Старая черно-белая фотография. Снимок 1-й

            Ну вот какие ассоциации может вызвать маленькая черно-белая фотография, где и человечка то ни одного даже нет. Какие тут могут быть воспоминания? О чем? Глянет несведущий человек на эту фотографию и скажет… Да толком он ничего и не скажет. Вижу, мол, несколько домов, огород, гору и деревья на ней. Речку и ту разглядеть не каждому удается.

             А вот я могу посвятить этой фотографии большой рассказ-воспоминание. Не верите? Я сейчас попробую, а вы послушайте.

            На переднем плане небольшой домик, состоящий из кухоньки и маленькой комнатки, являющейся и спальней, и залом, как говорится, в одном флаконе. Дом построен был давно, скорей всего до войны, до Отечественной, а может и много раньше. Числился он сельсоветским, а не совхозным, как большинство домов в селе.

     Из прежних жильцов я знал только семейную пару СкИрдовых. Но недавно кто-то из Иванищевых написал, что и их семья жила когда-то в этом доме. Может быть, и скорей всего, так и было. Но я немного расскажу вначале о семье Скирдовых.

     Сам Алексей Федорович Скирдов был личностью, известной не только в Куяче, но и далеко за пределами Алтайского района. Этот наголо бривший голову немолодой высокий мужчина в годы становления Советской власти на Алтае был активным участником партизанского движения. И не просто рядовым участником.

      Помню, в раннем детстве я оказался невзначай свидетелем ожесточенного спора Скирдова с моим дедом, тоже активным борцом за власть Советов, партизаном-разведчиком полка Кокорина Анисимом Федоровичем Автайкиным.

      Разгоряченный спором дед в сердцах кричал Скирдову:

     - Да что ты можешь знать об этом! Ты же предатель! Ты же был в это время у белогвардейцев!

     Да, действительно, был Скирдов в белогвардейском отряде, но по заданию партизанского командования. Был разоблачен вскоре и после долгих пыток чуть головы своей не лишился. Или самому удалось убежать, или партизаны отбили его. Не в курсе, врать не буду.

     Дед Анисим, конечно же, всего это знать не мог, поэтому и высказал ему прямо в глаза, что он о нем думает. Но конфликт был улажен, и это не помешало им в дальнейшем быть вместе на партизанских слетах и встречах, о чем свидетельствуют и пара фотографий у меня.

     В Куяче Алексей Федорович Скирдов всё время до отъезда на жительство в село Алтайское был на руководящих должностях. Даже председателем сельского Совета, кажется, был.

    Была у Скирдова жена. Звали ее все в селе Шура Скирдиха. Поговаривали, что и не женой, а дочерью его являлась эта Шура. Маленькая, вечно поддатая женщина видом своим совсем не соответствовала жене председателя Совета, хоть и сельского.

     Запомнилась мне тетя Шура всего одним моментом. Одним, зато на всю жизнь. Придя как-то к нам в гости, она увидела на подоконнике большую белую таблетку, невесть как там оказавшуюся. Недолго думая, она хвать ее и в рот свой без всякого запивания водой.

     Когда ей задали вопрос, зачем она проглотила ее, не зная даже, от чего таблетка эта, та, не задумываясь, ответила: типа таблетка эта сама найдет в организме место, где её помощь может пригодиться. Каково?!

      Вот, оказывается, сколько можно рассказать о предыдущих хозяевах. Но пора и честь знать. Дальше будем двигаться. В Куячу мы из села Алтайского переехали в январе 1957 и жили в одной половине дома, что стоял напротив старой школы. Жили, поживали вплоть до 1965 года. Я уже в том году в Куяган пошел учиться в 10-й класс.

      Проучившись недели две, приезжаю домой, а мне говорят: Теперь вы не живете здесь. Иди туда, где раньше Скирдовы жили. Вот те раз! Переехали так быстро и неожиданно, что я ни сном, ни духом ничего об этом не знал. Скорей всего, и родители еще не осознали до конца, что они приобрели. Особенно отец. И за сколько.

      Сельский Совет продал этот дом всего за сто рублей, как на дрова списанный. Конечно, мать подсуетилась. Она или секретарем этого Совета работала тогда, или уже заведующей сельской библиотекой была. Как-бы там ни было, в сентябре 1965 года мы заселились в этот дом. Убогий домишко был, надо откровенно сказать.

       Ни одной надворной постройки, ни забора путёвого, даже веранды не было. Вход в дом был с открытого крыльца. На фотографии все надворные постройки были построены постепенно, уже после. Нет, вру. На углу огорода, где  на фото баня стоит, стояла тоже баня. Творение черт и какого года. Вросшая в землю “чирьюшка” без крыши. Вместо нее росла высокая густая трава.

       Баня была "по черному"  сделана. Дым от каменки через дверь выходил. Незадолго до нашего переезда в ней насмерть угорели двое мальчишек - мой полный тезка и другой, по фамилии Важнин.

      Конечно, старую баню снесли. А бревна на новую баню поехали с отцом заготавливать в один из “партизанских” ложков. И там не обошлось без случая, который мне по сию пору запомнился. Ведь  подобного я в жизни своей больше не видел.

     При трелевке стволов, а если по простому, при стаскивании их из лога на ровное место, получилось так, что у очередного хлыста, комли покатились вровень с трактором. И дальнейшему их  движению помешала приличная лиственница, ставшая на их пути.

    Причем половина хлыста с одной стороны дерева оказалась, другая половина с трактором с другой. Трактор поднатужился изо всех своих силенок, но не тут то было. Стволы деревьев как у лука изогнулись, тросы то вот выдержали, но трактор сначала захлебнулся, затем остановился. А изогнутые в сильнейшем напряжении стволы листвяшек потянули его назад. И двигатель, как говорится, завелся в обратную сторону.

   Из выхлопной трубы повалил черный дым. Отец, увидев неладное, быстренько заглушил трактор. Вот даже и тут без происшествия не обошлось. Слава богу, что так только. При трелевке таким способом были случаи и со смертельным исходом.

      Баню новую в итоге построили. Правда, топилась она у нас тоже “по черному”. Привезли толстые, широкие и необрезные доски для будущей веранды. А благодаря урокам труда под руководством Сафрона Лукича Исакова, мне эти доски не составляло особого труда окромить красиво. Из этих досок мы соорудили с отцом веранду, где в дальнейшем я поставил себе кровать, столик с радиолой и пластинками. Короче, летнюю резиденцию себе отхватил. Над кроватью моей даже ковер висел, написанный масляными красками каким-то странствующим художником.

      Сюжет просто великолепный. Девушка, чи русалка, чи кто на коленях уперлась руками в камень, на котором в такой позе и застыла. И пристально так всматривается в светящееся маленькое окошко домика на противоположном берегу, то ли речки широкой, то ли залива. Грудь и тело ее прикрывало полупрозрачное одеяние. И, конечно же, рядом плавала пара белых лебедей.

       Вот такие шедеврами украшались в ту пору некоторые куячинские квартиры странствующими художниками-передвижниками. Кои передвигаться по деревням вынуждены были. Не только руки, но и ноги, такого художника их кормить должны были.

      Своими фамилиями эти художники творения не свидетельствовали, но год создания этого шедевра большими цифрами внизу был прописан – 1959 год. И стоил сей ковер вместе с его простыней, краской и работой  15 рубликов. Это что-то около пяти бутылок водки с небольшой закуской, если перевести на жидкую валюту того времени.

       Ну вот, с баней и верандой разобрались. Теперь очередь подошла и к летней кухне, что во дворе стоит. Да ничего особенно в ней нет. Сколочена из досок, внутри небольшая печурка, стол с табуретками и кухонная утварь - всякие там чугунки, чашки, ложки, поварешки.

       Запомнилась эта кухня тем, что название красивое, я начал над входной дверью писать. Начал, но дописать так и не сподобился. Все годы и красовались только витиеватые буквы, КАФЕ ВЕТЕ… А окончание РОК никто и не дописал после меня.

        А еще в этой кухне нашла смертушку свою родная тетка отца, бабка Фанасея. Зашли утром как-то туда, а она лежит там готовенькая. Попивала старушка хорошо, не к столу будет сказано.

      Вторая кухня уже из бревен, что рядом с первой, уже после меня появилась. Так что не скажу ничего про нее. Не заходил в нее ни разу.

       С левой стороны дома и перед окнами видим черемуховый сад и огромную старую березу. Тоже куча воспоминаний осталась. Под цветущими деревьями черемухи мы любили фотографироваться. А когда она созревала на одном из деревьев, ну очень вкусная черемуха была.

      А еще у меня там была зона отдыха. Был вкопан небольшой столик со скамеечкой, и под черемухой стояла раскладушка. Так, на всякий случай. Благодать. Речка всего в двух метрах от тебя, за забором, по камушкам своим журчит. Там же отдыхала и привезенная из Ташкента гитара, под аккомпанемент которой я вещал жалобным, как и положено, голосом о тяжелой воровской жизни.

          Воровал,убивал, Как цыганку одел.
          Бросал деньги налево, направо.
          Но в одну из ночей крепко я погорел.
          Вот тогда началась эта драма.

          Коль пришла уж беда. Отворяй ворота.
          До свиданья, родная красотка.
          Здравствуй каменный дом.
          Мать-старушка тюрьма.
          Здравствуй цемент, замок и решетка.

         Совсем не виноват, что репертуар у меня был такой. Это учитель в Ташкенте больше ничего путного не знал. Так вот, забыл я ее как-то в садике, когда дождь пошел ночью. Расклеился полностью мой инструмент, и перестали звучать в саду жалобные песни, блатные, воровские.

       А еще один поразительный момент, связанный с этим садиком, запомнился мне. Сидели как-то вечером с друзьями за столиком, употребляли потихоньку пиво-бражку алтайскую, наливая ее из трехлитровой банки. Допивать по каким-то причинам не стали. Осталось в ней не более полулитра этой жидкости.

      Лёг почивать на раскладушку свою. А утром глянул на банку, и  волосы дыбом поднялись у меня от увиденного. Браги в банке не было видно, а на ее месте было несметное количество тварей под названием двоехвостки или двухвостки, кому как нравится. Больше нигде и никогда я такого скопление этих тварей не видел! И где же обитали всё это время твари эти? И оказывается, они были большими любителями пива. Я даже не разглядел, дохлыми ли были они или вдрызг пьяными в банке этой. Сжег их вместе с банкой, бензинчика плеснув в нее изрядное количество.

      О свадьбе своей, состоявшейся в апреле 1968 года, я уже где-то писал ранее. Но коли здесь я речь завел о доме своем и всем, что его окружает, придется и о свадьбе немного рассказать. Вернее, о случаях, происшедшими на ней.

      Народу было много. Много пили, немного ели. Было шумно и, быть может, даже и весело. Всё как всегда на куячинских свадьбах. Вроде ничего необычного. Но я запомнил несколько моментов. Это как Валера Панцуркин из Куягана, видя, что произошла заминка с жениховой стороны с выкупом курника, сбегал в курятник, поймал там курицу и бросил ее на стол. Переполох. Кое-как удалось поймать, перепуганную насмерть бедную курчонку и на улицу выбросить.

      Второй момент, мне понравившийся. Это когда я, заглянув под стол, увидел там,… кого бы вы думали? Двух милых стариков, деда Ивана Пахорукова и деда Артемия Шадринцева.

     Во-первых очень интересное место выбрали они для мужских разборок. Под столом. Во-вторых они уже ничего не говорили друг другу. Они только мычали и дергали друг друга за бороды. Кто знает, может, молодость свою вспомнили, али обиды старые, пока старушек рядом не было.

      А самый запомнившийся момент - это каскадерский трюк, который совершил глубоко мною уважаемый Рехтин Архип Евтифеевич. Царство ему небесное. Посмотрите на фото на высокую старую березу, что слева от дома. Вот и решил повторить Ефтифеевич свой коронный трюк, что он совершал раньше, по совпадению, тоже на свадьбе у Евстигнея и Марии Черданцевых.

       Я хоть и пацаном был, но хорошо помню этот момент, так как свадьба эта проходила в нашем доме за стенкой. Вот когда, разгоряченные хмельным, сначала Архип, а за ним и жених Евстигней стали карабкаться на высоченную пихту, что росла во дворе, все гости высыпали из дома поглазеть на происходящее.

      А Архип, в ту пору тридцатилетний паренек небольшого роста и веса, залезший почти на самую верхушку, отпустив руками ветви пихтовые, стал падать вниз в полете свободном. Или это он уже проделывал где-то раньше, но он точно знал, что не разобьется. Он падал с широких пихтовых ветвей с одной на другую, и они, как заботливые руки нянек, передавали его друг другу, замедляя падение.

      Да, тогда и снега внизу было больше, чем достаточно. Следом, живой и невредимый, шмякнулся в снег и жених Евстигней. И вот, спустя годы, доморощенного каскадера вновь потянула высота. И опять на свадьбе, как ни странно. Оглядев строения, с которых можно отправиться в свободный полет, уже сорокалетний каскадер остановил свой взгляд на поленнице дров.

       Забрался на нее, прыгнул и полета своего даже и не ощутил толком. Это разве высота! Вскарабкался на крышу дома. Разбег, полет и снова никакого удовлетворения. И тут его в меру затуманенный взгляд остановился на этой вековой березе. Вот, что ему сейчас нужно!

      Но это же не пихта с ее пружинистыми мохнатыми ветвями. Здесь редкие, совсем не сучки, а суки, толстые, растущие перпендикулярно стволу. Никакие уговоры не могли остановить любителя высоты. И вот наш куячинский Икар полетел вниз.

      Летел быстро, даже очень, без всяких задержек. Родная голая земля ждала его в свои объятья. Дождалась, но с небольшой задержкой. Первым Евтифеича поймал на себя толстенный сук у самой земли. Попал на него наш каскадер край неудачно, спиной своей, а опосля уже и на землю рухнул.

     Всё! Конец! Какая там, к черту, свадьба. Достали откуда-то мою раскладушку, положили на нее бездыханное тело. Бабоньки, те, что сидели только что за столами, окружили со всех сторон раскладушку эту, достали из потайных своих карманчиков припасенные заранее платочки, приготовились причитать и петь, как и  полагается в этих случаях.

     А любитель затяжных прыжков без парашюта в лице дядюшки Архипа, сорокалетнего уже мужика, открыл сперва один глаз, потом другой, а затем и рот на окружающих открыл. А по какому такому поводу вы все вкруг меня собрались тут хочу я вас спросить. Кряхтя встал, и свадьба понеслась чередом своим. Правда, уже без полетов.

     Ну вот, с домом и деревьями, его окружающими, мы разобрались. Теперь нужно взглянуть на сад, что соседний дом от нашего отделяет. В соседнем доме в ту пору в одной половине Лука Иванович с женой жил, кстати, тоже партизан алтайский, а в другой - его сын, мой учитель труда Сафрон Лукич с женой и детьми своими.

    А в саду этом стояли десятка два пчелиных ульев. А может и больше. Я же всегда старался побыстрее пройти этот опасный участок дороги. Тем более, если в клуб торопишься. Но всегда обращал внимание, что один улей стоит не на колышках, а на весах напольных. Всё вопросом задавался, на сколько же килограммов потяжелеет улей, допустим, за месяц.

      И всегда, каждый вечер из сарая, что окошечком выходил на дорогу, я видел или лицо Луки Ивановича, или  жены его, крутящих ручной сепаратор, звук которого до сих пор помню.

     А пчёлок то Исаковых я не зря боялся и недолюбливал их. Видите в правом нижнем углу фотографии старый коровник? Так вот, каждое утро мимо него через коровью калитку я спешил в родную школу преподавать ребятишкам уроки языка немецкого.

       И вот в одно прекрасное утро, когда я уже одной ногой был за оградой, меня ужалила соседская пчела. Куда, спросите вы? Да прямо в верхнюю губу, которая в мгновение ока раздулась, как у негритянского певца Поля Робсона. Пришлось отсиживаться дома, а то мои чадушки не только немецкие слова, они бы и русские не смогли тогда понять в моём исполнении. А вот смеха было бы много!

     Перед домом на площадке у берега речного мы с отцом в марте 1968 года из прямослойных лиственных сутунков кололи галтины. Чтобы потом делать из них самодельный штакетник. Это как раз месяц прошел после женитьбы моей.

      Идет мимо мужик и ошарашивает нас новостью печальной. Мол, по радио сейчас передали, что Гагарин погиб, разбился на самолете. Конечно, удручены мы были и подавлены услышанным. И отец тогда сказал, Гагарин погиб и с этого дня я бросаю курить. И бросил ведь и не курил до самой смерти целых сорок два года. В момент гибели Гагарина отцу было всего 40 лет.

     А если мы посмотрим дальше по правому берегу речки, где трактор стоит, то выше его на горочке дом совсем небольшой стоит. В последнее время в нем вроде как жил Фефелов Иван Александрович. А намного раньше проживала там большая семья Кузнецовых. Со мной в младших классах учился Юрка Кузнецов, потом он отстал из-за плохой успеваемости.

     Так вот, отцом этого Юрки был не кто иной, как Федя Телелинский. Наш странствующий алтайский балалаечник, засветившийся даже в фильме Василия Шукшина “Печки-лавочки”.

     А если еще дальше глянуть на правый верхний край фото, то можно разглядеть небольшой дом моего детского центрового другана Кочеева Вовки. Мы и наш предводитель, организатор всех наших детских авантюрных выходок Валерка Вяткин были неразлучной тройкой в деревне. Правда, только в младших классах.

      В конце пятидесятых и в самом начале шестидесятых я часто посещал этот маленький домик на берегу речки. Семья тоже немаленькая тогда у них была. Тетка Настасья недавно сошлась с Матвеем Глазычевым. Кроме Вовки, в семье были две младшие сестры его - Валя и Маша.

      Но, пожалуй, самым занятным персонажем в этой семье была его бабка. Интересная, юморная старушка. Помню, как она прятала от Вовки мешочек с сахаром, закрывая его в ящик или сундук на ключ. А ключ в одежду свою.

         Я выгодно отличался от Вовки в плане наличия каких-то карманных денег. Даже на тот же детский киносеанс. До 61-го года этот сеанс стоил пятьдесят копеек, а после денежной реформы 61-го года – пять. И вот эти пять копеек он иногда добывал, сдавая в магазин куриное яйцо. Оно стоило тогда ровно пять копеек.

       А еще он подбивал меня заняться меховым бизнесом. Ловить кротов и сдавать приезжающему время от времени в деревню заготовителю шкурки этих кротов. Принимались они тогда заготовителем по шесть копеек за шкурку. Даже водил меня на гору, что за речкой, напротив дома ихнего. Поучал меня, что выброшенные кротами наверх земляные кучи, так называемые кроторойники, не представляют для него никакого интереса.

       Он заостренным железным прутом своим тыкал в округе землю, ища проделанный кротами ход в нужном и только одному ему известном направлении. И как только его находил, он вырезал аккуратное отверстие в земле и засовывал туда капкан, предварительно его чем-то натерев, якобы уничтожавших чужие запахи. Вставив на место кусок земли с дерном, можно и уходить, предварительно место запомнив.

      И ведь ему удавалось иногда поймать этих довольно неприятных зверьков. Но когда я унюхал запах этих шкурок, снятых и распятых на доске маленькими гвоздиками для сушки, охотничий азарт меня покинул раз и навсегда. 

       Вот мы и пробежались по правому берегу речки нашей небольшой, под названием Куячонок, протяженностью вроде как 18 километров. Осталось всего три дома на противоположном берегу. И первый, прямо за березой, дом многодетной семьи по фамилии Крестьянниковы. Хозяева - дядя Андрей и тетя Мария. А детей всех по именам то и не помню. Разве тех, что постарше. Их ведь около десяти у них было, детей этих.

      Помню, росла у них во дворе, старая талина, развесистая и кривая, над речкой склонившаяся. И бывало, частенько увидишь на ней то одного, то сразу несколько ребятишек полуголых сидят.

      Старших двух ребят, близнецов, звали Петька и Пашка. Я гребельшиком в группе Афанасия Кочеева работал летом на сене, они копновозами были. Потом, через некоторое время, мне пришлось их в школе учить. И вот что интересно. Вроде братья, близнецы, хрен одного от другого отличишь, но один по немецкому хорошо соображал, а другой в нем ни в зуб ногой, как говорится.

        Не помню, с моей ли подсказки, или сами догадались, но когда я спрашивал или Петьку, или Пашку, вставал всегда тот из них, кто немного шурупил в языке. По реакции класса, да и сам я видел подмену. Хоть и были они на одно лицо. Но оставлял это без внимания. Мне ведь двоечники тоже не нужны были.

        И предпоследний дом с левой стороны за речкой - это дом Евстигнея Леонтьевича Черданцева. Нет, не родственника моего, просто однофамильца и его жены Марии. Да, да, именно того, что на свадьбе своей тоже с пихты сигал.

      Построил он шикарный дом после свадьбы. Скорей всего, из Партизана перевез и перестроил по-своему. Точно не знаю. Работал он на куячинской ферме в то время учетчиком, когда такие пацаны, как я, копны возили и на граблях сидели.

       Нам же интересно, ребятишкам, сколько мы за день сена сметали, выполнили ли норму. А если выполнили, то 92 копейки за день значит точно заробили, как говорил дедушка Яша Серебренников. Да я не шучу, именно столько в начале 60-х платили в совхозе копновозу за целый день шорканья на кобыленке. В гору да под гору.

      Приезжал Евстигней Леонтьевич к нашим зародам и “свинкам,” для замера центнеров в ней. Но через 2-3 дня, когда они немного “усядутся”, сено ляжет плотнее, высота наших зародов станет ниже. А нам, парнишкам, это ох как не нравилось.

     Мы ведь всегда присутствовали, когда была такая возможность, при таких замерах. Видели и запоминали, как замеряется длина и ширина сметанного стога. Ревниво следили за тем, какой “перекид” показал его инструмент.

       Интересный инструмент – тонкая веревка с завязанными на ней полосками материи, указывающие метры. Бросает он эту веревку через стог, как лассо, втыкает в землю колышек, привязанный к этой веревке-“перекиду” идет на другую сторону стога, подтягивает потуже эту веревку и только тогда смотрит, на каком узелке веревка коснулась земли.

      А потом в дело вступают несколько арифметических действий. Вдобавок учитывается, какой удельный вес травы на этом месте. И вот вам результат. Выносит учетчик Евстигней вердикт – в этой “свиночке” всего то 16 центнеров, а мы то, дурачки, рассчитывали на 20 с гаком.

      А в это время Евстигней заканчивает оформление. У полуметрового прута перочинным ножом срезает кору, делает ровную площадку и химическим карандашом пишет кто, когда и сколько. Втыкает этот прут в левый нижний угол “свинки” на уровне головы. На этом оформление стога считается законченным.

     Это я рассказал только о малой части его работы. Я не говорю, что он фиксировал еще, кто работал в эти дни на сеноуборке. И табель тоже видать, на нем был.

    И еще вспомнил про него. В селе не всем по зубам было выговорить его заковыристое имя  Евстигней. Так большая половина села сократила его на свой лад, и он стал прозываться Сегнеем. И людям удобно, и сам Сегней не в обиде.

      А выше Евстигнеева дома, выше одиночной листвяшки, мой отец, Сафрон Лукич и Евстигней скооперировались и вспахали большое поле под картошку. Огородили, разделили на три участка, стали картошку садить. Год хороший урожай был, второй, а потом стали замечать, что крупной картошки то не стало. Мелочь есть, а крупной нет. Зато ноги стали проваливаться в какие-то норы. Забросили со временем эти огороды, не стали ничего садить.

      И о последней избушке, что на левом берегу под лиственницами стоит. Ни разу в ней не был. Знаю, что одно время там жил Фефелов Николай, что Артемьевич со своей женой, в девичестве Анной Шадриной она была.

      А вот выше, в лесочке на крутом берегу, как-то пацанами мы увидели огромную яму. Кто-то сказал нам, что ее вырыл кто-то из братьев Южаковых, Антон или Макар. Землянку для жилища хотел соорудить. Но что-то не срослось, так и заросла потом травой эта впадина.

      Всё! Вот и кончились все дома на этой маленькой фотографии. Домов мало, а разговоров-воспоминаний на целый рассказ. И я снова возвращаюсь, с чего и начал, то есть с покупки нашего дома в сентябре 1965 года.

     Так совпало, что в эти сентябрьские дни в Нижней Каянче умер мой дед любимый, алтайский партизан и председатель нескольких колхозов Автайкин Анисим Федорович. Хоронили с почестями, с пионерами и речами бывших его боевых товарищей, борцов за власть Советов на Алтае.


     А число жильцов этого маленького дома на берегу реки стало постепенно и неуклонно сокращаться. Первым покинул этот дом в 1968 году я. Ушел служить и после службы появлялся в нем только в отпусках своих. Брат Юра в 1981 году уехал из него ко мне на Дальний Восток, где  в 1999 году безвременно скончался.

      Младшая сестра Люба тоже рано покинула этот дом. После окончания техникума в Горно-Алтайске, попала по распределению аж на другой конец Алтая, в Краснощеково, где живет с семьей и по сей день.

      И остались родители, Игнат Калинович и Мария Анисимовна, доживать в этом доме вдвоем. В апреле 2003 года я был в нем в последний раз, когда приезжал прощаться с умирающей матерью. Через месяц ее не стало.

     Отца сестра Люба и зять Володя перевезли в ту же осень к себе в Краснощеково, где он прожил еще 7 лет. Ушел отец от нас в 2010 году.

    38 лет семья Черданцевых прожила в этом небольшом домике. Не знаю, как правильней – целых 38 лет или только 38 лет? Много или мало? Кому-то покажется совсем немного, а кому-то и целая жизнь.

        Да нет! Конец совсем не грустный и не печальный. Все, о ком я вспомнил и рассказал, они давно уже покоятся на кладбищах. Это жизнь, и никому еще на свете не удалось обдурить костлявую. Но память о них, даже в таких вот полушутливых воспоминаниях пусть хранится как можно дольше.