Русские

Василий Матвеевич, лёжа на диване и свесив ногу, стучит по полу пяткой в двух, что знает Ольга Васильевна, случаях: или когда пропадает звук в телевизоре – чтоб тряхнуть его, или когда показывают вожака «левых сил» – чтобы жена, если руки не заняты, пришла с кухни тоже послушать и посмотреть.
Нынче, в самом деле, чуть не всё на свете стало такое «новое», что даже газету они выносят читать только одну, да и её, с таким-то вот названием, наказывают дочери брать для них в киосках, и та, когда не забывает купить, привозит по выходным, если сама ещё соберётся, из города… Все до единого номера этой газеты они согласованно складывают в одном месте на комоде в растущую пачку, и когда захочется что-нибудь почитать, вытаскивают из той пачки или из верха её, или из низа, всё равно – лишь бы потом вложить точно и не путать порядок номеров. Не берут, конечно, с комода ни где постелить на мокрое, ни что завернуть; для такого обихода выписана газета местная, дешёвая самая (в которой, кстати, есть и телепрограмма).
Когда же на экране появляется кто-то из нынешнего главного руководства, и само собой и прежде всего – президент, они, до того молчавшие, вдруг начинают, ни к кому не обращаясь, громко говорить – лишь бы что-то вслух и громко говорить, несмотря ни на какое своё здоровье и состояние…
Ольга Васильевна часто даже встаёт в сердцах и уходит на кухню:
-- Глаза бы не смотрели!
Василий Семёнович в таких случаях шевелится, для солидарности, на диване:
-- Ну чего заявился?!..
Но куда же без телевизора, пусть и этого полусломанного, даже в полднёвную жару денешься: в комнате хоть не печёт, а двери, чтоб дом дышал, открыты настежь и с крыльца на улицу, и из коридора, с занавеской от мух, на крыльца.
Поминают они так же громко президента и, если кто зайдёт, при соседях; тех это просто веселит: про задержки с пенсиями, с зарплатами, про митинги и забастовки и так все знают, а им, «учителям», бывшим воспитателям здешнего детского дома, не только грубо, но и вовсе бы ругать руководство не к лицу.
И было, в среду или в четверг, время обычное теленовостей и время, как раз, обед собирать…
Вдруг – вдруг словно весь яркий летний день влетел в дом: нарядная... шикарная, в лёгком июльском платье, женщина… дама, в огромной светлой шляпе, влилась в комнату и, покрыв половину пола целой лужайкой цветастого подола, присела перед диваном на корточки!..
-- Василий Семёнович!.. Василий Семёнович…
Василий Семёнович лишь вытаращил, сам чувствуя это, глаза в очках… Вспомнил вмиг, что, и правда, не заперто… что жена на кухне… вспомнил, что, и правда, секунду назад какое-то скорое и лёгкое цоканье слышалось в прихожей…
А она, пышная, радужная, -- она перед ним просто сидела, плакала и смеялась…
Ни с каким звуком не сравним был тот лёгкий и чёткий приближающийся пульс через прихожую, ни с каким запахом не сравним был теперь этот аромат чего-то и близкого, и как бы неведомого…
Василий Семёнович, наконец, медленно поджал свешенную ногу в рваном носке сколько можно под диван.
Вторую его ногу, которую он стал мечтать подтянуть под себя, сжимали белые ручки в кольцах, в перстнях, в браслетах…
-- Не узнаёте?.. Не узнаёте…
Василий Семёнович, догадавшись чуть осмелеть, церемонно сцепил руки пальцами на груди: давно же у них не бывало бывших воспитанников…
-- Я – Полякова…
На её фамилию, такую вроде бы знакомую и вместе с тем такую. новую, тоже лёгкую, как и её шаги, летнюю, пахнувшую в дом и тот аромат духов, и какую-то свободу, радость, и ценность чего-то чужого, подалась из кухни к комнате и Ольга Васильевна. Увидела она ещё через дверь гостью – и, прежде всего, застыдилась, что из-за солнца, мешавшего днём смотреть телевизор, на окнах закрыты занавески…
-- Полякова я… Полина… Ольга Васильевна!.. Вспомнили?..
Она встала, такая… такая роскошная…
Василий Семёнович и Ольга Васильевна одновременно прокашлялись… Василий Семёнович стал, в конце концов, подыматься, а Ольга Васильевна вошла, сцепив пальцы на животе, в комнату.
Лёгкая яркая женщина, чуть полная, с глазами красивыми карими, с пышными волосами каштановыми, в платье лёгком тонком, свободные рукава которого то и дело падали к плечам, оголяя все целиком белые гладкие руки без загара, едва она трогала свою огромную соломенную шляпу с яркой лентой от тульи и бантом на белом подбородке, с цепочкой на белой шее… И какая-то праздничная чужая неожиданность таилась во всей в ней – будто вот-вот, едва она вскинет опять руки, вместе с рукавами соскользнёт с неё и всё платье…
Полякова, как же… Сопливая, с раздутыми красными ноздрями… Сутулая, скованная, иногда дерзкая… «Троешница», однако, крепкая… В типовой, что ей мала и что ещё больше её сутулит, делая словно бы без шеи, форме… С наскоро обтяпанными, чем короче – тем лучше, волосами… Даже такая карточка её была, где она, в очередь, сфотографирована под лозунгом «Счастье в труде»…
Она сейчас тут не осматривалась, не спрашивала, не рассказывала – будто всё обо всём знала и одним своим радостным видом как бы призывала вмиг узнать о ней всё. Только не сводила глаз с Василия Семёновича и Ольги Васильевны.
-- Пойдёмте же на улицу!
И сама пошла скорее первая, оглядываясь, зовя улыбкой.
На лавочке у дома, на самом солнце, Василий Семёнович и Ольга Васильевна сидели рядом, что редко бывало, и прямо, словно только что приехали откуда-то куда-то, и глядели на неё из-под руки… И стеснялись… стыдились назвать её по имени, будто боялись его сходу верно выговорить… Раньше ведь, в детском доме, -- всех только по фамилии и громко:
-- А Поля-кова где?!..
Она же стояла перед ними посреди двора спиной к солнцу и была, в своём платье, которое сильно просвечивало в рукавах и в подоле, частью этого оранжевого, голубого, зелёного, словно только что сюда откуда-то упавшего лучезарного дня.
И опять – только смотрела прямо и весело на них.
Василий Семёнович и Ольга Васильевна, чувствуя это друг за друга, вдруг устали…
Ольга Васильевна, всегда в таких случаях знавшая лучше мужа, как себя вести, всё переворачивала, как бы озабоченно, руку над глазами ладошкой то вверх, то вниз и спрашивала недомашним голоском:
-- Ну хоть как?.. Что?.. Где работаешь?..
А она – она просто махнула улыбкой в сторону шоссе.
Только тут они увидели против своего дома автомашину, огромную, овальную, серую, на вид лёгкую… Окна в машине были словно бы изнутри закопчёные, за ними ведь, наверно, кто-то был… И стало им опять вдруг и странно, и жутко – так же, как было в первый миг в комнате: она, в своём этом платье, в своей этой шляпе, к которым они уже чуть попривыкли, и эта приземистая машина неведомой марки, пожалуй, и в самом деле – одно и то же…
Она же, всё улыбаясь и улыбаясь, сказала только об одном – и притом как о событии, которое и без всяких слов на уме у всех и каждого: да хочет, мол, мужу показать, где прошло её детство.
И стояла вольно, нетерпеливо, подымаясь на носки – будто ждала сию минуту музыку, чтобы затанцевать… Даже присесть на скамейку рядом пригласить её было странно, неуместно… Вопросы короткие корявые она словно бы не слышала, а сама, сквозь улыбку, мягко и отрывисто проговаривала. Толком ничего узнать было нельзя: не работает, вообще не работает, квартира есть, но есть и дом, и дом тоже свой, дети есть, но не все от одного мужа…
Машина серая, непрозрачная, не шевелясь, послушно и твёрдо, что-то своё зная, ждала её.
А она уже шла к ней, сначала пятясь, потом оглядываясь, всё улыбаясь… И, улыбаясь, исчезла в ней…
Машина, словно пухлый дымчатый диван, неслышно поползла в сторону… Но скрылась с глаз быстро.
Василий Семёнович и Ольга Васильевна стали, путаясь, припоминать: она ведь вроде бы сказала, что из детдома ещё заедет к ним… Они, когда она пошла, встали было провожать, но теперь, вдруг забыв об этом и обо всём, снова сели – сели отдохнуть… И – не знали, что говорить… Самое странное, что, по их подсчётам, ей, гостье такой, выходило немало лет, а между тем и не думалось ни сразу, глядя на неё, ни теперь ни о каких годах… Странно было, что та девочка неказистая, нестройная, которую они воспитывали, одевали, кормили, мыли, чем-то связана… с этой полнеющей раскованной, всё, судя по её глазам, понимающей женщиной…
И какая она, говорили они сами себе и друг другу самим молчанием своим, ласковая, добрая… И… счастливая… Счастливая – да и всё!
Они виновато, полунамёками, стали прежде всего говорить, что она, будь на них хоть чуть за что-то обижена, никогда бы не зашла, вообще, может, не приехала… Что ей, в детдоме, было ещё ничего, хорошо даже; не то что им, в их довоенном детстве, когда, как говорится, они не видывали ничего, слаще морковки, -- недаром даже теперь Василий Семёнович не может, и без всякого стыда, без конфеты глотка чаю выпить… Ну, а она, стало быть, не видывала, в детдомовские годы, ничего, слаще конфетки, так что пусть, додумывали по-родительски, живёт теперь, как хочет…
Хватились было, что ведь, если заедет, придётся, может, приглашать в дом, угощать её и того, кто в машине, -- но тут же согласно поняли, что – почему-то – не будет этого… Опять же вспомнились те годы, те, вернее, времена: нет, они не были с детьми чересчур строги; не то что какой местный гражданин, тоже грамотный, который (впрочем, может, и не зря) упрекал, остановившись на дороге, «детдомовцев», идущих из школы, в том, что они, играя, валяются в канаве, а на них ведь «государственное имущество» – отчего дети, как бы прислушиваясь к чему-то, вдруг, среди игры, замирали серьёзно, скованно: ясно ведь, что эту форму свою, пусть даже новенькую и ладную, охотно бы сменяли сию же минуту на рваный пиджак огромный – был бы он только с отеческого плеча…
…Скоро, даже неожиданно скоро, она вернулась. Вышла из той же свой машины, пошла опять к ним, всё подымая голые руки к шляпе. Из машины с тёмными окнами опять никто не вышел, но теперь дверца была открытой…
Василий Семёнович и Ольга Васильевна не остались у лавочки, а, повинуясь какой-то команде, пошли навстречу ей.
Она, после поездки, была так же радостна, но, казалось, с румянцем некой стыдливости…
Заговорила снова сама по себе – не ожидая, не слыша вопросов:
-- Всё там изменилось!.. Везде иконы…
Так что им, двоим, хотя они ни разу не бывали, как вышли на пенсию, в своём детдоме, было, охотно покивав, на чём с нею наконец-то сойтись.
Она всё улыбалась им, словно, теперь было это ясно, детям или словно больным… Сейчас же, когда, чуть постояв, все они вдруг поняли, что всё уже сказано, уже сделано, смотрела в глаза им пристально… На миг все трое замерли… Плавно и боязливо она поцеловала обоих в щеку… И, теперь уж не оглядываясь, пошла было к машине, но вдруг остановилась, повернулась, дёрнула за бант, сняла с себя, как цвет с клумбы, свою большую шляпу, подбежала и надела её на седую голову Василию Семёновичу…
Василий Семёнович даже закашлялся смело…
И она – улетела.
Василий Семёнович и Ольга Васильевна, ничего не говоря, чуть покачиваясь от усталости, поплелись к дому…
Василий Семёнович дерзнул снять с себя шляпу только у крыльца.
Телевизор, в полумраке, всё так же звучал… Василий Семёнович, не чувствуя на этот раз своё вины в том, что телевизор оставлен был без присмотра, выключил его…
В комнате, после гостьи, стало как-то пусто, пожалуй, действительно сумрачно, на всё смотрелось какими-то новыми глазами… Думалось виновато: вдруг бы тут воспитанница стала осматриваться, когда вошла… Что же у них тут главное… Ну не телевизор, конечно…
Василий Семёнович, не глянув ни на часы, ни в программу, пошёл на кухню к Ольге Васильевне.
Оказалось, давно бы пора отобедать.
В зале у них, в передней, на самом видном месте, между окон лицевых, висит на золотой плетёной веревочке вымпел, каких нынче не так просто и найти: алый, с кистями золотыми по краям, с вышитыми по нему золотыми словами славы, которых не видно, так как на вымпеле тесно приколота целая гирлянда медалей… боевых, трудовых…
Висит этот вымпел с горстью медалей давно… И не раз случалось, что кто-нибудь, не часто у них бывая, не видя той надписи о славе, интересовался, где они такую удобную тряпицу нашли для медалей…
Ещё давнее, раньше, когда-то, до телевизоров ещё, писал Василий Семёнович картины маслом, украшая свой дом таким редким убранством…С кухни картина другая давно вынесена на чердак. А про эту в передней, под длинным вымпелом, как-то забылось… Даже и сами хозяева не обращают внимания на чуть видные под вымпелом босые девочкины ноги… Скорее кто чужой вдруг, увидев эти ножки в траве на брёвнышке, что ли, начнёт, от нечего делать, гадать, что это за картина, -- скопированная когда-то Василием Семёновичем с почтовой открытки, как он помнит, с названием «Бегущие от грозы»…
Ценность сегодняшнюю, шляпу, шляпу этакую, убрали на шифоньер – подарить, как приедет, дочери.
Вечером, светлым ещё, тёплым, душным – таким нынче немногословным, грустным, тоже непонятным, -- когда Василий Семёнович, впрочем, досматривал новости, Ольга Васильевна, как и обычно для этого часа, стала в спальне ложиться…
Потом – потом, когда было уже темно, она для чего-то оказалась на кухне, а свет был включён только в прихожей… И уже слышно было, что и муж, услышав, наверно, как к ним стучатся, или ещё как, тоже поднялся и одетый стоял в прихожей… Но вдруг из коридора в прихожую вошёл… Президент!.. Да… Президент страны… Да, он… Седой, рослый… По-летнему в костюме… Вошёл Президент, стесняясь, боясь, как заходят впервые в их тесную прихожую, что-нибудь задеть… Да и не один, а с Супругой!.. И оба они, скромно улыбаясь и сцепив пальцами опущенные руки, стояли у порога… Василий Семёнович, вобрав голову в плечи и выставив подбородок, словно при проверяющих электросчётчики, стоял там, в прихожей, перед ними… И уже что-то неторопливо то ли отвечал, то ли спрашивал… Ой, Ольга Васильевна, глядя в прихожую из кухни на вошедших, разговора не понимала, а думала только, как бы муж не сказал что-нибудь не то… Между тем, промедлила она, Президент посмотрел в пролёт двери и чуть поклонился ей… За ним и Супруга ей чуть кивнула… Оба они это сделали с пониманием времени, места и быта… Ольга Васильевна наконец догадалась хоть спрятаться пока за печь… Но это ничего не изменяло… А в прихожей горел свет, голоса знакомые там слышались… Никуда не денешься… Она вздохнула… Хотелось спать так, будто она уже даже спала… Но медлительно, сама не замечая этого, стала надевать свой кухонный передник… Ну-у… Чем же кормить гостей?.. Что же, решила, сварю картошки…

Милюшино, 31.08.1998

Все рассказы ЛитРес Евгений Кузнецов Цвет страха Рассказы