Меланхолия

Хрущев сидел у окна и тосковал. Чувство неприятное – не смотрится, не слушается, не лежится. Даже вопрос «чего бы еще съесть?» его не беспокоил. Какой аппетит, если на улице уже третий день мерзко моросит? И будет еще прыскать неделю – у них в подъезде висел график заказанных погод. Еще неделю… гады богатые. Кому пришло в голову заказать позднюю осень? Есть подозрение, что Колчаку из второго подъезда. Хорошо быть богатым. Интересно, во сколько биткоинов обошелся ему этот «ноябрь»? И в чем понт?
Ветер трепал висящую над улицей кумачовую (сейчас кажущуюся черной) растяжку «Коммунизм = Царство Небесное минус вечная жизнь!». То надует, превратив постылый лозунг в парус, то ослабит, сделав тряпку тряпкой. Впрочем, сам выбирал.  Да и нравилось. Жить в «Четвертой ретро-зоне» - один в один далекое время семидесятых, аж 20-го столетья! Все, как тогда (хотя, кто проверит?): блочные пятиэтажки, девятиэтажные плоские «корабли», универсамы-«бублики». В которых, когда ни зайди, длинные очереди в кассу. Прикалываются люди. И он тоже прикалывался. Даже фамилию сменил – был фон Роттензальцем, стал Хрущевым.
А Пашка Лопухов, теперь не Лопухов, а Васубандху. И обитает в «Этно-зоне тридцать один» - вечный юг, «ступы», ленточки, колокольчики, благовония, на каждом углу статуи Будды и его учеников. Кому что. У них там свой девиз. «Сансара = Нирване, при условии полного исполнения любого желания!».
Да. И коммунизм настал, и нирвана накрыла. Техника! Все теперь делают машины – пашут, сеют, льют пластмассу, убирают территорию, воплощают, удовлетворяют. Что? Любое желание и потребность. Теперь (при нирване и коммунизме) сбывается любая мечта -  не обманчиво казаться, а истинно быть. Будь, кем хочешь, хрен тебе в затылок!
Хрущев пока хочет быть Хрущевым: двухкомнатная с кухонькой, холодильник «Ладога-2М», черно-белый телек «Рубин», магнитофон «Астра». На полу линолеум, вода пахнет ржавчиной, в стену гвоздя не забить. По субботам танцы в баре «Таллин». Такое по карману. Конечно, на то чтобы заказать на месячишко лето, кишка тонка, но вот так (польская стенка, «копейка», американские джинсы) вполне. За счет чего? За счет сдачи спермы в районный инкубатор. За последите полгода расценки на полноценное семя взлетели в полтора раза. А у Хрущева семя, что надо. Сто раз проверяли. И после каждой проверки  с уважением:
- Ценнейший биоматериал, Никита Сергеевич! Ценнейший! Берегите себя. Ради будущего человечества.
Он и бережет. Сейчас бы стаканчик «Московской», а потом сигаретку «Вега» на лоджии. Так хер тебе! Дождь. Да и нельзя – учуют, что травился. Поэтому, терпи, бережа источник дохода и здорового генофонда. Эх…
Но если по большому счету, дело не в дожде.
А в одиночестве. Была семья и нет семьи. Даже не семьи, а Рода. Когда все собирались за столом, приходилось выдвигать его в коридор, и у соседей просить табуретки. 
Дядя Вася стал моржом. Не который в прорубь на Неве. А настоящим. И все благодаря «морфо», мать ее без гондона, инженерии. Морфо-инженерия может все!  Любую прихоть. Теперь дядя Вася в зоопарке: клыки, ласты, усы, морда, костяной в полметра щекотун. Но разум и чувства человеческие. Завтра надо его проведать, кинуть рыбицу. А то обидится.
- Дядя Вася, зачем тебе подобное превращение?
- Ты знаешь, я с рождения чувствую себя земноводным существом. Причем, Никитушка, холодолюбивым. Я ж, ведь,  только поэтому стал нырять под лед. Сначала на Крещение, потом всю зиму напролет. Нырнешь… А там интересно – мягкий ил, интимный сумрак, обросшие тиной бутылки, разные течения, пароходные винты. Свой мир там, Никитушка! Мой мир. Поэтому имею подтвержденное конституцией право - распоряжаться своим телом!
Да, каждый. К сожалению, без согласования с близкими и друзьями. Вот приходил к Хрущеву Миша Вайсман. В шахматы играть. Потом Миша захотел стать Машей. Ну фиг с тобой, стань. Мозги-то те же: е-2, е-4. Шах и мат! Хрущев играл около года с Машей. Потом Маша захотела («почувствовала» себя) стать обратно мужиком. Ну, хер с тобой, стань. Опять по вечерам «конь дэ шесть», шах и мат! Но и это Мишу, видите ли, не удовлетворяет. Однополость, в смысле. Уже вторую неделю лежит в Мечникова на отделении «гендер-хирургии». Будет гермафродитом. Дурак! Ты обо мне подумал? С кем мне эти две недели играть в шахматы, эгоист?
И в «Таллин» уже так запросто не сходишь. Вышел в «Таллине» конфуз. После дискотеки.
Пришел туда Хрущев потанцевать и девочку снять. И чисто для себя, и для сдачи своей элитной спермы. Они говорят, что настоящий оргазм раз в месяц необходим. Иначе в генном материале что-то происходит, и будут одни бабы вылупляться.  В общем, пока танцевал и разминался, познакомился с Лидой. Так она назвалась. Приехала из Бангладеш.  Да все равно, хоть из Минска. Ничего такая - темные волосы, фигурка, глазки блестят. Ну мол, хочу тебя. Сразу после дискотеки. Но только у тебя (то есть, Хрущева), а не у меня в общаге. Ладно. 
А дома, Хрущев почувствовал, что «что-то не то». Ну, что это бывший из «мужского рода». «Ладно, хер со мной, - подумал Хрущев, - Какая разница?! Сейчас так перелицуют, что с лупой не отличишь…»
А вот и отличил. Взгляд этой «Лиды» из Мухосранска при свете кухонной люстры показался Хрущеву вроде, как знакомым.
Кто-то на Хрущева так уже смотрел. Но кто? Пока не вспомнить. Но когда «Лида» на его вопрос о количестве сахара в чай ответила:
- Две вожки. Две вожечки без горки, пожалуйста…
Тогда Хрущев вспомнил. Да это же Лумумба из параллельного класса! Все время Хрущева донимал. То портфель выпотрошит, то пальто мелом измажет, говнюк. И не рыпнешься – черный, падла! Но при всем его (Лумумбы) совершенстве ни один логопед так и не смог исправить «вэ» на нормальное «эл». И глаза так и остались карими.
Чтобы Хрущев Лумумбу дрючил?! Да ни за какие биткоины и «заем»-баллы!
Почти так он Лумумбе и сказал. Тот по привычке драться. Да куда! Баба ты теперь, а не вождь краснокожих. Вали, пока сам не получил.
А тетя Соня стала болонкой. Ужать до «естественного» размера ее не удалось, но экстерьер выдержан идеально.  Теперь «Сюся» (кличка) живет у Алексея Зурабовича. Во-первых, компромисс в отношениях. Поскольку Алексей Зурабович всю свою жизнь был в тетю Соню влюблен. По-рыцарски, без рогов дяде Васе. И получил, таки, о чем мечтал: «нежность» и «заботу». В адрес бывшей тети Сони – выгуливать, мыть шампунем в специальном корыте, лапы вытирать. Чесать ей брюшко. Спать в одной кровати и на одной подушке.
Во-вторых, субъективные ощущения.
- Хочу человеческого к себе отношения, - говорила тетя Соня перед преображением. – Хочу быть другом. Постоянным центром внимания быть хочу.
Да, с дядей Васей такое не канало - быть центром его внимания. Что ж, воля твоя, тетушка.
Размышления о судьбах, прервал телефонный звонок.
Хрущев пошел в прихожую, где стоял аппарат. Снял трубку:
- Алле?
- Никита? - голос веселый, звонкий, «дурной» от возбуждения.
Позвонила бабушка. Которая стала гимназисткой Лизанькой. Времен усадеб, усатых казаков, немецких цирюлен, подпольной большевистской борьбы – бант, коса в кулак толщиной, коричневое платье, высокие ботиночки на шнурках. И постоянная смешливость, вызванная постоянным ухаживанием бесчисленных бабушкиных кавалеров. То у нее поручик, то студент университета, то молодой адвокат. Ха-ха-ха… Хи-хи-хи… Сегодня катание на санках, завтра в оперетту, вчера бал у князя Шаховского. Ха-ха-ха…
- Да, бабуля, это я. Больше некому.
- Сколько раз я просила называть меня Лизанькой! Какой ты невежа, Никита. Неужели сложно подыграть? Сделать бабушке приятное? Фуй, какой!
- Простите, Лизанька! Очень рад! И чем, собственно, обязан?
- Я вот что   хотела тебе поручить…
- Что?
- Погоди, дай вспомнить. Хотела… Ведь, что-то же хотела… Забыла! Так всего много, что не мудрено и забыть. А! Меня позвали играть на сцене! Представляешь?
- Вы мне уже об этом говорили, Лизанька.
- Разве?
- Да. В прошлый раз.
- Разве? Что же я тогда хотела? Что? Что? Хоть убей, не помню. Так много всего вокруг. Мне, между прочим, купец Талызин предложение сделал. А я …
- Извините, Лизанька. Сейчас я несколько занят. Если вас не затруднит, телефонируйте мне завтра.
- Фуй, какой ты грубиян! Ну хорошо, до завтра, мой кудрявый дружочек. Ха-ха-ха…
Вот так, господа. И уже по пятому кругу: гимназистка, курсистка, монашка. И опять омоложение. И бац - снова на сорок лет назад, в «мне минуло шестнадцать лет!» А самой уже сто пятьдесят. Отсюда и неподдающийся медицине склероз.
Повесив трубку, Хрущев пошел в спальню. Лег на тахту.
Сумрак, тихо барабанит по карнизу дождь…
А родители? С ними Хрущев не виделся уже лет пять. После скандала на дне рожденья отца. Причина скандала с точки зрения Хрущева ничтожная – ошибся. Назвав маму «папой», а папу «мамой». Какая разница?! Но обиделись.
Почему ошибся? Да потому, что они захотели поменяться местами, решая давний спор - кем из родителей легче быть, отцом или матерью. А раз захотели, то и поменялись. Тем более, пенсионерам льготы. В принципе, удобно – гардероб остался прежним. Сейчас живут в Полинезии. Батю (маманю) на живопись потянуло. Не звонят и не пишут. Их дело.
Старший брат Хрущева соизволил воспользоваться достижениями последних супер-технологий. Рискнул его братец-байбак трансформироваться в био-диван!  «По природной склонности» - малоподвижный, любящий поспать, пухлый от анемии молчун. Утром проснулся, открыл глаза и… И уже устал. Сейчас (по договору-контракту) стоит в каком-то афганском хамаме. 
Тоска… Беспросветная осенняя тоска. Давящая, лишающая инициативы. Убивающая всякое стремление: поесть, посмотреть телевизор, послушать «Битлз». А если почитать? Чем черт?
Тем более, у Хрущева появилась настоящая бумажная «книга», которую подарила соседка по площадке Надежда Константиновна. Как он случайно узнал, бывавшая когда-то учителем магии в «Этно-зоне номер пятнадцать». Там сплошная Мексика.
Книга называлась «Любовь к жизни» и приятно пахла пылью. Тоже самой настоящей. Страницы пожелтевшие. Обложка затертая.
Написал какой-то Лондон. Вот этого, решил Хрущев, ему в эти слезные минуты как раз и не хватает - любви к жизни!
Открыл. Еще раз понюхал – вкусно! Но полистать не успел. Откуда-то из-под корешка на грудь (растянутая майка) Хрущеву выпал червячок. Желтовато-белесый, шевелящийся, с черной крохотной головкой. Шмяк! Размером не более двух сантиметров. Маленький, но отвратительный.
Хрущев отбросил книгу и резко сел. Червячок с его груди перелетал на пол. На коричневый, уже подзатертый линолеум. Лежит, шевелится, из стороны в сторону поводит черной лупоглазой головкой.
А вдруг! А вдруг это чья-то очередная прихоть? Стать книжным червем? А? Сто лет назад был человеком, пятьдесят лет спустя решил опробовать себя в качестве рыбы, и опустился вот до этой мерзости? Вдруг? Ведь нирвана, коммунизм…
Руки и ноги Хрущева задрожали от гнева – до чего докатились, гады! До чего дошли?! Он нагнулся к червячку:
- Ты подписывал договор «О возможных рисках»? Подписывал. И о всяких там "случайностях" давал расписку? Давал, я знаю. Так вот и не обижайся.
Хрущев сунул ногу в шлепанец. Ее чуть приподнял. И с наслаждением опустил на бледно-желтую пакость. И ее старательно шлепанцем растер:
- Вот тебе, сука ползучая!
И почувствовал, что полегчало…