Старатель

Да, конечно, человек полон противоречий. Иному даётся верный кусок хлеба, чтобы ничто не мешало ему творить, а он погружается в сон; завоеватель, одержав победу – становится малодушен; щедрого - богатство обращает в скрягу. Прогресс, цивилизация, которые сулят расцвет человека, что толку от всего этого, если мы не знаем заранее, какого же человека в будущем мы вырастим? Кого народит наше торжество? Но когда появляется на земле один землепроходец, или один бедняк-крестьянин, или добытчик золота; это несравненно важнее, чем рождение десятка благополучных ничтожеств.

Пролетая разъезды и полустанки, не останавливаясь на многих больших станциях, «скорый» мчится на юг, и во всём поезде, во всём мире, нет человека счастливее, чем Петро Хабаров. Пять лет не был Петро дома. За это время написал он три письма, по три строчки в каждом. Да о чём писать? Жив, здоров, и то хорошо. Утренняя заря, после армии, сманила его на Восток, строить БАМ – Байкало-Амурскую Магистраль. Но судьба-злодейка направила его ещё дальше, на северо-восток, в артель добывать «жёлтого дьявола». Сначала водителем, потом бульдозеристом. Но судьба словно звала его куда-то и он торопился, подчиняясь зову, увидеть тот девственный мир берёз, могучих гор и малых сопок и все в одном рисунке, - прекрасном, диком... Три артели сменил Петро и таким образом добрался аж до океана и там, на побережье, в узком ущелье, в пойме ключа два последних года. Свой уклад Петро имел при себе, как и жилистые натруженные руки, и русскую открытую душу. Бродягой был по натуре, им и остался, хотя бы задуматься ему о своей судьбе – не задумывался.

Немногословен, смугл, он постоянно носил кличку «Кержак». Лицо у него было крупное, глаза серые, весёлые, нагловатые. Подборист весь, по-мужицки суховат и по-ребячески щеголеват, который любил аккуратность в своём телесном убранстве. Красивым его нельзя было назвать, но вот девушки его любили, и об этом он не мог не знать.

Золотой сезон остаётся позади, теперь он едет домой к матери, в деревню, на Алтай. Он в том лёгком расположении духа, когда всё просто прекрасно... Когда ни малейшая забота не омрачает Бытиё, кроме как желание отдохнуть дома, отоспаться, молока попить, на баяне поиграть... Перебирая в памяти всё деревенское, вспоминая голоса, походку знакомых и близких ему людей, лица, язык...

Повидать их всех – вот что с радостью предвкушает он. О своей недавней работе, о своём бульдозере, о золоте – Хабаров не вспоминает – словом отпуск.

Медный грош, но подлинный, - думает о деревне Хабаров, и перед глазами мать, отец, братья, собака, и солнечный день, и уверенная отцовская рука, поднимающая его высоко над собой, и где-то голос матери: «Не бойся, сынок». Ничего не забыл: тропинки и просеки, реки, озёра, леса, перелески, поля и хутора на взгорьях, а по дорогам древние сёла и лесные посёлки – всё родное, не отречься, не разлюбить.

Деревенские тогда говорили: любовь да согласие в семье -лучше пуда золота.

Помнится, мать часто повторяла: «Не завидуй никому, не гонись за богатством, всё у нас есть, а чего нет, того нам не надо».

Поди, уже не раз, не одну присмотрела мать ему невесту, и чтобы они были хороши, здоровы, красивы, из хороших семей, где нет пьяниц, ни придурков в роду. Так женились его отец и дед, его старшие братья и соседи, так хотелось и ему. Сместилось только время – не различить что и в какой день. Не верилось, пять лет...

Забыть нельзя. Но ведь было, и он вновь ощущал прикосновение отцовской ладони в далёком детстве и слышал голос матери...

На одной из станций он сбегал и принёс бутылочку коньяка, закуску и после, выпивши немного и закусив, слегка хмелея, повеселел, улыбался себе, играл глазами. Хотелось ему поговорить. Но как-то «на золоте» разучился, то громко хохочет, то громко говорит...

- Мамаша! – говорит он. – Вы, конечно, меня извините... Извините! Я как стёклышко! Ну, выпил, правда... Ну и что. А разве есть такой закон, чтобы не пить? Да извините: есть такой у нас на участке. Кто я? – Старатель! Да! Страшно подумать, я восемь месяцев в рот не беру, совсем не пью, вот так, мамаша, да! Сухой закон металлурга - одну на двоих... и всё. Строго там... И женщин совсем нет, совсем, совсем... Обходились. Как на духу. Трудно, ох, мамаша, как трудно, так вот

там нам жить... Никто не знает... Зато все знают, что без золота нам всем труба, без него, мамаша не будет у России богатства и могущества... И он невнятно толкует о заработке, что такие деньги заработает на стройке или в деревне, что надоело и больше не поедет стараться, но если только ещё один сезон и что пора жениться, дома ведь не был пять лет.

Вспоминали на горном участке и много раз слышали историю как «Кержак», каждый раз после очередного сезона, добирался домой и всё «мимо».

Как крепость на его пути становились «друзья-приятели», женщины, милиция; обласканный, без гроша в кармане, заворачивал свои «оглобли» и вновь возвращался в артель, на участок и так все четыре года подряд.

- Изначально в России было так: дух благородного металла не отпускал добытчика из своего пространства с добром. В этом пространстве убивали, вешали и топились...

Нельзя даже представить. О! Если бы только золото, в самом деле было благородным и не содержало в себе «дьявола пекла», тогда, может быть, и горя людского было меньше на земле. Но золото – зверь, из утробы которого устранено насыщение, и он чем больше ест, тем ему больше хочется. Но в горах, где его добывают, там удивительный мир! Там кровь твоя сливается со всеми красотами природы, и ты растворяешься в них.

Там иная цивилизация, там иначе живут люди и чувствуют по-другому друг перед другом. Там не у Христа за пазухой, но и не в тягость, но там все ложатся и встают с одной заботой – о работе. Не просто работают: «кабы день», да «так себе», а ежедневно совершенствуют своё мастерство до уровня цирковых трюков. Они не стахановцы, не славы ради добывают золото в тех диких мерзлотных землях, они паломники «жёлтого дьявола», и не каждому такое дано.

Как в самой «дикой» природе образуется там удивительное поселение; а в нём живущие люди – это скопление всех характеров, всех состояний и всех сортов понимания и развития, живущих на Российской Земле. Там вот можно встретить: который вот-вот плюнет на пол... но чаще там встречаются такие бриллианты искренности, доброты, простоты, самостоятельности, о каких в обыкновенном «равнинном» мире никому не приснится и во сне, не только золото там добывали, но познавали себя, а в диких условиях, неведомых, пробуждались силы души. Искали истину, и что же знаем о ней? В чём истина человека? Не камень на поверхности, истина глубже, если не в той «Северное земле» или в той почве, а то, может, в этом стланиковом дереве, пускающем корни и приносящем щедрые дары – орехи. Значит, для кедрового стланика это почва и есть истина. Если эта мера вещей, эта форма деятельности, а не какая-либо иная, дают человеку ощущение душевной полноты, могущества, которого он в себе не подозревал, значит, именно эта мера вещей, эта форма деятельности и есть истина, объясняющая здравый смысл. А дело человека - объяснить жизнь. Вот в этой равнинной местности мир смотрится по-другому, и думать не удел мужиков. Здесь подо всё твоё поведение подведены разные законы и принципы и что самое главное, никто не знает, зачем всё это: один закон созидает, другой разрушает, и мужики не могут понять, найти почву, где она истина?.. Где и какой принцип больше творит добра и зла, и в поисках здравого смысла мужик изобретает свои правила, черпает силы из родника своей природы мужицкой, из Вечности.

Да, сынок, тебе нынче будет не узнать свою деревню, говорит мамаша и вздыхает – ох, как она изменилась за пять лет. Кругом, посмотри только, грандиозные стройки. Народу тьма, а про нас, людей деревенских, забыло государство. Мы кормим, а нас, вроде как и нет на Земле. А в деревне, как будто, тоже строят «комплексы», бетон везде, электричество, машин сколько, только уходят из деревни такие вот как ты, молодые, крепкие. Кругом золото роют, киловатты, мощности увеличивают, БАМ строят, а что возить будут, что кушать будут, и сами не ведают. Ох, беда, сынок, и опять вздыхает и совсем тихо: - другая вот беда, в лес по грибы, по ягоду нельзя сходить, кругом колючая проволока, кругом другие «комплексы» в лесу стоят, что чудовища какие-то, и мороз им не страшен... Чернобыля нам мало...

Петро вспомнил, как мужик, подсевший на малой станции и, видимо, местный слегка возбуждённый сказал: - Вот куда золото уходит, как в бездну. Ты, Петро, роешь его, а здесь его зарывают. Все при деле, только некому задуматься… Так и было у нас всегда, один век созидает, другой разрушает, - «сизиф труд».

- Да и люди в деревне меняются. Идёт перестройка, и это очень хорошо, однако вот в наших людях есть нечто такое, что перестраивать ни в коем случае не стоит: - мудрёна, так вот

говорила мамаша. Поди-ка вот попросишься переночевать к вашему соседу, часа, этак, в два ночи – пустит ли он вас?.. Приезжих вот много. Не скажу, есть от земли все умеют, но край другой, земля не их, не привыкли к ней, не дорожат… Путник замолчал. Слышно было только постукивание колес.

Вновь тот же голос вёл дальше свой монолог. Вот живёт человек, всё хорошо, а тут на тебе, случилась беда; потерял, своровали и вот попробуй домой добраться, да ещё к больному ребёнку. Делов- то, на полку и в пустом вагоне ночь откантовать. Нет, сразу виноват, - хуже вора…

Петро слушал мужиков лёжа на верхней полке в полудремотном состоянии и часами потом обдумывал сказанное слово.

С детства любил Петро вагонную страсть-тоску; смотреть в окно и выть втихую. Впору было завыть, как тому псу, учуявшему сучку на другом участке, но по старости не решавшемуся на переход, а молодой пёс покрывал большие расстояния. Зов природы. Вот теперь и его тоска это тоже, наверное, зов страсти, которая заложена от природы в человеке. Тоска – это когда жаждешь чего и накатывает на тебя волной без воли твоей и хотения. Оно существует, это неведомое и совсем, порой, не желанное, по его словам не выразить.

- Вот сидят люди в вагонах, едут, негромко разговаривают о своих проблемах. И у каждого своя жизнь впереди. И завтра кто-то с них пойдёт по тропке в тайге уже набитой зверем, а кто и дальше будет осваивать магистраль. А кто-то с них, также молча воет, как Петро. И так как и у Петра, у многих из них возникает инстинктивное состояние улететь со стаей диких уток, так как даже домашние утки, почуяв клики, пытаются взлететь и машут крыльями. Но они то уже ожирели от домашнего питания. Одного желания стать дикой уткой мало.

Хорошо возвращаться к своим истокам, не поезд, а птица, и хорошо возвращаться на свою малую Родину, где можно выпить, где есть тылы, и тылы надёжные. Сколько разных мыслей, словно муравьёв в муравейнике ютятся в голове. А с полки, видно, в окне проплывают деревеньки, стога сена, и вот поезд наползает ужом на мост, разрезая его пополам. Слева берег, справа, и это тоже мгновения. Скоро век, как построили магистраль. Один век, как Божье мгновенье. А что изменилось? Самолёты, машины, спутники, многие не осознали до конца, как стремительно движется цивилизация навстречу.

Но этот прогресс людей уже мало занимает. Их этими игрушками уже не удивишь. Стремительно меняется жизнь, взаимоотношения людей, условия труда, психология, обычаи. Внутренний мир потрясается каждый день от информации, кажется, ещё мгновение и он может рухнуть…

Тем не менее, они стали прозревать и реально смыслить, что через этот век, только прозрение человека укрепилось, взгляд на ту же вечную природу, постижение истины, которую познавали и поэты, и писатели, и умные мужики, радикально вывел на тропу нужную, о коей мечтало человечество.

Но что получается, сынок, слышится грудной голос матери, вот пришла магистраль и десятки поселений, что ветром сдуло, а что остались, жалко смотреть. И всё благодаря стройкам, людей всё меньше остаётся в исконных насиженных местах. Лёжа и вспоминая всё это, пришёл к выводу, что магистраль сконцентрировала все поселения около себя, а в дальних местах всё идёт в упадок, но ещё слышится: - Даёшь рост и прибавки, - по району, области и плюсы на душу населения. Поистине «горе-патриотизм».

- Я в районе работаю, - говорит мужик с нижней полки. Приеду к своим старикам помогать на сенокос и завидую, по-хорошему, порядок: печь как «Белая Лебедь», - чистота, светлота, есть корова, каждый год телка выкармливают. Мотоцикл, гараж капитальный и баня есть. Весь комплекс. А река рядом, лес рядом. Рыбалка, грибы, охота. Лодочка имеется. Всё есть. И телевизор цветной, широкоформатный, но не шибко смотрят старики. Слух, зрение у стариков слабеет.

- То-то и оно, что всё есть, а здоровья только нет, ушло, и золото не надо. А телевизор и я не смотрю – одно пустяшное мелькание. Мне думается, там только и есть одна наша передача для души: «Играй, гармонь». Вся она наша, деревенская, так бы и не выключал…

А то вещают, он ещё бриться не научился, а уже учить, как пахать, да сеять, да с кривляньями. А в передаче этой всё можно увидеть: природу, тот сам Байкал, Азов, Каспий, и людей, что тянутся друг к дружке. Гармонь, она всех объединяет. Побольше бы таких передач. Ведь могут, когда захотят и передачи хорошие сделать, ведь сделали вот дорогу в прошлом веке, семь с половиной тысяч вёрст за десять лет. Ведь нигде такого в мире, чтоб блоху подковать или первыми в космос. Наши. Они бы больше уважения добились у мужика, если бы его в борозде показывали, или за трактором, за монитором.

Ты уважь человека, ему и рубля тогда не надо. Мужик чувствует, когда его участие возвышает в человеке человеческое.

Когда Петро только было встал на тропу старателя, произошёл случай в артели, о котором говорили ещё долго. Уже оставалось до конца сезона немного. Но вот не удержался и сиганул старатель с участка. Пред, конечно, выгнал его. А потом встретил его в кабаке, а тот пригласил его к столику, где сидели два парня и девушка, и стал объяснять, что зла на его не держит, что натура его не такая, всё равно всё спустит. Умом тогда Петро не мог такое понять, пока не стал сам стараться в артели. Хуже, лучше, вот так живу, как моей душе угодно. И лучше мне от денег не станет, вся скорбью земля от денег, от зависти. Не жил хорошо, и начинать не буду…

В разговор вступил другой низкорослый мужичок, тоже оказавшийся попутчикам Петра. Человек, что Вселенная – тайна. Принципы морали - это так глупо и надуманно, они создаются для своего же блага. Вот моя Светочка вышла из зоны за проституцию, и она по душе, и другой мне не надо. А хотите, скажу Светочке, и вам каждому по такой красавице будет и без денег. Душой надо жить, братством. Петр помнил, как заблудившись в лесу подсознательно находил свою тропу и направление. Так и теперь, слушая все высказывания он хотел уважать себя, понимать себя, идти со своей душой, не нарушая её, этой души равновесие. Тогда казались хмельными слова этого мужичка, который не хотел жить по уставу общества, а хотел жить по своей душе. Пережёвывая и словно монитором промывая струёй воды породу и отделяя золото себе, шлихи себе, как всё пакостное и ненужное. Петро, как губка впитывал в себя всю информацию, чтоб монитором своим отделить нужное и ненужное. И эта золотоносная порода оставалась в нём, а пустая, куда-то уходила, исчезала, как ненужный хлам.

Вот накатывают волны мне на грудь, и тогда я уезжаю к своим друзьям староверам, или на остров Шикотан, или рыбу ловить другой раз в деревню, и тогда словно вновь рождаюсь, и волны в груди спадают, и обретаю равновесие. Поле как бы моё энергетическое засеялось и, как луговое, готово расцвести, и ощущаю тогда я своё родство со всей Вселенной.

Человек не может понять себя, вот и мечется со своими принципами, как подбитый зверь. Пётр смотрел на него как с горы на далёкую изрытую всю вдоль и поперёк, задёрнутую дождевой хмарью, золотодобывающую долину, как смотрят на живописную картину, которая притягивает непонятливостью и несовершенством, как ему казалось.

У каждого своя профессия, а этот принцип готовит.

Он посмотрел на Петра. Вообще, про его взгляд можно при желании набрать целую коллекцию эпитетов: цыганский, разбойничий, монгольский, взгляд хохмоча, философа, авантюриста и бродяги, но в глазах его голубых сквозило что-то такое, словно земля на пригревках, которая оттаяла под солнцем, и теперь, согретая, ждёт семян, чтобы посеять вечное. Его взгляд непривычно долгий, и не было в нём истерики, или сожалений, ни усталости или горя, ни уныния или чёрной меланхолии, а была спокойная тоска человека, знающего этой тоске полную цену. Поле его было каким-то информационным ли, человеческим, биологическим, но оно держало Петра в напряжении и внимании, пока путник не сошёл с поезда на одном из полустанков станций – тоже попутных.

Как удивительно быстро заканчивался день. «Кержак» ходил, бродил по вагону, встречал земляков, привязался к одному лысому с золотыми зубами. И просил его в шахматы сыграть и невзначай назвал его кучерявым, беззлобно так. Предложил сыграть в шахматы, хотел проверить, от ума ли выпадают волосы, но лысый отказался.

Петро невзначай услышал, как золотозубый говорил своему напарнику: - Похоже освободился… Пуста его веселость и жалкое его самодовольство, потому что не человек он, а так себе, перекати-поле.

Чёрт ты Лысый, подумал Петро, а я птица свободная, захочу - выйду, захочу - поеду дальше. Но тут же подумавши. Нет, всё, поеду, хватит с меня приключений.

Да откуда тебе знать, кучерявый, что чаще внешняя весёлая беспечность скрывала силу его чувств. Были они сплошными, противоречивыми. Молодость уходила на добывание золота или, как говорят, «жёлтого дьявола», а потом, как в бездну… На безумие… А мужик опять нищий.

Распивая бутылку коньяка с мужиками, Петро наслаждался игрой в шахматы. В этом деле он был удал, как и ход мыслей в шахматах летала пространственная мысль. Не нарушили при этом традицию русских, когда работают, тогда о женщинах говорят, когда пьют, тогда о работе или о мировых проблемах. За игрой Петро невзначай сказал: не поверите, я не только в артели работал, а ещё строил Транссибирскую железную дорогу.

Вот эти самые артели, мужики, эта странная форма организации, и вот, на тебе, и не слышно про них, и в репортажах не слышно особо, а они добывают половину всей добычи в стране.

А сколько по стране золота добывают – ребус. Да и Россия, сама ребус, который трудно разгадать, а статистические данные, так те совсем запутанные, обывателю преподносят противоречивые данные с разных источников.

Между тем колёса стучат и стучат, поезд мчится на юг.

День прошёл у Петра нормально, и это уже хорошо. Меркнет небо за окном, темнеют поля, лес, словно мир, становится сумрачным, из него уже начали появляться волшебные призраки, которые быстро исчезали позади, заря бледнела и гасла.

Вздрагивает, качается вагон на стыках рельсов, неярко горят матовые лампочки под потолком. Буркнет или скажет кто-то невнятное слово во сне, слезет кто-нибудь с полки, сядет у окна, задумается, засмотрится и, поймав взглядом звезду, как свою надежду, увидит и успокоится. Кто-то сидит на чемодане у рюкзаков, поджидая свою станцию, тихо шепчутся. Всё приглушенно в этот час, всё тихо и перестук колёс внизу и длинный гул, ничего не нарушает спокойного «вагонного уюта».

Петро Хабаров спал безмятежно, как младенец, свесив руку с полки и раскрыв рот как ротан-рыба, скрадывающая добычу, и громко всхрапывал. На другой стороне спал младенец. Какое лицо. Чудесный золотой плод Божеский, пухлые ручки, гладкий лоб. Чудо изящества и обаяния. Кем он станет? Преступником, тружеником? Но люди растут не в саду, а животные порой сохраняют и в старости своё изящество. А сказки когда-нибудь кончаются, и маленький принц уже может не увидеть во сне озёрную гладь.

Проснувшись и неподвижно лёжа, Петро вспоминал сезон прошедшего года, старания, когда он заканчивался. Да, он был трудным. Последние силы в том году уходили в октябре на добывание последних граммов к плану. Дороже «золота» были они – последние. Кому они были нужны? Добывали один грамм с затратами в четыре. Но не добыть тогда, один грамм к общему, и артель тогда лишалась сорок процентов премиальных, заложенных в калькуляцию себестоимости грамма. А уже перевалило за вторую половину октября. Вода, которая без движения, уже давно замёрзла. Порода, что на поверхности, отвалом не взять, и около тоже. Шлюзы надо было греть. Какой мир – одна тоска, но в упорной борьбе старатели зубами грызли мёрзлую землю, отвоевывая пару дней у природы. И вот грамм последний, и Победа. Как полевые цветы, мужики расцветают, лица светлеют, глаза улыбаются. Победа над обстоятельствами.

А теперь собираться домой. События этих последних напряжённых дней ещё долго будут грезиться как наяву, так и во сне. Честно дали результат своего труда в поединке с «жёлтым дьяволом».

Стучат колёса и все едут к своему новому неизвестному, а то, что было вчера уже позади, так сказать, вчерашний день.

Вот они дороги. Да ещё, дураки. Дураки да дороги в России никогда не переведутся. Эдак уже более века говорят, где надо и где не надо, а сказка, что быль, чем больше дураков на Руси, тем больше счастливых…

Великий Запад можно переплюнуть. Великую Россию не объехать. Русь сегодня не только Гоголевская или Некрасовская деревня или Бунинская, Щедринская, она ещё могучая река, - живая, как живые все дороги в ней. Она шире, глубже, красивей, как сама Витим-река, как Амур-Батюшка, как Амурский Лиман, как Бурятские горы, как остроги Сихотэ-Алиня, как сама железная Амурская магистраль и вся Транссибирская. Она, как сама жизнь, дух, который волшебный, дурацкий, как единое братство и единая могучая природа вместе с творениями

человеческих рук и благодарными делами. Вот она, Россия-матушка, как сплошной дурдом, но мы в нём живём, он нашенский, волшебный.

За окном непроглядная мгла, то ли лес, то ли поле за окном. Темень. Дороги учимся возводить, а вот туалеты, увы… Не научились возводить, не то, что храмы, вот и сигают за забор… Вот такие мы из сказки, - вздохнул Петро и повернулся к стенке.

Мысль продолжалась, уснуть не удавалось. Это сколько надо дорог благоустроить?.. Миллионы вёрст… Сколько надо дураков в умных превратить, сколько вновь горя испытать… И как же умники без дураков?..

Далёкие расстояния показались теперь уже ничтожными, и не заметил, как прекрасно быстро прошло время в пути. Вот впереди и станция, и дом, и семья, малая Земля – горбушка большой Земли, маленькая частица моей Родины. Снова отдых, и по вызову надо будет ехать на зимник в артель, а пока у Петра есть законных два месяца отдыха. Всё будет хорошо, подумал Хабаров, и улыбнулся встречному солнцу.Хабаров оборачивается. Никто больше не сошёл с поезда. В лужах отражаются окна поезда, ночью лил дождь.

Проводница тоже спрыгнула, деловито оглядывается, будто хочет запомнить навсегда прелести этой Земли. – Счастливо! – весело говорит она Хабарову, ожидая прощального слова. – И тебе счастья, мужа смотри, не обижай – добавляет он, скупо улыбаясь, и хотелось ещё ему что-нибудь пожелать на прощание, но слов не было. Он забросил ремни рюкзака на одно плечо, пошёл за медленно отходящим вагоном, который дёрнулся со звоном на прощание с Петром.

Проводница, вытянув наружу руку с флажком, другой машет ему, поправляя берет. Петро отвечает ей, махая и вздёргивая одновременно рюкзак за лямку, удобнее вешает его на плечо и шагает к станции, к старенькому крыльцу, обходя лужи.

Чего было волноваться, когда проснулся. Войдя в большую комнату, ощутил, что время здесь заморозилось. Плакаты те же самые висят, призывающие к выборам. Графики движения поездов, правила движения и те не изменились, остались прежними, и правила для пассажиров. Чёрная, покрашенная под кровельным железом, стоит печь, голландка. В углу кто-то сладко зевает. Из-за печи выглядывает красное лицо старика. Зачем он здесь? Что заставляет его скитаться. Кто поймёт, зачем Толстой покинул «Ясную Поляну»?

Не успел скинуть рюкзак, как услышал:

- Здорова, дядя Петя-золотарь! Это я, твой сосед. – Вижу. Здорово. Пожали руки. Признал соседа? Бери рюкзак, поедем домой. Вторую ночь дочь встречаю. Написала, что выезжает, а дату не указала. Ума совсем нет. Вот сколько мне её ждать? – тараторил он по дороге к «жигулям».

Уселись. Машина тронулась. Значит, с приездом тебя. Вот родителей обрадуем. Они телеграмму получили, деньги. Тебя ждут, не дождутся. Немного помолчав, - как там на севере? – смеётся дядя Паша. И что ты такой хмурый, словно к непогоде? Голова поди болит, - понимаю, с дороги. Потерпи чуток, у матери всё приготовлено, всё лекарство и от всех болезней.

- Чего с родителями? Не болеют? – У них порядок. Болеть некогда. Отец на тракторе, а мамаша дома по хозяйству управляется. Крепкие, - коротко ответил он.

Чуток помолчали.

А ты как? Чего-то не слыхать было про тебя? Женился? Нет? Женим. Уже разные слухи по деревне ходят. Все уже знают. – Большой перевод прислал… Разное говорят… Чего ещё? – насторожился Хабаров.

Да это я так… а ты не бери в голову, людей не знаешь что ли? – по-доброму посмотрел на Петра, - язык, он без костей, молоть языком не тесто месить. Хабаров только увидел, что на дороге асфальт лежит. Что это могло значить.

Тогда ещё, когда в школе учился, деревня его была определена «наукой» как бесперспективная, и спросил об этом.

- Опять стала перспективной – горько как-то смеётся он. Опять возрождаем нарушенное, - с печалью в голосе. Только вот людей не вернёшь, не восстановишь разрушенного и без злобы совсем, восклицает: - Какой-то сумасшедший век для деревни – одни рьяные нападки… А сегодня и того хуже.

- Чего ещё? – опять насторожился Хабаров. – Ты вот сам из деревни, должен понять, что у каждой деревни есть своя слабинка, а сейчас всё за средними цифрами пропадает, как в бездну…

Если бы мои корни так глубоко в Земле этой не углубились, да помоложе… сбежал бы, чтобы глаза не смотрели на такое дело, - помолчал, в душе успокаиваясь. А куда нынче в России убежишь, какой год перестройка, то кризис, а то ещё какое лихо, всё новое мышление, как в пропасть, как в трубу… Возьми у нас, какой год понаедут вербованные, залётные рвачи – «грачи», им что, земля не их: схватить, растоптать, деньгу зашибить. Строят по своим удобным проектам трижды или более дороже. Тяп-ляп, и готово, и мешок денег повезли. Контроля нет. Вот и давай им денег на второй год ещё больше. Бюджет не государственный. Да, разоряем деревню, район, да всю область бахвальным укрупнением. Пашни испортили, лес извели. Да что там говорить: - простонал он, - сам увидишь, поймёшь…

Незаметно появились как-то грозовые облака, - опять будет дождь.

Обижаться на природу грех. Пшеница уродилась ныне. С хлебом будем, если весь не заберут на запад, где засушило этим летом. Неурожай там, - он ткнул пальцем в сторону запада.

Золото твоё пригодится России: - улыбается дядя Паша. Копай побольше, - одна надежда. У нас дядя Паша говорят: «мой» золото, а разные учёные умники говорят: «копают да роют». Мы по-мужицки уж, по-старательски.

- Хлеб и золото - это вроде как от земли самой. Один её облагораживает землю-матушку, а другой её обижает.

Взойдёт пшеница, а её потравят скотом, недосмотрят и табунами пройдутся по ней, ископытят. Дико и горько тогда смотреть. Мужик выращивал, и на тебе…

Память выдаёт воспоминание: вроде как проехали рощу, - подумал Петро, спросил: - А где сосновая роща? – Не вижу её… От рощи до Змеиного пруда – девять вёрст, а там рукой подать до хаты моей, - оживляется Петро Хабаров.

- Кому это помешала роща? Надо было, такую красоту загубили изверги - возмутился Петро не на шутку, его как кипятком обожгло, что там, где прошло его детство, теперь пустое место. А сам подумал, успокоившись. А сколько я сам, на своём бульдозере снёс этих самых рощ, - целые гектары, расчищая до коренных под полигон. И что я ругаю кого-то, и сам хорош. И рассказал дяде Паше, как он живописные долины взрывал своим бульдозером по пойме реки, снимая гамусный слой вместе с деревьями и передвигая всё это к одному и другому краю. А под всем этим коренные, где и будет находиться золото всё ниже и ниже в глубину. Вот так и я творил зло. Главное, дядя Паша, что эти деревья уже сгниют с годами, так как нет дорог, и их не вывезешь.

Так и уничтожаем поставщика кислорода – зелень. Мы просто живём, просто дышим и не думаем, откуда он, кислород.

- Человечество на земле и окружающая его живая и неживая природа составляет нечто единое, живущее по общим законам – об этом знали, никто не спорил тысячу лет тому назад и две.

- А сегодня школьник понимает, что развитие цивилизации, технический прогресс приобрёл уродливый характер, что надо было человечеству ещё душой подрасти: научиться ему понимать себестоимость среднего уровня человеческой жизни, не увеличением количества добываемого золота, а количеством содеянного Добра на Планете.

Слабые мы люди ещё, ничего ещё не понимаем, а с самой природой тягаемся… Не понимаем, что мы есть маленькая частица её…

Ты вот, дядя Паша, понимаешь, что, как, обязано быть в этом мире: по-людски, в согласии с окружающей средой. Ну, а почему другие: - человечество не обращает внимания на твоё пророчество, на то, чего именно требует от него природа, безмолвно предупреждающая всех нас о грядущем ужасе.

- Не осознали, - вздохнул дядя Паша. Это науке поле деятельности, чтобы не произошло самоуничтожения и твоим золотом, что моешь. Этот раз Петро заметил, что дядя Паша правильно выразился. А то было выражение в народе «рою» с песни, и оно пошло гулять в народ.

Петр и Паша подъезжали к пруду, машину притормозили, чтобы полюбоваться ландшафтом.

Петр вспомнил, как в детстве ловили здесь карасей с лапоть, огромных и не вмещающихся в сковородке.

Объелся поди, дядь Паша, карасей? Ага, объелся! Некогда было ловить. Да какая рыба? Поди ещё, не слышал? Третий год земснаряд вверху воду мутит, гравий, песок для бетонного завода, что в районе, добывает, прямо по руслу. Чудовище! – в пол реки. Сколько вот мы не бились, чтобы строили эту заразу ниже деревни, да нет же, говорят, насосы не те, материал не качественный внизу… вышло по ихнему. В деревне строители скважину пробили, водокачку построили, дорогу центральную, да вот эту асфальтировали, и люди успокоились, привыкли…

А в озёрах «корчажки» ставлю.

Гальяны, ротаны набиваются, два, три карасика иногда. Кошки, куры объедаются, да и сам порой поджарю, прямо порой нечищеных. Для себя.

Ты мне, Петруха, скажи: совсем домой или как, на побывку? Может ещё не всё золото добыл? Ты хоть золото там видал?

Мельком, чуть, чуть, - признался Петро, - дома до вызова буду. Может, если только ещё один год постараюсь в артели.

Молодой, вот так мельком и жизнь пролетит, не заметишь. Знаешь, когда ещё не женат был, на Таймыр вербовался и полгода, - первую вахту отбыл и больше не поехал. Не по мне такая была жизнь. По земле, по своей усадьбе истосковался, думал, не дождусь вахты, сбегу, еле-еле додюжил… и с тех пор зарёкся куда ехать со своей деревни. Куда ещё. «Везде хорошо, где нас нет» - улыбнулся непонятной улыбкой.

- У меня, в моей усадьбе, всё есть. Всё-таки мы пребываем в ней, как второе поколение раскулаченных, все знакомые, куда не поеду, всё кажется своим. Машина, лодка, мотоцикл, дети, жена, родители, а главное - тёща, как человек , всё при мне, под рукой. И сей день не без завтрашнего. Земснаряд сгниёт, а мы будем жить, и кислотные дожди нам не помеха.

Перестройки, сухие законы, кризисы - нам не помеха. Всякий человек вперёд смотрит.

В беседе Хабаров не заметил, как осталось мало вёрст до его дома.

Вот и бабье лето уже на носу. Берёзовые рощи чудом сохранившиеся, словно молодые солдаты стоят, одетые в свои костюмы с листьев, сшитые с золотых нитей. Они как безмолвные стражи Вечности.

Встреча с родителями. Застолье. Всё это было. А ещё игра на баяне и знакомство с девушками, парнями, мужиками. Иногда заходит в клуб, где прихвастнёт своей старательской жизнью, а то с батей после рыбалки жарил гальянов и под «горькую» аппетитно закусывал. Всё «бабье лето» он счастлив до первой стужи. Он чувствует обожание матери, и как она по нему соскучилась. Чувствует, как взгляды девушек скользят по нему, и он понимает, что привлекателен, и не одна готова выйти замуж за него.

В тумане осенней поры прошёл месяц, и он ни разу не вспомнил ни о золоте, ни о своём бульдозере, разве когда хотел прихвастнуть, чего у него не отнимешь. Но это от молодости и озорства скорее.

Но однажды просыпается он и чувствует, что-то не так, чей-то голос, зов, позвал его туда, на Восток, в глухую тайгу, мыть золото. Спросонья слушает, как поют петухи в каждом дворе, мычат коровы, перегавкываются собаки, стучит чей-то молоток, урчит мотоцикл спозаранку. Слушал себя и не мог понять своей мысли, что-то ускользало от сознания, и как скошенную, высушенную траву, ворошил свои мысли. До конца не осознав своих мыслей, накинул пиджак и вышел со своего «бунгала» на улицу. Оглядел свою ограду, услышал как вздыхает корова, увидел бегающего петуха за курицей, как он догнал её уже у крыльца, а она прижалась к земле для удобства, а потом петух отряхнулся и гордо закукарекал, высматривая при этом другую курицу. Если судить по голосу, то сила в «Петьке» была бычья.

«Я Петя, да не тот», - смеётся он про себя и, поставив недопитый ковшик с водой, крякнул, как тот ворон, своим гортанным голосом, и сел на кровать.

В перспективной деревне, в каждом дворе, обнесённом штакетником, а где плотно досками, под крышей каждого жилого дома, коловертью кружилась своя, обособленная от остальных, горько-сладкая жизнь.

Внезапно он ощущает знакомую сосущую тоску. Чувства такие ему были знакомы, не впервой осознавать и причину их породившую. И нет такой науки, чтобы ответила на вопрос Хабарова, в чём смысл тоски. Непостижимость, - эта часть этой тоски… И оглянулся я на все дела

мои, которые сделали мои руки, и на труд, которым трудился я, делая их, и вот всё – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем.

Сосущая тоска, как часть страдания и, как сказал один пророк: жить с сознанием неизбежности страданий, ослабления, старости и смерти нельзя, - надо освободить себя от жизни, от всякой возможности жизни.

«Всё в мире, и глупости, и мудрости, и богатство, и нищета, и веселье, и горе – всё суета и пустяки. Человек умрёт, и ничего не останется, и это глупо», - говорит Соломон - мудрец и философ. Да, так и миллионы миллионов людей думали и чувствовали, как чувствовал Хабаров.

Ему надоело! Жизнь в деревне, на Родине, кажется ему уже скучной и непривлекательной, и он мучительно думает, куда бы поехать на оставшееся время, до вызова.

Пьёт молоко и думает, и прикинул, сколько денег взять у матери, и куда поехать. А поехать он всё же решил к своему корешу в Хабаровск, который звал его к себе. Доволен собой, он идёт и валится опять в кровать и мгновенно засыпает. И снятся ему сны, и приходит к нему она опять, эта тоска, и от неё аж распирает грудь.

Днём он укладывает свои нехитрые пожитки, говоря матери, что работа не ждёт, надо ехать.

Потом обходит соседей разных, заходит к близким и прощается, особенным образом жмёт руки смущающимся девчонкам и тайком целует. Всем обещает писать, зная, что не напишет, и идёт домой.

Вечером собирается компания – соседи, и утром дядя Паша отвозит на вокзал вместе с матерью, которая, как пришла с утра, так и не отставала, так и провожала, пока не посадила на поезд, всё ждала со всеми. При этом ожидании, дядя Паша откупорил бутылку, и на дорожку они по обычаям, заведённым до них, выпивают её. А мать, подпёршись кулачком, смахивает слезу и, не отрываясь, смотрит пристально на сына. Когда ещё увидит – думает и Петро. Старуха – старухой, а ведь как дома бегала, радовалась.

Вот пожил бы ещё дома, - какой ты! – время от времени говорит она. До куда же ты так будешь? И гнезда у тебя нет, всем ты чужой.

Дядя Паша тоже глядит на Петра, тоже хочет что-то сказать, но только крякает и ещё выпивает.

А теперь вот куда едешь? Когда будешь дома? – тоскует мать.

Хабарову становится жарко вдруг от глубоких слов матери, он свешивает голову, вползает в стул и задумывается. И впрямь стоит задуматься о своей жизни. И жалко ему становится себя. Всё какое-то случайное в жизни, ни друзей настоящих и ничего нет – одна работа, да тайга его, да дороги, что в памяти. И горечь, неудовлетворённость наполняют сердце, и стыдно перед матерью, и он знает, что надо что-то сказать. Он обнял её, ужом подойдя к ней, - ты береги себя, с отцом вместе. За меня не волнуйтесь. Последний год я… Как приеду, сразу напишу… - успокаивал он свою мать.

А ещё через два часа, простившись с матерью, с дядей Пашей, обняв и расцеловав мать напоследок, пожалевший мать и себя заодно, уже сидит в вагоне-ресторане. Поезд мчится этот раз на Север, и за окном мелькают опять дороги, поля, леса, деревни, и меняются одна за другой станции.

Он хмелеет, ему хочется говорить, шуметь, как шумят только старатели, а груди у него все воют от радости, и сердце бьётся быстро: в пути он, в пути! Счастливее человека нет в поезде, чем он. Кому-то он говорит, что едет к другу, кого хлопает просто так по плечу и с волнением впитывает ресторанный уют.

И само воспоминание о дружбе, как источник наполняет его душу печальным чувством, что всё это не вечно, что и друзья, связанные друг с другом братскими узами и знающие друг о друге всё, уверенные один в другом, как сами в себя, в один прекрасный день покидают друг друга и навсегда, не теряя при этом взаимного расположения. Дружба, как страсть, которая накатывает на тебя и не может объяснить, что это за инстинкт, которому рассудок не подвластен. Стучат колёса, и «Кержак» едет навстречу новому неизвестному, и то, что было вчера, всё позади, всё прожито. Как много думается обо всём на свете под стук колёс!..

                ІІ часть.

                На участке.

Петро Хабаров бегло взглянул на часы. До конца ночной смены оставалось ещё четыре часа, и сегодня раньше, чем обычно, он почувствовал, как неведомая сила в образе усталости приступила к своим обязанностям.

Ему теперь казалось, что не он водит монитором, а эта неведомая сила водит им, а он только держится за конец водила монитора, вцепившись в него обеими руками, и которое для удобства исполнено в виде круга, так напоминающее похожее на штурвал управления древним кораблём. Порода, ещё заготовленная частично днём, всю ночь не переставала подаваться бульдозерами на дырчатый стол золотомоечного агрегата.

И этому движению массы Земли, содержащему в себе крупинки благородного металла, казалось, не будет конца. Он устал управлять кораблём. Рокот, создаваемой струёй воды, вылетающей со скоростью пули из насадки ствола монитора, и характерный шелест размываемой породы, который слышится за версту во всей округе, и монотонное гудение двигателя мощного водяного насоса, всё это ему осточертело, и хотелось покинуть этот корабль, это чудовище иллюзий с ненасытной утробой.

В ночной борьбе за золото силы утрачивались, но Петро проявлял стойкость и его единственной мыслью было намерение намыть на тот самый результат, и всё желание было направлено на победу, и для этого необходимо всё превозмочь и, собрав волю в кулак, продолжать крутить штурвал, намывая золотоносный песок.

У Петра - руки юноши, длинные, крепкие, жилистые, и создаётся впечатление, что он ворочает монитором только руками, но это не так. В работу включаются и мышцы живота, спины, ног, и надо быть сильным в добыче «жёлтого дьявола», чтобы превозмочь и усталость, как физическую так и психологическую.

Однако золото, что он намывал, не могло заслонить всё остальное, и его романтическое сердце, и пытливый ум, и возвышенные мысли за работой агрегата.

Он усталыми глазами смотрел, как взрывалась мелкими брызгами размывающая порода, словно это был не золотомоечный агрегат, в котором всё клокотало, бурлило и пенилось, как в кипящей лаве вулкана, а бездна, в которую провалилась мгла. В фантазии любопытства иллюзорного мира, им созданного, рождалось неведомое что-то, бесконечное и запретное, которое манило и звало.

Он, как дирижёр, своей волшебной палочкой управлял стволом влево, вправо, вверх по столу, из которого, как столб искр, как фейерверк, вылетала сверкающая, ослепительная своими блёстками вода.

На этой площадке рождались мысли, как музыка для души, о жизни зависимой от этого презренного металла и даже от его качества, которое является мерилом богатства и могущества цивилизованного общества. Оно сохраняет свою ценность, и в обозримом времени, и вопреки учебникам экономики. В понимании Петра хорошая или плохая жизнь уже зависела от количества добытого золота, от слаженности всей команды. И когда бульдозер слабо подаёт породу, на это есть свои причины... Люди - не роботы, у них тоже накапливается усталость, и надо телу дать передышку. Такую передышку получил и Петро, когда Михаил бросил трактор и оказал Петру услугу, освободив его от пульта управления монитором, и на время сам взялся за штурвал, чтоб разнообразить работу, а Петро в это время пошёл попить чайку. А попив, подошёл к бульдозеру, сел в него и начал нагребать породу. Через время они каждый займут свои рабочие места, куда приставлены исполнять свои обязанности.

Петро помнит, как под доллар заложили мину. Это когда появилась валюта «Евро» - вот тогда впервые для США этот день стал первым судным днём, так как в отличие от США, Евро обеспечивалось реальными резервами, а успех доллара являлся пирамидальным.

Рухнет пирамида, и доллар упадёт в цене. Всё это думал в процессе работы Петро, он не отказывал себе в удовольствии своё почитать, когда представлялась такая возможность, а в особенности о золоте, так как работа его связана была с ним.

За реальные доллары могут потребовать реальных товаров, - думал Петро. А за ними недвижимость, ресурсы. А при банкротстве могут быть любые сценарии, вплоть до глобальных войн. Хотя эти войны и не кончались и, насколько помнит Хабаров, то последнее столетие то

Хабаров знал, что увеличение добычи есть шаг к независимости от доллара и, чтоб обезопасить государство, и нужно поэтому его накапливать, делая запасы.

Когда нагрёб породу Петро, слез, размялся и пошёл в сторону насосной станции проверить её работу. Окинул взглядом указатель давления масла и температуры в системе охлаждения. Давление было нормальное, температура чуть выше нормы. Соображая на ходу, он увеличил при помощи задвижек систему охлаждения, и после на ощупь определил степень нагрева подшипников центробежного насоса.

«Порядок вроде!» - посмотрим дальше. Взглянул и на уровень воды в зумпфу, оглядел систему оборотного водоснабжения всего технологического процесса добычи, задержав взгляд дольше обычного на дамбе рабочего отстойника.

Дамба издали, сквозь предрассветную пелену походила на огромную щуку, но странно было другое, она будто страшилась той массы воды, что надвигалась на уступ, но высота гребня дамбы ещё не позволяла опасаться размыва дамбы.

Мастер сказал расширить сливную часть и укрепить дамбу, что и было сделано, и теперь можно не опасаться, что вода прорвёт дамбу.

Давая оценку рабочему процессу, Петро сказал протяжно «Да», и улыбнулся, решил ещё попить чайку. В мониторной будке на печке стояли два чайника. – Кипяток, а в другой крепкая заварка чая. День и ночь печка не переставала топиться дровами, и каждый мог в любое время напиться крепкого горячего чая. Чай не пил, какая сила, чай попил, совсем ослаб – мелькнула пословица. – Слабо что-то идёт золото, потревожила мысль Петра, держа свои стопы к Михаилу, который строчил с «водомёта», размывая золотоносную породу водой. Он решил поговорить с Михаилом, и не спешил брать штурвал в руки.

Чего радоваться, - сказал Михаил, - пустая порода, зря солярку жжем, технику гробим... Как в трубу.

Подошёл и Анатолий, который тоже толкал бульдозером с другой стороны. Взгляд его глаз был беспокойным и озабоченным от недавнего напряжения работы за пультом бульдозера. Вот сколько песков промыли, если взглянуть на эйфельные стволы – пустая порода. Надо было полигон готовить к промывке ещё в прошлом году...

Одну стоянку хотя бы, - резюмировал Анатолий. Не было денег, вот и не подготовили, - услышал Петро как парировал Михаил на слова Анатолия. Довскрывать надобно было ещё, - рано запустились, готовые пески промыть всегда бы успели, а так подскребаем. Сезон начался, а договор ещё не составлен. Мой не мой золото, а потом как липку обдерут.

- Куда нам деваться?.. Есть договор – нет, всё едино вкалывать надо. Намоем, тогда надежды больше, что получим копейки.

- «На дядю» сегодня работаем, как бы дал оценку старший голос всему происходящему в России. – Совсем мы рабами сделались... А что, разве в Советское время было по другому?

Не скажи, - растягивая слова, отвечал старший голос – Анатолий. Но вдруг замолчал, по лицу пролегла гримаса как от зубной боли, и через секунду как будто выдернул зуб, сказал:

- Обдираловка и тогда была, но нынче дикостей поболее, - добавил он. Добра и зла достаточно было и тогда и сейчас, но последнее по отношению к труду возводится в степень.

В упор глядя на Анатолия, Петро спросил. – Не пойму тебя... Ты за кого на выборах будешь голосовать.

Да, я буду рад только если тот, кто придёт, наведет порядок, а мне за мой труд материальную компенсацию. И моральную компенсацию за все реформы и павловские, и гайдаровские, и чубайсовские, и за мой Геноцид, - и с губ его сорвалось ругательство, равносильное проклятию.

России требуется свой путь – изрек Петро, и подумал, что другие народы последуют за ней, за Русью.

Но такие реформы ещё как проводились , грабительские не нужны.

А вслух сказал: - Господи, Боже мой! Наступила демократия?! Да?! Но в пределах ошейника. Цепь укоротили, тарелку отодвинули... Лай, народ... Сколько хочешь. Бастуй, митингуй, а все твои потуги только унижение.

Ты прав, что нам не нужны реформы, опустошающие душу, - сказал Анатолий. А тем более грабить людей Севера и пустить их по миру...

Сколько над нами поиздевались, покуражились, и при этом потеряли людей за это время, а это наше богатство – люди. И тогда только здравый смысл восторжествует, чтоб за русских, за свой народ постоять. Кто как не русские Север осваивали...

В кандалах ещё осваивали, и на костях дорогу строили, и путь прокладывали к кладовой нашего богатства – золоту.

И Петру вспомнилась поговорка с литературы: «Золото моем, а сами воем», и теперь она нашла своё место в разговоре».

И Михаил тоже высказался: По граммам добывали и слово «Вольноприноситель» было - потому как был вольный принос, - вот бы его возродить.

Долго ещё говорили, собравшись о проблемах сей матушки-земли, потом выпустив пар, опять опускались с небес на землю и говорили, что с такой работой в мае артель вылетит в трубу и тут же определяли параметры трубы – ставили диагноз, открывали скрытые симптомы горных болезней, на горном участке. И в безнадёжном, казалось, случае русские всегда находили выход в трудных ситуациях. И враз могли перейти от безделья к лихорадочной работе, и в этом был тоже русский характер старателей.

На всё Божья Воля. За ночью следует день, и через хмурые призрачные очертания, как серую печаль, человека встречает утро.

Анатолий наливал чай, стоя, и захотелось ему взбодрить Петра, – Будет золото, - заговорил он, вроде как убеждая самого себя. – Всякое мне приходилось встречать за годы старания: Порой металл всё лето не идёт, - и он засмеялся взглядом на скучного Петра, - испытывающим, но добрыми и весёлыми глазами. Бывало два месяца остаётся до конца сезона или месяц, а потом как повалил металл, как из рога изобилия...

Петро подумал, что мысли, которые засели у него про героев с народа, писатель Толстой смог бы оформить соответственно времени. Он вспомнил, как он сказал: «Они делают то, что должны были делать, не задумываясь о том, как и почему это делают». В сущности, эта формула не только всякого подвига, но и в целом всей народной жизни. Для русского человека и есть высший расчёт в том, чтобы отказаться от любых расчётов, от всех этих предусмотрительных, а на деле малодушных вопросов о цене и цели поступка или даже самой жизни, о соразмерности жертвы и воздаяния. И если Россия выстояла, расширялась и крепла, то именно благодаря безумной отваге и всем тем особенным странностям людей, не умевших задавать спасительно-капитулянтские вопросы. Но есть ещё порох в пороховницах, – подумал Петро, - ещё удерживает Россию тот мистический духовный запас прочности, доблести и жертвенности, который накопили не знавшие рефлексии предки.

Петро налил себе крепкого свежего чая. Он взбадривал его тело и душу, он любил его, крепкий, иногда и заваривал в жестяной баночке и называл его «чефир», но не увлекался, принимал в меру. Он знал цену благородному напитку и принимал по зову своего организма различной крепости.

Старики- старатели вспоминали грузинский плиточный чай, куда он теперь подевался? То, что старатели уважают чай, то справедливо. Один аромат даёт воодушевление.

К нему подсел Морозов, который, отбывши срок, пришёл работать в артель, да так и остался не на один сезон, а уже несколько сезонов и на зимник не раз оставался. Морозов посвящал его в лагерный фольклор. Пять лет отбывания и приобретения лагерного опыта: «год не срок, два- урок, три - пустяк, пять – ништяк».

Морозова встречали стройки века, но прибился к старателям, и остался здесь. Работа, достойная мужчины – говаривал он. Доверительно так Петру сказал, что такие люди не переведутся в России, они - это такой слой в обществе, в котором каждый человек, не смирившийся с охватившим общество маразмом и отказывающийся жить по новым правилам сверхнаглости не будет приспосабливаться среди наглейших и сильнейших, где торжествует жлоб и хам, а будет иметь моральные принципы света и истины от Земли.

Здесь работа на участке и только, а это здорово, - чувствуешь себя человеком, а ведь хорошо не знать, что где-то в стране, под названием «Эрэфия», существует этот беспредел и к тому же криминальный, что закурлыкали по понятиям кремлёвские чинуши, тысячами гибнут за зелёную бумагу Франклина дерзкие молодые парни, гниют в голодных зонах работяги, нагоняют на общественность жуть милицейские генералы, да скулят доморощенные гуманисты. Всего этого лучше Петру было не знать. Но он всё это встречал в жизни.

Россия уверенно занимает первое место по количеству заключённых на душу населения и количество это год от года возрастает.

На участке размывалась порода, и песчаники, и съём золота, с каждым днём увеличивался, на граммы. Погода не способствовала хорошему настроению: горизонт, затянутый кучкующимися облаками, сумеречная мгла, снег, лежащий в долине и на сопках, набухающие почки на деревьях, запахи тайги во второй половине мая, и ветра, приносящие с тайги весну, всё это составляло гармоничный цикл, в природе чередующийся во времени. А в этом неуюте, приходилось выкладываться, стыть на мерзлой земле в период ремонта землеройной и золотомоечной техники, спокойно все к этому относились, как к должному. Есть такое слово «надо», и часто повторяющееся на устах, так и в бессловесной медитации, давало собранность и решительность организму, часто тогда, когда не было уже сил.

Спасительными средствами были куртки-брезентовки, телогрейки, согревающие тело, да чай, а печка служила объединяющим началом, где за чаем в свободное время, шли неторопливые разговоры, и самые различные, даже ругательные по отношению к природе. Все тянули руки к печке, а взяв в руки кружки, грелись их теплом, обхватив их двумя руками ладонями. Собравшись на чай, старатели заводили свой рабочий разговор. Петро долго слушал, отпивая чай маленькими глотками и стал рассказывать о драге, на которой ему пришлось потрудиться по сезону. Она там ходила, - указал он рукой, в направлении русла реки по долине, недалече здесь. Стальная такая махина, как судно, со своей мощностью и производительностью. Чудо, а не машина, короче, плавучая фабрика.

Зашагивая сваями проходила с версту за сезон, а для неё готовили полигон, выкорчёвывая мощными бульдозерами, что закупили в Японии под названием «Камацу», всё живое, особо девственный лес. А так как его не вывезешь, ведь нет подъездов.

Прежде, чем запустить её по глади вод, строят дамбу, делают отвод, с реки наполняя её. И дамбу поднимают на определённую высоту, чтобы трюмы драги были в воде, на плаву. Не дай Бог, если в дамбе образуется брешь и дамбу прорвёт, если не уследят, а на свайных лебёдках будут не затянуты тормоза. В лучшем случае сядет на дно, может и снести на следующий котлован, а то и положить при сносе водой на бок. Главное дражное орудие – черпаки, они переворачивают в её утробу массу песков золотоносной породы, и служат, как будто зубами, когда она вгрызается в твёрдое дно с твёрдой породой, а то, ударяя черпаками о валун, то, тогда, её всю трясёт и по палубе можно передвигаться по-матросски – вразвалочку. А хвостом этого дракона служит стакер, через который идёт отработка ненужной пустой породы.

После отработки полигона на «Джалинде», где я работал, - говорит Петро, драгу остановили, а потом поснимали главные запчасти на другие драги, и остался только остов, напоминающий о былой славе и величии драги.

Что взяли старатели на металл, а что вывезли ушлые предприниматели в Китай, время было такое, когда весь металл подчищали по стране, подчистили и свалки приискового мехцеха.

Для одних это было наживой, а для других кусок хлеба, для третьих смертью, при съёмке проводов и разорении подстанций в поисках меди. Создавалось впечатление, что всё, что копилось годами в СССР, стало не нужно Эрэфии, и весь металл сплавляется за границу, учёта не было, а был сиюминутный резон.

Петро глотнул чая и ближе прижался к печке, обложенной кирпичом. И только стал согреваться, как послышался звук машины. Петро встал и открыл дверь, выглянув, заприметив машину Иванова, который привозил для нужд артели питьевую воду. Работая на водовозке, он заглядывал в балок и устраивал настоящие политинформации. Сам он когда-то был историком, и про себя не любил распространяться и других осекал, когда его спрашивали. Вот и теперь, слив воду с цистерны и весь такой грузный, ввалился и сразу схватился за чайник, наливая душистый с парком чай в алюминиевую кружку.

Согревшись чаем, он сказал: - Вот еду и думаю, здесь когда-то был шелковый путь, недалеко на реке Сунгара и в долине Амура, и жили в лесах на севере Маньчжурии - Чжурчжэни – предки их племена мохэ. Археологи и сейчас раскапывают на Дальнем Востоке их мастерские: литейные, ювелирные и оружейные. Северные соседи Китая жили родами, в посёлках охотников, рыболовов. При опасности посылали гонцов к племенам собирать войско. Армия формировалась по родовому принципу. Чжурчжэни были окружены воинственными соседями. С юга нажимали китайцы, на западе повисла держава степного народа киданей, на востоке лежало корейское царство Корё, на севере жили родственные, но далеко не всегда дружественные племена. В этих условиях у чжурчэнэней складывается военная организация. Китайский писатель описывал, когда в стране случится важное дело. Собираются в поле, садятся в круг, чертят на золе и так совещаются, начиная с низших, по окончании совета уничтожают начерченное.

Поскольку не слышно человеческого голоса, всё остаётся в тайне. Когда отряд выступает, устраивают большую сходку с угощением. Вслед людям давали предложения. Предводитель слушает и оценивает тех, чьи советы подходящие, и назначают на это дело. Когда отряд возвращается, устраивают большую сходку, выспрашивают об отличившихся и награждают их золотом, сообразуясь с указаниями членов отряда. Если члены отряда найдут, что мало, добавляют ещё. В походе, рассказывают современники, все, без различия должности и родства, едят вместе, одинаково чистят и кормят лошадей – никто не должен выделяться. Если в походе в отряде погибает командир, все члены отряда наказываются, вплоть до смертной казни.

Железная дисциплина помогла, чжурчжэням выстоять в борьбе с соседями, и, когда настало время, перешли в наступление. В двенадцатом веке отразили напор киданей, но столкнулись с корейским царством Корё. Численность чжурчжэней росла и они проникли на земли Кореи, но корейцы попытались их вытеснить, тогда чжурчжэни собрали ополчение и нанесли им поражение, хотя корейцами командовал знаменитый генерал Юн Гван. Тогда корейцы собрали армию в сто семьдесят тысяч человек, и её поддерживал флот: Корё была сильной морской державой.

Юн Гван пригласил на переговоры чжурчжэньских старшин. Во время пира сидевшие в засаде корейские воины неожиданно набросились на гостей и перебили четыреста человек. Чжурчжэньская армия была обезглавлена. После недолгих боёв, отряды чжурчжэней рассеялись по степи. Юнг Гван, как следует из надписи на стене, выдвинутой в его честь, взял в плен пять тысяч чжурчжэней, захватил триста быков и сто коней.

Победа была эфемерной – невелика добыча. Чжурчжэни сохранили силы, хотя против них была двинута большая армия. Корейцы воздвигли на границе с чжурчжэнями девять крепостей, чтобы отражать возможные набеги. Но чжурчжэни против каждой из крепостей построили свою. Блокировав корейскую пограничную линию, они прервали сообщение между крепостями, и граница была вновь открыта для набегов. Кончилась война, и корейцы согласились срыть крепости и отступили к старой границе, и был заключён мир.

Создание чжурчжэньского государства связано с именем Агунды, который первым принял звание верховного вождя. После удачной войны с киданями он издал любопытный манифест:

«Кидании называют своё государство – Биньте-Стальное, имея в виду его крепость. Хотя сталь и крепка, но со временем она ржавеет и становится ломкой. Только золото, цзинь, никогда не меняется и не ржавеет». Поэтому Агунда назвал своё государство Цзинь-Золотое. Дальше больше, империя Цзинь воевала с Китаем, северней её частью и Суннами, но ни одна из сторон не могла нанести решающее поражение. Пока долго воевали, окитаились, переняв их чиновничьи порядки и образ жизни. К концу двенадцатого века существовало как бы два Китая: Северный – империя Цзинь и Южный – империя южных Сунн. Цзиньский император Си-цзун был сторонником китайского образа жизни, и походы считал бесперспективными, и прекратил их. Когда его сын погиб, император запил. И пользуясь доверием, его брат Дигунай вытаскивал с рукава списки заговорщиков, которые подписывал Си-цзун.

В нужный день, расчистив дорогу к трону, он хладнокровно убивает императора. С этих пор становится деспотом-диктатором и собирает большое войско в течении нескольких лет, чиня при этом расправы. Многие уходят из-под его власти: например кидании откочёвывают к монголам, где зреет новая степная сила - монголы.

А армия Дигуная, большая армия в шестьсот тысяч, двигающаяся на юг, распалась, когда на её пути встали преграды, а самого Дигуная в шатре убили послушные ещё вчера исполнители приговоров. Но перед этим один генерал, оставшийся на севере, провозгласил императором двоюродного брата Дигуная, чудом уцелевшего от репрессий. После переворота, поход и

завершился. Дигунай - диктатор и деспот, уничтоживший многие роды, вельмож, виновных и безвиновных ради того, чтобы удержаться на троне и преемник Дигуная – Улу, принявший императорское имя Ши-цзун, отличались, как день и ночь. Ши-цзун вернул столицу не север, ближе к чжурчжэньским землям, отдав под суд палачей доносчиков, воспитанных Дигунаем, не сделав исключение даже для тех, кто убил императора. Всех казнённых и брошенных в тюрьмы при Дигунае реабилитировал, их семьям было возвращено имущество и на три года были отменены налоги.

Полагая, что наступил удобный момент, Сунны двинули войска и одержали несколько побед, продвинувшись в глубь цзиньской территории, но потерпели поражение в 1163 году и в следующем году был заключён мир – на сорок лет. Ши-цзун сохранил обычаи и законы, много сделал для укрепления государства, использовав достижения китайской цивилизации. При нём возрождается великий шёлковый путь.

Иванов примолк, давая время поразмышлять. Тишину нарушил Петро. А что дальше? Это в другой раз, - сказал Иванов, - взлёт татаро-монгольской империи.

Расходимся, засиделись, по работам, и все дружно под команду покинули уютный бунгало, где вдалеке рокотал мощный бульдозер Японии «Камацу», расчищая и ведя вскрышу торфов на площади, равной гектару, шли горно-подготовительные работы.

Бульдозера выталкивали отвалами торфяники, боясь зацепить золотоносную породу с содержанием золота. Проработавшие не один год, они отличали пустую породу от содержательной, золотоносной. Не один сезон на участке Петро, вот и мысли уже горняцкие, - подумал Петро. Оставаясь наедине с собой, он мог часами обдумывать сказанное мастером. Старый мастер - горняк, как-то сказал: вот была плановость в экономике, и государство определяло эту экономику, а под неё закладывались средства и делали вскрышу. Подготовка полигонов была про запас за год до сезона. А сейчас квота, денег нет, и запасов вскрыш нет. Что за работа? Мысли у Петра блуждали, переключились на золото.

Все разговоры старателей сводятся к нему, к этому презренному металлу, одновременно благородному, который добывают тоннами в Бодайбо, на Витим реке, в Амурской земле, где его больше всего и слышал, как товарищ говорил: Вот где оседает наше золото, в штате Кентукки, на военной базе фортнокса. Они нам доллар гонят обесцененный, скупая наше золото, но теперь всё меняется: Китай и Индия сама скупает золото у Америки, что крайне невыгодно американцам, поскольку запасы золота ограничены. А поскольку с фиксированной ценой на золото будет покончено, то альтернативной станет рыночная, где золото будет расти в цене. И кризис, который искусственно создаётся, будет являться предпосылкой мировой валюты для фиксированной стоимости. Эконом-банки стали скупать золото, чтоб повыгоднее его продать для стабильности самого же банка, так как цена на золото увеличивается, - драгметалл подорожает. Все страны бросились накапливать запасы золота, берите, покупайте слитки золота от десяти грамм.

Петро, державший в руках не один килограмм золота, относился к нему, как к обычному металлу, за который по окончанию сезона он получит вознаграждение за его добычу – количество было мерилом вознаграждения. В разных местах добычи, - своя проба. При утечке золота нелегальным путём определяли, откуда, с какого участка и делом техники было уже обнаружить, - кто…

Появился мастер, седой весь и прихрамывающий, казалось, ногу он тянет за собой. Он горняцким взглядом окинул обстановку и сказал: Поторопитесь, день к вечеру. Хотя мужики знали, что это так больше для порядка, а за ними дело не станет, и породу размоют, и подадут вовремя на гидроэлеватор.

Главное вовремя подать на гидроэлеватор, да промыть её, да снова натолкать, да снова промыть и таков постоянный процесс, если только большой булыжник не попадёт на гидроэлеватор, тогда придётся брать трос и бульдозером его оттаскивать и потерять время на промывку песка. Хорошо, если камень-валун выщербленный, тогда и зацепить можно при свете фар в ночную смену, а если нет, то долбать придётся выемку, под трос удавкой.

Поругавшись ещё на мужиков, что не глушат бульдозера, когда идут пить чай, он отрулил, и снова всё пошло своим ходом, одни мыли, другие толкали массу золотоносного песка, третьи занимались подсобным хозяйством. На участке был откормчий «гарем» чушек. Свиньи стояли в огороженном месте, лесополосе елей, и нуждались в уходе. Привозили на участок корм – комбикорма, а с кухни, всё, что не съедено, шло на откорм этой живности. К сентябрю уже слышались выстрелы и сало, притом свежее, своё, артельское, было на столе в любом виде. По-хохляцки его могли сдобрить, приготовив так, что пальчики оближешь. Наверное, скоро к ужину, подумал Петро, вот куда мысль завела. Под желудком что-то засосало, и он посмотрел на часы. До ужина оставалось совсем ничего – полчаса, и он стал яростнее крутить штурвал, направляя струю водомёта прямо в створ породы. Вот и всё, закончилась смена, а завтра новый день. Какой он будет?..

На втором участке полигона шёл монтаж золотомоечного прибора «Гидроэлеватор», производительностью в полторы тысячи кубов в сутки, и изготовлен он был зимой, на базе, так было выгоднее, чем закупать. Сварщик накладывал последние три шва, и агрегат готов, но... Бульдозера Отечественные Т-130 готовили плацдарм под полигон, два трактора пахали, как пчёлки, делая вспашку. Пока будет готовиться полигон, - подумал Геннадий – сварной, то, надобно, сигануть на рабочий участок, и он, предупредив о своём отсутствии на такое-то время, был таков и через полчаса уже был у Хабарова, с кем вместе работали в сезон в артели «Олекма». Тогда они сдружились, и часто отпрашивались в прииск развлечься, у старых добрых друзей, кои ждали их с нетерпением. Вот и встретились опять. Геннадий предложил Петру свою помощь. Она заключалась в следующем: Петро погуляет сутки, пока Геннадий за него порулит штурвалом, а потом поменяются ролями. Оставалось за малым – доложить преду о их сговоре.

Пред не всегда был на участке, и часто решал производственные задачи в своём личном кабинете, но на этот раз, он оказался в нужном месте, в нужное время. Вопрос был решён, и Петро прихватив старательские харчи, двинул на трассу, на попутку. Вскоре, идя с рюкзачком по трассе, его догнала грузовая машина с его же участка, которая возила воду на этот же участок в цистерне с водозабора прииска. Со знакомым он доехал до центра, и направился в контору прииска, где на втором этаже вскрыл почту адресованную в артель. Писала подруга, которой Петро обещал написать, и видимо не дождавшись обещанного сама же и написала: «Жду, приезжай» - последние строчки. «Сейчас, всё брошу и еду, разогналась!»: подумал Петро, но в сердце поселилась тоска, сиюминутная, которая куда-то улетучилась, когда Петро вышел во дворик палисадника, через калитку, вдохнув полной грудью осеннюю свежесть хвои, росшей под окнами конторы. Он сам пока не знал, где проведёт свои сутки отдыха.

Нет, шёл он обдуманно, он хотел встретить своего друга Тихона, с которым не виделся несколько сезонов. Они вместе шурфовали, когда приехал на золотодобычу, ещё в первый свой приезд. Их послали тогда на отдалённый участок, и дали инструмент: лопату, кайло, да ведро с верёвкой, чтобы вытаскивать наверх породу с шурфов. Вдвоём они тогда кайлили по очереди, уступом выбирали землю, подавая её ведром наверх, и таких ям становилось всё больше и больше, и всё это делалось для определения содержания золота в породе, и в каком месте его больше. Тогда Петро впервые увидел при промывке лотком золотинки, которые геолог бережно упаковывал в бумажный пакетик и подписывал, какой участок и какой квадрат на карте. Доразведка производилась перед мытьём золота, когда нужны были даже эти граммы, которые порой так не хватало до плана.

Поднимаясь вверх по склону сопки к церкви, которая расположилась на видном месте, он узрел Тихона, бьющего в колокол, который висел на дереве, стоящем напротив окна царских ворот в храме, если это можно назвать храмом. Но, что это была вначале ветлечебница, знали немногие. Сначала лечили тела животных, потом сделали ремонт помещения, и получилась церковка, для лечения душ человеческих. Петро помнит, как они тогда с Тихоном водрузили крест, прикрепив его различными приспособлениями на коньке храма. Крест, как символ христианства и напоминание о том, что Христос принял мученическую смерть, взойдя на голгофу, взяв грехи человеческие на себя.

Много ещё пришлось переделать тогда работы: латание крыши наложением заплаток, так как шифер в некоторых местах полопался и давал течь в самых разных местах, ремонтом крыльца, и убранством внутри храма. Несколько раз батюшка перевешивал с одного места в другое иконы, пока они не определились на самом почётном и видном месте.

Как-то батюшка привёз с мест заключения икону Христа, но после нескольких служб, нашёл, что она схожа на одного зека с зоны, которого он видел в зоне, когда заказывал Царские Ворота там же. При удобном случае он решил сменить икону. Царские Ворота, получились на Славу-- хороши, с виноградной лозой, украшением святилища. Там были свои умельцы, которые постарались во Славу Божью, приложив руку к строительству. Все, кто строил, получали батюшкину благодать от Бога. – Старики вспоминали, что где-то храм был, то ли на Стрелке по трассе, то ли ещё где, но говорили, что в прииске впервые явил себя в безбрежной тайге. И повалили в храм, кто с любопытства, а кому и домом родным стал на долгое время.

Тихон ещё звонил в колокол, когда подошёл Петро и открыл калитку. Можно было видеть на удивлённом лице Тихона, улыбку при виде золотаря, да ещё друга по работе. Бросив звонить в колокол, который висел на суку тополя, он обнял своими трудовыми руками Петра, и то ли вопрошал, то ли говорил: «Сколько лет, сколько зим, и не ожидал тебя увидеть, надо же, таки свиделись» - при этом на лице его была такая прямодушная улыбка, что Петру показалось, что это и есть сам Христос, который спустился с небес во второе своё пришествие. «Заходи», - батюшка службу служит, рад будет тебя видеть.

Поднялись на высокое крыльцо, пройдя через маленький коридорчик, на плакатах которого напоминание женщинам о недопустимости абортов, как греха на душу человеческую.

С дневного света зайдя в храм, сначала были плохо различимы силуэты, но, присмотревшись, Петро увидел немного старушек, да девчушку, - все в платочках. Стояли крестясь и после слов батюшки «Помолимся Господу Нашему Иисусу Христу» - осеняли себя крестным знамением.

Петро и Тихон перекрестились, наложив на себя крест, тихонько, чтобы не нарушать службу подошли к ларьку внутри храма и купили по несколько свечей, которые поставили за здравие, напротив Николая Чудотворца греческого, который особо почитался в народе, имея два праздника.

На отдельном столе поминовения усопших стояли свечи -мерцая, - за упокой душ, как батюшка сказал: «ушедшие на небеса». Все свечи были поставлены в гильзы, которые с патронов нарезал ножовкой по металлу Петро и, сделав прорези, вставил тогда в столик, который являлся поминальным.

Тускло горели лампады, отражая лик Христа, уже другой иконы и всех Святых, просиявших на Земле. На видном месте царская чета последнего на Руси Царя, принявшего смерть от рук большевиков и прославленные, как страстотерпцы, во Славу Божью.

Запах ладана приятно кружил голову, перебивая все другие запахи, и что-то было не от мира сего, и этот мир тоже был знаком Петру с его добром и злом. Зло – сам Сатана, который был ангел до грехопадения и который, обвинив Бога и клевеща на Него, явил грех, но Бог ради ангелов, которые не могли понять грех, не мог уничтожить первого грешника. Много ещё чёрных дел у Сатаны: воздействие на ум Царя Ирода, который лишил жизни множество младенцев до 2 лет, но Христос остался жив.

В конце концов, сатане удалось при помощи предательства, предать Христа в руки кровожадной толпы, и он умер на Голгофе. Бог отдал Своего Сына, и Сын отдал Свою жизнь, чтобы изменить нашу судьбу. Созерцая Голгофский крест, вся вселенная увидела, что сатана – источник лжи и человекоубийца. Его сущность была явлена окончательно, когда он привёл к смерти невинного Сына Божьего. Крест раскрыл всем и другую истину: Христос является Спасителем нашего мира. А «Добро» для Петра был сам Бог с его законами и заповедями, которые Петро нарушал и молился одной единственной молитвой, которую знал – молитвой Иисусовой.

Дед Коржака был каторжанином и часто говорил: Не верь безбожной Власти внучек, она сатанинская, но сам дед себя относил к катакомбной Истинной Церкви, которая никуда не исчезла, но из-за суровых гонений скрылась: «а жена, бежав в пустыню, идеже име место уготовано от Бога, да тамо питается дний тысячу двесте шестьдесят» - по Апокалипсису. Молиться с еретиками, - говорил дед, - не знать благодати и уподобиться ереси Сергианства, а нужно следовать в русле Церкви Истинных Православных Христиан Катакомбной Русской Церкви.

Пётр, вспоминая всё связанное с дедом, стал истово молиться, размашисто накладывая на себя Кресты. Служба подходила к концу. Причащение приняли все после таинства исповеди, на котором Пётр тоже покаялся во грехах, ему ведомых.

С облегчением души он ступил на крыльцо и вдохнул свежего воздуха, а следом вышел Тихон и, похлопав по плечу, сказал: «Идём ко мне, погутарим, - время ещё у тебя есть. Супруга на работе, никто не будет отвлекать в игре. Поиграем? Хошь в шахматы, а то в шашки, а то и просто поговорим. Вспомним, как обустраивали нашу церковь. Так теперь сюда и казаки заглядывают, и паломники, а то и крестный ход через нашу церковь идёт. Всё же разнообразная жизнь пошла в таёжном нашем крае, ко Христу тянутся, - к Богу. Господи, Спаси Люди Твоя и благослови Достояние Твоё», - он перекрестился на крест, Петро повторил то же и они, не оглядываясь, двинулись по переулку к центральной улице, мимо приисковой конторы, как её называли в народе, и повернув налево, зашагали далее, к дому Тихона.

Спустя время Петро и Тихон были у калитки облагороженного дома с резными наличниками над окнами и высоким крыльцом, с домом, стоящим на высоком фундаменте. Лай собаки возвещал о радостной встрече его с хозяином, но на чужака пёс ощетинился, шерсть на загривке поднялась. «Сейчас я тебя навяжу покороче, - сказал Тихон собаке, и Петру добавил – ты ступай в дом, сейчас приду следом, только валежину разрублю на сухач для растопки печи». Петро зашёл в дом, налево спальня, направо кухня, прямо зал. Взглядом обвёл комнату, в которой за окном алели гроздья рябины между рамами окон, библиотека под рукой, - небольшенькая, и, видимо, настольная книга, да очерки с вырезками с газет, на которых подчёркнуто самое главное, над чем работал, кто писал, или кто читал.

Петро углубился в чтение: «Патриотизм – высшее проявление духа, указывал, видимо автор, и далее, гражданственность, чувство долга. Чтобы почувствовать быстро, на «вкус», что это такое, необходимо для начала совсем немного: поступай, живи и относись к своим товарищам по работе (по жизни) так, как бы ты хотел, чтобы они к тебе относились. Но в большом почтении у меня и те люди, которые каждый день совершают мужественные поступки, чисто даже не ведая об этом. Можно много говорить и о гражданственности. О патриотизме. Эти понятия в этике имеют разные толкования, но в жизни они часто присутствуют в человеке, как причина и следствие сразу. Гражданственность - это состояние души. Вот. И здесь разбор души».

В дом ввалился Тихон с охапкой дров и сразу накричал на Петра, что разулся. В доме уже прохладно, хотя с утречка протопил маленько: «И не вздумай даже – обувайся», - безапелляционно повторил, как приказ. Это я то смотрю, ты заметку читал, так это Кима Андреева – ветерана авиастроения. Работал на авиамоторной фирме конструктора (генерального) А.А.Микулина. Создавали двигатели до сорок первого года и во время войны, и после до девяностых, потом всю авиапромышленность развалили при Ельцине – до свалки. Начинал мальчишкой после ремесленного училища слесарем механосборочных работ с октября сорок восьмого года по две тысячи первый, когда и пришло всё в занепад на заводе. При том, человек освоил шесть смежных специальностей. Так одновременно, можно сказать ещё и к тому же - окопный летописец.

Тихон прошёлся на кухню, с грукотом сыпанул охапку дров и мелко неотёсанной щепы и, зажёгши лучину, сунул в печь, а сверху ещё таких же смолистых с живицей щеп. Огонёк медленно стал набирать силу, обволакивая в свою огненную пасть всё новые и новые жертвы, чтобы, сгорев, превратиться в пепел, но прежде давши тепло, что так важно для человека.

«Кров и тепло, наверное, самое главное, хотя это тоже спорно, – сказал Петро, а для других ещё и тишину подавай, - высказался Тихон.- Вот как-то один журналист написал о том, что гораздо опаснее абсолютная тишина, а вот шум, который всего лишь набор звуков, который режет слух, лишь прелюдия к жизни у многих. Не согласен. Для меня мой скит, моё отшельничество важнее для меня самого. В тишине рождаются великие произведения, а для меня и «Глас Божий», который не каждый и слышит, разве в тишине, да с Богом наедине. Вот и чаёк подоспел, сейчас побалуемся. Вот конфетки, пряники тульские отведаем. Пей чай. Небось, такого в артели не испробуешь!? Да в шашки поиграем. Помню, помню, что умеешь. Знаешь, приехал к нам тут один кандидат, так со всеми двенадцатью играл, так я его на лопатки, да первое место. Вот и приз – доска шахматная, да прикупил шашки, а в них и сыграем с тобой».

За игрой в шашки, незаметно прошмыгнула девчушка, стрельнув раскосыми глазками и взглядом одарив Петра, в которых читалась жгучая страсть, как молния, которая прошла как вспышкой и наполнила душу чем-то светлым и радостным, от чего так вдруг захотелось

домашнего тепла и уюта Петру. Но он откинул эту мысль. Нет, работа на первом месте. Тихон, угадав мысль Петра, сказал: «Позже расскажу о дочери, а сейчас не отвлекайся, - играй».

Играли сначала молча, потом согрелись и начали оживленный разговор о политике. Тихон поведал Петру, что был на выборах и что ходить и голосовать надо, чтобы не прошли в думу Шнейдеры.

«Выборы, - сказал он, - это борьба, и борьба за Власть, и борьба между людьми коренных национальностей России и теми, у кого историческая родина вне пределов России – у людей с двойным гражданством. И тут надо полагать вы за или против себя - решать тебе и мне». Сказал Петру и посмотрел на него, что тот ответит. Петро сделал ход, начал: «Речь идёт о политике, а политика тоже борьба, а для победившей стороны еще и банкет с хмельными тостами, и пафосным битьем хрусталя и битьем рож соседей. Всегда имеются две-три карманные партии претендующих на Власть, и какая бы из них не выиграла, всё на руку Власть имущим. Чумаков на подходе к выборам уже не допустят. Спектакль заказан и роли, как говорят, распределены. Народ, так сказать, ориентируется на лидера. Срабатывает опознавательная система «свой-чужой», и тогда кто-то бежит с одного корабля на другой, который попрочнее.

Тихон встал из-за стола и потянулся к полочке с книгами, извлек газету и стал читать: «В 1957 году, скрываясь от правительственных войск в горах Съерра-Маэсстры с горсткой соратников, тогда еще «террорист» (в переводе с латыни «ужас»), Фидель Кастро писал: «Поражение наступит для тех, кто совершенно не захотел нам помочь; для тех, кто сначала был с нами, а затем оставил нас одних; для тех, кто, не веря в достоинство и идеалы, расстрачивал свое время и свой престиж на постыдное общение с деспотизмом, для тех, кто, располагая оружием, трусливо прятал его в час борьбы. Обманутыми окажутся они, а не мы».

Прочтя, отложил в сторону газету и добавил: «Всё сбылось, суд истории воздал всем по делам их, а не по словам и лозунгам. Вот смотри, Россия такая страна, богатейшее государство, способное обеспечить своё население всем необходимым. Только двадцать процентов мировых запасов пресной воды находится в Байкале. А взять таблицу Менделеева, так в недрах земли России находится полная таблица, а мы с протянутой рукой перед Западом. Русский народ устал от трескучих лозунгов различных мастей необольшевиков и их последователей, нужна России чёткая идеологическая и экономическая позиция.- Сходи-ка Петро в дровяник, принеси дровишек, посырее там выбери, а я пока буду думать над ходом».

Петро неспешно встал, потянулся и, насколько хватало его резвости, направился за баньку, где складировались в поленнице дрова, отдельно сушняк, поодаль сырец – свежие. Поежившись от ветра он, набравши поленьев, быстро возвратился в уютный домик, сел на корточки и насовал дровишек в печурку, которые затрещали на прогоревших углях. Поправив чайник, подсел на мягкое место-кровать, на которой ночевал Тихон.

«Пойми Петро, Россия всегда была и остается крепостью православного славянского мира и против нее ведется необъявленная война. И то, что она остается крепостью православия никак не вписывается в планы идеологических и политических противников христианства», – продолжил разговор Тихон, сделав дальнейший ход шашкой. - И, несмотря на развал экономики, все бросают свои непосредственные дела и ударяются в выборы, а значит, в политику. Вот и сложилась такая оговорка: займись политикой, либо политика займётся тобой».

Тихон был седой, но, несмотря на пожилой возраст, имел здоровье, соответствующее его возрасту со скрытым от посторонних глаз переломом в тазобедренном суставе, от того и подтягивал ногу, да разрабатывал упражнениями все свои кости, наращивая их мышцами, тем самым, укрепляя суставы. На стенке висели различные массажёры и экспандер, в углу стояла гиря, а рядом гантели, да перекладина самодельная в проходе.

Усмотрев взгляд Петра, Тихон сказал: «Это сын приезжает, он подтягивается, мне хватает своих тренингов. Мне больше нужна тишина для работы в моем ските, это как отшельничество – добровольное заточение от мира. В тишине рождаются великие произведения. А то, как то один мальчик-журналист абракадабру состряпал, что гораздо опаснее абсолютная тишина, а вот шум, который всего лишь набор звуков, который режет слух, лишь прелюдия к жизни у многих. А для меня тишина - «Глас Божий», и не каждый в тишине его услышит. У нас другой образ жизни чтобы медитировать, но нахожу, что это мог бы себе позволить».

Дверь скрипнула. В дверной проём прошмыгнула девушка и, проходя по коридору, одарила Петра своим лучезарным взглядом глаз небесного цвета, пронзив молнией сердце Петра. Эта было так внезапно, как в бездну они потянули Петра, с которой не выбраться, закрутило мгновенно как в воронку. Внезапное чувство радости охватило Петра. И он сделал неверный ход и смутился под взглядом Тихона. Вот эта мое чадо – моя дочь Таня.

Русоволосая, еще несколько раз мелькала на кухню туда и обратно в зал и Петро, скосив глаза, подглядывал ненароком за девушкой. Игра не клеилась. Партия была проиграна.

Хозяин предложил перекусить. Они зашли на кухню и разместились недалече от печки, от плиты, от которой шло тепло.

Вот и борщ подоспел. И он разлил его по тарелкам. Позвал и дочь, но она отказалась, сославшись, что некогда. Петро, проголодавшись, не заметил, как вмял его, тогда как Тихон еще долго наслаждался, подкрепляя борщ хлебом. Петро попросил добавки, и хозяин отвалил ему еще пару черпаков наваристого борща.

Поев, спросил: «Как борщ? А как ты его готовишь? - Это дочь готовила вчера, - сказал Тихон, - а рецепт такой, обычный, как и для обычного борща, разве только поджарка с морковки и лука. Когда на терке потрешь свежую свеклу, то все можно предварительно прожарить. А когда варишь, добавить кильку в томате, потом и соль». - Князь Владимир Святославович говорил: «На Руси веселие есть пити, не может без того и быти. Может, по маленькой. Хотя знаю, знаю. Сухой закон в артели. Не дам нарушить, да тебе и возвращаться скоро. Может, переночуешь?» На что Петро сказал: «Не могу, но будет возможность, загляну непременно. Но, тогда доиграем и поговорим еще, когда еще свидимся». И они перешли в спальню, где стоял стол да кровать, так по-спартански ничего лишнего, стол для работы, железная кровать для отдыха.

«Чувствую у тебя волны пошли другие, признайся, чем взволнован? - Да, нет, все хорошо. - А то сейчас наука квантовая механика исследует частицу как физическую структуру. И как частицу, как волну, принимая ее за энергию. Так оказалась что за всеми протонами, нейронами, электронами, уже не существует материального мира, а волновая функция, а они, волновые функции организованы более строго, иначе бы они не управляли бы нашим физическим миром».

«Вот ты звонарь, - перехватил разговор Петро, - а звонарь это колокол, который и создает волновую функцию, а волновая функция определяет всю структуру и строит весь физический мир. А волна распространяется мгновенно в любую точку Вселенной. Слово ли произнесенное или событие запечатлеваются в любой точке Вселенной и навсегда. Поэтому есть Высшая Сила, которая видит мир, мгновенно и моментально благодаря таким волновым функциям. Вот и человек имеет волновую функцию. Вот и передались дочери твои волны, ишь не выходит со спальни, - смущается. На все надо время. В Евангелии о браке и семье говорится: «Оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два- одной плотью, так что они уже не двое, а одна плоть, а святые, так дополняют, что имеют еще одну душу на двоих, а душа имеет невидимое для человеческого глаза тело, облик, границу, - учил один с первых учителей Церкви – Тертуллиан. - На всё воля Божья», - и он перекрестился, к сердцу сложив пальцы таким образом, как берут когда что-либо подсаливают, при этом крест накладывал на себя, и взгляд его был обращен на икону царицы небесной – Державную икону, откуда она смотрела строгим взглядом, как показалось Петру. И он тоже машинально перекрестился вслед за Тихоном, отчего пришло успокоение.

Наш общий знакомый заглядывал ко мне – Геннадий – геолог, привет тебе передавал, рассказывал о встрече с тигром в полукилометре от горы Половинкиной по геологической карте. Красивый зверь – Амурский, глаза желтые. Так и стояли в 10 метрах и он, тигр, не знал, как ему поступить. Дикая кошечка оказалась не меньше двух с половиной метров в длину. Какой великолепный мех! Так и стояли в нерешительности с минуту, другую, а потом тигр повернул голову и , уже не глядя, - говорит, на нас сошёл с тропы и двинулся по склону. Некоторое время его полосатая шкура помелькала между лап кедрового стланика, но вскоре он окончательно растворился в хвойном море. Чтоб не спровоцировать прыжок, даже не стал доставать аппарат для съемки, да и вряд ли тогда возникла эта мысль. Вот об этом он написал в воспоминаниях своих рассказов и мне тут оставил для читки, да где-то затерялась. Найду, прочтешь. Нарочным передай, как приедет еще раз, хочу виде

«Мы работали с ним на летнем сезоне в геологоразведочной экспедиции – продолжал Петро. - Они занимались заготовкой шлихов с драг, да промывали летом золото для института, а я оказывал посильную помощь. Жили в палатках внизу склона сопки, а вместе с ними студенты от геологоразведки. Вечером позовет старший – иди ко мне в палатку, и бутерброд такой сделает: хлебушка, а на него смальца положит и чистого не разведенного, нальет стопарик и пошли душевные разговоры. Много воды утекло. Где этот старший? Говорят, женился второй раз и даже на старости ребенка заимел от любимой, потому как дети уже от первого брака взрослые, да Владик уехал в Благу жить. Что там с женой первой, про то не скажу. Вот бы повидаться. Геологи – они путешественники, вроде Конюхова, который не усидит дома, его куда-то тянет, что-то покорять, - романтики.

Петро больше не слушал своего друга, а тот, увлекшись, уже говорил о знаменитом Конюхове – путешественнике нашего времени, который забросил ремесленное училище и стал страстным путешественником. Но в последнее время, уже совершив многие подвиги, подвязался на духовную ипостась и стал служить во Славу Божью. И даже в немощи куётся дух. Невзрачный какой, не богатырь. Но дух,- какой дух! А взять вот Суворова, тоже романтик. Только доблесть военная, одни победы - нет поражений. Конечно, потери есть с двух сторон,- сказал Тихон и стал описывать Суворова.- По натуре добр – непритязательной добротой русского человека. Не пропускал ни одного нищего, чтобы не оделить милостыней. В Канчинском поместье даже была команда инвалидов на полном пансионе,- так сказать. Помогал всем, кто обращался к нему также. А по уверению летописца Суворова – Фукса, он каждый год тайно высылал десять тысяч рублей в одну из тюрем. Добродетель, одно из национальных чувств, сильно было развито в Суворове. Да все национальное было сильно развито в Суворове,- вставил и Петро реплику, созвучную Тихоновской мысли, и стал дополнять и процитировал Петра Первого, которого Суворов озвучивал,- говаривал: «Природа произвела Россию только одну. Она соперницы не имеет, а о русской военной силе отзывался так: «Российское оружие – оружие Зевса»- писал он в письмах, обосновывая свою позицию, доводя до слушателей, кому писал.

А писать он любил, потому много и сохранилось для потомков о его личном... Дальше продолжил Тихон.- В личной жизни как – вот не знаю. Знаю только, что дочь от брака и сын – наследник. Пошел по стопам отца и стал военным. Был горячим и смельчаком как отец его – Суворов. И этот белокурый, высокого роста, не знавший страха, отдал всецело свою жизнь, спасая кучера, который упал, когда опрокинулась коляска, переправлявшаяся через реку Рымну. Но спасая, сам утонул, а в то время Аркадий – сын Суворова, уже командовал дивизией – в тысяча восемьсот одиннадцатом году, во время Русско-Турецкой войны. А дочь – Наташу, задержали французы, когда они направлялись в Париж во время войны и узнав, что она дочь Суворова, с почестями проводили, пропустив. Отец ее – Суворов, имел с ней письменные сношения и остался эпистолярный жанр их откровений, но все дальше и дальше время, разлучая их, сглаживало их пыл и «семейное» дочери выходило на передний план.

«Говорят, что тема Суворова была скандальна, как и тема Толстого?- спросил Петро своего друга. – Не надо спрашивать. Толстой бежал в холод и тьму от своей скандальной жены, которая требовала невозможного. Женщины вообще требуют всегда невозможного в любви. Вот на станции железнодорожной в тысяча девятьсот десятом году, спустя одиннадцать дней, Толстой и умер от воспаления легких. Дорого ему обошлись придирки жены. А было ему восемьдесят два годика – крепок еще был мужик».

Стали сгущаться сумерки. Дочь Тихона – Таня, ловила взгляды Петра, пробегая очередной раз перед комнатой отца. «Может это и есть моя «Валькирия»?- подумал Петро и решил выйти из-за стола, о чём и поведал Тихону. И они вместе вышли через веранду на крыльцо, где и уселись. «Жаль нет звезд. Звезды осенью почему-то ярки у нас»,- сказал Тихон.

Вот был такой Николай - Коперник, который изучал планетную систему: законы планетных обращений Келлера, законы движения Галлилея, законы тяготения Ньютона, вот ступени, по которым человеческий разум медленно поднялся к полному пониманию планетных обращений.

Коперник родился в Пруссии через семь лет после окончания тринадцатилетней Прусской войны. Отец Лука из рода Ванцеродов имел большое имение Славково (Фредау) под Торунью. Крестоносцы возвели его семью в прусское дворянское достоинство.

Семья Ванцеродов жила в четырнадцатом веке в Горном Шлензке (Верхней Силезии). Недалеко стояла маленькая деревушка Ванцерод, давшая роду свое имя. Позже семья откочевала в Бреслау.

На славянском востоке в междуречье Одера и Лабы и по его сторонам селились такие племена: Лушичане, Морачане, Помаряне, Хемляне, Говоляне, Бодрочи и другие. Все названия славянские. Пруссаков тогда теснили крестоносцы «дрангнах остен». Последний этап проживания рода: Ганзенская Торунь. На многих домах города красовался тогда герб Ванцеродов: в верхнем поле орлиная голова с широко раскрытым клювом, а в нижнем – две ноги в сапогах со шпорами.

Младший сын купца Коперника увидел свет 17 февраля 1473 года в 4 ч. 48 мин.

Отец Коперника имел четырех детей: две дочери и двое сыновей. В доме его почетным гостем был польский монах Годземба – тайный агент польского канцлера. А в ордене он имел высокое положение и семью принял в лоно Черного Ордена Доминиканцев. И с этих пор Николая Коперника опекали польские власти.

После его смерти будет вестись спор, являлся ли Коперник поляком или немцем. Те и другие рады были заполучить его славу во имя Отечества. Но Коперник отдал себя миру познания, не задумываясь, кто он, поляк или немец.

Он вздохнул и сказал дальше: «Мир сотворенный из четырех эссенций – бренный мир. Все в нем подвержено рождению и гибели, в нем нет ничего вечного. Всякая живая тварь, стараясь и испуская дыхание, теряет один за другим внутренний огонь, внутренний воздух и воду, и обращается в прах или тлен».

2006 г.