Клён полевой

«Кому война, кому мать родна»… Эту грустную пословицу Виталий Константинович невольно вспомнил двадцать пятого марта, когда президент России Владимир Владимирович Путин в связи с нашествием рогатого ковида оповестил страну о введении карантинной самоизоляции. Прозвучало это для многих чуть ли не как объявление войны. «Самоизоляция, «мобилизация»… Во время выступления Путина соседка, рыженькая Элеонора, жившая над Виталием Константиновичем, вскрикнула в голос. Нехорошо так вскрикнула. Ко всему что–то там у неё грохнулось на пол с таким лязгом, словно кастрюля, отчаянно брошенная под ноги.
Виталий Константинович, зав кафедрой аграрного вуза, мудро и многозначительно посмотрел на потолок. Он жил в этой «хрущёвке» с пацанских лет, так что Элеонора выросла на его глазах. На его глазах вышла замуж, но вскоре овдовела. Весь подъезд ей сочувствовал: умер её молодой супруг редкой по нынешним временам смертью, — от столбняка. С той поры Элеонора год от года стала меняться далеко не в лучшую сторону: какие–то яркие прыщики  пошли у неё по щекам, голос огрубел, а ко всему она напрочь перестала с кем–либо в доме здороваться. И даже в маршрутке, если кто знакомый оказывался с ней лицом к лицу, напряжённо делала вид, что не знает этого человека.
Надо признать, Виталий Константинович относительно вируса–убийцы, агрессивно вторгшегося через российские границы, ни шокового ступора, ни даже оторопи в себе не обнаружил. Достиг возраста высшей мудрости? Вряд ли. Кому ведомы его рубежи или иные опознавательные знаки? Просто предстоящая им всем самоизоляция конкретно ему показалась долгожданной и щедрой возможностью, наконец, побыть наедине с самим собой, в ауре благодатного ничегонеделания. Как бы свалившимся с небес дармовым отпуском. А вовсе не тем, штатным, почти насильственным, когда руководство выделяет тебе ежегодно бесплатную путёвку в местный санаторий, в котором распорядок оздоровительной жизни никак не предполагает умиротворённого вольного отдыха. Режим санаторного быта напрочь исключал мечтаемую возможность воплощения в реальность, скажем, тайного обломовского желания устроиться на весь день с томиком Чехова на родном диване. Какого ни в одном санатории не сыскать. Диван Виталия Константиновича был похож на старого доброго бегемота лет ста — отец, фронтовик, комполка, когда–то привёз его вместе с фарфоровыми побрякушками и хрустальными сервизами из поверженной Германии.
— Все рекомендации по самоизоляции нужно соблюдать, поберечь себя и своих близких. И поверьте, самое безопасное сейчас, — побыть дома, — отечески участливо говорил с экрана Президент.
Вздохнув, Виталий Константинович направился к книжному шкафу ещё дореволюционной работы с массивными царскими коронами из морёного дуба. В нём он держал самые нужные ему издания, такие, как, скажем, «Государь» Макиавелли, «Диалоги» Платона, кое–что Канта, Декарта и «Квантовую механику» Ландау– Лифшица. Также присутствовали в этом почётном месте полные собрания сочинений Чехова и Салтыкова–Щедрина,  а ещё — зачитанный справочник–определитель высших растений здешних воронежских полей и лесов. Ко всему в этом величественно–мрачном шкафу в окружении интеллектуальной книжной свиты царственно стоял никогда не пустующий тяжёлый хрустальный штоф с добрым самотворческим и далеко не слабым напитком, толково настоянном на шафране, гвоздике и бадьяне, то бишь звёздчатом анисе. Про себя Виталий Константинович вдохновенно называл это своё собственноручное творение «Элегия Востока».
В этом же особом шкафу уже одиннадцать лет стояла за стеклом и фотография покойной супруги Виталия Константиновича.
«Пандемия у нас, дорогая моя… — отведав «Элегии», мысленно обратился он к жене с обычной для него в таком случае аккуратной виноватой нежностью. —  Что там тебе об этом нашем напряжении на небесах известно? Вымрет человечество или перемогнётся?..»
Как бы там ни было, назавтра новое пандемическое утро заставило Виталия Константиновича тревожно поспешить к окну. Дорога непривычно, просто–таки пугающе безмолвствовала, как народ в драме Пушкина «Борис Годунов»… Её непривычная мертвенная тишина напрягала всерьёз. Ни частников, ни городского транспорта.
Эту новую автотрассу напротив его «хрущёвки» проложили пару лет назад, навсегда покончив с лесной зеленью и тишиной в их микрорайоне Берёзовая роща, прежде нарушаемой разве что иволгами, певчими дроздами и весенними соловьями. С тех пор непрерывный многотысячный поток азартно ревущих модных мощных автомобилей мчался утром, днём и вечером под окнами Виталия Константиновича, лишь ночью уступая место гонкам на не менее модных и мощных байках. Аварии стали привычным делом: машины ежедневно атакующе сминали здешние дорожные отбойники и срезали светофорные столбы. Вдоль дороги каждый день появлялись всё новые растерзанные легковушки, смятые капоты, искорёженные бамперы и оторванные колёса. И тогда новая дорога убедительно напоминала кладбище автомобилей, траурно мерцавшее искрами разбитых затемнённых стёкол.
Завтракал Виталий Константинович без аппетита, почти уныло. Хотя всё на столе составил как всегда искусно, с мужским шиком: крутое яйцо с горчицей, тонкие пластинки матового сала с розоватым отсветом, густой хрен и плотный зелёный чай вкупе со старательно натёртым сочным имбирным корнем.
Тем не менее Виталий Константинович ел вяло. Можно было, конечно, классическим способом взбодрить аппетит — рюмкой душистой настойки из хрустального тяжеловесного штофа, — но душа явно смотрела в это утро мимо такого славного элегического действа.
Тут и сын позвонил и, как всегда, около одиннадцати. Само собой, по установившейся у них с Сашей традиции через три дня на четвёртый.
Покряхтывая, но не от старости, им ещё за собой не признаваемой, а так, для пущего антуража, Виталий Константинович припал к трубке.
— Привет, папа… Ты уже в курсе? — строго–вежливо, с пристальным беспокойством проговорил сын. — В университет пойдешь?
— Как видно нет, Сашенька… — тягостно отозвался Виталий Константинович. —  Эх, границы надо было вовремя закрыть. На замок! Амбарный. Никого не впускать и не выпускать. Былой железный занавес ох как бы сейчас пригодился! В общем, допрыгалось человечество со всякими разными гей–парадами, ювенильной юстицией, сменой пола и прочими издевательствами над душой!.. Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
— Ты никуда из дома не выходи. Смотри! Это всем вам, кому за шестьдесят пять, сейчас строго запрещено. Что–нибудь поесть сам буду приносить. Ставить под дверь.
— Спасибо. Только я в клетке всё равно не усижу. Не тот менталитет у моего поколения! Как там Райкин говорил? Огородами, огородами… и к Котовскому! — глухо всхохотнул Виталий Константинович.
Под такое почти фарсовое настроение он с особым удовольствием возжёг на балконе кальян – подарок на семидесятилетие от ректора, друга далёкого дворового детства, поныне памятного жожкой, пристеночкой и бе–бе… Густо потёк влажный ёмкий дымок с имбирным привкусом. Элеонора, соседка сверху, несмотря на свои относительно молодые годы в районе «полтинника» с небольшим, откровенно недолюбливала такое экзотическое пристрастие соседа. Работала она, кажется, на железной дороге и будто бы занимала там некую чуть ли не руководящую должность: по крайней мере, за курение кальяна она каждый раз с особым начальственным напором вразумительно отчитывала Виталия Константиновича. В итоге он почти перестал на свой балкон выходить по кальянной потребности, ограничившись тесной ванной «хрущёвки». Правда, сдался Виталий Константинович не сразу: поначалу старательно норовил угодить женской натуре Элеоноры, добавляя в колбу разные ароматизированные масла, изысканный китайский бадьян, только никакими–такими увёртками снисхождения Элеоноры к его слабости всё же не добился. Более того, ещё шумливей, многословней она стала с ним в своих проработках.
Делать нечего, Виталий Константинович усвоил график её работы, пусть и не простой, как у всех даже мало–мальских начальников. С тех пор они с Элеонорой почти никогда не сталкивались на почве дымных выбросов его кальянного вулкана.
Однако сегодня на волне ковидной пандемии Виталий Константинович настырно решил: или пан, или пропал. Всё, мол, отныне дозволено! На краю стоим нового уничтожения заблудшего во грехах человечества. Сообразно научности нашего времени не каким-то там примитивным потопом, а в полном соответствии с прогрессом особым и стопроцентно разумным вирусом.
Тотчас почувствовав дымовую завесу со стороны соседа, Элеонора вышла на балкон. Судя по звукам, раздавшимся сверху — очень даже торопливо, порывисто.
Голос Элеоноры раздался над ним, как глас свыше. Требовательный и бдительный.
— Виталий Константинович, а, Виталий Константинович! Отзовитесь! Вы не в курсе, сколько уже у нас в городе на сегодня заболевших ковидом?
Он удивлённо вскинул ершистые брови, не без проседи, однако.
— Слава Богу, вроде пока ни одного… – аккуратно отозвался Виталий Константинович.
— А что в Москве творится! Тысячами заражаются. Кстати, Вы продуктами запаслись? Хотя бы самыми необходимыми!
— А разве надо?..
— Это Ваше дело… Но в магазинах уже осталось лишь то, что никому даром не нужно… Так было когда–то в шестидесятые, когда мои бабушка с дедушкой, как многие в ту пору, год от года каждую весну ждали новую войну. Так вот их соседка столько муки да соли натаскала себе на чердак, что он у неё однажды проломился: бревна не выдержали. В общем, если всё–таки надумаете затариться, наденьте маску. Без неё в магазин не пустят.
Элеонора ушла, не сделав на этот раз никакого замечания по поводу кальянного дыма.
«И что за мутата свалилась на наши головы?..» — грустно подумал Виталий Константинович.
Ощущение реальной, пусть и невидимой опасности, нагущающейся вокруг, отчётливо охватило его. Как ни странно, он почему–то ничего такого не испытал даже в чернобыльском апреле восемьдесят шестого года, когда по дороге с лекции попал под проливной и явно радиоактивный дождь. А дома, наперекор жене, прибегнул к традиционному народному лечению с помощью «Столичной». Правильность такого решения ему как–то позже подтвердил бывший ликвидатор: заверил на все сто, что многие его коллеги–трезвенники достаточно скоро и нехорошо умерли от лучевой болезни, а кто от ста и более грамм нос не воротил — поныне здравствуют.
«А что, если и я, того, сейчас?.. Смотришь, этот ковид перед моей настойкой спасует!» — легкомысленно–радостно подумал Виталий Константинович.
 Памятуя увещевания соседки, он так–таки собрался в магазин.
Их просторный двор с первых шагов поразил его, как и утренняя дорога, своей непривычной безлюдностью. Не то, что народа здешнего разношерстного, но даже прижившихся тут бездомных собак и кошек не увидел.
В магазине не было покупателей. Кассир насторожённо поглядывала на единственного посетителя и не без опаски взяла от него деньги.
На выходе к Виталию Константиновичу радостно подступил здешний знакомый охранник — полный, высокий старик, который, если увидишь его без чёрной формы с воющим волком на груди и на спине, своим непоколебимым достоинством был неотличим от матёрого университетского профессора.
Он вдохновенно и безбоязненно обнял Виталия Константиновича.
— Рад, рад видеть! Ни души кругом! Мы тут как на Марсе. Покупателей — ноль. Всё расхватали!  Ты-то как?
— Кто его знает... — философски заметил Виталий Константинович.
— Верно… — мудро вздохнул охранник. — Кстати, на картинках этот вирус на морскую плавучую мину похож! В Америке, в Италии, у немцев чёрт знает что творится… Так рвануло! Жуть. Неужели и у нас шандарахнет типа того? Как ты считаешь, сдюжим?
— Где наша не пропадала…
Оба строго вздохнули.
— Держись, человек… — сдержанно покивал охранник.
— И тебе не хворать … — поклонился Виталий Константинович.
«Кабы до нас люди не мёрли, и мы бы на тот свет дороги не нашли…» —  вдруг вспомнил Виталий Константинович как, бывало, говаривала при случае его покойная тёща Александра Ивановна, которая хотя и трудилась главбухом хладокомбината, но народной мудрости до самой смерти не чуралась.
Кстати, почему–то более всего в магазине удивило Виталия Константиновича не отсутствие на полках гречки, риса и пшена, стремительно раскупленных, а печально зияющие пустоты, ещё недавно занятые туалетной бумагой.
«Ковид разве понос вызывает?» — усмехнулся Виталий Константинович и его настроение несколько улучшилось.
В подъезде ему встретилась соседка Анна Георгиевна – скукожившаяся, с обветренным лицом старушка, которая торговала на здешнем мини–рынке дешёвыми женскими кофточками, обувными стельками и старыми книгами.
Та вдруг судорожно, неловко шарахнулась от него и словно онемевшими губами прошамкала:
— Маску надо носить, Виталик… Маску.
— Толку от неё никакого… 
— Бережёного Бог бережёт… — прокряхтела Анна Георгиевна, как иконой от нечисти, загораживая своё лицо от Виталия Константиновича приготовленным на продажу томиком «Робинзона Крузо». Очень зачитанным, просто уже разваливающимся.
Дома после аккуратно, восчувствовано принятых элегических ста грамм настойки Виталий Константинович несколько осмелел и вновь наладил кальян. Двумя смертям не бывать, одной не миновать! Он сел перед нагущавшейся плотным дымом колбой и аккуратно, расслабленно вдохнул его, словно погружаясь в мистические тайны человеческого бытия. Да что там… Самой Вселенной!
По вдруг явственно раздавшимся звукам над головой не трудно было понять, что это, конечно же, опять вышла на балкон Элеонора.
Однако вместо привычного разноса, она и на этот раз лишь судорожно вздохнула.
— Курите, курите… Чего уж тут… Семи смертям не бывать, одной не миновать… Только как теперь нам быть с семидесятипятилетием Дня Победы? А голосование по Конституции?.. — строго, почти требовательно проговорила Элеонора, словно обращалась не к Виталию Константиновичу, а ни мало, ни много к президенту страны или даже к самими небесам.
Виталий Константинович сосредоточенно, как некий алхимик, нацедил себе пятьдесят элегических грамм.
Усмехнувшись, решительно выдал вердикт.
— Наверху сообразят… Чего уж!
— А у меня, знаете, что–то зуб мудрости заныл… — смутилась Элеонора. — А в поликлинику идти боюсь! Как самой лезть к вирусам в пасть?..
— Дело поправимое… — сострадательно напрягся Виталий Константинович и ему вдруг с какой–то почти отеческой заботливостью захотелось с высоты мудрости своего немалого возраста и академических знаний подсказать Элеоноре некое простое, но пользительное для подобных случаев снадобье. Он же должен, он обязан такое знать: неспроста его хобби – регулярно навещать здешний лес, где он давно стал своим человеком и знал у каждого растения его название и полезные свойства.
И он достаточно бодро, как давно не ходил, отправился в лес за корой дуба. Для успокаивающего зубную боль отвара.
В лесу у Виталия Константиновича шаг стал ещё легче и веселей. Настроение его улучшилось, когда лесные певцы, как по команде, разом голос подали, словно в его честь: и чёрные деловитые дрозды, и щеголеватые зяблики, и та же чистоголосая славка. За компанию с ними соловей в глубине чащобы несколько сложных коленцев резво, празднично отстучал: с чувством, с толком, с расстановкой.
Тем не менее в целом лес сейчас выглядел сиротливо: ни тебе изгнанных самоизоляцией целеустремлённых грибников, ни бодрых собачников, ни любителей шашлыка, азартно колдующих над костерком.
— Хорошей вам прогулки, Виталий Константинович! — раздался аккуратный женский голос.
Из лесной переливчатой тени навстречу ему по тропинке вышла Элеонора, помогая себе палками для новомодной скандинавской ходьбы.
Странно, Виталий Константинович словно впервые её увидел. Он узнавал и не узнавал Элеонору. Это была какая–то другая женщина. До сих пор он видел её лишь мельком на лестничной площадке или в магазине. Виталий Константинович невольно смутился так, как если бы с ним заговорила посторонняя женщина.
Ко всему при всех их прошлых мимолётных встречах Элеонора была явно утомлена, озабочена, а однажды так вовсе вместо традиционного соседского «здравствуйте», резко отвернулась и буркнула что–то раздражённое, невнятное.
Сейчас на лесной тропинке Элеонора улыбалась. Правда, чуть–чуть. Улыбкой приуставшего человека от боли человека, но вполне удовлетворённого этим замечательным ярким утром, своей прогулкой и предстоящими заботами.
Элеонора тоже как бы впервые увидела Виталия Константиновича. При этом она невольно отметила без всяких задних мыслей, что сосед вовсе не так стар, как ей казалось ранее. Он же в свою очередь с особым, забытым удовольствием вдруг рассмотрел, что у Элеоноры рыжие волосы, какие ему с первых его давних, ещё пацанских влюблённостей, всегда казались особо притягательными, волнующими.
— Здравствуйте! — с удовольствием глядя на соседку, отозвался Виталий Константинович. — Что–то раньше я Вас здесь не встречал. Вы давно увлекаетесь «летними лыжами»? Да что я спрашиваю? Ясно, что недавно. Палки вон у Вас совсем новые. Только что из магазина.
— Какой, однако, Вы Шерлок Холмс?!— мягко смутилась Элеонора. — Да, я их приобрела только вчера и вот рискнула, вышла первый раз. Чтобы протряхнуть себя после затянувшейся самоизоляции в четырёх стенах. Кстати, так интересно в лесу!
— При удобном случае я могу организовать Вам познавательную прогулку: познакомить с разными всякими лесными травами и деревьями. В определённой степени лес для меня — открытая книга! А сейчас вот иду искать снадобье от Вашей зубной боли!
— Между прочим, я тоже немного разбираюсь в лекарственных растениях. Спасибо бабушке … — умно прищурилась Элеонора. — А зуб у меня, кстати, утих… Ковида испугался? Зато у меня сейчас другая проблема: шла через большую поляну и с восторгом обнаружила вокруг неё цветущий густой кудрявый кустарник. ВЫ не знаете, как может называться этот красавец?
— В ту сторону я редко хожу… — смутился Виталий Константинович. — Но сейчас непременно заверну. И при новой встрече доложу вам насчёт Вашего вопроса со всей возможной обстоятельностью.
— Спасибо. Тогда я побежала?!
— Лыжня зовёт?! — улыбнулся Виктор Константинович.
— Мои электронные весы настаивают! — усмехнулась Элеонора и тряхнула головой, словно раздув над ней озорной рыжий огонь. — Эти весы последнее время даже ругаться стали на меня. Специально такие сделаны. Говорящие. Для одиноких людей…
— Да здравствует прогресс, — сдержанно проговорил Виталий Константинович. — Но я бы не был столь критичен к Вам! Вы очень даже. Молодцом!
Он трижды всем корпусом интеллигентно откланялся, по-военному прижав руки к корпусу.
До той самой поляны с неведомым кустом Виталий Константинович дошёл настойчиво резво. Шагал с хорошим, можно сказать, юношеским напором.
«Ну, ты даёшь стране угля… — озорно хмыкнул он, как уличив себя в неких потаённых намерениях. —  Ты что, запал на неё? Вроде бы нет… А вроде бы и да?»
На указанной Элеонорой поляне перед ним длинной чередой встали плотные и достаточно высокие кусты, по блёстко–тёмной лесной зелени которых гирляндами лежали гроздья ажурных и словно святящихся соцветий неоново–салатного цвета, напоминавшие хмелевые шишки.
— Да тебя же, красавец, клёном полевым величают! — радостно объявил всему лесу Виталий Константинович.
Он чуть было не сломил ветку, чтобы предъявить Элеоноре как вещественное доказательство, но в итоге так–таки отпустил её. Ветка шумно, точно с глубоким печальным вздохом, отпрянула в глубину куста.
Обратно Виталий Константинович шёл с давно забытым ощущением жизнерадостного доковидного душевного подъёма.
Тем не менее подняться к Элеоноре и объявить ей о своём открытии он сейчас не решился. Не в его годах торопыжничать. Ко всему она тогда влёт узрит его вызревающие тайные намерения и может насторожиться, даже замкнуться. 
Несколько дней Виталий Константинович, как самый что ни на есть верноподданный гражданин, соблюдал во всех параграфах режим самоизоляции.
Правда, кальян на балконе он курил чаще обычного, однако Элеонора ни разу не вышла и не окликнула его.
На пятый день домашнего сидения, он так-таки решился сам подняться к ней. Виталий Константинович оделся поспешно, суетливо, что несколько раздражало его. Маску надел. С коварной усмешкой.
В подъезде он вновь столкнулся с Анной Георгиевной, и она опять, несмотря на наличие на ней ни мало, ни много двух тугих масок, машинально закрылась от него ещё и тем самым томиком «Робинзона Крузо». Или никто не хотел у неё покупать такую зачитанную книгу, или она сама не спешила расстаться с ней, как с неким талисманом.
— Слыхали, Элеонора наша два дня как умерла… От проклятого коронавируса… — тихо, бледно проговорила Анна Георгиевна и по-детски всхлипнула.
Губы у Виталия Константиновича кривая судорога запечатала.
Он долго потом стоял один в их старом вонючем подъезде, тупо глядя на абстрактно обшарпанные стены, словно это было почему-то очень важно для него. Точно каким-то делом серьёзным он был сейчас тут занят.
Он так стоял, пока одно пятно на стене, по причине вовсе неведомой, вдруг не показалось ему отдалённо напоминающим профиль Элеоноры.
Виталий Константинович судорожно вздрогнул, почувствовав на щеке новорождённую слезу.
Ему отчаянно захотелось немедленно броситься вон, оказаться в толпе людей и затеряться в ней, исчезнуть, — как бы перестать чувствовать себя самим собой.
Он решительно пошёл вниз.
Какая толпа? Объявленный карантин сказался: его встретили болезненно пустынные улицы, провально уходящие в никуда.
«Вирус, где ты, негодяй?!! — напряжённо металось в голове Виталия Константиновича. — Покажись, рогатый! Я в клочья тебя порву!!!»
Он сдавленно всхлипнул и вдруг резко сгрёб с себя маску, оборвав тесёмки.
P.S. Через год Виталий Константинович заболел ковидом, как на неделю внутри Солнца оказался. Выжил так–таки, но это уже был совсем другой человек. Неспроста умерший из первых от рогатого Виктор Никитин, знакомый писатель Виталия Константиновича, перед смертью в больнице успел на листе суточного учёта температуры больных оставить строчку для больших ёмких раздумий: «Ковид меняет сознание».
Кстати, Анна Григорьевна днями тоже скончалась: как раз, когда новый штамм налетел. И даже зачитанный томик «Робинзона Крузо» не помог ей от него прикрыться.