Фириэль

 Памяти Насти Прохоровой



В грудь прилетело, будто шпалой. Удар согнул пополам и отбросил назад, прямо на Фири. Возможно, она даже упала. Но, видимо, если и упала, то моментально снова оказалась на ногах и никак не пострадала. Даже в платье не запуталась. В своём платье бордового бархата. Удар стрелы (а никакой не шпалы) в мою грудь пришёлся ровно на том уровне, на котором должна была находиться её голова. Её забавные кудряшки. С высокой долей вероятности стрела воткнулась бы ей прямо в глаз. А если бы попала в лоб – оторвала бы голову.
 
Оторвала бы голову юной Фириэль де Монблан.
 
Или правильно будет “Фириэли”? Не знал, как грамотно, тогда, и не знаю сейчас. Но так или иначе, а я успел. Выпущенная на звук, вслепую, спросонья и с бодуна огромная стрела попала вместо неё в меня и своим грубым каменным наконечником проломила мою грудную клетку и разорвала напополам моё сердце.
 
Выпущенная на звук, это на её, Фириэли, “хи-хи”.
 
Фириэль де Монблан не вовремя хихикнула.

Теперь я лежал на спине, глядя в глубокое  голубовато-белое небо в обрамлении голых верхушек деревьев и ни о чём больше не тревожился. Нужное уже было сделано, и сделано в нужный момент. Лязг и вопли недалёкого боя, и грохот ударов тарана в крепостные ворота – звуки пробивались в моё сознание с трудом, будто нехотя, хотя слышал я их вполне отчётливо.
 
Надо мной склонилось, частично с разных сторон заслонив небо, несколько лиц. Во всех глазах читалось любопытство, а отнюдь не тревога за мою судьбу. Ну да, их можно понять: когда ещё на такое наглядишься? Двумя мечами посвящённый рыцарь, сановник и кавалер, весьма бесславно умирающий среди пустого холодного леса с развороченной грудной клеткой, с кровавой пеной на губах и с закатывающимися под веки глазами. Бесславно – потому что никто моего подвига, по-моему, не заметил. Ну, того, что я успел заслонить собой, всем таким в бархате и батисте, но без доспехов, саму Фириэль де Монблан. Но даже если кто и видел, то моментально и позабыл. Не до того теперь, дорогой друг-товарищ, не до частностей, вокруг живая история цивилизации прям сей момент творится в рукопашной схватке! А тут подумаешь – один чувак просто поймал шальную стрелу в самом начале судьбоносного штурма, ничем не успев прославиться и ничем не отличиться. Песни про него не сложат и петь их на пирах не станут. И учёные фольклористы в далёком и туманном будущем песни эти, никогда не сложенные, с восторгом в тетрадку не запишут и в научно-популярном сборнике потом не издадут. В назидание последующим поколениям. Так что – только любопытство. Разве что Фириэль де Монблан,  склонившаяся надо мной ниже остальных, так что едва не доставала своим острым носом моей проткнутой стрелой груди, казалась слегка встревоженной. Но и она не особенно. Голос её, во всяком случае, был безмятежен:

“Senechal, tu te sens tres mal?”

“Comme ci comme ca”, -- ответил я машинально и сел. Ладони тут же разъехались по мокрым и противным на ощупь опавшим листьям. Пар от нашего дыхания стоял в воздухе поздней осени.

Неподалёку дрались толпами.

***

Первый топор перелетел вершину бревенчатой башни и шмякнулся в грязь где-то в глубине огороженного частоколом крепостного двора. Тот, кто бросил топор, промазал. Никто не произнёс ни слова: штурм должен был начаться неожиданно для противника. Только выдохнули все вместе разочарованно. Штурм и начинался неожиданно: как и предполагалось, стража нас проспала. Вернее, стражник проспал. Вот его как раз и пытались разбудить. Потому что веселью пора было начинаться.

Второй топор угодил туда, куда следовало.
 
Не поручусь, я стоял спиной, но возможно, второй, точно попавший топор, бросил Вульф. Однажды я видел, как Вульф ради забавы бросил нож, целясь в молодую, толщиной с руку, сосёнку. Шагов с двадцати бросил и почти не глядя, будто бы небрежно. И попал точно в середину ствола, нож до половины в сосну ушёл. Думаю, и топоры Вульф умел бросать с не меньшей точностью.
 
В общем, второй топор прилетел в нужное место.

На верхнюю площадку бревенчатой башни, где в этот момент беззаботно дрых единственный в то раннее утро стражник. Впрочем, один стоивший дюжины отборных воинов. Или двух дюжин. Или полка. Гигант, берсерк и вообще непобедимое чудовище. В одежде из медвежьих шкур, в ржавой от крови врагов кольчуге и в выгоревшей бандане на бритом черепе. Кровь врагов - это наша кровь, наших зарубленных им в прежних столкновениях бойцов. Имя гигантского берсерка-охранника было Халльбьорн.

Невидимый нам снизу Халльбьорн, получивший неизвестно по какому месту (возможно, по башке!) летающим топором, взревел на всю окрестность и возвысился над ограждением.

Будто гора выросла на башне.

Всю ночь они там, в своей крепости, гудели и куролесили. Пели и плясали то есть. Бренчали на цимбалах. Наша разведка всё это дело точнейшим образом отследила и командованию доложила. Барды у них там тоже были, которые с гитарами, канитель свою разводили. Ты, мол, ушла, а я, мол, пришёл… Ну, и всё в таком духе. А вот цимбалистки у них оказались удивительно хороши, когда настроились как следует, я тоже заслушался. В частности – очень мелодично исполнили “Отель «Калифорния»” в четыре руки. В вышитых рубахах до пят и обе блондинки. Я их ночью рассмотрел снаружи через щели в частоколе и не только слушал, но и внешностью любовался.

Потому, что тоже в разведку ходил.
 
Без меча, с кинжалом.
 
Ну, и употребляли там в крепости всем коллективом само собой. Так что Халльбьорн храпел теперь на башне весьма звучно, наплясавшись и наупотреблявшись. Остальные тоже там у них, внутри крепости, спали и про наши коварные планы не ведали.
 
***

Вставать в четыре утра показалось ни разу не гуд.
 
Но куда денешься: как бы служба. Хоть и спал пару часов. И воевать сам не собирался. Явился на боевую операцию, как выше сказано, разодетый в пух и прах, в бархате и батисте, а не в составе боевого подразделения. Ну, и компания соответствующая, Фириэль де Монблан в частности, тоже разодетая. В платье драгоценного бархата, в таком на вражеский частокол не полезешь, потому что жалко. Платья, а не частокола. Но меч с собой прихватила.

Чисто на всякий случай.

В общем, все серьёзные люди тихо, почти не звякая, выстроились в боевую “черепаху”, закрывшись щитами, как стеной, обнажив оружие и приготовив таран, чтобы бить им потом в крепостные ворота.

А мы, слишком высокопоставленные, слишком ценные или слишком хрупкие, чтобы лезть в общую драку,  этакой группкой фланёров, блестя моноклями и лорнетами, собрались отдельно и (о беспечность!) впереди стены наших щитов. Щитами, соответственно, не прикрытые. Нам было просто любопытно с одной стороны, и хотелось как-нибудь тоже поучаствовать с другой. Не было в стоянии впереди щитов намеренной дерзости, а была беспечность.

А Фириэль было любопытнее всех и хотелось поучаствовать больше всех. Поэтому к башне она оказалась ближе всех.
 
И не вовремя хихикнула.
 
Кто в то утро первого штурма ещё оказался рядом со мной, кроме Фириэли? Эгмонт фон Триер точно был и всё пытался прикурить сигару отсыревшими спичками. Спички ломались и не горели. Так и не прикурил в итоге и с не прикуренной сигарой стоял. Шарлотта вроде была, но не та, другая. Леди Айвен. Эльфийский Король немного потусил, но вскоре взял щит и встал в боевой строй, готовый сражаться, как все нормальные. Эдик Сундукян. Каледония де Бофорс с двумя при ней субретками. Тореадор. Тестировщик. Бланш-Вертихвостка. Вроде все…

Храпящий на башне после весёлой ночи берсерк Халльбьорн неожиданно получил летающим топором не знаю, по какому месту, и вскочил в бешенстве, толком не проснувшись и не открывая глаз. И чисто на автомате, не видя, куда стреляет, и мало что соображая, выстрелил на звук. На хихиканье. Потому что Фириэль захихикала от вида разбуженного топором разъярённого Халльбьорна. Выстрелил из лука, что под стать своему гигантскому хозяину. Из лука-легенды, что не ведает промаха.

Стрела с каменным наконечником, кремниевым или обсидиановым, ещё свистела в воздухе, когда чудовищный Халльбьорн проревел с башни на всю округу так, что с ёлок посыпались шишки, а в наших тылах лопнул забытый на складном походном столике хрустальный бокал:

“Jag kommer att doda er alla!”
   
Стрела, летевшая в Фириэль и попавшая в меня, как раз пробила меня почти что насквозь, когда из-за наших щитов ему прокричали в ответ с заметным баварским акцентом:

“Du har korta armar!”

И наши кинулись в бой.
 
***

За частоколом ихний народ на удивление быстро успел повскакивать, очухаться от сна и схватиться за оружие. Над стеной разом, будто по сигналу, во множестве появились головы в шлемах и наконечники тяжёлых копий, иные шлемы были с рогами, иные нет. Наши толпой под прикрытием своих щитов ринулись на стену, драка за стену развернулась в полной мере и крайне молниеносно. Тараном принялись бить в ворота, на бьющих тараном полетели со стены “коктейли Молотова” и полилась кипящая смола. Со стены хором скандировали, отбивая ритм клинками по щитам:

“Slass! Slass! Slass! Slass!”

С нашей стороны доносились выкрики “A l'attaque! A l'attaque!” и  “Вперёд, канальи!”, а также множество обсценных слов и междометий. Среди атакующих рядов возвышалась длиннополая фигура с ног до макушки в ярко-алом. Взгляд фигуры метал сквозь амбразуры шлема убийственные молнии. Меч крутился над головой и в щепу рубил верхушки частокола. Голос, даже приглушённый забралом, гремел над схваткой: “No recule pas! Restez en courageux! Etre comme des lions!”
 
Фириэль де Монблан следила за ярко-алой фигурой, не отрываясь.

“Il est magnifique, n'est-ce pas?!” – воскликнула она в один из ярких моментов.

Все мы безусловно  согласились.

Но утреннему штурму, увы, не суждено было увенчаться успехом. Как наши ни старались под предводительством фигуры в ярко-алом, а крепость Notfasting взять до завтрака не получилось. И после завтрака не получилось тоже. Штурмы продолжались весь тот длинный день, хотя и с изрядными перерывами.
 
На завтрак, на обед, на полдник…
 
Каждый раз атаки встречались ритмичными ударами железа о щиты и в такт этим ударам над крепостным частоколом, где блестели рогатые и безрогие шлемы, неслось хором из крепких варяжских глоток:

“Slass! Slass! Slass! Slass!”

А берсерк Халльбьорн опять и опять метался по боевой площадке наверху башни, ревел “Jaklar! Jaklar!” и пулял в наши ряды из своего убийственного лука. Лишь под вечер, когда выпавший на закате снег превратился вокруг крепости в бурую слякоть, исход битвы переломился в нашу сторону. Кто-то тогда крикнул из рядов на дальнем фланге:

“Beauseant alla riscossa!”

И что-то в той стороне после этого переменилось, хотя понятно что: нашли слабое место и позвали подмогу, и оттуда понеслись бодрые выкрики “Beauseant! Beauseant!” Это могло означать лишь одно -- что в образовавшуюся в стене брешь рвутся рыцари-тамплиеры под водительством самого Эверара де Монтекауто. Ну, с этими субчиками, жестокими и бесстрашными “санитарами леса”, я был знаком не понаслышке и в их успехе не сомневался. Нечувствительные к боли, железно дисциплинированные и не понимающие значение слова "перемирие". В итоге наши действительно наконец пробились на крепостной двор, где и закипела последняя схватка.

Но завершающий штурм закончился вечером, а теперь ещё утро, и я сидел в лесу на холодных мокрых листьях, смотрел на драку на крепостной стене и вытаскивал из своей груди эту чёртову стрелу. Возле меня уже никого не осталось, все ушли ближе смотреть сражение. Никого, включая Фириэль де Монблан, я особо не интересовал. В груди всё ещё болело. Бархатный костюм вместе с кружевной батистовой рубашкой были непоправимо испорчены. Во рту я ощутил металлический привкус и, проведя языком изнутри по губам, нащупал им свои клыки. Клыки мне почти не мешали. Пора было вставать, как-то опять участвовать.
 
***

Осенью накануне той осады я снимал на подставное имя номер в “Национале”. Я там не жил, жил я дома, а номер использовался нами для деловых встреч и стратегических совещаний. Иными словами, в “Национале” располагалась наша тогдашняя штаб-квартира.  Это было очень удобное для штаб-квартиры место: многое важное рядом, в пределах прогулки.
 
Однажды (это был ранний вечер и уже смеркалось) я сидел в пустом номере “Националя” на стуле, уперев ноги в пол, откинувшись на спинку и раскачиваясь на двух задних ножках стула вперёд и назад. Я ждал прибытия группы наших и союзных нам военных руководителей и начинал уже нервничать, поскольку ожидание затягивалось.  Свет в номере не горел, и через окно мне была ясно видна Тверская внизу с проезжающими автомобилями (некоторые уже включили фары, но уличное освещение ещё не загорелось) и здания напротив, поближе и подальше.
 
Наконец раздался негромкий стук. Я опустил стул на четыре ножки, поднялся, включил свет, подошёл к двери и широко открыл её, приготовив соответствующие ожидаемым персонам приветственные слова.
 
На пороге стояла Фириэль де Монблан. Никого больше рядом с ней не было.

“Where are the othes?” – спросил я в крайнем удивлении.

Оттеснив меня, Фириэль шагнула в номер. Глаза её подозрительно блестели, губы чуть заметно подрагивали, но я точно знал, что ни при каких условиях Фириэль не даст чувствам волю и не расплачется перед посторонним. Будто реактивные выстрелы для ручного гранатомёта, из рюкзачка у неё за спиной торчали врозь три длинных французских батона. Она была в чёрной косухе несколько большего, нежели требовалось, размера. Её ботинки оставили на бледно-зелёном ковре с узором тёмные отпечатки: на улице было слякотно.

“Senechal! Parle normalement!” – воскликнула Фириэль вместо ответа и добавила спокойным тоном: “Et dis bonjour s'il te plait”.

“Oui. Bonjour. Je me demandais juste ou tout le monde se trouve?”

“Никто сегодня не придёт! Они зависли в клубе на всю ночь… А мне сказали идти сюда, потому что в клубе мне будет неинтересно”.

В каком именно клубе, я отлично знал, как знал и то, что раз такой народ, как наши, туда попёрся, то раньше утра реально не выберется. Но идея отправить Фириэль де Монблан в штаб-квартиру в одиночестве показалась мне, честно говоря, нисколько не добросердечной.
 
“И-и?.. Тоже там?”

Я имел ввиду ключевую фигуру нашего дела, того, кто позднее возглавит штурм и будет рубиться на стене с ног до головы в ярко-алом, но называть его имя или титул воздержался. Из этических соображений.
 
“Non. Il est alle a Skolkovo”.

Я не особо удивился, но переспросил:

“A Skolkovo?”

“Oui! Il a une fill la bas!”

“Девица? Чёрт!.. А диспозиция? Диспозиция по-прежнему у него? Если его арестуют, если даже случайно задержат на улице за неправильный переход или за брошенный окурок, или нарисуется какой-нибудь ревнивый boyfriend или придурочный папаша и ткнёт его рапирой, а в морге при нём найдут нашу диспозицию – это провал! Жопа! La calamite!”

"Нас всех гильотинируют?"

"Вроде того..."

"Когда вырасту, тоже стану прокурором!"

"Фири!"

"А что такого?"

"Ничего. Но без диспозиции зимняя кампания висит на волоске!"

Фириэль де Монблан отрицательно помотала головой и ответила небрежно, будто речь идёт о чём-то малозначительном:

“J'ai des papiers”.

“Фириэль, так документы у тебя?”

“Oui, Senechal. Voila!”

И Фириэль, закинув руку за спину, вытащила из своего рюкзачка один за другим все три французских батона и положила их передо мной на стол. Я, в общем, не тупой и догадался сразу. Взял крайний справа от себя батон и разломил посередине. Батон был свежим и хрустел, ломаясь, а у меня в руках оказался туго скрученный пергаментный цилиндр. Я отогнул край коричневого пергамента и посмотрел на рукописные строки и на край схемы или, скорее, рисунка, значение которого было мне известно, и на печать в нижнем углу. Это был архисекретный план защитных сооружений крепости Notfasting. Я потянулся к следующему батону.

Да, все части диспозиции были здесь, в батонах, принесённых Фириэль де Монблан в снимаемый в качестве штаб-квартиры номер “Националя”.

Потом мы пили чай с этими батонами, а вернее с их разрозненными частями. Пока электрический чайник закипал и пока я заливал кипятком заварку и расставлял чашки, Фири сделала за тем же столом письменную домашку -- несколько примеров на умножение и деление двузначных чисел и краткое изложение рассказа Короленко "Дети подземелья". На всё она потратила, как мне показалось, не больше пятнадцати минут. После чая я вызвал такси, мы спустились в вестибюль и я отвёз её в её Свиблово. А потом на том же такси поехал домой.

***

Когда мы начали и закончили штурмовать крепость Notfasting, скучать не приходилось. В одну из межштурмовых пауз (надо отметить, довольно продолжительных) Фири затесалась в группу праздношатающихся кнехтов, которым всем вместе пришла отличная идея украсть с недалёкого поля пасущуюся там корову местных поселян. Ну, и употребить после по прямому назначению, то есть съесть.

Нет, не только самим, конечно, а всей армией съесть. Это они потом так объясняли своё поведение, когда были в последний момент остановлены вышестоящими командирами. По чистой случайности их тогда перехватившими. И Фириэль де Монблан объясняла, что, мол, “bon jour, bonne ceuvre”, и вообще старались ради общества.

Повезло, что не вышло с коровой, а то скандал получился бы с местными мама не горюй!  А после Фириэль бродила по тому же полю среди длинных колючих стеблей сухого чертополоха, и вата из лопнувших соцветий плавала в воздухе, а потом с неба на поле посыпалась снежная крупа. И ледяной ветер задул и понёс снежную крупу над чертополохом косо. Кажется, леди Айвен с ней была и тоже бродила среди чертополоха в своём, другого цвета, бархате, и ещё кто-то из барышень, и волынщик на краю поля стоял и играл на волынке.
 
А Анри (Боже! моя Анри!) в тот день успела побыть солдатом и служанкой.  Неукротимо сражалась в первой шеренге и при первом же штурме зарубила двухметрового сотника, а после, в обед, едва переодевшись, прислуживала за столом расфуфыренным аристократкам. Каледония де Бофорс сунула ей, минуя субреток, грязную тарелку – иди, мол, помой. И Анри пошла и помыла. Хоть и была отважной девушкой-воином. Но позднее Анри, воспользовалась неразберихой и тем, что все опять оказались увлечены сражением, вонзила Каледонии де Бофорс кинжал в бок. Обоюдоострый клинок вошёл ниже четвёртого ребра  по самую рукоятку.
 
От Анри я был без ума.
 
Итак, под вечер наши наконец пробились в крепость. Рукопашная схватка в крепостном дворе почти сразу перешла в братание и обмены сувенирами, поскольку оказалось, что воевать всем надоело. Подтянулись музыканты, певцы и жонглёры. Чудовище Халльбьорн слез с башни и оказался неплохим парнем. На столах появилась еда и горячительные напитки.  Все погибшие вернулись из Вальхаллы, и каждый получил вдоволь пива и жареного мяса. Праздник удался на славу.
 
На той войне Фириэль де Монблан чередовала беззаботность с озабоченностью. Она плясала на балу и трясла своими кудряшками, когда другие плясали. Она щипала корпию и носила тазики с хирургическими инструментами, когда раненым требовалась помощь. Она участвовала в каких-то тайных и полутайных действиях, передавала секретные записки и оставляла в лесу зашифрованные послания. Кажется, она влюбилась в простого солдата. У неё всё получалось (даже когда она сама была уверена, что не получается) и ни единый волос с её головы тогда не упал.

Умерла Фириэль де Монблан в другой день другого года.

 
2021 ноябрь

--------------------------------------------
К сожалению, при переносе текста некоторые буквы и диакритические знаки шведского и французского языков не воспроизвелись. Автор извиняется за это упущение.