О непрочитанном тобою венке сонетов

Сыну моему Святославу
 и далёкой Сверкающей
(Л. Б-Б)
ПОСВЯЩАЕТСЯ

ИВАН КОЖЕМЯКО

О
НЕПРОЧИТАННОМ
ТОБОЮ
ВЕНКЕ СОНЕТОВ



© Кожемяко Иван Иванович
5 декабря  2021 года

Москва
2021 год

Родной мой, ты никогда уже не прочитаешь эти стихи.
Наверное, я виноват пред тобою, что не отдал их тебе в то время.
Но и вины такой не значу за собою, потому что ты ещё был сущим ребёнком в ту пору, и всю их глубину и суть не смог бы постичь.
Это я говорю после того, как бегло просмотрел их, эти стихи, по приезду домой.
Даже я не всё постиг сразу, такая глубина была в этих сонетах.
И я их отложил на потом, не думая, что оно, это «потом», продлится столь долго.
Мальчишка, в пятнадцать лет завершивший школу и сразу же, без колебаний избравший высокую роль, профессию святую – Родину защищать – это ты, мой родной.
Помню, как я писал письмо Министру обороны СССР, чтобы тебе, в порядке исключения, было предоставлено право поступать в военное училище в таком несовершенном возрасте.
И такое добро тебе было дано, чем ты несказанно гордился.
Сколько можно сказать об этих днях, днях твоей курсантской юности.
Начальником училища был мой старинный друг Александр Лобанов, которого вы любили истово за его доступность и сердечность.
Нет уже давно Александра Ивановича в мире этом.
Но я на всю жизнь запомнил, как он вскочил из-за стола на заседании мандатной комиссии и даже вскричал: «Этого – немедленно зачислить, а то он мне спать не даёт. Играет на гитаре и песни распевает, а рядом – девушки, друзья его галдят. Поэтому – в строй его, я хоть высплюсь».
Конечно, это была отеческая шутка добрая, но и правдива она была до последнего слова – ты очень хорошо играл на гитаре и пел.
И был кумиром молодёжи нашего двора.
К слову, среди твоих друзей было очень много азербайджанских мальчишек, армянских и никто тогда и не думал, что беда уже крадётся, вот она, рядом, и скоро вы будете разделены полосой взаимного недоверия и даже вражды.
Так постарались наши перестройщики, что и страну великую убили, и веру друг в друга многих народов, населяющих СССР,  разрушили.
Но это будет ещё завтра…

***
А сегодня я торопился на твой выпускной. Только вышел из машины, и сразу же увидел очаровательную, изящную восточную девушку,  с необычайно богатыми волосами, бездонными глазами, которая у школьного крыльца плакала навзрыд.
Конечно, мимо пройти я не смел, и принялся, как только мог, утешать её  и выспрашивать – а чем я могу ей помочь.
Она приняла от меня платок и старалась как-то вытереть слёзы, которые струились по её щекам, а наполненные болью и невыразимой мукой красивые, почти чёрные глаза, взирали на меня с какой-то невысказанной надеждой.
Я только и слышал от неё: «Скажите ему, только скажите ему, как он мне дорог и как я его люблю».
¬- Деточка,  вы скажите мне членораздельно, кому я это должен сказать?
- Вашему сыну, - совсем неожиданно для меня проговорила эта девушка, и тут уже мне пришлось мобилизовать всё своё самообладание, чтоб не растеряться в этой ситуации и не сказать ей чего-то лишнего.
Преодолев минутный ступор, я улыбнулся и как только мог – спокойно, по-отечески ей сказал:
- Деточка, а сколько вам лет?
Она настороженно при этом посмотрела на меня и сквозь слёзы, которые всё ещё ручьём бежали из её дивных глаз, сказала:
-Восемнадцать, а что – это имеет какое-то значение?
- Моя хорошая, а ему только пятнадцать.
Он ещё не дорос до того, чтобы откликнуться на любовь такой замечательной и красивой девушки.
Он, что, плохо относится к тебе?
- Нет, нет, что Вы, но он относится ко мне точно так, как и ко всем одноклассникам…
Тут я уже с облегчением рассмеялся и сказал ей, что она самая удивительная девочка, которую я видел, и её пора на ответное чувство ещё придёт. Более того, я пообещал ей, что поговорю с сыном, непременно…
- Ну, а теперь успокойтесь и пойдём на ваше торжество, - и я галантно подставил ей свой локоть, она даже зарделась от неожиданности, и мы пошли с ней в красиво оформленный зал, где выпускникам будут вручать аттестаты.
На пороге зала она остановилась, достала из сумочки увесистую пачку листов, исписанных аккуратным почерком, я это сразу заметил,  и попросила меня:
- А Вы передадите ему мои стихи?
- Непременно, даю вам слово.
А вы позволите мне их прочитать?
Она от волнения не могла долго ответить, а потом сказала, глядя мне прямо в глаза:
- Я бы очень хотела, чтобы Вы их прочитали.  Только не смейтесь надо мной, хорошо?
- Милое дитя, даже если бы там была даже совершенная глупость, я бы никогда не посмел смеяться над вами.
Мне очень дорого ваше чувство к моему сыну, как же я смею смеяться над той, которая его любит.
Не тревожьтесь, всё будет хорошо.
А ваши родители здесь?
- Да, и бабушка, вон они сидят, - и она указала на несколько напряжённую группу из трёх человек, которые не отводили от нас свои взоры, так как зрелище всё же было необычное – высокий, моложавый, но весь седой генерал беседовал с юной девушкой, которая в напряжении комкала в своих красивых руках платок, который я ей вручил.
Но слёз уже не было, и она не знала, что с ним делать.
- Иди, и только добра тебе, милая девочка.
Я поклонился ей и пошёл в дальний угол зала, где, как я успел заметить, телевизионщики о чём-то беседовали именно с моим сыном.
Не заметить его было нельзя, он был очень высоким, почти под два метра.
Остановившись рядом с этой группой, я прислушался.
Корреспондент НТВ, именно эти буквы я увидел на микрофоне, расспрашивал моего сына, а что он намерен делать по выпуску из школы.
Тайны для меня никакой не было, я уже давно знал, что он намерен пойти по моему, и его дедов пути – поступать в военное училище.
К слову, эту запись я потом нашёл, побывав в Останкино, где мне любезно её отдали, услышав мою горестную исповедь, минут на семь-восемь телевизионного времени, которую я передал моему старшему внуку, как память о его отце.
Выпускной вечер начался.
И я был очень горд и счастлив, что эта девушка, столь нежданно мне встретившаяся, получила аттестат и золотую медаль первой, как лучшая ученица выпускных классов, за ней следом – такая же медаль была вручена и моему сыну.
Он сел со мной рядом, весь нарядный и красивый, взволнованный, и недоумённо смотрел на букет роз, который был у меня в руках.
- Вот тебе эти цветы, иди и поздравь девочку, которой перед тобой вручали аттестат и медаль.
Это будет правильно и красиво.
- Сверкающую?
Я недоумённо уставился на него, а он засмеялся и пояснил мне, что имя этой девушки, в переводе на русский, означает БЛЕСТЯЩАЯ, СВЕРКАЮЩАЯ.
- Полагаю, что СВЕРКАЮЩАЯ ей подходит больше.
Мне нравится её имя.  Красивое.
Блестящая – это отражение, вторичное, а вот СВЕРКАЮЩАЯ – это собственный свет, он изнутри человека струится.
- Иди, иди, - и я подтолкнул своего сына на этот, как мне казалось, пристойный и красивый поступок.
Наблюдал, как засмущалась эта восточная красавица, которой,  в присутствии её родителей и бабушки, мой сын вручил букет роз и что-то при этом сказал.
Видно, его поступок более всех поразил бабушку, которая встала, о чём–то коротко переговорила с ним, и, наклонив его голову двумя руками, счастливо засмеявшись при этом, поцеловала в виски и в лоб.

 

Затем, повернувшись ко мне и приложив правую руку к сердцу, поклонилась.
Я встал и сделал то же самое…
Вскоре я ушёл с этого вечера, унося с собой какую-то светлую радость в душе и стихи этой милой девушки.

***

Не прочитал я их сразу глубоко и не осмыслил, милое дитя, как я уже говорил об этом.
Сразу улетел в Афганистан, надолго, и сама мысль об этих стихах как-то отдалилась, даже перестала существовать.
Иными были заботы, иные вызовы и угрозы стали стучаться в дверь, как моей страны, так и семьи.
Просто в одночасье сгорела, на ногах, мать Святослава и моя судьба, сам не вылазил из сотворённых лукавыми властителями всех войн и революций на некогда благословенной и святой земле Отечества.
За себя не думал и не переживал, а все мысли были о сыне, которому тоже хватило лиха по ноздри, как говорят.
Но не было и мысли о том, что я могу его спрятать за свою широкую спину.
И судьба разочлась со мной по полной – на взлёте жизни, всего-то тридцать восьмую весну в жизни встретил мой дорогой сын, да так и остался, уже навечно, в этом возрасте.
Не выдержало моё сердце, разорвалось, как говорят в этом случае, и я надолго выбыл из строя.
Операции, госпитали, лекарства, к несчастию, стали отныне постоянными спутниками в жизни.
Если это было жизнью.
Только благодаря внукам, которых у меня трое, как-то удалось зацепиться за её краюшек, да ещё и немножко порадоваться тому, что они взрослеют, выходят на свой путь по дороге судьбы..
И вот двадцать первого марта, в десятую годовщину твоей гибели, мой родной, гибели святой, праведной – за своих товарищей, подчинённых своих, от которых ты отвёл смерть ценой своей жизни, я и вспомнил об этих стихах, которые в то далёкое уже и невозвратное время мне передала для тебя девушка из солнечного Баку.
Когда я их прочитал и раз, и два, и… десять раз подряд, я испытал никогда не переживаемое мною потрясение.
Если бы мне их не вручила она лично, я бы сам сказал - не могла восемнадцатилетняя девочка так мыслить, не могла так видеть мир, воспринимать его, пропускать через своё сердце эту Вселенную, которая заключена в таких глубоких и совершенных строчках.
Я не знаю твоего настоящего имени, милое дитя, знаю только, что мой сын называл тебя СВЕРКАЮЩЕЙ, а ещё – из своих войн, а у нас в России они приходятся на каждое поколение, нередко писал, потом – звонил, и  говорил, чтобы я передал его светлые пожелания, если случится такая возможность, КНЯЖНЕ.
Я удивился в первый раз, а он засмеялся и ответил мне:
- Это правда, отец, она – княжна, из княжеского старинного рода.
Не случилось, мой дорогой сын, и не смог я передать твои поклоны этой удивительной девушке.
Только и могу, если ты чувствуешь меня, представить тебе её стихи, которые были написаны для тебя столько лет назад.
А если точно, то тридцать три.
Какая особая дата.
Особый знак – возраст Христа минул, когда я и сам прочитал эти стихи, и смог, наконец, обратить их к тебе, выполнив волю  той далёкой восточной красавицы.

***

Я не буду публиковать их на этих горестных страницах.
И лишь по одной причине – я ведь не знаю, как сложилась судьба этой девушки и не могу за неё решать, надо ли ей такая огласка, такая память о былом…
Восток, как говорил солдат Сухов, - дело тонкое.
К слову, и подписаны они были лишь её инициалами – Л. Б-Б

***
 
Но и не думал я, родной мой,  что эта история будет иметь продолжение.
Нет, не думал, потому что и этого вынести было невозможно.
Я не помню случая, чтобы что-то прочитанное вызывало у меня такие чувства – от восхищения, до мистического страха.
Эти стихи манили меня к себе вновь и вновь, я их уже выучил наизусть, а всё равно - почти ежедневно  беру их в свои руки, на пожелтевших уже листах,  и словно чувствую присутствие этой дивной девушки рядом.
Говорю с ней о тебе. Вспоминаю все детали того далёкого и удивительного дня, когда увидел её в первый и последний раз в своей жизни.
Я даже не разгадывал загадку её инициалов под этими стихами.
Зачем? Если бы это что-то изменило с тобой, мой родной, я бы нашёл её. А так – пусть  остаётся только та светлая память о тебе, которую мне и напомнили эти стихи.

***

Недавно дочь принимала участие в какой-то международной выставке в Баку.
По возвращению я её встретил в аэропорту, и она мне по дороге, сразу же, рассказала удивительную историю.
На выставку зашла очень яркая, красивая женщина.
Дочь её заметила, потому что эта женщина помертвела просто при виде моей дочери и схватилась за сердце.
Дочь поспешила ей на помощь, подала воды.
Та справилась с собой, выпила воду, и учтиво поблагодарив дочь, неспешно удалилась из выставочного зала.
На выставку она приходила каждый день.
И в один из дней села за стол, на котором лежала книга отзывов, и стала что-то в ней писать.
«Вот смотри, - сказала дочь, - что она оставила в этой книге отзывов», - и дочь протянула мне листок, набранный на компьютере:
«Я знаю, что Вы – сестра Святослава, вы так с ним похожи.
И похожи на своего отца, которого я тоже помню всю жизнь. Скажите мне – только одно слово, что со Святославом, где он?
А Ваша выставка замечательная, мне она очень понравилась.
Спасибо!»
- К слову, я её успела сфотографировать, когда она писала этот отзыв, она не видела этого.
Ты её узнаёшь?
- Да, милая дочь, это она, несомненно она, та КНЯЖНА,  которой два-три раза передавал приветы твой брат, находясь на своих войнах.
Я не помню, к несчастию, её имени, действительного, которым её называли в классе, но хорошо запомнил, что Святослав называл её только СВЕРКАЮЩЕЙ, и никак не иначе.
- Да, я помню эти истории, ты мне не раз о них рассказывал, даже у Дарьи (моей внучки и дочери моей дочери),  хранятся две маленькие безделушки, которые она когда-то подарила Святославу.
Представляешь, вещи переживают людей.
Грустно от этого…
Мы надолго замолчали, а потом дочь продолжила свой рассказ:
- На следующий день, когда она появилась в выставочном зале, я подошла к ней сама и предложила поговорить за  чашечкой кофе.
 
 
Она с удовольствием приняла предложение, и я коротко поведала ей историю, в разумных и возможных мерах, для чужого человека.
При вести о Святославе она заплакала.
Затем, справившись с собой, достала аккуратный полиэтиленовый пакет, в котором лежал тщательно отутюженный носовой платок, показала мне и сказала:
- Примерно в такую минуту Ваш отец предложил мне этот платок у крыльца школы.
Но - как же тогда была светла моя печаль – я любила мальчика, который был для меня всем, и сокрушалась по тому, что он просто не отвечал на мои чувства.
Как сказал Ваш отец – не дорос до них.
А ведь и  правда, он же был у нас в классе самым маленьким, по возрасту.
Я на целых три года была его старше, а это -  очень много для женщины.
Три года – это вечность.
 - Передадите отцу его платок?,  - спросила она у меня, но при этом прижала платок к своему сердцу.
- Нет, нет, пусть он остаётся у Вас и напоминает то счастливое время, когда… все были живы, и у всех была впереди такая долгая, как казалось, жизнь, - ответила дочь.
- Папа, я не знаю, правильно ли я сделала, но я оставила ей твою и Святослава фотографии.
Она долго их разглядывала, сказала о тебе, что ты почти не изменился, а вот Святослав переменился очень.
Того мальчика -  уже не было, был мужчина, воин, у которого, - как заметила она, -  мне дорога каждая чёрточка.
- Но, ты знаешь, ни я, ни она не попросили друг друга обменяться телефонами.
- Да, милая дочь, и это правильно, правильно, что ты передала ей фотографии, но что толку ворошить прошлое, нам его не переделать, не изменить. И у этой возможной будущей связи всё равно не было бы продолжения.
Это мы с тобой оплакивали дорогие нам утраты и переживали их.
И с нами они останутся уже пожизненно.
А этой милой девушке, сегодня женщине, яркой и очень красивой, я только и могу пожелать добра и счастья. Судьбы доброй и светлой.
Жить утратами людям, которые не имели общего пути, нельзя…
И мы молчали с дочерью уже почти до самого дома.
Давно всё было сказано у родных могил, из которых ни возвратить, ни возродить никого к новой жизни было нельзя.
Можно только было страдать и помнить.
Пока живы сами…

***

«Вот зеркало. А вы себя узнали?»

***

А вечером, когда с дочерью было переговорено обо всем, я увидел на ее столе азербайджанский журнал.
Там много страниц было посвящено выставке, которую она проводила, а на обложке красовалась очень яркая, мастерски сделанная фотография - среди бескрайнего поля, багрового от цветения маков, сидела необычайно красивая восточная женщина, с богатыми волосами, волнами спадающими ей на плечи, в которой я сразу узнал ту далекую девушку, плачущую у школьного крыльца...
Поразило то, что и сегодня в ее глазах
раслескалось столько невысказанной боли и тоски, что я даже вздрогнул...
Придя в себя от душевной боли, я бережно провел пальцами по этой фотографии и тихо прошептал:,,Счастья тебе, милая девочка. Если оно возможно и достижимо,,.