Очень жирная

Когда Исакова выпивала внутри нее появлялись различные  чувства.  В трезвом виде она обычно жила без чувств, только на нервах.  В трезвом виде ее раздражало всё, и всё нервировало. Еле справлялась с собственной сенситивностью, доводившей  до дрожания рук, до нетвердой походки. Как будто пьяная, ну. А как выпьет - сразу эта хрень проходила, и возникали сильные и глубокие чувства: любовь к родине, любовь к мужу, уважение к начальству.

Но  ведь слишком часто пить нельзя (...или можно?) - а  есть, слава богу, позволено сколько хочешь, обществом не порицается. И Исакова ела. Даже устроилась на работу поваром, хотя по диплому она журналист-международник, ну чтобы быть поближе к продуктам питания. Пришла устраиваться в ресторан и ее взяли  без спроса документов, подтверждающих поварское образование, умения-навыки. А чего там спрашивать, когда  она во! - поперек себя шире и  роскошные  щёки в тональнике покоятся на плечах. Сразу видно,  любит вкусно поесть, следовательно, вкусно готовит. В общем, наш человек, наш кадр - берём!

Для посторонних у Исаковой была своя версия собственной внешности с перевесом в тридцать пять кило. Я на самом деле ем мало, - мурлыкала Исакова откусывая от ватрушки, -  сладкое не люблю, в прошлом закончила балетную школу - но папа! - папа у меня склонен к полноте, а я вот пошла в папу.
Вот  оно что, оказывается. Многие верили. Да, папа виноват, не повезло с папой.  Сочувствовали. На волне сочувствия старались угостить повкуснее. Исакова никогда не отказывалась. Ела,  закатывая  глаза от удовольствия. 
Однажды так сильно закатила зрачки под верхние веки, что вернуть их на место никак не получалось. Уж и дули ей в нос, и брызгали святой водичкой в лицо, и пытались испугать внезапным лаем в ухо - всё без толку.  Исакова  молча стояла, руки вперед вытянув. Её белки  блестели под бровями словно две безмолвные луны.
 
Пришлось её отдать  в монастырь. На кухне Исакова больше не могла работать ибо  стала чересчур потусторонней для кухни. Ну а для монастыря в самый раз. Исакову теперь по ночам запускали в кельи к  монашкам, чтобы ее отсутствующий вид с вытянутыми руками вызывал в них страх божиий и усиливал  рвение к горнему.