Сандра. Часть 8

Часть восьмая
"Во имя чести и любви"

48

— Вы разбиваете семью, вы растаптываете чувства моей матери, а она и так настрадалась за свою жизнь! Поэтому я требую: немедленно оставьте в покое Герберта Лабаза, иначе… иначе я за себя не ручаюсь!

Это было сказано с таким ужасающим презрением, с такой испепеляющей злостью, что Сандра не успела даже мелочно, глупо обидеться, настолько она была потрясена.
Этот развращенный деньгами и гордыней юноша не подозревал, что говорит со своей единокровной сестрой... Да-да! Ален Лабаз, вызвавший в ней столько неприязни с первой встречи, был ее братом: у них один отец и разные судьбы. Как и Лаэрт, теперь он полагал, что она состоит с Гербертом в порочной связи. Ален прекрасно все понимал, ведь сам пристрастился к опасным любовным играм, и доказать ему обратное было также нелегко, как уверить хищника, что можно питаться травой и фруктами.

Оглядывая бедное жилище, Ален презрительно морщился, принимая мученический вид человека, идущего на «великие» жертвы во имя сохранения семьи. Какие бы грешки не водились за ним самим, отец, по его мнению, не имел права вести разнузданный образ жизни. В частых стычках по этому поводу сын яростно внушал пожилому ловеласу, что тот уже стар и неинтересен женщинам, что ему «пора на покой», а супруга Герберта тут же норовила поддакнуть. Под двойным обстрелом Лабаз-старший не выдерживал и назло покидал родной дом на несколько дней, живя в отеле и наслаждаясь свободой. После каждого обидного слова, брошенного ему сыном, Герберт еще упорнее кидался возрождать свою молодость. Он с настойчивостью одержимого занимался физическими упражнениями, совершенствовался в рукопашном бое, находил себе новых молоденьких любовниц. Не существовало для Герберта прозвища обиднее, чем небрежное «старик», а Ален нарочно называл его именно так. Иногда и сам Герберт, желая вызвать в собеседницах прилив умиления, иронично называл себя «одиноким стариком», а потом наслаждался, слушая, как те начинают воодушевленно доказывать обратное.

Но прошлой ночью Герберт явно перестарался. Слухи о драке распространились по всей округе. Такого не бывало уже давно: чтобы в приличном месте двое приличных людей сцепились подобно пьяным матросам: разгромили кафе и едва не убивали друг друга! Об этом происшествии даже написали в газетах. Понимая, что позор коснулся всей семьи, Ален Лабаз взялся срочно выпутывать отца из темной истории, ведь ни для кого не было тайной то, что драка произошла из-за женщины — из-за брошенной чужой жены!

— Понимаю: муж вас бросил, обменял на какую-то кокотку, и вы исполнены намерений отомстить ему, но я настоятельно прошу вас избрать для этих целей кого-нибудь другого, только не моего отца, — холодно продолжал Ален.

«Ему понятно! — горько усмехнулась Сандра. — Что он вообще может понимать?! Даже если я сейчас все расскажу, он никогда не признает во мне сестру — такие, как Ален Лабаз, презирают внебрачных детей, потому что и у них могут возникнуть похожие проблемы», — подумала девушка и еще крепче стиснула зубы, приготовившись к любым нападкам. Но кажется, незваный визитер не горел желанием задерживаться здесь дольше положенного — сама атмосфера бедноты действовала на него угнетающе, и он, посчитав свою миссию выполненной, поспешил насмешливо откланяться.

— Полагаю, вы все усвоили, — процедил он сквозь зубы. — Нам больше не о чем говорить.

Одарив ее ледяным взглядом, Ален по-военному четким шагом направился прочь, но перед дверью водрузил на голову шляпу и остановился.

— Как странно! — удивленно промолвил он, оглянувшись. — А я ведь сначала принял вас за редкую скромницу! Правильно говорят: в тихом омуте...

49

Сандра стояла у стены, словно пригвожденная к полу, и ощущала себя так, как если бы ее сейчас облили грязью. Похоже, все вокруг видят в ней какое-то порочное, отверженное создание, зарабатывающее себе на хлеб непристойными способами, и пусть она сама перед собой чиста, другим уже ничего нельзя доказать. Сандра принимала от Герберта подарки, жила за его счет, гуляла с ним по улицам города, появлялась в обществе, по простоте душевной не видя в этом никакого злого умысла, а в итоге вновь оказалась обманутой и запуганной. Неудивительно, что Лаэрт отвернулся от нее!

Неприятная догадка заставила Сандру передернуться: он вместо денег предложил ей ту прощальную ночь, думая, что она — испорченная, гулящая, похотливая девка! Краска стыда залила лицо Сандры. «Ну как же теперь доказать ему и всем остальным, что я ни в чем не виновата?!» — с отчаянием подумала девушка. Почему все вокруг видят лишь плохое? Разве не может мужчина бескорыстно помогать несчастной женщине, не получая ничего взамен? Разве между ними невозможна чистая дружба?
Дружба, конечно, возможна, но только не в случае с Гербертом Лабазом. Уж он-то точно не стал бы беспричинно обхаживать молоденькую девушку! За этим человеком водилась слава покорителя женских сердец.

Сандру охватило отчаяние: она поняла, что не может сделать ничего для своего спасения в глазах окружающих. Несколько раз она порывалась бежать из города, но ее останавливала нехватка денег. Одежда Сандры пришла в совершенную негодность, ей нечего было есть и нечем платить за комнату — лишь каким-то чудом ей удавалось пока держаться на плаву. Приближался день ее последней встречи с человеком, которого она любила; день, когда будут сожжены все мосты…

А потом появилась новая напасть: Герберт Лабаз так и кружил в окрестностях квартала, где жила Сандра, словно хищник вокруг своей жертвы. Бедняжка оказалась загнана в тупик. Неоткуда было ждать помощи. О, если бы только она была чуточку посмелее! Но нет — открыться и рассказать правду она боялась. Теперь Сандра видела, с каким ожесточением Лабаз уничтожает своих противников — тех, кто ему мешает, — и не представляла, как он поведет себя, узнав, что она его дочь. Быть может, испугавшись за сохранность своей семьи, он решит устранить и ее? Кто заметит исчезновение ничтожной песчинки? Не зря мать Сандры так его боялась и заклинала дочь ни за что на свете не искать встречи с ним. А она и не искала. Судьба свела их сама.


Гонимая страхом, Сандра перестала ночевать в своей комнатушке, дабы Герберт не нашел ее; продрогшая и голодная, она слонялась по улицам, спала на обледенелых скамейках сквера, в котором еще несколько недель назад беспечно гуляла. Трех дней ей хватило сполна, чтобы совершенно обессилеть и потерять приличный облик. Ее сознание помутилось от усталости, и она уже не хотела думать ни о прошлом, ни о будущем. Город, тот самый желанный город, манящий своими красочными огоньками, погубил наивную мечтательницу. Он разинул свою зияющую черную пасть, чтобы без следа поглотить ее в своих грязных подворотнях…

Но настало утро четвертого дня, и Сандра, собрав остатки сил, отправилась по указанному Лаэртом адресу с единственной целью — освободить возлюбленного от всяких обязательств. Лаэрт не был перед ней виноват, он желал ей только добра — это она отвергла его помощь, потому что не хотела подачек…

Близилось девять часов. Погода выдалась на удивление солнечной и ясной. Впервые за все дни не свирепствовали ураганы, и море было по-зимнему вялым и сонным. Люди спешили по своим делам, сновали по улицам, движимые нескончаемыми заботами, и попросту не замечали одиноко бредущей фигурки, закутанной в прохудившееся грязное пальто, жалко прижимающей озябшие руки к груди, с выражением безысходного упрямства на обветренном лице. Прохожие провожали нищенку равнодушными взглядами и уже через секунду забывали о ней, а Сандра все шла и шла, не обращая внимание на то, что творилось вокруг…

И только поравнявшись с одной из стеклянных витрин, девушка скользнула по своему отражению взглядом и, вздрогнув, ожила. «Неужели это я? Неужели? — пронеслось в ее голове. — Прошло только три дня, а я уже никто. До чего легко опуститься, отрешиться от насущных проблем, но как же трудно подняться… Смогу ли я когда-нибудь вновь обрести интерес к жизни? Вряд ли… Я уже никому не нужна…— думала Сандра, оглядывая свой грязный нищенский облик в отражении витрины. — Но как же Лаэрт? Что он подумает, увидев меня такой? — Эта мысль была подобна лучу солнца, просочившемуся сквозь заколоченные ставни. — Я не могу идти на последнюю встречу с ним в таком виде! Я не смогу вынести его жалость!»

И девушка поспешно зашагала в противоположную сторону. Ей необходимо хоть немного привести себя в порядок. Она не вызовет жалости в том, кого любит, не попросит подачки одним своим видом, а наоборот — докажет, что способна сама позаботиться о своем завтра. Пусть это будет обманом, зато Лаэрт не заподозрит ее морального и физического упадка.

Преодолевая вдруг возникшую ломоту во всем теле, Сандра юркнула под арку в длинном сером доме из белого кирпича, и ее шаги застучали по скрипучей деревянной лестнице. Голова отяжелела, будто налилась свинцом, и в висках стучали противные молоточки — наверняка она успела простудиться.

Распахнув дверь в свою комнату, девушка порывисто вошла и, не видя ничего вокруг, направилась к тумбе, в которой припрятала более холодную, но все же и более добротную одежду, подаренную «добрым» покровителем. Ее руки судорожно копошились в ворохе тканей, отыскивая подходящий наряд, когда случилось самое страшное.

— Куда ты пропала, мой друг? Я уж истомился тебя ждать. Вечно ты убегаешь!

Сандра дернулась и, выпрямившись, застыла. «Мой друг!» От этого обращения у нее уже мороз по коже пробегал. Век бы не слышать этого слащавого голоса!

Приобняв девушку за плечо, Герберт Лабаз оттеснил ее к стене. Его пронырливые, наглые губы попытались завладеть ее губами, но Сандра вырвалась с такой силой, что он невольно растерялся.

— Что за детские выходки, Александра? Ты же пропадешь без меня, как ты это не можешь понять своей хорошенькой, умненькой головкой? Разве мало тебе доказательств моей преданности? Я готов еще не раз жертвовать своей репутацией ради тебя! А это немало, поверь мне. После того случая я даже не знаю, как показаться в родных стенах — жена меня растерзает!

— Прошу, уйдите! — взмолилась девушка, подняв на него покрасневшие глаза. — Нам обоим будет лучше!

Но Герберт, кажется, даже не пытался ее понять. На его лице блуждала обыкновенная улыбочка, а его тон годился для светской беседы. Отчаянные мольбы не тронули загрубелого сердца.

— Разве ты еще не поняла, что мне от тебя нужно? Может, поговорим начистоту?

— Уйдите, — с горечью повторила Сандра. — Забирайте все свои подарки — мне от вас ничего не нужно! — Она выгребла содержимое тумбочки на пол и отошла в сторону.

Герберт удивленно приподнял одну бровь:

— Думаешь, я так просто отступлюсь?

— Почему вы не одумаетесь? — с неожиданным воодушевлением откликнулась девушка. — Почему не вернетесь домой, не начнете наконец честную жизнь? Почему все время кого-то обманываете?!

Прежняя игривая улыбочка слетела с его лица, как ненужная маска; уголки губ рванулись вниз, в глазах вспыхнул недобрый огонь.

— Ага! Значит, и ты утверждаешь, что мне пора на покой? Что я стар, никому неинтересен, ни на что не способен?! Ты вынуждаешь меня, дорогуша. Я хотел по-хорошему!

Сандра даже не успела ни о чем подумать, ничего предпринять, как очутилась в цепком капкане. Она дернулась, попыталась увернуться; ее без того отяжелевшая голова больно ударилась о стену, руки беспомощно замолотили воздух — девушка ощутила себя жалкой букашкой, ногтем придавленной к оконному стеклу.

— Отпустите, мне нужно идти, — промолвила она, с трудом переводя дыхание.

— Куда это тебе нужно идти? На свидание с неверным мужем? С человеком, который даже не умеет драться по-мужски?! — ядовито заметил Герберт, пытаясь сломить мятеж.

— Прошу вас, одумайтесь, ведь вы… вы…— В одном слове заключалось ее спасение, но язык онемел и отказывался повиноваться. Все зашло слишком далеко, и ее запоздалое признание теперь вызовет оглушительный шок, подобный обрушившейся с горного склона лавине. Рой мыслей вдруг смолк и оборвался — Сандра почувствовала странное оцепенение, будто ее тело уже не принадлежало ей; жар, бьющий откуда-то изнутри, притуплял непристойные прикосновения — она лишь с небывалой отчетливостью видела все свои прежние ошибки, за которые теперь нужно было нести ответ…

Словно сквозь завесу сна Сандра увидела, как отворилась дверь и на пороге возникла расплывчатая фигура. Девушка уже не сопротивлялась — нет, она не смирилась; только у нее больше не было сил.

50

Кто-то вошел в комнату, но Герберт не мог этого видеть. Придавленная к стене девушка жалобно посмотрела на невольного свидетеля ее позора — наверное, пришел кто-то из соседей. Но зачем звать на помощь? Все считают ее развратницей, недостойной даже жалости, — кто станет ей помогать? Кто станет защищать от всемогущего покровителя?

Но что же это?! Сандра напрягла зрение, стараясь разглядеть возникшую на пороге фигуру. «Мама, — подумала она и сама удивилась своим мыслям. Это походило на сон, но девушка точно знала, что видит свою мать. — Прости меня, ведь я была такой глупой, такой самонадеянной… Я осмелилась ослушаться тебя! Я все это заслужила, я…»

Герберт Лабаз почувствовал, что зажатая им в тиски Сандра, негромко вскрикнув, обмякла в его руках.

— Что вы делаете? Отойдите от нее! — тут же раздалось сзади.

Женщина в балахоне и грязно-сером платке, небрежно покрывающем ее седые волосы, ворвалась в комнату и вырвала бесчувственную девушку из рук незадачливого ловеласа... Впервые в жизни Герберт решительно не знал, что делать. «Моя репутация погибла, — мучительно подумал он. — Что я наделал? Баба сейчас поднимет шум!» Но то, что случилось дальше, вовсе заставило господина Лабаза схватиться за сердце...


Оттащив Сандру на кровать, странная особа пыталась привести ее в чувства: дула на лицо, хлопала по щекам — и при том не обращала никакого внимания на смятенного Лабаза, будто тот обратился в невидимку. Женщина была всецело поглощена состоянием несчастной девушки, и когда мужчина с виноватой улыбкой осторожно приблизился к ней, надеясь с помощью денег замять скандал (это единственное, что сгоряча пришло ему в голову), она взглянула на него с таким недоумением, что Герберт растерялся.

Женщина подозрительно рассматривала его лицо, будто оно показалось ей знакомым, а Лабаз даже не мог пошевелить рукой, чтобы извлечь деньги из своего бумажника и с тем удалиться. Этот жуткий взгляд пронизывал его насквозь! Что-то дрогнуло в чертах незнакомки, и Герберт увидел в них то ли испуг, то ли возмущение, но тут же явственно услышал, как чей-то голос четко произнес его имя, призывая к ответу:

— Герберт? Ты?..

Он попытался изобразить удивление, но ничего не вышло. Он увидел перед собой вовсе не незнакомку — морщины будто разгладились на печальном лице, и Герберт наконец узнал ее, узнал с неизведанным доселе испугом, как никогда ощутив собственную ничтожность...

Мужчина попятился к стене, судорожно ослабив ворот рубашки; затем перевел взгляд на лежащую на кровати девушку, и чудовищная догадка озарила его смятенные мысли.

— Не может быть! — прошептал Герберт, хватаясь за голову…

Скандала не произошло. Упреков тоже не последовало — видно, с годами притупляются даже самые глубокие обиды. Около кровати сидели двое одиноких, постаревших людей, не в силах заговорить и посмотреть друг на друга. Между ними лежала невесомая, словно пушинка, девушка, которая теперь объединяла их. Она до сих пор не пришла в себя, все усилия оставались тщетными.

Герберт Лабаз не пытался расспрашивать — ему и так все стало понятно без слов; не спешил умалить своих поступков — он не находил им оправдания; не просил прощения — он его не заслужил. Посмотрев на Сандру другими глазами, ему стало омерзительно вспоминать свою беспутную жизнь… Что он сделал по-настоящему хорошего за все долгие годы? Ничего. Заслужил ли он любовь своей жены и сына? Нет. Всю жизнь Герберт Лабаз метался между двух огней — между семьей и своими пристрастиями, а в итоге оказался у разбитого корыта. Быть может, одумайся он раньше, эта несчастная девочка, лежащая сейчас на кровати, преданно любила бы его, называла отцом… А так — впереди лишь старость, одиночество и пустота.

— Августа...— начал было Герберт, но даже звук собственного голоса испугал его. — Я и пальцем не тронул ее…

Женщина вздрогнула, поглядела на него пустыми глазами и вновь склонилась над дочерью.

— Тогда ты говорил, чтобы я никогда не возвращалась в город, — сказала она наконец. — Ты угрожал мне… И я все эти годы не решалась покинуть места своей ссылки, а сейчас приехала лишь для того, чтобы забрать Сандру. Ведь она здесь пропадет! Я предупреждала ее, отговаривала, но чем можно остановить горячую девчонку? Я ведь сама была такой…— Покачиваясь из стороны в сторону, грустно продолжала Августа. — Дочь не послушала меня — я не сержусь, только хочу забрать ее обратно… Мы ничего не сообщим твоей семье! Мы тихо уедем.

Она с опаской взглянула на него, и он стыдливо потупился. Как изменили годы эту женщину! От прежней гордой красавицы не осталось и следа, она полностью покорилась судьбе и теперь даже не пыталась чего-то требовать, как раньше. Герберт услышал ту заветную клятву молчания спустя почти два десятка лет, из уст совершенно другой женщины — постаревшей и поседевшей. Именно столько времени понадобилось, чтобы сломить ее мятежный дух.

— Что я могу для вас сделать? — спросил оробевший, дрожащий от волнения Герберт Лабаз. — Я могу поселить вас в каком-нибудь уютном местечке, вдали от суеты, могу обеспечить всем необходимым…— Он запнулся и в мыслях обругал сам себя. — В общем, я ничего не могу! Мне ведь сказали тогда, что ты умерла… да и ребенок тоже!

— Но ты даже не попытался это проверить, — возразила Августа без обиды и негодования. В ее голосе звучала одна усталость. — Не оправдывайся, Герберт, я не обвиняю тебя. Мы оба были молоды и неправы — чего теперь пенять! Мы оба не знали, на что идем… Я лишь хочу, чтобы моя дочь пришла в себя. Минул почти час, а она все не шелохнется! — обеспокоено воскликнула женщина, вглядываясь в лицо Сандры. — Что с ней случилось? Я как чувствовала, что быть беде… Джон рассказал мне про нее столько странного: какое-то замужество, богатый дом, куча денег, рваное платье… Я долго не решалась отправиться на поиски своей дочери, но материнский долг не позволил мне сидеть сложа руки. Собравшись с духом, я выпытала у Джона все подробности, а также адрес дома и попросила доставить на берег. Мне было страшно — я совсем отвыкла от городской жизни, но мысли о дочери гнали меня вперед, и я еле дождалась окончания сезона штормов.

Всю дорогу я дрожала — боялась, что что-нибудь мне помешает и я не найду Сандру — я ведь всегда была излишне строга к ней, за всю ее жизнь не сказала ей ласкового слова!.. Но все обошлось. Вместе с Джоном мы добрались до того особняка (он и вправду очень роскошный), где нас принял молодой человек… Он стал расспрашивать: кто я, откуда и прочее, но мне оставалось лишь молчать. С большим трудом выпытав у него новый адрес, по которому можно найти Сандру, я едва смогла отделаться от того юноши: он загородил мне дорогу и заявил, что не пропустит, пока я не скажу ему о себе (не понимаю, какое отношение он вообще имеет к моей девочке!). Благо, Джон его отвлек. И вот, я здесь, — закончила свой рассказ Августа. Ее лицо, казалось, не выражало никаких чувств.

— Ты пришла очень вовремя, — сказал Герберт, покраснев.

— Я вижу, ты не изменился, — заметила Августа. — Время лишь посеребрило твои волосы, а в остальном все осталось как есть…

Он тяжело вздохнул и задумчиво посмотрел на Сандру. Ее щеки, которые раньше были болезненно-серого цвета, теперь пылали лихорадочным багрянцем, а дыхание стало частым и поверхностным. Нахмурив брови, Лабаз приложил ладонь к ее лбу и крепко выругался.

— Что с ней? — воскликнула Августа, вскочив. — Ответь, что произошло?! Герберт, не молчи!

— Девчонка простудилась — вот что, — недовольно пробурчал Лабаз, даже в этом распознав свою вину, ведь из-за него Сандре пришлось ночевать на улице, потому что здесь, словно в западне, ее поджидал «добрый» покровитель.

— Собери ее вещи, — приказал он Августе, — я отвезу Александру в больницу.

— Нет! — со странной горячностью возразила перепуганная насмерть женщина.

— Почему? — только и оставалось спросить ему.

— Я не хочу, чтобы нас снова разлучили, не хочу снова потерять ее из виду! Пожалуйста, оставим ее здесь!..

Лабаз взмахнул в воздухе руками, будто пытаясь сокрушить какую-то невидимую стену.

— Ладно. Только если что-нибудь случится, уж в этом моей вины не будет! — выдохнул он. — Тогда принеси скорее теплой воды…

Но она будто не слышала его, а стояла, вытаращив глаза, и не двигалась с места. Неодобрительно пробурчав что-то себе под нос, Герберт решительно вышел, и Августа на миг вздрогнула — неужто он оставил их? Бросил, как и много лет назад? Однако через несколько минут дверь с шумом отлетела в сторону и на пороге возник Лабаз с лоханью в руках, полной источающей пар воды. С выражением железной непоколебимости он приблизился к больной и резко стянул с нее верхнюю одежду.

— Что ты делаешь?! — ахнула Августа.

— Пытаюсь хоть как-то помочь нашей дочери.

Герберт стал осторожно обтирать ее лицо, плечи, грудь, охлаждая пылающую кожу, при этом в нем ни на грамм не всколыхнулось прежнее похотливое чувство. Теперь он видел в Александре больного ребенка, нуждающегося в помощи, а не красивую женщину, вызывающую страсть.

51

Благодаря Сандре двое людей, до этого дня связанных лишь обидой и чувством вины, объединились. Они не думали о себе, погрузившись в заботу о взрослой дочери. Потеряв счет часам и минутам, они суетились вокруг нее, пытались хоть как-то облегчить начавшуюся лихорадку.

К вечеру родителей охватило отчаяние. Несмотря на все усилия, Сандра металась по постели, сбрасывая одеяло и прерывисто, часто дыша. То она кого-то отталкивала от себя, извиваясь, как выброшенная на берег рыба, то пыталась удержать, стискивая между худых пальцев простыню. Не было сомнений: у нее начался бред.

Герберт чувствовал себя последним негодяем — как он мог жить, не замечая, что творится вокруг?! Как мог допустить, чтобы эта светлая, добрая девушка теперь страдала?! Он страшился даже мельком подумать, что может потерять то, что обрел лишь сейчас. «Все будет хорошо. Я не позволю этому случиться!» — поклялся себе Лабаз и принялся с тем же упорством выхаживать больную дочь, с каким еще недавно пытался добиться ее как женщины. О, Герберту теперь казалось, что все это было когда-то очень давно, в прошлой жизни.

— Я пойду за доктором, — решительно сказал наконец мужчина. — Так мы не спасем ее.

Августа отчаянно замотала головой.

— Ты с ума сошла?! — разъярился Герберт. — Мы не поможем ей! Я пытался, но девушке все хуже. Что за глупое упрямство!

Одичавшая женщина снова мотнула головой и склонилась над дочерью; слезы крупными каплями катились по ее высохшим щекам.

Плюнув себе под ноги, Лабаз рванулся к дверям, как вдруг тихий, едва слышный голос прошелестел откуда-то снизу:

— Лаэрт… не уходи…

Герберт Лабаз круто развернулся на каблуках и внимательно посмотрел на девушку, в беспамятстве свесившую голову с подушки. Ее глаза были закрыты, губы — закушены, а все лицо принимало такое мученическое выражение, что у Лабаза сжалось сердце. «Бедное дитя! Даже в бреду зовет этого слабака!..»

— Лаэрт! — снова жалобно позвала девушка. Герберт погладил ее плечо с нежным, отеческим чувством. Всхлипнув, она испуганно отпрянула в сторону и свернулась в клубочек.

Новоявленный отец пришел в отчаяние: что ему еще сделать? Чем загладить свою вину? Он совсем не хотел ее пугать, но Сандра будто даже сквозь бред, паря между прошлым и настоящим, чувствовала присутствие человека, который хотел ее похотливо использовать.

— Кого она зовет? — недоумевая, спросила Августа.

— Своего мужа, — процедил Герберт сквозь зубы. — Мужа, который ее недостоин…

— Мужа?! — несчастная мать растерянно обвела глазами комнату. — Какого еще мужа? Моя дочь еще очень молода, она не могла выйти замуж! Прошло лишь полгода, как она…

— Не знаю, как это произошло, но факт остается фактом: Александра замужем за Лаэртом Мильгреем, — выпалил Лабаз, даже не пытаясь скрыть свое недовольство.

— Он плохой человек? — упавшим голосом пробормотала Августа.

— Плохой? Может быть. Не понимаю, зачем ему вообще понадобилось на ней жениться? Для того, чтобы потом среди ночи выгнать на улицу?.. Только Александра никогда не признается в этом. Она любит его, сильно любит.

— Герберт! Что ты такое говоришь?! — Августа замахала на него руками. — Моя дочь не могла никого полюбить, тем более такого негодяя! Я ведь столько раз говорила ей…

— Могла, — с горечью настоял на своем Лабаз. — Увы, твоя дочь такая же, как ты много лет назад: наивная, но в то же время своенравная…

Он долго молчал, прислушиваясь к тяжелому дыханию Сандры — здесь и к чьим-то шагам — на улице.

— Я приведу его! — вдруг решился Герберт. — Сандра зовет его: может, присутствие этого человека ей чем-то поможет… Хотя вряд ли Мильгрей согласится прийти сюда, да еще в моем сопровождении... Но я все равно попробую. Будь у него хоть капля совести, он придет.

С этими словами Герберт вышел, бросив на ходу:

— Если девчонке станет хуже — зови на помощь, не жди моего возвращения!
Августа прислушивалась к стихающим шагам в коридоре и не могла поверить, что все это происходит наяву. Она никогда не думала вновь оказаться в доме, где когда-то жила вместе со своими родителями…(А ведь она жила именно здесь до того, как поступить на злополучную службу к Лабазам!)

«Нет, Герберт не вернется, — уныло подумала женщина. — Это лишь предлог, чтобы уйти отсюда. Он сбежал — я слишком хорошо его знаю! Он не из таких, кто жертвует собой ради чьего-то блага!»


Герберт Лабаз словно переродился за сегодняшний день. Он сам уже не знал, чего от себя ожидать. Это походило на странный сон, увидев который, потом удивляешься целую неделю. В том злополучном постоялом доме — его дочь, а он сам идет — и даже не идет, а бежит сломя голову! — к человеку, которого прилюдно избил четыре дня назад! Что за бред? Иногда Герберт досадовал на самого себя, ему ведь следовало сразу отвезти Сандру в больницу, однако он почему-то был уверен, что, приведя Мильгрея, поможет бедной девушке.

52

— Так значит, она не пришла?

Жанни Лагерцин застыла посреди гостиной с бокалом крепкого пунша. Облаченная в тонкую гипюровую сорочку, которая едва прикрывала ее пышные прелести, она поставила полную ногу на стул и изогнулась в непристойной позе.

Лаэрт избегал смотреть на искусительницу. Его лицо — нежное и почти женственно-красивое, — выражало потерянность и отсутствие. Его глаза — грустные и задумчивые, — казалось, ничего не видели и были безразличны ко всему на свете; его тонкие губы сдвинулись в упрямую линию, и он весь, словно изнемогая под тяжестью собственного тела, прислонился к дверному косяку. Часы пробили семь вечера, и медный звон маятника еще долго дребезжал под высоким потолком.

— В последнее время ты какой-то странный, — томно произнесла Жанни, вороша рукой черные волосы. — То приходишь побитый, то свирепый, как собака… Это из-за той девчонки, из-за того, что не можешь получить развод?

— Да, — ответил он не сразу.

— Не понимаю, зачем ты вовсе на ней женился? Разве нельзя было по-другому? — продолжала допытываться она.

Его взгляд отрешенно скользнул по ее фигуре.

— По-моему, я уже объяснял тебе…

— И вот, она не пришла сегодня в девять, как вы договаривались, — улыбнулась женщина.

— Не пришла…— повторил он с таким видом, будто вел беседу сам с собой.

Жанни соскочила со стула и с легкостью, на какую только была способна в своем возрасте и комплекции, подбежала к молодому человеку.

— Ну ладно, хватит дуться: не пришла, так не пришла! Чтоб ей пусто было…— игриво воскликнула она, обвивая его лицо руками. — Вместо того, чтоб скучать, предлагаю заняться делом...

Жанни впилась в его губы страстным поцелуем, но ее ласки не восторгали его, как прежде. Лаэрт стоял неподвижно и бесчувственно, не отвечая на поцелуй, и женщина была вынуждена с неприязнью отстраниться — ей на мгновение почудилось, что она целует гипсовую статую: бесстрастную и холодную. «Ну как теперь объяснить этой недалекой женщине, что у нас нет ничего общего? Что у нас нет будущего?» — с тоской подумал Лаэрт.


Дворецкий нерешительно переступил порог, опасаясь застать хозяина с его возлюбленной в неподходящий момент, но сегодня все было тихо.

— Господин Мильгрей, к вам пришли…

Он вздрогнул — по лицу пробежала мгновенная живительная волна, — засуетился, обернулся на Жанни, как на какое-то препятствие, и оглядел комнату, словно ища шкаф или потаенный угол, куда можно было ее спрятать, но в итоге повернулся к слуге.

— Это она?

— Это он, — ответил дворецкий, таинственно понизив голос.

— Кто? — Лаэрт отвернулся и сник.

— Он ждет вас в гостиной, — уклонился от дальнейших объяснений слуга.

Мильгрей несколько мгновений медлил, думая, уделять ли внимание незваному гостю или же сослаться на неотложные дела — слишком он устал от всего; вдобавок разбитая в драке губа, потревоженная поцелуем, теперь горела огнем.
И все-таки молодой хозяин решился выйти к визитеру.

— Жанни, подожди меня здесь. Я не задержусь долго, — больше ради приличия обратился он к своей сожительнице, после чего неспешно вышел в высокие двери, гордо расправив плечи.


Войдя в гостиную уверенной хозяйской походкой, перенятой у отца, Лаэрт Мильгрей поморщился, увидев своего недавнего соперника. Герберт Лабаз — взволнованный, с горящими глазами, непохожий сам на себя, — нервно грыз кончик сигары, не решаясь закурить в чужом доме.

— А вы смелый, раз явились в мой дом после всего, что случилось!

Герберт ответил ему не менее ледяным взглядом, окатывая презрением с головы до пят.

— Я не смел, любезный юноша. Я отчаян, — нравоучительно заметил он, особенно выделяя два последних слова. — Меня привело сюда дело, имеющее непосредственное отношение к вашей персоне.

— Выражайтесь яснее, господин Лабаз, — сухо перебил Мильгрей. — Уж не желаете ли вы предоставить мне возможность взять реванш в очередном поединке? Увы, у меня нет желания драться вновь. Это не имеет смысла, ведь мы с вами цивилизованные люди, — сказал он с мрачной иронией, барабаня пальцами по поверхности небольшого журнального столика.

— Имя «Александра» вам ни о чем не говорит? Вы еще не забыли о своей жене? А, Мильгрей? — Герберт прищурил один глаз и стал до смешного похож на крупного дымчато-серебристого котяру, только вот Лаэрту было не до смеха.

— Что-то с Александрой? — спросил он, побледнев.

— Да. Она больна. Бредит. Зовет вас. Она, быть может, умирает, и вы…— Лабаз специально несколько преувеличил, чтобы как следует помучить недавнего соперника.
Тот поперхнулся. Ноги его подкосились, и он едва не упал, схватившись за стену — Герберт уже пожалел о своей горячности, он и не предполагал, что Сандра так много значит для Лаэрта Мильгрея. Но сомневаться в его искренности не приходилось. Уже спустя мгновение молодой человек, вцепившись в одежду нежданного гостя, готов был на коленях вымаливать объяснения.

— Спокойствие, юноша, только спокойствие, — поднял руку Герберт и велел следовать за собой.

Лаэрт хотел бежать без пальто — Лабазу пришлось воротить его силой и чуть ли не самолично одеть, так как он свирепо отбивался, требуя немедленно отвести его к больной девушке.

— Одеться вам все-таки стоит — не хватало еще, чтоб и вы заболели! — процедил Лабаз.

Уже на пороге их окликнула Жанни.

— Потом, сударыня, потом, — второпях отговорился Лабаз, потому что его молодой товарищ не мог связать двух слов.

53

Общая беда сплотила их. Два врага, два соперника теперь бежали друг за другом по ночному городу, спеша к несчастной девушке, нуждающейся в их поддержке. Не борясь отныне за сердце Сандры, Герберт видел ситуацию со стороны и даже, к своему собственному удивлению, проникся к Лаэрту уважением. Он-то ожидал, что его придется уговаривать подвергнуть себя риску заразиться гриппом, но молодой человек думал об этом в самую последнюю очередь или вовсе не думал…

…Перед дверью в комнату, на холодной, продуваемой ветром лестнице, тускло освещенной фонарем, Лаэрт приостановил Герберта за руку.

— Скажите, ей очень плохо? Ничего нельзя сделать? — срывающимся голосом спросил он, по-детски доверчиво заглядывая ему в глаза.

— Вы пессимист и паникер, мой друг, — ответил Герберт Лабаз. — Все обойдется. Идите же к ней скорее!

Ободренный Мильгрей опрометью бросился к двери, а пожилой господин остался в коридоре, где не преминул закурить сигару. «Как я его назвал? Другом? Не может быть, — мрачно усмехнулся он. — Поистине фантастический день! Я стал другим человеком…»

*  *  *

Лаэрт ворвался в комнату, где было душно и уже в самом воздухе витало дыхание смерти, что, казалось, с нетерпением заглядывала в окно, — и застыл, увидев у кровати сутулую фигуру женщины. Та вздрогнула и без удивления, без каких бы то ни было эмоций поглядела на вошедшего. Лаэрт узнал ее — они уже виделись сегодня утром. Подумать только: сегодня утром! Когда еще ничего не предвещало беды, и он ожидал развода, которого волею судьбы так и не произошло. Да, этот нелепый брак еще не был расторгнут!

— Так вы и есть Лаэрт? — спросила Августа, освобождая место у постели больной.

— А вы — мать?

Обреченный взгляд был ему ответом.

Сейчас было излишне что-либо говорить, о чем-то спрашивать — тяжелый момент поглотил все мысли. Еще никогда Лаэрт так не волновался за чью-то жизнь — даже тогда, когда сам стоял на пороге смерти; никогда еще сердце так не сжималось в его груди от беспомощности и жалости. Во рту пересохло, глаза наполнились слезами, руки сковала судорожная дрожь. «Спокойно. Я действительно пессимист и паникер!» — обругал себя молодой человек, но как он мог быть спокойным, когда на этом убогом одре лежало живое существо — охваченное беспамятством и огнем, которое еще несколько дней назад было здоровым. Только подумать! Три или четыре дня назад он расставался с ней холодно, отчужденно, упрекал ее в распутстве и во лжи, а теперь, быть может, уже никогда не представится возможность попросить прощения, сказать главные слова…

Сколько раз он вбивал себе в голову, что ему безразлична эта девушка, что ему лишь из жалости хочется ей помочь? А теперь все могло быть упущено навсегда.
Сделавшиеся ватными ноги едва донесли Лаэрта до кровати и он, оттолкнув стул, рухнул прямо на пол, не отрывая взгляда от желтовато-бледного, угасшего лица. Стоя на коленях, он задумчиво смотрел на свою возлюбленную — да-да, именно возлюбленную! — и предавался раскаянию, пришедшему, увы, запоздало. Он мог пожертвовать чем угодно — собой, деньгами — всем, лишь бы помочь ей… Но ему оставалось только ободряюще стискивать липкую от пота, крошечную ладонь. Вся эта пустая комната, казалось, разрывалась от тоски, и даже грязные, облупленные стены готовы были плакать.

Каким-то неведомым осязанием Сандра вдруг почувствовала присутствие человека, которого так звала, и теперь встрепенулась, как листок на ветру, заметалась в постели; ее рука помимо воли вцепилась в его руку, стиснутые уста разжались, испустив протяжный вздох.

— Лаэрт! Не уходи, пожалуйста…

— Успокойся, милая: я здесь. Я больше никогда не уйду, слышишь? Никогда. Я всегда буду с тобой, всегда буду рядом.

Звук его голоса как будто успокоил ее. Вскоре дыхание стало более глубоким и равномерным, напряжение улеглось, тело расслабилось.

Лаэрт застыл в тягостном ожидании пробуждения, его сосредоточенный взгляд неустанно следил за малейшими изменениями в лице девушки; он боялся прикоснуться к ней, боялся — как и тогда, в номере отеля, — неосторожным движением причинить ей боль. Вспоминая свое прошлое поведение, ему было невыносимо совестно за все свои слова, перепады теплоты и отчуждения. За все то время, что они знали друг друга, Лаэрт постоянно противоречил сам себе, он боялся отступиться от своих юношеских грез и заставлял себя оттолкнуть эту «непривлекательную» особу, потому что Сандра была полной противоположностью всему тому, что он отождествлял с любовью. Тоненькая как тростинка, простодушная, скромная, иногда диковатая — она больше напоминала ему младшую сестру, и только теперь, когда он вдруг со страхом почувствовал, что может потерять ее, Лаэрт готов был до бесконечности повторять все то, что так долго подавлял в себе.

— Любимая, — произнес он и вздрогнул; его голос прозвучал не как обычно, а словно изнутри: приглушенно, искренне…— Любимая, — снова и снова повторял он, — посмотри на меня, ведь это я! Я здесь и буду с тобой до тех пор, пока не надоем тебе… Прошу только, скажи что-нибудь, не пугай меня больше...

Девушка слабо застонала, повернула голову так, что слипшиеся от пота, спутанные кудри упали ей на лицо.

— Лаэрт… не уходи, — она испуганно распахнула глаза и уставилась на него немигающим, пристальным, мутным взглядом. Лаэрт помимо воли улыбнулся ей, однако от того отчужденного, странного, неподкупного взгляда у него мороз пробежал по коже. Это была не Сандра. Это был кто-то другой, кто обитал сейчас в ее отощалом, измученном теле.

— Александра, это я, — повторил Мильгрей, и голос его предательски задрожал.
Несколько секунд застывшие серые глаза не мигая смотрели ему в лицо, но вскоре снова закатились, и девушка погрузилась в забытье. Ее рука остервенело вырвалась из его пальцев и метнулась в сторону. Похоже, Сандра его не узнавала.


Лаэрт впал в отчаяние. Ведь он пришел, он все осознал, он со слезами готов был просить у нее прощения, а она лежала рядом, но в то же время была недосягаемо далеко. Он не мог справиться с собой: его охватила такая паника, такое ослепляющее желание помочь, что он, наверное, готов был до потери сознания биться лбом об стенку, если бы в этом только заключался выход.

Но выхода не было. Мильгрей забыл о себе в те минуты, все его существо словно неотрывно вжилось в то близкое, родное, что покоилось рядом. Это было ослеплением. Подобное случается, когда после долгого пребывания во мраке перед вами вдруг вспыхивает луч фонаря, и вы несколько секунд не можете опомниться.
Лаэрт считал себя хладнокровным человеком, он переносил удары судьбы с такой отрешенностью, которая порой вызывала удивление в нем самом… Но только не теперь.
Неужели боль любимого человека всегда ощущается острее, чем своя? Лаэрт не задумывался об этом. В те минуты он больше всего ненавидел себя: за то, что смог допустить все это и за то, что теперь нечем не мог помочь… Он кричал, в исступлении и страхе тряс девушку за плечи, но она продолжала бессвязно звать его, не понимая, что он уже давно рядом.

— Я здесь! Здесь! — повторял он и, желая доказать свое присутствие, целовал горячие, сухие губы, ставшие чужими…

— Что вы делаете?! — строгий окрик привел обезумевшего Лаэрта в чувства — он отстранился от девушки и, покраснев, поднялся на ноги. Вошедший вместе с матерью Сандры Герберт Лабаз смотрел на него осуждающим взглядом, в котором, между тем, сквозило затаенное понимание. — Вы же можете заразиться! Не хватало нам еще с вами нянчиться!

Лаэрт растерянно смотрел на пожилого господина, и лицо его, как у маленького ребенка, заслужившего порицание родителей, кривилось от подступивших слез. «Что со мной?» — отдаленно подумал он, но тут же понял, что рыдает — впервые за все свои сознательные годы.

— Это я во всем виноват, я! Что теперь будет? Как ей помочь?..

Герберт ощутил необоримое желание подойти и как следует вздуть «слабака», но вместо этого крепко взял Мильгрея за плечи и с силой встряхнул, призывая очнуться.

— Будьте мужчиной. Бичуя себя, делу не поможешь, — отчеканил Лабаз, ибо всеобщая подавленность начала его раздражать — его, привыкшего ко всему легкому, ни к чему не обязывающему. — Девушку нужно срочно перевезти в более благоустроенное место. Мы не можем стоять, рыдать и смотреть, как бедняжка угасает. Вы согласны со мной?
— Герберт поочередно посмотрел на смятенных женщину и юношу и, не дождавшись согласия, что-то недовольно пробурчал, а затем решительно вышел из комнаты — как уже уходил до этого.

И всякий раз Августа думала, что он не вернется. Да и сам Лабаз иногда так думал, но все же возвращался. Раз все вокруг сложили оружие, сдались на «милость» паники — значит, он один должен вытащить ситуацию из кризиса, став локомотивом, движущей силой. Раньше господин Лабаз всегда обходил стороной острые углы, избегал того, что опасно, сложно, трудно; но не теперь. Он как никто другой был обязан спасти Сандру. Спасти свою дочь.

54

— Я все устроил. Машина ждет на улице.

Герберт Лабаз — хмурый, непроницаемый, — появился перед рассветом, когда, устав метаться в бреду, девушка уснула, свернувшись калачиком на жесткой постели.

Лаэрт больше не рыдал. Всю ночь он не отходил от больной, обтирал ее, держал за руку, наказав утомленной переживаниями Августе отдохнуть, чтобы восстановить силы.

Но как тут можно было отдыхать?! Глядя из своего угла на то, как этот красивый, образованный человек (слишком недосягаемый, чтобы снизойти до бед простого люда), самоотверженно выхаживает ее дочь, Августа вздыхала и едва удерживалась от слез умиления. Кажется, теперь она наблюдала ожившую картинку своих девических мечтаний. Нет, что бы там ни говорили, Лаэрт отнюдь не показался ей таким уж скверным человеком...

...Герберт решительно подошел к кровати и, оттеснив Лаэрта движением руки, склонился над Сандрой, чтобы поднять ее на руки и перенести в машину. Однако Лаэрт понял, что не сможет доверить это дело кому-то, кроме себя, поэтому вежливо, но настойчиво попросил уступить. Герберт круто обернулся, насупился, готовый бросить резкое словцо, но промолчал и отступил в сторону. Вспыхнувший было азарт соперничества мгновенно угас: время ли сейчас выяснять отношения? «Да, я все-таки уже не молод», — с грустью подумал Лабаз, провожая взглядом Лаэрта, вышедшего в двери с девушкой на руках, и лишь горестно покачал головой.

*  *  *

Ее тело было невесомым, как пушинка; оно покорно обмякало в его руках, согревая уютным, живительным теплом, и Лаэрт невольно поражался тому, как у нее вообще хватало сил бороться, переживать, маяться до этого…

Улицы были еще по-утреннему безлюдны, кругом царило спокойствие отступающей ночи… Небо над головой светилось каким-то удивительным, сапфировым светом, как горное озеро в зимнюю стужу, и Лаэрт, остановившись у дверцы автомобиля, подставил лицо этому волшебному сиянию. Как же все-таки тихо кругом! Как безучастен мир к его тревогам и волнениям!

Внезапно Лаэрт ощутил, как до этого слабая, безвольная рука Сандры вдруг обвила его за шею. Просияв, он удивленно взглянул на девушку, и ему показалось — нет, не показалось, а действительно было так! — что ее веки слабо приоткрылись и из-под них заблестели родные, понимающие глаза.

— Ты… здесь? — спросила Сандра, и уголки ее рта подернулись робкой улыбкой.

— Да. Я всегда буду рядом, — успокаивающе произнес он.

— Но ты ведь не уйдешь?

О, как же встревожено, как недоверчиво изогнулись темные дуги ее бровей, обозначая складочку на лбу.

— Не уйду, моя милая, нет! — рассмеялся Лаэрт, прикасаясь губами к кончику ее хорошенького курносого носа. Он осторожно опустился на заднее сиденье, еще крепче сжимая свою драгоценную ношу в руках, но теперь это было уже не вялое, бесчувственное тело: дымчато-серые глаза поблескивали в полумраке, доверчиво озираясь по сторонам.

— Мне это снится, — еле слышно лепетала девушка, — ты не можешь быть рядом, потому что…

— Не снится, нет, — мягко перебил ее Лаэрт. Он вдруг вспомнил, что она то же самое говорила в день их знакомства. — Ты не оставила меня, когда я нуждался в помощи, так почему же я должен поступить по-другому с тобой?

— Не знаю…— прошептала она, глаза ее вновь утомленно закрылись, и уже через минуту Сандра дремала, сладко улыбаясь во сне...

55

Жарко. Ей еще никогда не приходилось испытывать такого жара, словно пламя бушевало вокруг, а она лежала на раскаленных углях. Дышать было трудно, как будто легкие опалило огнем, и Сандра, временами погружаясь в забытье, переживала яркие, ужасающие своим опустошением видения. В них все было чужим, даже простыни, на которых она лежала. Но главное — Сандра видела Лаэрта. Он что-то говорил, его лицо искажалось гневом. Она не разбирала слов, но слышала интонацию голоса — резкую, отрывистую. Он отталкивал ее от себя и стремительно уходил вдаль, а густой молочно-белый туман, как дым, поглощал его фигуру.

Сандра знала, что видит его в последний раз. Она хотела побежать следом, остановить, вцепиться в его плечо, чтобы никогда не отпускать, но тело не повиновалось ей. Пальцы вновь во что-то впивались, но фигура в черном продолжала удаляться, и этот дым, или туман, заполнял все вокруг. Сандре даже казалось, будто это она сама охвачена огнем так же, как и тревогой.

Но это было раньше. Теперь стало мучительно холодно. Из пышущей лавы она была брошена в поток горной реки — бурлящей и стремительной. Это было не менее ужасно. Руки постоянно пытались натянуть на себя одеяло, а оно все ускользало; мороз пробирал до костей, а она все куталась, оборачивалась во что-то, чего не было, и даже в бреду слышала, как в ознобе стучат ее зубы…

Но наконец кошмар отступил. Отступил внезапно, как и начался. Сколько времени прошло, Сандра не знала. Ей все еще было трудно дышать, однако она с усилием подняла свинцовые веки. Перед ней расплывалась чужая комната, картины, светильники... И среди всего этого возвышалась статная фигура Лаэрта Мильгрея. Сандра улыбнулась, и ямочки заиграли на ее щеках.

Он трепетно и горячо пожал ее руку:

— Тебе лучше?

Она осторожно кивнула, не веря своим глазам. Ведь он ушел! Ушел в который раз! Или это было сном? А может, вот это-то как раз и есть сон?..

— Что-то не так? — Лаэрт присел на краешек постели и положил свою ладонь на лоб девушки.

— Что со мной было? — слабым голосом спросила Сандра. — Я плохо помню…

— Ничего страшного, — его губы тронула обворожительная улыбка, — все хорошо. Теперь с тобой все в порядке. Тебе нужно отдохнуть, чтобы восстановить силы. Александра, постарайся заснуть.

Она охотно закрыла глаза, но тут же, вздрогнув, с усилием их открыла: снова возвращаясь в тьму неведения, ее охватывал прежний ужас: а что, если после очередного пробуждения Лаэрта не будет рядом? Что, если он исчезнет также, как появился?

Сандра решила во что бы то ни стало гнать от себя сон, чтобы не упустить его из виду.

— Почему ты не спишь?

— Мне душно...

Его взгляд снова стал настороженным, на лбу обозначилась разгладившаяся было бороздка.

— Мне уже лучше, намного лучше, — поправилась девушка, желая его успокоить. Лаэрт и сам видел улучшение. Ее щеки наконец порозовели и не пылали, как все последние дни.

Он поднялся и подошел к окну, на миг скрывшись из виду, но даже этого короткого мгновения хватило сполна, чтобы Сандра жутко перепугалась. Ей хотелось, чтобы возлюбленный был рядом всегда… Судя по звукам, он открывал забитые на зиму ставни — слышался грохот и скрежет. Справившись с задачей, молодой человек возвратился к постели.

— Лаэрт… Лаэрт, прошу тебя…

Опустившись на одно колено, он сгреб в охапку маленькое, хрупкое тельце и, затаив дыхание, прижался своей щекой к ее щеке. Нельзя описать словами, сколько противоречивых чувств всколыхнулось в измученной переживаниями Сандре: ее душу переполнял сладостный восторг, смешанный с удивлением и робостью. Лаэрт часто проявлял к ней заботу и раньше, великодушно принимая ее в свои объятья, но делал это безотчетно, скорее из побуждения жалости — все равно, что гладил по голове уличную собаку, через мгновение забывая о ней. Но теперь в его робких, словно вопрошающих прикосновениях, опьяненных каким-то непередаваемым родством, чувствовалась осознанная преданность. Это не было похоже на братскую нежность…

Хотя Сандра еще отказывалась верить в свои смутные догадки. Ее уже не в первый раз посещали подобные ощущения: тогда ей казалось, что Лаэрт наконец скажет ей заветное «люблю» и больше никогда не уйдет… И она доверчиво тянулась к нему, как только слабый росток тянется к солнцу, — а он вдруг разрывал все связующие нити, перечеркивал все свои прежние поступки и уходил, нанося болезненные удары. Он всегда был каким-то неопределенным: за вежливостью скрывалось хладнокровие: за оттепелью снова наступала отчужденность, отрепетированная строгими, исчерпывающими словами: «должен», «обязан»…

Как понять этих правильных до тошноты аристократов? Ведь они никогда не позволят себе открыться! Они будут, стиснув зубы, и дальше «заколачивать» в недра своей души обыкновенные человеческие желания, превращая их в тайные пристрастия! А потом, в один прекрасный день выкинут такое, отчего окружающие надолго перестанут их уважать.

Взять, к примеру, Жанни Лагерцин. Еще толком ничего о ней не зная, Сандра спрашивала Лаэрта о его отношении к этой женщине, и он заверил ее с самым непринужденным видом, что это осталось в прошлом, что все это — слухи, сплетни, ложь… Да он и не мог сказать иначе! Разве может приличный человек признаться в том, что уже давно томится от страсти к продажной девке? Нет. Лаэрт лгал и даже сам не замечал этого. В светских семьях искусству лжи обучают с детства! Если ты болен и едва стоишь на ногах — должен растянуться в вымученной улыбке и заверить окружающих в отменном здравии; если ты не хочешь чего-либо делать — должен беспрекословно исполнить то, что велит честь и общество; при том, раскланиваясь с пусть даже неприятными тебе людьми, сохранять холодное радушие. И все ради чего? Ради возведенного в культ идеала, в характеристике которого стоят десятка два определений «обязан».

Следуя инструкциям поведения, человек в итоге перестает быть человеком, а превращается в запрограммированный механизм. Если вы подойдете к подобному субъекту с какой-нибудь просьбой, тот, прежде чем дать ответ, тщательно все проверит по всем пунктам: «Что скажут люди? Как отразится это на моей репутации? Не пострадают ли мои финансы?» и т.д. И уж потом, исходя из собственной выгоды, решит вашу судьбу. Вот почему Сандра теперь не доверяла Лаэрту. Она любила его, но относилась с подозрением к его ласкам. А что, если он снова уйдет, хлопнув дверью? Что, если заговорит о разводе? Вот, о чем беспокоилась девушка, едва придя в сознание после болезни; вот, о чем хотела ему сказать…

— Лаэрт, — снова тихо прошептала она, но слов опять не нашлось.

— Я никуда не уйду, родная, — предупредил он, уже зная, о чем она собирается заговорить.

Родная. Он впервые назвал ее так. Или ей послышалось? Сандра не могла больше выдерживать этого неведения: когда же ей скажут, где сон, а где реальность?!

Вдруг Сандра почувствовала, что Лаэрт поднимает ее на руки — легко и без усилий. Движимая стыдом и страхом, она хотела высвободиться и встать на ноги, но с удивлением обнаружила, что еще очень слаба.

— Все хорошо, не бойся, — сказал Лаэрт, услышав, как тяжело она вздохнула.

Поднеся ее к раскрытому окну, он примостился на подоконник, подставив бледное лицо девушки свежему весеннему ветру. Сандра словно парила над землей: ее ноги беспомощно повисли в воздухе, руки плетьми свесились к полу — она расслабилась: тепло и свежесть разморили ее. Она ощущала себя такой легкой, слабой, невесомой — и в то же время под чьей-то неусыпной защитой.

Сделав небывалое усилие, Сандра все-таки смогла приподняться и осмотреться вокруг. Через открытые настежь ставни в комнату струился свет безоблачного утра; внизу, в мокрых тротуарах радостно сияли солнечные блики, а обнаженные ветви деревьев сонно покачивались на ветру, дующем с морского простора. Было тихо. Волшебно тихо. Лишь где-то в вышине выкликали чайки, только их самих было не разобрать за стеной густого света, льющегося отовсюду, подобно ливню.

— Где мы?

— В сказочной стране, — таинственно прошептал он, — только ты и я. Больше нет никого, кто бы помешал нам... Тебе нравится?

В его глазах сияли те самые удивительно озорные огоньки, что так очаровали ее с самой первой встречи, только теперь в них не было никакой грусти.

— Да, — ответила Сандра.

— Хотела бы ты навсегда остаться в этой стране? Хотела бы? — продолжил мягко допытываться Лаэрт. Ее детски восторженный взгляд дал ответ незамедлительно, однако закравшиеся исподтишка противоречия прогнали покой.

— Я не знаю, — ответила она, сделавшись вдруг подавленной и несчастной. — Не знаю, ведь ты все равно уйдешь, что бы я ни сказала… Ты всегда так делаешь, потому что…

— Потому что был глуп и бездушен, — рассмеялся он, — потому что не знал до конца, чего хочу от жизни, потому что обманывал самого себя… А теперь все не так. Ты мне веришь?

Сандра молчала, закусив свои пухленькие губы, ее веки были опущены вниз, и только по вздрагивающим длинным ресницам Лаэрт понял, что она о чем-то мучительно думает.

— Александра, ответь, — осторожно поторопил ее он.

Она вздрогнула и посмотрела на него со всей подозрительностью и недоверием. О, она уже и забыла, с какой непосредственностью звала его в бреду, с каким жаром открывала ему свою душу — она забыла все это, потому что и не могла помнить.
Лаэрт отвернулся и поспешно отнес ее на кровать, после чего закрыл окно и тихо вышел…

А Сандра лежала на белоснежных простынях в незнакомой, опустевшей без него комнате и с отчаянием кусала губы, чтобы не заплакать. С его уходом солнце скрылось за тучи, и в «сказочной стране» поселилось одиночество. «Почему я не сказала «да»? — думала девушка. — Потому что это сон — и не более того. Как только я соглашусь, он мгновенно растает».

56

Лаэрт опустился в плетеное кресло посреди маленькой, скромной, но чистой гостиной дома, снятого Гербертом Лабазом. Это было на окраине города — где точно, Мильгрей не знал, он ведь все дни безвыходно просидел у постели Сандры, не оставляя ее ни на минуту, не смыкая глаз, забыв о сне и пище, и только теперь почувствовал усталость.

Лаэрт сделал эту девушку своей женой, никак не думая, что сможет когда-нибудь полюбить ее; он не рассматривал Сандру как привлекательную женщину — он тогда вовсе не обратил внимания на внешность, она была для него безликим созданием. Но что случилось теперь? Думая когда-то оставить ее вдовой, он сам сейчас едва не потерял ее, и ему было тягостно вспоминать о пережитых мгновениях отчаяния.

Лаэрт делал все, чтобы восполнить те пробелы, чтобы загладить свою вину перед ней, и то, что она теперь отказалась верить в его искренность, неприятно поразило его.

Конечно, в этом не было ее вины. Лаэрт думал, что с его выздоровлением жизнь войдет в привычную колею — не получилось. Он и сам не замечал, как думал о Сандре все время, забывая тех, кто раньше был ему дорог. При мысли о ней меркли все прежние устремления, притуплялись желания, остывали страсти, а в итоге он очутился здесь, ухаживая за ней так, как когда-то ухаживала за ним она...

Именно этот чужой дом на окраине города, эта крошечная спальня стали средоточием всей его жизни. Именно здесь, рядом с Сандрой Лаэрт видел для себя смысл; его будто приковали к ней незримыми цепями, ее боль стала для него собственной болью, ее переживания отныне принадлежали ему, ее дыхание — было его дыханием. Никогда Лаэрт не испытывал ни к кому ничего подобного. Это не были привычные обязательства; это была невозможность отдельного существования.

А теперь, когда все тяготы были преодолены и Сандра вместо того, чтобы снова позвать его, выказала свое недоверие и настороженность, Лаэрт почувствовал себя так, как если бы она вдруг ударила его. «А если она меня прогонит? Если скажет, чтобы я уходил? Что я буду делать тогда? Ведь она теперь — моя жизнь. Она, и никто больше!»

— Неважно выглядишь...— ленивый голос Герберта Лабаза вывел Лаэрта из оцепенения. Вытянувшись у камина, пожилой господин читал газету или только делал вид, что читает.

— Выпей-ка, мой друг, а то ты сам на себя не похож, — посоветовал он, кивая в сторону бутылки с коньяком. — Тебе еще не хватало свалиться! Что я тогда с вами со всеми буду делать? Дома и так наверняка жена подняла панику — я ведь отсутствую уже пятый день… А может, и больше… Кто ж его помнит?

Он потянулся и зевнул. Лаэрт мрачно кивнул и взялся за бутылку.

— Что такой пасмурный? Александра вроде идет на поправку, да и ты теперь знаешь, что я тебе не соперник. Мне даже совестно… Развязал драку, как мальчишка! Позор-то какой… совсем выжил из ума…

Лаэрт рассеянно слушал пьяные откровения Лабаза. Сколько всего еще Сандра не знает! Все эти известия скоро обрушатся на нее, как снежный ком… Пока она лежала в забытье, все трое находились рядом, в угаре паники позабыв обиды. А потом вдруг занемогла Августа, упав прямо у постели дочери. Ее разместили в одной из соседних комнат, а мужчинам с того момента пришлось разделить свои полномочия: Сандра попала под ответственность Лаэрта, Герберт же занялся ее матерью.

Прошло еще несколько дней, и обе они уже были вне опасности, но сами бравые джентльмены едва не валились с ног от усталости. Между ними больше не существовало вражды. Поведав свои истории, они пожали друг другу руки и зареклись не поминать прошлого.

Они оба сидели сейчас рядом, вытянув ноги к огню камина, и каждый думал о своем, вслушиваясь в потрескивание горящих поленьев. Раскаяние ли занимало их мысли или осознание свершившихся перемен — оба бывших соперника ясно понимали, что с этих пор все будет по-другому.

57

Прошла неделя, и те, кто объединился общей бедой и чувством долга, должны были разметаться по жизни, чтобы продолжить вращаться каждый в своей колее, делая вид, будто ничего не было. Но каждый знал, что эта встреча, эти дни мимолетного единства никогда не изгладятся из их памяти.

Сколько бы отчаянных попыток ни делал Герберт Лабаз, Августа оставалась непреклонна. Со смирением на лице она, едва оправившись от болезни, спешила скорее покинуть город, чтобы вернуться на остров — она настолько отвыкла от всего мирского, что хотела вновь скрыться в своей «берлоге». Конечно, Герберт настойчиво предлагал ей всяческие блага, но она только покачала головой, ответив: «Мне нужно вернуться к привычному образу жизни, к людям, которые стали мне близки». Лабаз отступился. Конечно, совесть еще больше вгрызлась в его сердце, но он уже ничего поделать не мог.

Другое дело — ее дочь. Сандра совсем поправилась, ее щеки порозовели, а глаза снова стали ясны, как прежде, только вот Герберт не решался остаться с ней наедине, не решался впервые заговорить с ней как с дочерью… Он появлялся в ее комнате лишь под утро — да и то только для того, чтобы поздороваться, спеша со смущенным видом, пятясь и спотыкаясь, выскочить вон. Девушка не остановила его.
Назревало расставание. Перед тем, как покинуть этот дом навсегда, Лаэрт вошел в тихую спальню, где находился смысл его дальнейшей жизни. Да-да, в этой худенькой, милой, дорогой ему девушке, скромно сидящей теперь на кровати, по которой только недавно металась в бреду, — казалось, билось его собственное сердце. Он до сих пор не мог забыть свое отчаяние, когда так боялся ее потерять. Но именно оно помогло ему открыть его чувство.

Преодолевая робость, Лаэрт подошел и сел рядом, взяв ее руки в свои. Совсем недавно в этой самой комнате она лежала беспомощная, в беспамятстве выкрикивая его имя. А теперь перед ним снова была любимая — уж в этом-то Лаэрт больше ни капли не сомневался! — его любимая Александра, живая и здоровая, и от этой мысли его душу охватил светлый, искренний восторг. Она любила его, в чем он тоже был вполне уверен.

— Как ты?..

— Хорошо, — ответила Сандра, избегая смотреть ему в глаза. — Ты был рядом со мной, и я очень тебе благодарна.

— Но я и сейчас рядом, — удивившись, промолвил Лаэрт. — Я всегда буду рядом… если ты захочешь.

— Пожалуйста!..— Сандра бегло взглянула в его сторону и тут же умолкла, будто сам его вид — влюбленный, необычайно преданный — убивал всю ее решимость. — Я подпишу необходимые бумаги. Я сделаю все, что нужно, — вдруг неожиданно твердым голосом сказала она, и Лаэрт, еще не до конца понимая, увидел, как подавленно ее плечи дернулись вверх и тут же резко опустились. Он не мог заставить девушку повернуться. Она упорно отворачивалась, словно он ее чем-то обидел.

— Я не понимаю, о чем ты, — произнес он, побледнев как полотно. — Неужели ты хочешь со мной расстаться?

— Ты сам говорил, что этот брак — недоразумение…

О, неужели он мог так говорить!

— Я приняла решение: мне нужно возвращаться обратно: туда, где я родилась и где мое предназначение на всю оставшуюся жизнь, — продолжал все тот же неестественно твердый, сдавленный голос. — Мама приехала за мной — я не могу ее оставить. У нее больше никого нет, кроме меня. А ты вернешься к Жанни. Я у тебя ничего не попрошу. Ты и так сделал все, что мог, для моего блага…

Лаэрт чуть не упал. Неужели он слышит эти безжалостные слова? Неужели только-только отвоевав любимую, ему снова предстояло ее потерять? Ему безумно хотелось развернуть ее к себе и крепко, неистово поцеловать, чтобы хоть как-то вразумить, выбить из ее головы эту бредовую идею. Если ее мать считает свою жизнь загубленной, то почему дочь должна разделять ее участь?!

— Я не отпущу тебя, — резко сказал он: она вынудила его на это. — Ты никуда не поедешь.

Сандра вздрогнула. Только сейчас до нее дошло, что Лаэрт имеет полное право ее не пустить. Он вообще имел над ней власть чуть ли не с самого первого дня и до сих пор не воспользовался этой властью лишь потому, что был порядочным человеком.

Девушка умоляюще посмотрела на Мильгрея.

— Лаэрт, я знаю: ты желаешь мне только счастья, но я не могу… Мама приехала за мной, и она пожелала не принимать запоздалых даров от Герберта Лабаза — я бы на ее месте поступила также. Она хочет забрать лишь меня, как последнее утешение. Я не хочу расставаться с тобой — ты мне очень дорог, но мой долг... долг чести...
Застыв в изумлении, он смотрел, как она целует его руки. Стекающие с щек слезы маленькими капельками падали на его пальцы, поднесенные к ее губам, а Лаэрт был до того поражен, что не мог вымолвить ни слова. Он видел, как тяжело ей далось это решение. Она льнула к нему, ластилась в последний раз, прося прощения за то, что не останется рядом.

— Не надо! — прошептал он с тоской. — Подумай!

— Нет, все решено. Лаэрт, прости, если чем-то расстроила тебя…

Расстроила?! Да она растоптала его своим решением! Он не мог спокойно смотреть, как Сандра приносит себя в жертву. Только недавно она звала его, умоляла, чтобы он не уходил, а теперь…

— Ты уверена в своем выборе? — с затухающей надеждой в голосе спросил Лаэрт.

— Да. Мой приезд в город был ошибкой. Я не должна была приезжать.

Он смотрел на нее и не мог поверить своим ушам: что за упрямая до глупости девчонка?! Зачем мучает и его, и себя?! Никогда прежде Мильгрей не испытывал таких чудовищных терзаний. Он был вправе воспользоваться супружескими правами, скрутить ее за руки и приковать к себе цепями, но совесть не позволяла ему неволить ее. Ведь когда Лаэрт привел в свой дом любовницу, он вовсе не считал себя женатым человеком! А значит, злоупотребить теперь проснувшимся чувством собственника не мог по одной причине: он любил Сандру, а потому ее выбор был для него законом.

Резко поднявшись, Лаэрт намеренно холодно взглянул на девушку с высоты своего роста и, не сказав ни слова, тихо вышел из комнаты…

Сандра судорожно глотнула воздух ртом. «Может, он пошел уговаривать маму?» — шевельнулась было надежда, но нет: Лаэрт действительно ушел. Ушел совсем. Также, как и в том страшном видении… Рванувшись к окну, Сандра беспомощно ловила взглядом фигуру вышедшего на крыльцо человека, а когда та скрылась за поворотом, то едва смогла перебороть желание побежать следом, забыть обо всем. Но из коридора донесся голос матери: Августа о чем-то разговаривала с Гербертом Лабазом… с ее отцом. Сандра зажмурилась: что она наделала? Неужели сама, собственными руками разрушила свое счастье?!

58

Близилось время отъезда. Откуда-то явился рыбак Джон, и теперь в маленькой гостиной Герберт Лабаз с подобострастием расспрашивал его об условиях жизни в их поселении, на что тот отвечал неохотно и невнятно. Верный своему долгу, Лабаз клятвенно заверял Августу, что впредь будет помогать ей продовольствием, а также всем, что попадает в сферу его возможностей; неутомимый сердцеед сегодня выглядел растерянным и усталым.

Ухода Лаэрта никто не заметил. Сандра по-прежнему сидела на своей кровати, пытаясь успокоиться. Она еще убеждала себя, что поступает правильно, что стоит ей покинуть этот город — и воспоминания рассеются как дым, поэтому девушка жаждала поскорее отправиться в путь.

В комнату постучали. Сандра выпрямилась и спокойным голосом произнесла:

— Войдите…

Наверняка это пришел попрощаться Герберт Лабаз. Всю минувшую неделю он избегал прямых разговоров с дочерью и беспрестанно опускал глаза, словно побитая собака. Сандра не испытывала к нему ненависти. Ей сейчас все безмерно надоело, а дальнейшая жизнь без Лаэрта представлялась ей серым кошмаром…

Приготовившись к неловкому разговору с отцом, Сандра подняла голову и — оцепенела: в дверях стоял тот же вихрастый рыжий мальчишка в потрепанной курточке, все с той же интригующей ухмылкой на губах. В руках он держал конверт.
Сандра побледнела и поднялась. Сомнений быть не могло: посланник прибыл от Лаэрта. Она догадывалась, что он так быстро не отступится. Это было не в его правилах. Один раз этот юный бродяга уже послужил посредником между влюбленными, поэтому Лаэрт снова решил прибегнуть к его помощи. Для чумазого чертенка не существовало преград; за мизерное вознаграждение он мог пройти сквозь каменные стены, перелезть через забор, взобраться в окно — лишь бы доставить послание.

— Здрасьте! — Мальчишка улыбнулся ей, как своей старой знакомой, и протянул конверт, но Сандра отшатнулась от него как от огня. Посланник не растерялся и, подойдя к кровати, положил письмо поверх стеганного одеяла, после чего застыл с выражением любопытствующим и вымогающим. — Он очень тоскует...

Ах, она и так хорошо это знала! Все два часа, прошедшие с момента их расставания, на нее словно давил непосильный гнет — она чувствовала все то, что переживал сейчас ее возлюбленный.

— Что ему передать? — спросил между тем посыльный, наверняка рассчитывая на вознаграждение и с этой стороны.

— Ничего, — сказала девушка, помолчав. — Он и так все знает…

Мальчишка ждал, что ему заплатят, но у нее не было денег. Достав из вазочки, что стояла на тумбочке у кровати, большое спелое яблоко, Сандра сунула его в руку посланника и, промолвив отрывистое «спасибо», отвернулась к окну, так и не взглянув на заветный конверт. Но стоило ей остаться одной, как жуткое нетерпение охватило ее. Она безумно хотела поскорее вскрыть письмо, прочесть его на одном дыхании, а от осознания того, что этого делать никак нельзя, желание становилось еще более злостным и навязчивым.

Метнувшись к кровати, Сандра уже было протянула дрожащую от волнения руку к конверту, но тут же ее отдернула. «Я прочту, когда буду в пути, когда берег скроется от моих глаз и уже ничего нельзя будет изменить». Слишком велико было искушение отступиться, проявить слабость, но девушка твердо уверилась в том, что не может оставить свою мать.


Когда Августа подошла к дочери и увидела ее бледное, изможденное сердечными муками лицо, то не удержалась от порыва ласково пригладить ее кудрявые волосы. Девушка встрепенулась и удивленно посмотрела на мать, отчего та невольно смутилась. Между ними никогда не было теплых отношений, они не ссорились, но и не поверяли друг другу своих сокровенных мыслей. Сандра не сомневалась в том, что она нежеланный ребенок — обуза, причина всех несчастий. Но теперь во взгляде матери девушка не увидела прежней суровости.

— Сандра, — начала Августа со всей несвойственной ей мягкостью, — мы с Гербертом решили уговорить тебя остаться в городе…

Сандра изумилась: «Мы с Гербертом!» Мать говорит так, будто между ней и этим человеком извечно были любовь и согласие! Неужели он прощен?!» Девушка искоса глянула на дверь, за которой мелькнул чей-то профиль. Вне сомненья, Лабаз с жадностью слушал их разговор.

— Мама, ты же приехала за мной, ты же сама отговаривала меня, — недоверчиво промолвила девушка.

— Да. Отговаривала, потому что долгие годы боялась этого человека… Он мне угрожал, что если я осмелюсь вернуться, то… Впрочем, это неважно. Сейчас все изменилось, — запинаясь и краснея, говорила Августа. — То была наша ошибка, ты здесь ни при чем. Герберт твой отец. Неважно, каким он был раньше — главное, что он хочет тебе помогать сейчас. Он раскаялся… Прошу тебя, забудь хоть на мгновение свою глупую гордость — она к добру не приведет! Я отказалась от его помощи, но ты не должна… У тебя же вся жизнь впереди!

Сандра не могла поверить в то, что слышала, как и не могла осознать всю свою радость — ведь это означало, что ей не придется расстаться с Лаэртом! Это означало, что она наконец будет счастлива, а угрызения совести отойдут в прошлое.

Видя оцепенение дочери, Августа улыбнулась сквозь слезы:

— Я же все понимаю… Я видела, как он любит тебя. С таким человеком мне не страшно тебя оставить.

Девушка поняла, кого мать имеет в виду. Она говорила о Лаэрте, и Сандра еще больше возликовала оттого, что ее понимают. Не сказав ни слова, они обнялись, не сдерживая более слез.

— Спасибо, мама! — облегченно выдохнула девушка, и словно гора свалилась с ее плеч.

— Да-да, я ведь все понимаю, — бормотала женщина, всхлипывая и замирая. — Лаэрт хороший человек, он очень тебя любит и вы… должны быть вместе… Я не смогу себя простить, если…

— Полно, мама! Мы будет к тебе приезжать, мы не оставим тебя! — вскричала Сандра. — Спасибо, спасибо!..— Судорожно втянув в себя воздух, она положила голову ей на плечо.

— Я не хотела тебя отпускать, боясь, что ты повторишь мою судьбу… Но сейчас я увидела, как ты нужна тому парню… Он все эти дни не отходил от твоей постели…

— Также, как и ты, — покорно добавила осчастливленная дочь.

— Также, как и твой отец…

Взглянув на дверь, Сандра на миг даже не узнала Герберта Лабаза. Сейчас он тихо, виновато улыбался ей такой улыбкой, какую нельзя было раньше вообразить на его лице…

59

Едва простившись с матерью, Сандра, преисполненная радостного предвкушения, взялась за письмо Лаэрта. Конечно, он не мог оставить ее, не мог беспрекословно уйти, и за это она еще больше его любила.

Вскрыв конверт, Сандра увидела белый лист бумаги, наклонно исписанный красивым мелким почерком. Создавалось впечатление, что Лаэрт писал это не торопясь, тщательно выводя каждую букву, но девушка почему-то была уверена, что он, напротив, сочинял послание в нервозной спешке — его почерк, передавая характер владельца, независимо от настроения контролировался сам по себе, сохраняя спокойствие и выдержку.


«Александра! — писал Лаэрт. — Я ушел, но не смирился. Мое сердце разрывается при мысли, что я тебя больше никогда не увижу. Да, то, как я вел себя раньше, заставило тебя сомневаться в моей честности. Я был глуп. Я многого не понимал, как не понимал того, что очень тебя люблю — как сильно, нельзя передать на бумаге. Наша встреча — я уверен — вовсе не глупое недоразумение, а щедрый подарок судьбы. Я верю, что еще не все потеряно. Я жду. Жду тебя до двух часов дня на набережной в том самом месте (ты знаешь, где именно). Все в твоих руках. Если передумаешь, я с радостью приму тебя, потому что моей женой можешь быть только ты, — эти слова подчеркивались двумя ровными линиями. — И хочу, чтобы ты знала: отныне ты — моя жизнь. Без тебя я не могу себя представить. Пожалуйста, подумай об этом… Я жду. Если ты не придешь до двух часов, я пойму, что потерял самое дорогое…»

Отложив письмо, Сандра глубоко вздохнула. Ее захлестнула волна безмерного восторга, смешанного со страхом перед чем-то волнующим, неизведанным, какой только может охватить девушку, узнавшую в самый последний момент, что ее чувства взаимны. Именно этих слов она ждала от него и наконец дождалась. И как же все-таки вовремя было вскрыто это чудесное письмо — теперь, когда на пути к их долгожданному счастью не было преград…

Стойте! А действительно ли вовремя? Сандра кинулась искать часы, но часов нигде не было. Должно быть, прошло уже много времени… Подумать только: сколько лежало здесь это непрочитанное послание, как ключ ко всем сокровищам мира, сколько Лаэрт ждал ее, в сотый раз теряя надежду! Вот, что было препятствием к их счастью — время. Бездушные, неумолимые стрелки, не останавливающиеся ни на мгновение…
Он будет ждать до двух часов. А что потом? Что будет, если она придет позже? Сандру охватил смутный страх. Так и не найдя часов во всем этом незнакомом доме, она накинула на плечи пальто, в карман которого сунула письмо, и опрометью выбежала на улицу.

В оглушительной спешке, гонимая ветром и тревогой, девушка мчалась прямиком по лужам, попросту их не замечая, натыкаясь на людей, пересекая кому-то дорогу; бежала, не помня себя, боясь упустить драгоценный шанс, а строчки из письма нарочно врезались в разгоряченные мысли, как нож: два часа. Два часа!

Спросив у кого-то о времени, Сандра услышала неутешительный ответ: половина третьего. Она едва не задохнулась. После лихорадки ее тело еще сохранило отпечатки слабости, и бег отнял у нее много сил. Лишь одна надежда заставляла Сандру рваться вперед, преодолевая квартал за кварталом. Она не знала дороги — сердце само вело ее к цели. Быть может, ей повезет? Может, Лаэрт задержится хотя бы ненадолго? Может, почувствует сквозь расстояние, как она всей душою рвется к нему? Ах, как Сандра жалела в то время, что не умеет летать!

Но его не было. Скамейка на набережной давно опустела — возле нее паслись голуби… В воздухе уже вовсю веяло весной и променад заполонили толпы гуляющих. Чей-то смех показался чуть живой, запыхавшейся девушке эхом упущенного счастья — счастья, о котором она так мечтала… Опустившись на скамейку, Сандра огляделась вокруг. Каких-то несколько минут назад он был здесь, сидел на этом самом месте, ждал ее, терял терпение… Сейчас же осталось ощущение потерянности, да монотонный плеск волн о камни, покрытые зелеными водорослями.

Сандра вздрогнула. Смутная догадка появилась, как отголосок страшных снов. «Ты моя жизнь… Все в твоих руках… потеряю самое дорогое…» Задрожав, она перечитала письмо, но оно не принесло ей успокоения. А что, если Лаэрт писал его, уже решив свою судьбу?! Нет, об этом было даже страшно подумать... Сандра помнила, с каким пугающим хладнокровием размышлял он о смерти... Только не это! Нет, он не мог теперь поступить столь безрассудно и глупо.

Однако в порыве разрушенных надежд можно совершить что угодно, даже не отдавая себе отчета в собственных действиях…

*  *  *

Лаэрта не оказалось дома. Слуги лишь растерянно пожимали плечами: после многодневного отсутствия хозяин объявился ненадолго и тут же в спешке ушел вновь, не говоря никому ни слова. Да и вообще: с тех пор, как Мильгрей-младший вернулся с того света, многое изменилось в его поведении. Некоторые даже стали находить его странным.

Любовница Мильгрея тоже растворилась в небытие. Они оба исчезли почти одновременно, что уже наводило на определенные догадки, но Сандра не верила им. Не помня себя от тревоги, она всю ночь просидела на ступенях крыльца, поджидая своего возлюбленного подобно бесконечно преданной собаке. Девушка была до того истерзана своими собственными страхами, что едва замечала что-либо перед собой. Ее бледные щеки ввалились, глаза неподвижно останавливались на первой попавшейся точке. Она не могла плакать, хотя слезы принесли бы ей утешение. Лаэрт ушел, исчез — и в том Сандра могла винить только себя.

Наверное, она бы так и сидела на холодных ступенях, рискуя снова заболеть, если бы под утро не явился Герберт Лабаз. Не говоря ни слова, он поднял ее на ноги и повел к своей машине. Сандра не сопротивлялась и не плакала. Прижавшись к своему отцу, она тихо что-то прошептала, и слова эти было трудно разобрать, однако он все понял.

— Помогите найти его. Очень вас прошу. Помогите найти Лаэрта.

60

— Тебе нужно развеяться, мой друг, — со своей обыкновенной ласковостью проговорил Герберт Лабаз, когда они усаживались в автомобиль, чтобы ехать во Дворец торжеств. Сегодня там давали бал-маскарад, посвященный какой-то важной дате, только вот Сандра не вникала в подробности. Ей не было дела ни до этого праздника, ни до роскошного наряда из нежнейшего розового шелка, в который облачили ее стройное тело, — все потеряло для нее смысл. Они ехали веселиться, а она ни разу не улыбнулась с тех пор, как исчез Лаэрт — внезапно и без следа.

— Трогай! — бросил Герберт своему шоферу, после чего сочувствующе обернулся на застывшую, словно мраморное изваяние, девушку, казавшуюся теперь красивой сверкающей игрушкой. Лабаз коснулся ее плеча, но Сандра даже не вздрогнула, даже не повернула головы, а все также сидела не шелохнувшись.

— Постарайся расслабиться, — не выдержал Герберт. — Я не могу видеть, как ты чахнешь от грусти в четырех стенах, поэтому и приехал за тобой. Сегодняшний вечер — прекрасная возможность забыться, вести себя непринужденно, ведь никто не будет видеть твоего лица, а значит, и не сможет перемыть тебе косточки. Подумай только! — с еще большим пылом продолжил Лабаз, видя, что его слова не произвели на Сандру никакого впечатления. — Прошло уже около месяца, а ты…

Около месяца… Да. Уже почти месяц не поступало никаких вестей от Лаэрта. Сандра прожила это время как во сне, и события, дни, сама жизнь — проходили мимо… Письмо — единственное, что у нее осталось.

— Мы сделали все, что могли, — промолвил Герберт, виновато опустив глаза. — Подумай: разве мы не искали его? Разве не оббегали весь город? Если бы…

— Если бы Лаэрт был жив, то непременно дал о себе знать — вы это хотите сказать?! — вскричала девушка, сбрасывая со своего плеча его руку.

— Ну, не именно это… Просто нужно успокоиться, набраться терпения… Увидишь, он объявится!

Сандра была благодарна этому человеку, который, следуя данному обещанию, теперь помогал ей во всем, но в его словах уже не чувствовалось былой уверенности — в них сквозило лишь утешение…

Со временем они перестали стесняться друг друга, в их отношения даже вернулось прежнее радушие — Герберт называл Сандру «мой друг», а она обращалась к нему как к «господину Лабазу», только между ними уже не наблюдалось той искры азарта, с какой мужчина добивается женщину. Теперь они стали «чисто» друзьями. Герберт вернулся в семью и даже смог «наладить контакт» с женой и сыном, которые одни из первых заметили разящую перемену в пожилом ловеласе — Лабаз начал вживаться в столь ненавистный им домашний быт, стал спокойным и рассудительным. Однако, чтобы не компрометировать ни себя, ни свою внебрачную дочь, он часто тайно наведывался в снятый им дом на окраине Сальдаггара, где проживала Сандра, и вместе они часами разговаривали, поддерживая друг друга…

— Если Лаэрт по-настоящему любит тебя, то вскоре объявится, — повторил Герберт. — А за то недолгое время, пока я имел честь общаться с ним, он показался мне весьма положительным молодым человеком. Я даже попросил у него прощения за ту позорную драку в вестибюле отеля... Да, Мильгрей — славный парень, как и его покойный отец, но им обоим свойственны свои странности: они будто не знают, чего хотят на самом деле… Видно, это у них в роду.

— Господин Лабаз, — Сандра доверчиво взглянула на него из темного угла автомобиля, и Герберт с удовлетворением заметил в ее глазах прежний блеск, — вы правда думаете, что Лаэрт жив? Что он…

—…ничего не сотворил с собой? — насмешливо досказал за нее Лабаз и, дождавшись ее поспешного кивка, сказал твердым, уверенным голосом, не допускающим никаких возражений: — Будь спокойна, девочка. Этот парень не дурак, чтоб поступить столь безрассудно… Если его слова не обычный бред легкомысленности, то он не только объявится в городе, но еще и сам будет разыскивать тебя!

— А что, если…— Сандра всхлипнула и отвернулась к окну, — что если он… действительно меня не любит?

Герберт рассмеялся тихим грудным смехом, походящим на мурчание кота.

— Чему вы смеетесь? — не поняла девушка.

Он еще долго посмеивался, кряхтел, вздыхал, после чего неожиданно повернулся и сказал самым что ни на есть обыденным тоном:

— Если ты ему веришь, если чувствуешь, что готова прожить с ним жизнь, то ни в коем случае — слышишь? — ни в коем случае не подвергай все это сомнению. Вот все, чем я могу успокоить тебя, мой друг... Не мне поучать тебя — в жизни я не любил никого той преданной любовью, какой любишь ты… Я любил себя и любил сладкие плоды удовольствий. Но за все нужно платить — верно?

Она смотрела в его понимающие серые глаза и в который раз не могла поверить в то, что этот человек ее отец; в то, что он рядом и отнюдь не выглядит тем злодеем, каким всегда представлялся ей. Это был спокойный, дружелюбный, чуткий человек, на которого трудно долго держать обиду. Наверное поэтому Августа столь быстро простила его…

Герберт Лабаз был одной из тех загадочных личностей, что часто ставят окружающих в легкое замешательство — их нельзя причислить ни к заклятым врагам, ни к близким товарищам. Они открыты, но в то же время всегда остаются на расстоянии. Они находятся в гуще народа, но всегда одиноки, потому что любят все мимолетное, не способное ни к чему обязать, подвергнув угрозе их независимость.

Сандра не обижалась на Герберта, хотя порой удивлялась самой себе, не подозревая о том, что тот редкий дар, каким обладает она, бесценен. Многих проблем можно было бы избежать, если бы все обладали такой до глупости простой на первый взгляд способностью: умению не хранить обид.

*  *  *

Автомобиль въехал на подъездную аллею, усаженную липами, и вскоре остановился у мраморных ступенек величественного дома с высокими колоннами. С несвойственной его возрасту легкостью Герберт Лабаз ступил на сырую после дождей дорожку и, оббежав вокруг машины, распахнул дверцу перед Сандрой.

— Кажется, мы опоздали к началу, — сказал Лабаз, привычным жестом вынимая черную полумаску. — Нам лучше войти по отдельности. Я не хочу, чтобы из наших отношений кто-то делал новый роман — меня уже начинает мутить от всего этого.

Сандра покорно кивнула.

— Что же ты стоишь? Иди вперед — не видишь разве, что терзаешь мне душу?! — с привычной иронией усмехнулся он.

Но девушка лишь слегка улыбнулась и не опустила своего проникновенного, доброго взгляда. Они стояли у автомобиля: статный седовласый господин и хрупкая, стройная девушка, приходящаяся ему по плечо, в длинном нежном платье цвета розовых лепестков, с распущенными по плечам темными волосами, — и долго молча смотрели друг другу в глаза. Этот благодарный с обеих сторон взгляд объяснял все лучше слов.

Лабаз смотрел на дочь и не верил, что эти руки могли когда-то прикасаться к ней с непристойными намерениями, что эти глаза могли когда-то видеть в ней объект вожделений. Герберт хотел объясниться, попросить прощения, но слова застряли в горле — и свойственное ему красноречие исчерпало в тот миг свои ресурсы.

— Иди веселись, мой друг, — выдавил он наконец, слегка пожимая ее руки, — не переживай, не думай, не страдай… Веди себя как считаешь нужным, не угождай людям, оставайся такой, какая ты есть… И знай, что я всегда рядом.

Сандра, просияв, улыбнулась впервые за весь последний месяц.

— Спасибо... Мне вовсе не хочется идти на этот праздник, но вы правы. Я должна отвлечься. Благодарю вас, отец…

Девушка не сразу сообразила, что за слова сорвались у нее с языка, и только увидев, как переменилось лицо Герберта, осознала, что сказала. Не в силах больше сдержаться, задыхаясь, он стремительно заключил ее в крепкие родительские объятья, и Сандра ощутила, что его плечи сотрясаются от рыданий.

— Я не заслужил это! — воскликнул Лабаз, зажмурив свои глаза так крепко, что перед ними поплыли темные круги. — Я не заслужил такого обращения! Это слишком огромная честь для меня — быть твоим отцом… Чего я добился в жизни? Моя жена превратилась в истеричку, издерганную ревностью и недоверием, а сын пошел по моим стопам и теперь совершает те же ошибки, потому что у него не было лучшего примера… И только ты разглядела — сумела разглядеть во мне человека…

— Бросьте, — вздохнула Сандра, — в каждом есть что-то хорошее и что-то плохое, просто зачастую одно из этих качеств перевешивает. Вы искупили свои промахи, вы стали мне другом, не отвернулись, не ушли, сделали это не из-под палки, а по доброй воле!

— Да-да! — вскричал Лабаз, ободренный ее словами. — Во мне еще осталось что-то сто;ящее! Осталось!

И, взяв ее под руку, повел ее за собой по высоким ступеням, улыбаясь и сияя гордостью за свою дочь — ему уже было наплевать на всех сплетников мира. Глядя на нее, он сам поверил в лучшие стороны своей натуры, поверил в то, что никогда не поздно начать жизнь с чистого листа. Весь мир будто расцвел вокруг него радужными красками, а этот праздник, бал-маскарад, показался ему самым гениальным, что могли придумать люди… И Герберт с радостью надевал полумаску, потому что она скрывала его слезы.

61

Швейцар в ливрее отворил перед новоприбывшими тяжелую дубовую дверь, а Герберт на радостях первый раз в жизни поблагодарил его, сунув в руку удивленного слуги несколько купюр.

После того, как верхняя одежда осталась в гардеробе, пара очутилась в проеме высоких дверей, ведущих в блистательную залу со скользкими, выдраенными до зеркального блеска полами, сводчатыми арками и причудливыми балюстрадами, украшенными золоченым орнаментом. В отличие от прошлого раза, когда Сандра впервые побывала в этой чудесной сказке благодаря Лауре и ее супругу, сегодня здесь царила более непринужденная обстановка. Лица людей, облаченных в сияющие праздничные костюмы, были закрыты разнообразными масками, что позволяло им на время забыть предрассудки и предаться веселью. Подобному празднику свойственны чудеса — в этот день здесь могли сойтись в дружеской беседе непримиримые враги, по рассеянности не узнав друг друга под масками; по воздуху от человека к человеку передавался заразительный дух игры и флирта…

Мелькали веера, яркие материи, цветы, искры драгоценных камней, туфли, маски… Бушевал громогласный оркестр — где-то танцевали, а где-то пили вино… Где-то смеялись, где-то беседовали — вся пестрая толпа суетилась, низвергалась, пульсировала, кружила, словно огромная радуга. У Сандры закружилась голова. По мере того, как они дальше продвигались в гущу народа, Герберт Лабаз отдалялся, делая это неохотно, но верно, и вскоре вовсе оказался в противоположном конце залы, откуда ободряюще кивнул девушке головой, сверкнув глазами в черных прорезях маски.

Оставшись в одиночестве, Сандра испуганно огляделась. Ей казалось, что безудержный людской поток собьет ее с ног, раздавит, растопчет, и она опасливо жалась к стене, плотнее натягивая на глаза розовую полумаску в цвет платья, чтобы избавить себя от лишних встреч. Сандра знала, что если бы это был обыкновенный вечер, Герберт ни за что не взял бы ее с собой. Да она и сама бы не пошла, дабы не возбуждать очередную волну пересудов. А так, атмосфера мистификации позволяла расслабиться, не будучи узнанной кем-то из гостей.

Однако Сандра, несмотря на маскировку, все же выделила из присутствующих высокую, стройную, даже несколько сухощавую даму в кремовом платье с обнаженной спиной, чьи белокурые волосы, убранные в высокую прическу, открывали покатый гладкий лоб и тонкие губы под краями полумаски. Женщина стояла в обществе низкорослого полноватого мужчины и еще нескольких господ — сомнений быть не могло: ею была мать Лаэрта со своим неизменным покровителем, благодаря которому она и могла появляться в обществе. «Как же они похожи!» — невольно подумала Сандра, не в силах оторваться от чужого лица, так живо напомнившего ей возлюбленного...
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Беатрис повернула голову, и черные миндалевидные прорези маски обратились на Сандру. Боясь быть узнанной, та поспешила затесаться в толпе. Ей не хотелось вступать в беседу, не хотелось тешиться противным вином, не хотелось находиться здесь — среди этого удушливого вихря праздности девушка чувствовала себя бесконечно одинокой.

Она никому не нужна во всей этой огромной зале, кишащей яркими, словно крылья бабочек, нарядами дам и черными, словно панцири неповоротливых жуков, смокингами кавалеров. Ее отец — Герберт Лабаз — теперь вращается в кругу своей законной семьи и лишь со стороны посылает дочери знаки, при этом опасаясь за свою репутацию. Да, он раскаялся, признал в ней своего отвергнутого ребенка, но она по-прежнему осталась тайной стороной его жизни и должна была вечно молчать о своем происхождении...

Находиться под перекрестным огнем взглядов становилось невыносимо. Сегодня каждый пытался отгадать в окружающих своих знакомых, и если кого-то не мог замаскировать даже самый искусный костюм, то кто-то оставался неузнаваемым, тем самым вызывая острое любопытство к своей персоне.

Сандру здесь почти никто не знал, а оттого ее облик, окутанный ореолом загадочности, возбуждал неподдельный интерес. Многие мужчины словно по негласному уговору бросали явно не случайные взгляды на стройную фигурку, облаченную в нежно-розовый шелк, что так прекрасно сочетался с завитками темных локонов, каскадом спускающихся до самой талии. То и дело каждый пытался подойти к девушке с целью завязать разговор, но Сандра ни минуты не стояла на месте, кружа по зале, словно неприкаянная, уворачиваясь от чьих-то спин, рук, толчков. Она не знала правил этикета, не умела поддерживать разговор, не владела искусством танца, и ей не находилось места среди этой волшебной сказки, поэтому лучше было избегать неловкостей и недоразумений.

Прямая фигура Герберта Лабаза гордо возвышалась в кругу разодетой толпы, и даже издали можно было легко угадать, что сегодня он в особенном настроении: его губы то и дело расплывались в улыбке, рассказывая о чем-то своим собеседникам, при этом те согласно кивали, одобрительно поддерживая оратора. Но лишь одна Сандра знала, почему Лабаз столь необыкновенно радушен — она избавила его от чувства долга, и он, даже ведя светскую беседу, в мыслях все время возвращался к дочери. Сандра чувствовала это по тому, как часто Герберт осматривал зал, ища ее взглядом.

Она не обижалась на то, что он не решается вовлечь ее в свой круг — ей нечего сказать тем людям: правда должна остаться на замке, а лгать девушка не умела. Одно старалась услышать Сандра из уст расфранченных господ (она и приехала сюда единственно для этого!): узнать что-нибудь о Лаэрте. Ее слух напряженно работал, улавливая из общего шума заветные созвучия, и порой ей казалось, что о нем и вправду говорят, но скорее это было обманом воображения.

О Лаэрте все будто забыли. Если репутация Герберта после стычки в злополучном отеле вскоре была восстановлена, а ее «подмоченные» участки со временем просохли, то весь шквал порицания обрушился на его противника, причем получилось это само собой. Устами сплетников правда до того перемешалась с вымыслом, что легче было свалить все на неразумного гуляку-юнца, каким посчитали Лаэрта, чем разбираться в запутанной истории. Он, якобы, пропал, и все тут же решили, что «кутила» встрял в очередное любовное похождение.


Сандра огорчалась. Герберт привел ее сюда, чтобы она «повеселилась». Однако он, видимо, вовсе забыл о том, что эта девушка не умеет веселиться так, как это делают все вокруг. «Нужно уйти», — решила она, как услышала за спиной свое имя, словно нарочно произнесенное в тот момент, когда немного стихли голоса и шум.
«Кто мог меня узнать?» — с тревогой подумала Сандра и дотронулась рукой до своего лица, но маска была на месте. «Быть может, обращались вовсе не ко мне?» — и она сделала вид, что не расслышала. Между тем кто-то продолжал настойчиво звать ее; голос неотвязно приближался. После короткого перерыва снова грянула музыка, возобновились танцы, от которых сотрясался пол, и хотела было Сандра «как обычно» укрыться за колонной, как чья-то рука дотронулась до ее плеча...

62

Изображать неведение дальше было невозможно: перед ней, добродушно улыбаясь, стояла девушка в ярко-зеленом платье с желтой бахромой.

— Александра, ты ли это?! — воскликнула она и поспешно сорвала со своего лица полумаску. Это была Милретт. Даже с открытым лицом ее было трудно узнать — за прошедшее время она очень повзрослела, и теперь предстала на людях во всей своей расцветшей красе. Куда девалась подопечная Лаэрта Мильгрея? Из нее получилась гордая светская львица.

— Как ты меня узнала? — удивилась Сандра.

— О, тебя трудно с кем-то спутать! — уклончиво отвечала Миля, задорно смеясь, и тут же, ухватив подругу за руку, повела ее к дивану. — Вот уж не ожидала встретить тебя здесь! Мы слышали, ты уехала.

— Я не уехала, — проговорила Сандра.

— Это же здорово! Мы сможем провести сегодняшний вечер вместе! Посмотри-ка туда, видишь? — Милретт указала рукой куда-то в сторону, где Сандра увидела девочку, развлекающуюся в окружении двух молодых людей. Одетая на взрослый манер, Ники всем своим существом старалась изображать взрослую даму, до смешного кокетничая со своими кавалерами. Те же украдкой потешались над ней и, покуда она их еще забавляла, отдавали ей все свое внимание.

— Моя сестра будет первой невестой в городе, когда подрастет! — весело заметила Миля, и ее зеленые глаза заискрились. — Уже сейчас ее «игрушками» стали любезные юноши, с которыми она играется, как с куклами; что же будет потом?! Ты только посмотри: тот красавец, что стоит слева, наверняка обещает Ники свозить ее на аттракционы через неделю, а она — в восторге! Потом, конечно же, у него объявятся дела и…

Миля что-то рассказывала, смеялась, эмоционально жестикулировала, находясь в экстазе долгожданной взрослой жизни, и уже не обращала внимания на свою собеседницу — главное, что ее слушали и не перебивали.

Сандра была далеко. Словно сквозь туман она слышала голос Милретт и рассеянно кивала, претерпевая жгучее желание спросить об одном интересующем ее человеке, но Миля будто специально обходила Лаэрта дальней дорогой, делая вид, что никогда не знала его и, тем более, не находилась под его попечительством.

— С тех пор, как мы переехали в дом своих родителей, для нас началась другая жизнь, — внезапно проговорила Милретт. — Эрти, конечно же, очень многое делал для меня и моей сестры, занимался нашим образованием, но только он отказывался замечать, что мы взрослеем, — сказала она с таким видом, будто говорила не о человеке, который стал ей братом, а о ком-то постороннем. — Сейчас мы сами по себе — да-да! Не удивляйся! Нам очень хорошо...

Не успела Сандра еще спросить у нее о Лаэрте, как откуда ни возьмись появился мужчина благообразного вида и, попросив прощения, изъявил желание потанцевать с Милретт, на что та, зардевшись от смущения и удовольствия, ответила согласием.

— Не скучай пока! — весело улыбнулась Миля своей подруге, после чего умчалась в неистовый круговорот, увлекаемая сильной рукой, что нежно приобняла ее за талию.
Сандра с грустной улыбкой смотрела им вслед, вспоминая, как однажды у нее все началось с одного безобидного танца...


Тем временем младшая из сестер обиженно надула губки и демонстративно отвернулась от своих кавалеров, желая набить себе цену. Те кинулись заглаживать свою вину, и если один помчался за пирожным в соседний зал, то другой чуть ли не на коленях пытался возвратить благосклонность девочки. Им обоим было не больше девятнадцати лет, и они «возились» с двенадцатилетней Доминикой лишь по той причине, что барышни постарше были заняты более расторопными кавалерами. Бедняжка Ники этого, конечно же, не знала, продолжая считать себя королевой вечера.

Однако один из отвергнутых девочкой молодых людей, очевидно устав от детских капризов, теперь шарил глазами в поисках более любезной дамы, и его искания дали результат: невдалеке на диване одиноко сидела грустная, покинутая всеми девушка. И хоть ее глаза скрывались за изящной полумаской, сомнений быть не могло: она была хороша собой. Не теряя времени даром, незадачливый юнец исполнился желанием попытать счастья у таинственной незнакомки. Но едва он взял курс на привлекательный объект, как девушка, словно бабочка, спугнутая с лепестков цветка, спорхнула с мягких кресел и чуть ли не бегом бросилась в другой конец залы. Юноша оторопел, однако решил продолжать преследование — может, незнакомка хочет, чтобы за ней побегали?

Нет, Александра этого вовсе не хотела. Она желала остаться в одиночестве, чтобы погоревать о своем возлюбленном. Вся эта праздничная атмосфера настолько напомнила ей памятный день знакомства с Лаэртом, что стало не по себе — снова неизвестность перед будущим, снова розовое платье, снова побег от назойливого кавалера… Казалось, сейчас рядом опять прозвучит приятный, тихий голос… Нет, этого не будет — Сандра знала это. Лаэрт исчез, как в воду канул, и все забыли о нем, кроме нее. Весь вечер, наблюдая со стороны чужое веселье, ее мысли обращались лишь к нему: где он, жив ли, вспоминает ли о ней?..

Оглянувшись через плечо, девушка увидела навязчивого преследователя: юноша усердно закивал ей головой, делая знаки остановиться, но она только ускорила шаг — незачем заводить новые знакомства, незачем попадать в новые неприятности. Уйти — лучшее, что могло еще утешить Сандру.

Пробиваясь сквозь стену разодетой толпы, пятясь от длинных шлейфов и оглядываясь, чтобы не толкнуть кого-нибудь, она старалась выбраться из этой толчеи. Чем дальше девушка продвигалась от главной залы по анфиладе комнат, тем более редела толпа и тем свободней становился воздух. Она уже хотела было выскользнуть в коридор, чтобы добраться до гардеробной, как словно из-под земли вырос Герберт Лабаз — он умел появляться неожиданно. Незадачливый преследователь сконфуженно вздохнул и остановился неподалеку от них в слабой надежде на удачу.

— Ты бледна и грустна — неужели праздник не поднял тебе настроения?

Сандра развела руками, и этот жест в полной мере передал ее состояние.

— Я уйду. Мне невмоготу больше здесь находиться!

Герберт хитро сверкнул глазами из-под прорезей маски.

— У меня есть кое-какое известие, дорогуша...

Сандра улыбнулась ему, как только улыбается обреченный человек, которому сообщают, что через неделю пойдет снег.

— Не старайтесь ободрить меня — я все равно уйду.

— А я вовсе и не ободряю! — вскинул плечами Герберт и, еще желая растянуть удовольствие, продолжал: — О, сколько собралось сегодня красивой, образованной молодежи под стенами этого дома! Неужели никто из джентльменов не привлек тебя?

— Не травите мне душу, — грустно вздохнула Сандра.

— А я все-таки скажу, мой друг, скажу… Ты же знаешь меня — я надежный помощник и многое могу сделать, что уже не раз было доказано…

— Простите, мне нужно идти, — нетерпеливо перебила его девушка.

Герберт от души рассмеялся.

— О, мой друг, ты меня поражаешь! Неужто уйдешь, даже не дослушав?

— Я слушаю, — покорно склонила голову она.

Почтенный господин кашлянул, поднялся на носки и резко опустился на всю подошву, затем сказал:

— У меня есть известие об одном небезразличном тебе человеке…

— Лаэрт? Что вам известно?! — с жаром вскричала Сандра, и глаза ее засветились надеждой.

— Утихомирься, прошу тебя, — с опаской проговорил он. — Если будешь перебивать, я замолкну! — предупредил Герберт, хотя именно этой реакции он и ожидал.

— Хорошо. Только говорите, говорите!

— Ладно. Если верить достоверному источнику, а это весьма приличные люди, которых я имел удовольствие слушать несколько минут назад…

— О, не томите! — не выдержала Сандра, схватив его за руку.

— Я предупредил тебя: спокойно! А то знаю я эту молодежь! — и он пустился было в заунывные измышления, но тут же был прерван самим собой: — Лаэрта Мильгрея видели сегодня на маскараде.

— Не может быть! — ахнула она, и глаза ее широко раскрылись. — Но где же он?

— Этого я не могу знать, — вздохнул Герберт. — Однако уже одно это успокаивает.
Поэтому не спеши уходить, поищи его среди присутствующих, все-таки он парень видный, его трудно с кем-то спутать.

Поблагодарив отца за лучшую новость, какая только могла быть, девушка стрелой направилась к главной зале. Ее сердце гулко стучало, глаза застилал туман — быть может, «достоверный источник» обознался? Быть может, Лаэрта вовсе нет здесь?

Откуда ему появиться именно сегодня и именно на этом празднике? Тем более, нынче все облачены в маскарадные костюмы, что способствует заблуждению. И, несмотря на это, она, боясь растерять свою радость, продолжала тщетно обыскивать все закутки, все диваны и лестницы.

Все было напрасно — люди продолжали веселиться, а глядящие со всех сторон маски, казалось, усмехались замешательству Сандры. Неужто Герберт пошутил? Нет, это невозможно! На столь жестокую шутку он бы не отважился, особенно после того, как Сандра признала в нем своего отца.

63

— Простите! Я уже давно наблюдаю за вами... Нынче здесь все только и делают, что пляшут, а вы все время одна...

Сандра плохо понимала, чего от нее хотят, и продолжала озираться, надеясь увидеть знакомое лицо. Да, в глубине души она понимала, что ведет себя странно и своим молчанием ставит ни в чем неповинного человека в неловкое положение, но ничего поделать не могла. После сообщения Герберта Лабаза все для нее отошло на второй план. Быть может, Лаэрт совсем рядом — за спиной какого-нибудь расфранченного господина. От этой мысли ее охватывало еще большее нетерпение.

И вдруг, в десяти-пятнадцати шагах мелькнули знакомые черты: Сандра сначала не поверила своим глазам. Но они не обманывали ее: в стороне, отверженный всеми и отвергший всех, стоял молодой человек. На нем не было маскарадного костюма, его мятая рубашка уже не первой свежести балахоном свисала вдоль похудевшего тела; спина его старчески согнулась, и весь он, словно изнемогая под тяжестью какого-то бремени, оперся о перила балюстрады, устремив пристальный взор в пустоту.

Сандра едва удержалась от крика, что рвался с ее губ. Она в нерешительности стояла на месте, потрясенная зрелищем надломленности любимого человека. Она знала лучше других причину его теперешнего состояния и готова была признать, что где-то в глубине души даже возрадовалась ему — гораздо больнее было бы видеть его веселящимся, позабывшим свои клятвы.

Сандра хотела немедля броситься к нему, чтобы окликнуть, обрадовать, но подступившая из темных уголков ее души нерешительность остановила. Что, если Лаэрт знает о ее присутствии на празднике? Что, если грустит сейчас вовсе не о ней? Она отвергла его после всего, что было между ними, а он великодушно установил срок, к которому ее так и не дождался. Быть может, теперь уж все кончено раз и навсегда?

У Сандры не хватало мужества что-нибудь сказать или сделать — она бы простояла так здесь до полуночи, потому что к этому человеку, отчужденно повернувшемуся спиной к толпе, было страшно подходить. Казалось, он ничего не видит, ничего не чувствует, а пребывает в другом мире. Может, Лаэрт был пьян; он, презирающий общество, отгородился от него стеной, глубоко замкнулся в себе, отчего выглядел даже несколько агрессивно, сурово, словно каменная скала.

Но он был жив, он не совершил никакой глупости, и уже от этого Сандра чувствовала себя легче. Она не могла уйти, положившись на собственный страх, не могла отрешиться от того, кого любила, а потому приняла твердое решение приблизиться к Лаэрту и попробовать объясниться. Если он не захочет ее слушать — что ж, так тому и быть!

— Вы куда? Постойте! — воскликнул бывший кавалер Ники и, поняв, к кому направляется прекрасная незнакомка, предостерегающе заметил: — Не советую вам связываться с этим господином! Про него говорят столько неприятностей, он…— Видя, что предостережения не играют ему на руку, молодой человек пожал плечами и оставил «неприступную особу», чтобы поискать барышню полюбезней. Сандра даже не заметила этого: сейчас ее никто не мог интересовать, кроме Лаэрта Мильгрея…
Поравнявшись с ним, она в нерешительности остановилась рядом. О, как же приятно сознавать, что он здесь! Звуки окружающего мира будто разом стихли, напоив пространство долгожданным покоем...

Сандра поняла, что не решится окликнуть его. Страх быть отвергнутой не позволял ей сделать этого, и она наконец промолвила то, что первым пришло на ум, но даже эти слова дались ей с огромным трудом:

— Вы не потанцуете со мной?

Повисло тяжелое молчание — молодой человек даже не шелохнулся. «Сейчас он узнает меня, вспомнит мой голос», — мучительно ждала Сандра, а когда Лаэрт все-таки ответил — ответил нехотя, делая огромное одолжение, — чуть не заплакала от отчаяния. Он не узнал ее, не почувствовал сердцем, а пробормотал, даже не удостоив своего взгляда:

— Я не танцую. И вообще, разве сейчас белый танец? По-моему, нет…

Его голос был другим, и весь он сильно изменился. «Что с ним стало? Неужели месяц разлуки наложил на него такой ужасный отпечаток?» — с тревогой подумала девушка, но не смогла уйти. С невиданным дотоле упорством она коснулась его плеча:

— Пойдем!

Как-то странно усмехнувшись, Лаэрт качнул головой, а она с замиранием сердца протянула ему свою маленькую точеную руку. Каким-то вялым, неловким, случайным движением он коснулся этой руки, и они вошли в круг танцующих.

64

Лаэрт не узнавал ее. Он танцевал с ней, как с посторонней, и даже не смотрел в ее сторону, а она готова была плакать от разочарования и протеста. «Что с ним стало? Почему он так себя ведет? — вертелись в голове одни и те же мысли. — Неужели его обида столь велика?»

Они танцевали в той же самой зале, только теперь Сандра всеми фибрами души ощущала его холодность, отчужденность, безразличие… Ну зачем она только тогда решила пожертвовать своей любовью, причем пожертвовать глупо и напрасно, когда даже ее мать благословила их союз?! Все было упущено. Ей безумно хотелось сорвать маску со своего лица и потребовать объяснений, но Лаэрт вел себя так обыденно, что она не решалась действовать прямо. Единственный намек, единственная возможность осталась в ее распоряжении, и Сандра, досадуя на него и на себя, что есть сил наступила своему кавалеру на ногу.

Он вздрогнул и впервые посмотрел на свою партнершу по танцу — недоумевая и готовясь раздражиться, но внезапно в его глазах мелькнула догадка...

Сандра ждала. А что ей еще оставалось делать? Трудно сказать, сколько времени продолжалось это, но вопрошающий, неверящий взгляд, казалось, обращался на нее целую вечность, прежде чем Лаэрт очнулся, стряхнул с себя оцепенение и уже своим привычным голосом воскликнул:

— Александра? Ты?

Она не могла отвечать. Ее обуял такой восторг, что в ней нашлись силы лишь лучезарно улыбнуться в подтверждение его слов.

Еще не веря своему зрению, Лаэрт провел ладонью по лицу, и его пьяные, блуждающие до этого глаза засветились выражением ума, доброты и ласковой кротости.

— Не может быть... Я думал, что ты уехала… Ты не пришла тогда… я ждал… Но как же?

Он взял ее за руку и, сгорая нетерпением, повел за собой через толпу туда, где они могли побыть наедине. Сандра едва верила своему счастью, в ее груди все пело и слезы радости текли по ее щекам: он узнал ее, простил, понял — такое могло быть только в мечтах… Крепко-накрепко вцепившись в его руку, она поклялась себе, что тот страшный сон, преследовавший ее в бреду, больше никогда не повторится…

Наконец шум, музыка и чад праздничного беспутства остались позади — в коридоре Лаэрт сорвал с девушки маску и с жадностью оглядел ее лицо, будто желая еще раз удостовериться в том, что перед ним действительно она, а потом крепко, со всем неистовством истосковавшегося сердца прижал к себе и поцеловал с таким пылом, что у Сандры закружилась голова и перехватило дыхание. Все это произошло с такой стремительностью, что она даже не успела как следует о чем-то подумать и что-то сказать — его горячие поцелуи не позволили ей этого сделать.

— Не может быть, не может быть…— беспрестанно шептал Лаэрт, словно пьяный.
Казалось, никакая сила не способна заставить его очнуться.

И Сандра не смогла устоять, когда страсть, промелькнувшая на его лице, сдавила ей грудь всей полнотой разделенного чувства. От осознания того, что ее кто-то любит столь сильно, кружилась голова, и девушка, не пытаясь больше сдерживать себя, прижалась к возлюбленному, обхватила своими руками и начала перебирать по его спине, словно ей мало было видеть его, нужно было еще чувствовать.

— Где ты был все это время? Я опоздала тогда, искала тебя, боялась, что ты с собой что-то сотворил...— на одном выдохе поведала Сандра все, что накопилось в ней за месяц неизвестности.

Счастливый этой преданностью, Лаэрт рассмеялся тихим смехом.

— Глупышка! Как ты могла такое подумать?

— Больше мне ничего не оставалось: то письмо, твое исчезновение и…

— Сейчас я все объясню.

Немного придя в себя, он потянул Сандру за собой в одну из тех комнат, где обыкновенно происходили приватные разговоры, и где иногда попросту почтенные господа развлекались игрой в карты. Сколько бы разных мыслей, эмоций, побуждений ни теснилось сейчас в ее голове, Сандра все же заставила себя успокоиться и сесть на стул около круглого стола. Лаэрт остановился возле стены, не сводя с нее горящего взгляда, и продолжал уже серьезно:

— Я отсутствовал в городе почти месяц. Не спрашивай, какие побуждения заставили меня это сделать, но я решил найти человека, по вине которого произошло столько неприятностей. Мне хотелось посмотреть в глаза тому, кому я доверял и кто столь подло охотился за моими деньгами. На поиски ушло очень много времени, но в итоге я вышел на Эмиля, — Лаэрт запнулся, увидев, каким испуганным стало лицо Сандры. — Не волнуйся, он — я уверен — больше не отважится на подобную мерзость!

— Ты что-то с ним сделал?!

— О, я еще не настолько озверел, чтобы на преступление отвечать преступлением! — возразил он, и она вздохнула с облегчением. — Я нашел негодяя в одном захолустном кабаке, где он заливал остатки совести. Эмиль почти потерял человеческий облик — я с трудом узнал в бродяге своего бывшего шофера. Когда я подошел к его столику, Эмиль был так испуган, что на несколько минут просто окаменел — ведь он думал, что живым меня больше никто не увидит! Оттого ли, что был пьян, а может, оттого, что принял меня за привидение, Эмиль забился под стол и, дрожа всем телом, лопотал мольбы о пощаде. Конечно, его поведение несказанно потешило местную публику — вокруг поднялся гомерический хохот, но мне было не до смеха… Я не испытал злобного торжества от унижения своего мучителя — мне стало невыносимо горько, и я ушел. Да, я оставил его, но чувство горечи и отвращения преследует меня до сих пор...— Лаэрт вздохнул, остро переживая ту сцену, но вскоре повернулся к своей собеседнице, и лицо его мгновенно просветлело.

— Александра, я постоянно думал о тебе, — начал он уже совсем другим голосом. — Мне было трудно свыкнуться с мыслью, что мы расстанемся так нелепо после всего, что пережили вместе… Ты все эти месяцы была рядом, а я не замечал тебя; нас связывало лишь мое чувство долга, и только потом до меня дошло, что дело совсем не в обязательствах... Чего уж греха таить: во время последнего разговора с Жанни я выглядел не лучше Эмиля. Я обещал ей звезды с неба и, что самое главное, вечную любовь, а теперь мне нужно было взять свои слова обратно. И вот, набравшись смелости, я признался, что, сам того не ведая, обманывал ее, но она — к моему удивлению и радости — вовсе не обиделась. Наоборот, сама изъявила желание покинуть город и лишь попросила денег, которые я ей охотно дал. Жанни вовсе будто не удивилась моему признанию — она, наверное, уже давно предвидела его. Мы оба ощущали несказанное облегчение от расставания, ведь я заставлял ее играть чуждую ей роль, на которую она, привыкшая к мимолетным связям, никогда не была способна. Но теперь все это в прошлом. Я хочу только спросить тебя об одном… Пусть запоздало и неуместно, но все же…

Лаэрт приблизился и взял Сандру за руку.

— Согласна ли ты после всего, что я тебе рассказал и после всего, что случилось, быть моей женой? Не только на бумаге, но и в жизни?.. Согласна ли простить меня за все промахи?

Сандра благоговейно смотрела в его любящие глаза и не могла найти иного ответа.

— Согласна, — сказала она, и он с благодарностью прижался к ее руке губами. — Помнишь, ты как-то говорил мне о волшебной стране, о стране нашей любви, в которой мы так долго сомневались, — продолжила девушка, с трудом сдерживая волнение. — Так вот теперь я прошу тебя: отведи меня туда… И обещаю, что всегда буду рядом, всегда буду поддерживать тебя, что бы ни случилось…

— Пойдем, — сказал Лаэрт, увлекая ее за собой в открытую дверь, и Сандра пошла за ним, потому что всегда об этом мечтала — просто идти рядом, быть там, где он; любить его так, как не способен больше любить никто…

С тех пор, как ими была оставлена залитая огнями зала, казалось, что действительность перешла в сон; что и этот праздник, и этот тяжелый месяц были очень давно, не здесь и не с ними… Теперь вокруг простирался бархат сгустившихся сумерек, разрезаемый нитями серебрящегося в лучах фонарей дождя, и светлое будущее — впереди, за ближайшим поворотом.

Они шли, держась за руки, смеялись, подставляя лица холодным каплям, и не в силах были хоть на секунду отпустить друг друга, чтобы этот волшебный сон не растаял также неожиданно, как и появился.

— О, как же я счастлив! — воскликнул Лаэрт. — Что было бы со мной, если б я не встретил тебя?! Право, мне даже страшно подумать!

— А ты не думай! — смеясь, ответила Сандра.

Их одежда успела вымокнуть до нитки, но только они теперь пребывали в неземной феерии, где не было ничего, кроме их счастья, и даже этот промозглый вечер казался им самым прекрасным и самым необыкновенным, потому что они наконец были вместе...

Вскоре два тесно прильнувших друг к другу силуэта растаяли в шуме дождя и густой темноте, напоенной свежестью и звуками сонных улиц. Смолкли шаги, голоса и смех, но еще долго, до самого рассвета, омытый водой тротуар хранил отголоски музыки, что льется из разгоряченных сердец.

13 октября — 21 декабря 2006 г.

Конец.