Филологи должны держаться вместе

               
                valentin_baranov74@mail.ru
                Филологам надо держаться вместе.
                (несмешная комедия)
                Действующие лица.
1. Александр,  38 лет.
2. Мария, 32 года.
3. Дочь Марии,  7 лет.
4. Первый молодой человек.
5. Второй молодой человек.
6. Третий молодой человек.
7. Врач.
8. Медсестра.
9. Алёхин, Пётр Иванович, 48 лет. 
10.     Кот, по кличке, Тореадор.
                Картина первая. 
               
       ( Крохотное фойе почтового отделения;  за стеклом, у окошечка, оператор
 
почтовой связи, женщина немного за тридцать;  на стуле, у телефонной кабинки,

 скучает единственный посетитель, ожидая переговоров.  Ему около сорока. Он не

совсем трезв.)

Он. (неожиданно к женщине) Скажите, это всегда так долго?

Она. (чего-то вяжет)  Когда такая невыносимая погода, всегда плохая связь.

Он.  А этому феномену современности есть научное объяснение?

Она. Научного, у меня,  пока нет.

Он.   А какое есть?

Она.   Житейское.

Он. А оно шире научного? Или глубже?

Она. Понятнее.

Он. (несколько развязно)   Теперь стало интересно: как оно выглядит?
               
Она.  Очень просто: в такую метельную слякоть, вы, единственный, кто решил

выбраться из дома. Технический персонал на это сегодня не рассчитывал. К тому же,

 в эпоху мобильной связи, вы и без того редкий, бестелефонный случай.

Он. Гордиться ли, почувствовав себя бестелефонной редкостью?

Она. Если вы обитаете в нашем городе, то можно уже ничем не гордиться.

Он.  А говорят  родину надо любить, какой бы она ни была.

Она. А я за любовь взаимную.

Он. Молчу. Не хочу огорчать истиной. Но что делать мне с безвыходностью момента?
               
Она. (откладывает вязание, смотрит на мужчину)  Какой драматизм!

Он.    Драматизм – это когда чем больше пьёшь, тем сильнее трезвеешь. Это самый

бесспорный признак драматизма.

Она.   Похоже, вы особенно опасаетесь трезвости?

Он.   Только в период застоя, разрухи и наводнения. Ну, и вот сегодня.

Она. Стало быть, всегда. Вряд ли, вас как-то сдерживает отсутствие наводнения.

Но  не отчаивайтесь: если она пришла, рано или поздно, переговоры состоятся.

Он. Если она пришла? Не заметили, в нашей стране все вопросы вызывают уныние.

Она. Не терзайтесь сразу, я же, говорю – погода.

Он.   А мне не трудно терзаться: я  принимаю жизнь такой…

Она.  Вижу, что принимаете…

Он.    (вызывающе) Неужели  заметно?

Она.  Представьте, да.
               
Он.   И я должен принести извинение за присутствие в таком недопустимом виде в

столь святом месте надежд и ожиданий?

Она.  Судя по длине произнесённого предложения, вы находитесь в допустимой стадии

 опьянения.
               
Он.   Благодарю! По пятницам, я,  исключительно, малопьющий.

Она.  Малопьющий – это что, такой вызов природе? Идёте наперекор творению!
               
Он.  А мне нравится ваш вопрос. В моём стиле.

Она. Так ответьте в своём стиле.

 Он.  Отвечаю, доза должна быть адекватной печальности обстоятельств.

Она.  В чём же, вообще, её необходимость?   
               
Он.    Как, вы ещё не знаете, в чём высшая польза алкоголя?

Она. Не слышала про высшую пользу.

Он. У вас зря прошла треть жизни.

Она. Ну, не знаю. Теряюсь в догадках.

Он.    (поучительно) Придётся как-то объяснить. Благо, есть время. Но прежде

всего – в чём основной вред трезвости?

Она. Какой ещё вред?

Он. Исключительно духовный, тогда как от алкоголя вред, максимум, физический.

Так вот, непрерывная трезвость убивает сознание.

Она. Боже, не пугайте, чем!?

Он. Однообразием. Тем, что в голову, каждый день приходит одно и то же. То есть,

 у трезвого представления о мире остаются неизменными. Мозг, начиная понимать

свою ненужность, и угасает.

Она. Боже!  Какой ужас!

Он. Именно. Мозг угасает  вплоть до момента принятия алкоголя. Алкоголь, как бы

разрушает все картины и создаёт их заново. Он как бы творит. Но главное,

употребив, ты расставляешь иные акценты, по-другому понимая ценности. Одним,

словом, всякий раз глядишь на мир иначе, чем прежде. От этого разум обретает

независимость и лёгкую непринуждённость. Разум становится интересен, и даже,

нужен. Да и в дешёвой обыденности, разум заметно нужнее пьяному. Но, главное,

алкоголь провоцирует непредсказуемость.

Она.   Непредсказуемость, это, скорее всего. Но зачем нам непредсказуемость?

Он. О, это – основной витамин развития. Жизнь  становится приключением! Ко всему,

 это помогает освободиться от ложных умозаключений, мешающих истине.
               
Она.   (рассмеявшись)  Это ещё чего -- куда?  (встретившись с его взглядом) Нет,

я не дура.  Просто сделалось смешно. (она снова засмеялась)

Он. (с минуту нарочито серьёзно молчит) Предупреждаю: я лишён чувства юмора!
               
Она.   (уже хохочет) За что?
               
Он,  Сударыня, одумайтесь: вы на работе!  Неприлично так ржать над клиентом.

Клиент, не виноват, что он урод!
               
Она.  (машет руками) Не могу. Хватит. Фу! (помолчав) Что же вас лишило чувства

 юмора?

Он.  Смех.  Не люблю, когда так неумеренно ржут надо мой.   
               
Она. Понимаю.  А какие допустимые пределы умеренности?

Он.  (ворчливо) Всем, почему-то смешно. Когда смех не имеет смысла.

Она. Как, не имеет смысла? Смех облегчает, лечит, продлевает жизнь.

Он.  Миф. Смешливые меньше живут и чаще болеют сердцем.

Она. Пусть. Разве из-за этого надо перестать смеяться? Смех нужен для жизни.

Он.  Тогда смейтесь в разумных пределах. Мне не смешно, когда вы надо мной

смеётесь в лице государства! 
 
Она. Я не от лица государства.   Прошу прощения. Вы меня озадачили  вопросом о

разумных пределах. Я теперь не знаю, как правильно смеяться. Не сориентируете?

Он.  Но если не от лица государства, то вам идёт улыбка. Вот улыбнитесь. (она

пытается улыбнуться) Нет, ну это слишком! Не так развязно.  Вы же, на работе. На

 работе улыбка должна быть второстепенной.  Сдерживайте себя, и у вас получится.

 А так, на вас могут обратить нехорошее внимание.  Вам надо серьёзно поработать

над  размерами своей  улыбательности.  Почитайте инструкцию: где написано

улыбаться шире, чем рот?   Сколько раз в неделю, вы перечитываете инструкцию?
               
Она. Дьявол! Я тебя раскусила: нормальный человек нынче не может жить без

мобильника!  Ведь нет ничего проще…

Он.  Именно, ничего проще.  Никаких преград и преодолений: общение стало

 дешёвкой! А я хочу, чтоб люди стремились друг к дугу, а, главное,смотрели 

друг другу в глаза. Ведь глаза говорят больше слов, да и точнее, если, конечно,

они обеспечены золотым  запасом чувств.

Она. (шокирована) Вы заставляете меня обалдеть.

Он.   Ну, обалдеть, тоже неплохо. Хоть какой-то симптом жизни.  Вот вы,

счастливы?

Она. (вдруг задумалась)  Да.
               
Он.  Нет, не так. Скажите не машинально, а с пафосом: «Я счастлива!».

Она. Я счастлива. 
               
Он. Повторите.
               
Она. Я счастлива.
               
Он. Не то. Ещё раз.   Хватит улыбаться.  Ответьте строго, как  почтовый служащий,

 на основной вопрос существования. 
               
Она. (шутя, делает чрезвычайно серьёзным лицо) Ну, счастлива.

Он. Вот, видите: уже «Ну». Так что я сочувствую вашему счастью. А  хотел было уже

 тоже  обалдеть. 
               
Она. Чем обалдеть?

Он.  Вашей исключительностью.  Вы, сидящая  за мутным стеклом, скорее всего, за

гроши. Вы об этом мечтали?
               
Она. Но вы, тоже, думаю, не миллионер.

Он.   Правильно:  я монтажник.  То есть, не вор, не депутат, не убийца. То есть –

 не миллионер. И не мечтаю даже о самом бюджетном варианте благополучия. И мне,

 даже кажется, что я презираю все бюджетные варианты.

Она. (почти сердито) Напрасно.  Это помогло бы вам сегодня оставаться дома. 
               
Он. (иронично) Чувствую: вы знаете, о чём мечтать. Пожалуйста, не шевелите так

своим вязаньем. Дайте понаблюдать счастливую натуру!  (хохочет) Когда ещё встречу

 счастливого работника почты.

Она. Что-то вы чересчур много проявляете чувств, для клиента узла связи!

Он.   Ну, что вы, я самый добрый  монтажник – филолог. 
   
Она. (заинтересованно) Филолог?
               
Он. Филолог, филолог, но монтажник.   Это такая хитрость в рамках судьбы.
                А скажите, ну, поскольку вы счастливы, из каких элементов состоит это ваше

благополучие? Например, семья, дом?    Между нами: я никому не скажу. 
               
  (она молчит)  Ладно. Вы не обязаны со мной беседовать. Наслаждайтесь  молча.  А

 то ещё начну завидовать. Страдать начну. Хотя, с другой стороны, узнал бы на что

 ориентироваться, сколько чего  надо. У вас дом?   
               
Она.  (спокойно вяжет) У нас квартира, дочка. (сама себе) Всё!

Он.  Вы, очевидно, забыли в перечень элементов  включить мужа. 
               
Она. Нет, он давно в другом перечне… городов.

Он. И вы снова можете подтвердить, что счастливы?

Она. Да.  (отложила вязание)  Три месяца назад меня выдавили из школы; я тоже

филолог, коллега.  (он хохочет) Что это с вами?

Он.  Меня начинает смешить эта профессия.  За что попёрли?
               
Она. Обозвала одного гадёныша балбесом. Оказался сыном главного бандюка. 
               
Какое тут началось улюлюканье! Меня оскорбляли, засыпали угрозами. Обратилась в

полицию – там рассмеялись. Ушла сюда, на двенадцать тысяч; за это ещё мою

полы. И, не поверите, счастлива.  Ведь счастье – просто ощущение.
               
Он.  Ну, можно внушить и это.  (он поднялся,  приблизился к окошку) Впрочем,

простите мою пьяную физиономию! Лезу, куда не просят.  Чего-то расхотелось

разговаривать. Снимите заказ. Глупо надеяться по телефону. А, может, и вообще,

 глупо надеяться.  То есть, надеяться -- самая глупая процедура.

Она. (сочувственно) Но, тогда и жизнь, не очень умное дело.

Он.  Разбираетесь, хоть и не пьёте. Или стесняетесь признаться коллеге.

Она. Постойте, ведь второй человек ждёт?
               
Он. Второй человек! Человек должен всегда быть первый!

Она.  Ну, это…

Он.   Разговор заказывал я. Приехала бы, если хотела. Вот, вы бы приехали, если б

 хотели?

Она. (помолчав) Наверное.
                7.
Он. (засмеявшись) И к филологу бы приехали?

Она.  Тут надо подумать.

Он. Видите: уже подумать.
               
Она. Шучу.

Он. Какие шутки в почтовом отделении государства! Как всё-таки легкомысленны, эти

 почтовые служащие. Кому доверяют страну!

Она. Но где же, нам до ваших торжественных идеалов!
               
Он. Ради всего, простите! Перепутал слова. Их же, так много. Хотел сказать что-то

 другое. Простите!

Она. Я подумаю.

Он.  Думайте, а я пока пойду. (идёт к двери) Но что-то мне подсказывает, что нам,

 филологам, надо держаться вместе.

Она.  Заберите обратно деньги!
               
Он.  (задумчиво) Деньги….Ох, какое магическое слово!  А разве печаль ничего не

стоит? Ведь только печаль утоляет…. Впрочем, прощайте, упомяните меня всуе! 
               
 (уходит; через минуту   возвращается)  Там ливень! Я впустил кота. Это ваш?

Она: Наш.

Он: Как он красиво вошёл! Царственно. Какое грандиозное собственное достоинство.

 Мне не дано.   Вот почему я филолог со строительным уклоном, не могу войти также

 гордо, как он? Сколько не пробовал, и куда только не входил.

Она. Но вы же, не ловите мышей!

Он. Ах, вот в чём дело. Я не настолько профессионал?  Кто он? 
               
Она. Это Тореадор. 
               
Он.  Тореадор? Если бы так звали меня, я бы не страдал нравственным недомоганием.

  Ты посмотри: как снисходительно  он повернул ко мне голову. Эта церемония

медленности,когда я его впускал, и это не смотря на холод с той стороны.  Кто

 назвал его Тореадором?   
               
Она. Никто. Он сам.
               
Он.   Сам? Стоп!  Не пугайте, я начну верить в мистику. Или здесь именно такое

место: стойбище потусторонних сил.       
               
Она.  Всё проще: когда он сюда пришёл, сразу важный, как хозяин, мы перепробовали

 множество имён и кличек – безрезультатно. Но тут по динамику зазвучала «Кармен»

  и на слове «Тореадор» кот гордо встрепенулся.

Он.  Да, кот – идеальное существо: понимает только то, что ему нужно, презирая

 прочее. То есть, ведёт себя, как чиновник.
               
Она.  Чиновника можно купить;  Тореадора – никогда! Никакой колбасой.

Он.  Впервые жалею, что у меня съёмное жильё – я бы его забрал. 
               
Она. Бесполезно: уже забирали – вернулся. (смотрит в окошечко) Странно: он ни к

кому не подходит так близко, как к вам. Вы явно ему не безразличны. Просто

удивительно.

Он.  Этому есть научное объяснение.
               
Она. Неужели? Какое же?

Он.   Я единственный, у кого нет мобильника. Я для него – настоящий.

Она.  Настоящий?  (задумчиво) А что, может быть. (улыбнулась)

Он.   Стоп.  Замрите. Вот самый лучший размер улыбки.  И она вам идёт.

Она.   То есть, шире нельзя? (смеётся) 
               
Он.   ( строго) Шире – уже вульгарность. Ну, вот, ну куда вас опять понесло?  Вы

 же на работе… почитайте инструкцию… (оба безостановочно хохочут).

Я понял: филологам в нашей стране нельзя смеяться, -- но можно ржать!
               
Ладно, пойду. 
               
Она. Куда же, если там ливень!

Он.   (смеётся)  Это вам жаль расстаться со мной.

Она. Вы много о себе думаете, хотя меня ещё, ни разу в жизни никто так не

развеселил. С меня будто спала какая-то  тяжесть.

Он.  То есть, я как бы первый, в этом плане, мужчина?

Она. Ой, всё. Уходите.

Он.  Но я ж, не всерьёз.

Она. Вам легче.
               
Он. Стоп. Что означают эти два слова?
               
Она. Только то, что мужчинам легче.

Он. Спасибо, я не знал, что мне так легко!   Хотя чувствовал, что мы живём не

всерьёз.
               
Она. Вот, именно, не всерьёз.  До свидания.

Он. А возможны варианты?

Она. Счастливого пути!

Он.  А ливень?
               
Она. Это просто вода. 
      
Он. Но холодная.

Она. Зато с небес.

Он. Вы всерьёз думаете, что над нами небеса?

Она. А вы сомневаетесь?

Он. Тогда почему, я их не чувствую?

Она. А дождь?

Он. Так,  это просто вода.

Она. До свидания.
               
Он. Как быстро я лишён сочувствия.  Прощайте! (выходит)

(вваливаются трое нетрезвых молодых людей; садятся за столик, вынимают водку)
               
Первый.  Красота, дай нам стакан. 
               
Она.   Ребята, здесь вам не место для распития алкоголя.

Второй.  Она говорит, не место: она понимает в этом больше нас?

Третий. Может, у неё опыт?

Первый. Думаешь, она квасит?
               
Третий.  А чего думать: посмотри на её грудь. Сколько можно принять на такую 
               
грудь? 
               
Первый. Не знаю, мне надо пощупать руками.

Она.  Я прошу покинуть помещение, иначе вызову полицию. 
               
Второй.  Ба! Она вызовет полицию!  Интересно, что она им скажет?  Что мы не можем

 пить без стакана?  То есть, не пьём.
               
Третий. Логично. Я понял: у неё нет стакана; она сама пьёт только из горла.

Второй. Слушай, курица, но дай хоть кружку. Как там… где же кружка, выпьем милая

старушка. (все ржут; возвращается он; секунду смотрит на компанию)

Он. Мужики, не надо пугать девушку.

Первый. Мы и тебя сейчас напугаем, фраер! (разворачивается к нему, совершает

движение удара, но мужчина уклоняется и наносит встречный удар. Первый падает)
               
Она.(кричит) Нож! Сзади!  (второй наносит удар ножом: мужчина падает; "мододые"

убегают)   
               
                Картина вторая.

(больничная палата; он лёжа читает книгу; входит она)

Она.  Добрый день.
               
Он.    Добрый.  Если это, действительно, вы.

Она.  Еле прорвалась. Хорошо ещё фамилию вашу нашла в записи. Как звать не знаю.

Он. Зовите, например, Александром.

Она.   Я, например, Маша.

Он.   Тогда, я лучше буду Саша. Теперь мы в рифме.

Она.  Как ты, Саша? 
               
Он.   Физически, уже вполне; думаю, скоро выпишут.

Она.  Почему ты тогда вернулся?
               
Он.   У меня не было выбора.

Она. Неправда.

Он. Ну, он так на меня по-человечески посмотрел; думаю,  он гипнотизёр.

Она. Кто?

Он. Тореадор.
               
Она.  Я про второй раз.
               
Он.    Это важно?

Она.  Видишь ли, за меня давно никто не беспокоился…
               
Он.   И часто такое происходит? 
               
Она. Бывает. Но у меня есть кнопка; служба реагирует сразу. Говорят, задета

печень?

Он.   Слегка.

Она. Я рада, что ты выздоравливаешь. Так и сказали.
               
Он. Я тоже рад, но больше тому, что ты пришла.  Из палаты, как назло, все

выписались… Впрочем, у меня и в городе никого нет; мог приехать в другой город,

 но тут была работа.
               
Она. У меня, если серьёзно, тоже никого. Только бывшие коллеги, но они боялись за

 меня вступиться.

Он. Бандитов?
               
Она.  Да.  Сейчас не так, сейчас новый начальник полиции. Говорят, когда, бандиты

 решили ему что-то продемонстрировать, он вызвал областной ОМОН. Те, не свои

друзья, так их обработали! Сразу все присмирели.  Спокойней стало.

Он.  Ну, я в курсе. 
               
Она. Ну, не без этого.  (показывает пакет)  Вот фрукты: бананы, груши, яблоки.

 Но, кажется, надо было принести мясное.

Он.  Спасибо.  Прости, я спрошу: ты пришла навестить из чувства долга?

Она.  Пришла и пришла: зачем такая скрупулёзность? 
               
Он.  Спасибо.

Она.  А что ты читаешь? Когда я вошла, ты так трудно отрывался от книги!

Он.  Венечку Ерофеева. Согласись – это новая форма художественной мысли.

Кто-то в тумбочке, на моё счастье, оставил книгу.

Она. Соглашусь, я тоже считаю его литературной вершиной. 
               
Он.  Как легко найти общий язык двум филологам. 
               
Она. Когда понимаешь другого, приятнее молчать.

Он. Вот, даже как!  Тогда молчание – наша ближайшая цель. О чём будем молчать?

Она. Ни о чём: определённость только всё портит. 
               
Он.  Слушай, это я ещё должен постичь. Понимаю: у меня не было случая.
               
Она.  У меня, практически, тоже.

Он.   Мне кажется, мы о чём-то договорились. (смеются) Да, теперь о главном: как

 там Тореадор? 
               
Она. Забыла сказать: когда тебя ударили ножом, он на них зашипел!   

Он. Нет, я возьму его к себе!  Что-то наверняка нас объединяет. Возможно, в

прошлой жизни, он был презрительно непреклонен перед обстоятельствами.

Она. Так ты? Ты презрительно непреклонен?   
               
Он.  Мне рано смеяться. Швы! (оба смеются)  Но далеко в роду были гордые цыгане.

 Ну, мне пробабка  так сказала, когда я в девятом классе демонстративно изорвал

тетрадь, с контрольной по математике, и перестал ходить в школу.
   
Она. А подробнее.

Он. А подробнее: была какая-то важная контрольная, надо было решить пять задач —

 это на пятёрку. Было четыре варианта. Я за пол урока решил все варианты.   Никто

 в классе не решил полностью свой вариант. Но за мой небрежный почерк, -- а он
 
ужасный, когда я весь в мысли, -- я получил трояк!   
   
Она. Да, то-то есть от Тореадора. (они смеются)
               
(входят врач с медсестрой)

Медсестра.  Обход.

Врач.  Что за смех? Вот шов разойдётся! Серьёзней надо быть после операции.

Он. Мы перепутали: были серьёзны до неё, но это не помогло.

Врач. Жалобы? 
               
Он. Только на прошлую жизнь. Сейчас никаких.
               
Она. Доктор, а ему можно мясное, например, пельмени?

Врач.  Необходимо. (Александру) Месяц ничего, кроме легких движений! 
               
Он.  Понял. Выгонят с работы.

Врач. Потом, в течение двух месяцев, не более десяти килограмм.

Он.  Выгонят.

Врач.  Здоровье дороже! 
               
Он.  Да, подорожало.         
               
Врач. (медсестре)  Как температура?

Мед.  Тридцать семь и одна.

Врач. Хорошо.    (уходят)

Она.  (достаёт мобильник, звонит) Котёнок, достань мясо из морозильника, никуда

не уходи, будем стряпать пельмени. (ему) Вечером принесу горячие пельмени.

Он.  Берёшь меня на довольствие?

Она. Если надо, возьму.  В конце концов, ты из-за меня несёшь потери.
               
Он.  Нет, наша судьба – это мы сами. Некого винить.

Она. Это просто банальность.

Он.  Отнюдь.  Вот,  например, я:  женщина с которой  мы находились в гражданском

 браке, полагала, что после университета, я займу достойное место в   
               
городе. Я же стал литсотрудником в местной газете.  И можно было как-то жить.

Редактор собирался на пенсию и готовил на это место меня. Но в газете нельзя было
               
писать, ни  о чём, что есть на самом деле. За мои статейки редактору и так

доставалось, а тут мне вздумалось взять интервью у одноклассника, который только
               
что уволился из полиции и собирался с женой в Израиль. Я дождался его отъезда и

опубликовал откровение. С его слов, я огласил список лиц, которым можно было

ездить по городу пьяными. И вот, я здесь. 
               
Она.  А жена?

Он.  Но ты же, знаешь, как она хотела меня услышать.  Она красивая, не пропадёт.

Она.  На много красивее меня?
               
Он. У вас с ней совсем разная красота: у тебя человеческая, а у неё похожая на

 монету.  Ей и раньше было со мной невыносимо, поскольку я был не в состоянии
               
купить ей норковую шубу. Говорила: «Шуба – это лицо». Так что, всё к лучшему в

этом мире.

Она.  А какая в этом во всём роль алкоголя? Ты – любитель? Прости, если тебе

кажется, что вопрос бесцеремонный.       
               
Он. Церемонный. Кажется, я тогда много наговорил;  отвечу: я ни разу не доходил

до полного опьянения; к хорошим винам отношусь уважительно. Что-нибудь добавить

 ещё?

Она.  Достаточно. Это было больной темой.  Бывший муж, неплохой юрист, спился до

такой степени, что мы с дочкой стали его бояться, как зверя.

Он. А сколько лет котёнку?

Она. Исполняется семь. Сама варит суп. А как ловко лепит пельмени! Так, что пока
               
 ты не оправишься, мы тебе умереть с голоду не дадим.   
               
Он. А потом? 
               
Она.  Потом… (разводит руками) Пожелаем тебе счастья.

Он. А знаешь, мне кажется, я сегодня уже счастлив.

Она. Счастлив?

Он. Ну, в какой-то мере, есть такое ощущение. Ведь счастье, по-твоему,  ощущение.

Она. Мне кажется, что от жизни, вообще, остаётся только впечатление.

Он. Стало быть, нет ничего важней ощущения.               
               
                Картина третья.               
( в палате новый пациент; их кровати через две тумбочки; у соседа перевязана

голова)

Сосед.  Я удивляюсь: как взрослый мужик может третий час неотрывно смотреть в

книжку! Я бы не выдержал  этого даже за сто тысяч. А ты бесплатно.

Александр.  Бесплатно:  но эту книгу я бы купил у спекулянтов за последние

деньги.

Сосед. И что в ней написано, что всё прекрасно?

Александр. В ней написано,  что всё не так, но написано прекрасно!
               
Сосед. А я думаю: всё чушь. Я за свою жизнь не прочитал ни одной книги, поэтому у

 меня четыре ресторана и дюжина мелких точек.  А если бы читал, не было бы ни

одного ресторана.
               
Александр.  Но в школе же, ты учился?
               
Сосед.  Бросил в восьмом классе. Зачем, при моём росте метр девяносто два?

Ушёл к братишкам контролировать рыночные отношения. А ты никак кончил не только

 школу? 
               
Александр. Не только.  Но в девятом классе бросал школу на полгода.

Сосед. Вернулся, повёлся значит. И как твои дела?

 Александр.  Никак.

Сосед.  Чувствуешь разницу!  (звонит его мобильник)  Да. Лежу в палате. Мелочи:

разбита голова, ноги, рёбра, ну и ушибы всякие. Конечно, пьяный: я трезвым,

 вообще, боюсь за руль садиться, встречных придурков опасаюсь. Что только машину

 ему измял? Да заплати, сколько скажет.  Всё же, интересно, почему у меня не

сработала подушка. Ну, не полностью. Что? Говорит, что ремонту не подлежит.  Да,

 купи её у него, как новую и сдай в утиль. Ну, тогда свезите в лес, да объясните

 конкретно; мне вас учить. Всё. Больше ничего не хочу слышать. Обед везите. 
               
(Александру)  Что будешь на обед? Шашлык, икру, лосось, коньяк, виски?   
               
Александр.  Минеральную воду. 
               
Сосед. (в телефон) Вези всё и минералку. Работай. (Александру) Да брось ты

книжку!  Рядом с тобой человек, так, давай, поговорим.   Например, подытожим 
               
наши личные достижения: в чём у нас разница?   Уверяю, что я интересней твоей

книжки, а, главное, поучительней.   
               
Александр. Разница в том, что вы успешны и свободны снаружи, а я свободен внутри.

 Вот, лиши вас всего, что имеете и вы не сможете жить.

Сосед.  Тогда, действительно не смогу, да и зачем?

Александр. А я смогу.  Я и сейчас спокойно живу без всего.

Сосед. Ну и зачем?

Александр.  Это уже отдельный вопрос. 
               
Сосед.  Смешной ты.  Может в этом и есть какая-то загадка, не понимаю я

ботаников, уж, извини.   Баба-то хоть есть?   
               
Александр. Сейчас нет.

Сосед. А у меня в любой час, хоть десяток.

               
Александр. Я бы предпочёл  одну.

Сосед. А что тебе ещё остаётся. Ну, книжки читай. И как можно так не  жить!

( в палату вкатывают тележку, заполненную ресторанной едой) 
               
Сосед. Как зовут-то тебя.

Александр.  Александром.   
               
Сосед.  Меня,  Петром Ивановичем.  Давай Сань, к столику, поедим. Ну, чего

лежишь!

Александр. Берегу аппетит.

Сосед. Да ты Сань, не обижайся на правду, это глупо. Кто правду не хочет

замечать, тому никакие мозги не помогут. Вот и страна у нас лживая, потому и

бедность. А я тебе сочувствую.

Александр. Вы, Пётр Иванович, стало быть, считаете, что я живу неправильно, а

правильно  живёте вы?

Пётр Иванович. А что правильно в этом мире, да всё неправильно. Но у нас с тобой

 разные неправильности.  Разные.

Александр. Пожалуй, согласен.  Возможно, я жил глупо, но я жил своей жизнью!

Во мне, по линии матери, есть цыганская кровь, а это – вольная воля!
               
Пётр Иванович. Мне нравится, что ты горд своей глупостью. Это мотив. 
               
Александр. Но почему вы так уверены, что я жил глупо? 
               
Пётр Иванович. По результату. Ну, раз ты повернул в эту сторону, давай,

разберёмся, что такое ум. Вот, в телевизоре, ежедневно, уже двадцать лет

выступают высокие специалисты. Виртуозы рассуждений, послушать – все правы, а

стране всё хуже! А почему? Потому что все они состоят из умозаключений. Тоже

книжек начитались, и с кашей  в голове, лезут в пророки. А ум, Саня, это другое.

 Это способность видеть,  животом! Чуять  задницей! А этого не даёт не один

институт – только Бог! А я всё видел уже восьмиклассником. И мне уже тогда было

смешно слушать этих, с трибун.  Вот, почему, Саня я сделал свой выбор. И он

криминальный. А криминальный он потому, что единственно разумный из возможного,

так как правдивей.  Скажу страшную вещь: в нашей  стране,  единственно, криминал

 близок  к  реальности. Потому и  законы у нас, это пустая
               
чушь, в лучшем случае, романтика, а ещё точнее – прейскурант. Обрати внимание на

 это слово. 
               
Александр. Ну и я вижу эту пустую балалаечность  трибун.
               
Пётр Иванович. Не перебивай. Это не пустота, это тщательно взвешенная жадность,

тех, кто составляет вторую половину власти, они-то про себя помалкивают.

Ты мне не поверишь, но мне неприятно торжествовать на несправедливости. Душа не

 лежит, но нельзя у нас жить по-другому. Послушай, как мне ни противно: я себя

сделал сам. Потому уважаю личность, и презираю дешёвок. А они наделённые
               
властью, липнут ко мне, чтобы, например, насладиться интимными возможностями в

моих ресторанах. И, не поверишь,  я могу командовать полицией!    
               
Например,  как-то  увидел:  гаишники, пропуская «дорогих»,  остановили «копейку»

с пенсионерами, и  долго, издевательски мучили бедных вымогательством. Я велел

  их уволить -- тут же уволили. Такая жизнь.  Потому я тебе  сочувствую.

Александр. За сочувствие спасибо, но я хочу прожить свою жизнь сам. Хотя бы, как

 приключение.  Поймите разницу: вы – сооружение, а я – вольный ветер. Ничего – за

 волю!

Пётр Иванович.  Ладно, позицию уважаю. Но хоть пожуй чего-нибудь, веришь ли,  не

 могу есть один. не привык.
               
Александр. Ладно, чуть-чуть: женщина обещала пельмени. 
               
Пётр Иванович.  А говорил, бабы нет!
               
Ал.  Это, знакомая…

Пётр Иванович.  Знакомая…с  пельменями:  это, Саня, уже вопрос.

Александр. Но ещё не ответ. 
               
Пётр Иванович. Так хочется пошутить. Например, как ты её развёл на пельмени?

 Расскажи, вдруг, и мне когда-нибудь пригодится твой способ. Подозреваю: это

непросто. Как долго ты с ней знаком?

Александр. Минут около двадцати.
               
Пётр Иванович  О! это я невольно пошевелился от восхищения. Прости, что я тебя

недооценил на своём фоне. Как же умно ты себя повёл? Прямо к пельменям!
               
Александр. Я повёл себя, как дурак.

Пётр Иванович.  Ты жалеешь?

Александр. Сегодня  нет, даже немного рад. 
               
П.И. Понимаю: пельмени – это вещь! Расскажешь подробнее, когда меня обезболят.
               
Александр. Больно. Позвать сестру?

Пётр Иванович. Пустяки.  Было и больнее.  Ещё не так приходилось стискивать зубы,

 когда своих же бандитов учил справедливости, а они сильно настаивали на

обратном. Но я победил. Теперь все подо мной. Но не думай, что я этому рад.

Противно мне, Саня. Обидно за родину. Когда под тебя стелется власть, тошнит.

Александр. Думаете, так будет всегда?

Пётр Иванович. Я никогда не думаю, я чувствую селезёнкой: это надолго.

Александр. Мне бы вашу селезёнку. Какая там ещё информация?

Пётр Иванович. Мир сходит с ума от заумности. Мир не видит  себя.

Александр. Пожалуй.
               

                Картина четвёртая.

(в палату входит Маша; на ней огромный белый халат, она в нём почти запутывается)
               
Маша.  Здравствуйте! 
               
Пётр Иванович.  И вам не болеть.

Александр.  Какая ты в халате…   
               
Маша.  Как самочувствие: температуру больше не мерили?

Александр. Да всё нормально. Ты в этом халате, как в облаке…   
               
Маша.  Как бы с этого облака не упасть на землю. Из полиции приходили,

допрашивали: арестованные утверждают, что это ты напал на них. Свидетелей же,

кроме меня, нет. А я, вроде как, заинтересованное лицо.

Александр. А ты заинтересованное лицо?

Маша. Конечно.

Александр. Тогда мне на остальное наплевать.
               
Пётр Иванович. Саш, так это тебя подрезали?    
               
Маша. Он  за меня заступился, в моё дежурство на почте.   
               
Пётр Иванович.   Минуту! (достаёт мобильник, набирает)  Это Алёхин, узнавать

перестал. Что это вы замудрили?  Я о ножевом, на почте… От пострадавшего, чтобы

отстали, а того, кто просто машет ножом… чтобы дураку самый крепкий урок был. 

Да, лежу  рядом. И тебе не хворать. Да, с этих, немедленно, сюда пока сто тысяч,

 на лечение! Я сказал, пока, но немедленно мне в палату! (Маше) Всё. Забудьте. 
               
Маша. Спасибо. Я пельмени принесла, хватит двоим. Дочка разошлась: лепит и лепит.

 Любит стряпать пельмени.  Горячие, в термосе.

Пётр Иваеович. Нет, спасибо, вон ещё на столике гора еды. Кормите своего рыцаря.

Подозреваю, что ему двойное удовольствие.
               
Александр. Он, имеет в виду, что ты – фея. С чем нельзя не согласиться. 
               
Маша. Вам вздумалось меня смущать.

Александр. Извини за естественную реакцию на твою привлекательность.

Маша. Понимаю: это такой стиль. Садись поудобней. Не больно садиться?

Александр. Нет, я уже хожу.

Маша. (открывает термос) Лучше ложкой, сметана в баночке. 
               
Александр.  (ест) О! Передай котёнку моё восхищение! Слушай, а давай есть вместе.

 Вот, пельмень мне, пельмень тебе. (подносит ей пельмень ко рту; она ест)
               
Маша.  Кажется, маловато соли?

Александр.  Нормально.
               
Маша. Ты специально мажешь меня сметаной?

Алекс. Так ты ещё вкуснее  для взгляда.

Маша. А все думают, что лучше помада.

Алекс. Просто редко, кто в сметане, гляделся в зеркало. Поверь, в сметане, ты ещё

 неотразимей.

Маша. То есть, без сметаны, я недостаточно…

Алекс. Стоп. Мы идём не туда.  Это мне ловушка.
               
Пётр Иванович.  Вы так завидно смотритесь, в моей жизни ни разу не было такого

 милого эпизода.               
               
Александр. В моей тоже.
               
(входит медсестра)   
               
Мед.  Время вечернего  посещения заканчивается! Прошу закругляться.

Маша. Завтра принесу что-нибудь другое. Будешь блинчики с творогом?
               
Александр. Блины – котёнок?

Маша. Сами блины – да. Я только обжариваю с творогом.

Александр. Класс.

Маша. Ладно, ухожу. До завтра. (он машет ей рукой)   
               
Пётр Иванович. Слушай, Сань,  что скажу: завидую я тебе.  Не буду объяснять,

почему. Но хочу сразу предупредить: в нашей стране честно на жизнь не заработать.

 А это тебе необходимо: иначе ваш союз рассыплется. Не возражай: я прожил сто

твоих жизней. Есть у меня один ход. Мне он уже не нужен. Сведу с человеком.
               
Никакого криминала: весной будешь торговать саженцами; в декабре – ёлками.

На жизнь хватит. Запиши телефон. Женщина хорошая – не подведи!

Александр. Спасибо. Но смогу ли я торговать? Мне кажется, я уже испорчен

филологией. Я до случая монтажником работал.   
               
Пётр Иванович. Почему монтажником?

Александр. Выгнали из газеты за правду. Оказалось: газете не для того, чтобы

печатать правду.  За мои статьи, итак доставалось редактору, тут я взял интервью

 у друга, который уволился из ментовки. И как только он выехал в Израиль, я

опубликовал список лиц, тех, кому разрешалось  ездить по городу пьяными.

Пётр Иванович. Как везде. Я тоже в таком списке. Удивился?

Александр. Уже меньше.
               
Пётр  Иванович. Что же, с тобой делать, мне же, нужен настоящий человек рядом.

 Вот что, будешь моим юристом. Конечно, не сразу, сначала я оплачу  твоё новое

образование. Думаю, ты всё постигнешь за год. Согласен ли, поднапрячь мозги?

Александр. Можно, конечно,  и поднапрячь, но я себя знаю: не хочу, ни от кого

зависеть.
 
Пётр  Иванович.  Хорошо, тогда я тебя устрою в газету. Там редактор, мой человек,

 и такой же, как ты. Он всё чиновничьё жульё  вытаскивает за уши на свет, причём

 насмешкой! Его бы, конечно, изничтожили. А я им — цыц, нечисть!  Я должен быть

«чёрным» один в городе. Монополия. Так что вам с редактором будет интересно под

 моей крышей.  Всё-таки, кто-то должен наводить порядок. А ты настоящий, как он.

 Настоящих уже почти нет. И надо беречь каждого. Иначе нация превратиться в

болото.  Что скажешь?

Александр. Заманчиво.
               
Пётр Иванович. Всё! Больше не обсуждаем. Знаешь, мне вдруг так приятно помочь

тебе с твоей  женщиной.  Я наслаждался вами, когда вы ели пельмени. Не поверишь –

 я понял что-то иное, чего раньше не понимал. Не было повода, да и не будет. 
               
Александр. Почему, не будет? 
               
Пётр Иванович. Понимаешь, в моих сферах не бывает сердечности.   
               
Александр. Сочувствую. 
               
Пётр Иванович. Но в наше время, это, пожалуй, норма.   Понимаешь: женщин у меня

много, а вот женщины нет!

Александр. Может ещё не встретилась?

Пётр Иванович. Ну, пока не было такой, чтоб могла мне в глаза посмотреть. Но

красавицы, как на подбор. Пугаю я всех.

Александр. Селезёнкой?

Пётр Иванович. Соображаешь.  Правдой пугаю.  А ты мне подходишь. Кровь той же

 непокорной группы.

Александр.  Жена говорила, мол, ты же всё понимаешь, зачем лезешь на рожон,

портишь карьеру!  А мне лучше голодным на волюшке, чем сытым в клетке.
               
Воротит меня от слова  «карьера». Не могу я, когда чего-то нельзя! Не переношу

 ограничений.     Так подхожу ли?

Пётр Иванович. Я, может, сам такой. Пойму, если что.
               
                Картина пятая.               
(Квартира Маши; Маша, дочка, Александр: все за столом лепят пельмени)

Дочка.  Дядя Саша, сочни надо раскатывать ровно, вот так.

Александр.  Ну, котёнок, я только учусь.
               
Дочка.  Ты такой большой и никогда не стряпал пельмени!? 
               
Александр. Никогда, даже не представлял, что их можно, вот так, стряпать. Думал:

 их склеивают.

Дочка. Ничего, я тебя научу. Только слушайся.

Александр. Слушаюсь.               
               
Дочка.  Вот, уже лучше. Так быстро учишься. Ты, наверное, умный.

Александр. Понимаешь, последнее время меня посещают сомнения на этот счёт. Хотя

раньше я верил, что, наверное, умный.

Дочка.   А разве взрослые бывают глупые?

Александр.  Бывают, но настоящей глупости надо ещё много учиться.

 Маша. Это ты серьёзно?
               
Александр.  Да. Ум это самовнушение, а опыт, чутьё и знание – это совсем не ум.

 А, главное, как говорит Петр Иванович, чуять всё селезёнкой.

Маша. А что это за самовнушение. 
               
Александр. Социальное заблуждение. А уж предвидеть, то есть видеть, дано не

каждому. Впрочем,интереснее не предвидеть. Неожиданность возбуждает нас,

простодушных.
               
Маша.  Интересно, что ты писал в газете?

Александр. Намекал на правду. Но народ не воспринимает иносказаний. Тем более, в

 районной прессе. Так что, было сомнительным моё творчество. НО попробую ещё раз.

Маша.  Кстати, с редактором знакома ещё по школе. Думаю,талантлив.   
               
Александр. Но я подозреваю, что нынче все города одинаковы.
 
 Не истина правит миром. 
               
Маша.  Разве не истина? 
               
Александр. Истину теперь заменяют внушением.
               
Маша. Бог с ней, с истиной; ты меня запутал.  Лучше скажи, а может ли истиной

быть любовь? 
               
Александр. Прямо такой вопрос?

Маша. Прямо такой.
               
Александр. Какой интересный вопрос.  Мне кажется, что в мире всё больше и больше

 любовь заменяют всякими разными процедурами.

Маша. Какое профессиональное рассуждение.
               
Александр. Но ты же, спрашиваешь меня, как профессионала?

Маша. Боже, упаси!  И  хотя мне тоже кажется, что человечество всё больше что-то

 теряет,  мне ещё кажется, что ты виляешь.
               
Александр. Не виляю, я за любовь.

Дочка.  Мама, а вы меня любите?

Александр. Котёнок, мы тебя обожаем!  Это главное.

Дочка.  Хорошо. Тогда я за вас спокойна.

Александр. А что тебя волновало?

Дочка.  Мама плакала, говорила, что тебя разрезали ножом.
               
Александр. Ну, пожалуй, это того стоило. Маш, помнишь соседа по палате: он

предлагал мне торговать саженцами, убеждал, что иначе в России  по-честному не

заработать.  Я отказался. 

Маша. Я, собственно, к богатству не привыкла с детства. И родители жили с

напрягом, но друг друга ценили.
               
Александр. Предлагал стать его юристом. Я, вообще, почувствовал в нём какую-то

человеческую истинность.

Маша. Ты же не юрист.  К тому же, мне печально известно, как много юристы пьют.

Александр. Но я люблю тебя и клянусь не пить!   
               
Маша. Хорошо. (тихо) Ты сказал, люблю? 
               
Александр. А что, не имею права?
               
Маша. Ну, если ты задавал этот вопрос себе. 
               
Александр. Задавал.  Котёнок, неси гитару.

(дочка быстро снимает гитару, Александр, шевелит струны) Котёнок, тебе про что
               
 спеть? Кто тебе нравится?

Дочка.   А ты можешь спеть про зайцев?

Александр.  С  зайцами, конечно, сложней, но попробую.
 
Она. Ты и про зайцев можешь.

Александр. Мы же филологи. Зайцы нам – раз плюнуть.
               
Она. Ладно, похвастайся!

Аоександр. Минутку! (запел)
               
Куда ни глянь, везде живут соседи.
Теперь я точно различаю сам:
Есть среди них и волки и медведи,
И зайцы есть, и есть средь них лиса.

Конечно, больше всех в заботах зайцы:
Волкам законы заячьи  смешны.
Хитрят проныры лисы, как китайцы.
И  только зайцы убегать должны.
               
Ну, что тут скажешь: жизнь у них другая.
Бегущий должен думать за двоих,               
Поскольку зайцы только убегают,
Поскольку волки догоняют их.
               
Дочка. (вдруг) Тихо! Он скребётся! Вернулся! Я открою! (бежит к двери)

Александр. Кто?

Маша. Тореадор.  Я его принесла… 
               
Александр. О, как ты улыбнулась! Так  глубоко.  Класс! Вижу, учла мои  предыдущие

 замечания.

Маша. А можно, дать тебе в лоб?
   
Александр. Ну, если уж для полного счастья… 
 
                Конец.