Стихи о Ленине

 - Да пойми ты, Сережа! Ну не могу я читать эти стихи! Не могу, - пытался достучаться до секретаря комитета комсомола Максим. – Не нравятся они мне. Они какие-то… ненастоящие. Хочешь, я найду другие, хорошие. Тоже о Ленине, - все больше горячился Макс. - Ну вот хотя бы у Есенина…
    Еще закон не отвердел,
    Страна шумит как непогода.
    Хлестнула дерзко за предел
    Нас отравившая свобода.

    Сережа Двойников, секретарь комитета комсомола института,  спокойный и уверенный в себе, сидел за длинным столом и внимательно смотрел на Максима, своего зама, возглавляющего культурный сектор. При слове «свобода» он встрепенулся, поднял ладонь вверх, останавливая Макса, и, словно озадаченный его непонятливостью, произнес:
    - Максим, мне удивительно, что ты не понимаешь. Сценарий праздника написал Валера Климов, руководитель нашего литературного театра. Кто это такой, надеюсь, тебе объяснять не нужно. Сценарий утвержден комитетом комсомола. Мы не можем там изменить ни одной буквы. Ты что, хочешь праздник испортить?
    - Да нет, конечно. Я наоборот хочу, чтобы он стал лучше, - гнул свою линию Максим. - Можно Маяковского, из его поэмы о Ленине…
    Сергей резко прервал его:
    - Все, хватит дискуссий. Менять ничего не будем. Ты будешь читать или нет?
    Потом, словно поняв, что излишняя резкость не может красить первого комсомольца института, уже спокойно закончил:
    - Ты же знаешь, что лучше тебя никто не может прочитать эти стихи.

    Что да – то да. Максим это знал. Не гордился и не хвастался этим, а просто принимал как должное. Более того, именно благодаря его умению читать стихи он к шестому курсу уже занимал место заместителя секретаря комсомольской организации по культурно-массовой работе. Вернее, стихи были первым шагом…

    Твердое решение стать хирургом Максим принял в девятом классе после того как прочитал книгу Аксенова «Коллеги». Читать он научился рано, еще до школы. Что удивляло родителей, долгое время книги Максим читал вверх ногами. В этом, как позднее выяснилось,  не было ничего необычного. Просто он учился вместе со старшим братом – брат на одном конце стола, Максим, еще не ходивший в школу, забравшись коленками на табурет, с другой. Буквы с другой стороны стола выглядели совсем иначе, но если брат говорил, что это «А», Макс понимал, что это «А». Старшего брата он слушался. Вот и выучил буквы вверх тормашками. И читать начал тоже так. Да как читать!..

    Отец, которому надоело каждый день таскать все новые и новые книги младшему из заводской библиотеки, глотающему их одну за одной, просто отвел семилетнего пацана туда, поставил перед библиотекарем и сказал:  «Вот он». Видимо разговор о сыне-книгоглотателе состоялся у них раньше. Пожилая женщина в очках с удивлением, но внимательно посмотрела на белобрысого, с облупившимся носом Максима, который был росточком чуть выше стола, достала с полки ближайшего стеллажа большую книгу с цветными картинками, подала ее Максу и сказала: «Читай». Максим даже сейчас помнит как она называлась – «Человек построил дом», и яркие картинки помнит. Особенно самую первую – заросший человек с шевелюрой до плеч, закутанный в лохматую звериную шкуру, сидит на дереве рядом с домом из веток, напоминающим птичье гнездо. Чего-чего, а гнезд Максим повидал за свои семь лет немало, по деревьям лазил мастерски.
    После этой книги он со своими дружками во дворе и построил первый дом на дереве. Из досок, веток, кусков фанеры и  обрывков рубероида, но почти настоящий, с крышей и дверью, запирающейся на проволочный крючок. Вспоминая красочную книгу, Макс частенько усаживался на ветках у сделанного домика именно так, как сидел тот самый обросший дикарь в звериной шкуре – на корточках, не придерживаясь за ветки. Пацаном он был отчаянным.

    Заводскую библиотеку Максим оставил через год. Просто там был всего один стеллаж с книгами для детей, которые скоро он перечитал все, и принялся за книги для взрослых. Сначала про Африку, про путешествия, про слонов и обезьян, а потом и про другое.
    Скандал разразился, когда восьмилетний Максим принес сдавать в библиотеку книгу Вячеслава Шишкова «Странники». Уж очень название понравилось, от него так и веяло путешествиями и приключениями.  Оказалось, что эта внешне степенная книга в толстом зеленом переплете   совсем не о странствиях и авантюристах, а об ужасающих реалиях жизни беспризорников, о которых Максиму знать еще было рано. И выдала ее молоденький библиотекарь, которая, скорее всего, и сама-то эту книгу не читала.  А сдавал он сей роман пожилой, той самой, которая проверяла его чтение, Александре Захаровне.
    Эта умудренная жизненным опытом книгохранительница, похоже, прочитала все книги в своей библиотеке, и точно знала, что можно читать детям, а что нельзя.  Отцу вежливо заявили, что сынок прочитал все детские книги в заводской библиотеке и его надо срочно отвести в другую, центральную детскую имени Гайдара на улице Советской. Книг для детей там было действительно больше, но и ходить туда было дальше, да еще перебираться под вагонами через железную дорогу – жил Максим на самой окраине города. Зато на берегу Волги.

    Когда Макс перед экзаменами проходил собеседование после подачи заявления в медицинский институт, с ним разговаривал пожилой, по меркам семнадцатилетнего абитуриента, мужчина, который все интересовался – почему это Максим хочет поступать в медицинский? Ведь в семье у него нет медиков, и никогда не было. И вдруг такое неожиданное желание - стать врачом. Рассказывать ему про «Коллег» Макс не стал, а заявил стандартное – «самая благородная профессия…, хочу облегчать страдания людей…» и все в том же духе. Язык у него к окончанию школы благодаря книгам был подвешен хорошо.

    Тогда он не обратил внимания на шустрого паренька, чуть постарше самого Максима, крутившегося рядом с доктором, и тоже задававшего свои вопросы, на которые Максу пришлось отвечать. А интересовали этого, как потом выяснилось,  ответственного за культурно-массовую работу на лечебном факультете, куда и поступал Максим, вокальные, артистические  и тому подобные способности абитуриентов. Этот «массовик – затейник», как для себя окрестил его Макс, сделал гениальный ход – среди абитуриентов он искал талантливых людей по своей, культурной линии. Может были и такие, кто разыскивал среди потенциальных студентов ребят с другими способностями, спортсменов, например, а этот именно певцов, танцоров, чтецов, словом всех, кто мог помочь ему в культурно-массовой работе.
    Ну, кто же, пытаясь поступить в институт, используя для этого любой шанс, будет скрывать свои таланты. Вот вчерашние школьники не смущаясь, и даже приукрашивая, расписывали свои способности, а «затейник» записывал тех в свою толстенькую тетрадочку. Поступит – найдем, попросим, не поступит, тоже не беда, есть другие. Талантливых людей набиралось неожиданно много, и чистых листов в тетрадке культорга оставалось все меньше и меньше. Максим тоже не стал скрывать, что он лауреат областного конкурса чтецов, который проходил здесь, в областном центре в столетнюю годовщину Ленина. Сказал – и забыл. Но вскоре ему напомнили.

    Поступил он неожиданно легко. Все четыре экзамена сдал на четверки, да еще средний балл аттестата у него был больше четырех с половиной, так что даже стипендию, хорошее подспорье, себе обеспечил и с головой погрузился в учебу. С удовольствием штудировал анатомию и латинский язык, без удовольствия математику и физику, которые после первого семестра должны были уйти из его жизни навсегда, и это радовало. Макс не дружил с последними еще со школы.

    В середине октября, в перерыве между лекциями по химии, которые проходили в актовом зале студенческого общежития, его неожиданно разыскал тот самый шустрый паренек, «массовик – затейник». Именно ему Максим рассказывал о своем лауреатстве. Разговор после взаимных  напоминаний начался совершенно необычно для Максима.
    - Ты комсомолец? – неожиданно спросил руководитель художественной самодеятельности, что Макс буквально опешил.
    Ну, еще бы – нет. Уже целых три года.
    - Тогда ты должен знать, что двадцать девятого день рождения Комсомола. Будет праздничный торжественный концерт. Здесь же, в этом актовом зале. Надо чтобы ты прочитал что-нибудь, ты же лауреат. Сможешь?
    Максим думал недолго.
    - Смогу. Только надо точную дату и время.
    - Это сообщим. А что ты будешь читать? Надо в программу вписать для ведущего. Да и послушать  заранее не лишним будет.
    Максим ненадолго задумался. Не то чтобы обиделся за недоверие и желание послушать его заранее – вдруг плохо читает, а просто сразу ничего путного в голову не лезло.
    - А обязательно про комсомол? Или может быть что другое? Классику, например. Маяковского, Есенина, или Евтушенко, Рождественского…
    - Про комсомол не обязательно, но желательно. В принципе и классика хорошо. Ладно, встретимся еще, обговорим. Ты подумай пока…

    Встретиться не удалось, но по каким причинам Максим не знал. А о концерте узнал из афиш, развешанных практически на каждой кафедре, где шли занятия.  Даже в анатомичке, откуда Максим не вылезал, рядом с анатомическим музеем с наформалинеными препаратами, частями человеческих тел. Буквально за день до торжества его разыскала молоденькая бойкая девчушка, порученец неожиданно заболевшего культорга. Ее звонкий голосок, напористость, темперамент говорили, что она  явно не первокурсница.
    - Ты Максим? Ты выступать будешь? Что будешь читать? – огорошила она Макса целым ворохом быстрых коротких вопросов, ответы на которые ее, похоже, не особо и интересовали.
    Макс молча кивнул головой, собираясь представиться. Ей этого вполне хватило.
    - Значит так… - девушка не стала дожидаться ответов, удовлетворившись простым кивком головы. - Минут за тридцать до концерта подойдешь за кулисы, найдешь ведущего, Витю Пекарева, длинный такой, и скажешь, как тебя представить и что будешь читать. Ясно?
    Дождалась еще одного молчаливого кивка и исчезла. Вот это скорость! Макс так и не сказал ни одного слова, не успел.

    За тридцать минут до концерта, как было наказано, Максим появился в актовом зале, который был уже заполнен студентами. Правда, в середине было несколько пустых мест, огороженных красными лентами - для преподавателей. Говорили, что и сам ректор Краснов собирался побывать на торжестве. Праздничная атмосфера наполняла зал до самого потолка. Громко и радостно звучали песни про комсомол и его славные дела, стены зала были украшены плакатами, из которых Максим разобрал только два ближайших: «Комсомол – моя судьба» и «Слава Ленинскому Комсомолу». Остальные оставались за спиной. По бокам от сцены висели даже несколько надутых разноцветных воздушных шаров.

    За кулисами было полно людей, половина из которых уже была одета в концертные костюмы. Тихонько бренчали настраиваемые музыкальные инструменты. Девчата, одетые в сине-красные платья в пол с золотистыми вышивками на груди и высокими тоже золотистыми кокошниками на голове, спрятавшись за задником, что-то горячо обсуждали, чуть ли не спорили. Их было много, и задник колыхался широкими волнами. Пожилой мужчина в рабочей спецовке сразу за занавесом показывал куда-то вверх двоим молодым подручным, требуя немедленно устранить какую-то неисправность. В карманах основной сцены тоже скопилось немало людей, занимавшихся кто  чем. Кто-то, прикрыв глаза, повторял текст, кто-то наводил последние штрихи глянца на костюмах и лицах, кто-то просто отрешенно стоял и смотрел на все широко открытыми глазами. Этому Максим не удивился. Выступать ему приходилось часто, и такое встречалось перед концертами сплошь и рядом. Обычная суета.

    Отыскать ведущего в этом броуновском движении оказалось нелегко. Имя Вити Пекарева, о котором упоминала бойкий порученец культорга, многим ничего не говорило. И только ее упоминание «длинный», что Макс понял как «высокий» помогло в поисках. Действительно неожиданно высокий, худощавый парень, в темном сером костюме и галстуке в тон, рядом с пианино, лихорадочно что-то искал в своих записях, укрепленных огромной скрепкой на листе красного картона. Именно по его высокому росту  да по этому листу Макс и определил что это конферансье.
    - Ну, наконец-то, - с облегчением сказал Виктор, - ты один остался. Твой номер ближе к концу, тринадцатый, после квартета «Рябинушка». Запомнишь? Да… Как тебя представить?
    Максим так еще и не решил, что будет читать. В принципе, он мог прочитать достаточно много, стихов знал огромное количество. Пять лет занимался в студии, как ее называли «художественного слова», при доме культуры комбайнового завода. Ходил с пятого класса. Сам, и ему нравилось. Макс не стал заморачиваться.
    - Да скажешь просто - читает Максим Аверин. А я сам объявлю что.  Все будет хорошо, - предупредил немой вопрос ведущего Макс.
    Он часто так делал. Иногда, даже уже выходя на сцену, не знал, что скажет в следующую секунду. Но всегда все кончалось благополучно.

    Торчать за кулисами практически весь концерт Максу не хотелось. Здесь духота, суета, толкотня, сесть некуда, да и выступления хотелось посмотреть не со спины. Он устроился с краешка в первом ряду в зале, чтобы спокойно пройти за кулисы к своему выступлению и стал перебирать – что же ему почитать. Михаила Светлова? Багрицкого? Смолякова? А про комсомол-то, оказывается, у него не так уж и много…
    А почему, собственно, про комсомол?  На конкурсе к столетию Ленина, здесь, в областной филармонии, Максим читал «Зодчих» Дмитрия Кедрина. Совсем не патриотичное стихотворение, какие предпочли большинство конкурсантов, и победил. Конечно, в этом заслуга его учителя – Васи Соболева, артиста городского драматического театра. Для Макса он был – Учителем. Максим научился у него не только стихам. Он научился думать и давать собственную оценку вещам, научился отстаивать свое мнение и говорить «нет», если был не согласен.

    Именно Учитель подсказал и научил. Так ведь и сейчас не партийная конференция. Праздник! Нужно что-нибудь хорошее, для души.
    Уже стоя в центре авансцены у рампы, Максим спокойно дождавшись, когда стихнет гул голосов в зале, объявил:
    - Сергей Есенин, «Письмо к женщине».

    В те годы стихи любили. Макс и сейчас с удовольствием вспоминает, как зал взорвался аплодисментами после его поклона. Этот небольшой по сравнению с филармонией зал, где концерты были не таким уж частым делом, вряд ли раньше слышал подобное. Максим всегда заканчивал выступления именно так, как ему подсказал Учитель – не кланялся, сгибаясь в поясе, а скромно, но с достоинством на секунду опускал голову и уходил. Он стоял за кулисами и, улыбаясь, слушал, как неистовствует зал. Аплодисменты и даже выкрики не стихали. Растерянный, и от этого какой-то нескладный, ведущий Витя подскочил к Максиму, пожал плечами, беспомощно развел руки и повернулся к закрытому занавесу:
    - Максим, иди еще раз. Видишь, что творится…

    Максим был не готов к такому. Он не понимал, чем зацепил зрителей. И только когда снова оказался в центре сцены, сообразил. Он зацепил тем, что выбился из ряда. Очень уж все политизировано. «Партия сказала - надо! Комсомол ответил - есть!»… Разве что «Рябинушка», да еще пара – тройка номеров были не в тему. Тогда в голову ему пришла хорошая мысль…
    - Я прочитал стихотворение Сергея Есенина. А сейчас - посвящение Есенину. Его написала школьница, Наташа …
    Это стихотворение было одним из самых любимых у Максима, оно до самой глубины захватило его какой-то своей искренностью, открытостью, чистотой. Читал он его крайне редко, и чаще в кругу друзей. Наташа, с кем он занимался в одной студии, просила не выставлять его напоказ по поводу и без повода. Она считала, что так «Посвящение» дольше останется только ее, ведь она не настоящий поэт, и писала для себя, для души. Максим считал совершенно обратное, убеждая ее, что это стихи настоящего поэта, но к просьбе Наташи прислушивался. По реакции зала он понял – сейчас это то, что надо.
  - По-весеннему, или точнее, по-своему,
    Верю Есенину, верю ему особенно.
    В зори синие, в синие ливни утром,
    В тоненькие осины, обнаженные, необутые…
    В месяц над огородом, уснувший на теплом сене.
    Верю, как только можно,
    Верю Сергею Есенину…

    О выступлении Максима  говорили еще долго. Вскоре его избрали в факультетское бюро комсомола, «поднимать культуру», а еще через два года и в комитет комсомола института. Тогда он и стал заместителем Сережи Двойникова, числящего ординатором где-то на кафедре травматологии, но продолжавшего заниматься комсомольской работой. Это, наверное, в те годы было важнее.

  На этом поприще у Максима было много добрых дел, да и успехов и достижений хватало. И главное, пожалуй, что через год, как Макс возглавил культурно-массовый сектор, команда мединститута стала победителем «Студенческой весны». Среди десятка ВУЗов! Первые! Это был настоящий фурор. Никогда еще медики не добивались таких успехов в таком престижном фестивале, проходившим ежегодно. Постоянно топтались где-то в середине, но первыми стали впервые.
    Один Макс знал чего это стоило. За месяц он похудел килограмма на три. Бесконечные поиски талантов, уговоры, поездки, поиски реквизита, просмотры, репетиции…

    По обрывкам разговоров среди студенческой братии он понял, что где-то на фармфаке учится самый настоящий фокусник. На лечебном даже не знали на каком курсе, так… что-то слышали. Пришлось вычислять, искать, уговаривать. Фокусами тот занимался еще в школе, когда ходил в цирковую студию, многое подзабыл. Фрак для фокусника пришлось подбирать в драмтеатре, опять просить, уговаривать. Зато смотрелся этот костюм из черного крепа с лацканами, отделанными блестящим шелком, изумительно. Часть реквизита этот престидижитатор сам выпросил в цирке, где его еще помнили и по старой памяти помогли.

    А черная рубашка для Славки Кротова!? Тот ни в какую не соглашался петь в любой другой. Славик хорошо играл на гитаре и Макс уговорил его выступить. Но вот черная рубашка чуть не испортила все дело. Всю общагу прошерстили, пока нашли нужную. Пел Славка «У деревни Крюково». Песня  звучала в эфире к тому времени всего два – три раза, но как-то же этот трубадур разыскал и выучил слова, музыку подобрал, спел. Да как! До слез… Зал молчал, наверное, минуту, когда песня кончилась, и это было и необычно, и тревожно, и радостно. Его тоже долго со сцены не отпускали, как жюри не противилось.   

    А литературная композиция о Маяковском, которой концерт открывали. Ее вообще написал настоящий журналист, литературный критик, которого Максим нашел через друзей своего Учителя. Попросил помочь со сценарием – и получилось. Начинать «Студенческую весну» со слов: «Холодно, трудно было нашей стране, когда начинался советский поэт Маяковский…» было необычно и сразу приковывало внимание. А дальше… работают профессионалы.
    Действительно – профессионалы. Максим даже штатного осветителя из театра приволок, тоже не без помощи Васи Соболева, чтобы тот свет поставил. К каждому номеру – свое освещение. Это было необычно и красиво. Мало кто из культоргов других вузов уделял внимание таким мелочам, а Макс разобрался, и не прогадал.

    Ставка Максима на разнообразие жанров сыграла. Мало того, что основные номера, тот же Маяковский, «У деревни Крюково» Славки Кротова, да и фокусник получили по десятке, так еще и за разнообразие добавили.

    А потом началась если не сказка, то что-то очень близкое к ней.
Всю команду победителей в ближайшие выходные отправили на шикарном «Икарусе» в Ульяновск, на родину Ленина, отдохнуть и проветриться.  Совершенно бесплатно. Остановились они и жили в международной гостинице «Венец», где останавливались в основном иностранцы. Да не только из соцлагеря, но и из стран «загнивающего капитализма», так что уровень ее был соответствующим, многим московским заезжим домам не уступала.
    Во всяком случае, Максим ничего подобного раньше не видел, хотя в той же Москве бывал неоднократно, и в гостиницах останавливался.
    Ну, а после зимней сессии ту же команду почти в полном составе отправили отдохнуть в Литву, в Каунас. Помнила администрация института побуду в «Студенческой весне», оценила, и как могла отблагодарила авторов этой победы. Побывали студенты и в музее чертей, глазели на необычные картины Чюрлениса в художественном музее, любовались великолепной отделкой с расписными фресками и слушали орган в соборе Святых Петра и Павла. Словом – отдохнули.

    Сейчас институт готовился к празднованию годовщины Ленина. Максим заканчивал шестой курс и, конечно, своей работе в комитете времени уделял меньше, чем раньше. Через два месяца госэкзамены, надо было готовиться. Сценарий концерта был написан без него, да и на факультетах работали ребята, разбирающиеся в проведении таких мероприятий, так что Макс был спокоен. Вот только со стихами, которые по замыслу автора сценария Валеры Климова он должен был читать, получилась неувязка. Ну, не нравились они ему…
    - Нет, Сережа, - твердо сказал Максим, - эти стихи я читать не буду.

    Комсомольский секретарь, глядя в пустоту за спиной Максима, долго и тяжело молчал. Потом, видимо приняв для себя какое-то решение, внимательно посмотрел на Максима:
    - Ну, что ж… Ты свой выбор сделал, уговаривать тебя я не буду… - поднялся, собрал какие-то бумаги, сложил их в аккуратную стопочку, подровнял, постукивая по столу, еще раз внимательно посмотрел на Максима. - До свидания… Максим.
    Максим спокойно попрощался и уже собирался уходить, как Двойников практически в дверях задержал его.
    - Да, Максим, ты на концерт лучше не приходи. - Его тон больше напоминал приказ, а не просьбу, но потом вроде смягчился. - Не смущай ребят, кто «плохие стихи» читать будет.

    Лечебный факультет, где учился Максим, насчитывал порядка пятисот человек. Управлять такой массой молодежи было сложно, да и читать лекции сразу полутысяче студентов было невозможно, не было таких емких  аудиторий. Факультет поделили пополам на два потока, а уж каждый поток на группы. На младших курсах большие – по тринадцать – пятнадцать человек, на шестом, когда студенты уже выбрали себе профессии, группы уменьшили наполовину. Максим, выбравший лелеянную со школы хирургию, учился в восьмой, и студентов там было тоже восемь.
    Основную массу времени шестикурсники тратили на занятия по выбранной специальности, но все же собирались вместе на редких лекциях по социальной гигиене и организации здравоохранения. По этой дисциплине тоже надо было сдавать госэкзамен. Так что на лекции ходить приходилось.
    Вот после одной из таких лекций, ярая общественница и член факультетского бюро комитета комсомола Соня Салахова, как только лектор покинул аудиторию, встала в дверях и, взывая как вопиющий в пустыне, попросила всех задержаться на одну минуточку. Конечно, никто этого не хотел, все спешили по своим делам, но она стояла в дверях как триста спартанцев у Фермопил, и ей, в конце концов, уступили. Все расселись по своим местам и приготовились ее слушать. К Соне относились индифферентно, как к осознанной необходимости.

    - Ребята, - горячо начала маленькая полненькая Соня, - вы же знаете, что наш культорг, Ира Аносова, в роддоме. – Все загудели, новость была необычной, и знали ее немногие. -  А у нас на носу выпускной после госов. Вечер надо организовать, провести на уровне. Преподавателей поздравить, поблагодарить. Концерт, может быть, какой-нибудь провести.
    Все молчали, не понимая чего она хочет. Соня тоже на секунду замолчала, потом, словно собралась с духом:
    - Нам надо выбрать нового культорга…
    Молодежь опять загудела – из-за такой ерунды…
    - Ребята, - стараясь перекричать гул голосов, опять начала Соня, - предлагайте кандидатуры. Быстрее выберем - быстрее разойдемся.
    Это было понятно, но никто не торопился кого-то предлагать. Кому охота в последние два месяца заниматься общественной работой, когда экзамены на носу… Соня, вроде как отчаявшаяся дождаться целого списка кандидатов, внезапно вновь повысила голос:
    - Ребята! Ну что же вы? – взывала она, но все монотонно гудели, ведя свои разговоры. - Тогда я предложу, - храбро крикнула она, чем добилась какой-то относительной тишины в зале. – Я думаю,  что лучше Максима с этим никто из нас не справиться, - и с облегчением замолчала, давая возможность всем оценить ее предложение.

    Максим был удивлен, и даже очень. Обычно такие вещи обговаривают заранее. А тут… Да он еще в комитете комсомола… Ему и там работы перед выпускным хватит.
Из зала кто-то крикнул, словно прочитал мысли Максима:
    - Так он же уже в комитете… Что ему у нас делать?
    Соня непонятно почему сначала смутилась. На лице у нее отразился целый букет эмоций, но появившаяся было растерянность быстро сменилась отчаянной решимостью, и уже безапелляционно она произнесла:
    - Ну и что. Ему как раз легче будет, он и так все по этой работе знает. И, кроме того, всего один вечер или концерт. Обговорит с другими культоргами…
    Соня помолчала еще минуту, и, даже не удосужившись спросить мнения Максима, почти торжественно спросила:
    - Кто – за?
    Все особо не думали о каких-то вечерах и концертах. Задние ряды, похоже, вообще не слышали, о чем идет речь, так как микрофон с уходом лектора лаборант отключил и унес в лаборантскую. Главное – не я. И это сработало. Постепенно руки поднимались, и когда их набралось достаточно много, разгоряченная, раскрасневшаяся Соня закончила:
    - Большинство. – Даже не пытаясь найти среди студентов Максима, чтобы встретиться с ним взглядами, с облегчением крикнула куда-то в середину зала, а может быть просто в пустоту. -  Поздравляем тебя, Максим. Все свободны.
    И первая выскочила из аудитории.

    Максим был удивлен, просто ошарашен этим не то спектаклем, не то плохим лицедейством. Он хотел догнать Соню и расспросить ее, что все это значит, но быстро понял, что это просто физически не удастся. Пока он выберется из аудитории, той и след простынет. Если бы хотела объясниться, сама бы осталась или заранее подошла. Значит, не хочет. Тогда, что все это значит?
    Ответа не было.
    Поговорить в ближайшие дни с Соней не удалось, та выбрала себе специальность терапевта и в последнее время пересекалась с Максимом только на лекциях. А лекций пока не было. Как не было и сообщений о заседаниях комитета комсомола. Максим этому большого значения не придавал. Тем более, что вскоре появились «купцы».

    В мае, незадолго до государственных экзаменов, проходило распределение. Макс помнил еще из тех самых «Коллег», которые и сподвигли его на выбор профессии, что распределение это «принудительный акт, и каждый культурный человек, естественно, рассчитывает, как бы увильнуть от жизни в глуши». Сам он не то чтобы хотел увильнуть от такой жизни, но искренне считал, что в городе он принесет больше пользы.
    Здесь он как-то подзабыл, что его любимые книжные герои попали именно в глушь, где самостоятельности, как и ответственности,  было хоть отбавляй.

    Недели две назад он чуть было уже не распределился, но вспоминать об этом не любил, да и особо об этом никому не рассказывал. Боялся, что начнут пальцами у виска крутить.
    В перерыве между занятиями на госпитальной хирургии, где все основные хирургические болячки повторялись разу уже по пятому, в группу заглянула лаборантка, выяснила где Максим Аверин, и передала ему просьбу после занятий зайти к профессору Вьюношеву на кафедру оперативной хирургии и топографической анатомии, откуда только что позвонили с такой просьбой. Эту кафедру студенты любовно называли «оперативка», конечно те, кто был с нею в ладах. Макс был из их числа. Хотя неприятные воспоминания, связанные с этой кафедрой, в памяти хранились, несмотря на приличный срок, прошедший после экзамена.

    Оперативку Макс любил, понимая, что если хочет стать хирургом, должен совершенно свободно разбираться и в топографии, четко знать  взаимное расположение органов, сосудов, нервов, тканей в различных областях человеческого тела, и так же знать, если не все, то хотя бы основные,  технологии выполнения хирургических операций. С его памятью это было нетрудно.
    Группу на экзамен запустили первой, когда комиссии в зале еще не было. Может преподы что-то обсуждали, может чай пили, но не воспользоваться такой ситуацией было грех. В центре большой аудитории стоял такой же большой стол со стопками бумаги, где должны были готовиться студенты, а по углам стояли небольшие столики с фамилиями экзаменаторов. Один из лаборантов на одном из преподавательских столов с фамилией «Вьюношев А. П.» разложил билеты и предложил каждому испытать судьбу, вытащить счастливый билетик. Билеты быстро разобрали и, пользуясь отсутствием экзаменаторов, стали обсуждать проблемные моменты.

    Максим свой билет знал, быстренько набросал тезисы ответов, даже нарисовал схему оперативных доступов к пищеводу для большей наглядности, и стал разбираться с вопросами Славки Кротова, который с оперативкой был не на короткой ноге. А там и Саня Камаев что-то спросил, потом еще кто-то…
    Макс увлекся так, что не сразу сообразил, что друзья как-то синхронно притихли, а Славка через минуту даже пихнул его ногой под столом. Только после этого он ощутил какую-то тревогу, поднял голову и встретился взглядом с заведующим кафедрой доцентом Вьюношевым. Вид того не предвещал ничего хорошего. Сурово сдвинутые брови и мрачные глаза ясно говорили, что у кого-то в ближайшем будущем будут большие неприятности. И Макс понял что у него.
    - Молодой человек, - обратился к Максу зав кафедрой, не поленившись ткнуть прямо в того пальцем, потом показать тем же пальцем на край стола, - билет сдайте. Устроили тут вечер вопросов и ответов..., - возмущенно продолжил он. - Учить надо было раньше, - повернулся и с трудом из-за своей грузной комплекции пристроился за столом экзаменатора.

    В аудитории наступила тишина. Слышно было только тиканье часов на стене, да скрип половиц под ногами устремившегося к доценту преподавателя, который вел группу Максима. Экзамен он у своих студентов принимать не мог, а присутствовать – присутствовал. Поднявшийся, но еще не способный понять всей катастрофы своего положения Максим, так и стоял за длинным столом с билетом в руках, который он прекрасно знал, но должен был его сдать, выйти в коридор и ждать решения своей судьбы. В лучшем случае - пересдача, а это уже целый семестр без стипендии… А что в худшем?
    Притихли и одногруппники, которые понимали, что стали непроизвольными виновниками проблемы  Макса, но пока ничего не предпринимали. Да и что тут можно было предпринять. Сказать, что это они во всем виноваты, а он такой хороший и умный, все знает? Для Макса это даже не рассматривалось.

    За столом доцента тем временем шел оживленный, судя по жестам, спор, из которого можно было разобрать только отдельные слова. Что-то вроде: «…знает…», «… я сам видел…», «… уверен…», «…попробует…», и Максим понял, что разговор идет, скорее всего, о нем. Потом преподаватель стал листать журнал, похоже, демонстрировал заведующему оценки Макса, за которые тот был спокоен.
    - Хорошо. Проверю, - минут через пять подвел черту в разговоре доцент.
    Поднял голову, опять уже внимательно посмотрел на Максима:
    - Сдайте билет, - повторил он, помолчал, дождался, когда Макс на не гнущихся ногах подошел к его столу и осторожно положил билет на край стола. - Берите другой, - уже более доброжелательным тоном предложил он. – Отвечать без подготовки. Хотя нет - одна минута.
    Макс готов был подпрыгнуть от радости, да и из-за стола со студентами донесся какой-то облегченно-радостный гул. Минуту Макс оставил за скобками, начал сразу.

    Отвечал он долго, обстоятельно, отвечал на многочисленные вопросы не только по билету и буквально чувствовал, как добреет доцент Вьюношев, который уже после того, как вывел в зачетке «отлично», как-то по-отечески проворчал:
    - Ну, надо же… Первый раз такое вижу, - закрыл зачетку, подал ее Максиму, - а болтать на экзамене все же негоже. Благодарите своего преподавателя. В другой раз такого защитника не найдется.
    Он имел в виду преподавателя, которому Максим был благодарен если не по гроб жизни, то где-то очень близко к этому.

    Теперь Максим направлялся на встречу с заведующим кафедрой «оперативки», только для чего – понять не мог.
    Кабинет заведующего, который недавно стал профессором, впечатлял. Не очень большой, но сразу располагающий к себе стол, покрытый зеленым сукном, солидные, и в то же время эстетичные полукресла вокруг, подчеркивали значимость хозяина кабинета. Чувствовалось, что в них можно комфортно просидеть не один час. На столе профессора, примыкавшего к общему, стоял массивный письменный  прибор из камня зеленого цвета, скорее всего малахита, отделанный позолоченными колоннами и двуглавым орлом на фасаде. Ну, а на стене  слева висела неплохая копия картины Куинджи «Березовая роща», где все тот же зеленый цвет, являющийся преобладающим в кабинете, резко контрастировал с белым цветом стволов берез и солнечного дня.

    Александр Петрович, немного похудевший с того памятного для Максима дня, встал, пригласил Макса присесть, сам же перешел на другую сторону общего стола и пристроился напротив.
    - Рад видеть Вас, Максим Сергеевич, - начал профессор, сложив руки перед собой. – Удивлены моей просьбой?
    Максим даже не пытался отвечать. Он понимал, что в свое время все узнает, только, соглашаясь, кивнул головой.
    - Вы же заканчиваете в этом году, - скорее утвердительно, чем вопросительно продолжил хозяин кабинета. – Выбрали себе специальность?  - тут же засмеялся. - Хотя, что это я… Не сомневаюсь, что выбрали хирургию.
    Макс опять утвердительно кивнул головой, даже сказал несколько слов.
    - Как Вы относитесь к научной работе, Максим Сергеевич? – через пару минут вновь заговорил профессор. – Я знаю, что на кафедре «Онкологии» Вы какие-то исследования проводили. Да и по общественным наукам первую премию в СНО заработали. Так?
    Максим очень удивился, что заведующий кафедрой оперативной хирургии знает о его шажочках в науке. С чего бы?.. Хотя, какая там наука… Так… Провели опрос трех десятков онкологических больных, выясняя самые начальные симптомы их болезней, да передали данные на кафедру.

    А вот с общественными науками дело посерьезней. И первая премия была, даже книжкой наградили, что-то про трансплантацию тканей и органов. Только, похоже, никому эта толстенная книга с красивым переплетом не была нужна, вот и отдали ее в премиальный фонд. Максим пару раз пытался начать ее читать, но больше пяти страниц из-за обилия незнакомых терминов и какой-то общей занудливости осилить не мог, так и забросил. Но надпись на первой страничке, что это действительно награда за первое место среди работ студенческого научного общества в секции общественных наук, грела.

    На четвертом курсе та самая общественница, Соня Салахова, которая так ловко подставила его с перевыборами, надумала разыскать всех выпускников института сорок первого года, кто ушел на фронт, и выяснить, как сложилась их судьба. И его, Макса, уговорила подключиться – нужны были технические исполнители. На зимних каникулах Максим с однокурсницей Надей Сысоевой даже ездил в Ленинград в Военно-Медицинский архив, где эти сведения они вручную переписывали со старых, потрепанных документов. Ксероксов тогда не было.
    Один из выпускников, прошедший войну, дослужившийся до звания генерала медицинской службы, жил в Ленинграде и после долгих согласований Максим с Надей даже побывали у него в квартире.  Среди огромной библиотеки из трех тысяч томов, как заявил гордый этим генерал, очень долго пили чай и записывали воспоминания ветерана. Похоже, генерал рассказывал о себе не в первый раз, говорил доходчиво, объяснял толково, и ребята остались довольны.
    С тех пор у Макса в голове отложились несколько строк, которые он прочитал на одном из стеллажей с книгами: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом. Лишь безнадежный идиот знакомым книги раздает». Прижимистым оказался генерал.
    А по возвращении ребята написали большую статью – рассказ в институтскую газету. Вот за эту работу им и дали первую премию. Вместе с Соней, конечно.

    В двух словах Макс обрисовал ситуацию профессору и тот перешел к главному.
    - В этом году нам на кафедру дают аспирантское место, вот мы и ищем кандидата. Я про Вас не забывал. Очень Вы меня на экзамене удивили, и порадовали. Без подготовки… Да и вопросов я задавал немало... - внимательно посмотрел на Максима. – Как Вы отнесетесь к моему предложению попробовать себя на этом поприще в качестве нашего аспиранта?
    Сказать, что Максим обалдел, это значит ничего не сказать. Целую минуту он молчал, не зная, что ответить. Он, конечно, обрадовался, даже очень. Ну, надо же! Аспирантура! Да все от зависти поумирают! Потом спустился на землю.
    А как же его мечта с девятого класса, к которой он шел целых семь лет? А как же «Коллеги», к которым Макс в последний год подспудно причислял и себя? А как же его ХИРУРГИЯ?

    Профессор молчал, ждал, когда Макс заговорит первым.
    - Александр Петрович! – голос Максима дрожал то ли от волнения, то ли от осознания собственной глупости. Он собирался отказаться от аспирантуры. – Я очень тронут Вашим предложением… Правда… Спасибо Вам большое… Но – нет. Поймите меня…
    И Максим непонятно почему вдруг рассказал профессору про «Коллег», хотя никому никогда про это не рассказывал. Это было только его… До сегодняшнего дня.

    Профессор долго молчал, словно переваривал слова Макса. За все годы его руководства кафедрой он ни разу не получал отказа от претендентов на аспирантские места. Этот был первым. Его предшественники начинали глупо улыбаться, благодарить, обещать, что не подведут, постараются, а этот…
    Нет, не зря он запомнил этого мальчишку, которого чуть сам не отправил за порог.
    - Вы знаете, Максим, - медленно начал профессор, - я впервые сталкиваюсь с таким, как Вы. И я уважаю Ваш выбор. Может Вы и правы. Даже, скорее всего, правы. Если у человека есть мечта, ею надо дорожить… и стремиться к ней, - опять надолго замолчал, словно вспоминая что-то. -  Спасибо, что я в Вас не ошибся.
    Профессор поднялся и протянул Максиму руку. Такого Максим тоже не ожидал.

    В мае на стенде возле деканата в главном корпусе вывесили списки – куда какие специалисты требуется. Где-то было просто перечислено, что в распоряжение такого-то облздрава требуется пять терапевтов, три хирурга, лор, окулист; на базу Балтийского флота требуется два хирурга, возможность загранплаванья; а где-то было расписано более подробно - Пензенской ЦРБ требуется хирург, жилье предоставляется, больница в черте города и прочее.
    Специалисты требовались везде: и в самом областном центре, и в средней полосе, и в Сибири, и даже на Дальнем Востоке. Было несколько заявок из Москвы и Ленинграда, самые заветные места, куда хотели попасть, наверное, все. Понятно, что попадут туда студенты из первого списка – комсомольская и профсоюзная аристократия, может быть претенденты на красные дипломы, а чаще те, кто уже подсуетился и на кого из этих заветных мест уже пришли персональные заявки. У кого-то родственники занимали не маленькие посты в столице, кто-то заключал фиктивные или не фиктивные браки. Словом крутились, как могли.
    Тут же были вывешены и списки очередников на распределение, те самые первые, вторые и все следующие льготные списки. Отдельно висели списки учившихся по целевым направлениям. Студенты – выпускники после сдачи госэкзаменов и получения дипломов, которые учились по направлениям предприятий со своими медсанчастями, горздравов, отдельных больниц, получавшие от них стипендии, должны были ехать отрабатывать именно туда, и здесь других вариантов не было. Это было самым простым и  не обсуждалось.
    Основная масса распределялась просто по группам. Не нужно было быть особо умным, чтобы понять, что чем дальше ты от заветного льготного списка, тем меньше у тебя шансов попасть в престижное место - крупную областную или городскую больницу. Хотя, кому что нравилось.

    Максим рассчитывал увидеть себя в первом списке, он же уже третий год в институтском комсомольском бюро, но как ни старался, не нашел. Прошел по списку еще раз, затем еще. Краешком сознания отметил в списке фамилию Салаховой, которой там быть вроде не должно.  Посмотрел все остальные. На душе стало как-то нехорошо, он почувствовал какой-то подвох, какую-то несправедливость, но какую – понять не мог. Может быть именно с этим связано, что его давно не приглашали на заседания комитета комсомола? Да, пожалуй… Как раз после его переизбрания в бюро потока.

    Максим решил зайти к Двойникову, поговорить с ним, уточнить, почему его нет в первом списке. Комитет комсомола располагался здесь же, в главном корпусе на втором этаже.
   Сережа был на месте, разговаривал с двумя студентами курса с третьего. О чем шел разговор Максим не понял, потому что секретарь, увидев Максима, сразу же свернул его, и ухитрился быстренько выпроводить парней из кабинета,  пообещав встретиться в другой раз.
    - Заходи Максим, - нейтрально предложил Сергей, не вставая и не протягивая руки.
    Он никогда ни с кем из студентов не здоровался за руку. Почему, Максим понять не мог. Может быть, считал, что негоже ему, ординатору кафедры самого ректора, быть на короткой ноге со студентами, пусть даже с выпускниками. Они все равно только студенты, а он уже третий год как врач. Да и секретарство заставляло держать себя в руках – панибратство, он знал, в парткоме не приветствуется. Хотя, что плохого может быть в рукопожатии, Максим понять не мог. И в чем тут панибратство?

    - Слушаю тебя, - не повышая голоса, продолжил он, дождавшись, когда Максим усядется на свое любимое место – третье от угла, где он всегда сидел на заседаниях комитета комсомола.
    Максим по привычке огляделся. Вроде все как обычно. Ничего не изменилось за этот месяц. Даже кубок за победу в той самой «Студенческой весне» стояло на своем месте.
    Сергей, увидев блуждающие взгляды Максима, чуть улыбнулся и сделал вид, что внимательно слушает. По нему было понятно, что вопросов он задавать больше не собирается. Максим не знал с чего начать и чуть замешкался. От этого еще больше смутился, но все же собрался и через силу спросил:
    - Сережа, а почему меня нет в первом списке на распределение? Я же вроде член комитета комсомола…
    Максим понял, что его вопрос прозвучал как-то униженно и от этого разозлился на самого себя. Он поднял глаза на Сергея и увидел, что тот улыбается.
    - Максим, - спокойно и даже как-то торжественно заговорил Двойников, - ты уже не член комитета комсомола института, поэтому тебя нет в этих списках.

    Максим оцепенел… Как? Он был раздавлен, был оглушен, хотя чего-то подобного подспудно ждал. А секретарь продолжал:
    - Ты сам изъявил желание перейти из бюро комитета комсомола в факультетское, организовать на факультете достойный выпускной вечер. Вот протокол собрания вашего потока, - достал из стола словно заранее заготовленную тоненькую папочку с несколькими листами, достал один из них, повернул в сторону Максима. -  Можешь посмотреть… Подавляющее большинство…
    Помолчал, давая Максу прийти в себя и переварить полученную информацию, достал другой листок:
    - Вот протокол заседания комитета комсомола института, где тебя выводят из состава в связи с переходом на другую работу. Все подписали, все по регламенту.
    Так весомо у него это прозвучало, как у диктора телевиденья, когда он говорит нечто подобное о членах ЦК партии, которых тоже «переводят на другую работу».
    Максим нашел в себе силы задать еще один вопрос, который сам по какому-то наитию свыше вырвался у него:
    - А Соня Салахова почему распределяется по первому списку? Она же вроде не член комитета.
    Двойников снисходительно обвел Макса взглядом:
    - Ошибаешься. Соня Салахова распределяется по первому списку как раз как член комитета комсомола. Ее ввели на твое место, которое ты…, - он замешкался, подыскивая подходящие слова, но словно растерялся и не как не мог найти нужных.
    - Да говори уж прямо, как хотел – «…так трусливо покинул», - закончил за него Макс и посмотрел прямо в глаза Двойникову.

    Он все уже понял. Он понял, что тот достанет сейчас еще одну бумажку – протокол, где Соню вводят в состав комитета. И тоже с подписями. И ведь не подкопаешься, все правильно.
    Секретарь действительно достал еще один листок из тоненькой папочки, где брал предыдущие, но что там написано, читать не торопился.
    - Ну, если хочешь… пусть так, - медленно продолжил секретарь. – Кроме того комитет учел заслуги Сони по работе с выпускниками сорок первого года. Эту акцию даже в горкоме партии одобрили.
    Максим недобро ухмыльнулся. Эта их с Надей недельная поездка зимой, это боковые полки в плацкарте, это холодная общага университета, откуда студенты разъехались по домам на каникулы, это по три исписанных стержня шариковой ручки – акция!? Слово-то какое подобрал…
    - Акцию?.. Ты прекрасно знаешь, что это мы с Надей Сысоевой в Ленинград ездили, и все сведения в архиве раскопали. Пять дней вручную переписывали. Сонина была только идея. Еще неизвестно, кто больше для их памяти сделал.
    Двойников уже взял себя в руки после той секундной заминки:
    - Идеи значат намного больше, чем техническая работа, - и все же поднял листок, который достал из папочки.
    Как Макс и думал.
    - Вот протокол заседания комитета…, - и тут вдруг словно запнулся. – Чего это я перед тобой оправдываюсь!? – голос его из спокойного стал злым и резким. – Ты сам выбрал свой путь. Я тебя предупреждал.
    После чего встал, стал собирать бумаги на столе, ровнять их, демонстрируя, что разговор окончен. Последнее слово осталось за ним, как он и хотел…

    Максим понял, что больше разговора не будет. Пытаться что-то исправить, просить Двойникова изменить свое решение об исключении и из комитета, и из списков, Максим не собирался. Не так он был воспитан. Но что решение это только  Двойникова, а не комитета – не сомневался. Точно так же, как на потоке – один сказал, все подняли руки. Тем более, что этот один – первый секретарь. Соня ведь его голосом на собрании потока говорила, и Макс в этом тоже не сомневался.
    Уже в дверях он услышал немного напряженный голос секретаря.
    - Не вздумай делать глупости. Помни, что тебе еще экзамены сдавать. Институт ты еще не кончил…
    И Максим догадался, что все же Двойников чего-то боится.

    Максим не собирался делать «глупости». Да и что он мог сделать. Формально все правильно. Собрание на потоке было? Было. Его выбрали? Выбрали, проголосовали, хотя его никто не спросил. Да кому это теперь интересно? Заседание комитета было? Было. Протоколы все в приготовленной папочке. Заранее приготовленной. Кому жаловаться? Ректору? Вот уж глупость.
    Надо было пережить эту обиду, эту боль, эту подлость человеческую. А то, что это подлость, Максим не сомневался. «И главное из-за чего!? – думал и думал Максим, разговаривая с самим собой. – Из-за того, что я стихи плохие читать отказался!? - и тут же поправлял себя. – Нет, не из-за стихов это все. Из-за того, что я поперек его воли пошел. Ослушаться посмел… Он же здесь … первый секретарь…, царь и бог…».

    Надо было пережить… И Максим пережил. Замкнулся. Вопросы распределения ни с кем не обсуждал, даже с Толиком, с которым сошелся довольно близко, хоть тот и был старше его, даже по возрасту уже вышел из комсомола. Если до шестого курса они учились хоть и на одном потоке, но в разных группах, то на шестом, выбрав  так любимую ими хирургию, попали в одну и виделись практически ежедневно.
    Восьмая группа должна была прийти на распределение к одиннадцати. Макс подошел к половине двенадцатого, чтобы не видеть сочувствующих взглядов, и поменьше отвечать на вопросы друзей, почему он не распределился по первому списку. На занятиях было как-то не до этого, а здесь вопросы могли напроситься сами собой. В коридоре рядом с дверью зала, где и сидели те самые «купцы», желающие заполучить для своих вотчин молодых специалистов, опершись спиной на перила, стоял скучающий Толик. В конце коридора у окна собрались те, кто уже побывал за заветной дверью. Отсюда слышались возбужденные, большей частью радостные голоса.

    Увидев Максима, Толик оживился:
    - Макс, ну ты где? Сейчас Юрка Песков выйдет, и наши все. Давай быстрей.
    Потом, очевидно решив поделиться с Максимом радостной для себя новостью, повеселел еще больше и добавил:
    - Я здесь остаюсь. В железнодорожной, травматологом…
    Не успел Максим ответить и порадоваться за товарища, как дверь в зал открылась, и вышел их улыбающийся одногрупник Песков.
    - Тольятти, - не менее радостно сообщил он. - Вазовская медсанчасть. Сосудистым…
    И поспешил к окну, где тут же усилились радостные возгласы и даже послышались похлопывания по спине. Тольятти был не самым худшим вариантом.

    В зале за несколькими столами, расположенными полукругом, сидели мужчины и женщины. Женщин было больше. Декан факультета и несколько заведующих основными кафедрами сидели за крайним столом, ближе к секретариату. Слева у стены стояла еще пара столов, на которых горкой лежали какие-то журналы и стопка обычных картонных папок, скорее всего личных дел, одну из которых уже протягивала декану сидящая здесь молодая девушка – секретарь.
    В центре полукруга чтобы быть на виду у всех, стоял стул для претендентов, куда и уселся Максим, не забывший поздороваться. Особого веселья он не источал, но и излишне угрюмым не выглядел.
    Декан зачитал несколько строк из личного дела Макса, к которым тот особо не прислушивался. Когда прозвучал средний бал его зачетной книжки, раздались уважительные голоса, и во взглядах присутствующих появился интерес. Личное дело пошло по рукам.
    - Где бы Вы хотели работать, молодой человек? – с неподдельным интересом задала первый вопрос одна из женщин, сидящих за центральным столом. Ее озабоченный взгляд, брошенный на Макса, вместе с вопросом, говорили о ее желании прибрать этого отличника к своим рукам, и понять ее было можно.
    Явно из «купцов». Видеть ее раньше в институте Максим не видел.
    Он поднял глаза и каким-то неожиданно бесцветным голосом произнес:
    - Мне все равно, - вспомнил подлеца Двойникова и горькая обида неимоверно сжала его сердце, секунду помолчал и жестко добавил совершенно уж неожиданное, - лишь бы подальше отсюда.

    В зале мгновенно установилась напряженная тишина, и на многих лицах появился не только интерес, но и изумление. Даже декан, который лично знал Максима, вытянул шею и уставился на него, как будто видел впервые. Это еще что за фокусы? Такого он от выпускников еще ни разу не слышал. Слышал рыданья, просьбы не засылать в тьмутаракань, не разлучать с любимыми и много что еще… Но такого… Он что же - институт унизить хочет? Не нравится ему здесь!?
    - Как прикажете Вас понимать? – напряженным голосом, сурово сведя брови,  спросил декан.
    Макс понял, что переборщил. Они-то здесь совершенно ни при чем. Еще им настроение портить?  Да и экзамены, действительно, не сданы. Он попытался срочно исправить ситуацию.
    - Извините, я не так выразился. Я имел в виду – подальше от центра. Хочу начать с периферии, набраться опыта, почувствовать себя самостоятельным, научиться ответственности… - голос его, сначала зазвеневший, постепенно тускнел от осознания собственной глупости. Что он делает!? После таких слов что-то изменить, пытаться попасть в крупную больницу, было уже невозможно. Он же не хамелеон…
    Воцарившееся в зале минутой раньше напряжение вместе со вздохом облегчения исчезло. Вновь послышался гул голосов, где даже звучали радостные нотки. Сам хочет на периферию!? Может быть даже в деревню?.. Ну надо же!

    И тут вновь первой заговорила женщина за центральным столом.
    - А в Сибирь к нам поедете? В Кузбасс? Хирургом, конечно. Чем не периферия?
    Максим посмотрел на нее. Женщина ему понравилась. Лицо открытое, приятное, какое-то располагающее. А она, похоже, серьезно решила заполучить этого претендента себе. К тому же и психологом она оказалась хорошим:
    - У нас свой мединститут есть. Есть институт усовершенствования врачей в Новокузнецке. Клинический  травматологический центр в Прокопьевске есть. Как видите - база хорошая. Есть где подучиться в случае чего. Хотя, судя по Вашим оценкам, знаний у Вас и без того достаточно.
    Ну, кому же не понравится, когда его так открыто хвалят. Максим еще раз внимательно посмотрел ей в лицо, поймал ее добрый, успокаивающий взгляд, и уже без эмоций, понимая, что отступить он не может, сказал:
   - Я согласен.
    Когда он, подписав документы о выборе места распределения, выходил из зала, шум за спиной усилился, но о чем так активно начали переговариваться преподаватели и «купцы», Максим  уже не расслышал.

    Отмечать распределение всей группой отказались. Дел у каждого было по горло, да и до госэкзаменов оставалось всего три недели. Три коротеньких недели, в каждой из которых было всего семь крошечных деньков.
    Толик, заметивший, что Максим после распределения сам не свой, но тщательно скрывает это,  предложил проводить его до остановки, надеясь разговорить, и окончательно разобраться - что же все же произошло, почему  Макс распределялся вместе с группой. Увидеться им, заверял он, возможно, придется не скоро, только на консультациях и Максим, хоть и с неохотой, согласился.
    Толик, поступивший в институт после армии и поработавший на заводе слесарем, в отличии от большинства бывших школьников, знал, чего он хочет, и к Максу был особенно расположен. Возможно, этому способствовало то, что они целый год прожили рядом, в коммунальной квартире, где приключений с соседями хватало обоим.

    Максим перед самыми экзаменами в очередной раз поменял квартиру и жил сейчас на «сто шестнадцатом километре» у школьного друга Паши Коровина. Родители Паши, нефтяники, переехавшие года три назад в областной центр, отправились в Тюмень, зарабатывать большую пенсию, а Павлик с младшей сестрой жили вдвоем в трехкомнатной квартире. Паша уже закончил авиационный институт, и работал где-то на кафедре, учил вчерашних школьников какой-то сногсшибательной математике.
    По мнению Макса, Паша был математическим гением. Уже в школе он отличался недюжинными способностями и частенько ставил своими вопросами в тупик учителя математики Валентину Алексеевну, которую любили за демократичный характер. На Пашку даже за его каверзные вопросы она не сердилась. У него дома, единственного из всего класса, стоял целый стеллаж с книгами по математике.
    Когда Макс зашел к Паше первый раз и увидел не школьные учебники, а настоящие научные книги по математическому анализу, дифференциальным уравнениям, геометрии, алгебре, математической физике, какой-то математической статистике, он просто не понял, зачем все это. Пашка искренне удивился его вопросу и ответил:
    - Я просто решаю, когда делать нечего.
    Вот так вот. Просто решает для развлечения. А Макс не мог отличить синуса от косинуса, да и математику в школе на пятерку сдал только благодаря Паше - тот ухитрился и его вариант решить, и шпору передать. Учительница математики Валентина Алексеевна все равно не поверила, уж очень хорошо знала способности Макса и в аттестат выставила четверку, чему Макс был несказанно рад. По его мнению он математику и на тройку не знал.

    Четвертый и пятый курсы Паша учился уже в институте ядерной физике в Дубне, в Подмосковье, куда его забрали ядерщики, увидев и оценив на какой-то конференции его выдающиеся способности. Но вот когда учебу закончил, авиационщики вспомнили, что он все же их студент и вернули правдами и неправдами к себе, оставили в институте, сделав самым молодым преподавателем.
    К хозяйке дома, где Макс жил практически весь шестой курс, вернулась дочка, разошедшаяся с мужем, и Макс был вынужден срочно искать новое жилье. Так он и попал к Паше.
    Правда, добираться до института теперь приходилось долго. Что это за место – «сто шестнадцатый километр», откуда надо было считать предыдущие сто пятнадцать, Максим понятия не имел, но Пашке был искренне благодарен. Да и Наде, сестре его, тоже. О хлебе насущном думать уже не приходилось - Надя кормила обоих, а стипендию Макс получал повышенную.

    Автобус на «сто шестнадцатый километр» отправлялся с автовокзала, хотя в пригородных не числился, и билеты продавал кондуктор. Ходил автобус не часто и Максим с Толиком, дожидаясь его, сидели в скверике, наслаждаясь замечательной погодой. Тепло, тихо, солнечно. Разговор ни о чем все же вращался вокруг учебы и Макс сам не заметил, как рассказал всю историю с подлецом Двойниковым. Про себя последние дни он называл его только так и никак иначе. Все, начиная с истории  со стихами, выборах в факультетское бюро, вывод его из комитета комсомола, и окончил распределением.
    Толик молчал, анализировал, потом все же начал говорить:
    - Ну, теперь понятно. А то я все в толк взять не мог, почему тебя перед экзаменами вдруг в факультетское бюро переизбрали. Ты же должен был знать про списки на распределение.
    Толик, как человек более опытный, о распределении узнал все, наверное, раньше всех.

    - Ты же Вадика Казаченко знаешь? – неожиданно спросил он.
    Максим, удивленный вопросом – каким боком Вадик-то здесь, того, конечно знал. Да и кто в институте не знал единственного студента, счастливого владельца собственных «Жигулей»!? Далеко не все преподаватели приезжали на работу на машинах, а Вадик форсил, оставляя свою ярко красную «копейку» прямо у крыльца главного корпуса. Говорили, что машину ему подарила мать, работавшая где-то в торговле, но особо в это никто не вникал.
    - Да так… Здороваемся… - ответил Макс.
    Вадик, который учился на втором потоке тоже заканчивал институт, но с ним Максим пересекался нечасто. Был он профсоюзным студенческим лидером, подписывал ведомости на стипендии, а Толик был старостой потока и знал Вадика лучше, встречались они чаще.
    - Не знаю от кого он узнал, - удовлетворенно кивнул Толик, - но мне рассказывал, что Двойников на заседании заявил, что ты сам захотел из комитета выйти. Тебе, вроде бы, тяжело стало… Ты на красный диплом идешь, тебе к экзаменам надо готовиться. В общем, времени тебе не хватает. Ты даже на концерт посвященный годовщине Ленина не пришел, хотя как культорг просто обязан был там быть.
    Максим буквально дернулся после этих слов, даже привстал, потом бессильно опустился на скамейку, выпуская воздух, приготовленный для крика. Опустил голову и тихо произнес:
    - Вот же сука,.. Он же сам мне сказал на концерт не приходить… Не смущать тех, кто будет эти долбанные стихи о Ленине читать…
Толик замолчал, понимая состояние Макса, только участливо смотрел на него.

    Первые четыре экзамена Максим сдал легко. Была небольшая заминка на хирургии, когда он что-то пытался доказать экзаменатору профессору Блиничеву, не соглашаясь с его утверждениями. Но тот, убежденный больше горячностью и твердостью Максима, все же благосклонно отнесся к его потугам и поставил «отлично». А вот на последнем экзамене по социальной гигиене и организации здравоохранения все пошло не так гладко.

    Экзаменатором была молодая женщина, только недавно ставшая старшим преподавателем кафедры. Возможно, это были ее первые самостоятельные государственные экзамены, поэтому она так старалась. А вот почему старалась, Максим не мог понять. Отчасти это напомнило ему экзамен по оперативной хирургии, когда, тогда еще доцент Вьюношев долго и упорно пытал его, стараясь понять всю глубину его знаний. Надежда Петровна, так звали экзаменатора, наверное, задалась точно такой же целью. Целых полчаса или больше, которые показались Максиму вечностью, она буквально засыпала его вопросами о медико-социальных исследованиях, общественном здоровье, о социальной базе здравоохранения, о статистических коэффициентах и показателях, даже о показателях смертности и много о чем еще.

    К чести Максима он выдержал, и на большую часть вопросов ответил без запинки. Были незначительные помарки в виде раздумий, неправильно написанных формул, которые своевременно исправлялись, ну, и может быть, кое-что еще. Максим просто выдохся, и когда ему стало все равно, как Сапрыкина оценит его знания, та свои атаки прекратила и попросила зачетку.
    Без колебаний вывела «отлично», но зачетку отдавать не спешила, а казалось, о чем-то задумалась, смотря куда-то сквозь Максима. Потом перевела взгляд на Макса.
    - Вы не удивлены, Максим Сергеевич, обилием вопросов, - все еще как бы раздумывая, спросила она.
    Макс неопределенно пожал плечами.
    - Не знаю… Это же госэкзамены… Не просто зачет…
    Надежда Петровна внимательно и удивленно посмотрела на Максима, и, похоже,  приняла какое-то важное для себя решение.
    - Наверное, то, что я Вам сейчас скажу, - осторожно начала она, - Вам будет не особо приятно. Я, скорее всего, не должна этого делать. Может быть, это только мои предположения, но я хочу, чтобы Вы знали.
    Она еще несколько секунд помолчала и спросила совершенно неожиданно:
    - Вы знаете секретаря комитета комсомола Двойникова?

    Что!? Опять!? Максиму показалось, что он выпал из окружающей действительности, настолько неожиданным был вопрос. Ему на мгновенье почудилось, что лицо экзаменатора расплылось в неясное белое пятно и странным образом заколыхалось. К тому же звуки вокруг поблекли, как будто уши его оказались заложенными огромными кусками рыхлой ваты, через которые с трудом пробился глухой, взволнованный голос:
    - С Вами все в порядке? Максим Сергеевич…
    Максим встряхнул головой, с трудом сфокусировал взгляд и вместо размытого пятна наконец-то увидел лицо Надежды Петровны, во взгляде которой читалось беспокойство и участие.
    - Извините… Переволновался, наверное… - уже достаточно твердо попытался исправить ситуацию Макс. - До недавнего времени он был моим непосредственным начальником… Сережа Двойников… А почему Вы спросили, Надежда Петровна?
Сапрыкина внимательно посмотрела на Максима, словно советуясь с самой собой – стоит продолжать или нет. Потом все же решилась, убедившись, что Макс совершенно спокоен и внимательно слушает ее, но сначала ответила вопросом на вопрос:
    - Что значит - был?..
    Максим на секунду замялся – стоит ли рассказывать, но решил ответить, не раскрывая всей правды.
    - Ну, пока меня месяц назад не вывели из состава комитета комсомола… в связи с переходом на другую работу, - с горькой иронией закончил он.

    Надежда Петровна непонимающе уставилась на него, пытаясь проанализировать ситуацию, но не смогла.
    - Не понимаю… - как бы в задумчивости ответила она. – Ну, ладно, потом разберемся… - Еще несколько секунд помолчала, собираясь с духом. – Сегодня до экзамена заведующий кафедрой собрал всех экзаменаторов у себя в кабинете на коротенькое совещание. Он всегда так делает – дает последние наставления перед экзаменами, советы, на что внимание следует обратить указывает… Все как обычно. Когда мы выходили, в приемной сидел Двойников. Его я хорошо знаю. Он еще поздоровался со всеми. Зачем он прибыл к заведующему, да еще перед экзаменом, никто не задумался.
    Надежда Петровна перевела дух, осмотрелась. Аудитория была большая, каждый занимался своими делами и на них с Максом никто не обращал внимания, Любопытных глаз, пытающихся понять, почему этот паренек так долго сдает экзамен, не было.

    - Мы собрались в ассистентской… Решили попить чаю перед экзаменом, но мне вот не удалось. Лаборант пригласила меня к шефу буквально минут через десять. Чайник только закипел… Двойникова уже не было. А Виктор Петрович преподносит мне … как бы просьбу администрации института… Так и сказал – администрации. Ни ректора, ни замов его, а обще так – администрации… Что, мол, в этом году слишком много претендентов на красные дипломы. Не делаем ли мы ошибку, так легко оценивая знания студентов высшими баллами. Надо, мол, пожестче, поглубже копать… Чтобы уж быть уверенными и в знаниях студентов и в их оценке. Чтобы потом краснеть не пришлось.
    Почему это он только мне рассказал, я сначала не поняла. Тогда уж надо было бы всем экзаменаторам эту просьбу передать. Потом поняла, что эту после прихода Двойникова все случилось. Почему именно через него «просьбу» передали – так и не поняла. Можно было бы позвонить, или заранее на собеседование вызвать. Мне это странным показалось. Ну, а когда он конкретно  только Вашу фамилию назвал, что, мол, к Вам надо особенно присмотреться, я вообще растерялась. Никогда ничего подобного не было.
    Да, я недавно старшим преподавателем стала, может поэтому заведующий мне это и поручил. Вот я Вас и помучила. Но когда убедилась, что Ваши знания твердые, решила, что без Двойникова тут не обошлось. Ну, что только Вас он назвал.

    Максим тяжело молчал, уставив глаза в пол. Он все давно понял. Каким же злопамятным оказался этот румяный комсомольский вождь. «Ему мало, что я по распределению к черту на рога уеду, так еще и диплома красного решил меня лишить. Это уже не подлец. Это – сволочь последняя. Совсем добить хочет… Уверен в своем праве калечить судьбы людей, кто посмел с ним не согласиться. И это комсомольский секретарь!? Каков же тогда сам комсомол?» - невесело рассуждал Максим, слушая Сапрыкину в пол уха. Но все же вопрос ее расслышал:
   - А из-за чего это все, Максим Сергеевич? Наверное, причина должна быть веской. Ведь даже администрацию института осмелился побеспокоить.
    Максим посмотрел на Надежду Петровну с уважением – та не побоялась указание, пусть и косвенное, своего заведующего не выполнить, и в то же время с улыбкой, какой смотрят на непонимающих детей, ответил:
    - Никого он не беспокоил, Надежда Петровна. Это чисто его инициатива, я думаю. Кто может плохо о комсомольском вожаке подумать!? Вот он этим и пользуется. Зав кафедрой звонить ректору по этому поводу и уточнять его это указание или нет, не будет же? Нет, конечно, - Максим вспомнил все протоколы, которые Двойников демонстрировал ему при разговоре. - Хотя, может и подстраховался… - уже задумчиво закончил он. - А из-за чего это все?.. Из-за стихов о Ленине…