Глава 12. Второй курс и целина

На втором году учёбы я жил в общежитии  уже с ребятами из нашей группы. Жили вчетвером: Толик Барышев, Боря Зырянов, Илья Белов и я. Толик невысокого роста и худенькой комплекции. Отлично разбирался в электронике и был увлечённым радиолюбителем, а по физкультуре занимался бегом на коньках. Кроме всего, он еще отличался метким глазом, и в компании ему всегда доверяли разливать выпивку. Никого не обижал, всем наливал поровну.
Боря Зырянов, в противоположность ему, был пухленьким, как пончик, с головой, похожей на колобок. Он ходил на занятия в институтский хор и развлекал нас тем, что временами репетировал в комнате. Либо баском запоёт:
«…Пойдём, Дуня, во лесок, во лесок.
Сорвём, Дуня, лопушок, лопушок…»,
либо затянет студенческий гимн «Гаудеамус», или ещё что. И на пирушках, если дело доходило до песен, всегда был первым голосом.
Илюша Белов больше нас читал художественной литературы, а потом цитировал оттуда выбранные места, без конца их повторяя. Оттого и запомнились они так хорошо, что до сих пор я, при случае, их применяю. Вот, например, некоторые: «его волосы развеял вихрь удовольствий», «доброй свинье всё впрок», «хОдите, вы всюду брОдите, как будто ваш аппендицит от хожденья будет сыт», «стриптиз мумии: после двухтысячелетнего воздержания она нашла себе дружка каторжанина». Особенно любил цитировать из бравого солдата Швейка, которого читал с упоением и беспрестанно ржал. А с цитатой из Швейка реально связана одна смешная история с несмешными последствиями...


Как я уже говорил, не определившись с каким либо отдельным видом спорта, мы занимались в группе ОФП, и там, в основном, играли в футбол. В свободное время мы играли в футбол ещё и во дворе общежития. Когда команда собиралась побольше, мы переходили на поле стадиона 88-ой школы, расположенной рядом. Там стояли настоящие футбольные ворота. Кстати, на этом стадионе мне довелось играть несколько раз со знаменитым Николаем Дураковым, заслуженным мастером спорта, игроком свердловской команды по хоккею с мячом, а также игроком сборной страны. Он был известной в городе личностью, жил от нас недалеко, во дворах на улице Гагарина, и увидев нас, выбегал попинать с нами мячик. В хоккей он тогда уже не играл. Мы с ним вдвоём играли в защите. Он знал, как меня зовут, и когда надо, кричал: «Толик, пас». Мне было, жуть как, приятно...


На этой почве мы как-то с Илюшей Беловым и заспорили, уже, впрочем, вином подогретые. Он обидно говорил мне, что я не умею играть в футбол. И это мне? Мне, игравшему за сборную школы? Мне, которому мама пришила на синие семейные трусы белые полоски, и я в них, а еще в гетрах и в белой футболке, привезённых Ниной из Тамбова, в купленных по блату китайских кедах «Три мяча», выбегал на поле капитаном уличной команды, завоевавшей приз? Мне, который с детства знал, каким местом стопы Лобановский с углового забивает мяч в девятку ворот? Стерпеть это было невозможно, и я сказал, что сам он не умеет играть. Для выяснения отношений решили сыграть матч один на один. А проигравший должен был залезть под стол и оттуда кричать: «Я, грязная свинья, думал, что я умею играть в футбол. Ни хрена я не умею играть в футбол!» Это была цитата из Швейка, правда там речь шла про карты. Играли один на один в пустые ворота. Судьей выбрали нашего самого справедливого и старшего товарища, Валеру Краснощёкова. В долгой и напряженной борьбе победил я. Правда Илюша смазал впечатление от этого мероприятия и под стол залезать отказался. Я, в порыве негодования за нарушение им первоначальной договорённости, сдуру обозвал его грязной свиньёй. Правда, там было ещё одно прилагательное, но о нём, по прошествии стольких лет, я умолчу. Конечно, моя выходка была безусловной глупостью, но имела смягчающие обстоятельства. Во первых, эта фраза была в тексте нашей договорённости, а во вторых Илюша отличался от нас еще одной непонятной особенностью. Он никогда не спал на белых казенных простынях и не пользовался пододеяльниками. В своей одежде и в спортивных трениках, он устраивался под одним шерстяным одеялом и абсолютно не обращал внимания на наши насмешки. Бельё он отдавал на смену нераспечатанным. И вот, сорвалась у меня такая глупость с языка. Илюша, конечно, обиделся. Вместе с ним обиделась и вся компания его друзей с кафедры теоретической физики. Полгода со мной никто из них не здоровался и не разговаривал...


Ещё одним моим товарищем в нашей группе был Коля Желонкин, с которым я тоже подружился. Он жил в городе, в частном доме. На его адрес я выписывал доставку журнала «Искусство кино». Журнал был дорогой, стоил 1 рубль, вовремя забрать его в общаге из общего почтового ящика не всегда получалось, ему успевали приделать ноги. Родители у Коли были  похожи на моих. Заботливая мать и отец, как мой, тоже фронтовик, на войне был танкистом. Через Колю я познакомился и подружился с его другом, Володей К. Мать Володи в то время, когда мы познакомились, уже умерла, и жил он вдвоём с отцом. Мы бывали у него в гостях и помню, как отец его насмешил нас своим рассказом о том, как не попал на финскую войну. Всё было так. Он получил повестку, собрал мешок с необходимым, попрощался с родными и отбыл к указанному месту, на железнодорожный вокзал. Подали состав для погрузки. Дорога дальняя, все кинулись занимать места в вагоне получше, на входе давка получилась. Володин же отец в давку не полез, а стоял в сторонке и дожидался, пока все погрузятся. Когда вагоны уже были набиты битком, прозвучала команда погрузку прекратить. Всех, кто остался на перроне, отправили обратно по домам. Больше эшелона не было. А этот отправился в никуда, ведь с финской войны не так много народа вернулось...


С Колей и Володей К. мы ездили на двух мотоциклах «Восход» на рыбалку в Челябинскую область на замечательное озеро Касли. Рыбалка, костёр, уха, ночёвка в лесу в палатке, всё душевно, до сих пор помню. Володя К. во время перестройки стал даже большим начальником, руководил крупной организацией по снабжению. Когда времена стали еще смутнее, он неожиданно всё бросил. Сменил жену, купил несколько коров, и завёл хозяйство в живописном месте на берегу озера недалеко от города. После этого я его не встречал...


Второй курс по учёбе был, пожалуй, самым трудным. Но где упорной зубрёжкой, где с помощью шпаргалки, мы всё же продвигались от сессии к сессии. Кто-то имел хвосты и постоянно пересдавал, мне же везло больше, и я всегда набирал необходимые баллы для получения стипендии. К экзаменам мы готовились серьёзно, с пониманием предмета, иначе было не сдать, а шпаргалками пользовались для подстраховки. Писать шпаргалки нам было лень, и , в основном, мы пользовались следующим приёмом. Вечером, накануне экзамена, мы раздирали конспект по предмету на отдельные листы. Листы потом нумеровались, и составлялся каталог по темам и номерам листов. К пиджаку с внутренней стороны пришивался карман из носового платка, в котором по порядку выкладывались вырванные из общей тетради листы конспекта. Получив вопрос, надо было пальцами отсчитать номер листа и незаметно вытащить его на стол, как будто он здесь уже лежал, а потом также незаметно убрать его. Один курьёзный случай с такой шпаргалкой произошёл у Илюши Белова. К тому времени мы с ним уже помирились. Когда он выходил для ответа к преподавателю, карман вдруг оторвался, и листы веером разлетелись по аудитории. Илья молча собрал все бумажки, к преподавателю не пошёл, а сразу пошёл к выходу. Смеху было на всю неделю...


Второй курс подходил к концу, и надо было определяться, что делать летом. Я с завистью смотрел на целинников из стройотрядов. Они ходили в завидной форме, проводили всевозможные слёты и другие интересные мероприятия, а за лето зарабатывали неплохие деньги. И я тут размечтался, да и перспектива снова работать бетонщиком на заводе ЖБИ совсем не радовала...


Попасть в стройотряд было непросто, нужны были рекомендации и активная комсомольская позиция, чем я, конечно, не выделялся. Но уж очень хотелось, и надо было что-то придумать, чтобы взяли. Пришлось чуток приврать и, заполняя анкету, я указал, что умею играть на балалайке. Да, у нас дома была балалайка, и я даже пытался на ней играть, но, к сожалению, кроме нескольких аккордов «во саду ли, в огороде...», я ничего не умел. Но очень, видно, им нужен был балалаечник, и меня взяли. Отъезжали поездом в середине дня, а уже ближе к ночи стали готовить какой-то шефский концерт в поезде, и сразу же вспомнили про балалаечника. Когда они радостно прибежали ко мне, я честно во всём сознался. Я боялся, что меня высадят, но всё обошлось, и об этом больше никто не вспоминал. А свой балалаечный обман я отработал, придумав неплохие слова на мелодию «Ведь мы ребята 70-ой широты». Это нужно было к большому целинному капустнику, что-то вроде КВН. И таким вот образом я поучаствовал в культурной жизни отряда. А, в остальном, работал не хуже других...


Начиналась же моя целина 1969 года примерно так. Нас привезли в Семипалатинск, а оттуда, крытыми грузовыми машинами, перебросили в крупное село Маканчи - это южный Казахстан. Село размещалось в долине, а на горизонте виднелись невысокие горы, по местному сопки, и это уже была китайская территория. До границы было километров пятьдесят, и в селе действовали приграничные законы. Нас поразила явно фронтовая обстановка. На небольшой возвышенности, чуть дальше, на краю села, был расквартирован танковый батальон, преимущественно, укомплектованный танками Т-34. После больших потерь в начале отечественной войны, новую технику на границе размещать не решались. А само размещение войск было вызвано многочисленными провокациями с китайской стороны, как раз на нашем участке. Ведь именно в этом году весной был инцидент с китайцами на острове Даманский. В Китае как раз в разгаре была «культурная революция», и на нашем участке границы тоже было неспокойно.


В свободное от работы время, вечерами, готовили шефский концерт для воинской части, реально для солдатиков. Вот тогда я и предложил в старой студенческой песне на слова Киплинга, заменить «Сахару» на «Китай», а «карабин» на «АКМ». И она зазвучала так:
«Мы уходим на рассвете, из Китая дует ветер, поднимая нашу песню до небес.
Вьётся пыль под сапогами, с нами бог и с нами знамя, и тяжёлый АКМ наперевес…». Армейские политработники, удивительно почему, не оценили наши старания насчёт бога, Китая и АКМ, и после концерта, у нашего руководства был тяжёлый с ними разговор. Песню, в дальнейшем, нам запретили исполнять, зато солдатикам понравилось, и они приходили списывать слова. Песня прижилась в студенческой среде, и я снова слышал её, в таком же варианте со своими добавками, на юбилее студенческого отряда «Кварк» через 40 лет после нашей поездки. «Кварк» - так назывался наш отряд. Кварк – элементарная частица в физике, которую как раз в то время открыли. Отряд наш существовал уже второй год. Он был набран в 1968 году, в основном из первокурсников нашего потока. Командиром был Юра Ялышев. В 1969 году он поехал командиром уже второй раз. Комиссаром к нему приставили сверху пятикурсника Колю Вилкова, который был уже опытным комсомольским деятелем, а в общении с нами, между прочим, оставался простым и душевным парнем, с массой положительных качеств. По своей должности он был организатором комсомольской работы в отряде, а также работы с населением в части концертов.


Мы строили для колхозников одноэтажные 4-х квартирные дома. Меня вскоре определили в штукатурную бригаду, очевидно по физическим данным. Нужны были и каменщики, и подсобные рабочие, которые таскали кирпичи и вёдра с раствором, но туда брали ребят крепче и спортивней. У нас была смешанная, вместе с девчатами, бригада, и вскоре я уже был назначен бригадиром. Когда штукатурных работ не было, пришлось побывать и на других работах. Однажды мы даже работали в каменоломне и кололи камни для бутового фундамента. Жара стояла невыносимая. Градусник в тени показывал больше +40 градусов. Смоченная в воде солдатская пилотка, высыхала на голове за 15 минут. Работали мы в солдатском обмундировании, уже ношенном. Очевидно, списанное в армии обмундирование, централизованно распределялось среди студенческих отрядов, в качестве рабочей одежды. Рабочий день начинался рано утром, ещё до восхода солнца, и заканчивался уже с наступлением темноты. Но после обеда, где-то с часу до четырёх, в самую жару, предоставлялся отдых, потому что работать было абсолютно невозможно. На работу мы уходили колоннами строевым шагом, строем же и с песнями возвращались. Пели разные, популярные в те годы песни, много студенческих и бардовских, и в частности песню, считающуюся гимном УПИ:
«Уходят вдаль свердловских улиц ленты,
С Свердловском расстаёмся мы, друзья.
Сегодня мы, пока ещё студенты,
А завтра – инженеры, ты и я »
Население в Маканчах было интернациональное, казахское пополам с украинским. Местные ребятишки кричали потом, едва увидев нас: «Смотрите, смотрите, вот они идут, сегодня студенты, а завтра инженеры!..»


И по пути на работу, и вечером, собравшись у костра, пели песни из популярных советских фильмов, например из «Александра Пархоменко», которую там пел батька Махно в исполнении Чиркова: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить!», и студенческие, про гимназистку 8-го класса, про конфетки-бараночки и другие смешные переделки, типа: «Как я люблю томатный сок, говядину тушёную и сахарный песок. Как я люблю поесть, поспать, двумя-тремя стаканами внутри прополоскать!». В это же время появились первые песни советских бардов: Кукина, Визбора, Городницкого, и первые песни Высоцкого, в основном из кинофильма «Вертикаль», про альпинистов, а уж как нам нравилась песня про Кассандру!..

Вот так проходила эта целина, в тяжёлой работе при невыносимой жаре, в атмосфере студенческого братства и в осознании нашей причастности к большому, общему, и, нужному людям, делу. Из бытовых деталей того времени вспоминается, что ещё перед поездкой, на общественные деньги была куплена большая картонная коробка сигарет «Прима», из которой, в дальнейшем, каждый мог брать по необходимости, в результате чего к курению приобщились почти все, в том числе и я. А как-то, уже в конце целины, совхоз подарил нам за хорошую работу грузовик с арбузами, вот уж мы этих арбузов наелись! Даже в футбол ими играли. Легенду об этом арбузном изобилии я слышал через 40 лет на встрече с молодыми целинниками отряда «Кварк», который благополучно сохранился до нынешних времён. А тогда отряду был всего второй год. Это был июль 1969 года. Весь мир замер в ожидании высадки американцев на Луну. Ждали и мы, прислушиваясь к каждому выпуску новостей по радио. Но сообщили как-то скомкано, и мне кажется, позже, чем это случилось. Да, и понятно, была обида, что мы уступили американцам первенство в космосе...


Работа продолжалась до августа. Мы достроили жилые дома и большую столовую для колхоза. Настало время собираться домой. Правление колхоза, по традиции, устроило нам прощальный банкет. Было много еды, и, по-моему, было спиртное, хотя всю целину был строгий сухой закон.


Деньги выдали по приезду в Свердловск. Я получил 800 рублей. Это была фантастическая сумма. Инженер зарабатывал тогда около 120 рублей в месяц. Были кое-какие небольшие дела по учебе, и мы, с Васей Косовцевым, несколько дней болтались в городе, практически, без дела. Деньги, как позже говорил Шукшин, «жгли ляшку». Проснувшись один раз солнечным утром, в хорошем настроении, мы обнаруживаем, что у нас нет сигарет. В магазинах продают всякую дрянь, а мы - люди с деньгами, и «Приму» курить нам уже не хочется. А не слетать ли нам в Москву за сигаретами, да заодно на белокаменную поглядеть? Не долго раздумывая, мчимся в аэропорт, покупаем билет на ближайший самолёт, и вот, тем же утром, мы уже в Москве. Билет в один конец стоил всего 32 рубля. Времени в полете два часа, разница в поясном времени тоже два часа. Вылетев около одиннадцати, мы в одиннадцать же по московскому времени были в столице. В первую очередь, конечно, центр. Красная площадь, исторический музей, Кремль, в мавзолей огромная очередь, мы туда не пошли. Потом ГУМ, ЦУМ, купили болгарских сигарет с фильтром, и попутно посетили незабываемые магазины на улице Горького, знаменитый «Елисеевский» гастроном и «Филипповскую» булочную. Остаток дня прошёл в бестолковых хождениях по кривым московским улочкам, кое-что купили и кроме сигарет.


Билетов обратно на нормальный самолёт не было, но нам всё же продали места на какой-то грузовой рейс, вылетающий после полуночи. В салоне, кроме нас, было ещё человека два, а самолёт был модели ИЛ-18, по три сиденья с каждой стороны, с откидными подлокотниками. Медленно, как автобус, самолёт разбежался по полосе, и так же медленно начал забираться в гору. Абсолютно измотанные московской суетой и немыслимым количеством пройденных за день километров, мы подняли подлокотники, и, устроившись лёжа на все три сиденья, моментально уснули. Проснулись мы, когда самолет уже приземлился и его начало трясти по неровной взлётной полосе. В Свердловске начиналось утро. Через час мы уже были в общаге. Вскоре мы уехали домой на каникулы, а к октябрю вернулись продолжать учебу: я на третьем курсе, а Вася на втором...