Глава 5 Огонь, вода и медные, золотые трубы

Спалось в этот раз, мне весьма тревожно. Пол ночи меня пытались выпотрошить острыми шашками белогвардейские казаки, командовал которыми белый офицерик, зарубленный мною первым в гражданскую войну, чисто так, со злости и по дурости зарубленный, на всякий случай.

А вторую половину ночи на меня устраивали облаву различные бандитские группировки. Иногда - отчаянно догоняли перевязанные бинтами зомби, иногда вожделенно тянулись к моему горлу своими жёлтыми зубами - кровожадные мумии. Время от времени они вступали в дикие, кровавые разборки между собой, за право первыми получить доступ к моей изрядно потрёпанной организьме.

Пока я наконец и проснулся от своего истерического, душераздирающего вопля, который ещё долго блуждал эхом по многочисленным лабиринтам нашей пещеры.

Игорёк же мирно храпел рядом, сладко посапывая.

Вот же счастливчик. После всего пережитого его даже особо и кошмары не терзают. Не нервы, а какие-то стальные канаты у этого юнги, похоже. Хотя конечно молодость, она такая и должна быть: безбашенная и презирающая опасность.

У них видимо чувство самосохранения ещё не сформировалось просто.

Насколько вчера было хорошо после алко-наркоза, настолько же сегодня стало тошно с алко-похмелоза.

От головной боли хотелось бодренько так карабкаться по совершенно гладким и скользким, вертикальным стенам нашей пещеры. Вот ведь незадача, забыл уже сколько времени я не нюхал эту заразу, а тут угораздило героически подлечиться, да ещё самогонкой, да небось с повышенным содержанием сивушных масел, превышающих предельно-допустимую, смертельную для человека, концентрацию, во много раз.

Но увы! За всё в этом мире приходится платить. А больше всего приходится платить именно за бесплатное удовольствие.

В проёме входа в нашу пещеру просматривалось кроваво-красное зарево рассвета. Вспомнились слова моей любимой бабуси, что такие кровавые рассветы бывают только к большой крови наяву. Ну это глупости конечно, просто детские воспоминания нахлынули, а снаружи уже вовсю кипела бурная партизанская деятельность.

Ну и к нам, в наш импровизированный лазарет, зачастили посетители. Первым, нас осчастливил своим визитом, дед Стефанос.

Пока мы, раненые, тут прохлаждались, да наслаждались больничной жизнью, этот престарелый изобретатель и рационализатор, изготовил и принёс нам охапку очень полезных в нашем горизонтальном положении вещей.

Это было ни больше ни меньше, а самые настоящие факелы.

Я был поражён, где в лесу можно было умудриться добыть такое богатство, а он ехидно улыбнулся и открыл мне эту страшную тайну.

Оказывается, для хорошего факела надо всего то ничего: крепких, сырых, плохо-горючих веток, грубый мешок, и сосновая смола, то есть канифоль, разбавленная воском, да проволока железная, что бы всё это безобразие не развалилось при горении.

Канифоли в сосновом лесу, как известно – море.

Воск нашёлся на разграбленной кем-то давным-давно пасеке.

Палки дед нарезал из мокрой осины, и примотал это всё кусками колючей проволоки, снятой со столбиков ограждения переднего края, которых тут, на местах давних боёв, было предостаточно. Всё это расплавляется, смешивается, пропитывается и приматывается.

И в наших апартаментах появляется великолепное, экологически-чистое освещение.

Мы ему подарили «большое человеческое спасибо», он его принял с благодарностью, и счастливо понёс с гордым видом, наслаждаясь нашей бесконечной щедростью.

Следом за дедом пришёл меня проведать батюшка Василий. Он поблагодарил за мой героический поступок, чем меня очень смутил. Я не припомню что бы кто-то меня и за бОльшее хотя бы раз поблагодарил. И хотя бы одно, маленькое спасибо пожаловал.

Тут я, видимо от избытка чувств, задал ему, похоже, совершенно неожиданный для него вопрос. Не знаю, как это получилось, но оно у меня как бы само вырвалось, откуда-то из дальних глубин, моей тёмной израненной души.

Я его спросил: «Отец Василий, я давно хотел поинтересоваться у вас об одной, давно терзающей мою душу, вещи. Вот, похоже что Бог, думаю самому человеку такое не под силу, меня столько раз спасал, и не просто спасал, а даже вытаскивал чуть ли не за уши, из казалось бы, безвыходных ситуаций, а я даже поблагодарить не знаю, как Его за это. Подскажите, как научиться молиться Богу? И особенно, как благодарить Его за всё, что он даёт? Я с детства в церкви не был, и все молитвы, что даже когда-то и знал, уже давным-давно растерял, да позабыл».

Он немного помолчал, видимо собираясь с мыслями, а потом ласково-нравоучительно произнёс: «Начну с ответа на твой первый вопрос: "А зачем тебе учиться молитве? Ведь молитва, это не то, что выходит из твоих уст, и уж точно, это не какие-нибудь заученные наизусть фразы из какой нибудь умной и старинной книги, написанной людьми.

Истинная молитва, это то, о чём молит сердце человека. И лишь когда твоё сердце этой переполняется мольбой через край, тогда лишь только рождаются слова, которые потом и выплёскиваются наружу, слетая с уст твоих. А если в твоём сердце молитва истинная, так сказать, от чистого сердца, то и безо всяких слов, она прямиком попадает Ему на престол, и Бог тут же спешит прийти тебе на помощь, или принимает твою благодарность, если твоя мольба уже благодарственная, а не с просьбой о заступлении.

Ну а если появится у тебя всё же нужда и в словесной молитве, то можно ограничится всего несколькими словами, всего лишь несколько слов, но главное, что бы от всей своей души, и этого будет вполне достаточно.

И будет это примерно так выглядеть - от короткого: «Господи помилуй», до более пространного: «Господи Иисусе Христе сыне Божий, милостив бУди мне грешному».

Ну а по поводу второго вопроса: «Как поблагодарить Его?», так там вообще всё очень просто. Скажи коротко: «Благодарю тебя, Отец наш Небесный, за всё что Ты мне дал, а особенно за то, что нЕдал» - и в этой одной короткой фразе будет сокрыт весь двухтысячелетний смысл и потаённый принцип всего нашего христианского учения.

Ну и от себя лично, вот что я тебе ещё хочу сказать сынок:

"А если вдруг пакость какую ты сотворишь - то старайся сильно не убиваться. Всегда помни, что за всё время существования нашей Земли был лишь один на ней, который был без малейшего греха, и того изверги на кресте распяли. И ты, как вспомнишь этот свой, совершённый тобою грешный проступок, глянь на небо, и смиренно произнеси: " Прости меня Господи за грех сей. Спаси, сохрани, и помилуй мя грешного. Излечи от раны, которую я себе нанёс грехом сим ".

Сказав это, он спросил меня сочувственно: «Как твоя раненая головушка поживает»?

Я постарался улыбнуться, но вышло это, как мне показалось, не совсем правдоподобно, а весьма даже кисло. Наверное, и он это заметил, ласково произнеся: «Ну ничего, мы это сейчас подправим с Божьей помощью».

Положив обе свои руки мне на свежую рану, он начал произносить вполголоса молитву, и у меня появилось такое устойчивое ощущение, что боль из черепной коробки стекает куда-то вниз и вытекает наружу, на каменный пол пещеры. А заодно туда же стекает и тот весь душевный мусор, который накопился в моей душе за бОльшую часть моей безалаберной жизни.

От рук его исходило какое-то неземное тепло и спокойствие, что я аж забылся, в этот раз спокойным и глубоким сном, безо всяких сновидений.

Очнулся я от того, что кто-то мне снова вливал тёплое питательное пойло в полузакрытый рот. Это конечно же была наша общая с Николкой подруга, титка Настя. В этот раз лягушачий супчик мне смутно напомнил куриный бульончик, и я даже позавидовал французам, которые каждые день балуют себе сим изысканным деликатесом.

Подкрепился, и силы стали понемногу возвращаться, даже попытался было привстать, но тут заявился мой напарник, тожественно таща за собой наш общий карабин на плече, который яростно стучал прикладом по земле, но парнишка мой был реально смышлёным, и что бы не портить сей драгоценный аппарат, он просто замотал тот приклад тряпками.

Он просиял своей фирменной, лучезарной улыбкой, растянув свои девчачьи губки-бантики почти до самых ушей, и гордо произнёс: «Ну мы с тобой дядька Митяй им и врезали, теперь больше к нам долго не сунутся, гады».

На что ему ответил недавно проснувшийся Игорь: «А может даже и наоборот. Фрицы - твари злопамятные. Наверняка захотят поквитаться с нами за своих покойничков».

И было такое впечатление что он накаркал на нас беду, потому что снаружи, очень даже скоро, послышалось далёкое стрекотание немецких автоматов.

Николка пулей выскочил наружу, а навстречу ему, оттуда к нам прибежала тётка Настя, охая и причитая, что-то типа: «Догнали-таки гады распроклятые, по нашим следам похоже и догнали. Надо вам хлопци тикать отседова. Поднимайтесь, я вас сейчас выведу.

Мы, с горем пополам поднялись, голова немного ещё кружилась, но уже терпимо. Игорь был ранен в руку, но ходить мог, и Настя уже повела нас к выходу, когда стрельба стала слышна гораздо отчётливей. Она попыталась выскочить первой, но тут же сражённая автоматной очередью, выкатилась наружу, а мы успели отскочить обратно, в глубь нашей пещеры.

«Ну вот и конец» - в который раз пронеслась паническая мысль, в моём покалеченном мозгу. Хотя нет, нам надо только лишь дождаться темноты.

Бой, там наверху шёл на всю катушку, а учитывая, что тропинка к нашему лагерю вела узенькая, фрицам, наверняка, приходилось на ней совсем не сладко.

Похоже, что теперь накаркал я, потому что немцы, понимая бесперспективность штурма в лоб, подтянули миномёты. И вскоре мины стали рваться прямо у входа в наше убежище. После очередного разрыва, свод пещеры на входе не выдержал, и рухнул, завалив нас здесь похоже на веки-вечные.

Мы молчали, до глубины души, потрясённые произошедшим. Вот тебе и спаслись. Из огня, да в полымя. Засыпало нас похоже тут конкретно, потому что звуки боя снаружи пещеры сюда почти что не проникали.

Первым делом трясущимися руками я нашёл зажигалку, и зажёг факел, так предусмотрительно принесённый дедом совсем недавно. Огонь жизнерадостно затрещал и осветил завал, который почему то не внушал нам ни малейшего оптимизма.

Если бы была у нас хоть какая то, завалящая кирка, или лом был под рукой, можно было попробовать выбраться, а так не просматривалось у нас ни одного шанса сдвинуть эти огромные глыбы.

У Игорька началась истерика: «Из стольких смертей я выбрался, и так глупо погибнуть здесь, погребённым заживо!!!»

На что я его попросил просто заткнуться и не паниковать, а напомнил, что из любого безвыходного тупика всегда есть хотя бы один выход.

Мы грустно посчитали наши факелы, их оказалось ещё двенадцать штук, и решили рискнуть, пойти по туннелям, чтобы поискать запасной выход.

Но твёрдо для себя решили, что, когда прогорят первые шесть, сразу же повернём обратно, и возвратимся сюда-же.

Здесь помирать вроде бы покомфортнее будет, и не так грустно, наверное. Да и всё же была некоторая вероятность, что за нами вернутся именно сюда, если там кто-то остался живой конечно, и будет кому вернуться.

И мы пошли помолившись. Первый же ход очень быстро привёл нас в тупик. Нет, может быть там и было какое-то продолжение, но оно плавно уходило вниз, в озерцо с кристально чистой водой. Это оказалось не так уж и плохо, потому что мы вдоволь напились, а я даже налил доверху свою полупустую фляжку.

Мой напарник даже вспомнил по этому поводу морское правило, которое гласило: «Американские торговые моряки вывели простую и страшную формулу для спасшихся,

которую называли «правилом трёх»: «Вы можете прожить три недели без пищи, три дня

без воды и три минуты без воздуха».

Поскольку воздуха у нас пока хватало, вода нашлась, то у нас в запасе было как минимум двадцать один день на поиск выхода из этой подземной ловушки, прежде чем мы помрём от голода.

Вернувшись в пещеру, мы погасили факел и начали думу думать, что же нам делать дальше.

И тут меня осенило: «Надо попробовать пойти туда, откуда потянет сквозняком». И эта мысль, похоже, вселила в нас новую надежду.

Снова мы зажгли первый недогоревший факел и начали подносить его поочерёдно к каждому из множества выходящих сюда туннелей.

И ооо, чудо! В одном из ходов, пламя сначала робко дёрнулось, а потом неожиданно резво затрепетало, указывая нам реальный путь к спасению.

Воодушевлённые, мы резко рванули вперёд, чуть ли не побежали, но вовремя спохватились, когда из-под наших ног вдруг выскочил камень и громко тарабаня по стенкам бездонного колодца устремился в чёрную бездну. Мы снова висели на волоске от смерти, и снова какая-то высшая сила нас уберегла от гибели.

Дальше мы пошли гораздо осторожнее и спокойнее. Факел так же активно чуял сквозняк, пока и совсем не прогорел.

Мы успели поджечь следующий, и мурашки побежали по телу, потому что шансы наши снова немного уменьшились, ровно на один спасительный факел, а ведь тот сквозняк мог сюда доставать и на расстоянии всех двенадцати факелов.

Туннель усиленно петлял, то превращаясь в узенькую норку, куда мы с трудом пролазили ползком, то снова расширяясь до невероятных карстовых полостей, а факел трепетал всё активнее и активнее, и настроение наше так же активно повышалось. Наконец, мы вышли в огромную карстовую пещеру, в которой погибли все наши надежды на спасение.

Факел трепетал как сумасшедший, но нам от этого было совсем не радостно, потому что это трепетание происходило от отверстия в самом своде пещеры, огромным куполом, уходящей ввысь.

Похоже это был старинный заброшенный колодец, но выбраться из него можно было лишь летучим мышам, которые бесшумно скользили под сводом, потревоженные нашим присутствием.

С полной безнадёгой мы грустно загасили факел в надежде посидеть в полумраке и что-либо умное придумать, что смогло бы всё таки спасти наши шкуры. Или на крайний случай просто успокоиться и смириться со своей незавидной участью.

Но ничего умного опять категорически не лезло в голову, только кровь истерично пульсировала в висках, выдавала странную рифму в мозгу: «Это всё, - это всё, - это всё… это конец.»

Понемногу наши глаза уже даже привыкли к полумраку пещеры, тем более что вставшее в зенит солнце, проникнув через колодец, выхватило своим светом кусок нашего последнего пристанища, а в дальнем углу даже заблестели какие-то блёски, на их то блеск мы с парнем и побрели, еле передвигая ноги от постигшего нас разочарования.

Блестящей кучей оказалась гора каких-то сокровищ, которые видать здесь покоились уже не одно столетие, потому что обитые медью, деревянные сундуки почти истлели, и сквозь трухлявые остатки досок, кучками просыпались наружу кольца, перстни, бусы, и другие непонятные безделушки, а сверху были насыпаны золотые кубки, блеск от которых нас и привёл сюда. А гнилые дубовые бочки, стянутые тоже медными обручами, доверху были наполнены золотыми монетами.



У моего напарника похоже реально сорвало крышу от вида этого несметного богатства, и тот начал напяливать на свои трясущиеся пальцы и дрожащие руки всё это драгоценное барахло. При этом он истерично хохотал, и я даже стал опасаться за сохранность его молодой, неокрепшей психики.

Пока наконец я и не хлестанул его по щеке, а он, немного придя в себя страшно прошептал: «Дядя Митя, я не сошёл с ума, не бойся, я просто счастлив своему везению, я не зря умирал столько раз и выживал, я наконец то достиг цели всей своей жизни. Об этом я мечтал все пятнадцать лет, пока жил впроголодь в детдоме, и даже видел сны про этот величайший момент в моей жизни».

Вот примерно так он и бормотал бессмысленные фразы, трясущимися руками, продолжая цеплять на себя перстни с бусами, да натягивать на руки женские браслеты.

«Похоже пацан – того – сбрендил», - пришла мне грустная мысль, хотя я и сам начал за компанию лениво рыться в очередном полуистлевшем сундуке.

Мне вспомнилось, как я в его возрасте, может чуть помоложе пытался отыскать что то похожее. Мне тогда так же как и ему это было крайне необходимо, а сегодня же вид этой блестящей мишуры не внушал ни малейшей радости.

"Как же всё таки меняется у человека мировоззрение, в зависимости он безвыходности его положения" - пришла мне на ум горькая мысль.

Моё внимание привлекли симпатичные золотые монетки, лежащие особняком, в одной из бочек. По крайней мере они мне показались симпатичными сначала. Там была отчеканена приятная на вид, стройная девчушка, стоящая рядом с какой-то трепетной ланью.

Но первое впечатление изрядно подпортила вторая сторона, где был увековечен мужик с гнусной, перекошенной, видимо от жадности, рожей, но зато в короне и верхом на какой-то дряхлой кляче. Я подумал, что если вдруг случится чудо, и мы сможем отсюда выбраться, то такая монетка пригодится что бы бросать жребий. Вместо «орёл» или «решка», можно будет говорить что-то типа «мужик», или «баба».

Игорь уже изрядно походил на новогоднюю ёлку, или на мумию египетского фараона только что вытащенную из любимого саркофага, а всё ещё энергично ханырил всё, что попадалось ему под руку.

Я долго и грустно смотрел на всё это форменное безобразие, и таки вылил бочку дёгтя в его празднично-похоронную ложку мёда: «И нафига тебе весь этот золотоносный металлолом сдался?"

- Ты ничего не понимаешь дядя Митя! Я теперь буду сказочно богат! Я буду самый богатый человек в мире!

- Ты теперь будешь самый богатый покойник в мире, и похоже очень скоро ты в этом убедишься лично.

- Нееет! Взвизгнул парень. С таким богатством нельзя умереть, это попросту невозможно. Потом он сквозь слёзы добавил: «Это будет совершенно несправедливо!»

- Я бы на твоём месте попробовал сменять это всё блестящее барахло на один небольшой экскаватор, ну или хотя бы на пожарную лестницу.

Как тебе такая перспектива? Конечно это неравноценный обмен, если чисто по весу сравнивать. Но ты всегда можешь по базару походить, и немного поторговаться, да поэкономить, может кто и подешевле предложит – съехидничал я, оставив его предаваться бесплотным фантазиям, а сам зажёгши последний из выделенных на путь «туда» факел, принялся обследовать нашу золотую ловушку.

Увы. Шансов у нас не было ни малейших. Стены колодца были гладкие как стекло, да и сама дыра начиналась слишком высоко - в десятке метров над нашими головами, под самым куполом этой пещеры. В дальнем углу, я обнаружил на земле чьи-то кости, обильно припорошенные всякой золото-бриллиантовой мишурой.

Рядом лежала какая то хитрая сабля. Я взял её в руки, в надежде использовать для расчистки нашего завала. Но она была почти невесомой. Лезвие, толщиной чуть больше бумажного листа, хотя и острое как бритва, несмотря на годы, проведённые здесь, было без единой ржавчинки. Я вспомнил, как старики рассказывали про какие то сабли булатные, и их неестественную прочность и гибкость. Тогда мне казалось, что это сказки. Но вот я держу в руках, видимо одну из них, и увы, не испытываю от этого ни малейшей радости. При всей своей отчаянной остроте, она совершенного не годилась для расчистки каменных завалов. Грустно согнув клинок напоследок в дугу, после чего он со свистом распрямился, я, ещё более грустно засунул саблю в расселину между камнями, и занялся изучением скелета её хозяина.

«О! Ещё один счастливый миллионщик похоже тут отпраздновал своё внезапное обогащение» - грустно пронеслось в моём мозгу.

«Может быть попробовать покричать погромче в колодец наверху?» - проскочила весьма сомнительная мысль.

Но сразу её сменила другая: «Даже, если бы мы принялись тут кричать как недорезанные, вполне возможно спасатели на нас может быть и вышли. Но произошло бы это, по всей вероятности, лишь в следующем столетии. Слишком уж места тут дикие вокруг».

Как это ни прискорбно, но надо было возвращаться обратно не солоно хлебавши. Может быть кто-то из наших партизан остался в живых и вернувшись решит нас когда-то откопать, чтобы почтить последнюю память героев, торжественным погребением.

- Игорь! Всё! Обогащение окончено. Надо возвращаться в исходную точку. Факелов осталось впритык. Тут у нас один шанс из миллиона, а там как минимум раза в два больше, и мне та, вторая, светлая перспектива, нравится гораздо больше.

- Нееет! Я никуда не пойду! Я останусь здееееесь! Это всё моёёёё! Я никогда это богатство никому не отдам! - пронзительно завывал он.

- Ну как знаешь. Дело хозяйское. Много только золота, смотри, не жри, можешь какую-нибудь золотуху подхватить, потом срать бриллиантами трудно будет – напутствовал я этого свеже-свихнувшегося от золотой лихорадки отрока.

- К тому же на этих побрякушках, как говаривала когда-то, моя бабка, столько крови, что если её собрать всю в одну посуду, и слить ту посуду потом в Чёрное море, то её вполне хватило бы, чтобы из чёрного, то море превратилось, как минимум в бледно-розовое.

Да и она всегда нас, пацанов, ругала, когда мы уходили на очередные поиски сокровищ. Бабуся постоянно твердила, что всё, что было предано когда-то земле, уже людям и не принадлежит больше, а всё это добыча земляных бесов, а кто покусится на их законную добычу, того они к себе в преисподнюю тут же с великой радостью и утащат.

Поджегши факел, я грустно побрёл в обратный путь. Но успел только лишь зайти в туннель, и тут же сзади послышались спотыкающиеся, шаркающие шаги, и это золотисто-пёрое человекообразное побрело понуро за мной следом, уныло склонив голову под невыносимой тяжестью нагруженных на него миллионов. Мы уже почти что добрались до своего лазарета, когда сзади меня раздался истеричный крик, плавно затухающий по мере приближения этой золотоносной отравленной породы к своему концу, который его с нетерпение ожидал на дне бездонного колодца, который мы удачно проскочили когда шли туда, но не смогли проскочить идя обратно. По крайней мере это не смог сделать один из нас, он не выдержал это сложнейшее из всех испытаний - испытание богатством, худшее из всех испытаний, какие только могут быть в этой нашей, кратковременной, земной жизни.

Дальше я полз на каком-то автопилоте. Ноги едва слушались, мысли путались в дико болевшей голове, хотя я с трудом соображал, и смог вернуться назад лишь потому, что заблаговременно делал отметки сажей от факела на стенах. Всё же я почти что дополз до своей родной лежанки возле завала. Оставалось пройти совсем ещё чуть-чуть, но тут, предательски щёлкнув напоследок, погас оставшийся факел. Остался я один на один со своей клаустрофобией. И это похоже был уже окончательный конец.