Капитан четырёх морей. 4 часть. Война за мир

Глава первая. Последняя надежда
  На исходе тысяча семьсот тринадцатого года Пётр пребывал в состоянии как бы перемежающейся лихорадки. Его попеременно охватывала тот жажда новых земельных приобретений, то волной захлёстывал страх при мысли, что можно потерять всё завоёванное. С возрастающей тревогой он следил за развитием событий в Европе, где после десятилетия ожесточённых сражений воцарился мир. Война за испанское наследство окончилась. Теперь следовало ожидать вмешательства европейских держав в дела своих восточных соседей.
  По счастью, положение на южных границах стабилизировалось. Турция заключила мирный договор с Россией. Но уверенности, что она строго будет соблюдать условия договора, не было, поскольку Карл Двенадцатый всё ещё оставался в Бендерах и продолжал интриговать против русского двора.
  Однако положение самой Швеции представлялось критическим. Недавнее поражение экспедиционного корпуса фельдмаршала Штейнбока в Померании, пленение всех его войск, по сути дела, лишало Швецию надёжной защиты на суше. В расстроенном состоянии находились и финансы страны.
 - У двенадцати-пятнадцати амстердамских купцов сейчас наличных денег больше, чем у шведской короны, - говорил Пётр Ягужинскому, отправляя его в Копенгаген, чтобы склонить датского короля к активным действиям в предстоящей кампании. Тот понимающе кивал. И непосвящённому было ясно, что потребно всего лишь одно, последнее усилие, и изнемогающий противник будет окончательно повержен.
 - Постарайся внушить Фредерику, что война ведётся за мир. Удар необходимо нанести по самой Швеции. Возможны два варианта действий. Первый таков. В мае тысяча семьсот четырнадцатого года датский флот приходит в Ревель и вместе с российским флотом направляется к шведским берегам. В то время как линейные корабли блокируют стокгольмский фарватер, галеры атакуют батареи, запирающие проход к Стокгольму. Десант захватывает их. После этого объединённый флот устремляется к шведской столице... По второму варианту, показав противнику, будто бы атака будет направлена против Стокгольма, флот на самом деле идёт к Карлскроне и блокирует шведские корабли в гавани. Одновременно галеры высаживают десант в городе... Взятие Карлскроны равносильно взятию Стокгольма: флот - последняя надежда шведов!
  Эти грозные замыслы шведам не были известны. Но и без того в Стокгольме царило уныние. Правящая верхушка уже более не полагалась на силу своего оружия. Дальнейшая война представлялась бесперспективной. Удручающе воздействовало длительное отсутствие короля, столь блистательно выказавшего себя в первые годы войны. В Сенате всё чаще стали обсуждаться вопросы мира. Дело дошло до того, что один из сенаторов сделал запрос:
 - Может ли Сенат немедленно приступить к переговорам о мире или всё ещё должен ожидать каких-то приказаний короля?
  Сановник - доверенное лицо Карла Двенадцатого - резко возразил:
 - Никаких новых шагов в этом направлении невозможно предпринимать до тех пор, пока не будет получено известие о дальнейших намерениях Его величества!
  Ситуация не позволяла медлить. И Сенат принял смелое решение: просить сестру короля Ульрику-Элеонору принять бразды правления в свои руки, дабы спасти гибнущее государство.
  Ульрика-Элеонора недолго колебалась. Она прекрасно сознавала, что измученной затяжной войной стране нужен мир. В то же время она опасалась принимать на себя бремя ответственности. Наконец было найдено компромиссное решение: проблемы войны и мира объявлялись прерогативой государственного съезда, включавшего представителей всех сословий. Объясняя этот шаг правительства, Ульрика-Элеонора приказала подготовить обращение к народу Швеции, поименованное в официальных кругах "циркулярным письмом". В этом документе впервые давалась оценка сложившегося положения:
  "Мы не можем от вас скрывать", - говорилось в "циркулярном письме", - "что надежда в рассуждении возвращения короля в свои земли была до сего тщетною, и что в отсутствие Его величества принятые для защиты государства меры не имели желанного успеха. Несчастный жребий страны и провинций весьма известен со времени королевского отсутствия. Голод, за которым последовала моровая язва, и множество других бедствий позволили неприятелю вступить в Финляндию, Эстляндию и Лифляндию, и столько учинить препятствий перевозу в сии провинции войск наших, что, кажется, уже ныне невозможно выгнать оттуда оного, вступить ему в Польшу, идти королю навстречу и проводить его в свои владения, как то мы вознамерились было сделать прежде...".
  Несмотря на сдержанность тона, "циркулярное письмо" повергло обывателей в уныние. Одно - житейские тяготы, совсем другое - крушение государства. Холодело в груди, когда читались следующие слова:
  "Отечество наше имеет несчастье видеть, что оно со всех сторон подвержено ужасной буре, и жителям его грозит величайшее злополучие, ибо мы почти не имеем уже границ и неприятели готовы вступить в сердце государства; сверх того мы имеем в деньгах столь великий недостаток, что не можем снарядить флотов, содержать армию, завести магазины и делать другие нужные издержки...".
  "Циркулярное письмо" привело Карла Двенадцатого в неописуемый гнев. Он отправил в Стокгольм яростный указ, в котором грозил Сенату поставить начальником над ним один из своих... ботфортов.
  Когда известия о смуте в Швеции достигли Петербурга, Пётр отправил Ягужинскому в Копенгаген письмо-инструкцию:
  "Регирунг уже принцесса (то есть Ульрика-Элеонора) подлинно приняла на себя, и для сейма указы посланы. Того ради, для Бога, внушайте королю сие, и как возможно делайте: где такова времени дождаться, как ныне? К тому же потшитесь, во что ни станет, чтоб корреспондента сыскать в Карлскроне, который бы уведомлял, сколько и куда шведы кораблей наряжать будут в следующее лето, к тому ж, ежели мало будет тридцати тысяч, то дайте заранее знать, то можем ещё прибавить...".
  Ягужинский проявил расторопность и сыскал корреспондента. От него удалось узнать, что всю зиму в портовых городах Швеции кипела напряжённая работа. Снаряжается большая эскадра, которая должна охладить наступательный пыл противника. Под начало адмиралу Ватрангу отданы шестнадцать линейных кораблей, из которых четыре способны нести более шестидесяти пушек каждый: "Принц Карл-Фридрих" - семьдесят шесть пушек, "Скония" - шестьдесят шесть, "Бремен" - шестьдесят четыре, "Стокгольм" - шестьдесят четыре пушки. Кроме того, в состав эскадры включались семь фрегатов, две шнявы, брандер и два бомбардирских корабля. Общее число орудий на шведских судах достигало тысячи двухсот. Это была внушительная сила!

Глава вторая. Дальний вояж
  Почти целый месяц Иван Сенявин с небольшим отрядом солдат и матросов добирался до Колы, небольшого городка на побережье Мурманского моря. Все вымотались вконец: зима была снежная, а места, по которым приходилось идти, - малолюдные. В дороге почти не приходилось отдыхать. Наконец, тридцатого января тысяча семьсот четырнадцатого года достигли конечной точки пути. Впереди, на обрывистом берегу реки теснились дома с деревянной церквушкой. Сенявин напряжённо прищурился - корабля нигде не было. От тревожного предчувствия сердце нехорошо ёкнуло.
  Однако тревога оказалась напрасной. Местные жители сообщили, что "Рафаил" цел и невредим и находится в Волковой губе, в шестидесяти верстах от Колы.
  Погнали вдоль берега туда.
  К великой радости Сенявина, Волкова губа почти не замёрзла. Лишь вдоль берега тянулся лёд. По середине же её чернела вода, подёрнутая белесым паром. Словно утка на пруду, сонно замер корабль. Поражала его безжизненность - на палубе ни единого человека. Уж не вымерла ли команда?!
  Штурман Лебядников, встретившийся на берегу, успокоил: большая часть матросов ютится по окрестным селениям в избах и банях, а на корабле лишь несколько вахтенных. Послали за командиром "Рафаила" поручиком Выбегенау. В ожидании его Сенявин успел осмотреть корабль, который оказался в добром здравии. Требовалось только починить оснастку. Потом спустился в трюм, где находились бочки с пресной водой. Велел открыть одну, чтобы проверить её сохранность. Когда выбили затычку, из отверстия с ленивым бульканьем потекла какая-то бурая жижа, распространяя запах тухлых яиц. Воду, конечно же, требовалось всю менять.
  Появился Выбегенау, сухопарый, с обожжённым морозом лицом. Приняв рапорт, Иван Сенявин объявил, что надлежит готовиться к походу - спешно исправлять оснастку, заливать бочки свежей водой, запасаться дровами. Физиономия у поручика удивлённо вытянулась.
 - В море сейчас выходить опасно, может встретиться лёд.
 - Если и встретится, то самый малый, а такой нам не помеха, - досадливо отмахнулся Сенявин, уверовав в свою счастливую звезду. - Сегодня же поставить людей на работу!
  Распорядившись таким образом, он в тот же день помчался в Архангельск: нужно было пополнить запасы продовольствия, требовались и матросы. С собой Сенявин взял только штурмана Лебядникова. По пути выспрашивал его о командире, о команде - хороши ли, какова выучка, можно ли надеяться на них в море. Лебядников отвечал обстоятельно, командира и команду хвалил.
 - Говоришь, хорошие, а вот самое удобное время для похода упустили, почему?
  Лебядников задумался, уткнув утиный нос в край бараньей полости, в коричневые тёплые завитки. Оглядев ледяную пустыню с блёстками солнца на сугробах, произнёс неопределённо:
 - Так уж получилось.
  Постепенно из его неторопливых слов составилась картина событий, в совокупности предопределивших неудачность похода. Началось всё с того, что назначенному флагманом архангелогородской эскадры капитан-поручику Крамеру показалось, будто корабли "Гавриил", "Михаил" и "Рафаил" недостаточно снабжены припасами для похода в Ревель. По его требованию была составлена новая роспись всего необходимого. Её спешно отправили для утверждения в Адмиралтейство и терпеливо принялись ожидать ответа. Потом уже по новой росписи началось пополнение запасов. Дотошный Крамер пересчитывал каждый рогожный куль с сухарями.
  Вице-губернатор Курбатов так невзлюбил этого Крамера, что не чаял, как от него избавиться. Когда в Архангельске появился капитан-поручик Симсон, прибывший с купеческим караваном из Англии, Курбатов поставил его во главе эскадры. Но выбор оказался не лучше: Симсон потребовал, чтобы команды укомплектовали опытными моряками, поскольку предстоял опасный переход по бурному осеннему морю. А где взять опытных? Пришлось их переманивать с английских да голландских судов... Наступил сентябрь. Курбатов всё больше нервничал, а Симсон не торопился выводить корабли в море. Более того, он заявил, что не покинет Архангельска, пока ему не выплатят задолженность за прежние годы. Курбатов посоветовал обратить свои претензии к генерал-адмиралу Апраксину, от себя же пообещал выплатить жалование за несколько месяцев вперёд. Но всё оказалось впустую. Симсон не поддавался ни на какие уговоры. Пришлось во главе эскадры опять ставить Крамера. Лишь в конце сентября корабли отправились в путь. "Гавриилу", которым командовал Симсон, повезло - он сумел до бури выйти из Белого моря. "Рафаила" захватил шторм. А вот "Михаил", его вёл Крамер, не смог из-за наступившего мелководья миновать двинский бар и остался зимовать в Архангельске.
  На седьмые сутки пути Сенявин и Лебядников достигли Архангельска.
 - Вот он - "Михаил", - кивнул Лебядников на корабль, вмёрзший в речной лёд. Подле него, как цыплята возле курицы, теснились купеческие шхуны. А по берегам Двины, по склонам невысоких холмов стражами встали массивные деревянные дома-крепости.
  Архангельский вице-губернатор Курбатов, поджидавший прибытия Сенявина, обещал ему всяческое содействие и тут же распорядился готовить обоз на Колу.
  За вечерней трапезой, до которой худородный Лебядников не был допущен, Курбатов принялся жаловаться на трудную государственную службу, на нехватку знающих людей, из-за чего непрестанно возникают помехи и тормозится дело.
 - В прошлом году, - гудел, как шмель, на одной ноте, - пришёл указ заложить один или два корабля такой же пропорции, как у "Рафаила", но длиннее на два фута. Заложили два корабля. Начал их строить Выбе Геренс, а потом помер. Чтобы не останавливать строение, я поручил дело сыну покойного - Питеру Геренсу, ходившему у отца в подмастерьях. Тот крепко впрягся в работу, да пришлось вдруг всё остановить - экипажмейстер Баженин предостерёг, будто Питер Геренс не крепок в своём мастерстве... Что делать? Я, конечно, приостановил постройку и донёс обо всём в Адмиралтейство. Оттуда затребовали мастера вместе с чертежами. Уехал он и словно бы в воду канул!..
  Вице-губернатор, томимый нехорошими предчувствиями, тяжко вздохнул. Положил свою пухлую ладонь на руку Сенявину.
 - Ты - человек, сведущий в морском деле, учился в Голландии, много поплавал по разным морям, взгляни опытным глазом на корабли - хороши ли, нет ли в них какого изъяна!
  Утром Иван Сенявин в сопровождении штурмана Лебядникова отправился на Соломбальскую верфь.
  Искать строящиеся корабли не пришлось. Будто исполинские морские животные, выброшенные на берег бурей, они высились среди одноэтажных и двухэтажных амбаров. Перелезая через сыпучие сугробы - за ночь метель замела все тропки - подобрались к ближнему. С заледенелых лесов, окружавших наполовину готовый корабль, Сенявин через прорубленное окно заглянул вовнутрь. Там царило запустенье. Как попало брошенные доски толстым слоем покрывал снег. За спиной послышался тяжкий вздох Лебядникова.
  Чтобы не видеть этого безобразия, Иван Сенявин круто повернулся. С высоты лесов открывалась обширная территория верфи. Издалека донёсся скрип полозьев. Показались дровни, нагруженные длинными лесинами. За ними другие. Перекликаясь, возчики принялись укладывать брёвна в штабель. Неожиданно их голоса покрыл грохот пильной машины, разделывающей брёвна и доски на брусья. Сенявин взбодрился: несмотря ни на что, жизнь на верфи не замирала. Более же всего его порадовали огромные запасы строительных материалов. Заготовленного леса было достаточно не то что на два корабля, а даже на четыре.
  В считанные дни составился обоз с припасами для "Рафаила".
 - Деловой этот Курбатов! - похвалил он.
 - Даже слишком, - с нехорошим намёком отозвался Лебядников.
  Сенявин с недоумением глянул на штурмана.
 - Ходят слухи, - понизил тот голос, - будто с ведома вице-губернатора архангельские купцы поставляют зерно на шведский рынок...
  Услышанное было настолько невероятно, что поначалу Сенявин не сообразил, как реагировать на злобный навет. А потом строго пригрозил штурману.
  Вместе с обозом Сенявин и Лебядников отправились в Колу.
  Началась подготовка к походу. На "Рафаил" грузились рогожные кули с сухарями, бочки с водой, дрова. Всё это нужно было толково разместить, чтобы не ухудшились мореходные качества корабля: недогруженное судно - малоостойчиво, валко и не может нести всех парусов, перегруженное - тяжело на ходу, много теряет в скорости. Так, при недогрузке носовой части у корабля появляется рыскливость, он плохо держит курс, при недогрузке кормы - худо слушается руля...
  В конце февраля тысяча семьсот четырнадцатого года "Рафаил" покинул Волкову губу и по чистой воде двинулся в открытое море. Возле лапландского берега густо шли небольшие льдины. Расталкивая их носом, украшенным резным львом, корабль взял курс на запад. Ночью послышался сильный удар. Все высыпали наверх, решив, что наскочили на мель. Оказалось, что в темноте "Рафаил" напоролся на обширное ледяное поле. Но сам корабль пострадал несильно - при столкновении лишь шек отломился от киля до самого льва.
  Возле Нордкапа пришлось выдержать ещё одно испытание. Средь бела дня всё вокруг вдруг потемнело, из свинцовых туч, опустившихся до самой воды, повалил густой липкий снег. В снастях загудел ветер. Всю ночь Сенявин безотлучно провёл на палубе. Более всего он опасался, что не выдержат мачты. Ледяные валы, обрушившиеся на палубу, изломали ростры. В полночь шторм достиг своего пика. Они так отчаянно раскачивались и скрипели, что, казалось, вот-вот рухнут. Однако, мачты всё же выстояли. Слава Богу, то был последний напор стихии. Ветер стал заметно слабеть. Часть команды, измученной борьбой со штормом, Сенявин отослал вниз отдыхать. Сам же остался. Снег сменился дождём. Очень скоро он промок насквозь, даже поддетая под накидку короткая куртка-бострог пропиталась влагой.
  К утру силы начали ему изменять. Веки потяжелели. Голова сама собой клонилась на грудь. Стоя возле штурвала, за которым каждые два часа сменялись рулевые, он продолжал следить за бушующим морем. Странное это было состояние: полубодроствование и полудремота. На какое-то мгновение он впадал в тяжёлый сон и тут же пробуждался, чутко улавливая всё происходящее...
  После полуторамесячного, невиданно трудного плавания по Мурманскому, Норвежскому и Северному морям, "Рафаил" вошёл в Копенгаген.
  Российский посланник Долгоруков, которого Иван Сенявин перво-наперво посетил, только удивлённо всплёскивал руками, узнавая перипетии плавания. Когда же собеседник утомлённо примолк, с извиняющейся интонацией проговорил:
 - К сожалению, на этом ваши испытания не закончились.
  Сенявин насторожился, не понимая, какой новый сюрприз готовит судьба.
 - В нескольких милях от Фалстербо курсируют четыре шведских корабля, а семь других пошли в Финский залив. - И огорчённо присовокупил: - Если бы вы пораньше явились, то могли бы присоединиться к покупным английским кораблям. Они третьего дня ушли отсюда!
 - Что за корабли?
 - Все большие, пятидесятные: "Армонт", "Арондель", "Фортуна", "Перл".
  От досады Сенявин даже застонал. В такой компании была бы не страшна встреча с любым неприятелем. Помолчав, спросил про "Гавриила", который пятью месяцами раньше вышел из Архангельска и теперь, наверное, находился в Ревеле. Посланник только махнул рукой.
 - Какое там! Он ещё в Норвегии. Стоит в Саравихе, что между Дернесом и Делдером. Симсон доносит: корабль цел, но многие матросы у него померли, а те, что из иностранцев - разбежались!..
  Понимая, что время сейчас работает против него - на дворе явственно ощущалось дыхание весны, а в ясные апрельские дни кораблю будет трудно проскользнуть незамеченным мимо Карлскроны, главной базы шведского флота, - Сенявин решил немедля попробовать прорваться в Ревель.
  Всего лишь одни сутки он дал команде на отдых. Под вечер следующего дня "Рафаил" вышел из Зунда - впереди расстилалось Балтийское море. Как в бурю после Нордкапа, Сенявин опять неотлучно находился на шканцах. При себе он имел секретное письмо Долгорукова к царю. В нём сообщалось, что датское правительство неохотно идёт на посылку своего флота в Финский залив для организации совместных акций против шведов. Оно требует крупной субсидии на вооружение кораблей. Помимо полумиллиона ефимков, необходимы провиант, парусина, пенька. Безрадостное послание завершала фраза, показывающая прозорливость посланника: "Несмотря на все мои старания, по сё время ни одного корабля датского на море нет, выведено из портов только шесть; по всем здешним поступкам видится, что датское правительство намерено нынешнюю кампанию пробыть вне действ...". Изустно же Долгоруков сообщил Сенявину, что есть слух, будто в море вышли двадцать шведских кораблей.
  Всю ночь, пользуясь попутным ветром, "Рафаил" шёл на восток под всеми парусами. Не без тревоги на корабле ожидали рассвет. Естественно, желали непогоды и тумана. Но утро выдалось ясное. Как назло, по левому борту возникли паруса. Стали готовиться к бою. Но Бог миловал. Небо нахмурилось. Налетел штормовой ветер, в воздухе закружили снежинки. Видимость сократилась до мили. Укрытый снеговой круговертью, корабль проскользнул мимо Борнхольма.
  И всё же беспрепятственно добраться до Ревеля не удалось. Одно испытание сменялось другим. Не доходя несколько десятков миль до Наргена, прикрывающего вход на Ревельский рейд, наткнулись на сплошное ледяное поле. Двинулись вдоль его кромки, держа курс на берег.
  Окончательно Иван Сенявин уверовал в свою удачу, когда "Рафаил" бросил якорь в бухте Рогервик, в шести верстах западнее от Ревеля. Случилось это одиннадцатого апреля тысяча семьсот четырнадцатого года. Здесь уже стояли три корабля, пришедшие из Англии: "Армонт", "Арондель" и "Фортуна". Четвёртый - "Перл" - очевидно, погиб при переходе. Какие убытки!
  Английские капитаны, поднявшиеся на борт "Рафаила", успокоили его:
 - "Перл" цел и невредим. Он находится поблизости.
  Сенявин навёл в указанное направление подзорную трубу и ясно различил торчащие за дальним мысом острия мачт. Сообщение Ивана Сенявина о выходе в море шведского флота повергло английских капитанов в панику. Стали возникать планы прорыва кораблей в Ревель, один фантастичнее другого. Попробовали даже пилить лёд, чтобы проложить канал, но весенний подтаявший лёд не выдерживал тяжести людей. Остановились на самом простом и реальном варианте: направили человека к ревельскому коменданту, чтобы он выслал солдат с пушками для прикрытия кораблей.

Глава третья. Штурман Лебядников
  От обилия весеннего солнца лёд в Ревельской бухте подтаял, кое-где заголубели полыньи. Строители гавани поторапливались, понимая, что времени отпущено им немного - день-другой, и подуют южные ветры, которые унесут лёд в море, где он быстро истает под ударами волн.
  Теперь Наум Сенявин всё дольше задерживался на обрывистом берегу, разглядывая в подзорную трубу горизонт, который день ото дня наливался голубизной.
  Здесь, по-над морем и разыскал его Лебядников. Узнав, что перед ним штурман с "Рафаила", Сенявин даже переменился в лице: неужто один только уцелел из команды.
 - Корабль и люди невредимы, - поспешил успокоить его Лебядников. - "Рафаил" под началом вашего брата стоит в Рогервике с тремя покупными кораблями из Англии, к Ревелю пока что пробиться невозможно из-за множества льда.
 - Надо пилить!
 - Пробовали. Лёд плох - люди проваливаются.
  Сенявин не раз бывал в Рогервике, знал, что бухта тихая, но всё равно поинтересовался, не будет ли там вреда кораблям.
 - Место безопасное, - отвечал Лебядников. - Как только лёд уйдёт в море, так корабли немедля пойдут, поскольку все они изготовлены. Страшит другое...
  Штурман пересказал слова Долгорукова. Известие о шведских кораблях, вышедших из Карлскроны, обеспокоило Наума Сенявина.
 - Для охраны от неприятеля я пошлю в Рогервик сто человек солдат, а с ними артиллерийского майора. Он поставит батарею.
 - Неплохо бы направить солдат и на каждый из английских кораблей. Пушки у них есть, а вот людей маловато!
  Сенявин озабоченно присвистнул.
 - Солдаты у меня имеются, но кто будет ими управлять? Кроме упомянутого майора, артиллерийских командиров в наличии нет!
 - Офицеров дадим с "Рафаила".
  После этого Лебядников потребовал лошадей, чтобы доставить важный пакет в Петербург.
  Из-за начавшейся распутицы - дороги превратились в сплошное месиво, речушки вздулись и широко разлились - Лебядников почти две недели добирался до не столь уж отдалённого Петербурга. Ночевал где попало: на постоялых дворах, в курных избах чухонцев. Питался тем, чем и хозяева - клёклым, испечённым наполовину из отрубей хлебом да кислыми щами.
  Измученный дорожными неурядицами, он даже не поверил, что прибыл в Петербург, когда по обе стороны дороги, пробитой в редком ельнике, вдруг замелькали избы, землянки, покрытые дёрном шалаши. А потом сквозь едкий дым, стлавшийся над землёй, стал виден острый шпиль. Адмиралтейство, - догадался Лебядников.
  Той важной персоны, которой адресовался пакет, в Адмиралтействе не оказалось.
  Лебядников отправился на Адмиралтейский двор. Здесь деловито суетились тысячи людей: тащили на себе в разных направлениях брёвна и доски, катили бочки со смолой, сгибались под тяжестью ящиков-носилок, наполненных гвоздями и болтами. И всем-то он мешал: его толкали, отодвигали в сторону, бранили. Наконец, кто-то сжалился над штурманом и отправил его на Литейный двор.
  На Литейном дворе от вздохов огромных мехов с разных сторон из горнов летели снопы искр. Непрестанно гремели молоты, разминая вишнёво-красный металл. Вдоль стены, на чёрной от скопившейся окалины земле остывали разлапистые якоря. Кряжистый мужик, нёсший в клещах раскалённую якорную лапу, как пушинку, так гаркнул на Лебядникова, что тот кубарем откатился в сторону.
  Не без труда штурману удалось найти человека, который бы выслушал его.
 - Был здесь, - последовал ответ. - Но изволил отбыть, а куда - неведомо.
  Всё же Лебядников выяснил, что с Литейного двора важная персона направилась в Кронверкскую гавань, где оснащался галерный флот.
  На вёртком ялике, с ветхим, заштопанным парусом, он перебрался на другую сторону Невы.
  Во время переезда Лебядников напряжённо вглядывался в пассажиров встречных лодок, в глубине души надеясь, а вдруг повезёт. Но не повезло.
  Велев лодочнику ожидать, штурман спрыгнул на берег. Здесь, на каменистой земле, с затоптанной зеленью, теснились гребные суда. Несколько галер, очевидно, спущенных недавно, покачивались на воде.
 - Наддай! - донёсся крик.
  Несколько десятков человек, впрягшись в постромки, тянули к воде большую галеру: с высокой кормой, крытым капониром для двух орудий на носу.
 - Наддай! - опять призывно крикнул высокий, увлекая за собой солдат.
  Солдаты налегли. Судно с противным скрежетом подалось к воде. Теперь нельзя было давать ему остановиться.
 - Тащи, ребятушки! - подбадривал натужно покрасневших солдат пухлолицый, легонько подталкивая галеру в корму.
  Движение стало замедляться.
 - А ты чего застыл, а ну, пособляй! - сердито прикрикнул высокий на Лебядникова.
  Штурмана будто ударило в спину. Срывая ногти, уцепился за смолистое днище. Казалось, только этой подмоги и не хватало - галера легко заскользила к воде. Плюх! - в разные стороны разлетелись холодные брызги.
  Вытирая поднятой с земли паклей перепачканные смолой руки, высокий насмешливо глянул на Лебядникова, растерянно топтавшегося рядом.
 - Кто такой, откуда, кем послан?
  Услышав, что Иван Сенявин благополучно привёл "Рафаила" в Ревель, обернулся к пухлолицему:
 - Видал, не подкачала старая гвардия!
  Не скрывая довольной улыбки, стал расспрашивать про поход, поинтересовался состоянием корабля: сможет ли участвовать в нынешней кампании.
  Ободрённый ласковым тоном, Лебядников объяснил, что корабль нуждается в починке. Осмелев, разоткровенничался:
 - Новые ростры надобно делать. Старые изломаны возле Нордкапа. Другой шек нужен. Прежний разбит. Так что без валки не обойтись!..
  Пользуясь удобным моментом, вытащил из потайного кармана пакет.
  Высокий привычно сломал сургучную печать. Пропуская витиеватые обращения, начал искать суть.
  Бросил озабоченно пухлолицему, стоявшему рядом:
 - От Долгорукова. Жалуется на союзников, что не хотят без денег выходить в море.
 - И с деньгами не выйдут! - уверенно заключил тот.
  Высокий озабоченно потёр лоб.
 - Похоже... Но корабли их всё надобно заполучить. Василий Лукич уведомляет, будто шведы готовы отправить в море в общей сложности тридцать кораблей. Предположим, половину из них они оставят возле своих берегов для охраны и действия против датчан... Так и в этом случае на нашу долю остаётся чрезмерно много... Большими кораблями мы пока не сильны, всего-навсего имеем десяток, да из этих некоторые только по нужде годятся, ибо способны нести менее пятидесяти пушек!..
  Сделал паузу.
 - Поэтому деньги надо пообещать, но предупредить, что мы их выплатим, как только датские корабли прибудут в Финский залив.
  Пухлолицый не отвечал ни "да" ни "нет". Более того, скроил многозначительную мину, показывая, что этот разговор не для посторонних ушей, поскольку затрагиваются дела государственной важности.
  Высокий понял невысказанный упрёк, недовольно дёрнул головой. Круто переменив тему разговора, спросил у Лебядникова, когда он отправляется обратно.
 - Сейчас же, - отвечал тот и, вытащив из-за пазухи, вручил высокому составленную по ночам секретную бумагу.
 - Что это?
 - Донос на архангельского вице-губернатора Курбатова! - бледнея от внутреннего волнения, но твёрдым голосом ответствовал Лебядников.
  В глазах пухлолицего пропало сонное равнодушие. Он сделал шаг вперёд, словно оберегая сказанное ото всех, кому по своему рангу было не положено слышать это.

Глава четвёртая. Моровая язва
  В первой декаде мая тысяча семьсот четырнадцатого года все девяносто девять полугалер или, как их называли, скампавей, были спущены на воду. На суда посадили пятнадцатитысячный десант. Ожидали только сигнала, чтобы выйти в море. Однако дозорные упорно сообщали одно и то же: возле Котлина лёд.
  Лишь восемнадцатого мая галерная эскадра, вспенивая вёслами свинцовую поверхность Невы, двинулась в поход. Не успели ещё скрыться очертания бастионов Петропавловской крепости, как на горизонте из мглистой дымки возникли смутные контуры Кроншлота, а подле него - острия мачт боевых судов, стоявших на фарватере.
  Главную силу русской эскадры, насчитывавшей восемнадцать вымпелов, составляли десять линейных кораблей. Самым мощным из них был шестидесятипушечный "Святая Екатерина", построенный на Адмиралтейской верфи. На нём поднял свой флаг шаутбенахт Пётр Михайлов, на "Риге" - капитан-командор Шельтинг, которому выпала нелёгкая миссия замещать сосланного в Казань вице-адмирала Крюйса.
  Рано утром двадцатого мая на "Святой Екатерине" состоялся последний военный совет. Был окончательно утверждён план действий галерной эскадры: идти в финские шхеры и добывать Або. Эту крепость предстояло осаждать второй раз, в минувшую кампанию русские войска уже брали штурмом Або, но осенью из-за недостатка продовольствия принуждены были отойти.
 - Шведский флот стоит возле островов, что и в прошлом году, - напомнил Апраксин и пухлой рукой поправил атласную орденскую перевязь: он был первым кавалером ордена Андрея Первозванного.
  Генерал-адмирал тревожился не случайно. В эскадре Ватранга, заслоном вставшей возле Тверминне на пути в Або-Аландские шхеры, имелось пятнадцать линейных кораблей, несколько фрегатов и шняв, около десятка галер и шхерботов, приспособленных для действия на мелководье, в узких и извилистых проливах между островами. Сила, что ни говори, внушительная.
  Взоры всех обратились к шаутбенахту Петру Михайлову. Тот нахмурился.
 - Если шведы не пропустят гребные суда к Або, то немедленно дать знать об этом в Ревель. Если же пройдут - сразу же двигаться на Аланд, а оттуда - на шведскую сторону!
  При этих словах холодок восторга - шутка ли, война переносилась на территорию противника - коснулась кожи собравшихся на военный совет капитанов.
 - Ежели с неприятельской стороны станут ждать мира и будут просить учинить армистицию - перемирие, тогда объявить, что мы согласны, но требуем в заклад от семи до десяти кораблей, чтобы они видели, что обманом не удастся протянуть время...
  Апраксин, к которому в основном адресовались эти слова, встрепенулся.
 - А если они потребуют письменного обязательства?
 - Немедля им дать обязательное письмо!
  Корабельный флот сопровождал гребные суда до Берёзовых островов. Здесь галеры остановились, уткнувшись в ледовые поля, цепко державшиеся за берег, а большие корабли пошли по середине залива дальше. Смотровые с салингов обшаривали острым взглядом горизонт, но воды были пустынны. Воспользовавшись благоприятным обстоятельством, шаутбенахт Пётр Михайлов решил испытать мореходные качества нового судна. На "Святой Екатерине" поставили все паруса, даже лисели - благо ветер дул прямо в корму. Примеру флагмана последовали другие корабли. Некоторое время эскадра выдерживала строй, а потом всё заметнее стало выявляться преимущество в ходу нового судна. Соперничать со "Святой Екатериной" смогла лишь "Полтава".
 - Молодец, Броун! - весело покрикивал шаутбенахт, на которого чрезвычайно возбуждающе подействовала гонка. Несколько одутловатое его лицо раскраснелось, короткие усы задорно встопорщились.
 - Ох, укачивает! - постанывал тучный обер-провиантмейстер Тихомиров.
  Через некоторое время вперёд стала вырываться "Полтава". Склонившись на левый бок, так что нижние орудийные порты почти черпали воду, она всё дальше отрывалась от эскадры.
 - Ай да Скляев! - похвалил кораблестроителя Пётр. Обернулся к Мартину Госселеру, капитану "Святой Екатерины", стоявшему тут же на шканцах. - И всё же твой корабль малость получше, не так кренится, хотя ход не хуже. Как думаешь, в чём дело?
  Госселер задумчиво поглядел вслед удаляющейся "Полтаве", перевёл взгляд на свой корабль.
 - Я объясню это короткостью мачт.
  В Ревель эскадра пришла одиннадцатого июня тысяча семьсот четырнадцатого года. Ещё издали увидели в гавани лес мачт. Очевидно, пришли покупные корабли.
 - Один корабль совсем огромный! - восторженно вырвалось у Петра, разглядывавшего в подзорную трубу суда. - Не меньше, как семидесятипушечный. Должно быть, это и есть "Леферм", о котором извещал Куракин?!
  Едва эскадра стала на якорь, как он поспешил на "Леферм". Прошёлся по батарейным палубам, заглянул в каюты, спустился в трюм.
 - Хороший корабль! - остался довольным Пётр. - Лучше нельзя сделать и дома. И большой, куда крупней остальных! - глянул на другие корабли, теснившиеся в гавани. - Теперь можно попытаться сделать что-то серьёзное.
  Повернулся к Сиверсу, командовавшему ревельской эскадрой.
 - Какие известия о неприятеле?
 - Шведов не видно. Только временами слышим пушечную пальбу на море...
 - Что за пальба?
  Сиверс неопределённо пожал плечами.
 - Говорят, будто неприятельский флот в худом состоянии. Посредством пушечных выстрелов шведы хотят избавиться от болезней!..
  Пётр удивлённо глянул на лейб-медика. Тот недоумённо пожал плечами.
 - Сжигание пороха почти не имеет влияния на гнилость воздуха в трюме. С этим гнездилищем зла можно бороться с некоторым успехом лишь одним способом: часто напускать в трюм свежую воду и вновь выкачивать её. От этого гнилая трюмная вода теряет свою дурную воздействующую силу...
  По верёвочному трапу на корабль взобрался Наум Сенявин. Доложил, что только что прибыл из Пернова, где стоит покупной корабль "Перл": сам корабль подведён к берегу, большие пушки с него сняты, оставлены лишь тринадцать небольших орудий для обороны от мелких судов, на берегу же для защиты строится батарея.
  На следующий день Пётр устроил смотр объединённого флота. На ревельском рейде выстроились в одну линию шестнадцать больших кораблей, пять фрегатов, три шнявы. Общее число орудий на их борту превысило тысячу стволов, матросов - семь тысяч. Ещё никогда Балтийский флот не был так силён!
  Имелись, конечно, и недочёты. При осмотре покупных кораблей выяснилось, что "Страфорд" плохо перенёс сравнительно небольшой переход от Котлина до Ревеля, а "Оксфорд" и "Арондель" - дали течь. На других "англичанах": "Армонте", "Фортуне" и "Леферме" обнаружилась нехватка многих предметов и принадлежностей вооружения, без чего их выход в море представлялся просто невозможным. Решили пожертвовать "Страфордом" - расснастить его, а другие корабли довооружить.
  В порту закипела работа. Впрягшись в постромки, матросы валяли на мелководье давшие течь "Оксфорд" и "Арондель". На каждом шагу дело стопорилось из-за нехватки смолы, верёвок, потом начался голод. Мука была, но гнилая. На кораблях люди падали от истощения. В довершение бед распространилась моровая язва. Началось всё на "Святой Екатерине". Первым почувствовал недомогание непривычный к суровым условиям морской жизни обер-провиантмейстер Тихомиров. Он сгорел в лихорадке за несколько дней. За ним десятками стали умирать матросы.
  На "Святую Екатерину" командировали лейб-медика. Он осмотрел корабль, команду. Съезжая на берег, посоветовал Госселеру:
 - Для истребления моровой язвы надобно ежедневно свозить половину команды на берег. С вредными же испарениями из трюма можно бороться с помощью рассеивания паров уксуса...
  Каждому кораблю приставили по галере для перевозки в профилактических целях команды на берег. Эпидемию, вроде бы, удалось приостановить. Но и дело пострадало.
  Между тем, с галерной эскадры Апраксина, без толку топтавшейся на одном месте - возле Тверминне (дальше не пускали корабли Ватранга), слали отчаянные донесения:
  "Флот шведский из островов, где прошлого года стоял, вышел и стоит вне островов, близ Гангута, от берега в дистанции пушечной. Как мы уведомлены от дезертиров, неприятель в худом состоянии, и ежели бы с нашей стороны показаны были действия, обще с нами, то можно надеяться получить некоторое счастье. Уведомите меня, будете ли неприятелю чинить диверсию или нет. Если не будете, то мы бы знали, как поступать, и искали бы способы, как неприятеля обойти... У Гангута пятнадцать шведских кораблей и два бомбардирских корабля".
  О возникших затруднениях у русского командования в Финляндии, конечно же, стало известно иностранцам в Петербурге. Голландский посланник де Би не без тайного злорадства сообщал своему правительству:
  "Изо всего, что говорится здесь в кругу самых значительных лиц, я мог заключить, что очень мало вероятности на то, чтобы задуманные государём планы могли быть приведены в исполнение, хотя бы даже отчасти. Шведы с сильным флотом занимают почти неприступную позицию и, конечно, только по возвращении сюда Е. Ц. В. будет можно узнать, останется ли какое средство предпринять что-нибудь против неприятеля...".
  В маленьком домике, всего в две светёлки, поднявшемся на песчаном, лишённом всякой растительности берегу ревельской бухты, ежедневно проводились военные советы. Апраксин наконец получил приказ часть войск отправить сухим путём в Або. Захват Або являлся всего лишь деталью обширного плана кампании. Главной целью оставались Аланды. А перебраться туда без галер, в бездействии стоявших в Тверминне, было невозможно.
  В середине июня в Ревель привезли матроса-датчанина, дезертировавшего со шведского флота. Допрашивали его при всём военном совете. Расстелив карту Балтийского моря, добытую Наумом Сенявиным у Фарварсона, шаутбенахт Пётр Михайлов выспрашивал у датчанина, в каком месте стоит эскадра Ватранга.
  Тот уверенно наложил огрубелый от работы со снастями указательный палец на острие юго-западной оконечности Финляндии, далеко вдававшееся в море.
 - Какие здесь глубины?
 - Мелко. Очень мелко. Корабли стоят далеко от берега. А в самих шхерах не более одиннадцати футов.
  Восемнадцатого июля тысяча семьсот четырнадцатого года, передав командование над линейным флотом капитан-командору Шельтингу, шаутбенахт Пётр Михайлов отбыл на галерную эскадру, имея при себе уже готовый план действий.

Глава пятая. Драгет
  Галера "Эрн" легко скользила между каменистыми островами и островками, поросшими мелким лесом и диким кустарником. Несколько раз по приказу адмирала Ватранга галера останавливалась, и матросы бросали лот - почти везде глубина превышала семнадцать футов. Выходило, что в шхерах могли свободно двигаться линейные корабли. Это было удивительно, ведь среди шведских моряков бытовало упорное мнение, будто шхеры мелководны.
 - Я обнаружил это в прошлом году, когда целое лето проторчал на Тверминнском плёсе, - с гордостью объявил о своём открытии вице-адмирал Лиллье. На этом можно здорово сыграть!
 - Каким образом? - скептически сощурился Ватранг.
  Лиллье с жаром стал излагать свой план операции. Согласно этому плану, русский флот допускался до Тверминне, а здесь запирался в шхерах. После этого у противника оставался только один путь - волоком перетащить свои галеры через узкий восьмивёрстовый перешеек у подножья вытянутого Гангутского полуострова. И вот тут-то, - торжествующе заключил Лиллье, - русскому гребному флоту придёт конец! Едва галеры будут вытянуты на сушу, как шведские корабли, заранее посланные в Рилакс-фиорд, встретят их губительным огнём. В тот же момент другие корабли, оставшиеся возле Тверминне, нападут на галерную эскадру с тыла.
  Предложение младшего флагмана Ватранг встретил саркастической усмешкой.
 - План хорош, но только в том случае, если русские захотят действовать по нему. А ну как они не додумаются до использования сухопутной переправы?
 - У них не будет иного выхода, - защищался Лиллье. - Перешеек издавна использовался для переволока судов. Избегая повторения прошлогодней неудачи, русскому командованию придётся изощрить свои умственные способности, и вот тут-то они и вспомнят про переволоку через Гангутский полуостров!..
  По-шведски "переволока" - драгет. Так родился на свет план "Драгет", предусматривающий полное уничтожение русского галерного флота в шхерах близ Тверминне.
  Вечером на адмиральском корабле "Бремене" собрались все высшие офицеры эскадры: адмирал Ватранг, вице-адмирал Лиллье, шаутбенахт Эреншильд, командиры линейных кораблей. По знаку Ватранга капитан "Бремена" Фишер расстелил на столе карту северной части Балтийского моря с Ботническим и Финским заливами, с самым точным обозначением всех шхерных проливов и протоков. Оглядев требовательным взглядом присутствующих, Ватранг негромко, подчёркивая конфиденциальный характер своего обращения, произнёс:
 - В последние дни всё своё послеобеденное время я отдавал осмотру островов и проходов между ними для полнейшего ознакомления с театром военных действий. Здешний рейд я нашёл очень благоприятным для основания базы нашего флота. При такой диспозиции драгет, находящийся в глубине шхер, не окажется для нас пагубным... Теперь остаётся решить вопрос, где стоять нам главными силами: у мыса Ганге или продвинуться дальше на восток и расположиться на плёсе Тверминне, где в прошлом году стояла эскадра Лиллье?
  Возник лёгкий шумок - капитаны между собой стали обсуждать услышанное. Гул сразу же стих, когда поднялся шаутбенахт Эреншильд.
 - Чтобы неприятель не мог переправить свои гребные суда сухопутьем в Ботнический залив, - сказал он отрывисто, - следует занять позицию у Тверминне.
  Мнение Эреншильда разделяли все капитаны.
  Наутро шведские корабли распустили паруса и, держась в виду берега, перекочевали на новое место - на плёс Тверминне. Часть судов укрылась среди островов.
  Потянулись дни бездействия. Расхаживая по шканцам, Ватранг неотрывно думал, что замышляют русские, почему медлят с приходом? Чтобы хоть как-то проникнуть в планы противника, адмирал отправил в Финский залив эскадру Лиллье.
  Посланные корабли вернулись через два дня, ведя на буксире захваченные призы. Одно из судов - английское - шло в Петербург, два других - любекские - возвращались домой. Шкипер одного из любекских судов, датчанин по национальности, оказался на редкость сведущим человеком.
 - Восьмого мая, а затем девятого и одиннадцатого, - рассказывал он, поглядывая на сумрачных шведов, - в Санкт-Петербурге спустили на воду большое число полугалер, а по-тамошнему - скампавей...
 - Велики ли они? - перебил его строго Ватранг, показывая, что данная беседа - не болтовня за кружкой пива, а допрос.
  Шкипер встрепенулся, сделался серьёзным.
 - Семидесятидвухвёсельные. На каждой скампавее могут поместиться до трёхсот человек.
 - Сколько их всего?
 - Сто двадцать. На некоторых из них можно поставить к тому же по двадцать пять лошадей, - добавил шкипер и испуганно умолк, опасаясь, что ему не поверят.
  Огромность числа галер смутила Ватранга. Он на миг усомнился в достоверности сведений: откуда у русских могло взяться столько галер, если ещё в прошлом году они имели их не более трёх десятков?!
 - Ты их сам видел?
  Тяжёлый взгляд адмирала заставил шкипера сжаться.
 - Нет. Это говорил при мне генерал-адмирал Апраксин.
  Капитаны, присутствовавшие при допросе, многозначительно переглянулись. Лица у них посуровели.
 - Что он ещё говорил?
 - Что на транспортные суда будет посажено пятнадцать тысяч войска, а на военные - девять тысяч. По соединении десанта с войсками, находящимися в Финляндии, составится огромная армия...
 - Бедный Армфельд! - вздохнул Ватранг, представляя, как туго придётся шведским войскам в Финляндии, не имевшим и половины этой численности.
  Распорядившись отправить захваченные купеческие суда в Стокгольм, Ватранг некоторое время пребывал в оцепенении. "Как поступить?" - размышлял он. - "Оставаться ли на Тверминнском рейде, или же вернуться к Гангуту? Блокировать столь сильную галерную эскадру, что имеют русские, в шхерах будет очень трудно. Пожалуй, даже невозможно, особенно если подойдёт корабельный флот!".
  Сухим, категоричным тоном, показывая собравшимся, что сказанное не подлежит обсуждению, Ватранг объявил о своём решении вернуться к Гангуту. Мотивируя свой приказ, сухо добавил:
 - У Тверминне слишком много островов и подводных камней, к тому же Тверминнский плёс меньше Гангутского, - это серьёзно может затруднить действия боевых кораблей. Особенно ночью.
  По прибытии эскадры на Гангутский плёс Ватранг для блокирования прохода к Аландам - и одновременно обозначая зону мелководья, - приказал разместить у берега малые суда: шесть галер, четыре шхербота и фрегат "Элефант".
  Двадцать девятого июня тысяча семьсот четырнадцатого года - много позднее, чем в минувшем голу - в шхерах появилась русская галерная флотилия. Дозорный отряд направлялся к Гангуту, но, увидев неподвижные шведские корабли, - на море властвовал штиль, - поспешно ретировался.
  Прошла неделя, за ней - другая. Шведские линейные корабли по-прежнему стояли у Гангута, а русские галеры теснились в шхерах, не решаясь выйти на чистую воду. С каждым днём Ватранг всё более насмешливо поглядывал на Лиллье: где же его хвалёная прозорливость, русские и не думают пускаться на авантюру - тащить свои суда посуху, через перешеек.
 - У них нет другого пути! - не сдавался Лиллье, самолюбие которого было задето. - Ещё немного, и они решатся, ведь каждый день от заразных болезней на галерах мрёт по тридцать-сорок человек. Большинство рекрутов уже схоронено!
  Положение на русской галерной флотилии было тяжёлое, правда, не такое катастрофическое, как расписывал Лиллье. От вынужденного топтания на месте люди роптали. Скученность и постоянная сырость вызвали вспышку эпидемических заболеваний.
  Апраксин, командовавший галерной флотилией, не знал, на что решиться. Единственно, что могло круто изменить положение - помощь корабельного флота, спешно готовившегося в Ревеле к выходу в море. Однако надежды не оправдались. Из-за вспыхнувшей моровой язвы корабли не пришли.
  Двадцать девятого июля тысяча семьсот четырнадцатого года (дата неверна, так как далее указываются более ранние дни) на галерную флотилию у Гангута прибыл Пётр. С берега он осмотрел шведскую эскадру, перегородившую дорогу русским судам. Возле берега в линию стояли мелкие корабли, мористее - линейные. Огромные, молчаливые, словно бы сонные, с захлопнутыми орудийными портами.
 - Что ни говори, сила внушительная, - обернулся к Апраксину, тяжело переживавшему неудачное начало похода. - На мой взгляд, более тридцати вымпелов!
  Было раннее утро. Ни единая волна не набегала на прибрежный песок, ни единый лист не трепетал на тонких берёзках.
 - И давно такое безветрие? - поинтересовался Пётр.
 - Почти месяц, - отвечал за Апраксина драгунский офицер, сопровождавший царя во время рекогносцировки. - Лишь к вечеру поднимается слабый ветерок, а утром - полнейший штиль!
  На военном совете поздним вечером двадцать третьего июля постановили: прорываться немедленно, пользуясь безветренной погодой.
  Стараясь не смотреть в глаза капитан-командору Змаевичу, которому предстояло вести головной отряд из двадцати скампавей, Апраксин посочувствовал:
 - Возможны большие потери. Швед силён.
  Лицо Петра вдруг посветлело. Он нашёл выход.
 - Попробуем разделить шведскую эскадру. Для этого используем переволоку. Шведы попадутся на удочку и снимут свои суда с мелководья. Линейные же корабли для галер, идущих под берегом, не помеха!
  Двадцать пятого июля Гангутский плёс покрыла густая пелена дыма - на полуострове горели леса.
 - Как бы под покровом этой завесы не прорвались русские галеры! - забеспокоился Ватранг.
  От финских рыбаков, снабжавших эскадру свежей рыбой, узнали, что русские на перешейке валят деревья и сколачивают многоверстовый помост, чтобы тащить волоком суда. Лиллье торжествовал: его предположения сбывались.
 - Этой ночью русские непременно воспользуются драгетом! - предрекал он.
 - Нужно немедленно принимать меры.
  С великой неохотой Ватранг уступил настояниям своего флагмана. Мелким судам под командованием шаутбенахта Эреншильда было велено отправиться в Рилакс-фиорд. Эскадра же Лиллье направлялась на Тверминнский плёс, чтобы ударить русской галерной флотилии в тыл. Сам Ватранг с семью линейными кораблями остался на Гангутском плёсе. Почему? Ответить на этот вопрос, наверное, затруднился бы и сам адмирал. Скорее всего, он таким образом выразил скептическое отношение к тактическим "прозрениям" своего младшего флагмана.
  В то же время Ватранга страшила многочисленность русских галер. Пушечное вооружение их было не сильно - три-четыре орудия. Но на каждой имелось триста человек пехоты. А в ближнем бою ружейный огонь страшен. Взвесив эти соображения, Ватранг отдал ещё один приказ: быстроходный шхербот направился к Аландским островам, где стояла эскадра гребных судов - одиннадцать галер - под командой шаутбенахта Таубе. Серьёзной силы как самостоятельная единица эскадра не представляла. Но считалось, что её присутствие на Аландах успокоит местное население, встревоженное слухами о возможном русском нашествии. И вот теперь Ватранг решил усилить свою ослабленную эскадру этими судами.
  Приказ Ватранга немедленно прибыть к Гангуту привёл Таубе в замешательство.
 - Многочисленность противника, - сокрушался он, - ставит меня с моими галерами в самое несчастное положение. Я не вижу, что следует предпринять в этих бедственных условиях!.. К тому же поздно!..
  Но приказ есть приказ. И скрепя сердце - на море уже опускалась ночная мгла - Таубе распорядился сниматься с якоря. Утром галерам надлежало прибыть на Гангутский плёс.

Глава шестая. Гангут
  Леса на Гангутском перешейке горели. Над водой, цепляясь за мачты шведских кораблей, плыл дым. На палубу непрерывно сыпалась мелкая угольная пыль. Рассветное солнце лишь на миг пробило мглистую завесу. А там опять сделалось сумрачно.
  Несмотря на ранний час, Ватранг бодрствовал. Интуиция ему подсказывала, что решающие события могут произойти в ближайшие часы. Находясь неотлучно на шканцах, он напряжённо вслушивался - не донесёт ли северный ветер отзвука пушечной пальбы. Однако по ту сторону Гангутского полуострова, у Эреншильда, всё было спокойно. Не давал о себе знать и Лиллье, хотя ещё рано было ожидать от него вестей.
  Утомлённый ночным бдением, Ватранг прошёл в свою каюту. Только прилёг, как в дверь постучали.
 - Что там? - растирая рукой ноющие подагрические суставы, поинтересовался он у капитана Фришена, возникшего на пороге.
 - Всё тот же дым, - последовал краткий ответ.
  Ватранг удовлетворённо кивнул. Пока всё шло по плану. Русские, стало быть, не отказались от своего намерения воспользоваться драгетом. Это свидетельствовало о том, что они не пренебрегли информацией беглых шведских матросов. Некоторое время помедлив, адмирал велел передать сигнал на корабли: занять позицию ближе к берегу.
  На реях заполоскались паруса, ловя слабые порывы ветра.
  От русских дозоров, расположившихся на береговых откосах, не укрылось перемещение шведских кораблей. С известием об этом к Тверминне немедля помчался верховой. На ближайшем посту он передал эстафету другому всаднику, который во весь опор поскакал по-над берегом. Однако информация запоздала - галеры передового отряда уже вышли из шхер на чистую воду и замерли лишь на краткий миг, пережидая, когда стихнет налетевший с берега порыв ветра.
  В эти минуты в штабе галерной флотилии все находились в страшном напряжении. Пётр нервно дёргал щекой, Апраксин покусывал губы. Каждый внутренне ожидал каких-то непредвиденных и неприятных сообщений. И предчувствие их не обмануло. Из-за береговых скал вынырнул всадник. Пришпоривая коня, подскакал к самому урезу воды. Драгуна немедля доставили на флагманскую галеру.
 - Господин шаутбенахт, срочное донесение!
  Пётр торопливо разорвал пакет. Начальник пикета сообщал, что в Рилакс-фиорде появилась шведская эскадра: фрегат, шесть галер и три шхербота. Усмехнулся:
 - Шведы сами лезут в расставленные силки.
  Бросил Апраксину:
 - Передать Змаевичу: в случае удачного прорыва идти не в Або-Аландские шхеры, а в Рилакс-фиорд и блокировать шведский отряд!
  В девять часов утра ветер окончательно стих. Будто пущенные из лука стрелы, галеры рванулись вперёд, в дымовую завесу, плывшую над водой. В этот самый момент Змаевич увидел приближающиеся со стороны моря корабли. "Неужто ревельская эскадра поспешает нам на помощь?" - мелькнула у него мысль. Но то были корабли Лиллье, ранее отправленные Ватрангом к Тверминне.
  В подзорную трубу Лиллье видел начало прорыва русских галер. Одна за другой они словно бы вонзались в дымовую мглу, повисшую над водой, и тут же исчезали, поглощённые дымом. "Сейчас начнётся!" - внутренне приготовился он услышать орудийные раскаты. И пушки заговорили. Орудия гремели, не переставая. Потом канонада несколько ослабла. Лиллье не сомневался: идёт уничтожение последних уцелевших судов противника. Всей душой он рвался к месту баталии, но над морем властвовал штиль. Водную гладь не морщинила ни единая складка.
  Ход дальнейших событий несколько озадачил Лиллье: из глубины шхер возник новый отряд галер. Он следовал по тому же маршруту, что и первый. Разбрызгивая солнечные блёстки, вёсла вздымались и падали в воду. Лиллье заметался по палубе, заподозрив неладное. В отчаянной надежде уловить хотя бы слабое дуновение ветерка, погнал матросов на реи. И произошло чудо - поникшие паруса ожили, округлились. Корабли медленно двинулись к оконечности Гангута, где вот-вот должно было вспыхнуть новое сражение.
  Этот порыв ветра уловили и корабли Ватранга. Они сдвинулись с места. Дым, продолжавший наползать с суши, ограничивал видимость до минимума. Глаза у адмирала слезились.
  Неожиданно мглистая завеса стала редеть. Из глубины её - Ватранг поначалу даже не поверил своим глазам - возникли какие-то тёмные предметы. Почти сразу же он понял, что это русские галеры. На кораблях прозвучали истеричные команды - комендоры метнулись к пушкам. Первый залп всем бортом дал недолёт. Несущиеся галеры отгородила сплошная стена всплесков. Следующий залп должен был накрыть неприятеля, но галеры словно бы замерли на лету. Потом круто взяли влево, соблюдая необходимую дистанцию. Грохнули орудия - и снова ядра лишь вспенили воду. Будто издеваясь над адмиралом, галеры шли возле самой линии всплесков. Взбешённый Ватранг приказал буксировать свои недвижимые корабли шлюпками.
  Под вечер к эскадре, далеко отошедшей от оконечности Гангутского полуострова, приблизились корабли Лиллье. Вице-адмирал с тяжёлым сердцем поднялся на палубу адмиральского корабля: он ждал жесточайшего разноса. Но выговора не последовало. Ватранг, щадя самолюбие своего старательного помощника, приписал неудачу внезапному штилю, помешавшему обрушиться всей силой на дерзкие русские галеры.
 - Подобного успеха ему больше не видать! - погрозил кулаком в сторону невидимого противника, таившегося среди шхер возле Тверминне.
  Шведские корабли выстроились в две кильватерные колонны, наглухо перегораживая Гангутский плёс. Лишь возле скалистого берега оставалась узкая полоса чистой воды. Ватранг был абсолютно уверен - галеры не решатся идти, их путь проляжет мористее. Так рассуждал шведский адмирал и теоретически был абсолютно прав. Но в его расчёты опять вмешался случай.
  Утром двадцать седьмого июля над морем вновь властвовал штиль. Неожиданным подарком судьбы поспешили воспользоваться командиры российских гребных судов. Не теряя попусту времени, галеры вырвались из глубины шхер и устремились к оконечности Гангута.
  Со шведских кораблей в их сторону полетели ядра. Береговые скалы вроде бы были близки, но для орудий дистанция оказалась слишком дальней. Самое ужасное, что адмирал не мог поправить допущенную ошибку: паруса безжизненно повисли из-за безветрия.
 - Что вы замерли, как столб! - накричал Ватранг на ни в чём не повинного Фришена. - Буксировать корабль шлюпками!
  Медленно, слишком медленно, огромные, неповоротливые корабли начали приближаться к берегу.
 - Быстрее, быстрее! - гремели команды.
  Надсаживая грудь, гребцы на лодках рвали вёсла на себя. Не умолкали и орудия. Всплески от падающих ядер всё более приближались к галерам, заставляя их прижиматься к береговой кромке. Но прямых попаданий не было. Правда, последняя галера, мчавшаяся почти по самому мелководью, наскочила на подводный камень, - затрещало проломленное днище, фонтаном ударила вода. Кое-кто из солдат вгорячах метнулся за борт, рассчитывая вплавь добраться до берега, но студёная вода разом перехватывала дыхание. Все остальные попали в плен.
  Этот незначительный успех не разогнал мрачности Ватранга. Он понимал, что русские уже сделали своё дело - прорвались в Або-Аландские шхеры, откуда могли угрожать непосредственно Швеции. Поэтому, бросив на произвол судьбы Эреншильда с его десятью судами, сторожившими теперь бесполезный драгет, приказал отходить к шведским берегам, к Фурузунду. К своему великому удивлению, здесь он и нашёл эскадру Таубе.
 - Так-то вы выполняете мой приказ! - разъярился Ватранг. - Или, может быть, вы его не получили?
 - Получил, - отвечал Таубе, делая вид, будто не замечает гнева адмирала. - Эскадра тотчас же по получении приказа снялась с якоря. Утром двадцать пятого июля, находясь на расстоянии полумили от Гангута, я услышал сначала пальбу, а потом увидел как русские галеры огибают Гангут. Вследствие этого я принужден был повернуть немедленно назад, чтобы не быть взятым в кольцо.
 - А как вас занесло сюда? - не оставлял своего насмешливого тона Ватранг. Его всё сильнее раздражал "бравый шаутбенахт", при всяком случае обращавшийся к перу, а при первой опасности - в бегство.
  Таубе проглотил и эту обиду.
 - Для предупреждения обычной коварности нашего врага и его быстрого движения вперёд, - несколько туманно начал оправдываться он, - я счёл целесообразным занять позицию на шведской стороне, близ Фурузунда. Предполагаю, что вы, господин адмирал, ничего не имеете против моего отступления от Аланда, тем более, что жители уже покинули архипелаг?!
  Что Ватранг мог возразить на это заявление? Да, бойкий шаутбенахт не выполнил приказа. Но разве он сам, командующей эскадры, не уподобился ему? Эта горестная мысль сковала уста адмирала. Ничего не ответив на многоречивые изъяснения Таубе, Ватранг повернулся и направился в свою каюту, чтобы в спокойной обстановке обдумать покаянное письмо в Бендеры Карлу Двенадцатому.
  Пережитое настолько свежо было на душе адмирала, что слова сами собой ложились на бумагу.
  "Какую глубокую душевную боль причиняют мне эти несчастные события, наилучше знает Всевышний, которому известно, с каким рвением и с какими усилиями я старался выполнить возложенные на меня обязанности. К нашему великому прискорбию и огорчению, пришлось видеть, как неприятель со своими галерами прошёл мимо нас в шхеры...".
  В дверь постучали. Вахтенный доложил, что на корабль прибыли сенаторы из Стокгольма.
  Ватранг принял их, стоя посреди каюты. Сумрачно поглядывая на сенаторов, выстроившихся перед ним в шеренгу, адмирал скорбно обронил:
 - Счастье не захотело улыбнуться нам.
  Подволакивая из-за разыгравшейся подагры ногу, прошёлся по каюте.
 - Как я вас могу успокоить, господа сенаторы? Лучше вам знать правду. Скорее всего неприятель уже овладел Абоскими и Аландскими шхерами!
  Сенаторы тревожно переглянулись.
 - Неужели нет никакой возможности отстоять Аландские острова?
  Ватранг сокрушённо покачал головой.
 - Вследствие недостатка лоцманов оказалось невозможным занять позицию в Аландских шхерах. Поэтому я не нашёл ничего лучшего, как направиться со всей эскадрой в такое место на шведской стороне, откуда наилучшим образом можно защитить столицу государства от пагубных намерений противника...
  Вопросов более не последовало. Сенаторы с тревогой вперили взгляд в адмирала, который теперь был для них единственным источником спасения. Словно размышляя вслух, Ватранг негромко проговорил:
 - Наше огорчение усугубляется ещё и тем, что мы находимся в полной неизвестности о судьбе эскадры шаутбенахта Эреншильда.
  По тому, какая печальная тень легла на чело адмирала, сенаторы поняли, что от Эреншильда не следует ожидать хороших вестей.
  Действительность оказалась ещё более страшной. Увидев надвигающиеся галеры Змаевича, Эреншильд не счёл себя достаточно сильным для открытого боя и пошёл в глубину Рилакс-фиорда, чтобы известными ему проходами в шхерах выйти в открытое море. Однако обозначенный на карте пролив оказался плодом фантазии её составителей. Эреншильд с ужасом понял, что его отряд оказался в западне. Русские галеры отчаянно преследовали. Убедившись, что невозможно уклониться от неравного боя, шведский шаутбенахт выстроил между двумя островами свою небольшую эскадру: по одну сторону от "Элефанта" встали галеры, по другую - шхерботы.
  В какой-то момент Эреншильд поверил, что удастся отбиться, о на следующий день к русским подошло подкрепление, да такое, что суда противника заполонили всю поверхность пролива - воды почти не было видно.
  В полдень к Эреншильду явился парламентёр - генерал-адъютант Ягужинский. Он предложил сдаться во избежание ненужного кровопролития.
 - Я всю жизнь верно служил своему королю и отечеству! - несколько напыщенно отвечал шаутбенахт. - И как до сих пор жил, так и умереть собираюсь. Вам от меня и моих подчинённых нечего другого ожидать, как сильного отпора. Если вы собираетесь нас атаковать, то мы будем биться до последнего вздоха!
  Ягужинский с тем и отбыл.
  Немедля русские галеры пришли в движение. Первые два приступа шведы отбили успешно. Особенно большой урон причиняли крупные ядра фрегата. Эреншильд видел, как на русских судах валились десятками от убийственного огня. Галеры настолько близко подходили к "Элефанту", что несколько наиболее отчаянных солдат пороховыми газами, вырвавшимися из стволов орудий, разорвало на части. Главное было не допустить абордажного боя, в котором противник превосходил численностью. И шведы бились из последних сил. Орудия разряжались в упор.
  Понеся большие потери во время двух лобовых атак, русские изменили тактику. Теперь главный удар был направлен на левый фланг, где защищались шведские галеры. Ни ядрами, на картечью им отбиться не удалось. Одна за другой, захлёстнутые волной наступления, галеры спускали свои флаги. Такая же участь постигла и шхерботы. "Элефант" остался один против многочисленного противника. Участь фрегата, по сути дела, была решена. Но Эреншильд, тем не менее, не думал сдаваться. Он всё ещё надеялся на подход линейных кораблей. С надеждой и отчаянием шаутбенахт наводил подзорную трубу на дальние острова, ожидая приметить острия мачт, но всё напрасно. Штурм "Элефанта" Эреншильду уже не удалось узреть: пуля перебила ему коленный сустав. Это была его седьмая рана в жизни и самая серьёзная изо всех. Она оставила Эреншильда хромым на всю жизнь.
  Долгое время Ватранг ничего не знал о судьбе посланного в шхеры отряда судов. Ясность внёс капитан фрегата "Карлскрона", побывавшего у берегов Финляндии.
 - Обогнув Гангутский полуостров, - докладывал он адмиралу, - я вдруг увидел "Элефанта" и подле него несколько шведских и русских галер. Я был в полной уверенности, что шведские суда захватили галеры противника и потому приказал лейтенанту Гольму отправиться на "Элефант", чтобы выяснить местоположение нашего флота...
  Ватранг поморщился, досадуя на эту словоохотливость.
 - Что же дальше?
 - Когда же я увидел, что шлюпка с лейтенантом Гольмом захвачена, а русские галеры выказывают явное намерение взять "Карлскрону" на абордаж, я понял, что к чему, и дал приказ удалиться! И вот я здесь! - докончил капитан свой рапорт.
 - Хорошо, что не в Петербурге, - сухо ответствовал Ватранг, догадываясь, какое ликование сейчас в русской столице.
  И он не ошибся.
  Первое известие о Гангутской победе в Петербург доставил лейтенант Мишуков шестого августа тысяча семьсот четырнадцатого года. А ровно через месяц были приведены захваченные суда. Народ, сбежавшийся на берег Невы, во все глаза глядел на "славные плоды российского флота".
  Первыми по серёдке реки двигались разукрашенные флагами пять скампавей, за ними - шнява "Принцесса". В некотором отдалении от неё шли пленные "шведы": три шхербота, шесть галер - "Ласкен", "Геден", "Валфиш", "Трана", "Грипен", "Эрн" - и фрегат "Элефант". Замыкали торжественное шествие корабли Балтийского флота. Двенадцать многопушечных громадин принимали участие в параде победы: "Полтава", "Армонт", "Рафаил", "Арондель", "Пернов", "Рига", "Екатерина", "Гавриил", "Перл", "Рандольф", "Эсперанс", "Леферм".
  С Петропавловской крепости непрерывно палили пушки, ветер нёс по реке густые клубы порохового дыма.
  Главное торжество состоялось в Сенате. В окружении морских офицеров сюда явился шаутбенахт Пётр Михайлов, командовавший галерной флотилией. Он вручил князю-кесарю, восседавшему на троне под пышным балдахином, реляцию о виктории.
  Ромодановский во всеуслышание объявил о триумфе, назвал число захваченных шведских судов и пушек.
 - В эту войну, - провозгласил он, поднявшись с места, - много брано было в плен не только генералов, но и фельдмаршалов, а вот флагманов ни единого. Теперь такое произошло... Так что всех поздравляю с никогда ещё не бывшей у нас победой!
  По знаку офицера, стоявшего у распахнутого окна, орудия с Петропавловской крепости отвечали дружным рыком.

Глава седьмая. Война за мир
  Осень тысяча семьсот четырнадцатого года выдалась в Санкт-Петербурге на редкость ясной и тёплой. Над городом постоянно голубело небо.
  В один из последних дней сентября на Адмиралтейской верфи состоялся спуск нового шестидесятипушечного корабля "Шлиссельбург". Ему предстояло заменить фрегат того же названия, что десятилетие назад был построен на Олонецкой верфи и долгое время входил в состав Балтийского флота.
  Спуск корабля производился с большой помпой. Это и понятно: стоил он дорого и строился долго. На торжество сошёлся весь Петербург. Особенно тесно было возле стапеля, на котором возвышался корабль. Наиболее важные персоны - сенаторы, адмиралы, иноземные послы - располагались возле царя.
  По знаку Ричарда Броуна, строителя "Шлиссельбурга", рабочие начали убирать подставки. Корабль дрогнул, под громкие крики "ура" стал всё быстрее подвигаться к реке и, наконец, с шумом "сел" в воду. С бастионов, окружавших Адмиралтейскую верфь, ударили пушки. Им ответили орудия Петропавловской крепости.
  Все наперебой бросились поздравлять царя. Хитро прищурившись, Пётр повернулся к разряженному Меншикову:
 - Дарю тебе "Шлиссельбург". Лелей его и холь!
  Светлейший князь на миг переменился в лице, но, быстро овладев собой, принялся пылко благодарить за оказанную милость. Обещал не жалеть средств на содержание команды и украшение корабля. Под конец громко воскликнул:
 - Я сделаю "Шлиссельбург" лучшим из шестидесятипушечных кораблей русского флота!
  Голландский посланник, только недавно прибывший в Петербург, шепнул соседу:
 - Поистине царский подарок!
  Джордж Маккензи, которому адресовались эти слова, тонко усмехнулся:
 - Этакого "подарка" врагу не пожелаешь. Да будет вам известно, вот таким оригинальным способом царь наказывает особо проворовавшихся вельмож и одновременно экономит государственные средства при строительстве кораблей.
  Пётр оглянулся на беседующих и спросил, как им понравился "Шлиссельбург".
 - Даже в Англии я не видел лучших судов! - отвечал голландский посланник. Царь перевёл вопросительный взгляд на Джорджа Маккензи. Посол поспешил изобразить улыбку:
 - Корабль хороший. Однако, насколько мне известно, Его царское величество в своё время обязался не строить на Балтике крупные военные суда?
 - "Шлиссельбург" не так уж велик, - возразил Пётр. - Он всего лишь второго ранга. Его собратья, - кивнул на возвышающиеся остовы кораблей, один из них - "Нарва" - был почти готов, - того же сартера!
 - Однако я слышал, - не сдавался Маккензи, - будто Его царское величество собирается заложить семидесятипушечный корабль, и уже готовы чертежи?
  Настойчивость английского посла не понравилась Петру, он нахмурился.
 - Строительство крупных кораблей - вынужденная мера. Россия находится в состоянии войны. Санкт-Петербург в любой момент может подвергнуться нападению шведского флота. Наша святая обязанность - дать ему отпор. Только таким образом, - обвёл рукой Адмиралтейскую верфь, - можно принудить упрямца Карла к заключению мира!
 - Король Швеции всегда готов к мирным переговорам на известных вам условиях! - подхватил посол.
  Лёгкая гримаса досады промелькнула по лицу Петра. Словно увещевая неразумного, он мягко проговорил:
 - Я должен заключить хороший мир. Поэтому буду постоянно пускать в ход все усилия, чтобы сделать войну утомительной для противника. Мой флот мне поможет получить хорошие условия мира!
  О состоявшемся разговоре Джордж Маккензи незамедлительно сообщил в Лондон.
  Получив его донесения, статс-секретарь Таунсенд отправился на приём к королю. В заключение беседы о русских делах - беседы долгой и не во всём гладкой - он высказал своё мнение:
 - Мы должны послать военный флот в Финский и Ботнический заливы. Этим мы, во-первых, оградим шведские берега от русского десанта. Во-вторых, окажем давление на царя, не спешащего заключить мир со Швецией.
 - А если до прихода нашего флота галеры царя уже окажутся в Ботническом заливе? - спросил вдруг король.
  Статс-секретарь озабоченно пожевал губами, подыскивая ответ.
 - Это было бы очень плохо. Тогда мы не сможем склонить царя к перемирию. Ведь его галерный флот будет в состоянии производить вторжения по всему шведскому побережью, в то время, как мы своими крупными кораблями не сможем ему помешать... Поэтому надо спешить!
  Из королевского дворца статс-секретарь отправился в дом русского посла Куракина и объявил ему, что король посылает в Балтийское море эскадру, чтобы взять под защиту английских купцов от нападения шведских каперов.
  Куракин срочно отправил депешу в Петербург:
  "Будет всех английских линейных кораблей двадцать, да голландских двенадцать. А командовать будет английский адмирал Норрис. Статс-секретарь сказал, что человек он умный, искусный и верный королю. По своему рангу корабли будут: один адмиральский первого ранга - в восемьдесят четыре пушки, второго ранга - по шестьдесят четыре пушки, а третьего ранга - все по пятьдесят пушек".
  В Санкт-Петербурге со всей серьёзностью отнеслись к сообщению из Лондона. Назревал конфликт с великими морскими державами. Следовало готовиться ко всякого рода неожиданностям, и, прежде всего, - к нападению объединённого английско-голландского флота на Санкт-Петербург. Но кто же возглавит в такой ответственный момент флот? И вот тут вспомнили про Крюйса, столь удачно отразившего натиск шведов на Кроншлот. Было решено возвратить его из ссылки и вновь поставить во главе Балтийского флота.

Глава восьмая. Ночная тревога
  Горестное письмо, полученное Карлом Двенадцатым от адмирала Ватранга после Гангутского сражения, явилось той каплей, что переполнила чашу его терпения. Он понял, что доле медлить нельзя.
  Начались поспешные сборы в дорогу.
  Маршрут возвращения не мог пролегать ни через Россию, ни через Польшу. Хотя Пётр и Август Второй клятвенно заверяли, что ни единый волос не упадёт с головы шведского короля при его следовании через их державы, но было бы легковерно полагаться на их обещания. Зная, как бы он поступил в подобном случае, Карл Двенадцатый решил держаться подальше от владений своих заклятых врагов.
 - Поедем через Германию! - объявил он приближённым. Но каким именно путём, не обмолвился ни единым словом из разумной предосторожности.
  Шестого октября тысяча семьсот четырнадцатого года в сопровождении многолюдной свиты и большого отряда турецких войск Карл Двенадцатый покинул Бендеры, где провёл более пяти лет, строя грандиозные планы отмщения коварному Петру. Все они на деле оказались мёртворождёнными. Подобно волшебной птице Феникс Россия возродилась из пепла Нарвского побоища. Её армия окрепла, на Балтийском море появился флот. Конечно, морские силы России были ещё очень слабы, но сражение при Гангуте показало, что "юный Давид" быстро набирает силу.
  Возле Хотина, последней пограничной крепости Оттоманской империи, турецкий отряд, составлявший почётный эскорт, отдал королю прощальный салют. Теперь охрану его персоны приняли на себя ветераны Полтавской баталии, и в изгнании верно служившие Карлу Двенадцатому.
  От Хотина пёстрая кавалькада всадников повернула на Вену. Несмотря на то, что конвой включал около четырёхсот солдат, король опасался засад и диверсий. Его отряд двигался со всей возможной стремительностью. Каждое утро - подъём происходил в три часа - Карл Двенадцатый поднимался первым. Короткий завтрак - и в дорогу. Тем не менее, чувство тревоги не покидало его. Более того, оно усиливалось по мере приближения к Померании. Последние переходы по немецким землям Карл Двенадцатый совершал в отрыве от главных сил, в компании всего лишь одного особо доверенного офицера.
  В ночь с двадцать первого на двадцать второе ноября тысяча семьсот четырнадцатого года караульных шведской крепости Штральзунд потревожил громкий стук в ворота и нетерпеливый крик:
 - Отворяй!
  Караульный, выглянув в окошко, увидел по другую сторону рва двух всадников и телегу в отдалении. Сонно позёвывая, он объявил, что в такой поздний час ни для кого ворота крепости не отворяются и посоветовал припозднившимся путникам провести остаток ночи под открытым небом.
 - Немедля разбуди губернатора! - разъярился Карл Двенадцатый. От бешеного крика конь под ним испуганно закрутился. - Понял, болван? Объяви губернатору, что я послан от короля с наиважнейшим повелением, не терпящим ни минуты отлагательства. Более того, ежели ты сейчас не отопрёшь ворота, то будешь повешен!
  Угрозы возымели действие. Караульные зашевелились. Один - бросился к губернатору, другие - опустили подъёмный мост и распахнули ворота.
  Был поздний час, и губернатор Штральзунда генерал-майор Дюкер спал. Его разбудили и доложили о посланце от короля.
  Увидев перед собой офицера в синей епанче, ботфортах, забрызганных грязью, насквозь пропахшего острым запахом пота, Дюкер брезгливо поморщился и попросил побыстрее изложить вести, доставленные от короля.
  Офицер рассмеялся.
 - Ах, Дюкер, Дюкер, неужто я так переменился, что ты не признаёшь меня?!
  При этих словах он стянул с головы парик. Губернатор вдруг узрел перед собой Карла Двенадцатого.
  В один миг весть о возвращении короля облетела город. В окнах вспыхнули огни. С ликующими криками солдаты гарнизона окружили дом губернатора. На бастионах ударили пушки.
  Только теперь, когда все опасности остались позади, Карл Двенадцатый почувствовал, как устал. Он пошатнулся. Его подхватили, уложили в постель. От долгой езды верхом ноги у него так распухли, что голенища сапог пришлось разрезать.
 - Мы ехали, не останавливаясь ни днём, ни ночью, - объяснял спутник короля обеспокоенному губернатору. - Днём - на лошадях, ночью - на телеге.
  Утром Карл Двенадцатый сделал смотр гарнизону Штральзунда. Тогда же во все концы государства были разосланы указы, извещавшие о возвращении короля и подтверждавшие его решительное намерение продолжать войну до победного конца.

Глава девятая. Донос
  Как выяснилось впоследствии, Карл Двенадцатый не напрасно прибегал к чрезвычайным мерам предосторожности при своём возвращении в Швецию. За всеми его действиями и передвижениями велось пристальное наблюдение. Уже восемнадцатого октября тысяча семьсот четырнадцатого года, то есть спустя двенадцать дней после выезда короля из Бендер, в Петербурге стало об этом известно. Временной разрыв между событием и получением информации о нём поразительно малый, если учесть, что между Бендерами и Петербургом пролегало почти две тысячи вёрст.
  Сообщение из Бендер чрезвычайно обеспокоило Петра, хотя и не застало врасплох. После занятия русскими войсками Аландских островов, откуда открывался прямой путь на Стокгольм, а, стало быть, приближалось и окончание войны, он постоянно находился в напряжении, со смутным беспокойством ожидая ответных действий противника. Пока что всё свидетельствовало о стремлении Швеции к миру, столь желанному для России. Но общая ситуация неожиданно усложнилась. Кончина английской королевы Анны - об этом в Петербурге стало известно в сентябре - резко уменьшила надежды на благополучное завершение военного конфликта со Швецией. Вступивший на английский престол Георг Первый круто повернул колесо государственной политики: Англия, примирившись с Францией, неожиданно воспылала любовью к страждущей Швеции. И что было совсем неприятно, Карл Двенадцатый покинул Бендеры, горя желанием склонить чашу успеха в единоборстве с Петром в свою сторону.
  Петра терзала бессонница. Вперив невидящий взор в темноту спальной, он старался предугадать ход событий.
  В октябрьские дни тысяча семьсот четырнадцатого года не спалось и Ульяну Сенявину. Директор Конторы от городских строений, заведовавший в Петербурге всеми казёнными складами, на которых хранились сотни тысяч штук кирпича и масса других строительных материалов, распоряжавшийся тысячами рабочих, являющийся, можно сказать, главным строителем столицы, был взят под стражу и помещён в один из казематов Петропавловской крепости, которую сам же и возводил. Ближайшего помощника всесильного светлейшего князя Меншикова содержали как простого арестанта - на хлебе и воде.
  "Откуда такие напасти?" - тоскливо размышлял Ульян Сенявин, ещё не зная, что арестован по доносу писаря из своей же канцелярии, и что он - только начальное звено в целой цепи арестов, взбудораживших Петербург.
  Следом за директором Конторы от городских строений преображенцы, с ружьями и саблями наголо, забрали первого члена Адмиралтейства Александра Васильевича Кикина. Обрушившееся несчастье так потрясло жизнерадостного Кикина, что с ним приключился апоплексический удар. Всю левую сторону тела у него парализовало, на время он лишился дара речи.
  Потом на допросы взяли сенатора Григория Ивановича Волконского.
  Не успели петербуржцы толком обсудить последние новости, как ударил новый гром - в крепость поместили вице-губернатора Ингерманландии Якова Никитича Корсакова. Его допрашивали с пристрастием. Для начала вздёрнули на дыбу. Левая рука вице-губернатора не выдержала тяжести тучного тела и обломилась, хотя его ещё только начали подтягивать к высокой перекладине.
  Корсаков был доверенным лицом Меншикова. Поэтому все ожидали, что пробил последний час и самого Светлейшего князя. В разговорах между собой петербуржцы называли астрономические суммы казённых денег, присвоенных им.
  Однако Меншиков остался на свободе. Пётр пощадил его, памятуя о прошлых заслугах Светлейшего.
  Выходя из царской токарни, где происходило бурное, с побоями и слезами, объяснение, Александр Данилович потерянно размышлял о случившемся. Где первопричина зла, терялся он в догадках. О доносе писаря он, естественно, даже не подозревал и потому свалил всё на Шафирова, своего тайного недоброжелателя.
  Оба они, и Меншиков, и Шафиров, стремились влиять на Петра. Оба в этом преуспевали, и каждый в душе завидовал другому. Случай способствовал вырваться наружу взаимной неприязни.
  При спуске на воду шестидесятипушечного "Шлиссельбурга" Пётр, выказывая монаршую милость, подарил новопостроенный корабль Меншикову. Тот клятвенно заверил, что не пожалеет денег на снаряжение и украшение "Шлиссельбурга", сделает его лучшим шестидесятипушечным кораблём российского флота.
  Шафиров, вошедший в фавор к царю после заключения мира с Турцией, по этому поводу колко пошутил:
 - Для Александра Даниловича содержание одного корабля всё равно, что слону дробина, ему по карману весь флот!
  Вечером на шумном банкете, состоявшемся на борту "Шлиссельбурга", Меншиков дал выход скопившемуся раздражению. Достаточно громко он напомнил о казённых суммах, предназначенных на подкуп турецких пашей и прилипших к пальцам чрезвычайного посла.
  Низенький и толстый Шафиров обдал обидчика презрительным взглядом.
 - Ты просто завидуешь мне! - пронзительно выкрикнул он. - Если бы твоя зависть обратилась в горячку, то все вокруг незамедлительно бы померли! Ты - истинный погубитель государства! По своему нраву ты походишь на червей, точащих деревья, которыми они питаются и живут... Ты мнишь себя великим стратегом, а на самом деле, ты - трус! Во всех сражениях ты смотрел на бьющихся в зрительную трубку, подобно Нептуну, взиравшему с Фракийских гор на битву троянцев с греками, или Ксерксу в Саламинском сражении, из боязни быть уязвлённым пулей!..
  Припомнив эту пьяную перепалку, Меншиков ошеломлённо приостановился. "Вот откуда дует ветер!" - зло пробормотал он и поклялся воздать сторицей за злостный навет. Восемь лет Светлейший князь дожидался удобного случая и дождался. В тысяча семьсот двадцать втором году он всё же свёл счёты с ненавистным соперником.
  Но в тот день тысяча семьсот четырнадцатого года Меншиков больше думал не о мщении, а о своём спасении. Прямо из царской токарни он направился в покои царицы, у которой надеялся найти покровительство. Екатерина имела на Петра удивительное влияние, и это было всеми замечено. Кто хотел чего-то добиться, прежде всего шли к ней...
  У Екатерины Светлейший князь нашёл генерал-адмирала Апраксина, бледного и трясущегося. Его уличили в трате казённых денег на личные нужды, и он уже имел нелицеприятную беседу с Петром.
 - По сравнению с тем, что я испытал сейчас, - со всей откровенностью признался Апраксин, - все опасности, пережитые мною на море в эту кампанию, - ничто. Я, конечно, сознаю свою вину, но ведь нужно во всём обстоятельно разобраться. Я и раньше предупреждал Его величество, что при моём положении мне не хватает адмиральского семитысячного жалования. Я принужден против своей воли держать открытым дом. С утра до вечера у меня пасутся капитаны, офицеры, дипломаты... И всех надо угощать. А сколько из-за этого держу прислуги!.. Одни ассамблеи во что обходятся!
  Глянув на вошедшего Меншикова, бросился к нему.
 - Нужно спасать Кикина!
  Миссию спасительницы приняла на себя Екатерина. Выгораживая первого комиссара Адмиралтейства, она принялась напоминать Петру о заслугах Кикина. Видя же, что слова её не действуют, нервно воскликнула:
 - Пощади его! Он парализован, почти лишён языка!
  Пётр угрюмо молчал.
 - Позволь хотя бы ему спокойно умереть! Вспомни, ведь он кавалер польского Орла!
  Ласковым движением Екатерина прикоснулась к груди Петра. В прежние годы этот доверительный жест оказывал магическое действие.
 - Вспомни, сколько он сделал для флота! - продолжала пылко Екатерина, зная о привязанности мужа к кораблям.
 - Много сделал! - скептически усмехнулся Пётр. - Так много, что едва весь флот не погубил. Ты знаешь, - зло округлил глаза, - сколько умерло людей по его милости из-за недоедания и болезни? Ты просишь меня быть мягкосердечным?.. А ты подумала о том, что будет, если народ, выведенный из терпения взятками и насилием, учинёнными от моего имени, сам обратится к насилию?
  Видя растерянность и испуг в глазах Екатерины, твёрдо добавил:
 - Люди должны убедиться, что есть правда. А для этого необходимо дать такой пример наказания, который бы соответствовал сотворённому злу!
  Екатерине, в последние годы сильно раздобревшей от бесконечных беременностей и родов, сделалось дурно. Придворный хирург сделал два надреза на её пухлых руках и лишь на третий раз смог пустить кровь из вены. Но ничто не могло смягчить Петра.
  Следствие между тем продолжало свою работу. Количество обнаруженных преступлений росло как снежный ком. С нарочным в Москву отправили приказ тамошнему вице-губернатору явиться в Петербург для разъяснения некоторых пунктов обвинения против него. Такие же указы были отправлены губернатору Сибири, князю Матвею Гагарину; бывшему начальнику Монетного двора, сенатору Василию Апухтину; архангельскому вице-губернатору Курбатову и его помощнику Дмитрию Соловьёву. О последнем говорили, будто он вёл обширные торговые дела со шведами от имени подставного лица и якобы это лицо - Курбатов!

Глава десятая. Навигатор Зиновьев
  Всю зиму с тысяча семьсот четырнадцатого по тысяча семьсот пятнадцатый года Иван Сенявин провёл вдали от дома. Вместе с гвардейским капитан-лейтенантом Румянцевым он объезжал Кольский острог, набирая матросов на четыре корабля, строившиеся на Соломбальской верфи для Балтийского флота. Требовалась как минимум тысяча человек. Удалось же набрать всего триста пятьдесят.
  В конце февраля тысяча семьсот пятнадцатого года огромная колонна, во главе которой ехали на санях Иван Сенявин и Румянцев, выступила из Кеми. Шли по льду Белого моря, держа путь на восток.
  К этому времени зима уже заметно умерила свои холода. Сполохи не столь часто возникали в северном небе. Так называемые горные ветры сменились нордами, нагонявшими густой туман. Первое, что услышали, приблизившись к берегу, так это злое карканье ворон, готовившихся к отлёту в глубь карельских и финских болот.
 - В самое время пришли! - облегчённо выдохнул проводник, местный помор. - Немного бы припозднились, и было бы худо!
  И верно. Едва ступили на западный берег Онежской губы, как подули сильные ветра. Ледяной припой, до сей поры плотно державшийся у берега, неожиданно треснул. С гулом, напоминающим пушечную пальбу, лёд начал корёжиться, громоздиться, образуя торосы.
  Архангельский вице-губернатор Курбатов, которому Сенявин поведал о своих нуждах, пообещал содействие.
 - Люди будут! - твёрдо заявил он. - Триста пятьдесят человек завербуем в Архангельске! Остальных пришлют из Вологды!
 - Мне ещё нужно солдат шестьсот к орудиям, - напомнил Сенявин.
  Курбатов успокоительно махнул рукой:
 - Солдаты будут хоть завтра. Народ все молодой, но уже обстрелянный...
  Несколько успокоенный этим заверением, Сенявин отправился на Соломбальскую верфь, где под присмотром экипажмейстера Питера Геренса (в оригинальном тексте - Питера Выбе) строились четыре корабля: "Уриил", "Салафаил", "Варахаил", "Ягудиил". Каждый о пятидесяти двух пушках.
  Корабельное строительство на Соломбале - острове в устье Двины - началось в тысяча семьсот первом году. Тогда были спущены на воду шесть торговых судов: "Святой Апостол Андрей", "Святой Павел", "Эксбой", "Зелёный дракон", "Меркуриус", "Ричард Энжен". Кстати, последнее было сдано в аренду английскому купцу Андрею Стейльсу, а спустя четыре года подарено ему за большие заслуги перед Российским государством.
  В тысяча семьсот восьмом году на Соломбальской верфи началась постройка военных кораблей. Первым на воду был спущен тридцатидвухпушечный фрегат "Святой Пётр". За ним однотипные - "Святой Павел" и "Святой Илья".
  В тысяча семьсот двенадцатом году всё тот же Выбе Геренс заложил ещё три более крупных судна - пятидесятидвухпушечные корабли, названные именами архангелов: "Рафаил", "Гавриил", "Михаил".
  Едва они были спущены, как последовал приказ: приступить к строительству новой серии подобных судов, на сей раз из четырёх кораблей.
  Нужда в военных судах была столь велика, что в Петербурге вспомнили о находившемся в Архангельске подарке Вильгельма - "Транспорт-Ройяле" и захваченной в тысяча семьсот первом году шведской шняве.
  Вместе с мастером Питером Геренсом (снова было написано Питером Выбе) Иван Сенявин осмотрел оба судна. Шнява оказалась насквозь гнилой. "Транспорт-Ройял" сохранился куда лучше. Требовалось всего лишь перестелить палубу да сменить фок-мачты и грот-мачты.
  За хлопотами на верфи незаметно подошла весна. Май выдался в Архангельске удивительно тёплым. Промытые талыми водами, дружно зазеленели луга. Лёд на реке посинел. Образовались жёлтые окна - полыньи. А потом, после затяжного двухдневного дождя, Двина вскрылась. Ледовый панцирь треснул. Набирая скорость к морю пошли огромные льдины, порой занимавшие половину реки. В Берёзовом рукаве образовался затор, вызвавший подъём воды. Мутные талые воды хлынули на низменные берега. Соломбальское селение оказалось затопленным до нижних этажей. Правда, полая вода простояла всего сутки. А там затор прорвало - и лёд всей массой устремился в Белое море.
  Для жителей Архангельска наступило время мутницы, когда на домашние нужды пошла грязновато-жёлтая речная вода. Зная об этом, некоторые предусмотрительные хозяева запаслись чистой водой ещё до "ледоплава" на Двине.
  Кончилась "мутница" и началось ожидание льда из Пинеги. Вскоре по Двине пошёл грязно-чёрный лёд. Был он рыхлый, но тем не менее разломал на своём пути несколько барж с зерном.
  Наступил июнь. В городе деревья осыпала зелень. Море совсем очистилось ото льда.
  В один из дней Ивану Сенявину доложили о прибытии воинской команды из Вологды. Радостный, выскочил он на улицу, и растерянно замер, увидев перед собой шеренгу из девяти человек.
 - А где остальные? - невольно вырвалось у него.
 - Все здесь! - доложил старший.
  Выяснилось, что прибывшие - навигаторы, которых следовало доставить в Амстердам.
 - Косенков, Милютин, Муханов, Зыков - поочерёдно представлялись они.
  Заметив, что у навигаторов сумрачные лица - в течение пяти-шести лет им предстояло изучать в Голландии морские науки, - Сенявин ободряюще улыбнулся:
 - Не робейте, ребята. Не так страшен чёрт, как его малюют. Я сам два года оттрубил на голландском корабле, бывал на Медитерранском море, тонул возле Норвегии, а - жив! Совет мой вам таков: пока не познаете корабль от киля до клотика, домой не порывайтесь. Пётр Алексеевич сам по возвращении на родину принимает у навигаторов экзамен. Так что старайтесь!
  Пошёл вдоль шеренги, задавая один вопрос: "Кем хочешь быть?".
 - Капитаном, капитаном, капитаном, - слышалось одно и то же в ответ.
  Лишь последний навигатор сказал: штурманом.
 - Как фамилия? - заинтересовался Сенявин.
 - Зиновьев.
 - Почему хочешь быть штурманом?
  Профессия штурмана была менее престижной. Капитаны на флоте считались элитой. Их труд выше оплачивался. Вся черновая работа на корабле лежала на штурманах, а ответственность за постановку судна на мель или его потерю они несли даже большую, чем командир.
 - Люблю с цифрами возиться!
 - Вот как, - удивился и как-то растерялся от этого ответа Иван Сенявин. - Что ж, похвально!..
  И после небольшого напутствия распустил команду до вечера.
  В Архангельске в летнюю пору было на что посмотреть. В северном порту находилось множество иностранных судов. Начиная с июля и по октябрь здесь кипела настоящая ярмарка. По берегам Двины, по которой взад-вперёд двигались большие и малые суда, высились груды тюков и бочек. Хлеб, смола, поташ, пенька, сало, рыбий клей - вот что привлекало в Архангельск заморских купцов.
  В конце июля из Вологды прибыли рекруты, необходимые для доукомплектования команд. Иван Сенявин вызвал капитанов на "Уриил". Первым прибыл поручик Гутчинс с "Транспорт-Ройяла", за ним - Витус Беринг, командовавший "Салафаилом", - поручик Бенс с "Варахаила" и поручик Дин с "Ягудиила". Когда все собрались, он объявил дату выхода - двадцать четвёртое августа.
  В назначенный день корабли покинули порт.
  Стоя на шканцах "Транспорт-Ройяла", Зиновьев неожиданно испытал острую тоску - он впервые покидал родину. Торопливо оглянулся, стремясь запечатлеть в памяти её образ. Впереди, насколько хватал глаз, широко разлилась речная гладь, сливаясь на горизонте с небом. Правее - над зеленью куп сверкал позлащённый крест церкви на Кег-Острове. Налево - зеленела тундра, за которой стоял лес. Позади, на фоне неба чётко вырисовывались шатры архангельских церквей: златоглавых - Архангельского монастыря, голубых с золотыми звёздами - Соломбалы.
  Потянул свежий ветер с моря - "морянка", - разгоняя тучи комаров. Море находилось уже рядом, хотя оно ещё и не различалось. Впереди возникла белесая полоса, над которой реял парус.
  Корабли только преодолевали двинский бар, отмеченный игрой мелких волн с пенными гребнями, как с "Ягудиила" просигналили, что открылась сильная течь. Корабль развернулся и пошёл назад, а остальные продолжили свой путь.
  Трудное плавание вокруг Скандинавии продолжалось три месяца. Лишь в конце ноября "Салафаил" и "Уриил" достигли Копенгагена. "Варахаил" отстал. С "Транспорт-Ройялем" и вовсе случилась беда.
  Сообщая в Санкт-Петербург о своём прибытии в датскую столицу, Иван Сенявин писал:
  "Ржи я от города Архангельска не взял. А взял тысячу пудов свинца да пятьсот пудов железа. Оно здесь дороже, нежели у города. И ежели будет нужда, то стану оное продавать. Корабли от великих штормов расшатались и невозможно прибыть, чтобы не учинить килевания. А "Транспорт" против Готенбурга стал на клип от великого шторма, от которого и мы насилу спаслись и, конечно, пропал. Есть в Копенгагене слух, что поручик и при нём несколько русских и иноземных спаслись".
  Слух подтвердился. Вскоре капитан "Транспорт-Ройяла" предстал перед Иваном Сенявиным. Свой невесёлый рассказ поручик Гутчинс завершил фразой, больно резанувшей его по сердцу:
 - Из семидесяти человек команды уцелело всего шестеро!
 - А как навигатор Зиновьев? - невольно вырвалось у него.
 - Потоп.
 - Жаль. Из него получился бы неплохой штурман!

Глава одиннадцатая. "Ингерманландия"
  Крюйс прибыл в Санкт-Петербург в феврале тысяча семьсот пятнадцатого года. Вице-адмирал, вроде бы, недолго отсутствовал - всего два года, однако происшедшие перемены показались ему разительными. Флот стал по-настоящему могуч. В его составе было двадцать восемь кораблей: от сорокапушечных до семидесятипушечного "Леферма". А как преобразился Адмиралтейский двор - всюду новые постройки. От опытного глаза не скрылись и беспорядки. Вся территория верфи была завалена лесом. Длинные брусья и доски в штабелях соседствовали с короткими, толстые - с тонкими; хороший материал - с обрезками, годными только для бытовых нужд. Складские помещения обветшали и требовали замены. Особо же раздосадовал Крюйса котёл для смоления канатов - очень мелкий и тесный. Вице-адмирал вспомнил про котёл на Воронежской верфи, ныне находившейся в бездействии, и велел его привезти.
  Вскоре по возвращении Крюйса состоялся большой военный совет с участием Петра и генерал-адмирала Апраксина. Обсуждался план кампании. Было принято решение просить датское правительство направить в Финский залив эскадру из двадцати линейных кораблей для совместных действий против шведского флота, обыкновенно занимавшего позицию между Даго и Аландскими островами. О возможных операциях против англо-голландской эскадры пока ничего не говорилось, ибо не знали, какие действия она предпримет.
  Советовались и как вести борьбу со шведскими каперами. После вступления в войну Дании шведское купечество понесло от датских кораблей большие потери в судах. В ответ шведское правительство существенно увеличило свой каперский флот. В Балтийское и Северное моря вышли десятки быстроходных и хорошо вооружённых судов.
 - Шведские каперы должны быть изгнаны с Балтики! - потребовал Пётр. - Отправить в море восемь фрегатов, вооружённых тридцатью-сорока пушками. Половина из них пусть будут нашими, другая половина - датскими. Нашим фрегатам крейсировать от Готланда и до Мемеля, датским - до Готланда.
 - Шведам сему предприятию будет трудно воспрепятствовать, - убеждённо сказал Апраксин. - Быстроходных фрегатов у них всего три. От линейных кораблей противника наши фрегаты легко уйдут.
  Крюйс согласно кивнул.
 - Я думаю отправить "Самсона" с двумя фрегатами и шняву. Надо только заранее определить сигналы с датскими кораблями. Неплохо бы также во всех пристанях иметь тайных корреспондентов, откуда и с каким товаром они приходят и отходят.
  Девятого апреля тысяча семьсот пятнадцатого года из Ревеля вышел отряд фрегатов, которыми командовал капитан Бредаль. Через два дня возле Виндавы обнаружился шведский капер. Схватка с ним была непродолжительной, но жестокой. Восемнадцатипушечный капер "Единорог" наконец сдался на милость победителей. Он оказался настолько повреждённым, что его сожгли. В последующие дни Бредаль обезвредил ещё два неприятельских капера, с одиннадцатью пушками на борту. Один из них сразу же спустил флаг, другой - о десяти орудиях - попробовал уйти. Возле Готланда его всё же настигли и взяли в плен.
  Уничтоженный капер "Единорог" и пленённый "Стокгольм-галей" имели внушительный счёт призам. Их капитаны Авеман и Стром считались лучшими специалистами каперского дела.
  Пётр остался доволен решительными действиями Бредаля. В честь морской виктории пушки Петропавловской крепости дали девятнадцать залпов.
  Между тем Балтийский флот, стоявший в гавани на Котлине, готовился к выходу в море. Ремонтные работы подходили к концу. На "Святой Екатерине" были сменены фок-мачта и бизань-мачта, бушприт, на "Перле" - все мачты, на "Рафаиле" - фок-мачта и бушприт.
  "Леферм", "Пернов", "Арондель" и "Святой Иаков" валяли, то есть чинили обшивку.
  Командиры кораблей получили указ, включавший три пункта:
  1. Людям на каждый день экзерцицию делать пушкам, тако ж ежели корабль на якоре стоит и великого ветра нет - парусами и верёвками, и в прочем, что надлежит к их должности, обучать. А на собственные дела никуда, ни для чего не употреблять.
  2. Корабль в чистоте соблюдать постоянно. Людям добрый порядок для жилья иметь, и провиант, и прочее с добрым порядком класть, дабы тесноты и духоты людям не было.
  3. В комиссарские и провиантские дела не вмешиваться. Тако ж и шкиперу надлежащие вещи с корабля не брать. И на иные дела не употреблять, а буде какая необходимая нужда чего требовала, то давать оным расписки.
  А кто сие преступит, тот наказан будет: впервые - на полмесяца вычета жалованья, в другой раз - на два, в третий - на полгода жалованья, и сверх того жестокий арест в железах на хлебе и воде.
  Дела предстояли нешуточные - назревала схватка со шведским флотом, поэтому и порядок наводился самым решительным образом.
  Первого мая тысяча семьсот пятнадцатого года был спущен шестидесятичетырёхпушечный корабль "Ингерманландия". Отвести к Кроншлоту его поручили Науму Сенявину, который в минувшем году уже успешно справился с подобным заданием - в октябре тысяча семьсот четырнадцатого довёл до Котлина "Нарву". Проводка новых крупных кораблей была непростым делом, поскольку они имели значительную осадку и невский бар могли преодолевать лишь с помощью камелей.
  Наум Сенявин довольно скоро управился с порученным делом. "Ингерманландия" возглавила авангард, а во главе кордебаталии встал "Леферм", арьергарда - "Шлиссельбург".
  Выход флота в море задержала беда. Июньским днём случилась гроза. В один миг сделалось темно, как ночью. Все видели, как над недавно построенным кораблём "Нарва" - он имел на борту шестьдесят пушек - возникла змеистая молния. Очевидно, грозовой разряд угодил в крюйт-камеру, ибо раздался страшный грохот. Корабль развалился надвое и затонул. Лишь конец бизань-мачты остался торчать над водой. Капитан и почти пятьсот человек команды погибли. Уцелело всего восемнадцать человек.
  Отдав прощальный салют погибшим, эскадра под флагом вице-адмирала Крюйса отправилась в путь. Следом подвигалась галерная флотилия под командой генерал-адмирала Апраксина. При выходе из Финского залива флот разделился: корабли пошли на Ревель, галеры - в финские шхеры.
  При подходе к Ревелю, ещё издали увидели на его рейде множество кораблей. То пожаловала англо-голландская эскадра. С ней же прибыли закупленные Салтыковым корабли: "Лондон" (пятьдесят четыре пушки), "Ричмонд" и "Британия" (по сорок четыре пушки). Они не особо понравились Петру из-за своей малой величины. Но и такие корабли были нужны.
  Отдавая дань морскому этикету, Пётр, державший флаг на "Ингерманландии", пригласил на обед английского и голландского адмиралов. Оглядывая просторную каюту флагманского корабля, Норрис одобрительно заметил:
 - Добрый корабль! Я слышал, будто у вас работают английские мастера, нанятые за большие деньги?
 - Работают, - улыбнулся Пётр. - Ричард Броун, Ричард Козенс, Осип Най. "Ингерманландию" построил Козенс... Однако есть у нас и свои мастера, тоже весьма искусные: Фёдор Скляев, Фёдор Салтыков.
  В середине августа англо-голландская эскадра, сопровождая торговые суда, приходившие в Россию за корабельными материалами, взяла курс на запад. В составе огромного каравана шли и четыре русских корабля: "Страфорд", "Перл", "Самсон" и "Святой Павел" под началом капитана второго ранга Бредаля. "Страфордом" командовал Наум Сенявин.
  Во внутреннем кармане камзола он хранил бумагу, которая, казалось, жгла ему грудь:
  "Шестнадцатого августа тысяча семьсот пятнадцатого года, от Ревеля из флоту.
  Указ капитану господину Сенявину.
  Понеже Фёдор Салтыков российской породы послан был от нас для покупки кораблей в Англию, и оный учинил против Указу и многие деньги брал себе под лицом той покупки, для того его арестовать и привезти в Петербург яко нашего подданного.
  Пётр".

Глава двенадцатая. Огородные деревья
  В ноябре тысяча семьсот пятнадцатого года русские корабли прибыли в Англию. Не доходя полмили до Гревента, южной границы лондонского порта, отделились от общего каравана и встали на якорь. Бредаль приказал поднять на кораблях российские флаги.
  Очень скоро на флагманский "Страфорд" прибыл английский негоциант Рабузин, к которому Наум Сенявин имел рекомендательное письмо. За ним на борт корабля поднялись исполнявшие обязанности российских консулов в Англии Гудфелло и Декер.
  Бредаль, следуя приказу доставить в Россию корабли, построенные по заказу Соловьёва в Амстердаме, прежде всего поинтересовался, готовы ли они к выходу в море.
 - "Портсмут" и "Девоншир" могут идти хоть завтра, - отвечал Гудфелло. - А вот "Марбург" при переходе через Северное море попал в сильный шторм, получил повреждения.
 - Велики ли повреждения, и как долго может продлиться ремонт? - заволновался Бредаль, раздосадованный возникшим осложнением.
 - Повреждён корпус. Ремонт займёт недель шесть.
  Задержка была не особо велика. Бредаль облегчённо перевёл дух.
 - "Марбург" немедленно поставить в док. Два других корабля готовить к отправке. Все необходимые припасы я доставил!
  По приказу Бредаля матросы начали ставить паруса.
 - В Лондон вам никак нельзя идти! - предупредил Гудфелло. - "Страфорд" - судно английской постройки. А в английских морских правилах имеется пункт: "Если корабль сделан в Англии, то на нём надлежит быть шкиперу английскому и двум долям английских матросов". В Лондоне вашему кораблю вместе с товарами грозит конфискация. Причём половину суммы от продажи получит доноситель!
  Подтверждая справедливость этих слов, Декер и Рабузин согласно закивали.
 - Как же быть? - растерялся Бредаль. Положение представлялось безвыходным, даже угрожающим.
 - Выход один, - отвечал Гудфелло. - "Страфорд" должен идти обратно, остальные три судна могут остаться.
  Наум Сенявин, присутствовавший при этой разговоре, молча протянул Рабузину рекомендательное письмо.
 - Какой товар вы привезли? - пряча письмо, осведомился он.
 - Смолу, пеньку, поташ.
 - Очень хорошо. Отправляйтесь в Амстердам к моему комиссионеру. Он примет товар.
  На душе у Сенявина полегчало.
 - Однако у меня есть ещё одно поручение: приобрести двадцать тысяч листов пергамента.
 - Один лист пергамента стоит шиллинг, а за всю партию следует заплатить тысячу фунтов стерлингов, - быстро подсчитал Рабузин. - Я вышлю пергамент в Амстердам. Но деньги нужны вперёд.
  Вдвоём они прошли в капитанскую каюту, где Сенявин вручил негоцианту требуемую сумму. Здесь же, без посторонних глаз, спросил про Фёдора Салтыкова, поинтересовался, почему он не прибыл встречать корабли.
 - Фёдор Салтыков умер.
  Рука Сенявина невольно легла на потайной карман, где лежал царский указ. Тщательно подбирая слова, он начал выспрашивать негоцианта о нравственных качествах Салтыкова.
 - С ним я имел дела четыре года, - несколько удивлённый этими расспросами, отвечал Рабузин. - Лучшего компаньона трудно найти.
  Видя, что таиться далее невозможно, Сенявин прямо спросил, мог ли Салтыков при покупке кораблей присвоить часть казённых сумм.
 - Почти все сделки заключались при моём участии, - обиделся Рабузин.
  Показывая, что более не намерен распространяться на эту тему, подсел к столу, чтобы написать рекомендательное письмо своему амстердамскому комиссионеру.
  От Англии до Голландии путь был близок. Однако из-за непогоды "Страфорд" задержался в пути. В довершение бед ударили сильные морозы. Когда корабль подошёл к Текселю, начальному из Западно-Фризских островов, то оказалось, что море до самого Амстердама покрыто льдом. Оставив "Страфорд" на рейде, Сенявин отправился в город посуху.
  Соловьёв, русский консул в Голландии, встретил его как самого близкого человека.
 - Я ждал вас, как манну небесную!.. Ещё в мае прошлого года я отправил в Санкт-Петербург на английском судне "Дана" взятых в русскую службу офицеров и матросов. Всего двадцать одного человека. На пути в Россию судно задержали шведы и отвели в Готенбург. Всех завербованных арестовали. Их и поныне держат в плену, в великой нужде и в тяжёлой работе. Более того, все ограблены, у них отобраны деньги и одежда. Сродственники и жёны несчастных осаждают меня слёзными просьбами, требуют, чтобы я непременно их выручил. Денег же на подобные расходы я не имею. А они требуют и угрожают!.. От такого страха я скрываюсь и не могу днём выходить со двора. Более того, меня хотят засадить в тюрьму, чтобы таким образом востребовать причитающиеся деньги!
 - Велика ли сумма?
 - Близко к восьмистам фунтам.
  Соловьёв выжидательно примолк.
 - Указа на этот счёт я не имею, - решительно пресёк его домогательства Наум Сенявин и, перейдя к интересующим его делам, спросил, как отыскать купца Троя, к которому у него имеется рекомендательное письмо.
 - Никого вам не нужно, - уяснив суть дела, объявил Соловьёв. - Трой сложит товар в своём амбаре, а вам придётся неизвестно сколько платить за хранение. Лучше передайте груз мне. Я продам его с большой выгодой.
  Наум Сенявин подумал-подумал и принял предложение.
  Пока шла беседа с консулом, подошли прослышавшие о прибытии российского корабля соотечественники: капитан-командор Шельтинг, занимавшийся набором офицеров для русского флота, и князь Львов, надзиравший за навигаторами, обучавшимися в Голландии.
  Со слезами на глазах Львов бросился Сенявину на грудь, заклиная о заступничестве:
 - Мочи у меня нет больше жить здесь! Обложен тяжкими узами болезней моих, а паче великим страхом. Что мне делать, даже не знаю! Прошу донести Его царскому величеству о моей конечной дряхлости. Пусть он отпустит меня для лечения болезней на тёплые воды... Тяжко страдаю! А отъехать самовольно не смею. До Санкт-Петербурга же, хотя и довезут меня живьём, а прибыли от меня и пользы никакой не будет. Весь ослаб!.. А если пришлют новых навигаторов, то с ними управится и Соловьёв. Только бы меня освободили!.. Эти навигаторы вконец меня доконали. От них разлом в голове и беспамятство. Сам посуди: князь Щербатов от меланхолии сошёл с ума, живёт в одном доме наг и бос, и платить за него некому, хозяин хочет посадить его в сумасбродный дом; подконстапельный ученик Хлебников веру переменил и служить остался в Англии; навигаторы в Англии имеют на себе великие долги: Семён Ушаков и Сергей Смирнов посажены в долговую тюрьму. Все эти навигаторы не только выпили мою кровь, но и иссушили самое сердце!
  Чем мог помочь Наум Сенявин несчастному Львову? Он пообещал передать его слёзную просьбу царю и замолвить за него слово.
  В последующие дни шла разгрузка "Страфорда". Соловьёв очень быстро продал товар. Он попытался было вырученные деньги оставить у себя, но Сенявин твёрдо заявил:
 - До указа они будут при мне!
 - Офицерские жёны засадят меня в тюрьму! - жалобно возопил Соловьёв.
 - Не засадят. К тому же они пока не имеют никаких известий от своих мужей. Может быть, и обойдётся!
  Соловьёв отправил новое письмо в Санкт-Петербург с просьбой дать указ Науму Сенявину на передачу ему требуемой суммы.
  Письмо из Санкт-Петербурга пришло, но о деньгах ничего не говорилось. Огорчение Соловьёва не знало границ. Не без труда выпроводив консула, Сенявин ещё раз перечёл указ:
  "К Науму Сенявину!
  Постарайся, дабы купить в Англии пушки следующих пропорций, которые ныне употребляются на воинских кораблях в Англии, а именно: тридцатифунтовых, двадцатичетырёхфунтовых, восемнадцатифунтовых, девятифунтовых, шестифунтовых - каждой по две. Всего двенадцать. И чтоб тебе привезти их с собою. И о сём объяви господину Готфелю, дабы он в сём вам воспомоществовал. Также сыщи одного или двух человек, которые умеют в воду с колоколом ходить и в той практике уже бывали. Понеже надобны нам две шлюпки английские, которые там купите, а именно, одну двенадцативёсельную, другую десятивёсельную. И чтоб оные были без золота, только самого доброго мастерства, и чтоб на каждую было вёсел на три перемены. Также купите там морских неводов разных рук, которыми ловят с кораблей рыбу в море на ходу и стоя на якоре. Всяких по одному или по два и привезите с собою. Баржу восьмивёсельную, которая нарочно для нас делана в Лондоне, возьмите к себе на корабль. И что надлежит за неё доплатить денег и то заплатите.
  Сентябрь девятое, тысяча семьсот пятнадцатого года.
  С Котлина
  Пётр".
  Вскоре Наум Сенявин получил новый указ: ему предписывалось оставаться в Амстердаме до весны, чтобы забрать у негоцианта Бранта огородные деревья и доставить их в Санкт-Петербург.
  Сенявин посетил Бранта.
 - Раньше марта деревьев забрать нельзя, - объяснил Брант. - А если протянутся холода, то и до апреля.
 - Сколько я должен забрать деревьев? - спросил Сенявин и очень удивился, услышав, что число их превышает тысячу.
  Итак, предстояло дожидаться весеннего тепла.
  В какой-то мере эта задержка оказалась на руку.
  Дело в том, что в сильный шторм плавающие льды сорвали "Страфорд" с якоря и он наскочил на голландское грузовое судно, стоявшее поблизости на мели. От столкновения с флейтом на "Страфорде" проломился бок. Лёд продолжал напирать и в какой-то момент даже показалось, что он раздавит корабль. Не видя иного выхода, Наум Сенявин приказал людям перебираться на злополучный флейт, который из погубителя на сей раз обратился в спасителя.
  Несчастье со "Страфордом" произошло в ночь на восемнадцатое января тысяча семьсот шестнадцатого года. Весь следующий день матросы спасали корабельное имущество, вытаскивали из воды провиант и остатки груза. Пушки и паруса удалось благополучно доставить на берег. А вот товар - сто пятьдесят девять бочек смолы и сорок семь фунтов пеньки - безвозвратно пропал.
  В дни несчастья Наум Сенявин был сам не свой. Он не мог простить себе потери корабля. Первый самостоятельный рейс - и такое! Что делать? Как выправить положение? И возможно ли? Вместе с голландским шкипером, также чувствовавшим свою вину, они долго осматривали повреждённый, полузатопленный корабль, лежавший на отмели.
 - Можно спасти! - наконец заявил шкипер. - Борт легко починить, воду откачать.
  Воспрянув духом, Сенявин доставил из ближайшего портового города несколько мощных помп. Матросы принялись откачивать воду. В это же время плотники залатали пробоину. Корабль снова оказался на плаву. Выяснилось, что и товар не особо попортился. Воистину радость не приходит одна!
  В разгар спасательных работ пришёл указ от Апраксина, приказывавший связаться с капитаном Бредалем, посланным из Копенгагена в Лондон за купленными кораблями, и договориться с ним о встрече у голландских берегов, а также о совместном возвращении на Родину.
  Наум Сенявин отправил копию указа в Лондон, а сам принялся ожидать ослабления стужи, чтобы идти в Амстердам за огородными деревьями.
  Тем временем подоспел ещё один указ: взять построенный в Голландии по заказу буер и другие вещи по списку. Список прилагался особо и был весьма длинным. Ознакомившись с указом, Наум Сенявин составил ответ:
  "Всего, что по росписям надлежит взять на мой корабль, положить нельзя. Поэтому Брант и Соловьёв хотели нанять флейт и со мною отпустить. На него можно несколько нанятых офицеров посадить, также поставить и буер. А мне на свой корабль буер поставить невозможно, от грот-мачты до битинга двадцать восемь футов, а буер - тридцать восемь. Да и якорные канаты ходят по верхней палубе. Капитану Бредалю написал, чтоб он соединился со мной у голландских берегов или в Норвегии, а именно во Флекере. Ответа ещё не получил. Повсюду лёд, идти в Амстердам нельзя".
  Донесение было составлено в феврале и тогда же отправлено через Соловьёва в Санкт-Петербург.
  Через две недели пришло письмо от Бредаля из Лондона:
  "Корабль "Марбург" завтра выходит из дока, и тотчас начнём приготовления. Он так вычинен, что семь лет служить может. Я не хочу английских матросов нанимать. Своими людьми доберёмся до Флекера в Норвегии, где капитан-поручик Бенс с одним из архангелогородских кораблей стоит. С ним я хочу случиться, пока в Каттегат не войду. На "Марбурге" буду я командовать. Другие корабли - "Портсмут", "Девоншир", "Оксфорд" и "Самсон". "Болинбрук" не может идти".
  В конце февраля море наконец-то очистилось ото льда и "Страфорд" направился в Амстердам.
  В марте резко потеплело. Брант объявил, что можно выкапывать заказанные деревья и переносить на корабль. Одновременно стал поступать другой груз: ящики со стеклом, белый кирпич и керамические плитки, связанные в пачки.
  При виде огородных деревьев, густо заполнивших шканцы "Страфорда" - крона к кроне, кадка к кадке, - Соловьёв скроил лукавую физиономию.
 - Девиер из Копенгагена сообщает: шведский король вооружил сильный флот. А здесь... деревья?!
  Наум Сенявин не дал себя запугать:
 - Пускай вооружается. Шведский король нам не указ. А коль мы начали помышлять об огородных деревьях, то, видать, скоро войне конец.
 - И пора бы! - вырвалось у Соловьёва. - Ведь пятнадцать лет уже бьёмся!
  И перешёл к делу, ради которого явился:
 - Моя просьба о тех пленных офицерах... Я предлагаю разменять их на взятых в плен шведов. Особенно же прошу заступничества за офицера Брейнуна, поручика датской службы. Поссорившись, он заколол офицера и бежал. Если Брейнун попадёт в руки соотечественников, то ему не избежать виселицы! Ты уж похлопочи!
  В апреле "Страфорд" покинул Амстердам. В кильватере за ним шёл купленный фрегат, на котором в качестве пассажиров находилось сто восемьдесят обер-офицеров и унтер-офицеров, взятых Шельтингом в русскую службу. Им предстояло вести в Россию корабль, находившийся сейчас в Англии.
  Прохаживаясь на шканцах посреди "огородных деревьев", Наум Сенявин полнился гордостью:
 - "Страфорд", "Мабург", "Девоншир", "Портсмут", - перебирал он один за другим корабли. - Да в самом Копенгагене и поблизости от него находятся три мощных архангелогородских линейных корабля: "Уриил", "Салафаил", "Варахаил". Все пятидесятипушечные. Вон какое пополнение готовится для Балтийского флота!

Глава тринадцатая. "Владычествует четырьмя"
  Уже шестнадцатый год, то замирая, то возобновляясь с новой силой, велись боевые действия между Россией и Швецией. Оба государства изнемогали от тягот войны. Особенно тяжело приходилось Швеции, терпевшей на всех фронтах поражения. Она буквально находилась на грани банкротства. Выручил счастливый случай. Карл Двенадцатый получил в наследство от своей тётки полтора миллиона ефимков. Двести тысяч ссудила Франция. Все деньги пустили на возрождение армии и оснащение флота.
  Внутренне положение России было несколько лучше. Как-никак, она являлась побеждающей стороной. Армия крепла, на её содержание тратились три четверти государственного бюджета. Флот быстро увеличивался. Военные успехи достигались крайним напряжением сил: народ обнищал, бремя налогов чудовищно возросло, люди устали.
 - Надо предпринять последнее усилие! - говорил Пётр на военном совете в Риге в феврале тысяча семьсот шестнадцатого года. - Мы можем взять Висмар и Штральзунд, окончательно изгнать шведов из Немецкого края, и всё равно войне не будет конца. Искать счастья надо на шведском берегу. Только так можно принудить Карла к желаемому миру. Если замешкаемся, то кто-нибудь непременно сунется со своим посредничеством, и тогда мы будем принуждены под их музыку танцевать.
  Военный совет проходил в генерал-губернаторском доме, где некогда жил Далберг, столь недоброжелательно отнёсшийся к Великому посольству. Здесь, в тысяча семьсот первом году Карл Двенадцатый решил свою судьбу, объявив о походе на запад против Августа Второго.
  Итак, главная цель кампании была определена: наступление на Швецию с перенесением боевых действий на её территорию.
 - Войска, - продолжал Пётр, - скапливаются на западном побережье Балтийского моря, в Померании. Часть пехоты из Либавы доставляется галерами в Росток. Отсюда датскими кораблями и транспортами десантные войска переправляются в Сконию.
  Взгляды всех обратились к большой карте на стене. Жёлтой краской на ней была изображена Швеция. И эта жёлтая краска с трёх сторон окружала Балтийское море. Скония, куда предполагалось высадить десант, занимала южную оконечность Скандинавии. Совсем рядом от неё, по другую сторону Зунда, лежала Дания.
  Приглашённый на совет Василий Лукич Долгоруков, российский посол в Копенгагене, встрепенулся:
 - Дания только на словах готова оказать помощь. В данный момент датский король более обеспокоен тем, чтобы удержать за собой Норвегию, которую Карл Двенадцатый решил прибрать к рукам.
 - Удар в Сконии отвлечёт Карла от Норвегии! - перебил его Пётр.
 - Возможно, хотя и не обязательно, - упорствовал Долгоруков. - В Сконии сейчас сосредоточено около тридцати тысяч войск, готовых к отражению любой диверсии. Однако и это не заставит Данию проявить особый интерес к десанту в Сконию. Как мне кажется, в Копенгагене сейчас меньше опасаются северного врага, чем восточного союзника. Правда, на словах датчане по-прежнему выступают за окончательное поражение Швеции, но в душе опасаются усиления России, ибо не знают, чем это может обернуться для них!
 - Всё дело упирается в деньги, - настаивал Пётр. - Получив субсидию, Фредерик забудет о своих опасениях... Могу заверить, что Дания в не меньшей степени заинтересована в скорейшем окончании войны!.. Потому высадка в Сконии решена. Для успешности операции со стороны Ботнического залива наносится вспомогательный удар силами галерной флотилии и войск во главе с Апраксиным.
  Апраксин приподнялся, показывая, что вполне согласен с этим решением, и сел.
 - Что же касается десанта в Сконию, - обернулся к Долгорукову, - то мы можем осуществить его без участия датского флота. На операцию хватит и своих сил. Сейчас наш флот мало уступает датскому.
 - Кроншлотская эскадра к столь дальнему переходу не готова, - внёс коррективы Апраксин. - Я осматривал корабли, они в плачевном состоянии: на большинстве надо менять мачты, у основания их, куда проникает мокрота, древесина сделалась совсем как губка; в других же местах, куда проникала сырость, но влага быстро испарялась, дерево под ногтём рассыпается в порошок!.. Ревельская эскадра находится в несколько лучшем состоянии, но ей не хватает припасов, которые до сей поры всё ещё не завезены!
  Военный совет, состоявшийся в Риге, породил раздражённое письмо Петра к Крюйсу.
  "Господин вице-адмирал!
  С великим неудовольствием слышу, что Ревельская эскадра так у вас неисправна и осеннее удобное время пропущено. Ежели впредь так поступать станете, можете живот свой потерять.
  Пётр".
  Крюйс оправдывался: все материалы и припасы для Ревельской эскадры у него давно приготовлены, но не отправлены из-за отсутствия лошадей.
  Под давлением Петра ингерманландский губернатор князь Меншиков выделил несколько десятков подвод. С обозом вице-адмирал сам отправился в Ревель.
  Капитан-командор Сиверс доложил ему о состоянии эскадры:
 - Всего насчитывается двенадцать кораблей: "Ингерманландия", "Святая Екатерина", "Полтава", "Рафаил", "Гавриил", "Михаил", "Фортуна", "Арондель", "Лансдоу", "Святой Пётр", "Виктория", "Святой Николай". Два последние - транспортные суда...
 - Что нужно, чтобы эскадра была боеготовной?
  Сиверс на мгновение задумался.
 - Доставленных припасов вполне достаточно. Пять кораблей - "Ингерманландия", "Святая Екатерина", "Рафаил", "Гавриил" и "Михаил" хоть завтра могут выйти в море! Фрегаты "Арондель", "Лансдоу" и "Святой Николай" тоже хороши. "Полтава" и "Святой Пётр" требуют килевания. Корабль "Святой Антоний", как я уже докладывал, в путь негоден!
  Крюйс, сопровождаемый Сиверсом, посетил гавань, где шла подготовка к килеванию "Полтавы" и "Святого Петра". Вид кораблей в гавани, суета, предшествующая выходу кораблей в море, растревожили вице-адмирала. Почему-то припомнилось грозное письмо царя.
 - Эх, - посетовал он, - как бы я сейчас хотел быть простым капитаном и вот так снаряжаться в дальнюю дорогу. Ей-Богу!.. Моря я не боюсь, ибо давно с ним знаком, как управлять кораблём, разумею!..
  Поездку Крюйса в Ревель можно было бы посчитать вполне удачной, если бы не вмешалась стихия. В середине марта ударили такие морозы, что рейд сковало льдом. Естественно, с килеванием пришлось обождать. И вообще подготовка кораблей к походу несколько замедлилась.
  Крюйс с замирающим сердцем ожидал разноса от Петра, но разноса не последовало. Общеполитическая ситуация складывалась так, что спешить с выходом кораблей не имело смысла.
  Лишь девятнадцатого августа Ревельская эскадра двинулась на запад. Пётр под именем вице-адмирала Петра Михайлова держал флаг на "Ингерманландии". Командир корабля Мартин Госселер, хорошо знавший пристрастия царя, умел потрафить флагману. На переходе он решил блеснуть ходовыми качествами "Ингерманландии": часть груза была перенесена на корму, чтобы несколько приподнять нос, клинья вокруг основания мачт вынули, отчего мачты склонились назад, натяжение вантов и штагов ослабили... Скорость корабля резко возросла.
  В Копенгаген "Ингерманландия" вошла первой. На салют ответили пушки крепости и стоявших на рейде русских кораблей: "Уриила", "Варахаила", "Салафаила", "Ягудиила", а также судов, пришедших из Англии: "Марбурга", "Девоншира", "Портсмута", "Страфорда". Стали подходить и отставшие корабли ревельской эскадры. Подле "Ингерманландии" бросила якорь "Святая Екатерина", на которой находился капитан-командор Сиверс, официально командовавший эскадрой.
  И надо же такому случиться: при весьма слабом ветре на "Ингерманландии" веретено якоря переломилось посередине. Течение, довольно сильное в проливе, понесло корабль на "Святую Екатерину". Хорошо, что на кран-балке висел другой якорь, который тотчас же был опущен. Но всё равно Сиверс выразил капитану "Ингерманландии" своё неудовольствие. Пётр промолчал, хотя и был раздражён этой мелочной опекой.
  Один за другим на "Ингерманландию" стали являться морские капитаны.
 - На море неприятельских судов не видно, - докладывал Бредаль, приведший большую группу кораблей из Англии. - Люди мои все здоровы. Великую нужду испытываю в пушках и матросах. Из-за нехватки служителей пришлось оставить в Англии "Оксфорд".
 - Команды обносились и обголодались, - жаловался Иван Сенявин на трудную зимовку архангелогородских кораблей в Копенгагене.
 - Каковы корабли? - не дослушав, перебил его Пётр.
 - Три хороши. "Варахаил" плохо сделан, на море от других отстаёт.
  Последним Пётр принял Девиера, уже давно находившегося в Копенгагене. Он должен был способствовать перегону купленных кораблей в Россию.
 - Это верно, - спросил его, - что на архангелогородских кораблях большая убыль людей?
  Девиер, худощавый и очень красивый итальянец, утвердительно кивнул.
 - Умерших у Ивана Сенявина близко к ста пятидесяти человекам. Многих побросали прямо в канал. Ныне уже двенадцать покойников принесло ко дворам. Я велел вытащить их и похоронить. Народ здешний такими действиями Ивана Сенявина недоволен и грозится жаловаться королю, как мне сказывали министры. Словом, мы здесь нажили такую славу, какая и в тысячу лет не угаснет!
  Пётр нервно прошёлся по каюте. Нагнувшись, глянул в окошечко на грозные укрепления Копенгагена, подымавшиеся прямо из воды.
  Глухо произнёс:
 - Повсюду такая нехватка людей, а здесь мрут, как мухи, - и без всякого перехода: - Где Карл?
 - Говорят, обретается в Карлскроне. Готовит флот. Доносят, будто бы такого сильного флота шведы ещё не имели!
 - Вот как! - усмехнулся. - А что ты думаешь о капитан-командоре Сиверсе?
  На миг Девиер смешался.
 - Скажу, что он добрый и неглупый человек.
 - И я такого же мнения, - помедлив, согласился Пётр. - Вот только слишком много мнит о себе. Он полагает, будто без него нельзя обойтись. А мы обойдёмся!
  Повернулся к кабинет-секретарю Макарову, скромно сидевшему за боковым столиком.
 - Вызови-ка из Амстердама капитан-командора Шельтинга. Пусть он примет командование объединённой эскадрой.
  Остановившись перед Девиером, пристально посмотрел ему в глаза.
 - А теперь самое главное... В амстердамских банках у Светлейшего князя имеются вложения. Нужно выяснить, в каких, и сколь они велики?
  Девиер побледнел. Меншиков приходился ему близким родственником: уже несколько лет как он был женат на сестре супруги Светлейшего князя, Анне Дарьевне. Понимая, что решается очень многое и для него, вытянулся:
 - Будет исполнено!
  Русская объединённая эскадра, включавшая двадцать два вымпела, расположилась на Копенгагенском рейде. Рядом встали двенадцать датских кораблей. На рейде сделалось совсем тесно, когда пожаловал англо-голландский флот, сопровождавший караван транспортов - несколько сот судов, - направлявшихся к России. Всего под стенами Копенгагена одних только линейных кораблей сошлось более семидесяти!
  С визитом вежливости английский адмирал Норрис отправился на "Ингерманландию". Пётр его встретил намного любезнее, чем в прошлом году. Англия отошла от союза со Швецией, напуганная выпадами Карла Двенадцатого против правящей династии. Потом подъехали голландский и датский адмиралы. На этом узком совете верховным командующим четырьмя флотами избрали Петра.
  Во главе армады кораблей "Ингерманландия" направилась к Борнхольму.
  Возле острова был устроен грандиозный парад, который принимал Пётр. Его гордость не знала предела, наконец-то Россия встала вровень с великими морскими державами. От Борнхольма транспорты под охраной англо-голландской эскадры двинулись к Санкт-Петербургу. Вместе с ними ушёл и "Страфорд" с огородными деревьями. Наум Сенявин остался. Ему поручили командовать пятидесятидвухпушечным кораблём "Девоншир".
  Началась подготовка к десанту в Сконию. На шняве "Принцесса" Пётр обследовал шведское побережье. Русские войска, собравшиеся в Ростоке, были приведены в состояние полной боевой готовности. Однако высадка всё откладывалась. Сначала датчане заявили, что нужно дождаться возвращения флота, который находился у берегов Норвегии. Флот вернулся. Но положение не изменилось.
 - Может быть, лучше высадить десант с другой стороны Сконии, для чего перебросить войска через Зунд? - предложил Пётр.
  Датские министры запротестовали.
 - Поход русской армии под датской земле катастрофически отразится на урожае. Высадку десанта лучше перенести на осень.
  В сентябре вновь собрался военный совет.
 - Вот теперь можно высаживать! - объявил генерал-адмирал Гульденлеве.
  Пётр насмешливо скривил губы:
 - Увы! Теперь десантную операцию поздно проводить. Придётся брать сильно укреплённые города-крепости Мальме и Манскрону. Осада их протянется всю зиму. А раз так, то где будут зимовать русские войска?
 - В окопах. Солдаты поделают землянки.
 - Сие означает погубить людей более, нежели в баталии. Да и магазинов нет.
 - В Сконии и без магазинов сыщется много чего к столу!
  Не сдержавшись, Пётр зло ощерился:
 - За этим "столом" сидят тридцать тысяч шведов. Они не уступят места незваным гостям.
 - Тогда снабжение можно организовать с датских островов.
 - Солдатский желудок не насытить пустыми обещаниями, - резко отвечал Пётр, - а ещё менее ландкартами, на которых начертаны датские острова!
  В кругу русских генералов и капитанов Пётр, передавая содержание переговоров, сказал то, что не смел, а точнее, не захотел выкладывать союзникам на военном совете:
 - Они замышляют если не погубить, то изнурить нашу армию зимним походом. А потом диктовать нам свои условия!
  В середине октября, когда море недовольно хмурилось, русские корабли взяли курс на восток. Через неделю с небольшим они достигли Ревеля. Здесь Наум Сенявин узнал о прибавлении семейства - родился сын, названный Алексеем.
 - Ещё один моряк появился! - поздравил его Пётр.
  Пророчество сбылось. Алексей Наумович Сенявин связал свою судьбу с морем, дослужился до контр-адмиральского чина.
  Как ни рвался Наум Сенявин домой, но поездку в Санкт-Петербург пришлось отложить. Десятого ноября налетела буря. Новый ревельский мол - деревянные срубы, набитые камнями - огромные волны сдвинули с места, некоторые совершенно разломало. Повреждения получили многие корабли. Пострадали: "Перл", "Рафаил", "Михаил", "Салафаил", "Святая Екатерина". Корабли "Фортуна" и "Святой Антоний Падуанский" выбросило на мель, и они погибли.
  Утешая Петра в этом несчастье, Меншиков прибегнул к исторической параллели:
 - Нечто подобное в своё время постигло Филиппа Второго. Получив известие о гибели великой армады, испанский король в сердцах воскликнул: "Я отправил свой флот против неприятеля, а не против Бога и стихии!".
  Пётр его поправил:
 - Ты забыл окончание этой фразы. "Но у меня", - добавил Филипп, - "есть другой флот, в сундуках!"... Мои же сундуки, - продолжал с кривой усмешкой, - пусты... Разве что ты ссудишь меня деньгами, а?
  Меншиков побледнел.
 - Если бы были, то всё отдал бы до единой копейки!
  Разговор этот через год получил своё продолжение. А пока что Пётр отправился в новую столицу. На экстренном заседании Сената он произнёс пылкую речь, обрисовывая настоящее положение страны и ближайшие политические перспективы.
 - Самое же главное, - возвысил голос, - заключить мир! Для этого нужен сильный флот. Сейчас почти готовы к спуску пять кораблей: три семидесятипушечных - "Святой Александр", "Ревель", "Нептунус" и два девяностопушечных - "Лесное" и "Гангут". В этом году закладываем ещё шесть больших кораблей: "Исаак-Виктория" и "Норд Адлер" по шестьдесят шесть пушек каждый; "Святой Пётр" и "Святой Андрей" по восемьдесят пушек, "Фридрихштадт" и "Фридемакер" по девяносто!.. За постройкой этих кораблей будете вы сами смотреть, господа сенаторы. Каждый - за своим. Сколько можно старайтесь, дабы корабли скорее были отделаны, ибо необходимая в том есть нужда!
  И, обходя линию кресел, вручил каждому из сенаторов медаль с торжественной надписью: "Владычествует четырьмя!", отбитую в честь командования русским царём объединённым флотом четырёх великих морских держав у Борнхольма.

Глава четырнадцатая. Прогулка по Неве
  Прусскому посланнику Мардефельду надо было перебраться на Княжеский остров. Полчаса он провёл на пристани на пронизывающем октябрьском ветру - и всё впустую. Конечно, можно было воспользоваться услугами мельшхоута, регулярно ходившего по Неве между островами. Но Мардефельд не любил бросать деньги на ветер и терпеливо дожидался оказии.
 - Барон, вы куда собрались? - послышался весёлый оклик. Подпрыгивающей птичьей походкой к нему приближался французский посланник Лави.
 - На Княжеский остров.
 - Конечно, к Светлейшему князю, - щебечуще продолжал Лави, не позволяя собеседнику вставить ни единого слова. - Должен сказать, что вы избрали для визита неудачное время... Даже если он вас и примет, то никакого содействия не окажет. Князь пребывает в глубоком миноре.
 - Почему?
 - Как, вы ничего не знаете? - изумился Лави и заговорил ещё быстрее: - Конечно, вы слышали, что Меншикова заподозрили в нелегальном хранении крупной суммы в амстердамском банке. Слух подтвердился. Будучи в Амстердаме, царь просмотрел все бумаги князя у его поверенного Соловьёва и принудил Соловьёва истребовать эту сумму из банка и отдать ему.
 - Велика ли сумма? - осведомился Мардефельд.
  Лави выразительно присвистнул.
 - Даже очень. Она простирается до пятисот тысяч банковских ефимков, что составляет два миллиона французских ливров!
  Мардефельд ошеломлённо вытаращил глаза:
 - Откуда у вас такие сведения?
 - Из самых достоверных источников. Я знаю всё, что происходит в Сенате и в доме князя Меншикова. С помощью подарков некоторым лицам, находящимся на государственной службе и весьма сведущих, я получаю исчерпывающую информацию о самых секретных делах царского двора! Если бы вы только знали, сколько я издержал денег на эти цели, изумились бы.
  От здания Канцелярии городовых дел оторвалась небольшая группа людей. Решительным шагом они направлялись к пристани.
 - Нам, кажется, повезло! - возрадовался Лави и вдруг ахнул: - Да это Ульян Сенявин. Я и не знал, что он опять на свободе.
 - Более того, при той же должности, - не упустил случая показать и свою осведомлённость Мардефельд.
  Лави дёрнул плечом.
 - Не понимаю, как можно наказанного оставлять на прежнем месте?!
  Прусский посланник свысока взглянул на маленького француза, как смотрят на ребёнка, ещё плохо разбирающегося в жизни, но пытающегося делать какие-то заключения.
 - Я так же рассуждал, как и вы. А потом осмелился задать подобный вопрос царю. Он посмотрел на меня, как на повреждённого в уме, и сказал: "Если бы я непрестанно отрешал людей от должности, то государство бы вылетело в трубу. Ведь на их место нужно приискивать других, обучать их делу, а эти уже ко всему приучены. Наказанный же впредь более осторожно станет исправлять свою должность!".
  Подошёл Ульян Сенявин. Приподняв шляпу, поздоровался и прошёл к буеру, качавшемуся у пристани на речной волне. Матросы спрыгнули в судёнышко, стали разбирать снасти.
  Буером Ульян Сенявин обзавёлся недавно. Желая возбудить в жителях Санкт-Петербурга привычку к поездкам по воде, Пётр строго-настрого запретил перебрасывать через Неву и впадающие в неё речки мосты. В тысяча семьсот десятом году вышел царский указ: "В ветер ездить Невою только под парусами". Царской воле подчинялись неохотно. Не желая вникать в действие хитроумных снастей, лодочники предпочитали курсировать от одного берега к другому на вёслах. Ослушников ловили, облагали штрафами. Однако искоренить зло никак не удавалось. В тысяча семьсот пятнадцатом году последовал новый, ещё более жёсткий указ: перевоз через Неву на вёсельных лодках запрещается. На реке появилось тридцать мельшхоутов - больших парусных барж, на которых народ перевозили с одного берега на другой. Надзирать за перевозом поставили Ивана Степановича Потёмкина, присвоив ему звание комиссара. В ведении Потёмкина находилась и партикулярная верфь, где строили и починяли мелкие суда. Здесь-то и построил Ульян Сенявин буер. За образец был взят буер, доставленный царю братом Наумом из Англии. Для управления им приспособил трёх недорослей, выписанных из родовой деревеньки под Рязанью.
 - Если вам по пути, то пожалуйста, - сделал приглашающий жест посланникам.
  Хлопнул, расправляясь на ветру, парус. Поднимая зеленовато-свинцовую волну, буер выбрался на середину реки. По левому берегу протянулись двухэтажные, тесно придвинувшиеся друг к дружке дома. Среди них виднелась Исаакиевская церковь. За ней стоял постоялый двор, построенный Меншиковым. Здесь жили мастеровые из иноземцев. Далее построек не было. На берегу суетились рабочие, слышались тяжкие удары - в болотистый грунт вгоняли сваи.
 - Дома будем ставить возле воды, - обернулся Ульян Сенявин к пассажирам. - Чтобы было совсем как в Амстердаме. Сейчас главное строительство идёт на Княжеском острове. Здесь будут жить купецкие люди!
  Лави припомнился недавний разговор с Крюйсом. Он сказал вице-адмиралу, что удивлён размахом городского строительства.
  "Санкт-Петербург - самая сердечная привязанность царя", - отвечал Крюйс. - "Именно поэтому он принуждает дворян производить здесь крупные затраты на постройку домов и отдавать своих детей на службу во флот. Если Пётр проживёт ещё десять лет, его преемники по необходимости будут следовать его правилам, его образу жизни. Но если Бог отзовёт государя из здешнего мира в ближайшие годы, то можно опасаться, что его преемник вместе с дворянами покинет город. Санкт-Петербург опустеет... К сожалению, здоровье царя в последние годы стало сдавать!".
  Буер повернул к пристани, возле которой стоял большой дом, окрашенный в лазоревый цвет. За решётчатой оградой пламенела листва деревьев, прихваченных осенними заморозками...
 - Красиво! - невольно вырвалось у Мардефельда.
  Ульян Сенявин, польщённый такой оценкой своего труда: можно сказать, Петербург был построен его заботами, живо откликнулся:
 - Если бы не война, то весь бы город так застроили!
 - Войне скоро конец, - убеждённо отвечал прусский посланник. - Герц, первый министр шведского двора, убедил Карла Двенадцатого в необходимости заключения мирного договора.
 - Однако он склонился к такому решению только после того, как Франция отказала Швеции в субсидии! - заметил не без самодовольства Лави.
  Мардефельд согласно кивнул.
 - Герц, - продолжал прусский посланник с интригующей интонацией, - настолько расположен к России, что, отправляясь из Ганновера на родину, для проезда избрал русские владения.
 - Да, он отплыл в Стокгольм из Ревеля, - подтвердил Ульян Сенявин, не понимая, куда тот клонит.
 - А знаете, почему Герц избрал Ревель?.. Как стало известно, командующий английской эскадрой на Балтийском море адмирал Бинг получил приказ из Лондона: направить фрегаты к Данцигу и Кёнигсбергу. Именно из этих портов ожидалось отплытие шведского министра. Я надеюсь, к сказанному не требуется особых комментариев?..
  Как и предсказывал Лави, визит прусского посланника к ингерманландскому губернатору оказался пустой тратой времени. Светлейший князь досадливо отмахнулся от просителя.
 - Тогда я обращусь к царю! - пригрозил Мардефельд.
 - Хоть к самому Богу... Вопрос уже решён и никакому пересмотру не подлежит!
  Взбешённый посланник выскочил на пристань. Подошёл Ульян Сенявин с рулоном чертежей под мышкой. Шутливо пожаловался:
 - Нашумел, накричал на меня Трезини, сказал, что дойдёт до царя!.. Странный человек, не понимает, что всё равно будет по-моему. До царя, как говорится, далеко, а я - рядом! Что ж, поехали дальше. Видать нам, господин посланник, быть целый день вместе.
  От Княжеского острова буер двинулся к противоположному берегу Невы. Ульян Сенявин подгонял матросов, опасаясь, что не застанет царя на Адмиралтейском дворе, и план застройки острова останется не подписанным. Торопился он не напрасно. Объявив адмиралтейскому начальству дату спуска семидесятипушечного корабля "Святой Александр" - тринадцатое октября, а "Ревеля" - двадцать первого числа того же месяца,Пётр уже собирался отбыть и непременно отбыл бы, если бы его не задержал Потёмкин, доложивший о падении доходов от перевоза через Неву: из-за того, что некоторые частные лица незаконно переправляют людей с берега на берег на своих судах.
 - Сколько сейчас числится судов за партикулярной верфью? - осведомился Пётр.
 - Сто пятьдесят! - вытянулся в струнку Потёмкин.
 - А сколько занято перевозом?
 - Тридцать.
  Потёмкин был ни жив ни мёртв, ожидая громового разноса.
 - Излишек судов раздать людям. Безвозмездно. Сенату, Синоду, корабельным мастерам, лекарям, иностранцам... Пусть на практике постигают парусное дело. Каждое воскресенье будешь с ними проводить экзерциции. Сбор - по пушечному выстрелу!
  Бедный Потёмкин совсем упал духом.
 - Да кто меня послушается?
 - Послушаются. За первую неявку положить штраф три рубля, за вторую - шесть, за третью - девять... А чтобы тебя служивые побаивались, присваиваю тебе звание - невский адмирал.
  Потёмкин повеселел и побежал распоряжаться Невским флотом. Пётр, мельком глянув на чертежи, которые подсунул ему Ульян Сенявин, и почти не слушая объяснений, подмахнул их один за другим. Повернулся к прусскому посланнику. Наученный французом, Мардефельд поднёс царю две чудесные миниатюры на слоновой кости, сделанные им самим. Одна изображала самого Петра, другая - Екатерину. Сходство было поразительное.
  Пётр охотно принял подарок, внимательно выслушал просьбу посланника. Спросил, как отнёсся к ней Светлейший князь. Мардефельд не стал хитрить.
 - Раз Данилыч ничем не смог помочь, значит, действительно нельзя помочь! - развёл руками Пётр. Донельзя огорчённый прусский посланник отправился на пристань.
  Когда буер уже приближался к Петропавловской крепости и до берега оставалось совсем немного, Ульян Сенявин завистливо протянул:
 - Хороши парсуны! Главное, какое сходство!
  И поинтересовался, будто не слышал разговора на Адмиралтейском дворе:
 - Что у вас там приключилось?
 - Сущая безделица! - вздохнул Мардефельд. - Как вам известно, я живу в доме барона Левенвольда, человека очень милого и обязательного. Несколько лет тому назад ему приказали замостить улицу перед домом - он замостил. Потом распорядились заплатить деньги за посадку деревьев у дома - он заплатил. Теперь же его дом хотят снести!
 - Почему?
 - Говорят, на этом месте будут размещены преображенцы.
  Ульян Сенявин укоризненно глянул на посланника.
 - Где же вы были раньше? Это же пустяковое дело. Я мигом всё улажу!
 - Я буду вам очень благодарен! - растерялся Мардефельд, не ожидавший такого поворота событий.
 - Никаких благодарностей! - замахал руками Ульян Сенявин. - А вот от парсуны с моим изображением не отказался бы!

Глава пятнадцатая. Спокойный, тысяча семьсот восемнадцатый год
  Кончался апрель. Весна тысяча семьсот восемнадцатого года выдалась ветренной и промозглой. Из сплошной пелены туч, затянувших петербургское небо, сыпал мелкий холодный дождь.
  На широком лугу возле Адмиралтейства, заваленного строевым лесом и якорями, Наум Сенявин повстречал двух офицеров, оживлённо беседующих между собой по-английски. Далеко не сразу он признал в одном из них Фарварсона. За три года, что они не виделись, Фарварсон сильно сдал. Не то, чтобы сгорбился, а как-то усох. Пышные бакенбарды сделались совсем белыми.
 - Андрей Данилович! - бросился к нему.
  Фарварсон тоже обрадовался встрече. Сказал, что уже третий год в Санкт-Петербурге, преподаёт в Морской академии, отпочковавшейся от Навигационной школы.
 - А я более года провёл в Европе, сейчас командую пятидесятипушечной "Ригой". Уже восемь кампаний корабль провёл в море, но ещё хоть куда. Команда - более трёхсот человек!
  Сказал и осёкся: команда "Риги" находилась в плачевном состоянии, почти треть матросов болела.
 - Какие есть средства, чтобы уберечь людей от заболеваний? - стал выпытывать у Фарварсона.
  В разговор вступил его спутник - Томас Гордон:
 - Прежде всего команда должна быть постоянно в деле. Людей надо всегда держать в состоянии, среднем между бездействием и крайним напряжением сил. Ночные работы производить только одной вахтой, чтобы без крайней нужды не прерывать отдых служителей. Всему, что развеселяет человека, должно споспешествовать. А так как веселье прилипчиво, то его нетрудно сделать общим, всячески поощряя музыку, пляски, песни. Вспомните, как бодрит возглас: "Берег виден!". И как подавляет вид судового лазарета и травмирует плеск от сбрасываемых по ночам трупов!
  Наум Сенявин согласно кивнул. Он и сам приметил, что от настроения во многом зависит самочувствие людей.
 - Одна из самых сильных причин телесного расслабления, - продолжал Гордон, - постоянное влияние холодной и сырой атмосферы. Для истребления этого зла придумано много замысловатых способов. Доктора ратуют в пользу распространения в матросских кубриках паров уксуса и минеральных кислот. Один английский капитан избавился от болезней на корабле множеством выстрелов, произведённых во время сражения. Но сжигание пороха имеет малое влияние на гнилой воздух. По моему твёрдому убеждению, гнездилище зла - трюм. Со зловредными испарениями с успехом можно бороться, часто напуская в трюм свежую воду и вновь выкачивая её!
  Наум Сенявин решил непременно воспользоваться этим ценным советом. Он рассказал о зимовке архангелогородских кораблей в Копенгагене, когда за зиму умер каждый шестой человек в команде, и спросил, отчего могло произойти такое.
 - Если бы такое случилось в открытом море при длительном переходе, - последовал ответ, - то я бы объяснил бедствие ограниченным количеством и жалким качеством пресной воды. В данном случае же, возможно, так повлияло употребление некачественной пищи?!
 - Пища была хорошей. Команды получали солонину!
 - Как можно! - воскликнул Гордон. - Долговременное употребление солонины порождает цингу! - фыркнул офицер. - Учтите это, когда придётся совершать длительные плавания, скажем, в Ост-Индию!
  Наум Сенявин только махнул рукой. Сейчас было не до путешествий - война всё ещё продолжалась, хотя и не с таким накалом, как прежде.
 - Напрасно вы отмахиваетесь. Переговоры на Аландских островах, я думаю, приведут к желанному миру.
  Русские уполномоченные на Аландском конгрессе, генерал-фельдцехмейстер Брюс и полномочный министр Остерман, были настроены не столь оптимистично.
  На первой встрече шведы объявили:
 - Король желает, дабы всё, взятое у него, было возвращено.
  Уполномоченные твёрдо ответствовали:
 - Его царское величество намерен удержать за собою завоёванное им.
 - Мир не может состояться, если русский царь не возвратит шведскому королю Лифляндии и Эстляндии.
 - О том и думать не должно. Трактовать можно только о Финляндии.
  И вторая встреча оказалась безрезультатной. Обе стороны стояли на своём. Спорили до хрипоты, а продвижения вперёд никакого. Возможно, так бы и закончились переговоры, если бы не Остерман, сыгравший на честолюбии шведов. В приватной беседе с бароном Герцом он показал ему, какие перспективы открывает для Швеции мир с Россией.
 - Сейчас страна изнурена войной. Дружба с Россией поможет воссоздать ей армию и флот. Вместе они явятся противовесом для всей остальной Европы... А со временем с помощью России Швеция получит вознаграждение за уступаемые территории!
  Герц поддался на уговоры. Вернувшись после консультаций в Стокгольме, он объявил:
 - Король соглашается на уступки лучших своих провинций. Однако он надеется, что будет вознаграждён в другом месте.
  К исходу августа полномочные министры составили мирный трактат. Согласно ему, Финляндия возвращалась шведам; Ингрия, Карелия, Эстляндия и Лифляндия - оставались за Россией. Шведам позволялось свободно закупать в Лифляндии хлеб и пеньку. Словом, Россия добилась своего.
  Пока на Аландских островах велись переговоры, и противоборствующие флота пребывали в пассивном ожидании: шведские корабли не покидали свои гавани, а русские - держались на котлинском рейде. Лишь однажды небольшой отряд российских линейных кораблей, в состав которого входила и "Рига", совершил поход к Гангуту и тут же вернулся.
  Такое положение вещей вполне устраивало командующего эскадрой шаутбенахта Шельтинга, который в последнее время сильно недомогал. Почти всё время он проводил в каюте, где за ним ухаживала молодая жена Дарья Юрьевна.
  В один из дней на "Марбург" явился Наум Сенявин. Дарья Юрьевна поспешно покинула каюту, оставив их наедине.
 - Что случилось? - осведомился Шельтинг, дружелюбно поглядывая на капитана "Риги", самого молодого корабельного командира в эскадре.
 - Мною вскрыта крупная недостача мяса, и я бы хотел наказать виновного.
  Шаутбенахт попытался скрыть свою растерянность.
 - Ну почему так серьёзно?.. Если надо наказать - накажите. Существует пять видов наказания матроса: протягивание под килем корабля, погружение в море с реи, прогнание сквозь строй, так называемое "созерцание неба", когда виновного привязывают на долгое время к вершине мачты, ну и телесное наказание - посредством "кошки" - девятиплёточного кнута. Какой вид казни вы желаете избрать?
  Наум Сенявин оставался серьёзен.
 - Матрос сильно провинился. Единственное смягчающее обстоятельство: его принудили к преступлению!
  Шельтинг, до этого полулежавший в кресле, резко сел.
 - Что такое?
 - Выявлен случай хищения продовольствия. Перевешивая полученную солонину, я обнаружил крупную недостачу. Не хватало чуть ли не половины мяса.
 - Куда же смотрел ревизор?
 - В том-то и дело! По книгам всё абсолютно правильно, а в наличии половины солонины нет!.. Матрос признался, что его заставили обманно взвешивать принимаемое мясо.
 - Матрос - это только исполнитель. Видимо, в хищении замешан офицер снабжения?!
 - Несомненно. Самое же страшное другое: матрос уверяет, что подобное варварство происходит на всех кораблях!
  Не глядя на Сенявина, шаутбенахт поднялся из кресла, прошёлся по каюте. Заслышав тяжёлые шаги, в приоткрытую дверь испуганно заглянула Дарья Юрьевна. Шельтинг сделал ей успокоительный знак. Обернулся к Науму Сенявину, ожидавшему его решения.
 - Матроса держать в железах, но пока не наказывать. Я сам разберусь с этим делом!
 - Команда ждёт судебного разбирательства! - стоял на своём Наум Сенявин.
  Мясистое лицо Шельтинга сделалось багровым. Он хотел было повторить: "Я во всём сам разберусь!", но спазм от сильного гнева сдавил горло и он, хрипя что-то невнятное, указал широким жестом на дверь.
  Вечером от пережитого волнения шаутбенахт впал в беспамятство. На "Марбург" съехались командиры кораблей.
 - Что же будет со мной и с детьми! - билась в истерике в соседней каюте Дарья Юрьевна. Молодую женщину как мог утешал капитан Бенс.
  Услышав, что из Санкт-Петербурга прибыл царский лекарь, Бенс зашёл к больному. Шельтингу пустили кровь, но состояние его не улучшилось.
 - Надежды никакой нет! - собирая инструмент, объявил лекарь.
  О случившемся уведомили Петра, который находился на Адмиралтейской верфи, подготавливая к спуску на воду "Нептун".
  Когда Пётр прибыл, то флаги на "Марбурге" и других кораблях в знак траура уже были приопущены на одну треть высоты мачты.
  Постояв положенное время возле покойного, опечаленный Пётр вышел на палубу, где его тотчас окружили капитаны.
 - Флот потерял славнейшего из своих начальников, - сказал глухо. - Он слишком напрягал свои силы и смертью заплатил за исполнение долга!
  В тот же вечер на "Риге" состоялось наказание провинившегося матроса. Его привязали к блоку, закреплённому на верёвке, проброшенной под днище корабля. К ногам прикрепили ядро. После этого спустили в воду и медленно протащили под килем. Минуты через четыре его голова появилась из воды по другую сторону корабля. Наказываемого привели в чувство и ещё раз повторили процедуру.
  Так что, несмотря на все старания Шельтинга, сор из избы всё же был вынесен.
  Началось следствие. Ниточка потянулась на самый верх, в Адмиралтейств-коллегию, а точнее, - в Провиантскую контору. Вскоре Иван Сенявин, командовавший "Ревелем", получил официальную бумагу:
  "Поскольку Егор Белехов уличён в преступлении, а именно: будучи в адмиралтейском магазине, принимал на флот худой провиант: масло, от которого люди болели, и за то брал себе от подрядчиков взятки, а также принимал у них провиант не сполна, а записывал в книги за взятки полным числом, а, кроме того, ещё замечен в хищении казённых сукон и прочее. То надлежит оному учинить фергерунг и потом иметь кригсрехт, в коем полагается тебе быть президентом".
  Кригсрехт происходил в сентябре. Об этом процессе много говорилось в Санкт-Петербурге, до того самого момента, пока не пришло известие о смерти Карла Двенадцатого. Король погиб, а по некоторым сведениям был убит платным агентом иностранной державы, при осаде норвежского города Фридрихсгальма.
  В Дании весть о смерти шведского короля вызвала настоящее ликование. Молодому офицеру, который доставил её в столицу, присвоили чин контр-адмирала.
  Англия тоже не скрывала своего злого торжества. Там прекрасно сознавали, что завоевание Норвегии - только первый шаг шведского короля, а вторым будет вторжение шведов Шотландию.
  А вот в России гибель Карла Двенадцатого расценили как большую потерю. Нить мирных переговоров прервалась. Герца, сторонника мира с Россией, предали казни.

Глава шестнадцатая. Новогодняя ассамблея
  Английский посол Джеймс Джеффрис прибыл в Санкт-Петербург в декабре тысяча семьсот восемнадцатого года, в самый разгар зимы. Трещали морозы, лицо обжигал ледяной ветер.
  Прежде всего он явился к президенту Посольской коллегии.
  Шафиров, крепко помнивший человека, даже если сталкивался с ним однажды, встретил прибывшего посла, как старого знакомого.
 - Мы когда-то виделись! - лукаво протянул.
  Джеффрис принуждённо улыбнулся. В своё время он являлся посланником английской королевы при дворе Карла Двенадцатого, сопровождал его в походе на Украину и после Полтавской баталии был привезён с пленными шведскими генералами в Москву.
  Первая беседа в Посольской коллегии оказалась краткой. Посла утомила дорога и, пожелав ему хорошего отдыха, Шафиров поднялся:
 - А завтра извольте пожаловать на ассамблею к вице-адмиралу Крюйсу!
  Учтиво поблагодарив за приглашение, Джеффрис осведомился, что такое ассамблея, ибо в бытность свою в России не слышал ни о чём подобном!
 - Ассамблеи у нас введены с нынешнего года, - словоохотливо принялся объяснять Шафиров. - Слово сие французское и кратко перевести его на русский язык невозможно. Ассамблея - это вольное собрание, съезд гостей в каком-либо частном доме, причём не только для забавы, но и для дела. Тут можно о всякой нужде переговорить, узнать политические новости. Хозяин дома, устраивающий ассамблею, не обязан гостей ни встречать, ни провожать, ни потчевать. Он должен всего-навсего приготовить несколько покоев, поставить столы, стулья, дать свечи и питьё для утоления жажды, а также шахматы и карты для игры...
  Джеффрис не смог не улыбнуться: ассамблеи представлялись ему наивным ребячеством, своего рода обезьянничаньем Русского двора, слепо стремившегося перенимать западные обычаи и порядки.
 - Когда начало ассамблеи?
 - В четыре часа, а окончание в десять. На ассамблее будут иностранные посланники, вельможи, имениты купцы. Придёт государь с супругой.
  Джеффрис разом посерьёзнел: такой удобный случай никак нельзя было упускать.
 - Я непременно буду! - заверил он.
  К большому двухэтажному дому вице-адмирала Крюйса на берегу Невы возле Адмиралтейства Джеффрис подъехал ровно в четыре, прошёлся по комнатам первого этажа, приготовленным для приёма гостей. На многочисленных столах теснились бутылки с заморским вином и бокалы, стояли кофейные приборы. Съезд гостей уже начался. Одинокие фигуры переходили из комнаты в комнату, разглядывая разные диковинки, помещённые в остеклённых шкафах: перламутровые раковины, бронзовые статуэтки...
  К Джеффрису подошёл Крюйс. Посасывая короткую глиняную трубочку, сказал, что прибыли французский посланник Лави и датский - Вестфаль.
  Первым Джеффриса приветствовал датчанин. Большой и грузный, он напоминал доброе животное.
 - При появлении царя, - дружески предупредил он английского посла, - не следует подниматься, выражая свою почтительность. За это провинившегося подвергают штрафу - заставляют выпить огромный бокал вина!
  Вскоре подошёл французский посланник. Лави уже несколько лет находился в России, поэтому считал себя старожилом. Со свойственной ему экспансивностью обрушился на англичанина:
 - Рад новому лицу! Санкт-Петербург не Париж, здесь нет особых развлечений, посему никто не упускает случая побывать на ассамблеях. К тому же здесь предоставляется возможность запросто побеседовать с царём!..
  Извинившись, Вестфаль отошёл к группе офицеров, громко переговаривавшихся по-голландски.
 - Иностранцы? - поинтересовался Джеффрис.
 - Морские капитаны. Один - голландец Бредаль, другой - капитан-командор Сиверс. Двое других, - кивнул на высоких светловолосых моряков, - русские: братья Наум и Иван Сенявины. Оба близки к царю. В будущую кампанию Науму Сенявину поручено командовать флагманским кораблём "Ингерманландия"!
 - Большой корабль?
 - Семидесятипушечный.
 - О, у русских появились семидесятипушечные корабли!
  В голосе английского посла прозвучала лёгкая насмешка. Как истый британец, Джеффрис признавал за реальную силу только флот своей страны. Рассердившись на спесивого англичанина, Лави подпустил шпильку:
 - Не только семидесятипушечные. Этим летом спущен девяностопушечный - "Лесное". На стапелях стоит ещё несколько подобных кораблей!.. А сколь сильна гребная флотилия царя, она насчитывает около двухсот галер.
  На Джеффриса цифры не произвели особого впечатления. Английский флот продолжал оставаться сильнейшим в мире. Не затрудняя себя поиском обтекаемых фраз, он высокомерно заявил, что Россия ещё очень нескоро сможет стать вровень с ведущими морскими державами.
  Лави, задавшийся целью сбить спесь с надменного англичанина, настаивал на своём:
 - Ну, не скажите! Пренебрежение к соседям дорого обошлось шведам. А история, как известно, повторяется. Русский царь совершил завоевания, которые сделают его хозяином Балтийского моря. Оборона завоёванных земель, вследствие их выгодного местоположения, настолько легка, что все соседние державы не смогут принудить его возвратить эти земли Швеции... Грозной для соседей Россию делают и другие действия царя: он проявляет большой интерес к военному делу, озабочен повышением дисциплины своих войск, их обучением. Государь стремится к просвещению народа... А какие титанические усилия он прилагает для создания флота! Голландия и Англия должны насторожиться. Земли царя в изобилии доставляют всё, что необходимо для мореплавания, его гавани могут вмещать бесконечное количество судов!
 - Ну вот мы и пришли к тому, с чего начали! - возразил Джеффрис. - Гавани есть, а судов раз-два, и обчёлся. Создание флота - дело дорогостоящее и медленное. Можно построить десяток-другой кораблей, но постоянно поддерживать силу флота по плечу только немногим державам!
  Лави согласно кивнул:
 - Это верно. Как верно и то, что Россия войдёт в их число, а точнее, уже вошла!.. Вы знаете, в чём заключается её феномен?.. В том, что русский флот был создан из ничего. В других странах военные флоты появились не иначе, как при содействии коммерческих флотов, образованию которых предшествовали многие мастерства и научные знания. Здесь же случилось всё наоборот. Не имея моря, русские принялись за постройку военного флота для завоевания моря и уже потом начали знакомиться с научными знаниями и разными мастерствами. Понятно, что вследствие такого противоестественного порядка вещей усилия, положенные на основание флота, не могли быть лёгкими!..
  Захваченный острой дискуссией, Джеффрис как-то не заметил, что дом наполнился людьми. Мимо стола, за которым он сидел, густо двигались два встречных потока. Гости раскланивались, обменивались приветственными восклицаниями, короткими репликами и улыбками. Однако некоторым, как ему показалось, эта весёлость давалась с трудом. Особенно выделялись двое с неестественно бледными, скорбными лицами.
 - Кто такие? - тихо осведомился Джеффрис у всезнающего Лави.
 - Братья Соловьёвы. Один из них - секретарь Меншикова. Говорят, - понизил голос, - что вот-вот их отдадут под суд за лихоимство и казнокрадство. Подобная участь ожидает и губернатора Сибири Гагарина.
  Среди гостей мелькнула низенькая, расплывшаяся от жира фигура. Джеффрис узнал главу Посольской коллегии.
 - Для Шафирова, - бросил ему вслед Лави, - это будет большой удар. Его старшая дочь замужем за Гагариным.
  По залу прошло лёгкое, едва заметное движение. Беседа за столами продолжалась столь же оживлённо, но в позах людей появилась какая-то скованность. В дверях возникла высокая фигура в зелёном мундире.
 - Приехал царь! - шепнул Лави. - Только не оборачивайтесь. Если мы выкажем ему подчёркнутое внимание, то дело может кончиться кубком Большого Орла. Я однажды его уже испробовал - так меня едва живым довезли до дома. Делайте вид, будто увлечены беседой. Царь сам к нам подойдёт...
  Лави как в воду глядел.
 - О чём толкуют господа послы? - послышался звучный голос.
  Джеффрис и Лави отвесили лёгкий поклон, как это сделали бы при встрече со своим знакомым. Стараясь опередить английского посла, чтобы он по неопытности не попал впросак, Лави быстро отвечал:
 - Рассуждаем о мощи морских держав и производим некоторый сравнительный анализ.
  В глазах у Петра зажглись любопытные огоньки.
 - Ну, и к чему же вы пришли?
 - Мы оба поражаемся той быстроте, с какой Россия догнала морские державы.
  Уловив оттенок лести в словах разбитного француза, Пётр живо поставил его на место:
 - Это совсем нетрудно было сделать. Дело в том, что ведущие морские державы сильно сдали свои позиции. Взять хотя бы Францию. Её морские силы сейчас находятся в плачевном состоянии. Французский король имеет множество судов, но в то же время он не способен снарядить и послать в море эскадру даже из двенадцати линейных кораблей. Его флот сгнил в своих гаванях!
  Физиономия у Лави вытянулась.
 - А что вы скажете о Голландии?
 - Голландия очень обеднела из-за войны. Она не в состоянии снарядить и четырёх военных кораблей для конвоя своих торговых судов в Архангельск.
  К беседующим приблизился датский посланник Вестфаль. Ловкий Лави решил направить огонь критики на него. С галантной улыбкой он протянул:
 - Положим, французский и голландский флоты не на высоте. Но ведь датский-то флот по-прежнему силён.
  Пётр усмехнулся:
 - Если говорить начистоту, то датчане имеют всего лишь несколько судов первого ранга.
 - Зато у нас много линейных кораблей второго ранга, - возразил Вестфаль.
 - Верно. Но поскольку сейчас боевые суда не строятся, то в скором времени морские силы Дании окажутся в жалком состоянии.
  Теперь взоры всех обратились к английскому послу. Все ждали, как царь оценит британский флот. Но Пётр уклонился от продолжения разговора:
 - О британском флоте я не хочу говорить, ибо английскому послу лучше меня известно состояние военно-морских сил Англии.
  Видя, что царь в хорошем настроении, Лави решил воспользоваться благоприятным моментом и выяснить кое-какие политические вопросы. С многозначительным видом он произнёс:
 - Должен ли я принести поздравления или же выразить соболезнования Его императорскому величеству по случаю внезапной кончины Карла Двенадцатого?
  Пётр неопределённо пожал плечами.
 - И сам не знаю. Я желаю только, чтобы всё послужило ко благу общего дела.
  Часы пробили девять раз. Пётр покинул посланников и прошёл на женскую половину дома, где в богато убранной комнате находилась императрица и другие дамы. Вместе с ними было несколько сановников, развлекавших женщин разговором. Начались танцы. От выпитого вина Петру сделалось душно.
 - Как здесь натоплено! - весело пробасил он и стянул с лысеющей головы парик. Обмахиваясь им как платком, лихо пошёл вприсядку.
  Дамы смеялись и легонько пригубливали сладкое вино.
 - Ну, теперь пора к гостям! - решил Пётр и вернулся на мужскую половину, где с его уходом все опять почувствовали себя свободнее. Разговоры сделались громче, голоса звонче, чему в немалой степени способствовали горячительные напитки, которые по знаку Крюйса слуги не переставали подносить гостям.
  Время ассамблеи истекало.
  Когда появился Пётр, шумные разговоры пошли на убыль. Взрывы смеха сделались всё реже, а там и вовсе прекратились.
  Пётр поднял бокал. Все бросились наполнять свои.
 - Товарищи! - глянул он на собравшихся. Строгий взгляд неожиданно потеплел. В голосе зазвучали искренние нотки. - Я хочу провозгласить тост. Пусть наступивший тысяча семьсот девятнадцатый год будет таким же счастливым, как год, навеки памятный победой под Полтавой! Ура!
 - Ура! - подхватили все вокруг.
  Зазвенели бокалы.

Глава семнадцатая. План Джеффриса
  Балтийский флот рос: увеличивалось количество кораблей, число офицеров и матросов. Появлялись всё новые гавани и верфи. Канцелярия военно-морских сил уже не справлялась с наплывом дел. В тысяча семьсот восемнадцатом году её упразднили. Тогда же возникла Адмиралтейств-коллегия, над структурой которой немало поломал голову седовласый и уже изрядно одряхлевший вице-адмирал Крюйс.
  Согласно штатному расписанию, возглавлял Адмиралтейств-коллегию президент. Им стал генерал-адмирал Апраксин. Полномочия его были огромны, впрочем, как и обязанности. Президенту вменялось раз в неделю осматривать все работы на Адмиралтейском дворе, раз в месяц - инспектировать флот, находившийся в Кроншлоте, раз в году - навещать Ревель и Рогервик, где также строили корабли. Его присутствие считалось необходимым при вооружении и разоружении флота, причём ему предписывалось вникать в состояние судов и команд. В последнем случае президента могли заменить вице-президент или же два советника.
  Не менее обширными были функции вице-президента. Он направлял деятельность Адмиралтейств-коллегии, надзирал за тем, как выполняются подрядные работы, хозяйственные заготовки, всевозможные закупки, следил за всеми весьма многочисленными флотскими учреждениями. Первым вице-президентом Адмиралтейств-коллегии назначили Крюйса, известного своей неподкупностью и принципиальностью.
  Несколько советников, постоянных членов Адмиралтейств-коллегии, были её исполнительным органом. В неё входили генерал-майор Чернышев и Головин, вице-адмирал Сиверс, Змаевич, Гордон, полковник Норов, капитан-командор Бредаль.
  Собиралась Адмиралтейств-коллегия - заседания происходили в башне при въезде на Адмиралтейский двор - по вторникам, четвергам и субботам. Во вторник разбирались комиссариатские и экипажеские дела, в четверг - строительные и провиантские, в субботу - счётные, а также прошения.
  В первый четверг января тысяча семьсот девятнадцатого года - рассматривались провиантские дела - Крюйсу нездоровилось. Ломило кости, во всём теле ощущалась какая-то расслабляющая вялость. Он уже собирался объявить заседание закрытым, мечтая хотя бы о кратком отдыхе, как неожиданно появился бригадир Андрей Ушаков. Ничего не говоря, высыпал пред вице-президентом на красное сукно стола несколько пригоршней каких-то почернелых комочков.
 - Что это за "жучки"? - в один голос воскликнули члены коллегии.
 - Зерно. Вот чем кормят адмиралтейских плотников и мастеровых!
  Крюйс побагровел.
 - Я распорядился, чтобы полковник Коншин выдавал людям муку!
 - Муки нет. Вместо неё выдают людям рожь, прелую и гнилую. Есть её невозможно!
  Превозмогая физическую слабость, Крюйс повернулся к обер-секретарю Ивану Тарасову, требовательно стукнул костяшками пальцев по столешнице:
 - У полковника Коншина немедленно взять известие, для чего такую прелую и гнилую рожь принимает у подрядчиков и выдаёт плотникам!
  Подьячий Адмиралтейств-коллегии Фёдор Яковлев мигом заготовил указ. Тормасов протянул вице-президенту бумагу на подпись. Крюйс раздражённо вывел жирную загогулину. Только поставив подпись, он вспомнил, что Коншин приходится родственником Светлейшему князю Меншикову, с которым у него и без того натянутые отношения. Вице-президент посумрачнел, предвидя неизбежный скандал. Уже безо всякого настроения, почти не вникая в суть дела, скрепил подписью ещё несколько кляузных бумаг и решительно объявил о закрытии заседания.
  Потирая одеревенелую поясницу, сердито бросил Тормасову, который так подвёл его с "жучками":
 - Я болен. С сегодняшнего числа до прибытия его сиятельства господина генерал-адмирала все письма и указы будешь рассматривать сам.
 - Может всё же лучше доставлять их вам, на дом? - неуверенно предложил Тормасов, компетенция которого не распространялась столь далеко.
  Крюйс окончательно вышел из себя.
 - Не надо, поскольку российскому языку... недоволен! Через письменные переводы пользы тоже не будет, ибо я приказному... поведению... незаобычен! И вообще ко мне ни с какими делами не ходить. Ежели что не так, то взыщется с вас!
  Понимая, что "дедушка" чудит, Тормасов не стал больше прекословить и со всей почтительностью проводил вице-президента до дверей.
  Но уйти домой Крюйсу не удалось. Появился чиновник с требованием представить в Сенат все флотские приходно-расходные ведомости - и месячные, и годовую. Тормасов побледнел. Над ведомостями работали, но они были ещё далеки от завершения. Услышав это, Крюйс топнул ногой:
 - Покуда ведомости не будут сочинены, секретарей, дьяков и канцеляристов, которые к тому определены, заключить в счётной канцелярии, и до окончанию тех ведомостей ни для каких нужд не отпущать! Приставить к ним караул из шести солдат, о чём объявить караульному капитану Усову!
  Заключительная вспышка гнева пошла на пользу. На улицу Крюйс вышел почти здоровым: ни ломоты, ни усталости. Удивляясь чудесному исцелению, зашагал по скрипучему снежку. На мосту при въезде в башню, подле деловито шествующего вице-президента, остановилась нарядная карета. Из окошечка высунулась бритая физиономия.
 - Господин вице-адмирал!
  Крюйс узнал английского посланника. Джеффрис сказал, что хотел бы осмотреть Адмиралтейство, и на то у него имеется царское дозволение. Вице-адмирал попытался перенести посещение на другой день, ссылаясь на своё здоровье, но из этой попытки ничего не получилось - посланник стоял на своём.
  Со вздохом сожаления Крюйс развернулся. По его знаку дубовые двери распахнулись и карета въехала во двор.
 - Корабли осмотрим потом, - не совсем доброжелательно буркнул вице-адмирал, поглядывая на Джеффриса, с нескрываемым любопытством уставившегося на могучие корпуса судов, сокрытые строительными лесами. - А пока прошу! - сделал жест, приглашающий за собой.
  Поначалу осматривали кузницу. В огромном помещении, полном вспышек огня и едкой гари, работали пятнадцать горнов: подле каждого мастер с подручными. Отовсюду неслись гул и грохот. Часто стучали молоты. Надсадно дышали мехи, подавая воздух по медным и железным трубам в самый огонь.
 - Что они делают? - указал Джеффрис на пятерых рабочих, с азартными выкриками стучавших большими молотами по болванке, брызгающей всякий раз искрами.
 - Веретено якоря.
  После жаркой кузницы на улице показалось прохладно, даже холодно. Потирая щёки, прихваченные морозцем, Джеффрис поспешил за Крюйсом, направившимся к большому трёхэтажному зданию, расположенному за оледенелым каналом.
 - Здесь хранятся различные корабельные припасы, - пояснил вице-адмирал, предупредительно распахнув дверь.
  В первом помещении, холодном, но сухом, сберегались канаты. Внимание Джеффриса привлёк один из канатов - невероятно толстый, достигающий в обхвате чуть ли не половины человеческого туловища. В соседнем помещении лежали гвозди, употребляемые при строительстве кораблей. Они возвышались в углах двухсаженными грудами. Тут же громоздились якори самых разных размеров. Отдельно были собраны багры, топоры, лопаты, молоты, буравы, большие и малые долота. В особой камере хранились корабельные фонари, поднимаемые на судах в ночное время. Некоторые из них были так велики, что мало чем уступали караульной будке.
 - Это для новых, девяностопушечных кораблей, - пояснил Крюйс.
  Они перешли в другой магазин. Здесь находились запасы кожи, применяющейся в морском бою для тушения пожаров и гашения вражеских бомб. Отдельно, достигая самого потолка, громоздились груды юфти, а также снопы белёного и небелёного холста.
  Полны были и остальные кладовые. Перед глазами Джеффриса мелькали ружья, карабины, пистолеты, петарды, штыки, кортики, шпаги, портупеи, летние и зимние рукавицы, башмаки, сапоги, туфли, полотняные и шерстяные шаровары. Он на миг утомлённо опустил веки, а когда поднял, то увидел расставленные по полкам сотни корабельных подсвечников, вёдер, решёт и сит для просеивания муки, мисок - каждая на семь едоков, тысячи сальных и восковых свечей.
 - И много таких помещений? - вырвалось у него.
 - Пятнадцать.
  Новый склад, куда попал английский посол, наполняло железо. На деревянных крюках висели железные кольца различных размеров. В огромных чанах покоились ядра. По желобам, отходившим от чанов, ядра самоходом могли подаваться наружу.
 - Все ядра калиброванные, - пояснил Крюйс. - На каждом отмечен вес.
  Два других помещения заполняли изделия из меди, взятой, как сказал вице-адмирал, у шведов.
 - Они пойдут на пушки, если возникнет надобность, - добавил он.
  Они поднялись на второй этаж. Чтобы не слишком утомлять посла осмотром накопленного, Крюйс лишь приоткрывал двери магазинов:
 - Здесь материя для хоругвей, значков и корабельных флагов. Здесь - краски: лазоревая, красная и другие, которые добываются в Ингрии!
  На третьем этаже поначалу попали в большую комнату, сплошь заваленную парусиной.
 - Сколько же её? - ахнул Джеффрис.
 - На восемьдесят тысяч парусов!
  Не доверяя сказанному, английский посол перебрал одну кипу - в ней оказалось более ста парусов. Потом пошёл по проходу между кип, быстро подсчитывая их число, - получилось что-то около ста тысяч парусов.
  Подле хранилища парусов находились учебные классы. Джеффрис осторожно приоткрыл одну дверь. В просторной комнате стояло несколько столов под зелёным сукном. На стенах висели чертежи, гравюры. Преподаватель объяснял молодым морякам, как стрелять из пушек и управлять кораблём в непогоду.
 - При учебных классах, - сказал Крюйс, - имеется библиотека с изрядным количеством книг по морскому делу. В библиотеке же сохраняется запас писчей бумаги и специальной - для чертежей.
 - А что там? - ткнул Джеффрис в запертую дверь.
  Крюйс вопросительно глянул на смотрителя, сопровождавшего их.
 - В одной комнате корабельные постели, в другой - готовое платье на двадцать четыре тысячи человек, в третьей - форма на четыре тысячи матросов!
  Следом за вице-адмиралом Джеффрис двинулся дальше. Они спустились на двор и подошли к очень длинному одноэтажному зданию. Здесь работали мастеровые: котельники, выделывающие медные кастрюли, противни, котелки, котлы. Один из котлов поразил Джеффриса своей величиной: в нём можно было приготовить пищу на двести человек, причём сразу суп и кашу, поскольку в котле имелась перегородка. В другом помещении располагались столяры, токари, резчики по дереву, жестянщики, стекольщики, слесари, бочары. Особо размещались цирюльники, занимавшиеся приготовлением мазей и пластырей для врачевания ран. В парусной мастерской около восьмисот мастеров сшивали узкие холсты в широкие полотнища.
  Когда вышли из этого здания, уже смеркалось. Голова у посла гудела от обилия впечатлений.
 - Пойдём дальше? - осведомился Крюйс.
 - Пожалуй, достаточно! - взмолился Джеффрис.
  Крюйс, скрупулёзно выполнявший все царские приказы, запротестовал:
 - Хотя бы издали я должен вас ознакомить со всеми службами. Вон там, в левом углу двора, ещё одна кузня, по своим размерам точно такая же, в какой мы были. Ближе к Неве, в двухэтажном здании, что на сваях - модельная мастерская. Ни один корабль не начинают строить, пока не будет испытана его модель. На первом этаже, между сваями, делают шлюпки. Там же их смолят и красят. Готовые шлюпки тут же спускают на воду...
  Восседая в карете, Джеффрис осмысливал увиденное. Вдруг его внимание привлекла пронзительная трель флейты, прерываемая барабанным боем. Навстречу двигалась солдатская колонна. За ней другая. Войска шли и шли. "Это неспроста!" - насторожился Джеффрис и распорядился везти его к всезнающему французскому посланнику.
 - Эти войска направляются в Финляндию, - объяснил Лави. - Как только вскроется лёд, их высадят в Швеции, дабы принудить политиков из Стокгольма к заключению мира. Здесь все думают, что это - наилучшее средство!
  Джеффрис согласно кивнул.
 - Я прекрасно понимаю царя! - пылко продолжал Лави. - Измученная почти двадцатилетней войной, Россия как никогда нуждается в мире!
  Вечером, уже имея в голове сложившийся план противодействия мирным устремлениям Петра, Джеффрис писал лондонскому начальству, всё ещё лелеявшему надежду оттеснить Россию от Балтийского моря и уничтожить её молодой, но уже такой грозный флот:
  "Я считаю необходимым предупредить. От здешнего двора не на что надеяться. Русские министры только и говорят, что о силе и могуществе их государя, и они в самом деле думают, что Его царское величество уже ни в ком не нуждается и может никого не бояться".
  Глядя на колеблющееся пламя свечи, Джеффриса неожиданно осенило: а ведь Аландский конгресс сродни этому шаткому огоньку - дунь посильнее, и он погаснет. Чтобы прервать ход переговоров, нужно совсем немного - достаточно послать к Аландским островам несколько английских фрегатов. На них легко увезти шведских уполномоченных. План продолжал углубляться: можно прихватить и русских министров. В Англию их везти не стоит, проще высадить на берег где-нибудь возле Данцига, а то и Копенгагена.
  Джеффрис бросился к бумаге, торопясь зафиксировать родившуюся идею:
  "Вы не можете себе представить", - ложились на бумагу ликующие слова, - "какое разочарование вызовет это предприятие. Если его выполнить достодолжным образом, оно подорвёт все меры русских и в то же время даст случай Его величеству Георгу Первому заключить мир со Швецией, потому что нужно будет выбирать более безопасное место для конгресса и других уполномоченных перед тем, как они соберутся, и это займёт большую часть лета!".
  Джеффрис не был уверен, что английское правительство примет его план, посчитав предприятие несколько авантюрным, но всё же приложил к своему обширному посланию описание морского флага России. На тот случай, если английским кораблям придётся маскироваться под русские при выполнении рискованного плана.

Глава восемнадцатая. Добрый почин
  Переговоры на Аландском конгрессе подвигались туго. Ульрика-Элеонора, отличавшаяся таким же упрямством, как её покойный брат Карл Двенадцатый, требовала возвращения всех шведских владений.
  Шафиров, получая письма от уполномоченных на конгрессе Брюса и Остермана, злился.
 - Ни по одному вопросу не состоялось соглашения. Шведы ничего другого не делают, как только развлекают нас, выдвигая всё новые глупые предложения!
 - Новое правительство Швеции можно принудить к миру только самыми крайними мерами, - негодовал Пётр. - Нужно снаряжать флот!
  В Кроншлоте закипела работа. К выходу в море стала готовиться огромная эскадра - двадцать восемь линейных кораблей, сто пятьдесят пять галер, триста транспортов. Планировалось высадить близ Стокгольма десант. Одновременно в наступление переходили войска, дислоцированные в Финляндии. Они насчитывали около тридцати тысяч человек.
  К боевым действиям готовилась и ревельская эскадра. Она должна была прикрыть движение транспортов.
  Однако операция оказалась под угрозой срыва. Головин, вступивший в командование ревельской эскадрой, докладывал, что из-за скорбута, свирепствующего среди матросов, снаряжение кораблей замедлилось. Как он правильно предполагал, цинга и грипп явились следствием мягкой зимы.
  Апраксин слал в Ревель грозные указы. Его нервозность усилилась при известии, что в западной части Балтики появились шведские каперы - восемь судов в ранге до фрегата. Они могли существенно повредить торговле. Из Санкт-Петербурга последовал новый указ: со вскрытием льда отправить из Ревеля к шведскому острову Эланду большой отряд кораблей для борьбы с каперами.
 - Легко им там распоряжаться! - возмущался Головин. - Небось, сами прохлаждаются!
  И верно, снаряжение кроншлотской эскадры велось с прохладцей. К тому имелись объективные причины. Море возле Котлина очищалось ото льда с большим запозданием, месяца через полтора после того, как у Ревеля уже голубела вода. Не спешили и на "Ингерманландии". Команда жила на берегу. Проводились артиллерийские и другие учения. На корабле же властвовали плотники. Они неторопливо простукивали борта, выискивая гниль в обшивке. Наум Сенявин каждый день бывал на корабле, проверяя сделанное.
  Здесь его и застал указ от Апраксина:
  "Ехать тебе в Гамбург как можно скорее и, приехав, принять тебе корабль "Рандольф" со всеми офицерами и людьми на нём. Капитан-поручику Бенсу указ послан, дабы он был в вашей команде. По принятии у Бенса команды поставить тот корабль на реке Эльбе в безопасном месте близ Глюкштадта или где способнее будет, а особливо в таком месте, где бы выгоднее было людям. Между тем, освидетельствуй о худых поступках Бенса, для чего он так замешкался. Имея старание о яхте, подаренной прусским королём, дабы её починить, и как починена будет, постарайся весной как можно скорее с кораблём своим и яхтой взять курс к Ревелю".
  В начале тысяча семьсот девятнадцатого года Наум Сенявин прибыл в Гамбург. "Рандольф" он нашёл стоящим в гавани близ Глюкштадта. Бенс, уже имевший на руках указ, попытался отрапортовать по всей форме, но Сенявин его остановил:
 - Привет тебе от Дарьи Юрьевны. Заждалась она, волнуется. В чём дело?
  Бенс радостно вспыхнул.
 - Помнит, значит. Я и сам рвусь обратно. Задержка вышла из-за яхты. Всё никак не могли её получить. Теперь же выяснилось, что она требует ремонта. Я писал в Адмиралтейств-коллегию - в ответ молчание!
  Словом, разговор получился деловым, но спокойным.
  Вдвоём с Бенсом они отправились на верфь, по пути удалось решить несколько важных дел: принять на русскую службу капитана Петерсена, заказать мундиры на всю команду "Рандольфа", которая изрядно пообносилась.
  На верфи Наум Сенявин решительно потребовал осмотра яхты. Её вытащили на стапель. Корабельный мастер стал объяснять сложность ремонта.
 - Сменить руль и киль, рюсты потерпят до Петербурга! - прервал его Сенявин. - За всё плачу триста двадцать ефимков. Вот задаток, - вручил мастеру часть денег. - Остальные получишь после окончания ремонта. Чем быстрее управишься, тем быстрее получишь!
 - Недели через три яхта будет готова! - пообещал мастер.
  Своё слово он сдержал. В начале марта отремонтированную яхту спустили на воду. В тот же день Наум Сенявин вывел "Рандольфа" из гавани, стал грузить пушки и провиант.
 - Пятнадцатого выходим! - объявил Бенсу, принявшему командование яхтой. - По пути в Копенгаген зайдём в Берген, там стоит "Армонт", возвращающийся из Италии. Заодно выясним, где находится готенбургская эскадра шведов!
  Когда Наум Сенявин съехал на берег, чтобы забрать мундиры для офицеров и матросов, заказанные местному портному, Петерсен, глядя ему вслед, уважительно протянул:
 - Если в России капитаны все такие, то в скором времени другим флотам придётся потесниться на море. Очень, очень деятельный моряк!
  Имея на буксире небольшое транспортное судно - торншхот, "Рандольф" вышел в море. Следом поспешала яхта.
  Русский посланник в Дании Долгоруков имел указ оставить яхту у себя, чтобы потом с оказией доставить в Санкт-Петербург.
 - Лучшей оказии не будет, - последовал твёрдый ответ. - Яхту я возьму с собой. И в сильный ветер, и в бейдевинд, и в фордевинд она шла изрядно и даже обгоняла мой корабль. А торншхот опять-таки потащу на буксире!
  В те самые дни, когда Наум Сенявин с немалой опаской пробивался вдоль шведских берегов, из Ревеля вышла небольшая эскадра - три линейных корабля, три фрегата и пинк - под командой капитан-командора Фангофта. Цель похода - противодействие шведским каперам. Встретить каперов не удалось. Но урон шведам всё равно нанесли: возле Эланда перехватили большой торговый караван, направляющийся в Стокгольм. Все пять судов взяли в качестве призов.
  На допросе шкипер голландского галиота с грузом французских вин на борту сообщил, что из Карлскроны вышла эскадра из семи кораблей для крейсерских действий.
  Ещё более важными были показания другого шкипера:
 - На рейд Пиллау прибыли три шведских военных корабля, один - в пятьдесят пушек, другой - в тридцать шесть, третий - в тридцать. Стояли одну ночь, на другой день взяли несколько судов и ушли...
 - С чем суда?
 - С зерном.
 - Куда пошли?
  Шкипер недоумённо пожал плечами:
 - Кто его знает. Должно быть, в Стокгольм.
  Фангофт отправил срочное донесение генерал-адмиралу Апраксину.
  Когда Наум Сенявин привёл свой небольшой отряд в Ревель, ему вручили указ Апраксина: "Корабль "Рандольф" поручите в команду капитан-поручику Бенсу, а сами с яхтою и торншхотом подите к Петербургу без умедления".
  В Кроншлоте он получил новый указ, на сей раз царский: "По получении сего ехать тебе в Ревель как возможно с поспешанием и по прибытии туда корабли "Портсмут", "Девоншир" и пять городских, а именно "Ягудиил", "Салафаил", "Варахаил", "Уриил", "Рафаил", взяв с собою, идти в море и исполнять по ниженаписанным пунктам...".
  Пунктов было шесть. Содержание их сводилось к следующему: идти к Пиллау и искать шведские корабли, конвоирующие хлебные караваны в Стокгольм. Если их там не будет, то идти в Данциг. В походе находиться не более двух недель, в крайнем случае - две с половиной. А затем крейсировать между Дагерортом и финским берегом. К Аландам близко не подходить.
  От своего имени Апраксин направил указ командирам ревельской эскадры: "Послан в Ревель отсюда капитан Наум Сенявин, которому повелено с вами идти немедленно в море для исполнения по данной ему инструкции, и когда он в Ревель прибудет, быть вам ему послушным без всякого спору, под ответом жестокого суда, понеже он послан именным Его царского величества указом".
  Прибыв в Ревель, Наум Сенявин прежде всего осмотрел корабли. Все они были готовы к выходу в море, за исключением "Салафаила", на котором открылась сильная течь. Распорядившись ввести корабль в гавань и разоружить, он продолжил осмотр судов. Вместо "Салафаила" Сенявин хотел включить в состав отряда "Рандольф", но выяснилось, что корабль нуждается в починке. По словам мастера, ремонт требует не менее двух недель. Поэтому к выходу стала готовиться шнява "Наталия".
  Свой флаг Наум Сенявин поднял на "Портсмуте", корабле, хорошо ему знакомом.
  Под вечер пятнадцатого мая тысяча семьсот девятнадцатого года эскадра покинула ревельский рейд и взяла курс на запад. На девятый день похода неподалёку от Эзеля обнаружили отряд из трёх кораблей, очевидно, тот, о котором упоминал голландский шкипер. Весенние ночи на Балтике ясны. Видимость отличная. Поэтому очень скоро противник обнаружил преследование. Шведы распустили паруса, "Портсмут" бросился в погоню, подняв сигнал: "следовать за мной".
 - Попробуем приблизиться на пушечный выстрел, - объявил офицерам Наум Сенявин. - Я абсолютно уверен, что шведы нас приняли за свой отряд, вышедший три недели назад из Карлскроны! У нас такое же число судов - семь!..
  Когда рассвело, в подзорную трубу удалось подробнее рассмотреть корабли: один был очень крупный, два другие - значительно меньше. Как выяснилось позднее, линейный корабль был старый знакомец - "Вахтмейстер", фрегат - "Карлскрон-Вапен", бригантина - "Бернардус".
  Часа через два "Портсмут" и "Девоншир" приблизились к замыкающей шведской бригантине, не проявлявшей особенных признаков беспокойства. Наум Сенявин приказал дать выстрел из пушки: по международному своду законов это означало требование показать свою государственную принадлежность. На "Вахтмейстере" взвился шведский флаг, на "Портсмуте" - российский.
 - Ну, с Богом! - пряча уже бесполезную подзорную трубу, провозгласил Наум Сенявин. И велел поднять красный флаг - сигнал боя.
  Следующие четыре часа "Портсмут" вёл жаркую перестрелку с "Вахтмейстером". На русском корабле оказались сбиты марсели, порваны штаги. Не сразу в густом пороховом дыму заметили, что к "Портсмуту" с кормы подбирается шведский фрегат, намереваясь взять его в два огня. Корабль успел развернуться и произвести залп. "Карлскрон-Вапен" покатился в сторону, лишившись управления - картечь вымела с его палубы почти всех людей. Фрегат поспешил спустить флаг. Прекратила борьбу и бригантина.
  Видя, что бой проигран, капитан "Вахтмейстера" распустил все паруса. Наум Сенявин поднял сигнал погони. Архангелогородские корабли бросились за шведом. Подле сдавшихся в плен фрегата и бригантины остался один "Девоншир".
  Погоня оказалась краткой. "Ягудиил" быстро настиг беглеца. Он приблизился к шведскому кораблю настолько, что с марсов на вражескую палубу полетели гранаты. Шведы ответили ядрами. На "Ягудииле" сильно пострадал такелаж, были разбиты все шлюпки. Ответные залпы принудили противника сдаться. Но воспользоваться плодами своих усилий капитан "Ягудиила" Деляп не смог: все шлюпки были разбиты, не на чем было отправиться на "Вахтмейстер" для принятия капитуляции. Это сделал капитан "Рафаила" Шапизо. Деляп потом горько шутил: "Я срубил куст, а он убил зайца!".
  В победной реляции, отправленной на шняве "Наталия", Наум Сенявин, объявив названия захваченных шведских кораблей и число пленных - пятьдесят пять офицеров и триста пятьдесят пять нижних чинов, с восторгом сообщал:
  "Всё сие Божьей помощью и Вашего величества счастьем сделано без великой утраты людей. Я иду со всею эскадрою и взятыми шведскими кораблями в Ревель, понеже многие корабли требуют починки, как стеньги, так паруса и верёвки".
  Донесение Наума Сенявина пролило бальзам на страдающую душу Петра. В ночь на двадцать четвёртое мая тысяча семьсот девятнадцатого года при маневрировании на Кроншлотском рейде девяностопушечный корабль "Лесное" наткнулся на собственный якорь, получил пробоину и затонул. К счастью, глубина оказалась небольшой - двадцать шесть футов. Меншиков клятвенно заверил, что непременно поднимет корабль. Вот за такое усердие и прощалось ему многое.
  Пётр хотел немедленно выехать в Ревель, но помешали некоторые обстоятельства. С борта "Ингерманландии" он писал:
  "Господин капитан! Письмо ваше, от двадцать шестого мая писанное, я в Петербурге в тридцатый день получил, которое нас всех зело обрадовало сим добрым почином Флота Российского, за что вас зело благодарствую и всех с вами трудившихся. Имею указ Его величества по прибытии в Ревель вам вместе объявить Его милость; а что долго вам не ответствовал, то для того, понеже назавтра той ведомости, пошли в Кроншлот и чаяли прибыть в Ревель. Но за противными ветрами и по сие время стоим здесь. Того ради, сие письмо к вам посылаем".
  Лишь девятого июня кроншлотская эскадра смогла отправиться в путь. Через десять дней - опять-таки из-за длительного безветрия - она достигла Ревеля.
 - Где шведские корабли? - был первый вопрос Петра, горевшего нетерпением взглянуть на трофеи. - Особенно хочу видеть "Вахтмейстера". На нём находился Карл Двенадцатый, когда в тысяча семисотом году переправлял свою армию под Нарву!
 - "Вахтмейстер" чинится, - отвечал Наум Сенявин. - В четырёхчасовом бою ему изрядно досталось. Ранен и капитан-командор, державший на нём флаг.
 - А каковы наши потери? Ты писал, что малые?
 - С нашей стороны побитых всего восемь человек: поручик, комиссар, гардемарин, канонир да четверо нижних чинов...
  Пётр просиял.
 - Бесподобно!.. За взятие в плен капитан-командора жалую тебя таким же чином!
  По случаю виктории на борту "Ингерманландии" состоялся торжественный обед. Речь держал Пётр.
 - В прежние года Балтийский флот воевал, зачастую не отходя от Котлина. Но как можно неприятелю быть страшным и славу оружия нашего приумножать, не выходя в море? Что толку от нас, когда мы сидим на берегу, как привязанные? Нам нужны настоящие, смелые адмиралы, которые любят море и воевать умеют! Впрочем, - лукаво подмигнул Науму Сенявину, сидевшему возле него по правую руку, - теперь воевать и побеждать легко, вон ведь какая сила на нашей стороне!
  И верно, Балтийский флот возмужал. Только в Ревеле сейчас находилось более двадцати линейных кораблей. У шведов же осталось всего девятнадцать. Да и те по своей мощи значительно уступали русским, среди которых появились настоящие гиганты - о девяноста пушках! Виктория, одержанная Наумом Сенявиным, не случайно окрещённая Петром "добрым почином", показала, что время больших побед на море уже не за горами.

Глава девятнадцатая. "Европейский концерт"
  На исходе апреля тысяча семьсот девятнадцатого года был спущен на воду девяностопушечный "Гангут". Уже второй гигант - ("Лесное" удалось всё же поднять) - входил в состав Балтийского флота.
  Джеффрис присутствовал на спуске. С профессиональным интересом он оглядел уже знакомый ему Адмиралтейский двор: на стапелях высились те же девять корабельных корпусов, но степень их готовности намного увеличилась. Один корабль был совсем готов, четыре других могли быть спущены на воду в следующем году, остальные - чуть позднее. Дело было даже не в количестве строящихся кораблей, а в их величине. Меньший из них был способен нести шестьдесят пять орудий. В основном же это были восьмидесятипушечные. Такого количества крупных кораблей не строила даже Англия.
  Подозвав Козенса, строителя "Гангута", Джеффрис легко ему попенял:
 - Если вы с Осипом Наем и Ричардом Броуном и дальше так будете работать, то сделаете царя хозяином Балтийского моря!
  Козенс, моложавый, с рыжеватой вьющейся бородкой, отшутился:
 - Разве в нас дело? Мы - всего лишь проворные руки. Голова же всему - царь. Проживи он ещё три года и у него будет сорок линейных кораблей, имеющих на борту от семидесяти до девяноста пушек. Да ещё двадцать фрегатов!
 - А потом что будет?
  Вопрос был непростым, и Козенс посерьёзнел. Поскрёб пальцами в бородке.
 - Что дальше будет? Честное слово, не знаю! Я знаю только то, что сейчас флот Его величества и флот Великобритании - два сильнейших флота в мире. Ни в одной стране, включая и Англию, в данный момент не строится столько крупных боевых кораблей, как в России. Едва один спускается на воду, как тут же закладывается другой... Для такого бурного развития флота имеются все предпосылки: Россия имеет прекрасный лес и другие необходимые материалы, которые очень дёшевы. Корабль обходится вполовину того, что в Англии. А строят здесь, как вы сами видите, - он указал на "Гангут", легонько покачивавшийся на невской волне, - ничуть не хуже, чем в других местах. Главное же, царь предпринимает все возможные меры для приучения своих подданных к морю. Он хочет сделать из них настоящих моряков - и сделает!
  Следующий вопрос посла поверг корабельного мастера в смущение:
 - Сколько ты здесь получаешь?
 - Восемьсот рублей в год, - с гордостью отвечал Козенс.
 - А другие английские мастера?
 - Броун и Най - по две тысячи, остальные, как и я, - по восемьсот!
 - В Лондоне сколько тебе платили?
  Козенс пренебрежительно махнул рукой, показывая, что об этом мизере и не стоит упоминать. Пробуя сыграть на его самолюбии, Джеффрис с нехорошей усмешкой бросил:
 - Значит, тебя сманили деньгами?
  Поначалу Козенс растерялся. Деньги, которые он получал в России, были немалые. От них легко было ошалеть: всё доступно, всё позволено. Конечно, они определяли многое. Но тут он вспомнил свою жизнь в Англии. Сумрачный взгляд его посветлел.
 - Не только!.. Ричард Броун, например, служил у Хардинга. Что ожидало его? Остаться на всю жизнь одним из бесчисленных помощников великого Хардинга!.. А здесь он сам себе голова. Обедает с царём за одним столом!.. Так и со мной.
  Этот разговор вывел Джеффриса на верный путь. Он понял, как можно замедлить опасный рост могущества русского флота. Для этого нужно совсем немного - отозвать английских корабельных мастеров!
  Свой совет правительству, в частности, лорду Стэнгопу, Джеффрис препроводил рассуждениями, изобличающими его, как человека не только признающего силу материальных благ, но и моральных стимулов.
  "Давно пора", - писал он, - "отозвать мастеров из царской службы. Здесь пять мастеров, кроме простых рабочих. Трое мастеров признаются такими плотниками, что лучших и в Англии не найдётся. Я не сомневаюсь, что они возвратятся домой, если им на родине представлено будет положение, сколько-нибудь вознаграждающее за то, что они потеряют здесь".
  Стэнгоп принял совет. Было издано парламентское постановление, призывающее английских мастеров в родное отечество.
  Но они не вняли указу и все остались в России.
  Шафиров, чутко уловивший, откуда дует ветер, пригласил Джеффриса к себе и в ходе беседы не преминул попенять ему:
 - Ваши происки нам известны, но они ни к чему не привели!
  Джеффрис попробовал возмутиться. Однако Шафиров не принял во внимание его протест.
 - Вы прекрасно знаете, что я имею в виду! - сухо заметил он. - Я говорю о корабельных мастерах, которых вы пытаетесь силой вернуть. Ясна и цель ваших поползновений. Не требуется быть провидцем, чтобы предсказать ваш полнейший провал. Во-первых, английским мастерам настолько хорошо у нас, что они не захотят оставить Россию. Во-вторых, мы уже сами научились строить корабли. Наши мастера Федосей Скляев и Гаврило Меншиков ни в чём не уступают Броуну!
  Не слушая никаких оправданий посла, начавшего распинаться о дружеских чувствах к России, Шафиров напористо продолжал:
 - Ни для кого не секрет, что англичане крайне ревниво относятся к нарождающему величию морских сил царя. Об этом лучше всего свидетельствуют интриги, которые ведёт в Берлине Витворт, пытаясь возбудить недоверие к России. Однако я заверял и заверяю, что даже сильный российский флот никому не страшен. Мы стояли и стоим за мир!
  В конце июня Балтийский флот направился к Аландским островам, где по-прежнему продолжались, но без особого успеха, переговоры. Чувствовалось, что шведы тянут время, надеясь на счастливую перемену в судьбе.
  Возле Гангута корабли встали на якоря, поджидая галерную флотилию. По плану кампании, сто тридцать галер должны были доставить десант к берегам Швеции.
  "На "Ингерманландии" состоялся генеральный военный совет, который должен был определить стратегию русских войск. Прежде всего Пётр ознакомил капитанов и генералов с посланием российского посла в Амстердаме. Куракин, которому поручалось информировать о состоянии шведского флота, следить за его перемещениями, писал:
  "Сыскал одного доброго шкипера - Барента Гутфольда, который бывал многократно в Карлскроне и в Стокгольме и в других шведских пристанях. По всем разговорам я признал, что он человек весьма сведущий. Отправил его в Карлскрону на гальоте из Амстердама, который в ту пристань с солью пошёл, и велел ему там все проходы осмотреть, и крепости, и флот шведский в каком состоянии, и прочее".
  Далее Куракин сообщал, что шведский флот включает девятнадцать линейных кораблей. Часть из них расставлена в глубине шхер, на пути к Стокгольму. Остальным же кораблям будет трудно отважиться на бой с превосходящим по силе русским флотом.
  Послышались требовательные голоса. Многие капитаны настаивали на решительных действиях.
 - Я тоже за наступательную тактику, - заметил Пётр. - Однако не следует забывать, что генеральное сражение нам придётся вести вблизи шведских берегов, где противник, конечно же, станет сражаться с удвоенной энергией!.. И ещё одно "но". В Зунде появилась эскадра адмирала Норриса. Пока у него одиннадцать кораблей, но скоро прибудут ещё шесть. Соединится английская эскадра со шведской, или же будет действовать самостоятельно, пока неизвестно. В любом случае её нельзя сбрасывать со счетов!
  Помолчав, добавил:
 - Всё это даётся на рассуждение генерального совета!
  Совет на "Ингерманландии" был долгим и бурным. Все сходились в одном - английская эскадра, если и завяжет боевые действия, то только под предлогом защиты судоходства в Балтийском море. Этот козырь следовало выбить у англичан.
  Ещё в апреле нынешнего, тысяча семьсот девятнадцатого года русское правительство приняло декларацию, в которой изъявляло свою готовность не препятствовать шведской торговле, если Швеция поступит аналогично в отношении государств, имеющих торговые отношения с Россией. Стокгольм частично принял эти условия: голландцам разрешалось посещать русские порты, правда, с существенными оговорками. Теперь же Балтийское море объявлялось открытым для торговли со Швецией.
 - Ми идём на этот шаг с открытым сердцем! - подытожил прения Пётр. - Пусть все державы, весь мир увидит нашу умеренность. Всем народам позволяется свободно торговать со всеми шведскими пристанями. При нынешней конъюнктуре Швеции это куда важнее, чем нам!.. Корабли же, которые контрабандою будут нагружены - порохом, свинцом, селитрой, серой, пенькой и всем, что потребно флоту, - являются призовыми!
  Декларацию о свободе торговли на Балтийском море было решено немедленно доставить адмиралу Норрису. Поручик Головин на фрегате "Самсон" отправился к английскому флоту.
  Как только к Гангуту подошла галерная флотилия, объединённый флот двинулся к Аландским островам. Для стоянки избрали бухту Флаккенгами на южной стороне острова Ламеланд - обширную и спокойную. Самое же главное, она находилась недалеко от берегов Швеции - всего пятьдесят миль и открывались зелёные холмы.
  На "Ингерманландию" явились уполномоченные на Аландском конгрессе - Брюс, Остерман и Ягужинский.
 - Шведы даже не хотят слышать о мире, - угрюмо докладывал Брюс.
  Пётр вскипел:
 - Если они не захотели услышать трёх уполномоченных, то я пошлю к ним сорок тысяч уполномоченных. Мне нужен мир - и я его получу!
  С новыми русскими предложениями в Стокгольм отправился Остерман. Судно, на котором он находился, сопровождали корабельный и галерный флоты. Из-за сильного тумана приближаться к шведским берегам посчитали опасным - корабли повернули обратно. Но всё же несчастья не удалось избежать: возле Ламеланда "Ингерманландия" наткнулась на мель. После долгих мытарств корабль сняли с мелководья.
  Объединённый флот двинулся в обратный путь. На море осталась лишь эскадра из семи кораблей. Возглавлял её капитан-командор Наум Сенявин, державший флаг на "Святой Екатерине".
  В сентябрьские штормы на "Святой Екатерине" в трёх местах поломался бушприт. Его укрепили сколько возможно и отправили повреждённое судно в Ревель. Наум Сенявин перебрался на другой корабль. Потом на корабле Муханова надломилась фок-мачта. И его отпустили в Ревель.
  Когда глубокой осенью Наум Сенявин возвратился в порт, ему сообщили о беде, постигшей флот: при переходе от Ревеля к Котлину отряд кораблей напоролся на доселе неизвестную мель - "Портсмут" и "Лондон" погибли. Людские жертвы были невелики, лишь на "Лондоне" упавшей грот-мачтой раздавило капитана и двенадцать матросов. Новооткрытую мель назвали "Лондонской", поскольку первым наскочил на неё "Лондон". Срыв Аландских переговоров, гибель двух сильных и сравнительно новых кораблей - всё это удручающе подействовало на Петра. Он ожидал новых неприятностей. И они не замедлили объявиться.
  Первая дурная весть пришла из Англии. Георг Первый заключил мир со Швецией, причём в качестве вознаграждения за Бремен и Верден, присоединённые к Ганноверскому княжеству, выплатил Швеции компенсацию в миллион талеров.
  Его примеру последовал прусский король Фридрих Вильгельм Первый. Уплатив шведам два миллиона талеров, он получил Штеттин и часть Померании, которые к этому времени лишь формально принадлежали Швеции.
  Дания тоже поспешила подписать мир со Швецией - и получила Шлезвиг.
  Стала бряцать оружием Австрийская империя, желая заставить Россию отказаться от земель, отвоёванных у Швеции.
  Подала свой голос и Польша: она потребовала очищения Курляндии от русских войск и недвусмысленно заявила о своих притязаниях на неё.
  Слушая донесения Шафирова, сообщавшего о каверзах бывших друзей и союзников, Пётр мрачно обронил:
 - Воистину, "европейский концерт"!
 - Причём он даётся в пользу Швеции, - заметил Шафиров. Пётр в сердцах стукнул кулаком по столу.
 - Проклятые обманщики! Привыкли чужими руками жар загребать. Однако на сей раз будет не так. Мы ни на какие угрозы не посмотрим и плохого мира не учиним. Что бы там ни было, мы будем продолжать войну за мир, возлагая надежду на правосудие Бога, и пусть он покарает этих проклятых обманщиков!

Глава двадцатая. Гренгам
  Бухнула заледенелая дверь. В помещение, где тесно сидели писари, ворвались клубы холодного пара, посреди лохматого облака стоял солдат-преображенец. Не снимая треуголки, гаркнул:
 - Директора на доклад к Государю!
  Торопливо собирая бумаги, Ульян Сенявин только вздыхал, не зная, к чему готовиться. Не в пример другим местам, в Петербурге строительные работы велись и зимой. Продолжал расти Петропавловский собор, одевались камнем бастионы Петропавловской крепости, также из камня ставился госпиталь на Выборгской стороне. А сколько было мелких, но хлопотных дел: установка в Летнем саду водовзводной машины для фонтанов, прокладка канала от Невы до речки Фонтанки, облицовка другого канала у Зимнего дворца, приходилось ещё отвечать за работы, которые велись в Петергофе и на Котлине... Наибольшие хлопоты были со строительным материалом. Известь и камень расходовались в огромных количествах. Подрядчики же то и дело подводили. Взять хотя бы Падорина. Он обязался поставить шестьсот бочек извести. Получил аванс. А его суда бурей разбило на Ладожском озере. Подрядчика, естественно, взяли под стражу. Часть долга он выплатил казне, а там - умер, оставив крупную недоимку... А какие мучения с транспортом! И телег, и тачек не хватает. Поначалу особенно плохо было с тачками. На тяжёлом болотистом грунте они не выдерживали больше двух дней - в первую очередь ломались колёса и оси. Спасибо, один сметливый мужичок предложил делать колёса из берёзы, а оси - из дуба. Изготовление тачек доверили ему. С артелью за пару месяцев он выдал пять тысяч штук... Полегчало и с досками. Расход их увеличился, но намного больше стало и пильных мельниц... Ускорились и сами строительные работы. От забивки свай вручную отказались. Везде поставили копры...
  У дверей царской токарной Ульян Сенявин столкнулся с кабинет-секретарём Макаровым. На вопросительный взгляд директора Канцелярии городовых дел тот ответил успокоительной улыбкой. На сердце полегчало. Однако с чертежами и бумагами он не расстался, так и вошёл - с ворохом рулонов.
 - Как собор? - не отрываясь от работы - на токарном станке обтачивал большую деревянную вазу, - поинтересовался Пётр.
 - Колокольня уже почти готова.
 - Видел. Я о другом. Как куранты?
 - Я спрашивал Шлютера, он говорит, что всё в порядке...
  Шлютер был немцем по национальности. У себя в Берлине он выстроил башню специально под куранты, но неудачно. Башню разобрали. Видя, что эта ошибка - чистейшая случайность, Пётр пригласил Шлютера в Россию, сделал его помощником главного петербургского архитектора Доменико Трезини. С собой Шлютер привёз подмастерье - голштинца Ферстера, хорошо разбиравшегося в механике курантов. Этот-то Ферстер взялся установить на колокольне Петропавловского собора часы с боем и музыкой.
 - Колокола для курантов прибыли? - задал новый вопрос Пётр.
 - Прибыли. Тридцать пять штук. Я сам проверял. Ферстер клянётся, что играть на них можно.
 - Ну, хорошо. Иди, - донеслось от станка. - Впрочем, погоди. Как в Ревеле и на Котлине?
  Речь шла о строительстве оборонительных сооружений. Поскольку угроза нападения английского флота становилась всё реальнее, там спешно возводили батареи.
 - В Ревеле всё приготовлено к защите. На Котлине тоже всё в порядке. На валах крепости около трёхсот орудий. К затоплению на фарватере подготовлено несколько старых судов.
  Кивком головы Пётр отпустил облегчённо перевёдшего дух Ульяна Сенявина и крикнул, чтобы вошёл дожидавшийся приёма Шафиров.
  Не дожидаясь особого приглашения, глава Посольской коллегии стал докладывать о корреспонденции, полученной из столиц европейских государств от российских консулов и послов.
 - Читай наиважнейшее!
 - Тогда от Веселовского из Лондона! - решил Шафиров и, косясь в спину царя, принялся читать.
  "От достоверной персоны уведомлён, что флот английский, определённый на помощь Швеции, будет состоять в двадцать одном корабле, между которыми один в девяносто пушек, другой в восемьдесят, а прочие в пятьдесят четыре пушки. При том же два зажигательные корабля или файер-шипы, два бомбардирские и пять лёгких фрегатов, которые в мелких местах на вёслах идти могут... Адмирал Норрис послан для осмотру тех кораблей, которые вооружаются в Чатеме и в Дептфорде и, возвратясь оттуда, объявил, что в последних числах марта корабли будут не только все вооружены, но и снабжены провиантом".
  Движение токарного станка приостановилось.
 - Каково название больших кораблей?
 - Девяностопушечного - "Сандвич", восьмидесятипушечного - "Дорсетшир".
  Станок опять заработал. Возвысив голос, чтобы перекрыть шум, Шафиров продолжал читать донесение Веселовского.
  "Посланник шведский получил подтвердительные указы домогаться о немедленной посылке флота английского и при том объявил, что флот шведский уже вышел и стоит в следующем чине кораблей: один - девяносто пушек; четыре - по семьдесят две пушки; два - семьдесят шесть пушек; три - по шестьдесят четыре пушки; три - по пятьдесят две пушки; три - по пятьдесят пушек; три - по тридцать две пушки. Десять фрегатов от шестнадцати до двадцати четырёх пушек".
 - Всё те же девятнадцать кораблей! - удовлетворённо констатировал Пётр. - Господа шведы не удосужились за целую зиму построить ни одного нового. А мы, слава Богу, несмотря на обидные потери, увеличили свой флот на три крупных корабля: девяностопушечный "Фридрихштадт", восьмидесятипушечный "Норд-Адлер" и шестидесятипушечную "Астрахань"!
  Тревожные донесения из-за рубежа продолжали поступать. В мае из Копенгагена от Василия Лукича Долгорукова пришло цифирное письмо:
  "Прошедшего апреля-месяца в двадцать седьмой день военный английский флот пришёл в Зунд близ места, именуемого Куль. За милю не дошёл до Гельсингфорса и доныне стоит там. А сюда дойти не может за противным ветром. Двадцать девятого апреля я послал капитана Бенса, чтобы он флот осмотрел. Бенс вчера поздно вечером возвратился и сказывает, что с купцами голландскими английский флот кругом объезжал и насчитал двадцать два линейных корабля. Будучи там, он слышал от англичан: якобы намерение их идти к Ревелю".
  Вскоре выяснилось ещё одно неприятное обстоятельство: оказывается, шведский флот имел возможность значительно усилиться. Это стало известно из письма тайного корреспондента, побывавшего в главной морской базе шведов:
  "В Карлскроне", - сообщал он, - "в готовности один корабль о трёх деках восьмидесятивосьмипушечный, которым командует адмирал Шпар; другой - семидесятипушечный, им командует граф Вахтмейстер; третий - шестидесятипушечный. Ещё же в Карлскроне есть три неоснащённых корабля: один - о ста шести пушек, другой - о девяносто шести, третий - о девяноста. На всех трёх кораблях все пушки медные".
  Осталось только гадать, успеют ли шведы в ходе кампании вооружить эти мощные корабли, или же они так и не войдут в строй.
  В конце мая шведская и английская эскадра объединились. Двумя колоннами - в общей сложности тридцать три линейных корабля - они направились к Ревелю.
  Гарнизон Ревеля был приведён в состояние полной боевой готовности. Орудия на батареях держали заряженными, подготовились к бою и корабли, находившиеся в гавани.
  Напряжённое состояние сохранялось более недели. Неожиданно девятого июня неприятельский флот снялся с якоря и медленно удалился в западном направлении. Никто ничего не понимал. На разведку отправился быстроходный пинк "Александр". Вернулся он под вечер с известием, что неприятельский флот пошёл в Стокгольм.
  Появление на море сильного противника, конечно же, внесло существенные коррективы в планы русского командования. Однако, стратегическая цель кампании - высадка десанта на шведском берегу - осталась неизменной. Только так можно было принудить несговорчивого противника к миру. Командующему армией в Финляндии Голицыну было приказано двинуть подчинённый ему галерный флот к Аландским шхерам. С моря его должна была прикрывать эскадра капитан-командора Фангофта, включавшая семь кораблей.
  Галерный флот - шестьдесят одна галера и двадцать девять больших лодок - втянулся в глубину Аландского архипелага. Вскоре возле острова Фрисберга, находящегося невдалеке от Ламеланда, заметили шведские суда: линейный корабль, четыре фрегата, три галеры, шняву, три шхербота и бригантину. Силы были примерно равными. Однако свежий юго-западный ветер не позволил Голицыну немедленно атаковать шведов. Ветер не стих и на другой день. На широком плёсе гуляла высокая волна, затрудняя действия гребных судов. Было решено уйти в глубину шхер, где не такое сильное волнение.
  Русские галеры отошли к Гренгаму, небольшому острову, окружённому такими же мелкими каменистыми островками.
  Шведский вице-адмирал Шеблат решил, что наступил удобный момент для нанесения решительного удара. Подняв паруса, шведские корабли вошли в пролив, который с каждым мгновением становился всё уже. Русские галеры, между тем, продолжали отступать.
  Шеблат понял, что дальнейшее продвижение опасно, поскольку в узкий проходах манёвр парусных судов затруднялся. Был поднят сигнал: "возвращаться обратно". И тут неожиданно для шведов русские галеры перешли в атаку. Желая встретить их бортовым огнём, фрегаты стали поспешно разворачиваться, и два из них тут же сели на мель. Последовал короткий абордажный бой. Несмотря на огневую поддержку других судов, фрегаты спустили флаги.
  Русские галеры продолжали наступать. Они обрушили град ядер на шведов. Такелаж на двух оставшихся фрегатах был настолько повреждён, что они потеряли ход и после жестокого боя сдались.
  В какой-то момент показалось, что и линейный корабль также будет захвачен. Но вице-адмирал Шеблат показал себя искусным моряком. Он совершил, казалось, невозможное: на резком повороте, находясь под всеми парусами, приказал бросить якорь, корабль развернулся буквально на пятачке и ринулся в открытое море, оставив на дне пролива сделавший своё дело якорь. На русских галерах только ахали, наблюдая за лихими действиями шведского адмирала.
  Ещё не успел исчезнуть за горизонтом парус шведского корабля, как на галерах стали подводить итоги закончившегося боя. Трофеи были внушительными - четыре фрегата. Самый большой из них - "Стор-Феникс" - имел на борту тридцать четыре пушки.
  Радость победы омрачили собственные потери: из шестидесяти галер сорок три оказались настолько повреждёнными, что их пришлось сжечь.
  Но всё равно это была большая победа.
  В Санкт-Петербурге по поводу новой виктории много салютовали.
 - Жаль, что колокола не подвешены на Петропавловском соборе, - сокрушался Пётр, - ну какой праздник без звона!
 - Скоро подвесим! - заверил Ульян Сенявин. - У нас уже всё готово, даже каркас шпица сделан!
  Сопровождаемый сановниками, Пётр поднялся на самый верх огромной колокольни. Весь Санкт-Петербург лежал перед ним, как на ладони. Ярким лазоревым пятном выделялся дом Меншикова. Подле него высились недостроенные корпуса коллегий - главного учреждения страны.
 - Медленно строишь! - попенял Пётр Ульяну. - Не для того я тебя поставил директором Канцелярии городовых дел, чтобы ты бил баклуши!
  Доменико Трезини, выгораживая своего нового начальника - прежний, князь Черкасский, был назначен губернатором Сибири вместо взятого под стражу Гагарина, - заверил с воодушевлением:
 - Всё будет выполнено в срок!
 - Возможно, если каждая коллегия начнёт самостоятельно строить для себя здание.
 - Нет-нет! - решительно запротестовал Трезини. - Трудно ожидать, чтобы все двенадцать коллегий одновременно заготовили материал и обеспечили стройку людьми. К тому же - необходимо направлять от каждой коллегии комиссара для контроля за работой, немалое число подьячих и караульных!
 - Ничего. Людей у нас много - зато дело пойдёт быстрее. Пусть коллегии сообща подряжают камень, кирпич, известь, а стройку каждая поведёт особо. Вот тут-то мы и увидим, кто как радеет за общее дело!
  Пётр повернулся к Ульяну Сенявину:
 - А теперь показывай звон!
  По винтовой лестнице все спустились вниз. Колокола висели в сарае, возле колокольни. К особым молоточкам тянулись верёвочки. Несколько волнуясь, Ферстер объявил:
 - Куранты будут бить каждый час, а в полдень исполнять музыкальную пьесу.
  Он привёл в движение механизм и по двору, перекрывая человеческие голоса, поплыла приятная мелодия. Все так и замерли, вслушиваясь в отдалённые, будто из другого времени, голоса. Пётр, освободившись от тревожащих душу ассоциаций, хлопнул ручищей мастера по плечу:
 - Присваиваю тебе титул управляющего делами игры на колоколах! Титул громкий. Пусть во всех наших городах будет слышна музыка - от неё и на сердце радостнее, и мысли чище!

Глава двадцать первая. Миротворец
  Лави был очень удивлён, получив приглашение присутствовать на спуске нового корабля. "Какой может быть спуск", - недоумевал он, - "когда на календаре март, по ночам трещат злые морозы, а Нева скована чуть ли не метровым льдом?".
  За разъяснениями дотошный француз обратился к главе Посольской коллегии.
 - Всё правильно, ничего не напутано, - успокоил его Шафиров. - До сей поры государь имел обыкновение оканчивать постройку военных кораблей прямо на верфи. Однако на стапелях не могут поместиться более двенадцати-тринадцати судов. Поэтому, чтобы приступить к постройке новых судов, нужно как можно быстрее освободить место. Спущенные же корабли легко достроить на воде...
 - А как же лёд?
 - Лёд - не помеха! - усмехнулся Шафиров. - Его этой же ночью уберут. Уже собрали пять тысяч рабочих!
  Пятого марта тысяча семьсот двадцать первого года Лави находился на Адмиралтейском дворе, до предела заполненном народом. Ещё больше людей толпилось на льду Невы, по другую сторону оцепления из солдат-преображенцев. Несколько сбоку от дымящейся проруби застыли санки императрицы, прибывшей на торжество.
  "Фридемакер", огромный восьмидесятивосьмипушечный корабль, был совсем готов к спуску. Полозья, по которым он должен был двигаться к воде, густо покрывал жир. Когда разом отняли железные балки, удерживающие корабль на стапеле, он медленно пополз, а потом, набирая скорость, устремился к воде. Принимая гигантский корабль, река словно бы переполнилась, чёрная вода выплеснулась на лёд.
  Ударили пушки. Под восторженные клики в воздух полетели шапки.
  Почётные гости поднялись на борт корабля. Дамы поместились в первой кормовой каюте, мужчины - во второй. Хозяином выступал генерал-адмирал Апраксин. За его столом восседал князь-папа с шутейскими кардиналами, посерёдке - сановники с голубыми орденскими лентами через плечо, министры и генералы. За вторым столом помещались моряки, и среди них Пётр.
  Апраксин на правах хозяина велел вносить угощения. Поскольку был великий пост и скоромное есть не позволялось, то подавали только рыбные блюда.
 - За счастливое плавание нового корабля! - возгласил он первый тост.
  Очень скоро каюта наполнилась табачным дымом. Голоса сделались громкими.
  Пётр - с годами такое случалось с ним всё реже - вдруг расчувствовался. Обратив к бомбардирам повлажневший взгляд, взволнованно произнёс:
 - Кому из вас, братцы, хотя бы во сне снилось, что мы будем вот так у остзейского моря бражничать? Что нашими трудами поднимется город, в котором мы сейчас находимся? Что мы доживём до времени, когда возрастёт племя солдат и матросов русской крови? Что меня и вас станут так уважать чужестранные государи?
  Мишуков, восседавший на дальнем конце стола, неожиданно громко всхлипнул. Его затолкали, чтобы не мешал говорить. На эту суету Пётр даже не обратил внимания, захваченный своими мыслями.
 - Историки полагают, - продолжал задумчиво, - что колыбель всех знаний - Греция. По превратности времени они оттуда были изгнаны, перешли в Италию, а потом распространились по всем иным землям Европы, но невежеством наших предков были приостановлены и не проникли далее Польши. Теперь очередь доходит до нас, если только вы поддержите меня в моих важных предприятиях... Это передвижение наук я приравниваю к обращению крови в человеческом теле, и сдаётся мне, что со временем науки оставят теперешнее своё место пребывания в Англии, Франции, Германии и придут к нам. Но покамест советую вам помнить латинскую поговорку: молись и трудись. Я твёрдо уверен, что ещё на нашем веку вы пристыдите другие образованные страны и вознесёте славу русского имени!
  Не все бомбардиры разобрались в тонкостях суждений Петра. В немалой степени тому помешал шум возни, затеянной шутейскими кардиналами. Неожиданно Мишуков вновь залился горькими слезами.
 - Что с тобой? - удивился Пётр.
  Всхлипывая и размазывая пьяные слёзы, Мишуков попробовал объяснить причину своего горя:
 - Вот мы сидим сейчас, - начал заплетающимся языком. - Весело нам. Кругом корабли русского флота. Воздвигнута сильная морская крепость. Построена новая столица. Сам я командую фрегатом... Ну, а дальше-то что будет - ведь здоровье твоё слабеет?..
  Последние слова покрыла разухабистая песня, которую завели подвыпившие князь-папа и кардиналы. Веселье достигло своего апогея.
  Расталкивая бомбардиров, на лавку возле Петра опустился Толстой. Стал что-то нашёптывать ему на ухо. Щека у Петра нервно задёргалась. Он страшно закричал:
 - Не будет моего прощения Гагарину! Пора принять самые строгие меры к прекращению дерзости всех тех, кто осмелился злоупотребить властью, им данной. Нарушив свои клятвы, они попрали справедливость. Несчастный народ и без того много страдает, доставляя рекрут, лошадей, деньги и съестные припасы для поддержания моего праведного дела. Посему я не могу не поспешить ему на помощь!.. Хватит играть в закон, как в карты, подбирая масть к масти, и неустанно подводить мины под фортецию правды!
  Бедного Толстого сдунуло, как ветром.
  Пётр ещё некоторое время бешено косил взором, раздувал ноздри. В такие моменты только женская болтовня развлекала его, утешала гнев. Он направился в соседнюю каюту, где веселились дамы, но по пути наткнулся на Лави.
  Положил французу тяжёлую руку на плечо.
 - Ну, как тебе нравится новый корабль?
 - Не может быть ничего более вразумительного, всё величественно и в превосходном порядке, - рассыпался тот в комплиментах. - Но всего замечательнее, что монарх, благодаря обширности своих познаний, самолично составляет свои проекты и наблюдает за их выполнением. И это несмотря на суровость времени года и на затруднения продолжительной войны!
 - Война действительно затянулась, - согласился Пётр, - хотя я давно хочу привести её к концу. Корабль, на котором мы сейчас находимся, называется "Фридемакер", что значит - "Миротворец". Он и десятки других линейных кораблей, которые я построю, принесут России мир. Я предлагаю новый тост: за мир!
  Дрожащей рукой Лави принял наполненный до краёв бокал. Чокнулся с царём.
 - В мирных усилиях Россию поддерживает вся Франция. Подтверждением тому - скорое прибытие в Санкт-Петербург французского посла, господина Кампредона. За мир! - воскликнул он и опрокинул в себя содержимое огромного бокала.
  Кампредон прибыл через неделю после спуска "Фридемакера". Спросил у Лави, на какой день назначено вручение верительных грамот.
 - На тринадцатое марта, на семь часов утра.
  Посол решил, что он ослышался. Лави подтвердил:
 - Да, на семь часов!.. Причина столь раннего приёма - большая занятость царя, он сейчас занимается подготовкой десантного корпуса в сорок тысяч человек. К этой операции будут привлечены тридцать шесть кораблей, двести галер, тысяча сто больших и малых транспортных судов...
 - Неужели у русского царя такие значительные морские силы? - недоверчиво протянул Кампредон. И, помолчав, уверенно добавил: - Такого удара Швеция не вынесет, если, конечно, не подоспеет английская помощь. Имеются сведения, что английский король склоняет шведов к продолжению войны, предлагая содержать на свой счёт их флот и доставить две тысячи матросов. Шведы же обязаны в этом случае действовать наступательно. К коалиции присоединился датский король - он даёт тысячу солдат. Зять его, король прусский, - тридцать тысяч; ландграф Гессен-Кассельский - десять тысяч; король английский в качестве курфюрста ганноверского - пятнадцать тысяч. К военному походу пытаются склонить и Августа Второго, обещая сохранить за его сыном польскую корону...
  Лави притих, поражённый грандиозностью надвигающихся событий. Озабоченно пробормотал:
 - Теперь понятно, почему прошёл слух, будто царь имеет намерение на галерах доставить своё войско в Германию - он рассчитывает напасть на ганноверские владения английского короля и тем самым помешать ему оказать помощь Швеции... Есть и другой слух, будто царь собирается увеличить свою армию ещё на тридцать полков!
 - О, это значительные силы! - уважительно протянул Кампредон и с сомнением покачал головой: - Но удастся ли царю такое?.. Впрочем, меня больше интересуют флотские дела. Вы упомянули, будто в экспедицию готовятся тридцать шесть судов. Это верно?
 - Истинная правда!.. Сейчас русский флот насчитывает около тридцати линейных кораблей. Неделю назад был спущен восьмидесятивосьмипушечный "Фридемакер". В ближайшее время намереваются спустить ещё три-четыре военных корабля первого и второго ранга, хотя они ещё и не закончены. Немедленно начинается постройка двадцати новых кораблей и пяти фрегатов. Среди них - четыре восьмидесятипушечных!.. Деятельность русского царя на морском поприще заслуживает самого пристального внимания. Если Господь сохранит его жизнь, то каждой державе следует постараться уяснить себе его планы, чтобы не допустить исполнения тех, кои могут вредить её интересам, или же вступить с этим монархом в более тесные отношения, как политические, так и торговые!
  Кампредон не скрывал своего изумления масштабами деятельности русского царя. В Санкт-Петербург, этот небольшой городок, с лихорадочной быстротой построенный на берегу Балтики и спешно объявленный российской столицей, он ехал с известным предубеждением. "Как хорошо, что я предварительно побеседовал с Лави", - похвалил себя посол. - "Нужно со всей серьёзностью отнестись к этой дипломатической миссии".
  В пять часов утра за Кампредоном прибыли сани, чтобы везти его в Посольскую коллегию.
 - Почему так рано? - удивился он.
 - Аудиенция перенесена с семи на шесть часов.
  В Посольской коллегии Кампредона уже ожидали. Навстречу ему вышли канцлер Головкин и вице-канцлер Шафиров, вместе составлявшие комическую пару. Один был чрезвычайно высокий и худой, другой - низенький и толстый. После обмена приветствиями они удалились. Потянулись томительные минуты ожидания. Наконец, ровно в шесть появился секретарь и проводил Кампредона в зал советов, где уже находился царь. По одну сторону его сидели Головкин и Шафиров, по другую - сенаторы Долгоруков и Толстой.
  Пётр принял от французского посла верительные грамоты.
 - Франция желает, - сказал Кампредон, - чтобы Россия и Швеция поскорее подписали мирный трактат!
 - Россия давно предлагает Швеции мир! - резко возразил Пётр. - Война с нею стоит бесконечно много денег и крови. Мы хотим мира, но не иначе как поставив границею морей между обоими государствами. Хотя мы можем потребовать по всей справедливости оставления Финляндии за собой, мы, тем не менее, соглашаемся возвратить её Швеции!
 - Это почётные условия мира для шведской стороны, - согласился Кампредон.
  На этом аудиенция окончилась, поскольку Пётр торопился в Сенат.
  Он появился в Сенате в самый разгар оживлённых прений.
 - Нельзя забывать высокого происхождения Гагарина, его родства с первейшими фамилиями в государстве! - горячился Волконский.
  Его поддержал Толстой, вошедший чуть раньше царя:
 - Какую тень бросит эта позорная казнь на всех нас! Какое это бесславие!
 - Воры должны быть наказуемы по всей строгости законов! - запальчиво крикнул Долгоруков, потрясая в воздухе по-старчески сухонькими кулачками. - Вор Гагарин заслуживает виселицу. И если между нами, сенаторами, заседают его сообщники, то и они заслуживают той же кары!
  Волконский самолюбиво вскинул голову и пошёл на Долгорукова. Ещё немного, и престарелые вельможи передрались бы. Лишь строгий окрик Петра предупредил потасовку.
  С этого дня на заседаниях Сената, на которых решалась судьба бывшего губернатора Сибири, обвинённого в тяжких злоупотреблениях, постоянно дежурили четыре офицера-преображенца на случай повторения подобных эксцессов.
  Тридцать первого мая тысяча семьсот двадцать первого года Гагарина повесили на площади перед Сенатом при огромном стечении народа.
  Несколько дней тело не снимали в устрашение всем тайным лихоимцам. Проезжая мимо, Пётр, припоминая свои просвещённые беседы с Гагариным, зло цедил: "Всяк человек есть ложь!".
  В день отъезда в Ригу Пётр среди многочисленных провожатых взглядом выделил Шафирова:
 - Милостивый государь, приказываю вам привести в порядок свои счета со времени последнего посольства вашего ко двору турецкого султана. По моём возвращении я посмотрю их и увижу, вполне ли они правильны!
  Дверца хлопнула перед носом у побледневшего Шафирова. Карета стронулась с места и покатилась. Провожающие бросились следом, приветственно размахивая руками.

Глава двадцать вторая. Ништадтский мир
  Российский флот сделался главною силой на Балтийском море. Адмирал Ватранг неспроста требовал для обороны шведского побережья тысячу судов. Единственно, чего Пётр опасался - это английского вмешательства. Поэтому он так живо заинтересовался изобретением французского барона Бюло - машиной, способной с помощью особого горючего состава уничтожать корабли на расстоянии лье.
  Первая встреча изобретателя с царём состоялась в Санкт-Петербурге. Пётр с любопытством обратился к чертежу секретной машины. Она представляла собой огромный артиллерийский ствол на четырёх колёсах.
 - Машина была в действии? - поинтересовался у создателя "адской пушки".
  Потея от волнения и духоты в низенькой, жарко натопленной токарне, Бюло затряс буклями парика. Советник Посольской коллегии Остерман - из-за секретности дела толмачей не приглашали - перевёл ответ:
 - Не была. Просто не успела, поскольку война за испанское наследство к этому времени уже закончилась.
 - Опытный образец испытывался?
 - Образец тоже не успели изготовить, - отвечал Бюло и экспансивно воскликнул: - Однако я абсолютно уверен в успехе. В лабораторных условиях машина показала себя с наилучшей стороны. Я едва не сжёг родовой замок!
  После недолгих колебаний огнемётную машину всё же было решено соорудить и испытать.
  В январе тысяча семьсот двадцать первого года сияющий Бюло доложил, что машина готова. Для испытания её привезли в Петергоф - летнюю резиденцию царя, в тридцати верстах от столицы. Сюда же прибыли многие высшие офицеры. Получил приглашение и Наум Сенявин.
  Он давно не был в Петергофе и поразился увиденным переменам. Сравнительно недавно на пустынном морском берегу стоял небольшой рубленный домик о двух светлицах, в котором Пётр пережидал непогоду на пути в Кроншлот. Теперь же здесь поднялся уютный дворец с непривычным для уха названием - "Монплезир" ("Моё удовольствие"). Нарядный вид дворцу придавали стёкла, сверкающие на солнце. Кстати, из Голландии их доставил Наум Сенявин. В то время стёкла были большой редкостью, даже в Петербурге большинство домов в своих окнах имели не стёкла, а слюду.
  Чуть в стороне от Монплезира густела толпа - там строился ещё один дворец. И в парке за ним тоже видны были работающие люди. Петергоф отстраивался. Кроме дворцового здания, были завершены ещё два павильона на канале, протянутом от моря. В одном из них находился необыкновенный музыкальный инструмент. Когда в хрустальную вазу, венчавшую его, наливали воду, то она таинственным образом приводила в движение скрытый механизм, и многочисленные колокольчики начинали звучать.
  Гостеприимный хозяин Монплезира хотел показать ещё орган, вывезенный из Германии, но тут доложили о прибытии огнемётной машины. Чудовищное орудие, сваренное из толстенных полос железа, на берег моря выволокла шестёрка лошадей, запряженных цугом. "Адскую машину" развернули и нацелили на старый парусник, ещё с осени оставшийся в устье канала из-за раннего ледостава.
  Все приглашённые на испытание, пятясь, отодвинулись на почтительное расстояние: кто его знает, как поведёт себя это чудище. Барон Бюло поджёг запальный шнур и проворно отбежал в сторону.
  С пригорка видели, как пушка странно подпрыгнула, из жерла её с устрашающим грохотом вырвался язык пламени, а потом всё заволокла чёрная пелена. Когда дым рассеялся, то открылся целый и невредимый парусник.
  Пётр обошёл пушку, заглянул в пахнувшее теплом жерло. Перевёл взгляд на длинную чёрную полосу, пробитую огнём в снегу. Покачал головой, выражая крайнее удивление:
 - Однако какое страшное оружие, даже камни обгорели!
  Прискакал нарочный с известием, что в Санкт-Петербург прибыл шведский генерал-адъютант с предложением возобновить переговоры о мире. Местом нового конгресса назначался Ништадт, небольшой финский городок на берегу Ботнического залива.
  Ознакомившись с декларацией шведского правительства, Пётр довольно улыбнулся.
 - Вот это мне нравится куда больше, чем сие страшилище! - кивнул на огнемётную машину и поспешил ко дворцу. Свита хлынула следом. Последним плёлся барон Бюло, проклиная в душе всё и вся: и несвоевременную сговорчивость шведов, и медлительность англичан с открытием военных действий, и миролюбие русских.
  Весь остаток дня в Монплезире велись разговоры о предстоящем Ништадтском конгрессе. Царский любимец, генерал-адъютант Ягужинский страстно желал быть на конгрессе уполномоченным от русской стороны. Однако, к удивлению многих, Пётр объявил, что уполномоченными назначаются президент Обер-коллегии Брюс и советник Посольской коллегии Остерман.
 - Они, - объяснил своё решение, - настолько хорошо представляли Россию на Аландском конгрессе, что если бы не внезапная смерть Карла Двенадцатого, то мир удалось бы заключить ещё в тысяча семьсот восемнадцатом году!
  Уже в Санкт-Петербурге он вызвал к себе Остермана и строго предупредил:
 - Мир нужно заключить во что бы то ни стало! Сможешь - тебе во век Россия будет благодарна!
  На глазах у Остермана Пётр подписал хрусткую гербовую бумагу и неспеша вложил в конверт.
 - Этот указ будет сразу же оглашён в Сенате при известии о подписании мирного трактата со Швецией!
  Остерман честолюбиво зарумянился. Он догадывался о содержании указа. В нём говорилось:
  "Объявляем сим, что Мы Андрея Остермана за верную его к нам службу Нашим Тайным Советником и Бароном Нашего Российского Государства Всемилостивейше пожаловали.
  Пётр".
  Отправляясь в Ништадт, Остерман заклинал судьбу только об одном - чтобы ничто не помешало ему заключить мир, поставить свою подпись под трактатом. Особенно он опасался появления на конгрессе напористого Ягужинского. Проезжая через Выборг, Остерман предупредил коменданта Ивана Максимовича Шувалова:
 - Если появится Ягужинский, то постарайся его как-нибудь задержать, а меня уведоми курьером!
  Шувалов, состоявший с Остерманом в дружеских отношениях, клятвенно заверил, что всё так и сделает.
  Переговоры в Ништадте успешно подвигались вперёд. Шведы с готовностью приняли все предъявленные требования. Россия получала столь желанный выход к морю. Швеция - утраченную Финляндию. Камнем преткновения стал Выборг. Шведы желали непременно получить его обратно. В переговорах возникла тревожная затяжка.
  Весь август, пока в Ништадте решалась судьба войны и мира, Балтийский флот находился в полной боевой готовности. Разделённые на несколько эскадр, корабли курсировали по Финскому заливу. Самая сильная из эскадр - ею командовал вице-адмирал Сиверс - держалась у Красной Горки. В неё входили четыре девяностопушечных корабля: "Лесное", "Гангут", "Фридемакер", "Фридрихштадт". Возле Гангута крейсировала эскадра Наума Сенявина: "Ревель", "Шлиссельбург", "Марбург", "Исаак-Виктория" и "Святой Андрей".
  Желая узнать ходовые качества новых кораблей, Пётр устроил гонки. Лучшим ходоком оказался восьмидесятипушечный корабль "Святой Андрей".
 - Молодец Рамзуй!! - похвалил Пётр его строителя.
 - Дело не только в конструкции, но и в выучке команды! - не преминул заметить Наум Сенявин, чрезвычайно довольный своим успехом.
 - Конечно, от умения управлять парусами многое зависит, - согласился Пётр. - Чем больше будем плавать, тем выше поднимется наше морское искусство. Я намереваюсь отправить большой купеческий караван в Испанию, Португалию, Левант. Сопровождать будешь ты... Вот только бы поскорее заключить мир! Без него мы, словно цепями, связаны по рукам и ногам... Видно, придётся отступиться от Выборга, ибо из-за малого можем потерять большее!
  Когда перед Остерманом предстал гонец от выборгского коменданта, он сразу понял, что Ягужинский уже недалеко. Глянул на часы, определяя, сколько времени в его распоряжении.
  Явившись на очередное заседание конгресса, Остерман решительно объявил шведским уполномоченным Лилиенстедту и Стремфельду:
 - Я только что получил царское повеление: в течение двух часов подписать трактат, в противном случае военные действия возобновляются!
  Испуганные шведы немедленно подписали мирный договор. Выборг остался за Россией. А под вечер в Ништадт прискакал Ягужинский.
  Известие о мире Пётр получил третьего сентября тысяча семьсот двадцать первого года. Он перехватил судно с гонцом, направляющимся в Санкт-Петербург. Ликованию его не было границ. Прежде всего Пётр отправил письмо Остерману:
  "Трактат, вами заключённый, столь искусно составлен, что и мне самому не можно бы лучше онаго написать для подписи господам шведам. Славное сие в свете ваше дело останется навсегда незабвенным. Никогда наша Россия такого полезного мира не получала! Правда, долго ждали, да дождались, за что всегда будет Богу, всех благ виновнику, ныне хвала!".
  Другое письмо предназначалось Науму Сенявину:
  "Господин капитан-командор!
  Сего момента получили мы ведомость, что всемилостивый Господь Бог двадцатилетнюю войну пожелаемым благополучным миром окончил. И тако прошедши троевременную школу, такую кровавую и жестокую и весьма опасную, ныне не заслуженною от Бога милостию такой мир получили, чем вас поздравляем. А когда сие получишь, поди к Кроншлоту со своей командою.
  Пётр".
  Скоро и петербуржцы узнали о заключении мира.
  В ясный сентябрьский день в Неву вошла яхта с царским штандартом. На ней гремели трубы и литавры. Сойдя на берег, Пётр отправился в Сенат, а оттуда - в остерию "Четыре фрегата". Весь остаток дня он принимал поздравления по случаю заключения мира. Всё это время непрерывно из крепости палили пушки.
  В положенный срок Сенат ратифицировал мирный договор. Подписанный царём трактат был отправлен в Ништадт для обмена на подобный документ, скреплённый подписью шведского короля.
  Эту волнительную новость весь день возглашали верховые герольды, разъезжая по Санкт-Петербургу с белым знаменем в руках. После каждого объявления долго гремели трубы и литавры. Главные же события, связанные с заключением мира, произошли позднее.

Глава двадцать третья. Фейерверк
  На площади перед Сенатом несколько дней подряд перестукивались десятки топоров - возводилась декорация для праздничного фейерверка. Центральная часть сооружения по своему внешнему виду напоминала дворец.
 - Что вы там городите на площади? - поинтересовался Наум Сенявин у брата, заглянув в Канцелярию городовых дел.
 - Деревянная палата, - стал объяснять тот, - это храм римского божества Януса. На фронтоне храма будет помещён Лев, сделанный из дерева и символизирующий Швецию. Другая символическая фигура - Орёл, олицетворяющий Россию, - будет на балконе Сената. В момент открытия празднества Орёл, начинённый порохом, по проволоке устремится ко Льву, ударит его и сожжёт. После этого врата храма Януса затворятся, возвещая тем самым об окончании войны.
  В назначенный день - пятого ноября тысяча семьсот двадцать первого года - с утра небо обложили свинцовые тучи.
 - Быть дождю со снегом, - оглядев горизонт, объявил домашним Наум Сенявин. Жена только вздохнула, но ничего не сказала. Как бросишь дом, когда на руках трое детей, один меньше другого.
  Пообещав сынишке взять его вечером на праздник, Наум Сенявин вышел на улицу. От соседнего дома его окликнули. Подошёл капитан Бенс с молодой супругой, бывшей в тягости.
 - Как назовёте дитя? - спросил у них.
 - Если будет мальчик, то - Виктором, - отвечал Бенс.
  Наум Сенявин глянул на Дарью Юрьевну:
 - Ну, а если девочка?
 - Тогда - Викторией!
  Вместе пошли к адмиралтейской пристани. Здесь, несмотря на ранний час, было оживлённо. Толпились люди, спешившие переправиться на Городской остров. Быстро светало. На всём видимом отрезке реки нескончаемой линией вдоль правого берега тянулись галеры.
  Многолюдно было и перед Троицкой церковью. При полном вооружении здесь выстроился Преображенский полк. Продираясь сквозь неуступчивую толпу, Наум Сенявин вдруг увидел брата Ивана. Они встретились взглядами, заулыбались. Неожиданно Науму показалось, что время отступило на четверть века назад - и он вновь присутствует на проводах Великого посольства. Подивившись про себя этой странной фантазии, энергично нажал на людей, пробиваясь вслед за братом к церкви.
  Однако от прошлого оказалось не так-то просто избавиться. Ярко горящие свечи, глуховатый голос митрополита, доносящийся с амвона, заставили его вспомнить московский Успенский собор, далёкий тысяча шестьсот девяносто шестой год.
  Проповедь окончилась. С амвона прозвучали статьи мирного договора.
 - Посмотри на Ягужинского! - толкнул в бок Иван. - Вот уж кто поистине скорбит - уплыло от него баронское звание!
  Наум Сенявин оглянулся: и верно, лицо Ягужинского было бледно, черты заострены. Он уже знал от доброхотов о проделке Шувалова, нарочно подпоившего его. Эту злую шутку он до последнего дня не простил ни ему, ни Остерману!
  Едва закончилось перечисление земель, отошедших к России от Швеции, - Карелия, Ингрия, Курляндия, Лифляндия, - как грянули крепостные орудия, поддержанные пушками с галер и ружьями преображенцев.
  Прямо из церкви все направились в здание Сената, где было выставлено угощение более чем на тысячу человек. За первым столом восседали послы иностранных держав. За вторым - Пётр с генералами и капитанами.
 - Что-то не видно Мишукова? - удивился Иван Сенявин.
  Наум успокоил:
 - Его отправили в Голландию за фрегатом "Ништадт". Вернётся не сегодня-завтра!
  Забегая вперёд, скажем, что Мишукову крепко не повезло. Возле Эзеля фрегат сел на мель, лишь с большим трудом удалось спасти команду. Судно погибло. Потеря была досадной. Фрегат строился по особому заказу, с большим старанием и с некоторой роскошью. Его предполагалось использовать как царскую яхту.
  Перед началом застолья кабинет-секретарь Макаров огласил список офицеров, произведённых в следующие чины. Одним из первых был назван Наум Сенявин. Он производился в шаутбенахты. Иван Сенявин стал капитан-командором.
  К награждённым со всех сторон потянулись руки с бокалами.
 - Берегите силы для вечернего фейерверка! - предупредил Пётр.
  В тот вечер улицы и набережные Санкт-Петербурга были нарядно иллюминированы цветными фонариками, на перекрёстках и площадях ярко пылали костры и смоляные бочки. Масса людей столпилась на площади перед Сенатом, посреди которой поднялся храм Януса, разукрашенный плошками с огнями. По обе стороны его растворённых ворот замерли огромные фигуры рыцарей в латах, приводимые в движение сложным механизмом.
  Бывший на плече у Наума Сенявина пятилетний сынишка Алексей полюбопытствовал:
 - Почему ворота храма распахнуты?
 - Потому что когда идёт война, они всегда раскрыты. Их может закрыть мир!
  Мальчик хотел ещё что-то спросить, но тут на балконе Сената появился Пётр. Он поджёг деревянного Орла, застывшего на балюстраде. Немедля огромная птица заскользила по невидимой проволоке ко Льву, спесиво красовавшемуся на фронтоне здания. Раздался взрыв, веером разлетелись искры. Декорация запылала. Стала хорошо видна в глубине потешного святилища фигура Януса. Двуликое божество улыбалось. Лицезреть его, однако, недолго пришлось - рыцари в латах пришли в движение и сомкнули створки ворот.
 - Война окончена! Конец кровопролитию! - закричал Наум Сенявин и подбросил сынишку в ночное небо, откуда сыпалась мелкая дождевая пыль наполовину со снегом.
  Его возглас покрыло многотысячное "ура!". В воздух, освещая всё вокруг, взлетели тысячи огненных ракет. Замаскированные фейерверочные бочки исторгли высоченные снопы пламени. По реке поплыли весело мерцающие плошки.