Корни земли

Присказка

«Что случилось однажды, может никогда больше не случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и в третий».
Пауло Коэльо «Алхимик»
 «...Вино — алхимик: превращает разом
В пыль золотую жизненный свинец».
Омар Хайям

«...Аламбик представляет собой два сосуда одинаковой величины, емкости и высоты, соединенные друг с другом таким образом, чтобы нос одного входил внутрь другого, с тем чтобы содержимое того и другого под действием тепла поднималось вверх, а затем, в результате охлаждения, опускалось вниз. О дети, теперь вы имеете представление о наших сосудах, если только вы не туги на ухо».
 Раймонд Луллий «Разъяснение завета»
   Зима традиционно задерживалась. Не спешила взбивать свою снежную перину лепестками снежинок и хрустким звоном тонкого льда. Мягкие шали зимних сугробов лежали в своих ледяных сундуках под спудом будущих морозов, ждали своего часа. По утрам морозец подмораживал воду в кошачьих мисках и не слитых кадках, хрустела изморозью ещё зелёная трава и гравий дорожек.
   Зима время подловатое. Не ждёт её мужик, не ждёт её проклятую, вот те крест. Зачем православному такие неожиданности. Мужик тяжек на любые перемены, особенно неприятно ожидаемые. Другое дело скотина да всякая четвероногая тварь, суетливая и работящая. Зайцам, белкам и ушастым ёжикам - садовникам всегда хватало дел в предзимье. Они днём, а чаще ночью мели, скребли, убирали усадьбу кудесника. Топтали ботву и падшую листву в компостные ямы. Кустарники, розарии и прочие цветники, клумбы и долголетние растения были тщательно укрыты лапником да соломой и подготовлены не только к предстоящему хладу зимы, но даже к малому ледниковому периоду, а вдруг, он, подлец, случится.
    Ёжики с натугой, когда вечерело, используя катки и тали, подняли и поставили на камушки дубовую лохань под старым вязом. Белки тщательно, с любовью, натёрли деревянные бока ёмкости маслом с воском и накрыли толстым холстом. Центр научной и культурной жизни сместился из сада под тёплую крышу, мастерскую – лабораторию волшебника.
    Мастерская кудесника Глузда разительно отличалась от помещений «золотой улочки» Пражского Града. Лаборатория не была тесной и темной и в обязательном порядке имела трубу и дымоход для отвода выделяющихся в процессе творчества газов и дыма. Это была не какая-то подземная конура европейского искателя «философского камня», какого-то бестолкового и плохо промытого студиозуса. Располагалась мастерская - лаборатория в отдаление от терема кудесника, знамо из техник всякой разной безопасности, в крепком домике из камня, принесённого великим ледником и рубленой лиственницы. Внутри дома была одна большая комната и несколько кладовых, особого закрытого волшбой типа. У одной, самой толстой стены с дымоходами были устроены печи атаноры и горны.
    Напротив двумя островами расположились рабочие столы с дубовыми столешницами. Пара верстаков с аккуратно расставленными и разложенными инструментами. Тут были как вполне привычные железяки для взгляда мирского столяра, или слесаря, так и неведомые, магические. Вдоль стен меж больших окон стеклённых муранским стеклом лепились металлические стеллажи с химическим и фармацейно - фармакопейным припасом. Полки были плотно уставлены стеклянной и фарфоровой лабораторной посудой. Тиглями, ретортами, водяными часами клепсидрами и механическими «системы Герберта». Десяток полок и остекленных стеллажей трещал под спудом фолиантов, трудов посвящённых алхимии, астрологии. Трудам по платонизму, гностицизму, зороастризму, манихейству и суфизму.
   По толстым дубовым плахам столов шустро бегало два десятка белок и хомяков в шёлковых масках расшитых желудями и орехами. Они щётками и хвостами прытко мыли и натирали колбы, мензурки и пробирки. Что-то быстро трещали, сверяясь с руническими таблицами. Лихо, управляясь с поручениями и заданиями кудесника Глузда.
    Полдюжины белок сноровисто перебирали пучки сушеных трав с аптекарско - алхимического огорода. Просрочка бракованные травы, и коренья безжалостно шла в компост. Отдельно стояли резные ореховые шкафы повышенной прочности с крепкими железными замками. В них хранилась коллекция кудесника. Артефакты, гримуары, декокты в хрустальной и серебряной посуде. Были здесь и чудные чучела как сушеные, так и маринованные в уксусе и заспиртованные в стеклянных колбах. На потолке, чисто для красоты были подвешены чучела птиц, нетопырей, крокодилов и неведомых человеческому взгляду страшных перепончатых тварей. По углам на крепких дубовых поставцах украшенных латунью и бронзой страшно щерились черепа тварей невиданных и древних, всяких разных ящеров да индрикотериев.
    В углу широкой столешницы тихо пыхтел медный перегонный куб, коламбик ведер на пять. Под ним в большой чугунной жаровне тлели угли, мерцая вишней. В длинном осиновом корыте полном синего колотого льда шипел медный же змеевик. Блестящая трубка заканчивалась стеклянным «пеликаном», из которого деловито текла струйка жидкости. Akva vita - вода жизни, благоухала самогоном, кальвадосом, из сока плодов поздней антоновки. Волшба не позволяла перегорать углям и таять льду, принося заметную экономию винокурне. Периодически, вместо звонка, булькала клепсидра, и бельчонок в маске черепа переводил краник «пеликана» в новую бутыль зелёного стекла. Процесс курения был полуавтоматизирован по методике Герона.
   Рабочий день капища алхимических наук был в полном разгаре. Сегодня же, запустив процесс ректификации кудесник, разрешил себе отдых. Позвал к себе недовольно ворчащую Купавку, объявил об открытии зимнего помывочного сезона и велел готовить горячую ванну. Все банные процедуры по случаю холодов переносились в пристройку к лаборатории кудесника. Правда Глузд саму баню не любил, приговаривал: «пар и жар сушит плоть и мозг хлеще крепкого мёда». Совсем другое дело принять ванну, да ещё и не одному, а с дамским полом приятной наружности.
….
   С южной стороны к «дому науки» прилепилась терраска для отдыха алхимика. Здесь стена мастерской была массивней других, сквозь её толщу шло с дюжину дымоходов и вытяжек вентиляции. В ней мастера гномы прорубили арочную дверцу и пристроили тёплую террасу - терму оснащенную печью каменкой с большим бойлером системы «титан» и литой медной лоханью. Под лиственничными плахами средиземные мастера сделали отвод дымохода в глиняных кожухах, а-ля тёплый пол. Украсили терраску резной мебелью, бросили на пол половички, а на стены развесили шкуры и коврики.
   Сама медная ванна заслуживает несколько слов в описании. Несколько веков назад пращур Глузда выменял её у одного из полководцев вождя вестготов Алариха, разорившего Рим в 410 году от Р.Х. Предание гласило: что готы, обессилев тащить неподъёмную купель, обменяли её на репу, столько сколь в неё поместилось. По другой версии это была севрюжья икра да белорыбица. По третьей бросили сей артефакт, увязнув в болоте. Мнения менялись исходя из урожайности текущего года, настроения и алкогольного состояния сказителя.
   Медная бадья была пышно украшена литыми фавнами, силенами, нимфами и сатирами, активно совокупляющимися на фоне богатого виноградниками пейзажа. Начищенная и умасленная прованским елеем ванна играла бликами сродни злату. А при свете свечей и масляных ламп казалось, что куртуазные рельефы оживают и придаются счастью любовных утех на холмах Аркадии.
    Правда, предки Глузда долго использовали античный артефакт для своих низменных сельскохозяйственных нужд в виде выгребной либо компостной ямы. Какой-то завистливый злопыхатель пустил слух, о том, что это вовсе не ванна, а саркофаг безвестного патриция больного сатириазисом с Капитолийского холма Рима. Кудесник провёл целое исследование, и, убедившись в том, что медное корыто действительно украшало термы, Каракалы велел енотам произвести реставрационные работы. Часть полоскунов прокляли контракт с кудесником, и ушли в леса от такой сытой жизни. Другие совершили исторический подвиг, восстановили античную купель Гигиеи и Эскулапа, обеспечив должный комфорт в полоскании чресл волшебника. С той поры, как только наступали холода, кудесник Глузд отправлялся в свои тесовые термы и принимал водные процедуры как римский патриций.
   Вот и сегодня Глузд возлежал в древнем корыте в пене из дорогого турецкого мыла и персидских благовоний. Поперёк лохани над белоснежной пеной были перекинуты два резных кедровых полка, один широкий, другой потолще. Широкий полок опирался на толстозадых наяд растопыривших рыбьи хвосты. На нём стоял пузатый кувшин с грушевым сидром и массивная стеклянная кружка. Рядышком с сидром пристроилась изящная корзинка с красным и белым виноградом. Бока кувшина благостно потели холодным стеклом и источали мелко бегущие пузырьки. Метнув полдюжины виноградин в рот, кудесник взял в левую руку кружку литого зелёного стекла. Отхлебнул изрядно, поставил опустевшую посудину на кедровый полок и развёрнул берестяной свиток. «Вестник – кудесника» нумер девять за новогодний месяц вересень. Его, по подписке на днях принёс филин Тимошка. Водрузив на увесистую сливу носа изящный монокль, точёного стекла Цейса Глузд с выражением читал новости, христианского и басурманского миров. Известия научного !
 и магического действа за две последние десницы. Закинув десяток «дамских пальчиков», волшебник разразился саркастической тирадой:
- Не, ты представь, коль скуден, стал бюджет альманаха? Вот гляди береста вместо пергамента. Дрянной дубовый орешек, вместо ханьских чернил и цветной туши. Ты только, глянь, как буквицы от воды расползаются, мрак какой-то. Стыдоба, да и только. И это при учредительстве Небесной канцелярии и Зыбких Сущностей Вселенной. Срамота и позор на сию скупость, и жадность, да и только.
   Напротив, в насквозь мокрой рубахе, тонкого льна, сидела «племянница». Толстый полок скрипел под широкими бёдрами восседавшей на нём Купавки. Два мордастых медных тритона страдальчески морщась, подставляли свои широкие плечи под кедровое древо, как атланты гипербореи под диск земной тверди.
- Мы неграмотные, - в ответ пробурчала « племяшка». Читать, азбуки не учились. Коли там срамных картинок нету, нам по хвалосу ваши записки тайные да сумасшедшие.
   Купавка, зажав литыми бёдрами мосластую правую ступню кудесника, делала ему педикюр. Она сверкала изящными позолоченными ножницами ганзейской работы. Отдувалась, от падающих на глаза влажных локонов смахивала во все стороны перламутровую пену и костерилась под нос.
- Отрастил копыта, чёрт лысый. Прибью тебя, коли кусачки ганзейские сломаю!
- Аккуратней там, - взвизгнул чародей, - ты ещё бы рашпиль лошадиный взяла!
Купавка откусила непослушную заусенцию на ногте большого пальца кудесника острыми жемчужными зубками сплюнула и скомандовала:
- Опусти лапу, пропарить мозоль ещё треба. - И миролюбиво добавила, - читай дальше, дюже интересно.
С этими словами девица выловила левую ступню и зажала её между крепкими круглыми коленками. Глузд игриво подёргал ногой, изображая идущего на нерест хариуса, но упругая хватка молодых ляжек прервала его потуги припасть к истоку жизни.
- Не балуй, старче, а то отчекрыжу что-то не то! Читай, давай!
   Глузд хмыкнул, изъял из левой глазницы монокль, неспешно прополоскал его в жемчужной пене. Протёр ганзейское стекло мягким рушником и взгромоздил его на хрящеватый нос.
- Ну, слушай, только потом до ветра не бегай.
Кудесник выбрал пару крупных виноградин, неспешно прожевал и продолжил.
- Так-с. Моровая язва, туда её в качель разбушевалась. Мрут людишки, повсеместно. Мрут, жрать, однако меньше надо. Руки мыть и грешить тоже. Развели рукоблудство, понимаешь, и антисанитарию.
Кудесник снова сполоснул монокль, вздохнул и продолжил читать берестяной манускрипт.
- В болотном царстве снова беспорядки. В розыск объявлена лярва Красавка. За растрату семенного фонда, то бишь икры лягушачьей, обман выборщиков путём подмены избирательных ракушек и казнокрадство в особо крупных болотных масштабах. Дык эти, твари болотные, какой век супротив Святой Руси воду мутят. И что интересно, не пучит сих гадов с собственного газу, не раздувает.
- Глянь-ка, про наших пишут.
- В землях волотов произошли дивные перемены. С позорей вернулись бабы волотов, восстановлен пожизненный матриархат. Вождь Иди-ка посмертно отправлен в отставку. В розыск объявлены: духобаба, мужик при ней, лось и кот серого окраса, так же разыскиваются несовершеннолетние медвежата мужска и женска полу.
- Так, некрологи пошли. Тоже думаю не без Баюна и компании дело обошлось.
- Старица Жива, скончалась на тридцатом десятке лет. Скоропостижно ушла от нас основоположница этнических и фолк эзотерических искусств. Надо людей опытных да дерзких послать, в скудельнице по сундукам да ларям пошарить. Нажила, поди, добра за триста-то лет.
- Впрочем, пора уж, старой карге и честь знать, - Глузд поёрзал по гладкому дну медной ванны ещё крепкими ягодицами и повторил попытку прорваться между младых ляжек «племянницы» остриженной ступнёй к тёплой розовой орхидее.
- Не ёрзай похабник, порежу, - Купавка гневно взмахнула золотыми ножницами, крепко сжала ступню бёдрами и укусила кудесника за мизинец.
    Куртуазный конфликт прервался грохотом распахнувшейся двери веранды. В тёплую терраску въехала большая дубовая бочка. Её катила толстая медведица. По верху кадки, ритмично бежали два бельчонка, изображая стайеров на длинные дистанции.
  - Принимай работу, барин.
   Медведица деланно утёрла морду вроде как вспотевшую, а бельчата, перехватившись лапками стали танцевать тарантеллу.
- Вы что совсем осатанели, - закричала «племянница» вскочив и размахивая ножницами, от чего её грудь с твёрдыми сосками приятно обтянулась мокрым льном и тоже стала пританцовывать, - дверь прикройте дурни у меня вся жопа в мурашках.
  Медведица по кличке Гулёна неспешно толкнула задней лапой тесовую вязовую дверь и повторила:
 - Работу принимайте, да и рассчитаться бы не грех. А, мурашки на заднице не так страшны как блошки меж грудями.
  С этими словами медведиха с упоением почесала косматую грудь между набухшими сосцами. Белки, поддерживая бригадиршу, убедительно затрещали, подпрыгивая на бочке и собираясь сплясать «камаринского».
   Внезапно, за стеной в лаборатории громыхнуло. Запахло горелой шерстью, а из дымохода вылетело облачко сажи. Распахнулась арочная дверь в лабораторию, и оттуда пригибаясь, вышел здоровый мужик. Кроме лысой макушки, от ушей и бровей до босых ступней он был густо покрыт чёрной кудрявой шерстью. Волос был изрядно палён и по мыльне пошёл тяжёлый дух, забивая ароматы масел и мыла. Из одежды на гиганте была кожаная юбка до колен, тоже изрядно траченная огнём. Килт был украшен широким ремнём с бляхами и кошелём, на нём был подвешен древний меч хопеш синей бронзы. В левой руке гость держал свиток, а в правой гранёную бутыль зелёного стекла со штофом свежего кальвадоса. Вслед за горелым мужиком бежал бельчонок в сползшей на ухо маске. Он что-то гневно верещал на западносибирском беличьем наречии. Возле ванны мужик остановился, гулко опустошил штоф. Рыгнул, ударил себя в грудь правым кулаком с зажатой бутылкой и представился: - Адад. Потом он проревел короткую речь, из которой было !
 понятно только последнее слово – «халдей». При слове халдей Адад поклонился Глузду, и протянул ему пергамент, скрученный в трубку.
   Купавка взвизгнула и плюхнулась в медную лохань, подняв целое облако жемчужной пены. Медведица Гулёна, тоже взревела, что-то на боевом урало-сибирском медвежьем языке. Могучим рывком подняла дубовую бочку собираясь метнуть её в пришельца. Белки запрыгали, угрожающё вереща древние девизы - обзывалки эпохи куньих войн.
- Стойте, стойте, прекратить инцидент, - вскричал кудесник, ловко выговаривая заморское слово.
- Это Гром, посланник Небесной канцелярии и Зыбких Сущностей Вселенной.
- Адад, - подтвердил горелый. Сделал ещё один глоток и стукнул себя в грудь опустевшей бутылкой.
Он медленно шагнул назад, прохрипел прощание на аккадском языке, из которого было тоже понятно только одно слово: - «халдей», и исчез. Оставив после себя облачко сажи, тяжёлый дух горелой шерсти и пустую граненую бутыль зелённого стекла.
  Бельчонок поправил маску, что-то протрещал страшно ругательное, ухватил пустой штоф за горлышко и потащил его в лабораторию. Кудесник высморкался в мочалку. Кряхтя, выбрался из ванны и присел на кедровый полок, подвинув графин с грушевым сидром. Общипав изрядно оскудевшие грозди белого и красного винограда, Глузд неспешно нацедил себе янтарной жидкости. Задумчиво почесал пятку о медную наяду с пышными бёдрами и стал наводить порядок в своей вотчине.
  - Бездельники хвостатые, - обратился он к белкам, - тут вам не топчище скоморошье. Марш на кухню горох да бобы перебирать. Распустились, понимаешь, в лес выгоню на корм совам да филинам.
- А ты, Гулёна, - перст кудесник упёрся в хмурую медвежью морду.
- Бери кадушку и тащи в лабаз. Репу собери что вывалила. А потом дуй к старому погребу сено солому таскай берлогу себе готовь. А не нравится, вали в свою старую квартиру, что под клятой берёзой. По зиме князю от меня привет передашь, когда он на охоту с гриднями и дружиной выедет.
  Купавка посмотрела вслед ворчащим авантюристам, посмеялась коротко и не зло. Потянулась всем литым телом и вышла из жемчужной пены как Афродита с острова Кипр. Усевшись напротив кудесника, Киприда забрала у него кувшин с грушевым сидром, надолго припала к нему алыми губами, стряхнула остатки пенного жемчуга с крепких сосцов и с ленцой спросила.
- И как это всё понимать дорогой горячо любимый кудесник. У нас, что теперь каждый день в печную трубу такие горелые охальники сыпаться будут? Откуда он такой, красавчик палёный, вообще взялся?
  Глузд горестно взглянул в опустевший графин с сидром, покопался в корзинке с виноградом, столь же пустой. Извлёк на божий свет крепкую налитую виноградину и другую увядшую, почти изюм. Потряс плоды лозы в мозолистых дланях и начал издалека.
  - Звали его Адад, вроде как Гром по-нашему. Был он рындой у царя ассирийского Сарданапала. А как Ниневию, стольный град, обложили, велел он гарем свой прирезать и спалить со всеми богатствами дворца царского и придворными, что под руку попались. Адад сей наложниц и резал, да видно и сам в полымя загремел. Но до чистилища не добрался, завис меж мирами. Тут его Канцелярия и пригрела. На посылках он теперь у Тонких Сущностей, да и для всяких дел тёмных не заменим, не к ночи вспоминать будет этого басурманина.
- И понимаешь, вроде как заколдованный он, не берёт его наш нынешний булат. А шагнувшие в адское пламя демоны страху не имут. Обнаглел он, короче говоря, безмерно. А нет страха, нет и уважения.
- Вот и ты, Купава туда же, - делано вздохнул Глузд, резко меняя тему разговора. Переходя на личную критику и попрёки.
- Никакого почтения к сединам, забывчивая ты больно стала.
- Забыла, кто сиротку подобрал да пригрел.
 - Дал крышу над головой. К наукам да знаниям тайным приобщил.
- Кто денег на наряды твои фривольные не жалеет.
- Ай, отказ ты в чём получила. Нос задрала да зад оттопырила!
- Добра молодца в селе присмотрела?
- Да не тот ли это купец Калашников красномордый да кудрявый?
   Кудесник вытянул вперёд раскрытую ладонь с налитой виноградиной и ягодой сморщенного изюма. Неспешно бросил виноградину в рот полный на диво крепких молодых зубов, неспешно разжевал, сплюнул семечки. Вслед отправился изюм. Глузд задумчиво поднял очи, изучая причудливые резные балки потолка, и изрёк:
- Этого и следовало ожидать. Виноград сочен, но кисловат, костист вельми, а изюм сладок. На-ка душечка попробуй, сравни.
  На пустой до этого ладони волшебника, вновь, появились две ягоды винограда; одна налитая соками земли, и другая, сморщенная, но впитавшая свет солнца.
  Купава долго смотрела на раскрытую десницу кудесника. Потом решительно взяла две ягоды и одновременно бросила их в свой алый рот.
  Неспешно прожевала, нагло улыбнулась, сплюнула виноградные косточки. Потом встала в ванной в полный рост. Смело подняла правую ногу, опёршись на край медной купели, где упитанный доисторический Тритон дерзко терзал свой фаллос. Затем, очень медленно стала скатывать тонкий лён мокрой сорочки, плотно прильнувший к бёдрам, ягодицам, выпуклому животу и пышным грудям. Обнажив влажные кудри холма Венеры она спросила:
- А что, дорогой Глузд сын Дементия не зъил бы ты другого винограда, - молвила человеческая наяда, высоко поднимая руки с мокрой сорочкой.
- А почему бы и не вкусить сей плод, - воскликнул кудесник, увлекая чаровницу в воды остывшей купели. Впрочем, холодная вода никогда не являлась преградой для пылких любящих сердец.
Байка

Воде была дана волшебная власть стать соком жизни на Земле.
Леонардо да Винчи
 
 «Один раз это случайность. Дважды совпадение. В третий раз действия врага».
Аурик Голдфингер

   Плот тяжко бороздил стрежень Молочной реки. Мимо тоскливо проплывали приречные пущи и купавы. Осень незаметно вступала в свои права. Яркая «синопская зелень» береговых рощ потихоньку разбавлялась золотом охры и брызгами киновари. Карпус обломал нависшую над протокой лещину и, соорудив удилище занялся рыбалкой, свесив с плота босые ноги. Он безуспешно забрасывал лесу из тонкой дратвы, но рыба и не думала клевать, а насмешливо била хвостом по упругим речным струям. Кончилось это потерей последнего кованого крючка, который зацепился за некстати проплывший плавник коряги. Путешествие закончилось безлунной ночью, когда паром волотов основательно сел на мель у длинной песчаной косы.
  Утром, Кот Баюн, для порядка поругал плотогонов. Потом загнал в воду недовольного лося, заставив его толкать увязший плот. Герой деланно посопел, упираясь рогами в позеленевшие брёвна, навалил кучку розочек помёта и демонстративно удалился в сторону прибрежного ивняка. Паром увяз намертво, и оторвать его от илистого грунта могли только обильные осенние дожди. Кот задумчиво проводил взглядом лосиное гуано, жадно атакуемое плотвой, и объявил дневку. Баюн задумал было порыбачить, но тут к нему подошла Рябинка.
- Дядя Баюн, - духобаба нерешительно переступила с ноги на ногу,- у тебя не осталось ещё того средства что ты волотам подмешал на том холме со срамными каменными бабами?
- А пошто тебе, и чего ты мнёшь ляжками, вроде как нужду малую приспичило справить?
- Мне долг Хозяйке Леса пора отдавать.
Кот долго рассматривал Рябинку своими разными глазами. Вздохнул. Достал баул кудесника Глузда, и уточнил:
- Хорошо подумала?
- Хорошо, Баюн. Не сомневайся. Бабы не мужики, завсегда семь раз отмерят.
- Ну, ну, - промурлыкал Кот, - на мой кошачий взгляд, нет, ни кого глупей, влюблённой девицы, а то и того хуже, бабы от мужа гулящей.
-А тут дело не в любви, а в долге. Долг же завсегда важнее, он платежом крашен.
- Эх, дева сама не знаешь, на что ты идёшь, - Кот глубоко вздохнул.
- Церемониал сей, не прост и должен быть контролируем со всем порядком и вниманием со всех сторон.
- Вот тебе елдак корень пусть прожуёт, да сплюнет. Вслед второй пусть жуёт да глотает. Потом запьёт речной водицей, хорошо так запьёт, от пуза. По пути мыльный корень сорви, помойте чресла до скрипу. Да сцеди первую малафейку как следует. Иначе малый будет, а тебе девчонка нужна, зачем дитё своё губить и самой тяжесть лишних девять месяцев носить.
- Спасибо дядя Баюн, - Рябинка поклонилась в пояс и, схватив пару кореньев, поскакала в сторону зевающего Карпуса.
  Кот Баюн поглядел вслед весело прыгающей девице, фыркнул, и стал рассматривать лазоревое небо с ленивыми кучевыми облаками. Потом задрал полосатый хвост, изучая силу ветра, и стал готовиться к волшбе на рыбалку. Немало селян, мещан и прочих мужиков рыбарей хотели бы увидеть это таинство.
  Он походил по парому волотов, ища первозданное чистое место, не затоптанное пассажирами. Такое нашлось под гребным веслом. Неспешно облизал подушечки пальцев на передних лапах, выпустил стальной коготь и стал выцарапывать силуэт стерлядки. Возле рыбьего хвоста он сделал полдюжины насечек по числу желаемого улова. Потом оглядел кувыркающихся на речном песочке медвежат, фыркнул и добавил ещё четыре царапины.
  Работа спорилась, Баюн от вдохновения высунул язык и задрал пушистый хвост. Закончив художество контурной резьбы, Кот бережно смёл опилки за борт плота и обильно помочился на наглую плотву и уклейку.
  Через четверть часа вода возле парома ожила. То тут, то там стали появляться носатые и усатые головы молодых стерлядок. Кот восторженно вздыбил шерсть и, распушивши хвост, стал всеми четырьмя лапами драть окаменевшие доски плота. Опилки густым веером полетели в мигом вскипевшую воду. Баюн хищно прижал уши, прицелился и стал таскать четырёх, пяти фунтовых стерлядей и откидывать их на середину парома. Промокнув до кончика хвоста, но страшно довольный Кот, было, прекратил стерляжье побоище, но тут на рыбий переполох забрёл здоровый налим. В боевом раже Баюн вступил в неравный поединок. А что терять, уже весь мокрый. Схватив налима за жабры одной лапой, тремя оставшимися, «рыбак» из последних сил держался за край плота. Не раз и не два он огрёб хвостом, множество, раз был облит водицей Молочной реки, но Кот Баюн бился из последних силёнок. Чудом не увлечённый в речную пучину Кот сумел затащить бешеные полпуда рыбы на паром и пробить стальным когтем налимий мозг.
  Обессилевший победитель рыбьего воинства, тяжело отдуваясь, лежал, наслаждаясь плодами виктории, предвкушая предстоящее наслаждение налимьей печенкой. Добрые мысли о вкусной и здоровой пище были прерваны елейным голоском из прибрежных зарослей козьей ивы:
- Здравствуй Пан Воевода, Котофей свет Иванович, - из ивняка высунулась умильная лисья мордочка. Голова лисы торчала меж ивовых прутьев как голова всем известного Чеширского Кота, как бы сама по себе. Только без таянья и глупой британской улыбки. Нормальная такая русская лисья голова.
- Ох, не знала я, что вы господарь Кот столь рыбак умелый. Без перемётов, без самоловов да закидушек, десять хвостов, всю стаю, за четверть часа выдернули голыми лапами. Таки король рыбной ловли. Чемпион нудлинга с хвостом.
- Ты что ли Лизавета Патрикеевна, - спросил взъерошенный Кот, перестав вылизывать свои мокрые бока.
- Я. Я, супруг мой драгоценный, - лиса Лизавета, выпросталась из ивняка и хитро прикрыла чёрный носик пушистым хвостом.
- Вы, Лизавета Патрикеевна говорите, да не заговаривайтесь, - строго проурчал Баюн.
- Прекращайте свои матримониальные инсинуации. Это вы своим лохматым косолапым соседям в уши всякие извращения можете втирать.
- Ох, уж и помечтать бедной вдове - брошенке нельзя, - всплеснула лиса лапками.
- Рыбкой не угостите, пан воевода, - Лизавета переключилась на меркантильную стезю.
- А что такое нудлинг моя рыжая знакомая? – спросил Баюн пытаясь загородить хвостом свой улов и сменить тему.
- А, так это рыбья ловля голыми руками, лапами в вашем случае, пан Воевода.
- Это всё подлая англичанка придумала. Сестриц моих огневок с кристаллками их сэры собаками травят, а их местные холопы рыбу руками на спор ловят.
- Да куда сим холопам до вас Котофей свет Иванович! Даже семейство выдр столько стерлядки и за седмицу не натаскает!
  Кот Баюн хмыкнул, расправил усы и утёр их лапой, сначала правой, а потом левой. Доброе, пусть и льстивое слово завсегда кошке приятно. Пусть это будет кот, даже не простой, а волшебный. Хоть и живи ты не один век в Мире Христианском, лесть будет завсегда крепче мудрости. Это же закон такой да правило: - жители лесные да сельские завсегда городских простофиль обманут, да обведут вокруг пальца. Они же дети природы, матери нашей. Хоть наивны порой как младенцы, темны как погреб, и просты как кусок лыка, но и мудры в тоже время. Всё же через плуг, соху и лопату связь с Матерю Сырой Землёй держат.
  - А что, Лизавета Патрикеевна, рыбки захотелось, - ухмыльнулся Кот в расчёсанные усы.
- Так не себе батюшка воевода, не себе! Семеро хвостов по лавкам сидят! Тявкают оглашенные щенки денно и нощно, лают хуже собак деревенских! Жрать хотят, растут ни по дням, а по часам. Уж с ног сбилась свору эту выкормить, а сами мышей давить не могут, еще дюже косолапы неграбки да неуклюжи.
- Себя вспомни, - хмыкнул Баюн, располосовывая налимье брюхо и извлекая рыбью печень фунта на два. Следом за налимом под железные когти пошла живучая стерлядь. Кот одним движением удалял жабры, другим потрошил ещё живую рыбу.
- Голод не мамкина титька, сам тебя сосёт под ложечкой да кишки в узелок вяжет.
- А где же твой сожитель бесхвостый.
- Ох, нашёл что спросить. Уж хотя бы собаки бубенцы ему вместо хвоста отхватили, курощупу эдакому. Лучше бы по курятникам шарил, спиногрызов своих кормил. Как ушёл ты от нас любезный воевода совсем порядка в лесу не стало.
- Это что печёночка такая, - без остановки восторженно трещала лиса, - потрошка не выбрасывай дорогой Котофей Иванович, в них вся польза рыбья.
- Ты, Лизавета Патрикеевна, чем галдеть под лапу, сбегала бы травок нарвала, - пробурчал Баюн, потроша очередную стерлядь.
- Жаль, что рыбка своё отгуляла по весне, сейчас бы молоки с икоркой затерли на черемше.
- Ах, какой вы мечтательный господарь воевода повар да кулинар, ещё бы кулебяку с визигой надумали. Всё, всё, молчу, молчу, одна лапа здесь хвост там.
  Не успел Кот Баюн разделаться со стерлядкой, промыть да сложить потроха в сплетённый Рябинкой туесок, как на плот прискакала лиса Лизавета с большим пучком разнотравья в пасти.
- Вот тебе мелиса да мята водяная да полевая, котовник, чабрец, валерианы малость, тимьян с первоцветом, ячменя да пшеницы у холопов местных надёргала, что осталось, жадны смерды до жатвы.
- Рви и сыпь, - скомандовал Баюн, мешая в туесе когтистой лапой.
- Куда полезла, физиономию рыжую убери, дай травкам с рыбкой пожениться.
  И Кот хорошенько съездил по настырному чёрному носу лисицы. Та обиженно проворчала, что-то вроде того: - «лучше бы сам женился чёрт полосатый».
Трапеза была короткой. Баюн ограничился своей долей налимьей печёнки, а Патрикеевна мигом зачистила Рябинкин туесок. Ещё раз поинтересовалась: «как там насчёт рыбки малышам – сиротам, ой спасибо, хорошо, больше не дотащу».
 Напоследок Лизавета бросилась на грудь Кота Баюна, щедро окропляя её слезами. Основательно обслюнявив коту, нос и усы лиса, забросила на спину потрошёного налима и скрылась в густых зарослях козьей ивы, махнув рыжим хвостом с белой отметиной.
….
  Карпус сидел на бережку и тёр белым песочком напополам с такой же белой глиной свою замусоленную трудным путешествием рубаху. К процессу он подошёл вдумчиво со всем старанием. Подошедшая со спины Рябинка ехидно заметила:
- Ты бы лучше свои порты прополоскал, лось и тот рога свои воротит в сторону от такого соседа.
  На что Карп резонно возразил, - «что лесная дева тоже не фиалкой благоухает».
- Ладно, - миролюбиво согласилась лучница, - пойдём ка лучше купаться. Может нынче последний тёплый день осени. А водичка сейчас не хуже чем летом, тёплая как молоко. Не зря река Молочной зовётся.
- А пойдём, - гордо, и смело согласился хозяин избушки – норушки поднимая по очереди свои мозолистые ступни. Он весело запрыгал сначала на правой ноге. Потом на левой ноге. Избавляясь, от крепких кожаных штанов. Возбуждённо прыгая, Карп не удержался и свалился в воду, напугав любопытную плотву. Оставшись в одних, изрядно подкрашенных охрой подштанниках, он застыл как библейский соляной столп. Перед ним стояла нагая лесная богиня.
- Ты это, чего, - конфузливо пробормотал Карпус стараясь зайти в реку глубже.
- А ты что, голых девок никогда не видал, - Рябинка широко улыбнулась, шагая навстречу Карпу, всё больше загоняя его на глубину Молочной реки.
- Только не говори мне, что не знаешь, что делать с бабой, когда она без срачицы. На-ка держи волшебные корешки. Вот этим, лохматым в подштанниках хорошенько поелозий. А вот этот, фривольного вида, как Глузд глаголет, зовётся елдак-корень, его пожуй, да смотри не перепутай. Первый три от всей души, по всему сраму, заодно портки помой, второй жуй хорошенько.
 «Смотри не перепутай». С этой мыслью Карпус вступил в тугие струи Молочной реки. И впрямь перепутал, оговорила духобаба. Сунул в рот горький мыльный корень. Сплюнул от души, но сдержался, не употребивши срамного глагола, из опаски, что лесная дева всё услышит. Дева леса, не обращая внимания на стыдливого лесовика, тихо похохатывая, занималась своими делами. Рябинка неспешно тёрлась мягкой речной травой, разводя пену мыльного корня по всему стройному телу. Она нагло улыбнулась жующему елдак – корень хозяину избушки норушки, и прошлась пучком мыльной травы по самому сокровенному.
- А это что, - Карпус беззастенчиво ткнул пальцем в сосок левой груди. Из-под правой ключицы, рассекая девственную упругую плоть, тянули четыре серебристых полоски старых шрамов. Шрамы по дуге обходили узкий пупок и скрывались в пене мыльного корня уютно блестящей жемчугом, в рыжих кудрях девичьего лобка.
- Это, - томно улыбнулась дева леса.
- Это следы знакомства с Гулёной, матерью этих косолапых увальней.
   Рябинка крепким пальцем лучницы указала на кувыркающихся, на противоположном пляже упитанных медвежат.
  - У неё течка была. Злая была аки пёс дворовый. Да не понять тебе этого, мужику. Эти дурашки толстопятые прыгают, вокруг меня облизывают, играются. Я, глупая играю с ними, животики им глажу, ушки чешу. Медведица возьми и взревнуй. Как кинулась, оглашенная, как бросилась. Полоснула меня лохматая дурында всей своей лапой косолапой. Резкая она по жизни, Гулёна.
 - Хорошо титьки тогда ещё не выросли, совсем я малая была, оторвала бы сиську напрочь. Хорошо, что Глузд рядом случился, повезло, короче говоря. Зашил, заштопал, не дал кишкам вывалиться. Выхаживал меня с Купавой, вместе. Хорошая тётка скажу, тебе бы точно понравилась, кобелю. Да и с матерью медвежат мы потом подружились. Она меня всё вылизывать пыталась и тайменей тухлых таскала. Гулёна хорошая медведица и Мать Леса чтит.
   С этими словами Рябинка медленно приблизилась к обалдевшему от рассказа Карпу, и пока он любовался медвежьими узорами, резко его толкнула. Карпус споткнулся и ушёл под воду, уткнувшись головой в речной песок, а его ноги взметнулись над речной гладью. Коварная лучница, воспользовавшись этим, сдернула с худых лодыжек сползшие подштанники и ловко метнула их на прибрежные кусты дикой смородины. Там они и повисли как унылый флаг мужской капитуляции перед женским родом. Духобаба левой рукой схватила седой чуб неудачливого пловца, а правой крепко взялась за корень жизни. Сведя большой и указательный палец суровым стальным кольцом над мошонкой. Карпус затрепыхался, как дождевой червь умело насаженный крестьянином рыбарём на кованный рыболовный крючок. Затем, дико хохоча, вытащила из-под воды голову жертвы. Карп хрипло задыхался и отплёвывался елдак корнем. Рябинка крепко поцеловала избранника Матери Леса в губы и сильно прижала его лицо меж своих молодых твёрдых грудей. Карпус у!
 ткнулся правой ноздрёй в разорванный медведицей левый сосок и засучил ногами. Дева леса крепко удерживала его в речной толще, продолжая стимулировать мужское естество игривым, но сильным, колечком из двух пальцев. Делала Рябинка это легко и быстро. Чутко скользя, по твердеющему набухающему мужскому началу.
 Карп сник, внезапно ослаб всем телом, безвольно распластав руки и ноги. Он даже почти уснул, то проваливаясь в навь, то медленно всплывая из неё. Ему на миг явилась голая орущая мамка. Она несла его угоревшего из старой, топившейся «по-черному», баньки. Мать подбежала к старым позеленевшим мосткам, где деревенские тётки полоскали льняное рядно и, оторвав сына от обвисшей груди, бросила его в холодную октябрьскую воду.
  Скуластое, мокрое от горячего банного духа и набежавших слёз лицо матери со слипшейся прядкой седеющих волос задрожало сквозь речную волну и превратилось в конопатое, смеющееся лицо Рябинки.
  Карп жадно вздохнул сытный дух речной плоти, проглотил изрядный глоток воды и, выплюнув остатки елдак-корня, обнял лесную, а может быть и речную богиню – наяду. Объятья были слабыми словно пришедшими из того далёкого детства, когда мать с товарками приводила его в чувство угоревшего после бани.
   Хозяин избушки – норушки блаженно улыбнулся, потянулся всем телом, напрягся, вздрогнул и выпустил густую струйку малафьи. Розовые червячки семени радостно встрепенулись, затрепетали в речной волне и поплыли навстречу новому прекрасному миру. Но голодная стайка уклейки быстро оборвала новую жизнь, не дав ей даже начаться.
  Всё вернулось самое в себя. Карп неглубоко, по шейку, сидел на песчаном дне реки Молочной. Он двумя руками обнимал ляжки великолепной лучницы и прижимался щекой к её лону. Мочку уха нежно ласкали лобковые пряди, Карпус просто тихо умирал от счастья. Рядышком, прямо под подбородком умирала его бывшая плоть, жадно пожираемая уклейкой. Расправа с человеческим семенем была недолгой.
  Рябинка, молча, гладила лысеющую макушку хозяина избушки-норушки. Терпеливо разглаживая спутанные поредевшие кудри, а потом тихо предложила:
- Пойдём куличики лепить.
- А, куличики! Какие куличи, - Карп чихнул и смачно высморкнулся в сторону патрулирующей уклейки.
  - А это такие пирожки да фигурки из мокрого песка, их детишки с удовольствием лепят.
- Детишки, - пробормотал Карпус.
 - Детишки, - зевнув, повторил лесовик, рассматривая, как голодная уклейка расправляется с содержимым носоглотки. - А мы что лепить будем.
- А мы с тобой, друг мой ситный, девочку слепим, - грудным голосом проурчала Рябина. Она присела рядом с Карпусом, крепко обхватив его талию бёдрами.
- Хватит рыб кормить. Пойдём Мать Леса порадуем.
….
   Лепка заняла весь конец дня и начало вечера. Когда ваятели, собрав подсохшую одежду, тронулись в обратный путь, высыпали первые звёзды.
- Смотри, вскрикнула Рябинка, - звёздочка упала.
- Ой, ещё одна! Гляди, третья!
  Духобаба очень гордилась тем, что умеет считать до ста. Хозяин избушки-норушки проурчал голодными кишками и тоже блеснул знаниями, полученными от Кота Баюна.
- Это звездопад. Вон из того созвездия, Орион называется. Из его пояса ширинки звезды и сыплются.
- А, - понятливо кивнула Рябинка, в свою очередь, урча желудком, - Грабли, Три плуга или Косари они по-людски называются. Из ширинки у мужиков совсем другое добро сыпется.
   Так посмеиваясь, дружески пихаясь и считая звезды, скульпторы натуралисты вышли к севшему на мель парому волотов. Медвежата Миша и Маша, свернувшись мохнатыми клубками, спали возле кормила. В прибрежных кустах ивняка лось Герой задумчиво хрустел лозой. Кот Баюн в мерцающем свете костерка читал книжку, испещренную причудливыми ханьскими иероглифами. На носу кота был загадочный прибор в виде золотой дужки и двух хрустальных стёкол.
…
  Баюн не спеша снял пенсне, подул в стёклышки, протёр их хвостом, зевнул и, махнув очками в сторону воткнутого в речной песок удилища, проворчал:
- Ужин, все, что спас от этих проглотов.
  На жерди из лещины накануне выструганной Карпом висело полдюжины печёных стерлядок. Проголодавшаяся Рябинка радостно взвизгнула и в порыве чувств чмокнула Кота в мокрый нос.
- Эх, хлебушка, бы мм, - промычал хозяин избушки-норушки, отрывая кусок рыбы зубами.
- А у меня пара гороховых лепёшек в торбе завалялась, - гордо сообщила лесовичка.
- А ты, пан Баюн, что же не присоединяешься к трапезе?
- От чего же дегустацию своей стряпни не провести-то, - промурчал кот, складывая пенсне в изящный футляр из оникса. Следом в столь же изысканную коробочку из нефрита последовала узкая длинная книга с китайскими иероглифами. Карпус готов был поклясться, что книга, что пенсне, сначала резко уменьшились, а затем и вовсе исчезли.
- А что, неплохо, неплохо, - урчал Кот Баюн, смачно заглатывая куски стерляди, - один мой знакомый сиамский кот, удавился бы.
- По его-то словам нет ничего лучше фугу.
 - Фигу ему. Была бы ещё черемша, да не сезон нынче. Да и вместо соли тибетской зола с лосиной мочой пережженной. Соус бы из творожка с укропчиком да чесночком. Впрочем, стерлядка тем и хороша, что при изобилии заедок, хоть при отсутствии оных радует, что голодного что сытого. Да и спится после всякой разной осетрины куда слаще, чем от вепрятины.
   После этих слов Баюн, свернулся клубком, укрылся пушистым хвостом и захрапел под звуки прибоя речной волны.
  Рябинка с Карпусом умяли рыбу и хрустели гороховыми сухарями в такт кошачьему храпу недолго, а потом, укрывшись с головой стареньким одеялом, отдались возношениям Деве Лесов.
  Древний охотник Орион, неспешно бегущий по сверкающему небу, распахнул свою ширинку и осыпал лоскутное одеяло звёздным потоком Орионид.
…
    Кудесник Глузд уставший от водных процедур и любовных утех сидел на резном балконе светёлки превращённым в домашнюю обсерваторию. Жерло оптического прибора было направлено на созвездие Ориона. Рядом булькала клепсидра, Глузд вёл измерения силы звёздного потока. Он чиркал стилусом по куску бересты после каждого росчерка метеора.
   Астроном любитель изредка припадал к окуляру пузатого латунного телескопа системы Липпершлея. Куда чаще кудесник прикладывался к ендове с тёмным пивом и окунался в миску с раковыми шейками. Раков по оброку поставляли выдры из Речного удела, а пиво варила Купавка. Кудесник одним глазом смотрел в чудесное зеркальце в серебряной рамке. Зеркало отражало опочивальню волшебника в режиме реального времени. На широком ложе убранным хивинским шёлком металась краса-девица. Купава то вскакивала, подбегала к оконцу, то взбивала подушки, то садилась на горшок. Ложилась, снова вставала, шла выливать и мыть ночную вазу. Наконец она угомонилась. Откинула пуховое одеяло и, обняв свою любимую думку, разметалась во сне.
   Пару часов назад карбункул в перстне на левом мизинце чародея замерцал красной искоркой срочного вызова по дальней связи. Глузд, в этот момент, сооружавший зиккурат из буженины сыра и маринованных огурчиков, вздрогнул, и быстро повернул кольцо камнем внутрь ладони. Правда, шедевр кулинарной архитектуры при этом разрушился. Востроглазая Купава заметила алую пульсацию камня, но сделала вид, что ничего не видела кроме рухнувшей буженины с корнишонами. И предложила сделать неграбкому волшебнику бутерброд с заячьей печёнкой. Со смехом поинтересовавшись, а часто ли такой конфуз косых рук случается у кудесника и во время тайной волшбы. Кудесник тоже заметил, что Купавка увидела мерцание камня.
   Воскресный ужин был свёрнут, чародей, сославшись на свои обязательства перед наукой и просвещенным обществом, отправился в обсерваторию наблюдать звёздный поток Орионид. Напоследок он сказал, что приготовил специальный травяной сбор для своей любимой племянницы, который необходимо и даже обязательно надо выпить на ночь. Травы эти омолодят кожу, и волосы от седин справят, дадут бодрость да силу, особливо в любовных утехах. Такие волшебные сборы Глузд стал предлагать Купаве, каждый раз, когда ему надо было совершить волшбу, выйти на связь с тайным отделом небесной канцелярии либо ещё по каким тайным колдовским делам. Что-то слишком часто стали шлёпать чьи-то босые ножки по ночам, когда только и начинается настоящая волшебная служба. До поры до времени Купавка послушно, да с уважением пила травяные чаи и настойки. А потом, разобравшись в чем дело, стала тихо выливать их в ночной горшок, а следом справляла туда нужду малую, а иногда и большую. Но нельзя утаить от зоркого глаз!
 а бывалого чародея мелкие потуги засланных казачков, да лазутчиков. Впрочем, и истреблять их не стоит, лучше при себе держать, пользы намного больше, и подарков, и утех разных.
   «Пытки и допросы не наш метод», - сам с собой, иногда, рассуждал кудесник, а вот найти главного ворога, да наймита его, на свою сторону перетащить, это да, это сила, и супротивнику обида страшная. А посему узнав о бесчинствах, творимых в отношении дорогого сонного зелья, кудесник заменил маковый настой, отваром череды и чаги с багульником. А вот с любимой Красавкой думкой из алого хивинского шёлка тщательно поработал. Сделал так, что если касаться подушки правым ухом минут пять-семь, то любого человека сморил бы крепчайший сон.
  Перевернув клепсидру, аккуратно скрутив испещренную стилусом бересту в тубус, чародей повернул перстень с карбункулом и тщательно в него вгляделся. Автоопределитель выдавал только чёрную точку на алом пульсирующем фоне закрытого канала спецсвязи. Разговор был возможен только из тайного подвала под теремом. Допив тёмное пиво из ендовы, доев раковые шейки из миски, кудесник погасил зеркало с разметавшейся на простынях девой. Ещё раз, взглянув на щедрую ширинку, сыпавшую метеорами, Ориона Глузд нахлобучил кожаный колпак на линзу телескопа, спустился вниз в опочивальню.
    Долго постоял, любуясь своей прелестницей. Затем вынул из-под разметавшихся чёрных кудрей красную думку, по очереди нажал противоположные уголки подушки, сначала два, а потом три раза. Спать на такой всю ночь верный путь навсегда уйти в Навь. С любовью проведя ладонью по гладким выпуклым изгибам молодого тела, поправил задравшуюся сорочку. В качестве проверки глубины сна подёргал шелковистый пух лона и прикрыл спящую Купаву периной.
  Немного постояв, Глузд взял с прикроватного столика кувшин грушёвого сидра, шагнул в тень алькова. Здесь неизвестным тосканским живописцем была изображена фривольная сцена среди блаженных холмов Аркадии. Кудесник щёлкнул пальцами и от канделябра отделились пять огоньков и неспешно, с достоинством проплыли через опочивальню. Они остановились возле совокупляющихся нимф и сатиров в виде пентаграммы. Через ягодицы нимфы и чресла фавна на переднем плане пробежала искрящаяся голубыми искрами линия и медленно открылась тайная дверь. Пять огоньков закружились и неторопливо слились в единый фонарик. Свет фонаря осветил ступени винтовой лестницы уходящей в темноту.
   Глузд ещё раз поднёс к глазам пламенеющий карбункул. Вместо неопознанной ранее чёрной точки теперь чётко вспыхивала руна «К». Кудесник остановился посреди крутого поворота винтовой лестницы долго и с чувством послал хулу Ваалу на древне-арамейском языке. За круглой из дуба и бронзы дверью открылся аудио портал закрытой связи. Чародей уселся в мягкое кожаное кресло с ореховыми поручами, нацедил сидра, резко выдохнул и щёлкнул медным тумблером.
- Слушаю. Глузд на проводе. Допуск альфа. Пароль 0123.
В латунной трубе связи зашипело, забулькало. На полированном серебряном зерцале засветился абрис далёкого собеседника. Он постепенно становился ясным и чётким.
- Привет однокашник, - голос по ту сторону зеркала стал чистым и глубоким.
- Здравствуй Кощей, - Кудесник как-то сразу осип, заёрзал на, казалось бы, удобном кресле. Неловкую паузу помог скрыть вовремя прихваченный сидр.
- Ты же, вроде как в узилище сидишь у Марьи Моревны. Сбег, стало быть, - чародей сделал глубокий глоток прямо из горлышка кувшина.
- Помогли добрые люди. Скажи-ка, друг любезный Глузд, - собеседник куда-то потянулся и в его руке оказался изящный хрустальный кубок отделанный серебром.
- Какого кляпа, и за каким таким лешим ты связался с Котом?
- Каким котом, - чародей сделал большой глоток грушевого сидра и стал промокать губы неведомо откуда взявшимся рушником, бормоча в льняную ткань:
- Прям таки добрые люди, басурмане поди.
- Баюном кличут. Семинар нам в Академии читал по предмету Бестиарий и ещё что-то там про нежить сказочную. Ты помнится лекции у меня, потом таскал, так как в это время колобродил да по девкам шастал.
  Кощей Бессмертный поднёс ко рту кубок и сделал аккуратный глоток, судя по цвету, красного вина. Он снова протянул куда-то руку и достал тонкую полоску пергамента, и прочитал выразительно, как глашатай на Агоре:
- А третьего дня после Хлебного Спаса приходил Кот Баюн и мужик при нём. Спрашивали у Глузда дорогу в Лукоморье.
  «Так вот где она, моя любимая закладка из прикроватного Лексикона», с грустью подумал кудесник.
- Ты пошто упырь лысый взялся помогать чудищу из Хтони? За какие динарии?
- Знаешь, Бессмертный, мы с профессором, доктором магических наук и искусств связей не рвали даже когда его к дубу приковали. И тебе в твоё узилище посылки я слал регулярно.
- А вот расскажи лучше как твоя дщерь, Елена Кощеевна ту цепь златую на сто пудов весу спилила и это хтоническое чудовище на волю выпустило.
- Врут смерды собачьи из брехунца «Вестник – кудесника», поменьше читал бы ты берестяную прессу, пищеваренье сразу улучшил.
- Да и весу в той цепи не больше пуда было. А половина звеньев так и вовсе, оказалось серебром позолоченным.
- Ну, скажу тебе однокурсник, пуд металла плюс ошейник магический для кошки, пусть даже волшебной, тоже вес. А чем котяра со мной расплатился, знать тебе, не дано, а за науку поклон в пояс. А кто котейку обидит, отвечать будет по любому, в каком бы мире он не жил.
  Глузд не спеша нацедил себе грушёвого сидра, промокнул плешь рушником и доверительно спросил:
- Чего звонил-то, отвлекал от научных изысканий, просто побрехаться да молодость вспомнить, али ещё чего?
   В ответ Кощей, помолчал, наполнил роскошный бокал вином из древней пыльной бутыли, понюхал и с ленцой спросил:
- Скажи мне, кудесник, любимец богов, куда путь держит твой любимый профессор, специалист бестиарических знаний и тонких искусств Нави.
- Да, куда, куда. В вотчину твою Кощей Бессмертный свои лапы направляет Кот Баюн, на остров Буян.
Ответил, не без сарказма Глузд лихо, наполняя ендову пенным сидром.
- К тебе родной, к тебе, сам знаешь через Лукоморье самый близкий путь к острову.
  Кощей не ответил. Зерцало связи замерцало, покрылось рябью, полосами и, гулко зашумев, погасло, отражая только замершего с ендовой в руке кудесника Глузда.
Чародей, вздохнул, допил остаток сидра. По-стариковски держась за поясницу, не спеша закрыл круглую дверь узла волшебной связи кодовым ключом. С одышкой, и хромая на обе ноги, поднялся по винтовой лестнице в альков. Постояв у ложа с прекрасной Купавой, он взял алую думку, пощёлкал уголками подушки в обратном порядке. Поцеловал спящую красавицу в губы и аккуратно подложил думку под прекрасную головку. Потом поправил роскошные локоны, сложил под пышной грудью красивые руки, соединив застывшие кисти пальцами в замок. Справив малую нужду в ночную вазу Глузд, кряхтя, улёгся рядышком со спавшей сном, уходящим в Навь Купавкой, пробормотал: - «спи моя радость усни». Он уснул, решив с утра начать жизнь заново.
   Часа через два после полуночи кудесник проснулся, от запахов горшка под кроватью и осеннего дождя из открытого оконца. Проворчал: - «вечно этим толстомясым жарко». Сунул ноги в войлочные чуни, кряхтя, достал ночную вазу и вылил её содержимое за окно на грядку с астрами. Постоял, подышал воздухом полоская горшок в струйках дождя. Дрожа, вернулся к широкой кровати, остановился вглядываясь. Лицо Купавки заметно побелело, дыхание стало редким. Пробормотал: «лучшее враг хорошего, чего начинать жить заново-то, и с похоронами одна морока, да ещё и на Казанскую». Глузд одним движеньем выдернул алую думку из-под головы женщины и бросил её под кровать в гости к ночной вазе. Красавка глубоко вздохнула и повернулась на бок, перина сползла, обнажив мрамор ягодиц. «Старый дурак, - скидывая чуни и задирая ночную рубашку, - чуть такую лепоту не погубил», пробормотал волшебник, по-молодецки прыгая в кровать и прижимаясь к начинающему теплеть телу.
….
   Утренние сборы затянулись до обеда. Сначала исчезла Рябинка, потом пропали медвежата, отправившиеся на сбор рыжиков. Первая нашлась лучница. В одной руке она держала два прута с ощипанными и потрошёными утками, в другой руке была щука на четверть пуда.
- Давайте готовьте, костёр наладьте, а я вздремну малость. Мужик этот всю ночь спать не давал своим храпом да одеяло на себя тащил.
   Обиженный Карп бросил на тлеющие угли растопку, нарубил щуку крупными кусками и черпнул водицы из Молочной реки. Кот достал мешочек с остатками сарацинского зерна и последние вялые корешки и луковички. И покуда Карпус ломал хворост, пристроил уток над бодрым костерком.
   На добрый дух ухи и уток проснулась Рябинка, и кубарем примчались медвежата. Кот облизал деревянную поварёшку и съездил по мокрым медвежьим носам с поученьем:
- Вам лохматым горячее есть нельзя. Вы грибков принесли? Токмо о брюхе своём думаете! Дорогу проверили? За что вас бездельников кормить.
   Медвежата обиделись, ушли на плот и с деланным равнодушием стали наблюдать, как Баюн раскладывает дымящиеся куски щуки на листья лопуха. Зевающая духобаба обжигаясь, порвала уток руками, красиво разложила их на лопушки, и вся честная компания приступила к трапезе. Мишки, по партизански присоединились к едокам и тоже получили свою долю. Они полакали юшку из котелка, вылизали его до блеска, так что Рябинка решила его не мыть, а под конец даже слопали зелёную скатерть.
   Хозяин избушки – норушки, было, заикнулся, что хорошо бы на дорожку искупаться, для бодрости, пока водица чудо как тепла. Но тут взъярился Кот Баюн. Дескать, они в боевом походе, а не в санатории на курорте. Он распинал медвежат, которые собрались, было вздремнуть после сытого обеда.
- У Глузда выспитесь, лодыри лохматые, - рявкнул Баюн.
   И пока Карпус с Рябиной собирали нехитрый скарб путешественников, забрался на Героя и стал сооружать хитрый вертлюг для огнестрела. Для этого он использовал выструганные Карпом палки и ремешки из рукавов его же куртки. Рукава были безжалостно укорочены, а на возражения, дескать, «зима близко», ответ был: - «в тех краях, куда путь держим, зимы не бывает».
   Мишки медленно покосолапили в авангарде, следом навалив кучу розочек и упрекая весь мир в несправедливости, зашагал лось по имени Герой. Кот водил дулом шайтан трубы, размышляя каким зарядом её снарядить. Во время плаванья он аккуратно расковырял все патроны по очереди, потом так же тщательно снарядил обратно. Он остановился на заряде с серой полосой, тот был снаряжён крупной свинцовой дробью. Баюн резонно подумал, что стрелять с качающейся башки лося можно только по площадям. Последними, в арьергарде, взявшись под ручки, шли поклонники Девы Леса. Кот раздражённо велел Герою притормозить, Карпусу надеть бригантину, а Рябинке натянуть тетиву.
- Так жарко же, - попытался возразить Карп.
- Зато не будет в могиле прохладно, - резонно возразил Кот.
  Лучница спорить не стала, натянула тетиву из крапивы усиленной шёлковой нитью. Карпус одел куяк, жалостливо теребя обрезанные рукава.
  Пыхтя, прибежали медвежата. Кот Баюн спрыгнул с седла, выслушал доклад разведки, промурчал ценные указания и косолапые умчались, вперёд сверкая пятками. Через четверть часа отряд высыпал на широкую поляну с одной стороны заросшей лещиной густо покрытой коробочками орехов нового урожая.
  - Эх, постоять бы с часок, мешок бы набили, а то и два, - горестно вздохнул хозяин избушки норушки, двумя руками набивая орехами карманы и запазуху.
- Не меньше двух. Жаль, что коты орехи грызть не могут, - поддержала его Рябинка, не отставая по сбору плодов лещины.
  Пройдя ореховую рощу, путешественники вышли на хорошо утоптанную тропу. Мишки прибегали ещё пару раз, пока отряд бодро двигался по тропе постепенно превращающейся в добрый тракт. Последний раз Мишка и Машка принесли явно недобрые вести. Ещё через полчаса шумно втянул ноздрями Герой и раздражённо зашевелил ушами. Компания насторожилась и замедлила ход. Лучница, тяжело вздохнув, перебрала поредевший колчан со стрелами, а Карпус высвободил из верёвочной петли свою боевую острогу.
   В воздухе стал ощущаться тяжелеющий с каждым шагом запах тлена, распада телесной плоти. Минут через пять показалась широкая вырубка в лесу с нарядным подворьем постоялого двора, куда упирался наезженный тракт.
  Отряд медленно двигался вдоль опушки, постепенно продвигаясь к крепкому тыну, что ограждал постоялый двор. Несло из горбатого ледника, вынесенного за границу подворья, поближе к малой речушке, протекающей в овраге.
- Я быстро, - Рябинка выхватила стрелу с чёрным вороньим оперением, и скрылась за тыном.
   Она быстро вернулась с посеревшим лицом. Её бурно стошнило утренней щукой и уткой.
- Любите вы русичи, засерать погреба и колодцы трупами невинно убиенных младенцев, да и взрослых тоже.
- Четыре мальца, три девчонки лет десяти двенадцати, снасильчаны, и полдюжины взрослых мужиков и баб, зарезаны и заколоты, - доложила, отплёвываясь, духобаба. Её снова стошнило сначала орехами лещины, а потом желчью.
- Это подворье главного портала Лукоморья, - мрачно прокомментировал Кот Баюн.
   Медленно отряд приблизился к полуоткрытым воротам постоялого двора.
- А судя по составу и численности убиенных жертв, это Федул Жабка с домочадцами, сыновья, невестки и внуки. Он тут смотрящим на портале был, ну и постоялый двор с шинком содержал.
     При упоминании убитого семейства Жабки Рябинку снова скрутило. Лучница уронив лук упёршись ладонями травила желчью.
- Крепкое у тебя семя Карп, - иронично прокомментировал Кот Баюн. Но не успел он договорить, как что-то просвистело.
   В висок блюющей духобабы ударила глиняная пуля из пращи. Рябинка, харкая и обливаясь кровью, упала ничком. Следом раздался страшный удар, левая створка тесовых ворот рухнула и три головореза варнака выступили вперёд.
  Хромой, покрытый оспинами пращник, доставая из суконной колиты висевшей на поясе свинцовую пулю, скомандовал лучнику раскосому печенегу: - в кота бей!
- Я тебе дам в кота, - дико заорал Баюн, разряжая огнестрел в сторону вращающего пращу рябого стрелка. Оспины смешались со свинцом и улетели ало - серыми брызгами мозгов в заросли старой седой крапивы.
    Лось Герой издал дикий рёв встал на дыбы и встретил направленную в Баюна стрелу грудью. Лось тяжело осел на круп, его сердце спас толстый нагрудник воловьей кожи усиленный кольцами из рубленой латуни.
  Герой, не обращая на боль от граненого наконечника в груди, встал. Издал рёв ещё громче и яростней чем прежде, так сильно мотнул рогатой короной рогов, что Кот Баюн полетел в одну сторону, а огненный самострел на самодельном вертлюге в другую. Затем лось опустил свою могучую голову к горизонту, прицелился, мощно оттолкнулся задними копытами, взлетел и ударил левым передним копытом, размером с хорошую суповую миску, в лицо щерящегося лучника. Потом Герой удовлетворённо поскрёб копытом об обезглавленное тело варнака, харкнул на труп кровавой слюной и медленно завалился на правый бок, прикрыв соловеющие лиловые глаза веками с пушистыми ресницами.
    Третий варнак был огромен и страшен. Весь покрытый густой кудлатой шерстью от бровей до кончиков пальцев. Злодей был одет в рыжую кожаную юбку, покрытую часто нашитыми медными кольцами. Он, похохатывая, вышел к Карпу, размахивая древним, похожим на серп мечом, египетским хопешем синей бронзы. Он смачно харкнул на сухие стебли осенней стерни и на чистом русском предложил Карпусу, который склонился над окровавленной лучницей:
- Мужик брось вилы, оставь бабу, и беги потихоньку огородами.
   В ответ Карп совсем нехорошо улыбнулся, перехватил острогу и встал в боевую стойку. Правда, вилами в жизни, Карпус всё больше работал по навозу да по сорнякам. Однажды на меже подрался с соседями, но тогда дело ограничилось матюгами. Но тут случилось, то, что затруднился бы объяснить и кудесник Глузд. Боевые вилы ожили, почуяв своего тысячелетнего врага, неважно кто это был, хетт на колеснице в пустыне Синая или рептилия из дельты Нила. Они завибрировали стали приобретать рубиновый отблеск. Воздух вокруг двурогих вил задрожал, а с острых жал побежали струйки дыма. Как будто оживало древнее чудовище, это горела кровь раба, в теле которого закалялась волшебная бронза. Шипя вилы, описали знак бесконечности, и взяли ход поединка под свою опеку, разя и отбивая удары вражеского серпа – хопеша. Карп плохо соображал и практически выключился из сраженья, бой вела острога управляемая своим разумом. Впрочем, ему нужно было только крепко, из последних сил держать в руках древко !
 лично им выструганное из ветви ясеня.
   Хопеш с ревом встретился с двурогой острогой из столь же древней бронзы, что была в руках хозяина избушки – норушки и впервые, за тысячелетия столкнулся с врагом, превышавшим его собственную мощь. Противник превосходил Карпуса всем: - весом, силой, не говоря уже о боевом умении. Бывший телохранитель правителя Ниневии Сарданапала ударами меча буквально сметал и вбивал своего противника в землю.
  Сила, наверное, и подвела могучего ассирийца, подловив чудовищный серп, на рубящем ударе. Когда Гром нанёс страшный удар, острога хитро поймала лезвие хопеша как мечелом. Боевые вилы, буквально выкрутили кисти Карпа на разрыв и разломали древний клинок. Синяя бронза Ассирийца спела свою последнюю песнь. Взорвалась десятком осколков одним из них, самым ярым и злым, жестоко ранив Карпуса в стегно. Уже падая навзничь, раненный хозяин избушки – норушки нанёс удар снизу, под килт.
  Певуче дрожа от возбуждения острога, ударила в древнюю плоть, возрожденную могучей магией из дыма и пламени погребального костра. Чресла Адада взорвались огнём. Следом сине-зеленые всполохи закурчавились багровыми огоньками горящей шерсти и плоти. Ассириец вспыхнул огненным смерчем, обращаясь в чёрный пепел, из которого он и был когда-то создан.

Заключение

  Кот Баюн нервно тряся ушибленной головой, оглядывал поле сражения. Примчались медвежата, гордо таща придушенных болотных анчуток лазутчиков. Видно беспятое племя помогало варнакам в разбойницком деле, да попало под молодую но все-таки медвежью лапу. Маша совсем как человек заголосила и заплакала, а Мишка стал лизать окровавленную Рябинку.
- Присматривайте тут, - совершив беглый медицинский осмотр, скомандовал медведям усатый полевой хирург.
- Пойду, пошарю у Жабки. По статусу на подворье лазарет должен быть.
  Ещё через час, с зашитыми нитками из мышиных кишок ранами, перевязанные чистым льняным полотном Карп с Рябинкой, поддерживая друг друга захромали в сторону постоялого двора. Причём вместо ланцета и хирургической иглы Баюн использовал свои тщательно вылизанные и промытые в крепком мёде когти.
- Шок у тебя, Герой. Сердце твоё сия бронь спасла. – Кот похлопал лапой по фартуку из воловьей кожи усиленному кольчужной сеткой. А потом нежно погладил широкий замшевый нос.
- Давай-ка не серди меня, вставай. Что я Глузду скажу, если ты здесь околеешь.
- Вон людишки уже вскочили сейчас в печь, да подпол полезут жратву искать, а ты тут разлегся как корова на выпасе, скотина млять нежная.
  Кот Баюн приподнял лосиное веко, вгляделся в расширившийся от боли зрачок, сунул свою кошачью голову в мягкое ухо сохатого и заорал как мартовский кот при последнем издыхании:
- Сейчас, на счёт три, я выдерну эту поганую печенежскую стрелу!
- А ты, поднимешь свою тупую рогатую голову, оторвёшь сраную задницу от земли и пойдёшь в стойло!
   Кот взял толстое древко стрелы зубами, упёрся всеми четырьмя лапами, в броневой фартук и без всякого счёта изогнув спину дугой, дёрнул стрелу. Граненый наконечник стрелы на удивление легко выскользнул из раны и лохматый хирург, совершив изящный пируэт, отлетел в многострадальную сухую крапиву.
  Лось засучил в воздухе всеми четырьмя копытами хрипя, лёг на брюхо. Покачиваясь, тяжело встал. Поднял к вечеряющему небу корону могучих рогов, издал свой родовой рёв победителя в битве. Подтверждая победу света над тьмой, ширинка Ориона порскнула стайкой метеоров. А Герой нагнул голову и попытался облизнуть Кота Баюна.
  Баюн ловко увернулся, пробормотал что, « рану надо обработать, а потом скакать и лизаться».
   Но в ответ услышал телепатический вопрос лосиной головы:
   « И где тут обещанное стойло? Уж больно овса хочется после грибков и жабника».
….
Конец первой части.