в Ингрии, близ Сойкиных гор. Да и в самом городе квартировали несколько пехотных батальонов.
  Все воинские части были немедленно подняты по тревоге. Для их усиления в Санкт-Петербург отправилась гребная флотилия. Боцис получил приказ во что бы то ни стало воспрепятствовать переправе шведов через Неву. Сделать это было непросто, поскольку флотилия насчитывала всего восемь судов. Цепочкой галеры растянулись от Мойки до Мги, впадавшей в Неву в сорока пяти верстах от её устья.
  Скоро выяснилось, что корпус Любекера подошёл к реке Тосно и здесь готовит переправу через Неву. В подкрепление пехотным частям, спешно подтягивавшимся туда, Крюйс бросил шняву "Мункер" с четырьмя бригантинами. Больше судов не мог послать, потому что шведский флот приблизился к Котлину, выказывая намерение прорваться главным фарватером в Санкт-Петербург.
  Две передовые бригантины - одной из них командовал Наум Сенявин, а другой - Лоренцо - подошли к устью Тосно своевременно. Шведы, завершив строительство пяти паромов, готовились к переправе. С бригантин открыли беглый огонь. Оба судёнышка смело подошли к берегу на дистанцию картечного выстрела. Шведские сапёры, спускавшие паромы на воду, разбежались. Но тут дала о себе знать батарея, поставленная для прикрытия переправы. Разом ударили её двенадцать орудий. Бригантины отвечали всего восемью.
  Почти два часа длился неравный бой. На бригантине Наума Сенявина шведское ядро сбило мачту, два других - угодили в подводную часть. Когда кончился боезапас, он отправил повреждённую бригантину в Санкт-Петербург, поместив на ней ещё и раненых матросов. Сам же с большей частью команды присоединился к пехотному батальону, сражавшемуся у переправы.
  Несколько сот русских солдат, естественно, не могли долго противостоять десятитысячному корпусу Любекера. Сбив заслон, шведы переправились на левый берег Невы и форсированным маршем двинулись к Санкт-Петербургу.
  Крюйс узнал об этом своевременно. Он распорядился собрать все военные суда возле Адмиралтейского двора, намереваясь дать шведам жёсткий отпор. Правда, сил было маловато. Чтобы пустить противнику пыль в глаза, вице-адмирал приказал разукрасить все суда и лодки вымпелами и флагами.
  Любекер поддался на эту уловку. Уж как ему хотелось сжечь и разметать Адмиралтейский двор, но подступить к нему шведский генерал не решился, увидев на Неве множество развевающихся вымпелов. Посчитав своё войско недостаточно сильным для нападения на город, он обошёл стороной Санкт-Петербург и двинулся в Ингрию.
  В Ингрии, как уже говорилось, реальную силу представляла одна только бригада Фрезера. Но противостоять шведскому корпусу она, конечно, не могла. Многоопытный Крюйс, чтобы отвести опасность от Санкт-Петербурга, решился на новую хитрость. С нарочным он отправил письмо генералу Фрезеру, в котором сообщал о подходе многотысячного подкрепления. На самом же деле никакого сикурса не ожидалось. Ободрённый этим известием, Фрезер мужественно встретил шведов. Бригада отбила первый натиск. Второй оказался куда более сильным. Фрезер принуждён был отступить, бросив свой лагерь. В оставленной генеральской палатке шведы обнаружили секретное письмо. Любекер поверил в реальность сильного войска, спешившего на выручку. Больше не помышляя о разорении города и Адмиралтейского двора, он отдал приказ об отступлении. Этого и добивался Крюйс.
  С великой поспешностью шведский корпус направился к Сойкиным горам, невысоким холмам на побережье Финского залива. С остервенением полки продирались через лесную чащу. То и дело дорогу преграждали сосны-великаны в несколько обхватов толщиной. Их безжалостно валили. Всё было подчинено одной цели - подальше оторваться от русских, силы которых представлялись неисчислимыми. На самом же деле преследование вели всего несколько батальонов, не проявлявших особой решительности.
  Едва шведский корпус достиг берега, как Любекер со своим штабом отбыл на флагманский корабль, отделившийся от крейсировавшей эскадры. Потом шлюпками стали перевозить солдат на другие корабли.
  Всё это время арьергардный полк, засевший в наспех построенном ретраншементе, отбивал атаки русских батальонов. Последнюю атаку шведы не выдержали. Бросая ружья, они побежали к воде, навстречу подходившим лодкам. Но спастись успели немногие.
  Несколько сот трупов подобрали русские солдаты на берегу. Ещё больше здесь валялось конских туш. Не имея возможности погрузить лошадей на корабли, шведы их всех перебили. Лишь пятьсот самых лучших коней взялся спасти один лихой кавалерийский офицер. С небольшим отрядом он отсиделся до ночи в лесу, а потом тем же кружным путём ушёл в Карелию.
 - Хорошее провожание мы устроили Любекеру! - рассказывал потом Наум Сенявин брату Ульяну о конце этой диверсии шведов. - Сам генерал поспешил первым уехать на свой флот, а ретраншемент оставил майору с тысячью солдат. Их мы шпагою взяли!
  Припадая на раненую ногу - пуля, по счастью, прошла навылет, возбуждённо прошёлся по комнате.
 - Наших тоже полегло немало. У нас убиты подполковник Гросс, майор Озеров и ещё шестеро капитанов... На той баталии я был у гренадерской роты за капитана!

Глава двадцать пятая. "Достойному достойно..."
  Левенгаупт выступил из Риги в первой половине июля. Быстро дошёл до верховьев Вилии. Но здесь задержался, запасая продовольствие для всей армии. Лишь в конце августа он отправился на соединение с главными силами, имея шестнадцать тысяч солдат и семь тысяч повозок. Через три недели непрерывного движения шведы достигли Шклова и начали переправу на левый берег Днепра.
  Форсирование водной преграды велось слажено и умело. Сначала на противоположный берег перебрались несколько пехотных полков и на всякий случай изготовились к обороне. Потом стали переправляться обоз и артиллерия. С испуганным храпом, дико косясь на воду, лошади всходили на паромы, влача за собой повозки с грузом, накрытым рогожей. Один за другим паромы отрывались от берега и быстро устремлялись к другому. Подгоняя лошадей зычными криками, возчики съезжали на мелководье и лихо выкатывали на зелёную луговину.
  Когда очередь дошла до артиллерии, то Левенгаупт вышел из штабной палатки, чтобы лично проследить за её переправой. Он очень дорожил каждой пушкой, ведь у Карла Двенадцатого при войске было всего тридцать орудий.
  Вернувшись в палатку, Левенгаупт с некоторым раздражением поглядел на своего начальника штаба, с завидным рвением продолжавшего изучать карту.
 - Что на неё впустую смотреть, от этого сведений не прибавится! Мне нужны свежие данные о противнике! Где царь Пётр с войском? Более того, я даже не знаю, где король? Вам не кажется, что мы уподоблены птицам в клетке, которые ничего не знают, что творится вокруг?!
  Начальник штаба хмуро молчал, сознавая свою вину. С другой стороны, им было сделано всё возможное для получения информации: в разные концы разосланы офицеры, которые вот-вот должны были вернуться. Наконец издалека донёсся конский топот. Подле палатки спешилось несколько всадников. Офицер связи ввёл шведского фуражира, повстречавшегося ему на дороге.
 - Где армия? - шагнул к нему Левенгаупт.
 - Она расположена на границах Московии, - отвечал с готовностью фуражир и показал на карте пункты, занятые шведами. Это было южнее, нежели предполагал Левенгаупт.
 - Где неприятель?
 - Большая часть русской пехоты отошла к Смоленску.
 - Кто в Могилёве? Наши или русские? - продолжал выпытывать Левенгаупт. Могилёв его интересовал потому, что этот город был ближе других расположен к Шклову.
 - Никого нет.
 - А кто в соседних городах?
 - В Мстиславе и Кричеве - русские. В Быхове - тоже они.
  И Кричев, и Быхов находились южнее Шклова. Сообщение о том, что они заняты противником, вызвало у Левенгаупта досадливую гримасу.
 - О дьявол! И какими силами они заняты?
  Фуражир неопределённо пожал плечами.
 - Не знаю. Возможно, калмыками. Они разорили и сожгли всю окрестность. Местные жители тоже вооружены. Они делают окопы и засеки на лесных дорогах, чтобы затруднить доступ к своим селениям...
 - Где царь Пётр?
 - В Горках, - уверенно отвечал фуражир. - Это в двадцати верстах отсюда.
  Левенгаупт и начальник штаба изумлённо переглянулись. Представлялось невероятным, чтобы царь мог находиться в такой близости от места боевых действий. Левенгаупт недоверчиво прищурился.
 - Это действительно так?
 - Так доносят дезертиры. Царь прибыл в Горки, чтобы своим присутствием устранить беспорядки, возникшие после боя при Головчине. Говорят, будто он разжаловал генерала Репнина в солдаты за бегство его корпуса. Передают также, что царь заставил Репнина носить пику и приказал в ближайшем деле поставить его в первые ряды...
  Сообщение об успехе шведского оружия добавило Левенгаупту бодрости.
 - Велики ли наши потери? - скорее для проформы поинтересовался он.
 - Несколько десятков человек. А вот под селом Добрым мы потеряли тысячи три.
  Левенгаупт и начальник штаба воскликнули в один голос:
 - Как три тысячи? Но ведь это очень много! Неужто армия разбита? Что с королём, жив ли он?
 - Жив и здоров. Под ним в сражении была убита лошадь, но он пересел на другую и преследовал противника на протяжении нескольких миль.
  Подобная информация - противник бежит, шведы его преследуют - была более привычна для уха шведских генералов. Они заметно успокоились.
 - Отчего же такие потери? - с некоторым недоумением вопросил Левенгаупт.
 - Из-за разделения сил, - отвечал фуражир, оказавшийся толковым и сообразительным офицером. - Для удобства фуражирования армия расположилась отдельными отрядами. Далее всех стоял отряд генерала Росса. Ночью русские напали на него превосходящими силами. Застигнутые врасплох полки едва успели принять боевой порядок. Два часа они мужественно отражали все нападения, а потом пришли в расстройство...
  Левенгаупт нахмурился.
 - Ну, а что же король?
 - Король поспешил на помощь генералу Россу и заставил русских отступить!
 - Отступить?
 - Да. Русские отчаянно отбивались. Особенно хорошо действовал батальон, бывший в арьергарде. Атакованный с двух сторон, он, построившись в каре, в полном порядке отступил через болото...
  Услышанное смахивало на небылицу. Было просто невероятно, чтобы вымуштрованные шведские солдаты не смогли обратить в бегство жалкую кучку московитов. Выходит, за прошедшие годы они тоже чему-то научились.
 - Где сейчас король? - хмуро повторил свой вопрос Левенгаупт.
 - Десять дней назад он был в деревне Старишь. А где теперь, не знаю. О дальнейших намерениях короля никому ничего не известно, поскольку он не делится своими мыслями ни с генералами, ни с министрами. Недавно прошёл слух, будто бы король намерен прямиком идти на русское войско, чтобы получить баталию. Но, возможно, он переменит своё намерение и двинется на Украину. Ходили и такие разговоры...
  Отпустив словоохотливого фуражира, внёсшего в его душу смятение, Левенгаупт тревожно склонился над картой. Экспедиция, поначалу показавшаяся ему чуть ли не увеселительной прогулкой, теперь стала представляться опасным и едва ли выполнимым предприятием. Самым неприятным, до известной степени обескураживающим открытием, было то, что русское войско - не беспорядочная орда, легко обратимая в бегство, а вполне современная армия. Теперь встреча с противником стала казаться ему весьма и весьма нежелательной.
  После самого краткого отдыха в Шклове отряд Левенгаупта со всей возможной быстротой двинулся к Пропойску, намереваясь незаметно проскользнуть между передовыми русскими заставами. На следующий день разъезд, посланный к Чаусам, принёс известие о появлении крупных сил неприятеля. Русская пехота, посаженная на телеги, направлялась к Шклову.
 - Какова численность противника? - встревожился Левенгаупт.
 - Тысяч десять-пятнадцать, - отвечали разведчики после некоторого раздумья.
  Левенгаупт понял, что русским стало известно о его марше и вот-вот отряд будет обнаружен. Нужно было хитростью сбить противника с толку. Он распорядился послать к русским дезинформатора.
  Уловка отлично сработала. Когда к Петру привели бродячего торговца, уверявшего, будто он не видел шведов, ему поверили. Марш на Шклов замедлился. Планы Левенгаупта расстроил случай. Польский шляхтич, возвращавшийся в своё имение, заприметил длинную воинскую колонну, двигавшуюся по направлению к Пропойску. Эти ценные сведения он передал русскому разъезду.
  Погоня возобновилась. Неподалёку от Пропойска шведский отряд был настигнут.
  Понимая, что боя не избежать, Левенгаупт остановил обоз. На обширном поле возле деревни Лесной шведы поставили в круг многочисленные повозки, образовав так называемый вагенбург. Главные силы расположились перед вагенбургом, вперёд же выдвинулись шесть батальонов.
  Левенгаупт решил избрать наступательную тактику. Передовые батальоны сами атаковали левый фланг русской армии, где стоял Ингерманландский полк и спешенные драгуны Невского полка. Шведам удалось захватить четырёхорудийную батарею. Но тут в бой вступили гвардейские полки - Преображенский и Семёновский... Они буквально разметали центральный батальон. Сражение закипело по всему полю. Левенгаупт с удивлением увидел, что русская пехота по своей выучке ничуть не уступает шведской. Не желая далее продолжать штыковой бой, он отдал приказ отходить к вагенбургу.
  В последующие два часа войска стояли друг против друга, не предпринимая решительных действий.
  Сентябрьский день догорал. Багровый диск солнца заслонила чёрная туча. Она быстро росла, заполняя всё небо. Скоро сделалось совсем темно. Подул холодный пронизывающий ветер. В воздухе закружились белые хлопья, а затем повалил настоящий снег.
  Поле сделалось белым-бело. Поэтому шведам, затаившимся в вагенбурге, было хорошо видно, как из-за дальнего леса вышла воинская колонна, казавшаяся бесконечной. На глазах у шведских солдат русские войска стали занимать левый фланг.
  Приход десятитысячного отряда генерала Бауера резко изменил соотношение сил. Левенгаупт понял, что завтрашнее сражение будет проиграно. Он велел развести костры, сделав вид, будто готовится дать солдатам основательный отдых, а сам между тем приказал выступать.
 - Как быть с обозом, ранеными? - посыпались вопросы. - Неужто всё бросаем?
 - У нас нет другого выхода, - холодно глянул Левенгаупт на обступивших его офицеров. - Достойному противнику достойно и уступить!
  Офицер связи, посланный к Сожу, доложил, что мост через реку разрушен...
 - Как ни прискорбно, но артиллерию тоже придётся оставить, - объявил Левенгаупт. - Припасы уничтожить!.. Теперь наше спасение - в быстроте. Солдатам разобрать обозных лошадей!
  Оставив за спиной вагенбург с сотнями раненых, шведы под покровом темноты и снеговой завесы двинулись правым берегом Сожа.
  Утром Пётр обошёл войска, всю ночь простоявшие под ружьём. Он не скрывал своего ликования. Единоборство с доселе непобедимой шведской армией было выиграно. В сражении соотношение сил было равным, по сути дела, русские и шведы бились один на один. И шведы дрогнули. По предварительным подсчётам, их потери составили убитыми и ранеными около девяти тысяч.
 - Каковы наши? - нетерпеливо потребовал Пётр.
  С докладом замешкались. Ведь многие легкораненые опять встали в строй. Наконец подвели итог: убитых - тысяча сто, раненых - около трёх тысяч человек.
 - Наибольшие потери в Преображенском полку! - доложили генералы.
  Пётр вспомнил тогда про Репнина, ставшего солдатом Преображенского полка.
 - Как он вёл себя в бою? - спросил у Голицына.
 - Всё время находился в первых рядах. Прости его, Государь. Он хоть и виноват, но и пострадал довольно!
  На радостях Пётр вернул Репнину чин. Уж очень он был доволен тем, как выдержали генеральный экзамен его полки. Теперь уже встреча с Карлом Двенадцатым не страшила.
  В память о славной баталии при Лесной была выбита медаль с краткой надписью: "Достойному достойно...".

Глава двадцать шестая. Камень в основание Петербурга
  Москва была полна слухов. Об измене Мазепы уже открыто говорили. Войска Меншикова после жестокого обстрела взяли штурмом столицу гетмана - Батурин. Сам Мазепа с пятью тысячами казаков примкнул к шведской армии. Вместо него новым гетманом избрали Скоропадского. В царской ставке в Глухове при стечении народа с парсуны-чучела изменника Мазепы сдёрнули ленту ордена Андрея Первозванного, а саму парсуну бросили в руки палачу. Тот волоком потащил её по грязи до виселицы, а там "образ" изменника публично вздёрнули на виселицу.
  Двенадцатого ноября тысяча семьсот восьмого года проклятье Мазепе было возглашено в Москве. В Успенском соборе митрополит Стефан Яворский бросил в толпу, заполнившую огромный собор, гневные слова: "Изменник Мазепа за крестопреступление и за измену великому Государю буди анафема!". Архиереи, стоявшие за спиной митрополита, подхватили густыми словами: "Буде проклят!". И так трижды.
  Переход Мазепы с частью казацкого войска на сторону шведов в посольских кругах в Москве истолковали как ослабление центральной власти. Об этом же косвенно свидетельствовала и оборонительная тактика, которой придерживались русские войска в минувшую кампанию. Будущий год виделся решающим. Все сходились во мнении, что теперь шведы перейдут в широкое наступление.
 - Вот увидите: весной Карл двинется на Москву! - витийствовал в кругу посланников Кайзерлинг.
  Витворт согласно кивнул.
 - Весьма возможно. Шведы льстят себе надеждой, что как только их войска вступят в пределы России, то сейчас же вспыхнет народное восстание. Царь же в свою очередь надеется, что ему удастся в родных пределах привести шведов к гибели вследствие недостатка продовольствия... Однако, я думаю, что предупредительные меры, принятые обеими сторонами, не доведут дела до таких крайностей.
 - Стало быть, вы расцениваете шансы сторон как равные? - удивлённо протянул Кайзерлинг. - Да как можно ставить на одну доску первоклассные шведские войска и полуобученные формирования московитян?
  Витворт ответил колкостью.
 - Пренебрежение к противнику ещё никому не пошло на пользу. Сейчас не тысяча семисотый, а тысяча семьсот девятый год!
  В Преображенском также склонны были рассматривать наступающий год как решающий. Все понимали, что Карл Двенадцатый, контролирующий незначительную территорию на Украине - от реки Псел до Ворсклы, - непременно захочет расширить зону своего влияния. Поскольку собственных сил у него для этого маловато, то он обратится за помощью к союзникам - Оттоманской империи и Польше, на троне которой сидел ставленник шведского короля Станислав Лещинский. Следовало упредить противника, расстроить его планы.
  Весной тысяча семьсот девятого года Пётр выехал в Воронеж, а оттуда - в Азов, где спешно изготавливался флот, чтобы показать Турции всю опасность занимаемой ею позиции. Усилия не пропали даром. В Азов прибыл специальный посланец великого визиря. В своём письме визирь не без тревоги осведомлялся: "В чём причина таких грозных военных приготовлений?". Посланец получил возможность взглянуть на Азовский флот. Многочисленность кораблей поразила турка.
 - Наше миролюбие равно нашей силе! - успокоили его.
  Посланец отбыл в Константинополь, жарко заверив в неизменности отношения Турции к России.
 - Войска останутся на зимних квартирах! - несколько раз повторил он. - Конница крымского хана не выйдет за Перекоп!
  В Азове облегчённо вздохнули: груз забот стал намного легче. Но всё равно тревога не покидала. Шведы проявляли всё большую активность - с начала апреля они упорно стремились взять Полтаву, прикрытую лишь незначительными земляными укреплениями. Гарнизон крепости, правда, был значителен - около пяти тысяч человек.
 - Чем дольше шведы простоят под Полтавой, тем лучше! - убеждённо говорил Пётр. - Меньше сил останется для похода на Москву.
  В поддержку полтавскому коменданту Келину были двинуты крупные силы. От Батурина пошла конница Меншикова, от Киева - полки Шереметева.
  В штаб-квартире шведов в Великих Будищах наблюдалась некоторая растерянность. Карл Двенадцатый с нетерпением ожидал прибытия союзных войск: польских и турецких. Медлительность союзников не на шутку встревожила генерал-квартирмейстера Гилленкрока, поскольку со всех сторон на Украину стягивались русские войска. Они, словно тучи, заволакивали горизонт. Каждый день, проведённый в бездействии, усугублял и без того тяжёлое положение армии, страдавшей от недостатка продовольствия и фуража, а главное, от отсутствия боеприпасов. Порох, что вёз Левенгаупт, погиб, запасы его в Батурине, приготовленные Мазепой, постигла та же участь. Гилленкрок всё больше убеждался: пока не поздно, лучше отступить к Днепру.
  Он пробовал сделать своими союзниками фельдмаршала Реншильда и канцлера Пипера.
 - Не можете ли вы объяснить, зачем мы осаждаем Полтаву? - спросил он у Реншильда, когда в первых числах мая король отдал приказ всей армии идти под Полтаву.
  Реншильд неопределённо пожал плечами - он тоже не видел особого смысла в этой осаде.
 - Я думаю, - отвечал фельдмаршал, - что король хочет иметь какое-то занятие до того момента, как у нас заведётся порох и можно будет идти на Москву.
 - Боюсь, что такое бесцельное времяпрепровождение может иметь самые печальные последствия. Если не произойдёт чуда, то никто из нас не вырвется отсюда!
 - Вы стали большим пессимистом, коллега! - деланно засмеялся Реншильд. - Вот увидите, всё кончится хорошо!
  Граф Пипер более серьёзно отнёсся к предостережениям Гилленкрока. Он пообещал воздействовать на короля. Однако едва только Пипер заикнулся о необходимости отвода войск к Днепру, как король его резко оборвал.
 - Если бы даже Господь Бог послал ангела с повелением отступить от Полтавы, я бы всё равно остался!
  Основная масса шведских войск сосредоточилась возле Полтавы. В мае с промежутком в несколько дней Карл Двенадцатый трижды бросал полки на штурм крепости - всё безрезультатно.
 - В чём причина наших неудач? - недоумевал Пипер, почти не покидавший штабную палатку.
  Левенгаупт желчно усмехнулся.
 - Русские теперь не те, что были под Нарвой. Они стойко переносят ружейную и пушечную стрельбу. Под Лесной всё поле было усеяно нашими пулями, а они стояли, не шелохнувшись!
  Пипер повернулся к Гилленкроку, как бы желая узнать его мнение. Генерал-квартирмейстер не замедлил с ответом.
 - Всё дело в том, что пушечные выстрелы, которые вы сейчас слышите, - русские. Наши орудия вынуждены молчать - нет пороха. А одними штыками крепость не возьмёшь!
 - Стало быть, вы настаиваете на прежнем варианте? - негромко заметил Пипер.
  Гилленкрок только вздохнул.
 - Теперь у нас всё плохо. От перебежчика я узнал о подходе к неприятелю сорокатысячной конницы с Урала. Не сегодня-завтра она появится здесь. Конница, правда, иррегулярная, но она захлестнёт нас своим многолюдством. У нас же боевые заряды имеются к четырём пушкам!
 - Что же делать? - испуганно вырвалось у Пипера.
 - Надеяться на чудо.
  Левенгаупт встрепенулся.
 - Чудо произошло! От царя получено предложение о мире. Он требует всего лишь одного - оставить за ним земли на Балтике, которые и так уже его!.. Согласись мы на это справедливое требование, и армия может спокойно уйти с Украины...
  В палатке воцарилась гнетущая тишина. Все знали об отказе царя заключить мир на этих условиях.
 - Мы сами себе вырыли могилу, поэтому нечего роптать! - мрачно проговорил Левенгаупт и вышел из палатки. В успешность готовящегося наступления генерал не верил.
  Ранним утром шестнадцатого июня тысяча семьсот девятого года русские войска были поставлены в ружьё. Пётр, прибывший в Полтаву тремя неделями ранее, собрал всех штаб-офицеров и обер-офицеров.
 - Товарищи! Завтра с помощью Всевышнего кончим войну с врагом, уже наполовину побеждённым. Кичливый король шведов расписал уже в Москве квартиры войскам своим. Но да не будет так! Ныне неприятельского войска осталось против нас только тридцать четыре полка, да и те неполные, изнурённые и оробевшие. Остаётся нам сим довершить вам победу. Порадейте же, товарищи!
  В это самое время Карл Двенадцатый объезжал свои войска. Король полулежал в качалке - накануне в стычке с казачьим разъездом он был ранен в ногу. Ранение было несерьёзным, но сам факт расценивался однозначно - удача отвернулась от шведов. Так думал и сам король. Однако перед войсками он явился, хотя и прикованный к носилкам, но бодрый.
  На призыв короля постоять за отечество солдаты отвечали дружными кликами.
  Как ни кратковременна была поездка, но она утомила раненого короля. Возле палатки наигранная бодрость оставила Карла Двенадцатого. Он сделался угрюм.
  От генералов, молчаливой группой стоявших в отдалении, отделился фельдмаршал Реншильд.
 - Какова будет диспозиция? - осведомился он.
  Карл Двенадцатый, измученный болью, поначалу даже не понял вопроса. Потом устало махнул рукой.
 - Какая может быть диспозиция. Я сам буду с вами!
  Этот ответ, изобличивший равнодушие полководца к судьбе сражения, вызвал растерянность среди генералов. В тяжёлом молчании они разъехались по частям.
  В два часа утра, едва забрезжил рассвет, Карл Двенадцатый двинул свои войска. Стараясь загладить вчерашнюю хмурость и замкнутость, он был подчёркнуто общителен. Отсылая генералов к полкам, пошутил:
 - Сегодня мы будем обедать у царя. Он готовится к своим именинам, так что много приготовил всякого кушанья!
  Выйдя из окопов, шведы со всей яростью устремились на кавалерию генерала Ренне и на два ещё не совсем достроенных редута. Редуты были взяты. Генерал Ренне ранен. На этом успехи шведов кончились. Их дальнейшее продвижение остановила артиллерия, открывшая ураганный огонь. Картечь смела первые ряды атакующих. Шведы остановились, попятились.
  Воспользовавшись этой заминкой, русские войска вышли из лагеря и заняли места по его сторонам, ожидая нового натиска шведов. Но противник медлил.
  Тогда был дан сигнал к атаке. Войска вышли из укреплений. Пехота под началом Шереметева построилась в две линии, по бокам встала кавалерия. Правым флангом командовал Бауер, левым - Меншиков.
  На коне появился Пётр.
 - Воины! - возвысил голос. Звяканье ружей стихло. Воцарилась абсолютная тишина. - Сейчас пришёл час, который решает судьбу Отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра. Вы сражаетесь за Государство, Петру вручённое, за род свой, за Отечество!.. Не должна вас также смущать слава неприятеля, якобы непобедимого. Она ложна. Вы сами победами своими доказали это неоднократно!
  По знаку Петра пехота пошла вперёд. Когда линия шведских войск стала близкой, прогремел залп. Ударил ответный. После этого завязалась жаркая перестрелка. С обеих сторон часто падали люди.
  Чаша весов колебалась.
  Чтобы склонить её в свою пользу, Карл Двенадцатый велел вынести себя на носилках к сражающимся. Его появление необычайно воодушевило войска. Шведская пехота ударила по Новгородскому полку и смяла строй. Прореху заткнул батальон Преображенского полка. Атакующий порыв преображенцев был столь велик, что шведы попятились.
  Ещё большее смятение внёс фланговый удар кавалерии. Шведы дрогнули и побежали. Они надеялись найти спасение в укреплённом лагере, но там уже хозяйничали русские драгуны. Теперь уже каждый думал только о собственном спасении.
  Карл Двенадцатый, пробуя восстановить порядок, приказал подвести коня и выехал навстречу бегущим. Но его просто не замечали в общей сумятице. Шальная пуля ударила коня - король оказался на земле. Полковник Гертье подвёл к нему свою лошадь.
 - Нужно спасаться!
  Карл Двенадцатый хотел крикнуть что-то злое в ответ. Но вместо этого ударил лошадь по бокам и помчался к лесу, куда бежала вся армия.
  Исход сражения уже был ясен.
  В полдень Пётр подъехал к своему шатру, подле которого понурой группой стояли пленные шведские генералы и министры.
 - Сегодня трижды я находился на волосок от смерти. Одна пуля пробила мне шляпу, другая - прорвала седло, третья - расплющилась о крест на груди... Четвёртой, как видно, не бывать... Посему господ офицеров прошу к столу!
  Первый тост произнёс сам Пётр.
 - Я пью за здоровье наших учителей! - торжественно возгласил он и обернулся к пленным, занимавшим дальний конец стола.
 - Кого вы имеете в виду? - спросил Реншильд.
 - Вас, господа шведы. Вы научили нас военному искусству! - Сей победой, - заключил Пётр, - заложен камень в основание Петербурга!
  В тот же день Петру было присвоено звание генерал-лейтенанта и очередной морской чин - шаутбенахта. Логическое решение: Полтавская победа, хоть и была одержана на суше, но много способствовала успехам России на море.
  Теперь мысли Петра были всецело обращены к Балтике. Из-под Полтавы он двинул корпус Шереметева к Риге, а потом и сам прибыл к осаждённой крепости. Памятуя об обиде, нанесённой ему рижанами десять лет назад, Пётр самолично навёл мортиру на шведскую твердыню и послал первые три бомбы. Случилось это четырнадцатого ноября тысяча семьсот девятого года.
  Долго задерживаться возле Риги Пётр не мог - он спешил в Санкт-Петербург, чтобы присутствовать на закладке пятидесятичетырёхпушечного корабля, названного в честь недавней виктории над шведом - "Полтава".

Глава двадцать седьмая. Два Выборга
  Известие о Полтавской битве погрузило Витворта в глубокую задумчивость. Полное уничтожение шведской армии, ещё недавно считавшейся в Европе образцовой, должно было иметь самые печальные последствия для Швеции. В один день её низвели на положение второстепенной державы. Заново создать армию Швеция, конечно, не могла. И если бы не сильный флот, то война была бы уже окончена.
  Стряхнув тягостное оцепенение, Витворт принялся за очередное письмо-донесение. Завершилось оно прозорливой фразой: "Эта победа, вероятно, изменит положение дел на всём Севере".
  Положение дел, действительно, круто переменилось. Первым последствием Полтавской победы было возобновление союза между Данией и Россией. По трактату, подписанному одиннадцатого октября тысяча семьсот девятого года, Дания обязывалась разорвать мир со Швецией и начать против неё военные действия на суше и на море.
  К союзу России и Дании вновь примкнул Август Второй, объявивший недействительными статьи насильственно навязанного ему Карлом Двенадцатым Альтранштадтского договора. Лещинский бежал в шведскую Померанию.
  Главенствующую роль в союзе трёх держав, несомненно, играла Россия, принявшая на себя основные военные тяготы. Она обязалась действовать в Левонии, Польше и Финляндии. В особой поддержке пехотными контингентами русская армия не нуждалась, поскольку была сильнейшей на берегах Балтики. Иная ситуация складывалась на море. Здесь по-прежнему владычествовал шведский флот. В борьбе с ним Пётр надеялся использовать военно-морские силы Дании.
  В тысяча семьсот девятом году датский флот включал двадцать шесть линейных кораблей, пять фрегатов и сорок транспортов. Шведы имели сорок восемь линейных кораблей и одиннадцать фрегатов. В Гётеборге находилась в постоянной боевой готовности эскадра из семи линейных кораблей и восьми фрегатов.
  Сознавая трудность открытого соперничества со Швецией на море, датчане решили перенести военные действия на сушу, но опять-таки с "морским" уклоном. Была разработана операция против главной военно-морской базы шведов - Карлскроны.
  Высадка десанта состоялась в середине ноября тысяча семьсот девятого года. Однако вместо того, чтобы стремительно продвигаться к Карлскроне, датские войска втянулись в осаду крепости Гельсинборг. Этой задержкой умело воспользовался губернатор Саксонии, граф Стенбок. Он собрал двадцатитысячное ополчение и нанёс датчанам сокрушительное поражение. На поле боя датская армия оставила только убитыми почти пять тысяч человек. Все орудия были потеряны.
  Едва для Карлскроны миновала опасность, как генерал-адмирал Вахтмейстер принялся вооружать флот. Но в море шведские корабли так и не вышли, поскольку датчане блокировали порт.
  Конечно, активные действия датского флота против Карлскроны были на руку русскому командованию. Но требовалось большее. Готовилась операция против Выборга, и хотелось, чтобы в ней приняли участие датские корабли. Посланнику в Копенгагене Василию Лукичу Долгорукову было поручено добиться их посылки в Финский залив. Время прибытия условно назначили на весну тысяча семьсот десятого года. Точный срок умышленно не указывался, чтобы не разгласить военную тайну.
  О необходимости прихода датского флота в Финский залив неоднократно напоминалось датскому военному атташе в России капитан-командору Юсту Юлю, прибывшему в Санкт-Петербург в конце тысяча семьсот девятого года. Юст Юль, человек прямодушный и простой, всякий раз после встречи с чинами Адмиралтейства слал в Копенгаген настойчивые письма.
 - Что слышно от генерал-адмирала Гульденлеве? - на следующий день неизменно осведомлялся Крюйс.
  Юст Юль клятвенно заверял, что помощь кораблями непременно будет оказана. И, в свою очередь, интересовался ходом подготовки русского флота.
 - Совершенно годных судов только четыре, - сокрушённо вздыхал вице-адмирал. - Это - "Думкрат", "Иван-город", "Михаил Архангел" и бомбардирский корабль. "Элефант", "Нарва", "Кроншлот", "Шлиссельбург" и "Петербург" - все худы, хотя ещё и могут послужить. Брандеры из старых фрегатов "Дефам", "Триумф" и "Дерпт" в дело не годны. Из девяти шняв хороши только три: "Лизет" да две осташковские. Остальные починяются в надежде, что некоторое время ещё послужат.
 - Такими силами трудно противодействовать шведам, - сочувствовал Юст Юль.
 - Об открытой баталии не помышляем. В предстоящей кампании корабельный флот берёт на себя только обеспечение доставки продовольствия и боеприпасов в Выборг. Важно успеть это сделать до появления шведов. Конечно же, всё упростится, если датский флот придёт в Финский залив, а частью сил блокирует шведские гавани...
  Растягивая слова, что являлось следствием контузии, Юст Юль проговорил.
 - Датский флот по своей численности мало уступает шведскому. Но требуются деньги на вооружение кораблей. Казна же пуста. По этой причине к весне будет в готовности не более десяти-двенадцати линейных кораблей и такое же число фрегатов. На них вы можете смело рассчитывать!
 - Передайте генерал-адмиралу Гульденлеве, что такая помощь вполне достаточна, - с чувством произнёс Крюйс. - Мы ждём их в середине мая.
 - Они обязательно прибудут. Однако генерал-адмирала Гульденлеве волнует отсутствие карт Финского залива. В противном случае глубоко сидящим датским кораблям здесь опасно появляться!
 - Карта с указанием всех мелководий возле Кроншлота и Котлина будет, - заверил Крюйс. - Я сейчас как раз тружусь над её составлением.
  В конце марта тысяча семьсот десятого года, когда по ночам ещё трещали крепкие морозы, русский экспедиционный корпус, насчитывающий тринадцать тысяч человек при двадцати четырёх пушках и четырёх мортирах, двинулся от Котлина к Выборгу по льду Финского залива.
  Об этом Пётр объявил в "Торжественной остерии", когда отмечали день рождения наследника. За столами восседало более трёхсот человек и было достаточно шумно, а тут сделалось совсем тихо. Потом грянуло "ура!".
  Витворт от лица дипломатического корпуса поднял бокал за успех смелого предприятия.
 - Я пью за фортуну, которая всюду сопутствует русскому оружию! Фортуна - это самое главное! В связи с этим мне припоминаются слова Цицерона, обращённые к Юлию Цезарю: "Многим ты обязан доблести, но ещё больше - счастью!".
  Юст Юль, подойдя к Витворту, сказал:
 - Счастье счастьем, но есть ещё и воинская выучка. Я видел, как в ужасный мороз русские полки пошли по льду Финского залива с орудиями и со всем обозом. Всякая другая европейская армия наверняка бы погибла при подобном переходе!
  Когда Петру передали эти слова, он от души возрадовался.
 - Молодец, датчанин! Передайте ему, что я приглашаю его на флагманскую шняву "Лизет", когда пойдём в Выборг.
  Семнадцатого апреля тысяча семьсот десятого года флот начал вытягиваться из гавани. Через шесть дней корабли отправились к Кроншлоту. За ними пошли галеры, бригантины и транспорты. Всего около двухсот семидесяти судов. Началась погрузка осадной артиллерии и продовольствия.
  Транспортные суда для удобства проводки разбили на четыре отряда. Первым отрядом командовал Иван Сенявин. Под его началом находились десять бригантин, каждая из которых вела на буксире по два карбуса с провиантом. Юста Юля очень удивило, что эти судёнышки были сработаны без единого гвоздя. Доски обшивки скреплялись ивняком и конопатились древесным мхом, поверх которого накладывались рейки.
  В подготовке к переходу прошёл весь апрель. Наконец погрузку завершили, но всё равно выходить в море было нельзя - по заливу густо плыл лёд. Пётр нервничал. В экспедиционном корпусе Апраксина продовольствие и боеприпасы были на исходе.
  Лишь тридцатого апреля суда снялись с якоря. Первой шла шнява "Лизет" под флагом шаутбенахта Петра Михайлова. Вперёд продвигались медленно, поскольку опасались встречи с неприятелем. Вернувшиеся из крейсерства шнявы "Дегас" и "Феникс" донесли, что шведского флота не видно. Все вздохнули облегчённо. Беда пришла совсем с другой стороны: возле Бьорке наткнулись на сплошной лёд.
  Три шнявы и галерная флотилия - каждая галера вела на буксире по четыре карбуса - всё же пробились к северному берегу Выборгского залива. Корабельный флот - фрегаты и остальные шнявы - сосредоточились у Красной Горки.
 - Разделение флота очень опасно! - сокрушался Крюйс. - При встрече со льдом шнявы могли бы взять провиантские суда на буксир. Да и фрегаты своим корпусом защитили бы их ото льдин!
  Его опасения и сетования были не напрасны. Часть провиантских судов льды унесли в открытое море. На выручку бросились "Думкрат" и шнявы. Они пробились к карбусам и вывели их изо льдов на чистую воду. Погибло всего лишь четыре судна.
  Восьмого мая тысяча семьсот десятого года галерная флотилия с карбусами вошла в Выборгскую гавань.
 - Слава Богу! - ликовал Апраксин. - Продовольствия оставалось у нас всего на два дня. А там бы пришлось есть лошадей, сначала живых, а там и мертвечину. Слава, слава Богу! Нет ничего хуже, как со стыдом отступать от вражеской крепости!
  Через два дня порта достигли остальные транспорты. Началась лихорадочная разгрузка. Спешили, потому что знали о выходе шведского флота из Карлскроны. Об этом предупредил посланник из Копенгагена Долгоруков. Он писал:
  "Известившись о том, что тринадцать шведских кораблей вышли в море к берегам Финского залива для того, чтобы запереть там русский флот, датский король повелевает генерал-адмиралу Гульденлеве выслать к этим берегам без замедления под командою вице-адмирала Рица двенадцать военных кораблей и четыре фрегата. Адмирал с вверенной ему эскадрой должен отыскать шведов и сразиться с ними".
  По счастью, этому сообщению поверили только наполовину и темп разгрузочных работ не снизился. Как выяснилось впоследствии, недостаток продовольствия заставил Рица вернуться с полдороги в Копенгаген.
  Когда эскадра адмирала Ватранга подошла к Выборгу, большая часть транспортов покинула порт. Ушли также фрегаты и шнявы. Батареи, возведённые на берегу, не пропустили шведов к осаждённой крепости. Эскадра так и простояла в бездействии между Бьорке и Котлином до того самого дня, когда Выборг сдался. Произошло это двадцать первого июня тысяча семьсот десятого года.
  По случаю виктории в Санкт-Петербурге было большое ликование.
 - Со взятием этой крепости, - радовался Пётр в кругу соратников, - Санкт-Петербург теперь полностью находится в безопасности. Крепкая подушка ему устроена!
  Новой радостью явился приход в Санкт-Петербург построенного на олонецкой верфи большого пятидесятипушечного корабля. Привёл его Наум Сенявин, выполнявший при переходе должность капитана.
  Осматривая корабль, Пётр на все лады расхваливал Ричарда Броуна, построившего его.
  Корабль назвали "Выборгом". В августе тысяча семьсот десятого года под контрадмиральским флагом "Выборг" отправился к Котлину.
  Вскоре к Котлину подошёл ещё один новый корабль. Поскольку его появление совпало с получением известия о взятии войсками Шереметева Риги, главнейшей шведской твердыни в Лифляндии, то корабль назвали - "Рига".

Глава двадцать восьмая. "Симъ знамениемъ победиши"
  Двадцать пятого февраля тысяча семьсот одиннадцатого года в Успенском соборе московскому люду объявили о войне с Турцией. Преображенский и Семёновский полки, выстроенные перед собором, взамен прежних белых знамён получили красные с надписью: "Симъ знамениемъ победиши".
  В тот же день полки двинулись на соединение с армией Шереметева, направлявшейся к Киеву от Риги.
  Наум Сенявин получил особое задание: доставить в Воронеж царский указ о выводе кораблей в море.
  В мае Азовский флот под командованием генерал-адмирала Апраксина отправился на поиски противника. Ядро флота составляли шесть линейных кораблей: "Спящий лев" (семьдесят пушек), "Скорпион", "Черепаха", "Военный цвет" (каждый по шестьдесят пушек), "Винкельхак" (пятьдесят восемь пушек), "Дельфин" (сорок восемь пушек). Свой флаг Апраксин держал на "Скорпионе", Крюйс - на "Черепахе". Несмотря на боевой настрой флотоводцев, сразиться с турками не пришлось. Лишь единожды при Бердинской косе замаячили в отдалении паруса. Однако капудан-паша уклонился от боя. Паруса скоро исчезли, и все остальные дни море было чисто.
  Главные события кампании развернулись на суше.
  В июне русская армия достигла Днестра и по двум мостам перешла на другую сторону неширокой, но чрезвычайно быстрой реки. Впереди расстилалась выжженная солнцем холмистая равнина. Под барабанный бой полки двинулись к Яссам.
  Поход выдался невероятно трудным. Весь день в небе висело раскалённое солнце. Едва оно скрывалось, как выпадала обильная роса и наступал такой холод, что при ночлеге приходилось укрываться тулупами. В довершение бед налетела саранча, начисто поевшая всё вокруг. В степи не осталось ни одной былинки. Деревья стали голыми. На них была съедена не только листва, но даже кора. Когда саранча взлетала, то казалось, что налетела метель, когда садилась - покрывала собой всю землю.
  Юста Юля и секретаря датской миссии, отправившихся в поход с русской армией, везли больными. У переводчика Эйзентраута, человека весьма тучного, от жара случился удар. Его похоронили в степи.
  Через десять дней беспримерно тяжёлого марша армия достигла Ясс, небольшого городка вблизи Прута.
  Здесь состоялся военный совет.
 - Турецкая армия, собравшаяся в Адрианополе, двинулась к Дунаю! - при гробовом молчании объявил молдавский господарь Кантемир. - Я предлагаю спешно выступить, чтобы воспрепятствовать её переходу на нашу сторону реки. Другая цель - Браилов. Здесь находятся собранные турками запасы фуража и продовольствия!
  На совете много шумели, но решение приняли осторожное: приостановить движение армии для подготовки отпора туркам и устройства продовольственных магазинов. Диверсию под Браилов одобрили - туда посылался семитысячный отряд конницы генерала Ренне. А к Фальчи, дабы воспрепятствовать переправе неприятеля через Прут, - Преображенский полк.
  Ошибки множились. Генерал Янус, командовавший конным авангардом, не разобравшись толком в обстановке, доложил, что турки перешли Прут и заняли Фальчи. Сообщение не соответствовало действительности, но ему поверили. Преображенцы отступили к главным силам. Естественно, турки тут же вступили в Фальчи.
  Положение русской армии резко ухудшилось. Огромное турецкое войско приближалось. Состоялся ещё один военный совет. На нём решили отступать до места, где удобно дать сражение. Для облегчения марша часть обоза уничтожили, палатки сожгли, тяжёлые бомбы зарыли в землю. Первым пришёл в движение обоз. За ним потянулись полки. Отход прикрывали преображенцы.
  Почти шесть часов они отбивались картечью от налетевшей турецкой конницы.
  В знойный полдень отступающая русская армия остановилась в излучине Прута. Спешно выстроили лагерь, имевший вид треугольника. Основанием его служила река, две другие грани образовала пехота, выставившая перед собой рогатки. В середине лагеря укрылись казаки, кавалерия, обоз и молдаване, уходившие в Россию вместе с Кантемиром.
  Осмотрев в подзорную трубу русский лагерь, визирь отдал приказ об атаке. В успехе он не сомневался, ведь турецкая армия более чем втрое превосходила противника.
 - У русских сто двадцать орудий! - пытался удержать его шведский генерал Шпар, выступавший в роли советника. Но визирь остался непреклонен!
  За три часа до захода солнца турки двинулись на русский лагерь с окрестных высот. Острие пехотного клина, имевшего в глубину до четырёхсот рядов, упёрлось в дивизию Алларта. В тридцати шагах от рогаток турки открыли бешеный огонь. Первым был ранен генерал Алларт.
  В ответ рявкнули пушки, имевшие двойные заряды: поверх ядра вкладывалась ещё картечь.
  Кровопролитное сражение продолжалось до темноты. Наконец янычары в беспорядке отхлынули.
  В молчании, при свечах собрались генералы на военный совет. Пришёл и Алларт, держа раненую руку на перевязи.
 - Гренадерский и Казанский полки надо заменить из-за большой убыли людей! - решительно потребовал он.
  Отмахнувшись от него, Пётр обернулся к Шереметеву.
 - Каков наш общий урон?
 - Тысячи полторы. У турок же более семи!
  Сопоставление цифр не произвело никакого впечатления. Слишком велики были силы турок, чтобы они почувствовали такую потерю. Стали думать, что делать дальше.
 - У противника господствующие высоты, - озабоченно заметил Алларт. - Если он поставит на них артиллерию, то наше положение сделается катастрофическим!
 - Нужно атаковать и сбить турок с позиции! - предложил Шереметев.
  Начали составлять диспозицию ночного боя. Но тут издалека донёсся нарастающий вой - янычары вновь устремились на лагерь. Загрохотали пушки. Все выскочили из палатки. Остался один только Пётр. Присев к походному столу, он начал торопливо писать:
  "Господа Сенаторы! Сим извещаю вам, что я со всем своим войском без вины или погрешности со стороны нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в четыре краты сильнейшею турецкою силою так окружён, что все пути к получению провианта пресечены, и что я без особливой Божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны меня почитать своим царём и государём и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственноручному повелению, от вас было требуемо, покамест я сам не явлюсь между вами в лице своём. Но если я погибну, и вы верное известие получите о моей смерти, но выберете между собою достойнейшего мне в наследники...".
  Вызвав офицера-преображенца, Пётр вручил ему пакет.
 - Доставишь в Сенат!
  Судьба русской армии решилась десятого июля тысяча семьсот одиннадцатого года. С утра визирь решил повторить атаку. Но янычары, понёсшие огромные потери, взбунтовались. Пришлось ограничиться пушечной пальбой. Наступательный пыл и вовсе оставил визиря, когда он получил известие о захвате Браилова русской кавалерией.
  В этот самый момент перед визирем появился русский парламентёр - преображенский сержант Шепелев с письмом Шереметева, в котором содержалось предложение о мире.
  Визирь подумал-подумал - и ответил согласием.
  Немедленно в турецкий лагерь отправился Шафиров с подьячим и тремя переводчиками.
  Двенадцатого июля тысяча семьсот одиннадцатого года мир был заключён. Условия его были тяжёлыми. Северный берег Азовского моря переходил к Турции. Крепости Азов и Таганрог уничтожались. Но армия сохранялась - и это было главное. Не менее важно было и получение мира. Вновь появилась возможность обратить взоры к "северным" делам, к Балтийскому морю.
  Узнав о заключении мира, взбешённый Карл Двенадцатый, имевший свою резиденцию после Полтавской баталии в Бендерах, бросился к визирю.
 - Какое ты имеешь право заключать мир с царём! - не сдерживаясь, закричал он.
  Визирь спокойно взглянул на беснующегося царя.
 - Я имею право как на объявление войны, так и на заключение мира.
 - Какой может быть мир, когда вся русская армия находится в твоих руках!
 - Находится, - согласился визирь. - Но наш закон повелевает даровать мир врагу, если он прибегает к нашему милосердию.
 - Но разве тебе приказывает закон заключать дурной мир, когда можно заключить хороший? Ты мог продиктовать царю какие угодно условия! Не от тебя ли зависело отвести его пленным в Константинополь?
  Турок усмехнулся.
 - А кто бы управлял царством в его отсутствие? Нельзя же, чтобы все государи находились вне своих владений!
  Это язвительное замечание Карл Двенадцатый не простил визирю и, обвинив его в принятии большой суммы денег от русского двора, добился казни своего обидчика.
  Между тем русская армия шла по степи. На берегу Днестра Пётр вызвал к себе Наума Сенявина.
 - С командой солдат отправишься в Ярослав, что на Сане. Приготовишь там суда.
 - Много ли?
 - Одно - для меня. Остальные - на три батальона преображенцев!
  Когда пятнадцатого августа тысяча семьсот одиннадцатого года Пётр прибыл в Ярослав, плоскодонные восьмивёсельные барки, заново осмолённые и проконопаченные, уже ожидали его. Отсюда довольно внушительный караван судов отправился по неширокому, но быстрому Сану. Потом плыли по Висле. В конце августа достигли Торуни, где находилась резиденция Августа Второго. Здесь Пётр сделал остановку, а три батальона преображенцев по суху замаршировали к Эльблонгу, чтобы усилить русский экспедиционный корпус. Началась борьба в шведской Померании.