Сумрачный капитан. Глава II

Он проснулся ночью. Этот сон стал сниться всё чаще. Нет, страх не сковывал его, и не вводил в панику. Но раз за разом оставлял с загадками, ответы на которые не давались. Поднявшись с кровати, он медленно побрёл на кухню. Тускло мерцала лампочка, его устраивало это освещение, не слишком бьющее по глазам, а навевающее толику романтизма. В турке варился кофе, разнося горький аромат молотых зерен.
На столе стояли две кружки — привычка, от которой нужно теперь избавляться. Одиночество, как аромат кофе, медленно расползалось по пустой квартире.
Андрей сел у стола и закурил. Привычная обстановка 90-х годов: уже поблекшие от времени бумажные обои, низкий желтый холодильник монотонно урчал в углу, часы на стене отстукивали удары.
Деревянный раздвижной стол, венгерский стул, на котором можно было сидеть, только согнувшись, добавлял к жужжанию холодильника скрип старого дерева. Кухня и коридор — это последняя часть квартиры, которая ожидала своей «реставрации». А ведь на прошлой недели, они должны были начать ремонт.
«Это я слабохарактерный?», - прокричав в пустоту, зашвырнул кружку в стену, разбив её на множество осколков. Их фотография на керамической поверхности, как и отношения, разлетелись в разные углы.
Андрей вскочил со стула и принялся колотить стены. Удар – боль, ещё удар и ещё. Боль, которая иглами впивалась под кожу, с каждым ударом становилась слабее. Кровь жирной кляксой расползалась по стене.
Послышался стук по батареям. Андрей выдохнул, ярость отступила, срываясь по дрожащим рукам на пол.
В его голове, полной тоски и похмелья, который день крутились воспоминания: «Она ждала на перроне вокзала подростка с детского санатория «Избушка», сжимая в руке фотографию, сделанную на плёночный фотоаппарат.      
Интернет тогда только набирал обороты, поэтому общение проходило как в кино: долгие ночи над листком бумаги, пытаясь вместить в одно письмо все события прошедшей недели и чувства, которые они испытывали друг к другу. В письме он писал ей стихи. Весной прикладывал к письму цветки сирени. Летом гербарий из ромашек, а осенью- лепестки роз. Она присылала ему свои фотографии. Старательно брызгая на бумагу свои любимые духи. Потом брала мамину помаду, красила губы и в самом углу оставляла для него поцелуй.
Наступала неделя ожиданий ответа и вновь бессонная ночь. Он любил её по воспоминаниям, она его из романтизма в этой ситуации.
 И вот день Х. Перед выходом он поправлял чёрную рубашку, стряхнув пыль с точно таких же по цвету джинсы, протер лаковые туфли, забросил в рот две жевательные резинки. Дверь электрички отварилась, и с вагона вышел, нет, не Ален Делон и не Аполлон, но прилично подтянутый, стройный молодой юноша 17 лет. Он узнал её сразу, за три года, что они не виделись, она только пуще расцвела тюльпаном, затаившаяся колдовская красота била из нее ключом. В нос ударил аромат вишни и розы вперемешку с феромонами. Белое платьице в чёрный горошек резвилось на ветру. Длинные локоны лились шоколадным водопадам по изгибу её уже созревшего бюста.
Их взгляды, словно две стихии земли и воды, сошлись в некоем танце из предвкушения, желания, страсти, волнения, страхов и многих других чувств.
Она нежно обняла его, чего он вовсе и не ожидал, заставив расплыться перед ней, как тот прыщавый мальчишка от её улыбки три года до этой встречи. Сердце быстро колотилось, темп постоянно нарастал, он пытался успокоить его, чтобы не выдать ей, как же сильно он по ней скучал. Тот день отпечатался в его памяти чётко, словно фильм: вот они гуляют по аллеям, он всё время старается шутить — не выходит, но к его удивлению, ловит ее смех, подобный звону тысячи колокольчиков. Этим она его пленила. Он мог оставаться с ней собой и не страшиться показаться глупым.
— Ты даже можешь хрюкать, я ведь не против — и он хрюкнул, и вновь по аллеи раздался её звонкий смех.
Время предательски убегала прочь, и вот настало время расставятся. Они стояли на перроне и смотрели друг на друга, совсем странным и не привычным тогда взглядом. Чувство эйфории не покидало, наполняя его тело невиданной до сели дрожью. Они молчали. До электрички оставалось пять минут. Она медленно, словно змеёй скользнула своей рукой по его руке. И прижалась так крепко к его груди, что у него перехватило дыхание. Он не дышал, боясь спугнуть этот момент. Так они стояли молча, прижавшись пока впереди не показались огни. Когда электричка остановилась, она спросила:
— Тебя же ждать? – её уста сложились в робкую улыбку, прежде, алые, как альпийские маки, губы, не казались ему, столь манящими и желанными как сейчас. Настолько сильно было это желание, что он поддался влечению и потянулся её поцеловать, но она ловко подставила щёчку. Так началась его утопия.