След падающей звезды

 


Cлед
падающей звезды

Книга первая.


Стоянов Валерий Борисович






    «Боюсь не смерти я. О нет!
Боюсь исчезнуть совершенно».
М.Ю.Лермонтов.




Часть первая.

Cладчайшее бремя юности.

1.

Рассвет тронул ранней сединой полоску горизонта. Ленивое солнце не спешило показать свой лик, только отсвечивалось розовой поволокой в редких и далеких облаках. Пахло чабрецом, тянуло сыростью от лимана, рваные клочья тумана прятались по балкам и ложбинкам, готовые тут же растаять, как только появятся первые лучи солнца.
Пастух Николай поднимал босыми ногами придорожную пыль, измельченную летней жарой до состояния муки, готовую тут же превратиться в непролазную грязь при первых каплях дождя. Хвост кнута оставлял в пыли змеиный след, прерываемый громким выстрелом хлыста. Хозяйки торопились открыть ворота,  распахивали на всю ширь створки. Юноша незряче скользнул взглядом по очередному подворью, легким тычком кнутовища направил корову вдоль хутора, не здороваясь с хозяйками и не отвечая на приветствие. Вдоль хутора справа и слева со скрипом открывались ворота, коровы шумно вздыхали, ловили ноздрями свежий утренний воздух, коротко мычали и привычно вливались в общее стадо. Под ложечкой у Николая заныло, он напрягся, когда подходил к добротному каменному дому, единственному в хуторе крытому железом, а не камышом или шифером, как  на других хатах. Дом принадлежал бригадиру Андрею Завьялову, но покрыть крышу железом пожелала его жена, заведующая хлебопекарней в станице. Последнее время умельцы крыть крышу камышом перевелись, стали покрывать все больше шифером. Но старики ворчали: «Летом от него в домах жарко, а зимой холодно. А железо, так то ж чистое желание выделиться, от него летом в хате еще жарче, и не теплее зимой». Николай загодя загадал, он обязательно заговорит с дочкой хозяйки упитанной коровы, если та выйдет выгонять ее на пастбище, только бы не вышла мать, а тем более, -  бабка. Та всегда скрипуче предупреждала:
-Опять в амброзии коровы паслись…
-Они амброзию не едят,- бурчал Николай.
-Ага, а чого ж тоди молоко горчит?! – ворчливо не отставала бабка Завьялова.
-Полынь щиплют, вот и горчит… - огрызался пастух.
Такие нападки продолжались ежедневно, но  перебранка была незлоблива, и Николай тут же забывал ее ворчание, как только отходил от Завьяловского двора. На сей раз, предчувствие не обмануло его. Корову выгоняла ее внучка, и дочка бригадира, - Мария. Темные волосы сбились после сна, губы сонно припухли, и в этой непривлекательности показалась она Николаю еще милее. Юноша поспешил помочь отворить ей ворота, невзначай дотронулся до ее руки, его тут же пронзило током, поспешно отдернул руку, заторопился,  запоздало кивнул:
-Привет!
-Здравствуй, - равнодушно ответила девушка. Сон  не покинул ее лица, и мысли ее оставались там, в горнице, в теплой постели, с грезами и сладкими девичьими мечтами.
-В клуб сегодня пойдешь? - смело спросил Николай, и вперился взглядом в ее лицо, ожидая ответа. Мария удивленно взглянула на него, равнодушно ответила:
-Не знаю. Наверное, пойду…
-Приходи, - обрадовался неизвестно чему парень, - сегодня фильм новый привезут. Комедия. «Здравствуйте, я ваша тетя», - называется.
Девушка пожала плечами, не говоря ни слова, повернулась спиной,  пошла к сараю. Да и что она может сказать парню, с которым девять лет виделась в школе, он примелькался, как и все остальные ученики. Николай еще несколько секунд постоял, потоптался, словно на горячих углях, почесал пяткой голень, в душе приятно томилось тепло от случайного прикосновения, бросил последний взгляд в сторону уходящей Марии, ускорил шаг, догоняя стадо. Ничего ему девушка не обещала, но сам факт задуманной встречи, краткого разговора с ней, приподнял настроение, и с этой минуты небо стало синее, и деревья зеленее, и звуки ласкали слух, будто слышалось не мычание его стада, да не лай собак, а только щебет бестолковых птиц наполнял музыкой утренний воздух. Пастух залихватски щелкнул кнутом, ломающимся баском прикрикнул на отставшую корову, пытающуюся через забор дотянуться до стожка сена: «Ку-уда, з-зараза, прешь!».
Весь день юноша томился в предчувствии чего-то нового, значительного, чего в жизни его еще не бывало. Сидя на старой прошлогодней копне соломы,  рассеянно следил за коровами, держал открытой книгу, которую всегда брал собой, но ни одной страницы не прочел, все смотрел куда-то вдаль, поверх лимана. Мария не первый раз выгоняла утром корову, Николай не решался с ней заговорить. Он давно приметил девушку, с которой вместе рос, она не видела его в упор, а он не  мог себя переселить даже в школе, чтобы подойти к ней и заговорить. Хотел, но не смел, слова застревали в горле. Сегодня наконец решился.  И от того на душе делалось легко и радостно. Он улыбался, мысли витали где-то далеко.  Впервые позволил  уйти стаду в лиман на водопой без своего на то соизволения, и в том месте, куда не следовало бы им заходить. В той балке грязюка знойным летом не высыхала, и хозяйки на обеденной дойке частенько ругали его  за грязное вымя своих пеструшек и лохматушек. Для своих коров они придумывали самые ласковые имена, а  ему доставались их ахи да вздохи, короткие уничижительные реплики: «сосунок», «недоумок». Однако нынешним летом  хозяйки коров как-то оценивающе приглядывали на него, ругать откровенно стыдились, удивлялись, когда успел за последний год их пастушок подтянуться в росте, раздался в плечах, почти мужичек. Шутки их чередовались с тайными намеками: пора, дескать, «заневеститься», и заливисто смеялись, если парень по-девичьи краснел.
-Ты хоть с девками то целовался?! - под общий хохот спрашивала его  рослая, крупная, с широким лицом, вся в отца, Наталья Лихая, и подмигивала при этом подругам.
-Больно надо… - уворачивался от разговора молодой пастух, сопел и старался отойти в сторону.
День тянулся очень медленно.  Казалось, солнце зависло над головою раскаленным шаром на вечные времена. Николай выгнал коров из лимана, спрятался в тени деревьев. Сморенные полуденной жарой, коровы тоже разместились в тени лесопосадки, лениво отмахивались от оводов и мух. Хозяйки приехали на общей фурманке, подоили коров, переговариваясь между собой короткими репликами. Воду и полдник пастуху принесла Клавдия Завьялова, - мать Марии, кормили пастуха по очереди. На дойку Клавдия ходила редко, только по выходным дням. Она работала в станице, и днем в хуторе ее не бывало.  Передавая узелок, Клавдия спросила:
- Ты чого такой задумчивый седня?
-Жарко… - нашелся Николай, взял узелок и отошел. Ему показалось, мать Марии знает о его намерениях в отношении дочери, поэтому  так хитро зыркнула по нему взглядом. Он дождался, когда доярки наполнят ведра, соберутся в небольшую группку, и осторожно отстранив подойники с молоком, пойдут в сторону фурманки.
Коров пастух пригнал в хутор чуть раньше обычного. Солнце не успело коснуться верхушек яблоневого сада, а коровы нависли над своими воротами, коротким мычанием вызывая своих хозяек. Некоторые хозяйки высказали ему свое недоумение и неудовольствие, Но он молчаливо отворачивался, уклонялся от  разговоров, шел дальше вдоль хутора, пока стадо не растеклось по дворам.
 Дома первым делом вымыл голову, помылся сам. Критически осмотрел себя в зеркало. Увидел худого, вихрастого парня с облупившимся носом, лицо загорелое, скулы выпирали, он остался собою доволен: не красавец, конечно, но и не урод. Мать удивленно посматривала, - сын прихорашивается, не банный день, но ничего не сказала. Через некоторое время  сын выглянул во двор, поискал глазами мать.
-Ма, а где мои сандалии? – громко спросил он.
Рано состарившаяся от тяжелого колхозного труда женщина выпрямилась,  секунду подумала, ответила:
-Да  как всегда, в сенях, под комодом.
Когда мать зашла в дом, Николай рылся в шкафу.
-Ма, я синюю рубаху одену,  погладишь?
Синяя рубаха доставалась  из шкафа редко, одевалась только по праздникам и изредка в школу. Ее подарила ко дню рождения крестная мама Рая, подруга матери, обновы детям покупались редко. Мать одна поднимала двоих детей. Отец шабашил по окрестным хуторам и станицам, дома появлялся все реже и реже, а после рождения сестры и вовсе исчез в неизвестном направлении. Мать посмотрела на сына, приподняла брови, но ничего не сказала, интуитивно чувствуя, наступил следующий период его взросления. Первый период наступал, когда в каникулы пацаны начинали подрабатывать в колхозе.  С  пятого класса хуторские парни и девчонки в летние каникулы старались заработать деньги в колхозе. Кто на сеялках, кто на веялках, девчонки на фермах, парни постарше гоняли фурманки за комбикормом в станицу. Но личное стадо хуторян - хозяйки мальчишкам не доверяли, только взрослым пастухам. Случилось так, что в начале сезона  хуторской  «штатный» пастух Архипыч тяжко занемог и слег, стадо доверили подпаску Николаю. Думали ненадолго, когда поняли, Архипыч не скоро выздоровеет, стали рядить, кому доверить стадо. Точку в спорах веско поставил тот же Архипыч: «Пацан сурьезный. Нехай пасёть». 
Второй период взрослости наступал тогда, когда ребята и девчата начинали засиживаться на чужих лавочках до поздней ночи. Девчонки приходили с гулянок со вспухшими губами, и ребята с рассветом старались незаметно прошмыгнуть домой мимо спящих родителей.
А третий – ясное дело: ходили в обнимку ни от кого не скрываясь, приходили под утро, там уже и свадьба не за горами.
-Мам, а Колька куда-то выпендривается, - доложила сестра Ленка матери, и ехидно  скорчила гримасу. Из-за спины матери брат показал ей кулак.
-В кино схожу, - пояснил сын матери тоном, пресекающим дальнейшие расспросы, отвел при этом глаза в сторону.
Она молчаливо взяла рубаху, приготовила утюг. Избегая любопытных взглядов матери, Николай вышел во двор, терпеливо ждал, следил взглядом за ласточкой, нырнувшей под стреху крыши. Мать вынесла ему рубаху, помогла застегнуть верхнюю пуговицу, напомнила:
-Долго не гуляй. Вставать рано…
-Ладно… - пригладил волосы, глядя на свое отражение в окне. Сестренка с той стороны показала ему язык.

2.

У клуба толпилась молодежь. Кто постарше - приходили позже, к началу фильма. В колхозной кассе вечно не хватало денег на плотную черную ткань задрапировать окна, поэтому фильмы начинали показывать после первых сумерек. Летом сумерки наступали поздно, до начала фильма молодежь развлекали танцами под старенькую радиолу с выносными колонками. Динамики дребезжали, пластинки заедали и шипели, но такие мелочи замечать никто не хотел, да и не слышали  ничего лучшего. Рады и такой музыке.  Малолетки носились вокруг клуба,  прятались за старенький, плохо узнаваемый бюст Ленина на невысоком постаменте, местная достопримечетельность – его ваял погибший в войну Григорий Никифорович Воловик, в то время заведующий клубом в станице. Мальчишкам об авторе бюста рассказывают учителя в школе, ученики тут же забывали имя местного скульптора, им вновь напоминают его имя в день Победы, да на проводах вспоминают старики, которые помнят своего односельчанина. Скульптор, самоучка, уважаемый в станице человек в войну уже пожилой человек, ему предлагали возглавить местную полицию, - отказался. Тогда в обмен на жизнь предложили разрушить своими руками бюст, Воловик ответил: «Я вам не Тарас Бульба, шоб убивать то, шо породил своими руками». Скульптора увезли в район, и больше старика хуторяне не видели, о его судьбе ничего  неизвестно, поговаривали,  расстреляли  вместе с евреями, партизанами, и никто не знает, в каком из многочисленных рвов находятся его останки.
 Ребята постарше чинно стояли возле своих девчонок, некоторые демонстративно покуривали, ровесники Николая сбивались в кучки. Они уже выросли, не могли бегать и играть в жмурки, как младшие мальчишки, но и своих  постоянных девчонок еще не имели. Стояли, солидно сплевывали через губу шелуху семечек, старались заводить умные разговоры, а сами постреливали глазками по сторонам, оценивали своих подрастающих  хуторянок и одноклассниц.
 К Николаю подошел товарищ и друг детства Толя Комаровский, степенно поздоровался за руку. Друг на голову ниже, худой и подвижный,  он никогда не мог спокойно стоять на месте, ему всегда надо куда-то спешить, что-то делать. Говорить не о чем, каждый день вместе, все переговорено, многозначительно молчали. Комаровский крутил шеей по сторонам, оглядывал девушек, теребил за рукав друга и приговаривал:
-Смотри, смотри, Валька вырядилась, титьки так и прут из  кофточки…
Еще через несколько минут вновь подталкивал Николая:
-Дывы, дывы, Тонька Залепукина – дохлая, як жердь, а грудя колыхаются… А я седня после кино Лидку провожать пойду, - сообщил он другу. Николай коротко взглянул на него, врет, наверное, все же спросил:
-Когда ты успел договориться?
Толик многозначительно хмыкнул. Что еще говорил, Николай слушал в пол уха, напряженно молчал, искал глазами Марию. Увидел ее, подошедшую к толпе девушек со своей верной подругой Катькой Комаровской, сестрой Толика, с лица спало напряжение. Улыбнулся внутренней улыбкой. Толик проследил за взглядом друга, увидел сестру, радостно доложил:
-Слушай, а моя фефела на тебя запала…
-Кто? – не понял Николай, мысли его витали возле Марии.
-Так сеструха моя! Все расспрашивает с кем ты да как ты… дура-дурой… Хочет чтобы ты ее на танец пригласил.
Николай пожал плечами. Впервые в паре танцевать он начал в школе на Новый год. И сейчас припомнил, на первый в жизни танец его пригласила именно Катя Комаровская, которая на год младше. Но училась она с братом и ним в одном, девятом классе, только Николай и Толик в девятом «Б», а Катя и Мария – в «А». Все вместе перешли в десятый класс. Родители на год раньше отдали Катю в школу, чтобы брат и сестра учились в одном классе. Юноша в школе стеснялся танцевать, сначала девушки чаще приглашали его, он же старался приглашать их на медленный танец. Робко держал за талию, боялся прижаться плотнее, руки предательски потели, не смотрел в лицо, отвечал на вопросы односложно, невпопад, и едва музыка замолкала, тут же спешил отвести партнершу на то место, где она стояла до танца.
Мария и Катя дружили с первого класса, Николай дружил с братом Кати – Анатолием. И странным образом Николай и Мария никогда не пересекались между собой у Комаровских, хотя создавалось впечатление, оба днями пропадают в их  дворе. Нельзя представить более разных девушек, чем подруги, тем не менее, большую часть времени они проводили вместе. Мария повыше, плотнее Кати, сформированная, как взрослая девушка, с тонкой талией и высокой грудью, бела лицом, черноброва, волосы темные,  пышные и завивающиеся, спадали на плечи. Молчалива и немногословна, задумчивая улыбка угадывалась в ее карих глазах, иногда выражение лица принимало надменный вид. В школе она слыла красавицей, многие одноклассницы уже начинали дружить с парнями, ей никто свою дружбу не предлагал, полагали, при ее внешности, у нее непременно уже есть жених. Катя походила на  подростка. Небольшого росточка, живая, подвижная, как ртуть, она могла и правду-матку в глаза резануть, и на собрании выступить, и отчитать, как следует нерадивого ученика и, в равной степени, – отругать подвыпившего соседа. Волосы ее светлые, глаза то серые, то голубые, - в зависимости от настроения, загар не касался ее лица, она в красавицах не числилась, была симпатичной, общительной в школе и дома, но пора взросления еще не наступила. Как девушку, всерьез, - ее не воспринимали. Катя чувствовала это, сердилась и комплексовала.
Когда зашипел, захрюкал проигрыватель, никто не торопился первым войти в круг, смелее оказывались девчонки, они начинали танцевать  парами между собой, потом в круг входили ребята постарше, и только затем все остальные. Николай встрепенулся, ничего не сказал товарищу, пошел наискось в сторону Марии. Она стояла к нему спиной, и первой Николая    заметила Катя, она заранее улыбнулась ему благодарной улыбкой, пошла навстречу. От досады Николай чуть не вернулся обратно, но вовремя сообразил: его невежливость заметят все.  Ничего не оставалось, как войти в круг с Катей. Та доверчиво положила ему руки на грудь,  осторожно взял ее за талию и повел в медленном танце. Сам искал взглядом Марию, и еще больше подосадовал, увидел, - ее на танец пригласил хулиганистый Виктор Дзюба, едва окончивший школу год назад, по два года сидел в пятом и седьмом классе. Виктором его никто не называл, для всех он Витек, из породы тех тщедушных парней, коих до старости в России будут звать уменьшительно насмешливо – Витек. Парнем Витек слыл довольно расхлябанным, вороватым, начал попивать самогонку, хвастал на спор:  сможет выпить два стакана водки или крепчайшего самогона и пройти по краешку обрыва над лиманом. Он фамильярно прижал к себе Марию, та деликатно отстранилась, Николай заиграл желваками, наблюдая за беспокойными руками Витька. Голос Кати на минуту отвлек его.
-Как поживают твои коровы? – лукаво спросила и глазками стрельнула снизу. Искорками мелькнули смешинки в глазах.
-Нормально. Тебе привет передавали… - не поддержал шутливого тона Николай. Он увидел, как Дзюба старается до неприличия плотно прижать к себе Марию, что-то шепчет ей на ухо. Та не поощряла попыток, но и не отстранилась, только голову откинула назад. Николай, неизвестно кому мстя, так же прижал к себе Катю. Как ни странно,  девушка податливо прижалась к нему, парень почувствовал, как в живот уперлась небольшая упругая грудь, тут же опомнился и слегка отстранился. Сердце его заколотилось, впервые понял, Катя выросла и уже взрослая девушка. С детства, играя на подворье ее старшего брата,  привык к ней  как к соучастнице их игрищ. Катька не отставала от парней ни в жмукрах, ни в ловитках, вместе лазили на акации за воробьиными яйцами, ходили на берег лимана с удочками ловить рыбу, а позже отправлялись на каюке в плавни, там рыба клевала покрупнее, и в этом каждодневном общении совершенно забывалось, что она девчонка. Подрастающие мальчики воспринимали ее за своего парня. И только в классе седьмом Катя начала по-девичьи округляться, появились кокетливые кудряшки, ямочки на щеках, обозначились талия и грудь, она уже не купалась вместе с ними в лимане,  все реже  принимала участие в их общих играх.
-С поцелуем? – опять прервала  молчание девушка, глаза ее лукаво блеснули.
-Что? - не  понял Николай, он следил украдкой за Марией.
-Ну-у,  привет коровы передавали, с поцелуем? – пояснила Катя, и прыснула в короткой усмешке.
-Наверное… - чтобы отвязаться, неопределенно проговорил юноша.
-Тогда, целуй! – решительно заявила Катя.
-Что, прямо сейчас? – опешил Николай.
-А кого бояться? Если хочешь, попозже, когда домой пойдем.
Катька взвизгнула на высокой ноте, так хохотнула, и не понять серьезно  говорила или насмешничала. Николай взглянул на нее. А что? Если вглядеться, Катя красивее Марии. Вернее, миловиднее. Просто красота ее не броская, но правильные черты лица, светлые волосы, ямочки на щеках, большие серые насмешливые глаза, готовые рассыпаться в искорках заливистого смеха, делали ее естественнее и добрее. Мария сдержаннее, молчаливее, ее красота бросалась в глаза с первого взгляда, в ее облике проглядывалось нечто загадочно притягивающее, и чуть-чуть хищное. И в школе  на нее обращали  внимание чаще, чем на других признанных красавиц школы. Как-то на перемене он погнался за Толиком, столкнулся с Марией, схватил в охапку, чтобы не упасть, извинился. Мария посмотрела на него в упор, долгим укоризненным, слегка прищуренным взглядом своих темных глаз, такие глаза поэты сравнивают с омутами. Ничего не сказала, отвернулась и пошла в класс. И этот взрослый, почти женский взгляд, поразил юношу больше, чем несказанные ею слова. Наверное, с той поры на переменах он перестал носиться по школьному коридору, при встречах с девушкой степенно проходил мимо, с любопытством смотрел ей вслед, и только если ее не видно поблизости, мог позволить себе подурачиться с одноклассниками.
Танец закончился, Николай проводил Катю. Дзюба и Мария стояли рядом. Витек слегка под хмельком, распространял вокруг перегар самогона, громко, на публику, рассказывал про какой-то холм, который с приятелями пытается раскопать, в надежде отыскать там сокровища скифов. Обещал Марии и подошедшей Кате подарить золотые украшения, которые он найдет в разрытом кургане.  Николаю Витек снисходительно протянул ладонь:
-Держи, салага! – левую руку панибратски положил на плечо Марии. Девушка осторожно уклонилась, обе руки у Дзюбы повисли в воздухе. Николай в упор посмотрел на Витька.
-Я те не салага, - жестко отрезал он. – Сам ты, салабон… неумытый…
Витек оценивающе оглядел плотно скроенную фигуру своего земляка, его рысьи глазки метнулись вправо-влево, никто ли не услышал непочтительность в его адрес, покрутил кистями рук в воздухе:
-Хо-хо-хо! Какие мы гордые!.. – еще раз смерил взглядом с ног до головы Николая, - Да пошел ты… - и удалился прочь вихляющей походкой.
Витек драться не любил, ему всегда доставалось, но подличал в своей мести. Намеднясь, получил  по сопатке от Виктора Сташко за матерное слово в присутствии старших, а еще хуже - при  невесте Верке,  на замечание послал по матушке и самого Виктора. Виктор плотный малый, слегка рыхловатый, но как все здоровяки – добрый по натуре, однако, не мог спустить такой откровенной наглости. Недолго думая, размахнулся и-и… хрясь Витька своим увесистым кулаком.  Тот в лопухи укатился. Встал на карачки, отполз подальше, отряхнулся, и оттуда, издалека, погрозил кулаком, приговаривая:  «Ну, погоди, ты еще свое получишь…». Виктора в хуторе уважали, он играл на гитаре, увлекался музыкой, молодежь с удовольствием кучковалась вокруг него, подпевали ему длинными, незанятыми вечерами, а тут Витек необдуманным  поступком хотел унизить его.  Когда Виктор после фильма подошел к своему мотоциклу, обнаружил пропоровшую ножом шину. Витек к тому времени из клуба смылся, а когда через два дня поймался, клялся и божился, - то не его рук дело. По шее  все же схлопотал, но не сильно – «не пойман – не вор». Однако никто не сомневался: его рук дело.
На следующий танец Николай пригласил Марию. Вел ее осторожно, держал в руках как хрупкий стеклянный сосуд, боялся упустить, аж спина вспотела. Лихорадочно соображал, о чем с ней заговорить. Мария отстранено смотрела в сторону и, казалось, не замечала партнера.
-Ты в кино останешься? – задал глупый вопрос Николай, не зная, с чего начать разговор.
-Останусь, -  кротко ответила девушка, реснички вспорхнули в недоумении и он увидел вопросительный взгляд.
-И правильно! – неизвестно чему обрадовался юноша, и так понятно, в кино ходили все, кто приходил к клубу. – Комедия, говорят,  классная.
-Посмотрим… - пожала девушка плечами.
- О чем тут Витек тебе распинался? – настороженно спросил Николай, стараясь скрыть свою настороженность под маской равнодушия.
-Да как всегда. Сколько его знаю,  все собирается холм за кладбищем разрыть. Там, дескать, скифы князя своего захоронили. А вместе с ним скифское золото.
О том, что посреди поля когда-то находился огромный холм, - знали все. Годами и десятилетиями его распахивали, сейчас высота едва заметна. Упорно ходили слухи, о рукотворности холма, но никто никогда не пытался производить в нем раскопки, поскольку земля  колхозная, не разрешалось вести на ней какие-либо не посевные работы. Но слухи о зарытом в том месте скифском золоте передавались из поколения в поколение.
Николаю все равно, что говорит Мария, пусть бы только что-нибудь говорила. Ему приятно слышать ее голос. Топтался в танце и вдыхал запах ее волос, они пахли солнцем, сеном, и дешевыми духами, видел близко мочку ее уха и белую кожу шеи с пульсирующей синей жилкой, ему очень захотелось тронуть губами эту жилку. Но танец закончился неожиданно быстро, Николай подвел ее к Кате. Та с ухмылочкой покачала головой, ямочки заиграли на ее щеках:
-Ты смотри, какой он с тобой говорливый! – воскликнула Катя. - Со мной молчит как бирюк, - за наигранным равнодушием пыталась скрыть свою досаду.
-Мы с тобой всю жизнь общаемся, переговорили обо всем… - улыбнулся примирительно Николай.
На крыльцо вышел киномеханик Михаил Иванович, демонстративно выключил радиолу, хотя сумерки не наступили, и танцы, казалось, в самом разгаре. Кто-то из толпы недовольно спросил, почему так рано начинают кино.  Михаил Иванович многозначительно откашлялся, пояснил:
-Сёдня длинный киножурнал. Пока пройдет, там и темень наступит, поэтому милости прошу… Танцы продолжим в следующий раз.
Хуторяне медленно потянулись в клуб.  Киномеханик у входа продавал билеты, принимал мелочь, тут же отрывал контроль. Занимали места на длинных лавках. Николай старался держаться ближе к подругам, чтобы сесть рядом или недалеко от них. В затылок ему дышал Толик, старался не отстать, они всегда вместе сидели.
-Пошли назад, - дернул за рукав друга, - там курнуть можно, - кивнул  в сторону сестры, намекая, та может наябедничать родителям, если увидит его с папиросой.
-Там уже все занято, - отмахнулся Николай, хотя свободные места на задних лавках просматривались, - да какая разница, отсюда лучше видно.  Потерпишь…
Сели за спиной Марии и Кати. Толик тут же дернул сестру за хвостик волос.
-Отстань, дурак… - отмахнулась Катька.
-Но ты, фефела, мамке скажи, - задержусь я. Лидку домой провожать пойду…- бахвалисто заявил Толик.
-Нужен ты ей больно… - вполоборота громко шепнула Катя.
-А-а, то! –  гордо вскинул голову Толик, и уже Николаю тихо пояснил, - Лидка чудная, целуется со всеми, кто ее домой провожает…
-И ты целовал? – недоверчиво спросил Николай.
-Не-а. Я только седня договорился проводить, - беспечно ответил Толик.
-Расскажешь?
-Ясное дело!
Бледная лампочка несколько раз мигнула и погасла.  Начался киножурнал. Хроника всегда начиналась с официоза. Где-то там далеко, в Москве, подводились итоги ХХУ1 съезда КПСС, который, по словам диктора, поставил новые впечатляющие задачи перед советским народом до 1990 года.
-Эко замахнулись, - прогудел чей-то старческий голос   в дальнем углу.
-Сколько ж нам тогда будет, - зашептал Толик, - целых двадцать пять лет! Ни хрена себе!
А диктор поставленным голосом продолжал: сегодня создается основа экономики двадцать первого века, за пятилетку увеличится среднегодовое производство сельскохозяйственной продукции на двенадцать-четырнадцать процентов…
-Гладко було на бумаги, та забулы про овраги… - громко сказала тетка в темноте, ей поддакнули и засмеялись. Мелькнуло на трибуне съезда лицо Брежнева с коронной фразой, врезавшейся в анекдоты страны: «Верной дорогой идете, товарищи!».
Дальше замелькали кадры с  боевыми буднями советских войск в Афганистане. На экране мирный лагерь, как-будто где-то за  Краснодаром, в предгорьях Кавказа, только горы голые, удивляющие лунным ландшафтом. Улыбающиеся лица загорелых, советских солдат, молодых парней. Диктор оправдывает расслабленную обстановку в лагере: роль Советского Союза в Афганистане второстепенная – по просьбе афганского правительства СССР принял на себя задачу защитить завоевание революции от подрывных сил направляемых из-за рубежа. Революционный режим Афганистана обращает свои взоры в сторону сил мира. А поскольку во главе этих сил стоит СССР, то, естественно, их взоры обращаются в сторону нашей страны, и отворачиваются от агрессивной империалистической политики США. На экране серьезно-сосредоточенные лица афганских, революционных воинов, которые только вышли из боя, и опять готовы отстаивать завоевания своей революции.
-В Афган пойдешь служить? – толкнул Толик локтем в бок своего товарища.
-Пойду. Только к тому времени война там закончится, - громким шепотом ответил друг. – Че там той страны?! Отсталое государство, при феодализме пребывает. Надо будет – шапками закидаем.
-Та шо-то уже почти два года шапками кидаемся… - громким шепотом возразил Толик, сбоку шикнули на него, он умолк.
В самом конце киножурнала подвели итоги московской летней Олимпиады. Год прошел, но умы народа будоражил вопрос, почему не все страны послали своих спортсменов на Олимпиаду. Власти из месяца в месяц включали в хронику разъяснения, дабы исключить разброд мнений по поводу бойкота Соединенными Штатами прошедшей Олимпиады. На фоне счастливых лиц победителей спортсменов закадровый голос пояснил: игры двенадцатой Олимпиады в Москве войдут в историю как великолепный фестиваль молодежи, праздник молодости и красоты, как торжество мира и дружбы, крах ее противников, которые организовали неудавшийся бойкот. Попытка сорвать московскую Олимпиаду не имеет никакого отношения к олимпийскому, спортивному движению. Это чисто политическое мероприятие сил международной реакции и, прежде всего США, которые тщетно пытаются убедить народы в том, что Советский Союз желает политизировать спорт. Задумывая бойкот Олимпиады в Москве, США надеялись взять реванш за разрядку. И потерпели неудачу. И снова на экране лица спортсменов-победителей, улетающий над стадионом резиновый мишка, слезы на глазах зрителей.
-Американци начхать хотилы  на нашу Олимпиаду, - громко пояснил кто-то в темноте своему соседу по лавке.
-Та и хрен с ими, без их управылысь…- ответил густым басом сосед.
-Тихо, вы… - цикнул чей-то женский голос.
Мужчина голос понизил, но не угомонился:
-А ще туда  милиции понагналы, тьма… Зу всий страны…
-Ты откель знашь?
-Свояк у мэнэ в станици сержантом робэ. Так ёго на два мисяца забрылы… Повэзло дураку, на стадионах посидив…
-Счас! Посидел он! Там на стадионах своих хватат сидеть. Этих пришлых на улицу выгоняли порядок наводить, шобы перед иностранцями пыль в глаза пускать…
-Да умолкни ты, старый!.. – урезонил их тот же женский голос.
Голоса смолкли. Но гомон тихих переговоров стоял на протяжении всего киножурнала, критически комментировали хронику. Больше всех задевала война в Афганистане. И не война, как таковая,  возникал вопрос: «Какого черта мы туда поперлись?». Гомонили долго, даже начало фильма не сразу всех успокоило.
 Фильм начался после журнала, без перерыва. Как всегда пару раз рвалась пленка, весело  кричали «сапожник». Комедия поднимала настроение, как-то враз забывались дворовые хлопоты, семейные невзгоды, колхозная неурядица.  По окончании гурьбой вываливались на свежий воздух, со смешками и шутками начали за околицей расходиться, очередной раз удивляясь ночи, которая темна, ничего не видно, хоть глаз выколи.
Кубанские ночи удивительные. Звезды яркие, крупные, висят над макушками  тополей, манят взгляд. При молодом месяце темень густая, липкая, в трех шагах ничего не видно. Только сверчки в траве, да лягухи в лимане тянут одну и ту же нескончаемую брачную песню. Перебрехиваются собаки, или срываются на лай, если мимо проходит запоздалый прохожий. У одинокой лампочки на столбе клубится туча ночных мотыльков. Аромат фиалок дурманит голову,  перебивая запахи дешевых духов шедших из кино девчонок. Комары как-будто только и ждут, когда спадет дневная жара,  покидают плавни, набрасываются на все живое. Хуторяне привыкли к ним, как к неотъемлемой части своего бытия, но городские гости спасаются от них в хаты сразу же, как только наступает комариный час.
Николай  видел, как Толик держал за руку Лиду, та долго отнекивалась, все поглядывала в сторону ушедших подруг, потом медленно пошла рядом с другом, все норовила идти на расстоянии, затем оба исчезли в темноте. Он шагнул за девчонками.
-Пойду вас провожу, - смело сказал Николай подружкам.
Катя словно ждала от него такого поступка, тут же подхватила его под руку:
-Пойдем, Коленька, пойдем. А то без тебя мы заблудимся в этой кромешной тьме, потеряем свои хаты. Ой, Машк, ты представляешь, он меня поцеловать обещал, ха-ха-ха – заливисто рассмеялась она. В темноте не видно, как Николай досадливо поморщился.
-Не обещал, а привет с поцелуем передал, - поторопился оправдаться юноша.
-Так и я ж говорю: привет есть, где поцелуй? – не отставала Катя.
Катя забежала вперед, остановилась перед Николаем и Марией, даже в темноте видно, как светились ее глаза в усмешке. Он вспомнил эпизод из фильма, тоном актера Калягина процитировал:
-Я тебя поцелую. Потом! Если захочешь…
Девчонки прыснули от его находчивости. Начали вспоминать смешные эпизоды фильмы. Так за разговорами и короткими смешками дошли до Катиного дома. Мария жила дальше, а Николай -  еще через несколько дворов от Марии, почти на самом краю хутора. Далее оставалось всего несколько хат, предпоследняя хата многосемейных Зябликов, у них трое сыновей, со средним Катя и Мария учились в одном классе. Кате не хотелось расставаться с ними, она  предложила проводить Марию до ее дома. 
-Нет! – отрезал Николай. – Я не пойду  назад провожать тебя.
Тоном, каким сказано его «нет»: резким и категоричным,  как пощечина, ввело Катю в легкий ступор, она смешалась, умолкла и холодно попрощалась.
-Кажется, ты ее обидел, - сказала Мария, как только они отошли от двора Кати. Юноша досадливо поморщился, промолчал, все почувствовали  легкую неловкость при расставании,  оставшись вдвоем,  не хотелось эту неловкость усугублять. Девушка нарушила затянувшееся молчание  полу вопросом:
-Обидел ведь?
-Чем? – спросил Николай. Хотя понимал, чем мог обидеть Катю, но ему хотелось оправдаться перед Марией в своей непреднамеренной виноватости.
-Ты ей нравишься, - просто сказала девушка.
-Она сама тебе об этом поведала? – слегка опешил от такого открытия парень. Ему Толик уже сказал, что Катя «запала на него», он не мог предположить, что об этом знает и Мария. Они виделись с Катей и Толиком почти каждый день, он никогда не задумывался, как может к нему относится сестра друга.
-И так видно, без слов, - безапелляционно сказала Мария.
-А мне нравишься ты, - отчаянно заявил он. Увидел, как в темноте  метнулись белки ее глаз в его сторону, напряженно ждал ответа. Некоторое время шли молча, сосредоточенно вглядываясь в едва заметную тропку у заборов, потом она ответила:
-Хорошее дело получается: Даша любит Сашу, Саша любит Машу… любовный треугольник какой-то. Как в романах…
-А кого любит Маша? – с потаенной надеждой спросил юноша, не надеясь получить прямой ответ в свою пользу, но старался уловить подтекст.
-А Маша НИ-КО-ГО не любит, - раздельно, нараспев произнесла девушка и улыбнулась в темноту. У парня перехватило дыхание,  попытался перевести все в шутливый тон, но так хотелось услышать обнадеживающий ответ.
-Вот и отлично!  Некого будет вызывать на дуэль.  Я тебя охранять буду, - излишне самоуверенно заявил он, стараясь скрыть за бравадой страх, вдруг девушка сейчас громко рассмеется. Но та неопределенно хмыкнула:
-От кого? – иронически спросила она и остановилась.
-Ну, как… - он замялся. - От  надоедливых поклонников, - осторожно, нерешительно взял ее ладонь, теплую, мягкую, с маленькими пальчиками, Мария руку не одернула, только опять коротко взглянула недоуменно. Медленно прошли вдоль улицы, их облаял дворовой пес, но руку ее Николай уже не выпустил, а она ее не убирала, но и не поощряла его легкие пожатия.
-А ты уверен, что поклонники могут быть надоедливыми? – спросила она насмешливым тоном взрослой девушки, у которой уже есть несколько поклонников. - Может я, наоборот, желаю, чтобы у двора стояли толпы влюбленных в меня парней. Один поклонник – «в поле не воин»! Сегодня он поклонник и рыцарь, а завтра его нет, и что же?.. – насмешливо спросила девушка, иронически сбоку посмотрела на смутившегося юношу. В темноте лица его почти не видно, она почувствовала, как напрягся юноша.
-Но из толпы ты тоже выберешь только одного, и не факт, что он останется возле тебя на все времена, - осторожно возразил Николай. Тут же прикинул, до ее дома осталось совсем недалеко, не успеет ей ничего сказать, этот пустой разговор ни к чему хорошему не приведет. Остановился у лавочки, послушал, не будет ли облаивать их со двора собака, и предложил девушке чуть-чуть посидеть. Она секунду постояла в раздумье и решительно присела, ей тоже не хотелось прерывать разговор на двусмысленности.
-Из толпы всегда можно выбрать наиболее достойного, - продолжила разговор Мария.
-Ну, да, конечно… А то привели Адаму Еву, и сказали – выбирай себе жену, - в тон ее иронии произнес Николай.
-Вот видишь,  ты хочешь быть единственным Адамом, - укоризненно произнесла она.
-А ты настаиваешь, чтобы нас было много?! – удивился парень.
-Да ни на чем я не настаиваю, - устало проговорила Мария, - я просто так…
Оба замолчали. Нудно гудели комары, кружили, чувствовали легкую добычу, Николаю не до них. Его волновала близость девушки, с которой он первый раз сидел наедине. Осторожно заметил:
-Хорошо, пока толпы нет, тебе нужно с кого-то начинать, пусть я буду первым в будущей толпе, выбирать будешь потом, идет?!
Мария улыбнулась:
-Ты хочешь, чтобы я перешла дорогу своей подруге? – спросила она, скосив взгляд в его сторону.
-Да, Ма-ша! – чуть ли не отчаянно воскликнул Николай. - Мало ли кому я могу нравиться, что ж мне теперь с ними время проводить… Да я с Катькой с детства… Мы как брат и сестра …  хочешь я завтра сам с ней поговорю, и скажу ей все…
-Что,  все? – насторожилась девушка.
-Что нравишься мне ты, что с тобою хочу встречаться, провожать домой только тебя, - перечислял Николай свои желания.
Досада на Катю вспыхнула в его душе с новой силой, у него даже  сжались кулаки,  на минутку отпустил руку девушки, потом поспешно, но осторожно взял ее снова. На сей раз, Мария руку освободила, и встала. Отряхнула юбку, произнесла решительно:
-Не нравиться мне все это. Что бы ты ей не сказал, виновной останусь я.  Пойдем, поздно уже, - предложила она. Парню не хотелось расставаться, он готов сидеть на этой лавочке с ней до утра. Но послушно встал.
-Не беспокойся, я найду верные слова, - поторопился  уверить ее Николай, а сам подумал, скажет Толику, чтобы тот дал пинка и втолковал сестре, чтобы не лезла со своими влюбленностями. – Маш, а давай завтра вечером пойдем к артизиану, погуляем… -  с надеждой посмотрел на нее, в темноте белел овал ее лица, и совсем не видно выражения глаз.
-Не знаю… - неуверенно начала девушка, у нее не намечалось неотложных дел вечером, но и согласиться мешала обыкновенная девичья гордость. Парень уловил эту легкую неуверенность, уже настойчивее повторил просьбу:
 - Я буду ждать, как только стемнеет, У  шелковицы. Помнишь та, что у артизиана.  Приходи!..
Мария не говорила ни «да», ни «нет», но у юноши возникла уверенность, она почти согласна. На душе сделалось легко и радостно.
Подходя к их двору, Николай заметил у ворот огонек сигареты, и темный силуэт отца Марии.
-Это ты Машка? – спросил отец из темноты, не выходя за калитку.
-Я, папа, я, - отозвалась Мария.
-С кем це ты? – спросил не строго, скорее, из любопытства.
Николаю не очень хотелось показываться на глаза отцу Марии, бригадиру, но отступать поздно, отозвался:
-Это я, дядя Андрей, - Николай. Мы из кино идем…
-А-а, Микола… - затянулся, выпустил дым, щелчком стрельнул окурком, тот описал дугу в темноте, упал на дорогу, спросил равнодушно: - Не надоело коровам хвосты крутить?
-Надоело. Но где-то работать надо.
Его слегка кольнул пренебрежительный тон в словах бригадира при дочери, но он промолчал.
-Приходь ко мне, когда жатва начнется. Помощником комбайнера поставлю, - прокуренным с трещинкой голосом предложил бригадир.
-Приду, - кивнул Николай. - Пока, Мария! – приподнял в прощании руку.
Попятился задом, споткнулся, услышал из темноты ровный голос девушки:
-Спокойной ночи.
Она зашла за калитку и растворилась вместе с отцом в темноте. Николай шел по едва заметной в темноте тропинке, задевал носками сандалий кочки, сбивал невидимые репейники, и счастливо улыбался в темноту.

3.

Мария вошла в кухню, мать не спала, мыла посуду.
-Снидать будешь? - спросила она дочь.
-Не, чаю токо попью? – отозвалась устало.
-Чего так долго, соседи час назад как из кино пришли? – спросила мать как бы между прочим. Она гремела крышками от кастрюль, перетирала насухо тарелки. Последний вопрос услышал отец, зашедший в кухню. В шутку ответил вместо дочери:
А она с Колькой женихалась, - усмехнулся, стараясь подзадорить дочь. Но мать на шутку не отреагировала, удивилась новости, на секунду замерла с тарелкой в руке.
-Со Стаценко, пастухом?! Час от часу не легче, - поставила тарелку, всплеснула руками. - Да он же сопляк сопляком! Нашла с кем дружбу водить, ну ты подумай!..
Дочь поморщилась на реплику матери.
-Ну, какая там дружба, мама! Вместе домой из кино шли, по пути ведь… - возразила девушка.
Отец хмыкнул с досады, не получилась шутка, попытался заступиться за Николая:
-Ты, Клава, не права. Не знаю, как у них там сладится,  Николай хлопец не плохой. Несмотря, что без отца рос. Работает с малку,  руки золотые у парня… - он уже пожалел, что упомянул имя парня, не ожидал такой реакции от жены.
-Шо значит не плохой? - перебила мать. – Шо значит не плохой?! – в голосе ее послышались нотки бабьего причитания. - Ты наперед-то посмотри! Ей ще институт закончить надо, а потом женихаться…
-Здрасте, приехали… - с досадой крякнул отец, - то парень ей не подходит, то институт закончить надо. А до окончания ей что? В монашки податься?! Кому она будет нужна после института! Ты, вон, не ждала, в восемнадцать лет выскочила…
-Да, дура была! – в сердцах высказалась мать. – Ты вспомни, сколько мы горбатились, чтобы на ноги встать. А теперь повесь на шею еще одних нищих… - мать демонстративно загремела тарелками, стала усиленно вытирать их полотенцем.
-Что ты, мама, говоришь… - встряла в перепалку Мария, - парень один раз довел меня до калитки, а ты уже замуж меня отдаешь. Я еще, между прочим, школу не закончила.
Мать отмахнулась полотенцем:
-Знаем мы вас, молодых, да ранних.
-Шо ты расшумелась! – примирительно заговорил отец. – Бедно начинали, то правда. Зато сейчас: ты при деле, и я бригадирствую. Ты вспомни, кто самую большую премию получил после главного агронома и председателя?! – напомнил отец, но репликой только подлил масла в огонь.
-Тю на тебя! Толку от твоего бригадирства, живешь и не знаешь, шо у тебя под носом твориться. За агронома та председателя он беспокоится: у них по итогам года премии, - тебе такие не снились. Этот варяг, пустобрех головоногий, очередной председатель, набьет мешок деньгами и ищи ветра в поле. Другого пришлют выбирать. Та если бы не я, так и сидел бы с голым задом. Ты посмотри на соседа: пьянь-пьянью, лентяй, - которых еще поискать на хуторе, а содержит пятерых свиней, две коровы, три сотни кур. А  всего лишь сторож на складе! – выговаривала мать.
Отец недовольно хмыкнул. Упреки в своей несостоятельности он слышал не один раз, они его раздражали, зачастую  отмалчивался, иногда вполголоса оправдывался, стараясь не выносить сор из хаты. Что правда, - то правда: благосостояние дому обеспечивала жена. Она в станице заведовала хлебопекарней. Ни муж, ни дети не знали, каким образом мать прирабатывает к зарплате, но деньги, мука и сахар в доме не переводились. Никто никого за воровство в колхозе не осуждал, все так жили. У всех зарплаты невелики. Но все держали большое подсобное хозяйство, которое съедало кормов больше, нежели получали денег в колхозе их хозяева.
Необъятные колхозные поля и сады никто никогда особо не охранял. Колхозники шли в поле и брали столько, сколько необходимо для прокорма скотины. В штате колхоза состоял объездчик, который объезжал поля  верхом на лошади, сейчас пересел на мотоцикл, вылавливал мелких «несунов и крадунов» - как называл мелких воришек сам объездчик. Кстати, самое большое подсобное хозяйство было именно у него. Но объезчик отлавливал воришек с маниакальной настойчивостью, иногда устраивались облавы активом колхоза, состоялись показательные товарищеские суды, пойманные лишались всевозможных доплат и премий, но ни у кого от этого поголовье скота в базах не уменьшалось.
-Завелась, - все еще надеясь погасить раздражение жены, миролюбиво проговорил отец, и подмигнул дочери. Та ответила улыбкой краешком губ, чтобы не заметила мать. – Шо ты хочешь, чтобы и я сумками комбикорм таскал, или ночами  на поле буряк дергал? А как тоди с людей буду спрашивать?
-А ты уходи с бригадирства, - подвела  итог спору мать. – Иди фермой заведовать…
-Ага! Или птицефермой, - перебил ее отец, уже раздражаясь, - курятинкой дома обожрались бы…
-Тьфу, ты… пропади ты… - в сердцах сплюнула мать, демонстративно  вновь загремела тарелками, переставляя уже расставленную в сушилке посуду.
Даже в своем неправедном гневе жена бригадира оставалась красивой женщиной.  Марии она казалась теткой в годах, но в свои тридцать шесть лет мать женщина статная,  фигуристая, с черной копной волос на голове, морщинки едва проявились вокруг глаз и на шее, в чем больше виновато жаркое кубанское солнце, а не возраст.
Отец попятился к дверям, нервно вытаскивая сигарету из пачки:
-Да пойми, ты: я ж коммунист, с меня спрос особый! – повышая тон, привел последний аргумент отец, прикурил сигарету, явно пытаясь ретироваться под предлогом перекура.
-Хватит вам… - перебила Мария извечный их спор, допила чай, отдала матери чашку помыть, подхватила отца под руку и вышла вместе с ним на воздух. - Покури,  папа, она и остынет. А я спать пойду. Бабаня давно уже спит? – спросила она.
-Та, нет. Недавно ушла, - отец крякнул, остывая от разговора с женой, пошел с сигаретой к воротам покурить.
C соседнего двора послышалась залихватская песенка подвыпившего, колченогого соседа Аникеева:
У сосида хата била,
У сосида жинка мила,
И голос жены:
-Замовчь, холера тебя возьми, люды сплять уже, иды в хату… Пьяное бормотание и опять зычный голос расколол ночную тишь:
А у мэнэ ны хатынки,
Нема жинки та дытынки…
И тут же женский голос, срывающийся на крик:
-Да замовчь ты, зараза! Иды в хату, кому говорю!.. Шо б тоби пусто було… - в ответ послышалось басовитое гудение, хлопнула дверь в сенцах и все стихло. Только Жучок коротко взлаял, но отец цыкнул на него, и тот спрятался в будку.
Мария прошла в горницу. В душе остался неприятный осадок от перебранки родителей. Периодически возникающий спор между родителями раздражал ее все больше и больше. Она не задумывалась, откуда в семье достаток, относила на счет бригадирства отца, который числился в передовиках, получал неплохую премию и тринадцатую зарплату. Поэтому Завьяловы и смогли построить дом из кирпича, а не как у всех – из самана. У них, у первых в хуторе появился тяжелый мотоцикл («Урал» с коляской), им как раз и премировали отца несколько лет назад, а год назад колхоз поставил отца, как передовика производства, в очередь на покупку «Жигулей», и недавно они купили новенькую машину, гордость семьи и зависть хуторян. Хуторяне по рокоту движка узнавали, по улице проехал бригадир на своем «Жигуленке». Деньги на машину скопила мать, в чем иногда упрекала отца. Бригадир взвивался в благородном негодовании:
-Так, а я шо?! Мало зарабатываю?!
-Зарабатываешь! Нам с Машкой на колготки! – осаживала его мать. Отец сплевывал себе в ноги, хлопал дверью и уходил во двор остывать. Мария как-то слышала упрек матери, сделанный в раздражении: поставили бы отца в очередь на машину, если бы не ее связи  в районе. Действительно, связи в районе у матери крепкие. Секретари райкома не гнушались заехать в хлебопекарню, объезжая колхозное хозяйство.
 Мария любила отца, и не раз вступалась за него, когда родители ругались из-за жизненных неурядиц. Отец добрый, веселый, не в пример другим, - по хуторским меркам - трезвенник. Выпивал, конечно, но по выходным, не буянил, не кочевряжился в пьяном угаре, как их сосед Аникеев, норму свою знал. Отец баловал дочь, любил ее и младшего братишку, не скупился  на подарки, за что тоже ему доставалось от матери. Мария  повзрослела, налилась девичьей статью, и отец уже не мог, как раньше, тискать ее и прицеловывать, поэтому вся нерастраченная отцовская любовь перекинулась на младшего Лешеньку. При каждом удобном случае,  забирал его с собою в поля, и тот  к десяти годам неплохо разбирался в марках тракторов и комбайнов, в сеялках и веялках. Андрей Завьялов слыл типичным крестьянином, как  его дед и отец, он любил землю и свой хутор. Любил лиман, плавни и воскресную рыбалку с хуторянами.  И ничего не хотел слышать о переезде в станицу, на чем неоднократно настаивала мать. Ей давно тесно в хуторе. Надоело мотаться каждое утро за двенадцать километров в станицу и вечером возвращаться домой. Жена успела вкусить власти, районное начальство благоволило ей, приглашали на все колхозные праздники, конференции и собрания. Седеющим председателям исполкома да районному партийному руководству нравилась красивая, хваткая, деловая женщина, которая украшала президиумы и числилась в резерве на выдвижение. Муж упорно не хотел переезжать в станицу, хотя деньги на покупку новой хаты в станице давно отложены. Клавдия уверена, вопрос переезда – это вопрос времени. И главный аргумент ее – дети, которым так же, как и ей, надоело  рано вставать в школу и ездить утром туда и обратно после занятий.
Мария заглянула в комнатку, где спали бабушка и брат. На скрип двери не отозвались, значит, уснули, тихонько притворила дверь, пошла на цыпочках к себе. Разобрала постель, нырнула под одеяло, с наслаждением вытянулась, припоминая события прошедшего вечера. Признание Николая удивило ее. Он не предпринимал попыток ухаживать за нею. Замечала, как  смотрит на нее, наблюдает за нею, но в школе многие мальчишки смотрели в ее сторону такими же кроткими взглядами, выделяли ее среди других девчонок. В ее глазах парень не лучше, и не хуже других, но, сравнивая его сейчас с другими хуторскими парнями, после признания о желании встречаться с нею, отметила:  он начитанее остальных хуторских ребят, неплохо физически развит, выделяется среди своих шалопаистых сверстников сдержанным поведением. Несмотря на то, что он с сестрой живет без отца, мать одна воспитывает двоих детей, учится Николай хорошо, числится с первого класса в твердых хорошистах. А если читает много, так всем в хуторе известно, его мать собирает домашнюю библиотеку. Что очень не типично для хуторских жителей. Его мать закончила всего семь классов, образование не ахти какое, а женщина не глупая, как-будто в городе училась. Если пройтись по хатам, ни у кого не увидишь ни одной полки с книгами. В лучшем случае на видном месте будет лежать поваренная книга или библия. Покупать книги - считалось мотовством и глупостью. Но хуторяне охотно пользовались ихней библиотечкой, с удовольствием брали читать книги и редко возвращали. Часто непрочитанные книги использовали как подставку под горячую сковородку, и если через полгода книга возвращалась домой к Стаценко, то обложка находилась в таком затрапезном виде, в такой степени засаленнности, что  прочесть название книги не представлялось возможным. Этажерка с книгами стояла в их хате на видном месте,  книги являлись гордостью семьи, их единственным богатством, а вот телевизора купить  так и не смогли. Соседи осуждающе качали головами: книги стоят без толку, пыль собирают, телевизор бы купили, по «ем хоть кино дывыться можно».  А еще Мария про себя отметила: Николай не курит. Во всяком случае, не замечен в школе. Все хуторские пацаны, начиная с седьмого класса, приворовывали у родителей сигаретки, дымили, собираясь в стайки, солидно сплевывали через губу, и отпускали сальные шуточки девчонкам. Она припомнила крепкую фигуру Николая, и улыбнулась в темноту. Интересно, а он может крепко обнять и поцеловать, но не так как  показывают в советских фильмах – едва коснувшись губами. А как в иностранных: страстно и крепко,   обхватив талию и плечи, чтобы руки у девушки, как у раненной птицы бессильно свесились до земли. Да нет, откуда ему, молод еще. И робок. Не зря же говорят,  девушки развиваются раньше. Да что там говорят: Мария и сама понимает,  она уже может выйти замуж, быть женой, женщиной, а одноклассники по-прежнему губошлепы и пацаны.  Несмотря на свою девичью стать, Мария ни с кем серьезно не встречалась, несколько раз провожали ее домой, танцевала на школьных и не школьных вечерах, но никто не смог тронуть ее душу. Для старших парней она мелковата, одноклассники для нее – мелкота. И Николай такой же. Не зря мама обмолвилась: сопляк-сопляком. Многие хуторяне Марию побаивались, считали, у красивой девчонки запросы соответствующие,  да и папа бригадир, просто так не побалуешь. Но душа Марии просила чего-то такого, от чего приятно сосало под ложечкой, тесно становилось в груди. Да и вечерами нечего делать, надоело сидеть с подружками на лавочках и говорить об одном и том же. «Пойду, - решила для себя Мария, - Прогуляюсь с ним, поговорю. А там посмотрим». Подсознательно, ей хотелось встретиться с юношей назло матери. Но тут вспомнила Катерину, которая не раз делилась с подругой секретом: ей нравится Николай. Нехорошо получается, у подруги парня увожу. Но он сам пообещал поговорить с ней, как бы  оправдывая себя, вспомнила уверения Николая.
И с этой мыслью, с улыбкой на губах, Мария уснула.

4.

Николай проспал бы, если бы не разбудила мать. Петухи отголосили вторую побудку, а он все не мог оторвать голову от подушки. Вечером долго не спалось, ворочался, вспоминал разговор с Марией и ее пальчики в своей ладони. Заранее предвкушая сладость встречи с ней, размышлял, что скажет, какие подберет слова, чтобы не отпугнуть, не показаться глупым. С особой остротой пожалел, нет у него мотоцикла. Почти у всех парней постарше имелись мотоциклы. Особым шиком считалось подкатить к клубу, посадить девушку на заднее сидение, и укатить с нею в ночь подальше от людских глаз. Возвращались  с некоторой тайной в глазах, на лице парня витала смесь превосходства и самодовольства, девушки излучали стыдливый восторг, опущенными глазами пытались сохранить некую тайну.  Вечерами мотоциклисты собирались в стайку и, под завистливые взгляды «безлошадных», укатывали в соседние хутора или станицы покорять тамошних девчонок. Николай как-то заикнулся матери, хотел бы заработанные деньги  отложить на мотоцикл. Мать не возражала. Все же вырос парень. Но при этом напомнила, на следующий год ему поступать в институт, а если не поступит,  его заберут в армию. А еще у него нет на зиму пальто, и сестре необходимо купить к школе обнову. И вопрос о покупке мотоцикла отпал сам собой. Но Николай так осязаемо представлял, как бы он ехал на мотоцикле, а Мария крепко обнимала бы его  за талию, прижималась  к нему грудью, а там, далеко в степи можно говорить с нею о чем угодно, и никто не помешает и не услышит. Но самое главное, если даже на что-то и обидится, она не «хлопнет калиткой», и не уйдет не объяснившись.
А еще мать вздохнула, и поделилась затаенной мечтой:
-Задумка у меня есть, Коля… - замолчала, как бы лучше высказать  давно вынашиваемую задуминку, - хатенка наша рушится. Ремонтировать смысла нет, дешевле новую построить. Я договорилась с доярками в этом году замес сделать и самана насушить. А на следующий год построится в станице. Дядя твой участок  там присмотрел, обещал за мной закрепить. Ты как? – и пытливо посмотрела на сына.
Николай одобрительно пожал плечами, шмыгнул для солидности носом:
-А што я? Надо, конечно… Дело хорошее, - согласился он.
Мать обрадовалась.
-Ты же у меня один мужичок остался, на тебя вся надежда, - обняла сына за плечи. – А то заберут в армию, мне одной не поднять стройку, - скороговоркой заговорила она.
И вопрос о покупке мотоцикла окончательно отодвинулся на необозримое будущее.
Николай привычно шел вдоль хутора, щелкал кнутом. Хозяйки отворяли ворота, выгоняли своих буренок. На сей раз, пастух взял с собой своего пса Полкана, тот деловито отбегал в сторону, обнюхивал кусты, деликатно поднимал ногу, стараясь не потерять из виду хозяина, и тут же нагонял его, чтобы снова убежать в сторону.
Марии он не увидел, корову выгоняла ее бабка Авдотья Никитична. «Сейчас про амброзию вспомнит», - подумал Николай. Но та вдруг сказала:
-Смотри, шо б в колхозные поля не убегли… Ежели нас оштрафуют, с тебя вычтется…
-Не убегут, - буркнул Николай, а у самого под мышкой засвербило. Подумал с досадой: «Надо же, зараза, уже знает…» Действительно, вчера, две коровы, самые вредные в стаде, резво рванули в колхозную кукурузу. Николай быстро с ними управился, вроде бы никто и не видел, а подишь ты, Никитична уже в курсе.  А может на испуг берет. Не верит в пастушеские навыки пацана. Он поэтому и взял сегодня Полкана,  чтобы тот придержал ретивых коровенок, когда стадо шло мимо аппетитных колхозных полей. Подсыхающая на жаре трава, изобилие горького  пырея, повилики, полыни, несъедобной амброзии - не способствовали аппетиту коров, если рядом растет сочная кукуруза, бурак и  люцерна, поэтому ухо надо держать востро, хотя полуденная жара так хорошо располагает к дремоте. Самое трудное и ответственное дело прогнать стадо по узкой дороге между домами хутора и колхозными полями. Буренки никак не хотели понимать, почему их гонят к сухой траве, когда вот, рядом, столько зеленного изобилия. Все стадо поворачивало головы к полю, коротко мычали, и боком норовили идти ближе к краю поля, уворачиваясь от пастушьего кнута.  Пастух выгнал коров за хутор, погнал стадо ближе к лиману, к балке, которую трактора не успели распахать за все годы советской власти. Привычно окинул взглядом небо, заметил, ласточки летают низко над землей, в душе похолодело: «К дождю!». С опаской всмотрелся в горизонт, тучи есть, но вовсе не напоминали дождевые. «Сорвет свидание!» - с легкой тоской подумал он и кнутовищем почесал ногу. Все в хуторе  знают, как бывает летом в степи. Дождевая туча налетает в одночасье, резкие порывы ветра подгоняют ее так быстро, не успеешь добежать до укрытия. Ливневые потоки земля не успевает впитывать, ручьи пузырятся, стекают в ложбину,  кубанский чернозем превращается в непролазную жирную грязь. Николай с опаской поглядывал на небо, черная  туча к обеду не преминула себя ждать, выползла из дальней лесопосадки. Замолкли птицы, притих ветер, придавленный к земле воздух с трудом дышался. Юноша видел, как туча очерчивает горизонт, клубится по кругу, и намерена выплакаться не на их поля.  «Пронесло!» - с удовлетворением подумал он, понимая, все жители хутора  будут сожалеть: дождевые тучи опять прошли стороной. Опять осталась не напоенной растрескавшаяся на жаре земля.
Зато стало не так жарко. Вслед за тучей пронесся свежий ветерок, зашелестел в камышах, погнал рябь по лиману. Он с удовольствием вдохнул полной грудью. Даже Полкану дышалось легче, спрятал язык, поглядывал на хозяина умным лиловым глазом, стараясь предугадать его желание. И стоило Николаю прикрикнуть на отошедшую от стада корову, как пес тут же срывался с места,  лаем загонял корову в стадо.
Шины велосипеда прошуршали по утоптанной тропинке, тень накрыла сидящего на траве парня, Полкан встрепенулся, вскочил, рыкнул, но узнал Толика Комаровского, успокоился и лег рядом с Николаем. Толик лихо спрыгнул, толкнул велосипед в кусты,  плюхнулся рядом.
-Тебя из-за бугра не видно, думал, ты в терновник подался, - подавая руку, сказал Толик. И безо всякого перехода сообщил: – Мне Катька все рассказала. Дуется.
-Что рассказала? – сделал вид, не понимает о чем идет речь.
-Ну, вчера… ты Машку провожал, - пояснил друг.
Николай пожал плечами, сплюнул сквозь щелку в зубах:
-Ты скажи Катьке, я с Марией гулять буду, - хмуро заявил он, всем видом и тоном подчеркивая, возражения не уместны.
-Да мне то што? Гуляй, с кем хочешь, - поспешил заверить Толик, и тут же полюбопытствовал: -  А Машка согласна?
-Да вроде... – неуверенно ответил товарищ детства и юности, и чтобы переменить тему, спросил: -  А ты вчера нацеловался? – вспомнил он о намерении Толика проводить Лиду.
-Та не! То ли я слишком стремительно атаку начал, - поджал губы Толик, всем своим видом показывая полное недоумение. - То ли брехня все, – не знаю. Но договорился сегодня снова встретиться.
-Не у артезиана ли? – с хитрецой взглянул Николай на друга.
-Не-е, а што?
-Ниче! Место занято.
Николай положил куртку под бок, лег на спину, уставился в небо, наблюдая за кругами коршуна.
-А-а! Только зря ты все. Машка – она какая-то квелая, себе на уме, не наша какая-то. Ни мясо, ни рыба. Ходит, как фифочка, земли под ногами не чует. Привыкла, што папа на машине возит. Как будто не в хуторе выросла. В облаках витает, все прынца ждет, - высказал свое мнение Толик.
-Посмотрим, - отвернулся друг, сделал вид, наблюдает за коровой, помолчал, боясь признаться себе, в чем-то друг прав. Взглянул на товарища, вновь присел, проговорил: - Мамка правильно говорит, наши невесты еще в пятый класс ходят. А эти замуж повыскакивают, как только нас в армию забреют. Но нравится она мне, тянет к ней… - поделился он с другом своим чувством.
Между собой они всегда откровенны, делились всеми своими симпатиями и похождениями.
-Да вот и я вчера с Лидкой поговорил, думал телка тупая, ей бы только по углам жаться. Так нет, отбрила меня, да так, знаешь, вежливо грит: ты дикий што ли, девушек не видел, шо кидаешься, как кибец. Я опешил слегка, все свои намерения наполеоновские отбросил, потолковал с ней, на дуру не похожа. Договорился в шелковнике встретиться. Пора к какому то берегу прибиваться, все парни с девками гуляют, только мы с тобой одинокие, - посетовал Толик.
Николай усмехнулся, предупредил друга:
-Ты, смотри, не дури с нею. У нее батя знаешь какой?! С придурью! Ноги враз вырвет.
Колхозный кузнец, отец Лиды, славился своей силой и агрессивностью во хмелю.
-Та знаю, - уныло проговорил Толик.
 Посидели, помолчали, наблюдая за уходящей вдаль тучей.
-Давай искупаемся, - предложил Толик.
-Счас бабы придут на дойку. После дойки искупаемся, - отозвался Николай.
На том и порешили.
Когда хозяйки пришли на обеденную дойку, мать Толика, увидев его, удивленно спросила:
- А ты чого  ны в брыгади?
-Наряда на работу не было, - увильнул сынок.
- Ось глянтэ на ёго! Спать меньше надо, лентяй! Прогуляе до полуночи, потим ны добудышься… Наряда нэма ёму, другим наряды е… - ворчала она и пошла к своей корове. Толик проводил свою мать глазами, тихо пояснил:
-Батя вчера сказал, частникам скоро запретят гонять коров на  колхозные земли, вот она и злится.
-Так земли же бросовые, - возразил Николай. – Неугодье. Их же не распашешь, в этих балках  трактор  набок свалится.
-Ну и што?! - Толик легкой хрипотцей скопировал говорок  отца. - Земля то все равно колхозная.
-Революцию делали, кричали: земля крестьянам. А теперь колхозникам коров нельзя гонять на бросовые земли. Так какая же нам разница, чья она земля: колхозная или барская, - проворчал Николай. Толик удивленно приподнял бровь.
-Эко ты хватил!.. – но развивать дальше мысль не стал, знал, друг все подвергает сомнению, видно свихнулся на почве чрезмерного чтения книг.
 Доярки подоили коров, собрались в стайку, пересмеиваясь и беззлобно переругиваясь, пошли  в сторону хутора.
-Давай коров ближе к берегу подгоним, - предложил Николай. Встал, взмахнул кнутом, выстрел хлыста поднял некоторых улегшихся коров, Полкан тут же весело гавкнул, коровы сбились в круг, и подошли к самому берегу лимана. Некоторые по колено зашли в воду, пытали на вкус молодые побеги камыша. Ребята скинули  одежду, в  семейных трусах пошли в воду. Совсем недавно они гурьбой купались нагишом, а сейчас, слегка подросшие, начали стесняться друг друга, и когда выходили из воды, снимали отжимать трусы,  как бы ненароком,   стыдливо отворачивались. Несмотря на жаркие летние дни, воду нельзя назвать теплой, в этих местах били родники. Зато здесь меньше кувширя, камыша и больше чистовода. Ежась,  зашли по пояс, потом дружно оттолкнулись и поплыли. Лиман не глубокий, дно илистое, отдельные кусты кувширя щекотали ноги, мелкая рыбешка шарахалась от них в разные стороны.
-В нырки поиграем? – крикнул Толик и нырнул. Когда вынырнул, на поверхности товарища не было видно. Потом вынырнули одновременно, порезвились, хохоча и брызгаясь, почти как в детстве. Николай показал на берег и развел руками, некогда играть в нырки, коровы ждут. Полкан носился по берегу, заливисто лаял, забегал в воду и снова возвращался. Пес следил, чтобы хозяин не утонул. Вылезли под жаркое солнце, туча совсем скрылась за горизонтом, губы синие, кожа покрылась гусиными пупырышками. Долго прыгали на одной ноге, выливая из ушей воду, толкались и дурачились, хотя детство уже ушло, а юность только вступала в свои права. Потом лежали на стожке соломы, разглядывая проплывающие тучки в небе, рассказывая, кто какую фигуру видит. Толик скрашивал одиночество Николая, в ожидании встречи с Марией время тянулось очень медленно. Расстались вечером, когда  коровы сами направились в сторону хутора.
Сегодня Николай синюю рубаху одевать не стал, не на танцы собирался, в темноте всякая сойдет, но тщательно вымыл ноги, присыпанные по щиколотку серой пылью, причесался и наодеколонился. Сестренка хитро наблюдала за ним и корчила рожицы, всем своим видом показывая, ей доподлинно известно, куда направляется брат. Мать уговорила сына поесть,  на скорую руку похватал со сковородки жаренную картошку, пообещал, скоро придет, тут же вышел за калитку. Полкан тоже дернулся за ним, но Николай прикрикнул на него, пес обиженно присел за воротами, провожая взглядом хозяина. Юноша шел вдоль хутора, и ему казалось, хуторяне смотрят в спину и знают, куда он идет. На скамеечке, у своего двора, сидел дед Ваня, самый старый житель хутора, ровесник века, на его глазах прошла вся история возникновения хутора. Юноша частенько сиживал вечерами с ним на скамеечке, от него узнавал о жизни края и станицы, которая проходила по его рассказам не так гладко, как  написано в учебнике истории.
-Здрасть, деда! – поздоровался Николай.
-Здравствуй, внучек. Аль ты не ко мне? – видя, что тот не задерживается.
-Не, деда. Я завтра приду, - виновато пообещал Николай, поспешил дальше, чтобы дед не задержал разговорами.
-Ну-ну… - только и промолвил вслед дед Ваня.
Старику не с кем поговорить, скучно ему и одиноко, сверстники умерли, молодые заняты по хозяйству. Этого хлопца воспринимал как внука, с раннего детства Николай играл в их дворе. Дед, будучи пасечником колхоза, потчевал его медом и сотами, выделяя среди остальных. И сейчас привечал Николая за назойливую любознательность, охотно и бесхитростно рассказывал  ему о прошлой  хуторской жизни, нисколько не хаял ее,  но и не приукрашивал. Дед первым поведал ему, почему в хуторе все «Иваны – родства не помнящие». Кого бы из хуторян Николай ни расспрашивал о предках, где те  были до революции, в революцию, в гражданскую войну, все отвечали: «Не знаю, мой отец приехал сюда в 30-годах», -  а откуда приехали, где жили ранее, кто  прадед, -  никто вспомнить не мог. Точно так же и мать рассказывала, что дед Николая - то ли питерский рабочий, бегущий от голода, то ли двадцатипятитысячник посланный партией поднимать колхозы, то ли ищущий легкой доли авантюрист, приехал сюда с женой и сыном в начале 20-х годов. Позже, на Кубани, родились еще один сын, и во время войны родилась будущая мать Николая. Поэтому и редкая у них для  Кубани фамилия – Калинины. Старший брат пропал без вести на войне. Средний брат матери, дядя Алеша, жил в станице, любил призрачно намекать: дескать, состоим в дальнем родстве с самим всесоюзным старостой. Верили или не верили, но старались относиться к нему с почтением. Ни у кого не поворачивался язык спросить: а в каком-таком родстве вы состоите? Но когда его принимали в партию, дотошный общественник из партийной комиссии задал тот же вопрос. Дядя долго мялся, навел туману: наши деды троюродные братья. А документ на то имеется? – допытывался все тот же общественник. Не сохранился, - ответил дядя, - но мне дед рассказывал о том родстве, а как обстояло на самом деле – не знаю. Приняли в партию дядю Алешу без дальнейших расспросов. Мать, на вопрос Николая о родстве с дедушкой Калининым, поморщилась, махнула рукой, ответила: «Та, брэшэ дядя Алеша!» - имея в виду  туманные намеки своего брата.
 Мать вышла замуж за Александра Стаценко, который в хуторе появился неизвестно откуда в начале 60-х, никто точно не знал, откуда он приехал, где у него мать и отец, но Стаценко любил повторять, его родословная тянется от запорожских казаков.
Со слов деда Вани Николай узнал, до революции на берегу лимана хутора не было. Стояла частная рыболовецкая артель, да пара  временных хибар для рыбаков артели. Рыбу ловили на стол войсковому атаману, станичным атаманам и прочим мелким чиновникам, коих в округе не счесть. После  коллективизации сюда, на бросовые земли, ссылали семьи бывших кулаков, середняков, ссыльных и лишенных в правах. Поэтому праотцы скрывали свое происхождение из-за  боязни репрессий, не рассказывали своим детям,  кем они были ранее и откуда приехали. Тот же страх заставил всех их быстро вступить в колхоз, тут не наблюдалось того сопротивления власти, каким  оно описано в шолоховской «Поднятой целине».
Как-то сидели  на лавочке с дедом, Николай по своему обыкновению расспрашивал деда о прошлой жизни. И особенно ему интересно: как же жили станичане при царе. Угнетали же их, бедных, кому только не лень.
-Та не-е! – махнул рукой дед, - Якэ там угнетение. Казакы вольно жилы, подати ны платили. Его подать була - верно служить царю и Отечеству. А ще справно жили. В нашей семьи було тры лошади и лошачок в придачу, пьять коров, свынэй дыржалы, а кур – так тих ныхто и ны считав.
-Получается, шо вы были кулаками, деда? – глубокомысленно произнес Николай.
-Почему кулаки? – искренне удивился дед. - У нас в станыци уси так жилы. Ну, акромя лентяив та пьяныц. Но тих ны богато було. А кулаки появылысь после гражданськой. Но к тому времени мы уси нищи сталы. Батько мого в перву мирову убыло. Лошадей и скот забырали и красни, и били, та и самим прышлось продать шо осталось, иначе бы вмэрлы…
-А откуда же тогда кулаки взялись? – недоумевал Николай.
-По-разному, - уклончиво отвечал дед. – Иногда и справных казаков в кулакы запысувалы. А булы и оборотисты мужички, оне наживалысь на чужом горе. Например, погиб мий батько, мэнэ на гражданську забралы. Местный калека, которого на войну ны взялы, потихоньку скупыв у вдов скот та  зэмли, а потом их же наняв за копийки на сэбэ робыть на ихней бывшей зэмли. Ны вси антихристамы булы, но и таких христопродавцев находылось ны мало. Булы просто здорови семьи, ти своим трудом наживалы добро. Их тож в кулакы запысувалы, шоб имущество ихнее забрать.
-И вы, дедушка, отбирали? Вы же тоже за эту власть воевали? – удивлялся Николай.
-Упаси Бог и помилуй, брать чужое, - перекрестился дед Ваня. - Ни, я ны отбирав. Для цёго уполномоченны були. Мэни як бидняку и красному кавалеристу одежа досталась. Скот уполномоченни меж собой подилылы. А ту одежу я опосля переселенцам втихаря вырнув, перед самой их высылкой, - обстоятельно пояснял дед.
-А помещик у нас, в станице, был? – допытывался Николай.
-Помещики булы в Расее. У нас правылы атаманы. И справные казаки, яки имилы богато земельки. Работать  на поля воны нанималы пришлые артели мужиков, казаки сезонно тож подрабатывалы, но эт хто як хотел лишню копийку заробыть. Казака заставыть робыть нихто ны мог. Самого богатого нашего казака Каюрова   знав сам войсковой атаман Бабыч  лично. Чоловик Каюров був строгый. Но справэдлывый. Як атаман Бабыч! Школу камену для беднякив на свои гроши построив. По сей дэнь стоить. Дак, ты ж в ей учисся! – вспомнил дед.
-Так он же мироед! Революцию делали, шоб от богатеев избавиться, - горячился юноша.
-Ну, избавылысь, и шо? Жизть стала краще? Стикы народу положылы, а ради чого?! Шоб казаков истрыбыть та в колхозы усих загнать… - дед с досадой махал рукой и погружался в свою думу.
Действительно, в станице все знали, школа построена Каюровым, и за шестьдесят лет советской власти новой школы построить не удосужились.  Фамилия Каюрова была на слуху, из уст в уста передавали о нем легенды, его почитали как благодетеля, а бабки ставили свечки за упокой невинно убиенного мученика новой власти.
-А если казаки служили царю и отечеству, как же ты, деда в красные попал? Че ж царю изменил? – продолжал допытываться Николай.
-О-о! Внучек! Це долгий разговор, сам ны одну ночь над сим размышляю… Расскажу як нибудь…

Но не о беседах с дедом думал сейчас Николай, проходя мимо его скмеечки у ворот. Спешил к артизиану, сетуя на ранее время, не так еще стемнело, как хотелось. А когда подошел к шумно падающей из трубы воды, то спрятался в тень старой шелковицы, которая росла здесь давно, еще мать девочкой ела черно-лиловые сочные ягоды. И сейчас земля усыпана ягодами. В другое время он пригнул бы ветку, полакомился, но не до того сейчас, беспокойство одолевало. «Неужели передумает и не придет», - с тревогой думал юноша, напряженно вглядываясь в темнеющие вдали силуэты. Проехал на велосипеде зоотехник  Непейвода Валентин Петрович, чуть позже прошла влюбленная парочка, слышен короткий женский  смешок и мужской говорок. И снова тихо. Николай с нетерпением ждал, темнота медленно наползала на ложбинки, захватывала камыши в лимане, стволы деревьев. Звезд еще не видно, но ночь смело вступала в свои права. Полоска света медленно таяла  на горизонте,  далеко за лиманом. Время тянулось  бесконечно долго.  Гундосили комары. Николай слышал, как гулко бьется его сердце.
Он увидел ее силуэт совсем близко. Девушка шла неслышно, мелко семеня, боясь выдать посторонним свое присутствие в неурочном месте в поздний час. Николай  вышел из тени, сделал шаг навстречу и протянул руку. Она как за спасательный круг торопливо ухватилась за протянутую ладонь, коротко оглянулась и почти выдохнула:
-Привет! Страшно ходить тут. Давно ждешь?
-Да так, не очень… - соврал Николай, не выпуская ее ладонь. До этого думал, как бы взять ее за руку, а тут вышло само собой, и Мария стояла рядом, такая близкая и милая,  слышал запах ее волос, от волнения он сглотнул слюну, поперхнулся, закашлялся.
-Пойдем в сторону сада, прогуляемся, - предложил юноша, Мария первая сделала шаг в том направлении, и он пошел чуть сбоку, боясь выпустить  ее руку. Прошли некоторое время молча, оба не знали с чего начать разговор, Мария первой нарушила молчание:
-Катя ко мне сегодня не приходила. Обиделась…
Николай горячо стал уверять девушку:
-Толька ко мне приезжал на лисапете. Я сказал ему, чтобы он передал ей: я с тобой хочу встречаться. Увижу, то же самое  скажу.
-Неудобно, подруга все же… - неуверенно проговорила девушка.
-Я ей ничем не обязан, - отрезал Николай, как бы ставил точку в дальнейшем разговоре на эту тему.
-Понимаю, но все же…  –  упрямо повторила она.  И чтобы сменить тему, добавила:
 -Темень какая!.. Хоть глаз выколи… Того и гляди ногу подвернешь…
Николай с готовностью поддержал  ее, разговор о Катерине ему  неприятен:
-Месяц молодой, поэтому и темно, - посильнее сжал руку, давая понять, что не позволит подвернуть ей ногу, а потом и вовсе осмелел осторожно положил руку на ее плечи, как бы обнимая, и в то же время поддерживая. Девушка слегка напряглась, но руку не скинула. Шли рядом, едва касаясь плечами, чуть в стороне от дороги, трава путалась в ногах. Кончики пальцев у Николая нервно завибрировали, по телу прошлась приятная истома. Впервые обнял девушку, которую мечтал обнять и прижать к себе. Шел осторожно, боясь вспугнуть нахлынувшее чувство нежности, спотыкнуться, и упустить хрустальный сосуд с живою водой. Он и раньше обнимал девчонок, но так, по-свойски, дурачась, в игре хватал за талию и крепко прижимал к себе. Девчонки визжали и вырывались, кто искренне, кто наигранно. Сколько раз на скирде соломы они боролись с Толиком, кидались пучками соломы, и Катерина принимала участие в их борьбе, валила с ног и Николая, и брата. Он нечаянно в пылу борьбы натыкался на ее острые груди, но в азарте игры не замечали этого или делали вид, что не замечают. И тогда ему становилось слегка любопытно, но не вызывало никаких бурных эмоций, ноне от близости Марии пронизывало такой трепетной истомой, какой  не испытывал ранее. В ней его волновало все: и запах волос, и тела,  и  ее нежная девичья кожа под пальцами, и тембр голоса с легкой отцовской трещинкой, с явно выраженной в словах буквой «х» там, где должна звучать «г». Николай лихорадочно размышлял, что бы ей такого умного сказать, чтобы девушка смогла по достоинству оценить его, проникнуться симпатией и доверием. Но известно, в такие минуты глупеешь, эйфория заполняет душу, все вылетает из головы, и начинаешь плести банальности, если не чушь. Девушка интуитивно чувствовала затянувшуюся паузу, в который раз пришла на выручку, спросила:
-Ты решил, куда будешь поступать после школы?
-Нет. А ты?
-В медицинский. Буду лечить детей, - просто и буднично ответила она, как о вопросе для себя давно решенном.
-Будешь делать уколы, и ставить клизмы? – с легкой иронией уточнил парень. Понял, что вместо умной вещи сморозил глупость, но слово вылетело. Мария серьезно ответила:
-Буду. Кому-то и это надо делать.
Николай подосадовал на свою оплошность, поспешил загладить ее своими раздумьями по поводу выбора профессии.
-Знаешь, я как-то листал справочник для поступающих в ВУЗы, сколько в нем интересных институтов и профессий. Я не знаю, кем бы я хотел стать по жизни. Есть, например,  в Москве институт стран Азии и Африки. Как красиво звучит! Азии и Африки! Представляешь, там изучают два языка, один европейский, а второй арабский, азиатский или индийский. Потом студенты едут на практику в эти страны. После окончания работают переводчиками, журналистами, политологами. Встречаются с интересными людьми, с первыми лицами государства. Вот, здорово!
Юноша так искренне и восхищенно говорил об этом, что девушка невольно остановилась.
-Эко тебя занесло, - усмехнулась она. - Так поступай туда, - посоветовала она.
Парень сник:
-Да это я так! Там и других интересных профессий много. Но куда мне до Москвы. Туда на одни билеты прорву денег надо. А еще прожитье на недели две, не-е, нам такое не потянуть… Деньги промотаю и не поступлю, там конкурс знаешь какой?
-Ломоносов пешком в Москву за знаниями ходил, и тоже без денег, - подзадорила Мария юношу, но он не принял ее тона и серьезно добавил:
-Я, наверное, строителем буду. Такая специальность везде пригодится. Буду коровники строить, элеваторы, дома. Я и себе хочу дом сам построить. И даже знаю какой! С верандой, большими окнами. Мне тут книжка попалась по строительству сельских домов. Всю ее изучил, теоретически знаю, как фундамент класть, как стены возводить, окна вставлять, крышу делать. Причем дома у нас лучше строить по нашей, кубанской технологии, из самана. А затем стены  обложить кирпичом для красоты и водонепроницаемости. Дешевле, и летом прохладно, и зимой тепло… - Николай осекся, интересно ли выслушивать девушке его планы. О собственном доме в станице  с матерью мечтали давно. Но строительство дома под силу артели мужчин, у них же ни сил, ни денег для стройки не было. Хотя о доме мечтали, иногда о нем говорили, как о деле решенном. А тут мать заикнулась, решилась, наконец, делать саман для будущего дома.
Они прошли дальше в темноту, впереди виднелись густые, в ночи черные ряды деревьев колхозного сада, они снова остановились у толстого ствола осокоря, девушка припала к нему спиной и как бы задумчиво произнесла:
-Строить дома в станице, – можно и без института.  Коровники возводят  шабашники без всякого высшего образования. На строителя вообще – нужно долго учиться. Строительный институт есть  в Краснодаре. Конечно, то не Москва, но намного ближе, - как взрослая рассуждала она. Николай горячо стал разубеждать:
-Да я Москву в качестве примера привел. Есть интересные институты в других городах. Но есть очень редкие, которые только в столице: кинематографии, например, международных отношений… Но туда можно только по блату поступить. Кстати, а медицинский в Краснодаре есть? – вдруг спросил он.
-Есть, - утвердительно взмахнула челкой Мария.
-Решено! Еду в Краснодар! Возьмешь меня с собой?
Николай оперся руками поверх ее плеч о ствол дерева, на него снизу вверх смотрели ее глаза, они искрились, звездное небо отражалось в зрачках, ресницы вспорхнули и прикрыли эти искорки:
-Посмотрим на твое поведение, - кокетливо ответила девушка.
-Сударыня, оно всегда было безупречным, - позволил вольность себе Николай, почувствовав некоторую ее заинтересованность в разговоре. Он почти справился с волнением, ему стало легко и свободно на душе.
-Ой, ли?! – ресницы вновь вспорхнули вверх, искорки в глазах рассыпались мелкими брызгами, она улыбнулась, нырнула под его руку,  спряталась по ту сторону осокоря. Юноша сделал вид, что догоняет ее, а сам резко развернулся и пошел навстречу. Девушка попала в его объятия. Тут же прижал ее, услышал, как бьется ее сердце, у него самого оно бухало где-то под горлом, и стук отдавался в висках. Сжал  сильнее ее тело, но тут же почувствовал на груди ее острые локотки, она откинула голову и взглянула на него так, как тогда в школе, когда он так опрометчиво налетел на нее. Взгляд был отрезвляющим. Парень тут же отпустил ее.
-Не торопись, - только и сказала она. – Дай получше разглядеть тебя.
Соглашаясь, закивал головой, но вряд ли в темноте она видела это. Девушка развернулась и тихо пошла обратно к хутору. Он взял ее за руку, как маленькую девочку повел к дому.

5.

Молва о свиданиях Марии Завьяловой и Николая Стаценко,  в хуторе разнеслась очень быстро. Вообще-то в хуторе ничего нельзя утаить, не проходило и трех дней, как любой секрет становился известен большинству хуторян. Уж как только дядька Павло не прятался в темноте камышей, пробираясь берегом  на огород тетки Меланьи, вдовой хуторянки, принимавшей изредка уставших от жен односельчан, а поди ж ты, через неделю о нем у магазина судачили все хуторянки. Особенно потешались, вспоминая, как жена с коромыслом гоняла мужа по огороду, тот бегал вокруг яблони, крестился и открещивался:
-Брешут Мила, истинный крест брешут… Да шо б я таку як ты кралю, да на ту толсту колоду поменяв… Та не в жисть! Вот те крест, Мила, брешут… - божился он, прячась за раскидистой яблоней.
И в тот же вечер под благовидным предлогом смотался из дома и направился прямиком к дому тетки Меланьи. Вот уж поистине: «В чужую жену черт ложку меда положил!».
Клавдия Завьялова последней узнала новость: дочь встречается с пастухом. Ее охватила злость и на дочь, и на мужа, который покрывал ее вечерние отлучки. Муж  иногда врал ей: дочка сидит с девками на соседской лавочке. Фурией влетела она в комнатку к Марии, которая как раз собиралась на очередное свидание. С порога набросилась с бранью:
-Так-то ты послушалась меня?! Спуталась таки с Колькой! Не я тебе говорила:  рано тебе о женихах думать…
Дочь как в ни в чем не бывало, продолжала одеваться, никак не отреагировала на замечание матери.
-Что ты, мама, все замуж меня отдаешь? Ну, погуляли мы немного, поговорили, че в том плохого? Может мне в монашки податься, - огрызнулась Мария спокойно. Клавдия опешила. Покладистая дочь, не смевшая перечить,  вместо оправданья заявляет о своем праве гулять с парнями. Клавдия так и присела на краешек кровати.
-Да разве на хуторе нет достойных парней, - в смятении промолвила она. Смекнула, на голос дочь не возьмешь, выросла уже.
-А-а! Так бы и сказала, МАМА (!),  ты не против, чтобы дочь с парнями гуляла, тебе Николай не нравиться. Хорошо,  завтра на свидание с Дзюбой пойду.
Клавдия взмахнула рукой, ударила себя по крутому бедру:
-Ты дывы! Хрен редьки не слаще! Взрослой себя возомнила, или ремня давно не пробовала! – опять на крик сорвалась Клавдия. В дверь просунул голову брат:
-Дай ей, мама, дай…  Она рогатку мою в уборную выбросила, - пропищал он, довольный тем, что сестре достается.
-Марш отсюда! – взвизгнула Клавдия, тот испугано скрылся. – Вот, вот! У тебя всегда по жизни будут крайности: либо нищий, либо дурак, - и вдруг поперхнувшись, всхлипнула, - я ж тебе, дуре, добра желаю. Ты посмотри на своего отца: счастливы мы с ним? Дудки! Он последнее из дому унесет, а не в дом! Горе мне с вами… - махнула рукой, встала, пошла к двери.
-Ты к отцу не цепляйся. Слава те Господи, он у нас не как сосед, или другие какие… - заступилась за отца Мария.
-Да толку то што!  Уж лучше бы пил, - уже из сенцев отозвалась мать.
Девушка присела на кровать, задумалась. И за что мать невзлюбила Николая? Да, живут они бедно. Не его вина в этом. Мать одна двоих воспитывает. Не одни Стаценко в хуторе бедно живут, таких больше половины хутора. А вот как мы живем? Откуда у нас это показное витринное довольство. Как-то не принято в хуторе выделяться одеждой, украшениями, утварью в доме. Никто не носил шляп и галстуков. Даже председатель. Если кто-то прошелся по хутору в галстуке, значит приезжий из города. И все же исподволь появилось среди хуторян едва уловимое соперничество: мотоциклы и машины старались украшать всевозможными висюльками,  на сидениях дорогие плюшевые накидки. Доярки начали носить на дойку  золотые сережки. На танцы наряжаются, как на праздник. Ничего, казалось бы, плохого в этом нет. Наконец зажили лучше, зарабатывать больше. Но появилось в людях некое соперничество, и как следствие, - зависть. Как-то у сельпо, в очереди, подслушала она разговор бабки Криулихи. (Никто не помнил ее настоящей фамилии, по паспорту звалась Матреной Федоровной Кривулиной. Но паспорта у нее отродясь не водилось. Все звали коротко – бабка Криулина). Шепоток исходил от нее  в адрес  матери Марии, дескать, не тащат Завьяловы сумками из колхоза  как все, им подвозят на машине, как господам. Потому как, рука руку моет. Она с начальством в районе ручкается, те как коты на масло на нее заглядываются, вот и пользуется их попустительством. Мария вспыхнула тогда, завидно бабке, что мать красивая, вот и завирает. Но частые упреки матери, что она содержит семью, хотя отец и не последний человек в колхозе, заставили ее вспомнить тот злобливый шепоток. А еще девушка совсем недавно отметила: у матери появилась страсть к стяжательству. Скупает золотые сережки, кольца, ковры, которые некуда вешать. На вопрос, зачем им ковер, если его некуда пристроить, мать ответила: не век здесь жить будем, купим в станице более просторную хату. Или в качестве приданного пойдет, когда дочь замуж выскочит.
Мария незаметно выскользнула из дома, встретилась с Николаем у той же старой шелковицы, дерево стало местом их встреч, молча схватила его за руку и повела за собой в сторону. Тот  уловил настроение девушки, спросил:
-Что-то случилось?
-С матерью поругалась. Она против наших встреч, - коротко ответила Мария.
-Из-за чего? – новость неприятно кольнула юношу. Ничего плохого за ним не водилось. А ее отца искренне уважал.
Девушка не могла раскрыть истинную причину недовольства матери, уклончиво ответила:
-Рано, говорит, нам женихаться. Школу закончить надо.
-А ты?
-А что я?! Я вот пришла…
Николай улыбнулся, остановился и обнял ее. Обнимать себя Мария позволила на вторую или третью встречу. А вот поцеловать в губы – не разрешала. Несколько раз юноша, томимый нежностью и близостью девушки, целовал ее завиток у уха, потом щечку, потом ближе к губам, и как только касался слегка губ, Мария тут же отворачивалась, но не отталкивала, только говорила с придыхом:
-Ну, што ты? Без этого нельзя, что ли?
-Можно, - наивно отвечал Николай. – Но очень хочется.
Девушка улыбалась, и чтобы друг не обижался, целовала в ответ в щеку. Начитавшись романов Дюма, Жорж Санд, Вальтера Скотта, Альфреда де Мюссе, юноша готов относиться к даме сердца с таким же благородством и достоинством, как в тех романах. А еще недавно перечитал стихи Блока  «К прекрасной незнакомке» и есенинские «Персидские мотивы» и равнодушие к размеренному слогу испарилось, и строки поэзии зазвучали в душе в унисон с его чувством, и на душе стало еще светлее и благостнее.  Понял, его стремление видеть Марию, находиться все время рядом и есть влюбленность в нее. Ее целомудренность не вызывала досады, наоборот,  считал  ее поведение заслуживает восхищения, именно такими  представлялись дамы в рыцарских романах. Ему рядом хорошо с ней. Пусть она не так начитана, как хотелось бы, но Мария  по-житейски умна и сообразительна. Упряма, отстаивала свое мнение до последнего. Однако, легко соглашалась с ним, если тот убеждал ее в обратном. Они спорили на любые темы, но интерес их ограничен рамками хуторской жизни, оба почти нигде не бывали, за исключением соседних станиц, да по праздникам за покупками ездили в город Ейск. Николаю районный город казался большим и красивым, пока не поехал с классом на экскурсию в Краснодар. Там  впервые увидел трамваи и троллейбусы, высокие дома, неоновые вывески, вечернее освещение и большие магазины. Город потряс его. Оказывается за маленьким мирком их хуторской жизни, -  есть другая, совершенно отличимая жизнь: с огромными домами, кинотеатрами, музеями, гостиницами, и множеством людей, которые совершенно не знакомы друг с другом. И они оба мечтали, вот поступят учиться в краснодарский институт, и тогда смогут прикоснуться к той, неизведанной для них жизни.
-А ты знаешь, в саду майки (черешня) поспели, - сообщил ей Николай.
Он вспомнил, как недавно обсуждали с Толиком ночной поход в колхозный сад. При разговоре присутствовал их третий товарищ Славка Зяблик, который сразу заявил: я с вами. Славка девушек сторонился и друзей осуждал: «Дураки, связались с бабами…» - с горечью говорил он.  Теперь вечерами друзья оставляли его одного, уходили на свидание, Славка злился на них еще больше, исходил желчью в их адрес, считал предателями. Но недавно Славка поймал себя на мысли, он тоже начал оглядываться на молодых женщин. Не на девушек, а именно на женщин: крупных, статных, с широкими бедрами, выпирающей вперед пазухой, без девичьей стыдливости в глазах. С любопытством смотрел на «кустодиевский» тип фигуры, пытаясь разгадать тайну их привлекательности. А тут еще старший брат зачастил на ферму, где жили сестры Семенюк, со старшей Леной брат встречался, гонял на мотоцикле каждый вечер в сторону фермы, домой  приезжал поздно ночью, порой под самое утро. Славка слегка завидовал брату, - Лена девушка плотная, высокая, телесами не меньше хуторских рожавших женщин. И ему захотелось познакомиться поближе с младшей сестрой Лены – Ниной, которая хотя и мельче сестры, но в ней угадывалась в будущем такая же телесная стать. Не раз просил брата взять  с собой на ферму, тот снисходительно отмахивался: «Мал еще!..».
Друзья договорились следующей ночью навестить колхозный сад.
-Там же сторож, -  напомнила Мария.
-Мы уже разведали. Завтра в саду дежурит дед Дзюба. Он бутылочку самогона с собой всегда берет. К часам двум  его самого за ноги можно из сада выносить. Ты как? – спросил юноша, уловил немой взгляд Марии, как аргумент добавил, - Толик Лидку с собой берет. Будете на шухере стоять, а мы вам за это маек отсыпем.
-Страшно. Но очень хочется. Да и мать не пустит, - неуверенно ответила Мария. Парень по тону понял, она с удовольствием разделила бы с ними ночной набег на колхозный сад.
-Что ты! На такое благородное дело обязательно пустит, - убедительно сказал он.
В колхозный сад ночами стайками ходили все хуторские жители, никто не считал зазорным залезть в сад и набрать на закрутки фруктов столько, сколько считал нужным.
-Хорошо. Я попробую ее уговорить, - решилась девушка.
-Отлично! – обрадовался юноша. - В часов двенадцать я подъеду к воротам. Ты на велосипеде, или на одном поедем?
-Да на раме всю себя отсидишь, да и майки потом как везти? – возразила Мария.
- Верно! Договорились… Ты на своем, я – на своем, - согласился Николай.
 Он чуть подосадовал, что согласился взять с собой Славку. Все же в их компании с девчонками он лишний. Но Славка заводила всех их детских игр и юношеских проказ. Он  как бы продолжал оставаться в детстве, первым лез в густые камыши за раками, не боялся пиявок и гадюк, на колхозную бахчу по-пластунски чесал так, только голые пятки при луне сверкали. По- прежнему не признавал девчонок, очень сожалел, что эти два дурня связались с бабьем. Поэтому обрадовался идее посетить сад, наконец, они поумнели, одумались, и вспомнили о своих «прямых пацанятых обязанностях». Жалко предавать друга. Правда, он еще не догадывается, что с ними пойдут девчонки.
-Вот ты и забыла о своих огорчениях, видишь, как отвлек, даже улыбаться стала, - весело сказал Николай.
-Так насчет сада - ты в шутку?! – остановилась  Мария.
-Не-е, с садом – взаправди, - поспешил уверить он девушку. - Я же с тобой на край света готов, ты же знаешь.
-Ой, любите вы, хлопцы, девчатам головы дурить!
Николай привлек Марию, прижал к себе:
-Не знаю как хлопцы, но мне ты голову задурила. 
Юноша  ощутил ее теплое тело. У него всегда перехватывало дыхание,  когда видел рядом ее лицо, и близко-близко слегка полуоткрытые губы. Николай чуть наклонился и прикоснулся к ее губам, ожидая,  Мария по обыкновению отвернет лицо в сторону. Она не отвернулась, только слегка прикрыла глаза. И юноша припал к этим горячим губам, даже зубом почувствовал ее зуб. Поцелуй получился неумелым, сначала очень осторожный, потом все сильнее и сильнее вдавливаемый, и руки невольно  обхватили ее голову, и ее теплые ладошки  ощущал на своих лопатках. Небо со звездами  закрутилось, земля уходила из под ног, и если бы не ствол акации, оба упали бы на редкую пожухлую траву.
-Сумасшедший, - выдохнула девушка в смятении, и уткнулась  лицом в его грудь. Нежность  перехлестывала юношу через край, на душе потеплело, в груди набатом бухало сердце, с этой минуты как бы рухнула последняя преграда в их отношениях, теперь Николай смело мог обнимать и целовать свою девушку. У Марии несколько другое отношение к поцелую. Она знала: рано или поздно  позволит себя целовать. Ранее дала себе зарок: целоваться станет после того, как поймет, этот парень нравится ей, и ему можно довериться. Сегодня, проявив некоторую слабость и нарушив данное себе обещание, она оправдала себя тем, что решила так поступить назло матери. Но когда почувствовала страстный поцелуй уже взрослеющего парня, тепло толчками пошло по ее телу, и не хватило сил оттолкнуть его, а впрочем, уже и не хотелось.  Киношные герои отошли на второй план, в ее жизни появился реальный парень, с которым интересно  проводить время и приятно ощущать сладость поцелуев.
Николай теперь редко виделся с друзьями, с пастбища возвращался поздно, наскоро ужинал, и тут же собирался на свидание. Сестра уже привыкла к его вечерним отлучкам, не ехидничала, да и мать как-то строго прикрикнула на ее попытки подразнить брата.  Мать с пониманием относилась к увлечению сына: парень то взрослый. Только однажды сказала:
-Что ж, девочка хорошая. Не обижай ее, Коля.
-Не, мама, - пряча глаза, говорил сын, сам благодарен матери за ее понимание.
Толик встречался с Лидой, единственным ребенком в семье, отец ранее работал колхозным конюхом, а когда конюшню убрали и перевели коней по фермам, перешел в кузницу. Мужик  здоровенный, ему молотом сподручней махать. Неуравновешенный и характером грубый, любил выпить,  хмельной лез драться. Охотников подраться с ним находилось не много. Мать женщина тихая, задавленная нуждой и узурпатором мужем, работала в колхозе на сезонных работах.
Подкатив к Лидии на один вечерок ради баловства, и получив отпор, Толик закусил удила. Начал ухаживать, и не заметил, как вечер без нее терял свою прелесть, без встречи с нею  становилось пресно и как-то тоскливо. Одно свойство Лиды его очень удивляло и забавляло. Он не смог поцеловать ее ни в первый, ни на третий, ни на пятый день. Озадаченный таким проявлением целомудренности, Толик упрямо шел к цели: сердился, делал вид, что уходит, взывал к разуму, – все напрасно. А когда это произошло, и он пиявкой впился в ее губы, Лида вдруг обмякла, и совсем потеряла способность к сопротивлению. Она знала свою слабость, от поцелуя почти теряла сознание, ноги ее подкашивались, и в первые минуты парень пугался, подхватывал ее под мышки и прислонял к дереву. Когда сообразил, в чем дело, стал забавляться такой реакцией на поцелуй. Под благовидным предлогом увлек  девчушку на стог прошлогодней соломы, где они,  лежа на спине, вместе разыскивали на небе Большую медведицу. Лида не разрешала себя целовать, но Толик преодолевал ее сопротивление, целовал страстно, сам заходился в том поцелуе, но больше млел от ее реакции. Пока ее губы находились в его власти, Лида лежала парализованной, ни руки, ни ноги ее не могли пошевелиться. Толик лихорадочно шарил по ее острым девичьим грудкам, торопливо совал руку под кофточку, мял ее тело, но как только переводил дыхание, Лида тут же  откидывала его руку, торопливо поправляла кофточку, почти со слезами шептала:
-Как же ты можешь…  так охальничать…
-Я ж так… в страсти… не бойся, я не того… не трону – обещал, тяжело дыша Толик.
Оба задыхались, девушка от возмущения, парень изнемогал от страсти, и совсем немного оставалось, чтобы перейти ту грань, которая позволительна взрослым. Рука Толика уже не раз нащупывала мягкий живот, и опускалась ниже и ниже, чуть касаясь резинки, а потом скользила вниз, к коленям, как бы ненароком задевая твердый ее лобок. Толик помнил, как однажды на дороге встретил слегка подвыпившего ее отца, тот стоял раскарячившись, по-бычьи нагнув голову, поджидал Толика. Парень с опаской, боком, начал обходить его, тот поймал его за ворот рубахи, помахал перед носом пудовым кулаком и прогудел:
-Смотри, если шо, убью!..
И не сказал, за что собирается убить, ничего не добавил, оттолкнул его, и пошел дальше, широко расставляя ноги. Толик оторопело смотрел вслед. Ему ли не понять  – за что. В хуторе ведь секретов нет. Не только страх перед отцом Лиды останавливал Толика, ему жаль эту бестолковую дивчину, которая поверила ему, влюбилась в неказистого ростом парня, и ему хорошо с нею. Очень скоро научился справляться со своей переливающейся через край страстью, но страсть, как наркотик, ее хотелось испытывать еще и еще. Лидкина не испорченность, перемешанная с абсолютной беспомощностью, привлекала его, как привлекает мотылька огонек свечи. Для себя решил, он должен стать ее защитой и опорой, не все с пониманием отнесутся к ее слабости. Нацеловавшись, слегка обессиленный от чрезмерного возбуждения, он резко вставал, и предлагал ей прогуляться. Она благодарно обнимала его за талию, и они  шли по пыльной дороге навстречу звездам.
Пойти ночью воровать в саду майки, Лида согласилась не задумываясь.  Она готова идти за Толиком куда угодно, лишь бы в одном направлении, теперь он для нее друг, брат, возлюбленный. Все смешалось в ее  юной девичьей головке, и в лице неказистого на вид парня ей явился еще один родной человек, как мама, папа и остальные родственники.
Большинство хуторян и станичан ходили ночами в сад за запасами на зиму, не особенно таясь от сторожей. Днем находились на работе, некогда шастать по садам.  Ночь позволяла соблюдать статус кво. Боялись не сторожей, а объезчика или председателя колхоза, который мог поздним вечером возвращаться с дальних бригад. Сторож всегда готов принять причитающуюся ему бутылочку самогона, и сам показывал, где деревья поурожайнее и плоды поспелее. Майки годились только на компот. Поэтому взрослые за ними редко ходили. Майки обрывала в основном детвора. Вкусные  бордовые, желтые и желто-красные, сладкие плоды таяли во рту, но для длительного хранения не пригодны. Взрослых интересовала клубника, зимние яблоки, груши, чернослив.
  За хутором тоже имелся сад. Старый и почти вырождающийся. Плоды его обмельчали и кислились. Сад никем не охранялся, там прятались влюбленные парочки. В нем росли алыча, слива, ранние яблоки, но такого добра  в огороде у каждого хуторянина. А большой колхозный сад находился в семи километрах от хутора, как раз между хутором и станицей. По периметру сада росла живая изгородь из колючего  боярышника и желтой акации, колючки у которой  длиною с палец, из сухих, колючих веток образовывали непролазный вал. За плодовыми деревьями ухаживали агрономы и целый штат садоводов. Плоды все как на подбор, с такого урожая и закрутки на зиму добротные. Николай удивлялся: жители станиц и хуторов вокруг сада все лето пасутся в нем, колхоз продавал урожай на сторону, и все равно на зиму сад оставался до конца  неубранным. Руководство колхоза ссылалось на нехватку рук. Перед заморозками сгоняли школьников подбирать падалицу, мешали с силосом на прокорм колхозным коровам.
Друзья договорились встретиться на следующую ночь у осокоря за артизианом, чтобы совершить свой очередной набег на колхозный сад.

6.

День источал зной с самого утра. Небо белесо-линялое, блеклое, почти бесцветное. Над полями стояло марево, не шелестела листва на деревьях в лесопосадке, пожухли листья кукурузы, даже зеленные листья камыша уныло обвисли над водой.  Стрижи не чертили небо рваными зигзагами, только  оводы и мухи неутомимо кружили над стадом коров.
Николай не высыпался, и зной морил его, глаза слипались сами собой, разодрать их не было никаких сил. Коровы нутром чувствовали свою безнаказанность, тут же гуськом устремлялись на поля с люцерной. Пастух с трудом вставал, испугано озирался – не едет ли объездчик. Тот, подлая душонка, мог свой драндулет оставить в лесополосе, и подкрасться пешочком. Ему давно дано задание - рапортовать о факте потравы частными коровами колхозных полей. Тогда вопрос о выгуле  хуторского стада закрылся бы враз и навсегда. Пожалев очередной раз об отсутствии Полкана, Николай потрусил выгонять коров с поля. Полкана не взял специально, в хозяйстве пес тоже нужен. Собаки в хуторе не столько охраняли дом, (хуторяне никогда не запирали дом), сколько давали знать хозяевам, работавшим в огороде: во двор зашли посторонние.  Соседи Полкана побаивались. Пес, хоть и дворовый, но солидный, с примесью каких-то кавказских кровей. Лаял низким, утробным рыком, которого боялись все прохожие, оказавшиеся рядом с двором. Без верного друга пасти тяжелее,Николай подбегал к краю поля, стрелял хлыстом кнута, костеря в душе на чем свет стоит неспокойных коров. Надоели ему эти коровы: ни выходных, ни проходных, от зари и до самого вечера. Решил: пойду к ребятам в колхоз. Те в четыре часа уже свободны. Правда, заработок их невысок, всего пятьдесят копеек за день. Детский труд учетчик закрывает по четыре часа в день, как прописано в нормативе. А какой там четыре часа, когда  на фурманке за фуражом в станицу в один конец пилишь три часа. Николай давно хотел, отработать до конца месяца и пойти к Архипычу на поклон: - принимай стадо взад. Тот, говорят, выздоровел, может и согласится. С Архиповичем Николаю работалось веселее. При нем можно и выходной устроить, пораньше по делам уйти. Правда, тогда заработок приходилось делить на двоих, но даже половина зарплаты составляла большую часть, чем он заработал бы в колхозе. При Архиповиче приходилось бегать за коровками столько же, но зато и рассказов от него интересных слышал не меньше, чем от деда Вани. Дед Ваня набожный человек. Архипыч не верил ни в Бога, ни в черта, ни в советскую, ни в какую другую власть. Это сейчас он старенький и немощный, зато на хуторе самый нужный человек.  Он и дома выкладывал из самана, и колодцы изнутри кирпичом  обкладывал, и крыши камышом крыл, и заборы из него плел.  Последний остался, кто умеет из камыша чудеса творить, помрет, никто уже не сумеет управиться с камышом.
-Камыш - сто лет на крыше лежать будет, - пояснял старик своему подпаску. – Кончики только сгнивают, а внутрях, как новенький. Шифер – это што, баловство одно. Толку от него, тьфу! Помнишь,  Аникеев трепался, пожар от камыша дюжий, а много у нас пожаров то було? Вспомни, як у таго, придурка, сарай под шифером загорелся?  Потушили?  Шиш! Шифер стрелял так, шо ныхто подступиться к нему не смог. Нашли пожаростойкий  материал, едрит их в душу…- громко, как все плохо слышащие, говорил Архипович. Слуховой аппарат у него никчемно болтался в переднем карманчике старого засаленного пиджака, давно кончились батарейки, за новыми - в центр надо ехать, а то и в край.
Про тот пожар по хутору долго байка гуляла, как бабка Криулиха спешила посмотреть на пожар, ее остановила Тонька Залепукина. Спросила: «Куда, карга старая шкандыбаешь?». Подглуховатая бабка услышала только первое слово со всей фразы, добродушно ответила: «Дык на пожар поглядеть». – «Так потушили уже.» Бабка горестно всплеснула руками: «Надо же, нет счастя в жизни, хотила подывыться, та не успела!». Тонька огорошенная таким откровением, тут же выдала: «А вы свою хату подпалить, любуйтесь, и будэ у вас счастья полные трусы».
Архипыч молчал, крутил высохшей шеей, устремлялся слезящимися глазами куда то в даль, за горизонт. Там осталась его молодость: вернутая-перевернутая. До войны он был самым молодым во всей станице коммунистом, приняли за высокие показатели в труде. Сколько то  хлеба намолотил тогда на стареньком «Сталинце»,  корреспондент районной газеты приезжал, фотографировал и за высокие показатели  расспрашивал. На фронт не взяли из-за глухоты. Когда к хутору  подошли румынские части, уходить с отступающими войсками не захотел, не мог бросить старуху мать и младших сестренок.  Постоянного гарнизона в хуторе не находилось, а когда наведывался патруль или приезжали из станицы полицаи, прятался в плавнях. Его даже один раз поймали, выдал местный полицай Гаврила Сушков, но Архипович умудрился убежать из-под охраны. Все же он коммунист, а к ним у немцев и их союзников румын счет особый. В отместку за побег брата, в Германию угнали его старшую сестру Анастасию. Прятался Архипович в плавнях. Хуторяне его не выдали, жалели и подкармливали. С ним пряталось еще человек шесть: один дезертир, два из района, три вообще не понятно кто такие. На всю команду вооружения - два дробовика и румынский карабин без патронов. Потом хуторяне с гордостью говорили, прятался  у них в плавнях свой партизанский отряд. Партизаном Архипович  числился или не партизаном, никто разбираться не стал, а когда наши вернулись из коммунистов его турнули. Вышел Указ, всех кто оставался на оккупированной территории – партбилета лишить. Рассказывая об этом  Николаю,  Архипович сокрушался, как-будто партбилета его лишили вчера:
-Сами бёгли, аж жопы сверкали, как салом смазанные… А я за ними должон тоже бечь вприпрыжку, што ль? Я их заставлял бросать нас под  румына? – спрашивал он Николая, ища у него сочувствия. Тот заливисто смеялся, представляя блестящие на солнце жопы, от смеха сучил босыми ногами, уминая твердую, как камень землю.
-Наши, - не драпали, наши - планомерно отступали, - поправлял его Колька, - так в книгах написано,  - продолжал он смеяться.
-Видал я, как оне планомерно отступали… - ворчал Архипыч. – Власть в станице за час поменялась. Так-то ж ще не немец наступал, а румыны. А какие оне вояки – известно. Брешут, твои учебники. Немец до Москвы за скоко допер? – хитро прищурил он глаз, спросил, искоса поглядывая на парня.
Колька пошевелил губами, вспоминая учебник истории, подсчитывал месяцы:
-За пять месяцев, кажись…
-То-то! А назад в три раза дольше топали. И то, били не умом, а числом… - многозначительно поднимал он палец. - И чему только этих вояк Суворов учил, - ворчал он, переворачиваясь на другой бок.
При Хрущеве Архипыч писал письма в район, край, и даже – столицу, с просьбой восстановить его в партии. Ни ответа, ни привета: спустя месяцы все его письма вернулись в район, оттуда пришел лаконичный ответ: «Просим не беспокоить…» и так далее. А тут еще не досчитали ему трудодней, не все выплатили по итогам года зерном. Архипович взбеленился, пришел в правление колхоза, переругался с парторгом и председателем, бросил об пол шапку, твердо выпалил опешившим руководителям:
-Да провалитесь вы со своей партией и колхозом!.. – и вышел из колхоза. Стал единоличником. По уставу имеет право выйти. Но по жизни – единоличник в колхозе - самый бесправный и унижаемый властями человек. Такой житель колхоза как бы вне закона. Никто по надобности не даст колхозную лошадь, если нужда заставляла  отвезти родных в больницу. Огород никто не вспашет, его попросту у него отобрали бы, да расположен огород  между домом и берегом лимана, поди - отбери. Там и так три сотки гуляет, никому не надо, ни ему, ни колхозу. А вот если бы его дом стоял спиной к колхозным полям – отчекрыжили бы по самую изгородь. Ему еще повезло, - времена изменились. Попробовал бы Архипович послать партию годами раньше, его бы самого послали на юг… Колымского края.
 Стал Евсей Архипович зарабатывать на жизнь своим трудом: пасеку держал, мед продавал,  с артелью на заработки ходил, дома и печи выкладывал, подряжался на любую работу. Жил не хуже других, а то и справнее, но обиду на эту власть затаил крепкую. Упоминал все районное начальство по батюшке и по матушке. Однажды, парторг колхоза по случаю дня Великой Октябрьской революции приехал в хутор поздравить тружеников полей и животноводства с великим праздником, и напоздравлялся до «полного изумления ума». Архипович, недолго думая, загрузил безжизненное тело в бричку, отвез парторга в районный комитет партии, занес его в приемную первого секретаря и выдал слегка очумевшей секретарше, дежурившей по райкому на телефоне, тело под расписку. Парторга, конечно, с партийной работы убрали,  отправили в исполком, тоже на хлебную должность. Номенклатура свои кадры так просто не сдавала. После этого случая партийное начальство пить в хуторе боялись. Быстренько поздравят тружеников полей и животноводства с очередным праздником, шась в свой «козелок»,  - и ходу из хутора.
 Когда силенок поубавилось, перешел Архипович в пастухи, хотя за строительными консультациями обращались только к нему. Если  тот посчитает, сколько самана требуется на строящийся дом, и столько стоит работа, ни один шабашник у хозяина больше вышибить не сможет.
Не применул расспросить Архиповича о местном герое – скульпторе Воловике Григории Никифоровиче, о котором разное говорили, легенды ходили.
-А вы его помните, Евсей Архипович? Каким он был?
Архипыч хмыкнул:
-А че ж ны помню? Его, почитай, все старики помнят, - снял фуражку, почесал затылок, продолжил: - Вреднющий мужик був, я тебе скажу. Ему при всех властях доставалось, ны с ким ны уживався. Моя маты казала, ще при атамане с казачьим кругом цапался, не раз в холодной сидел. Но за талант прощалы. Казакив вылепливал из глины – один в один. Шо твой портрет. При Советах простых колхозников вылепливал, начальство все ждалы, кода ж он начнет передовиков та начальников ваять. А он вместо их, вылепил в полный рост атамана Бабича при генеральских регалиях. И поставил у cвоем огороде.   Казав: «Хай ему память будэ». Тут его за хибот взялы и в кутузку. Памятник Бабичу сломали и в лиман выкинулы. Год просидел, выпустили под честное слово, шо вин из мрамора Ленина высече и на площади в станице его поставят. Откудась ему мраморну глыбу приволокли. Долго он над той каменюкой маракувал, высек цого уродца, шо у нас в хуторе стоит, - Архипыч тоненько хихикнул. - Комиссия той памятник забраковала, на Ленина отдаленно похож, Воловик  оправдывался, он их предупреждал, шо с мрамором ранее не работал. Ни у кого из той комиссии рука не поднялась разбить памятник. Поднять руку на самого Ленина, хоть и мраморного,  чревато последствиями. Памятник сослали до нас, в хутор, а Воловика выслали в Сибирь. Люды поговаривали: он нарочно изуродовал личность вождя. Вернувся перед самой войной. Коды немцы та румыны пришли, им сразу наш полицай Гаврила Сушков доложил, як коммунисты притеснялы скульптора, заставили Ленина силком высекать,  те его вызвали, предложили работать в комендатуре, чи полиции – не помню. Токо послал их Воловик по матушке, и по батюшке… Теперь за шкирку его немцы взяли. Предложили в обмен на свободу своими руками разбить памятник Ленину. Никифорович скрутил им дулю, и як кажуть люды, сказав: «Я вам ны Тарас Бульба, шоб своими рукамы…» и так далее. Ось така история. С тех пор Воловика в станице больше не видели, сгинув чоловик, дэ могила его – ныхто ны знае. А памятник полицаи в лимане утопили.
-А как же он в хуторе оказался? – спросил юноша.
-То вже другая история, може и расскажу кодась, - отмахнулся Евсей Архипович, жара сморила его, длинный монолог утомил, он накрыл лицо фуражкой и тоненько засопел, всхрапнул на полуденном солнце. Как сейчас Николай. Он очередной раз разлепил сморенные жарой глаза, отмахнуться от надоевшей мухи, увидел над собой смеющиеся щелки глаз Ольги Калмыковой, которая травинкой водила по его лицу. Увидела, пастух открыл глаза, певуче проговорила:
-Спи, касатик, спи. Пусть коровки люцерны поедят. А то сухая трава им в душу не лезет… ха-ха-ха!
Николай думал, Олька ему снится. Она всего-то лет на восемь старше, но ему кажется перестарком. Жаркое солнце, колхозный труд да приусадебные работы рано старят  кубанских женщин.  Николай рывком сел. Олька стояла над ним  одной рукой подбоченившись, лицо платком укутала, только глаза смеются, подол бесстыдно высоко подоткнут,  крепкие загорелые до колен ноги уперлись твердо в землю, выше от колена белеют молочной белизной, манят взгляд. Полная грудь нависла над ним. В нос пахнуло  женским потом, смешанным с запахом молока и еще чем-то таким, едва уловимым, что будит воображение, и появляются неясные желания.
 Коров  от поля отгоняли хозяйки. Не торопились, только делали вид. Им что? Спрос не с них. Бабка Завьялова  подковыляла вплотную, стала тыкать клюкой в сторону поля, корила:
-Казала тоби, следи… ан як оштрафують…
-Шо ты, Илинична, к нему пристебалась?! – оборвала ее  Олька,  - Радовалась бы, коровки пожировали слегка, в колхозе не убудет, - махнула пустым подойником и, поводя бедрами, пошла к своей ненаглядной. Наталья Лихая проходя мимо бабки Завьяловой, кивнула в сторону пастуха:
-А ты, старая, не очень на него шуми, глядишь, зятем будет, - бровки приподняла и головой покачала. У бабки глаза округлились, от негодования рот перекосило:
-Тю, на тэбэ! У яго молоко на губах ще ны обсохло, - и тут же поспешила ретироваться.
-А ты еще скажи, у него женилка не выросла, - вслед ухмыльнулась Наталья.
-Счас молодые, да хваткие, - подтвердила Олька. Она привычно зажала ведро между ног, струи молока  попеременно ударили по его стенкам.  Наталья выглянула из-за коровы,  посоветовала:
-А ты бы, Оля, попробовала, испытала бы молодца… ха-ха-ха! – и залилась плотоядным смехом.
-Да  што нам: молодым та красивым, - лихо отозвалась Олька, -  не удовольствия для, а проверки ради, эт завсегда пожалуйста… - и в ответ засмеялась заливисто.
Николай краснел от таких шуток, отходил в сторону. Теребил узелок с едой, ждал, когда уедут,  полдничать на людях не любил.
  -А, седня бабы, дождь передавали, - отозвалась одна.
-Парить сильно, може и к дождю, - согласилась другая женщина.
-То-то спину ломить, - поддержала разговор бабка Завьялова.
Николай окинул взглядом горизонт. Чисто. Только со стороны лимана дымка. Нехорошая такая. В степи так бывает. Налетит туча черным вороном, застит собой полнеба, рвет когтями листья с деревьев, прижимает молодой колос к земле. Потом ка-ак ливанет, даже страшно становиться. Молнии прямо в землю бьют, гром грохает  раскатисто, как артиллерийская канонада в кино, уши закладывает, заставляет коров на задние ноги приседать. Олька тоже подтвердила:
-Вона, со стороны лимана заходит. Ах, божечки, я ж белье вывесила, не успею убрать…
Проходя мимо пастуха, она свободной рукой прихватила его за шею и ткнула носом себе в ложбинку пухлой груди: «Ах, касатик!..», - томно проговорила она и, видя, как юноша покраснел и отпрянул,  весело рассмеялась, пошла вперед, покачивая бедрами. Николай опешил не потому, что Олька позволила такую вольность, - ткнуть носом в свою грудь, он вдохнул тонкий  зовущий запах женского тела. Запах молока, пота, полыни призывно  исходил от нее, заставил биться сильнее сердце, испытать миг влечения к женскому телу. Легкая ошалелость еще долго не отпускала его,  он как бы сделал для себя открытие, существует между женщинами и мужчинами тайны высшего порядка, еще неизвестные ему, поэтому женщины такие манящие и притягательные. Если к Марии он испытывал нежность, рыцарское чувство любви и преклонения, то от Ольки исходила какая-то влекущая сила, вызывающая нездоровое  любопытство. Внешне Олька не вызывала любопытства, небольшого роста, руки и ноги толстые, бедра крутые, на груди того и гляди ситцевое платье не выдержит, лопнет под напором телес. Лицо круглое, нос картошечкой, большие серые глаза, пожалуй, служили ей украшением. Характер у Ольки легкий, смех заливистый, несмотря на ее внешнюю непривлекательность, мужики льнули к ней. Было в ее облике нечто притягивающее.
Бабы замолчали, сосредоточено задергали за дойки. Собрались быстро, словно у каждой во дворе белье висело. Подойники марлей от мух укрыли, на фурманку залезли,  только их и видали.
-Всегда так, - с тоской подумал Николай, - как только чего задумаешь, так сразу и дождь. Когда нужен – месяцами не дождешься. Накрылся сад…
Дождь подкрался тихо, без порывов ветра. Да и туча не похожа на грозовую. Просто небо стало сереньким, мутно-бесцветным, как сопли ребенка. Всполохи молний носились высоко в небе, гром по-летнему басовито рыкал, и тут же смолкал. Потом пошел косой дождичек, мелкий, но частый. От земли пошел пар. Капли  секли тело, Николай сожалел, не захватил дождевик. По жаре не хочется с ним носиться, а теперь струи катятся за воротник, рубаха вмиг прилипла к  плечам и спине. Коровы сбились в гурт, понуро опустили головы,  капли катятся по их округлым бокам. Николай увидел фигурку, несущуюся бегом в его сторону прямо через поле. «Ленка спешит!» - подумал он. Запыхавшись, подбежала Катюха. Она несла в руках отцовский, большой дождевик, полы его волочились за нею чуть ли не по земле. Не говоря ни слова, она накинула на Николая слегка намокший дождевик, поправила капюшон. Юноша благодарно улыбнулся:
-Я думал сеструха бежит, - пояснил он, прижал к себе Катю, защищая от дождя ее хрупкое тельце, стараясь запахнуть полы за ее спиной.
-Она тоже бежала, да я вернула, - еле отдышалась Катя.
-Спасибо! – опомнился поблагодарить Николай.
-Пожалуйста! – в тон ему ответила девушка, сверкнула глазами снизу вверх, и опустила голову.
Оба слушали, как шуршат капли, стекая по брезентному материалу, как отзываются листья кукурузы и лопухов на удары капель, как-будто горох сыпали на жесть. Серая земля сразу потемнела, парок  поднимается над полем в виде легкого тумана, тут же тает в пелене дождя.
-Встречаешься с ней? - глухо спросила Катя, стараясь не называть имени. Друг детства кивнул головой.
-Люба она тебе? – в голосе слышалась слабая надежда на ожидаемый для нее ответ, но он твердо сказал, как отрезал:
-Люба.
-А я не люба? – отчаянно спросила она, голос перехватило у нее на высокой нотке, на Николая уже не смотрела, а отвернулась в сторону. Главное для себя она уже узнала. Ему не хотелось обижать ее, хотел промолчать и только отрицательно покачал головой, но потом торопливо пояснил:
-Если бы не Машка, лучше тебя – девчонки в хуторе нет.
-Что ж мне, теперь, ее убить? – грустно сказала она, пытаясь все свести к шутке.
-Глупая! -  улыбнулся Николай, сильнее прижал к себе девушку, - прошептал на ухо есенинские строки:
  «Не криви улыбку, руки теребя,
      Я люблю другую, только не тебя».
Катя не отстранилась, вдвоем теплее, только упрямее прижала лоб к его груди. Молча постояли, прислушиваясь к биению сердец, да к каплям дождя по брезенту. Когда дождь немного поутих, Николай отбросил капюшон, посмотрел с досадой в серое небо.
-Толька сказал, вы в сад собираетесь? – спросила Катя
-Так дождь же… - уныло, с досадой в голосе проговорил Николай.
-До вечера пройдет. Не осень. Протряхнет быстро. Зато охранников не найдешь, - возразила девушка.
-Тоже дело…Токо мы ж с девчонками, - пояснил Николай, - ты как?
-А Зяблик без девчонки. Вот я с ним и буду. А захочу – любовь с ним закручу, - с вызовом, так что голос зазвенел, заявила девушка.
-Да он девушек боится, - засмеялся Николай.
-Ничего! Я его быстро приручу. Он у меня на задних лапках ходить будет! – хорохорилась она.
-Ну-ну… - только и сказал парень и покрутил головой, оглядывая небо.
Дождь утих,  день до вечера обещал быть сереньким.
-Ты Тольку уговори, чтобы он не кобенился, взял с собой, - попросила она.
-Хорошо, - пообещал Николай.
 Девушка освободилась от объятий, высунула ладошку, подержала  на весу, проверяя, сколько капель упадет на нее, удовлетворенно чмокнула губами и весело заявила:
-Я же говорила,  дождь не надолго…
-Зато грязи до завтра хватит, - отозвался Николай, прикидывая,  как они будут переходить пахоту с велосипедами.
Девушка находилась рядом с пастухом и другом детства на пастбище до вечера.  Говорили ни о чем, старательно обходя тему взаимоотношений его и Марии, вспоминали эпизоды детства, как у них, однажды, порывом ветра угнало каюк на середину лимана, а шест сломался, и  лодку толкали по очереди вплавь. Да мало ли чего случалось в детстве. Вспомнили, как лазили на заброшенной ферме драть воробьиные  яйца. Толька со стрехи свалился и подвернул ногу. Думали, сломал. По очереди несли его на себе до самого хутора.
Расстались под вечер, Катя несколько раз оглядывалась и махала парню рукой, он улыбался в след.

Собраться решили из-за прошедшего дождя не у осокоря, а у дома Комаровских. Велосипеды катили в руках, старательно выбирали путь по траве, иначе колеса тут же забивались черноземом.
-У нас лучшая в мире грязь, – констатировал Славка Зяблик.
-Хоть что-то в нашем хуторе лучшее в мире, - согласился с ним  Николай.
Асфальт протянули до хутора лет десять назад. Ребята помнят, как до асфальта дорогу засыпали гравийкой, по ней ездили лет пять, колея доходила до ступицы колес. Только шесть лет назад протянули асфальтную нитку до хутора, три года назад осилили до середины хутора, пообещали доделать асфальт следующим летом, но «воз и ныне там». Во дворе Комаровских приглушенная дробная ругань:
-Куда тебя несет, нас там и так целая орава! – доказывал Толик, перегораживал своим велосипедом дорогу сестре.
-Ну и что, я тоже хочу, отстань, сказала… - упрямо пробивала дорогу Катя, - Коль, скажи ему, - обратилась  за помощью к Николаю. Тот обещал помочь, поэтому коротко сказал:
-Пускай идет. Зяблика охранять будет.
Славка дернулся:
-Счас! Дудки! Не хватало нам баб, так ще  мне охрану, на фиг! – отозвался он, однако без досады в голосе.
Катя пробилась к калитке, выкатила свой велосипед, пошла впереди всех, чтобы брат не загнал обратно. Шли молча. Девчонки испытывали неловкость, вели вначале сковано. Лида на класс младше Марии и Кати, в школе они с Лидой не общались, и почти  не разговаривали, а меж Катей и Марией прошла тень Николая, поэтому, между девушками витала в воздухе легкая отчужденность.  Толик чувствовал возникшую неловкость и еще больше сердился на сестру. Зяблик, не стесняясь девчонок, ругал  друзей, напоминая:  с бабами на дело не ходят. Ворчал до самого асфальта. Когда вышли на асфальт, оседлали велосипеды, потянулись цепочкой, стало не до разговоров.
Тучи ушли в сторону. Выплыла полная луна, осветила поля, сырая дорога заискрилась серебряным матовым светом. Зяблик тут же отметил:
-Тоже помощница, - кивнул он на луну, - все против нас: грязюка, луна, и полный штат девок. Ох, запалимся мы седне! – ворчал он.
-Цыц! Не каркай! – шумнул на него Николай.
У Катиного велосипеда слетела цепь. Все остановились, сбились в кучку. Славка  сорвал два лопуха, чтобы не испачкать руки, начал одевать цепь.
-Цепь натянуть надо было, - посетовал он.
-Говорил, дома сиди, - отозвался Толик в сторону сестры.
-Ага! Хитрый какой! Велик вовремя надо делать. Два мужика в доме, а техника никудышная. Твой тоже скрипит, как не смазанная телега, - отбивалась сестра от брата. – Всех сторожей на ноги поднимешь…
-Хва ругаться! – прикрикнул на них Зяблик.
Мария прыснула, ей вторила Лида, напряжение слегка спало,  веселели, почувствовали себя как-бы одной кампанией. Дальше покатили без приключений, досадовали только, когда их обгоняли машины, освещали фарами встречные, всем понятно, куда направляется кавалькада с ведрами. А вдруг председатель проедет!
Вслух эту мысль озвучил Толик.
-Скажем, в библиотеку едем, - заявил Зяблик.
-Не! На районную комсомольскую конференцию, - поправил Николай.
-На концерт! – отозвалась Лидия.
-С ведрами? – напомнила Катя.
-Какие будут еще предложения? – спросила Мария.
Ответить не успели, Зяблик захотел обогнать всех, велосипед пошел юзом по грязи на асфальте, и он улетел в кювет. Все  зашлись в смехе, только Катин голос слегка приостановил их:
-Че смеетесь, дурачье, человек, может, разбился!
-Вишь, как Катька о нем заботится, - подначил сестру Толик, обращаясь к Николаю.
Зяблик, разъезжаясь ногами по скользкому краю кювета, тянул за собой велосипед, колени  и рубаха в грязи, вышел на асфальт,  критически осматривая себя.
-Хоть бы лужа попалась, - высказала пожелание Лида.
-Какая лужа, земля чуть сырая - вся вода враз впиталась, - отмахнулся Зяблик. Сорвал траву, пучком начал вытирать руки и коленки. – Поехали! – прикрикнул он. - Нечего смеяться над несчастьем других. Неизвестно еще кто первым соли в зад из берданы получит. Вот уж тогда я посмею-юсь.
-Добренький ты, - громко отозвалась Мария, как бы обращая внимание на себя, ей неловко перед Катей, та тоже не обращалась к ней напрямую, хотя вины перед ней не испытывала. По мере приближения к саду, ледок между девчонками таял, даже Лида почувствовала себя равной среди  не своих подруг. Подъезжая к саду, притихли. Отчаянно скрипел велосипед Толика. В ночи скрип, не замечаемый днем, раздавался звучно и противно. Первым остановился Зяблик, подождал остальных, громким шепотом объявил:
-Значит так!  Лисапеты прячем в винограднике, через пахоту пойдем пешком, - заговорнически понизил голос, и первым пошел вперед.
Виноград еще не поспел, его не охраняли. Из спелого винограда в колхозном цеху давили сок, разливали в трехлитровые банки и продавали в местном сельпо. Сок никто не покупал до следующей весны. И только весной, не спеша, раскупалась помутневшая жидкость, если кому-то из хозяек не хотелось лезть в погреб за закруткой, или не  из чего варить компот. Вино тоже из него не давили. Не принято как-то на севере Кубани пить вино, больше самогон употребляли. Ближе к Тамани, к Абрау-Дюрсо виднелись обширные виноградники, в тех местах налажено производство вина, а на севере края пили привезенное крепленное плодово-ягодное или кислое вино, нисколько не уважая его, как алкогольный напиток.
Толик глубокомысленно изрек:
-Интересно, а если бы в сад вход объявили свободным, полезли бы мы рвать майки, да еще ночью?
Сошлись во мнении, что вряд ли тогда хотелось маек. Николай коротко напомнил им быль, когда Петр Первый привез картофель в Россию, никто не хотел его есть. Тогда на поле с картофелем выставили солдат для охраны, жители начали воровать с поля картошку. Ворованная – она всегда вкуснее.
 А Славка продолжал командовать:
-Дальше по краю пахоты пройдем, и через подсолнухи пройдем до сада, я там лаз в одном месте знаю. Только тихо! – приказал он.
Сырая земля комками липла к ногам, подсолнухи наждаком терли по оголенным  рукам, не распуспустившиеся шляпки свисали вниз, задевали плечи, как живые укоризненно качали головками. Гуськом потянулись за Славкой Зябликом. Безропотный во всем остальном, в экстремальных ситуациях он безоговорочно становился лидером, и все невольно подчинялись ему.  Его нисколько не смущал вид перемазавшегося в грязи,  не волновало мнение девчонок. Николай подумал:  раньше его тоже не заботила рваная рубаха, но теперь не рискнул бы появиться  при Марии в неопрятном виде.  В лунном свете видно, как Славка поднял руку, все остановились, он прислушался, потом вновь махнул рукой и пошел вперед. Сад от дороги отделяла лесополоса,  за ней набросан вал колючей акации из сухих веток, который образовал непролазный рубеж. В этой куче всегда находился лаз, заделываемый сторожами и работниками сада, но он вновь появлялся в том или ином месте. Славка решительно подошел к едва заметной прорехе, прислушался, осторожно встал на карачки, пролез по ту сторону веток.
-Давай! – приглушенно позвал он. Все осторожно, пригнувшись, пробирались на ту сторону препятствия из веток. Девчонки категорически отказались ждать ребят у дороги, сказали, погибать, - так вместе. Поэтому, они первыми шагнули к лазу, пока ребята не передумали. Колючки цеплялись за одежду и царапались, но что может остановить азарт и упорство мелких воришек.  Лунные блики играли по лакированным черешневым стволам,   отсвечивались темно-бардовым цветом, ягоды легко нащупывались рукой, и очень скоро осторожность сменялась возгласами ребят.
-Да тише вы!.. – не успевал повторять Славка, - связался с вами на свою голову, - шипел он в сторону  девчонок. Их приходилось подсаживать на деревья, и снимать тоже. Катя обращалась к  Зяблику, слегка играя на публику и нарочно жеманясь:
-Ну-у, Славочка, миленький, дай девушке руку, ты же не хочешь, чтобы я упала, - капризно говорила она.
Тот грубовато подставлял руки, Катя забавно обхватывала его шею, и спрыгивала на землю. Славка, странным делом не возмущался, с удовольствием принимал на руки девушку, в душе отмечал, приятно держать девичье тело на руках, какое-то легкое волнение возникало, но тут же смущенно крякал и отворачивался. Николай с особым замиранием в душе подсаживал на дерево Марию, снимал ее, нежно на миг прижимал к себе, осторожно опускал на свободное от будяков место.
Все испугано притихли, когда под кем-то треснула ветка. В ночи  прозвучало выстрелом. Все замерли. Ветка треснула под Лидой.
-У-у, корова, - прошипел Славка.
-Но-но, потише! Я попрошу... - заступился Толик. Помог спуститься Лидии, все напряженно вслушивались в темноту.  Слышно только прерывистое дыхание да стук сердец.
-Пошли, - кивнул головой Толик, и первым пошел в глубину сада. Дождь загнал сторожей в сторожку, но осторожность не помешает. Ведра на две трети наполнили быстро, больше нельзя, при езде рассыпятся. Собрались в кучку и тихо гуськом пошли назад к лазу. У самого лаза блеснул луч фонарика, ослепил их, от внезапности все присели в заросли будяков и крапивы.
-Попались, салаги! – мелкие воришки узнали голос Витька Дзюбы. Тот осветил каждого, весело констатировал, - и дочка бригадира здесь? Хорошее дельце! Тебе своих маек в огороде мало?!
Николай понял, прятаться бесполезно, встал, тоном приказа скомандовал:
-Выключи фонарь. Сам-то  с мешком, зачем сюда пришел? – спросил наступательно.
-Как зачем? Деду помогаю. Охраняю сад от таких шустрых, как вы.
Витек нарочито говорил громко, делал вид - дед близко, услышит и подойдет. Но дед, видимо, хорошо принял на душу, спал сном младенца, причмокивал губами и пьяненько улыбался во сне.
-Знаем, какой ты помошник, видели, - глухо отозвалась Мария.
-Что вы ви-идели?! – ехидно спросил Витек.
-Как на базаре в районе весной яблоками да грушами прошлогодними торговал. Или скажешь у себя в огороде нарвал? – напористо вопрошала Мария.
-И скажу! У нас тож деревьев хватает, - Витек брал на голос.
Он хорохорился, но спеси поубавилось. Мария добавила:
-Витя, ты нас не видел. А мы не видели тебя на базаре. В ином случае, - у нас алиби. Мы в сей час  все вместе песни поем на хуторе у двора Вити Сташко. А  про тебя -  каждый подтвердит, как ты помогаешь деду сторожить сад в корыстных целях. Учти, Дзюба!
И оттолкнув его плечом, смело первой прошла к лазу. Славка, проходя мимо него, в упор приблизил свое лицо к его фуражке, скорчил бандитскую гримасу, от себя добавил:
-Понял!!!
-Ты меня «на понял» – не бери! – попытался еще что-то сказать Витек, но Катя неожиданно  одной рукой толкнула Витька в грудь: «Да отойди,  ты!» - тот  попятился, ноги запутались в траве, запнулся, и сел  в крапиву.

7.

Лето набирало обороты. Уже и ночью нет спасения от духоты. Комары не давали возможности спать с открытыми дверями, выставляли рамы и обтягивали проемы марлей. Тем не менее, бабка Криулиха с лицом поганки прихваченной морозцем, говорила – пришел Петр-поворот, солноворот. С Петра солнце на зиму и лето на жары. Солнце укорачивает ход, а месяц идет на прибыль. Солнцеворот вершит поворот, выпадают большие росы. Скоро наступит июль – макушка лета.
К концу июня пшеница наливался силой, колос тяжелеет, клонится к земле, желтеет стебель. В этом году хлеба немного запоздали, весна оказалась дождливой. Застоявшимися жеребцами застыли на краю бригады комбайны, ждут своих седоков-водителей. Агрономы каждый день выходили в поле, мяли в руках колоски, но отмашки не давали, хотя из района каждый день поступали директивы: «Начать жатву в указанные сроки».
Дед Ваня редко выходил днем на лавочку, все больше спасался от жары в кухоньке. Летом печь топили в огороде, сноха закрывала на день ставни, в хате чуть прохладнее, чем на улице. Старик сидел часами, слушал радио, или думал свою одну нескончаемую думу. Уже не обращал внимания на болячки, знал, старость не радость, но и молодость будет не вечной. Смерти не боялся, жизнь уже не в радость пошла, стыдно деду, в прошлом труженику, сидьмя сидеть обузой на шее сына и снохи. Те тож - не молоденькие, внучки,  как птенцы, поразлетались по городам и станицам. Дочка живет в Ейске, приезжает все реже и реже, только на провода (родительскую). Давно ушли ровесники в мир иной, он последний остался девятисотого года рождения,  на хуторе после него самый  старый житель на двадцать лет моложе. Да и тот хворый, долго ли протянет – неизвестно. Жизнь дед прожил горькую. Да и кто на Кубани  сладко жил. После гражданской только слегка поднялись, на ноги встали, власти учинили колхозы. Попасть бы тогда молодому Ваньке Ковалько в середняки за свои язвительные замечания в адрес властей, но числился он в гражданскую красным кавалеристом. А стал им  не по убеждению, а по недоразумению. Про революцию в станице  долго не слыхали. На Дону казаки уже вовсю волновались, к какой власти прибиться не знали, в Екатеринодаре все кипело и бурлило, а в заброшенной  степной  кубанской станице  жизнь шла своим чередом: сонно и размеренно. Вести не долетали сюда до середины семнадцатого года. Только станичный атаман все не мог в голову взять, куда  войсковой атаман подевался, куда вообще вся власть делась, и почему не присылают гонцов с указаниями. Потом появились уполномоченные Кубанской краевой рады, которые пояснили, царя скинули, генерал Бабыч Михаил Павлович уже не войсковой атаман. Атаманом теперь будет генерал-лейтенант Филимонов Александр Петрович, Рада провозгласила себя верховным органом всего Кубанского края, ей казаки должны присягнуть. Станичники не поверили, не могли  взять в толк, что живут без царя в самостоятельной республике в составе России. Как такое можно, царя скинуть! Пошумели, полновались, и скинули самого уполномоченного. Выбрали депутацию идти в Екатеринодар за разъяснениями. Все ж на дворе мировая война шла. Пока депутация туда-сюда ходила – власть в Екатеринодаре вновь поменялась. С фронта начали приходить станичники, кто-то дезертировал, некоторые по ранению, и каждый брехал о происшедшем в столице и на фронтах как ему Боже на душу положит. В отречение царя пришлось поверить:  коли казак с фронту деру дал, то в столице что-то неладное случилось, при батюшке на такое не сподобился бы самый захудалый казак.
И заколобродило на Кубани, то одна пришла власть, то другая, казачки не успевали шеей крутить. Всякая власть начинала с одной и той же песни: мир,  равенство, свобода! Но хлеба дай!
Первой  через станицу шла красная конница, Ваньку под дулом пистолета в пять минут мобилизовали. Если бы первыми зашли белые части, служить бы ему в белой гвардии. Вот она судьба-злодейка. После гражданской бойни всех оставшихся в живых воинов и мирных казаков  железной рукой загоняли в счастливое будущее,  оно пришло в виде колхозов и голодовки в начале тридцатых годов. До сих пор дед понять не может: как так случилось, что та власть, за которую он бился на фронтах, получал ранения, довела жителей хлебного богатейшего края до скотского состояния. Люди поели  лошадей, собак, кошек, лебеду и крапиву, и никогда бы никому не поверил, если бы сам не был свидетелем – человечину ели, детей ели. Об этом до настоящего времени говорят шепотком, молодежь посмеивается – привирают старики и старухи. Коли не привирали, говорили бы вслух, рассказывали на собраниях.
 Токо жизнь после всех этих напастей начала налаживаться – война случилась, будь она трижды проклята. Ушел добровольцем в ополчение, и думал: не надолго. Даже лишнего из дома ничего не взял. Партия и правительство обещали немцев быстро разбить. И вернулся дед с войны, ох, как не скоро: через пятнадцать лет. Воевал честно, имел медали и два ордена, два ранения, но в сорок четвертом попал в плен. И как обидно: не в бою, не раненым. Немцы, как и русские разведчики, тоже на пузе по передовой ползали, добывали языков. Сонного солдата Коваленко  в окопе по голове тюкнули и уволокли в свое расположение. Часовой проспал, а после, чтобы самого не расстреляли за сон на посту, сказал, воин добровольно убег, дезертировал, дескать. И пошло в станицу розыскное дело. Жену допрашивали по всей строгости, аттестата продовольственного лишили.  А солдату Коваленко немцы морду долго  били, ничего не добились, не мог он выдать никакого секрета, потому что  кроме номера своей части да фамилии взводного и ротного, - к сожалению, - никаких секретов не знал. От досады немцы хотели его тут же  шлепнуть, но вмешалась неведомая ему сила, и отправили его в концлагерь. Освободили Ивана через несколько месяцев наши войска. В СМЕРШе солдата тоже били, никак не могли поверить, как не раненый солдат мог к немцам в плен попасть. Дураки, - вздыхал дед, вспоминая те годы, - кто же в конце войны добровольно к немцам  в плен сдавался. В начале войны – понятно, а вот в конце-е!..  А еще пришел ответ из части на  запрос контрразведчиков, в которой он служил до плена. Замполит батальона письменно отвечал в СМЕРШ, солдат Ковалько храбрый воин, только при атаке не кричал «За Сталина!». «За Родину!» - кричал. А «За Сталина!» - нет.
-Ты, что же, гад, не любишь товарища Сталина? – спрашивал его контрразведчик.
-Уважаю, - отвечал солдат.
-А че ж «За Сталина!» в атаку не шел? – допытывался контрразведчик, сузив глаза в праведном гневе.
-Да крычав я и «за Сталина», и «за Родину», токо, когда в атаку идешь разве упомнишь шо кричишь, там иной раз такую мать-перемать дурным голосом орешь, - оправдывался Иван, а сам озлился на замполита, - от, гад, в отместку написал, за то шо он его пол-литруком обозвал, а тот услышал. Так замполитов на всех фронтах называли, они тем и занимались, что газетки бойцам почитывали, да сто грамм за убитых присваивали. А что не кричал: «За Сталина!», так то ж брехня! Только другие кричали от сердца, Иван больше для ушей начальства, когда выскакивал из окопа в атаку, да  для кинохроники, если случалось, кому поблизости с кинокамерой находиться. А в самой атаке все сливалось в звериный вой, замешанный на животном страхе, там уже не упомнишь, что кричишь, и о чем кричишь.
   И дали ему пятнадцать лет за измену родине. А Гавриле Сушкову, который полицаем был в станице, потом с немцами отступал до самой границы, дали десять лет за измену той же родине. И вышли они из лагеря одновременно: только дед по амнистии, а Гаврила по отсидке всего срока. В лагере дед насмотрелся на мнимых и настоящих предателей родины, но к бывшим полицаям у него особая претензия, их даже урки не уважали. С той поры бывший солдат, бывший ЗЕКа Иван Ковалько на день Победы надевал гимнастерку с медалями (орденов лишили по суду), выпивал стакан самогону, и шел бить морду бывшему полицаю Гавриле Сушкову, если тот попадался на глаза под хмельную руку.
Уже и Гаврилы давно нет, и где похоронен, никто не знает.  На хуторском погосте хоронить не стали, родственники в спешке  огородами вывезли на арбе гроб на большак, погрузили на старенький ЗИЛок, и увезли в станицу. Остаток жизни Гаврила прожил затворником в своем покосившемся доме, он никогда не выходил на люди, и к нему никто не ходил. Хуторяне не замечали его дома, даже детвора не лазила в его огород за яблоками, как будто не жил за ветхим забором человек. И место, где стояла хата, проклятым считалось. После смерти Гаврилы дом завалился, и никто не захотел строиться на  пустующем плане. Так и пустовал посередь хутора план, как сгнивший зуб, с годами все больше зарастая акациями, лопухами и бузиной.
Поумерали друзья деда Вани, с которыми жизнь свела не только по месту жительства. Был у него друг – Назаренко Василий Ильич, - человек удивительной судьбы, сражался на стороне белых, двадцать лет прожил в эмиграции, во время второй мировой войны попал в плен к англичанам, те выдали его русским, многих его товарищей по несчастью расстреляли, ему дали двацать пять лет лагерей. В лагере они и познакомились: бывший красный казак Ковалько и бывший белый казак Назаренко. Десять лет, каждый год, после освобождения встречались, а то и по два-три раза на год, благо станицы находились недалеко. Позже годы, и перенесенные невзгоды, сделали свое дело, не выдержало сердце старого белоказака, похоронил его дед, и на могилу приезжал еще несколько лет, пока самому здоровье позволяло.
Теперь только и осталась  деду: вспоминать. Вспоминал с горечью жену, ушедшую в мир иной. Он молоденькой ее взял, из когда-то многодетной семьи. Взял еле живую, из жалости, все равно померла бы в тридцать третьем. Из трех сестер и пяти братьев только одна она и осталась. Прикипел к ней крепко, полюбил самозабвенно и до конца ее жизни испытывал к ней юношескую нежность и привязанность. И она отвечала ему тем же. Не было для нее милее света в оконце, чем ее Ванечка, возвращающийся с работы. За всю жизнь пальцем не тронул,  до последнего ее дня поцеловывал в седую уже макушку, приглаживал да прихлопывал ниже спины. До старости не замечал в ней морщин, седин и чуть огрузлой фигуры, для него она все та же молоденькая Оленька, какой взял ее в жены. На хуторе говорили про них: «Чокнутые!». Не принято жен холить да лелеять.  Хуторские мужики держали их в строгости, по старинке. Особым шиком считалось, похвалиться среди мужиков: отходил седне свою разлюбезную вожжами, (лошадей у колхозников отобрали давно, а вот вожжи в каждой семье хранились еще лет тридцать), што б не забывалась и место знала. Самое большое проявление ласки к жене на хуторе – хлопнуть ладонью со всей дури пониже спины, заржать счастливо от ощущения тугой женской плоти, услышать в ответ незлобливое ворчание.  В семье деда Ивана такого безобразия не наблюдалось. Пятнадцать лет ждала жена своего Ванечку с фронта, верила, непременно вернется, хотя за последние десять лет его отсидки получила только одно письмо. В лагере дед  только и выжил благодаря дикому желанию еще раз увидеть ее и ридну Кубань. Дожить! И дожил, прожили еще более двадцати счастливых лет.  Схоронил ее дед четыре года назад, и с тех пор одна радость  осталась - посидеть у ее могилки. Каждый бы день ходил, да вот ноги стали подводить, не дойти ноне.
Чуть жара спала, выполз дед  за ворота на лавочку. Весь мир для него сузился от двора и до этой лавочки. Незряче вглядывался он в проплывающие мимо силуэты, почтительно здоровался, уже не узнавая никого, если только близко не подойдут. Солнце почти уже коснулось горизонта, мимо прошло стадо коров, чуть погодя рядом плюхнулся на скамейку Николай.
-Привет, деда! – устало  выдохнул он, пришлось побегать за вредной коровкой бабки Криулихи, характер – не приведи господи, такой же противный, как у хозяйки.
-Ты, Микола?! – обрадовался дед. – Давнэнько тебя ны було. Аль забувать стал?
-Та не, дед Ваня. Заканчиваю поздно. Пока отмоешься, а там кино, или танцы… - виновато оправдывался парень.
-Да-да… дило молодэ, - согласно покачал головой дед Ваня. - Архипыч че, зовсим плохый? – спросил он.
-Поправляется. Хочу стадо ему передать. Да только толкуют: запретят выгул. Земля кругом колхозная, - обяснил Николай опасения колхозников.
-Эт, хвати их холера! – неизвестно кого ругнул дед, - весь берег пустуе, а им жалко. Я жизнь прожив, так и ны побачив, шоб усе распахалы. Терновник остався ишо? – он подслеповато уставился на юношу, лаская его взглядом затуманенных глаз.
-Маленько осталось. В  том году сказали  - прикончат. А еще уговаривают колхозников частных коров сдать на мясо. Колхозу план по мясу надо выполнить. А молоко будут продавать колхозное, по дешевке, - рассказывал последние новости он деду. Он повернулся всем корпусом к парню.
-Ага! А ты фермерске молоко пробовав? – живо спросил дед.
-Пробовал, - подтвердил он.
-Ну и як?
-Никак, - пожал плечами юноша, -  Там же молоко для плана водой разбавляют.
Дед не отступал:
-А запах? Ты чув, чим воно у их пахнэ? Силосом та навозом! От чего, ны пойму! Лучшую зеленку им скармливають, а молоко говённэ. Наши, вон, по стерне сухи бадылки после колхозных обжевывают, по ведру дають, и жирность, шо твоя смытана, - дед замолчал, не захотел заводиться, этот вопрос он задает не один год и разным людям. Однажды на общем собрании дед задал такой же вопрос председателю, за него ответил парторг: дед занимается клеветой и порочит высокое звание советской доярки. Колхозники ржали, а Архипыч толкнул в бок, посоветовал еще  спросить у председателя, почему  в личных огородах бурак и помидоры с кулак выросли, а на колхозных полях усэ тля зъила. Дед отмахнулся, спрашивай, дескать, сам, он уже на свой вопрос ответ получил. А потом, шел домой и думал: а, действительно, почему на их огородах,  за которыми ухаживать не хватает рук, все растет и урожай отменный. В колхозе по полям удобрения разбрасывают, самолетом тлю давют, на прополку школьников гоняют, а урожай куцый получается. А если и случается урожай, так пока соберут, да увезут, половину по дорогам растеряют.
-Шо нового на хутори? – прервал молчание дед.
-Все - то же, - пожал плечами Николай, вспомнил новость. - Завтра собрание комсомольское объявили. Я договорился  с хозяйками - коров пораньше пригоню.
-Комсомолит Верка? – спросил дед с потаенной усмешкой. - Я ии соплюшкой помню. Слегка помешанна на идейности. Ны обтесалась ишо? Ей бы замуж. Без мужика бабы  з ума сходять. Он, у нас, у двори сучка без кобеля на привязи всю жизнь, - злю-ющая-я! – улыбнулся дед.
-Вера Егоровна  комсорг - строгий, - подтвердил Николай, но от характеристики уклонился.
Вера Егоровна освобожденный секретарь комсомольской организации, поскольку в колхозе по уставу достаточное количество комсомольцев, о чем она всегда своевременно заботилась, численность поддерживала с неженским упорством. Ей уже под сорок, возраст далеко не комсомольский. Но в районе не хотели ее отпускать, более работоспособную и ответственную найти проблематично, да  сейчас она и сама не рвалась на вольные хлеба. С запоздалым ужасом поняла, она больше ничего в жизни не умеет, как только вдохновлять и напутствовать. Ее энергии хватало на несколько дел одновременно. Вот и сегодня, хутор только проснулся, а в каждой ферме, бригаде, на клубе уже висели красочные объявления о комсомольском собрании  бригады №2, к которой относился весь хутор Вольный. Повестка дня гласила:
1.Подготовка к уборке урожая.
2.Помощь молодых комсомольцев родному колхозу. (Имелись ввиду такие, как Николай, Толик, Славка, – еще не закончившие школу).
3.Разное.
И внизу красным и большим шрифтом, как приказ: «Явка строго обязательна!».
Комсомольцы постарше, женатые или замужние давно забили на комсомольские собрания, не помнили, где у них лежат комсомольские билеты, их  припугнуть выговором невозможно. Поэтому, некоторые фермы она объехала лично, остальные обзвонила по телефону и продублировала объявление  бригадирам и заведующим: обеспечить сто процентную явку комсомольцев, о явке оповестить каждого комсомольца, отпустить их с работы в 17.00, кто уйдет с работы, но не придет на собрание, - записать прогул со всеми вытекающими последствиями. Молодежь так и так придет, им еще в институты поступать, характеристики получать от комсомольской организации, а молодых трактористов и доярок на аркане тянуть надо.
-Дед Ваня, а вы комсомольцем были? – спросил юноша деда, заранее знал ответ, но причину смутно понимал. Дед Ваня нехотя пояснил:
-Та не! Я ж верующий. А верущих в комсомол та партию ны принималы. Ны вирю в вечные их обещания. Стильки живу, усе обещают скоро шось построять. Токо если коммунисты пост не соблюдают, в праздники пьют, девок щупают, вместо икон - на портреты молятся, ничего хорошего из их обещаний ны получиться. Не зря Евсей одного такого деятеля в район свез. Я усих бы в лиман свез… - проворчал дед Ваня и покосился на парня.
-И счас продолжаете верить? – поинтересовался Николай, и осекся, вспомнил, в доме несколько икон в почетном углу, а еще несколько на грищах припрятано. Когда в станице церковь рушили, дед тайком унес несколько икон. Верил, когда нибудь они людям понадобятся.
Дед сделал вид, что пропустил вопрос мимо ушей. Не мог рассказать, как взрывали в станице церковь, и как в то время, после всех перенесенных им бед,  полностью уверовал: с комсомолом и партией ему не пути. Не рассказывал дед никому про плен, а тем более, про лагерь, чего только не насмотрелся там, сколько несправедливости пришлось видеть. Занозой обида на власть в сердце сидела, но  не исходил желчью, как Архипыч, обиду нес в душе, хотя вернули ему медали, числился в военкомате фронтовиком со всеми льготами, уважаемым человеком слыл, хуторяне с ним ладили, а ведь не расскажешь мальцу, по чьей злой воле вся жизнь наперекосяк шла. Иные доброго слова не стоят, а подишь ты, в почете купаются, как сыр в масле.  Что бы сменить тему разговора, спросил:
-Батько не объявлявся? – хотя в хуторе давно поняли, уже не объявиться.
-Нет, - коротко ответил парень,  тоже не любил разговор на эту тему. Знали,  отец жив-здоров, прибился к какой-то молодке за Славянском, десять лет не показывался в хутор, алиментов детям не платит. Поговаривали, сын у него на стороне родился, только мать не верила. Или делала вид, что не верила. Долго надеялась, одумается, вернется. Потом и вовсе исчез, ничего о нем не слышали. И в разговоре не упоминали. Одно время его погибшим считали, пока  не встретил постаревшего Стаценко колхозный командированный шофер в станице Крымской, на базаре.
-Вот перекати-поле, - сокрушенно проговорил дед про отца, - як твоя маты рышилась за ёго выйты!
Николай со слов матери знал «як вона рышилась», в курсе  ее истории с замужеством. Не по любви великой вышла мать за высокого, ладного, но беспутного шабашника, который с артелью строил в колхозе коровник, а надоело ей быть нянькой и батрачкой в семье старшего брата.  Рано оставшись без родителей, старший брат женился и ушел в приймы, - семью жены. Те родительскую хату продали, сделали вид, из милости взяли к себе и его сестру на правах домработницы. Удобно им: крутись девка целый день по хозяйству и денег платить не надо. Теща - истинная салтычиха, злобная и жестокая, порола двух первенцев до тех пор, пока те под себя не уделаются.  Сестра жаловалась брату, как бабка над внуками измывается, младшего внука со всей дури цепью от велосипеда перетянула по спине, тот выгнувшись с ревом бежал до самого берега, слепым кутенком влетел в воду не разбирая дороги, камышей, кувширя, хотя ранее заходить в воду в этом месте боялись. Камыши у берега густые, гадюк водилось видимо-невидимо. Со слезами сестра просила урезонить бабку. Слабохарактерный брат только клонил голову долу и повторял на каждую жалобу: «Ну, шо я могу з ей сделать…». Действительно, сладить с тещей он не мог, с ней в хуторе никто сладить не мог. Стороной обходили.
Женился брат по любви. Невеста дородная, краснощекая, с высоким бюстом, не по-хуторски надменная. Работала только в конторе, руки берегла,  по хозяйству во всем управлялись сестра, будущая мать Николая, да бабка. А хозяйство не хилое. Одних кур штук двести держали, индюки, гуси, свиньи, корова с телком. Сначала гусей пасла Тамара,  когда племянники подросли, гусей пасли они, проклиная их на чем свет стоит. Шкодливее птицы – на свете нет. А им играть со сверстниками хотелось, но стоит чуть отвлечься, гуси в чужом огороде все подряд щиплют. Не успеют братья в сторону посмотреть, как тут же гнусавый голос бабки из-за штакетника доносился:
-Мишка, Петька, бисови души, дэ вас черт носэ,  шоб вы пропалы вмисти з гусями…
Мать рассказывала подросшему Николаю: только сядут есть, бабка ей: – «Томка, иды скотину покормы». – «Так только ж кормили». – «Ступай, кому кажу, подсыпь ще…». Пока мать тихо плакала в хлеву, они управлялись с обедом, и мать оставалась голодной до вечера. Вечером могло повториться то же самое. Брат не вмешивался, делал вид, ничего не замечает. Сам жил на птичьих правах. Стоило дочери пожаловаться на него матери, та сразу в крик:
-Да дай ты ему пид зад коленом, пущай катыться. Пришев с голым гузном, та ще порядкы будэ тут наводыть! – орала так, полхутора слышало.
Хотя лукавила бабка. Вскоре после женитьбы брата, она с дочерью заставили его продать родительский дом. Денежки быстро прибрали к рукам. Потому и сестру в дом взяли, боялись людского осуждения – оставили сироту без крыши над головой.
Характер у дочери под стать мамаше. Только жестокости поменьше. Детей не порола, она их не замечала. Придет с работы, поест отдельно и самое вкусненькое, с надменным видом пройдет  в горенку, сядет у радио, и делает вид, что внимательно  слушает новости для очередной политинформации, которую обязали ее проводить среди сельской интеллигенции. У нее по тем временам было самое высокое образование – девять классов. Поэтому взяли ее в контору учетчиком, а позже окончила курсы бухгалтеров. Ничто не могло пройти мимо ее внимания, все вокруг подмечала: кто, сколько ворует в колхозе, кто с кем спит вне брака, кто спекулирует рыбой, - обо всем  скрупулезно информировала соответствующие органы. Не анонимно, а с полным сознанием своей правоты в борьбе за коммунистическую нравственность с расхитителями социалистической собственности. В конце гордо ставила подпись – Варвара Кирилловна Калинина - пламенный борец с пережитками проклятого капитализма. Язык у нее острый, клички давала хлесткие, иногда по делу, и так припечатает, весь хутор посля месяц потешался.  Любила обидеть человека, а потом посмеяться над ним. В общем, Варвара принадлежала к той редкой породе людей, которым тогда хорошо, когда вокруг всем плохо. Никто не хотел с нею связываться, не любили, побаивались, подхалимничали, хотя должностенка у нее не ахти какая высокая. Все в хуторе помнили ее злопамятность, она не пощадила своего двоюродного брата, хотела женить его на своей подруге, но тот положил глаз на невзрачненькую, белокурую, маленькую серую мышку, жившую на самом отшибе – на Дуняшу Полковую. Собрал пожитки и переехал жить к ней, прожили  много лет без росписи в любви и согласии. Ох, и доставалось той бедной Дуняше:
-Полковая, она и есть полковая, через нее весь полк прошел, теперь за хутор принялась, - шипела  Варвара змеею. Хотя никто не замечал за Дуняшей ничего предосудительного. Варвара не могла простить брату такой коварной измены ее планам, в упор не видела его, и за брата не признавала.
Бабка до самого их переезда в станицу внуков спать укладывала на ворох соломы, покрытый мешковиной. Укрывались старыми изношенными шинелями и тулупами. За излишнюю жестокость наказал ее Господь, - заболела раком, долго мучилась, перед смертью позвала внуков и попросила у них прощения. Передавала через брата  Тамаре просьбу – зайти к ней, хотела повиниться. Тамара не пошла. Она давно ее простила, но обида засела глубоко в душе. Старалась не вспоминать загубленную свою юность, словно то все не с нею случилось, а вычитанное в недоброй сказке со злой мачехой. Ей не хотелось видеть сломленную недугом бабку из-за Варвары. В ней  видела копию прежней бабки, менее жестокую, но более бессердечную.
В станице дядя Николая работал в правлении начальником отдела кадров,  жена Варвара трудилась там же бухгалтером. О детях не помышляли, старшие уже большие,  неожиданно для всех родилась дочь, младше Николая на четыре года, но характер с детства такой же не простой, в школе ни с кем не могла ужиться, слыла жестокой, ехидной и лживой. Видимо по женской линии передается Калининым ген жесткости и равнодушия к чужому горю.
Пока сидели на лавочке и тихо переговаривались с дедом, над воротами навис сын деда Вани, пыхтел папироской,  Николай привстал:
-Здрасте, дядь Митя, - поприветствовал он.
-Привет, Микола. Все пастушествуешь? – густым баском спросил сын деда Вани. Дядя Митя коренаст, плотен, в материнскую породу пошел, и лицом схож на нее. А дочка, наоборот, в породу деда: высокая, стройная, жениха долго не могла из-за роста найти, вышла замуж за низкорослого, на пол головы ниже. Живут славно, и то хорошо.
-Пасу-у, - с некоторой досадой в голосе протянул Николай.
-А этот, пень глухой, чего ж? – речь шла об Архипыче.
-Болел. Хочу передать ему стадо, а сам на комбайн помошником. Бригадир обещал поставить, - пояснил парень.
Дядя Дима напоследок затянулся, выпустил длинную струйку дыма, выстрелил окурком далеко в канаву, пояснил:
-В бригаду седни на уборку солдат пригнали. На ЗИЛах. Обустраиваются. Палатки ставят, кухню налаживают.
-От бисови души! – неизвестно кого ругнул дед, - Казалы ж: в цём году - сами управымся, без вояк.
-Да кто там управится?! – отмахнулся дядя Митя. – В колхозе остались одни ГАЗончики, да и тех половина в ремонте. Запчастей нет. Шофера разбегаются без заработка.
-Да-а! – только и сказал дед Ваня, - оперся на посох руками, замолчал.
Прошлогодний приезд солдат на уборку пшеницы оставил у хуторян нехороший осадок. Работали они, конечно, как черти, пригнали на уборку не молодых солдат срочной службы, а сверхсрочников, которым дисциплина – дело десятое. Они запасались у местных самогонщиц  мутным зельем, от чего такими же мутными становились их глаза и мысли, гурьбой приходили на танцы, расхватывали местных девчонок, вели себя, развязно, нахально. Девки не в обиде, довольны, надоели им местные, неотесанные женихи, с самого малку мелькавшие перед глазами. Первым обиделся Петр Зайков. Его невесту пригласили на танец раз, два, три, на четвертый – Петро не выдержал, поймал солдата за гимнастерку и кивнул на дверь:
-Пойдем, выйдем…
С солдатом вышло полвзвода. За Павлом потянулись однолетки. Солдаты, как более организованная сила, отметелили хуторских парней. Хуторские постарше, даже те, кто женат, обиделись за своих пацанов, решили заступиться,  повыламывали штакетник из забора и погнали солдат до самой бригады. Не сложились хорошие отношения у хуторян с солдатами. Те поодиночке в хутор не ходили. Девок  да молодиц вечерами, после работы, увозили на своих ЗИЛах в степь, возвращались под утро. Невесту у Павла тот служивый таки увел, сначала тайком уезжала она на свидание, позже - не таясь, а когда закончилась уборочная, увез солдатик ее в свой городок. Павло ходил чернее тучи, свадьба на осень намечена, позор, когда невесту из под венца уводят. В один тоскливый вечер снял Павел со стены отцовское ружье и застрелился. Теперь на хуторском кладбище среди стариков и старух покоится молодой парень. Попик в станице говорил,  нельзя самоубийцу хоронить на общем погосте, да кто ж его послушает.
Через полгода вернулась в хутор та невеста. Винилась перед родителями Павла,  те на порог ее не пустили. Местные парни долго ее двор обходили стороной, позже тайком пользовались ее податливостью, и уходили в сторону, стараясь днем не замечать. В один из дней она тихо исчезла с хутора, даже родители не знали куда уехала дочь, а может, просто не хотели никому говорить.
Вот это горестное «Да-а!» и слышалось в голосе деда, когда он вспомнил пребывание солдат в их хуторе. У Николая в груди шевельнулось беспокойное чувство. В прошлом году их девчонки ходили в малолетках, на них не очень обращали внимание, но в этом году выросли, округлились, и не разберешь, кто из них школьница, а кто девка на выданье.
Дед словно вспомнил что-то, повернулся к сыну:
-Ты сетки ноне трусив? – спросил дед Ваня.
-Трусил. Полведра рыбы принес, - басом ответил тот.
-Ты скажи Настене, нехай отварит лещика. От жареного у меня шось  в боку колэ, - попросил дед.
-Скажу, - прогудел дядя Митя, кивнул парню на прощание, и скрылся во дворе.
Николай поерзал-поерзал на скамейке, торопливо встал, как-будто что-то неотложное вспомнил:
-Пойду я, деда, - торопливо запрощался.
-Иды, внучок, иды. Ны забувай дида. Приходь – добродушно отозвался дед Ваня.
-Приду, - искренне пообещал Николай.
-Привет мамке передавай.
Парнишка кивнул, торопливо пошел вдоль хутора навстречу седеющей полоске уходящего дня.

8.

Пастух в день комсомольского собрания пораньше пригнал коров с выпаса. Хозяйки, хотя и предупрежденные заранее, ворчали. Кривулиха тут же упрекнула:
-А ежели теперча коровка молока не додаст, с кого спрос?
-С секретаря комсомольской организации, - огрызнулся Николай.
-Эт с Егоровны то? С энтой спросишь! Ты уж лучше, милой, молчи, ны приведь господи с начальством связываться, соби дороже выйдэ, - продолжала бубнить бабка, но пастух не слушал ее, пошел прямо к клубу. Перед этим он сполоснулся в лимане, пригладил влажной ладонью упрямые волосы. Поспешал к клубу по протоптанной тропинке вдоль забора. Навстречу шла Олька Калмыкова, издали улыбнулась, подошла, не уступила тропинку, загородила дорожку. Юноша опять уловил все тот же манящий запах пота, так поразивший его на выпасе.
-Тебе чего? – спросил он и сглотнул слюну.
-Ничего! – с вызовом ответила Олька.  – Поздороваться остановилась, - при этом хитрюще улыбнулась и смерила его взглядом. – Тебе сколь еще учиться? – спросила она, глаза превратились в щелочки, зазывно оглядывая фигуру парня.
-Год, а што? – с вызовом ответил Николай.
-Та, ниче! Так спрашиваю… - пропела она, и глазками поводила со стороны в сторону.
И неожиданно провела рукой по его волосам, взъерошила, серьезно добавила:
-Жаль!.. Родился ты поздно… - и, хихикнув нехорошо, добавила: - расти скорее, - обошла оторопевшего от такой фамильярности юношу, и пошла по тропинке, унося за собой дурманящий запах женского тела.
-Тю на тебя! – только и успел промолвить вслед Николай, а сам продолжал смотреть в ее сторону, на томно раскачивающиеся бедра, запах сладковатого пота потек за ней. В его глазах остановилось какое-то бессмысленное тупое выражение, какое бывает у кобелей, когда они гурьбой бегут за течной сукой. Парень сплюнул, и поторопился в клуб.
Молодежь толпилась на крыльце. Никто не решался зайти первым. Вера Егоровна обеспокоено выглянула из-за двери, обвела всех взглядом, убедилась, пришли едва треть комсомольцев, да и те школьники, скрылась за дверью.
Николай поздоровался со всеми за руку, присел на перила возле Толика. Девчонки столпились отдельно от ребят сзади крыльца. Приехал на велосипеде Витек Дзюба, его-то ожидали меньше всего, он и школьником не приходил на собрания, а тут весело спрыгнул с велосипеда, зашел на крыльцо и поприветствовал, приподнимая кепку:
-Привет, комса! Че собрались?! Строить светлое будущее в «Светлом пути»? Ну-ну! – он прошел к двери, заглянул в зал, увидел постороннего, сидящего за столом президиума, присвистнул. – А там што за хрен с бугра сидит? – спросил он через плечо. Все промолчали. Ответил через паузу больше для присутствующих, нежели для Дзюбы, Кузьмин Юра – член бюро комсомольской организации колхоза, он пришел к клубу первым, пояснил:
-Инструктор из райкома.
-А-а! Вон чего Егоровна  икру метала… - озадачено протянул Витек. – Ей кворум подавай, проверочка приехала… ясно!
Время уже сдвинулось к половине шестого, красная от негодования  Вера Егоровна снова появилась на пороге, срывающимся фальцетом выкрикнула:
-Что столпились тут, особого приглашения ждете?!
Потянулись в зал, рассаживались на лавочках, девчонки группками отдельно, ребята отдельно. За столом сидел парень, деловито листал блокнот, всем своим видом показывая, он нисколько не обеспокоен задержкой, понимает, многие прямо с поля или  ферм приехали. Вера Егоровна постучала карандашом по графину с водой, привлекая внимание, обратилась к самому старшему комсомольцу - члену бюро комсомольской организации  Кузьмину Юрию:
-В чем дело, Кузьмин, где Сташко, Яценко, э-э, - заглянула в список, - Федченко, Голубов и другие? Где, я спрашиваю?
-Всем было объявлено, - с места ответил Кузьмин, - не знаю…
Вера Егоровна нервничала явно на публику, так как присутствовал гость из района, на собрание и ранее приходили от силы половина комсомольцев, да и то, если после собрания пообещают бесплатно показать фильм. Сегодня, когда  задействован административный ресурс, пришло чуть больше половины комсомольцев бригады.
Началась обычная тягомотина: сколько всего по списку комсомольцев, сколько из того списка пришло, уточнили - есть ли кворум, проголосовали за открытие собрания. Начали выбрать президиум, все стали прятаться за спины друг друга. Выбрали, как всегда, саму Веру Егоровну, члена бюро Кузьмина, молодую комсомолку, перешедшую в восьмой класс. Сама Вера Егоровна предложила  кандидатуру  инструктора райкома – фамилию его так никто и не разобрал. Тот как сидел истуканом за столом на маленькой импровизированной под сцену возвышенности, так и остался сидеть. Мог бы для приличия, до избрания, посидеть в первом ряду, как это делают партийные работники, играющие в демократию. Инструктор с деловым видом полистывал свой блокнотик, иногда глазками умной и все понимающей собаки обводил взглядом сидящую в зале молодежь.  Близоруко задерживал внимание на девушках, и снова утыкался носом в свой блокнотик. Вера Егоровна взяла слово, вышла к трибуне, начала бодро о том, какие задачи поставил перед молодежью двадцать шестой съезд нашей партии.
-Задолбают теперь с  двадцать шестым съездом, - шепотом сказал Славка. Он не хотел идти на собрание, в школу Славка решил больше не ходить, характеристика ему комсомольская не нужна, он давно «забил» на все комсомольские дела, но Толик уговорил его прийти на собрание за компанию.
-Год пополоскают, поцитируют, потом забудут, - отмахнулся Толик. Согласился с тем, что все гуманитарные предметы будут начинаться с вопросов по решению съезда, а учебники старые, в них о  предыдущем съезде ни слова не прописано.
А Вера Егоровна продолжала:
-В отчетном докладе генерального секретаря нашей партии, председателя президиума верховного совета СССР верного ленинца товарища Леонида Ильича Брежнева – голос ее звенел сталью, - говориться: молодежь – ударная сила общества. Там, где особенно трудно, где требуются особые усилия, новый стиль хозяйствования – главное слово за молодежью, за нами с вами, товарищи…
-А шо ж у нас тоди такое правительство старое? Шо ж туды молодежь не пускают, - с места крикнул Игорь Михеев, молодой, горластый комсомолец. Кузьмин постучал по крышке стола, а Вера Егоровна сделала вид, что не слышит реплики, продолжала:
-Молодежь осваивает Север, - строится БАМ, самая северная железнодорожная магистраль, строят заводы и фабрики, осваивают Нечерноземье, создают орошаемые земли в Средней Азии. Молодежи принадлежит решающее слово в осуществлении продовольственной программы, нового этапа развития сельскохозяйственного развития страны. На плечи молодежи восьмидесятых годов возляжет нагрузка большая, чем на предыдущее поколение. Будущее советского села, станицы, хутора, каждой бригады и фермы - в ее молодежи! Немалую роль здесь должен сыграть комсомол… - и в этом духе плавно перешла к скрытым резервам комсомольцев своего колхоза, которые еще не полностью раскрыты, что мешает достичь известных передовых результатов. В зале стоял шум, никто особенно не вникал в суть ее доклада, он ничем не отличался от предыдущего, только цифры и фамилии менялись. Она кожей чувствовала, ситуация может уйти из под контроля, скомкала часть своего доклада, перешла на обыкновенный житейский язык:
-Вы все знаете, что завтра-послезавтра начнется уборочная страда, я поставила вопрос перед председателем колхоза, чтобы помощниками комбайнеров поставили комсомольцев. Устроим социалистическое соревнование по уборке урожая, товарищи. После уборочной подведем итоги, дадим оценку, и лучших работников отметим на празднике урожая.
Дзюба с места хмыкнул, громко провозгласил:
-Знаем мы эти соревнования. Едали! Лучший комбайн опять Саше Белову,  возле него два механика, сменщик – давай план Саша! А остальные – как хотите!..
-А ты, Дзюба, работай хорошо, и тебе дадут новый комбайн, - парировала Вера Егоровна. – А если хочешь выступить,  выйди вперед и выскажись.
-Не-е, эт я к слову… мне што, я все равно на ферме, со скотинкой… - отбился Дзюба.
Инструктор встрепенулся, он курировал животноводство в районе, тут же повернулся к Вере Егоровне с вопросом:
-А как на ферме успехи комсомольско-молодежной бригады? Комсомолки присутствуют на собрании? – подчеркнуто строго спросил он.
-Да, конечно, - поспешила заверить Вера Егоровна. – Вон Нина и Лена Семенюк здесь находятся, передовики…
В зале знали, из всей комсомольско-молодежной бригады, созданной в прошлом году, только эти две сестры и остались. Остальные разбежались еще весной. И эти девушки рады бы уехать, да некуда. Они приехали из Белоруссии, из поселка, в котором трудно с работой. Поселок большой, молодежи много, а ферм и других предприятий мало.
-И как удои? – не унимался инструктор.
-Неплохие. Хуже, чем весной, но сами понимаете: жара, оводы… - ей не хотелось развивать эту тему, повестка дня другая, а протоколы собрания написаны еще вчера.
-Ну да, летом жара, зимой холод, весной и осенью дожди, - резюмировал инструктор и демонстративно уставился в свой блокнотик. В зале захихикали. Положение спас скрип двери, вошел Виктор Сташко. Глазами поискал свободное место, не поздоровавшись, пошел в глубь зала. Незадолго до его появления точно также появился комсомолец Голубов, не говоря ни слова, пошел садиться на свободное место. Уязвленная такой бесцеремонностью комсомольцев, Вера Егоровна сорвала зло на Сташко, грозно спросила:
-А без опозданий нельзя?
-Работы много… - не останавливаясь, небрежно бросил Сташко. Он вел себя независимо, ему можно, под осень его забирают в армию, он уже  прошел призывную комиссию. Его подруга Верка ходит зареванная, хотя гулять Виктору еще месяца два.
-Вера Егоровна! – обратился из президиума Кузьмин, - у нас же не хватит комсомольцев на все комбайны. Кто постарше – они на ферме или в бригаде, а школьников – не разрешат по условиям труда.
-Разрешат, я уже советовалась с председателем  и юристом… - уверила Вера Егоровна.
-О чем тут? – громким шепотом спросил Сташко у Толика.
-Соревнование хотят устроить в уборочную, - не таясь, громко ответил Толик.
В зале стоял шум и гомон, никто не хотел слушать секретаря. В помещении душно, кто-то сзади откровенно покуривал.
-Так, как мы решим товарищи комсомольцы? Устроим социалистическое соревнование?! – с театральным энтузиазмом воскликнула Вера Егоровна, и потрясла кулачком над трибуной.
Встал Виктор Сташко,  как школьник поднял руку:
-Можно?
-Ты хочешь выступить? – удивилась Вера Егоровна активности неактивного в общественных делах Виктора.
-Не-е, у меня вопрос: устроим мы соревнование. Дадут нам вымпел «Ударник социалистического труда», или еще какой другой. Мы пупки будем надрывать, а премию получат агроном, председатель, парторг, кое-что комбайнерам перепадет. Так?! Как в прошлом году? – спросил Виктор, стараясь перекричать гомон в зале.
-А ты что хотел? – опешила секретарь, удлиненное лицо ее еще больше вытянулось. – Разве вымпел получить не почетно?! Рано вам еще о длинном рубле задумываться. Как работать, так вас нет, а как зарплату получать, вы первые. Вот ты, Сташко, сколько недель трактор свой ремонтируешь? А зарплату получаешь!
-Так в колхозе запчастей нет, - возразил Сташко.
-А ты должен проявить инициативу… - напористо продолжала Вера Егоровна, уверенная в своей правоте.
-Да никому ничего я не должен, - взвился Виктор, - ни колхозу, ни комсомолу. Это колхоз должен обеспечить меня запчастями и работой, а потом спрашивать с меня показатели. Вы, когда собираете взносы, много чего обещаете. А нам комсомол хоть что-нибудь дал? Вы сами нарушаете решения партии  и правительства,  а с нас требуете инициативы, - ворчливо закончил Сташко, и уселся на свое место.
-Какое, такое решение партии мы нарушили?! – возмутилась Вера Егоровна, и покосилась на инструктора. Тот как сидел истуканом, так и продолжал сидеть, словно нет его на собрании.
-От десятого сентября прошлого года, - с места выкрикнул Виктор, и пояснил: - В нем, между прочим, говориться: молодым колхозникам должна предоставляться новая техника. С хорошими кабинами, с пусковыми устройствами. А на деле нам подсовывают хлам, а потом спрашивают показатели, да упрекают – ремонтируемся долго.
-Грамотный больно, как я посмотрю, - не нашлась чем достойно ответить секретарь, лицо ее покрылось розовыми пятнами.
-А вы бы хотели, шоб мы всю жизть в шорах ходили! – с места крикнул Дзюба. – Стадом управлять легче.
-Как указы об усилении та закручивании гаек, так на каждом столбе вывешиваете, а шо в нашу пользу – молчок, - поддержал его Голубов, комсомолец со стажем. Он дома поругался с женой, пришел на собрание остыть от ссоры.
Вера Егоровна прихлопнула рукой по трибуне.
-Погомонили и хватит! Ты еще хотел что-то сказать? –  жестко спросила Вера Егоровна Виктора, давая всем своим видом тому понять, как не вовремя  затеял с ней перепалку.
-Та шо толку?! – махнул рукой Виктор, но все же добавил: -  Вы почитайте прошлые протоколы. Сколько мы просили сделать нам волейбольную площадку,  надо то всего: два столба, сетка и мячи… Кружок бы какой открыть, пацанов летом занять, а то целыми днями раков в лимане ловят. На продажу, между прочим… озадачить все равно их нечем…
-Правильно!.. -  посыпалось с мест.
-Верно, говорит!..
-Тихо! – взвизгнула Вера Егоровна. – Ты Сташко, думай, что говоришь. У тебя уже получается и колхоз, и комсомол плохой, перед тобой в долгу, так знаешь до чего договориться можно?
Лицо ее покраснело, от негодования она хватала ртом воздух.
-Та не-е, колхоз у нас хороший, и комсомол хороший, люди в ем – гавно, - тихо, но так, чтобы слышали вокруг сидящие, проговорил Дзюба. А Сташко продолжал оправдываться:
-А че я такого сказал?! Вы же приезжаете и требуете: комсомольцы вперед, комсомольцы должны, все на борьбу с сорняками, все на битву с урожаем, и все это сверх плана! А вы хоть знаете, чем занимается молодежь вечерами? Кино привозят раз в неделю. Танцы – раз в неделю под старую радиолу. Неужели колхоз такой бедный, не найдет пару сотен рублей купить путевый усилитель. А потом спрашиваете, почему молодежь из хуторов и станиц бежит… - Виктор махнул рукой и замолчал. Вскочила Катя Комаровская:
-Вера Егоровна, а ведь Сташко прав. Ну, посмотрите, как скучно мы живем! За каждой справкой или бумажкой едем в правление или район. Полдня теряем. Месяц назад в комсомол решили принять девочку из седьмого класса. Так она ездила в район три раза, чтобы сфотографироваться. Потратила кучу денег и времени. А фотографии так и нет. Она вступать передумала. А что, трудно фотографа прислать в хутор? Тут бы и бабушки на паспорта сфотографировались. А то приезжают халтурщики… - горячо заговорила Катя.
С места послышался гул, топот ног:
-Правильно говорит…
-Так их, Катька, крой…
-Телефон на весь хутор один, и тот вечером в конторе заперт. А если кто заболеет или пожар, хоть окно выламывай, чтоб пожарку або скорую вызвать. Предлагаю, на стенку повесить параллельный телефон, – с места кричал Дзюба.
-Так, погомонили и будет! – строго прикрикнула Вера Егоровна. – Тебе Дзюба только телефон подавай, ты всем девушкам в округе названивать будешь. Прекратить балаган! Давайте по порядку! – она оглянулась на инструктора. Тот заинтересовано наблюдал за залом. Он привык к организованному порядку ведения собраний, к его приезду заранее готовились выступающие, все единогласно голосовали за принятые решения, а тут такой разброд мнений. Кузьмин, как член бюро, почувствовал, не миновать ему после собрания разноса, решил взять инициативу в свои руки и попросил слово. Не торопясь подошел к трибуне, на ходу раздумывая, о чем говорить, заранее подготовленная речь не годилась. Он признал критику справедливой, своевременной. От имени всех дал слово поработать над созданием молодежных бригад по уборке урожая, просил в протокол вписать требования комсомольцев бригады №2: создать спортивную площадку, закупить спортинвентарь, провести дополнительный телефон, разнообразить досуг молодежи (но как-то туманно, чем разнообразить никто не знал), на этом и закруглились.
Все  облегченно потянулись к выходу, Николай хотел поспешить за Машей, они уже не очень скрывали от посторонних свои отношения,  его пригвоздил к месту голос Веры Егоровны.
-А тебя, Стаценко, я попрошу остаться, - тоном Мюллера из фильма «Семнадцать мгновений весны» произнесла Вера Егоровна. Ничего хорошего  от ее стального - «попрошу остаться» - Николай не ожидал. Секретарь  подождала, когда все выйдут, почти вкрадчиво начала:
-Как же так, Стаценко, ты-ы, комсомолец! А занимаешься индивидуально-трудовой деятельностью! Ты у нас уже частник! У несознательной части колхозников подвизался пасти скот! И где? На колхозных угодьях! За длинным рублем погнался. А я планировала после окончания школы ввести тебя в бюро комсомольской организации колхоза!
Николай стушевался. Он не считал свою работу хуже или лучше другой работы. Тем более, заработок пастуха  больше, чем оплата труда в колхозе, им с матерью то обстоятельство большая подмога. Но от ее укоризненного тона юноша почувствовал себя очень виноватым. Только не совсем понимал степень своей вины.  Он залепетал, оправдываясь, как нашкодивший ученик:
-Да у нас пастух заболел, некому было… я помог…  это временно, я уже  договорился, - хотя к Евсею Архиповичу он еще не ходил.   
-Подумай, Стаценко! Хорошенько подумай! Пока ты еще на хорошем счету, – менторским тоном продолжала увещевать Вера Егоровна.
-Да я что… я ничего… Я помощником комбайнера просился, тут бригадир обещал мне… - потупился Николай.
-Вот и хорошо! Это правильно, по-комсомольски! Иди, Стаценко. Да! – вспомнила она еще что-то, - говорят, ты ночами в колхозный сад лазишь?  Да еще с дочерью лучшего в колхозе бригадира? Она ведь тоже у нас комсомолка, - секретарь комсомольской организации испытывающе посмотрела на Николая. Тот сделал честные глаза:
-Та брехня все это!..
-Да? – она внимательно посмотрела на него. – Ну, смотри!.. Иди, - разрешила Вера Егоровна.
Инструктор демонстративно захлопнул блокнотик, тоном, не сулящим ничего хорошего уже для самой Веры Егоровны, решительно сказал:
-Подведем итоги…
Юноша поспешил ретироваться. Он вышел на крыльцо и шумно вздохнул. Чуть поодаль его ждали Мария, Катя и Толик. Николай подошел к ним.
-Че она тебя? – спросил Толик.
-Втык за коров дала. Говорит, пасешь не тех коров. Надо к Архипычу идти. Вы идите, я заскочу к нему, потом зайду к тебе, - обратился он к Марии. Подумал, добавил:  - А еще она про сад знает. Дзюба накапал, что ли?
-Вот сволота! – вскипела Катя, оглянулась, поискала взглядом Дзюбу,  того и след простыл.
-Ладно, разберемся, - пообещал Толик. Николай махнул рукой и пошел в сторону дома Евсея Архипыча. Тот сидел во дворе и чинил сеть. Собаченка его залаяла не зло, даже морду в сторону отворотила, - показать, не зря хлеб жует. Николай громко поздоровался, присел на стопку кирпичей. Собаченка тут же подошла, обнюхала и успокоилась. Парень то знакомый, не раз тут бывал.
-Придется вам, Евсей Архипыч, стадо принимать, -  почти во весь голос проговорил подпасок. Тот повернул более слышащее ухо в сторону парня, скосил при этом на него глаза.
-Что так? Устал? – спросил он.
-Секретарь седне выговор вставила, говорит нельзя комсомольцу пасти частных коров, - пояснил подпасок.
-От, ядрена ее вошь! А жрать комсомольцу частное мясо и молоко пить можно!  - Архипыч в сердцах отбросил сетку, достал из кармана старый, как и он, портсигар. – Кажуть, шо недолго пасти осталось. До осени можа еще и дотерпют. А там все, баста!
Николай пожал плечами, всем своим видом показывая, что ему неизвестно о решении принятом в правлении колхоза.
Во двор с помойным ведром вышла сноха Архипыча, тетя Рая, крестная Николая и  кума матери. Она крестила со своим мужем в районе маленького Колю, мать в то время пряталась рядом, брат строго-настрого запретил ей ходить в церковь. Боялся, в райкоме узнают, как сестра коммуниста нарушила негласный запрет на посещение церкви. Его мать и тетя Рая  подруги с юности, сейчас вместе работали, только мать телятницей, а тетя Рая дояркой. Все праздники и семейные торжества проводили вместе. Она обладала чистым, высоким голосом, лучше нее никто не спивал старинные казацкие и украинские песни. Шесть лет назад она потеряла мужа. Нашли его в лимане возле лодки без признаков жизни. Экспертиза показала: захлебнулся. Как можно утонуть, если в том месте воды по грудь, - осталось загадкой. Склонялись к версии, прихватило сердце, и он выпал за борт. Шепотком поговаривали, трусил чужие сетки, рыбаки  с соседнего хутора приловили за этим делом. С такими любителями чужих сеток у них разговор короткий, заматывают в сеть и концы в воду. Осталась она с дочкой, ровесницей сестры Николая, жить в доме свекра - Евсея Архиповича. С ее подачи Николай состоял подпаском у тестя, а потом и пастухом. Заметив юношу, она приветливо поздоровалась:
-Здравствуй, крестничек.
-Здрасть, теть Рая, - привстал он.
-В гости, иль по делу?
-По делу.
Николай проследил, как она скрылась за свинарником в огороде, громко спросил:
-Так как, Евсей Архипыч! Возьмете стадо?   
-Здоровьишко не то, - проговорил Архипыч,  парень понял, для виду ломается, быстрое соглашение ему не к лицу, Николай решил польстить:
-Бабы говорят, никому коров не доверят, только Архипычу.
-Да бабы скажут, - махнул он рукой. Не торопясь, достал спички, прикурил, выпустил дым, посмотрел на подпаска. – Ну, давай узавтрева вместе погоним, а там поглядим.
-Договорились! – встал нетерпеливо Николай.
Он попрощался, на душе стало легко, - все так хорошо складывается, быстрым шагом пошел к дому Марии, знал, она будет его ждать.

9.   

    Вечер оказался особенно хорош. Легкое дыхание лимана  доносило запах тины и кувширя, не испытывали той изнуряющей духоты, которая так докучала всему живому. Половинка луны покачивалась на легком волнении воды, рассыпалась на мелкие звездочки от выскакивающей на поверхность рыбешки.  На комаров никто не обращал внимания. Собаки притихли, даже лягухи перестали тянуть свою брачную волынку.   Кругом так тихо, что стрекот сверчков слышен с другого конца хутора, привычное ухо уже не улавливало их несмолкаемого стрекота.
Николай сидел с Марией на краю обрыва на стволе старой акации. Он обнял ее, девушка склонила голову  на его плечо, оба вглядывались в уходящую в темноту гладь лимана.    По душе разливалось тепло, не хотелось разговором нарушать тишину, юноша шепотом на ушко поведал Марии, мать хочет в этом году делать саман и строить дом в станице. Все в хуторе  знали: мать Марии тоже мечтает переехать жить в станицу.
-Мы снова будем вместе, - подвел итог новости Николай и крепче прижал к себе   девичье тело.
-Навсегда? – тихо выдохнула Мария вопрос.
-Навсегда, - твердо подтвердил он.
Юность всегда категорична. И никакая сила не сможет переубедить ее в обратном, отобрать у судьбы его Марию.
-Тебе еще в армию, - напомнила девушка.
-Два года пройдет быстро, -  бодро отозвался Николай, а у самого от досады засвербило под ложечкой. Два года не видеть Марию! Пока такой большой срок не умещался в голове. За два года ее точно кто-нибудь уведет. Он поймал губами ее локон возле ушка, носом потерся о  щеку. Девушка шутливо отклонилась, потом лукаво улыбнулась, повернулась, и сама подставила свои губы, юноша  нежно прикоснулся к ее губам, губами дотрагивался до подбородка, шеи, плеча, Мария томно откинулась, он увидел ложбинку груди, уходящую за край выреза в платье, стал целовать ее. И вдруг  вспомнил пухлую ложбинку Ольки Калмыковой, его как током пронзило: чистая, непорочная, пахнущая свежим телом и духами Мария, вызывала только нежность и ласку. Олька притягивала легким возбуждением и любопытством. Стыдно себе признаться, но он исподтишка, при случайной встрече, провожал ее взглядом, удивляясь широте раскачивающихся зазывно бедер, казалось тонкий ситец линялого платья не выдержит и лопнет от напора  тугих телес, и он увидит ее белую наготу. Испугался, вдруг, подруга прочтет его мысли, слегка отстранился, деревянным голосом проговорил:
-А я не пойду в армию. Поступлю в институт, там есть военная кафедра, закончу, получу погоны лейтенанта запаса. А там будет видно. Если заставят год служить, заберу тебя с собой. Ты будешь в гарнизоне  врачом, а я офицером.
-Как быстро ты все решил. А ты уверен, что мне захочется ехать с тобой в тьму-таракань? –  хитро улыбнулась Мария, и сверкнула глазами в его сторону.
-А разве нет?! – искренне удивился юноша.
Мария повела плечами, как бы поежилась от холодка:
-У папы брат служит офицером. Где-то на точке в глухой тайге. Заезжали в позапрошлом году, ехали отдыхать на юг, рассказывал: кругом тайга, гнус, комары, выйти некуда. Зимой снегом заваливает по дымарь. Стоит ли тратить жизнь на такое счастье? Я бы затосковала, - серьезно проговорила она.
-Но жена же не бросает его, - возразил Николай, ожидая ответ на свой железный, как ему казалось, аргумент.
-Не бросает, - подтвердила девушка. И вздохнула. – Я с хутора хочу уехать. Ни за что не останусь тут жить. Что хорошего нас здесь ожидает: ферма, бригада, зимой грязь непролазная, мужики пьют и жен гоняют. Правильно на собрании говорили: за любой справкой в район едем, за любой мелочью в Краснодар, купить нечего и негде. Почему в городе все под боком, институт через дорогу, парикмахерская, магазины – рядом… - она замолчала, взглянула на друга. Тот притянул ее, поцеловал, удивляясь схожести мысли, ведь такой же вопрос он задавал в свое время Архипычу. 
Юноша вспомнил, лежали в тени лесопосадки старый и малый, на клочках прошлогодней соломы, тот все больше вслух рассуждал, а Николай только слушал, да расспрашивал. Архипыч прихватил с собой газету, парень зачитывал громко некоторые статьи. Оторвался от передовицы, стрельнул в деда глазами:
-Тут обещают к 2000 году обеспечить всех граждан квартирами. Интересно, только в городе квартиры раздавать будут, или станичанам с хуторянами тоже дадут по хате? – наивно спросил он.
-Догонют и ишо дадут, - проворчал Архипыч. – Обещать они все – мастера. Никитка обещал к восьмидесятому году коммунизьм построить, построил? – он живо повернулся к подпаску, вытянул тощую шею в ответном ожидании. – А че ему не обещать було? Сам то он до восмидесятого года точно бы не дожил. Ты про Ходжу Насреддина читав, як той обещал через двадцать лет ишака на человечьем языке разговоры разговаривать? И што? К тому времени либо ишак сдохнет, либо шах с Ходжой дубу даст. А счас кто обещает? Дорогой Леонид Ильич? Так к 2000-му году он точно в бозе почит. Час на ладан дышит. Некому будэ и в глаз плюнуть. А ты што, в город жить намылился? – спросил Евсей Архипович заинтересовано.
-Не знаю еще. Но часто думаю: почему все так не справедливо устроено: если кто родился в городе, - ему все рядом – музеи, библиотеки, магазины. Стоит только захотеть или руку протянуть. В хуторе и станице даже книжного магазина нет, хочешь купить справочник – нету. Стройматериалов – нету. Одежи – нету! – перечислял Николай. - Я даже в церковь никогда не заглядывал, только когда крестили, не знаю, как там внутри. Не ради веры хочу сходить, а так, - любопытно, че ж там такое, если люди поумнее нашего - веруют. Я бы и в музей сходил, сколько читаю о картинах Шишкина, Перова, Брюллова, хоть бы одним глазком поглядеть на них в живую, какие они, если человечество их так ценит. Под стеклами хранят, - рассуждал юноша.
Дед только и ответил, в старину так повелось, у помещика рождался сын помещик, у крестьянина крестьянин, где родились – там и умирали,  Николай возразил, сейчас не старое время и родился он в самой свободной стране. И счастлив этим. Упаси Боже, случиться родиться в капиталистической  державе. Дед поморщился, отвернулся, спорить не стал, только буркнул: «Молод еще!». У них всегда спор заканчивался так: Архипыч начинал заводиться, а Николай  упрекал: в старике говорит обида на власть, а на самом деле жизнь налаживается, жить гораздо легче и лучше, вон, даже в их хуторе асфальт проложили.
-Проложили, да не до конца... – напомнил Архипыч.
Тогда парень не думал всерьез – желал ли он переехать в город, просто сожалел, - ничего в хуторе нет, даже самого необходимого. Сейчас, когда его любимая девушка так решительно заявила, что не хочет она тут оставаться, обязательно уедет жить в город,  понял, эти планы подруга давно вынашивает в себе, и места ему в этих планах нет. Он для нее есть тут и сейчас. Ехать из своего хутора, чтобы попасть в другую, такую же дыру, даже ради любви к Николаю, она не хочет. Его больно кольнуло это открытие.   Каким бы не представлял свое будущее, всегда в его мыслях рядом находилась Мария. И все планы совместной учебы в Краснодаре, - оказываются воздушными замками на песке, желаемое выдается за действительное, поскольку обоим от тех планов тепло и весело. Но жизнь жестче. Рука об руку не пройдешь, не споткнувшись на жизненных ухабах. И самая большая догадка мелькнула в мыслях юноши, - он любит Марию глубже, чем она его. Ни он, ни она - не произносили вслух слова любви. Такая сентиментальность не в чести в грубоватых, степных, лишенных романтических чувств краях. Принято: если ухаживает, целует, предлагает замуж, - значит любит. Принимает ухаживания и соглашается выйти замуж, - отвечает взаимностью.
Мария уловила некую напряженность в друге, у девушек интуиция развита лучше, догадалась о причине легкой напряженности,  решила сгладить свою, еще не ведомую ей оплошность, прижалась к нему и кошечкой промурлыкала:
-Что ты вдруг задумался, а-а?  Друг мой разлюбезный?!
Николай тут же растаял, улыбнулся, прижал к себе девушку:
-Да так! Ни о чем… В понедельник уборочная начинается. Твой батя помошником меня поставил к Ивану Ильичу. В воскресенье пойду комбайн с ним принимать.
-Завтра танцы, пойдем? – напомнила Мария.
-Пойдем, - запнулся Николай.  Он вспомнил солдат, и ему не очень хотелось идти туда, наверняка закончится дракой, но танцы единственная возможность для всех девчонок хутора выйти в «люди».
Долго еще сидели молодые люди на стволе старой акации. Обнявшись, смотрели в бездонное  звездное небо, метеориты расчерчивали черноту горизонта.
-Смотри, звездочка упала! – показала пальцем в черное небо Мария. – Какой длинный след остался!..
-Это маленькие метеориты, они сгорают в верхних слоях атмосферы, - глубокомысленно пояснил начитанный юноша. – На землю они редко падают, проносятся на огромной скорости мимо и улетают дальше. Ты же никогда не видела, чтобы звезда упала рядом с тобой, видишь всего лишь след на горизонте. Метеорит чиркнет по небу и сгорает.
-Ой, Николаша, ты такой умный! – засмеялась девушка.
Николай плотней прижал к себе девушку, сказал примирительно:
-То всего лишь сухая теория, мне больше нравиться мнение деда Ивана, он говорит: то не звезды падают, то души людей улетают на небо. Чем достойнее прожил человек свою жизнь, тем длиннее след от падающей звезды. Ярче, светлее, его видят все люди на земле. А душа плохого человека пролетает незаметно, сгорает быстро, свет ее не виден.
-Надо же!.. – восхитилась Мария теорией деда.
Николай показал на очередную упавшую звездочку, предложил:
-Загадывай желание!
-У меня, -  их много, - сверкнула глазами Мария.
-Окончить школу, поступить в институт, найти мужа городского? – спросил юноша, трогая губами завиток на виске, ожидая от нее возражений: не надо ей, дескать, городского мужа, если у нее есть он. Девушка сказала другое:
-Зачем же так много, я не жадная. И на так далеко загадывать нечего. Есть более простые земные желания. Например, чтобы ты поцеловал меня, - хитро улыбнулась она, белки ее глаз стрельнули в его сторону.
-Так я и без загадывания  желания… - обхватил ее парень за плечи, и начал целовать лицо, стараясь поймать губы, жадно прихватил их, ощутил солоноватый привкус, звезды стали меркнуть, он просто прикрыл глаза, не чувствуя ничего, кроме теплого ее тела и трепетных, податливых губ.

10.

Последний раз Николай выгнал коров за хутор,  на этот раз с Архипычем. Болезнь и старость подкосили старика, бегать за коровами ему не под силу. Договорились, подпаском у него будет младший из Зябликов – Васька. Николаю с Архипычем веселее. Есть с кем словом перемолвиться. Архипыч, как всегда, ругал власти, подпасок посмеивался и слегка подтрунивал над стариком. После обеденной дойки коровы залегли в холодке, отмахивались от надоевших оводов и мух, пастухи лежали на раскинутых куртках. Кругом, сколько хватало глаз, тянулись бескрайние кубанские поля. Вдаль уходили волны спелой пшеницы, сбоку за посадкой зрела кукуруза, початки наливались соком, парень каждый раз проверял, можно ли варить молодую кукурузу.
По накатанной дороге вдоль лесополосы протарахтел мотоцикл, прошла колхозная машина, потом снова мотоцикл. Сколько техники появилось у колхозников. Николай помнит, как ранее пределом мечтаний всех пацанов хутора было – купить велосипед. Покупать их заставляла необходимость – после четвертого класса приходилось ездить в школу в станицу. Теперь велосипед есть у каждого. А пределом мечтаний стал мотоцикл. Проводив глазами очередной мотоцикл, юноша вздохнул:
-Эх, прокатился бы я сейчас…
-Ты портки сначала купи, мотоциклист! – отозвался Архипыч. Слово за слово заспорили старый с малым. Николай доказывал, несмотря на то, что он не может купить обнову, жизнь по сравнению со временем молодости Архипыча несравнимо стала лучше. Архипыч досадливо морщился, ну как можно было объяснить мальцу, достаток – это не только каравай на столе.
-Ты же сам говорил,  в сельпо нечего купить, - напомнил Архипыч. – Лес выписать – замучаешься в приемной председателя сидеть. А он будэ кочевряжиться, припоминать уси твои промахи та пьянки. И выпишет горбыль, а  доски ударнику крепостного труда.
-Почему крепостного? – посмеивался Николай.
-Да потому что твоей матери, которая работает от зари до зари, знаешь, сколько надо платить?! Столько, чтобы у нее на трое порток для тебя хватало. А она гамбалит без выходных и проходных за копейки. При крепостном праве и то выходной крестьянину давали, - горячился Архипыч.
-Так коровы и телята в выходные, и в праздники есть хотят, - приводил довод парень.
-А в поле, можно подумать, есть выходные! Не, я согласный, сейчас жизнь полегче, чем раньше, украсть в колхозе можно без особых последствий. А раньше за три колоска в тюрьму сажали. Счас, опять же - небольшие деньги, но платят. Пенсии колхозникам назначили. Токо ты ны забувай: на заводи рабочий работает токо восемь часов, имие два выходных и заробляе побольше нашего. Ны кажу про конторских, яки в исполкомах та райкомах штаны протирают. Морды у их поширше наших будут. Оне не упираются с утра до вэчера. На курорты ездют. Твоя мать на курорт ездила? – живо спросил Евсей Архипович, посмотрел на юношу, заранее знал ответ.
-Не, - отрицательно мотнул головой тот.
-То-то! А моглы бы платить ей поболе, шоб ий на курорт хватило. Так нет же, страна большие расходы несет на какую-то там войну в Афгани, черт бы ии побрав, да коммунистическим партиям всего мира помогаем, денежки шлем. Сами с голой мошной, а им шлем: кушайтэ наше сало, а то нам дивать его никуды.  А ты хоть знаешь, шо до шестидесятого года колхозники робыли вообще бесплатно? – неожиданно спросил Архипыч.
-Как так? А жили на што?! – недоверчиво спросил парень, с удивлением посмотрел на старика.
-А от так! Трудодни писали. Слыхал, про такие?
-Слышал, - подтвердил он.
-Слыхал вин! Эт ще та оплата была! Об одеже люди мечтали в последнюю очередь. А ты мотоциклы, машины!.. Тоди не до цего баловства було. Лодку иметь – во, було счастье! Лиман кормил. А  шо в колхозе? День отработал – учетчик палочку ставэ. Если напьется и забудэ трудодень записать,  ниче никому ны докажешь, а з ким пил и два трудодня припишет. Не выполнишь норму - и пол трудодня запишет, - пояснял Архипович парню хитросплетения тогдашнего учета рабочего дня.
Николай вспомнил тетку Варвару: вот, почему она так гордилась и дорожила должностью учетчицы в хуторе. Должность давала сладкое чувство власти над людьми. Вот откуда показное уважение к ней на людях, и злое бормотание за спиной. Архипыч продолжал втолковывать юнцу:
-А в конце года на выработанные трудодни выдавали пшеницу. На трудодень можно посля масло подсолнечное выписать. Излишки продавали, на эти деньги тянули до следующего нового года.
-Так я же и говорю: люди сейчас живут лучше, чем в ваше время, - напомнил Николай о начале разговора. Архипович только носом шмыгнул и отвернулся. Парень помолчал, спросил осторожно:
-И на всех должностях получали поровну? – в вопросе больше удивления, чем заинтересованности. У него не укладывалось в сознании, как можно безропотно сносить подобную несправедливость. Архипыч выдержал паузу, сонно ответил:
-Почему поровну? Председатель, например, получал тры  трудодня в день, стал быть - девяносто в месяц, и сверху сто пятьдесят рублев деньгами. Бухгалтеру писалы семьдесят трудодней в месяц и сто рублей, учетчик – и тот получал трыдцать семь трудодней и семьдесят или восемьдесят рублей деньгами. Не-е, начальство сэбэ ны забувало. А ты говоришь – не крепостного! - ворчливо сетовал Архипыч, глаза его устремлялись вдаль, лицо совсем принимало обиженное выражение, как-будто это происходило вчера. Хотя вчера или не вчера, а молодость его прошла тогда, сейчас уже так – доживание.
-Так уехать надо было, - посоветовал Николай. Архипыч взглянул на него, как на дитя неразумное:
-Ку-уда? И дэ ждут нас? Да и як? Ты хоть знаешь, шо Кубань ны паспортизована була, только два года, як сталы выдавать паспорта. Твоя мамка получила?
-Кажись, получила, - неуверенно подтвердил подпасок.
Он шмыгнул носом, отогнал надоедливого овода.
-А я так и ны получил, - посетовал Архипович. - За ным ще наиздышься в район. Провались он пропадом, прожил без паспорта,  доживу без ёго. Счас вин мэни ны к чому. А раньше нужон был! Куда съездить надо – идэшь в правление справку с печатями выпрашивать, шо ты есть кубанский колхозник. Без нэи ты и вовсе ны чоловик. А ты расспросы Аникеева, як вин в Воронеже свининку продавав на рынке. Он там на радостях выпив, подрался с каким то армянином. Вызвали милицию, тот паспорт показал, яго отпустили, а у Аникеева справка без фотографии. Пока выясняли кто вин, та откуда, трое суток в кутузке просидел. Мясо усэ протухло. Приихав в хутор без мяса и денег, - рассказывал Архипович.
Парень привстал, уставился на Архипыча.
-А че ж народ молчал? Выступили бы! Неужели власть бы не пошла навстречу? Мы же цивилизованное государство, - возражал уже серьезно Николай. Про паспорта ему и мать рассказывала, поэтому Архипыч здесь палку перегнуть не мог, он матери верил.
-Русского мужика знашь скоко гнобить надо, шоб он за дрючок взявся? Да и толку то! Тоби рассказывали, як в Новочеркасске при Хрущеве народ вышел на площадь перед горкомом повозмущаться?
Архипыч, кряхтя, перевернулся на другой бок, надвинул кепку поглубже, чтоб солнце не так в глаза било.
-Не-ет, - заинтересовался парень.
-Да где тоби, - махнул ладонью дед, - мы и сами подробностей ны знаем, - помолчал, собрался с мыслью, пояснил: -  Когда начальство цены подняло на молоко та мясо, а расценки урезали, в Новочеркасске шахтеры возмутились и пошли митинговать на площадь. Их там и встрилы танками да пулеметами. А ты говоришь, - вы-ыступили бы! Довыступаешься тут! Некоторые доси сыдять за то выступление.
-Шот не вериться как-тось. В учебниках ничего такого нет… - недоверчиво покосился на Архипыча юноша.
Архипович головой покивал, проговорил с досадой:
-Конешно! В учебниках токо про девятьсот пятый год прописано. Як царь в рабочих стреляв, - усмехнулся дед.
 Теперь завелся Николай, вскочил, заговорил недоверчево:
-Да враки все это! Не можно, чтобы в наше время рабочих танками давили, сказки!.. –  горячился подпасок, готовый отстаивать свою точку зрения на подобные события.
-Да иди ка ты! - цыкнул Архипыч, - вон корову отгони, вишь, глаз на шпарцет положила…
Николай вскочил, отогнал корову, сел чуть поодаль,  независимо ковырялся в зубах соломинкой.
Оба молчали, Архипыч подулся слегка на своего недоверчивого помощника, потом как бы про себя, проговорил:
-Нам бы председателей путевых, настоящих, як в том фильме про председателя. Он так и называется: «Председатель». Ульянов в главной роли. Нормальный мужик! А тут одни засланные казачкы набегают, карманы набьют и их с позором отправляють обратно. Нет, шоб своего вырастить, так нет же! Из райкому привезут кандидата на общее собрание. Тот тихий такой, в грудь постучит перед правлением: «Будем жить лучше!», а сам с первого же года дом себе в районе начинает строить. Значит, изначально лыжи навострил в сторону. Та шо там председатели! Областные начальники такие придурки попадаются, не приведи Господи! Секретарь обкома Рязанской чи Орловской области, не помню, но фамилию помню – Ларионов, о ем все газеты тоди трубили, так той обязался план по мясу выполнить и перевыполнить досрочно. Никитка его спрашивает: а два плана смогешь сделать? Той в грудь себя кулаком бац: та шо там два! Три сделаем, дорогой Никита Сергеич! Заместители того деятеля за голову схватились, мордой в стол упали, покарежило их, как от зубной боли.
Николай заинтересовался, незаметно подсел поближе. Вроде ему и неинтересно, сам в сторону смотрит. Архипыч хитренько посмотрел на него и замолчал. Когда пауза затянулась, подпасок не выдержал:
-План то, выполнил? – спросил  тусклым голосом, скрывая свое любопытство.
-Выполнил, - коротко ответил Архипыч. Помолчал, добавил: – Дал три плана. Только вырезал весь колхозный и частный скот, вплоть до птицы. Закупал скот в соседних областях. Занимался приписками,  три плана на бумаге сделал. Никитка за это ему звезду героя прицепил. Грит, берите с него пример. Многие той пример брали, скот весь уничтожили, но никто уже и два плана выполнить не мог, теперь соседи поумнели, свой скот на сторону не продавали, сами резали. А Ларионов хвастал: Я первый из обкомовских руководителей получил звезду героя! Герой, ядрит твою вошь! Через таких героев мясо в стране пропало.
Архипыч опять замолчал, переваривая давнишние переживания, Николай чувствовал, чего-то старик не договаривает, нетерпеливо поглядывал, не выдержал, спросил:
-Вам кто обо всем этом докладывал?
-Так все газеты о том почине трубили! Вся страна следила, как он планы выполнял. Знающие толк в сельском хозяйстве люди у виска пальцем крутили. Изначально не верили в успех. А потом газеты все враз и смолкли. Как будто и ны було почина. И геройства его не вспоминали, - старик опять перевернулся, кряхтя и проклиная старость.
-И чем все закончилось? – допытывался юноша, история заинтересовала его, впрочем, как все предыдущие рассказы много повидавшего и наслушавшегося на своем веку старика.
Архипыч скосил глаза в его сторону, помедлил с ответом:
-Застрелился. Как только комиссия приехала с проверкой, так и застрелился. Но о том в газетах уже не писали. Наши командировочные позже рассказывали, бачили оны богатую могилу областного хозяина, а в городе каждый знал, от чого той так скоропостижно скончался при приезде из Москвы комиссии. А через год, воще, карточки продовольственные ввели. Догнали Америку, етить их мать!..
Николай молчал. Вечно Архипыч рассказывает байки та небылицы, так похожие на жизнь.

Николай еле дождался вечера, поспешил в клуб.
На танцы слетались стайками, сходились парами, тянулись поодиночке.  Отдельной группкой пришли военные. Оказалось, в этом году приехали не сверхсрочники, а призванные из запаса на переподготовку взрослые мужики разного возраста. Молодых мало. И, пожалуй, самый молодой среди них – взводный, старший лейтенант, чему удивлялись бабы, и вызывает уважение у мужиков. Молодой, а  начальник над всеми взрослыми солдатами-мужиками. На тех форма сидела так себе, как на корове седло, а на лейтенанте все в обтяжечку, фигурка ладненькая, высокий, русый симпатяга. Скулы широкие, губы чувственные, с легким вывертом, высокий лоб придавали ему мужественный вид. Одним словом – русский офицер, каким он и должен быть в представлении молодых девушек. Девчонки глазками в его сторону постреливали, да и бабы, тайком от мужей, с любопытством на военных поглядывали. Лейтенант чувствовал свое превосходство, на девчонок украдкой поглядывал, держался скромно, не вызывающе. Нос не задирал. Парни сразу обстановочку оценили: эти бузить не будут, мужики степенные, пришли кино посмотреть, им тоже скучно коротать вечера под брезентовым пологом.  Когда начались танцы, военные деликатно отошли в сторону, поглядывали на молодаек. Девчонки всегда сначала толпились группками, а потом уже, ближе к началу кино, разбивались на пары. Самые молодые из военных, тихо посовещавшись между собой, сразу  нацелились на отдельно стоящую стайку девчат. К всеобщему удивлению, первой пригласили Тоньку Залепукину, перестарку, сухую, горластую девку, которую давно уже никто из хуторских на танец не приглашает, не любили за злой, крикливый характер. Когда ее поддразнивали, она громко ругалась, рот при этом у нее перекашивался, в такие минуты  она похожа на выброшенную на берег рыбу, которая старалась жадно поймать  ртом  родную стихию. Только у рыбы нет звука, а у Тоньки визгливый противный голос. Последним из хуторских, в прошлом году, приглашал ее на танец Витек Дзюба. Подвалил вихляющей походочкой,  двумя пальчиками кепочку приподнял, бровки картинно сложил домиком:
-Мадам, вы танцуете? – подражая эпизоду из фильма «Начало», где там так же спросили простаивающую на танцах девушку.
-Да, - опешила от неожиданности Тонька.
-А я думал, народ пугаете, - и ухмыльнулся.
Не долго думая, Тонька со всего размаха – хрясь Витька по физии, только кепочка пропеллером взлетела. Витек покраснел, дернулся в ответном порыве,  вовремя опомнился, не драться же ему при всех с девкой, промычал только:
-У-у, дура! – и отошел.
-Сам дурак! – взвизгнула Залепукина вслед.
 Тонька вышла в круг с военным, победно оглянулась на хуторских парней. Одной рукой обхватила крепко за талию солдата, чтобы ненароком не убежал, другую руку осторожно положила на погон.  Мария с Катей прыснули, наблюдая за  Тонькой. Николай стоял чуть поодаль с Толиком Комаровским и Славкой Зябликом, переглянулись, кивнули в сторону Тоньки, усмехнулись: может хоть здесь повезет Тоньке, в хуторе для нее женихи перевелись. Но улыбка тут же сошла с лица Николая. Увидел, как лейтенант ледоколом прошел через круг танцующих пар, подошел к Марии и пригласил ее на танец. Обратил внимание, как она беспомощно оглянулась, вспыхнула, неловко сделала шаг навстречу как кролик к удаву. Юноша напрягся.
-Гля, гля! – толкнул его в бок Славка, - Машку уводят!
-Вижу, - процедил сквозь зубы Николай, - не уведет. Его задевал не сам факт танца Марии с офицером, а то, как она шагнула навстречу к нему, как смотрела в его глаза, когда тот ей что-то говорил. При этом коротко отвечала, и еще больше краснела. Катя перехватила взгляд Николая, развела руки, но тут и ее пригласил местный парень. Толик не выдержал, показал Лиде кулак и мотнул головой, чтобы  стояла рядом с ним. Танец тянулся для Николая нескончаемо долго, когда музыка умолкла, лейтенант повел партнершу к краю площадки, улыбался и весело о чем-то рассказывал, она коротко оглядывалась и кивала головой. Лейтенант подвел Марию к Кате, поблагодарил и… поцеловал руку, чем окончательно ввел и без того смущенную девушку в полное замешательство. Совершая такой безнравственный поступок, по мнению хуторских жителей, он не наклонился, а приподнял ее руку, поднес к губам, взглянул в глаза и обаятельно улыбнулся. У Марии не хватило сил отдернуть руку.
На следующий танец Николай поспешил пригласить Марию, постарался опередить других претендентов.
-Что тебе плел этот вояка? – небрежно спросил юноша, старался скрыть занозу ревности.
-Да, так, имя спросил, - неохотно ответила Мария, он почувствовал, подруга пребывает еще в том танце, с лейтенантом, не слышит вопросов, отвечает невпопад. А еще  заметил, как она украдкой посмотрела в ту сторону, где стоял лейтенант.
-А ты чего? – не отставал Николай.
-А я ничего! Сказала. Разве это большой секрет?! – с некоторым вызовом ответила Мария, юноша обиженно засопел.
 Народ подтягивался, наступало время кино. Пришла Олька Калмыкова с мужем, шла плотно прижавшись к нему,  гордо вела его под руку, а муж все норовил отцепиться и отойти к мужикам покурить. За ними пришел к клубу зоотехник Непейвода Валентин Петрович, его жена шла чуть поодаль вместе с Натальей Лихой. И совсем удивительно, появились мать с сестренкой, и с ними тетя Рая с дочкой.
-А вы зачем приперлись? – искренне удивился Николай, они редко ходили в кино.
-А что, только тебе можно! – гордо заявила сестренка, взяла подружку за руку и пошла на крыльцо.
-Мы тоже хотим посмотреть фильм. Хвалили, - улыбнулась мать, кивнув на афишу. На столбе висело объявление: «Осенний марафон».
-Что же нам совсем пропадать с коровами, - подхватила тетя Рая, - мы тоже хотим культурно просвещаться.
Когда Николай их увидел,  чуть отошел в сторонку от своих друзей и Марии, стоял с матерью и тетей Раей, трепался ни о чем, сам норовил побыстрее отделаться, отойти к подруге. И не успел. Краем глаза, наблюдая за Марией, увидел, как она напряглась, коротко оглянулась – нет ли рядом Николая, и сделала шаг в круг. Толик как-то попытался вклиниться между Марией и танцующими, лейтенант чуть отстранил Толика, вежливо извинился, протянул руку девушке, как бы предлагая ей выйти навстречу  из окружения друзей. И она расталкивая их грудью, пошла к протянутой руке лейтенанта. Николай дернулся, но рядом стояла мать, она заметила, как занервничал сын, проследила за его взглядом, увидела в танце Марию с незнакомым, откуда-то свалившимся в их краях, офицером. Мать с тетей Раей переглянулись, без комментария отошли к дочерям. Николай ревниво наблюдал, как вольно держит за талию в танце офицер его девушку, что-то говорит ей, она улыбается и кивает ему в ответ. Толик засопел над ухом:
-Коль, может, начистим ему морду? – кивнул  в сторону офицера.
-Надо бы… - нервно согласился Николай. – Только смотри их сколько. Не чета прошлогодним…
Танец закончился,  лейтенант продолжал удерживать Марию, что-то говорил ей, она засмущалась, отрицательно покачала головой. Николай раздумывал, как ему поступить: подойти и грубо увести из под носа девушку, или подождать, когда сама подойдет к нему. Положение спас киномеханик. Громко пригласил всех в зал, сказал, танцы продолжатся после кино. Николай подошел, демонстративно взял Марию за руку и повел в зал. Ощутил маленький триумф, лейтенант так и остался стоять, усмешка застыла в его глазах. В зале он демонстративно обнял девушку за плечи, чтобы лейтенант, сидящий на задних рядах, видел  его право на Марию.
-Че он к тебе пристебался? – злым шепотом спросил Николай во время журнала.
-Хотел, чтобы я с ним в кино сидела рядом. Ответила – у меня есть друг, то есть  - ты, - с некоторым вызовом ответила Мария.
-Может ему врезать? – кипятился Николай.
-За что? Он же не знает наших отношений…
-Так пусть знает! - он никак не мог успокоиться. Хорохорился, но понимал, лейтенант ему не по зубам, да и вояки своего командира в обиду не дадут.
После кино лейтенант сразу увел своих подчиненных в расположение лагеря. Молодежь вяло потоптались несколько танцев и засобирались по домам.
Домой Мария шла притихшая и задумчивая. Николай молчал, в душе негодовал, понимал,  мысли подруги там, на танцах до кино.
-Слушай, Машь, если он будет возле тебя тереться, мы ему харю начистим, - пообещал Николай.
-Кому? – сделала невинный вид, словно не понимает о ком идет речь.
-Да этому… вояке…
-Зря ты, Коля. Он парень хороший, вежливый. И очень остроумный. Никаких непристойных намеков не делал. И незачем устраивать ревнивые разборки, - спокойно возразила Мария.
-А я и не ревную, - угрюмо проговорил юноша. – Было бы к кому. Он сегодня здесь, завтра там… А мы с тобой все время здесь, в этом хуторе… -  с тоской посмотрел на свои пыльные сандалии на босую ногу, мятые штаны, и настроение его окончательно упало.
Прощаясь у калитки,  поцеловал Марию, подружка равнодушно приняла  поцелуй. И это задело Николая. Попытался целовать  еще и еще, но она как-то равнодушно отстранила его. Задетый за живое, он предпринял отчаянную попытку продлить вечер:
-Пойдем, посидим на нашем месте еще …
Тусклым, усталым  голосом подруга ответила:
-Нет, Коля, поздно уже. Устала я… Иди… - и торопливо шагнула за калитку.
Николай, спотыкаясь, шел домой, не разбирая дороги. На душе тяжко. Понимал, произошло нечто такое…  непоправимое, с чем ему не совладать. И дело не в лейтенанте, а скорее в его подруге и в нем, который отчаянно проигрывал на фоне подтянутого, взрослого и уверенного в себе офицера.


11.

Мария лежала с открытыми глазами,  события прошедшего вечера выбили почву из под ног. Перед глазами стоял подтянутый офицер, который из толпы девчонок выбрал именно ее, это льстило самолюбию и, одновременно, пугало. Офицер, в их заброшенном в степях хуторе, как внезапный приезд английской королевы или испанского короля в Краснодар. Произвели такой же переполох среди краевых чиновников, как сейчас в девичьих сердцах вызвал смятение приезд военных.
Когда лейтенант пригласил ее на танец, почувствовала, у нее холодеют ноги,  подумала, не сможет сделать и шага. Но офицер так просто и доброжелательно смотрел на нее, при этом протянул руку, и она, как утопающий, хватается за соломинку, поспешно взяла протянутую руку, и пошла с ним в круг. Офицер решительно, по-мужски, прижал к себе и уверенно повел  в танце в соответствии с ритмом. Не просто топтались под такт музыки, а заставил Марию подчиниться мелодии, ритму. Она получила удовольствие именно от танца, от слаженности двух тел, как-будто они  в единый миг становились одним целым, это единение расположило Марию к офицеру. Так в хуторе не танцевал никто. Чувствовалось, танцевать для него так же естественно, как дышать, казалось он и не слушает музыку,  всецело подчинился ее ритму, уверенно вел даму за собой. Офицер наклонился и громким шепотом спросил:
-И так она звалась Татьяной?
-Почему? – искренне удивилась Мария.
-Потому что я – Евгений, - улыбнулся офицер подкупающей улыбкой.
-И все девушки вокруг должны быть Татьянами? – приподняла брови девушка.
-Не все. Только те, кто нравиться мне с первого взгляда, - самоуверенно заявил офицер.
-По вашей логике, вы должны быть Иванушкой, - осмелела Мария.
-Да-а? Так вы Машенька?! – догадался он.
-Да, - просто ответила она, и в ответ улыбнулась. Его непривычное  обращение на «вы» приятно ласкало слух, возвышало в собственных глазах. Никто на хуторе не обращался к младшим по возрасту на «вы». Офицер непринужденно продолжал:
-Вот и познакомились. И родились вы здесь, и живете  на берегу этого озера всю свою сознательную жизнь?
-Это не озеро, - поправила его девушка. - Это – лиман. И живу здесь всю сознательную жизнь, - подтвердила она. – А вы откуда?
-Сейчас откуда, или родом?
Мария пожала плечами.
-Я ростовский, мама и папа там живут. А приехал  из Тулы, из части, откомандирован на уборку кубанских хлебов. Насобирали мне ореликов со всего Союза, посадили их на ЗИЛы, и сказали: езжайте в хутор «Вольный», там живут самые красивые девушки Кубани. Проверил:  оказалось - правда! – с улыбкой балагурил он, глаза его лукаво поблескивали. Мария недоверчиво улыбалась на откровенную лесть, показывая всем своим видом, не верит ему, а сама поглядывала на него снизу вверх,  и поймала себя на мысли, она за время танца вовсе не вспомнила о Николае. Коротко стрельнула глазами в то место, где он стоял, встретила его взгляд, колючий и тоскующий одновременно. Немного устыдилась, посмотрела на лейтенанта и снова забыла о друге. А когда в конце танца офицер преподнес ее руку к губам для благодарственного поцелуя,  в душе ахнула, хотела отдернуть,  лейтенант держал руку хотя и  вежливо, но крепко. Она почувствовала, как покраснела до кончика корней волос, завтра весь хутор будет обсуждать не столько танец с молодым офицером, сколько этот поцелуй. О том,  как кавалеры целуют дамам руки, хуторские женщины видели только в кино.
Потом ее пригласил Николай, танец с ним показался ей  каким-то вялым, пресным, топтался не в такт музыке, что-то спрашивал, а Мария украдкой поглядывала, кого еще пригласит офицер на танец. Тот стоял в кругу своих подчиненных, глазами наблюдал за ней. И от его взгляда по телу пробежала приятная истома. А потом пригласил танцевать ее снова, и Мария пошла уже без стеснительности, хотя знала, сейчас за ними наблюдают десятки глаз. Офицер предложил сесть в кино рядом с ним,  пожалуй, она бы согласилась, но и Катя неодобрительно поглядывала в ее сторону, и мать Николая с дочкой, и подругой тетей Раей пришли вдруг в кино, и тоже смотрели в ее сторону, и неудобно перед Николаем. Вежливо отказалась, честно сказала, пришла в кино с другом.
-Он? – спросил лейтенант и  глазами стрельнул в сторону Николая.
-Да, - коротко ответила она.
Потешно приподнял одну бровь, посмотрел на нее, улыбнулся, сделал комплемент: она неплохо танцует, пожелал спокойной ночи, и отошел к своим воинам.
Какая там спокойная ночь, когда теперь вот - уснуть невозможно.
В ночной тиши, под одеялом, грезится еще и не то, а тут так захотелось продолжения танцев и общения. И томно представила, как  продолжает танцевать с офицером, а он обнимает ее все крепче и крепче,  по телу разлилось тепло, от чего Мария сбросила одеяло и погнала грезы прочь. Легче убедить себя, у такого красавца в каждом городе по девушке, да  и стар он для нее. Ему, наверное, уже лет двадцать пять, а то и двадцать шесть. И вовсе он не красавец, у него нос великоват, и если бы не форма, казался совсем бы обыкновенным. В форме даже хуторские пацаны, которые возвращаются из армии, смотрятся красавцами, хотя провожали остриженных сопливых вахлаков. И невольно  сопоставила лейтенанта и Николая. Увы, не пользу последнего сравнение: облупившийся нос, выцветшие на солнце непокорные волосы, черный загар шеи, от чего кожа кажется всегда немытой, не знавшие утюга брюки. Когда вокруг все такие, того не замечаешь, если в хуторе появлялся кто-то в костюме, посмеивались над щеголем, костюм уважения не прибавлял.  Улыбнулась в темноту, вспомнила притчу, когда в город одноногих пришел человек с двумя ногами, весь город потешался над ним, его считали уродом. Правда, человек в форме – другое дело.
Мария отметила: офицер умен. Ее друг тоже не глуп. Но тут какой-то другой ум. Возможно, книг офицер прочитал меньше Николая, зато чувствовалось, кругозор у него шире. Оно и понятно: рос в городе, окончил военное училище, поездил, общается с разными людьми. Мы боимся к председателю подойти, заговорить, а отец рассказывал, лейтенант на их председателя так насел, так отчитал, когда тот не выполнил какую-то  договоренность, тот чуть ли не бегом кинулся исполнять требуемое условие. Нет, такие парни не для нее. И все же лестно, когда из многих девчонок выбирают именно тебя.
Так с улыбкой на губах Мария и уснула.
Утром бабушка подняла ее чуть свет. Накануне договаривались по холодку заняться прополкой огорода. Отец уехал в бригаду, обещал быть к завтраку. Мать суетилась, собиралась успеть к отходу колхозного автобуса
-Машка, ты нашу тяпку у Комаровских забрала? – спросила бабушка.
-Нет, забыла, - сонно ответила внучка.
-Забыла вона! – проворчала старушка. - Ступай счас же, люды уйдут на работу, - прикрикнула она, Мария отмахнулась:
-Катька отдаст.
-Шо вона там знаить, она полдня ии шукать будэ по всем углам. Сходи счас же, пока я корову подою, та выгоню… - ворчливо настаивала бабушка.
-Сейчас! – буркнула Мария. Накинула кофточку, утро зябкое, тянуло холодком с лимана, по огороду стелился туман, вышла за калитку, пошла вдоль улицы ко двору Комаровских. Услышала сзади гул мотора автомашины, оглянулась. По дороге пылил военный «козелок» без брезентового тента сверху, поэтому казался таким маленьким, и, оттого, совсем не колхозным. За рулем сидел вчерашний знакомый – военный. Скрипнули тормоза, лейтенант широко улыбнулся:
-Вот уж кого не ожидал увидеть!  Наверное, сегодня день будет удачным. Куда в такую рань красавица путь держит? – спросил офицер опешившую от такой встречи девушку.
-Я по делу… - неопределенно ответила Мария, ей совсем не хотелось говорить, про тяпку. – А вы,  куда в такую рань?
-В магазин. Сигареты закончились.
Улыбнулась краешками губ.
-Ой, что вы! Так рано магазин не открывается. Продавщица только в девять придет, - сообщила девушка.
-Да?! Вот незадача.  Придется позже подъехать, - но досады в его голосе не послышалось.
-Не повезло, - склонила голову к плечу Мария, улыбнулась открыто.
-Что вы?! Еще как повезло! Я же вас встретил.
-Ну,  уж… - она засмущалась.
-Садитесь, я подвезу вас, - предложил офицер.
-Ой, что вы, не надо. Мне рядом… - стушевалась Мария, и бросила взгляд кругом, не видят ли хуторские. И так пересудов буде-ет…
-Так, так! Девушку за руку подержал, - женись! Тут у вас строго, да? –  вышел из-за руля, обошел машину, открыл перед ней дверцу, галантно поклонился, показал рукой в машину, проговорил:
-А мы будем выше всяких предрассудков. Могу я подвезти понравившуюся девушку. Мне будет очень приятно.
-Так рядом же… - как-то неуверенно пыталась отговориться Мария, а сама уже оперлась на поданную руку, и села на кожаное потертое сидение. Лейтенант с шиком газанул, из под колес полетели комья засохшей грязи и щебенки. Ехать на машине всего пару секунд. Она жестом показала, у какого двора надо остановиться. Он тут же притормозил.
-Я подожду… - сказал лейтенант.
 Залаяла собака, на лай из сарая  вышел отец Толика и Кати. Девушка смело прошла во двор, пес знал ее, подошел, обнюхал,  пару раз гавкнул в сторону калитки, отец с любопытством через изгородь посмотрел на машину. Теперь всегда и везде она будет ловить неприкрытое любопытство, пока хуторяне не привыкнут видеть постоянно открытый «ГАЗончик». Мария спросила:
-Дядь Гриша, бабушка давала тете Поле тяпку, нам нужно огород полоть.
Он кивнул, крикнул:
-Поля!
-Чего тебе? – донеслось из сенцев.
-Машка за тяпкой пришла, дэ вона?
Та, не выходя из сенцев, ответила: за сараем. Отец Кати зашел за сарай, вынес тяпку: «Ваша?» - «Наша».
-Спасибо передай бабушке, – напомнил он. Мария кивнула.
На порог вышла заспанная Катька, в небрежно накинутом халатике на голое тело, калоши на босу ногу, увидела Марию, от неожиданности остановилась:
-О, привет! Че в такую рань? – недоуменно спросила она.
-За тяпкой, - показала на тяпку в руках.
-А-а, - широко зевнула Катька, и побежала в уборную. На полпути обернулась и увидела: подруга садится в неизвестную ей машину, а за рулем вчерашний лейтенант. Катя думала, ей сниться, вернулась и медленно пошла к воротам, от удивления открыв рот, машина тут же газанула и исчезла в клубах пыли.
-Ни фига себе!.. – только и смогла промолвить Катя. Она ничего не могла понять, откуда в такую рань мог появиться офицер, если вчера они поздно расстались.
-Кто приезжал? – спросил ее такой же сонный Толик, выскочивший вслед за сестрой по малой нужде. Слегка ошалевшая сестра секунду подумала, стоит ли раскрывать брату секрет, или промолчать. Тот заметил застывшую гримасу удивления на лице сестры, и любопытство  заставило потрясти Катерину за халатик. Ее внутри распирало от желания, поделиться увиденным. Не хотелось говорить брату, но больше же некому, поэтому выпалила:
-Машка с лейтенантом приезжала! – глаза ее широко раскрылись.
-С каким лейтенантом? – Толик еще не проснулся.
-Ой, можно подумать, шо у нас тут сотня лейтенантов понаехало! Со вчерашним…
-В такую рань? – тупо спросил брат.
Катька пожала плечами, дескать, сама ничего не понимаю.
-Вот сучка!.. – только и смог вымолвить Толик, и, шлепая отцовскими калошами на босу ногу, потрусил в уборную. Чуть позже Катя спросила брата:
-Может не стоит говорить Николаю?
-Может и не стоит… - раздумывал тот. Потом махнул рукой: - Да все равно скажут. Полхутора видели… Хтось да ляпнет…
А лейтенант уверенно вел машину, пока не встретил стадо коров, которое гнал за хутор Архипыч, коровы разошлись по ширине всей дороги. Лейтенант мог и переждать, но он воспользовался случаем, и тут же свернул на трассу, ведущую в станицу. Остановился у обочины, обернулся  вполоборота к Марии, пояснил:
-Пусть коровы пройдут, а то еще поскользнемся на мине, занесет в кювет… А пока я буду свидание вам назначать, - видя, что девушка хочет возразить, остановил, притронувшись к ее руке, продолжал: - Я в девять часов освобожусь, приеду к вашему гастроному, и мы поедем изучать окрестности вашего Онежского озера, - мягко втолковывал  ей лейтенант.
-Лимана, -  поправила она.
-Ах, да, лимана! Если вы скажете «нет», я застрелюсь. Мы! – он приподнял палец. - Договорились?
Мария отрицательно покачала головой, а сама сказала: «Да!»
-Прекрасно! – воскликнул лейтенант, широко улыбнулся, обаять провинциальную девушку ему ничего не стоило. Опять приподнял указательный палец и добавил: - Но! С этой минуты, как хорошо познакомившиеся люди, мы будем на «ты» и по имени. Я – Женя, ты - Маша. И никаких возражений! Нельзя подчеркивать, что я старше, это невежливо, я хочу всегда оставаться молодым, как ты.
Выжидательно вглядывался в ее лицо, ждал возражений,  Мария глупо улыбалась и молчала.
-Молчание – знак согласия, констатировал он, лихо развернул машину, погнал к дому девушки. Ветер бил в лицо, трепал волосы. Доехали быстро. У калитки стояла мать, ждала рейсовый автобус в станицу, Мария хотела попросить остановиться, не доезжая до дома,  мать заметила их, да и лейтенант не понял ее жеста. Притормозил машину у ворот, матери пришлось слегка посторониться. Лейтенант сразу понял, перед ним мать девушки: те же глаза,  такой же овал лица, такие же темные копной волосы, такая же броская красота, слегка увядшая, однако, не поблекшая.
-Это еще что за явление? – строго спросила Клавдия, удивление источала вся ее фигура. Нисколько не смущаясь, лейтенант вскочил со своего места, обошел машину открыл дверцу, помог девушке выйти, непринужденно поздоровался с матерью. С заднего сидения достал тяпку, подал Марии, пояснил матери:
-Решил подвезти вашу дочь.
-Да, конечно, идти три километра, - саркастически произнесла мать. Чтобы скрыть свое смущение, дочь наступательно спросила:
-А ты чего не уехала?
-Ехалку не подали! Автобус не пришел, будь он трижды неладен. И отец где-то задерживается, на работу сегодня опоздаю, - в сердцах высказалась она.
-Разрешите, я вас отвезу, - предложил лейтенант.
-Мне, мил-человек, аж в станицу надо, - пояснила мать.
-Ну и что?! Всего двенадцать километров. А мне все равно с вашим предом повидаться надо. Садитесь! – решительно предложил лейтенант.
Офицер открыл дверцу, предлагая матери сесть. Клавдия взглянула на дочь, та прятала в глазах усмешку, оглянулась, не видит ли бабка, решительно села и с легкой бравадой сказала:
-А что! Если по пути, то спасибо!
Лейтенант помахал Марии, развернулся и «козелок» опять, поднимая пыль, помчался в сторону станицы. Девушка постояла, похлопала ресницами, хмыкнула и покачала головой, смотрела вслед, пока машина не повернула на шоссейку, потом медленно пошла во двор. Слишком необычно начинался день. В полчаса вместилось столько событий, которых хватило бы на не одну неделю, а главное – ей успели и свидание назначить, и он же с матерью познакомился. Интересно, какое мнение мать выскажет о нем вечером.

Ехали быстро, только ветер шумел в ушах, да волосы трепало в разные стороны. Молчать становилось неудобно, Клавдия спросила:
-Надолго к нам? – как-будто не знала, сколько по времени длится уборочная страда.
-Пока весь хлеб не уберем, - стараясь перекричать шум ветра, ответил лейтенант.
-А сами откуда будете?
-Из Ростова.
-Почти земляк, - кивнула Клавдия, незаметно разглядывая профиль лейтенанта.
-Да, соседи, - подтвердил лейтенант. – А вы где работаете?
-На хлебопекарне. Заведую, - уточнила она.
-А-а! Так мы вам обязаны таким вкусным хлебом! Правда-правда! У нас в городе никогда не купишь свежий хлеб, всегда черствый. Где они его хранят после выпечки, - уму непостижимо, - лейтенант старался говорить громко, ветер относил слова в сторону. – Когда буду уезжать, обязательно своим родителям повезу ваш хлеб,  а то жизнь прожили, а настоящего хлеба не пробовали.
-Вот и заходите ко мне на хлебопекарню, когда будете уезжать, мы вам и калачей напечем, - пообещала Клавдия, сама украдкой приглядывалась к лейтенанту.
-Спасибо! Вас как зовут? – спросил лейтенант.
-Клавдия Васильевна.
-Меня – Женя.
Лейтенант коротко взглянул на нее, Клавдия Васильевна в ответ кивнула. Про себя отметил: красивая женщина. Волевые складки вокруг губ, упрямый взгляд выдавали в ней женщину с властным характером. За три дня своей командировки,  успел заметить, мужики здесь все поджарые, как воблины высушенные на солнце. Лица бронзово-лиловые от степного загара и самогона. Выражение – туповато-безразличное, глаза оживлялись только при упоминании о выпивке. Зато женщины красивые, но только те, которые годами моложе. Усматривалось в их облике что-то степное, вольное, взгляд, как у диких необузданных кобылиц. Но старятся рано. Солнце и бесконечный, крестьянский труд без отдыха, не щадит их, морщинки появляются рано. Все, кому за сорок, становятся… как бы правильно выразиться: не толстыми, а широкими в талии. Еще раз взглянул украдкой на мать Марии, отметил, она выпадает из общего числа обабившихся женщин. Не утратила девичьей стройности, лицом пригожа, морщин не видно, только у глаз чуть-чуть собралась мелкая сеточка. А Клавдия уловила его любопытный взгляд, невольно поправила волосы, которые тут же растрепал ветер. Она умела властвовать над мужчинами, знала свою власть над ними. Пользовалась своей красотой в корыстных целях. Особенно, когда надо было выбить в районе дополнительно муку, дрожжи, сахар для хлебопекарни. Очередной раз  покосилась на лейтенанта, отметила про себя: хорошенький, жаль, молод очень. И форма ему идет. Только у нее уже есть любовник в форме. Не в военной, милицейской, которая сидела на нем не так ладно, как на этом офицерике. Два года назад сотрудники БХСС  учинили проверку у нее в хлебопекарне. Выявили  излишки свежеиспеченной продукции. Материал лег на стол начальнику отдела районного УВД капитану Орловскому. Тот захотел лично побеседовать с руководителем хлебопекарни. Ожидал увидеть старую торгашку или толстую грымзу, и крякнул от удивления, когда виновница павой зашла  в кабинет. Клавдия Васильевна подготовилась к встрече: надела платье по последней моде с приличным вырезом на груди, сделала прическу в парикмахерской. Зашла довольно независимо, глубоко спрятав испуганное выражение глаз. Сразу уловила, начальник смотрел на нее плотоядно,  оценивающе, так осматривают лошадь на аукционе. Капитан пухлой ручкой накрыл документы, лежащие на столе, невольно  привстал навстречу. В другой обстановке Клавдия скрутила бы ему кукиш, но не она тогда диктовала условия. Две испорченные души поняли друг друга без разговора. Некоторое время молча разглядывались, начальник покачивался в кресле, Клавдия Васильевна напряженно сидела на неудобном стуле, улыбалась одними глазами. Начальнику отдела немногим больше сорока лет, но лысинка образовалась на темечке. Костюм сидел не так безукоризненно, как на этом лейтенанте,  брюки мятые, воротничок потерт, - жена не очень ухаживает – сделала вывод. Начальник причмокнул губами, взял материал, потряс им в воздухе, и сказал довольно цинично:
-Значит так! Я не очень молод, чтобы ухаживать, и не столь стар, чтобы волочиться, - как позже узнала Клавдия Васильевна, фраза принадлежала не ему. Он любил  сыпать поговорками, пословицами, цитатами, при этом всячески перевирая их, нисколько не стесняясь окружающих. Любил рассказывать сальные анекдоты в присутствии краснеющих женщин, но никто не осмеливался назвать его хамом. Все пословицы и поговорки он нещадно  переиначивал, в его интерпретации они звучали с обратным смыслом: «Денег – курвы не клюют», «Свежо питание, да серется с трудом», пел: «Я сегодня до зари… вставлю». Замполита пропагандиста называл «пропагондоном», и многое другое, от чего краснели женщины и скрипели зубами мужики. Только не Клавдия Васильевна: она и не такое каждый день слышит от своих грузчиков, да трактористов мужа. Начальник отдела бросил материал в стол: «Пускай полежит до лучших времен!» - и тут же объявил: «Вечером идем в ресторан, там договорим…». Она встала,  внутренне негодуя от такой бесцеремонности, но разве для нее существовал выбор? Только спросила: «Где встретимся?». – «Жди в гостинице, -  отрезал тоном приказа, перешел на «ты», -  я пришлю машину, – приподнял палец: - «И запомни: я не альфонс, гуляем за мой счет!! Там и решим…».
За два года Клавдия привыкла к своему любовнику, к его манере разговаривать, с ее стороны о любви речь не шла, то был союз красивой женщины и покровительствующего ей  районного начальника. Капитан, по-своему, любил ее, хотя Клавдия знала, таких, как она, у него в каждой станице имеется. Нагулявшись и избегавшись, милицейский Дон-Жуан всегда возвращался к ней. Зато Клавдия Васильевна теперь не боялась никаких проверок со стороны милиции, санэпидемслужбы, пожарных и прочих проверяющих. Союз союзом, а молодой женщине, не обделенной вниманием мужчин,  хотелось настоящей любви, настоящих чувств. Она поспешно выскочила замуж, будущий бригадир боялся упустить первую свою любовь, не особенно жаловавшего его, пошла за него без любви и скрыла замужеством грех своей юности. Думала, проживет по принципу «стерпится-слюбится», но чем старше становилась, тем больше понимала, не слюбилось. И осталась ее женская ласка до конца нерастраченной, ожесточая ее, и делая еще более жестким ее непростой характер.
Поэтому, еще раз взглянув на лейтенанта, она с горечью вздохнула: «Молод еще! А то б… эх!» - и потянулась украдкой, как будто засиделась в дороге.
А он, влетев в станицу, прокричал сквозь ветер вопрос:
-Вам куда?
Она махнула рукой прямо и показала – направо. Когда он тормознул, и Клавдия Васильевна вышла из машины, поблагодарив, и попрощавшись, лейтенант напомнил ей:
-Я за хлебом заеду, Клавдия Васильевна, - напомнил лейтенант.
-Конечно. Только заранее предупредите, мы вам сдобненького оставим, - искренне пообещала Клавдия.
-Спасибо!
Он шутливо отдал честь, и помчался в сторону правления колхоза.

12.

За месяц своей пастушеской жизни, Николай впервые выспался.  Накануне вечером долго не мог уснуть, ворочался, все переживал легкое чувство досады от вчерашнего свидания с Марией, боялся сознаться себе, появилась меленькая трещинка в их отношениях. Потом отогнал глупые подозрения, уснул и проспал до той поры, когда давно отголосили петухи,  коровы по хутору прошли, и солнце уперлось в верхушку молодой жердели. Ему нужно пойти к десяти часам в бригаду на общее собрание механизаторов, завтра все комбайны, трактора и машины выйдут в поле. За Николаем должен зайти  Славка, а они вместе - за Толиком.
Когда Славка пришел, Николай допивал чай. Друг отказался присесть за стол, успел позавтракать, пошел на улицу и сел дожидаться на лавочке. В магазин потянулись старики: те, кто помоложе, в бригаде или на ферме, в последний день перед уборочной получают вводные. Славка здоровался с проходившими мимо хуторянами, наблюдал за легкими облачками в голубом бездонном небе, за ласточками, облепившими провода. Услышал, как тренькнуло голышом по проводу, ласточки вмиг взлетели и беспокойно заметались над хутором. Он увидел младшего брата Марии Алешку Завьялова с рогаткой в руке, тот воровато оглядывался и снова заправлял кремухом рогатку. (На Кубани рогатку называли старорусским словом – праща).
-Ах, ты засранец! – прикрикнул Славка, делая вид, сейчас встанет и  погонится. Алешка тут же шмыгнул в дыру в заборе на территорию школы и убежал на зады.
Рогатки имели все пацаны хутора. Резину добывали из автодоек или велосипедных камер. Язычки старых ботинок годились для вкладывания куска щебенки или кремния.  По неписанному закону хуторской пацанвы никто никогда не стрелял по ласточкам. Придерживались поверья: кто убьет ласточку, у того сгорит дом. Били воробьев. Вредная птица, которая якобы уничтожает посевы. Хотя всем известно: при уборке теряли столько зерна, что хватало  его  воробьям, мышам, сусликам и домашней птице. 
Вышел Николай, на ходу дожевывая бутерброд. Мотнул головой: «Айда!». Друг пожаловался:
-Лешка, стервец, по ласточкам стрелял, шуганул его…
-По шее надо бы дать, - согласился Николай.
Толик тоже успел подойти ко двору Стаценко, держался за бок, кривился от боли. У него еще в прошлом году обнаружили язву, лечить ее  соглашался только при обострении, первые три дня.
-Што опять? – спросил Славка. И добавил: - Не лечишься, дашь дубу…
-Ничего, прорвемся!  - отмахнулся Толик, и втроем направились в сторону бригады.
Бригада удивила их своим непривычным видом. Вдоль дороги натянуты большие серые палатки, за ними длинный с навесом стол. Чуть поодаль в шеренгу стояли новенькие, цвета хаки,  ЗИЛы. Но больше всего их поразили шофера, которые стояли в строю  навытяжку перед старшим лейтенантом, а тот ходил вдоль строя и что-то горячо втолковывал им, рубил рукой воздух. Среднего и старшего возраста шофера стояли перед молодым офицером и внимали ему, не шевелясь и не возражая. Пацанам непонятна подобная армейская субординация. Увиденное невольно вызывало уважение к лейтенанту, хотя Николай зол на него, и  друзья из солидарности тоже. Толик толкнул плечом товарища:
-Слушай, а летеха седне к нам с Машкой приезжал, – помолчал и добавил: - на «козлике».
-Иди ты! – не поверил Николай.
-Сам удивляюсь, в такую рань приперлись.
-А зачем? – тупо переспросил он, новость неприятно поразила его, ведь он вчера расстался с Марией поздно, когда же они успели договориться о встрече. Славка тоже недоверчиво покрутил головой, хмыкнул:
-Ты шо-то путаешь, Толян.
-За тяпкой приезжали, - пояснил Толик.
-Почему с ним? – не мог он поверить,  все надеялся, на розыгрыш, который сейчас же раскроется. Толик упрямо повторил:
-А я почем знаю?
Настроение у Николая окончательно испортилось. Подошел Виктор Сташко, поздоровался, посмотрел в сторону воинов-шоферов, кивнул на лейтенанта, сказал восхищенно:
-Во, дает! Уже здеся! Я ж его час назад в станице видел. Сначала с Машкиной мамашкой катался, потом возле правления с предом стоял.
Славка тут же повернулся к Толику, спросил:
-Толян, так может, ты што путаешь, не с Машкой он был, а с маманей ее катался?
-Та, не-е! Катька разговаривала с ней. Ладно, пойдем…- досадливо поморщился Толик.
Втроем подошли к конторе. Бригадир Андрей Семенович уже раздал наряды на работы трактористам, вышел на крыльцо к комбайнерам, те сидели на приступках, курили, ждали указаний на завтра. Трепались, поругивали начальство, жаловались на жару. Отдельной группкой собрались помощники комбайнеров. Сейчас их будут закреплять за каждым из комбайнеров. Андрей Семенович обстоятельно объяснил, с какого поля начнут косить, кто за кем будет идти, закрепил помощников за комбайнерами. Николаю и его сменщику Сергею, - старшему брату Славки Зяблика, выпало работать с Иваном Ильичом, мужичком ругливым и грубым. Жил он в станице, на работу приезжал на мотоцикле, или оставался ночевать в бригаде. Как только закончился развод по полям, все пошли к комбайнам, Иван Ильич, сразу же приказным тоном сказал своим помощникам:
-Так, шпринцовку в руки, мазут, ветошь с собой и протереть  все цепи и части, чтобы все блестело, как у кота яйца, - резко приказал он, повернулся, и пошел к другим комбайнерам.
Подобное происходило каждый год, комбайны готовили загодя, но в последний день перед уборочной драили и смазывали трущиеся детали с особым рвением. Комбайнеры  ходили вокруг, проверяли  работу помощников, ревниво подсматривали за коллегами, Иван Ильич уходил курить, спорил с другими комбайнерами, возвращался и покрикивал на ребят:
-Да пошевеливайтесь вы, ходят, как дохлые мухи, мать вашу…
Комбайн достался им старенький - «СК-4», кабины на нем не предусмотрено, только тент над водителем, над помощником и того нет. Саше Белову новенький «Колос» достался, будет на нем рекорды ставить. Помощником у него Толик и механик со станицы. Тот придирчиво осматривал комбайн и простукивал, как доктор пациента.
Славка будет работать посменно с Виктором, комбайнер у них станичник Деркач Семен Яковлевич, пожилой, крепкий, спокойный  мужчина. Он подгонял комбайн к уборке вместе с помощниками,  работы не боялся, только Иван Ильич ходил руки в брюки, все указывал да покрикивал:
-Лучше трите, лучше…  А здеся чего пропустил, раззява… - и так почти до вечера. У Николая и так кошки на душе скребли, а тут Иван Ильич над душой стоит, запустить бы в него шпринцовкой, и послать подальше на его же языке. Но нельзя: бригадира подведет, мать подведет, нигде так не заработаешь в колхозе, как во время уборочной.
-Достался нам начальничек, - процедил сквозь зубы Сергей, - намаемся мы с ним.
Николай согласно головой кивнул. Не выходила из памяти Мария. Чувствовал, перейдет ему дорогу лейтенант, но не в нем дело. Его с друзьями и подловить можно, втолковать, кто есть кто в хуторе, только Мария от этого не перестанет смотреть в его сторону. Где он только взялся на его голову, сидел бы в своей части, здесь и без него бы управились.
Юноша целый день размышлял, насколько серьезный у него соперник, старался не думать о худшем для него исходе, к вечеру решил поговорить с Марией и выяснить все у нее самой. Не может же она так легко все перечеркнуть и забыть. Потом опять отбрасывал в сторону тревожные мысли, еле дождался конца работы, долго отмывался от мазута, заскочил домой, наскоро поел, с нетерпением дождался, когда стемнеет, пошел ко двору Завьяловых.  Ему не хотелось идти к  дому бригадира, встретишь бабку или мать, жаль, что вчера он не договорился с подругой о встрече, поэтому приходилось пересиливать себя, идти к воротам,  не представляя, как сумеет вызвать ее за калитку. Не кричать же во все горло на всю улицу ее имя. Ему повезло: во дворе курил отец.
-Дядя Андрей, а Машу можно позвать? – обратился он к бригадиру. На хуторе принято обращаться к старшему: если дома – просто – дядя Андрей; если в бригаде – по имени-отчеству; за глаза – односложно, - бригадир.
-Машку? Так, кажись, ее дома нет, - отозвался отец.
-Давно ушла? – у Николая внутри все оборвалось.
-Не знаю. Я только в город зашел. А ты у Катьки был?
-Не-е, - мотнул юноша отрицательно головой.
-Сходи. Должно быть там, - беспечно посоветовал  бригадир.
-Хорошо, - уныло согласился он, чувствовал, у Катьки ее нет. Сделал вид,  пошел в сторону двора Комаровских, а сам пересек дорогу наискось от двора Завьяловых, присел на лавочку, решил дожидаться здесь возвращения своей подруги.

13.

Ноги сами несли Марию к магазину. «Дура, ох, дура!» - кляла  себя последними словами, а сама спешила, словно боялась, помешают ей, задержат пустыми разговорами. Она на минуты разминулась с Николаем, больше всего не хотела сейчас встретить именно его. Машины Евгения у магазина не видно. Растерянно огляделась, стоять на месте глупо, и так прохожие недоуменно оглядывались на нее. Магазин давно закрыт, а девка топчется возле запертых дверей. Надо возвращаться, сделала несколько неуверенных шагов в сторону дома,  тут же услышала знакомый рокот движка. «Козелок» резко выскочил из-за поворота, тормознул, дверца тут же открылась. Лейтенант перегнулся к пассажирскому сиденью, виновато пояснил:
-Извини, чуток задержался. Председатель ваш приезжал. Еще тот фрукт: обещать – мастак, сделать – тысяча отговорок.
Присела на знакомое продавленное сидение, слегка обиженная, он не замечая ее молчания,  привлек к себе, чмокнул в щеку, девушка даже дернуться не успела. Недоуменно посмотрела на него, может так в городе принято, но лейтенант смотрел только на дорогу. Тут же нажал на газ, выскочил за хутор, свернул с шоссейки на грунтовую дорогу, помчался вдоль лесополосы, потом свернул к лиману. Грунтовка петляла, очерчивая береговую линию, машина подпрыгивала на грунтовых ухабах,  лейтенант положил ей руку на плечи, как бы придерживая девушку, чтобы не вылетела «за борт», другой рукой лихо правил машиной. Марина хотела увернутся от обнявшей ее руки, потом почувствовала крепкую мужскую руку на своих плечах и внутренне успокоилась. Свет фар высветил перебегавшего дорогу зайца, который некоторое время бежал впереди машины, затем нырнул в придорожную амброзию. «Заяц!» - восхищенно воскликнул лейтенант, Мария кивнула, ей не впервой видеть зайца, их тут много разводится, по первому снежку мужики ходят  охотиться на зайцев. Прижимая к себе Марию, наклонился к ее уху, чтобы ветер не относил слова в сторону, спросил:
-Куда ведет эта дорога?
-В хутор «Ясный».
Лейтенант тормознул:
-Что ж мы из одного хутора, да в другой?! Нет, лучше назад.
Но разворачиваться не захотел, выключил двигатель. – Слушай, давай разомнемся, я целый день за рулем, - предложил Евгений.
Девушка пожала плечами, ей то, как раз посидеть хотелось в продавленном,  уютном кресле, целый день на ногах пришлось находиться, помогала бабушке полоть огород. Лейтенант поджался на руках, легко перенес свое тело через верх дверцы, спрыгнул на землю. Мария не успела ногой ощутить твердь, а лейтенант уже подхватил ее под коленки и вскинул на руки. От испуга вскрикнула и  обхватила  шею руками:
-Ну что ты, Женя, пусти сейчас же!.. – а у самой сердечко забилось, затрепыхтало пойманным воробушком. Так на руках носил ее в детстве папа, ощущала в его руках  себя маленькой девочкой. А здесь почувствовала себя взрослой девушкой, которую несут под венец или на брачное ложе. От такого сравнения у нее перехватило дыхание, Мария дернулась и уже настойчивее повторила:
-Пусти…
-Поцелуешь, пущу, - весело пообещал Евгений.
-Еще чего! – девушка замахала в воздухе ногами, старалась вырываться. Лейтенант только сильнее прижал к себе, поцеловал в открытую шейку. Хотела отчитать его, решительно повернула к нему лицо, и он поймал ее губы. Девушка ощутила зрелый, опытный поцелуй, от которого у нее перехватило дыхание и закружилась голова. Оттолкнуть уже не хватило сил. Офицер осторожно поставил ее на ноги, обнял, прижал к себе, а Мария не отпустила шею. Его руки гладили ей спину, ладонь слегка задержалась на застежке бюстгальтера, опустилась чуть ниже, но она ничего не чувствовала,  находилась во власти поцелуя.
-Ишь, ты… какой быстрый… - только и сказала она, переводя дыхание. Стыдливо взглянула  в его глаза, словно хотела прочесть там нечто большее, чем могла бы услышать ушами. Евгений беспечно,  сказал то, чего меньше всего хотела слышать Мария:
-Зачем откладывать назавтра то, что можно сделать сегодня.
И прежде, чем она успела что-то ответить, снова подхватил ее на руки, закружил, пошел к машине и посадил на заднее сидение, сел рядом и тут же сжал в объятиях. Поймал губами мочку ее ушка вместе с маленькой золотой сережкой, девушка со страхом поняла, она не в силах оттолкнуть его, ей приятно находится в его объятиях: крепких, мужских, жадно тискающих. А когда его ладонь коснулась ее груди, слегка сжала, девушка тут же напряглась, ей стало не хватать воздуха. Ни одна мужская рука не касалась ее груди,  у Николая в мыслях не было трогать ее грудь, от страха широко открыла глаза, но не его боялась, себя боялась, сейчас обмякнет и потеряет волю к сопротивлению. В голове пронеслось: «Все, сейчас оттолкну и выскажу  ему все… Сейчас! Сейчас!..» - и продолжала безропотно переносить его объятия. Евгений почувствовал ее смятение, чтобы отвлечь спросил на ушко, как ни в чем не бывало, довольно ровным голосом:
-Почему у вас так странно разговаривают? Вродь как по-украински, а прислушаешься – не совсем?
Прежде чем ответить, мари я несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь уравновесить дыхание, словно она стометровку бежала.
-Так мы же от Запорожских казаков произошли, - улыбнулась Мария, - поэтому и язык украинский, который смешался с местными наречиями.
-Странно! – хмыкнул офицер. – Казаков давно нет, а язык остался. А ты где работаешь? – спросил безо всякого перехода,  руку продолжал держать на плечах, чуть касаясь губами ее ушка. Девушка на миг очнулась, поняла, он почитает ее за взрослую, схватила ладошками его руку, оттолкнула, чуток отодвинулась, почти зло ответила:
-Нигде!
Парень  не очень обратил внимания на ее состояние, все так же тихо без интереса спросил:
-Что так?
-В школе учусь! – вызывающе ответила Мария.
Евгений выпрямился, словно от удара.
-Где-е!!! – почти вскричал он.
-В школе, - подтвердила девушка без прежней колкости, ее удивила реакция Евгения.
-Ты еще школьница?! А сколько тебе лет? – обескуражено спросил он.
-Шестнадцать. С половиной…
Офицер слегка отодвинулся, внимательно посмотрел на нее.
-Та-ак! Ни себе чего!.. Ну-ка, брысь отсюда… - решительно сказал Евгений, - не хватало, чтобы меня за растление малолетних привлекли… - в голосе послышались досадные нотки. - А ты не врешь? – с надеждой переспросил он.
-Зачем мне врать? – девушку задела его реакция, а лейтенант крутил головой, повторял:
 - С ума сойти можно! Ты же на вид взрослая девушка… - обескуражено проговорил лейтенант,  Мария прервала его:
-А что изменилось, Женя? Тебе от меня что надо? Тебе нужна женщина, которая сразу нырнула бы в твою постель? Тебе и так много позволено, с первого вечера целоваться полез, лапаешь без зазрения совести… - выговаривала девушка.
Евгений смутился, в общем-то, она попала в цель, ему стало чуть совестно, а еще больше досадно. Ему так хотелось погусарить вдали от дома и воинской части, сорвать красивый полевой цветок, украсить командировку маленьким любовным приключением. Мария еще больше ожесточилась, обиделась,  жестко добавила:
-А постель здесь и не предвидится, все проще: провинциалок можно соблазнять  на заднем сидении автомобиля!
«Ого!» - пронеслось в голове Евгения, а девушка с норовом,  вслух решил оправдаться:
-Для постели, и для заднего сидения, - есть женщины постарше. Которым все равно: постель это или стог сена.
-А для тебя? – сузила глаза Мария.
-Если женщина стоит того… - неуверенно протянул лейтенант, не понимая, стоит ли отвечать серьезно юной деве,  она перебила вопросом:
-И много таких, стоящих, через тебя прошло? – строго продолжала Мария, не понимая, чего в ней больше: негодования или легкой ревности.
-Зачем много, достаточно одной, но хорошей, - уклончиво ответил Евгений. Его не покидала досада: надо же так влипнуть! Ему очень понравилась эта хуторская дивчина, стройная, красивая, судя по всему не глупая, с нерастраченным темпераментом, не мог даже предположить, что она школьница.
Девушка продолжала допытываться:
-В каждом городе, станице, хуторе?…
-Ты пытаешь меня, как ревнивая любовница, - взвился Евгений. Теперь смутилась Мария, действительно, устроила допрос, на который не имеет право, сама не заметила, как слегка взревновала его к тем неизвестным ей женщинам, которых он так же нежно и страстно целовал, нисколько не любя их. Вспомнила, сколько добивался от нее поцелуя Николай, как дрожали его руки при первом поцелуе, лишний раз боялся дотронуться до нее, и только в последнее время осмелел, научился нежно обнимать и прижимать к себе. Как  благоговейно относился к ней, старался предугадать все ее желания. А этот захотел за один вечер все и сразу. Вот только за все время дружбы с Николаем она не испытала и половины того, что почувствовала за короткий миг общения с Евгением. Замолчала, переживая нахлынувшую слабость, обиду, злость на себя и желание вновь оказаться в его объятиях. Но молодой офицер сидел отрешенно, опустил руки меж колен, поднял на нее глаза, сказал устало:
-Поехали домой…
-Подожди, - решительно сказала Мария, - я хочу понять: почему ты, не влюбленный в меня мужчина, целуешь меня, а я не могу дать отпор, почему?
Удивленно посмотрел на нее, как бы прицениваясь, стоит ли говорить с ней серьезно, или отшутиться. Девушка упрямо повторила:
-Я хочу понять…
-Если бы люди целовались только после большой влюбленности, человечество вымерло бы, - начал Евгений, слегка ерничая, но увидел напряженно ждущие серьезные  глаза Марии, уже спокойно пояснил: - Я целовал тебя потому, что ты мне нравишься. На тебя приятно смотреть, видеть твою фигуру, грудь, лицо, волосы. Вы женщины – как произведение искусства. Мы ходим в музей, чтобы любоваться обнаженной натурой, восхищаемся: какая форма, какой изгиб спины, какие локоны. Ты помнишь руки «Мадонны» Леонардо да Винчи?! За один только пальчик можно встать на колено и целовать кончик ее платья. А когда видишь живое воплощение грации и красоты, тоже хочется целовать и целовать. В средние века ухаживания начиняли с серенад, написания поэм и мадригалов, сейчас начинают с поцелуев. Я увидел тебя, тонкую, нежную, красивую, и мне захотелось тебя целовать. Поцелуем выражаешь свое восхищение, желание обладать.
-А дальше что? – тихо спросила Мария. Ее сбила с толку его логика.
-Ничего. Если поцелуи не надоедают, а восхищение остается, такое чувство можно назвать началом любви. А любовь может проявляться там, где застанет нахлынувшее чувство: в постели или на заднем сидении – не имеет значения, - пояснил Евгений, и тут же вспомнил: - Слушай, а у тебя же есть парень, разве ты не влюблена в него?
-Не знаю. Скорее, нет… - Мария запнулась, никогда не задумывалась, испытывает ли она чувство влюбленности  к Николаю. Проводила с ним вечера, целовалась, было приятно, он нравился ей, других достойных ухажеров в хуторе не наблюдалось,  принимая его ухаживания она тешила свое воображение,  все же его близость не очень трогала душу. Сказать поспешно, что не любит его, значит отречься от него, предать. Попыталась загладить:
-Он долго добивался первого поцелуя, ты же налетел, как коршун, и я  воспротивиться не успела. У нас в хуторе все проще, встречаются, провожаются, серенад не поют, но морды друг другу за девчат квасят.
-И за тебя дрались? – спросил Евгений.
-Нет. Я же еще маленькая, - напомнила девушка.
Офицер улыбнулся:
-Маленькая, да удаленькая…
-Хорошо, - прервала его девушка, - почему целуют женщин мужчины, - поняла. Мы для вас предмет обожания. Но почему я? Я! Не оттолкнула тебя, совсем в тебя не влюбленная?! Моя испорченность?!
Она напряженно ждала ответа, боялась подтверждения вопроса, обвинения в легкомыслии, излишней чувственности. Евгений хмыкнул, потер пальцем лоб, вечер обещал быть таким романтичным, а тут приходится удариться в философские изъяснения. Подумал, медленно, подбирая слова, пояснил:
-Здесь другое обстоятельство: вы женщины тоньше, эмоциональнее и более доверчивы, так как любите ушами. И я, наверное, интересен тебе, иначе ты не поехала бы со мной в ночь. Все же я старше, опытнее, из другого мира, - это тебя привлекает.
-Вернее, - увлекает, - тихо произнесла девушка и безо всякого перехода спросила: - А мы еще увидимся?
Евгений помолчал, раздумывая, серьезно ответил:
-Не стоит. Я не хочу увлечься или увлечь тебя. Через месяц уеду. Ты останешься здесь, наедине со своими мыслями и разочарованиями. И причиной тому буду я. Не хочется, чтобы ты вспоминала меня с сожалением: дескать, встретила офицерика на своем пути, который изломал судьбу, и укатил в неизвестном направлении. Ты же должна понимать, я приехал сюда работать, а не любовь крутить. Если честно,  хотел чуть-чуть пофлиртовать, - признался Евгений, -  обманывать юных дев – в мои планы не входило. Прости!
 Девушка молчала. Он до боли  прав. Но все так необычно в новых для нее отношениях, она почувствовала власть взрослого мужчины над женщиной. Все же это не робкий, стеснительный юноша. Вспомнила, как убеждала Николая быть одним из многих поклонников, сегодня ей не хотелось  оказаться проходной фигурой в жизни отдельно взятого мужчины. И в то же время ей не хотелось расстаться вот так сразу, только потому, что его не устраивает ее возраст. Она тихо попросила:
-Ты все же приезжай. Мне, действительно, интересно с тобой. Ты другой, чем наши парни, мне хотелось  бы познакомиться с твоим миром А я постараюсь не влюбиться, - грустно произнесла Мария. Он привлек одной рукой к себе, прижался подбородком к ее затылку, вдохнул запах волос. Не получился легкий флирт с провинциальной девушкой в степном хуторке с чудным названием «Вольный». Но огорчения и чувства досады не испытывал. Ему симпатична эта младая дева с серьезными карими глазами, от нее пахло свежестью и юной чистотой, такой грешно судьбу ломать. И вместе с тем, так хочется обнимать и целовать ее, млеть и сгорать от страсти. Евгений вздохнул, девушка уловила его вздох, взглянула на него: «Поцелуй меня» - прошептала, и сама подставила губы.
И Евгений поцеловал,  не так страстно, как целуют женщину, чтобы зажечь в ней страсть, а нежно, как целуют возлюбленную. Ее податливые губы всколыхнули в нем чувство нежности, мужчина сильнее сжал ее, стал целовать закрытые глаза, страсть незаметно накрыла с головой, стал  жадно ловить ее губы. Мария обмякла в его объятиях,  в ответ обнимала его, чувствуя, что тепло из груди уходит куда-то вниз, в висках стучат серебряные молоточки, еще миг, и она потеряет контроль над собой. Мария резко выпрямилась, оттолкнула Евгения,  замотала головой и с придыхом проговорила:
-Все… все… все… Едем! Отвези меня домой… Я обещала не влюбляться… Что же я делаю, мама дорогая…
Лейтенант послушно отпустил ее, шумно выдохнул, помог пересесть ей на переднее сидение, сел за руль, минуту помолчал, хотел что-то сказать,  она опередила его, прикрыла губы рукой, сказала тихо:     «Ничего не говори. Я знаю – я глупая». И про себя выдохнула: «И оказывается порочная…»
 Офицер завел мотор и развернулся в сторону хутора.

14.

Николай видел, как ко двору Завьяловых подъехала машина. Догадался, таким  описал Толик армейский «козелок». Когда лейтенант выключил фары, Николай увидел их силуэты,  хотел сразу подойти, потом решил посмотреть, чем кончиться их свидание, оно длилось не долго. Силуэт лейтенанта чуть склонился над девушкой, у Николая екнуло в груди: «Неужели целует?! Его Марию!!!», - тут же встал, чтобы подойти,  фары вновь зажглись, машина развернулась и помчалась в сторону бригады. Внутри все сжалось от ревности и обиды: как же так, его Марию, которую еще вчера целовал, обнимал, считал своей девушкой на все времена, вдруг в одночасье стала не его. Нет, это несправедливо! Такого не может быть!
Девушка со смятением в душе провожала взглядом машину до поворота, увидела,  наискось, через дорогу, к ней идет Николай. Он молча навис над нею, не зная с чего начать.
-Ты, Николай… - как-то отрешенно проговорила Мария. Как-то в одночасье он стал для нее чужим, не совсем желанным, особенно после этого вечера, за который она испытала гамму чувств.
Николай наклонил голову, набычился, желваки стали перекатываться под обтянутыми кожей скулами, голос предательски дрогнул, когда спросил:
-Ты что, Маш, теперь с ним гулять будешь?
Девушка помолчала, немного виновато посмотрела на него, ответила:
-Не знаю еще…
-А как же я? – спросил он жалобно.
Мария не знала, что ответить ему. Ей и совестно, и жаль его, и чувствовала свою виноватость перед ним.
-Помнишь, ты сам говорил, будешь первым в будущей толпе моих поклонников. И дал мне право самой выбирать достойного, - тихо проговорила девушка.
Николай вскинул голову к звездам, спазм сдавил горло, ему хотелось заплакать от обиды, привел последний аргумент:
-Мы же целовались…
Она внутренне грустно улыбнулась. Для него поцелуй – это счастье, залог дальнейших отношений и любви. А для Жени – дань обожания красивой натуры, здесь и сейчас. А завтра он будет обожать другую прекрасную незнакомку. И все же поцелуй зрелого мужчины, это не робкие поцелуи неопытного юноши. Она хотела бы испытать их еще и еще, потому что в душе от объятий и поцелуев этого, упавшего с неба, как снег на голову офицера, так кружится голова, так тесно становится в груди, как никогда с ней не случалось с Николаем.
-Целовались, - подтвердила Мария. – Разве я тебе что-нибудь обещала, - устало проговорила она, ей совсем не хотелось сейчас выяснять отношения, и так опустошена тем приливом страсти, который испытала неожиданно для себя, не подозревая, что в ней может проснуться вулкан нерастраченных, совсем не девичьих, чувств. – Ты прости меня, Коля, - тихо проговорила девушка, - ты хороший. Я виновата перед тобой. Ты лучший, кого я встречала или еще встречу на своем пути. Прости, и не обижайся… - и коснулась рукой его щеки.
-Я приду завтра? – с надеждой спросил ее Николай. Она покачала головой: «Не надо…».
Парень чувствовал, как земля уходит из под ног, так на душе стало тоскливо, хоть волком вой, только разве изменишь чего этим.
-Что ж ты, Маша, как та звезда, летела рядом со мной, думал, упадешь в мои руки, и дале мы полетим вместе… А ты вон как… - грустно проговорил Николай.  Подруга молчала, ей нечего сказать, она все ему сказала. Парень чуть отвернулся, чтобы Мария не увидела его дрожащих губ, хотел еще привести какой-либо аргумент,  понял, он может глупо, не по-мужски расплакаться, повернулся и, спотыкаясь, пошел прочь. «Глупое сердце не бейся! Все мы обмануты счастьем…» - с болью проносились есенинские строки в голове. Николай сжал губы и заскрипел зубами.
 Фигурка его в полумраке сразу стала какой-то маленькой, жалкой, голова втянулась в плечи, сзади похож на старичка. Мария посмотрела вслед, жаль его и гадко на душе, хотела окликнуть, но что скажет  ему, чем оправдается, вздохнула и пошла в калитку.
Мать еще не спала. Клавдия сидела перед зеркалом, расчесывала свои густые волосы, со страхом вглядываясь, нет ли седин. Услышала знакомый гул мотора утреннего армейского «ГАЗика»,  хлопнула входная дверь. Повернулась к вошедшей дочери:
-Далеко ли девонька ездила? – строго спросила мать.
-Не очень.
-Ох, Машка смотри! Это тебе не сопливый Колька. Пожует и выплюнет, - предупредила Клавдия, критически оглядывая дочь.
-Да ладно, мам, погуляли, поговорили. Интересный парень, - потупилась Мария. А сама запоздало покаялась: верх неосмотрительности с ее стороны поехать с незнакомым мужчиной так далеко от хутора, где нет ни одной живой души. А если бы он?.. Что было если бы он, - дальше думать не хотелось.
-Интересный, - согласилась мать, - достойный бы достался зять. Не чета нашим, хуторским. Только твоего совершеннолетия он ждать не будет. Нужны вы ему – тетехи деревенские. В городе получше найдет, - резюмировала мать и вновь повернулась к зеркалу.
-Чем хуже наши, хуторские, - заступилась девушка за хуторских парней, - могут так же закончить военное училище, к его годам служить офицерами.
-Да есть у нас один офицер, - махнула рукой мать. Обе знали, речь идет о сыне киномеханика Михаила Ивановича – Владимире. – Дурак-дураком. Как был деревня, так деревней и остался, хотя и при форме.
Владимир приезжал к отцу в отпуск без жены. Симпатичная женщина первые годы приезжала в хутор с мужем, смотрела на его художества, стыдилась, и больше в хутор ни ногой. В первый день приезда офицер, бывший хуторской парень, шел в форме красоваться по хутору. Непременно в парадной форме, какая бы жара не стояла. Со всеми чинно  здоровался, останавливался поговорить. Мужики не любили его за манеру разговаривать - нудно и длинно, за глаза звали: «Нудило с Нижнего Тагила». Но на дармовую выпивку сбегались. Владимир по приезду проставлялся по полной программе, старался показать свою щедрость, не скупился на закуску.  Научил хуторских мужиков пить армейский коктейль под названием «Чпок». Коктейль еще тот! Наливаешь полстакана крепчайшего самогона (там, где служил Владимир, наливали гидролизный спирт), полстакана пива. Резко бьешь смесь о коленку - «чпок» - и тут же опрокидываешь в себя вспенившуюся массу. «Редкая птица долетала до третьего «чпока» - констатировал Володя результат такого напитка. Действительно, после второго стакана - дорога в глазах мужиков вставала дыбом и била со всего маху по морде. После третьего «чпока» уже никто ничего не помнил, и спал там, где застал его третий необдуманный стакан. Беда - пиво в хутор завозилось по большим праздникам. Мутное «Жигулевское» расхватывали моментально, до коктейля дело не доходило, похмеляться пивом – лучше рассола. Так продолжалось несколько дней. Потом офицер иссякал. Только первые три-четыре дня беспробудно пил со всеми подряд, потом два дня отходил на лимане, окуная голову в холодную воду, одевал старые, выцветшие лет десять назад треники, и начинал помогать отцу по хозяйству. Мать у них умерла, когда Володя еще в школе учился. Отец больше не женился, жил для сына, сам поднимал его на ноги. Очень гордился, когда сын окончил военное училище, стал офицером. Офицером то он стал, а от привычки выпивать сверх меры не утратил, чем очень огорчал отца.
-И у Калининых старший сын – тож офицер, - напомнила мать. – И што? Хоть один его отпуск обходиться без мордобоя? Вот тебе и офицеры с хуторским воспитанием.
-Калинины в станице живут, - поправила дочь.
Мать отмахнулась:
-На хуторе вырос. Недавно переехали. Один черт – хрен редьки не слаще, - снова махнула рукой в сторону дочери и без перехода с еле затаенным беспокойством спросила: - А тебе этот нравиться? – и внимательно, прищурив глаза, посмотрела на дочь.
-Нравиться,- призналась Мария
Мать покачала головой. Выросла дочь. Глаз да глаз нужен, а поди ты - уследи.
-Смотри, Машка! Спуску не давай. Он седня здесь, завтра ищи в поле ветер. Беды бы не приключилось, - предупредила Клавдия дочь, глазами сверкнула в ее сторону.
-Не боись, мама. Голова на плечах есть, поблюдем себя. Я пошла спать, - уверила Мария.
Она закрыла дверь в свою комнатку, мать посмотрела вслед, тревога закралась в душу. Клавдия видела сегодня этого офицера, парень, конечно, видный. И не глупый. Задурит девке голову. Много ли ей надо: молодой неопытной дурочке. Наговорит ласковых слов, наплетет с короб, дрогнет сердце и растает. Знает, как бывает, сама в молодости влюбилась без оглядки в моряка каботажного судоходства, много слез пролила по нему, была готова бежать за ним на край света. Где теперь его носит, по каким морям и рекам. Клавдия вздохнула, повернулась к зеркалу, ревниво вглядываясь в ранние морщинки.
А Мария уткнулась носом в подушку, задумалась. Жалко Николая, он  ни в чем не виноват. Наверное, любит меня. А я что? Пообещала не влюбиться в Женю, но разве можно не влюбится в него, в его сильные руки, в его поцелуи, от которых останавливается сердце. Прислушивалась к своему состоянию, поинмала, что ничего подобного с нею еще не случалось. Не испытывала она страсти целуясь с Николаем. А тут в одночасье в ее душе вспыхнуло такое, от чего туманился мозг, хотелось  плакать от жалости к себе и прислушаться к своей растревоженной чувственности. 
«Ой, что же будет», - со страхом подумала она и с этой тревожной мыслью забылась в коротком сне.

15.

С раннего утра, чуть растаяли росы, комбайны вышли в поля. Солнце едва показало свой лик, первые лучи заскользили по спелой пшенице. А первый секретарь района уже названивал председателю колхоза: «Даешь тридцать пять центнеров с гектара!», - тот бодро отвечает: «Дадим!», - а сам тут же звонит бригадиру: «Семеныч, ты уж не подкачай, давай на гора тридцать семь центнеров!». Бригадир тоже бодро отвечает: «А как же!..». И все четко понимают, тридцать пять не дадут, хотя урожай не плохой, осень под озимые прошла с дождями, снегом успело укрыть их до морозов. И в то же время знают, техника старенькая, потери огромные, половина урожая в поле остается на радость мышам и сусликам. Часть пшеницы рассыпается на дорогах, зерно лежит на обочине от поля до самого элеватора. Вдоль дороги старушки веничками сметают зерно, ссыпают в мешки и ведра вместе с придорожной пылью, куры и утки разберутся, где зерно, а где мусор. Шофера приворовывают, сплавляют зерно налево колхозникам, все держат птицу и скотинку в базах. Сколько бы пионеров и пенсионеров не дежурили на дорогах и постах, сколько бы летучие отряды не устраивали проверок, зерно текло мимо элеваторов тоннами. Учетчик посмеивался над встречными планами бригадира. Тот вспылил:
-Че ты рыгочешь, счетовод Вотруба?
Тот мотнул головой, напомнил анекдот:
-Милый, а че такое встречный план? - писклявым голосом тот изобразил женский фальцет. - Как тебе, милая, объяснить. Вот, скажем, ты говоришь: «Давай седня два раза», - А я говорю: «Нет, давай лучше три!» Хотя оба знают, что при ихней усталости даже одного толком не выйдет. Так и у нас с уборкой.
-Да пошел ты… - в сердцах высказался бригадир, хлопнул дверью и вышел на порог.
Несмотря ни на какие невзгоды, комбайны идут один за другим и днем, и ночью. Уменьшаются поля со спелой пшеницей, но конца и края им не видно. Челноками снуют за комбайнами машины, как поросята к соску матки присасываются сбоку комбайнов, высосут бункер зерна, и пресытившиеся тяжело отваливают в сторону шоссейки. Следом идут трактора, собирают солому в один большой стог.
Комбайнеры и помощники, одуревшие от жары, жажды, гула и пыли, тупо отрабатывали до конца смены, вываливались из-за штурвала и пьяной походкой еле доползали до постели. Смена тянется бесконечно долго, а отдых пролетал за одну минуту. Некоторым не хватало сил умыться и поесть.
Николай за работой забывался, и боль от потери Марии уходила куда-то глубоко внутрь. Стоило остаться одному, как  невольно тянуло в хутор, ко двору Завьяловых. Чтобы избежать искушения, оставался ночевать в бригаде. Тоска изъедала душу, саднила, кровоточила, во сне он скрипел зубами, просыпался еще больше разбитым, не отдохнувшим. Он  похудел, осунулся, почернел от зноя и грусти. Мать думала, заболел сын, потом решила, устает на работе. Да и виделись редко. То она придет поздно, сын уже спит, или Николай  останется ночевать в бригаде. С ребятами почти не встречался, друзья тоже устают, им не до праздных разговоров. Говорят, Толика вообще сняли с комбайна после очередного приступа язвы, теперь он на легкой работе, ездит с шоферами на элеватор, развозит накладные, такую работу выполняли более мелкие пацаны. Николай еле дождался конца смены, от усталости не пошел даже в бригаду. Упал на свежескошенную солому, уставился в небо. Солнце клонилось к западу, пересменок наступал в семь часов. Еще не вечер, но уже и не день. В поле и нашла его Катерина. Молча села рядом. Юноша покосился на нее, продолжал незряче смотреть в небо. Катя обхватила колени руками, натянула юбчонку до пят, охраняла его покой. Николай не выдержал:
-Чего пришла? – буркнул неприязненно.
-А что, нельзя?! – с вызовом ответила девушка. – Хотела с тобой побыть. Яблок, вот, принесла.
Она выкатила на солому ярко-красные яблоки, один катнула к парню. Он не обратил внимания, глухо проговорил: «И так тошно…», - повернулся на живот, уткнулся лицом в солому. Катя погладила ему затылок:
-А хочешь, я любить тебя буду? – и накрыла его своим телом. – Хочешь, а?
-Нет, - сделал попытку стряхнуть ее.
-Ну что ты, глупенький, я же взаправду, -  гладила его волосы, - мне никто не нужен, кроме тебя, Коленька, -  всхлипнула, - неужто ты так ее любишь?
-Да лучше бы не любил, - отчаянно проговорил Николай, спихнул с себя девушку, сел рядом. Желваки на скулах играли под сухой загорелой кожей, - почувствовал неловко от собственной грубости, смягчил тон: – Ладно, перемелется, - мука будет, - посмотрел на всхлипывающую Катьку, пожалел ее, привлек одной рукой к себе:
-Не забивай дурью голову, когда из армии вернусь, ты уже детей нарожаешь, - грустно улыбнулся ей, подхватил яблоко, подбросил, куснул так, только сок брызнул.
-Глупенький, -  улыбнулась в ответ Катя, кулачком смахнула слезинки.
-Что нового в станице? – спросил равнодушно, чтобы отвлечь ее от слез и не молчать.
-Толька попал в больницу. На комбайн другого помощника поставили. - Николай знал  эту новость, но слушал внимательно. – Лида ухаживала за ним,  на третий день из больницы сбежал. Подозревают ту же язву, лечить надо диетой и лекарствами. Ты же знаешь, как он лечится!..
 Николай покачал головой, соглашаясь с ней.
-Зайду сегодня вечером к вам. Отдохну маленько, навещу болящего, - пообещал он.
Чуть помолчав, Катя добавила:
-А Виктор Сташко, говорят, живет с Веркой, - сообщила еще новость.
-Ты то откуда знаешь? – удивился Николай, недоверчиво посмотрел на нее. – Веришь во всякие сплетни…
-Знаю… - уверенно ответила Катя. Не могла  рассказать ему маленький бабий секрет. Подслушала разговор двух женщин на ферме, одна другой рассказывала: была на приеме у гинеколога, и встретила там Верку. И  осматривали ее в кресле. А коли так, не девка она!
-Может и нам с тобой жить, коль любить обещаешь? – подзадорил ее друг детства. Девушка испуганно посмотрела на него, даже чуть отодвинулась.
-Не-е. Я токо после свадьбы. Да и то, если и ты любить меня будешь. А просто так не хочу… - серьезно пояснила Катя.
-Здасте, приехали! А говорят – любовь не знает преград, - развел он руки и сидя поклонился. -  Тут вон их столько: и ответную любовь подавай, и брачную ночь, и еще что?
Катя зыркнула на него глазами, серьезно говорит или шутит, убедилась, что шутит, так же серьезно ответила:
-Не-е, я хочу, чтобы меня любили, а не использовали мою любовь. Я подожду, когда ты меня полюбишь…
Николай снова откинулся на спину. Следил глазами за испуганным комбайнами коршуном. Тот беспокойно парил в вечернем небе кругами.
-«Кто любил, уж тот любить не может, кто сгорел, того не подожжешь» - грустно процитировал он почитаемого Есенина.
-Ага! Ты еще Пушкина вспомни: «Кто раз любил, тот не полюбит вновь…», старичок выискался! Время вылечит от любых напастей. Близких людей теряют: родителей, детей, жен, мужей, со временем боль притупляется, уходит. И любовь вечной не бывает, - заявила Катя.
-Ух, ты какая умная, не ожидал, - впервые улыбнулся без тоски в глазах Николай. – Слушай,  давай после уборочной, как прежде, уедем на лиман рыбу ловить. А то лето закончится, а мы на рыбалку так и не съездим, - заглянул ей в глаза, та согласно закивала головой. В детстве они часто втроем уплывали в каюке на рыбалку. Повзрослели, Катя  все реже и реже плавала с ними на лиман, да и ребята уже не стремились ее приглашать. У них появились свои, мужские разговоры и секреты.
Юноша встал, подал руку Кате, отряхнулись от соломенной трухи, пошли к хутору. День догорал последними всполохами, по глади лимана алела солнечная полоска, потом и она погасла. Тускло светилась, отливала червонным золотом свежескошенная солома, шуршала под ногами стерня. Над хутором в перекличку перелаивались собаки, коротко мычали коровы, тарахтели мотоциклы, хутор готовился к короткому вечернему перерыву для отхода ко сну.

16.

Работа помощника комбайнера выматывала не одного Николая. Похудели и почернели от палящего солнца все. Целый день приходилось стоять на открытой площадке комбайна. Зной усиливался  горячим ветром от работающего двигателя комбайна. Две недели Николай  не видел Марию, переживал, скучал, старался загнать боль далеко под сердце. Втайне надеялся, одумается подруга, придет к нему, и все начнется сначала. Несколько раз проходил мимо бригадирского  двора, в надежде нечаянно встретить ее, поговорить. Подлил масла в огонь Сергей, пришедший на смену к Николаю, сказал, видел Марию с лейтенантом в машине, укатили они в сторону станицы. Душа и так ныла опаленная любовью и изменой, а тут такие подробности. Он замкнулся, стал угрюмым, никого не хотел видеть. Мать терялась в догадках, все думала, устает сын на работе, сердобольные товарки пояснили ей: у Машки Завьяловой тепереча другой ухажер. Мать не приставала с расспросами к сыну, только раз попыталась вызвать на разговор вопросом: «А на свидания ты ходить перестал?» - сын в ответ передернул плечами, буркнул: «Отсвиданичался…». Угрюмый вид не располагал к дальнейшим расспросам. Мать придумала, как отвлечь от грустных мыслей сына.  Однажды, после работы с подчеркнутым энтузиазмом бодро заявила:
-Знаешь, сын, что я решила: купить в кредит телевизор. Хватит нам бирюками жить и по соседям бегать фильмы смотреть. У всех есть телевизоры, пенсионеры и те штаны у экранов протирают.
-Ура-а! – захлопала в ладоши Ленка, ей как раз больше всех телевизор нужен, надоело перед подружками унижаться, проситься на просмотр фильмов. Те иногда из вредности не пускали, выклянчивали у нее в обмен конфеты или игрушки. Что-то наподобие улыбки мелькнуло в глазах Николая:
-Хорошее дело, - согласился он. – Ленка подрастает, а телик только у соседей видела.
Через несколько дней мать договорилась с молоковозом доехать до районной станицы, пока тот сливал молоко на молокозаводе,  на местном автобусе съездила в центр. В центральном универмаге оформила кредит на покупку телевизора «Рекорд». Порожний молоковоз заехал за ней в центр, огромную коробку  пришлось всю дорогу держать на руках, устала больше, чем на работе. Полвечера суетились, освобождали под него этажерку, оказалось, телевизор не вмещается в нее, да и хлипковата этажерка для такого веса. Приспособили под телевизор старый комод, который давно хотели выбросить, но теперь послужит для него тумбочкой. Включили в сеть, убедились, экран мерцает голубым светом,  изображения на нем нет, и быть пока не может. Купить телевизор в хуторе, -  полрадости. Радость будет тогда, когда установится антенна. Комнатные антенны в хуторе вещь бесполезная. Две основные программы телевизор в этих краях мог ловить при условии, если высоко над хатой будет парить хитрая конструкция из труб, окутанных проводами и кабелем. Для чего необходимо достать (купить невозможно) три-пять штук трехметровых тонких труб сварить из них мачту, на один конец приспособить антенну, другой конец забетонировать в землю, установить растяжки так, чтобы они мачту держали и не мешали проходу. Задача  посложнее будет, чем покупка телевизора. До конца уборочной Николай не мог приступить к сооружению антенны, но и по окончании выяснилось, труб нигде нет. Выручила сообразительность Славки: он указал на орех, растущий под окном, предложил в лесопосадке вырубить шест подлиней, закрепить его на стволе ореха. На том и решили. Николай смотался в станицу, в радиоузел, договорился с радиотехником, тот за умеренную плату соорудит антенну, и пообещал выделить десять метров кабеля. Когда все собрали в кучу, на помощь пришли Толик и Славка. Толик одобрил задуминку Славки, веско сказал:
-Как временный вариант годится.
-Ничего нет более постоянного, чем временное, - глубокомысленно процитировал кого-то из великих хозяин будущей антенны.
Прошла еще неделя трудов, пока голубой экран ожил. Все Ленкины подруги прибежали смотреть первую передачу, потеряли  возможность диктовать ей свои условия. С покупкой поздравляли  соседи, заходили специально посмотреть, качали головой, хвалили, как будто сами жили без телевизора.
        Действительно, первые дни телевизор здорово отвлекал от грустных мыслей Николая, сидел перед экраном, просматривал вечерами все программы до самого конца, обсуждал с матерью новости или понравившийся фильм. Но после очередных выходных, когда  сходил на танцы и кино, и не увидел там Марии, он опять скис,  на душе сделалось тяжело.
-Мария на танцы в станицу укатила, - мстительно  пояснила ее лучшая подруга Катя, и добавила: - с офицериком этим… - потупила глазки лукаво.
Он поискал глазами, кого бы пригласить на танец, кто мог бы заменить ему Марию, но так никто и не приглянулся. Казалось, все девчонки, да и парни тоже, с легким злорадством наблюдают за ним: дескать, залетел ясный сокол в хутор, да и уволок из под носа сизую голубку. А он, раззява, прохлопал ее, позволил увести, не смог отстоять. И чувствовал: витает в воздухе некое возникшее у хуторян чувство уважения к этому залетному соколику. Сравнивали его с сыном киномеханика и сходились в едином мнении: тот не чета этому. Этот не пьет, держится с умеренным достоинством, с начальством своим и колхозным общается без заискивания. Своих вояк держит в узде, те не бражничают, ночами за самогонкой и по девкам не шастают. А если и шастают, то тихо и пристойно. Замечают хуторские бабы, Тонька Залепукина исчезает каждый вечер в неизвестном направлении и появляется в хуторе с первыми петухами. Воины на своего командира не ропщут: самодурства по молодости не допускает, лишнего не требует, упрям в своих требованиях, но испытывает некоторую вину перед ними за частые ночные отлучки. Те относились к этому снисходительно: «Дело молодое!..».
На днях бригадир окликнул его, специально подловил, что бы рядом никто не маячил, сам мялся, не знал с чего начать, потом отбросил дипломатию, спросил в лоб:
-Говорят, ты с моей дочкой встречаешься? – испытывающе посмотрел в глаза лейтенанту. Напряженно ждал ответа,  тот увиливать не стал, коротко и спокойно ответил:
-Встречаюсь.
Почему-то отец больше смутился, чего  не ожидал от себя. Думал, лейтенант стушуется, начнет оправдываться. То ли спокойный ответ выбил его из колеи, то ли дело у них зашло далеко, и лейтенанту отступать некуда. Закипело у отца, потемнели глаза, зло стал выговаривать:
-Ты того… девка молодая… нашкодишь и уедешь, а нам здеся жить… - жестко продолжил бригадир, ему неудобно за свое слюнтяйство, все же дочь его, родная, за нее кому хошь горло может перегрызть, а тут пацан, только при погонах.
-Не беспокойтесь, Андрей Семенович, ничего плохого с ней не произойдет, - серьезно ответил лейтенант.
Бригадир из-под лобья тяжело взглянул на офицера, раздумывал:
-Точно?! – строго спросил бригадир, и еще раз в упор посмотрел на лейтенанта.
-Даю слово офицера, - твердо проговорил лейтенант.
Для бригадира слово офицера ничего не значило,  по тону понял, этот не  соврет. И внутренне успокоился.
-Ну, гляди! – удовлетворенно вздохнул бригадир. – Надеюсь на тебя! – погрозил пальцем, хотел добавить: в случае чего!.. Сам не знал, что он сделает «в случае чего»,  громко хмыкнул и  отошел.
Лейтенант постоял, посмотрел вслед, сплюнул с досады. Далеко бы зашло у него с Марией, если бы не ее молодость да некоторые обстоятельства, которые  держал в секрете, а теперь проклинал себя за малодушие. Надо сразу было бы расставить точки над «и». Теперь расхлебывай…
А Марию понесло: все же влюбилась девка, несмотря на данное обещание не влюбляться в Евгения. Боялась  себе признаться в том,  он и так чувствует, понимает, - не маленький. После того первого свидания, лейтенант не появлялся два дня. Встретил ее случайно. Девушка возвращалась с фермы, где на заготовке силоса подрабатывали многие молодые девушки хутора. Работа нудная, но не пыльная. Машины подъезжали к краю огромной канавы, ссыпали туда зеленку, что оставалось в машинах или на земле, девчата вилами скидывали в канаву. По канаве ходил взад-вперед трактор, растаскивал и утрамбовывал силос. Машина тормознула, лейтенант открыл дверцу, подождал, пока усядется, и увез ее за хутор. Стараясь перекричать ветер во время езды,  объяснил ей причину своего отсутствия:
-Я долго думал, Маша пришел к выводу, не надо нам встречаться, - говорил, не отрывая взгляда от дороги.
-Потому что молодая для тебя? – спросила Мария, голос дрогнул, хотела казаться независимой, - не получилось.
-И поэтому тоже… - согласился лейтенант. - Подумай, я уеду, ты останешься здесь. Будешь переживать, скучать, тебе это надо? Я на расстоянии любить не умею, сразу предупреждаю.
Евгений заехал машиной под край подсолнухов со стороны тени, заглушил мотор. Продолжал пояснять ей:
-Поцелуи-поцелуями, только они побуждают к большему действу. Все же я – мужчина, и… как бы сказать проще… - замялся он.
Мария перебила:
-А ты говори проще, не стесняйся. Мы, провинциалки, сложности плохо понимаем, - с некоторым вызовом подбодрила она Евгения.
-Я заметил, - иронически улыбнулся в ответ, - куда уж проще: ты возбуждаешь во мне низменные чувства. А потом, ночью, я не могу спать, снятся эротические сны. Как мальчишка просыпаюсь в холодном поту, - пояснил с некоторым напрягом в голосе.
-А я прихожу к тебе во сне? – спросила с некоторой надеждой, голос осекся.
-Приходила! – подтвердил Евгений. - И даже во сне ты строгая и недоступная. Приходят другие, какие-то безликие незнакомки, ласковые, манящие и доступные.
Девушка решительно рубанула воздух рукой.
-Хорошо! Поступим так! Мы будем встречаться, но без возбуждения друг в друге низменных инстинктов. Ты будешь рассказывать о своем детстве, о Ростове, об училище, о службе, о жизни, наконец… Будешь просвещать меня, глупую провинциалку. Ты должен быть ответственен за тех, кого приручаешь, так сказал  Экзепюри. Или ты желаешь встречаться с более взрослой и покладистой? – спросила она, у самой голос дрогнул, а вдруг ответит, что именно так и желает. Но парень только мотнул отрицательно головой, ответил:
-Ты мне очень нравишься, с тобой интересно беседовать. Будем просто гулять и любоваться звездами.
На том и договорились. Уезжали в поля, а не на танцы, как думала Катя, гуляли вдоль лесополосы. Два свидания честно ходили по дороге, держась за руки, офицер рассказывал ей о своем городе, детстве, о курсантских проделках, обо всем, лишь бы не остановиться. Оба понимали, за ручку долго  не проходят, длинный разговор мог бы остановить порыв, но первой все же не выдержала Мария. Остановилась посреди дороги, преградила путь, крепко обняла за талию и прижалась к нему. Евгений обнял за плечи, привлек к себе, замер.
-Нам нельзя целоваться, - напомнил он.
-А если очень хочется? – подняла лицо, подставила губы. Он улыбнулся и поцеловал ее. Так и стояли,  раскачиваясь в поцелуе, точка опоры уходила из-под ног. Лейтенант отстранил ее, вернулся к машине, достал солдатское одеяло, расстелил  среди подсолнухов, подхватил Марию на руки и положил на одеяло. Она не сопротивлялась, только серьезно смотрела на него, и тут же закрывала глаза, как только его губы касались ее губ. Евгений целовал губы, глаза, шею, нежно прикасался к коже, опустил чашечки бюстгальтера, целовал грудь. Девушка застонала, замотала из стороны в сторону головой, напряглась, обхватила голову Евгения, прижала к себе. Грудь высоко вздымалась, дыхание прерывистое, глаза в полуобморке прикрытые.
-Хочешь, я буду твоей? – утомленная страстью тихо прошептала она.
-Нет.
-Почему? – опешила Мария.
-Я дал слово твоему отцу.
Девушка как ото сна очнулась,  оттолкнула его, прикрыла грудь кофточкой, резко села:
-Ты говорил с отцом обо мне?! – недоуменно спросила она.
-Да, - подтвердил Евгений.
-О чем?! – еще больше удивилась девушка.
-Он обеспокоен нашими встречами. Я дал ему слово не трогать тебя, - помолчал, посмотрел на ее обескураженное выражение лица, добавил. – Все равно: первым  твоим мужчиной должен быть любящий и любимый.
-Я люблю тебя, - безо всякого пафоса проговорила Мария.
Евгений молчал. Медленно сел рядом, дотянулся до травинки, сорвал, сосредоточенно крутил в пальцах.
-Ты меня не любишь? – тихо, с надеждой на обратный ответ, спросила Мария.
-Не знаю. Думаю, не настолько, чтобы лишать тебя невинности. Первым мужчиной буду не я. Ты чистая, нежная, непорочная девчушка, которую не стоит соблазнять походя. Нужно, чтобы произошло это красиво: на чистой, белой простыне усыпанной лепестками роз. Ты достойна этого. Вокруг будут гореть свечи, комнату окутывать полумрак. Ты красивая, и многие будут хотеть сорвать этот прелестный цветок. И если ты позволишь сорвать его, вот так походя, потом всю жизнь на тебя будут смотреть как на временный источник радости. Ты должна отдать себя красиво, чтобы и после тебя боготворили. Мужчина твой должен быть нежным и неторопливым,  не такой как я, который в страсти готов танком тебя переехать и не заметить, - медленно втолковывал он ей.
-В твое жизни подобное уже случалось, и у тебя есть женщина? – догадалась она.
-Случалось, есть женщина, - твердо подтвердил он, и для убедительности мотнул головой.
-Ты любишь ее? – продолжала допытываться Мария.
-Люблю.
-А я твое развлечение? – голос ее зазвенел.
-Ты моя радость. И мое горе. «Женщина слаще жизни, и горше смерти», - так сказал Соломон. Я же говорил, нам не надо встречаться. Ты сама настояла на встречах, а я дал слабину. Мне очень хорошо с тобой, и, наверное, готов любить тебя, но другой любовью. Не верю в любовь одну-единственную на все времена. Не может быть любовь только белой, как девственный снег, или черной, как зависть. Любовь, как  палитра художника, - разных оттенков и цветов. Любим же мы папу, маму, любимую собаку. И это тоже любовь! Почему же мы не можем любить разных женщин по-разному: за ум, за красоту, за красивое тело. Тебя готов любить за красоту и зовущий темперамент.
-Так любит хан свой гарем. Каждую жену разной любовью, - тихо упрекнула Мария.
-Хорошо! Тогда ты объясни мне, бестолковому, почему я в здравом уме и твердой памяти, люблю ту женщину, которая осталась там, и готов любить тебя, которая здесь. И учти, нельзя списывать мое состояние на распущенность: я не пользуюсь плодами твоей любви. Не соблазняю тебя, очень сожалею, что играючи влюбил в себя, - в его голосе слышались нотки мальчишеской запальчивости.
-Все просто: в тебе остались осколки былой порядочности. Мы, женщины, сами разбиваем в вас, мужчинах, то цельное, что должно быть в вашем характере своей доступностью, изменами и своей привлекательностью. Ваша сила в нашей слабости, - попыталась рассудить Мария. Евгений не сдавался, продолжал спорить:
-Ты забываешь, или не знаешь, мужчина по сути своей полигамен.
-То есть?
-Женщины здесь не причем. Мужчины как пчелы: должны опылить все цветы вокруг. Так заложено природой. И вообще, у Есенина есть строки: «Если тронуть страсти в человеке, то, конечно, правды не найдешь…».
Мария вздрогнула: Николай любил цитировать Есенина. Как некстати она вспомнила о нем, даже поморщилась. Надо же, мистика какая! И как Евгений в тему попал с этими строками! Страсть затмевает разум, не хочется знать никакой правды о его прошлой жизни. Правда может оказаться горькой. Какая паутина вранья плетется, когда добиваешься взаимности! Можно признаться в любви и поверить в свою любовь! А потом раскаиваться: наговорила, дура, лишнего. В страсти на все хочется закрыть глаза, плыть по течению и ни о чем не думать. Раскаяние приходит позже.
В эти теплые летние дни им обоим стало не до самоанализа. Мария при встречах утопала в ласке и неге, и уже не хотела думать о скорой  разлуке, о неизвестной женщине,  которую Евгений  любит  больше чем ее. Ей хорошо с ним сейчас,  и не хотела знать, как будет себя чувствовать потом. Впервые в жизни Мария влюблена полностью, безрассудно, в ней проснулась  женщина, страсть не находила выхода, мучила ее, мучения хмельно приятны,  кружилась голова и сознание рассыпалось на мелкие осколки. Ей безбоязно с ним, он умел вовремя остановиться даже тогда, когда казалось, что остановиться уже невозможно.
В ней проснулись чувства  страдающей женщины. В которой появлялись угрызения совести за ворованное чужое счастье, за свою, как она думала, распущенность. Пыталась отгонять прочь мысли о скорой разлуке, и вместе с тем оправдывала себя, -  Евгений уедет, и она  вернет его той, незнакомой ей женщине. А сейчас, напоследок,  хочется испить чашу любви до дна, до последней капельки,  она хочет испытать то женское счастье, какое испытывает та, другая, с ним. Но Евгений проявлял твердость и не переходил грань дозволенного. Благодаря, а не вопреки ему осталась Мария девушкой, хотя страсть вырывалась наружу вместе со стоном,  пунцовели щеки и закатывались глаза, тело переставало слушаться и повиноваться, и только внизу внутри все  призывно перекатывалось волнами и нерастраченными желаниями.  Позволяла ласкать себя всю, Евгений гладил ее живот, ноги, касался руками горячей плоти, Мария содрогалась со стоном, на минуту замирала, откидывалась, не могла пошевелить непослушными руками и ногами. Приходила в себя и вновь ощущала в себе желание, чтобы его руки вновь ласкали ее. Евгений откидывался рядом, возбужденный и уставший, но умиротворенный ее нежностью и лаской.
За эти дни Мария стала взрослой. Не школьницей, а взрослой девушкой,  которой открылись тайны бытия мужчины и женщины. Она уже свысока смотрела на своих сверстинц. Катя, которая до настоящего дня числилась в подругах, в ее глазах стала всего лишь подрастающей девочкой, которой неведомо то, что стала испытывать Мария. Даже бабушка  с любопытством поглядывала на внучку, видя в ней перемены. В семье возникло напряженное беспокойство: дочь вечерами исчезала, уже не спрашивая разрешения, возвращалась поздно ночью, на попытку поговорить с ней, отвечала резко и решительно, уходила в свою комнату, запиралась в ней до утра.
  Она теперь  ходила по земле, не чувствуя ее тверди, она летала.

И вдруг офицер исчез. Он отсутствовал день, два, три. Мария не находила себе места, вслушивалась в гул каждой проезжающей мимо двора машины. Не выдержала, спросила отца, не видел ли он Евгения. Тот пожал плечами, они  почти не встречались, хотя команда лейтенанта по-прежнему располагалась в его бригаде. Девушка хотела пересилить свою гордость, сходить в палаточный лагерь, узнать причину его отсутствия, может, он заболел, или на машине улетел в кювет, ведь гоняет на ней через ямы и колдобины. Поздним вечером увидела подъезжающий ко двору  соседа Аникеева армейский ЗИЛ, машина остановилась, погасли фары, военный шофер ссыпал остатки пшеницы в мешок, и подавал соседу  наполненные мешки. Аникеев на спине переносил их в сарай и высыпал пшеницу в закром. Мария подождала, когда шофер спрыгнет на землю, жена Аникеева расплатилась с ним, тихой кошкой подкралась к кабине.
-Скажите, - обратилась к нему девушка, тот вздрогнул от неожиданности, - почему вашего командира не видно? Что с ним?
-С ним? Ничего! – ответил шофер. Она не уходила, все смотрела на него. Тот добавил: - Командир срочно уехал в Ростов. У него жена рожает, - просто ответил армейский водитель, слегка смущенный, что его видели с краденной пшеницей у чужого двора.
Лучше бы Марию по голове обухом ударили.
-Какая жена?! Что вы говорите!.. Какая жена!.. – говорила она чуть не плача. Шофер замешкался:
-Так знамо какая, - его!
-Этого не может быть!.. Нет… нет! – Мария отступала от него, пятилась, все отмахивалась рукой, как от наваждения, потом развернулась, слепо пошла ко двору. И как только взялась за ручку своей калитки, силы покинули ее, рыдания вырвались наружу.
-Ой, господи!.. ой, Божечки ж мой…как же так… что же теперь… - бормотала девушка потерянно, не в силах зайти во двор, еле оттолкнулась, дошла до угла дома, оперлась, по-бабьи навзрыд завыла. Плачущую внучку увидела бабушка, бросила таз с комбикормом для кур и уток, наседкой подлетела к ней со всей своей старушечьей резвостью, обхватила за плечи:
-Что, что случилось, дитятко? – испугано запричитала старушка.
-Ох, бабаня… - только и смогла выговорить она, всхлипы и рыдания не давали ей говорить,  да и говорить не особенно хотелось, ее всю трясло,  еле вытолкнула слова через спазм рыданий: - …плохо мне…
Бабушка поддерживала ее за плечи и тихонько с причитаниями и оханьем повела в дом.
-Обидел ли кто тебя, золотко? Ляг, ляг на кроваточку, я водички тебе… - она шустро налила в стакан воды, приподняла голову внучки, поднесла к губам. Зубы стучали о край стакана, вода лилась по шее  на грудь.
-Уйди, бабаня, уйди… я сама… полежу тут… - сквозь всхлипы попросила она бабушку.
Упала лицом вниз и заплакала еще сильнее. Бабушка гладила ее волосы, спину:
-Успокойся, золотко, успокойся… скажи, что случилось? Чем помочь тебе? – обеспокоено причитала бабушка.
-Ниче не случилось, иди бабаня, дай мне побыть одной, - сквозь рыдания отбивалась Мария, ей сейчас никто не мог помочь,  бабка не уходила осененная внезапной догадкой:
-Уж не влюбилась ли ты, душенька моя? – спросила она с ужасом. Она уж знает, что такое безответная любовь, пожила на свете. Иль того хуже: забеременела ни к часу!
-Влюбилась, бабаня, влюбилась… - подтвердила внучка ее догадку, - иди, прошу тебя…
-Ухожу, золотце, ухожу… Только этого нам не хватало… - заохала она.
На цыпочках вышла, осторожно без скрипа прикрыла дверь, в сенях перекрестилась: « Свят! Свят! Свят! Неужто, по стопам матери пойдет…»
Мария проревела до позднего вечера, потом впала взабытье. С работы поздней ночью приехала мать. Отцу в таких случаях говорила: принимала товар, привезенный из районной станицы. Принимала она, конечно, не товар, о том знает только ветер в степи. Бабка с порога предупредила:
-К Машке не ходи, горе у нее, дай ей выплакаться.
Клавдия недоуменно посмотрела на свекровь, телом оттолкнула ее и сразу же направилась в комнату дочери.
-Какое еще горе может быть у этой соплюшки… - с треском отворила дверь. Мария лежала, уткнувшись носом в подушку.
-Маша, что случилось? – громко спросила Клавдия повелительным тоном, а у самой закралась в душу тревога с предположением самого худшего, промелькнула мысль: - «Уж лучше встречалась бы с сопливым Колькой, все на виду». Дочь очнулась, глубоко со всхлипом вздохнула, повернула опухшее от слез лицо, грустно посмотрела на мать, тихо ответила:
-Ничего не случилось.
-А че ревешь? С Женей поругалась? – громко спросила она.
-Хуже, он уехал… - с трудом удержала в груди всхлип.
-А ты этого не знала?! – вскинула руки мать. – Ты думала он навсегда тут останется?
-Он по другому поводу уехал… он женат, мама… - опять заплакала  Мария.
-Да-а! Дела-а! – озадачилась Клавдия, присела на кровать. Осторожно спросила – Меж вами што случилось?
Дочь отрицательно покачала головой, почти выкрикнула:
-Не было!.. не было!.. Только не моя в том заслуга, мама!.. – и опять упала лицом в подушку, плечи ее вздрагивали.
-Что ты такое говоришь, Маша! – ужаснулась мать, а сама подумала: «Слава те, господи! Главное – без пересудов обойдется, в остальном перемелится, мука будет!» -  посидела, погладила спину дочери, «Пускай выплачется» - решила Клавдия, вздохнула и вышла. У самой камень с души свалился: не было, не беременна – и слава Богу!
В доме Завьяловых поселилась тишина, как будто в нем находился тяжело больной человек. Отец узнал о причине недуга дочери, с досады крякнул: «Не сдержал слово!». Жена пояснила, ничего  меж ними не произошло, успокоился: «Подумаешь, влюбилась - разлюбилась! Да таких женихов у нее будет еще не один десяток… Шо ж теперь по каждому слезы лить!».
Через три дня приехал Евгений. Шофер рассказал ему о встрече с девушкой, которая расспрашивала о нем и очень расстроилась, узнав, что он поехал к жене. Лейтенант догадался, спрашивать о нем могла только Мария. Увидел бригадира, тот тоже заметил Евгения,  не ответил на приветствие, отвернулся. «Плохо дело…» - подумал лейтенант, догнал его, поздоровался. Тот коротко взглянул на него, угрюмо ответил.
-Завтра заканчиваем, - сообщил офицер, как-будто бригадир не знал этого. – Нас переводят в другой район… - нахмурился закусил губу, помолчал, не то он хотел сказать бригадиру, набрался смелости, попросил: - мне бы на прощание увидеть Марию, а, Андрей Семенович? – безо всякого перехода решительно закончил лейтенант, как в холодную воду прыгнул.
-Стоит ли… - угрюмо буркнул бригадир.
-Надо бы объяснится, я готов в вашем присутствии… Перед вами моей вины нет, - твердо произнес лейтенант.
Бригадир пожал плечами, вздохнул:
- И на том спасибо. Меньше позору. Но морду все равно набить хочется. Задурил девке голову, та места себе не находит. Да еще ославил: попробуй теперь, в хуторе, объясни каждому, што гуляла с тобой женатым, и ничего не нагуляла, - зло выговаривал бригадир лейтенанту, тот как нашкодивший мальчишка стоял, опустив голову. Но его просьба поговорить с нею в присутствии родителя, польстило, подчеркивало доверие и уважение лейтенанта к нему, как к отцу. Подумал, проворчал: - Приезжай вечером, там посмотрим… - и отошел.
Евгений, как только завечерело, подкатил к калитке, показался на глаза отцу. Тот зашел в дом, буркнул дочери: «Иди, твой приехал». Мария в первую минуту решила не выходить,  потом переменила решение, вышла к Евгению, хотела посмотреть ему в глаза. Отец отошел, слушать не стал, но и со двора не ушел в дом, и бабке приказал не высовываться. Мать еще не приехала с работы.
Евгений увидел Марию, удивился: она подурнела, лицо светилось неестественной болезненной бледностью, под глазами темные круги. Волосы спутаны, беспорядочны. Не ожидал от нее такого тяжелого переживания: вот как откликнулись страсти в человеке, которые прятались от правды бытия. Должна же понимать: женат ли он или не женат, все равно он уедет отсюда навсегда, исчезнет из ее жизни. Мария подошла вплотную, подняла на него сухие, лихорадочно блестевшие глаза, словно хотела еще раз навсегда запомнить черты его лица. В серой предвечерней мгле зрачки ее расширились,  Евгений желавший поддержать ее, хотел сказать нечто-то бодрое, увидел наполненные тоской большие глаза, - осекся, слова комом застряли в горле. Он поперхнулся, закашлялся, мотнул головой, как бы извиняясь, вытолкнул застрявшие в горле слова:
-Извини меня, Маша, надо сразу было сказать… Ты не спрашивала, у меня язык не повернулся сознаться… Глупо поступил, конечно… - стал оправдываться Евгений, почувствовал фальшь в своих словах, осекся, скороговоркой хотел оправдаться:  -  я же говорил тебе, у меня есть другая женщина…
-Да, но не жена. Мне очень стыдно перед ней, - тихо прошелестел ее голосок.
-Не виновата ты ни в чем, - с досадой возразил Евгений. – И она простит меня. Оправится, я все ей расскажу, думаю, она поймет… Я грешен, но не изменил ей…
-Только потому, что не повезло с малолеткой…
Лейтенант стушевался, и здесь она права. Замолчал, не зная, о чем говорить дальше. Мария тихо спросила:
-Кто у тебя родился?
-Дочь! – встрепенулся он. – Мы ее Машенькой назвали.
-Очень мило, - краешком губ улыбнулась она.
-Так жена захотела. В ней я буду вспоминать тебя.
-Спасибо. Я сына тоже назову Евгением, - печально проговорила девушка.
Женя взял в руку ее пальчики, они были безжизненно холодны, ему хотелось поднести их к губам,  не решился.
-Мы уезжаем завтра. Я не хочу, Маша, чтобы ты вспоминала меня с ненавистью…
Она прикрыла ему рот ладошкой, не дала договорить:
-Да какая там ненависть, Женя! – с болью проговорила девушка. – Я люблю тебя! В этом мое несчастье. И вспоминать буду с тоской и болью, как об умершем. Ты сдержал слово, и не стал моим первым мужчиной. А я не сдержала, - и влюбилась, как дура, - она опустила голову и всхлипнула.
-Мне жаль! Это добавляет мне грусти и сожаления, вот так ненароком, походя, сделал тебя несчастной. Прости, если сможешь, поскорее постарайся забыть. Для меня впредь будет уроком, нельзя так поступать  с молодыми девушками.
Мария покачала головой, соглашаясь, слеза капнула ему на руку, вскинула на него темные без дна глаза, сквозь слезы сказала:
-Прощай, Женя… -  привстала на цыпочки, поцеловала его в щеку. Он на миг прижал такое знакомое тело к себе, глубоко вдохнул запах ее волос, поцеловал сверху в темечко, комок подступил к горлу, выдохнул:
-Прощай!.. – повернулся, и пошел к машине.
Она смотрела вслед, видела, как медленно ехала машина вдоль хутора, задние красные фонари расплывались в пелене слез, машина скрылась за поворотом.
Неделю Мария никуда не выходила из дома, не захотела встретиться с Катей, когда та приходила в гости, на девятый день села на постели, решила: все, хватит, надо брать себя в руки, так и свихнуться недолго. «И в горечи сердце находит усладу», - горько процитировала вслух, хотела вспомнить кого, и опять вспомнила, эту фразу ей говорил Николай, кажется, запрещенный Гумилев. Где только он выискал его стихи. В памяти всплыл образ бывшего друга, она нахмурилась и отогнала прочь мысли о нем.
В выходной с Катей пошла в кино. Та ни о чем не расспрашивала, и так видно, подруга тяжело переносит разлуку. Издали Мария увидела Николая, холодно кивнула ему и отвернулась. Парень обрадовался, подошел, попытался о чем-то заговорить,  Мария нахмурилась, гневно, словно его вина  усматривалась в ее несчастьях, твердо сказала:
-Уйди, Коля, мне не до тебя….
Он не отходил, продолжал что-то говорить, Мария видела, как открывается  его рот, а слова не долетают до сознания, раздражение закипало в груди, будто-то он как-то причастен к ее несчастью, ненависть к нему выплеснулась наружу, зло выкрикнула:
-Да уйди ты… с глаз долой… видеть тебя не могу… - повернулась и пошла прочь. Николай недоуменно уставился в след, растерянно повернулся к Кате:
-А што такого я сказал?
-Не трожь ее сейчас, Коля. Ей не до тебя. Переболеет. Вишь, как получается: ты переживал, счас она переживает. А я за вас обох переживаю, а боле за себя. Пойдем в кино, - предложила она.
И хотя опять показывали комедию «За двумя зайцами», хуторяне весело смеялись, Николай угрюмо смотрел на экран, до него туго доходил смысл сюжета. Хотел встать и уйти,  сидел в середине, зажатый с двух сторон зрителями, неудобно переступать через их коленки. Из кино шли с Катей, все равно по пути, Николай, удрученный сценой с Марией, чтобы развеяться, задал Кате вопрос, на который знал ответ:
-Зяблика закадрила? Обещала ведь…
-Больно надо! Таких зябликовых захочу – куча будет! – беспечно ответила Катя.
-Так ты захоти, - посоветовал Николай.
-Не-е, я тя ждать буду! – заявила она. -  Я скоро совсем взрослой стану, красивой, глядишь: ты в меня и влюбишься.
Николай промолчал. Он уже знал, какая гадость - неразделенная любовь, сухо попрощался и одиноко побрел домой.

17.

Отзвенел июль грозник быстро. Отплакал грозами, опалил жарой. Выросли скирды спелой соломы. Выжгли стерню, неделю дым стоял над лиманом. Выкосили остатки травы в лесополосах и балках, сено досыхало в стожках и овинах. И никто из хуторских не мог похвастаться, что июль их осчастливил. Всему суматошная, порой сонная жара виновата.  Рассказывая новости у лавки,  бабы делились  своими и чужими бедами. Может черта такая в характерах, радость оставлять в семье, а горе и невзгоды выносить на люди. Бригадир Завьялов сетовал на не выполненное обещание – не смог выдать на гора тридцать пять центнеров пшеницы с гектара. Винил всех и вся: погоду, технику, отсутствие подкормки озимых, вместе с тем, его бригада намолотила больше всех зерна в колхозе.
У Тамары Стаценко - матери Николая - случился падеж телят, ветеринары с ног сбились, выясняли причину, возили анализы в район, телят распределили по разным базкам, чтобы не передалась инфекция. Мать пропадала на ферме до позднего вечера. За падеж  телят отвечает рублем телятница. Мать переживала, если придут к выводу, что падеж случился по вине телятницы, платить ей не один месяц. А тут еще кредит за телевизор не выплачен.
У киномеханика Михаила Ивановича неделю назад приехал сын, как всегда в форме прошелся по хутору, отметил с земляками приезд, до настоящего времени из запоя не вышел. Михаилу Ивановичу, который раньше гордился сыном, теперь стыдно появляться на люди.
Наталья Лихая в самый разгар работы вынуждена поехать в районную больницу на аборт, на чем свет стоит, ругала мужа, клялась бабонькам, больше и близко не подпустит его, будет спать черт старый отдельно, в кухоньке. Бабы только посмеивались и беззлобно поддергивали Наталью, все через это прошли.
Виктор Дзюба упал ночью в саду с мешком яблок с дерева, сломал руку. Ходил в правление доказывал, - производственная травма, его якобы боднула корова, в доказательство подносил к глазам заведующего загипсованную руку,  тот быстро выяснил, Дзюба два дня не появлялся на работе и вопрос о его увольнении стоял на повестке дня.
Толик Комаровский опять угодил в больницу с очередным приступом язвы, и через неделю сбежал оттуда. Лида героически стремилась ухаживать за больным, сама неудачно спрыгнула с арбы, подвернула ногу. В результате теперь Толик ухаживает за нею.
Бабка Криулиха попалась с самогонкой, гнала на продажу, приехал участковый, изъял самогонный аппарат, вылил бражку из фляг  на землю, составил протокол, грозил передать материал в суд. В хуторе не одна бабка Криулиха гнала самогон. Но она  настаивала его на махорке, не для крепости,  для пущей дурости, а еще говорят, с той же целью - на курином помете, и в таком виде продавала. Кто из хуторских пьяниц, после мучительной головной боли, стуканул участковому о проделках бабки с пойлом, осталось тайной. Участковый все же передал материал следователю, бабку несколько раз вызывали в район, и оставили в покое в связи со старостью и немощностью. Но предупредили: в следующий раз снисхождения не будет. Та клялась и божилась, говорила, у нее  быстрее руки отсохнут, нежели снова будет гнать самогон, а сама через неделю заварила бражку, и попросила местного умельца сотворить ей новый самогонный аппарат. Теперь махорку сыпать в самогон после всего случившегося уже боялась.
Аникеев попался на очередной краже с комбикормом. Ночью поймал его объездчик, тот как раз объезжал свои владения. Аникеев, еще пуще хромая под тяжестью мешка, шел из  охраняемого им же склада к мотоциклу, спрятанному в кустах. Смотрел в землю, чтобы не оступиться, носом уперся в живот объездчику. Поднял глаза, обомлел.
-Привет! – только и сказал мелкий воришка заискивающе.
-Привет, привет… - отозвался тот с нехорошей улыбкой, - чего несем? – а сам стоял на длинных ногах и раскачивался, похлестывал плетью по сапогу. С конем распрощался, пересел на мотоцикл, а с плетью не расстался.
-Так знамо дело, комбикорм. У соседа взял в долг, - сбрехал, оправдываясь, Аникеев, у самого в животе заныло от досады.
-У бригадира, значит?  В три часа ночи… А вот у него и спросим, пошли… - ехидно предложил объезчик.
-Куда? – опешил Аникеев.
-К бригадиру – уточнил объездчик.
-Так ночь же…
-Ты вот што, лампочки мне тут не вкручивай… - и дальше с матерком и угрозами, Аникеев совсем сник, снимут с работы, как пить дать - снимут…
-Не губи ты меня, ради Христа, хошь себе возьми, только отпусти, а? – предложил Аникеев.
Объездчик постоял в раздумье, покачался на длинных ногах, испытывающее посмотрел на незадачливого сторожа, ударил себя плетью по голенищу сапога, тоном приказа проскрипел:
-Значит так, - распорядился он, - этот мешок неси в мою люльку, и тащи еще один, иначе твое дело швах, понял?
Как не понять: Аникеев на полусогнутых дохромал до мотоцикла объездчика, прихрамывая, понесся к складу, насыпал еще один мешок, взвалил себе на загривок, попер к мотоциклу той же дорогой. Тот на прощанье  пригрозил: еще раз поймаешься, пощады не жди. И уехал.
-Чтоб тебя холера хватила, живоглот, - в след проговорил Аникеев, третий мешок себе загружать побоялся, утром кладовщик на глазок определит, сторож изрядно подобрал комбикорм с одной из куч. Кладовщик тоже бычка на откорм держал, и ему оставить надобно. Воровали, но норму блюли.
Известного всему району браконьера Криволапова Виктора с поличным задержал рыбнадзор. Изъяли сетки, вентери, ракушки и всю остальную снасть. Составили протокол, пригрозили судом, до суда отправили домой. Ловят его не первый раз, браконьерит Криволапов уже добрый десяток лет, рыбу в район отправлял фурманками, раков мешками. Все районное начальство ели его рыбу и раков, в обиду не давали. Отберет у него рыбнадзор все орудие лова, а он, как птица Феникс восстанет из пепла, и снова с сетками на лимане. Один из первых купил машину «Москвич-412»,  фурманкой теперь не пользовался, забивал под завязку рыбой машину и гонял на ней не только в свой район. Но попался на сей раз Криволапов руки рыбинспектора несговорчивого, пообещал непременно довести дело до суда.
Пострадали и братья Зяблики. Мать гнала обратной стороной веника Славку и младшего Ваську (старший находился на работе в это время) вдоль хутора, пока те не нырнули в заросли амброзии и подсолнухов. Сидели там до вечера, пока Васька не решился сползать в разведку, убедится в отсутствии матери, та ушла на вечернюю дойку. Вскоре хуторские пацаны узнали причину гнева матери Зябликовых. Старший сын Сергей ездил в Краснодар в командировку, в сельхозтехнике получать запчасти для комбайнов. В перерыве,  успел заскочить на Сенной рынок, из-под полы ему продали блатные песни, записанные на рентгеновских пленках. Пока родители находились на работе, все мальчишки хутора прибегали слушать «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, а ты не вейся на ветру…». Старенькая радиола врубалась на всю мощь, Славка сидел с лицом обладателя несметных сокровищ, восхищению парней не было предела. Теперь хуторская шпана ходили по хутору и присвистывали мелодии с тех пленок, или напевали:
«Гоп, стоп, перверстоп, бабушка здорова,
Гоп, стоп, перверстоп, кушает компот…»
Мать появилась дома неожиданно, пришла с фермы пораньше приготовить обед на всю свою мужскую ораву, братья ничего не слышали, как не слышат ничего вокруг токующие тетерева, в полной эйфории балдели от мелодии, которую выдавала все та же радиола:
«В одной из станции курьерной
Сидела грандиозная мадам.
Поручик выбегает, за руки хватает,
К себе в вагон ведет.
А поезд наши тута, перверстута, перверстали,
Шишку с перцем наверстали, гоп дрица, гоп ца ца…»
Мать постояла у открытого окна, послушала, сначала схватилась за сердце, потом за веник:
-Ах вы, паразиты!!! Да шоб такую дрянь, та в дом!..
Братья бабочками выпорхнули в открытое окно, пока она через сенцы входила, потом выбежала за ними на улицу:
-Я вам, бисови души, дам поручика… Вы у меня спляшете… - да разве догонишь этих стервецов. Вернулась, хотела порвать пленки, но  крепкими оказались, измяла их, истоптала и в мусор выбросила.
-Плакали наши пластинки, - догадался младший брат.
-От Сереги еще влетит, - посетовал Славка. До этого случая Зяблики умудрялись прятать от родителей  пленки с крамольными песнями. На следующий день у клуба Виктор Сташко бренькал на гитаре, увидел Славку, спросил:
-Че за хипишь вчера был у вас дома?
За него ответил младший Васька:
-Мамка песни на пленках уничтожила.
-Те, с «чубчиком кучерявым»? – уточнил Виктор.
-Ага! – подтвердили братья.
-Нашли шо слушать! «Битлов» надо слушать. Во, вещь!
-А это еще что за хрень? – подошел поближе Витек Дзюба.
-Деревня! – презрительно скривился Виктор. – Самая клеевая на седняшний день английская группа. Четыре брата сироты – такое выдают!.. - Виктор взял гитару, довольно гнусаво, в нос, подражая английскому языку, напел мелодию. Никого мелодия не впечатлила.
-АББА лучше, - авторитетно заявил Витек. Все с ним согласились. Шведский ансамбль АББА только появился в эфире, и кое-кто успел записать на магнитофон, мелодии пытались прокрутить на танцах,  запись получилась паршивой.
-Ты где слышал, этих… англичан? – спросил Николай.
-Передача была – «На ваш магнитофон» - называется. Записал, но помехи – страшные. Не-е, вы, чуваки,  не правы, группа – убойная! – доказывал Виктор.
-Посмотрим! – решили все.
-А «Чубчик» все ж покруче всех ваших АБ и Битлов был, - заявил Славка, и тяжело вздохнул по утрате.
Время нанизывало июльские дни, как пропуска на штык часового. Военные шофера уехали, разбитые сердца остались. Не одна Мария лила слезы по утраченной любви. Антонина Залепукина тоже ходила с опухшим от слез лицом и грустными глазами. А всего две недели назад не ходила, а плыла по хутору. Неожиданно для всех похорошела, лицо одухотворенное, легкая улыбка витала на губах, походка степенная, голова запрокинута, взгляд скользил поверх голов. Хлопцы цеплять ее перестали, удивленно оглядывались вслед, словно видели впервые. А Тонька загадочно улыбалась, свысока смотрела на хуторских парней,  будто открылась ей тайна неведомая им.
Но самую горькую пилюлю в июле получил бригадир Завьялов. Позвонил ему заведующий фермой и попросил:
-Семеныч, выручай, дай трактор с тачкой, - навоз вывезти. Некуда складировать, транспортер не справляется. Гора! В говне утонем! – кричал в трубку заведующий, связь прерывалась  треском, шорохами и шумом, словно звонил с другого конца света, а не от соседней фермы.
-Так нету, Николаич, тачки. Одна в ремонте, другая на станции, на ей селитру из вагонов вывозят, - отозвался бригадир.
-Твою мать!.. – ругаются на том конце провода. – Своего удобрения девать некуда, они еще селитру привозят. Шо делать будем? – спрашивает обреченно заведующий.
-А я почем знаю, звони председателю, пускай из станицы пригонят тачку, - посоветовал бригадир.
-Та звонил, - удрученно ответил заведующий, - он к тебе послал.
-А я тебе в карманах навоз на поля понесу, да? – подумал, почесал переносицу, подсказал: - Слушай, та раздай ты его колхозникам, до осени все равно не на чем будет его вывозить. Те живо растащат, оглянутся, - не успеешь, - посоветовал бригадир.
-А шо?! И отдам! Но под твою ответственность, - поймал на слове бригадира заведующий.
-Та хрен с ним! Ты только лошадей дай людям… - согласился бригадир.
На том и договорились.
Как только колхозникам объявили, что бригадир отдает бесплатно навоз, тут же потянулись на ферму и стар, и млад. За три дня большую часть кучи растащили по огородам. Скотники посмеивались, такой халявы им еще не перепадало. Раньше скотники сами вручную загружали двухтонные тачки и развозили навоз по полям, теперь колхозники нагружали фурманки, да еще спасибо говорили.
 Через неделю разразился скандал. Кто-то доложил председателю: бригадир бесплатно раздал навоз хуторянам. Тот не поверил, позвонил:
-Семеныч, ты, вправду, навоз хуторянам раздал? – недоверчиво спросил он. В душе надеялся: брешут недруги на бригадира. Счас тот все разъяснит. Бригадир спокойно ответил:
-Раздал.
-Передовикам? Или родственничкам подмог? – ехидно допытывался председатель. Не умещалось у него в голове, как тот без спросу самоуправничать мог.
-Почему передовикам? Всем желающим.
-Бесплатно? – уточнил председатель.
-Та шо вы переживаете, Игнат Савельевич, коровы к осени еще насерут, зарастем в говне… - попытался урезонить его бригадир.
-Ты что?! – взревел председатель. – Под суд захотел? Кто дал тебе право разбазаривать колхозное добро?! – и задохнулся от негодования.
Бригадир по привычке, в минуты нервного напряжения почесал переносицу, выслушал председателя, с металлом в голосе ответил:
-Какой суд, Савельич, над нами весь район смеяться будет.  У вас самого три тонны закупаемых удобрений спрессовалось за зиму, они, между прочим, не малых денег стоили. А вы за дармовое говно судом грозитесь.
Председатель вторично поперхнулся от такой наглости:
-Ты мне еще указывать будешь… Приезжай завтра на правление, всем расскажешь о своем самоуправстве… А мы послушаем и рассмотрим… - в его голосе слышна сплошная угроза. Бригадир сплюнул в сердцах себе под ноги,  на следующий день попылил на своем «Жигуле» в станицу.
Члены правления посмотрели на него, как будто впервые увидели. Председатель уже подготовил их: будут рассматривать проступок бригадира. Теперь перед ними стоял  не передовик производственник, который из года в год выполнял план, а нашкодивший руководитель. 
Председатель кратко доложил суть дела, рассказал, как бригадир  разбазарил колхозные удобрения, какие – не уточнил, допустил самоуправство – бесплатно раздал удобрения колхозникам, не спросясь и не посоветовавшись.
-Какие удобрения? Те, что с прошлого года лежат в бригаде? Так оне гикнулись, им срок годности вышел? – уточнил главный агроном, член правления колхоза.
-И как это бесплатно?! – возмутился главный бухгалтер. – Даже просроченные удобрения сначала списать надо, а потом… Из зарплаты надо вычесть их стоимость, будет знать, как самоуправничать… - заключил он.
-Его зарплаты не хватит оплатить две машины тех удобрений, что скажешь, бессребреник вы наш? – спросил другой член правления.
Бригадир встал, откашлялся. Скромно сказал:
-А че тут говорить? Ферма по самую крышу заросла в говне. Вывозить нечем. Пока трактор с тачкой освободятся, коровы нам, то есть, вам, еще насе… простите, произведут этого удобрения, ешь – не хочу.
-Произведут! – возразил председатель. – Так оно еще год перепревать должно,  а ты самую кондицию отдал!
Бригадира взяло зло за самую душу, сидят упыри, измываются:
-Игнат Савельич, мы сколько в прошлом году получили удобрений, пестицидов та гербицидов? И где они? Половина на корню пропало, спрессовалось, уничтожить не можем, рабочих рук не хватает, кого за это на правлении рассматривали? А тут нехай пропадает, но колхозникам не дадим, мы от них только требовать можем: то дай, это сделай, план гони, загнись на работе – но выполни! Жалко говна стало? Дам команду - свезут обратно, вывалят под окна правления, нюхайте… Все равно на ферме его хранить негде, - отрезал бригадир.
-Свезут… держи карман шире, он, небось, давно по огородам разбросан, - хмыкнул главный бухгалтер.
-Товарищи, о каких идет речь удобрениях? О навозе? – удивился открытию главный агроном.
-А навоз – разве не колхозное достояние? – возразил ему председатель. – Можно направо и налево им разбрасываться?
-Тю на вас! Я думал, отдал те, шо мы в прошлом году выписали та закупили… - прихлопнул рукой по крышке стола главный агроном.
Парторг слушал, слушал, счел нужным заступиться за бригадира, вернее, спасти честь мундира, не хватало еще, чтобы это говенное дело выплыло за пределы района. Кашлянул в кулачок, встал:
-Товарищи, конечно, наказать бригадира бы надо, чтоб другим неповадно было самоуправством заниматься. Посоветовался бы с руководством, решили бы: куда и как вывезти навоз. Можно бы и не бесплатно раздать, а пополнить колхозную кассу…
-Вот именно! – тут же вставил главный бухгалтер.
-Так не стал бы никто покупать… - с места выкрикнул бригадир, парторг ладонью осадил его, продолжал:
-С удобрениями у нас, товарищи, действительно, порядка мало. Много пропадает удобрений на открытом воздухе. Необходимо строить навесы, ангары. Вы же знаете, в апреле вышло постановление ЦК КПСС… - парторг заглянул в бумажку, - и Совета Министров СССР «О мерах по укреплению материально-технической базы агрохимической службы и повышению эффективности химизации сельского хозяйства в 1981-1985 годах», - чуть ли не по складам прочитал он. - Так вот, в нем указывается, что повышение этой самой эффективности сдерживается слабой обеспеченностью колхозами складами для приема и  хранения химической продукции.
Председатель поморщился:
-Ну, причем тут самоуправство бригадира и строительство складов, Леонид Никитович? – с досадой спросил он.
-А при том! Мы его за растранжиренный навоз раздолбаем, а он вправе на парткоме поднять вопрос о ненадлежащем использовании удобрений руководством колхоза. И с нас спрос будет покруче, чем с него, за невыполнение указаний партии и правительства.
-Что ж теперь, вот так все с рук ему и сойдет? – обескураженно подытожил председатель.
-Объявим ему выговор. Устный! – предложил парторг.
-У  этих бусурманов выговоров устных, - воз и маленькая тележка! Каждый день получают, - в сердцах высказался председатель. -  Премии лишим, нехай хоть этим колхозная касса пополнится, - подвел итог председатель.
За то и проголосовали.
Бригадир вышел в коридор, злой, как черт, встретил своего учетчика:
-Сигарета есть, счетовод Вотруба? – обратился к нему бригадир.
-Есть, а ты че такой злой? – полез в карман широких шаровар за сигаретами учетчик.
-Да ну их, - в сердцах кивнул головой в сторону кабинета председателя,  вышли на крыльцо, разминали в пальцах сигареты, бригадир пояснил - навоз, который с фермы колхозники вывезли – боком мне встал. Премии лишили. Счас заведующему позвоню, пускай бутылку ставит – принял таки удар на себя.
-Пред у нас еще тот фрукт! – согласился учетчик. - Зимой снега не выпросишь, летом – говна. Свои удобрения и пестициды реализовать не можем. Знаешь, анекдот про не использованные наши пестициды? – учетчик высморкался, прикурил от спички бригадира, с удовольствием выпустил струйку дыма, продолжил: - председатель докладывает на правлении: - в позапрошлом году мы посеяли двести га свеклы, но усе зъила тля; в прошлом году мы посеяли триста га свеклы – тля тэж зъила. В этом году посеем пятьсот га, нехай, зараза, подавыться!
-Во-во! – не улыбнулся бригадир, - в бригаде валяется кучами на радость тле… Ладно, бывай!
Сел в свой «Жигуленок», купленный, кстати, на позапрошлогодние   премиальные, и попылил обратно в хутор.
Только у деда Вани в хуторе все  оставалось без перемен. Так же ныли кости, болели ноги, трудно ходить, да подводили глаза: предметы расплывались в  незрячем тумане. Дни его проходили в размеренной полудреме, в раздумьях и воспоминаниях. Сожалел дед о потере веры в народе, утрате казачьих традиций. В хрущевскую оттепель потянулись казаки из-за рубежа на родину, и казалось, еще немного времени и вспомнят о славных предках своих. Запели казачьи песни, возродились кубанские ансамбли, на сцене появились черкески и кубанки. Фильм вышел «Кубанские казаки», фальшивый, правда, как искусственный глаз. Но спустя некоторое время разговоры о казаках утихли. В хуторах и станицах называли друг друга в шутку казаками,  то больше из-за желания насолить начальству, которые официально казачество не воспринимали. Остались только опереточные казаки в ансамблях. Дед упрекал пьющих хуторян, напоминал им о славных традициях казачества, те его осаживали:
-Ну, казаки мы, а кому от того легче?!
Какие они казаки? – думал дед. – Казаков осталось по пальцам пересчитать, все больше пришлых осело на Кубанской земле. Скоро я останусь последним казаком в этом краю.
И не было думы горше. Даже фотокарточек не осталось, запрещалось хранить изображения казаков, черкески и кубанки под страхом арестов пожгли в лихие тридцатые годы. Карточки своих родственников, отца, деда, Иван положил в гроб матери, как та просила. Теперь тают в памяти их лица, одни бледные пятна при саблях, винтовках и кубанках. Вместе с ним умрет и память.
А еще деда волновала судьба кубанских реликвий, которые отступающие белоказаки увезли с собой на чужбину. В лагере он встречал бывших казаков, живших на чужбине до войны, которых англичане выдали в конце войны органам НКВД. Немногие остались живыми, их почти всех расстреляли за участие в войне на стороне немцев, осталась малая горстка, которые в то смутно время  эмигрировали с отступающими силами белого движения, осели в Сербии, Франции, Чехии и других странах. В лагере деда бывшие белоказаки долго не принимали в свой круг, держались сплоченно, обособленно, даже урки побаивались их трогать,  потом убедились, дед далек от политики. И он сдружился с бывшим белоказаком Назаренко Василием Ильичем, который рассказал ему о кубанских реликвиях, как и с какими трудностями спасали их, как увозили из России морем, потом перевозили из страны в страну. В середине шестидесятых, уже после освобождения Назаренко, случайно узнали: кубанские реликвии находятся в Америке. Для деда Ивана все равно, что на Луне.  Назаренко верил, когда-то те реликвии вернутся в Россию, и той верой заразил Ивана.
Июль не принес счастья и Николаю, но он нашел в себе силы загнать обиду на неудавшуюся любовь далеко в глубь, чтоб «сердце в горечи не находило усладу». Когда-то эту строку он выделил у Гумилева, ему на одну ночь давали в школе отпечатанные на машинке стихи. Он решил выполнить данное Кате обещание, сплавать на рыбалку с Толиком и Катей, как делали часто в детстве, и совсем не часто в юности. С Толиком в те годы юности выезжали на лиман частенько, Катю уже с собой не брали. Повзрослели, при ней в семейных трусах уже неудобно купаться, а тем патче без трусов. Да и у Кати уже обнажились сквозь ситец грудки, а купальника настоящего нет. Приходилось иногда прыгать в воду в платье. А тут решили, как бы вспомнить беззаботные детские годы. Накопали червей, заготовили удочки, не торопясь, собрались в подворье Толика. Когда вышли на берег, настоящие рыбаки уже возвращались с рыбалки. Вел каюк Толик. Тихо, без всплеска, поднимал и опускал шест в воду, толкал каюк вперед, легкая плоскодонка скользила по водной дорожке среди камышовых зарослей. Чистовод оставался где-то сбоку, здесь в плавнях созданные природой свои тропы, идущие в непролазные камыши, причудливо извиваясь и пересекаясь, свои «лужайки», огромные блюдца чистой воды среди непроходимого камыша. Вода – как застывшее стекло, слегка волнуется потревоженная каюком, и вновь замирает. Камыши стеной закрывали воду от ветров  в своих густых зарослях. Здесь, в плавнях, утки, гуси, нырки и прочая водоплавающая птица насиживала яйца и выводила молодняк. Птица чует лодку издалека, заранее уходила в многочисленные протоки. Катя сидела на носу, Николай на средней перекладине, молчат, боятся встревожить тишину. Только утка где-то сбоку крякнет коротко, отзовется селезень, и снова тишина. Шуршит камыш о борт каюка, стрекозы вьются, гоняются за своей комариной добычей. По курсу вспугнули зазевашегося нырка, тот затрепыхтал по воде крыльями, удирая. Нырнул, вынырнул далеко впереди, снова нырнул, и ушел в один из сотен проторенных путей. Заскрежетала камышовка – птичка маленькая, серенькая, с воробья, а скрежет такой, как-будто кто-то железякой водит по краю жести.
Толик находит небольшую заводь, решительно втыкает шест в ил, привязывает к нему каюк:
-Попробуем здесь, - командует.
Вокруг каюка под водной гладью волнуются кувшири, спешат спрятаться в нем жуки-плаунцы и мелкая рыбешка-сюлява. Катя трогает рукой воду:
-Теплая… - брызнула в лицо Николаю, тот глазами показал на черпак, намекнул, из него в ответ окатит с ног до головы, она улыбнулась, подняла обе руки.
Николай размотал удочку, Толик успел насадить червя. Оба, разом, закинули подале от каюка, замерли в ожидании поклевки. Поплавки тут же начали подрагивать,  ребята опытные рыбаки,  знали, если поплавок подрагивает, наживку объедает мелочь, крупная рыбешка крючок заглатывает и тянет в сторону или вниз. Крупная, конечно, громко сказано. Если с ладонь –  рыбина крупная. А боле ладони – уже ого-го!
-Кто первым поймает, тому премия, - объявила Катя.
-Какая? – подозрительно покосился на нее Толик.
-Секрет!
-Придется нам ее притопить, - обратился Толик к Николаю.
-Твоя сестра, делай што хошь… - не возразил Николай.
-«И за борт ее швыря-яет!..» - пропел тихо Толик песню-балладу о Стеньке Разине.
-Но-но, поговорите у меня… - остановила их Катя. – Я сама кого хошь утоплю. Качнула каюк, Толик чуть носом не клюнул, пригрозил Кате кулаком.
-Ты, фефела! Рыбу распугаешь… взяли на свою голову, - проворчал брат.
-Да! А кто вам будет снимать улов с крючка? – тут же возразила Катя.
С ранней поры в ее задачу всегда входило снимать с крючков рыбу и бросать в ведро.
-Женщина на корабле – к несчастью, - солидно подтвердил Николай. – Либо рыбы не будет, либо перекинемся.
-Так-то ж женщина! – возразила девушка. – А с вами, дурни, непорочная дева Екатерина! – веско заключила она.
-Счас мы это дело исправим, - с улыбкой, одними губами прошептал Николай и подмигнул.
-Тихо, вы!.. – зашипел Толик, у него клюнуло, поплавок резко ушел под воду, Толик подсек, вытащил окунька. Маленький, прыткий, тянет леску так, как-будто крючок щука заглотнула. Катя осторожно, чтобы не поранить пальчики об острые плавники, сняла с крючка, раздумывала, что с ним делать, за борт или в ведро, брат остановил ее:
-Кошкам отдадим, оставь… А приз? – напомнил он.
Катя достала из пакетика конфету, нехотя протянула брату.
-На, подавись! Я ее Коле берегла. Подвел ты меня, дружэ. У меня еще есть, старайтесь, мальчики…
Вторую рыбешку поймал тоже Толик. Николай с легким чувством досады поднял удочку, посмотрел на крючок, так и есть: малявки обглодали червя.
-Мелочь пузатая… - проворчал он, насадил нового червя, червь извивался, никак не хотел идти на корм рыбам. Закинул, клюнуло почти сразу. И пошло: то красноперка, то чебачок, то окунек с карасиком. За два часа надергали полведра рыбы. Хватит на две сковородки и котам в придачу. Некоторые рыбешки в ведре всплыли вверх пузом, кислорода на всех не хватает. Солнце поднялось высоко, отражалось в воде, припекало темечко.
-Че, еще куда сплаваем, или хватит? – спросил Толик, кивнул на ведро.
-Пожалуй, хватит, - прикинул на глаз улов Николай.
-Купаться будем? – спросил Толик.
-Я без купальника, - сразу объявила сестра, - предупреждать надо было…
-Ты, кулема, куда собиралась: на лиман или  гулянку? – прикрикнул на нее брат.
-На рыбалку! – с вызовом ответила сестра.
-Давно ты стала в купальники выряжаться? – не отставал Толик.
-Давно! – вызывающе ответила Катя, и посмотрела на Николая.
-Так и мы не во фраках, - высказался Николай, - в чем есть, в том  искупаемся.
Прошло то время, когда все трое нагишом за борт прыгали. Правда, тогда у Кати вместо груди две пуговички виднелись, как сейчас у парней. Позже купались в трусах, не очень обращая внимания на их фасон. И сейчас  в обыкновенных, домашних трусах.
-Ниче, Кать, мы отвернемся, - пообещал Николай  Кате.
Толик хмыкнул, выдернул шест, оттолкнулся от камышового куста, повел каюк ведомыми ему тропами на чистовод.
Лиман в этих местах  особенно широк. Тот берег едва виден в дымке марева. Толик быстро снял с себя рубаху, брюки, резко оттолкнулся от борта и бомбочкой плюхнулся за борт. Каскад брызг накрыл Катю и Николая. Каюк качнуло с борта на борт. Следом прыгнул товарищ. Вода внизу холодит, на поверхности парное молоко. Оттолкнувшись ногами, Николай саженками поплыл в сторону противоположного берега. Толик рванулся за ним, но быстро отстал. Николай  крепче, спортивнее своего друга.
-Ого-го-го! – закричал Николай от восторга и помахал Кате рукой. – Прыгай!
Она засмеялась, смех подхватило надводное эхо, колокольчиком рассыпался над лиманом, помахала в ответ и отрицательно покачала головой. Выросла девочка, ни за что не сможет раздеться перед парнями в простых трусиках и домашнем лифчике. Хотя очень хотелось сейчас поплавать вместе с ребятами. Катя любовалась загорелым, хорошо слаженным сильным телом Николая, и не знала, он тоже посмотрел на ее, развевающиеся на ветерке волосы, отметил про себя: симпатичная дивчина Катька, и че он, дурак, на Марию запал. Толик подплыл, отплевываясь, Николай подзадорил его: «Слабо! До того берега?!»
-Слабо, - согласился Толик. – Ты знаешь,  скоко туда км?
-Знаю. Семь.
-То-то! Я не чемпион.
-Так и я сдохну, - согласился друг.
Поплыли назад. Поныряли вокруг каюка, попугали Катю, раскачивая каюк, она отбрызгивалась черпаком, потом взяла шест и как заправский рыбак, силой отталкиваясь от илистого дна,  повела плоскодонку в сторону берега.
-Стой, утоплю! – кричал Толик.
Девичьих сил маловато, чтобы удрать от парней. Догнали  каюк быстро, перевалились за борт, усталые и счастливые.
-Может, мы все же ее искупаем? - предложил Толик.
-Здесь мелко, муляки много, - заступился Николай, Катя благодарно ему улыбнулась и показала язык брату.
Продираясь сквозь камыши к берегу, обнаружили чей-то спрятанный в куге вентерь. Из любопытства заглянули в него, обнаружили  большого сазана. Толик обвел вопросительно глазами Николаю и Катю:
-Берем?
-Вор у вора палку украсть хочет? – спросила Катя.
-Нехорошо, - согласился Николай.
Не принято на лимане трусить чужие сетки и вентери.
-Тогда отпустим на волю, - предложил Толик, достал сазана, тот бился в руках, не давался, выскальзывал, он приговаривал:
-Что ты, дурашка, мы ж тебя на волю…
Сазан устало вильнул хвостом и ушел на глубину.  У берега вспугнули белую цаплю. Птица сделала круг над камышами и села в метрах ста от ребят. Белую цаплю уважали, считалось, что она питается только рыбой в отличие от серой цапли, которая лягушатиной больше промышляла.
Причалили, привязали каюк, усталые, но счастливые вышли на берег. Толик нес ведро с уловом.
Николай остался стоять на берегу, все оглядывался на лиман. Прощался. Чувствовал, последний раз этим летом  втроем  плавали по лиману, следующим летом будет не до рыбалки. В это лето закончилось  беззаботное детство. Вернулись и встали рядом Катя и Толик. Молча смотрели на лиман. Ветер трепал волосы, нагонял рябь на чистовод, редкие тучки таяли над лиманом. Не сплавать им больше вместе на лиман, чтоб было как сегодня: весело и беззаботно. Стояли плечо к плечу. Все трое серьезны и сосредоточены.
 Прощались с детством.

18.

Лето неотвратимо заканчивалось. Еще недавно бабка Криулиха возвестила: наступил  Ильин день. После него купаться – нельзя. Ребятня разве послушает, дни стояли такие же жаркие, только ночи стали чуть длиннее, и чуть прохладнее. «Илья-пророк – два часа уволок», - подтвердила бабка. Стынет земля, отдает росами. Вода над лиманом туманиться, все дольше задерживается туман в ложбинах и балках, паром исходит земля. Не успели оглянуться – еще полмесяца прошло. Яблоки в садах созрели, клонят ветки долу. Пчелы торопятся добрать нектар с последних летних цветов. Гуд у летка стоит такой, как будто последний день им предстоит облет делать. Арбузы на бахче дозрели, виноград наливается последним соком. В огороде пахнет полувысохшим укропом, а во дворе йодом от прелой ореховой кожуры. Орех шмякнется об землю, кожура лопается, в трещинку виднеется атласный блеск охряной скорлупы.
На вторую субботу августа Тамара Стаценко кинула клич оказать помощь – делать саман. Исстари повелось –  если кто-то решил строиться, саман делали всем хутором. Святое дело! Помогали бескорыстно, знали – придет твой черед, люди так же соберутся и помогут. Потому как одному с таким делом - не управиться. Работа тяжелая, замес и погода ждать не будут, надо за один день гуртом навалиться и сделать самана столько,  чтобы хватило на дом. Начинали с песнями, заканчивали застольем.
Со стороны, - ничего сложного. Берешь формочку, макаешь ее в воду, вовнутрь закладываешь замес глины, утрамбовываешь – саман готов. Следующий! Но сначала необходимо выкопать круглую яму чуть ниже пояса. Подвезти глину (использовали и землю, но саман из земли не такой прочный), полову, воду. Лошади три дня ходят по кругу месят ногами мокрую глину, опытный глаз подсыпает в замес полову. Когда лошади устают, бабы подоткнув платья, высоко оголяя ноги, сами с песнями ходят мелкими шажками по кругу, продолжают месить глину. Старики долго мнут в руках готовый замес, определяют его готовность, подсказывают, что еще надо добавить – воду, полову или глину.
Яму копали Николай, Славка, Толик, чуток помог Виктор Сташко. Ему самому некогда: пришла повестка в армию, в конце августа с вещами  надо появиться в районе на сборном пункте. Вместе с ним в армию уходил Зяблик старший. Он еще прошлым летом должен уйти в армию, дали отсрочку, он оканчивал училище механизаторов, весной военкомат послал его от общества ДОСААФ на курсы шоферов, и только к осеннему призыву получил повестку в армию. Больше всех уходу брата в армию радовался средний брат Сереги – Славка. Ему в наследство оставался мотоцикл «ИЖ» с коляской.  Родители Виктора и Сергея готовились к проводам, сбивали столы во дворах, гнали самогон, проводы в армию – ответственное дело. Дешевле обходилась только свадьба. Виктор подтвердил:
-Блин, как к свадьбе готовятся, столы, навесы… - пожаловался он друзьям.
-Так, давай, заодно… - подзадорил  Виктора Славка.
-Не-е, погуляю еще. Заодно проверю Веркину любовь.
-А если уведут? – спросил Толик.
Виктор разводил руками.
-Значит, не судьба!..- и все же в глазах полыхнула затаенная тревога.
-Не, Верка дождется, - уверено сказал Толик.
 В хуторе росли, друг друга знают, кто на какой поступок способен.
-А не дождется, ноги выдернем, - серьезно пообещал он.
Копалось тяжело, но весело. Сначала слой земли рыхловатый,  сухой, копать не так тяжко. Далее пошел спрессованный суглинок, стало не до шуток. Пот стекал ручьями, выедал глаза. Копали с перерывами два дня, но выкопали-таки. Мать подкармливала ребят как полноценных работников: первое, второе и компот. Не могла нарадоваться на такую помощь. Архипыч на велосипеде подъезжал к яме, замерял черенком лопаты глубину, пообещал приехать позже, посмотреть замес. За ним последнее слово. Даст Архипыч отмашку, с того момента и начнется изготовление самана.
Порадовался за них и дед Ваня:
-Молодец, жинка! - похвалил дед через Николая мать, - без мужика, а сподобилась. Ны всякому мужчине под сылу поднять стройку. А она рышилась! Помогай матери, Микола, для сэбэ строишь, - напутствовал он.
-Я помогаю, дедушка. Вот с пацанами яму под саман выкопали, глину завезем, полову… - доложился Николай.
-Эх, жаль старый став! Непременно помог бы… - с живостью и задором пообещал дед Ваня, даже морщины разгладились, только у глаз собрались в более мелкую сеточку. -  Митька с Настеной обязательно прыдуть. Дай, вам Бог! В добрый час!
-Спасибо, деда! – благодарил растроганный Николай. Дед искренне радовался за них. Подслеповато посмотрел вслед, проговорил про себя: «Добрый був бы казак! – подумал, добавил:- Да и хлопец не плохый!». Дед вспоминал своего отца и деда, те гордились казачьим званием. Дед сажал маленького Ваню на лошадь, крохотный Ванечка хватался ручонками за гриву, весело смеялся от страха и восторга, дед со слезой во взоре счастливо говаривал рядом стоящему отцу: «Добрый казак будэ! Ох, добрый!». Но самому Ванечке жизнь отпустила не много лет показаковать, в начале двадцатых годов казачество расформировали. К тридцатому году запретили вслух упоминать о казаках, начали ссылать и сажать в тюрьмы тех, кто хранил фотокарточки своих предков, мужей, сыновей в казачьей форме. Делать саман пришли половина жителей хутора. За старшую верховодила тетя Рая. Мать осталась дома, готовить обед и вечерю работникам. Помогали ей дочь Лена, Катерина Комаровская  и Нина Семенюк. Сестры Семенюк работали на ферме, и мать как бы не гласно, шефствовала над сестрами. Старшая сестра Нины – Лена Семенюк на правах невесты помогала матери Сергея Зяблика. Пришли делать саман дядя Дима Ковалько с женой тетей Настей; Аникеев, несмотря на свою хромоту, тоже пришел с женой;  Ольга Калмыкова с мужем Олегом; родители Толика – дядя Григорий и тетя Поля; Наталья Лихая с мужем; Дядя Павло с женой; тетя Дуня Полковая пришла без мужа, он находился на работе. Зоотехник Непейвода Валентин Петрович, с которым у Николая сложились очень добрые отношения, пришел один, его жена с Тамарой Стаценко не общалась. Витек Дзюба приехал на мотоцикле, привез с собой мать, ему недавно сняли гипс, рука еще саднила, но он мужественно впрягся в работу. Драки и обиды в хуторе забывались быстро, жили одной большой семьей, поэтому как бы  с Дзюбой не сорились, мир наступал быстро. Дружбы особой не возникало, но и вражда не задерживалась. Случись, его семье делать саман, точно так же пришли бы на помощь он, мать и его друзья. Подошли все товарищи и друзья Николая, даже Славка, помощь которого надобилась дома, не мог отстать от общего дела.
Командовала всеми тетя Рая:
-Ну, шо хуторяне-миряне, готовы? Давай, Архипыч, за тобой слово! – звонко возвестила она.
Архипыч в последний раз помял замес в руках, снял картуз, вытер вспотевший лоб: - «Добрый должон быть саман!» - и махнул картузом. – «Давай, Дмитрий Иванович!»
Дядя Митя стоял по колено в глине, штанины высоко закатал, только икры светились, с гуком вогнал вилы в замес, напряглись жилы на шее, первый комок замеса с силой шмякнул в возок. У него самая тяжелая работа: кидать замес в возок – сила нужна мужская. Дядя Дима силушкой обладал, но и его каждые полчаса меняли другие мужики. Лошадь под уздцы с возком водил Витек Дзюба, сломанная рука саднила для более тяжелой работы, ребята из возка раскидывали глину по формочкам, бабоньки окунули формочки в воду заполняли их замесом, трамбовали, пока не получалась кирпичина самана. Снимали формочку, сырая саманина оставалась сохнуть на солнце. Работалось споро: с шутками, смехом и прибаутками. Вот так, как сейчас, все вместе, хуторяне собирались только на свадьбы и похороны. А тут всех подстегивала внутренняя гордость: собрались то, - на благое дело! Хуторян от сознания бескорыстной помощи - возвышало в собственных глазах, наполняло душу благородным чувством. Хотя работа тяжелая, день жаркий, силенки таяли, смеха поубавилось. Толик исподтишка пульнул комок глины в Николая, отвернулся, сделал вид, не его  проказа. Николай запустил в Славку, тот ответил.
Тетя Рая быстро восстановила порядок:
-Хлопцы, счас лозину возьму, - пригрозила она.
К обеду выбрали больше половины замеса. Прибежала Катя, от имени матери Николая звала обедать. Посовещались, решили закончить без обеда. А вечером пообедать и, заодно, повечерять. Считали,  если пообедать сейчас, расслабишься, силы иссякнут. Николай исподтишка кинул сырой глиной в Катю, она увернулась, погрозила кулачком и убежала обратно. Взялись снова за работу, говор поутих, тяжело дышали мужики, взмокли спины у женщин. Даже лошадь стояла понуро, когда нагружали возок, и не хотела трогаться с места, пока на нее не прикрикнешь. Зато  успели выбрать всю глину до захода солнца,  Дмитрий Иванович подчистил остатки замеса, бросил последний комок, сел на край ямы, тыльной стороной вытер лоб и выдохнул: «Все-е!». Женщины разминали спины, пацаны разлеглись на траве, устало смотрели в небо.
-Скоко вышло? – спросил дядя Дима.
-Рая считала, - ответила Наталья Лихая. Тетя Рая еще раз пересчитывала саман, шевелила про себя губами, громко объявила:
-Тысяча сто пятьдесят восемь штук!
-О-о! На полтора дома хватит, - удовлетворенно отозвался Олег Калмыков.
-Двухэтажный дом можно построить, - подсказал  зоотехник Валентин Петрович, устало улыбнулся.
-Ага, у нас построишь! – возразил дядя Григорий.
-А я вот в Грузии была, в Кабулети, там почти у всех двухэтажные дома… А нам почему нельзя?! – отозвалась Олька Калмыкова.
-Рылом не вышли… - хмыкнул Витек Дзюба.
Олег Калмыков взял под уздцы лошадь, сказал, ему на ферму надо,  сам выпряжет возок и отведет лошадь на ферму. Пообещал управиться быстро, вернуться повечерять, и снова на работу. Ему сегодня в ночь работать.   Размялись, постонали, разминая кости, спустились к лиману. Бабы подоткнули повыше платья, мыли ноги, руки, лицо. Мужики отошли чуть подальше, разделись, поплыли за камыши. Поплавали, пошумели, поохали. Собрались на берегу, гурьбой пошли ко двору Стаценко.  Еще на подходе ко двору, тетя Рая звонко запела:
«Шото в горли дырынчить, дырынчить,
Трэба горло промочить, промочить!..»
С тем и ввалились гурьбой во двор. Полкан на привязи громко залаял, не ожидал такого нашествия во двор, сестра Ленка строго прикрикнула на него, пес обижено нырнул в будку. Архипыч уже на ходу сбивал лавки, столы еще вчера собрал Николай. Разобранные столы кочевали по всему хутору, служили хуторянам хорошим подспорьем, если у кого-то случалась свадьба, провода, юбилеи или  назревали  другие торжества, столы и лавки хранились у последних хозяев, у кого случалась очередная гулянка.
-Проходите, проходите… сидайте, работнички мои дорогие: и поимо, и горло промочим…- приглашала хозяйка.
-Ох, Тамара, наливай прямо с порога! – загоготал Аникеев, жена стукнула его по спине, - уймись ты, тебе б только выжрать…
-А шо! – нисколько не смутился тот, - наварганили стоко самана… за тыщу штук!
-Правда?! – не поверила Тамара.
-Ей-ей! Доверила сыночку яму копать, той и выкопал! Спасибо не на две тыщи накопал, а то б уделал нас в доску, - шумел Аникеев. Тамара гордо оглянулась на сына, благодарно взъерошила ему волосы, подтолкнула  в спину: - Поди, неси бутылки из погреба, - напомнила: - самогон в баллонах.
Гости-труженники шумно рассаживались за столом. Николай полез в погреб, достал припасенные бутылки с водкой, подал к столу, девчонки носили тарелки с борщом. Потом он принес трехлитровую банку самогона и вино для молодых работников. Мужики разлили по стопкам водку, по старшинству первым поднял стакан Архипыч. Степенно откашлялся, встал, обвел всех глазами, остановил свой взор на Тамаре, серьезно и громко из-за своей глухоты провозгласил тост:
-С почином тебя, Тамара! Хай твоя хата стоить двести лет, и шоб сносу ий ны було! – высоко приподнял стакан.
-Молодец, Тамарка! – воскликнула Наталья
-С Богом!..
-Счастья в новом дому… - зашумели наперебой.
Опрокинули по первой, загремели ложками. Гомон притих, но реплики подавали:
-Не каждая решится без мужика…
-Та ей брат в станице поможет…
-Ага! Много он ей помог…
Сквозь звон стаканов, ложек о тарелки, - текла неторопливая беседа, каждый обсуждал смелое решение Тамары, разговор плавно перетекал на хуторские сплетни и новости. Мать суетилась, подавала второе. За подол ее поймала тетя Рая.
-Да присядь кума, выпей с нами, успеешь накормить…
Налила себе и Тамаре, громко прикрикнула на гомонивших мужиков:
-Тихо! Давайте выпьем за куму мою, за счастье ее, за деточек, - Рая высоко приподняла рюмку, повернулась к Тамаре всем корпусом, - за тебя, кума!
Мать выпила, все слегка захмелели, отяжелели от съеденного, расслабились, лица раскраснелись, лбы покрылись бисером пота.
-Раиса, запевай! – крикнул дядко Павло, любитель пышных форм тетки Меланьи. Та не заставила себя долго ждать, вытерла губы, взмахнула рукой, зычно вывела:
Хас-Була-ат удалой
Бедна са-акля твоя-я,
Мужики нестройно подтянули:
Золото-ою казно-ой
Я осыплю тебя-я.
И опять звонкий голос  Раисы:
Саклю пышно тво-ою-ю
Разукрашу кругом…
Аникеев врезался басом:
Стены в ней  обобью-ю
И бабы с мужиками уже стройней и громче:
Я персидским ко-овром!
Над двором плыл звонкий голос тети Раи, за нею тонко тянула Олька Калмыкова, гудел бас Аникеева, старательно дискантом выводила Наталья Лихая, помогал Валентин Петрович. Пели все: самозабвенно, с удовольствием. Даже молодежь подпевала, им выставили плодово-ягодное вино, Николай впервые выпил в присутствии матери, да и остальные ребята тоже, когда Толик налил себе вторую рюмку, отец погрозил ему кулаком, но он сделал вид,  не замечает грозного замечания. Даже Катя с Ниной пригубили. Катя поморщилась, а Нина смело выпила. Закончили песню, выпили еще, опять загомонили, дым от папирос стлался над столом, потом выпивать стали без закуски, - наелись. Заскочил муж Ольки, второпях выпил сразу полный стакан самогона, похлебал борща, от второго блюда отказался, выпил еще один стакан, засобирался, поискал глазами жену, подошел, пригрозил:
-Смотри тут, не очень… - знал грех Ольки – выпить и побузить, да на шее у кого-нибудь повиснуть. Он обвел гостей ревнивым  глазом,  все мужики при женах, кроме зоотехника,  тот мужик степенный, на чужих жен не падкий, остальные пацаны, успокоено попрощался и ушел. Бабы опять затянули песню: «Ой, цветет калина, в поле у ручья, парня молодого, полюбила я…», громче всех тянула Олька Калмыкова, при этом пьяненько посматривала на Николая, звонкие голоса женщин растворяли нестройное мужское подголосье, песня лилась по хутору, все знали: у Тамарки Стаценко радость – заготовила на будущий дом саман.
-Эх, потанцевать бы сейчас! – выскочила Олька из-за стола, и дробно стуча ногами, пошла по кругу. – Так гармониста собаки съели!.. – она раскинула руки, продолжала выбивать ногами дробь.
-Титьки не растряси! – крикнул Аникеев. – Ишь, телеса наела.
-Не завидуй, Степан Иваныч, жену корми получшее, и она мягче станет. Эх, эх!.. – покружилась, остановилась у Николая, опустила руки ему на плечи: - Ох, и сын у тебя, Томка, так бы и съела с косточками! Жаль, поздно родила! – засмеялась и плюхнулась на свое место.
Аникеев покрутил головой, то ли восхищаясь, то ли осуждая Ольку, сказал громко: «От, чертова баба! Палец в рот ны клады». И завладевая вниманием близь сидящих соседей, рассказал:
-Я тут, надысь, тайком от жены надрал с десяток яичек, марлечкой прикрыл – и в сельпо. Голова трещала, похмелиться захотел.
Жена услышала, по спине кулаком огрела Аникеева. Тоненько заверещала:
-Эт когда ж ты, паразит, успел?..
-Да погоди ты, - отмахнулся Аникеев, - то давно було… Так вот! Вышел за калитку, иду, хромаю. Ноги по грязюке разъезжаются, ага… Навстречь Олька чешет, телесами колыхает. Я на пригорочек встав, шоб тропинку уступить, а ноги поехали. Я головой об лавочку – хрясь! Аж искры из глаз брызнули. Но яички берегу, на весу придерживаю. Олька надо мной склонилась и так ехидненько спрашивает: «Шо, Иваныч, яйца разбил?» - «Та не, - отвечаю, - головой ударился. И откуда ця ехидна про яйца узрела, я ж их марлечкой накрыл! – закончил Аникеев.
Мужики рыготнули. Олька услышала, через весь стол возвестила:
-Дядько Степан, так те у тебя давно разбились та протухли…
-Но, но, но… мне! – пьяненько взвился Аникеев, - то ще як поглядеть!..
Катя убирала пустые тарелки, сносила их на кухню. Мать показала глазами на нее, сказала Николаю:
-Вот такую бы нам невестушку, Коля, умница, цены ей нет: и готовит, и убирает.
Мать во хмелю громко сказала, услышал не только сын, Катя тут же откликнулась:
-А он на меня, тетя Тамара, внимания не обращает, принцессу ждет! – с некоторым вызовом ответила она.
-А на шо нам принцесса? – встряла в разговор тетя Рая, - она ж коров не умеет доить.
-И лопату в руках не держала, - подтвердила Наталья.
-Та пусть только попадет к нам – научим, - пообещал Витек Дзюба.
-Ты научишь, - усмехнулся дядя Дима, - одну уже научил… - намекнул на разговоры, в соседнем хуторе кто-то забеременел от Дзюбы.
-Я – не при чем! – поспешил заверить Витек.
Напоследок спели:
-«Каким ты был, таким ты и остался, казак лихой…».
Расходились ближе к полуночи. На прощанье, уже у ворот, затянули:   
          -«Бывайте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому, до хаты…».
Попрощались со всеми Катя и Нина, ребята потянулись домой, мать благодарила всех за помощь,  ушла тетя Рая и почти все женщины, остались несколько хмельных мужиков – любителей выпить, дойти до кондиции, вызвались помочь убрать грязную посуду Олька и  Наталья. Николай слегка захмелел, усталость сковывала суставы, он боком, боком и нырнул в чуланчик, где стояла их старая тахта, пылился на вешалках не нужный  на лето зимний хлам. За стеной гудели мужики, хлопала дверь в кухню, слышны возгласы женщин, потом их позвали мужики выпить, те из вежливости присели, Олька ускользнула как бы в уборную. Сама заскочила к Николаю в чуланчик. Он в темноте не понял, кто зашел, спросил громко: «Кто тут?». Рот ему накрыла пухлая рука, по запаху понял: Олька!
-Тише, тише, касатик! – прошептала  она горячо, навалилась всем телом, тахта заскрипела, готовая развалиться, прижала парня грудью.
-Ты че?! – он хотел привстать, Олька удержала его.
-Лежи, лежи, не бойся, не снасилую… - дохнула перегаром и пьяненько засмеялась коротким, приглушенным смешком.
-А я и не боюсь! – с вызовом ответил Николай, а у самого голос осекся, и дыхание сбилось. Под самым носом ощущал ее полную грудь, вдохнул знакомый запах пота. Олька скатилась на пол, села у тахты, гладила Николая, приговаривала:
-Ах, касатик, я ж тебя давно приметила, а у самана прям таки залюбовалась… Ты шо дрожишь? Боишься бабу? Не пробовал еще? – горячо шептала Олька, сама гладила его все ниже и ниже, юноша напрягся, ему приятно и щекотно, Олька поймала его руку, положила себе на грудь, он ощутил большую упругую, с выпирающим соском, грудь, руку не одернул, хмель прибавляла смелости.
-Не бойся, вот она я…не пробовал ишо бабу, небось, хошь попробовать? – с пьяным вызовом повторяла Олька.
У  парня пересохло во рту, руки вспотели, кровь стучала в висках. «Хватятся сейчас Ольку!» - промелькнуло в голове, и тут же желание вытеснило страх.
 Олька – баба сильная, за руку парня сдернула с тахты на свое горячее тело, тут же слюнявым ртом прижалась к его губам, неприятно разило перегаром, потом, и тем запахом, который всегда ощущал возле нее Николай, и вызывал в нем смутные желания. Он не знал, что должен делать, его слегка колотило от возбуждения, Олька сама стянула с него брюки, помогла овладеть собою.
-Что ты, касатик, что ты… - сбивалась Олька с дыхания, грудь ее вздымалась волнами, она застонала, судорожно сжала парня в объятиях. Николай  почувствовал что-то теплое, влажное, в нос ударил запах разгоряченного тела и еще чего-то кислого, как будто тухлое яйцо разбили. Он  сбивался с дыхания, задергался, от перевозбуждения  дыхание и вовсе перехватило, в голову ударил фонтан брызг, и он тут же сник. Ему стало приятно и стыдно, все так быстро закончилось, не успел понять, от чего так хорошо, в душе упрекнул  себя за мужскую несостоятельность. Олька крепко прижимала его к себе,  не отпускала, шептала успокаивающе:
-Ниче, ниче! Первый раз завсегда так… научу, обвыкнешь.
Оба тяжело дышали, как будто кидали замес глины в возок.
-Зайти могут, - громким шепотом поостерегся Николай.
Олька проворно спихнула с себя парня, вскочила, одернула платье, ударилась в темноте о косяк, чертыхнулась, прислушалась к шумному разговору во дворе. Мужики все так же пьяно гудели, женщины устало сидели с ними, мужественно ожидая, когда же наконец напьются и пойдут.
-Поздравляю, ты теперь мужичок, -  громким шепотом возвестила Олька, и захихикала. – Завтра мой снова в ночь, - пояснила громким шепотом. - Как стемнеет, приходи на пустой план, шо с нашим огородом. Там бузина высокая. Приходи, ждать буду.
 Юноша молчал. Олька постояла, прислушиваясь, змейкой бесшумно выскользнула, несмотря на свои сбитые телеса, незамеченно подсела к бабам. Николай слышал, как мать проговорила:
-О! А я думала ты ушла…
Олька на голубом глазу беззаботно ответила:
-Та не, в уборной была. Дурно  стало, думала, своротит…
Николай прилег на диван, переживал свое новое состояние. В душе шевельнулось самодовольство и гордость за себя, из своих друзей  первым познал женское тело. Однако друзьям не похвалишься. Если бы такое произошло с дивчиной, или с той же Марией, по большому секрету рассказал бы, так принято в их компании. Интимные похождения обсуждали между собой без стеснения, но Олька замужняя, если шумок пойдет, ветер  до мужа донесет. Нет, об этом никому не расскажешь. А жаль! Так хочется поделиться ощущениями близости. С одной стороны приятно, с другой стороны – чуть брезгливо: обстановка не та, запах перегара,  пота и еще чего-то непонятного, липкая сырость, от которой в ночи нечем оттереться, и после которой хочется помыться. Прислушался к шуму во дворе, подождал, когда все уйдут, выскользнул в уборную, осмотрел критически себя, искал следы чего-то изменившегося внешне, ничего такого не обнаружил, понял, изменилось нечто в душе.
Вышел к матери, которая домывала тарелки. Виновато, отводя глаза в сторону, сказал:
-Столы, мам, завтра разберу, седне сил уже нет.
-Та и не надо, приходил Сергей, сказал, чтобы не разбирали,  завтра заберут с Васькой и донесут домой не разобранные.
-Ну и славно! – устало отозвался Николай. - Баба з возу… А цеглу мы с пацанами уложим в пирамиду. Нехай чуть подсохнет, - по-взрослому выразил беспокойство Николай. – А то дождем еще прихватит…
-Ты прав, сыночка. Завтра дождя не передавали, а там кто его знает… Давайте ложиться, завтра доуберем. Ноги – отваливаются…
Николай улегся, а перед глазами большие пухлые Олькины груди, нахальные серые глаза, влажные губы, вспомнил белые ноги с высоко подоткнутым подолом платья там, у самана, и Николаю дико захотелось повторения произошедшего. Тут же вспомнил Марию: а с нею у него могло бы такое произойти? Нет, конечно, но как сладко было бы! Конечно, с Марией все произошло бы не так поспешно, постарался обставить все красиво, не так, как с Олькой. Только где сейчас Мария?! Что делает, о чем думает? Все не может забыть своего вояку? Николай вздохнул. А странно! Неужели все девчонки так будут с мужчинами: и Катя, и Лида, и Маша, и другие? Его так поразило это открытие,  невольно задумался: значит, ничего загадочного в женщинах нет, знать, все они одинаковые?! Почему же мы выбираем из множества таких одинаковых одну, которую любим, желаем, страдаем?
Утром Николай проснулся с чувством превосходства над своими друзьями, которые не изведали еще женского тела. С ним теперь тайна, которую никто не мог знать. У него теперь есть женщина, с которой  будет познавать секреты женского тела. Звала же Олька сегодня его на пустой план. Вчера, засыпая,  засомневался – стоит ли идти, вдруг, кто увидит или дознается. Сегодня твердо решил – пойду! Привлекала бесшабашная порочность Ольки, не он же ее уговаривал, сама напросилась.
Целый день юноша  находился в приподнятом настроении, даже Марию не вспоминал, а если и вспомнил, то с каким-то мстительным чувством: назло пойду! Не только она со своим  воякой миловалась-кувыркалась, мы тоже могем. Утром сходил к саману, потрогал. Глиняные кирпичи покрылись сухой корочкой,   перевернул весь саман, чтобы подсыхала обратная сторона. Расчистил от бурьяна площадку для будущей пирамиды. Подошли Славка и Толик. С видом знатоков потрогали саман, пришли к выводу: сыроват.
-Как там ваши? – спросил Николай Славку.
-Готовятся. Столы от вас мы перенесли.
-Когда проводы?
-В воскресение.
-Порулить дашь? – намекнул Николай на наследство Сергея среднему брату.
-Сначала сам накатаюсь, - гордо ответил Славка.
Николай кивнул. Пошли к берегу, сели над небольшим обрывом. Внизу плескалась пацанва, воду у берега взбаламутили до цвета желто-грязной глины. Николая не покидало чувство первопроходца, его так подмывало похвалиться своим достижением, он гордо молчал, теперь ему хотелось совершать только взрослые поступки, в соответствии со своим мужским статусом. И в то же время не прочь  подурачиться в воде,  как дурачились внизу мальчишки, побегать по берегу, покидаться мулякой.  Втайне гордился собой: ему открылось то, что неведомо его друзьям. Правда, Славка  по секрету рассказывал, как подглядывал за соседкой, когда та мылась в корыте. Он впервые увидел обнаженное женское тело. Славку поразило несоответствие его представлению о женском теле, особенно удивил неразмерный, тяжелый зад соседки, который скрыт под одеждой и не привлекает  внимания, а теперь явился ему неким откровением. А еще, с нехорошим смешком, поведал: их кобель сцепился с соседской сукой, та стояла и скулила, а кобель отрешенно ждал, когда освободится от издержек любви к соседской суке. Толик достиг большего успеха: Лидка позволяла ему все, кроме главного, поглядывая с превосходством на своих товарищей,  высокомерно заявил, от него зависит, когда он переспит с Лидкой. И тут же свысока посмотрел на друзей: эх, вы, небось, бабу еще не щупали, не знаете, из чего, она состоит. Николай отвернулся и улыбнулся.
Их разговоры все больше вращались вокруг запретных тем, стыдились проявить прямую заинтересованность, за напускной бравадой скрывалось желание выросших парней обладать женщиной, сентиментальность  не в почете.
-Че вечером делать будем? – спросил Славка.
-Отдыхать. Кости ломит, - ответил Николай.
-На бахче арбузы поспели, - намекнул Толик.
-Дело говорит! – авторитетно поддержал Славка.
-Давайте завтра, устал что-то… - увильнул Николай. На том и порешили: завтра вылазка на бахчу за арбузами.

Но чем ближе наступал вечер, тем тревожнее становилось на душе. Николая охватил мандраж, с которым никак не удавалось справиться. И хочется, и колется, - так он охарактеризовал свое состояние. Хотел выпить для храбрости, в бутылках оставалось вчерашнее вино, побоялся – узнает мать. Под благовидным предлогом улизнул из дому, пошел в сторону двора Ольки. Ему казалось, хуторяне смотрят в спину, показывают на него пальцем, знают, куда он идет. Он уже испытывал такое чувство, когда  первый раз шел на свидание к Марии. Сейчас Николай   прошел мимо Олькиного двора, вытянув шею, выглядывал ее во дворе, и никого в нем не обнаружил. Потом вернулся, воровато огляделся и нырнул под  бузину и листья лопухов. Рукой влез в куриный помет, брезгливо вытер о траву.
-Сюда иди, сюда… - услышал шепот Ольки, раздвинул бузину, увидел: Олька расположилась с комфортом, расстелила одеяло, рядом тарелка с яблоками и грушами. Сочно вцепилась белыми зубами в яблоко, сок тек по уголкам рта, а сама хитро смотрела на Николая, и в глазах бесились смешинки.
-Яблока хошь? – спросила нарочито вяло, как будто только за этим парень  сюда и пришел. Его покоробило, как спокойно и деловито  вела себя Олька, словно состоялась их сто пятидесятая встреча, а Николая бил озноб, не знал, с чего вообще нужно начинать в такой ситуации. Взял яблоко, подержал в руке, и  положил  на тарелку. Олька искоса наблюдала за ним, прыснула коротким смешком, сок брызнул ей на грудь,  отбросила недоеденное яблоко, притянула к себе Николая.
-Ах ты, теленок мой, не обсохший… - и рывком, через голову, сняла с него рубаху.

19.

В последнее воскресение августа хутор провожал в армию Виктора Сташко и Сергея Зяблика. Провожали шумно, торжественно с речами и пожеланиями. Единственный день, когда девчонки не скрывали от родителей своих отношений, прилюдно со слезами висели на шее,  не стеснялись выражать свои чувства. Веру родители Виктора давно почитали за невестку. Запросто заходила к ним во двор и ранее, почти не стеснялась соседких пересудов.
Пьяными ходили в хуторе все мужики, толпами переходили от двора Сташко ко двору Зябликов. В такой день ворота открыты для всех желающих, кто хочет зайти и лично попрощаться, пожать на прощание руку, выпить за успешное возвращение домой.
Виктор последний раз ударил по струнам своей гитары, протянул матери:
-Сохрани, мама. Два года пролетят быстро, - как вся твоя жизнь!
Верка, с лицом, припухшим от слез, подурневшая и потухшая, как осенний день, ни на минуту не отходила от Виктора, шепнула на прощание:
-Смотри, Витя! Если забеременею, буду рожать.
-Да рожай, воспитаем! – хмельно улыбался Виктор.
Сергея Зяблика провожала старшая из  сестер Лена Семенюк.  Сестры жили в квартире для доярок при ферме, Сергей почти каждый вечер ездил к ней на мотоцикле, иногда задерживался до утра. На проводах Лена сидела притихшая, стеснялась его родителей, заплакала, когда все встали из-за стола – провожать к автобусу, который по такому случаю выделил колхоз. Славка увивался возле младшей сестры Нины, та такая же пухлая и рослая, как и старшая сестра, принимала ухаживания и кротко поглядывала на Славку. Ей в станицу ехать незачем, не она провожала призывника, но Славка поехал на мотоцикле, Нина села в автобус. Со станицы призывалось еще девять парней, всех их повезут на призывной пункт в район, оттуда в Краснодар.
Автобус до станицы сопровождал кортеж местных мотоциклистов. Славка  гордо вел мотоцикл брата, так неожиданно ставшим его. В люльке сидел Толик, Николай сзади. В станицу въехали с шумом, ревом и непрерывно сигналя. Призывники со станицы ждали у правления колхоза. На порог правления вышло все руководство колхоза. Председатель чувственно жал будущим воинам руку, говорил напутственные слова, Вера Егоровна пыталась толкнуть речь, ее оттеснили плачущие матери и девчонки, они облепили автобус, прощались, целовались, - самый волнующий для всех момент. Вера вышла из автобуса самой последней, все никак не могла оторваться от Виктора, ревела, никого не стесняясь, разлуку переживала очень тяжело. Кто-то из баб осадил ее:
- Ты че, дурочка, убиваешься, не на войну, чай, провожаешь…
Мобилизованные мальчишки никак не могли зайти в автобус, на дорожку хотели обнять всех, девчонки грушами висели у них на шее. Сопровождающий нетерпеливо прикрикнул, последнего призывника затолкал в открытую дверцу и зашел сам, преграждая собой путь для самых прытких, желающих лишний раз прикоснуться к своим женихам. Автобус натружено дернулся и покатил в сторону района, провожающие еще долго видели прилипшие к заднему стеклу лица завтрашних солдат, пока автобус не скрылся в облаке пыли и вечернего марева.

«Всему есть свое начало, и все когда-то заканчивается».
Лето закончилось.  Яблоки усыпали землю, на ветках остались зимний сорт - симеренко. Никто не хотел думать  об осени: все так же зеленела листва на деревьях, только опытный глаз смог бы отличить пожухлость былой зелени листвы, по-прежнему тепло днем. Дни становились заметно короче, а ночи прохладнее. Все чаще над хутором пролетали клинья гусей и журавлей, и почти каждый день можно увидеть над лиманом стаю собравшихся в путь скворцов. Пожелтела кукуруза, жестяно качались листья на ветру, потемнели, обвисли подсолнухи, огород  чернел  оголенностью, кое-где вьется по земле засохшая арбузная ботва.
Николай и Лена в школу собрались накануне: уложили книжки – Лена в ранец, Николай - в потрескавшийся старый портфель. Мать в палисаднике нарвала букет цветов, вручила Лене, проводила за калитку. Долго смотрела им вслед, как смотрели в эти минуты все матери хутора, провожая своих детей в школу. Николай вел сестренку за руку, подошел к школьному автобусу вместе с Васькой Зябликом. Славка в школу решил больше не ходить, будет до глубокой осени пасти коров вместе с Архипычем, потом перейдет в бригаду. У автобуса стояли Катя и Толик. Толику тоже учеба не давалась,  родители настояли на том, чтобы он получил аттестат о среднем образовании. Из автобуса махнула рукой Лида,  заняла им места. Николай поискал глазами Марию, ее, как всегда, отец увез в станицу на машине. Ехали в автобусе и молчали, каждый сосредоточенно думал о своем. Десятиклассникам учиться вообще не хотелось, остались только самые стойкие, кто решил поступать в институт или кого родители заставили доучиться ради аттестата зрелости. Поговаривали, десятиклассников осталось мало, необходимо два десятых класса объединить в один. Тогда Николай, Толик, Катя и Мария будут учиться в одном классе. Толик махнул на учебу рукой, отбывал уроки для галочки. Он никуда поступать не собирался, давно для себя решил, окончит в районе училище механизаторов или пойдет на курсы шоферов. Хуторских школьников выматывала дорога в школу и обратно. Приходилось утром вставать раньше учеников станицы. Многие досыпали в автобусе по дороге в школу. Внеклассные мероприятия, библиотека, кружки – отменялись, колхозный автобус не ждал. Особенно плохо зимой, бывало, снегом заносило дорогу. Поэтому многие школьники оставались на зиму  жить в станице у родственников, снимали квартиры, или жили в интернате при школе. В шестом, седьмом классе Николай зимой проживал  в семье дяди Алексея, но вечное нытье его жены - тети Вари удручало, противно слышать ее высказывания, что посадили ей на шею дармоеда.  Проживать зимой у них не хотелось. Теперь сестре Ленке предстояло жить у них  зимой, соглашалась с большой неохотой. Ее доводила до слез двоюродная сестра Полина, вредная, самолюбивая и завистливая девчонка. Дом Калининых стоял недалеко от школы, Николай, вежливости ради, заходил иногда в гости, без надобности старался во дворе не появляться. Дядя Алеша привечал его, уважал за трудолюбие, любил поговорить с ним. Тетя Варя при его появлении поджимала губы, иногда спрашивала безлико: «Ну, шо вы там?». И слышался в ее вопросе скрытый подвопрос: «Не вымерли еще?». Николай пожимал плечами, отвечал безлико: «Нормально». На том разговор и заканчивался. Никогда не приглашала за стол, не угощала конфетой.
Школьники  с цветами торжественно выстроились квадратом во дворе школы. Первоклашки стояли чуть поодаль в окружении родителей, лица закрыты букетами цветов. Вокруг мельтешили белые банты, белые фартуки. Улыбающиеся лица учеников младших классов и сосредоточенно серьезные старшеклассников. Николай огляделся, посмотрел на своих девчонок. Вчерашние невесты в школьных платьицах с фартуками опять превратились в девочек-школьниц. Только вольные прически, смелый взгляд, независимое поведение выдавало в них некую взрослость.
На фронтоне школы так и осталась цифра «1912 год», хотя строители обещали к первому сентября сдать новую школу в эксплуатацию. В старое здание все классы не умещались, часть классов училась в бывшем Каюровском, заново отремонтированном, амбаре. Новое здание возводилось позади старой школы, строили долго, еще в пятом классе Николай умудрился свалиться в котлован, и чуть не сломал ногу. Прошло пять лет, здание стояло под крышей, но без внутренней отделки.
Директор тепло поздравил учеников  с началом учебного года, сказал несколько слов в адрес первоклашек и выпускников школы. Учителя в новеньких костюмах и платьях внимали каждому его слову, согласно кивали головами, классные руководители замерли часовыми у своих классов. Под конец десятиклассники взяли за руки первоклашек, и повели их в коридор школы. Десятые классы объединить не успели, уточнялись списки. Николай мельком увидел Марию, строгая и отрешенная вела за руку мальчика с букетом в руке, увидела его взгляд, сухо кивнула и отвернулась. В душе юноши что-то тренькнуло, забилось сердце неровно, знать – не забыл окончательно. В классе Николай сел с Толиком, ближе к окну, из которого видна часть школьного двора, улица и двор Калининых. От школы к своему дому шла тетя Варя, провожала дочь в школу. Вспомнил говорок ее, тогда, в позапрошлую зиму, прозвучавший за тонкой перегородкой, мужу:
-Нашла себе дурака (об отце Николая), нарожала, теперь корми их, дармоедов…
И тихий  виноватый ответ дяди Алексея:
-Ну шо ты, Варь… Не объедят они нас, Ленка вообще есть, как воробушек... Тамара дала ж нам мешок пшеницы и комбикорма…- дальше гудение и легкая перебранка.
После услышанного разговора Николай старался меньше у них есть.
Спустя два года, тетя Варя скажет матери:
-Скажи спасибо, подняла тебе сына, воспитала…
Стало быть, Тамарину дочь ей еще предстоит поднять и воспитать. Мать расплакалась, когда рассказывала об этом разговоре сыну.
-Лучше бы она своих сынов воспитала! Пьяницы и лентяи, прости господи, так своих ей не видать! – с обидой выговаривала мать. Сын успокаивал: «Не обращай внимания, мама!». Но после этого разговора Лену на следующую зиму решили оставлять в интернате.
Два сына Калининых - Михаил и Петр выросли высокими, стройными красавцами,  умом природа их обделила. Воспитанные бабкой в жестокости, не знающие ласки и родительского внимания, они росли драчливыми, беспощадными в драке и хулиганистыми. Вдобавок, рано пристрастились к самогону, в пьяном угаре становились еще агрессивнее, бесшабашнее, и наглее. Ни одни танцы не заканчивались без драки с их участием. Когда Калинины переехали из хутора в станицу, хуторские мужики вздохнули с облегчением, сладить с ними уже не под силу и взрослым. Отец как мог урезонивал сынов, ему стыдно перед хуторянами, а мать гордилась их подвигами, считала их умными и справедливыми, на все их драки у нее один резон:
-Раз побили – значит, есть за што! Без дела еще никто по морде не получав, - высокомерно заявляла Варвара.
В станице братья прославились быстро, но там не хутор: не миновать бы им милиции,  не успели «загреметь» - сначала одного забрали в армию, потом второго. Старший Петр в армии окончил ускоренные курсы офицеров и остался служить в армии кадровым офицером. Когда забирали в армию Михаила – Николай никак не мог отделаться с годами от удивления – он рыдал так, как будто забирали его на войну и завтра непременно убьют. Он целовал всех встречных прохожих, обошел учителей и соседей, исходил слезами и соплями. Не вязался его мужественный облик с закатанной истерикой по поводу ухода в армию. К сожалению, армия не исправила братьев. Вернулся младший из армии – началось все по-старому: те же драки, пьянки, и снова драки. Отпуск старшего брата в станице, долго обсуждался станичниками после отъезда Петра к месту прохождения службы. Пили братья много, водка с ног их не валила, только стекленели глаза, сжимались пудовые кулаки, бугрились желваки и скрипели зубы в предвкушении выброса адреналина в кровь от хорошего скандала с мордобоем. В изрядном подпитии братья приходили в клуб на танцы, и если ни с кем не удавалось сцепиться, - дрались между собой. Дрались так же ожесточенно, как с чужими, с кровью, рычанием и до фиолетовых фингалов. Наутро не могли вспомнить причину драки, прощающе обнимались и улыбались распухшими губами. Несмотря на свое офицерское звание – старший был глупее младшего брата, погоны добавили ему спеси и чванства, все своим видом показывал, как много пришлось повидать ему в армии, как много хлебнул трудностей и невзгод. На мир смотрел свысока, стараясь всех поучать. Младший Михаил - умнее, юморнее. Если оставался трезвым – рубаха парень, у которого достаточно друзей. Вся беда в том,  трезвым становился все реже и реже, возле него группировались такие же любители выпить и пустить юшку из носа ближнему.
Такие мысли пронеслись в голове Николая, пока наблюдал в окно за теткой Варей. Та медленно перешла улицу, перед калиткой осмотрелась, и зашла в свой двор. Он вздохнул и начал слушать учительницу.
Первый урок, по традиции, природоведение. Во всех классах учителя рассказывали о Краснодарском крае, с малых лет прививали любовь к родному краю. Из-за отсутствия актового зала, где для такой лекции можно было бы собрать полшколы, каждый классный руководитель начинал с организационных мероприятий, потом плавно переходили к уроку по существу.
Вскользь,  говорилось об истории Кубани до революции, упоминали только: в 1860 создана Кубанская область с главным городом Екатеринодаром, который основан на 67 лет раньше области, как крепость, защищавшая Россию от набегов закубанских татар и кавказских племен. С года создания области ведет отсчет кубанское казачье войско, которое  упразднили в 1918 году.
О том периоде учителя рассказывали совсем коротко. Им самим на семинарах в РОНО рассказывали не так много, советовали: о прошлом говорите пять минут и два часа о настоящем. Особо напутствовали упоминать в лекциях – о руководящей роли партии в становлении Краснодарского края.  И все же, учителям рассказывали чуть больше, чем учителя повествовали ученикам. Им открывали завесу жития кубанских казаков, о чем никогда не рассказывали учителя ученикам: до революции на каждого мужчину приходилось от семи до тридцати десятин земли, кубанские казаки в личном пользовании имели свыше шести миллионов десятин плодородного чернозема, остальные земли хранились в войсковом запасе. Земледелие на Кубани было развито лучше, чем в средней полосе России, на долю казаков приходилось пятьдесят семь процентов всех паровых молотилок и семьдесят один процент плугов. Пятьдесят процентов казаков были грамотными. В Кубанском войске еще в 1870 году в реестре числилось 170 школ, а на начало двадцатого века их количество возросло вдвое, тридцать войсковых стипендиатов обучались в высших учебных заведениях России. Казаки были глубоко верующими, еще в 1801 году в Екатеринодаре воздвигли пятиглавый Войковой Собор. К началу века на Кубани построено 363 церкви, пять мужских и три женских монастыря.
Разве поведаешь такие цифры неразумным ученикам, сразу пойдут ненужные вопросы, сравнения, такие же, какие задавали сами учителя своим лекторам. «А зачем тогда совершали революцию?!». И совсем не расскажешь, как 8 января 1918 года Кубань провозгласили самостоятельной республикой, входящей в состав России на федеральных началах. Негласно запрещалось рассказывать о выдающихся людях Кубани прошлого, не говоря уж о войсковых атаманах, много сделавших для процветания Кубани. Забыли профессора архитектуры академика Черника; члена-корреспондента Петербургской академии наук, основоположника русской бюджетной статистики Федора Щербину, издавшего великолепный труд по «Истории кубанского казачества»; первого командующего русской авиацией Ткачева; ученого-селекционера Лукьяненко.
  Со слов учителей, вся история края начиналась с 13 сентября 1937 года, когда Краснодарский край выделили из состава Азовско-Черноморского края. По  словам преподавателей: до революции основная масса казаков и иногородних жили очень бедно, сейчас Краснодарский край – это цветущий благодатный край.
Николай вспомнил рассказ деда Вани, усомнился, верил больше ему: на Кубани казаки  никогда бедно не жили. А после революции и войны с голоду умирали. Да и они с матерью не богато живут. Конфеты только по праздникам видели. А ели то, что давал огород и чуть-чуть лиман. И таких «процветающих» большинство  в хуторе.
Классная руководительница продолжала рассказывать и восхвалять Краснодарский край, в котором в настоящее время 28 городов, омывается двумя морями – Черным и Азовским. Северная часть Кубани равнинная, южная – горная. В крае развита промышленность: мясомолочная, машиностроительная, металлообрабатывающие заводы, цементный завод, добыча и переработка нефти. Кубань важный сельхоз перерабатывающий район СССР, в котором есть все: пшеница, кукуруза, рис, подсолнечник, сахарная свекла, бахчеводство, садоводство. Особенно расхваливалось  возделывание риса, новая для Кубани отрасль производства. Товарищ Медунов Сергей Федорович пообещал Центральному Комитету нашей партии дать стране один миллион тонн высококачественного риса, и свое обещание выполнил.
 Главная река – Кубань, ее протяженность 870 километров, течет в Азовское море.
-А куда течет Кубань? – с места тихо, почти сонно, спросил Саша Джигун, вдумчивый серьезный парень.
Учитель услышала не громкий вопрос, прервалась:
-Я же сказала – в Азовское море, - повторила она.
-Я не о том. Что Кубань впадает в Азовское море, мы помним с четвертого класса. Это я так, про себя: куда течет, плывет, движется наша Кубань? - уже громко задал вопрос Саша.
-В каком смысле? – слегка опешила учитель.
-Так во всех смыслах: экономическом, хозяйственном, культурном? – не вставая с места, продолжал настойчиво допытываться ученик.
-Джигун! Не задавай глупых вопросов! Наш край, как и вся страна, движется в правильном направлении, - при этом учительница почему-то покраснела, словно ее уличили в чем-то неблаговидном.
-Вот и хотелось узнать про то направление. Тут колбаса из магазинов исчезла, а мы самый перерабатывающий край по сельскому хозяйству. А по конституции мы – страна победившего социализма. А что исчезнет с победой коммунизма? – серьезно, без желания съязвить на потеху класса, спрашивал Джигун.
В классе зашевелились, зашумели.
-Так, тише! – прикрикнула учитель, лицо ее пошло пятнами. – Прошу прекратить демагогию! Все вопросы после урока.
Помолчала, собравшись с мыслями,  продолжила рассказывать о любимом крае, но в голосе уже исчезли нотки торжественности:
  -Река Кубань для края - такой же символ, как река Волга для России. В крае есть морские порты: Новороссийск и Туапсе. Кубань является здравницей СССР с центром в городе Сочи. За достижения в области экономики наш край награжден двумя орденами Ленина в 1957 и 1970 году. Как и все области и края нашей Родины, Краснодарский край идет верной дорогой по пути строительства коммунизма под чутким руководством  Члена ЦК коммунистической партии, Первого секретаря крайкома партии  товарища Медунова, верного соратника Генерального секретаря товарища Леонида Ильича Брежнева.
Учитель передохнула, спросила: какие будут вопросы? Николай с места, как бы рядом сидящему Толику,  вместе с тем достаточно громко, чтобы услышали все,  сказал: в крае  цементный завод есть, а цемент купить невозможно. Учительница услышала реплику, пояснила:  не только в крае, но и во всей стране идет интенсивное строительство домов, животноводческих комплексов, заводов, фабрик. Конечно, мощностей не хватает. Это временные трудности. А ты, Стаценко, если есть вопросы по существу, то задавай, а не ори с места. Николай встал:
-По существу, - так по существу: скажите, правда, что в тридцатых годах в самом хлебном крае России на Кубани был голод, и умерло много жителей? – четко спросил он.
У классной руководительницы округлились глаза:
-Стаценко! Почему тебя интересуют только темные пятна нашей истории?! – возмущенно воскликнула она.
Николай пожал плечами:
-Это тоже история нашего края!
-Нет, это не история! Это политика! Ты весьма однобоко рассматриваешь предмет истории своего края, что не способствует в дальнейшем желанию ставить тебе положительную оценку в следующей четверти, - нравоучительно заявила учительница, а у самой голос прерывался от негодования.
-Напросился! – толкнул его в бок Толик.
Следующий вопрос задала  лучшая ученица класса Нина Котова:
-Вот вы сказали, что наш край самый садоводческий. Скажите во всем крае такие большие сады, как в нашем колхозе?
Учитель не ожидала подвоха в вопросе, спокойно ответила:
-В нашем колхозе, действительно самый большой сад в районе, но, думаю, в крае есть и больше по площади сады.
-А какой толк в нашем саде, - продолжала вопрос Нина, - если яблоки гниют, нас, школьников, гоняют собирать их на силос, фрукты никуда наши не вывозятся, ничего из них не производится. А в Краснодаре в магазине продают болгарские яблоки, венгерские банки с горошком, польские закрутки, даже кубинскую картошку видела в магазине. А куда девается, наше, кубанское? Мы же лучший в СССР огордно-садоводческий край?
Лицо учительницы приняло выражение застывшей маски, ее явно обескуражили вопросы учеников, и не столько вопросы, а их активность, не могла подумать, что за извечной маской равнодушия скрывается такая  недетская заинтересованность.
-Вы что, сговорились?! Задаете провокационные вопросы!.. – совсем растерялась классная руководительница.
-Вы же сами спросили: у кого есть вопросы, вот мы их и задаем, - подал реплику с места Саша Джигун.
-Надо же думать, о чем спрашивать, не маленькие, не в первом классе… - ее не покидало смятение.
-Вот именно! – громко бухнул с задней парты Вадим Игнатов. – Мы уже не в первом классе, люди взрослые и задаем взрослые вопросы. А о том, что Медунов построил себе коммунизм – мы и так знаем, может скоро и нам построит.
В классе засмеялись. Учительница хлопнула рукой по столу:
-Игнатов, что ты себе позволяешь?!
Тот нисколько не смутился, громко продолжал:
-А хотите, Елена Николаевна, я расскажу вам, почему нет в продаже нашей сельскохозяйственной продукции? Вот, я летом работал на колхозном огороде, выращивал огурцы. Когда они выросли маленькими, зелененькими, бригадир говорила – пускай вырастут еще, у них вес для продажи будет больше. Когда пожелтели, - начали продавать, колхозники покупали их для свиней за копейки. Везти в город желтые огурцы бессмысленно, старье никто не купит, да и транспортировка съест всю себестоимость. Колхозники сколько смогли, столько и купили, оплатили затраченный труд огородников за счет большого веса огурцов, а остальные  желтяки скормили скотине на фермах. Поэтому в Краснодаре и продаются в банках венгерские огурчики – маленькие и зелененькие. Вот тут и задумаешься, почему венгры думают о людях, а мы больше о скотине печемся? – закончил Игнатов.
-Ты все сказал? – мрачно спросила классная руководительница. – Не зря ты поработал на огороде. Хоть что-то усвоил из экономики по сельскому хозяйству…
Учителя от дальнейших острых вопросов спас звонок на перемену. Быстро собрала книжки, прихватила классный журнал и поспешила из класса.  В учительской пожаловалась коллегам:
-Детки вопросы задают, не знаешь, как и  ответить. В газетах и методичках не найдешь ответ на их вопросы. Представляете, Игнатов заявил, Медунов уже построил коммунизм, но только для себя!
-Так и сказал? – округлила глаза завуч.
-Так и сказал, - подтвердила Елена Николаевна.
-На бюро комсомола его, - внес предложение учитель физики.
Классная отмахнулась:
-Он и не комсомолец вовсе…
-На этот вопрос, Елена Николаевна, вы могли бы и ответить, - упрекнула ее завуч.
-Да на этот ответила. А вот скажите мне, почему в Краснодаре в магазине продаются болгарские яблоки, если свои девать некуда?
Все недоуменно посмотрели на Елену Николаевну, нависла тишина, которую нарушила физрук:
-А действительно: почему?

На перемене Николай еще больше подлил масла в огонь, он остановил директора, историка, понизив голос, спросил его:
-Василий Максимович, правда, что в Новочеркасске, в шестидесятых годах, было восстание рабочих, его подавили танками и автоматами?
Директор дернулся, как от пощечины, с опаской оглянулся, никто ли не подслушивает, понизил голос:
-Кто тебе рассказал такую чушь? – зашептал он с негодованием, постреливая глазками влево-вправо.
-Не помню, слышал где-то…
-Ты не то слушаешь, Стаценко! Выбрось из головы! За такие вопросы знаешь, куда угодить можно?! За распространение провокационных слухов, можно – ой, как поплатиться. Учти! Тебе еще в институт поступать! Вряд ли с такой кашей в голове тебе светит дальнейшая учеба в высших заведениях, в лучшем случае трактор… на лесоповале… - скороговоркой, захлебываясь говорил директор, а сам стремился поскорее закончить разговор и уйти в учительскую от греха подальше. По тому, как бегали глаза директора, как испугано понижал голос, Николай понял, Архипыч не врал, не придумал, что-то такое в Новочеркасске было. Но что?
-Спасибо, - буркнул Николай и отошел. В дверях класса столкнулся с Вадимом, тот весело спросил:
-Вот первый урок и прошел, что ты, Стаценко, для себя усвоил?
-Усвоил: если хочешь спокойно жить – не задавай неудобных вопросов, - проворчал Николай в ответ.
 
20.

В начале октября все старшие классы сняли с занятий, направили  на уборку сахарной свеклы. Занятие малоприятное, грязное: свеклоуборочный трактор выворачивал корнеплоды из чернозема, младшие классы ходили следом, собирали свеклу в кучи, другие, постарше - очищали от прилипших комьев земли и срезали ножами ботву, потом все вместе забрасывали  свеклу в машины.
Небо синело блеклой, осенней стылостью. Дул холодный северный ветер, гнал рваные тучи, за ними по полям катилось перекати-поле,  ветер забивался под куртки учеников, выгонял телесное тепло.
Николай шел рядом с Толиком за комбайном, собирал серые корнеплоды.
-Катька ухажера себе нашла, - поделился новостью Толик. – Сохла по тебе, сохла… Подкатил к ей Юрка Север. Мотается из станицы на мотоцикле через день, - посмотрел на небо. - Дожди польют – откатается.
Николая почему-то задели слова друга. Любила его бескорыстно хорошая девчонка, и та откололась, совсем один остался. Он оглянулся, поискал глазами Катю, увидел ее светлые волосы, развевающиеся на ветерке, взглянул на нее как бы сторонним глазом, про себя отметил: «Хороша!»
-Ты скажи ему – обидит, - башку отвернем, - посоветовал Николай.
-Я спрашивал у него: че ему в станице девок мало? Он говорит, так Катька ж не занята, ни с кем не гуляет… Нравиться она ему. Посмотрим дальше… - пояснил Толик.
 За одной из куч присев на корточки, чистила свеклу Мария. В школе они не общались, если встречались на перемене, делали вид, что не замечают друг друга. Николай подождал, когда отойдет ее напарница, подсел к ней, стал помогать чистить свеклу.
-Привет, - как можно независимей поздоровался он.
-Привет, - кивнула головой в ответ, едва взглянула на него и опустила голову.
-Как дела? – не отставал юноша.
-Как сажа бела, - нехотя ответила Мария, уловив в голосе бывшего друга некую ехидность.
-Что так? Солдат писем не пишет? – не удержался от колкости Николай.
Мария посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом, с вызовом ответила:
-Не пишет! – и чуть тише добавила. – Письмами обмениваться мы не договаривались!
 С ехидцей хотел спросить: «Что так?», но  стало чуть совестно за свою бестактность,  переменил тему разговора:
-В станице живешь? – совсем обыденно спросил Николай. Хотя еще в первый день проследил, поедет она домой на автобусе или за ней опять приедет отец. Мария вышла за ворота школы и пошла в сторону центра, там проживала двоюродная сестра отца. У них остановилась на время учебы Завьялова.
-Да, у тети, - подтвердила Мария, не поднимая глаз, только сосредоточенней  очищала ботву.
Говорить им не о чем. Рвались последние ниточки связывающие их. Соединить их невозможно, если только начать сначала. А стоит ли? Юноша посмотрел на Марию, отмечая про себя некоторые изменения в ее облике, но какие – так и не смог отметить, та вновь коротко взглянула на Николая, и тут же опустила глаза. Пальчики покраснели: свекла холодная, земля сырая. Николай снял свои перчатки, протянул ей. Мария улыбнулась, отрицательно покачала головой. Он встал с колен, молча подошел, решительно взял ее руку, натянул на ее ладони свои перчатки. Отошел, сел  напротив. Она только глазками стрельнула в его сторону, и ничего не сказала. Пока чистили свеклу, несколько раз ловили взгляд друг друга. И не узнавали! У обоих что-то изменилось внешне, они стали взрослее, им  тесно в рамках школьной жизни. Мария пережила неразделенную любовь, потрясение, вызванное нерастраченным чувством, взгляд строже, задумчивее, губы по-женски сжаты. В глазах появилась затаенная усталость, отрешенность, ничего ее не радовало.
Николай с помощью Ольки Калмыковой стал мужчиной. Факт близости с женщиной возвысил его в собственных глазах, чувствовал себя увереннее, солиднее. Много открыла ему Олька тайн о взаимоотношениях мужчины и женщины. Как и Мария, он тяжело перенес измену первой любви, страдал так же, как потом страдала Мария. Близость с Олькой отодвинула на задний план его тоску по подруге.
С Олькой он встречались весь сентябрь. Для нее юноша сродни хорошенькой игрушки, нравился своей  юной непорочностью, стройной крепкой фигуркой выгодно отличался от ее низкорослого, костлявого и сутулого мужа. Она тискала, ласкала его, справляла свою прихоть, воплощала в жизнь все свои интимные фантазии, мало задумываясь, как  к ней относится Николай.
-А ты малый, ничего-о… - жарко шептала Олька ему в ухо, - ученик хороший! О-о-о, касатик!.. – и заходилась в огненной страсти. А когда усталая лежала, глядя в синее небо, томно проговорила:
-Я буду скучать, когда мы расстанемся…
 Николай познал все прелести женской порочности, его мало волновала сама Олька, но ее тело, пухлое, зовущее и ненасытное, - влекло его, манило. Каждый раз говорил себе: хватит, все, больше не пойду. Проходил день, два и ноги вновь несли его на пустой, густо заросший лопухами, план. Николай изучил график работы ее мужа, если тот работал в день, - приходил на свидание днем. Если  тот шел работать в ночь – приходил, как только над хутором сгущались сумерки. Если кто и замечал его возле Олькиного двора, никому не могло в голову придти: что-то тут не чисто. Однажды, подождав, когда муж днем отойдет на приличное расстояние от дома, юноша нырнул в лопухи, Ольки не увидел. Сидел и ждал, когда она освободится. Лопухи чуть-чуть пожухли, реже стала зелень бузины, скоро прятаться здесь станет невозможно.  Женщина не шла: вытянув шею, наблюдал, как она ходит по двору, кормит уток, покрикивает на пятилетнего сына, хлопает дверью сарая. Не выдержал и легонько присвистнул. Олька напряглась, оглянулась, завела сына в дом и нырнула под листья бузины к юноше.
-Ты чего пришел? – горячо зашептала она. – Мне ж нельзя. Я же тебе говорила - у меня дела.
-Какие дела? – не понял Николай.
-О-о, Господи! Теленок! Ты што, не знаешь, какие дела бывают у женщин каждый месяц? – удивилась Олька.
-Не-ет! – недоумевал Николай.
-Ха-ха-ха! – засмеялась Олька и сама себе прикрыла рот. – Вот теленок… Ох, Господи, с бабой милуется, а простых вещей не знает…
С присущим ей бесстыдством, просветила его. Так  Николай впервые узнал о ежемесячных женских проблемах. Только тогда до него дошел смысл фразы, которую обронил в уборочную комбайнер Иван Ильич: «Зарплата, што бабьи месячные: месяц ждешь, за три дня проходит».
С Олькой закончилось все внезапно. Пришла она на очередное свидание без одеяла, лицо пасмурное, в глазах нет прежней смешинки. Грустно, почти зло посмотрела на него, сказала:
-Все, Коленька, доигрались мы… - тяжело вздохнула, - Залетела я…
-То есть? – не понял парень. Ему неведом бабий, интимный сленг. А в романах  Вальтера Скотта о таком не пишут…
-Дите у меня будет, недотепа!.. – почти выкрикнула, и с досадой стукнула рукой о землю: - О, Господи! – чуть не плача воскликнула Олька. Николай опешил. О таких последствиях он не задумывался. У него похолодело в груди.
-Так может не от меня… - начал он, Олька со слезами на глазах прервала:
-Да кабы б я знала от кого… Блин, он каждый день твердит: роди дочь, та роди… От кого счас рожать то?! И аборт не зделашь! Во, блин, влипла!.. – зло причитала она.
Николай удрученно молчал. Подождал, когда Олька перекипит, осторожно спросил:
-Че делать будем?
-Да ты-то че сделаешь?! Ты уже сделал! Ступай! Сама думать буду. Больше не приходи. Кончилась наша разлюбезная любовь!..
Проворно, несмотря на свое плотное тело, кошкой нырнула под зелень и ушла в свой двор. Через неделю, Николай встретил ее в лавке, подождал, когда  выйдет, спросил, как у нее?
Олька грызла семечки, шелуха нависла на губе, беспечно ответила:
-Спужалась я. А зря! Задержка у меня была… - серые глаза ее опять беззаботно сияли веселыми огоньками. – Прощай, касатик! - и весело махая авоськой, пошла вдоль хутора.  Шли дожди, пустой план совсем оголился, встречаться им все равно негде, да и желания уже особого не возникало.

Николай еще раз посмотрел на Марию, пытался поймать ее взгляд. Но она сосредоточенно чистила свеклу, не поднимая головы. Когда подъехал школьный автобус, девушка встала, молча протянула руки Николаю, позволила самому снять свои перчатки. «Разговаривали» глазами,  кивком поблагодарила, он улыбнулся и подмигнул ей. У дверцы автобуса подал ей руку, она воспользовалась протянутой рукой, опять  благодарно кивнула и прошла вглубь салона.
21.

Зимы на Кубани, случаются, похожи на затянувшуюся надолго осень, плавно переходящую в весну. Бывают и суровые, когда лиман сковывается льдом, и хуторские рыбаки выходят на зимнюю рыбалку. Ноне декабрь начинался с затяжных мелких дождиков, туманов и ощущения вечной сырости и промозглости. Под новый год ударил легкий морозец, землю припорошило снегом, кругом побелело, радовало глаз, на душу ложилась легкая умиротворенность.
В школе для старшеклассников в конце декабря организовывали новогодний бал. Девятому классу поручено в спортзале новой недостроенной школы устанавливать и наряжать елку. Учитель физики, с особо одаренными ребятами в области радиотехники, настроил усилитель к магнитофону, разместил над потолком двадцати ваттные колонки.
Целый месяц записывали на большие бобины современные мелодии, в том числе решили записать крамольные ансамбли «Машину времени», «АББА», «Бони-М». Директор попытался наложить вето на музыку полузапрещенных ансамблей, десятиклассники заявили решительный протест, вплоть до бойкота новогоднему вечеру. Директор сдался, посетовал, нет в репертуаре комсомольско-патриотических песен, почесал образовавшуюся рано плешь, покачал головой, удрученно бросил:
-Если в РОНО или райкоме комсомола узнают, беды не миновать… - тяжко вздохнул директор. - За порядок отвечаете вы, - ткнул он пальцем в делегацию десятиклассников, - и пошел подпрыгивающей походкой вдоль коридора.
-«Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня, Марья Алексеевна!» - вслед сделала книксен Катя.
Все знали: вечер закончиться поздно. Поэтому, хуторские  школьники оставались ночевать у родственников. Николай скрепя сердце решил попроситься на ночлег у тети Вари. Он знал время ее обеденного перерыва, выскочил из школы без куртки, подождал, увидел, как она переходит дорогу, пошел навстречу:
-Здрасть, тетя Варя. Можно сегодня переночую у вас, в школе вечер – поздно заканчивается, - ждал ответа, переступая с ноги на ногу, ветер холодный, пожалел, - не захватил куртку. По дороге несло поземку, снег вперемешку с пылью забивался под заборы, образуя грязно-серые небольшие барханчики. Тетя Варя не ответила на приветствие, величаво прошла мимо, поравнявшись, через губу вымолвила, как выплюнула:
-Приходь.
-Спасибо, тетя Варя! – вслед поблагодарил Николай, и побежал в школу.
Новогодний бал прошел весело и организовано. Накануне, плечистые ребята, десятиклассники, собрали самых хулиганистых ребят шестых-девятых классов, заперлись в кабинете физики, внушительно предупредили их, если кто сорвет мероприятие своим недостойным поведением, - дело будут иметь с ними. Игнатов Вадим прошелся между рядами, для убедительности каждому сунул кулак под нос:
-Нюхай, чмо, чем пахнет! – приговаривал он. – Вдарю два раза: один раз по голове, второй раз – по крышке гроба. Всем понятно?! – грозно воспрошал он.
Нестройные голоса: «Да… понятно…»
-Не слышу! – рявкнул Вадим.
-Понятно…
-Ясно…
-Не маленькие…
-То-то! – удовлетворенно одобрил Вадим и открыл дверь кабинета.
На вечере десятиклассники разбились на пары, никто не скрывал своих симпатий. Те, кто без пары, собирались в небольшие группки. Лида ни на шаг не отходила от Толика и Кати. Николай стоял рядом с ними, искал глазами Марию. Увидел, в груди приятно заныло. На ней красное облегающее платье с расширяющимся к низу подолом. В волосы вколота искусственная алая роза. На талии повязан черный с бахромой платок. «Цыганка!» - подумал Николай, но позже догадался: на ней костюм Кармен. Марии к лицу красный цвет, черные волосы на фоне красного платья отливали какой-то вороненой чернотой, пышно рассыпались по плечам. Многие парни посматривали в ее сторону. Заглядывались и на Катю? В голубом платье и светлыми волосами, Катя полная противоположность Марии, и когда они случайно встали рядом, Николая подтолкнул плечом Вадим Игнатов, кивнул на них, сказал восхищенно:
-Смотри, как певички из ансамбля «АББА».
Николай, соглашаясь, кивнул. От Вадима слегка разило спиртным, ребята звали Николая в туалет угоститься дешевым «Агдамом», он отказался,  многие старшие школьники ныряли туда не один раз и глаза подозрительно блестели. Выпил и Толик, Николай, шутя, дал ему по шее:
-С твоей язвой только бормотуху  пить!..
Катя добавила:
-А еще и маме скажу!
-Сексотов, межу прочим, в толчке топили, - ерепенился Толик. Хотя признавал справедливость замечаний ребят,  не зря станичники хаяли «Солнцедар» и «Агдам», которые, по их словам, годились только для покраски заборов. Но не мог отстать Комаровский от ребят, не хотелось ему в их глазах выглядеть убогим. К тому же вино добавляет веселья.
  Директор унюхал запах вина, обеспокоено крутил головой, выискивал зачинщиков.
Вадим снова плечом надавил на Николая, показал глазами на Марию и Катю, предложил:
-Давай пригласим их на танец, - и, не дожидаясь согласия одноклассника, направился к девушкам. Николай пошел следом, слегка опередил его, взял за руку Марию, Катя ему улыбнулась и послала воздушный поцелуй. Николай впервые танцевал с Марией с тех пор, как они расстались. В душе предательски что-то затрепетало, губы дрогнули, когда он спросил:
-Новый год, где будешь встречать?
-Хотелось бы дома. Родители настаивают на приезде сюда, к тете. Я и так здесь полгода живу, скучаю по дому.
-Одна сидеть дома  будешь? – испытывающе взглянул он в глаза Марии.
-Не буду. Пойду к Кате.
-Слушай! А давайте в клубе соберемся? Попросим Михаила Ивановича, он откроет клуб, оставит ключи, мы потом закроем. Приходи! - предложил Николай  и обрадовался, такая хорошая мысль осенила его. Девушка кивнула:
-Спасибо. Посмотрим, как сложится.
В танце юноша прижимал ее смелее и сильнее. Мария не отстранялась, только кротко, с затаенной грустью поглядывала на него, как бы заново познавая.
Весь вечер Николай  танцевал с ней, ревниво приглядывался, кто еще приглашает ее на танец, хотя сам изредка танцевал с другими девушками. А когда танцевал с Катей, та лукаво спросила:
-Вы помирились?
-Не знаю, - пожал плечами он.
-А хотел бы? – спрашивала Катя.
Юноша на миг задумался. Сам не знал, возможны ли прежние отношения, но чувствовал, как учащенно сердце его бьется при виде Марии, а в танце, когда он ощущал ее тонкую талию, у него потели от волнения ладони рук.
-Былого, наверное, не вернешь, - неуверенно начал Николай, потом честно сознался: - Но очень хочется.
-Эх, Коля-Николай, сиди дома не гуляй!.. Нет мне места возле тебя… - с наигранной веселостью заключила Катя. Девушка давно смирилась с мыслью, не быть им вместе. Николай напомнил:
-У тебя есть по ком вздыхать. Юрка, небось, под окнами дежурит? – спросил с улыбкой.
-Дежурит, - подтвердила Катя.
-Как там у вас складывается? Свадьба скоро?
-Ты что?! Какая свадьба! У нас конфетно-цветочные отношения! Дружим, как мальчик с девочкой. Ходим за руку. Хоть бы целоваться полез. Ты подскажи ему, Коль!
И не понять, то ли правду просит, то ли шутит, как всегда.
-Мы с Толяном ему уже подсказали: пальцем тронет – голову свернем набок, - пообещал Николай.
- Ах, вы собаки на сене, сами не гам, и другим не дам! Эт я вас должна благодарить! А я смотрю, чего он такой смирный та  зашуганный, - засмеялась Катя. – Сегодня сама его поцелую, - смеясь, и с вызовом говорила девушка, повела его в танце, закружила, ему стало чуть-чуть неудобно от такой ее непосредственности.
-Давайте на Новый год соберемся в клубе, - предложил Николай. – Машка обещала приехать в хутор, пригласим и ее.
-Конечно! – воскликнула Катя. – Только как же бой курантов без родителей? Они обидятся…
-А мы так и сделаем, все встретим Новый год с родителями, и сразу на улицу, а там - в клуб, или еще что придумаем.
-Здорово! Молодец! – Катя в порыве благодарности чмокнула его в щеку и упорхнула к подругам.
Следующий танец с Марией Николая смущал менее, чем первые совместные танцы. Они танцевали и быстрые танцы, и всем классом в круге, и опять медленный, волнующий танец. Он пошутил:
-Медленные танцы придуманы для того, чтобы мы имели возможность, легально обнимать дам.
-Нет. Спокойные танцы позволяют познакомиться с дамами, и вести с ними светскую беседу, - возразила Мария.
-Да-а?! А если мы уже знакомы, тогда как?
-Остается - вести светскую беседу!  - Мария посмотрела на него и улыбнулась. – Ты уже не обижаешься на меня? – безо всякого перехода спросила она. Давно возникла необходимость объясниться, оба чувствовали, преграда стоит между ними, которую хочется преодолеть. Вместо ответа, Николай прижался к ее щеке, незаметно поцеловал где-то возле ушка. Она страдальчески сложила брови домиком, повторила вопрос:
-Не обижаешься? Простил?
-Простил. Но очень переживал. Думал крыша поедет, - подтвердил юноша. Она украдкой провела по его щеке ладонью, как тогда, в  последний вечер.
-Не обижайся на меня. Я тоже многое пережила. Влюбилась, как дура. Со всеми случается… Будем добрыми друзьями, да? И ты не будешь держать на меня зла. Договорились? – попросила она со страдальческими нотками в голосе.
-Да  никогда не держал на тебя зла, - мотнул головой друг, - обида – была. Я не знаю, как дружить с девчонкой, которую любишь… любил, – поправился он. – Вот с Катей дружить могу, а с тобой… - раздумывая, Николай  сложил губы трубочкой.
-А как же Катя с тобой дружит, она неравнодушна к тебе? – напомнила Мария.
-Была! Сейчас у нее есть по кому вздыхать. С Катей у нас никогда ничего не было: ни встреч, ни поцелуев, ни обид, ни разлук. Нам нечего делить. А дружить с тобой - говорить на отвлеченные темы, смотреть на твои губы, и вспоминать, когда-то я целовал их. И будет возникать желание поцеловать их еще и еще, - и прошептал ей на ухо: - я забыл вкус твоих губ, Маша.
Она наклонила голову, музыка закончилась, сбоку глянула на него, улыбнулась:
-Видишь, как хорошо при медленном танце вести светскую беседу… - и пошла вперед, к подругам.
Ребята жгли бенгальские огни, шестиклассники носились вокруг елки, весело смеялись девчонки-малолетки, степенно улыбались девушки постарше. В платьях они вновь из школьниц превращались в невест. «Наши Золушки…» - кивнул Николай на девушек, при этом наклонился к Толику. «Да уж… - согласился тот, - так бы всех и… перецеловал». – «Тебе Лидки мало?» - «Хватает. Но и других тоже хочется».
 Учителя благодарили десятиклассников за организованно проведенный вечер, директор желал всем счастливого Нового года, хороших отметок, напомнил, для десятиклассников наступило последнее в их жизни школьное полугодие.
Николай пошел провожать Марию. Ее тетя жила не близко, одеты оба легко, морозный ветер проникал сквозь легкие курточки,  спешили, чтобы в движении согреться. Он обнял девушку за плечи, прижал, защищая от ветра. У калитки привлек к себе, плотно обхватил руками, хотел поцеловать, она отвернула лицо в сторону, как при первых свиданиях:
-Не торопи события, Коля. Дай мне прийти в себя. Я отвыкла от тебя, - попросила она.
-Может, начнем все сначала? А, Маш? – с надеждой спросил он.
-Не боишься, если снова кто-то из толпы окажется проворней и предпочтительней? – грустно улыбнулась Мария, глаза ее лукаво блеснули.
-Боюсь. Только теперь я умный. За одного забытого, двух не брошенных дают. Вокруг тебя сейчас пусто, а природа не терпит пустоты, я вновь решил  заполнить вакуум.
Девушка улыбнулась, подтолкнула его:
-Беги. Замерзнешь…
Николай  помахал рукой и побежал навстречу ветру. Мороз не большой,  с ветром казался сильным. Ветер обжигал лицо, студил пальцы. Он помнил, как в третьем классе шел берегом лимана в школу, завывал такой же сильный, морозный ветер, трещал камыш, качаясь на ветру, и он начал замерзать. Коля дошел до кучи камыша, упал на него вниз лицом и заплакал. Губы уже не слушались, пальцы окоченели, он перестал чувствовать их. Собрал последние силы, побежал. Сил хватило добежать до школы, переступить порог, зайти  в коридор, уроки уже начались, в коридоре тихо, безлюдно, топилась печка. В сонном забытьи сполз на пол у печки, и впал в оцепенение. Там и нашли его ребята, когда прозвенел звонок на перемену. Но чувство беспомощности перед морозом осталось на всю жизнь.
У Калининых свет не горел. Юноша зашел в калитку, постучал в дверь. Тишина! Постучал настойчивее, никто не отозвался. Он потоптался, не хотелось ломиться в запертую дверь.  Стоял, размышлял, - куда идти: школа закрыта; знакомые – спят; топать в хутор пешком, - не дойдет, слишком легко одет. Готовились к новогоднему  вечеру, на ногах туфельки, вместо ботинок. Стоял перед дверью, его охватила злость и обида, громко заколотил в дверь. Послышались шаркающие шаги, и бормотание тети Вари:
-Кого там черт носит…
-Это я, теть Варь, - Николай…
Тетка открыла дверь, пропустила с недовольным видом:
-Думала, ты уже не прийдышь, - и пошла вперед. – Лягай на диван, - тоном приказа проговорила добрая тетка и кинула на диван покрывало. Простыню, пододеяльник не предложила, под голову Николай положил свою свернутую куртку. Но  и этому рад. Наступила тишина, тетка долго ворочалась, потом притихла. Он слушал завывание ветра за окном, вспоминал вечер, Марию. Сегодня на вечере она была необычайно красива. Такую  хочется обнимать и целовать, ласкать, нежить, и снова целовать. С такими грезами задремал, но хлопнула калитка, сквозь сон слышал, как вскочила тетя Варя:
-Счас, счас, сыночек… - проворно засеменила открывать входную дверь. Пришел откуда-то Михаил, пьяное ворчание слышно из коридора. Николай притворился спящим, пристанет с разговорами, а с пьяным разговаривать - что воду в ступе толочь. Сейчас мать будет его кормить, а сын будет кочевряжиться: то второе холодное, то чай слишком горячий. Хотя ни то, ни другое у тети Вари никогда не было ни теплым, ни горячим. До смерти своей матери никогда не подходила к плите, не умела готовить, после ее смерти  так и не научилась стряпать, несмотря на большую семью. Наварит чугунок картошки, рядом положит крупно нарезанные куски колбасы или сала и гора хлеба – такой обед и ужин. Утром только чай. Над ней долго за глаза потешались, когда после смерти матери  впервые сварила курицу, но не знала, что  перед тем, как бросить в кастрюлю, тушку необходимо выпотрошить.
Михаил  долго бубнил, громко чавкал, уснул там же за столом. Тетя Варя растолкала его, под руку повела к кровати, куда он завалился, не раздеваясь. Николай не испытывал к двоюродному брату ни любви, ни ненависти, Михаил старше, они совершенно разные по характеру, и равнодушные друг к другу люди. Послушал, как ворочается на кровати Михаил, пьяно скрипит зубами и бормочет о чем-то, вздохнул и отвернулся к стене.

На Новый год к Тамаре Стаценко зашла тетя Рая с дочкой.
-Тесть ушел к деду Ивану, - с порога пояснила она, - а мы к вам со своим вином. Шампанского в нашей дыре днем с огнем не найдешь.
Мать и Ленка обрадовались, Николай в это время находился на кухне.
-Заходи, кума, мы всегда рады тебя видеть. У нас теперь телевизор есть, будем «Голубой огонек» вместе смотреть, - приветствовала мать.
Зашел Николай, увидел гостей, поздоровался:
-С Новым годом, крестная!
 Тетя Рая обняла крестника, поцеловала:
-Та наш ты, сыночка, скоро не дотянусь тебя поцеловать.
Она всегда говорила – «наш», и матери повторяла: «У нас, Тамара, с тобой один сын на двоих!»
-Время-то как летит, недавно крестили, смотри, какой уже вырос! – восхищенно ворковала тетя Рая. – Неужели до внуков доживем?!
-А че ж не доживете? – улыбнулся Николай, - Доживете! Правда не скоро, впереди армия, может, в институт поступлю… - делился он планами. Женщины накрыли на стол, гордо водрузили две бутылки вина, мать тоже припасла к празднику. Без пятнадцати минут двенадцать выпили по водочной  рюмке (стаканами вино в хуторе не пили) за проводы старого года, пробили куранты, выпили за Новый год. Женщины начали вспоминать хорошее и плохое, что случалось в ушедшем году, Николай понял, выпьют еще по одной, и пустят слезу по тяжкой своей бабьей доле. А доля их, действительно, не завидная. Работа в колхозе с утра до ночи, дома бывают урывками, детей некогда приголубить, успеть бы обед приготовить, постирать и огород возделать. На огороде прошедшим летом больше Лена и Николай управлялись:  сажали,  траву пололи,  убирали урожай.  Воспитанием детей женщинам заниматься некогда, впрочем, начальство то мало волновало. Но если чей-то ребенок где-то нашкодит, бежали к родителям с первым вопросом: куда вы смотрите?! А куда им смотреть! Вспомнил, на уроке истории директор рассказывал, как тяжело жили крестьяне при помещиках, какое благо наступило для них, когда отменили крепостное право. Николай никак не мог понять, в чем состоит разница: тогда крестьянин с утра до вечера работал на помещика, в выходной на себя, не получал денег. При отмене крепостного права, у крестьянина тоже не было своей земли, работал на того же помещика, но за какую-то плату. В колхозе так же крестьянин работал от рассвета до заката на государство, получал гроши, только в выходные мог покопаться в своем огороде. Николай хотел задать вопрос директору, заранее предвидел ответ, не стал усугублять о себе мнение, как о нигилисте, промолчал, но вопрос остался. И сейчас  смотрел на своих милых женщин, на их пальцы в черных трещинах от вечной, тяжелой работы, руки, которые не держали ничего хорошего, кроме  вил, лопат и грабель. Слова ласкового от начальства не слышали, только мат-перемат да просьбы увеличить план и поголовье, - поневоле заплачешь от такой жизни. Права Мария, - подумал Николай , - нет смысла оставаться в колхозе, незавидная доля ждет хуторян. Никому нет дела до их нужд: дороги разбитые, грязь по колено, скорая машина проехать не может,  похоронить, отвезти тело на погост – транспорт не допросишься, в магазинах полки пустые, угля или дров на зиму всем не хватает, - кого радует такая жизнь. Все это пронеслось в голове парня, когда смотрел на молодых годами, уже состарившихся внешне женщин, и в душе защемило от жалости к ним, хотелось встать и обнять их, приголубить, или выпитое вино добавляло сентиментальности?
С улицы закричали, зашумели,  пришли за ним,  вскочил:
-Я пошел, мам, вы тут сидите, смотрите телевизор, много не пейте, - пошутил сын, - дверь не запирайте.
Накинул куртку, выскочил за калитку, попал в объятия Толика, Кати,  с ними пришла Вера – ее специально вытащила Катя, нечего киснуть одной дома, Славка держал за руку  Нину, Николай незаметно кивнул Толику:
-Наш тихоня на поворотах нас обходит…
-Ага! Ты говорил, он девушек боится… - согласился Толик.
-Чего вы там шепчетесь! – возмутилась Катя. – Больше двух, говорят вслух.
-Да мы о своем, о девичьем… - отмахнулся от нее брат. – Ну, што, друзья, с Новым годом! Ура-а!
Обхватили друг друга за плечи, запрыгали по кругу:
-С Новым годом!..
-С Новым счастьем!..
-Что принесет нам этот год?!
-Многое! Окончим школу, а там кого, куда судьба занесет.
-Пошли за Машей и Лидой! – напомнила Катя.
-А Завьяловы в станицу часом не укатили? – засомневался Николай.
-Сейчас посмотрим…
Шумной ватагой пошли к дому Завьяловых. В разных концах хутора загорались бенгальские огни, молодежь стягивалась к клубу, уговорили Михаила Ивановича открыть клуб, ключи он доверил соседу Витьку Дзюбе.
-Как там служиться Виктору? – спросил Николай Веру. – Что пишет?
-Пишет – скучает. Закончил учебку  в школе сержантов. Надеется летом в отпуск приехать, - охотно пояснила Вера, она зачеркивает в календаре дни, считает, сколько осталось его ждать. В хуторе знали, Виктор попал служить в военно-воздушные войска, гордился этим, прыгал с парашютом, описывал, как здорово парить в небе, только с первого раза у многих случалось недержание мочи. Прислал фотографию, Виктор красовался в берете,  на груди виднелась тельняшка. На обороте пояснил – берет синего цвета (фотка черно-белая). Брат Славки – Сергей служил под Москвой, в Таманской дивизии танкистом. Тоже писал, скучает, и тоже надеется приехать в отпуск. Писал, танк в управлении чуть-чуть сложнее трактора, восхищался его мощью и удивлялся, как можно проиграть войну, если в стране имеется такая техника. Как-то Славка зачитывал им выдержки из письма о его военных буднях, ребята посмеивались образному описанию, просили почитать еще, Славка доставал потрепанные листки, в который раз под хихикание друзей зачитывал: « Есть у нас капитан Сердюков, фамилия соответствует – сердитый и говорит криком и  матом. Дает восемь секунд на то, чтобы экипаж занял место в машине, кто не укладывается – драит машину до блеска в глазах. Во время учения капитан старался выслужиться перед руководством, подгонял нас, орал больше всех, когда дали команду: «По машинам!», мы с напарником, как Добчинский и Бобчинский нырнули в люк одновременно и застряли. А торопились потому, что со всего взвода только нашему танку выдали боекомлект, чтобы потом не драить все машины, а только одну, нашу. Пока расселись по местам, остальные машины тронулись. Начали догонять взвод, заглох мотор, сержант с досады плюнул и попал в пыльную смотровую щель, пока искали ветошь протереть, время ушло. В наушниках мат-перемат капитана Сердюкова, а мы с мотористом мотор налаживаем, завели кое-как, на броню залезли, танков нигде не видно. «Доложи по рации капитану обстановку» - приказал мне сержант. Набрал позывные,  вызвал на связь капитана, тот орет: «Хохол хренов, я тебя на гаупвахте сгною, спрячтесь пока, к едрене-фене, в какой-нибудь лощине, чтобы командующий не заметил, мать вашу!..». Было бы сказано, нашли ямку у речки, замаскировались, загораем. Сержант музыку ловит, водила паек раскладывает, закусили, тишина. Через часа два сержант на пригорок взошел, бежит обратно, кричит голосом Сердюкова: «Танки! К бою!» Мы выкатились на пригорок, дали залп, боекомлект надо же расстрелять. Головной танк то ли от неожиданности, то ли с испугу (у них по фронту не должно быть танков) развернулся, заглох, на холостом ходу задним ходом с бугорка поехал в речку. Поскольку зажигание водила не выключил, мотор завелся, и все газы пошли не в выхлопную трубу, а в танк, экипаж выскочил наружу. Остальные танки по полю рассеялись, а мы шмаляем снаряд за снарядом. Сердюков в наушниках уже не кричит, а ревет, как от зубной боли. Уже гауптвахтой не грозит, в дисбат непременно  отправит. После учений начался разбор полетов, командующий спрашивает: «Чей экипаж так умело замаскировался, и смело вступил в бой с превосходящими силами противника?». Наш сержант сделал шаг вперед. «Молодцы!» - говорит командующий, и объявил благодарность, - «А кто командир батальона?». Наш капитан Сердюков вышел вперед, командующий ему руку пожал, объявил благодарность, тот как заорет: «Служу Советскому Союзу!», командующий аж отскочил от него и в ухе поковырялся. Капитан Сердюков встал в строй и незаметно мне кулак кажет: «Ну, хохол, опять отвертелся…»

В дому Завьяловых горел свет. Хором закричали:
-Маша! Выходи!
-Дед Мороз со Снегурочкой пришли! – заорал Славка.
Маша вышла, за ней хмельной отец:
-Ой, Андрей Семенович, с Новым годом вас! – за всех поздравила Катя.
-И вас тоже! Куда направляется молодежь? – без радостных ноток ответил бригадир.
-В клуб пойдем, - ответили хором.
-Ну-ну… - нервно закурил бригадир, в его голосе радости не слышно.
-Маша, счастья тебе в Новом году! – загомонили, перебивая друг друга.
-И вам ребята… - благодарно отозвалась Мария.
Когда чуть отошли, Катя спросила, что с отцом, почему грустный, та шепотом пояснила, мать в районе задерживается, какое-то мероприятие в райкоме партии.
-Прям, в новогоднюю ночь?! – не поверила Катя.
-Вот и отец возмущается…
Больше к этой теме не возвращались. С шумом шли по хутору, поздравляли редких прохожих, Катя на лавочке сгребла в ладошку снега, скатала комок и пульнула в брата, тот хотел ответить, увидел, идущую навстречу Лиду, Толик спросил:
-Не дождалась?
-Вы не идете и не идете… - обиженно заявила она. -  Решила выйти навстречу… - и выразительно посмотрела на Толика.
-Так мы как раз к тебе… - поспешил оправдаться «жених».
Сбоку затарахтел мотоцикл, свет фары высветил дорогу, слепил глаза.
-Какой-то ненормальный зимой на мотоцикле катается! – удивился Славка. Подъехал Юрка Север, мотоцикл никак не хотел тормозить, шел юзом, Юрка еле удерживал его. Губы  синие,  дрожал от холода, хотя одежды надевано не мало.
-Ты с ума сошел! – восхищенно проговорила Катя. – Ты же убиться мог.
-Мог! – согласился он. – Два раза в кювет улетал. Еле доехал. Скользко, гад! –  покатил мотоцикл в руках
-С Новым годом! – опомнился Юрка вместо приветствия. Друзья видели – езда досталась ему нелегко. Катя благодарно, за мужество, поцеловала его в щеку, добавила: - Сумасшедший! А если бы мы ушли в гости, ты же не нашел бы нас. Юрка только пожал плечами. Он прислонил к крыльцу мотоцикл, пошел вместе со всеми в помещение. В клубе, против ожидания, полно народу.
-Во, те раз! – удивился Толик, - Просили ключи для себя, пришли все.
-Дзюба назвал. Пускай, веселее будет! - заключил Славка.
Играла музыка, в клубе чуть теплее, чем на улице, изо рта шел пар.
-Витек, мог бы и протопить… - наступали на него со всех сторон.
-Ага, кто только дров бы дал?! Ниче, не замерзнете, крепче прижимайте своих барышень, - отбивался Дзюба, который с обеда навеселе, ему море по колено.
-Не подумали, - проговорил Толик, - не догадались скинуться по полешку… Но счас поздно…
 Быстро разбились на пары, начали танцевать. Николай уже смелее прижимал к себе Марию, заглядывал в ее глаза и улыбался.
-Продолжим светскую беседу? – спросил, скрывая улыбку в глазах.
-Ты еще не все сказал? – в тон спросила Мария.
-Все! – подтвердил он. – Назад дороги нет. Я только с тобой.
Мария не ответила. Не знала, о чем говорить. История, которая повторяется дважды, - неравнозначна. Чувствовала, любить Николая так, как любила Евгения, - она не сможет. Дарить ему надежду   - не совсем порядочно. Оставаться недотрогой – глупо. Сидеть дома – не лучший выход. Вокруг парней достойнее все равно нет. Разбуженная чувственность искала выход.
Николай ожидал ответа, топтался под такт музыки, а сам все смотрел в ее глаза. Девушка выдержала взгляд, спокойно возразила:
-Мы будем редко видеться, только по выходным.
-И в школе! – подсказал он.
-В школе не считается…
-Но сейчас каникулы, - напомнил Николай, - целых десять дней. Она опустила лицо, ничего не сказала.
Молодежь дурачилась, водили хороводы, играли в фанты, ребята включились в игру, крутили бутылку на поцелуи, своих девчонок целовали крепко, чужих чуть-чуть, едва касаясь губами. Мария подставляла ему холодные губы, на поцелуй не отвечала. На поцелуй ответила Катя, незаметно от всех приоткрыла губы и прихватила его губу. Улыбнулась хитро, только ямочки на щеках заиграли,  своего Юрика сама демонстративно обхватила голову руками и крепко поцеловала. Тот довольный, покрасневший, счастливо сопел.
-Слушай ты, лыцарь, как ты обратно добираться будешь? – спросил его Толик.
-А он у Катьки ночевать останется, - хохотнул Витек.
-Счас! – за нее ответил брат.
-Как сюда доехал, так и обратно доеду, - пояснил Юрка.
-Эт не дело! Убьешься, к черту! А если заглохнешь? Оставайся у нас ночевать, Серегина кровать пустует, - предложил Славка.
-Дело говорит, - согласился Николай.
-Та не-е… - попытался возразить Юрка, но Славка и Катя решительно пресекли его возражения.
-И так в сосульку превратился, - добавила Катя.
-Родители будут беспокоиться, - напомнил Юрка.
-Они должны были беспокоиться, когда отпускали тебя сюда, - громко возразила Катя.
-А они не пускали. Я удрал… - пояснил Юрка.
-Что, так крепко любишь?! - засмеялась Катя, вопросительно и восхищенно смотрела на своего друга.
-Ну! – промычал тот, и покраснел. Объясняться на людях ему не приходилось. На Новый год можно все.
Расходились под утро. Тихо разбились на пары и незаметно ускользали в ночь. Николай провожал Марию домой, остановились у ее калитки. В доме везде горел свет, слышна ругань.
-Что так, в новогоднюю ночь и  вроде скандалят?
 Мария взяла Николая за руку, отвела чуть поодаль, с досадой произнесла:
-Мать поздно домой вернулась. Отец ругается… Не обращай внимания. Они не в первый раз…
Он распахнул куртку, спрятал девушку вовнутрь, взял ее пальчики, подышал на них, спросил участливо:
-Замерзла? – спросил нежно.
-Нет.
Наклонился поцеловать ее, целовал же в клубе,  девушка отвернула лицо, потом посмотрела на него и сказала:
-Давай, Коля, договоримся так: ты никогда ни в чем не будешь упрекать меня. Или напоминать мне… -  замялась, подбирая слова, но он понял, поспешил заверить:
-Что ты, Маша, что ты…
А сам вспомнил Ольку и поежился, если бы Мария узнала о его грехопадении, да еще с замужней женщиной, у которой репутация и так не на высоте, неизвестно, согласилась бы она продолжать с ним отношения
-Оба сделаем вид, ничего в нашей жизни не происходило, мы не прерывали наших отношений, хорошо? – строго продолжала Мария.
-Хорошо! Ох, как хорошо, Маша! – закричал он, эхо унесло его слова, он обхватил ее, приподнял и закружил: - Хо-ро-шо-о!!! – и эхо уносило в ночную зимнюю дымку его крик, и еще долго слышались отзвуки: – О-о-о! – и таяли в хрустальной ночной выси.

22.

Зимние оттепели так и не позволили лиману одеться в твердый ледяной панцирь. Тонкий ледок, похожий на оконное стекло, сковал заводи в камышах, в нем отражались низко летящие грязно-серые тучи. Дорогу в станицу снегом не заносило, утренний гололед покрывал глянцем дорогу, школьный автобус ехал очень медленно, сползая на обочину. Школьников такая езда убаюкивала, они спали, не ведая опасности,  от которой у шофера добавлялось седых волос, и цветистее становилась матерная речь.
Весна наступила ранняя, но прохладная. Солнца не видели  несколько недель,  с редкими перерывами сеял мелкий дождик, наполнял влагою озимые, превращал чернозем в непролазную жижу. Полжизни хуторяне прохаживали в резиновых сапогах, без них нельзя перейти дорогу. Дожди - радость для хлеборобов, но тяжкое бремя для всех остальных. Куры сидят нахохлившись, стряхивают с себя капли дождя, Полкан из будки тоскливо смотрит в серое небо, провожает взглядом своих домочадцев, лениво взмахивает хвостом и вновь замирает. Только уткам такая погода в радость. Облюбовали придорожные лужи, превратили их в огромное, непроходимое болото.
Учеба особых хлопот Николаю не доставляла. Учился  не лучше других, и не хуже. На его долю приходилось не так много пятерок,  троек тоже получил мало. Хорошо понимал алгебру, не любил геометрию. Разбирался в физике, но никак не мог усвоить химию. Остальные предметы давались  легко, задания по истории, литературе, биологии и прочим предметам  успевал прочитать по дороге в школу. Начитанный,  легко запоминал обширные тексты, и если чего-то не запоминал, начинал фантазировать, привирать, вытягивать предмет на слабенькую четверку. После Нового года два десятых класса объединили в один. Занесли еще несколько парт, уплотнили имеющиеся ряды, учеников в классе стало больше. Теперь Мария и Катя, Николай и Толик учились в одном классе. Мария сидела впереди, Николай во время уроков разглядывал ее волосы, иногда писал ей записочки и передавал  по партам. После объединения классов учиться он старался еще лучше, не хотелось в глазах новых учеников, а тем более в глазах подруги,  быть хуже пришедших хорошистов. Так бывает: влюбленный ученик или забрасывал учебу, не блистал поведением, злил учителей, желая выходками привлечь внимание своей избранницы; или начинал учиться лучше, стараясь доказать свое превосходство. Девушка видела, как на Николая заглядываются девчонки из других классов, их восхищенное шушуканье в его спину – будили в ней тщеславное чувство: захочу – мой будет, никому не достанется. Они вновь начали встречаться, в основном в выходные дни.
Классная руководительница претензий к ученику Стаценко по учебе не имела, из седла ее вышибали озадачивающие своей наивной простотой его вопросы. После очередного неожиданного вопроса ее долго не покидало чувство смятения, хотя понимала желание юноши докопаться до истины, но истина - слишком щекотливая тема для обсуждения в классе. Как-то не выдержав,  укоризненно сказала ученику:
-Вопросы твои какие-то антисоветские, они дурно пахнут… Ты же комсомолец, думай иногда, о чем ты спрашиваешь при всем классе…
-А вы список вопросов составьте, Елена Николаевна, - попросил Николай под смешки класса.
-Зачем же список! В жизни нашей страны столько интересного! Даже, если взять наш колхоз…
-Во! Как раз про наш колхоз! – перебил ее юноша. – Можно!
-Можно, - насторожилась Елена Николаевна.
-Почему в нашем колхозе, в котором работает столько людей, имеется столько техники, - производится меньше зерна, чем производит семья фермера в Америке.
-Ты-то откуда знаешь? Ты там бывал? – запальчиво, вопросом на вопрос спросила учительница.
-В газете читал.
Учительница неуверенно ответила:
-Фермер – владелец земли, а сколько на него батраков работает, - в газете не написано?
-Нет.
-То-то же!
-Хорошо! Предположим, что у него столько же батраков, сколько у нас колхозников, почему они зерна выращивают больше? – допытывался ученик, вводя классную руководительницу в очередное смятение. -  Земли у них не лучше нашего чернозема, посевные площади такие же, если не меньше. Все же хлеб мы выращиваем не только на Кубани, но и на Украине,  в Казахстане,  в Нечерноземье? А в целом у них зерна производится больше, мы у них зерно закупаем.
Учительница нервничала, ответишь невпопад, ученики будут над ней потешаться, правды она и сама не знала.
-Так сразу не ответишь: необходимо сравнивать посевные  площади, технологии, может быть у них поливных полей больше, зимы мягче, причин много… - уклонялась от ответов учитель.  Вопросы ее ученика ничего, кроме раздражения не вызывали, относились на счет желания выделиться среди сверстников. Он, действительно, не находил ответов на многие вопросы обыденной жизни, полагал, что старшие товарищи, а тем более учителя, помогут ему разобраться.
В остальном, - у педагогов претензий к ученику не возникало.
В хуторе жизнь протекала без перемен. Дни – один похожий на другой – безлико уходили в небытие. Славка поступил работать в бригаду, вечерами бегал на свидание к младшей сестре Семенюк – Нине. Старшая сестра Лена проводила в армию Сергея, ждать не обещала. Годы поджимали ее, ей уже двадцать три, она боялась засидеться в старых девах, надеяться на Сергея, который вернется из армии и жениться на ней – не приходилось. Письма от него приходили редко и сухими, без объяснений в любви и нежности. Все же ребята подшучивали над Славкой: два брата женятся на двух сестрах,  на двоих будет одна теща, потом будут сравнивать и спорить, чья жена лучше.
Летели дни. Весна, наконец, вступила в свои права. Лиман запрудился талыми водами. Свинцовая гладь с ртутным блеском вплотную подступила к огородам, накатывалась легким бризом на берега. Плавни заполонили прилетевшие утки, нырки, лыски, наполнили лиман гамом и брачной суетой. Набухли почки на вишнях, вот-вот проклюнутся белыми цветочками, заневестятся  белой накипью, воздух наполнится запахом первоцвета, зажужжат пчелы. Придет первое настоящее тепло.
Николай предложил матери нанять шабашников – армян, которые каждую весну приезжали в станицу на заработки по строительству, – выкопать канаву под фундамент для будущего дома, сделать опалубку, залить бетоном, рядом выкопать круглую яму под замес глины для кладки стен из самана. Трудоемкая работа, которую самим сделать не под силу. А председатель рабочих со стройбригады не дает, сказал, все направлены на строительство свинарника. Если ждать, когда освободятся рабочие, стройка затянется на годы. Ко всему: на семейном совете решили, Николай будет поступать в институт. Долго решали, на какое отделение: очное или заочное. Мать настаивала на очном отделении, обещала помогать ему; он хотел поступить на заочное отделение, чтобы не сидеть на шее у матери. Но у Тамары тоже припасен сильный аргумент – с заочного отделения сына заберут в армию. Решили так: поступит на очное отделение, постарается подрабатывать на стройках, если будет невмоготу – переведется на заочное отделение.
-Делим шкуру не убитого медведя, еще поступить надо, а то вылечу после первого же экзамена, - улыбался Николай.
Поэтому распределили весну и лето для строительства дома в следующем порядке: сейчас необходимо сделать фундамент. После экзаменов в школе, сын  поедет в Краснодар и сдаст документы на строительный факультет. До учебы в институте  постараются возвести стены и крышу. Позже помогать матери не сможет: либо в  армию заберут, либо в институт поступит,  но внутреннюю отделку можно делать без него и  не спеша,  по мере возможностей или возвращения Николая.
Два армянина, родственника, подрядились делать фундамент, сначала заломили цену семьсот рублей, сторговались за пятьсот рублей. Сумма не маленькая для семейного бюджета, другого выхода не было. Николай на переменках выбегал к своему участку, где трудились шабашники, контролировал работу. Армяне работали споро, мрачные и неразговорчивые, заросшие трехдневной щетиной, похожие на абреков,  дело свое знали. По их просьбе Николай с одноклассниками натаскал металлолома  для прочности фундамента. Цемент закупили и привезли сами работники. Мать выписала в колхозе доски для опалубки, потом эти же доски пойдут на обрешетку крыши. В выходные дни Николай с утра ехал в станицу, помогал армянам, выполнял мелкие поручения: в магазин бегал за сигаретами, отбрасывал подальше от канавы землю, приносил воду, благо колонка стояла на углу их будущего дома. Вечером приезжал в хутор, наспех ужинал, шел на свидание к Марии. Вместе ходили по просохшим тропинкам вдоль лимана, мечтали о будущем. Девушка не передумала с поступлением в медицинский, Катя решила сдать документы в педагогический, чем несказанно обрадовала учителей, педагоги в шутку называли ее будущей коллегой. Втроем договорились ехать в Краснодар для сдачи документов в институты.  Из их класса Максим Толкунов решил поступать в физкультурный институт, он всегда в школе был первым по легкой атлетике, выступал за честь школы в районе, ездил на соревнования в Краснодар. Еще один их одноклассник – Сергей Марушко – староста класса - решил подать документы в сельскохозяйственный на агронома, Игнатов решил сдавать документы  в политехнический. Мысли  будущих выпускников устремлены туда,  за горизонт, к неизведанной новой студенческой жизни: они ее немножко побаивались и, одновременно, очень к ней стремились. Как прыжок в холодную воду: все внутри от страха сжимается, но все равно прыгаешь.
Николай держал за руку Марию, девушка шла рядом, такая же устремленная мечтами вперед, пока друг не возвращал ее на грешную землю очередным поцелуем. Он как-бы слегка мстил ей за прошлогоднюю измену своей смелостью, некой легкой бесцеремонностью,  смело позволял себе прервать ее на полуслове, крепко обнять и закрыть рот очередным поцелуем. Прошлым летом прежде, чем поцеловать,  старался угадать, хочет ли она этого. Сейчас  больше прислушивался к своим желаниям. Как-то вечером, увлекшись разговором, зашли далеко за хутор, к колхозным скирдам, Николай подхватил девушку на руки,  понес к соломе, положил на пахнущую прелью и мышами кипу золотистых стеблей, начал целовать ее. Впервые коснулся ее груди, к его удивлению, она не оттолкнула руку, приняла как должное, только нервно задышала, прикрыла глаза, юноша осмелел, начал тискать ее, она предалась страсти, чем слегка его озадачил. Тем летом, девушка тоже позволяла себя обнимать и целовать, старалась быть  сдержанной, напряженной и готовой к сопротивлению, как только он как бы ненароком касался мягких мест. Сейчас же Мария расслабленна, податлива, глаза полузакрыты. Отдаленно напомнила Ольку во время интимных с ней утех. Сначала  такое проявление страсти он отнес на свой счет – Олька научила его ласкать женщин. Потом его неприятно осенило: дело не в нем, в ней тоже разбудили женщину. Кто мог это сделать? Конечно, тот, залетный офицерик. От такой догадки Николай помрачнел, сел рядом, спросил ревниво:
-У тебя с ним было?
Девушка как-будто очнулась от сладкого сновидения, открыла глаза, строго взглянула на Николая, отрицательно покачала головой. Лицо приобрело выражение негодования,  опустила глаза, тихо со злостью, раздельно  произнесла:
-Никогда не напоминай мне о нем, если хочешь, чтобы у нас все было хорошо. Мы же договорились… - упрекнула она.
-Не буду. Мне хотелось знать.
Внутренне обрадовался, поверил. Как-то не готов к неожиданному открытию: его любимая девушка отдалась тому залетному военному, и она не девушка, и он будет не первым у нее мужчиной. Постарался страстной нежностью загладить свое подозрение. Однако, чувствовал, его подруга уже другая: по-женски страстная, нет прежнего девичьего стеснения,  как бы внутренне  готова отдаться. Не здесь, конечно, на ворохе соломы, а вообще, если позволит обстановка. От такого открытия утрачивалось какое-то благоговейное, рыцарское отношение к ее чистоте и непорочности, его любимая становилась одной из многих девушек, готовой на плотские утехи. И в то же время, его увлекал проснувшийся в ней темперамент, доступность и порочный призыв в глазах. Юноша целовал ее, тискал грудь,  а девушка даже не замечала этого, прислушивалась только к своей страсти. В ней она пребывала как бы отдельно от Николая, и он для нее в эти минуты  не любимый мужчина, а только инструмент для возбуждения в ней сладострастия. Приходила в себя только тогда, когда они шли домой, с легким удивлением  упрекала его:
-Не замечала за тобой такой прыти …
-Но и ты была намного сдержанней, - парировал он.
Она виновато брала друга за руку, оправдывалась и оправдывала его:
- Просто мы уже взрослые.
В воздухе стоял дурманящий запах цветущей сирени и акации. Молодая листва проклюнулась на деревьях. Весна быстро заставила хуторян снять резиновые сапоги, замелькали ситцевые, разноцветные платьица и белые рубашечки школьников.
Выпускные экзамены вызывают много волнений, но никто еще не оставался на второй год. Даже Толик, ничего не понимающий в математике, проскочил на трех баллах по всем экзаменам. Николай сдал все предметы на «хорошо» и «отлично», за последние полгода  здорово по всем предметам  подтянулся. Помог решить задачу Марии, чуть не погорел при передаче «шпоры», учительница сделала вид, что не заметила нарушения.
К выпускному вечеру десятиклассники и родители готовились задолго до окончания школы. Родительский комитет собирал деньги и решал, где купить продукты и как организовать сервировку столов. Силами учеников готовили праздничный концерт, молодая учитель биологии выступала в роли режиссера, ей это удавалось лучше, чем преподавание предмета. Девушки шили платья и обсуждали, у кого из знакомых лучше соорудить прическу. Парней волновала покупка приличного костюма. Николаю костюм нужен не только для выпускного вечера, ему не в чем ехать на экзамены в Краснодар. Денег на  покупку костюма в семье нет, мать уже влезла в долги со стройкой дома. Помогла крестная тетя Рая. Принесла деньги, положила  на стол: - «Это Коле». Мать не могла принять такую помощь, та на нее шутливо прикрикнула:
-Не дури! Не тебе даю! Сыночку! Он у нас один на двоих. Вырастит, будет нашим заступничком.
Покупать костюм Николай ездил с Толиком в Ейск. Парни обошли все магазины, расположенные  по внешнему периметру базара, зашли на базар, прошлись по торговым рядам, ничего подходящего не нашли. Когда вновь вернулись в центральный универмаг, продавец опытным глазом вычислил их, не первые приходят к нему перед выпускными экзаменами, масляно подкатился к ним:
-Что молодые люди ищем? – и плотоядненько оглядел их.
-Нам бы костюмы, темные… - намекнул Толик.
Продавец покачался с носка на каблук, хитро повел глазами, широким жестом показал на вешала в зале:
-Выбирайте!
-Да мы уже смотрели, там… - Толик махнул рукой.
-Понятно! Можно, конечно, посмотреть на складе, - и еще раз пристально, со значением посмотрел на ребят.
-Сколько? – спросил догадливый Толик.
-По червонцу.
Толик и Николай переглянулись: по десять рублей для них круто, еще на рубашку с галстуком выкроить надо, туфли присмотреть. Видя замешательство ребят, продавец умерил аппетит:
-За двоих!
Соглашаясь, парни кивнули, тот показал головой следовать за ним. Завел в подсобку, оставил ребят, нырнул в следующую дверь, вышел через пару минут с несколькими костюмами на выбор. Тут же примерили, критически осмотрели друг друга, будто на них вчера сшито, отдали продавцу десятку, пошли в кассу, оплатить стоимость костюмов.
Вышли из универмага, Николай не сдержался:
-Вот, хорек! Неплохо пристроился! Сколько же он зарабатывает, таким образом, помимо зарплаты? Десять костюмов в день – уже полтинник, не хило! – возмущался он. – Когда же настанет такое время:  придешь  в магазин и запросто купишь костюм?
-При коммунизме бесплатно будут давать, - напомнил Толик.
-Да, будут, - друг поморщился, -  такие как в зале висят. А получше, - все равно  в подсобке  для начальства припасут, - возразил он. – Разве такие хмыри упустят свой шанс быть при дефиците.
С большим трудом подобрали себе обувь, рубах в продаже много, но качество заставило неиспорченный вкус хуторских ребят долго копаться, искать обнову, которая выглядела бы чуть лучше ширпотреба. Попросили продавцов завязать им галстуки. Довольные, со свертками и коробками вышли на улицу. На улице жарко,  изрядно устали от сутолоки, ходьбы по магазинам, Толик взмолился:
-Давай посидим, по мороженному вдарим!
-Давай, - согласился Николай.
Купили за десять копеек мороженное, сели на лавочку в тень дерева. Толик разглядывал девушек, толкнул товарища:
-Гля, девки какие клеевые! Городские!
-Ниче! - согласился Николай.
-Сам ты «ниче»! – передразнил его Толик. – Смотри, деревня! Не чета нашим телкам! А! Че с тебя взять! Ты кроме своей Машки никого вокруг не видишь.
-Машка тоже красивая, - возразил Николай.
-У нас в хуторе одна Машка, а тута гля их скоко! – не унимался Толик.
-Ладно, пошли, Казанова, - встал Николай. – А то Лидке расскажу, как ты из-за девок чуть в Ейске не остался.
Сестре купил шоколад «Аленку», положил в сумку, потопали к автовокзалу.
Долго тряслись в обратном рейсе, автобус утробно урчал на подъемах, медленно ехал, переваливаясь с боку на бок, подолгу стоял на остановках в станицах. Приехали затемно, усталые, но счастливые. Дома Николай распаковал покупки, показал матери, Тамара трогала на ощупь материал, восхищенно произнесла:
-Красота, какая! Ты прям, как жених будешь… - восхищалась она.
Сестра крутилась тут же, не решилась в такую минуту сказать что-нибудь колкое. Со знанием дела тоже щупала материал. Совсем подобрела к брату, когда тот вручил ей полурастаявший шоколад.

Утром, собираясь на выпускной вечер, Николай вырядился во все новое, критически рассматривал себя в зеркало, мать ходила вокруг,  Любовалась, всплескивала руками, ее мальчик в одночасье стал мужчиной: солидным, высоким, строгим и чуть-чуть не ее.
-Ты как начальник! – сказала она.
-Вчера я был женихом, - напомнил сын, - сегодня начальником. Да, костюм – делает человека другим, - согласился он, рассматривая себя в зеркало. Мать не выдержала,  обняла его, прижалась:
-Какой ты взрослый  стал, - поцеловала в щеку, - на батяню своего, паразита, похож. Посмотрел бы на тебя сейчас… Давай к тете Рае зайдем, пусть посмотрит  на обнову, - напомнила,- за ее деньги куплено…
Мать и сын пошли вдоль хутора, Тамара гордо ловила взгляды хуторян, которые  оглядывались на чинно шагающего вмиг повзрослевшего Николая. Ленка взяла его за руку, тоже гордилась братом. А он  даже вспотел от такого непривычного внимания, старался быстрее прошмыгнуть к тете Рае, потом к автобусу, раствориться в толпе таких же нарядных, как он выпускников. Крестная увидела Николая, всплеснула руками:
-Коленька! Сыночек! Какой же ты нарядный! – обошла его кругом. – Чистый жених! Хоть счас под венец!
-Спасибо вам, теть Рая, - сдержанно поблагодарил крестник, та отмахнулась, - а, носи на здоровье! Нас не забывай!
-Я пойду, у нас выпускной сегодня, - заторопился он, ему и так не по себе от пристального внимания к своей особе.
-Иди сыночек, иди… Я на ферму, - сняла невидимые соринки с костюма мать.
-Чортова работа, нельзя вырваться на выпускной к сыну, - возмутилась тетя Рая. – В станице родители будут с детьми, а мы как проклятые…
-Та ото ж! – согласилась мать.
Ленка дернула за рукав мать:
-Мам, а можно я здесь останусь? – запросилась она.
-Та че ж нельзя… - отозвалась за мать крестная. Ленка дружила с ее дочерью, нередко оставалась ночевать у них, вот и сейчас, брата дома не будет, мать придет с работы поздно, Ленка опять останется у них ночевать, и матери спокойнее, и подружки вместе будут.
Попрощавшись, пошел к автобусу, где его ждали Толик, Катя. Толик держал развязанный галстук в руке:
-Я его стал одевать, голова не пролазит… - пояснил он, - дернул, он, гад,   развязался.
-У меня пролезла, а у него калган с кастрюлю, - проворчал друг. - Учителей попросим, они завяжут, - подсказал он.
Катя восхищенно обошла Николая:
-Ка-акой ты солидный! Красавец! – сделала она ударение на последнем слоге.
-А Толян – разве нет? – попытался переключить ее внимание на брата.  Катя только носиком покрутила.
-Ах! – махнула в сторону брата. - Костюмчик на нем, как на нашем пугале в огороде…
-Ну, ты, фефела! – пригрозил брат. – Полегче!
-Да и ты красавица, - улыбнулся ей Николай. Катя крутнулась на каблуках, демонстрируя платье.
-В Париже шили, - томно произнесла, глазки закатила и рассмеялась. Девушка, действительно,  хороша: темно-зеленное атласное платье плотно облегало грудь, стянутое в талии, материя свободными складками ниспадала к низу. Фигурка ее стала какой-то воздушной, легкой, неземной. Довольная произведенным впечатлением,  хмыкнула и гордо пошла к автобусу, только платье у коленок раскачивалось из стороны в сторону.
-Смотри, чтобы Юрик не помял платье, - ехидно напомнил Толик. Та, не оборачиваясь, бросила через плечо в ответ:
-Ты тоже коленки о траву не выпачкай, - намекая, как  уже чистила от зеленных пятен  светлые брюки брата.
Марии не видно. Ее, как бывало ранее, отвез в станицу на машине отец.
Школьный двор заполнен родителями, учениками и детьми. Лавок на всех не хватало, родители шли со своими стульями. Выпускники выделялись из толпы нарядами, и торжественностью момента застывшего  на их лицах. Десятиклассники для храбрости выпили как всегда в туалете, хотя их предупредили, вино и шампанское сегодня им дозволительно, и будет выставлено на стол во время застолья. Впервые на выпускной вечер в школе разрешили родителям купить шампанское, их аргумент - все равно выпьют за углом, так пускай лучше со всеми и культурно. Все равно выпускники поспешили выпить для храбрости, чтобы не тушеваться при выступлении художественной самодеятельности. Поэтому и стихи читали звонче, и песни пели громче. На гитаре аккомпанировал учитель физики, на баяне – учитель физкультуры. Под конец выступил казачий хор станицы, которых специально пригласил директор школы. Мужики в казачьих кубанках и бабы в широких сарафанах слажено спели несколько кубанских и казачьих песен. И под конец дружно затянули:
«Распрягайте хло-опцы конэй,
Та й лягайтэ спитчувать, а я пи-иду в сад зэ-элэный,
Сакырныче-еньку ко-опать…» - и над школьным двором проносилась песня, которую за все годы советской власти не вытравили из репертуара станичан.
Николай держал подругу за руку, не отпускал от себя. Сегодня она особенно красива: высокий каблук делал ее осанку ровной, развитая грудь высоко приподнята, черные волосы лежат на плечах, прикрывая оголенную шею. Тонкая талия подчеркивала развитые бедра.  У нее накрашены губы и подведены глаза, мамина косметика – догадался Николай. У него участился пульс, чувствовал, сегодня произойдет нечто особенное, она тоже несколько раз незаметно сжимала его руку и смотрела на него затуманенным хмельным взором. Приподнятое настроение не покидало его весь вечер. А когда директор произнес напутственное слово, девчонки захлюпали носами, матери всплакнули. И под торжественные аплодисменты всем выпускникам  вручили аттестаты о законченном среднем образовании, после чего пригласили в спортивный зал к накрытым столам.
Подкатил на мотоцикле Славка. Завидовал, конечно, но хорохорился. Когда все пошли в зал, Николай пригласил его пройти со всеми. Славка отказался.
-Я не в костюме, как вы, - а у самого тоска в глазах. Все же вместе девять лет учились.
-Я сейчас, подожди меня, - пообещал друг, нашел Игнатова и Джигуна, предложил: - пошли к классной, там Славка приехал, негоже бросать его, все же наш человек.
-Ты прав! Пошли, - решительно сказал Игнатов.
-Без вопросов, - не раздумывая, согласился Джигун.
Классная запротестовала, он де не вносил денег, не учился последний год со всеми, ее протест звучал не совсем категорично, ребята поняли, не решается брать на себя ответственность столь щекотливого вопроса без согласования с директором. Тот тоже выслушал безо всякого энтузиазма,  ребята настойчиво повторили:
-Василий Максимович, Зяблик с первого класса с нами, не его вина, что сошел на финишной прямой, не смог постичь премудрости вашей «Истории», но он должен разделить с нами наш триумф. А что денег не сдал, - не беда, там еще столько всего останется, да мы  своим поделимся.
И директор сдался.
Но Зяблик закрутил головой, отказываясь, уперся:
-Не пойду – и все!
Ребята подхватили его под руки и почти понесли за собой. Зяблика в школе любили и уважали за легкий незлобивый нрав, за веселый и неунывающий характер. Его появление в зале бывшие однокашники встретили аплодисментами. Красный и смущенный, Славка скромно сел рядом с хуторскими друзьями, старался быть незаметным, ему неуютно на чужом пиру, хотя очень хотелось побыть напоследок с ребятами. Толик через Славку он наклонился к Николаю, сказал:
-Зато теперь у нас есть транспорт, - и уже Славке, - повезешь домой, понял! – подтолкнул его Толик.
-У меня бензина нет, - брякнул Славка и скосил глаза на Николая.
-Врет ведь! – засомневался Толик.
-Вру, - согласился Славка, - просто мне интересно, как вы в своих костюмчиках будете  толкать мотоцикл до хутора.
-Счас тебе, как ездить – так он сам, а как толкать, - так мы! Хитер-бобер! А по шее не хошь?! – спросил Толик.
Директор поднял тост:
-Дорогие мои бывшие ученики! – начал он, слова потонули в аплодисментах, - еще раз хочу от имени всего педагогического коллектива поздравить вас с окончанием школы, пожелать вам широкой жизненной дороги, на которой не было бы кочек и ухабин. Но, куда бы вас ни забросила судьба, – помните, в стенах этой школы наши учителя десять лет отдавали вам по частичке своего сердца и по большому кусищу своей души. Пусть все ваши детские обиды останутся за порогом этого зала, а в душе останется подаренное ими тепло, которое будет согревать вас всю оставшуюся жизнь. Не забывайте нас, как никогда не забываем мы своих выпускников. И помните, в трудную вашу минуту, какими бы вы взрослыми не стали, мы всегда будем готовы помочь вам, ибо вы и наши дети. И останетесь ими, как остаетесь всегда  детьми для своих родителей. Я пью шампанское за вас, чтобы жизнь ваша была такой же легкой, как эти брызги шампанского, и счастливой, как ваше прошедшее детство.
Все встали, аплодируя. Родительский комитет, сидящий за отдельными столами, тоже поднялся с бокалами в руках, многие родительницы от избытка чувств пустили слезу. Захлопали пробки шампанского, ребята старались быть галантными кавалерами, наливали и накладывали вчерашним школьницам, промокашкам, фефелам, а сегодня дамам – салаты и второе.
Ответное слово взяла Катя:
-Дорогие вы наши, хорошие! Конечно, мы никогда не забудем вас. Огромное вам спасибо за ваш труд, за ваше долготерпение, за ваше понимание. Не обижайтесь за наше непутевое поведение, за наши тройки и двойки, простите нам все наши шалости. Мы будем помнить вас, любить  и уважать, как вторых своих родителей. Спасибо еще раз от всех выпускников, и пусть у вас впредь будут ученики лучше нас, послушнее и одаренее.
-Молодец, Катя! – воскликнул Джигун.
-Браво, Катя! – отметил Николай.
-Ради таких минут я хочу быть педагогом, - шепнула она Марии и Николаю.
Играла музыка. Кружились в танце. Лица раскрасневшиеся и счастливые. Не скоро в их жизни будут такие беззаботные и счастливые минуты. Все выплеснулось наружу: вздох облегчения, - школа позади; ты уже взрослый и можешь выпивать наравне с учителями; за порогом новая неизвестная им жизнь, наверняка лучшая, чем ранее. Сегодня у них не отнять счастливые мгновения, пока еще не омрачаются их лица легкой озабоченностью: а какой  будет та новая, неизвестная им жизнь, сбудутся ли все задуманные мечты.  Вчерашние школьники кружились в танце, обнимали своих девчонок,  Николай держал за талию Марию, и сейчас любил ее так же крепко, как когда-то далеким, прошлогодним летом.
Рассвет всем классом встречали в парке. Самая высокая точка станицы. Дома террасой уходят вниз к берегу небольшой речушки, за домами днем видны поля и вдали темнеет колхозный сад. Бледная полоска наступающего дня едва просветлила горизонт, Игнатов жестом фокусника выхватил из сумки через плечо две бутылки шампанского:
-Оп-ля! – провозгласил он, - Славка доставай! – скомандовал он, и Славик начал раздавать всем бумажные стаканчики  из под мороженного. Игнатов разлил шампанское, шумно произнес тост:
-За первый взрослый рассвет в нашей жизни! Ура!
-Ура-а!!! – загалдели вразнобой.
-Виват! Виктория!!! – кричал громче всех бывший староста класса.
-Друзья мои! – поднял руку Джигун, - Давайте поклянемся, встретиться здесь через пять лет в «Шесть часов вечера после войны» - вспомнил он старый послевоенный фильм, - и расскажем друг другу: как у кого сложилась жизнь.
-А можно и без клятв, мысль то хорошая! – поддержала Катя.
-Правильно, клятвы обязывают, а мы придем сюда по велению души, - поддержал ее Николай.
-Интересно, какими мы станем через пять лет? – тихо спросила Мария, но ее услышали.
-В общем-то, такими же молодыми и красивыми,  девчонки наши повыходят замуж, нарожают детей, - подхватил Игнатов. – А мы через пять лет будем еще юношами и женихами. Нам будет всего по двадцать два года. Только из армии вернемся.
-И мы еще будем молодыми, и возможно не замужем, - возразила Катя.
-Не знаю как ты, а некоторые… - Игнатов выразительно посмотрел на Иру Лакизу, которая еще в девятом классе не скрывала своих отношений с тогдашним выпускником, и все знали, летом у них намечается свадьба.
-Кое-кого тоже в кустах дожидаются, - кивнул брат в сторону силуэта Юрки Севера.
-А правда, ребята, вот бы знать, что ждет нас впереди… - мечтательно проговорила тихая, щупленькая девочка, так и не ставшая девушкой к концу школы Алла Шувалова. Что изменится в нашей стране? У нас правители такие старые…
-А что может у нас измениться?! – возразил Саша Джигун. – Мы самая сильная держава в мире. А правительство старое? Придет другое! Небо от этого не упадет. Сталин умер, – все плакали, думали, наступил конец света. Хрущев ушел, - тоже без катаклизмов обошлось. И этот помрет – раздрай не наступит.
-Не скажи! – возразил Вадик. – Зреет в душе какое-то нехорошее предчувствие. Чем больше словословий и восхвалений, тем шире ширма, за которой скрывается много дерьма. Вон, продуктов в магазинах все меньше и меньше, а дефицита все больше и больше. Хорошим такое - не заканчивается.
-За что тебя уважаю, ты кратко формулируешь мысль, - отозвался Николай. – Стану генеральным секретарем нашей могучей партии, возьму тебя заместителем.
Все засмеялись. Николай продолжал:
-На прощание, Игнат, Джига, все же скажите всем нам: куда течет Кубань? – обратился к ним теперь уже бывший одноклассник.
Еще пуще ребята рассмеялись, знали, о чем идет речь. С того первого урока по  краеведению повелось, друг друга периодически спрашивать: куда течет Кубань, и ожидать неординарного ответа. Кто как отвечал:
-Прямо…
-К коммунизму…
-Вспять…
-К Медунову на дачу…
-О! Я знаю! – поднял руки Игнатов. – Шутки шутками,  я часто задумывался над тем, куда мы все идем, и в том числе, куда течет Кубань. И посмотрите, как символично все получается! Подобно Руси, Кубань  тоже сначала устремляется на север. Потом Кубани, как и Руси, стало тесно на северных просторах, и они ринулись покорять запад. Представляете, Петр прорубил окно в Европу! Россия, - евразийская держава - могла качнуться маятником, ориентируясь в своем развитии на восток или на запад, прислониться к Азии или к Европе. И все же, Европа нам ближе, так и Петр решил, в Европе славян больше.
-И по культуре нам Европа ближе – подтвердила Катя.
-Да! Так вот, Кубань просто обязана течь на запад, а край ориентироваться на Европу, - убежденно закончил Игнатов.
-На капиталистов?! – воскликнула Ира Лакиза.
-Почему на капиталистов!  На западе социалистический лагерь. И пройдет немного времени, социализм зашагает по всей Европе, - уверенно заключил теперь уже бывший староста класса Марушко.
-Шось не очень-то мы видим, как со времен войны Европа обзавелась новыми социалистическими государствами. Наоборот, вспомните Чехию, Венгрию, ГДР, которые выразили несогласие социализму, не говорю об Албании, Китае и Югославии,  которые от социализма давно отшатнулись, - встрял в разговор тихий в школе Степан Грибов. – Но как бы  в нашем крае не сложилась жизнь, согласен: мы должны ориентироваться на запад. Туда, куда течет Кубань!
-Друзья,  эдак нас далеко занесет, в такой час, а мы о политике! Враг не дремлет и подслушивает! – напомнил Джигун. – Смотрите, вот и первый луч пробился.
Восход заалел. По полю пробежался первый луч, заискрился в росах, заиграл на верхушках далеких и близких деревьев.
-Пожалуй, давайте прощаться, - предложила Мария.
-Ты права, - поддержал Игнатов, растопырил пальцы для рукопожатия, - ну, пацаны!.. – громко провозгласил он.
Крепко жали руки и обнимались. Девчонок целовали троекратно, по-русски, по взрослому. За всех высказался Юра Холодов, самый высокий ученик в их теперь уже бывшем классе:
-Простите нас, дураков, девушки за все школьные наши обиды, - и по-скоморошьи поклонился, словно шест пополам переломился. – Не поминайте лихом!
-И вы нас! – в ответ поклонилась Катя.
Николай накинул пиджак на плечи Марии, повернулся к Славке.
-Где твоя кракозябла? – имея ввиду мотоцикл.
-Оскорбил лошадь – оскорбил всадника! – закатил к небу глаза Славка. – Попрете пехом в хутор.
-Я к тете могу, - тут же сказала Мария, - родители думают, я у нее останусь.
-Научил, гада, на свою голову, - улыбнулся в сторону Славки Николай, он в свое время пересказывал ленивым до чтения ему и Толику «Три мушкетера», те цитировали по случаю и без случая меткие выражения Д;Артаньяна. Николай  упрекал их тогда:
-Темнота, дурни, читать надо!
-Не-е, для этого ты у нас есть… Мы люди занятые, некогда нам с книжками время терять… Мы лучше с девками… - отбивался Толик. А еще он приходил к Николаю и спрашивал:
-Ты задачу решил?
-Решил.
-Дай списать.
-А Катька тоже не решила?
-Решила. Не дает содрать, хочет, чтобы я сам докумекал. Воспитывает, засранка. Знает же, в математике я ни бум-бум…
И все это позади.
Катя помахала рукой и укатила со своим Юркой. Толик крикнул в след:
-Недолго там!
В ответ  показала брату кукиш. А на местном наречии сказать: скрутыла ему дулю. Брат погрозил в след кулаком.
Николай сел в люльку, на руки посадил Марию. Толик оседлал мотоцикл сзади Славки. Выехали за станицу, ветер хлестал лицо, Маша держала подол платья, которое норовило взлететь выше головы. От избытка веселья, ощущения легкости, простора ребята не сговариваясь,  загорланили:
«Утро красит нежным светом,
Стены древнего Кремля-я,
Просыпается с рассветом
Вся Кубанская земля-я, - переврал громче всех Толик, и продолжал:
Могучая, кипучая, никем не по-бе-димая-я,
Страна моя!
 - и опять  громкое соло Толика –
Кубань моя, ты самая любимая!»
В хутор влетели, не снижая скорости, гуси с гоготом разбежались в разные стороны, возмущенно вытягивали вслед шеи. Улица пустынна, многие на работе, только пенсионерки копались в огородах.
-Останови, - велел Николай, - нога затекла. Тот тормознул у сельской лавки. Мария подала ему руку, запрыгал на одной ноге, с сожалением разглядывая мятые брюки.
-Пойдем к нам, поглажу, - предложила она.
Николай махнул рукой Славке: «Езжай!». Тот газанул и с места рванул по дороге разгонять кур и уток.
-У тебя бабушка сердитая, - возразил Николай. - Пойдем лучше к нам. Мама на работе, а Ленка у крестной ночует.
Девушка заколебалась,  друг решительно взял ее за руку, повел вдоль хутора к своему дому. Зайдя во двор, она удивилась аккуратно сделанным из цемента дорожкам, спросила: неужели сам делал?
-А как же! – гордо ответил Николай.
Завел Марию в свою комнатку, почти чуланчик, она вопросительно посмотрела на него, в глазах смятение и тревога. «Не бойся!» - прошептал Николай, подхватил девушку на руки и положил на кровать, вопросительно заглянул ей в глаза.
-Мы пришли гладить брюки, - напомнила девушка.
-Все равно мятые, - отмахнулся парень.
-Тогда я помну свое платье.
-Давай снимем, - смело предложил он, чувствовал, - подруга не откажет. Она внимательно посмотрела ему в глаза, секунду помедлила, велела:
-Отвернись!
Встала, все не могла решиться снять с себя платье,  Николай нежно поцеловал ее, откинул покрывало и одеяло:
-Укройся, если стесняешься…
Девушка боролась со своим желанием подчиниться или уйти, потом решительно, не дожидаясь, когда друг отвернется, через голову скинула платье. У юноши перехватило дыхание, когда увидел белое девичье тело в ажурных кружевах нижнего белья. Осторожно коснулся ее тела рукой, хотел ощутить теплоту, убедиться, что это не сон. Мария напряженно ждала. Николай прижался к ней, поцеловал плечи. Подтолкнул к кровати, укрыл ее одеялом,  скинул пиджак, брюки, рубаху, и нырнул к ней. Девушка сжалась и напряглась, юноша нежными поцелуями растопил ее страхи, не торопил события, знал, как себя вести, и девушка успокоилась, расслабилась и стала отвечать на его поцелуи. Чем больше  Николай ее целовал, тем больше впадала в страсть Мария. Она уже не замечала, как юноша расстегнул и снял c нее бюстгальтер, целуя грудь, гладя ноги, раздел до нага. Временами пыталась сесть на кровати, отталкивала Николая, смотрела на него широко открытыми глазами, словно хотела отругать за излишнюю смелость, но тут же откидывалась назад, закрывала глаза и со стоном обнимала своего друга. У юноши кружилась голова, его бил озноб от возбуждения, целовал ее твердую грудь, впервые обнимал обнаженное тело, гладил там, где ранее никогда не прикасался.  Дрожали руки  от  раздирающей душу страсти,   не мог решиться на главное без ее молчаливого согласия, лег на нее и слегка коснулся ее зовущей плоти, девушка встрепенулась, прикрыла глаза, плотно обхватила Николая, замерла в ожидании. Юноша медленно, нежно овладел ею. Девушка встрепенулась, зашептала: «Больно! Больно!», закусила губу, застонала, попыталась столкнуть его.
-Сейчас, сейчас! – прерывалось дыхание у Николая, впился в ее губы, застонал облегченно, дернулся и замер. Мария смотрела на него широко открытыми глазами. Страсть мгновенно куда-то улетучилась, осталось непонятное чувство легкой брезгливости и стыда.
-Я уже женщина? – спросила она отрезвевшим голосом.
Парень молчал, тяжело дышал, не мог прийти в себя от радостного сознания того, что отныне Мария его женщина. Еле передохнул, и все целовал ее шею. Девушка упрямо уперлась руками в грудь, повторила вопрос:
-Я уже женщина?
-Да, - прошептал Николай.
Лег рядом, обнял ее.
-Ты сожалеешь? – спросил он.
Девушка, только что ставшая женщиной, помолчала, вздохнула:
-Когда-то должно это произойти, - почти равнодушно, с некоторой досадой в голосе, ответила она. Странно, но сейчас Мария уже не испытывала ни страсти, ни нежности, только тупую, ноющую боль внизу, легкая тошнота подкатила к горлу,  готова столкнуть друга с кровати, замерла, не зная, как поступать дальше. Он полагал, подруга заплачет, будет сожалеть о случившемся,  то, как спокойно и отрешенно Мария вела себя, словно не она сейчас стала женщиной, слегка озадачило парня.  Привстав на локте, горячо зашептал:
-Маш, ты не думай, я не брошу тебя. Я всегда буду с тобой. И только твоим.
Она покивала головой, соглашаясь, думая о чем-то своем, прикрыла ему рот ладошкой, останавливая его раскаяние, деловито спросила:
-А я случайно не забеременею?
Такая постановка вопроса застала Николая врасплох:
-Говорят, с первого раза не беременеют… - и вспомнил, как его учила Олька, - а у тебя давно были дела?
Она покраснела, поняла, о чем спрашивает друг,  не принято в школе обсуждать с мальчиками такие интимные подробности, менее стыдно отдаться, нежели признаться, что ты сегодня не в форме.
-Какие? – спросила  на всякий случай, оттягивая ответ.
-Ну-у… ваши, женские… - замялся Николай.
-Нет, позавчера закончились, - с некоторым стеснением выдавила она из себя, - а что?
-Тогда все в порядке: до и после женщины не беременеют, - уверенно заявил юноша.
-Ты то откуда знаешь? – удивилась подруга.
-В книжке читал, - запнулся парень.
-И в каких же книжках про такое пишут… - не дожидаясь ответа, попросила: - Отвернись, мне нужно встать… что-то тут не в порядке… Сырости много… - пояснила Мария, краска полыхнула по ее лицу,  старалась не смотреть на друга. Николай встал, накинул на себя покрывало, отошел к окну.
-Ой, Коленька! Что же мы наделали-и?! Тут крови-и!.. – с ужасом в голосе воскликнула девушка.
Юноша накинул на ее обнаженное тело  покрывало, надел брюки, застыл в недоумении: с чего начинать, ведь скоро мать на обед придет. Мария быстро оделась, взяла инициативу в свои руки:
-Давай я застираю, неси воду…
Николай в таз налил воды, поставил его на табурет, сняли простынь, на матрасе тоже виднелось пятно крови.
-Ты застирай простынь, я буду тереть матрац, - распорядился он. - Простынь сушить повешу в кладовку, до вечера высохнет, матрац сейчас замою и переверну, никто ничего не заметит… Давай! Быстро! – командовал Николай.
Через полчаса они управились. Мария устало прислонилась к нему.
-Как ты? – спросил Николай, провел рукой по волосам, поцеловал.
-Нормально. Болит немного…
-Ты теперь мне жена? – улыбнулся гордый за себя мужчина.
Мария шутливо толкнула его:
-Приходящая…
Когда  шли домой, она грустно пошутила:
-Надолго запомниться мне выпускной, нежданно-негаданно стала женщиной.
-Думаю, некоторые стали ими задолго до выпускного вечера, - пожал плечами Николай.
-Это меня оправдывает? – покосилась на друга Мария. – Я знаю троих девочек  из нашего класса, которые живут со своими парнями. Но та их жизнь, а вот как моя сложиться?
-Я всегда буду рядом, - горячо пообещал юноша, свято веривший, что так и будет.
-До того, как заберут в армию, - напомнила девушка.
У калитки  поцеловала друга,  не страстно, а как-то по-взрослому, так целуют матери своих сыновей:
-Спасибо за то, что не переехал меня как танк, - улыбнулась Мария грустно и загадочно.
-Как так? – не понял Николай.
-Был нежен, осторожен, не налетел, как коршун на беззащитную жертву, не наехал танком,  который прет, не разбирает  дороги, - Мария продолжала загадочно улыбаться, но глаза по-прежнему грустные.
-А-а?! Ну, так…- начал юноша, она жестом остановила его, не дала договорить, продолжила все с той же отрешенной улыбкой:
-Не хватало только лепестков роз на простыни, свечей и интимного полумрака. А так все в порядке, -  еще раз чмокнула его в щеку, махнула рукой и пошла в калитку, оставив в некотором недоумении разгадывать смысл ее слов.

23.

Ранним утром, до приезда рабочих, Николай, Славка и Толик сидели на бревне – будущей сволоке для поддержки потолка. Бревен в колхозе не было. Славка напомнил,  в колхозе никогда бревен не бывает, однако, дома люди строят. А сволоки добывают в лесополосах. В далеких от станицы лесопосадках можно найти подходящую акацию. Главное – не пойматься во время вырубки. А привезти в станицу под покровом ночи, - дело техники. Так и решили. Долго на мотоцикле крутились по полям, пока на границе с соседним районом не нашлись подходящие деревья. Акация никогда не растет ровно вверх, но попадаются прямые трехметровые отрезки. Зато акация сто лет не гниет. В нее  гвоздь трудно забить, по прочности не уступает дубу. Но дубы в степях Кубани не растут. Ребята замучились, пока пилили, пила звенит как по металлу, вгрызается неохотно, три пота сошло, но победили. Под покровом ночи на мотоцикле привезли бревна к фундаменту, четыре раза мотались, бревна тяжеленные. Вкладывали их по одному между мотоциклом и люлькой, медленно, на второй скорости, тарахтели в ночи до самой станицы. Рассвет застал их уставшими,  удовлетворенными чувством исполненного долга. И никому не попались на глаза. А когда бревна  лежат во дворе, никто не вправе  спросить, откуда они взялись. С неба упали!
Славка и Толик курили. На дешевую «Приму» приходилось им приворовывать: сдавали в сельпо куриные яйца, иногда пустые бутылки, а когда у отцов в пачке оставалось еще много сигарет, незаметно парочку вытаскивали на свою долю. У Толика однажды отец утром встал, вышел покурить на крыльцо, заглянул в пачку, долго соображал: вроде как вчера оставалось шесть сигарет, сегодня – четыре.
-Толька! Ты сигареты брал из пачки? – грозно спросил отец.
Тот  искренне возмутился:
-Ты шо, пап! Нужны они мне… - и «честными» глазами воззрился на отца. Тот даже смутился: «Рано склероз начинается». На всякий случай сына предупредил:
-Смотри, узнаю, уши оборву!
Николай не курил. Не потому, что являлся ярым противником курева, сигарета в руках возвышала парней в глазах девчонок,  не хотел воровать у матери деньги на сигареты. Видел, как нелегко достаются ей деньги. Когда мать узнала, что отец жив, брат и соседи советовали ей подать в суд на алименты. Задавленная безденежьем,  решилась написать заявление с просьбой разыскать его, и взыскать с него алименты на содержание детей. Потом посидела, подумала, решила – негоже тащить в суд человека, который когда-то сделал для нее столько хорошего. Непутевый он, но возможно ему сейчас еще тяжелей, чем ей, у него нет денег, а тут еще она окончательно придавит его своими алиментами. Слух пронесся: есть у него еще дети на стороне. Им тоже помогать надо. Махнула рукой, успокоилась: «Жили, не умерли, - даст Бог, и дале проживем!»
-Верку видел, - сказал Славка, сплевывая сквозь щелку в передних зубах, - плачет, писем от Витьки месяц не получала. И мать тоже не получала. Седне в район поехала, заказала разговор с частью. Хочет выяснить, че случилось.
-Может, с парашютом неудачно приземлился, - высказал предположение Николай.
-Ага! И сломал правую руку! -  покивал головой Толик, - Та не, там шо то другое, - высказал он предположение. – Бывает, парашюты не раскрываются.
-Типун тебе на язык! –  проговорил Николай. – Тетя Зоя приедет из района, зайдем, спросим.
-Чего еще нового в хуторе? – лениво спросил Толик. Он и сам знал все новости, но говорить о чем–то надо. Славка неожиданно для них выпалил:
-Парни, а я Нинке целку сломал, - свысока посмотрел на друзей, солидно цвиркнул в сторону сквозь щелку в зубах. Николай и Толик переглянулись.
-Дружбан, да ты негодяй! – упрекнул его Николай, и обратился к Толику: - Ты посмотри на этого тихоню! Кто нас ругал в прошлом году, за баб?! Ты же с девкою гулять позже нас начал! Ну-у, а-ас! – не мог поверить друг. - А! На повороте нас обошел! Ты погляди на него, Толян!
-Не обошел, - потупился Толик, - я Лидку еще раньше уговорил.
Николай опешил.
-Ну, вы, парни, дае-ете! – удивленно проговорил Николай. - Прям, злыдни писюкастые! – покачал он головой. Юноша привык считать себя на голову выше их в женском вопросе, ан нет, эти лопухи тоже не промахи. – Тогда и я покаюсь – грешен!
Толик аж подпрыгнул:
-Иди ты! – не поверил он. – Ты соблазнил Машку?! – округлил он глаза.
-Вам можно, а я что, - рыжий! – пожалел Николай, что сознался.
-С нами все понятно: Нинка без матери здесь, старшая сестра не уследила, этот поросенок воспользовался беззащитным созданием, - толкнул Толик с бревна Славку. – Я своей пригрозил: не даст – брошу! Деваться ей некуда, -  меня любит, готова на все. Но Машка! Ей то чего не хватало?! Она же от тебя нос воротила! – доказывал Толик. – Я и сейчас не верю, что у вас сложиться. На рожу, конечно, смазливая. Тебя понять  могу, ей то зачем надо было отдаваться?! Уедет в город, и поминай, как звали, - удивлению Толика нет предела. Славка тоже открыл рот.
-Она меня тоже любит, - возразил Николай, а самого покоробили слова друга, в душе признавал справедливость его слов. Тот с детства Машку знает, она с Катькой дружила, и Толик между ними терся. Чувствовал Николай, иногда телом Мария с ним, а душой – нет. Отвечала на ласки, обнимала, целовала, но только расставались, глаза у подруги потухали, и мысли ее не рядом с ним, а где-то далеко. Николай боялся себе в этом признаться. Каждый раз искал опровержения своим наблюдениям, и каждый раз убеждался, любимая смотрит мимо него, когда уходили от места уединения.
-Любит, любит, - поддакнул Толик. – До первого встречного очередного офицера…
-Да пошел ты!.. – прикрикнул на друга Николай.
-Сдается мне, парни, шо в нашем хуторе остался одна неприступная крепость – твоя сеструха, - обратился Славка к Толику.
-Я ей голову отверну, - узнаю! – пообещал тот.
-Узнаешь ты! Так она тебе и доложит! Много Лидкин батя знает? Тож, меж прочим, узнает – голову, как куренку свернет, - убедительно сказал Славка.
-Эт точно! – подтвердил Николай.
Пришли рабочие со стройбригады, прервали занимательный для них  разговор. Дядя Алеша через правление добился, чтобы стены выложили за минимальную плату колхозные рабочие со строительной бригады. Единственная, ощутимая помощь брата сестре. После смерти тещи, брат вел себя посмелее в семье. По-прежнему открыто в спор не вступал,  тихой сапой делал свое дело, не советуясь с женой.
 Правление пошло навстречу передовой телятнице, все же грамотами награждали, премиями, вымпел «Ударника Коммунистического труда» имела, выделили рабочих на строительство дома.
Работяги не торопились. Спешить им некуда. День прошел, - и ладно! Платили не от выработки. Не торопясь перекурили, посидели, мысленно  прикинули, с чего будут начинать, старший среди них распорядился:
-Так, пацаны! Носим саман и глину. Воду в ведрах поставить по углам фундамента.
Уровнем промерял поверхность фундамента, крякнул:
-Ровно, мать их итить! Шабашники делали? – спросил Николая, тот  кивнул.
-Оно и видно! Петрович с пьяных глаз отродясь ровно не ложил. Потом глиной выравнивали. Тут – порядок. Дверь, - в каком месте будет?
Николай с матерью долго спорил, где должна находиться входная дверь, уговорили друг друга – дверь будет в правом углу, показал строителю место, где оставить проем для двери. Тот мелом на фундаменте пометил. Окна распределял сам.
-Поехали! – махнул он рукой. Парни понесли саман рабочим.
-Сколько ж раз мы его уже таскаем? – выпучил глаза Славка. – В хуторе три раза, - считал он. – Здесь второй раз! Пупок развяжется скоро!
-Ты работай, - поддал ему под зад Толик.
-Последний раз, надеюсь, - пообещал Николай.
К вечеру саман казался неподъемным. Зато выложили полдома. Из жженого кирпича выкладывали бы неделю, из самана стены выкладываются быстрее. Кирпич непозволительная роскошь. Не многие колхозники позволяли себе строить дом из него, многие приноровились саманные стены обкладывать красным кирпичом, или набрасывать цементные «шубы», только предварительно справками запасались для начальства и милиции, - кирпич не краденный, а честно купленный.  Вечером рабочие ушли, а ребята все сидели на бревнах, не могли разогнуть уставшие спины.
-Завтра не придем, - пообещал Славка. – Им деньги платят, пускай сами таскают. Толик с ним согласился.
-Спасибо и за это, я приду. Обязан придти. Дом мне строят, надо помогать, - поблагодарил друзей Николай. – Поехали домой.
У правления увидели тетю Зою в окружении женщин, рядом стоял ее муж, - отец Виктора Сташко. Остановились. Подошли к ним, глаза  у матери заплаканы, нехорошее предчувствие кольнуло их.
-Как там обстоит дело, тетя Зоя? Че с Виктором? – обступили они родителей.
-Ой, ребятки! – заплакала мать с новой силой. – В Афганистан, будь он трижды проклят, загнали моего сыночка. Там же стреляют!
Ребята передохнули, ожидали пострашнее будет известие.
-Не беспокойтесь, тетя Зоя. Наши там не воюют. Афганцы между собой дерутся, наши только охраняют покой мирных жителей. Вернется живым и здоровым, - успокоил ее Николай.
-Дай то Бог! – сквозь слезы улыбнулась мать Виктора.
-Так то оно так! – поддакнул отец. – Токо хто его знает, как обернется… - проговорил он.
Всем бабам и мужикам в хуторе тот Афганистан был до лампочки. Кто-то там воюет, – нас не касается. И вот  коснулось. Теперь новости оттуда по телевизору стали смотреть внимательней, может, и нашего Виктора по телевизору покажут. Про убитых не слышали. Мелькнет иногда в прессе слово «Груз-200», а што оно там обозначает, кто ж его знает, да и не интересовались вовсе.
-Гля, повезло Витьке, - когда отъехали, сказал Толик, - за границей побывал. Подарков заграничных Верке привезет.
-Как бы самого не привезли, - высказался Славка.
-Вали ты, знаешь куда? Каркаешь, - осадил его Николай.
С тем и уехали домой.

Николай работал со строителями наравне. А может и больше. Теперь ему одному приходилось носить и подавать саман, глину, уставал, но грела мысль – для себя строю. Наблюдал за рабочими, как те кладут саман, перевязывают углы и простенки, как делают перекрытия. За три дня выложили стены под сволока. На глазах рос дом. Их дом! В котором его семья будет жить.
Целый день простоял парень в очереди за шифером, завхоз отпускал ему в последнюю очередь, сначала грузили шифер для коровника, потом для свинарника, что осталось – Стаценко. Везли шифер в тачке трактором «Беларусь». Тачку мотала по дороге, подпрыгивал на ухабинах, Николай зло кричал трактористу: «Потише едь! Побьется!», - но тот не слышал, а если бы и слышал, скорости не сбавил, у него забот по тому шиферу – нет. Работяги с ленцой шифер разгрузили, сложили штабелем под домом. Несколько шиферин раскололось, хозяин огорченно рассматривал их. Деньги уплачены как за целые. Спустя некоторое время начали возводить крышу. В воскресение у рабочих выходной. Юноша привез в станицу сестру и мать похвалиться сделанной работой, заодно решили навести порядок в будущем дворе и огороде: вырвать бурьян, вырубить молодые побеги акаций, присыпать ямки, разметить линию будущего забора. Николаю тоже предстояло не мало работы.
Мать стояла напротив дома, и слезы струились по ее щекам. Николай обнимал ее, успокаивал. Этот маленький домик по сравнению с их развалюхой в хуторе, - казался ей огромным.
-Вот твой строительный институт, - улыбнулась мать сквозь слезы и прижалась к сыну.
-Погоди, мама, окончу институт, не такие хоромы отгрохаем, - польщенный произведенным впечатлением, самоуверенно  пообещал сын.
-Пойдемте-ка к Калининым, переоденемся, - посоветовала мать, - я прихватила тебе старые брюки, взяли с Леной одежку, тоже переоденемся, чтобы не пачкаться.
-Вы идите, я здесь переоденусь. Все же стены уже есть. Спрятаться от посторонних глаз теперь можно. А ты, мама, часы сыми,  зачем ты их одела? – говорил Николай, прыгая на одной ноге. Снимать брюки можно  и здесь, никто же не видит.
-Сниму, конечно. Одела, чтобы к автобусу не опоздать.
Единственная золотая вещица, которую за рождение сына подарил матери отец, Тамара берегла их подрастающей Ленке. За всю жизнь мать так и не смогла купить себе ни одного золотого колечка, серег у нее никаких нет, только эти золотые часики. Они ушли, Николай переоделся, сложил в штабель все доски, - будущая обрешетка крыши, собрал остатки самана. Мать и Лена пришли не скоро, зацепила их с разговором тетя Варя, мать годами к ним не заходила, а тут решилась, жить то далее почти рядом будут. По приходу ударными темпами работали в огороде. Иногда звали на помощь Николая, если не справлялись с особенно толстыми корнями разросшихся акаций.
Ближе к вечеру, и к приезду колхозного автобуса, мать и Лена опять пошли переодеваться в чистое, Николай сидел на причалке, терпеливо ждал.
Когда они появились, на матери не было лица, бледное и заплаканное, Ленка шла тихая и удрученная.
-Что случилось? – забеспокоился Николай.
-Часы пропали, - губы матери дрогнули, она горько заплакала, Ленка тоже пустила слезу.
-Как пропали? – не поверил Николай. – Как они могли пропасть, ты - куда их положила?
-Сняла и положила в карман платья. Платье повесила в открытой кухне, на гвоздик, - всхлипывала мать.
-Может, обронила? – все еще надеялся сын на рассеянность матери, не хотелось думать, что часы умышленно взяли из кармана, а попросту - украли.
-Нет, я помню, как положила их в карман. Да и Лена видела.
Сестра кивнула головой: «Да, видела!»
-Куда же они могли деться? – совсем сник юноша, потом ухватился за спасительную догадку. – Так может, Полина взяла поиграть?
-Спрашивали. Не брала – говорит. Да не сомневаюсь я, Варвара их забрала, она всегда завидовала моим  золотым часам. Сколько раз просила подарить, или продать их ей, - всхлипнула мать. - Зараза такая! Чтобы у нее руки отсохли! Нашла, сволота, у кого воровать, - не унималась мать, ругала последними словами. – Стоит, гадина, над душой, чуть не надсмехается: «Ото ж, посияла десь, а теперь к нам претензии хочет предъявить». Из-за вас  только с нею общаюсь, сволочью, не ходила три года, больше вообще никогда к ним не зайду, - слезы ручьем лились из ее глаз, ей так обидно, она точно знала, их взяла тетка Варвара. - Уж лучше бы потеряла их! Пусть бы их достойный человек нашел! – не унималась мать.
 Сын как мог успокаивал:
-Не плачь, мама, вырасту, куплю тебе еще лучшие часы, пусть она подавится, -  настроение  у всех окончательно испортилось.
На такой грустной ноте закончился тот день.
Через несколько лет, когда Тамара с детьми жила уже в новом подворье, в гости пришла племянница Поля и похвасталась:
-Смотрить, теть Тамара, шо мама подарыла мэни на восемнадцать лет! – и показала на руке золотые  дамские часики. Мать посмотрела и обомлела. То были ее золотые часы, которые когда-то подарил муж, и которые пропали у нее тогда, когда строился этот дом. Мать закусила губу,  ничего не сказала. Полина не виновата, а омрачать ее радость родная тетка не захотела. Через год рассказала о часах сыну. Тот заиграл желваками, ничего не ответил. Молча достал коробочку из под тех часов, которую хранила мать. Ранее видел, как мать изредка брала в руки пустую коробочку, держала в руках, вздыхала, и снова убирала в ящик. Берегла  ее как память о подарке.  Встретил Полину, спросил:
-Тебе мама подарила часы на день рождения в прошлом году?
-Да! – не понимая, к чему клонит двоюродный брат.
-А коробочка от часов у тебя осталась? – не отставал он.
-Не знаю, - Полина недоуменно смотрела на Николая.
-Я хочу подарить тебе коробочку для них. В ней паспорт от часов. Покажи своей маме, она поймет - жестко проговорил он, сунул в руки коробку опешившей Полине, та не понимала всей подоплеки поступка брата, и какую роль играет коробочка к часам, подаренные ей матерью. Хотела спросить Николая,  тот быстро отвернулся и пошел прочь.
Не знают Николай и мать, какой разговор произошел в семье Калининых, но позже  Полина высказала Лене:
-Так шо ж! Токо у вас такие часы были? Их уси моглы купыть… На то й магазины существуют…
Мать грустно заметила:
-Таких часов в магазинах уже лет пятнадцать не продают.
А Николай мрачно посоветовал:
-Пусть она сверит номер на корпусе часов с номером в паспорте, который я ей подарил. Не совпадут ли номера часом?!
Мать взглянула на сына:
-А я то все думаю, куда коробочка от часов задевалась…

Через две недели возвели крышу. Дом пугал в ночи прохожих своими пустыми глазницами, днем дети приспособили его для игры в войну. Прыгали через окна, оббивали края, разрушали кладку. Николай купил рулон рубероида, закрыл им проемы, прибил рубероид досками к стене. Поймал мальца с улицы, предупредил, чтобы передал всем сверстникам, в доме лазить нельзя, а то могут без ушей остаться. Поручил мальцу охранять дом, пообещал купить шоколадку.
Ближе к концу июня бригадир Завьялов на своей машине повез дочь, Николая и Катю в Краснодар, сдавать в институты документы. Мария гордо сидела впереди, так всегда делала ее мама. Та никогда не сядет сзади, даже если приходилось подвозить председателя колхоза. Николай и Катя сидели на заднем сидении, юноша недовольно засопел, ему хотелось, чтобы подруга сидела рядом.
 Не так часто Николаю приходилось уезжать далеко от хутора. С удовольствием и любопытством разглядывал поля других колхозов, проплывающих за окошком. Вроде бы такие же зеленые, как за ихней станицей и хутором, но что-то в них чужое, не свое. Смотрел и не мог понять: чем отличаются кукуруза, подсолнух или озимые на полях других районов,  ведь отличаются! Проезжали другие хутора и станицы, отметил, лучше и справней жили в тех станицах люди: домов каменных побольше будет, чем у них в станице, наличники покрашены белилами. Заборы у всех зеленью или голубой краской покрыты, скамеечки у калитки сделаны аккуратнее. Деревья во дворах погуще, поразвесистей. «У себя забор сделаю, обязательно покрашу. И скамейку сделаю хорошую, удобную. Ленка с женихами  на ней будет рассиживать», - думал Николай, отвернувшись от Кати, жадно разглядывал слегка меняющийся ландшафт.
Направление от колхоза на учебу получила только Мария. Отец похадатайствовал, ему, как передовику производства не отказали. Кате  и Николаю отказали, строителей и учителей своих девать некуда. А строители инженеры вообще колхозу не нужны, коровник слепить сможет любой Архипыч и без институтского образования. Или шабашники выстроят, и никто у них не спрашивает, есть ли у них диплом строителя. Николай хотел добиться направления от колхоза. Во-первых: впоследствии такой студент получает повышенную стипендию. Во-вторых, принимают таковых в институт вне конкурса. В-третьих, гарантировано, по окончанию вернешься в родной колхоз, а не пошлют в тьму-таракань сортиры строить. Но, то ли председатель в тот день не с той ноги встал, то ли правду высказал причину дед Ваня – «Та ему жинка с утра борщу ны дала, ось вин и сказывся!». Официально отказали по причине – у парня нет трудового стажа. Какой трудовой стаж мог быть у вчерашнего школьника.
Город ошеломил его так же, как и тогда, когда  приезжал с экскурсией в школьные годы. Не понятно, куда снуют все эти машины, автобусы, трамваи и троллейбусы, куда торопятся люди. Так много людей одновременно они видели только по праздникам, во время демонстраций. Дома большие, многоэтажные, не видно ни одного частного дома крытого камышом. Отец тормознул машину у Сенного рынка. Договорились, в пять часов встретиться здесь же, у центральных ворот. И повез Марию дальше, в медицинский институт. Николай и Катя растеряно  озирались, как потерявшиеся щенята. Полагали, здесь как в станице, все рядом, расположено на центральной площади. А тут улицы расходятся в разные стороны, по ним мечутся машины,  город оказался настолько большим, к Сенному рынку полчаса ехали, сколько же им осталось ехать до институтов? Николай держал в руке бумажку с адресами, не зная, в какую сторону тронуться. Катя вцепилась в его руку, озиралась как разведчик на вражеской территории, потом чуть не плача, сказала:
-Ой, Коля, я боюсь!
-Тогда  сидела бы дома! – буркнул Николай,  досадовал на свою беспомощность. На правах старшего, с умным видом пытался прочитать название улицы, заглядывал в бумажку и убеждался, что ни его, ни Катин институт на этой улице не находяться.  Оглядывался, выбирал из снующей толпы, кого бы спросить, где находиться улица Седина,  все озабоченно проносились мимо, им не до юнцов, беспомощно стоящих у края тротуара. Таких приезжих, как они – торговцев, студентов, авантюристов, покупателей, командировочных  и прочего люда – со всей Кубани приезжало в город каждый день не считано. Местные жители привыкли обходить их мимо, не обращать внимания. Только милиционер лениво стоял у перекрестка, наблюдал за торговцами и покупателями, снующими в воротах рынка. Николай увидел милиционера, схватил за руку Катю, поволок за собой, сунул бумажку милиционеру, еле продохнул:
-Как доехать?
Тот сначала внимательно разглядел их, степенно взял бумажку, прочитал адрес, показал на остановку через улицу, велел сесть на троллейбус, через четыре остановки выйти, перед ними будет трамвайная линия, пересесть на тройку (увидел недоуменный взгляд Николая, пояснил: тройка – это третий номер маршрута, впереди трамвая будет цифра), направо по улице еще шесть остановок. Там спросите, - пояснил. Другой адрес в той же стороне,  ехать надо еще дальше.
-Спасибо! – поблагодарил Николай, не выпуская Катиной руки, пошел напрямик через улицу к остановке. Милиционер свистнул, подозвал:
-Ребята, вы с луны свалились, что ли?! Подземный переход рядом! – крутанул головой. – Вот, деревня!..
Поспешно извинились, милиционер улыбнулся, не первые провинциалы встречаются ему за службу.
В троллейбусе подошла кондуктор, равнодушно оглядела молодых людей, спросила на всякий случай строго:
-За проезд платить будем?
-Да, да, конечно. А сколько? – спросил Николай и полез в карман.
Кондуктор смерила  его с ног до головы:
-Вы первый раз троллейбус увидели?
-Не-ет...
-Чего ж дурака валяете?!
Парень протянул двадцать копеек, по сдаче понял,  проезд стоит   четыре копейки.
Первым нашли строительный институт. Николая приятно удивили его размеры. Четырехэтажное здание стояло буквой «П», внутри двор с неработающим фонтаном, центральный портал подпирало пять огромных колонн. До этого предполагал,  здание института будет чуть больше училища механизаторов, что расположен в районной станице. С некоторым смятением в душе  подошел к центральному порталу, поднял голову, прочитал полное название института, позолоченные буквы которого красовались над колоннами. Увидел стрелку с надписью «Приемная комиссия», потянул за собой Катю. Огромные коридоры, уходящие вдаль, как улицы Краснодара, поразили его не меньше самого здания, не удержался и заглянул в аудиторию, увидел вместо парт столы, удивленно поморгал глазами, кивнул Кате: «Видала?!», и потянул за руку девушку к приемной комиссии. В приемной комиссии сидели такие же ребята и девчонки, студенты старших курсов, деловито принимали документы, очередь небольшая, Николай зашел вместе с Катей, она ни за что не хотела оставаться одна в коридоре. Парень быстро просмотрел перечень документов, поискал в конверте и внимательно посмотрел на фотографии, придирчиво сверил с оригиналом, пролистал характеристики, заглянул в аттестат, все сложил в отдельную папочку-скоросшиватель, протянул бланк «Заявления» о приеме в институт.
-Жильем обеспечены? – спросил его парень, с интересом разглядывая Екатерину.
-Что? – не понял Николай.
-Жить где будете во время экзаменов? – повторил вопрос парень.
-Не знаю… - замялся Николай, ранее о жилье  не задумывался.
-Так и запишем: на время экзаменов  поселить в общежитии. Жить будете в общежитии при институте, - пояснил студент приемной комиссии.
-А-а! Спасибо! Очень хорошо! - обрадовался он так просто разрешенному вопросу.
Парень из приемной комиссии продолжал поучать:
-За дверью, на стене, висят объявления и дни сдачи экзаменов. Там же есть условия приема на платные подготовительные курсы, если желаете – можете записаться, - терпеливо разъяснял юноша, не первому абитуриенту втолковывает. Протянул  программку с вопросами по предстоящим экзаменам.
-Платные? А сколько? – спросил Николай.
-Там все написано. Кстати, курсы может оплатить колхоз.
Совет юноше понравился, только он знал отношение  председателя к их стремлению  учиться в институтах не очень нужных колхозу. Хотя председателю ведь можно соврать: они по окончанию курсов будут поступать в сельскохозяйственный институт. Маленький обман, зато какая экономия! Николай написал заявление, протянул парню, потоптался, хотел подробнее расспросить о подготовительных курсах,  сначала решил изучить объявления. Парень взглянул на Катю: «Что у вас, девушка?».
-А? Ничего! – очнулась Катя, за все время, пока земляк сдавал документы, стояла как завороженная, наблюдая за членами приемной комиссии и вслушиваясь в диалог Николая и парня, принимающего у него документы.
-Вы не к нам? – спросил тот же студент и по-доброму улыбнулся.
-Нет, - замотала головой Катя.
-Жаль! -  Николаю  напомнил: - Поезжайте домой, и ждите вызова на экзамены. Следующий! – крикнул он в полуоткрытую дверь.
Когда Николай и Катя вышли, парень из приемной комиссии наклонился к своему однокурснику, сидящему рядом, потянулся и сказал:
-Откуда только такие ангелы на землю спускаются? – имея ввиду Катю, заглянул в анкету Николая, пояснил: - Только на дальних хуторах, в глуши, можно встретить такое милое, небесное и непорочное создание.
В коридоре они внимательно перечитали все написанное на стенде, задумчиво сказал Кате, неплохо бы поучиться на подготовительных курсах, шанс поступить в институт возрастает.
На улице юноша  с шумом выдохнул, свалился некий груз с плеч, словно его приняли в институт. Оглянулся на здание, с легким благоговением подумал: «Неужели ему предстоит учиться в таком красивом и солидном институте. Надо поступить – любой ценой!» И они пошли искать педагогический институт. Спросили одного прохожего, где находиться улица Седина, на которой находился институт,  прохожий оказался приезжим и не смог ничего подсказать. Спросили другого прохожего, – тот подробно объяснил, как можно добраться по адресу. Нужно проехать несколько трамвайных остановок, а там пройти пешком.
-А мы дорогу назад, к рынку найдем? – спросил Николай.
-Не знаю?! – округлила глаза Катя.
-Как рынок назывался, где нас ссадили?
-Сенной, кажется!
-Тогда, найдем! Не дрейфь, подруга! Язык до Киева доведет! – бодро объявил парень, ему на душе легко, он свою миссию выполнил.
-Папа говорит, язык доведет до цугундера, - сказала Катя, еле поспевая за Николаем.
-А че це такэ? – на местном диалекте спросил Николай.
-Не знаю. Кажись, кутузка…
-Тоди ты молчи, спрашивать буду я.
-Ой, мама! – заныла Катя. – Я в жизни не запомню, как сюда добираться! Што б я без тебя делала?
-Главное, запомнить, в какой стороне находится автовокзал. Изучить маршрут, остальное – освоим в процессе, - уверенно втолковывал юноша, приободренный выполненной миссией по сдаче документов.
С удивлением оба узнали: рядом с педагогическим институтом имени 15-ти летия ВЛКСМ находится медицинский институт. У Кати округлились глаза:
-Вот ворона! Я же не посмотрела у Машки адрес ее института. Я могла бы вместе с ними доехать, - посетовала она.
-Кто же знал… - пожал плечами Николай.
У Кати документы приняли без проблем. Тоже спросили, где намерена она проживать во время сдачи экзаменов? Не желает ли поступить на подготовительные курсы?
-Они что же, у всех вот так, запросто, берут документы? У кого не попадя? – наивно спросила Катя товарища, когда  шли назад, к Сенному рынку. Она почему-то думала, прием документов должен происходить более торжественно, избрано, строже. Николай удивился вопросу, пожал плечами:
-Почему бы нет? На экзаменах будет видно, кто достоин учиться, а кто – нет. Слушай, у тебя - институт! – восхитился юноша, - сплошное царство невест! Интересно, ребята у вас будут учиться?
-Конечно! На физфаке. На математическом факультете, - уверено перечисляла Катя.
-Ну, ну… - только и сказал юноша, увидел лоток с пирожками, спросил: - Ты есть хочешь?
-Хочу.
-Пошли! – кивнул в сторону пирожкового лотка. Девушка судорожно ухватилась за руку. Николай остановился:
-Слушай, ты так всю дорогу и будешь за руку держаться?
Катя отпустила руку, виновато улыбнулась:
-Я так боюсь потеряться.
-Ты запоминай. Не все время будешь рядом со мной. Учись жить в большом городе. Нам здесь предстоит париться пять лет, - поучал девушку, а сам терялся в догадках, как можно привыкнуть к незнакомому укладу жизни.
-С чем пирожки? - спросил Николай толстую, распаренную жарой тетку в грязном переднике.
-С мясом и картошкой, - ответила та равнодушно.
Он достал рубль.
-По два: тех и других. Сколько?
Продавщица посмотрела на них, как кондуктор в троллейбусе.
-Вы с луны свалились? Как всегда: по пять и шесть копеек.
Отошли к скверику, сели на лавочку, жевали пирожки, разглядывали прохожих, парень с набитым ртом, сказал фразу из анекдота, которого Катя наверняка не знала:
-А жизнь то, налаживается! – шутливо подтолкнул ее в бок.
-Мне тоже здесь нравиться, - ответила девушка. – И все же в хуторе как-то привычней.
-Сидела бы тогда в хуторе, кто заставляет сюда ехать! Сама захотела, - упрекнул Николай.
-Ага! А как же  тогда учителем станешь?
-То-то! Стисни зубы и мужественно переноси все невзгоды. Сейчас еще цветочки – дальше будет сложней.  От учебы никуда не денешься,  будет много других подводных камней: с кем поселят жить, как вжиться в коллектив, как наладить отношения с комсомольской организацией, с деканатом, и так далее. Вдруг влюбишься, замуж захочешь выскочить.
-Скажешь тоже!.. – с негодованием отвергла Катя.
-Кстати, как тебе идея с подготовительными курсами? – спросил Николай, тщательно пережевывая пирожок.
-Заманчиво. Я бы хотела подтянуться. Ты у нас дока в математике, я – слабовата, - откровенно делилась опасениями девушка.
-Машку надо спросить, может, все вместе на курсы поступим?
Катя потупилась, не поднимая глаз, высказла Николаю:
-Мария по секрету сказала мне, на экзамен поедет с мамой. У той в районе есть знакомые, которые вышли на приемную комиссию, у Марии с приемом проблем не будет.
-Лихо! – неприятно кольнуло его известие. – Кто-то более талантливый по ее вине не поступит. Ладно, поела? Пошли искать Сенной рынок.
Шли по огромному городу, крутили головой, удивлялись множеству магазинов, заглянули в «Универмаг», в котором, по их мнению, все есть. Не как в  заштатном городе Ейске. Им как можно скорее хотелось приобщиться к городской, кипящей, суетящейся жизни. Катя тараторила без умолку, так трудно остановить всех переживших испуг, который оказался ложным. Поминутно дергала товарища за рукав и обращала внимание на каждую мелочь. Даже на кошку, сидящую на подоконнике второго этажа. У Сенного рынка машины бригадира не наблюдалось. Остановились у огромных ворот, крутили шеей в разные стороны, Катя тут же высказал опасение:
-А если мимо проедут?
-Пойдем пешком, - буркнул Николай.
-Ой, что ты такое говоришь?!
Толстый азербайджанец толкал тележку с ящиками заполненными свежими баклажанами, уперся в парочку, сказал недовольно:
-Атайди, дарагой, да!
Они посторонились, боясь отодвинуться далеко от ворот, вдруг отец Марии не заметит их и проедет мимо. Ждали долго. Катя высказала предположение, ездят по магазинам, и оказалась права. Когда увидели знакомую машину, обрадовались, поспешно кинулись наперерез, словно боялись ее исчезновения, Мария тут же похвасталась обновками, которые успела купить в большом магазине. По дороге начали делиться впечатлениями от институтов. Ее больше всего поразили увиденные в аудитории человеческие  органы сделанные из папье-маше. Похвалилась: - заглянула в некоторые аудитории, видела скелет человека.
-Фи, какая гадость! – заключила Катя.
-Зато у нас будет свой врач, - возразил Николай.
-Да. А еще – свой строитель, и свой учитель! – в тон ему сказала Мария и рассмеялась.

Дома Николай жадно ел, с упоением рассказывал матери об институте, городе, троллейбусе и трамваях, о магазинах и подготовительных курсах, об улицах, в которых нет конца. Мать сидела напротив, грустно смотрела на него, на душе неспокойно: птенцы вырастают и покидают свои гнезда.

24.

Николай и Катя решили поступить на подготовительные курсы. Дядя Алексей взялся походатайствовать перед председателем об оплате курсов, подсказал, как нужно написать заявление и при этом сослаться на Постановление Совета министров от 1970 года, которое обязывает колхозы оплачивать подготовительные курсы будущим специалистам. Кстати, в том же Постановлении говорится об отмене обязательного требования при поступлении иметь двухгодичный трудовой стаж. Обманул его председатель, когда отказал дать направление на учебу. Для председателей, как  для удельных князьков, постановления какой-то там далекой Москвы – до лампочки! У них найдется с десяток отговорок, по которым можно в просьбе отказать. А то и просто, скажет: «Не дам!», и управы на него нигде не найдешь. Самое большое начальство для председателя – райком партии и исполком района. На остальных – ему начхать. На сей раз «жена, наверное, борщом его с утра накормила», просьбе председатель внял, поставил на заявлении резолюции. Не знал Николай причины доброго отношения председателя к нему. Истину разъяснил ему дядя: руководителю колхоза сейчас не до какого-то там пацана Стаценко с его подготовительными курсами. В правлении в настоящее время царит хаос и смятение. Даже у дяди Алеши блуждающий, озабоченный взгляд. Понизив голос, как взрослому, дядя пояснил:
-Медунова сняли!..
-Как, так?
-А вот так! Как Хрущева. Якобы на пенсию. Но шо то там неладное творится. Райком не отвечает, указаний никаких не поступает.
-Вроде так прочно сидел, с Брежневым целовался, - напомнил Николай.
-Та той со всеми целуется! – воскликнул дядя Алеша. - В том то и фокус: Брежнев на месте сидит, а лучшего друга кышнули. Тот даже дела не сдал, в одночасье в Москву укатил, спрятался там и молчит.
-Нам-то чего до всего этого? – пожал плечами Николай.
-Как чего? Новая метла – по-новому пометет! Райком всем составом в край мотнул выражать верноподданнические чувства новому начальству. Приедут прежние начальники или новым составом возвернуться, - неизвестно!
-А кто теперь в крае будет править нами? – спросил племянник.
-Неизвестно. То есть, - известно! Но до официального опубликования, говорить не принято. Приедут наши районные чинуши – объявят. Вот почему кресло у председателя под задницей зашаталось, а там и у нас всех.
Дядя Алеша потер кончик носа.
-А председатель причем? Его ж колхозники выбирают?!
Дядя Алеша посмотрел на племянника, как на младенца: ласково и снисходительно.
-Выбирают! Кого из райкома пришлют…
На том и расстались. Николай зажал в руке разрешение на оплату подготовительных курсов, пошел в бухгалтерию. Шел по коридору и размышлял, как все  взаимосвязано: где-то в крае меняется руководство, а здесь, за сто километров, паника! В результате которой, председатель подписывает бумажки, не глядя, теперь колхоз уже не его хозяйство, а после него,  - «хоть потоп».
И деньги за курсы колхоз перечислил на расчетный счет института. Кате отказали.  Она ходатайствовала до снятия Медунова. У нее не было дяди, который работал бы в правлении колхоза, председателю по-прежнему учителя не нужны, вдобавок, отец Кати недавно послал председателя по известной дорожке, когда тот в посевную лишил его выходных. Отец Кати оплатил подготовительные курсы из своего кармана.
Мать собирала Николая как на войну. Положила в старенький рюкзак ложку, чашку, тарелку, маленькую кастрюльку. Он возмущался и выкладывал все обратно.
-Люди смеяться будут. Скажут, приехал барахольщик, деревня неотесанная… - возмущался сын.
 Мать упрямо закладывала все обратно, убеждала:
-Коленька! Пусть говорят! В столовую не набегаешься, да и денег не много. А тут крупки купишь, заваришь, вот тебе и ужин…
-И где ты ее там сваришь? Может, в общежитии керогаза вовсе нет, - слабо сопротивлялся Николай. Он противился, но не хотел обижать мать, сдался, потом не раз мысленно благодарил за такую предусмотрительность.
-Будет там керосинка, - убеждала мать. - Не может быть, чтобы студенты три раза в столовке питались. Знаешь, сколько там обед стоит? Не меньше рубля. Три рубля в день – девяносто на месяц, да еще расходы на дорогу, ого-го-го!..
Крупу на первое время взял, сахар мать положила, от соли решительно отказался. Тащить пачку – лишний килограмм, соль не дорогая, купит в городе. Мать напекла пирожков, положила домашней колбасы. Собрала полный рюкзак, сын стеснялся, похож на мешочника.
Мать плакала, прощаясь. Целый месяц не будет сына видеть. Так надолго они еще не расставались. Сколько раз ее пытались положить в больницу на одну только неделю, она не соглашалась, переносила болезни на ногах, только, чтобы не расставаться с детьми. А тут сын уезжает  на целых тридцать дней! Ленка и та за руку уцепилась, губы задрожали, когда подошел автобус. Катю провожали мать и отец. Видя, как переживает мать Николая, Катя попыталась успокоить ее:
-Не беспокойтесь, тетя Тамара, я за ним присмотрю, - весело проговорила Катя.
 На что, тетя Поля – мать Кати, со слезой в голосе тоже просила Николая:
-Ты не слухай ее, Коля! Ты лучше сам присмотри там за ней. Девка ведь, ветер в голове!
-Присмотрю, - солидно обещал Николай.
Подошла Мария, попрощалась с подругой, взглянула на друга. Он закинул рюкзак в автобус, приблизился к Марии. Обнял, поцеловал, в хуторе давно все знали об их отношениях, женщины деликатно отвернулись.
-Я буду скучать, - шепнул Николай.
-Я тоже! – ответила Мария.
-Месяц пролетит быстро. На выходные, через две недели, постараюсь вырваться.
Грустно в ответ улыбнулась, подняла руку в прощании. Автобус завелся, готовый тронутся, Катя призывно замахала рукой через окошко, юноша торопливо поцеловал мать и сестру, запрыгнул в салон, в окно продолжал прощально махать рукой, пока не скрылись в клубах пыли.
-Я думала ты останешься, - уколола Катя. – Так прилип!
-Расставаться всегда грустно, - согласился Николай. Мысли витали возле Марии,  только расстался, уже заскучал. Прощались они вчера, подруга была особенно нежна и ласкова, первой предложила уйти к тем дальним скирдам, от которых осталась одна треть соломы. Устроились на соломенном  ложе, Николай постелил свою рубаху. Пахло прелью, соломой и мышами. Оба не ощущали тех сторонних запахов, заняты только собой, им никто не мешал, весь мир сузился до стога соломы, слышали дыхание друг друга, биение своих сердец, чувствовали вкус поцелуев. Ощущение все охватывающей страсти им знакомо, девушка не стеснялась своей наготы и близости, целовала и ласкала друга с неистовостью зрелой женщины. Николай удивлялся, как быстро проходит у девушек период стыдливости и целомудрия. Наверное, все женщины такие, - думал он, - и продолжал любить ее прежней любовью, забыв все измены и огорчения, упивался сознанием – он первый ее мужчина, тайна, которая повенчала их навеки.
Автобус трясся по разбитой дороге. Катя устала быстро, приклонила голову ему на плечо и уснула. Юноша смотрел на проплывающие мимо пирамидальные тополя, скошенные нивы, бесконечные поля, простор – на сколько хватало глаз. Дед Ваня рассказывал, когда-то в этих кубанских степях ветер гонял сухое перекати-поле, гнул к земле ковыль, никто лесополос не сажал. Лошади ломали ноги, попадая в сусличьи бесконечные норы. В степи завывали волки, зимой не боялись собак, подходили к домам вплотную, лисы таскали кур из курятников. Круглый год охотились на зайцев и дроф (казаки называли их дудаками). Сейчас зайцев осталось мало, дроф выбили напрочь, молодежь не знает, как они выглядят.
К обеду приехали на автовокзал. Николай взвалил на плечи рюкзак, поднял Катину сумку, проворчал:
-Камней наложила…- взвесил сумку в руке. -  Или все наряды с собой прихватила? – недовольно проворчал он.
-Да какие там наряды! Мать напихала чего надо и чего не надо. Половина я выложила.
-И на том спасибо, - кивнул Николай. – Моя мать тоже пыталась всю кухню в рюкзак впихнуть.
-Давай понесем вместе, - предложила Катя.
Ладно уж, я сам… Пошли… Только куда? От рынка я дорогу помню, а как отсюда доехать?
Озадачено повертел головой, прикидывая у кого бы спросить, увидел будку с надписью «Справочная»:
-Во! Как раз для бестолковых колхозников!.. – воскликнул он, прямиком направился к справочному киоску.
Крашенная перманентом тетка, не выпуская папиросы изо рта, выдала им справку как доехать до институтов. Оказалось, рынок им не нужен. А от автовокзала первым по пути будет институт Кати.
-Славненько-то как! Поехали! – весело помахал справкой. - Как  тебя Толян зовет: фефела! –  засмеялся, все так хорошо складывалось.
-А ты, дурак, повторяешь, - картинно надула губки Катя.
-Не буду, - пообещал Николай.
В педагогическом институте стайка девушек из хуторов и станиц толкалась в деканате, получали разрешение на поселение в общежитии. Николай не стал ждать, велел Кате обустраиваться.
-В семь часов встречаемся у ворот, - показал в окно на входные ворота. Она закивала головой. – Я к себе. А то придется ночевать на вокзале. Ты все поняла? – строго спросил друг, товарищ, земляк.
Катя закивала, ей бы лучше, чтобы он  вовсе не отходил от нее.
-Ты только приходи, ладно? – жалобно простонала Катя
-Ты, это… если кто будет приставать или еще что… говори – я твой брат… - посоветовал парень.
-А у нас фамилии разные, - напомнила она.
-Какая разница, кто у тебя паспорт будет спрашивать?! Если только  на вахте спросят. Тогда – двухуродный, или трехуродный, или батьки разные… Найдем причину соврать, - втолковывал он.
-Не-е, будь лучше родным, ты же мне родной?! – все боялась отпустить руку Николая Катя.
-Родной, родной, иди, а то я без общаги останусь… - осторожно освободил руку, пошел к выходу.
Он вышел за ворота, сел в трамвай, поехал к «своему» институту.
В деканате висело объявление: «В общежитии мест нет». Толпа студентов осаждала секретаря декана. Та лениво отбивалась, ей надоело объяснять, почему нет мест, и кого по какой причине не приняли на курсы. Николай протиснулся, обескуражено спросил, как ему быть?
-Как фамилия? – резко спросила секретарь, не глядя на юношу.
-Стаценко.
Секретарь  заглянула в списки, нашла его фамилию, подняла на него глаза:
-Есть такой, почему поздно приехали? Все уже занято.
-Я не знал. Никто не предупреждал… - замялся обескуражено он.
Секретарь сняла трубку, на том конце долго не отвечали, наконец в трубке отозвались, секретарь скороговоркой пояснила причину звонка:
-Леонид Сергеевич, тут на курсы приехал парень, за него колхоз деньги перечислил… да, да… назад перечислять – больше мороки будет… Легче подселить… сверх лимита… да, да… хорошо, спасибо, – трубку положила, повернулась к Николаю. – Значит так! Найдешь коменданта… - черкнула на листке бумаги несколько слов, - он в общежитии, передашь записку, пусть в резерв тебя подселит.
-Спасибо!
-Пожалуйста! – в тон ему ответила секретарь.
Парень вышел во двор, остановил студента или абитуриента, спросил, где находиться общежитие института. Тот показал на большое серое здание сзади основного корпуса. У входа в общежитие остановил вахтер с красной повязкой на рукаве из числа студентов, тот посмотрел на поношенный рюкзак Николая, преградил путь:
-Куда прешь, деревня? – без злобы, почти весело спросил он.
Николай молча показал бумажку от секретаря.
-Тебе к нашему циклопу, ищи его в каптерке, - и показал направление по коридору.
-Почему – к циклопу? – спросил Николай.
-У него глаза нет, - пояснил вахтер. – И характер прескверный. Зовут – Свирид Федотыч, запомни. На дверях надпись: «Комендант». Уразумел? Тогда чеши! – напутствовал парень.
Юноша нашел дверь с табличкой, постучал. Послышалось из-за двери ворчание, дверь приоткрылась. На него смотрел одним глазом пожилой мужик с обожженным красным лицом, в солдатской, линялой гимнастерке.
-Тебе чего? – грозно спросил он.
Николай протянул ему записку секретаря:
-Свирид Федотыч, меня к вам послали… - пояснил он.
Тот хмыкнул, вырвал из рук бумажку.
-Они там с ума посходили, что ли!- загремел он. - Прут и прут… Куда я тебя, на шею посажу? - зло посмотрел на юношу, - тебе кто подсказал мое имя? – строго спросил он.
-Там, на вахте, - неопределенно махнул в сторону рукой Николай.
-Я им уши оборву! Стервецы! Запомни – Федор Свиридович, понял?!
-Да, конечно, - поспешил заверить он, догадался, попал  впросак, парень разыграл его.
-Шутники, мать вашу… - продолжал ворчать Федор Свиридович. -  Так, что же с тобой делать?
Комендант смотрел на него, раздумывая, шевелил про себя губами. Николай терпеливо ждал.
-Сам, откуда? – спросил не так уже строго.
-С хутора «Вольного».
-Который возле лимана?
-Да, - обрадовался парень, начало разговора обещало положительное решение вопроса.
-Почти земляк. Уток стрелять к вам езжу. Криволапова Виктора знаешь? – продолжал допрашивать комендант, поглядывая одним глазом на юношу.
-Так кто ж его не знает.
-Конечно! Известный браконьер! Я лодку у него беру. Ну, коли земляк, бери матрац.
Юноша со стеллажа стянул матрац, взял его под мышку, на другое плечо закинул рюкзак.
-Зовут как? – спросил комендант.
-Николай.
Комендант кивнул:
-Пошли, Николай! Будем тебе место искать…
Парень шел за ним, комендант прихрамывал, заглядывал в комнаты, запертые открывал ключом, сразу находя нужный на огромной связке. В одной из комнат сидели два кавказца, пили чай. Комендант грузно зашел, стал посреди комнаты, прикинул размеры, распорядился:
-Так, орлы! Пополнение к вам. Прошу любить и жаловать! Сейчас все за мной, возьмете еще одну кровать, приткнете в угол.
Парни сами только вчера заселились, приказание выполнили безропотно, оставили недопитый чай, пошли за комендантом. Николаю выдал одеяло, подушку и постельные принадлежности, заставил расписаться в толстой амбарной книге, ребята понесли железную сетку и боковые спинки кровати.
-Девок не водить, водку не жрать, - предупредил комендант, - за нарушение выселю, и прощай институт. Понятно? – грозно спросил он. Все послушно кивнули. Комендант внимательно посмотрел на них одним глазом, что-то наподобие улыбки мелькнуло на его изуродованном лице.
-Куришь? – обратился он к Николаю.
-Нет.
-Молодец! – Николай так и не понял, одобрил комендант, или сожалел об отсутствии у него сигарет.
 В комнате, кавказцы установили кровать, протянули по очереди руку для знакомства:
-Давай знакомиться. Все же целый месяц париться вместе.
Николай пожал руки, представился. Худощавый, невысокого роста парень назвался Русланом, второй поплотнее телом и постарше, тоже не высокий ростом – Муслимом.
-Садись чай пить, - предложил Руслан.
-С удовольствием! – согласился Николай, развязал узел рюкзака, выложил на стол пирожки.
-О-о! Сначала все мы богатые! Потом будем крошки собирать, - авторитетно заявил Муслим.
-Он знает! Второй раз поступает, - пояснил Руслан.
-Что так? – полюбопытствовал Николай.
-Русский завалил, - пояснил Муслим.
-Зато в армии отслужил, - за товарища похвастал Руслан. - Теперь идет вне конкурса. А мы с тобой в общем потоке. Ты как, готов? – продолжал допытываться Руслан. Чувствовалось, парень живой, подвижный, разговаривая, во время разговора  все время двигал телом, будто ему тесно за столом. Николай пожал плечами. Можно многое знать, но нельзя знать все. Тут как в русской рулетке: либо повезет, либо – нет. Пока пили чай, он выяснил, Муслим приехал из Махачкалы, дагестанец, родной язык – аварский. Руслан – адыгеец, родом  из горного аула. Но оба говорили почти без акцента, с чуть слышимым придыханием на звонких согласных.
-Я родом из хутора, каких на Кубани тысячи, - пояснил Николай ребятам. – Лиман рядом. Рыбой промышляем, камышом топим, - прихлебывал чай, заедая материнскими пирожками.
-Хо! – воскликнул Руслан. – Мы кизяком печки топим. У вас земля: палку воткнешь – дерево вырастит. Ты бы пожил среди наших камней! Видишь? – Руслан протянул жилистые руки ладонями вверх, мозоли, как у взрослого мужика. – Потаскай камни с наших клочков, чтобы посеять просо курам… - тут же переключился на Муслима, безо всякого перехода, обратился к нему, - ты тута сторожил, веди нас, показывай, где, что находиться. Пойдешь? – спросил Николая.
-Конечно! Я вообще в городе второй раз. Дуб дубом! Только мне надо в педагогический смотаться, у меня там сестра поступает. Нужно узнать, как устроилась.
-Красивая? – резво спросил Руслан.
-Обыкновенная, - развел руки Николай.
-Тогда приходи на площадь, мы будем в скверике,  покажу где сквер находится, - сказал Муслим. – В случай чего - ключ от комнаты будет на вахте, - пояснил он.
Втроем вышли в тихий прилегающий переулок, далее перекресток, на главной улице машин  и прохожих больше. Муслим со знанием местности, уверенно вел их по незнакомым улочкам, посмеивался над ребятами, которые спешили за ним, как утята за уткой, боясь потеряться.
-Слушай ты, горный орел, - шумнул Муслим на Руслана, - по дороге не ходят. Для этого тротуары имеются. Привык в ауле к бездорожью…
-Да ладно тебе… у нас асфальт везде проложен, - отмахнулся Руслан.
-Вот, вот! Асфальт есть, а тротуаров нет, - парировал Муслим.
-Точно! – подтвердил Николай. – У нас тоже нет. По траве ходим в грязюку.
-Сквер видишь? – спросил Муслим, показал рукой вперед, - приходи, там встретимся. Ты через сколько будешь?
-Минут сорок, если все благополучно. Я с ней в семь договаривался, сейчас без двадцати, обратно двадцать минут. Должен уложиться, - пояснял Николай.
-Мы пройдемся и тоже придем в сквер, приходите, - велел Муслим.
Николай пошел к трамвайной остановке, дорогу к педагогическому институту запомнил. Катя стояла у ворот, как часовой на страже, с нетерпением встречала и провожала глазами каждый трамвай. Увидела товарища, дернулась к нему, словно неделю не виделись.
-Ты как? – спросил он.
-Все хорошо. Поселили с девчонками из разных станиц. Одна с Динской, другая с Брюховецкой. У тебя все нормально?
-Обошлось! Но чуть не пролетел, как фанера над Краснодаром… - и рассказал о перипетиях своего подселения, о коменданте, о ребятах, которые, кстати, ждут их в сквере.
-Я боюсь кавказцев, - заупрямилась Катя.
-Та не, вроде парни хорошие, - уверил ее Николай.
Руслан увидел Катю, выразил полный восторг:
-Вах, вах! Какая белокурая красавица! – тут же протянул руку. – Руслан, - представился он.
-Муслим, - сказал второй, но руку не подал.
-Магомаев? – прыснула Катя.
-Зачем? Ревазов, - не поддержал шутки Муслим.
-А я - Катя.
-Слушай, брат, - обратился Руслан к Николаю, - а твою сестру кадрить можно? – шутил он.
-У нее жених в станице остался, - пояснил Николай за Катю.
-Так то ж в станице… - протянул Руслан. - А если украсть?
-У тебя денег на калым не хватит, - остановил его Муслим. – Пошли, покажу, где кинотеатр находиться, магазины. А любовь будем крутить, когда поступим, - мудро заключил он. – И давайте договоримся: сбрасываемся по десятке на харчи. Эти деньги тратим только на самое необходимое, - хлеб, сахар, соль, яйца, чай, крупу. Готовить будем вечером. На свои деньги в обед можно перекусить в столовке. Как идея?
-На мой взгляд, замечательная, - согласился Николай.
-Я тоже так думаю! – поддержал Руслан.
Вчетвером прогуливались вдоль сквера до темноты, все вместе пешком проводили до общежития Катю. Руслан всю дорогу пытался шутить, очень хотелось понравиться Кате, а когда возвращались домой, серьезно сказал:
-Хорошая у тебя сестра, красивая и веселая. А ваш хутор больше нашего аула? – вопросы задавал Руслан всегда неожиданные, не связанные с предыдущим разговором.
-Я не видел твой аул, - напомнил Николай.
-Ну, сколько в хуторе жителей? – допытывался Руслан.
Николай задумался, никогда не считал количества проживающих хуторян, на вскидку сказал:
-Человек двести-триста будет…
-А-а! У нас столько же… Молодежь убегает, остаются одни аксакалы и пожилые женщины, - рассказывал Руслан.
-Да и у нас после школы мало кто остается. Сам то ты после института – куда?
-Не знаю. В Майкоп – наверное. Сделаюсь большим начальником! Приглашу вас в гости, зарежу барашка, нажарим шашлыка, эх!.. – весело шумел Руслан.
-А в Майкопе разве нет институтов? – спросил Николай.
-Почему нет?! Есть!
-Чего же ты туда не поступаешь,  ближе  к дому? – наивно спросил Николай. Если бы в Ейске имелся институт, он непременно поступал туда. Ейск ближе.
-Э-э! Знаешь сколько нужно иметь барашков, чтобы туда поступить? – вопросом на вопрос спросил Руслан.
-Как так? – не понял Николай.
-Святая простота, - вздохнул Муслим.
Руслан только рукой махнул. И Николай вспомнил слова Кати о поступлении в институт Марии, мама приедет разговаривать с членами приемной комиссии. Не за тем ли, чтобы пообещать «барашка» в бумажке. Неприятно задело, но развивать тему дальше не захотел.
Потекли учебные будни. Первые две пары с утра слушались внимательно, следующие две – в пол уха, последние – четыре, с томлением в душе, голодным урчанием желудка, полусонной дремой. И все же тетрадки старательно исписывали. Ничего сверхнового для себя Николай на подготовительных курсах не открыл. Подвспомнил забытые правила по русскому, уравнения по математике, сжато тексты литературных произведений. Сложнее обстояло с русским письменным. Как не старался он строить короткие предложения, все равно запятые пропускал. Руслан, Муслим и еще один чеченец Рамзан письменный русский терпеть не могли, Рамзан говорил с акцентом, умудрялся в одном слове две ошибки залепить. Впрочем, так же плохо знал и остальные предметы. Он зауважали Николая, когда убедились в его знании математики. Вечерами он помогал им осваивать сложные задачи. Прогуляются после занятий, перекусят, и снова садились за учебники. И здесь для них преподавателем становился Николай.
-Во кино будет! – смеялся Муслим. – Мы поступим, а ты пролетишь…
-Типун тебе на язык! – отмахивался Николай.
-Скажи, зачем будущему строителю русский и литература? – возмущался Рамзан. – И вообще: я чеченец, зачем мне нужно досконально знать русский. Говорить могу - и ладно!
-С русскими живешь, должен быть грамотным, - отзывался Муслим.
-У русских не спрашивают знания вашего Рамсула Гамзатова и Сулеймана Стальского, - почему я должен знать ихнего Некрасова или Тургенева? – горячился чеченец.
-А сам то ты на каком языке Гамзатова читал? – спросил Николай. – На русском, так ведь? Русский - объединяющий нас язык, только и всего. Впрочем, так же и Шекспира мы читаем не на английском языке, тут переводчики большое дело делают. Пушкина на чеченском читал?
-Читал, - подтвердил Рамзан. А Шекспира не читал. Кино смотрел: «Гамлета» и «Короля Лира».
-А сейчас бы на каком языке мы между собой говорили, если бы не объединяющей нас русский язык, - вставил слово Руслан.
Ребята согласились с ним.
-Хотите байку про нашего Гамзатова и переводчика расскажу, - остановил их спор Муслим. И не дожидаясь согласия, начал: – Проснулся утром Рамсул, зовет переводчика с аварского и говорит: «Слушай, Сулим, сон мне приснился.  И поясняет: Летит в небе журавль и одна тучка, потом два журавля и две тучки, за ними стая журавлей и много туч. Понял: - отвечает Сулим. Садится за печатную машинку и пишет: «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не вернувшихся полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей», - продекламировал Муслим известную песню.
Ребята рассмеялись.
-Учи, джигит, русский, их больше. Когда чеченцев станет несколько сотен миллионов, все начнут говорить на чеченском, - заключил Муслим. На правах старшего по возрасту, он немного командовал ребятами и пресекал споры.
Учеба не тяготила Николая. Скучал по матери, сестре, хутору и, конечно, по Марии. Каждый вечер вспоминал ее, пытался представить, что делает она в сию минуту. Друзья его в хуторе трудятся и зарабатывают деньги в колхозе, а он бездельничает, проедает мамины деньги, от чего ему было немножечко стыдно.
-У тебя девушка дома есть? – спрашивал Руслан, когда вся учеба им надоедала, и ребята занимались вечерним трепом.
-Есть, - ответил Николай и вздохнул.
-Красивая?
-Очень. Ты увидишь ее, она приедет сдавать экзамены в медицинский.
-Ты с ней целовался? – допытывался Руслан.
 Николай улыбнулся.
-Целовался, - подтвердил кивком головы, про себя подумал: - «И не только!»
-У вас, у русских, все проще. У нас в ауле есть одна девушка, которую я люблю, и она меня любит, но виделись мы с нею наедине только два раза, да и то – в кино. На третий раз ее брат поймал меня, чуть уши не отрезал.
-Нам не понять ваши обычаи, вам не понять наши нравы, - улыбнулся Николай.
В беседу вмешался Муслим:
-Обе крайности плохие. К нам, на Каспий, приезжают отдыхать русские девушки, ведут себя недостойно. Очень доступны. Из-за такого их поведения старики негодуют, сердятся. Обижаются,  если сыновья берут русских девушек в жены. Потому, как насмотрелись на поведение отдыхающих русских женщин. Горянки ведут скромнее, замужняя  - в чужие объятия не упадет.
Николай не спорил. Он не встречал женщин Кавказа,  вспомнил Ольку, которая соблазнила его безо всякого ухаживания с его стороны. Когда женская тема исчерпывалась, он расспрашивал о жизни в их краях, об обычаях и нравах. Так получилось, поселили в комнату интернациональную кампанию, да и Рамзан от них не вылазил, хотя все они разных национальностей, но держались друг за друга сплоченей, чем русские в той же группе.
В выходной Николай и Катя решили пойти в картинную галерею, или как правильно называлась – Краевой художественный музей имени А.В.Луначарского. Будущие студенты успели освоиться в городе, привыкли к шуму и суматохе, не так терялись, как в первые дни, если не знали направления, научились грамотно спрашивать прохожих – куда, какой маршрут городского транспорта движется. Галерею нашли путем вопросов - ответов. Остановились перед старым каменным зданием, оценили архитектуру. Их поразила тишина и торжественность, царившая в залах. Катя больше наблюдала за посетителями, которые отрешенно подолгу стояли напротив картин. Девушка с любопытством смотрела на посетителя, потом на картину, пыталась понять, что в ней видит застывший зритель такого, чего не видит она. Николай разглядывал темные, мрачноватые полотна средневековых художников, не верил, как можно такие шедевры создавать всего лишь кисточкой и красками, подходил ближе и рассматривал мазки на холсте, заглядывал за раму, надеялся на той стороне холста увидеть некую хитрость художника. Он остановился у копии картины Рубенса, и Катя с ужасом увидела на полотне обнаженную женщину. Николай внимательно рассматривал ее, про себя отметил: красивая и толстая, телом  на Ольку Калмыкову похожа. У Марии фигура в сто раз лучше. Катя дернула за рукав товарища, прошипела:
-Ты че уставился?
-Так картина же! – попытался пояснить Николай.
-Ну и что! Она же голая! Стыд то, какой! – Катя покраснела, то ли от стыда,  то ли от негодования.
-Да тише ты! Она не голая. Она – обнаженная.
-И што! Тогда ее можно выставлять на всеобщее обозрение? – негодовала девушка.
-Конечно! Это не просто обнаженная натура – здесь изображена аллегория весны. Ты не знаешь разве, древние греки ходили полуобнаженными, у них развит культ красивого тела. А ты – ханжа! Посмотри лучше, как красиво выписаны линии, природа, не могу понять, как такое может сотворить человек, - громким шепотом говорил Николай.
-Первобытные люди вообще ходили без одежды, - упрямо буркнула Катя, отвернулась от картины, взгляд упал на копию обнаженной  Венеры Тициана. Тут же потупила взор: «Какой ужас!». И потянула Николая в другие залы. Русское искусство вызвало в их юных душах возвышенно-одухотворенное состояние. Катя притихла,  пейзажи русских художников на нее влияли умиротворенно.
-Посмотри, как похоже на нашу степь! – остановилась Катя у полотна неизвестного художника. – Даже травинки, выжженные на солнце, видны.
-Степь то ты откуда помнишь? Счас все перепахано,  поля вокруг, - напомнил Николай.
Странное состояние души жителей Кубани. Несколько поколений, действительно, не видели настоящей степи, только распаханные и засеянные поля. Каждый житель представляет простор, в котором нет места лесополосам. Дети рисуют родные места, в которых гуляет ковыль, одинокий пирамидальный тополь и маленькая хатка у заброшенного колодца. И много, много простора. Горизонт тает в мареве.
Вышли на улицу с просветленными лицами, словно прикоснулись к святому источнику. Ничего не понимая в живописи, им было хорошо на душе от приобщения к большому, неизвестному им искусству, которое так недоступно им там, в хуторе. Долго обсуждали увиденное, Николай поражался долговременностью жизни полотен, не мог представить их существования задолго до своего рождения, он проживет жизнь, состарится, умрет, а полотна будут все такими же молодыми, какими были в момент своего создания. Кате не понять восторженного лихорадочного блеска глаз друга, у нее тоже светло на душе, но подобного восторженного чувства – не испытывала. Живопись тридцатых годов ей вообще не понятна. Может, не зря выгнали из СССР всех кубистов, авангардистов, абстракционистов, чтобы не засоряли живопись русского и советского реализма. Николай встрепенулся, воровато огляделся по сторонам, понизил голос и сказал Кате:
-Чего понять не могу: почему музей носит имя Луначарского? Я в одном старом журнале читал, в начале века  картины городу подарил некий Федор Акимович Коваленко. Как Третьяков в Москве. Там галерея носит имя Третьякова, а у нас Луначарского. Имя Коваленко вычеркнули из памяти города, и присвоили галерее имя человека, который к нашему музею не имел никакого отношения.
Девушка возразила, напомнила, Луначарский видный советский деятель, министр культуры, а музей относится к культурному наследию страны, и так далее. Но юноша уже не слушал ее, шел погруженный в собственные мысли и ощущения.
Культурные походы ребята решили продолжить. Неоднократно по телевизору в хуторе видели постановки Краснодарского театра оперетты. Тогда театр казался им таким же далеким, как спутник на фоне черного неба. Сейчас, даже не верится, можно пройти в кассу, купить билет и посетить театр. Николай мечтал сходить туда со своей любимой девушкой, жаль, что Мария приедет не скоро, начнет сдавать экзамены, ей будет не до театров. Если  поступят, тогда обязательно сходят на лучшие постановки. О том, что он может не поступить, а Мария поступит, и останется в Краснодаре, - он думать не хотел. Сейчас за ними увязался Руслан. Ему все интересно, как и Николаю, а еще больше ему нравилось быть рядом с Катей. Втроем, сразу после обеда поехали к театру, чтобы купить билеты и прогуляться до начала спектакля. Руслан прочитал на афише: «Девичий переполох», спросил у Кати и Николая, о чем спектакль. Но кто же ему  ответит, сами первый раз здание театра видят. Купили самые дешевые билеты, на галерку, денежки экономили. Николай заметил:
-В городе много чего интересного, только все стоит денег…
Прогулялись по знаменитой городской улице – Красной, поели мороженного. Руслан рассказывал Кате, какие красивые у них горы, рассветы и закаты.
-Да ты поэт! – восхищалась Катя. – И романтик!
-Зачем обижаешь! – тупил взор Руслан. – Я просто люблю свой край, горы.
Внутреннее убранство театра поразило неискушенных зрителей своей помпезностью. Золоченая лепнина, канделябры и огромная хрустальная люстра вызывали восхищение. Большой холл, фотографии артистов, лакированный паркет, который до сего дня никто из них не видел, - вызывало чувство приобщения к чему-то прекрасному еще до начала спектакля. Если  оперетта не понравится,  то сам театр, его внутреннее убранство вызывало восторг.
Действо на сцене друзья сопереживали и смеялись так, как будто сами участники спектакля. Царь-батюшка в исполнении молодого актера, загримированного под седенького старичка, вызывал полный восторг и бурю эмоций. Катя хлопала, боясь отбить ладоши, Николай придерживал ее, она могла упасть с балкона. Девушке поход в театр и оперетта понравились больше, чем посещение картинной галереи. Руслан не мог понять, почему актеры иногда поют, а не проговаривают весь текст. И показанная русская глубинка середины веков с воеводами, царями, русскими сарафанами и кафтанами, - не близка его ментальности, но в целом Руслан радовался посещению, смешно копировал царя батюшку, гнусаво подражал ему:
-Квасу-у хочу! – выпил. - А солод кла-али?- Клали, батюшка, клали… - Здря-я! А мяту кла-али-и? - Непременно, батюшка! - Ма-ало!
Катя заливалась смехом.
То-то будет рассказов в хуторе.
Через две недели решили на выходные съездить домой. Казалось, дома отсутствовали целую вечность. Оба скучали. Отпросились пораньше с занятий, чтобы успеть на автобус. В дороге Николай спросил:
-По Юрке соскучилась?
-Не-ка! – беспечно ответила Катя. – Я и вспоминать о нем забыла. Я по маме соскучилась, по Мурке нашей, по огороду… Это ты только по Марии сохнешь.
-Скучаю, - сознался юноша.
-Присушила она тебя, Коля. Уведут ее от тебя в городе, - уверено заявила Катя. Николай чуть отстранился.
-Че вы все каркаете?! – сник, помолчал,  спросил погасшим голосом: - Что так?!
-Ты посмотри, сколько всего разного в городе. Парней много: умных, красивых, грамотных. А Машка падкая на все новое, привлекательное. Она любит красиво жить.
Катя знает, что говорит, она с Машкой с детства дружит, изучила ее характер.
-Поживем-увидим, - отодвинулся от нее Николай. А у самого на душе кошки заскребли. Боялся себе признаться, Катя в чем-то права. Да и Толик когда-то точно так же говорил.
25.

Мать домой еще не пришла. Ленка повисла у него на шее, раньше такой сентиментальности за нею не наблюдалось. Брат взял ее за руку, вприпрыжку побежали на  ферму, к матери. Встречные здоровались, спрашивали, как ему учится, словно Николай уже принят в институт. А ему хотелось всем рассказать обо всем: об институте, городе, театре, музее, людях его окружающих, даже о Федоре Свиридовиче бы рассказал, да некогда, со всеми не постоишь. Мать увидела сына, всплеснула руками, вытерла о передник, прижалась к нему:
-Здравствуй, мама, - он не ожидал, что так обрадуется встрече с матерью, голос дрогнул. Обнял, поцеловал в щеку.
-Здравствуй, сын! Я так скучаю по тебе, места себе не нахожу… Как ты там устроился? Денег хватило? Ты, кажется, похудел, - обеспокоено отстранила его от себя, как-будто не виделись полгода.
-Все нормально, мама! – успокоил ее Николай, - Давай помогу тебе, заодно, расскажу, что там да как.
Взял из ее рук вилы, накладывал в корзину зеленку, разносил телятам. Мать чистила загон для телят. Николай между делом успевал рассказывать ей, как  устроился, как его чуть не отправили назад, - не оказалось мест в общежитии, об учебе, о новых товарищах. Промолчал пока о музее и театре, стыдно признаться о лишней трате денег, решил сказать попозже. Втроем  управились быстро. А когда шли домой, Николай продолжал делиться впечатлениями от городской жизни, но только сейчас ощутил, как  соскучился по своему хутору. Все здесь такое родное: и лиман, и пыльная дорога, и дома, и люди. Даже куры и собаки ласкали глаз, их то в городе не увидишь.
Дома мать сидела напротив сына, наблюдала, как  ест, обеспокоено спросила:
-Как ты думаешь, поступишь?
-Думаю, - да! – излишне уверенно проговорил Николай,  тут же поправился: - Хотя, все может быть. Русский сложно без ошибок написать. Да и по математике попадется заковыристое уравнение – заклинит, и не решишь.
-Ой, Коленька, ты уж постарайся, сынок. Лучше рядом, в Краснодаре будешь, чем в армию загонят за полярный круг. Только вот, скучаю без тебя сильно. Как будто руку мне отняли, - жалобно проговорила Тамара.
-И я скучаю, - признался Николай.
Поел, посидел, нетерпеливо заерзал:
-Я пройдусь, мама…
-Иди, иди… - согласилась мать, знала, куда торопится сын и по ком еще скучает. По дороге встретил Катю и Лиду. Они теперь как родственницы. Шли  от двора Сташко. Родителей Виктора посетила Вера, поделилась новостью: получила письмо от Виктора. В нем друг описывал армейские будни, ничего в его строках не вызывало тревоги. Служит в Афганистане, еды хватает, воды маловато. Описал так же встречу с лейтенантом, который прошлым летом приезжал к ним с солдатами на уборочную. Только сейчас он уже капитан. Геройский воин, получил орден «Красной Звезды». Ребята его роты уважают капитана за храбрость и справедливость. Мать Виктора при таком известии встревожилась:
-А за што ж ордена дают, если наши там не воюют?!
-Причем, боевые… - поддакнул отец.
Вера недоуменно пожала плечами, вопрос матери и ее озадачил.
Катя и Лида успели поделиться новостью с Марией: лейтенант наш, прошлогоднишний, – в Афганистане служит. Виктор Сташко встречал его там, хвалит.
Николай ревниво дернулся:
-И как она отреагировала?
-Никак. Посетовала, как бы не сложил там свою буйную голову, - ответила Катя.
Не прощаясь, юноша поторопился к подруге. Мария знала о его приезде   от Кати. Ждала появления во дворе. Увидела, вышла, поцеловала, не боясь бабушкиных глаз. Николай пытливо взглянул на нее, ждал: заговорит о письме Виктора или нет,  та кошечкой потерлась о его плечо, прошептала: «Я соскучилась!». Николай успокоился, прижался к ней, застыл, не хотелось отпускать. Мария схватила друга за руку, потянула за собой, повела в сторону скирд. По дороге, друг второпях рассказывал ей о картинной галерее и театре, о волнении, которое  произвели на него музей и спектакль. Пообещал обязательно сходить в театр оперетты вместе с Марией. Почему-то ее мало интересовали спектакль и полотна картинной галереи, ее больше интересовало, в чем были одеты зрители, как себя вели, каково убранство залов. Николай замолчал, понял, ей не интересно содержание, ее больше занимает форма. Он успокоил себя мыслью, подруга увидит все воочию и поймет, как здорово смотреть спектакль вживую. В ту минуту ими обуревало желание поскорее скрыться от любопытных глаз. От скирд ничего почти не осталось, солому подбирали на ферму, одна пятая часть высилась стеною в небо, и Мария высказала сожаление, негде им будет прятаться от людских глаз. Николай напомнил:
-Через день нас тоже на хуторе не будет, потом ты  приедешь сдавать экзамены, поступишь, и скирды больше нас не увидят. Ты к экзаменам готовишься?
-Готовлюсь. Беру книгу и на второй странице от жары засыпаю.
-Напрасно, у вас конкурс больше, чем у нас…
-Потом об учебе, Коля, - нетерпеливо перебила его, - потом…
Подставила губы и обняла за шею. В поцелуе опустились на колени, медленно опрокинулись набок. Ни он, ни она так и не затронули тему письма Виктора, не хотели ворошить прошлое. Им хорошо вместе. Мария жадно ловила губы Николая, отвечала на ласку взрослеющего юноши,  пугалась своего необузданного темперамента, и тут же отбрасывала все сомнения, ловила миг все более растрачиваемой страсти.
Но странное дело!
До приезда друга,  ночами часто вспоминала его, во сне грезилась скирда соломы, в которой она с ним уединялась, видела силуэт Николая, но склонялось над ней полузабытое лицо Евгения. Мария злилась на себя, переворачивалась на другой бок, отгоняла наваждение,  образ Евгения таял, появлялся Николай, почему-то с погонами на плечах. Вновь засыпала, а утром не могла вспомнить, кого же из них во сне  привечала. И сейчас, обнимая Николая в своем соломенном укрытии,  устыдилась тех грез, принялась жарче целовать его, мстя тому, не заслужившему ее любви провидению. Юноша терял голову от нежности к ней,  ее ласку принимал как доказательство  любви, убеждался, - его любимая девушка тоже по нему скучала. А еще мелькала мысль: «Не правы Толик и Катя, никуда от него Мария не денется. Она любит его!»
Домой возвращались на рассвете, с первыми петухами. Коров никто не выгонял. Запретили таки выгул частных коров на колхозных угодьях. Влюбленная пара по-воровски пробиралась по хутору, стараясь прятаться в тени деревьев: счастливые и умиротворенные, переполненные чувством нежной пресыщенности, чтобы вечером снова встретиться. И вновь забыть обо всем вокруг, смотреть только глаза в глаза, слышать дыхание друг друга, чувствовать только любящую, нежную и призывную плоть.
В минуту любви на всем белом свете есть только он и она.
В свой кратковременный приезд Николай с друзьями виделся накоротке,  днем они на работе, вечером он на свидании, но деда Ваню навестил. Старик обрадовался, узнал больше по голосу, глаза совсем плохо видят.
-Ридко заходышь, - посетовал.
-В Краснодаре учусь, - объяснил Николай. – В институт хочу поступить, - он говорил ему об этом,  старик не помнил. Со старостью приходят болячки, но исчезает память.
-Оце добре! В якый хоть поступаешь? – спросил дед.
-На строителя.
-Молодец! Жаль, внучек, ны доживу до того врэмя. Здоровья ны стало. А хотив дожить, побачить, як ты инженером станышь, а ще хотив побачить як казакы на Кубани знов заспивают, - он, кряхтя и охая, присел на табурет, подслеповато осматривал парня.
-Разве такое возможно, деда? Эт так же, как возродить воевод, дворянство, царя, не-е, такое не сподобиться, - возразил Николай.
-Я тута врэмя коротаю, одын лежу, вспомынаю, размышляю, радио слухаю: ны долго осталось цей власти буть. Смута начнэтся, усэ вверх дном пэрэвэрныться. Тоди о казаках вспомнять. Помяны мое слово, Микола, покы я ще з ума ны выжив. Ты то доживэшь, а я, жалко, - не.
«Выжил, должно быть, дед из ума, - подумал Николай,- заговаривается. Прошлое с настоящим путать стал», -  в слух спорить не стал, уклончиво ответил: - Поживем, увидим. Я наведаться да попрощаться зашел, утром уеду до  середины августа, после экзаменов приеду. Может раньше, если завалюсь, - пояснил: - Если экзамен не сдам.
-Тоди, до свидання! Прыходь до мэнэ, як прыидышь. Мэни богато шо нужно тоби рассказать. А о казаках особлыво! – поднял он палец к верху. – Тоби надо знать, по батьку ты тож казак. Ныззя, шоб казацкий дух пропав на Кубани.
-Хорошо, деда, как приеду, зайду, расскажете, - пообещал Николай.
Дед привстал, положил сухую горячую руку на плечо парня, тот прижал к себе высохшее тело. А когда-то  дед не хилый мужик был.
-Не болейте, привет дяде Диме и тете Наде передавайте. До свидания.
-До свидання, внучек, - дед покивал седой головой, снова присел на свой табурет. Юноша вышел во двор, в дедовой комнатушке воздух был по-стариковски затхлым, от вещей пахло спертой ветхостью и старостью.
Прощание с хутором, матерью и Марией еще тягостнее, чем две недели назад.  Тогда хотелось скорее шагнуть в неизвестность, схлестнуться с ней, познать ее,  выйти победителем. Теперь впереди ждала рутинная учеба среди лета, редкие выходы в кинотеатр, и ежевечерняя зубрежка.
Смотрел через стекло автобуса на Марию и посылал ей поцелуи. Та улыбалась в ответ, пальцем писала на стекле: «Жди!». Друг с грустью во взоре кивал, показывал растопыренными ладонями, сколько дней осталось до встречи. Мать и сестру на сей раз  оставил дома, попрощался там же, попросил не провожать, не хотел видеть лишний раз слезы. На душе и так не сладко, покидать родные места всегда тяжело.
Впереди две недели учебы на курсах и вступительные экзамены. Тревоги на душе не ощущал.
Она придет позже.

26.

Экзамены сдавали сразу по окончании подготовительных курсов. Для остальной массы абитуриентов экзамены начинались чуть позже. Первый экзамен - русский письменный. Николай написал сочинение на три балла. Руслан и Муслим тоже получили тройки. Николай расстроился, не мог понять: где, в каких словах и предложениях  смог наделать столько ошибок. Написанные работы для обозрения не выдавались. Муслим подсмеивался над Николаем:
-Мы то черти не русские, нам простительно, а ты то, ты то?! Почему написал на треху?!
Николай разводил руками, сам ничего понять не мог. Проверял несколько раз, выискивал запятые, как блох на шелудивой собаке, проверял ударением правописание гласных, и такой результат!
-Многие русские на два балла написали, - оправдывался Николай, а у самого кошки на душе скребли.
Катя русский письменный сдала на четыре балла. Руслан ликовал: вот кто истинная русская, а все остальные, в том числе и русские, – так себе, русскими только считаются! Начали усиленно готовиться к литературе. Зачитывали билеты и по очереди отвечали на вопрос. Николай слыл докой в вопросах литературы, здесь он должен взять реванш. Катя и та мандражировала перед экзаменом, предмет знала, боялась, попадется билет заковыристый или экзаменатор строгий, - пиши, пропало. Юноша испытывал некоторое волнение, не предполагал, что судьба сыграет с ним злую шутку. Когда на экзамене взял билет и прочитал вопрос, ему хотелось от злости грохнуть кулаком по столу.
Первый вопрос о лирике Есенина он знал хорошо, даже рад был бы такому вопросу, если бы не второй вопрос: «Статья В.И.Ленина «О партийности литературы». Статьи он не читал. В школе ее не изучали. Смутно припомнил, о статье что-то говорилось на подготовительных курсах,  он не придал статье никакого значения, не верилось, чтобы классиков марксизма-ленинизма включили в билеты по русской литературе. Слушал тогда в пол-уха, и пришла расплата. Начал мучительно вспоминать лекцию преподавателя, о чем же говорилось в статье Ленина. Но кроме фразы «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» и еще «литературное дело должно стать частью общепролетарского дела», больше ничего вспомнить не мог.  Юноша решил применить старый испытанный прием: «толочь воду в ступе», трепаться и не останавливаться. Главное не молчать. Сидел и присматривался к экзаменующим преподавателям. Их двое. Один помоложе, но уже с лысинкой, другой постарше, с пышной седой копной волос, узкое продолговатое лицо, большие очки в роговой оправе, типичный профессорский вид. Преподаватели по очереди выходили курить, по долгу задерживались в коридоре, чувствовалось, принимать экзамены им чрезвычайно скучно.
Николай лихорадочно набрасывал на листок все, что помнил о Есенине. Помнил не мало, не зря у него поэт числился в почитаемых и наиболее цитируемых. Прислушивался, как сдают экзамен другие, придираются ли экзаменующие с вопросами. Пришел к выводу,  тот, который постарше, лояльнее, добрее. Руслана расспрашивал больше о жизни, чем по билету, слушал, как тот плавает по вопросу, снисходительно улыбнулся, поставил троечку. Вопросы тому достались заковыристые даже для русского, не говоря о горце, что-то о Чацком из пьесы Грибоедова «Горе от ума», и сказки Горького. Николай накидал ему несколько фраз и постарался незаметно передать листок, впрочем «профессор» заметил,  сделал вид, не видит  излишних телодвижений будущего студента, по первым фразам ему становилось понятно, силен или слаб в литературе абитуриент.
Юноша подождал, когда молодой вышел в очередной раз перекурить, пошел «сдаваться «профессору». Экзаменующий прочитал  вопросы его билета, с любопытством посмотрел на паренька. Тот начал бодро:
-Двадцатый век подарил русской литературе плеяду замечательных поэтов, среди которых можно отметить самобытный талант парня из сельской глубинки Сергея Есенина. Всего двадцать лет ему было, когда появилась его первая книга «Радуница», в которой просматриваются ранние мотивы лирики Есенина, идущие от жизни, знания крестьянского быта.
Преподаватель согласно кивал головой, сощурившись, поглядывал на будущего студента, Николай не знал маленького секрета: Есенин – предмет кандидатской диссертации преподавателя, который защитился в то время, когда Есенина только разрешили для публикации. А абитуриент, поддерживаемый поощрительными кивками головы, вдохновенно продолжал:
-Есенин считал себя последним поэтом деревни, который называл свой край любимый «малой родиной», «краем задумчивым и нежным», любил таким, каким он есть, отражал все те изменения в жизни деревни, которые происходили на его глазах. Он воспевал страну «березового ситца», говорил, «если крикнет рать святая, кинь ты Русь, живи в раю!», он отвечал:  «не надо рая, дайте Родину мою».
Далее юноша плавно перешел к любовной лирике поэта, как тот взрослел и пытался разобраться в своих чувствах, какие стихи посвящает теме любви. И тут Николай к месту вспомнил, как однажды лежал в соломе с Марией, по душе разливалось тепло, он подбросил пучок соломы вверх и процитировал ей Есенина:
«Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог… - он показывал рукой на скирду, ворошил солому, которую умяли своими телами, посыпал волосы Марии соломой:
Зацелую допьяна, изомну как цвет
Хмельному от радости пересуду нет».
-Замечательно! – улыбнулся экзаменатор, но не остановил, Николай даже забеспокоился, так можно скоро иссякнуть, обычно преподаватели, если видели, что экзаменующийся предмет знает, тут же прерывали и переходили ко второму вопросу. В данном случае, лучше бы ко второму вопросу вообще  не переходить. За это парень готов был рассказывать о Есенине без конца, даже о его любовной связи с Айседорой Дункан, о которой в школьных учебниках ничего не сообщалось.
-Поэт и сам признается, что любил и был любим, - продолжал юноша. – Образ женщины у него тесно связан с природой…
И тут он вновь привел нетипичный для учебников пример, поскольку вписал в альбом с фотографиями Марии стихи Есенина:
-«С нежным соком ягоды на коже, нежная красивая была…
преподаватель вместе с ним в такт закончил:
-На закат ты розовый похожа и, как снег лучиста и светла».
-Да вы, батенька, романтик! – воскликнул преподаватель, - откуда такое знание Есенина? Любите Есенина?
-Люблю, - просто сказал Николай. Точно так бы ответил, если бы не любил, по другому разве скажешь преподавателю, который принимает у тебя литературу.
-Грешно в вашем возрасте не любить Есенина, - вздохнул «профессор». – Что ж, на первый вопрос вы ответили весьма похвально. А как со вторым вопросом? – хитро посмотрел на абитуриента. Тот солидно откашлялся, взял листок, на котором написал много всякой белиберды, лишь бы листок был заполнен чернилами, менее бодро начал плести паутину словесной чепухи:
-Владимир Ильич Ленин придавал огромное значение партийности советской литературы… - вдохновенно начал он.
-Стоп, батенька! Предположим, когда Ленин писал свою статью, советской литературы еще не было?!
-Да, да… Я оговорился! – сообразил Николай, стало быть, статья написана до революции. – Ленин придавал огромное значение будущности партийной литературы как таковой, - и тут он вставил фразы, которые только и запомнил, - литература должна стать частью пролетарского дела, помогать массам осваивать марксистскую литературу, поскольку человек живет в обществе и не может быть свободным от общества…
-Что-то, где-то, как-то… - покрутил кистью рук «профессор» - мысль ваша правильная, а вы статью вообще-то читали?
Юноша не знал, как ответить. Правду говорить не хотелось, врать – чревато.
-В школе мы не проходили статей Ленина. Институтская библиотека закрыта на каникулы. В городскую библиотеку меня не записали, как иногороднего. На подготовительных курсах читал чужой конспект статьи. Очевидно, не очень внимательно, - со вздохом произнес он.
-Почему? Не интересно? – спрятал усмешку в уголках рта преподаватель. Ему понравился юноша. Чувствовалось, приехал из глубинки, знания похвальны, а Ленина не читали девяносто девять процентов поступающих, и вопросы его больше для собственного убеждения: ошибся в парне  или нет.
-Готовился к литературе. Не думал, что работы Ленина имеют отношение к литературе, - сознался Николай.
-Нашим классикам марксизма-ленинизма до всего есть дело, в том числе и до литературы, - проговорил ворчливо преподаватель, будущий студент не понял, осуждающе промолвил, пошутил или серьезно сказал.  Тот тем же тоном продолжил: – Кстати, те же классики марксизма, запрещали  Ахматову, Зощенко и того же Есенина, о творчестве коего вы так замечательно мне поведали. Вам еще повезло, что не попался вам первый вопрос по работам лауреата Ленинской премии в области литературы другого Ильича, товарища Брежнева. Два современных классика в одном билете – это перебор! Итак, подведем итог: по первому вопросу – отлично! По второму, только за то, что держали конспект в руках со статьей Ленина – три. Пять и три – восемь. Делим пополам – четыре. Вы довольны!
Николай пожал плечами, подождал, когда тот выведет отметку, распишется, ответил:
-Если бы не статья Ленина, был бы весьма недоволен, - твердо проговорил он. - Готовился я к экзамену по литературе, а не по политическим статьям Ленина. Увы…
-К сожалению, не я составлял вопросы к билетам. Сочувствую вам. Надеюсь, другие предметы будут менее политизированы. Удачи! – пожелал преподаватель.
Николай взял экзаменационный листок, поблагодарил, пошел к двери. Уже на выходе его догнал голос «профессора»:
-Кстати, на вашем факультете такого предмета, как литература – не будет. А вот марксистско-ленинскую философию вы изучать будете.
В это время зашел второй преподаватель, услышал последнюю фразу коллеги, в тон ему заметил:
-А зачем нам в институте литература? Мы и так самая читающая страна в мире! – и иронически улыбнулся.
Катя встретила товарища у «своего» института, увидела его неулыбчивое лицо, осторожно спросила:
-Ты как?
-А у тебя? – оттягивал ответ Николай.
-Пять баллов, - засияли ее глаза.
-Молодец! – похвалил он. – Сдал на четыре.
-Как так! – округлила глаза Катя. – Ты же лучше всех нас знал литературу?! – затеребила его за рукав. – Преподаватель – зверь?
-Преподаватель, как раз, - классный. Вытащил я билет – и мне подурнело! Статья Ленина – представляешь? – Катя по-мальчишески присвистнула. - Ты ее читала?
-Не-ет! В глаза не видела…
-Вот и я не читал, - удрученно проговорил юноша.
-Кошмар!
Николай стукнул кулаком по фасаду дома:
-Надо же: сидеть, читать Горького, Пушкина, Толстого, Есенина, чтобы срезаться на Ленине. Зачем нужна вся русская и советская литература, если есть Ленин! – с досадой возмущался он. – Лучше бы Брежнев попался!
-Да тише ты! – зашипела Катя. – Нас услышат!
-Да пусть слышат!
-Что ты такое говоришь: если бы тебе Брежнев попался! Ты бы ему морду набил? – улыбнулась Катя, дернула его за рукав, пытаясь растормошить парня.
-Та не! По его «Целине» можно не читая с три короба наплести… Завтра Машка приезжает, нужно ей подсказать, пусть заглянет в статью Ленина. Если и ей попадется работа вождя мирового пролетариата – кирдык ей придет, - удрученно говорил Николай..
-Успокойся, ты… У Машки все в порядке будет, - заверила Катя. - Пойдем, пройдемся! После экзамена развеяться надо. За математику завтра засядем.
-Хорошо, пошли изучать переулки, мы должны знать Краснодар, как родной. Вдруг поступим, - согласился юноша. Так не хотелось думать о худшем,  настроение омрачала оценка по предмету, который, как он думал, знал хорошо.
-Скажешь тоже! Ты в станице не везде бывал, а тут целый город! А поступить мы просто обязаны. Мне легче будет, если буду знать, что ты рядом учишься, - горячо говорила Катя.
Они бродили по пыльным переулкам, вдыхали городской воздух вперемешку с выхлопными газами, никогда на хуторе не предполагали, что воздух может пахнуть не только лиманом и травой, но и серой от работающей ТЭЦ, бензином, и еще чем-то не приятным. По воде Кубани  расплывались радужные пятна, местные рыбаки не обращали внимания, ловили рыбу.
-Гля! – толкал Катю в бок товарищ, кивая на одинокого рыбака - неужели они едят эту рыбу.
Девушка пожимала плечами, если бы кто в лимане спустил на воду бензин, его бы убили. Медленно прошлись по набережной, пока та не закончилась и не уперлась в эстакаду,  не торопясь, вернулись назад. Николай старался отвлечься от грустных мыслей: получить три и четыре балла по предметам не самым сложным  для него - равнозначно провалу.
К математике он готовился серьезно. Отступать было некуда. И он взял реванш за русский и литературу, с заданием справился быстро и без труда. Задержался в аудитории подольше, подсказал решения уравнений Руслану и Рамзану. Муслим сдавал чуть позже. Получил замечание от преподавателя, понял, дальнейшее пребывание в аудитории чревато, сдал исписанный листок и вышел. Математику  написал на пять баллов. Катя получила четверку, Руслан справился на четыре, по тройке получили Муслим и Рамзан.
Мария поселилась на время экзаменов у знакомых ее родителей. Ездить в институт ей далеко, еще дальше ездить к ней Николаю. Хозяева не очень приветствовали его появление в  квартире, оба быстро это почувствовали, поняли - не нужно усугублять их негативное отношение, готовиться к экзаменам вместе им не суждено, видеться приходилось редко и накоротке. Друг приезжал в мединститут, переживал, когда Мария сдавала экзамены, встречал вместе с ее матерью, мать оставалась в институте «побеседовать» с членами приемной комиссии. Она быстро освоилась в коридорах институтской власти, а Николай и Мария шли пешком по городу, отдыхая от пережитых волнений.  Отец Марии скромно ждал жену в машине. Иногда Николай подсаживался в машину, вместе ждали Марию после экзамена, в разговоре коротали время.
-Счас бы пивка, - сетовал бригадир, и вытирал пот со лба, - холодненького! – мечтательно добавлял он, старался не смотреть в сторону «Пивной». Он закупал бутылочного «Жигулевского», загружал в машину, увозил в хутор. За рулем не пил, терпел.
-Ты как? – спрашивал  Николая, имея в виду экзамены.
Парень не вдавался в подробности, отвечал односложно:
-Нормально.
-Медунова с работы сняли – ваша работа? – лениво шутил бригадир.
-Сами до сих пор удивляемся. То ли его сняли, то ли сам ушел, - недоуменно поиграл бровями Николай.
-Ага! Уходят они сами! Тут мне один знакомец говорил, в Адлере живет, у них в Сочи та-акое творится! Все начальство пересажали, у самого Медунова рыльце в пушку. Его от греха подальше и убрали. Все ж член ЦК, лучший друг и соратник, - бригадир ткнул пальцем в потолок машины. – Видимо, хорошо проворовался, если САМ не захотел за него слово замолвить, - резюмировал бригадир и лениво замолчал. Жара донимала. Когда молчание затянулось, спросил, не поворачивая головы:
-С Машкой встречаетесь?
-Редко, - увиливал от разговора на эту тему Николай.
-Шо, зятем будешь? – без особого интереса допытывался бригадир, о чем-то же надо говорить.
Юноша неопределенно пожимал плечами:
-Посмотрим.
-Ну-ну… Сначала выучиться надо… - соглашался Завьялов.
Чтобы сменить тему разговора, спросил бригадира:
-Кто ж теперь нами править будет?
-Та прислали варяга из Москвы – Воротникова, кандидат в члены Политбюро КПСС. Порулит с год, только в курс дела войдет, его на другое место кинут, - неохотно ответил бригадир.
Сдавала Мария экзамены на четверки. Учитывая ее направление от колхоза, а так же энергичные походы матери к декану, она должна поступить. Катя последний экзамен – по иностранному языку – сдала на пять баллов и обеспечила себе проходной балл. Николай остальные экзамены сдал на четверки, набрал двадцать баллов, проходным объявлен – двадцать один балл. В душе похолодело, чего больше всего боялся, - случилось. Мария будет учиться в Краснодаре, его заберут в армию.
-Подвел меня Ленин, - сокрушался он.
Ждали списки принятых абитуриентов, надеялись на чудо,  чуда не произошло. Они долго прыгали по верх голов читающих списки, перечитывали несколько раз, ни Руслана, ни его фамилии в списках не оказалось. Муслим прошел вне конкурса, Рамзан провалил предпоследний экзамен и уехал домой, перед отъездом ругал всех, кроме себя. Основной вывод при прощании он сделал: русские зажимают национальные кадры и специально заваливают горцев на экзаменах. У Николая настроение подавленное, если не сказать большего.
Стыдоба то, какая! Мария, Катя останутся здесь, он вернется в хутор. Как он будет смотреть в глаза матери, хуторянам.  Девчонки учились не лучше его, однако  поступили, а он бесславно покидает  поле битвы за знания. Руслан стоял рядом, такой же понурый, говорить ничего не хотелось. Завтра необходимо сдать постельное белье Федору Свиридовичу и быть свободным до следующего года. Хотя следующего  года не будет, весной их заберут в армию. Тогда, институт накроется медным тазом до самой мобилизации. Руслан предложил:
-Пошли к декану, попросимся учиться вне учебного плана.
-Эт как? – не понял Николай.
-Учишься полгода без стипендии. Если за полгода кто-то покинет институт, или  отчислят за неуспеваемость, тогда тебя могут принять на освободившееся место, - пояснил Руслан. - Отсев всегда имеет место быть. Пошли! – решительно взял товарища под руку Руслан.
Николай заупрямился:
-Клянчить, унижаться… нет,  пойду с тобой, подожду тебя. Если у тебя получиться, тогда зайду и я.
-Дурень! Нам терять нечего! – настаивал Руслан.
Прошли длинным коридором к кабинету декана, Юноша остался сидеть на подоконнике в коридоре. Руслан смело зашел в кабинет декана, ему, действительно, терять нечего. Николай грустно наблюдал, как муха бьется в оконное стекло. Мимо проходил преподаватель, который принимал у него литературу. Парень спрыгнул с подоконника, поздоровался. Тот мельком взглянул на него, вежливо кивнул, сделал несколько шагов, резко остановился.
-Лицо знакомо, - проговорил он, вспомнил, улыбнулся, - Есенин! Точно!
-Да, - криво улыбнулся Николай.
-Почему не видно энтузиазма в ваших глазах? – спросил преподаватель. Юноша вздохнул:
-Не добрал одного балла. Подвел меня товарищ Ленин.
-Сожалею. Сам не предполагал, что абитуриентов заставят штудировать работы Ленина. С товарищем Брежневым все ясно, все же литературный лауреат, но Ленин… - помолчал, раздумывая. - Ждите меня здесь! – сказал  решительно, и зашел в кабинет декана. Навстречу вышел еще более грустный Руслан. На немой вопрос товарища, махнул рукой:
-Сказал, приняли уже сверх лимита. По глазам вижу: врет. Надо было идти тебе. Непременно повезло бы больше. -  со злостью добавил: - Сидит боров, такой холенный, смотрит перед ним чурка не русская стоит, слово через губу не переплюнет, ах!
Из за двери кабинета декана выглянул  преподаватель литературы,  мотнул головой Николаю:
-Зайдите!
Николай вошел в прихожую, стол секретаря пустовал, преподаватель открыл перед ним обитую кожей дверь, пропуская вперед, в спину сказал: «Смелее!». В кожаном кресле сидел упитанный, вальяжный чиновник, внимательно посмотрел на юношу, переспросил:
-Сколько баллов не добрали.
-Один.
Тот крутанулся в кресле, дотянулся до телефона, нажал кнопку, на том конце по громкой селекторной связи отозвался женский голос:
-Я слушаю вас, Владимир Евгеньевич!
Тоном, привыкшим повелевать, декан приказал принести личное дело… - взглянул на юношу, приподняв брови в вопросе.
-Стаценко Николай, - подсказал он.
-…Стаценко Николая, - он отпустил кнопку, удобно откинулся в кресле, еще раз посмотрел на парня, - ну-с, молодой человек, чем вы так пленили нашего многоуважаемого Сергея Юрьевича? Он утверждает, вы большой оригинал по части любовной лирики?! Но литература не является профилирующим предметом в нашем институте. А как у вас с математикой?
-Пять баллов, - ответил Николай.
-Уже лучше! – приподнял полированный ноготок декан.
Зашла девушка, принесла тощую папочку, положила перед деканом. Он лениво полистал страницы, убедился в оценках, посмотрел на преподавателя и вновь на юношу, сказал:
-В качестве морального возмещения за потрепанные нервы, и материального – за потраченные деньги на подготовительных курсах,  могу рекомендовать вас на факультет сантехнического оборудования  промышленных и гражданских зданий. У нас там недобор в этом году, пойдете? – и вопросительно посмотрел на парня.
-А что такое – сантехническое оборудование? – спросил тот.
-Будете учиться – узнаете, - улыбнулся декан.
За секунды в голове пронеслось: согласиться, чтобы остаться рядом с Марией, учиться в большом городе, ходить в театр и библиотеку, избежать позорного возвращения в хутор.
-Согласен, - решительно ответил он.
-Да уж сделайте милость… - декан взял ручку, поставил в личном деле визу.
-Только… - замялся юноша.
-Что еще? – недовольно приподнял бровь декан.
-Не сочтите за труд, примите вместе со мной Руслана Мухаметдинова, адыгейца, он только заходил к вам. Я обещаю подтянуть его по математике, он способный, не подведет… - горячо заговорил Николай.
Декан посмотрел на Сергея Юрьевича, хохотнул, показал ручкой с золотым пером в сторону юноши:
-Хорош гусь! Его за милость оставляют, он еще товарища за собой тянет. Пользуется моим хорошим настроением, ну-ка, зови его, посмотрим еще раз…
Николай выскочил в коридор, схватил товарища за руку, потянул за собой, на ходу поясняя:
-Там на одном факультете недобор. Соглашайся. Позже переведемся, или еще чего придумаем…
Так вместе с Русланом  Николай оказался на факультете с непонятным для обоих названием и специальностью. Руслан радостно подпрыгивал, забегал вперед товарища, пояснял ему особенности адыгейского менталитета:
-Понимаешь, у нас все равно, какой институт и факультет ты закончишь. Главное, есть корочки и высшее образование. У нас устраиваешься на работу, никто не спрашивает твою специальность. Все спрашивают – какое образование: высшее или среднее?  За редким исключением… ну-у, например, если хирург или юрист требуется – там специализация играет роль. А с техническим можно на любой должности работать. Хоть директором мясокомбината, хоть председателем исполкома. Потому что образование – высшее! Я твой должник по самое дальше некуда! Ты теперь мне как кунак! Брат – по-вашему! - он хлопал товарища по плечу, радовался, как ребенок. – Неважно, сантехниками мы будем или еще кем, вся прелесть в том, что институт – строительный! Кстати, сантехническое оборудование – знаешь что такое?
-Нет.
-Унитазы проектировать будешь! Шутка, конечно. Сливные трубы, канализацию, отопление – проектировать в строящихся зданиях придется, - пояснял Руслан.
Николай присвистнул: - Асинизаторский факультет, что-ли?.
Товарищ не унывал: 
-Вечером отметим поступление в институт. Я угощаю! Зови своих девчонок! – радостно потирал он руки.
-Ты только не говори им про факультет, - попросил его Николай. Тот солидно развел руками.
Вечером накрыли стол, суетились как женихи на выданье. Подождали когда комендант запрет свою каптерку, похромает домой. Николай съездил за Марией, Руслан пригласил Катю, собрались в комнате в восьмом часу вечера.
-Слушай, какие в вашем хуторе красивые девушки! – воскликнул Руслан, знакомясь с Марией. – Прям, как в нашем ауле, - добавил он. Муслим подколол его:
-В вашем ауле девушек взаперти держат, красоту кто их оценит, а тут красота налицо.
-Да ла-адно тебе! Не прошлый век! Наши девушки сто лет чадру не носят. Ваших дагестанок тоже от посторонних глаз прячут. Так, друзья, у меня появилось желание ехать жить в ваш хутор. Или все же отдашь за меня свою сестру, - шумел Руслан, разливая вино по стаканам. Девчонки прыснули. Все давно поверили, даже вахтеры на входе, что Катя сестра Николая. А Марию дежурные на дверях останавливали, девушек со стороны пускали по студенческим билетам и только до десяти часов вечера. Теперь, когда новые друзья и вахтеры увидели девушку Николая, никому в голову не могло прийти такое кощунство: обвинить его в обмане. Некоторые говорили: сестра так похожа на брата! И Федор Спиридонович подтвердил: оба светлые, глаза серые, и у обоих носы курносые.
Выпивали за успешную сдачу экзаменов, за поступление, за будущую учебу, за дружбу. Катя пила понемножку, и все равно захмелела, ее смех разносился по коридору, никого уже не волновала конспирация, завтра все разъезжаются, общежитие до сентября опустеет. Мария пила очень мало, только пригубливала, и загадочно улыбалась. У нее послезавтра последний экзамен, и она должна оставаться в форме. Николай хотел остаться и ждать ее в Краснодаре, комендант строго приказал сдать постельное белье, в общежитии начинался косметический ремонт, к заселению студентов необходимо было успеть.
Хмельные, веселые поздней ночью вышли на площадь. Сегодня для них самый счастливый день, второй в этом году после сдачи экзаменов в школе.
На углу ребята разошлись. Руслан и Муслим поехали провожать Катю, Николай – Марию. Они шли по ночному Краснодару и удивлялись, в городе негде спрятаться от посторонних глаз. Где же в городах встречаются влюбленные? - задавал вопрос юноша, - здесь негде даже поцеловаться. Нырнули в подворотню, в которой светила тусклая лампочка, во внутреннем дворике нашли скамейку. Только здесь Николай смог обнять и поцеловать свою девушку.
-Жаль, здесь нет стога соломы, - прошептала Мария, глаза блеснули в усмешке.
-Мне то как жаль, Маша! Я так соскучился по тебе, мне так не хватает тебя рядом, - жалобно простонал юноша, нежно целуя ее в шейку.
-У тебя Катя под боком, - хитро улыбнулась она.
-Да! – согласился Николай. – Катя хороший человечек. Но тебя заменить  не сможет. Я люблю тебя, думаю о тебе, хочу только тебя, -  привлек любимую к себе, поцеловал долгим поцелуем, от чего вместе с хмелем в голову ударило желание целовать ее всю, нежную и доступную, как там, в хуторе. Нельзя, хлопали входные двери подъезда, и юноша испугано отстранялся. Оглядывался, ждал, когда все  утихнет, и вновь прижимал к себе Марию. Ушли со двора, когда потускнели звезды на небе. Оба изнемогли от желания, они не могли в незнакомом городе позволить большего и искать во дворах уединения.
-А ты знаешь, что обозначает твое имя в переводе с древневрейского? – спросил Николай на прощание Марию.
-Нет, - с любопытством взглянула, ожидая ответа.
-По-разному трактуется,  тебе подходит все: упрямая, горькая, а еще любимая. Ты - упрямая и своенравная. Ты – моя горькая любовь. И все же остаешься любимой, - объяснил юноша.
-А значение своего имени знаешь? – спросила она.
-Знаю. С древнегреческого переводится довольно пафосно: «победитель народов». Каких народов, если не могу победить тебя одну.
-Почему же? Ты победил меня! Разве я не твоя?! – возразила девушка, кокетливо потрепала друга за нос.
-Я победил тело! Не знаю, сумел ли победить душу! Как оказалось, завоевать душу - задача посложнее будет. Изменяют не совсем телом. Изменяют душой, измены происходят в голове!
-У-у, Коленька! В какие дебри тебя заносит. Живи проще. Мы устали и хочется спать. Давай прощаться… - упорхнула от разговора Мария.

Утром Николай сдал постельное белье коменданту, похвастал, прощаются  не навсегда.
-Поступил?! Молодец! – похвалил тот. – Тогда до встречи! Косолапову передавай привет, скажи приеду на уток осенью.
Николай кивнул. Муслим ушел очень рано, у него поезд проходил через Краснодар из Москвы в шесть утра. Похлопал по плечу сонных ребят, сказал  - скоро все равно все вместе встретятся. Когда остались вдвоем, Руслан спросил, как Николай добрался назад, трамваи уже не ходили.
-Не уже – не ходили! А еще – не ходили! Я подождал, - пояснил Николай. – Как тебе Мария? Правда, красивая? – с внутренней гордостью спросил Николай друга.
Он явно напрашивался на комплимент.  Руслан как-то задергался, опустил глаза, потом посмотрел на своего нового друга и голосом Фрунзика Мкртчана из фильма «Мимино» сказал:
-Слюшай, я тебе один умную вещь скажу, ты только не обижайся, хорошо? Красивая, - слов нет! Персик! Фигура – мечта идиота! Но когда она зашла, и посмотрела на нас, взгляд ее был каким-то оценивающим. Убедилась, - мы не джигиты, мы не парни ее романа. И взгляд ее потух. Твоя подруга потеряла к нам интерес.
-Так оно и понятно! Она меня любит! Что ей вы?! – возразил Николай.
Руслан досадливо поморщился, не так его понял товарищ.
-Нет, ты не прав! Если бы сидели красивые, стройные джигиты, - поверь, взгляд ее бы светился. Несмотря на ее любовь к тебе. Она бы старалась нам понравиться. Кокетничала бы! Понаблюдай в кампании за ней. Ты только не обижайся! Я как друг имею право сказать правду…
Николай задумался, вздохнул, ответил:
-Когда любишь, все ее недостатки уходят на второй план.
-Во-во! Пока любишь – на втором плане, когда женишься, они вылезут на первый, - заключил Руслан.
-Слушай, какой ты умный! Откуда в тебе столько мудрости?! В ауле философией увлекался? – подколол товарища Николай.
-В ауле я пас скот, - просто ответил Руслан.
-Так и я пас, - напомнил Николай.
-Ты в небо смотрел. На девушек заглядывался. А я в себя смотрел. Думал! – поднял палец Руслан.
Он выглянул в окно, увидел Катю с сумками, показал рукой на нее Николаю, открыл окно, крикнул, сейчас спуститься, поможет нести сумки. Повернулся к товарищу:
-Вот сестра у тебя: «чистейшей прелести чистейший образец» – горный родник живой воды. Так и пил бы всю жизнь.
-Попьют тебе твои аксакалы, если женишься на иноверке, - буркнул Николай.
-Ничего! Поворчат, поругают, потом привыкнут.
Руслан выскочил за дверь, через минуту зашел с Катей.
-Ты собрался, братец? – спросила она и покосилась на Руслана. – Или все с Русланом споришь? Месяца вам не хватило?
-Да, нет, не спорим. Он жениться на тебе хочет, а я соображаю какой калым с него заломить, - серьезно проговорил Николай.
-Не верь ему Катя, не верь! – запротестовал Руслан.
Катя звонко рассмеялась:
-Не хочешь жениться? – спросила она сквозь смех.
-Хоть завтра! Про калым не говорили.
-Не, я гор боюсь!  - запротестовала Катя. - И хутор свой люблю! Коля, ты собрался? – обратилась она к «брату». - Автобус скоро!
-Мне бы такую сестру! – воскликнул Руслан. - Смотри, как  о тебе заботится – притворно вздохнул он,  - неужели вы в детстве не дрались? – спросил товарищ.
-Еще как дрались, да, Коля? – за него ответила Катя. – Так ты собрался или нет? – еще раз спросила девушка, нетерпеливо топнула ногой. Николай вскочил:
-Да что казаку собраться! Только подпоясаться, и вперед!
Расстались с Русланом тепло, по-братски. С надеждой увидеться  первого сентября в стенах института, который на целых пять лет должен стать их родным домом.

27.

На хуторе Николай взялся рьяно помогать матери, словно чувствовал свою вину за длительную отлучку и вынужденное безделье. Вместе с Леной подмели двор, пропололи огород, убрали урожай кукурузы, свеклы, фасоли, все почистили, спрятали в подпол. Полкан прыгал на грудь от радости, никак не мог сообразить, где так долго мог пропадать хозяин. После обеда Николай спешил к матери, вместе управлялись с телятами.
Встретил Ольку Калмыкову. Все такая же шальная,  насмешливым взглядом осмотрела повзрослевшего юношу. Он про себя отметил: погрузнела, обабилась. Лицо раздалось вширь, глазки слегка заплыли. Олька и раньше пухлым телом выделялась, а сейчас еще более вширь раздалась. Такая жара, а у нее на ногах резиновые сапоги на босу ногу. Остановилась, кокетливо вильнула бедром:
-О! Да ты совсем возмудел… то есть, возмужал, - оглядела плотоядно серыми нахальными глазками, - хо-рош, касатик! – заключила она, – может! – Олька повела бровью в сторону своего пустующего плана, - по старой памяти! – и головой мотнула. – А?!
-Не-е, - потупил взор Николай, - некогда мне, - а самому стыдно былое вспомнить, особенно теперь, когда у него есть Мария.
-Ну, как знаешь, - отступилась Олька, качнула бедрами и пошла прочь. Отошла, окликнула: - Надумаешь, дай знать!..
Николай промолчал. Хорошо, что никто не застукал их тогда в пустом огороде, в бузине, разговору – по сей день бы хватило. И она молодец, хабалка известная, не растрепала. Впрочем, ей мужа больше бояться надобно, не женатому парню кроме насмешек, как с гуся вода, а ей бы досталось.
Он поехал в станицу, посмотреть на дом. Обнаружил, часть самана кто-то спер. Штук двадцать не досчитался. Подосадовал, что тут поделаешь! Обмотал куском рубероида оставшийся, сложенный кубиком саман, сверху привалил всяким хламом. Пошел в стройбригаду, узнать, можно ли заказать окна и двери. В бригаде встретил знакомого по школе Виталия Гривенного, кличка у него была «Грива», «Гривенник». Он знал о том, что Стаценко поступил в строительный институт, молва быстро разнеслась. Встретил с нарочитым почтением:
-Знакомьтесь, товарищи! Пришел наш будущий начальник! – представил  Николая работягам,  протянул руку, поздоровался.
-Не скоро придется поначальствовать, - отмахнулся он, руку всем подал, - пришел узнать, как можно заказать окна и двери?
Грива почесал переносицу, оглянулся на товарища по работе.
-Есть два пути: один длинный, другой короткий, - тебе про какой путь поведать, - ответил за Виталия рабочий средних лет.
-Про тот, который дешевле, - попросил Николай.
-А, ну эт тогда к председателю, выпишешь лес, привезешь к нам, год подождешь, а  там к твоей пенсии сварганим, - пояснил рабочий.
-Тогда, расскажите про короткий путь, - попросил юноша.
-Подожди, Иваныч, че ты парня пугаешь, не с неба свалился, свой человек, - остановил того Виталий. – Тебе когда надо, срочно?
-Та нет. Можно к следующему году.
-Тогда мой тебе совет: выпиши доски – пятидесятку, один кубометр. Спрячь доски на горищи, пускай сохнут под грузом до следующей весны. Весной привезешь к нам, из сухого леса мы сделаем отменные окна. Сейчас, если закажешь, тебе слепят из сырого теса, их покорбит, стекла полопаются, а двери не будут закрываться. Лес сейчас поставляют сырой, сучковатый, полное говно! – разъяснял Виталий кухню своей строительной бригады.
Николай поблагодарил за совет, пообещал весной наведаться с досками. Сам поехал в хутор держать совет с матерью, как выкроить деньги на покупку леса.  Перед матерью стояла первоочередная задача: отправить сына на учебу, обеспечить одеждой на осень, выделить на питание до первой  стипендии, Ленке тоже надо к школе готовиться. Голова шла кругом. Сын старался убедить ее: с одеждой он подождет, на питание с ребятами  заработает своими силами.
-Я ужмусь, мам, но если мы не приобретем доски сейчас, потом будет купить сложнее, а если купим, то сырые, и всю оставшуюся жизнь будем дверь в пасмурную погоду  подрезать с боков, в жару образуются щели, - убеждал мать Николай.
-Их же везти в хутор надо, опять расходы, - слабо сопротивлялась мать. Понимала правоту сына, где брать, эти чертовы, деньги!
-А если в доме спрятать, - разворуют, как саман. Может к Калининым? Сложим за их домом? – предложил сын.
Мать уверенно возразила, тогда точно весной досок не досчитаемся. Варвара им быстро применение найдет, и скажет – не брала. Ей же плюй в глаза, только утрется, ей все божья роса.
-Че делать? Ума не приложу! – кручинилась мать.
-Помнишь, мы сволока с посадки привозили? На мотоцикле. А я Славке за это в Краснодаре достал запчасти на мотоцикл. И еще достану. Он уже просил меня. С ним доски и перевезем. Решено! Тряхни, мама, мошной! Доставай миллионы, завтра поеду к председателю, возьму его за грудки, скажу, гони, гад, доски! Да, посуше! И без сучков!
Мать смеялась сквозь слезы.
-Чтобы я без тебя делала!.. – и благодарно целовала, еле дотягиваясь до подбородка.
Каждый вечер Николай уходил на свидание к Марии. К Кате на мотоцикле в хутор приезжал Юрка. На танцах собирались все: Толик с Лидой, Славка с Ниной, Николай стоял возле Марии, Юрка не отходил от Кати. Славка несколько стеснялся своего положения жениха, не танцевал, не умел, стремился увильнуть к мужикам и покурить. Нина терпеливо ждала, стояла с девчонками, которые в подруги не особенно принимали приезжих их других краев работников. Только наедине с ней Славка становился нежным и внимательным. И Нина прощала ему все обиды.
После танцев разбредались по окрестным потайным местам.
  Мария относилась к Николаю неровно. Приступы нежности и любви  чередовались с признаками меланхолии и некоторого равнодушия. Пробыв в Краснодаре всего полмесяца, девушку стал тяготить хуторской быт,  поняла: есть другая жизнь, с теплыми туалетами, ванными и душевыми, парикмахерскими и большими витринами магазинов. Раньше она не очень то задумывалась над тем, как живут в хуторе, какой у кого быт. В хуторе жили все одинаково: уборная на огороде, рукомойник во дворе. Но теперь ее раздражала каждая мелочь: сырость и грязь возле курятника, разбросанный хлам во дворе, а особенно возненавидела уборную с ее извечной, зловонной дыркой по середине, роем зеленых мух, и ошметками рваной газеты на гвоздике.
Николай не мог понять смены ее настроений. Несмотря на то, что Мария теперь его женщина,  сознавал, это обстоятельство не сделало ее  ближе. Она как бы позволяла себя любить и нежить, все реже отвечала на ласку. Юноша с горечью признавался себе: он по-прежнему любит ее больше, чем она его. Мучительно размышлял, что должен сделать такое, чтобы удержать ее возле себя. Чем больше  проявлял свою любовь к ней, тем дальше девушка отдалялась от него. И наоборот, если начинал психовать, проявлять невнимание, она тут же становилась ласковой кошечкой, растапливала ледок отчуждения, возлюбленный парень вновь был у ее ног.
Во время особой нежности к ней, читал стихи:
«И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад».
-Стихи у тебя всегда грустные и старомодные, - упрекнула Мария.
-Это Блок, - пояснил юноша. – Стихи и есть старомодные, писались в начале века. Со смыслом! Причастные тайны – намек на знание будущего. «Высоко у царских врат плакал ребенок» - маленький Христос на руках девы Марии оплакивал трагический исход революции пятого года.
-Какой ты у-умный! – нараспев протянула девушка, готовая заскучать. – А повеселее - ты ничего не знаешь?
-Веселее? – Николай помолчал, «покопался» в памяти. - У Блока  было такое чувство к прекрасной Незнакомке:
«И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только сниться мне?)
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне».
Так и я, в час назначенный, каждый вечер жду, когда твоя фигурка не шелками, но ситцем охвачена, промелькнет на встречу ко мне.
-Все равно – стихи грустные. Поцелуй лучше меня.
Николай в душе согласился, действительно, почему-то в минуты нежности к ней, его всегда тянет на грустные стихи.

Время летело быстро. В заботах, в работе, в вечной погоне за ускользающим временем, когда все хочется успеть сделать. Подходил к концу август. Ничего не предвещало каких-либо перемен. Внезапно хуторян буквально парализовало страшное известие: на Виктора Сташко пришла похоронка, воин погиб в Афганистане. Почтальон принесла конверт под вечер. Тетя Зоя увидела на обратном адресе войсковой номер, - обрадовалась. Взяла скамеечку, села в тень, не спеша, - распечатала. На колени выпал казенный бланк, отпечатанный на машинке, только имена вписаны от руки. Внутренне холодея,  прочла:
«Уважаемые Владимир Никанорович и Зоя Алексеевна! Ваш сын – Сташко Виктор Владимирович пал смертью храбрых при выполнении интернационального долга в Демократической республике Афганистан. За проявленное мужество и героизм Ваш сын награжден орденом Красной Звезды, который будет передан на вечное хранение в Вашу семью. Мужайтесь и гордитесь своим сыном, вы вырастили настоящего гражданина и храброго воина. Мир праху его!» - и ниже приписка:
«Гроб с телом будет доставлен в Ваш хутор 28 августа с.г., похороны пройдут с воинскими почестями». Подписи командира полка, и замполита полка.
Тетя Зоя ошалело смотрела на бумажку, руки ее дрожали, до нее не  доходило, что речь в ней идет о ее сыне. Страшное известие медленно дошло до ее сознания, над лиманом эхом поплыл ее вскрик и растаял на тех берегах. Она упала на землю, заскребла утоптанный серый чернозем натруженными пальцами с желтыми ногтями, зашлась в крике с рыданиями:
-О-о! Господи! За что!.. Сыночек мой!.. – чувствуя,  как мутнеет в глазах, силы покидают ее, она проваливается в большую черную яму.
Мужа дома не было, он управлялся со скотиной на ферме. На крик прибежала соседка – Тонька Залепукина, увидела распростертое тело посреди двора, подхватила под руки грузную тетю Зою, приподнять не смогла, та только стонала, находилась в беспамятстве.
-Теть Зой, теть Зой, шо с вами? – суетилась Тонька, не зная, что предпринять. – Я счас! – подхватилась, побежала к дому напротив, затарабанила в калитку Евдокии Полковой: - Тетя Дуня!!! – закричала Тонька, залаяла собака, - тетя Дуня!
Та отозвалась, отогнала собаку, медленно подошла к калитке.
-Тетя Дуня! Скорее, там тете Зое плохо, мне одной не справится, и никого больше нет… - взахлеб тараторила Тонька, показывая рукой на подворье Сташко.
Та на ходу скинула фартук, бросила его на штакетник, посеменили во двор Сташко. Тетя Зоя чуть пришла в себя, пыталась встать,  сил у нее не было.
-Шо ты, соседка, шо?! Плохо тоби? – суетилась Дуня, скомандовала: - Бери с той стороны, повели в хату…
Взяли с двух сторон, еле поставили на ноги, ноги подкашивались, не держали. Еле довели до кровати, положили, Дуня увидела графин с водой, набрала в рот, прыснула в лицо соседке. Та вздрогнула, зашлась в долгом всхлипе, бессмысленные глаза зашарили по потолку, еле выговорила:
-Сы-ыно-очек, мой… как же я…
Тонька выскочила во двор, подобрала листок, лежавший на земле. Зашевелила губами, читая, ошалело смотрела на листок, отбросила бумажку, как ужалилась. Потом вновь подобрала, заплакала, на вытянутой руке донесла до тети Дуни:
-Смотрить, че делается… Виктор погиб…
-Как погиб?! – округлились глаза у тети Дуни.
Выхватила бумажку, пробежала глазами, схватилась за сердце:
-Ох, Господи! Шо ж твориться?..  Беги на ферму за отцом… Я посижу з нэю. Верку побачишь – пускай прийдэ, впрочем, ны надо… Тут и так полный дом горя, ступай!
Тетя Зоя попыталась встать, оперлась локтем о кровать, соседка придержала ее:
-Полежи, полежи… поплачь… чуток легче станэ…
Та откинулась, зарыдала, все тело содрогалось, мотала головой со стороны  в сторону, с всхлипами вырывались слова:
-Сыночек мой…  миленький мой… как же так… на кого ж ты нас стариков оставил… - причитания доносились из открытых окон во двор, притихли птицы, неожиданно заскулил пес на привязи, словно чувствовал, какое горе свалилось на хозяев.

К вечеру набилось полный двор хуторян. Весть о гибели земляка в далекой, чуждой их пониманию стране, настолько поразила их, что каждый считал своим долгом придти, постоять молча рядом с отцом и разделить его горе. Бабы плакали, мужики угрюмо молчали.
Так пришла первая в хутор военная похоронка после окончания Великой Отечественной войны.
Та далекая страна, о которой хуторяне имели слабое представление, не знали, в какой части света она находится, и не всегда внимательно слушали происходящее в ней в новостях по радио и телевизору, сама пришла в их хутор, заглянула в каждый дом, особенно туда, где подрастали для армии сыновья.
Мужики сидели на корточках у ворот, сосредоточенно курили, тихо, односложно переговаривались, молодежь столпилась тут же, не решаясь войти, по рукам ходила похоронка, уже изрядно потрепанная, каждый хотел прочесть и убедится в страшном известии.
-Иш ты! Как в войну… - покрутил бумажку в руках Архипыч, – в ту войну, - уточнил он. –  Пал смертью храбрых! Молодец Витька! Казаки ныколы  трусливыми ны булы.
-У него дед в ту войну тоже погиб смертью храбрых, - напомнил Дмитрий Ковалько.
-Жаль парня! Не пожил даже! Верка как теперь: ни жена, ни вдова…- поддакнул Олег Калмыков.
Верка прибежала одна из последних. До того в станицу по делам ездила, никто не решился донести до нее страшную правду, сказали только, иди ко двору Виктора – у них горе. Верка подумала, может, отец заболел, может с  матерью плохо, увидела толпу людей – подумала, умер кто-то. Грешила на стариков, о Викторе не подумала. Вбежала в город, отец сидел на чурбаке, склонив седую голову, спрятал лицо в ладони, только плечи подрагивали. Верка пронеслась мимо в хату, увидела плачущую мать Виктора, страшная догадка полоснула по сердцу, ноги подкосились, она бухнулась у самой кровати прямо на пол с немым вопросом в глазах, боясь подтверждения своей догадки. Мать увидела несостоявшуюся невестку, обхватила одной рукой, прижала голову к груди, в голос зарыдала:
-До-очень-ка-а-а! Нету больше Витеньки-и-и!
Верка по-бабьи, в голос завыла, забилась на груди в рыданиях. Заплакали все бабы в комнате.
На улице Славка напомнил Николаю:
-А ты говорил, шо наши в Афгани не воюют.
Николай покачал головой, с досадой высказался в адрес газет и телевидения:
-Так разве ж у нас правду в газетах писали, по телику когда говорили?! У нас и самолеты никогда не падают, и поезда с рельсов не сходят. Все тишь да благодать! И про войну, как о прогулке сообщают. Только гробы, вот, настоящие присылают… - в сердцах высказался Николай.
-Про катастрофу самолета я слыхал, - отозвался Витек Дзюба, - команда футбольная «Пахтакор» в полном составе гробанулась.
-А еще артист Чистяков погиб в авиакатастрофе, - добавила Катя.
-Конечно, вы об этом узнали из газет? – саркастически проговорил Николай.
-Странно! В печати не сообщают, а народ знает, - тихо сказала Лида.
-Народная молва! – поднял палец Витек.
-Сарафанное радио никто не отменял, - согласился с ним Толик.
-Плохо дело, парни! Нет у нас больше гитариста, не верится, что мы его больше никогда не увидим, - заплакала Катя.
Все помрачнели еще больше, потупились, боялись взглянуть друг на друга, словно часть вины за гибель земляка лежала на них.
Расходились с наступлением темноты. Тамара догнала сына, обняла, заплакала:
-Ни пущу! Я умру, если с тобой шо случиться…
-Да, ладно, мам! – увернулся Николай.
В тот вечер тишина стояла над хутором. Даже собаки не лаяли. Каждый прислушивался к звукам, долетавшим со двора Сташко. К вечеру приехала со станицы «скорая», сделали успокаивающие уколы, отцу от сердца лекарство оставили. Свет у них горел до самого утра.
Утром отец Виктора – Владимир Никанорович дозвонился в военкомат, уточнил, где находится тело сына, ему подтвердили, что привезут гроб с телом  к двенадцати часам двадцать восьмого августа. Напомнили: гроб снаружи деревянный, внутри цинковый, запаянный, открывать запрещено.
-Та може ж там и ны мий сын… - выказал обиду отец.
Голос военкома на другом конце звучал сочувственно, обещал всяческое содействие, рекомендовал обратиться после похорон в военкомат по поводу установки памятника. Военкомы края еще не успели очерстветь от частых известий о гибели солдат. Позже не будет хватать автобусов для доставки тел по адресам края и почетных караулов при похоронах. Военкомы начнут прятать глаза,  когда к ним потянутся родители погибших солдат с просьбами и за всевозможными справками. И уст в уста передавали ответ одного военкома, который сказал убитым горем родителям:
-Что вы от меня то хотите? Я, что ли, посылал вашего сына в Афганистан?!
В доме Сташко поселилось горе. Огромное, скорбное и безутешное. Время для родителей остановилось. Все валилось из рук, мать почти не вставала, отец кое-как выходил дать курам, уткам корм, присаживался на свой чурбак и так сидел целый день, раскачиваясь со стороны в сторону седой головой. Сочувствовали тете Зое и дяде Володе все. Приносили еду, Дуня стряпала у них на кухне, как у себя дома, если не могла найти, где у них соль, не спрашивала, перебегала дорогу, брала свою.
Отец еще как-то старался крепиться, за что-то брался делать по двору, потом приходила мысль, а кому теперь оно нужно,  оставлял работу, и брел к своему чурбаку. Потерять сына не пожелаешь даже злейшему врагу. Отцу тяжело представить, как его сын, такой мягкий, добрый, смотрел смерти в глаза, сражался и принял ее, как подобает мужчине. О чем думал сын в свои последние минуты? Вспомнил ли мать с отцом? Или свой хутор? Или свое детство? Больно ли ему было или погиб сразу? И каково  погибать за чуждые интересы, только потому, что не поделили между собой чего-то правители. Отец вспоминал его маленьким, босоногим шалунишкой, который залазил на орех, растущий во дворе, гонял кур по двору, садился верхом на их собаку, та безропотно сносила все его нападки. И вот маленького мальчика больше нет на свете, и никогда не будет. Почему-то отец никак не мог вспомнить его взрослым, как-то личная жизнь катилась мимо, он все время на работе, уходил затемно, и приходил затемно. Поговорить толком никогда не удавалось. Не заметил, как школу закончил. С ним все больше мать возилась, она воспитывала, а ему казалось, успеет! Вот уйдет на пенсию, тогда займется сыном, сын будет помогать  отцу, отец – сыну.
Хуторяне оплакивали Виктора искренне. Еще больше жалели мать и отца, которые на старости лет остались одни пожинать свое горе до конца дней своих. Вспоминали увлечение гитарой, отмечали – был скромным,  почти тихим, а поди ж ты, погиб мужественно, как казак и герой. Такие размышления вызывали еще большую скорбь и уважение.
В конце августа, в субботу, ко двору подъехал ритуальный автобус, в салоне стоял гроб, обитый красным кумачом, на нем большой портрет сына в форме, по краям сидели солдаты с оружием, командовал ими моложавый капитан, которому подобная миссия «как нож в сердце».
Тетю Зою поддерживали с двух сторон под руки, рядом одетая во все  черное Вера, и отец, понуро опущенная голова, и слезы стекали на седые усы и капали в придорожную пыль. С потухшим взором наблюдали, как солдаты вынесли гроб и поставили его на приготовленные скамьи, мать упала на крышку и забилась в рыданиях, по-бабьи причитая, выливая наружу свое материнское горе:
-Ви-итенька-а! Сы-сыноче-ек! Та на кого ж ты нас поки-ну-ул!.. Та для кого ж нам теперь жи-ить!.. Та дайте ж мэни на его посмотреть, я хоть глазочки ему прикрою-ю!.. Хоть прикоснусь к моей кровиночке…
Рядом стоял капитан, угрюмо гудел:
-Не положено, мать…
Капитан знал, какие останки привозят в гробах, лучше их не видеть, не травмировать родных. У него твердое предписание, не разрешать родственникам вскрывать гробы. Пусть лучше помнят сынов такими, какими провожали в армию.
 -Та внесить у двор, нехай хоть дома сыночек побудэ… - всхлипывала мать.
Спохватились, какая оплошность, поставили гроб у ворот, подхватили  тяжелый гроб на руки, внесли во двор, поставили под тень ореха.
Дядя Володя стоял рядом, слезы катились по щекам, с кончика носа и усов капали на крышку гроба. Все заметили,  за последнюю неделю он совсем поседел, хотя незадолго до похоронки седина вперемешку с черным волосом перемежалась.
Прикатили председатель, парторг и секретарь комсомольской организации на служебной «Волге», следом колхозный автобус доставил   духовой оркестр. Оркестранты вышли на жаркое солнце,  зайчики заиграли по начищенной меди, ждали команды. Хуторяне заполонили улицу, никто в тот день не работал. Застыли на подъезде трактора, машины. Подошли доярки и скотники с ферм, наспех покормили и подоили коров, подтягивались полеводы из бригад, весь хутор собрался проститься с земляком и поддержать родителей. Каждая мать, имевшая сына допризывника, мысленно давила в себе испуг: «Чур, не меня! Чур, не меня!»
Оркестранты вскинули трубы, над хутором разнеслась грустная траурная мелодия, бухнул большой барабан, ударили тарелки, квинта высоко взяла ноту, разрывала душу своей скорбной мелодией, тут даже мужики не выдержали, заплакали, засморкались, головы потупили.
Капитан торопил, ему возвращаться в Краснодар, солдаты подхватили гроб, вновь внесли в автобус, посадили рядом с гробом родителей, Веру и престарелых хуторян, Витек Дзюба подсел к шоферу показывать дорогу до кладбища. Траурная процессия медленно тронулась. Николай и Славка несли венки, девчонки на красных подушечках держали медаль и орден. Так людно, чтобы всем хутором, давно никого не хоронили. Старики стояли у ворот, как бы отдавая последние почести солдату. Дед Ваня приложил руку к козырьку фуражки.
К свежевырытой могиле гроб молодежь несла на руках.
Траурный митинг открыл председатель:
-Дорогие колхозники! Дорогие родителя, родные, друзья Виктора! Сегодня мы хороним самого юного солдата новой войны, геройски погибшего в далеком от нас Афганистане, где он выполнял интернациональный долг. Все мы знали Виктора, он вырос на наших глазах. Это был хороший, исполнительный парень, который мог бы стать достойным гражданином… - председатель осекся, - не случилось… Пусть земля будет ему пухом, а нам вечная память о нем… - он отошел, уступил место у изголовья Вере Егоровне, которая звонким голосом рассказала, каким Виктор был хорошим комсомольцем: честным, порядочным, выполнял комсомольские поручения, он был бы достойной сменой старшему поколению.
Вперед вытолкнули Катю, сказать речь от имени молодежи,  девушка давилась слезами и только смогла вымолвить: «… нам будет его не хватать, мы больше никогда не услышим его гитары, его песен…» - заплакала и спряталась за спины ребят. Капитан взял с подушечки медаль и орден и протянул их матери, та рыдала, отодвинула руку капитана:
-Та на шо мэни ци медали, вы мэни сына отдайте… сыночка вернить… я ж вам его живого та здорового отдала… - в голос зарыдала мать, бабы захлюпали носами, приложили платочки к губам в скорбном молчании.
Матери опять стало плохо, дали понюхать нашатырь. Вера стояла рядом, она потемнела лицом, выплаканные глаза сухо светились лихорадочным блеском, в них застыл немой вопрос: как ей теперь жить дальше, ведь все ее дальнейшие мечты связаны только с Виктором. Вера сгорбилась, со стороны  похожа на маленькую старушку. Солдаты выстроились по обе стороны могилы. Стали спускать тяжелый гроб на рушниках, еле удержали, не ожидали такой тяжести. Каждый житель хутора подошел бросить горсть желто-серой земли, заиграла траурная музыка. Солдаты взяли на изготовку, капитан дал команду музыкантам, те смолкли, он скомандовал: «Пли!». Три раза грохнули холостые выстрелы, птицы испугано шарахнулись с веток в разные стороны, и… нет больше на земле веселого хуторского парня Виктора Сташко.
Старики потянулись в хутор, уехали оркестранты и начальство в станицу, траурный «ПАЗик» попрыгал на ухабах в сторону Краснодара, молодежь осталась стоять у могилы, не верили в реальность происшедшего. Не умещалось в сознании, что так легко смерть может вырвать каждого из них в расцвете сил.
-Теперь в армию, как на войну провожать будут, - тихо сказала Мария.
-А помните, Верка провожала в армию, рыдала, тетка еще ей замечание сделала, сказала: че ревешь, не на войну провожаешь, - напомнил Николай.
-Как чувствовала! – подтвердила Катя.
- Моя мать вчера ездила в станицу звонить в часть, убедилась, Серега по-прежнему служит под Москвой, - сказал Славка.
Катя подошла, поправила ленточки на венках.
-Вот и появилась первая могила невинно убиенного на неизвестной нам войне, - тихо промолвила она.
-Хорошо, если бы последняя…- кивнула головой Лида.
-Пошли, пацаны, помянем Витьку, - предложил Николай. Все медленно по протоптанной тропинке пошли в сторону хутора.
Мужики уже по одной выпили, сидели у ворот на корточках. Вели сдержанный разговор:
-За что парень погиб, за чьи интересы… - с досадой говорил один.
-Ладно бы за Родину… - добавил другой.
-Геройски погиб… - напомнил Олег Калмыков.
-Толку то што…
-Парень хороший был…
-Хороших и в ту войну первыми поубивало, - веско заметил Архипыч. – Хорошие за спину не прячутся…
-Некоторые придурки в армию вообще не ходили…
-Та пусть лучше дома сидят, чем за чужие интересы жизнь терять…
На улицу вышла тетя Дуня, она руководила поминками, мать Виктора так и не пришла в себя, сидела отрешенно, она выплакала все слезы, уставилась в одну точку, Вера сидела рядом, бледная и убитая горем. Молодость для нее закончилась. Тетя Дуня тоном приказа сказала:
-Заходьте, парни, помянить Витю. И вы, мужики, ны рассиживайтесь. Давайтэ по третьей и гэть! Дайте матери з батьком одним побудь.
На столе стоял только самогон, страшно на такой жаре его пить, но пригубили все, даже девчонки.
Расходились грустные, молчаливые, каждый в своей думе. Николай провел Марию домой, как-то не до поцелуев в такой день и плотских утех, домой идти тоже не хотелось. Он вернулся и пошел к деду Ване. Тот по обыкновению сидел на лавочке, слезящиеся глаза видели туман, подбородок упирался на сучковатую палку, служившую посохом,  Николаю обрадовался:
-Бач, як оно бувае! – вместо приветствия сказал дед и покачал головой. – Молодежь в мирное врэмя гибнэ… Дэсь там война, а гробы нам вызуть…
-Ото ж и обидно! – согласился Николай.
-Однэ радуе! К смэрти с почетом относятся… Я дви войны пэрэжив: на второй ще по-людски хоронылы, токо на чужбине, до дому тила ны возылы, а в гражданску – дед взмахнул рукой, -  да после гражданской шо творылы… Жизть ниче ны стоила! То шо я бачив своимы глазамы, ты, Мыкола, ны в одной кныжки ны прочитаешь, а тим патче, в учебныке ны напышуть. Но знать довжен! Мы, старыки повмыраем, ныхто ны расскаже, а ты слухай! И дитям своим рассажешь. Цого ныльзя забувать… Я Митьке свому рассказав, думал вин доживе, колы о цём можно будэ вслух казать. Но вин вже сам старый, ны доживэ до тих дней! А ты доживэшь! Я мовчав – страшно було, - тут же поправился, - ны за сэбэ, я и ны такэ бачив, за дитэй боявся, щас бояться мэни никого…. За шо мы, казачкы, друг-друга як капусту рубалы? Якой мы жизни хотилы? Разве нам плохо на Кубани жилось? Мэнэ Бог наказав, дав длынну жизть, шоб я жив и мучився. И вспомынав тих казачкив, невинно мною убиенных. Поднялы руку казак на казака, брат на брата, та й получилы жизть, яку заслуживаем. На наших плечах анчихрист пришов, иконы портрэтами заменыв…
Николай подумал, - опять дед заговаривается. На душе и так муторно, а тут он со своей стариной седой, как когда-то в далекой гражданской войне казачки покосили друг-дружку, живые до сих пор успокоиться не могут. У каждого своя правда. Дед нахлебался горя, теперь сожалеет, не на ту сторону прибился. Дед сожалел о другом: исчезло казачество. Цементирующая общество сила, в которой не было места нарушителям правопорядка, молодежь слушала стариков,  старики поддерживали вековой уклад. Думал, доживет, когда станичники вернуться из далеких стран, прощенными или покаявшимися, не перед властью, нет, а перед вдовами та сиротами, и восстановят былые традиции: чести, доблести, славы и веры.
Он молча сидел, не перебивал, думал свою думу, порой вслушивался в неторопливый рассказ деда, потом опять размышлял о своем, но страшная правда тех давних пор начала захватывать его,  не прерывая деда, стал слушать более внимательно. 
Дед Ваня начал рассказ от конца гражданской войны до голодовки тридцатых годов. Он не помнил вчерашнего дня, исчезли из памяти события месячной давности, зато помнил в подробностях пятидесятилетнюю давность, как-будто то было вчера. Такое свойство старческой памяти. И рассказал Николаю ТАКОЕ, от чего у того в недоверии приподнимались брови, ему хотелось сказать, не может на земле случится такое паскудство, подобное не могли сотворить люди, но и выдумать те события -  не возможно. Старик был спокоен, в здравом уме, не такой, каким видел его Николай месяц назад, когда прощался с ним. Говорил без эмоций, давно все перекипело в его душе, то звучала не исповедь, а сама жизнь. Правда жизни! Которую невозможно забыть! История края встала для юноши в новом свете, близкая, и в то же время далекая, очевидцы того времени почти все вымерли, а кто не помер, - молчали, задавленные страхом до конца дней своих.
А рассказать деду есть о чем, жизнь его никогда не баловала, нахлебался он всякого.

28.

Своего деда Иван Ковалько помнил хорошо, ему исполнилось тринадцать лет, когда дед умер. Перед смертью собрал домочадцев, попрощался с каждым, Ивана долго не отпускал от себя, любымым внуком слыл, слезой замутились глаза, причастился и помер в преддверии святого праздника Пасхи. Деда любили за веселый нрав, но ежели вожжа под хвост попадала, не сладко приходилось всем в округе. Рассказывали, как однажды рассерчал на молодого стничника  казака, оказавшего непочтение его старости, на станичном сходе требовал выпороть того прилюдно, старика не поддержали станичники, дед еще больше осерчал, обругал сход и покинул собравшихся казаков, тут станичники выразили неудовольствие поведению самого деда. Ваня того не помнил, ему рассказал о том случае отец. Но помнил, как он с дедом ездил под Тамань к его брату. Ехали в арбе, которую медленно, размеренно тянули волы. Шаг за шагом отмерялись в степи версты, над головой поочередно проплывали звездный шлях, затем полуденное солнце, и снова звезды в бездонном небе. Миновали хутора и станицы с церковными колокольнями, плавни возле станицы Приморско-Ахтарской, прошли вдоль Азовской низменности и попали в другие плавни, только камыши здесь не такими густые, лягушки голосистей, болота необозримей. Не часто приходилось встречаться братьям, поэтому встречи были шумными, радостными, с шутками и прибаутками, гостей сбегалось полхутора. Одних родственников собиралось человек двадцать.  За столом, после третьей чарки горилки, дед задавал брату один и тот же вопрос:
-Та як вы, чертякы, тут жить можете, у вас же  комари - с горобця. Укусэ, неделю чешешься. То ж ны комари, то ж злыдни!
-Зато якый простор! – возражал брат, обводя рукой плавни и чистовод лиманов. – А рыбы?! Казак шаровары снимае, воды зачерпнэ, пол мотни рыбы вылавливае, - хвастал родственник.
-Зато у нас земля! – в ответ хвастал дед, - як масло, на хлиб мазать можно, така жирнюча! У нас же кавуны, та гарбузы… - дед поискал глазами, с чем бы сравнить, увидел гарбу, ткнул в нее пальцем, - О! З колесо!
У гарбы задние колеса большие, передние - маленькие, брат тут же в усы улыбался, хитро спрашивал:
-З якэ колесо: задне чи передне?
Дед серьезно отвечал:
-Брыхать ны буду. Гарбузы з задне колесо, кавуны с передне.
Брат соглашался, земля в северной части Кубани лучше, чем у них, в приазовье.
Дед учил внука почитать отца и деда, помнить до пятого колена своих прадедов.  Незадолго до смерти наказывал:
-Род наш ны срамы! Мы отродясь на чужой каравай рот ны раззевали, свий борщ з салом имо. Шапку ны перед кем не ломали, честь казачью блюли и службу знаем. От и ты таким же будь! Бо казак – це воин и труженик. Воин – храбрый и выносливый! Казак первым встает на защиту отечества, последним уходит з поля брани. Так же и трудится: с рассветом встает, и солнышко на закат провожае.
Спустя тридцать лет после той поездки с дедом к его брату, солдат Коваленко освобождал Тамань, их полк после тяжелых боев с немцем, остановился у станицы Старотитаровской на отдых. Иван отпросился у взводного пройтись по станице, расспросить о родственниках, может, вспомнил бы улицу, на которой жил брат его деда, многочисленные дяди и тети, которых Иван почти не помнил в лицо, не говоря уж о внуках дедова брата. С волнением  ходил по улицам, ничего не узнавал, дома изменились, сады разрослись, половина станицы в развалинах, бомбили ее и наши, и немцы. Примерно вычислив место по каким-то забытым приметам,  крутился посреди улицы, его обминали части, проходившие через станицу, наконец, увидел  во дворе старушку, Иван подошел к калитке, окликнул. Та плакала над убитым псом, пыталась отстегнуть ошейник, тот никак не поддавался. Увидела солдата, неохотно подошла, сколько их прошло за время боев через ее подворье, в доме не осталось ни еды, ни одного целого стекла в окне.
-Мать, ты ны знаешь, десь тут до первой мировой Ковалькы жилы? Дед Аким, сыновья его та дочки? – спросил солдат женщину. Она внимательно осмотрела его, ответила:
-Как не знать их, голубчик, я тут, почитай, с детства живу. Усих знала. Аким давно помер, ще до той войны, я тоди девушкой була. А дитэй его раскидало, щас в станыци никого не осталось. Старший ушов с добровольческой армией за окиян, пысав сыстри до тридцатого года, потом сгинув. Средний погиб в гражданску, на чьей сторонни був, - ны знаю. Младшего в коллективизацию сослали в Сибирь вместе с семьей, оттуда вин ны вырнувся, ны чуть за его нычего, - охотно поясняла старушка, подслеповато вглядываясь в солдата.
-А сестры? – с надеждой спросил Иван. – Може есть хто?
-Та ни! В голодовку поумыралы. Хто жив остался - подались в Расею, за казачество дюже всих нас притеснялы. Там, в Расеи, токо и можно було скрыть свое прошлое. А ты хто им будешь? – не удержалась спросить старушка.
Иван вздохнул. Таить такое родство надо от сведущих чекистов,  устыдился перед старушкой, которая перенесла все войны и невзгоды, перекатывающиеся через ее дом, признался:
-Сродственничком им буду, тож Ковалько, токо по братовой линии Акима.
-То-то смотрю, обличьем на Акима смахиваешь. Нету их, милок, ныкого ны осталось. Хату ихнюю помнишь?
Иван отрицательно покачал головой.
-Хаты там нема с тридцатых годов, - пояснила старушка, - одно подворье осталось. Ось по цей улыци иды, второй поворот направо, через пять чи шесть дворов пустырь побачишь. Там и стояв дом Акима Ковалько. Осокорь у двори стоить, побачишь.
Иван поблагодарил, пошел навстречу двигающимся без остановки войскам. Старушка смотрела вслед, качала головой, сколько их, таких горемычных, разбросало по белу свету. Вздохнула, и пошла к своему убитому осколком псу. Иван нашел пустырь, и как бы вспомнил двор: у хаты действительно стоял высокий осокорь. Хаты не было, а осокорь стоит, все такой же бело-голубой, ветки с серебристыми листьями покачиваются на легком ветру. С внуками деда залазил на него, карабкался по гладким, полированным веткам, хотел добраться до грачиных гнезд, испугался высоты. А теперь тишина, только листья осокоря тихо перешептываются. Постоял в раздумье, припомнил глаза деда Акима, тот, прощаясь, напутствовал Ивана:
-Расти, казак! Тоби пришло счастлывэ врэмя: уси войны позади. Кубань процветае, и ще трыста лет процветать будэ! Ближайшие двадцать лет войны ны буде! Служи отечеству верно, як диды служилы!
Странно, все лица из памяти стерлись, некоторых дядек своих едва помнит, а дедова брата запомнил хорошо. Снял пилотку солдат, поклонился развалившемуся фундаменту, некогда большому и гостеприимному дому, перекрестился широко, мысленно прочел молитву заупокойную, вздохнул, и пошел в расположение своей роты.
Больше никогда Иван Ковалько на Таманском полуострове не был. Не к кому ехать.
Особой гордостью у кубанских казаков считалось служить в конвойных войсках при царе батюшке, ходить в походы за славою и «Георгием». Не всем выпадала честь служить конвойцем. В конвой его императорского величества посылали лучших казаков. И хотя все предки Ивана имели ордена и медали, отличались отчаянной храбростью во всех походах, а не сподобились служить при дворе царя-батюшки. Когда бомбисты убили Александра П, дед, возвратившись из похода, зло выговаривал атаману станицы:
-Ото ж! Послалы туды кривоногих калмыков, бач як получилось…
Атаман хмуро отбивался:
-Конечно, своей бы широкой мотней ты вэсь Петербурх бы прикрыв…
Дед деда, прапрадед Ивана службу начал при наказном атамане генерал-майоре Верзилине Петре Семеновиче. Сведения о прадеде скудные,  десятилетиями истирались из памяти, а Ивану при советской власти вспоминать вслух родственников, служивших царю, небезопасно. Помнил только со слов деда, ходил прадед на персов в 1826 году, первый коваль был в войске, самому главнокомандующему лошадь ковал, отсюда и пошла фамилия – Коваль, Коваленко. От того прапрадеда родились две дочери и сын, который прославил фамилию их рода во время Крымской войны 1853-56 годов. В составе казачьих войск отражал вылазки англо-французских десантников у берегов Тамани. С горсткой храбрецов пропускал десант в глубь полуострова,  уничтожал их баркасы, появлялся на калмыцких, неприхотливых и низкорослых кобылках в тылу десанта, сжигая на пути их отступления степь и курени, лишая  провианта на обратном пути. Повторяли  тактику боя при отступлении французов в 1812 году. А дальше дело казацкой хитрости,  отчаянной смелости и отваги. В результате в плен попали офицеры десанта, и знамя полка десантников. Та маленькая победа, наделала много шуму, который докатился до Версаля и Букингемского дворца, и сотворилась она как раз в день войскового праздника – Святого Благоверного князя Александра Невского, - 30 августа. С тех пор род Ковалько праздник отмечали особо: если в походе, то храбрым поступком; если дома – доброй чаркой горилки с двухдневным запоем.
Дед, который учил маленького Ваню верховой езде, действительную службу нес с 1868 по 1883 год, а еще пять лет числился в запасе. Пришлось деду участвовать в Хивинском походе, а позже, в 1877 году освобождал Болгарию от османского ига. Гордился этим, не только турок били, - веру православную освобождали от бусурман. Перед самой отставкой участвовал во взятии Туркменской крепости  Геок-Тепе. Там и застала их весть об убийстве императора Александра П.
Выйдя в отставку, дед ушел из семейного куреня, оставил брату отцовское хозяйство, посмотрел с пригорка на Таманские лиманы, и пошел в поисках лучших земель. Осел в степной станице, вдали от лимана, зато церковь стояла на станичной площади великолепная, из красного кирпича. Земля родила в три раза больше, чем на Тамани, и  сады усыпали землю белым «снегом», когда цвели. Начинал с нуля, к концу жизни оставил детям небольшое, но крепкое хозяйство, два добротных дома, пасеку, коней, коров. На старости дед любил прихвастнуть: пережил девять наказных атаманов и четырех императоров. Вот только  девятого атамана и четвертого императора пережить все ж не успел, всему есть начало и есть конец. Последний раз собрал всю родню на Светлый праздник Рождества Христова, встал, откашлялся, пригладил волосы, смазанные лампадным маслом, и провозгласил ежегодное свое поздравление:
-Возлюбленные мои домочадцы, сыны, дщери, внуки, братья, сестры та други мои походные! С сердечной радостью поздравляю вас усех с великим праздником – Рождеством во плоти Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа! Дал ангел-благовест знать нам, простым смертным, о радости, ниспосланной Свыше, шоб мы в вере своей среди житейской скорби не забывали ту радость, которую нихто никогда не отымет от нас. Наша вера, наши добри дела, радость и молитва – е той путь, по которому должен идти православный человек. В начале года уси мы будем праздновать трехсотлетие императорствующей семьи… - дед  широко перекрестился на образа, - и войско Кубанское пошлэ депутацию к престолу с подарками та поздравлениями, а мы все будем молиться за его величество и наследника цесаревича Алексея – шефа всех казаков Кубани. Дорогие мои, обращаю до вас слова апостола: «Духа не угашайте, Пророчества не уничижайте. Все испытывайте, хорошего держитесь. Удерживайтесь от всякого зла. Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа». Еще раз поздравляю вас всех с великим мироспасительным праздником Рождества Христова, с Новым 1913 годом, с трехсотлетием дома Романовых, да подаст вам Господь Спаситель Свою милость, да спасет и сохранит Он всех в земном странствии и удостоит радости общения с Ним в жизни будущего века, - дед еще раз перекрестился и всем поклонился.
То было последнее застолье с участием деда. В феврале он слег, а как только зацвела сирень, дед попросил невестку поставить ему букет у изголовья, вдыхал аромат первых весенних цветов, заплакал от беспомощности, сожалея, как мало годов ему жизнь отпустила. Походы и старые раны дали себя знать, на 63 году жизни дед умер. Отца Иван помнил меньше, чем деда. Потому что при деде находился все время, а отца видел только во время отпусков. Тот четыре года служил в подготовительном разряде, потом ушел на действительную службу. Дед у своего односума подыскал ему невесту, тихую, набожную казачку, в один из отпусков сына сыграли свадьбу. Так и повелось: как отпуск, так жена беременела, рожала, когда отец службу отбывал, и родила двух сыновей и трех дочерей. Самым младшим родился брат Ивана, которого отец сам воспитывал, любил, как любят самых маленьких в семье,  брат умер от заворота кишок, как раз в самую смуту семнадцатого года. Три сестры погодки – Прасковья, Варвара и Евдокия росли тихими, набожными, как их мать. Отец мог бы не ходить на войну, он два года  как числился в запасе,  пошел добровольцем в нестроевые войска, чтоб не отстать от своих однополчан. На войне солдат Ковалько в казачьих войсках числился извозчиком боеприпасов, на фурманке доставлял из тыла на передовую снаряды да патроны. Вражеский снаряд угодил как раз в фурманку казака Ковалько Матвея, от которой осталась одна глубокая воронка. Если бы не очевидцы, числиться бы Ковалько Матвею  без вести пропавшим солдатом, а так пришла домой похоронка, и старшим мужчиной в семье остался Иван.
Еще помнит Иван, как отец возил его в Екатеринодар, показать пятиглавый Войсковой собор. Пока ехали, отец просветил его: ранее в Екатеринодаре стоял до 1879 года деревянный войсковой собор Воскресения Господня. Красоты был, - необыкновенной! Колокола для него плавили аж в Херсоне, на плавильном заводе купца Струговщикова. На изготовление колоколов ушло шестнадцать медных, трофейных, турецких пушек и одна мортира. Строили собор донцы – казаки Войска Донского, запросили огромную, даже по этим временам, сумму – в десять тысяч рублей. Но за такой собор и двадцати тысяч не жалко.
-А че ж зломали его? – спросил Ваня.
-Бревна за семьдесят лет шашель побила. Подгнивать начал, - пояснил отец. – Но ниче! Выстроили не хуже, сам побачишь!
Екатеринодар поразил мальчика. Дивился домам, таким не похожим на их белые хатки. Особенно изумили его дома красного кирпича с белой лепниной купца Богарсунова; доходный дом барона Штейнгеля; дом владельца аптекарских магазинов Моисея Каплана
Увидел трамвай, испугался, спрятался за спину отца, спросил робко:
-Шо воно такэ, само, без лошади,  туды-сюды совается?
-То машина така! Людей возит, - пояснил отец.
Смятение закралось в душу мальчишки, не мог понять, как может без посторонней помощи повозка двигаться, не иначе как нечитая сила к тому причастная. Река Кубань Ваню в городе не впечатлила. На Тамани она ему показалась шире, величественней. Об этом и сказал отцу.
-Знаешь ли ты, хлопче, шо Кубань ранее в Черное море впадала. Казаки, бисови души, изменили ей русло, выкопали два канала, и направили реку в Азов.
Много чего нового узнал в той поездке Иван.
 Поставили с отцом свечку за упокой его отца и Ванина деда, за упокой всех казаков, погибших в походах, особо толстую свечу поставил почитаемому в казачьих  кругах наказному атаману Маламе Якову Дмитриевичу – отцу и благодетелю Кубанского войска, так много сделавшего для Кубанской области. Так же поставил свечу за здравие всех родных и войскового атамана Кубанского казачьего войска Бабыча Михаила Павловича, который с пятого года несет свой нелегкий крест правителя Кубанской области.
Прошло немного времени и уклад жизни станицы резко изменился вместе с вестями из столицы. Иногородние стали все смелее и нахальнее подавать голос, притеснять казаков. С ними стычки и раньше случались, то кто-то у кого-то жену пощупает, то по пьяному делу сцепятся, но из-за земли спор дальше разговоров не заходил. А тут иногородние потребовали передела земельных наделов, сместить выборного атамана, поставить своего мужика у власти, станичных судей признавать перестали. Распался казачий станичный хор. До станицы, наконец, докатилась весть, областью атаман Бабыч уже не правит. Замест его есть Кубанская войсковая Рада, но и та долго не пробыла у власти, к концу семнадцатого года образовалась Законодательная Рада во главе с краевым правительством. Станичники только успевали шеей крутить, слушать разных уполномоченных, которые окончательно сбили их с толку, никак не могли понять, какой власти они должны теперь подчиняться та кланяться. В начале восемнадцатого года в Армавире съезд Советов Кубанской области провозгласил советскую власть, а в Екатеринодаре постановили: Кубань есть самостоятельная республика. 14 марта Екатеринодар взят красными войсками под командованием  И.Л.Сорокина. Советская власть продержалась полгода,  за те полгода они успели развязать массовый террор против казаков, те не раздумывая потекли в Добровольческую армию генерала Деникина. Понятие казак – стало ругательным словом.  Иногородние пугали казаками  своих детей. Ломать казачьи устои новая власть взялась круто, с расстрелов на месте, многочисленных порок женщин и детей. В родной станице Ивана мужик смоленской губернии - пьяница и лентяй - изнасиловал казачку, два месяца скрывался от разъяренных братьев в плавнях, месяц пропадал на стороне, в станицу заявился с наганом, мандатом и печатью,  с ним еще два таких же полубандита, каким являлся сам. На мандате стояла подпись главы исполкома Рады Я.В.Полуяна, в которой говорилось, что насильник является уполномоченным новой власти. Теперь в плавнях скрывались братья изнасилованной казачки. Уполномоченный ходил по дворам, описывал имущество зажиточных казаков, готовил списки на выселение, изымал зерно, овес на нужды армии, прихватывал для себя понравившиеся вещи. Одна тетка не выдержала, схватила коромысло, с криком: «Да шо ж це за власть такая!.. – замахнулась на уполномоченного, тот из маузера выстрелил в живот тетке. Оформил нападение на представителя власти, посадили мужа и сына. Казаки затаили злобу, действительно,  какая теперь у них будет власть, если ими правит человек, по которому при старом режиме плакала каторга. Уполномоченный не дожил до нового поворота в судьбе Кубани. Ночью настигла его и дружков пуля, когда пьяными возвращались  домой из очередного налета на хутора. Оставшиеся в живых активисты сбежали со станицы на следующее утро. Кто стрелял, -  в станице знали все, но приехавшим следователям братьев поруганной казачки не сдали, да и сами следователи еле ноги унесли, власть в Екатеринодаре опять поменялась. 17 августа Екатеринодар заняли войска Добровольческой армии генерала Деникина. Спустя несколько лет районные власти решили сделать из убитого уполномоченного героя, который устанавливал советскую власть в хуторе,  погиб от пули белоказаков. Пока были живы очевидцы той расправы, власти не очень настаивали на героическом прошлом уполномоченного. Но как только подросло новое поколение, миф о красном уполномоченном, павшем в борьбе за советскую власть стал культивироваться с новой силой. Хуторяне крутили пальцем у виска, помалкивали, с осуждением не выступали. А в соседних станицах люди не помнили или вовсе не знали истинное лицо погибшего уполномоченного, соглашались: герой – пусть будет героем.  Иван сплевывал в степную пыль при упоминании имени того героя, сам его по имени никогда не называл, полагал, помнить имена надо только достойных людей.
Отступающие красные полки сорокинцев заскочили в станицу, под дулом револьверов мобилизовали оставшуюся молодежь, в их числе мобилизовали Ивана, и покатили отступать к донским степям. Сорокина вскоре повесили белые, красные объявили его авантюристом, бригаду расформировали, красноармейцев распихали по войскам. И откатился с отступающими красными войсками Иван Ковалько сначала под Воронеж. Позже с наступающими войсками попал  на Украину, и только потом снова пошел по родным кубанским степям. Молодой боец не особо понимал, за какие-такие интересы  воюет. Комиссар объяснял – за свободу! Пленные белые тоже утверждали – воюют за свободу. Разве может быть две свободы? – недоумевал солдат, но расспрашивать комиссара не хотел. У того в голове и так сплошные лозунги: «Даешь мировую революцию!». Иван ходил в атаку, рубился и стрелял, иначе его самого убьют. На Украине жили хохлы, хоть и родственные души, язык почти один, но казаков мало, в основном кацапы, евреи, мужики. На Кубани ужаснулся от мысли: рубиться приходиться со своими братьями казаками. Оправдывал себя тем, что хотел догнать белоказаков, та отобрать у них казачьи регалии, а то вывезут их из России. На его замечание комиссар полка махнул рукой:
-Та кому они нужны те регалии, старая рухлядь! Царские грамоты та знамена. Нехай ими подотрутся…
Иван заплакал от  бессилия и такого святотатства, в бой старался не ввязываться.
 Нахлебавшись кровушки, насмотревшись на зверства белых и красных, Иван присел однажды на пригорок и крепко задумался, за что же он воюет? За какую жизнь? Неужели казаки плохо жили на Кубани? Какая им нужна теперь свобода, когда все и так были свободны? Не мог он переносить зверств ни своих, ни чужих.  «Всэ! Люды з ума посходылы! Белины та дурману обожралыся!» - сделал вывод Иван. Разве могли себе позволить казаки безобразничать в занятых станицах, аулах и городах. Брали в плен турчанок, такое случалось, но брали их в жены, не для баловства. Доконал его разговор с солдатом Кавказского фронта о том, как в Пятигорске казнили бывшего Кубанского атамана Михаила Павловича Бабича, вместе с ним еще некоторых генералов и офицеров царской армии, в том числе известных генералов Рузского, Редко-Дмитриева, которые давно находились в отставке. С особым смаком солдат поведал, как старику Бабичу железными прутьями перебили ноги и руки, живым закопали в землю.
-Зачем же так издеваться над пожилым человеком, - потемнел лицом Иван. – Все же заслуженный человек, ничего плохого для Кубани и людей не сделал…
-Ага! Царский генерал! Ты знаешь, сколько эти генералы рабочей кровушки попили?! – в праведной запальчивости зашелся солдат. – Всех офицеров и генералов токо к стенке! Такое наше революционное решение. И нечего их жалеть! – прикрикнул солдат.
  И воткнул бы Иван штык в землю, пускай лучше расстреляют, своих рубать больше не будет, но разорвавшийся снаряд посек его крепко, думали не жилец, помирать отправили в родную станицу.
Добровольческая армия с боями откатывалась к Новороссийску. Станицы по нескольку раз переходили из рук в руки. Вечером из станицы  доносятся  переборы гармошки, слышна частушка:
«Офицерик молодой, погон беленький,
не ходи ты на Кубань, пока целенький!»
А на следующий день из этой же станицы слышится другая частушка:
«Господа большевики, не трудитесь даром,
Казака не помирить с советским комиссаром».

В тот день, на лавочке, не о предках своих рассказывал дед Иван Николаю, о них вспоминал он длинными, зимними вечерами да жаркими летними днями, когда холод или жара загоняли его в его комнатку при кухне. Николаю дед рассказывал совсем о другом.

29.

Полгода красноармеец Ковалько находился между жизнью и смертью. За ним ухаживали сестры и мать, молодой организм побеждал, к концу лета двадцатого года Иван впервые вышел во двор.
Ни соседей, ни других знакомых на улице - никого не видно. Дома пустовали, многие сиротливо смотрели выбитыми глазницами окон на хаос, творившийся на улицах, в некоторых жили беженцы из российской глубинки. Иван не узнавал свою станицу. Когда-то станица,  как полноводная река, славилась многолюдьем, сейчас обезлюдела, не брехали собаки, не пели на заре петухи. На вопрос, куда подевались соседи, мать горестно ответила:
-Та де ж, поубивали …
-Так тут же одни старики жили? – недоумевал Иван.
-От стариков и постреляли. А хто помоложе був, з армией отступылы, или в плавни подалыся. Нас ны тронулы тики тому, шо ты був в Красной армии, а то ж тэж було б… - поведала мать.
Сестры ему рассказали, год назад старшая сестра Парасковья вышла замуж за тамбовского мужика и уехала с ним на его родину. Обещала помогать, но не получили от нее ни одной весточки. Что с нею сталось, - они не знают. В этой неразберихе почта не работает. О новостях местной власти, сестренки поведали так: атаманов теперь нет, есть председатель станичного Совета. Ему помогают комсомольцы и активисты. Ходят с наганами, в кожаных куртках, даже в жару не снимают. Заправляет активистами Пелагея Бутова, дочка иногороднего мужика-переселенца, которые заполонили Кубань грязной пеной вслед за наступающей Красной Армией. У той красный бант на груди и в руках нагайка. Чуть что не по ей,  нагайкой хлещется. Разъезжает с активистами по хуторам на линейке, конфисковывает хлеб, овес, фасоль и другие крупы. Отбирают одежду, лошадей, коров. За укрывательство хлеба расстреливают на месте.
-И расстреливают? – не поверил Иван.
-А как же! В хуторе «Вольном» застрелили конюха Головко, он хлеб в овин спрятал. Сын с вилами на них кинулся, так они и сына пристрелили. Командовала ими Бутыха в кожанке… А с нею везде таскается сестренка, той только двенадцать лет, а глаза на те расстрелы не закрывает, любит смотреть, как издеваются над людьми, - рассказывали сестры Ивану.
Картину дополнил довоенный знакомец казак,  тоже служил в красной гвардии. По его словам, пока Иван лежал в беспамятстве, терские казачьи станицы Калиновская, Ермоловская, Асиновская, и еще какие – перестали существовать. Половину казаков расстреляли,  другая половина ушла через горы к туркам.
-Шо ж такое творится?! – недоумевал Ковалько. – Война закончилась, в станицах остались одни старики, а против них, как  в военное время выдвинулись карательные части 9-й Красной Армии. В станицу приходят боевые сводки: обстреляны станицы Гурийская, Псебайская, Ханская, хутора Чичибаба, Армянский, в каждой станице расстреляно от двадцати до ста человек. Имущество расстрелянных казаков полностью конфисковано.
Приходил станичник Семен Елагин, потерял кисть под Ростовом, тоже сражался на стороне красных. Молча подавал левую руку для приветствия, садился на завалянку рядом с Иваном, одной рукой крутил закрутку, культей прижимал к коленям кусок газеты, закуривал, долго молчали, каждый думал свою думу, неторопливо начинали разговор с одной и той же мысли:
-Шо ж творится кругом? – то ли спрашивал, то ли утверждал Семен. – На фронте все ясно и понятно було: против тебя контра выступает и ее давить надо! Там у меня рука была твердой, мысль ясной, я б и счас пошел бы крушить белых, не раздумывая… Чого же тут, дома, наша власть со стариками воюе? За шо злобу на них возмещае?  Старики, они ж як дети, языком шо ны попадя ляскают, та сбрехнуть трошки, так шо же за це, их надоть к стенке ставить?! Я тут высказал обиду председателю, он и меня в скрытые контрики произвел. Схватил я его за грудки… Токо разе одной рукой повоюешь… - Семен глубоко затянулся, пуская дым из ноздрей. – Того и гляди в плавни уйду. Не против власти, а против таких вот, в тылу окопавшихся… которые линию партии на местах поганют…
Иван молча соглашался, сам не находил ответа на многие вопросы.
Чуть выздоровев, сильно прихрамывая, опираясь на палку,  пошел в Совет становиться на учет. Нога у него почти не болела, ранен в грудь, но хромал, не хотел, чтобы его, как бывшего красноармейца, привлекли к работе с активистами. В открытое окно увидел председателя, сидевшего за столом, тот хмуро наблюдал, как комсомолец с активистами допрашивали местного батюшку. В хате накурено и шумно. Церковь разворовали еще в начале гражданской войны, сейчас и вовсе закрыли. Батюшка стоял у стены, волосы всклочены, борода растрепана, от рясы ничего не осталось, в прорехи видны гражданские исподние штаны.
-Шо, поповская морда, так и не признаешься, куда припрятал золотишко, - глумился над батюшкой комсомолец. Тот только всхлипывал и молчал. Устал повторять:  предыдущий председатель все серебро с киотов ободрал и сдал в районное ГубЧеКа.
-Двинь ты ему ще под салазки, - посоветовала Пелагея Бутова. – Может вспомнит.
Комсомолец коротко взмахнул, голова батюшки откинулась, ударилась о стенку, и он медленно сполз по стене на пол, повалился набок. Комсомолец наступил ему на бороду.
Нарочно постукивая палочкой по ступенькам, чтобы отвлечь внимание на себя, солдат зашел в правление. Увидев его, председатель оживился:
-О-о! Нашего полку прибыло! Оклемался, значит? Знакомьтесь, наш товарищ, красный боец Иван Ковалько. Активисты оставили в покое батюшку, подошли, поздоровались, Пелагея презрительно осмотрела худую фигуру солдата, скривила губы:
-Задохлик! Пока еще дойдет до кондиции… -  руку подала, словно одолжение сделала.
-За что вы его? – спросил Иван, кивнул в сторону батюшки.
-Золотишко, гад, припрятал, не говорит где, - охотно пояснил комсомолец.
-Так може и нема ны якого золота? – осторожно спросил он. Председатель махнул рукой:
-Да какая разница?! Есть или нет! Директива пришла: всех попов, бывших офицеров, белоказаков – к стенке. Ребята допрашивают на всякий случай, для тренировки… Посади его в  холодную, - обратился он к активисту, - а ты и ты, - он ткнул пальцем в комсомольца и еще в двух активистов, - волоките сюда попадью и дочку-сучку. Посмотрим, шо  при них запоет поповская морда.
Батюшку под руки поволокли в темную комнату, в которой при атамане хранились хомуты.
-Где воевал? – буднично спросил председатель, как будто они мирно  пили чай и никто сейчас, на глазах у всех, не избивал человека.
Иван передохнул словно от боли, больше от внутреннего возмущения, не спеша перечислил фронта и крупные населенные пункты, которые брал в составе своей бригады.
-Комсомолец? – строго спросила Пелагея.
Ковалько повернулся, долгим взглядом посмотрел на нее.
-А ты? – таким же тоном спросил Иван.
Та чуть стушевалась, откашлялась и  ответила бойко:
-Нет еще! Активистка! Но скоро делом докажу товарищам, что буду достойной комсомолкой.
-Пороху неплохо бы ще понюхать, ны на задах, с бабами та мужиками, а в бою, - проворчал он, противно на нее смотреть, не бабье дело людей мытарить. На губах еще молоко не обсохло, а кровушку пить научилась. Повернулся демонстративно к председателю:
-На учет стать надобно, - пояснил цель своего прихода.
-Эт хорошо! – одобрительно прихлопнул ладонями крышку стола председатель. Выдвинул ящик стола, положил перед собой амбарную книгу. – Ты хоть и бывший казак, но человек наш! За Советскую власть кровь проливал, - он листал потрепанные страницы, нашел нужную графу, макнул ручку в чернила, сделал запись. – Ты поправляйся окончательно, там потолкуем, грамотные люди нам очень нужны, - говорил председатель между делом, тут же достал бланк, заполнил фамилию, имя, отчество, причину демобилизации, развернул тряпицу, подышал на печать, стукнул по бланку со всей дури, аж чернильница подпрыгнула. Протянул Ивану: - На, держи! До встречи! Работы – невпроворот! Тут еще со многими сволочами разобраться надоть.
Иван пошел домой. Навстречу под руки вели зареванную попадью, полная женщина сопротивлялась, порывалась повернуться назад,  заклинала отпустить дочь, дитя же еще, ни в чем не виновата. Дочка батюшки ревела белугой, упиралась ногами в придорожную пыль, комсомолец не выдержал, дал со всей дури  пинка, девчонка упала лицом вниз, активист за волосы потащил ее по пыльной дороге.
-Изверги! Шо ж вы робытэ! – закричала попадья, рванулась в сторону дочери, но вырваться ей не дали.
Станичники хмуро выглядывали из-за плетней, вмешиваться боялись. Иван поиграл желваками, постоял, посмотрел вслед, захромал домой. Пока шел домой, видел, как осуждающе перешептывались между собой соседи. Мать встретила его с немым укором, знала уже, взяли  батюшку, сын этой власти служил. До ночи он ходил хмурый, ни с кем не разговаривал. Ночью подождал,  когда уснут сестры, разбудил мать:
-Мам, вы ны вставайте, дверь ны запирайте, свет ны зажигайте. Если хто завтра спросэ, кажить  - ночевал дома, ныкуда ны выходыв.
-Ты куда, сынок, - всполошилась мать, - я для того тэбэ выхаживала, шоб тэбэ зново порубалы, - запричитала она.
-Тише, мама, тише, девок разбудите. Я скоро!.. – и выскользнул за дверь. Мать приникла к окну, да разве чего разглядишь в новолуние. Во дворе Иван прихватил с собой железный шкворень, припасенный с вечера, задами пошел к сельсовету. В станице тихо и темно. В сельсовете тускло горела лампа, за столом сидел вчерашний активист, склонил устало голову на руки.  Он поскребся в окно, сам перебежал на крыльцо под дверь. Видел, как черная тень накрыла окно, человек всматривался в темень, пошел к двери. Скрипнула входная дверь, впереди показался наган, потом активист. Наган отобрать у сопляка - плевое дело, только тот успеет поднять шум, поэтому Иван кошкой, как учили на войне, поднырнул тому под руку, шкворнем стукнул по голове. Рубанул, как саблей, с потягом. Активист только всхлипнул, и повалился на Ивана. Ковалько осторожно вывернул наган из обмякшей кисти, засунул себе за пояс, брезгливо оттолкнул тело. Отодвинул засов в темную комнату, в тусклом свете лампы увидел пустые безумные глаза батюшки. Много мерзостей приходилось видеть на фронте солдату, но от увиденного зрелища, он содрогнулся. Батюшка смотрел мимо него, глаза были широко раскрыты, он держал голову своей жены и качал ее, как ребенка. На дочери не было живого места, одежда порвана в клочья, лежала без сознания тут же рядом с отцом. Кровь запеклась на ее лице, кровь была везде. Иван затормошил батюшку:
-Уходить вам надо! – громко зашептал он, не ровен час, кто нагрянет, беды не миновать.
Батюшка очнулся, недоуменно, полубезумным взглядом посмотрел на вошедшего, и только сильнее прижал голову жены. Иван по фронтовому навыку потрогал пульс у шеи. Попадья была мертва. Дочка дышала короткими всхлипывающими вздохами. Иван метнулся к столу, схватил графин с водой, начал брызгать на них. Дочь застонала.
-Уходим, батюшка, иначе нам всем здесь будет каюк… – торопил Иван. Силком  хотел поставить батюшку на ноги, ноги у того подкашивались, обхватил поперек, вытолкал  из чулана, тот цеплялся руками за косяк, порывался вернуться назад, солдат преградил путь:
-Все, все! Ей уже не поможете, дочь спасайте…
Подхватил под мышки дочь, волоком потащил на свежий воздух, в груди отозвалось резкой болью, рана дала себя знать, сам чуть не потерял сознание. Дочь очнулась, простонала:
-Мама!
Иван зажал ей рот:
-Тихо! Пропадем мы тут… Бежать надо! Быстрее!
Он  почти силой выталкивал их на порог, а они упирались, не могли понять, как же они уйдут без жены и матери, как оставят ее здесь.
-Батюшка! Ей ничим ны поможите, скорише уходим… - убеждал  Иван,  тащил их в сторону от правления,  у дочери подкашивались ноги, свистящим шепотом приказал отцу взять ее под руку с той стороны, стали уходить задами мимо Иванова дома в степь.  Батюшка прижимал к себе дочь, плакал, приговаривал:
-Как же они могли… Она ж ще у меня голубица була… А они всем скопом… Негодяи… У матери сердце не выдержало…
За станицей Иван посадил их в придорожную канаву, велел сидеть тихо, он пойдет, поищет одежу какую для дочери, да принесет хлеба. Отсутствовал недолго, для беглецов время и вовсе остановилось. Вернувшись, инструктировал плохо соображающего батюшку:
-Идить степью. До рассвета дойдете до плавни. День отсидитесь в камышах, та уходьтэ на Бриньковску, там вам будэ легче затеряться. Да ны кажить ны кому, шо вы священник. Новая власть священников ны признае.
-Спасибо тебе мил человек, - лепетал старик. – Век молится за тебя буду. Кличут то как?
Священник ранее знал Ивана, вся семья Ковалько были прихожанами станичной церкви,  но не помнил его, почти три года не виделись, казак изменился за это время, да и сам старик столько перенес за одну ночь, - не до воспоминаний.
-Иваном кличут. Ступайте! Да хранит вас Бог!
Старик поклонился в ноги Ивану, с трудом приподнял дочь, она находилась в прострации, не плакала, и не стонала, двигалась, как сомнамбула.  Вскоре их силуэты растворились в темноте.
Он в дровнях спрятал наган, прошел на цыпочках в дом, лег, стараясь не скрипеть. Мать не спала, но ничего не спрашивала. Знала, не грабить сын ходил, сейчас грабят не ночью, дня хватает, за раны его опасалась. И не напрасно, к утру рана стала кровоточить, бинтов не было, пришлось рвать на бинты старые оконные занавески.
Утром в станице начался переполох. Ходили по дворам, искали беглецов. Зашли во двор к Ковалкам. Посмотрели на окровавленную грудь Ивана, председатель спросил на всякий случай:
-Ниче ночью не слыхал?
-Стрельбы ны було. А че случилось? – на голубом глазу спросил Иван.
Председатель со злостью хлестнул нагайкой по забору:
-Сбегли, суки! – ответил он. – И кто-то им помог! Дознаюсь, шкуру спущу!
-С че ты взял?- и взгляд в сторону отвел.
-Так отперли ж… И по голове дали нашему, - зло сплюнул председатель.
-Насмерть? – напрягся Иван.
-Повезли в район, в больницу, а чи будэ жить, чи не… - председатель развел руками. – Ну, бувай… Далэко ны уйдуть, - пообещал он. – Десь тут, в подвале отсиживаются. Попадья кони откинула, повезло суке старой, - и пошел, помахивая плеткой, сшибая головки репейников.
 Иван перекрестился. Сел на крылечко. Вышла мать, присела рядом. Слышала через открытую дверь разговор сына с председателем. Слеза побежала по щеке:
-Жаль попадью, хорошая женщина була, - и перекрестилась. – Шо ж, Вань, дальше будэ? Як жить… - и прижалась к сыну, склонила голову ему на плечо.

Череда диких расправ над казаками к середине двадцатых годов пошла на спад. Арестовывали по-прежнему, но на местах уже не расстреливали, свозили в район, а оттуда увозили в вагонах в неизвестном направлении. В приазовских плавнях не умолкала стрельба, уходили туда казаки обиженные новой властью. Арестовывали всех, кого подозревали в связях с ними, кто имел неосторожность сочувственно отозваться о них, кто хранил оружие.  Казаков в станицах осталось меньше половины. Их начали истреблять, как класс. Даже лояльных новой власти. Иван за эти годы не дал втянуть себя в активистское движение, притворялся больным, в конфликты не встревал, ему грозили иногда расправой за инертность мышления. Спасся, согласившись возглавить на хуторе «Вольном» рыболовецкую артель и пасеку. Иван увез туда мать, сестер, занял пустующий дом расстрелянной семьи ушедшего с Добровольческой армией казака. Старался находиться подальше от глаз членов правления, в политику не лез, помнил, у него на руках сестры и престарелая мать. Ему стукнуло двадцать восемь лет, он  не женился, боялся в неспокойное и голодное время к трем имеющимся женщинам привести в дом еще одну.  Сестра Евдокия к тому времени девушкой стала красивой, но и она засиделась в девках, не говоря о младшей Варваре. Младшенькая росла некрасивой, веснушчатой, доброй и работящей. В один из дней Евдокия бухнулась в ноги матери и брату:
-Мамочка! Братушка! Зовет меня Митрий замуж, да боится идти сватать, не казак он. Пожалейте меня, ны вик же мне коротать з вамы, – и заплакала.
Брат знал, сестра встречается тайком с Дмитрием из семьи переселенцев. И уже советовался с матерью по этому поводу. И решили для себя, позовет тот замуж, нехай идет. Старшая сестра за иногороднего  мужика вышла, знать и средней такая же судьба выпадет.
-Нехай приходэ, Евдокия, - разрешила Иван. - Тоби замуж пора. Та и нам легче будэ, - согласился брат. Мать молча обняла дочь, поцеловала ее в лоб. Казаков на всех девок и так уже не хватит. Только спросила:
-Парень то хоть, хороший?
Евдокия потупилась:
-Так вначале все хорошие…
-Пускай маты з батьком прыходять, - разрешила мать. – Сладим.
Свадьбы не было. Посидели двумя семьями, выпили мутной самогонки, тихо пожелали «Горько!», в сельсовете расписали молодых, и Евдокия перебралась в хату мужа.
Новая волна репрессий по Кубани покатилась с двадцать восьмого года. Когда в станице Александровск-Грушевской, на шахте, органы ГПУ раскрыли заговор «спецов», получившее в печати название «Шахтинское дело». Взялись за инженеров, а вычистили всех бывших казаков, которые пытались избежать преследований,  пристроились работать шахтерами. С тех шахт пошла волна по всему Дону, и покатилась по Кубани, Терскому району, по зауральским и забайкальским казакам. Никто в станицах не знал: одновременно с коллективизацией в январе тридцатого года вышло постановление «О ликвидации казачества как класса в пределах Северо-Кавказского края». Быстро почувствовали его действие на своей шкуре. Кому понадобилось добивать малую горстку физически и морально сломленных казаков, - Иван Ковалько по сию пору понять не может. Казаков начали изгонять из собственных хат без одежды и продуктов питания, обрекая их на голодную смерть. В довершение всего два года подряд случился неурожай, а  план поставок зерна увеличили вдвое. Такого низкого показателя по уборке хлеба не наблюдалось с прошлого века. В наспех организованных колхозах к власти пришли не хозяйственники, а политические выскочки местного масштаба. Политическими лозунгами удои молока не увеличишь, и урожайность пшеницы не повысишь. Начался падеж скота в колхозах, в личных хозяйствах начали резать скотину.
В хутор приехало начальство во главе с новым секретарем комсомольской организации Пелагеей Бутовой, собрали народ, зачитали закон об усилении борьбы с хищениями и кражами государственного имущества (в народе его назвали: закон о пяти колосках). За кражу молока, пшеницы и другой сельскохозяйственной продукции полагалось десять лет лишения свободы или смертная казнь. Бутова уже не носила кожанку, но с красным платком не расставалась. Она таки добилась своего, в комсомол ее приняли, а со временем возглавила колхозную комсомольскую ячейку. Прежнего комсомольского секретаря арестовали как перерожденца и двурушника. Когда Бутова зачитывала закон, голос ее звучал как сталь. Отрывала глаза от текста, хищно высматривала, кто в толпе подаст реплику возмущения. Толпа безмолвно слушала, тупо уставившись в землю, словно не их касался драконовский указ. Пелагеи шел тридцать третий год, она так и не вышла замуж, держала при себе молодых комсомольцев и активистов. Лицом некрасива, широкоскула, нос картошкой, глаза серые, водянистые. Фигура приземиста, зад широкий и большая грудь скрадывали талию. От ночных пьянок и бессонных ночей Пелагея обрюзгла, лицо приняло синюшно-лоснящийся вид. Уполномоченного райкома партии по сельскому хозяйству, приехавшего с проверкой в колхоз,  приняли как представителя области. Он обратил внимание не на Пелагею, а на ее младшую сестру - Зинаиду, которая к тому времени выросла, округлилась, стала взрослой девушкой. Красотой  тоже не блистала,  похожа на сестру,  молодость победила в споре за внимание уполномоченного.  Уполномоченный назначил ее учетчицей в хутор «Вольный», своим «государевым оком» при бригадире, поселил в выселенный специально для нее дом. Свою деятельность Зинаида  начала с требования - снять бригадира Ковалько, как не обеспечившего поставки государству по плану мяса и пшеницы, оставила ему заведование пасекой, и попросила назначить бригадиром своего человека. Развернулась Зинаида после выхода постановления правительства обязывающего единоличников и колхозников работать на колхозных полях со своим личным инвентарем. Ходила с активистами по дворам, высматривала, у кого остались бороны, веялки, плуги и выгоняла работать в поле, не взирая ни на какую болезнь или отсутствие сил от голода. Иван нарочно утопил свой плуг в лимане, а соседка не успела. Ее муж уже не вставал с постели, обессилел от голода, тяжелую борону некому снести со двора. Зинаида предупредила, завтра они должны выйти в поле. Соседка расплакалась, пыталась объяснить, муж болен, некому в поле работать, Зинаида была непреклонна.
-Вы думаете, если ваш батько удрав за граныцю, так вам тут можно саботажем заниматься!.. – кричала на нее Зинаида.
Соседям за не выход на работу и саботаж дали  по десять лет лагерей. Больше никогда их Иван не видел.
Четвертого ноября Кубань официально признали отстающей по заготовке хлеба. Вывод назревал един: на Кубани засели кулацко-контреволюционные силы, которые саботируют поставки хлеба государству. Секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Б.П. Шеболдаев занес станицы не выполнившие план по поставке хлеба на «черные доски». В пику красным доскам почета,  он ввел новшество, подошел к вопросу творчески. Попала в список «черных досок» родная станица Ивана Ковалько. В станицу прекратился подвоз продуктов, запретили торговлю, строго-настрого объявили запрет на передвижение между станицами. Выезд за пределы колхоза или района позволялся только с письменного разрешения властей. Зинаида Бутова с активистами пошла по дворам, изымать недопоставку хлеба. Позже, в печати,  о голоде вообще замалчивалось, если где-то и упоминали, причиной называли неурожайные два лета. Но Ивану память не отшибло. Он помнил, как людей искусственно обрекали на голод. Изымались не только все крупы, даже банки с закрученными на зиму огурцами и помидорами. Чего не могли унести, уничтожали и разбивали здесь же, во дворах хуторян. Выливали лампадное масло, чтобы не вздумали на нем картофельные очистки жарить, обрекали жителей на голодную смерть. Зинаида в борьбе с хуторянами была непреклонна, ее не смущали ни опухшие от голода дети, ни умирающие старики.
Бабы вслед ей между собой шептали:
-Та чи у цей сучки е маты?! Та неужели ии могла женщина родыть!..
В станице и хуторе начался мор. Люди пухли от голода. Поели не только птицу и домашнюю живность, поели собак, кошек, голубей. Стали пропадать дети. Активисты при обысках находили засоленное человеческое мясо. Обезумевшую от голода мать троих детей поймала на поле Зинаида с комсомольцами, та рвала колоски недозрелой пшеницы и складывала их в фартук. Активисты тащили ее с поля,  женщина упиралась, на ходу продолжала срывать и складывать в фартук колоски, у нее их отбирали и бросали на землю, а женщина вырывалась, подбирала их, и снова складывала в фартук. Ее посадили под арест, через два дня приехал следователь из района и увез рвавшуюся из рук мать. В ее доме, взаперти, остались дети, которые там и поумирали голодной смертью. Тем же летом Зинаида сама сделалась матерью, родила дочь, которую назвала Варварой. Отец неизвестен,  в хуторе все знали истинного отца – уполномоченного райкома партии по сельскому хозяйству, они и не скрывали от посторонних глаз своих отношений.
В хуторе жители некоторое время держались за счет рыбы. Несмотря на то, что Зинаида конфисковала у хуторян сетки, вентыри, удочки, люди научились из рогозы и камыша плести ловушки для рыбы, ловили ее ночами. Кости сушили, мололи, делали из них некоторое подобие лепешек. В станице людей на кладбище уже не хоронили. Хоронили за станицей в глиняном карьере, в нем ранее добывали глину для кирпичного цеха, в него свозили трупы станичан. Предавали земле без гробов и саванов. Складывали тела в ряд, чуть присыпали рыжей глиной, укладывали следующий ряд. Дошло до того, что некому стало собирать по хатам трупы, они разлагались, по улице тек смрадный запах. Такого даже в войну не наблюдалось.
Секретарь партии крайкома Шеболдаев все равно выражал крайнее недовольство за низкие показатели по сбору хлеба, по его мнению, на черные доски необходимо занести еще десять районов края. Через полгода он распорядился занести в черный список еще тринадцать станиц. Из уст в уста передавали, в станице Ольгинской арестовали детей наравне со взрослыми.
От голода умерла мать Ивана. Сестра опухла, еле передвигалась по дому. Иван высох, похож на огородное пугало, на которое надели лохмотья на несколько размеров больше. Он еле передвигал ноги,  вынужден идти на работу, только ему, как бывшему красноармейцу, под присмотром активиста, разрешили ловить сетью для начальства рыбу. Только как бы ни наблюдал активист за рыбаками, умудрялись воровать выловленную рыбу,  но на одной рыбе долго не протянешь.
Станицы края постепенно безлюдили, многих  арестовывали, еще больше поумирали от голода. Заселять станицы начали переселенцами из Ставропольской губернии, из других губерний России.
-Ты хоть знаешь, як раньше назывались станицы Ленинградска, Советска, Красноармейска? – прервал свой рассказ дед Иван. Пришибленный услышанным, Николай не сразу вникнул в суть вопроса, замотал головой: «Они всегда так назывались!» Он наслышан о станице Ленинградской,  большая станица стояла на перепутье всех дорог.
-Станицу Полтавскую полностью выселили и заселили семьями красноармейцев, после чего она стала называться Красноармейской. Новорождественскую заселили сотрудниками НКВД, Уманская станица названа Ленинградской, Урупская – Советской. Из тих станиц людей тож выселили в … далекие края. В их теперь тож проживают все Иваны родства не помнящие, не знают, откуда приехали в эти края их батьки, шо хорошего они тут нашли.
Голод затронул не только жителей Кубани, но и  лояльных к власти переселенцев. Красноармейцы одноименной станицы наладили отлов сусликов в степи. Зайцев, лис и другую живность давно переловили еще до заселения станицы красноармейцами. Голод унес более половины жителей станиц. Иван хорошо помнил, до революции в станице жило четырнадцать тысяч человек, по настоящее время станица не оправилась от того голода, в ней сейчас проживает только шесть тысяч человек. Бывших казаков – по пальцам пересчитать.
В итоге, похоронил Иван и младшую сестру Варвару. У Евдокии умерли двое маленьких детей, свекровь и брат мужа. Иван выжил за счет лимана. Ел корни аира, от которого вечно болел живот, молол рыбьи кости и головы, которые не шли на стол начальству. Когда остался один, у него опустились руки, понял, жить больше незачем. Пошел пешком в станицу, в свой бывший дом, найти спрятанный там наган. Решил застрелить сучку Зинаиду, и застрелиться самому.
Николай слушал и с ужасом понял, речь идет о бабе Зине, Салтычихе, матери тетки Варвары. О ней много рассказывала ему мать. Баба Зина давно умерла, а «мертвые сраму не имут». Так вот почему хуторяне обходили стороной дом Бутовых, не общались с бабой Зиной, не любили дочь ее, а Варвара отвечала им еще большей нелюбовью.
В бывшем доме Ивана  проживала семья переселенцев из Воронежской губернии. Искали легкую долю, и нашли ее здесь. Поумирали все. В хате стоял смрад от неубранных трупов. Иван зажал нос пальцами, прошел по хате, за наганом необходимо слазить под пол. В куче тряпья кто-то шелохнулся, Иван испугался больше, чем мертвяков. Присмотрелся, на него смотрели безумные глаза умирающей девочки. Поднял ее воздушное тельце, вынес во двор. Из-за пазухи достал рыбную лепешку, та как волчонок ухватилась, чуть пальцы ему не откусила.
Иван похоронил ее родных, к сожалению, в том же общем для всех карьере, копать могилу ему оказалось не под силу. Уговорил уполномоченного из района, ехавшего в хутор, подвезти их, выдал девочку за свою умершую младшую сестру Варвару. Девочка оказалась семнадцатилетней девушкой, она похудела до сорока килограмм, ей больше тринадцати-четырнадцати лет никто дать не мог. Год выхаживал ее Иван, вырвал таки из лап смерти, она так и осталась жить в его доме на правах жены. Из-за нее Иван не осуществил свое намерение в отношении Зинаиды,  до конца ее дней не здоровался с ней,  а при встречах темнел лицом и плевал вслед, приговаривая: «Провалилась бы ты, холера. Скоко людэй через тэбэ сгинуло»...
Голод к тридцать пятому году понемногу отступал. О его искусственном происхождении Иван не сомневался,  не мог взять в толк, кому понадобилось таким варварским способом уничтожать людей. Не врагов советской власти, обыкновенных стариков, детей, женщин. В печати потом говорилось о неурожаях тех годов, но зачем отбирали съестные запасы, которые не шли в счет поставок государству. Почему запрещали торговать, ловить рыбу, собирать колоски после уборки урожая? Таких «почему» много накопилось у него за всю жизнь, только задать вот их некому.
Казаки, которые поверили советской власти и вернулись на родину в середине двадцатых годов, были сосланы и  расстреляны в лагерях. Арестовывали родственников тех казаков, которые не вернулись домой, оставались за кордоном. Поставили к стенке изобретателя «черных досок» Шеболдаева, а вместе с ним и всю плеяду первых секретарей райкомов и уполномоченных. Арестовали уполномоченного района по сельскому хозяйству - покровителя Зинаиды, и ее сестру Пелагею Бутову, как ярую сторонницу товарища Шеболдаева. Звенела на каждом углу, воспевала алиллуйю верному ленинцу первому секретарю крайкома партии Шеболдаеву, вот и иди за ним вслед на нары. Больше Пелагею Бутову никто никогда не видел, где-то сгинула в не премиримой своей правоте. В пятидесятые годы ее сестра Зинаида обивала пороги райкома партии, стучала себя в грудь кулаком, требовала льгот, как член семьи пострадавший от репрессий сталинизма.
В середине тридцатых годов церковь в станице взорвали. Из кирпича построили клуб, похожий на огромный каменный амбар. Иван ночью, тайком, несколько раз ходил на развалины, собирал уцелевшие иконы. Много лет прятал их на горищах. Даже полицаи, которые ежемесячно производили обыски в домах, не нашли иконы. А может, и видели их, но не тронули. Все эти годы дед надеялся: люди опомнятся и построят новую церковь, тогда он вернет иконы. Через год после взрыва церкви, на развалинах фундамента появилась полоумная старуха-монашка. Она ходила кругами вокруг бывшей церкви и все что-то шептала. Бабы присмотрелись к ней, оказалась вовсе не старухой, просто черный платок на глазах и одежда скрадывали возраст. На все вопросы монашка блаженно улыбалась и молчала. Бабы узнали в ней дочку бывшего священника, но в разговор она так ни с кем и не вступила, исчезла так же внезапно, как и появилась.
-Трудно в такэ повирить, но це було, - закончил рассказ дед Иван. Вздохнул, очередной раз напомнил: - Люды, як звезды на ночном нэби. Чиркнут свой жизнью, и оставляют след. Плохый чи хороший, то люды скажуть. А ще перед всевышним ответ держать будуть. Помни, Мыкола, твий слид на цей зэмли довжен остаться… Я та звезда, шо долго на нэби бачили…
И опять надолго замолчали.
Дед  не стал говорить, что видел еще раз ту монашку. Спустя много лет,  на фурманке поехал в станицу на базар с женой. Заехал в тень деревьев сквера, распряг лошадей, дал им сена. Заметил в глубине сквера монашку, явно не местную, свои бабы таких черных одежд до пят не носили. Та подошла к месту, где ранее стояла церковь. Теперь на пути к тому месту стоял памятник Ленину. Взгляд каменного Ленина устремлен не в светлое будущее, как на всех памятниках городов и станиц, а  строго взирал под ноги, как бы рассматривал копошившихся под ногами людишек. К подножью приводили пионеров для торжественных мероприятий. Монашака трижды сплюнула через плечо, отвернулась,  отошла в сторону, к месту, где ранее стояла церковь, подняв глаза к небу, перекрестилась. Иван Никифорович еще раз оглянулся на нее и пошел по базару, приценяться к товару. Накупил всякой мелочи для хозяйства, да сладости внукам, пошел к фурманке. По тенистой аллее навстречу шла та же монашка, дорогу не уступала, дед Иван хотел посторониться,  женщина остановилась, напряженно всматривалась в лицо деда. Глаза темные, строгие, то ли мудрые, то ли безумные. Вдруг поклонилась в пояс, певуче произнесла:
-Здравствуй, мил человек.
-И тебе не хворать, - буркнул дед и хотел пройти мимо.
Монашка поймала деда за руку, поднесла к губам.
-Шо ты, шо ты!.. – опешил дед, руку одернул, как от ожога.
Та словно не слышала, так же певуче продолжала:
-Жив, значит! – прошелестел ее тихий голосок. – Знала, в войну ты не погиб до сорок четвертого. Папенька за твое здравие свечки ставил. Мы знали, пока папенька жив, и ты жить будешь, он слово особое, заговоренное знал. В сорок четвертом умер, дале за тебя я молилась, но не ведала, слышит ли мою молитву Всевышний.
-Какой папенька? Какие молитвы, ты кто такая? – спросил дед,  жена толкнула его в спину. Монашка в ответ вновь поклонилась и уступила дорогу.
-Будь здоров, Иоанн! Долгая лета тебе! – и медленно пошла дальше по аллее. Дед изумленно смотрел вслед, пошел за женой к фурманке. Жена пояснила:
-То дочка вашего станичного батюшки. Тут в сквере ранее церковь стояла, помнишь? Так она раз в десять лет приезжает на это место молиться. Токо шо она тебе руку целует? Полоумная, што ли?
Озадаченный дед только рукой махнул. В памяти всплыл полувековой давности эпизод, о котором он никому не рассказывал, даже жене. Для него то был один из незначительных эпизодов в череде тогдашней замешанной на крови жизни.
По дороге домой он впервые рассказал жене о том, как спасал  местного батюшку и его дочь. Жена выслушала, сказала задумчиво:
-А може ты и впрямь живой остался, благодаря их молитвам. Нехорошо получилось, надо было приветить монашку…
Дед замолчал, вспоминал те давние годы.
-Люды як звезды в ночной выси. Чиркнут своей жизнью, и оставляют свет, - задумчиво повторил дед, не единожды говорил Николаю. – Яркий чи ны дюже, длинный иль короткий, - це от людыны зависит. Живы, Мыкола, так, шоб на том свити мэни ны стыдно за тебя було.
Дед надолго замолчал, положил голову на руки сложенные на посохе. Задумался: а какой след на земле он оставил. И ничего хорошего не мог вспомнить, за исключением – девочку с отцом от гибели спас, другую спасенную женой сделал, да Родину защищал не жалея живота своего. О гражданской войне не вспоминал. Он вычеркнул ее из памяти, как неправедную, братоубийственную, которая кроме горя - людям ничего не принесла.
Николай долго смотрел под ноги. Молчал. Услышанное от деда, - не укладывалось в голове. Рушился привычный уклад жизни. Где же те красные конники с горячим сердцем и ясным взором; совестливые коммунисты, делавшие революцию чистыми руками, создававшие колхозы; самоотверженные Павки Корчагины, рвущие жилы ради светлого будущего, о которых так много рассказывали в школе, показывали в кино, читал в книгах. И он, - верный продолжатель славных комсомольских традиций.
Как много свалилось на него в тот ясный день уходящего лета: смерть и похороны Виктора Сташко, погибшего неизвестно за чьи идеалы; и не менее страшная правда о недавнем прошлом, о котором снято так много хороших фильмов и написано не менее хороших книг. Как жить с таким грузом знаний, и как распорядиться ими. Как прожили жизнь, зная об этом старики: дед Иван, Архипыч, бабка Криулиха и другие. Архипыч пытался ему несколько раз рассказать о голодовке на Кубани, Николай отмахивался: «Подумаешь, один раз случился неурожай, а разговоров…». Мать рассказывала, при Хрущеве тоже в очередях стояли за хлебом, мясо исчезло, масла не стало, но с голоду никто не помер.
На прощание дед Ваня напомнил:
-Если доживэшь до возрождения казачества, первым делом узнай: як хранятся  реликвии  кубанского казачества, и як их можно вернуть на Родину.
-Хорошо, - буркнул Николай, а сам подумал: - Как же, узнаешь у нас! Да и вряд ли они сохранились, столько лет прошло…

Через день Николай собирался уезжать на учебу в Краснодар. Он уже не ощущал того подстегивающего чувства нетерпения  и той радости, какую  испытывал, когда уезжал на подготовительные курсы.
-Учись, сынок, ну ее эту армию… А то вишь, как получается… - грустно напутствовала мать. – К окончанию института все и закончиться…
-Конечно, закончится, - уверенно отвечал сын, - не может же война длиться, как отечественная, целых пять лет.
-Так ото ж! Только переживаю, как теперь Ленка без тебя? Кто в школе присмотрит? Как зимой будем обходиться? – сокрушалась мать, лицо скривилось в гримасе сдерживаемых слез.
-Она уже у нас большая, да, Лен? – и трепал сестре покровительственно челку.
-Конечно! Мама напрасно беспокоится, - уверено отвечала та.
Николай и мать переглянулись, улыбнулись понимающе.
-Ты тут помогай маме, - напутствовал брат. – Не огорчай ее. Она у нас одна…
Провожали, как всегда, до автобуса. Пришла крестная, тоже сунула в руки узелок с едой. Долго махали вслед.
Дети вырастают, разлетаются из родных гнезд.
Вскоре автобус скрылся за поворотом, а мать все стояла и смотрела вслед, прижав ладонь к губам. Боялась расплакаться.
Хотя бы у детей жизнь сложилась лучше, чем прожила она свою.
.

Часть вторая.

Сегодня началось вчера.


Жизнь Тамара Калинина прожила недолгую и безрадостную. Счастье, в ее короткий бабий век, встречалось не чаще, чем алмазные бусинки в кубанском черноземе. Ничего нельзя вернуть, годы как реки, вспять не текут. Жила для детей, они были ее истинным счастьем. Для себя лучшей доли уже не ждала.
Брат продал отчий дом, когда ей было тринадцать лет. На том настояла его новая семья: жена и ее мать - злобная баба Зина. На те деньги купили корову да одежу жене брата. Оставшиеся деньги бабка спрятала в сундук, она на нем и спала. Тамаре от тех денег ничего не досталось, бабка сказала, ее и так задарма кормят. За такую милость, как кусок хлеба, присесть девчонке не разрешалось. Вставала она в половине шестого, доила корову и выгоняла ее пастись, готовила пойло свиньям, кормила птицу. Потом огород: вскопать, сажать, полоть, поливать, убирать, снова вскапывать. Стирка и уборка на всю семью – тоже была на ее плечах, только еду готовить бабка ей не доверяла.  Ее пугал перерасход продуктов. «Сожрет, зараза, больше, чем треба!» - говорила она домочадцам.
Редко Тамаре удавалось посидеть на лавочке возле двора с подругами. Приходили подруги детства Рая Большова и Клава Милая, - фамилия с ударением на предпоследний слог. На хуторе так и говорили: пойди к Милаям, возьми у Милаев. Клава считалась на хуторе признанной красавицей, родители ее баловали, парни обивали пороги, особенно добивался ее расположения тракторист Андрей Завьялов. Клава ходила с ним в кино, на танцы, любви у нее к нему не наблюдалось. Закончив семь классов, она поехала в Ейск учиться на хлебопекаря. Приезжала на выходные и рассказывала подругам про городскую жизнь. По секрету поведала, влюбилась в моряка морского торгового флота. Парень видный, все девки по нему сохнут, а он выбрал из всех подруг только ее.  На выходные теперь Клавдия приезжала только тогда, когда моряк в плавании находился.  Рая звезд с неба не хватала, красотой не блистала, полгода назад вышла замуж на местного парня, шофером в колхозе работает. Теперь тоже редко приходит к Тамаре, семейные заботы хлопот прибавили. Иногда с мужем заходили за ней, к неудовольствию бабки, забирали ее в кино. Бабка денег не давала, билет покупала ей Рая. Муж у Раи – Леонид Филиппов, парень хороший, добрый, говорил Тамаре: «Потерпи маленько, найдем мы тебе жениха, уйдешь ты от своей злыдни…». Его отец – Евсей Архипович в хуторе человек уважаемый, хоть и единоличник, без него ни один дом в хуторе не строился, и крыша камышом не перекрывалась.
Брат тайком от жены и бабки давал сестре с получки иногда рубль. Она покупала конфеты подушечки, обсыпанные крупным сахаром песком, или цветной горошек, брала с собой племянников Петьку и Мишку,  прятались от бабки в берегу за кулями камышей и лакомились  конфетами. Племянники росли шкодливыми, лазали по чужим садам и огородам,  перепадало им от бабки, но Тамару они слушали. Называли ее мамой Томой, в отличие от родной матери, которую редко мамой называли.
Фильмы в хуторском клубе крутили одни и те же: «Свадьба с приданным», «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки». Люди ходили смотреть по несколько раз, в них так все похоже  на добрую сказку. Вроде, как и про хуторскую жизнь, про такой же колхоз, и в то же время у себя такого колхозники не наблюдали. Надеялись, в соседнем районе, возможно, и есть такое изобилие продуктов, какое показывали им в «Кубанских казаках». И председатели там, на стороне,  потолковее, половчее, просто не повезло ихнему колхозу. И любить где-то там умеют, не так, как у них в хуторе, где парни все грубые, нахальные, им бы только выпить, да под юбку залезть.
На танцы Тамара не ходила, не в чем было. Да и некогда. Иногда до кино крутили музыку, девчата танцевали, Тамара стояла за спинами подруг, боялась, вдруг ее пригласят и все увидят ее рваные чулки. Одежду она донашивала после Варвары, - жены брата, та была на три размера больше, не все ушивали, многое сходило и так. Поэтому, девушка была похожа на огородное пугало, на которое навешали тряпье. Рая на день рождения подарила ей кофточку, не новую, свою, но чистенькую и по фигурке. Бабка тут же выхватила из ее рук, заперла в сундук:
-Че ей наряжаться?! Рано ще… пиды лучше свиням помои вынеси, - гундосила она своим хроническим гайморитом. От обиды Тамара плакала редко, за шесть лет проживания у брата  выплакала все слезы,  иногда девушку прорывало,  убегала в хлев, пряталась за корову и давала волю слезам.
Хотела бы Тамара завербоваться на север, уехать на целину, слышала по радио, набирают туда молодежь; куда угодно и подальше, только прочь  бы из опостылевшего дома, но у нее не было денег доехать даже до районного центра.
-Я, наверное, утоплюсь в лимане, - с отчаянием жаловалась девушка подруге Рае.
-Потерпи чуток, тут на ферме дом строят для приезжих доярок, может туда можно будет уйти, - успокаивала без особой надежды в голосе Рая, она бабку знала, та везде достанет, не даст жизни, если только в другую область уехать. – А може ее господь приберет, прости меня за грешные мысли, - перекрестилась Рая, - она же все стонет, на здоровье жалуется.
-Да брось ты! Корову доить у нее нема здоровья, а пацанов шпинять – знаешь, сколько у нее сил?! Той коняке сносу нема, на ей пахать и пахать… - в сердцах высказывалась Тамара.
-Замуж тебе надо, - уныло говорила Рая, понимая, женихов в хуторе раз, два и обчелся.
-За кого?! И с чем выходить? В старой фуфайке и разбитых чоботах… - безнадежно отмахивалась подруга.
Хлопцы обходили двор Калининых стороной. Особенно после одного случая. Присмотрел Тамару сын киномеханика – Володя, тихий, недалекий парень, вызвался проводить домой после кино, Рая с мужем предусмотрительно  ушли вперед. Володя рассказывал о своих планах, хочет после окончания школы поступить в военное училище. Пять минут постояли у калитки, с криком и кнутом в руках выскочила бабка:
-Ах ты, шалава! – огрела бабка кнутом Тамару, а потом парня, и махая перед его носом кнутовищем, пригрозила: - я те зараза, постою тут, ще раз побачу - ноги повыдергиваю!.. - и матом вдогонку. Парень ломанулся в темноту, только его и видели. Девушке стыдно было, проплакала полночи, больше от обиды и унижения, чем от кнута. Володя с тех пор двор обходил по той стороне улицы. Да и другие парни заговаривали с ней, все же лицом симпатичная, провожать опасались, скаженную бабку в хуторе все знали.
Племянники Петька и Мишка льнули к Тамаре,  она их жалела. Родная мать в упор их не замечала. Придет с работы, холодно кивнет, никогда не спросит: сыты ли дети, болит ли что у них, надо ли им чего, есть ли у них одежда. Мальчишки все лето бегали в трусах, мылись и стирались в лимане. Бабка изредка нагреет воды и выкупает их в корыте. «А че мыть, все равно вываляются в пыляке!» - заявляла она. Только в дождь или в прохладный вечер выдавала им по майке. Брат Алексей больше молчал, лишних вопросов сестре не задавал, знал – будет на жизнь жаловаться, а изменить ничего не сможет. И помочь ей ничем не мог. Делал вид: все нормально, все так живут.
Так проходил год за годом, Тамара взрослела, все безысходнее становилась  тоска в ее глазах.
Избавление пришло неожиданно и совсем не с той стороны, с которой можно было бы ей ожидать.
Слякотной осенью, в братовых резиновых сапогах на три размера больше, и в  старой бабкиной фуфайке пришла Тамара в лавку за солью и хозяйственным мылом. В лавке стояли две тетки и подвыпивший мужик, который ничего не покупал, только подтрунивал над продавщицей. То был шабашник Сашка Стаценко, балагур, пьяница и бабник. С артелью строил он в колхозе коровник, по осени артель рассталась до весны, а Стаценко решил присоседиться на зиму к вдовой Любе Мороз. Люба не против, надоело одной быть, а этот хоть и пьяница, зато мужик работящий, при деньгах. Если бы Люба жила одна, так бы по ее и вышло, но жила вдова с родителями, а те категорически восстали против решения дочери. С кем угодно: с инвалидом, со старым, с вдовым,  только не с этим шалопаем, соседи засмеют. Молва о Сашке по хутору шла худая. Как работник – руки растут из надлежащего места, как человек – пустышка. Хотя лицом пригож  и фигурой справен. Девчата поначалу на него заглядывались, книжки читает и в речах не дурак, но бесшабашен и легкомыслен. В лавке Стаценко налег грудью на прилавок, приставал к продавщице:
-Люська, боженька тебя накажет… Спрятала водочку в подсобке, предлагаешь коньяк, который никто не берет…
-Вот и бери, - отбрехивалась от него беззлобно продавщица, - такие же сорок градусов.
-Та не в градусах дело! – возражал Сашка. - Не принимает его душа, от его же клопами тянет… И стоит на два рубля дороже, - поднимал он палец, приводя последний аргумент.
-Ты в колхозе грошей сколько насшибал? Ограбил, можно сказать, колхоз со своей артелью. А на коньяк жалеешь! – урезонивала его Люся. – Хату купить у него гроши есть, а два рубля на коньяк нету.
-Какая там хата! Развалюху на зиму купил за копейки… Зиму перекантуюсь, - и на вольные хлеба. Поедешь со мной? – пьяненько хорохорился Стаценко.
-Больно надо! У меня свой, такой же – скаженный… - лениво отбивалась продавщица.
Тетки сделали покупку, покосились на Александра, покачали осуждающе головами и вышли. Тамара подошла к прилавку, протянула рубль, попросила соль и хозяйственное мыло. Стаценко тут же за талию ее – хвать!
-Кто такая? Почему не знаю? – широко улыбнулся, золотой фиксой прихвастнул.
Тамара повернула голову, платок закрыл пол-лица, одним глазом взглянула на него. Руку с талии спокойно убрала, тихо ответила:
-Так и я вас, дядечка, не знаю…
-А ты вечерочком выходь, познакомимся, - игриво предложил Стаценко, повернулся спиной к прилавку, лопатками подпер, через плечо посмотрел на Люсю, подмигнул, призывая ее в свидетели маленького спектакля. Люся прыснула, отвернулась. Тамара тихо возразила:
-Некогда мне, дядечка, на свидания ходить.
-Ох, ох! Какие мы занятые! – покрутил кистями в воздухе,  и еще раз вопросительно посмотрел на продавщицу. Та пояснила:
-Ее бабка Бутова в ежовых рукавицах держит.
-Какая, такая Бутова? – нарочито, строго спросил Стаценко.
-Теща заведующего фермой, вы ж ему баз строили, - продолжала объяснять продавщица.
-Лешки Калинина? Изве-естный жмот! – сдвинул на затылок кепочку. -  Но с ним ладить еще можно, а вот жена его – это - о-о!
Критически осмотрел несуразную фигурку девушки, увидел грустные серые глаза, и внезапно она улыбнулась на его откровенное разглядывание, и на щеках образовались две милые ямочки. Как позже он признавался, эти ямочки покорили его, и он принял моментальное решение:
-А замуж за меня пойдешь? -  спросил без усмешки, быстрее с любопытством, что ответит ему эта несуразная девчонка.
         Хотя врал, конечно, в хмелю продолжал ерничать, продавщица за прилавком прыснула в ладошку,  знала, непутевый парень многих замуж звал, но жениться не торопился, а многие за него бы и не пошли. Тамара опять улыбнулась, и спокойно, как будто ее звали в кино, ответила:
-Пойду, дядечка, если возьмете.
Стаценко слегка опешил, оглянулся на продавщицу, ища у нее поддержки,  та продолжала держать ладошку у рта, наблюдала со смехом в глазах за развитием разговора.
-А если я серьезно? – уже без ерничества спросил мужчина.
-И я серьезно, если вы не обманываете, конечно… - Тамара по-детски, наивно взглянула на него, у того улыбка совсем спала с лица.
-А ну пойдем, выйдем, - решительно сказал он, ему уже не хотелось, чтобы продавщица дальше  слушала их разговор. Тамара положила в авоську соль и мыло, шаркая большими сапогами по полу, пошла на выход. Александр подхватил ее под локоток, вышли на улицу, сели на лавочку у магазина.
-Лешка тебе кто? – спросил мужчина.
-Брат.
-А родители где?
-Отец на фронте погиб. Мать умерла, давно уже… как похоронку на папу получила… - обстоятельно отвечала Тамара.
-Ты сирота? – продолжал допытываться новый знакомый.
-Почему сирота? У меня брат есть, племянники.
-Че же он тя содержит, как сироту казанскую, - потрогал он рукой фуфайку. Девушка пожала плечами, никогда не задумывалась над одеждой, одевала, что ей бабка давала носить.
-Тебя как зовут?
-Тамара.
-Меня – Александр. А че ты так быстро за встречного-поперечного замуж собираешься? Ты же совсем не знаешь меня? – серьезно проговорил мужчина, взгляд его протрезвел, ему уже не хотелось шутить.
Тамара посмотрела на него, разглядывая, как разглядывают цветную картинку в букваре. Сапоги на нем новые, хромовые в гармошку. Брюки аккуратно заправлены с напуском. Тужурка модная, вельветовая, на молнии. Такую в хуторе редко кто носит. Простодушно ответила:
-Так пора уже. Да и надоело у брата. Бабка крикливая, спасу нет.
-Вот те раз! И пойдешь за любого? – удивлялся Стаценко.
-Не-е! За любого не пойду. А у вас, дядечка, лицо доброе и красивое.
Стаценко крякнул. Девка права, злым он не был. Женщин не обижал. Выпивал и без скандала уходил к другим.
-Да какой я тебе дядечка! Сашкой меня кличут.
Сидел, задумавшись. Десять лет Александр говорил всем, жениться не будет, баб на его век и так хватит. А тут сидит пигалица, которую обмануть просто, но совсем не хочется. И жалко ее, как котенка выброшенного на помойку.
-Ты вот што! Собирай вещи и айда ко мне, - предложил он. – А завтра возьму у бригадира бидарку, поедем в сельсовет, пусть нас распишут, - решительно сказал Александр, с него даже хмель слетела от такого смелого решения.  Тамара заупрямилась:
-Не,  я без росписи не могу. Так и вещей у меня нет, собирать нечего.
-Че, все твое, шо на тебе? – не поверил Александр.
-Да, - чуть слышно ответила она и засмущалась, поняв из его вопроса, как плохо не иметь других вещей. – Ой! – вспомнила девушка, - у меня еще кофточка есть, только бабка ее в сундук заперла.
-Ну-у и дела! – присвистнул Александр. – Ну, брательничек! Ну, шкура! Ну, жмот! – запричитал он. - А женихи у тебя были?
Тамара отрицательно покачала головой.
-Так ты еще девица?! – удивлению мужчины не было предела.
Девушка опустила голову, не понимая плохо это или хорошо. Слезы готовы  брызнуть из глаз: все у нее по жизни не так, кто же ее такую замуж возьмет. Нет у нее ни чулок, ни сапог, да и вдобавок ко всему – женихов у нее не было. Хотела встать и уйти,  Александр придержал рукой, ударил кулаком себя по коленке, воскликнул:
- Да пропади они все пропадом! Я денег больше пропиваю, чем твоя одежа стоит, лучше тебе шмотки справим. Аль я тебе не муж буду? Пошли! – встал он. – Покажу, где моя хата. Не передумаешь, придешь утром, поедем в сельсовет.
Мужчина широко зашагал вперед по грязи и лужам, не жалея начищенных сапог, девушка, как собачонка засеменила вслед. Еле поспевала за ним, хлюпая большими сапогами по лужам, с трудом их из грязи вытаскивала, боялась потерять. Болото смачно чавкало, норовило сапог с ноги стянуть. Длинное платье от Варвары подолом полоскалось  по лужам, приходилось одной рукой держать сетку с мылом и солью, другой – поддерживать подол. Платок сбивался на глаза,  поправляла его на ходу, упрямо шла за Александром. Тот останавливался, поджидал, и снова мерил грязь длинными ногами. Словно вспомнил что-то, резко остановился:
-Слушай, а ты часом не чокнутая? – подозрительно и строго спросил он.
-Не замечала раньше, - пискнула Тамара.
-Ха! Ты думаешь чокнутые сознают свою убогость? – хмыкнул в усмешке Александр, только фикса блеснула.
-Наверное, нет. Подруги бы мне сказали…
-А! – рубанул он ребром ладони. - Ладно! Разберемся! Развестись тоже недолго, пошли, - и зашагал дальше.
Тамара видела тот дом ранее,  не обращала на него внимание. Сейчас зашла через дыру в изгороди, стала посреди двора, огляделась. Хата вросла одним концом в землю, камыш на крыше потемнел от старости, двери окрашенные когда то синей краской, хлопали на ветру. Двор зарос травой спорышом, по краям потемневшая крапива и сморщенная от дождей лебеда. Смотрела на ту ветхость с восхищением: «Неужели, это все будет моим!» - и не верила себе. Мужчина по-своему истолковал взгляд Тамары на хату, засуетился:
-Ты не дрейфь, Тома! Все приведем в порядок, хата заиграет, как игрушка. Руки есть, голова на плечах! Пошли в хату!
Улыбнулась в ответ на его заверения, пошла за ним в горницу. Внутри все так же ветхо, как и снаружи, дом давно нежилой, а Стаценко приходил сюда только переночевать. Пол земляной – доливка, угвазданная грязными сапогами нынешнего хозяина, канцелярский стол с тумбами, два колченогих стула и табурет. С краю, у стены, железная кровать, подушка без наволочки и одеяло без пододеяльника, видна серая простынь на полосатом матрасе. В углу хаты побеленная печь – груба с разинутым, давно остывшим, хайлом.
-Вот, Томка! Здесь будем жить! Тут если приложить женские руки, вполне можно создать семейный уют. Так што, приходь завтра и хозяйствуй! А хошь, оставайся сегодня, - предложил Александр.
-Не, я так не могу, - повторилась она. – Я хочу, чтобы все было по-честному… - и попятилась к дверям.
Мужчина мотнул головой в усмешке, ему стало жаль ее, подошел, взял в руку пальчики, почувствовал мозоли на девичьей огрубевшей руке, удивился, перевернул ладонь вверх и посмотрел на свет. Мозолистая, совсем не детская ладонь, она стыдливо отдернула руку.
-Не бойся, птаха, не обижу, - с грубоватой нежностью прогудел Александр. – Ты только держи в руках меня крепче, Тома. А то казак я бедовый, не нагулянный еще, и выпить люблю.
Девушка смотрела на него и только кивала головой. Казалось,  проснется сейчас, и все исчезнет, как мираж. Вряд ли  понимала о проблемах семейной жизни с незнакомым человеком, да еще пьющим и гулящим, в нем  видела единственную возможность уйти из опостылевшего дома и диктата бабки, которая превратила ее в батрачку.
-Приходи утром, - повторил Стаценко отрезвевшим голосом. – А я выпрошу бидарку у бригадира. Все, что есть у тебя, занеси сюда, тут не заперто будет. Договорились?
Он старался не подходить близко, видел, как  напрягалась от страха, когда прикасался к ней.
-Да, - чуть слышно ответила девушка.
-Пока! Я убираться буду. Готовиться к свадьбе.
По грязи зашлепала Тамара назад, оглядываясь, догонит и скажет: «А я пошутил!». Шла, улыбалась про себя, не замечала хмурой погоды, низко летящих грязно-серых туч. Увидела в небе журавлей, с улыбкой послушала их курлыкающие переговоры, впервые без тоски во взоре проводила взглядом.
Утром, как обычно, подоила корову, дала пойло свиньям, покормила птицу. Зашла в хату, собрала свой нехитрый скарб: чулки рваные на пятках, халат, летние черевики, расческу с отломленными зубьями, осколок зеркальца. Кофточку, подарок Раи, из запертого сундука достать не смогла. Подождала, когда бабка зайдет в хату (брат с женой на работе были), стала посреди комнаты и громко объявила, как в прорубь прыгнула:
-Все! Ухожу я от вас!
Баба Зина на миг оторопела, У нее глаза полезли из орбит, никак не доходил смысл сказанного,  узелок в руках Тамары вывел ее из ступора, наседкой подлетела к ней, ухватилась за узелок, заверещала:
-Ку-уда-а!!!
Племянники вскочили, ухватились с двух сторон за ноги, ударились в рев:
-Мама Тома, ты куда?… А мы с тобой?..
-Ухожу! Мочи моей больше нету, - хотела погладить по головам племянников, бабка воспользовалась, вырвала узелок из рук, шмякнула его об пол:
-Я тя уйду, паскуда! Я тя уйду!!! – мертвой хваткой уцепилась за фуфайку, норовя сорвать ее с плеч. – Пила, жрала, на нашей шее сидела… теперь уйдет она!.. Я с тя шкуру спущу!.. – задыхалась бабка от гнева. Не справилась с фуфайкой, схватила кухонное, грязное полотенце, хлестанула  по лицу. Тамара перехватила полотенце, вырвала  из ее рук, отбросила в сторону, закричала на бабку. И в том крике выплеснулась вся обида, накопленная на нее с годами:
-Хватит! Набатрачилась! Всю кровь из меня выпила! Вурдалачка! Все равно уйду! Хоть босая, хоть раздетая…хоть к черту на кулички, только от вас подальше… Сил моих больше нет, глаза бы мои на вас не смотрели, - отцепилась от племянников, повернулась, хлопнула дверью, аж известка посыпалась. Кинула взгляд на двор, в котором как в заключении провела шесть лет, вышла за калитку. К окну прилипло два детских личика сморщенных в реве, бабка на них зло сорвала, перетянула обоих тем же полотенцем:
-Цыц, мне! – прикрикнула на внуков, дыхание перехватило от негодования, присела обессилено на лавку. Младший Мишка не послушался, выскочил за дверь, погнался за Тамарой, догнал, вцепился в подол:
-Я с тобой! – и заревел на всю улицу.
Тамара присела, обхватила Мишку, прижала к себе худенькое тельце,  заплакала, знала, худо им будет. Заговорила, как со взрослым:
-Пойми, Мишенька, некуда мне тебя взять. Да и не отдадут… У вас мне либо в петлю, либо в лимане топиться… другой дороги нет… Иди, иди, Миша, и так тяжело…- оторвала ручонки от юбки, торопливо пошла дальше.  Шла торопливо, думала: «Обманет, не возьмет, назад все равно не вернусь, уйду на соседнюю ферму жить».  Ускорила шаг, боялась, опомниться бабка, догонит, уцепится бульдожьей хваткой, не вырвешься.

2.

Стаценко всю ночь проворочался в постели, не ожидал от себя такого благородства, за которое приходится расплачиваться свободой. Не входила в его планы женитьба. Привык считать себя  вольной птицей. Перезимует у очередной молодицы, а по весне с артелью за длинным рублем улетал. Деньги, как снег, за зиму таяли на развеселую жизнь. За то и терпели его молодицы, денег на них не жалел. Присмотрел ныне Любу, статная вдовица, давно без мужа живет, хотел у нее зиму пережить, да ее родители поломали все его надежды, воспротивились их планам, запасные «аэродромы» оказались занятыми, пришлось прикупить за бесценок хатенку, чтобы весной продать ее. Чего только за ночь не передумал, все было: и мстительное чувство перед Любой, - не захотели меня взять, а я вот, на молодице женюсь; и раскаяние за необдуманный поступок; и убеждал себя, ему уже за тридцать – ни кола, ни двора, ни жены, ни детей. И в то же время нравилась ему роль покровителя, спасителя симпатичной дивчины, чистой и непорочной. «Хоть одно доброе дело в жизни сделаю!» - убеждал  себя, а сам ворочался в постели, выкурил  пачку «Беломора», утром встал с головной болью, с похмелья  не так болела, а тут настроение мрачное, словно горе какое приключилось. Но все же пошел к бригадиру, просить бидарку. Бригадир выслушал, зачем тому нужна бидарка, покрутил пальцем у виска, сказал:
-Ври, да не завирайся, - но бидарку дал.
Александр засмеялся, разубеждать не стал,  настроение улучшилось: «А вот назло всем женюсь!», впряг конягу, взмахнул кнутом: «Пошла, милая!». Тамару догнал у своего дома. Та шла понурая, глаза от земли боялась оторвать. Оглянулась на чавкающие шаги лошади, посторонилась, вопрошающе посмотрела на улыбающегося Александра. Тот показал кнутом в сторону двора Калининых, сказал:
-Ор на весь хутор разносится. Кричит, что ты ее ограбила.
Сквозь пелену слез, Тамара протянула ему руки ладонями вверх:
-Я ограбила!? Она последние вещи мои отобрала! Иду без ничего! – девушка  всхлипнула.
Стаценко махнул рукой:
-Не обращай внимания! Садись! – приказал он. – В станице че-нибудь купим. Спешить надо, сельсовет на обед закрывается, да и бидарку к пяти вернуть надо.
Подал руку девушке, та уселась рядом. Александр развернул лошадь, погнал ее рысью. Бидарка мягко на рессорах подпрыгивала, Тамара доверчиво прижалась к нему, прихватила под руку, чтобы не выпасть на ухабинах.
-Ох, заживем мы с тобой, Тома! – крутил Александр кнутом в воздухе. – Но-о! – понукал он кнутом лошадь, и верил в ту минуту, все хорошо у них будет.
Над пашнею и озимыми стоял туман, посадки еле виднелись в полупрозрачном мареве. Пахло дождем, сыростью, было промозгло, под стать погоде  пасмурно и тревожно было на душе  у Тамары. Не верилось в реальность происходящего. Казалось, посмеется над ней добрый молодец, да и скажет: «Пошутили и будя». До конца не знала, хочет ли она замуж, для нее важнее был уход из дома брата. Вряд ли она в полной мере осознавала важность своего поступка, постегивала сама возможность изменить  жизнь.
В станице Александр ссадил ее в центре, у крыльца универмага, протянул деньги, огромнейшую для нее сумму, которую никогда в руках не держала – сто семьдесят рублей, когда в колхозе зарплата у доярки была – шестьдесят рублей. Велел присмотреть для себя вещи, а сам в продуктовом магазине прихватил две коробки конфет,  поехал в сельсовет договариваться о росписи. Заведующую еще уломать требовалось, за час ранее никого в сельсовете не расписывали.
Тамара ходила от одного прилавка к другому, вещи присматривала, глаза разбегались, без Александра ничего купить не решилась. Не могла тратить чужие деньги. Его долго не было, девушка вышла на крыльцо поджидать, он появился, как всегда шумный и неунывающий:
-Ну, как? Выбрала? – спросил он.
Она только плечами пожала, смущенно улыбнулась:
-Я не смогла одна…
-Ах, ты тюха! Ладно, пойдем, пока в сельсовете не передумали. Еле уломал! Секретаршу и грымзу из бухгалтерии в свидетели взял, по бутылке шампанского им подарил.
-А зачем их уламывать нужно? – спросила Тамара.
-От, темнота! Ты знаешь, сколько надо ждать, што б расписали?! Два месяца! Но я им наплел с три короба, если будут расспрашивать, молчи и не удивляйся… или соглашайся со всем, о чем бы они не спросили.  Да! Я еще справку тебе в сельсовете выправил, шо ты есть колхозница колхоза «Светлый путь», а то ж у тебя и документа нет никакого. От, придурки! Дают справку для предъявления им же! Ну, смеху! Пошли скорее…
Девушке не до смеха. Осмотрела себя критично, одежда на ней  не для замужества. Села рядом в бидарку, Александр крутанул вожжами в воздухе: «Но-о-о!» - громко чмокнул губами.
-А у тебя самого справка есть? – спросила Тамара.
-Бери выше! У меня, милая, паспорт есть! – гордо заявил мужчина.
-Откуда он у тебя? – она не раз слышала от брата, паспорта колхозникам не выдают.
-Уметь надо! Я когда без крыши над головой остался по милости своей мачехи, на целину записался. Всем, кто туда ехал, выдавали паспорт. До целины не доехал, а паспорт остался. Впрочем, туда полсостава не доехало, - рассказывал Стаценко, погоняя неторопливую лошаденку.
-Ой, а я тоже хотела на целину записаться, - созналась Тамара.
-Ну и славно, что не записалась, - беспечно бросил Александр. – Я встретил как-то земляка, который отработал там два года и удрал в город. Порассказал, не приведи господи! В землянках жили, вшей кормили. Ни воды вокруг, ни кустика. Летом умирали от жары, зимой от холода. Нищета, грязь, воровство. Хлеба, правда, собрали много. Та толку то! Ни элеваторов, ни навеса, сыпали зерно прямо на землю. Перепревшую пшеницу подальше от глаз начальников бульдозером сгортали в овраг. Перелетная птица жирела так, шо взлететь не могла. А ты целина! В нашем крае тож дерьма хватает, но у нас хоть хаты стоят и крыша е над головой. Там то домов посля понастроили, токо жить в их некому стало. Остались пропойцы, та новая волна патриотов-целинников, яки газет начитались и радио наслухались.
Пока рассказывал,  подъехали к сельсовету, Александр натянул поводья:
-Тпру-у-у! Приехали!
В сельсовете женщины с любопытством осматривали Тамару. В гулящих девчонка не числилась. Жила в приличной уважаемой семье: брат - заведующий фермой, его жена – учетчица. Что могло заставить ее спутаться с эдаким ветрогоном? За такого замуж пойти можно либо по глупости, либо когда аборт поздно делать. Заведующая подозрительно покосилась на поношенную фуфайку, грязные сапоги, подозрительно девушку  спросила:
-Согласна? По доброй воле?
-Да! – тихо ответила Тамара.
Заведующая только вздохнула, глаза к потолку вознесла и головой покачала, переглянулась с замершими в углу свидетелями, макнула перо в чернильницу, поставила роспись, подышала на печать и приложила на свою роспись.
-Совет вам да любовь, - криво улыбнулась заведующая, и протянула Александру свидетельство о браке. Тот шутовски поклонился, поблагодарил, потряс в воздухе свидетельством, чтобы чернила просохли.
Вышли на крыльцо, Александр вздохнул полной грудью:
-Ну, вот и все! Прощай свобода! Поздравляю, теперь мы муж и жена!
Он обхватил ее, закружил и громко поцеловал в обе щеки, теперь уже на правах мужа. Тамара смутилась,  не отпрянула, понимала: теперь он муж, имеет право. Видел, как иногда брат жену тискает.
-Пошли по магазинам, - предложил новоиспеченный муж. – Харч купить надо, вечерок организуем. У тебя подруги есть?
-Рая Филиппова моя подруга, Лени - шофера жена.
-А! Лёньку знаю, кирпич нам на ферму подвозил. Гарный хлопчик! Ще кто?
-Есть еще подруга Клава, но она в Ейске учится, - пояснила она.
-Ладно, кто есть, тот и есть… Зови вечером…
В станичном магазине, в отличие от магазинов в фильме «Кубанские казаки», на торговых полках - шаром покати. Только водка на прилавках, плодово-ягодное вино, колбаса ливерная, сало желтое, которое никто не покупал, у каждой хозяйки свое имелось. Селедка ржавого посола, да крупы на вес. Но Александр знал, как нужно разговаривать с продавщицами, пошептался, похихикали друг другу, вынесли ему из подсобки хороший кусок мяса, да колбасы краковской круг. Водки накупил на полноценную свадьбу. Конфет взял развестных, разных, все больше шоколадных, которые Тамара только по большим праздникам ела.
В универмаге выбор тоже не широк. Для девушки, которая ничего своего не имела, и это казалось изобилием. Смущаясь,  примерила синенькое платье в горошек, вышла, показалась мужу, тот присвистнул от удивления:
-Мать честная! Да ты у меня просто красавица!
Тамара зарделась довольная. Александр впервые видел ее без фуфайки. Увидел белую кожу на вырезе ворота, развитую грудь и тонкую девичью талию, залюбовался:
-Да с тобой не стыдно на прием пойти к английской королеве! Че одежа с человеком делает! Пожалуй, мне шляпу купить надо, шоб соответствовать! – шумел муж. Громко объяснял продавщицам: - «Женился я сегодня!», те улыбались, не верили. Александр взял с полки шляпу, одел ее на затылок, повернулся к жене: «Как я?!». Тамара прыснула в ладошку:
-Ты как пастух в «Веселых ребятах».
Подошла, поправила шляпу, надвинула на лоб. Александр посмотрел на себя в зеркало, снял шляпу:
-Не, я так на председателя исполкома похож.
Продавщицы в тон ему поддакивали, подзадоривали, Стаценко в раж вошел: - Берем все!
-Ой, да ладно! – продолжала смущаться Тамара.
Купили чулки, жакет, новые резиновые сапоги на байковой подкладке, сверху, как черным лаком облитые, впервые по ноге; теплый платок, - зима скоро. Собрались уходить, Тамара остановилась у отдела нижнего белья, засмущалась, не знала, как сказать – нет у нее на смену лифчика и трусов. Да и то, что на ней, - лучше не показывать. Муж все понял, сунул ей в руку двадцать пять рублей одной фиолетовой бумажкой, отошел к отделу запасных частей к велосипедам.
В тот день Тамара чувствовала себя самым счастливым человеком. Не замужество добавляло ей чувство счастья, а ощущение свободы, уход из рабства, и обновы, которых у нее никогда не было. А еще в груди теснилось чувство огромной благодарности к человеку, который вытащил ее оттуда и прикрыл   своей грудью.
По дороге назад застал их мелкий моросящий дождик. Александр накинул на жену полу дождевика. Ехал и строил планы: первым делом подремонтируем сарай; заведем кур; подправим уборную, весной новую яму выкопаем; лед станет – настрогаем камыша. Весной перекроем хату, поставим новую лиску – забор из плетеного камыша, остальной камыш пойдет на топку.
-Давай собаку заведем, - попросила Тамара, - а то ночью страшно будет.
-Правильно! Присмотрю у кого сучка породистая. И будку сделаю просторную. Новее будет, чем у нас хата, - засмеялся Александр и плотнее прижал к себе жену. Сомнения давно улетучились, настроение улучшилось, радовался своему поступку, в одночасье оставил прежнюю жизнь по ту сторону росписи в брачном свидетельстве.
-Э-эх! – не выдержал он, достал из сетки бутылку водки, одной рукой держал вожжи, зубами открыл пробку, выплюнул, из горла отхлебнул, чмокнул губами, рукавом утерся: - Буш? – протянул жене. Та отрицательно покачала головой. Она из стакана водку не пила, а тут из горлышка предлагает. Но у Александра душа пела, он запрокинул голову в небо, запел на всю мочь, лошадь от испуга присела на задние ноги:
Степь, да степь кругом,
Путь далек лежит,
Тамара взглянула на него и подхватила:
В той степи-и глухо-ой
За-амерзал ямщик.
-Буду умирать – спасешь? – громко спросил развеселившийся Александр, - не дашь замерзнуть?
-Не дам! – решительно мотнула она головой.
Довольный засмеялся:
-Ах, голуба моя! – прижал плотнее и продолжал:
Уми-ирал он,
Чуя смертный час.
Он товарищу отдавал приказ…
Песня лилась над мокрыми полями, разносилась над черной пахотой, уплывала в балки и лесопосадки, возвращалась глухим эхом. Когда достигли хутора, хуторские оглядывались на бидарку, не могли понять, кого Стаценко прячет под дождевиком. Он высадил Тамару у своего, теперь уже  их,  дома, передал ей сетки с едой и обновами,  махнул кнутовищем в сторону хаты: «Иди, обустраивайся, я счас!..», - и погнал лошадь и бидарку в бригаду.
Тамара засучила рукава, провела ревизию всего имеющегося у него имущества, собрала: сковороду, кастрюлю, три граненных стакана, старое помойное и одно чистое ведро, наверное, остались от прежних хозяев, которые не захотели брать с собой старье. Начала наводить порядок с пола, не с него начинают, уж больно  грязным был. Стол покрыла газетами, портретом Хрущева вниз. Заправила кровать. К приходу Александра  навела относительный порядок. Тот взошел на порог, остановился, как вкопанный, удивился: преобразилось жилище, появился некоторый уют.
-О! Шо значит женские руки! – воскликнул  удовлетворенно и деловито добавил: -  Я там керосину принес. Керогаз в сарае, – доложил он. - Дымит, зараза, готовить в сенцах придется.
-Ты разожги, поставь сковороду, - хозяйничала Тамара, - а я пойду к Рае, займу у нее посуду, да в гости на вечер приглашу. Соль мы забыли купить. И спички…
-Спички, предположим, у курящего мужика всегда есть, -  достал из кармана коробок, - а вот с солью – худо!
-Да у Раи возьму! –  потопталась на месте, нерешительно спросила: - А можно я новые сапоги одену?
-Вот, чудачка! – удивился муж. - Че ты спрашиваешь?! Это же все теперь твое, носи!
Тамара переобулась, легко понеслась к Рае. Никогда еще после смерти матери, не ощущала она в душе такую легкость, не чувствовала себя такой свободной, шла без боязни, что на нее будут кричать за задержку в лавке,  вспомнила бабкин гундосый голос: «Дэ ты, зараза, шляешься? Тэбэ токо за смертью посылать можно!..», - хотя Тамара успевала дойти только до лавки и обратно. Рая удивленно встретила подругу на пороге своего дома. Давно такого не было, чтобы Тамара сама пришла к Рае днем, да еще… о, Боже! В новых сапогах! Что-то произошло из ряда вон выходящее, у брата, наверное, совесть проснулась. Но то, что ей поведала подруга, повергло ее в  изумление, ноги подкосились,  присела на ступеньки.
-А я, Рая, замуж вышла! – с лету сообщила Тамара, глупая улыбка застыла на лице. От возможности сообщить такую весть, у нее  мурашки по телу побежали, победно уставилась чистым взором на подругу. Рая за сердце схватилась, не иначе подруга умом тронулась, знала, подруга ни с кем не встречается. Ее и в кино редко отпускали, если только Ленчик бабку попросит.
-За ко-ого-о?! – округлила она глаза.
-За Сашку Стаценко.
-О, Господи!  Час от часу не легче! Ты с ума спрыгнула! За того ветрогона!.. - и осеклась.
-Ой, Рая, та мени хоть за черта лысого, только с глаз долой от той семейки, ты же знаешь! А руки на себя наложить, то лучше бы было?! – возразила Тамара.
-Да так то оно так! – согласившись, отмахнулась Рая рукой,  встать сил не хватило, - только когда ж ты успела? Без росписи жить будете?
-Почему без росписи? Нас седне расписали. В сельсовете! – победно произнесла новоиспеченная жена. – Ты с Леней вечером приходь, отметим. Токо ты мне посуды позычь. И соли трошки, забыли купить…
Держась за косяк, Рая встала, удивление так и не сошло с ее лица:
-А шо ж там бабка? Як она тебя отпустила?
-Да кой там отпустила?! Орала, как резаная. Драться лезла…
-Ну-у и дела-а, подруженька! Ты точно с дубу рухнула, - только и проговорила Рая. Тамара счастливо рассмеялась.
Бабку Рая знала хорошо. Ее весь хутор знал. Обходили стороной, знаться с ней не хотели. Старики не могли простить ей «художества» в молодости, когда она активисткой была, раскулачивала казаков, которые и кулаками никогда не были. Более молодые хуторяне, которые по молодости не застали героев коллективизации, от стариков слышали о жестокости Зинаиды Бутовой,  не очень верили старикам, тем более ее одно время почитали за первую комсомолку, которая устанавливала Советскую власть на Кубани. Однако тоже не любили ее за жесткий, склочный и крикливый характер. Многие жалели Тамару, не раз говорили брату: «Да угомони ты тещу, загонит она Тамарку в могилу…». Тот только шею бычил: «Шо я могу зробыть? Убить токо, заразу!». Ему теща тоже поперек горла стояла.
Очень скоро выяснилось, почти никакой посуды у подруги в будущем хозяйстве нет. Рая нагрузилась посудой, пошла вместе с Тамарой, помогала донести. Пришлось взять с собой столько, что одних Тамариных  рук не хватило бы, чтобы все донести.
Рая Сашку Стаценко за путевого человека не почитала, при встречах не здоровалась. Да и он в упор ее не видел. А тут столкнулись нос к носу.
-Уволок подругу, значит… - напустилась Рая на него с шутливой строгостью.
-Уволок, - согласился Александр.
-Ох, смотри, Сашка! Обидишь, со мной дело иметь будешь! – потрясла Рая в воздухе кулачком.
-Я согласен! – кивнул в ответ муж, и подмигнул Тамаре. Он был уже навеселе, пьяненькая улыбка не слетала с  губ.
-У-у, харя! – только и сказала Рая. – Зеньки то уже залил?
-Так у меня ж радость! Не каждый день люди женятся…
-Та тебе жениться, шо с горы катиться… Ты проживи ще ту жизнь!
-Проживем! – излишне самоуверенно проговорил Александр. - Да, Тамара?!  - искал поддержки у молодой жены, и уже к Рае: - Не боись, подругу твою не обижу. Ты вечерочком приходь со своим, а мы счас мясца нажарим, последний раз холостое житье провожу, женатую – обмою, и в завязку! Начну новую жизть!
-Дай то, Бог! – тихо сказала Рая, а громко добавила: - И правильно! Молодец! Покуралесил, и будя! - подхватила под руку Тамару, отвела в сторонку, сказала:
-А шо? Може з ёго, як с мужа, шось и выйдет?


3.

Вечер в маленькой кампании получился веселый и непринужденный. Попели песни, на которые Рая была большая мастерица, за голос вначале и полюбил ее Ленчик, потом уже понял, Рая хоть и не красавица, зато приятной души человек. Потравили анекдоты. Мужики попили изрядно водки, женщины слегка пригубливали вино маленькими глотками. Стол получился отменным, Рая принесла с собой закруток: огурцы, помидоры, капусту, яблоки моченные. Дома в подарок собрала все, что необходимо в быту. Положила в корыто тазик, в тазик - ложки, кастрюльки, тарелками поделилась, топор положила, даже прищепок бельевых сверху насыпала. А главное, - подарила подруге комплект постельного белья. Сама то уже полгода замужем, знает, что необходимо для начала в семейной жизни. Так и шли с мужем, держа корыто с двух сторон за ручки. Тамара прослезилась, разглядывая такое богатство. Мужики вели свои, пьяные разговоры про колхозную жизнь, цены в магазинах, ругали бригадира и председателя, а вместе с ними всю краевую власть.
В разгар веселья стукнула щеколда, в дверь зашел брат Алексей. Он остановился у порога, подслеповато разглядывая кампанию сквозь облако папиросного дыма.
-А-а! Шурин явился! – шумно  и недобро поприветствовал его Александр. – Садись, выпей за свою сестру, - а сам глаза сощурил, папироской затянулся, дым выпустил уголком рта.
-Я узнать… - топтался брат у двери, - ты, Тамара, серьезно или как?  Сестра дернулась, хотела ответить, Александр перебил:
-А ты, Леша, што думаешь, мы тут собачьи свадьбы играем?.. – он был уже изрядно пьян. Полез в нагрудный карман пиджака, который висел на спинке стула, никак не мог попасть рукой в карман, опрокинул стакан с недопитой водкой, Тамара вскочила, тряпкой стала промокать, Александр достал, наконец, свидетельство о браке, бросил через стол:
-На, читай! Все чин-чинарем…
Алексей прошел к столу, взял свидетельство о браке, внимательно прочитал, даже сельсоветовскую печать рассмотрел, и с обратной стороны корочки изучил. Его послали женщины со строгим  наказом: вернуть непутевую сестру. Убедившись в подлинности документа, растерянно произнес:
-Когда ж вы успели?
-Уметь надо! – хохотнул Александр. – Шо, брательничек, за счастье сестры выпьешь?
-За счастье выпью, - кивнул тот головой.
Рая налила ему в стакан водки, брат подержал ее в руке, не зная какие слова подобрать, что бы он сейчас не сказал, все будет звучать фальшиво, приподнял стакан и, обращаясь только к сестре, сказал:
-За тебя, сэстру! – и выпил залпом.
Александр все так же прищурившись, наблюдал за ним, не удержался, устроил допрос:
-Что же ты, дорогой братик, выставил сестру за порог  в чем была?! Последнее отобрали? Столько лет на твою семью гамбалила, а даже на трусы себе не заработала? Тебе не стыдно, случайно!
-Та хто ж знав, шо она так быстро замуж выскочит? – попытался виновато оправдаться брат.
-А то бы вы со своей тещей, непременно бы приданное приготовили?! – ехидно подтрунивал Александр. Стакан в руке Алексея мелко подрагивал, сестре стало жалко его, брат в той семье тоже чувствует себя не в своей тарелке. Подсунула ему блюдце с колбаской:
-Закуси, Алеша…
Тот взял кружочек, повертел на свет, положил в рот. И колбаска в той семье не часто ему перепадала. Бывало, купят с получки колбасу, бабка тут же  в сундук спрячет, шоб сразу не сожрали, троглодиты. Держит там, сама не ест и другим не дает, пока не протухнет. Приходилось собакам отдавать, но голодные собаки и те нос воротили. Повисла гнетущая пауза. Только колбаска на зубах брата нарушила тишину. Понял Алексей, с его приходом умолкли разговоры, лишним почувствовал себя в их кампании. Поерзал на стуле, встал, еще раз вздохнул, сказал:
-Пойду я…
Никто его не удерживал. Только Александр кинул вслед, не меняя тона:
-Иди, иди, братик… А то наговорю тебе гадостей…
Тамара вскочила проводить брата. Вышла с ним в сенцы, зашептала в темноте  горячо и взволновано:
-Ты, Леша, не сердись! Не могла я больше… Ты же сам видишь, невозможно с нею нормально жить…
-Та я понимаю… - забормотал Алексей. – Я того… я с них стребую твое… - а у самого голос пресекся.
-Да Бог им судья, Лешенька! С них зимой снега не стребуешь… Иди… Детей поцелуй, кого мне жалко, так це Петьку и Мишку. Замордует она их…
Поцеловала брата в щеку, тот ушел в темноту, бормоча про себя проклятия сложившейся жизни. Тамара вернулась в дом, мужики, обнявшись, затянули песню, Рая сносила грязную посуду на печь. Тамара подошла к подруге, дернула ее за рукав, оглянулась на мужиков, понизив голос, спросила:
-Рая, скажи, шо ночью делать надо… ну…  когда спать ляжем? – стыдливо опустила Тамара глаза.
-Ниче не делай. Он сам все сделает, - беспечно ответила подруга.
-Больно будет? – опасливо допытывалась Тамара.
-Ежели с умом, не очень… -  оглянулась на мужиков, которые пьяно приникли головами и пытались затянуть песню, вздохнула: - только где он ум то? - посоветовала – Ты стакан водки жахни, лучше всякой анестезии будет.
-Да я и так уже пьяная…
-Ниче, подружка, притерпишься, и буде-ет о-чень даже ничего! – игриво закончила Рая, локоточком подтолкнула и засмеялась.
Мужчины изрядно упились. Леня еле ворочал языком, Рая приподняла его под мышки, поставила на ноги:
-Все, Ленчик, будя! Домой…
Нахлобучила на его голову  кепку и подтолкнула к двери. Поднесла кулачок к носу Александра:
-Ну, Сашка, только обидь мне сироту, ух, че будет!..
-Та ты шо, Рая! На руках носить буду, - пьяно икнул Александр, голова тут же упала на грудь.
Тамара проводила гостей до дороги, вернулась, муж спал за столом. Постелила постель новым комплектом белья, убрала посуду. Толкнула мужа, он сонно замычал, зачмокал губами, еле разлепил веки, недоуменно посмотрел на Тамару.
-Иди, лягай, я постелила, - сказала она.
-А-а! Счас…
Кряхтя по-стариковски, с трудом встал, пошел к кровати, споткнулся, не удержался, чтобы не упасть, сел на пол у кровати.
-Ты ложись… Я посижу трошки… - пробормотал он, положил голову на край кровати, закрыл глаза.
Тамара стыдливо разделась, опасливо поглядывая на заснувшего мужа, свет не выключила, его и так через несколько минут выключат по всему хутору, в комбинации юркнула под одеяло. Еще раз толкнула в плечо мужа:
-Саша, ложись…
Александр  приподнял голову, силился что-то сказать, промычал и только пьяно улыбнулся, и вновь упустил голову на кровать, почти моментально захрапел. Тамара всматривалась в незнакомые черты человека, так неожиданно ставшего ее мужем, с которым она будет строить свою дальнейшую жизнь. Рожать от него детей! Принимать его таким, какой он есть. Делить с ним постель, готовить ему еду. Рассматривала его, впервые  отметила: какие у него большие уши, зато волосы светлые и густые. Интересно, какие у него глаза? Тамара пыталась припомнить: карие у него глаза или серые,  так и не смогла вспомнить. Сейчас она не испытывала ни капельки любви к нему, но была благодарна за поступок. Он ведь тоже не знал, кого берет в жены, взыграла жалость, вот и проявил благородство. За одно это Тамара готова была претерпевать все семейные невзгоды, которые возникнут на ее пути. Хуже, чем в батраках у бабки, -  не будет, - решила Тамара для себя,  повернувшись на другой бок. Припомнила свадьбу Раи, как все красиво было: белая фата, белое платье, в гриву лошадей вплетены ленты, линейка на рессорах, кругом счастливые лица, много лиц. Рая вся светилась изнутри от счастья. Тамара радовалась за подругу, на лице застыла жалостливая улыбка, тогда еще у нее мелькнула мысль, ей так красиво замуж не выйти. Ей и пригласить некого будет на большую свадьбу, Калинины к ней бы не пришли, Клава на учебе в Ейске, только Рая с Ленчиком и пришли бы. Так они и так разделили с ней радость замужества.
Свет три раза мигнул, предупреждая жителей о конце рабочего дня генератора, и погас. Она лежала с открытыми глазами, до нее доносилось свистящее дыхание мужа, скреблись мыши в стене. «Кошку надо завести», - пронеслось у нее в голове. Усталость и выпитое вино, события сегодняшнего дня вымотали и сморили ее, Тамара провалилась в крепкий, без сновидений, сон.

То был самый быстротечный брак по расчету со стороны Тамары, давший пищу хуторянам для разговоров на много месяцев вперед. Анекдотом звучал ее ответ на вопрос: «А сколько вы встречались до свадьбы со своим мужем?» - «Нисколько!» - «А сколько времени были знакомы?» - «Сутки!»
Так началась и закончилась ее первая брачная ночь в самой непонятной для хуторян свадьбе за всю историю хутора.
Утром открыла глаза, мужа рядом не было. Тамара выскользнула из под одеяла, накинула на плечи фуфайку, вышла в сенцы. Александр сидел на пороге, курил, лицо хмурое, от выпитой водки - похмельно одутловатое. Тамара присела рядом, муж покосился на нее.
-Хорош я вчера был? – спросил Александр уныло.
-Ты бы поспал, - вместо ответа посоветовала Тамара.
-Я ночью к тебе приставал? – покосился он на жену.
-Нет.
-Хорош муж! – вздохнул Александр.
-Не последний день живем, - успокаивающе проговорила молодая жена. Он обнял ее, прижал к себе, поцеловал в макушку:
-Ты, правда, красивая! Как я раньше тебя не разглядел…
-Скажешь тоже…
С утра было зябко, конец сентября на дворе. Они, прижавшись, сидели на пороге, смотрели на запущенный двор, на дыру в изгороди, на огород, виднеющийся в проем, а далее, за огородом, сколько хватало глаз, расстилались плавни лимана.
-Я, Тома, с утра похмелюсь, а то голова трещит, - виновато пояснил Александр, - и боле ни-ни! Завяжу! Можно?
-Да, да, конечно! – польщено ответила Тамара, ее спрашивают, как хозяйку, теперь она вправе распоряжаться в своей семье. И ей снова стало на душе свободно и радостно.
 За домом послышалась ругань и крик.
-Бабка! – похолодело в груди у Тамары.
Та зашла во двор, не замечая сидящих на пороге молодоженов, зашлась в крике в сторону окна:
-Ах, ты паскуда! Замуж она выскочила, сучка! А ну счас же казан верни!.. – верещала она.
Тамара и Александр переглянулись.
-Какой казан, она узелок с барахлом и тот отобрала, - тихо сказала Тамара.
Александр решительно встал, бабка испугано отпрянула от внезапно возникшего  перед ней мужчины,  он цепко поймал бабку за воротник фуфайки, с силой тряхнул, голова замоталась со стороны в сторону:
-Так, старая! – зловеще проговорил Стаценко. – Ще раз припрешься сюды ругать та оскорблять мою жену – ноги из жопы выдерну! – еще раз основательно встряхнул ее, та чуть из фуфайки не вскользнула. – Поняла, я спрашиваю?!.. – грозно спросил он.
Бабка опомнилась от испуга, еще никто не смел в хуторе косо посмотреть на нее, обходили стороной, и никогда не связывались, язык обрел возможность шевелиться во рту, закричала со всей своей бабьей дурью:
-Караул, убивают!..
-Да кому ты нужна – убивать тебя, - вывел за шиворот на дорогу, дал ей коленкой крепкого пинка, - катись отсюда! – и вернулся во двор. Бабка продолжала орать на улице:
-Ось тоби, зараза, а не приданное… - Тамара догадалась, дули крутит, - сожрала, сучка, больше, чем стоют ее платья… Шоб вам здохнуть, выродки… Тьфу на вас!..
-Пойдем в хату, не слушай, - подал руку жене Александр.
У нее потеплело на душе, теперь  в ее жизни появился заступник,  не надо больше бояться бабки.
Александр выпил рюмку водки, закусил, потер руки:
-Так, Тамара,  а сейчас возьмемся наводить порядок в нашем дворе. Жить будем не хуже других…
Целый день молодожены проводили ревизию своему хозяйству, планировали, что нужно сделать в первую очередь, а что во вторую. Решили, все нужно делать в первую очередь: на зиму необходимо вспахать огород, навести порядок в сарае, заделать двери и окна в доме, чтобы зимой не дуло. Тамара убиралась в доме, Александр возился во дворе. После обеда пошел в лавку купить гвоздей, по дороге встретил Алексея, поймал его за лацкан брезентового дождевика, сказал с нажимом:
-Ты вот што, шурин, баб своих приструни! Или я их сам пристуню! Приходить и паскудить мою жену, а твою сестру – я не позволю. И выдели ее по-человечески, хату ты продал, а денежки зажулил, - с нажимом говорил Стаценко. – Иначе ославлю на весь район. А то и в суд подам на раздел имущества, ты это учти! Ты меня знаешь! Я лаптем щи хлебать не буду! – отпустил его и пошел восвояси. В лавке продавщица Люся увидела его в окно, водку с прилавка убрала, плохо продаваемый коньяк выставила. Александр вошел, обвел глазами прилавок, Люся поставила перед ним коньяк.
-Не, я не за этим, – хмуро сказал он. – Мне гвоздей, семидесятку, килограмм…
До Люси вчерашняя хуторская новость еще не дошла, хотя  «роман» развиваться на ее глазах начал, удивилась, кроме водки и закуски Сашка ничего не покупал. Поджав недоуменно губы, гвоздей взвесила.
-Че строить то собрался? – спросила продавщица без интереса, лишь бы не молчать.
Александр сгреб в бумагу гвозди, хмуро буркнул:
-Гроб, для своей холостяцкой жизни… - и вышел.
Для Тамары осталось загадкой, какие доводы приводил дома брат, но племянники в две ходки приволокли подушки, одеяла, посуду, кое-какую одежду. Все старое и поношенное,  весьма необходимое в хозяйстве, когда ничего своего нет. Даже кофточку, подарок Раи, вернула. Все равно кофточка мала им не налезет. Племянники не уходили,  топтались у двери, уходить не торопились. Петька спросил:
-Мама Тома, а ты навовсем от нас ушла?
-Насовсем, - подтвердила Тамара.
Мишка пожаловался:
-Плохо нам без тебя, мама Тома.
Она погладила их по стриженым головам, бабка всегда стригла их под ноль, чтобы вши не заводились. Покормила постным супом. Расспросила, как папа уговорил бабку отдать вещи, те поведали: бабка орала два дня, потом кинула все в угол, сказала – нате, ныхай подавится. Но шоб я ноги ее в нашем городе бильш ны бачила. Потом вечером ее отпаивали лекарством, у нее с сердцем что-то случилось, и мама тоже пила то лекарство. А лекарство принимали то, шо кошки очень любят, - пояснили по очереди племянники. Валериана – догадалась Тамара. До сей поры бабка лежит на сундуке с полотенцем на голове и орет на папу:
-Отдай, отнеси ий всэ: нехай подавытся!.. Привел заразу в дом, вот ее благодарность за все наше…
Тамара только грустно улыбалась и гладила стриженые головы ребят.

4.

Брачная ночь счастья Тамаре не принесла. Было больно, противно и совсем не романтично. Александр привык иметь дело с женщинами опытными, те сами его ласкали, его дело было только брать и получать. Сам ласкать не умел. Считал, «телячьи нежности» не для настоящих мужчин. Мужское предназначение в другом. Этим «другим» он и гордился. Редко какая женщина без холодка в груди ощущала его «мужское достоинство». Вот и тут, в первую ночь, торопливо пошарил рукой по телу, навалился, как боров и, несмотря на то, что Тамаре было очень неприятно и больно, запыхтел, как паровоз, закрыв глаза, ловил только свои ощущения. Не пригладил, не поинтересовался, хорошо ли ей было,  прислушивался к своей плоти и своему удовольствию. И в последующие ночи случалось так же: замычит, как колхозный бычок Яшка, которого осеменатор водит на случку к коровам, и сникнет. Тут же отворачивается к стене и храпит. Никогда не приласкает, не скажет теплого слова. «Вот почему стонала Варвара, когда под ней и братом кровать скрипела, - расценила Тамара стоны Варвары, которые слышны были в комнату, в которой  спала с племянниками. – Не так то  все это и приятно. Видно, всем бабам муторно». От такой мысли на душе стало тревожно, и теперь каждую ночь  вся сжималась от предстоящей близости, интимная жизнь была ей совсем не в радость.
Первую зиму прожили безоблачно, но трудно. Многого в их хозяйстве не хватало, а деньги кончились быстро. Рая выделила из своего хозяйства несколько кур и петуха, теперь красавец петух горланил по утрам, напоминал хозяевам о новом дне в их жизни. Резать не стали, оставили на расплод.
 Клавдия привезла из Ейска в подарок красивую накидку на кровать. Ее удивлению не было предела, полагала, засидится в девках Томка, бабка на свидание ее ни за что не пустит. Парни обходили стороной их двор. А поди ж ты: замуж выскочила раньше нее. Правда, упаси ее от такого мужа, но Тамарке выбирать не из кого.
Александр оказался рукастым, но ленился, конечно. Поработает, лежит на кровати, читает. Книги любил читать. Покурит, снова поработает, бросит, не доделав очередной работы, до следующего дня. Однако привел в порядок двор, подправил изгородь, по-новому собрал сарай, сделал насест для кур, сколотил кормушки для птицы, будку для будущей собаки. В дом, из строганных досок, сделал стол для посуды, приспособил его за печью, провел туда дополнительно провод для лампочки. До морозов успел почистить колодец, теперь вода была у них своя. Зарабатывал деньги, нанимался во дворы строить погреба, сараи, навесы. Работы и по своему дому было много. Крутились целый день, уставали. На душе Тамары становилось теплее от мысли: работаю на свою семью, а не на бабку. Ночью прижимались друг к другу, чтобы согреться. Осень стояла промозглая, а дров или камыша на топку не было. Ждали, когда лиман станет – покроется ледяным панцирем, тогда можно будет настрогать камыша.
Тамару муж не обижал. Ласковым тоже не был, но заботился о ней, по ночам укутывал одеялом, и набрасывал сверху пальто, если оно  «уползало» к ногам. Кусочки повкуснее на тарелку подкладывал ей. Советовался с ней по хозяйству, хотя она понимала, не нуждается в ее советах, просто хочет, чтобы чувствовала в семье жена равной с ним. И такая забота добавляла уважения к нему и все большей симпатии. В ту зиму Тамара была как никогда счастлива. Правда, долго еще не могла  осознать свою свободу, самостоятельность, вздрагивала, если слышала чей-то визгливый женский голос, старалась спрятаться за мужнюю спину.
Александр старался не пить. Знал свою слабость, если в рот капля попадет, - все! Загул обеспечен! Дружбу ни с кем не водил, но и не враждовал. Его недолюбливали, считали рвачом, деньги за работу просил не малые, зато и работу делал качественно. Затылки чесали, а все равно приглашали строить его и Евсея Архиповича, только они могли выполнить сложную строительную работу. Одни бабы его осуждали, другие хвалили: «И правильно! Мужик должен в дом все тянуть, а не из дому!».
В октябре Александр принес домой газету, еще с порога потряс ею в воздухе:
-Дела-а, Томка! Хрущев на пенсию ушел!
-Сам или турнули? – равнодушно спросила она.
-Та пишут, шо сам попросился по состоянию здоровья и прожитых лет. Токо брехня все это! Не верю, шо  сам ушел, не тот он человек! Этих начальников от власти отодрать сложнее, чем теленка от титьки, - муж сел к столу, стучал ладонью по газете, приговаривал: - Допрыгался, черт лысый! Кукурузник хренов!..
-Чего ты на него лаешься? Тебе то какая разница, кто там в Москве заседает?! – удивилась Тамара, - а вдруг опять придет такой, как Сталин?
Муж притих, задумался.
-Знаешь, то он молодец, шо Сталины та Берии к нам не вернутся, а все же… - опять завелся, - кто нам обещал догнать и перегнать Америку?! А на деле оказалось - мясо и хлеб пропали! Коров у колхозников отобрали. Видите ли: колхозник не должен отвлекаться на личное хозяйство! Своей корове шоб в морду не заглядывал, только на колхозную смотрел!  - покрутил Александр в воздухе рукой. – Ну и порезали коров, как в тридцатом году. Один год мясом обожрались, а посля зубы на полку! – горячился муж.
Тамара помнит, как сдавали колхозники своих коров в колхоз. Со слезами и проклятиями. Старики говорили, точно так же и в коллективизацию было. Колхозный коровник всех личных коров не вместил, пришлось скотину годами постарше – прирезать на мясо. Бывшие хозяйские коровы еще год  подходили с пастбищ к воротам своих дворов и жалобно мычали. Не могли они понять хозяйского предательства. В родном дворе было у них теплое пойло, сено душистое, слово ласковое, корочка хлеба вкусная. За такую доброту молока коровы давали столько, сколько не дают они сейчас за неделю. И не поймут никогда, чем  провинились перед хозяйками, если те загнали их в продуваемое со всех сторон помещение, солома под ногами всегда мокрая, навоз убирать не торопятся. Про еду и говорить нечего: солома, политая патокой, прелый силос и только по весне зеленка – по пучку на нос.
А тут, ко всем бедам, Краснодарский край подхватил почин Рязанской области принять повышенный план по сдаче мяса государству. План приняли и пустили под нож всех коров, которых выкупили у колхозников. Потом очередь дошла до свиней, овец и прочей живности. Жизнь в колхозе совсем разладилась. Колхозники всеми правдами и неправдами «добывали» себе паспорта и уезжали жить в города.
Калинины как законопослушные колхозники, - корову сдали, а теленочка припрятали. Начальство на их нарушение смотрело сквозь пальцы, - все же колхозное руководство. Телочка выросла в приличную корову, сначала прятали и пасли ее в берегу, на задах огородов. Позже осмелели и другие колхозники, к концу правления Хрущева чуть ли не половина хуторян опять имели в своих хозяйствах коров. А при Брежневе начали пасти тех коров на колхозных не угодьях, в лесопосадках   да по скошенной стерне.
Мужики собрались в бригаде обсудить новость об уходе Хрущева на пенсию. Стаценко тоже пошел, присел на сеялку послушать, как народ воспринимает смену руководства в стране. Все сходились во мнении: сам уйти на пенсию глава государства не мог. Вынудили обстоятельства, но какие, - строили догадки. Николай Мороз,  не состоявшийся «тесть» Александра,  рябоватый тракторист, в беседах всегда больше брал на горло, чем опирался на логику,  первый безапелляционно заявил:
-Гляди того, шоб он сам на пенсию ушел! Пинка дали, небось! Надоел своими новшествами: МТС угробил, кукурузой все поля черноземные засеял, совнархозы стал организовывать, а кому они нужны?! – перечислял он промахи руководства.
-Смелый стал, критиковать, - кивнул в его сторону механик Иван Лихой, - раньше молчал бы в тряпочку.
-Так раньше и яго б на пенсию не отправляли, а сразу бы к стенке поставили, - огрызнулся Мороз.
-В том и заслуга его, бояться меньше стали, - тихо сказал чеченец, давно прижившийся в хуторе.  В свое время он сбежал от репрессий – выселения всего народа в казахстанские степи, женился на местной казачке, дети выросли, все звали его на русский манер Аликом,  имя у него было свое, чеченское, не созвучное для русского уха. Он долго скрывал свою национальность, числился грузином, и только недавно узнали его национальность - чеченец. Хуторянам, по большому счету наплевать, все равно чеченца от других народностей Кавказа не отличали, но нашлись бы некоторые, которые могли бы написать куда следует: дескать, скрывается от органов у них беглый такой-то  и такой-то!
-Да, ладно тебе! Мы и раньше не очень то боялись! – помахал в воздухе  ладонью Мороз. – Нам, кубанцам, нечего було боятся, мы немцам белого коня не готовили…
Его осадил бригадир Дмитрий Ковалько, приземистый, широкий в плечах  мужик, спор этот не единожды возникал  на перекурах в бригаде:
-Будя тебе верить всяким сплетням. Я от думаю: шо нам с кукурузой в следующем году делать, в планах подготовили под нее еще пашни, семенного фонда больше, чем пшеницы… - перевел бригадир разговор на колхозную тему.
-А кто тебя заставлял ее сеять? – крикливо выговорил все тот же Мороз, он докурил цыгарку, придавил ее каблуком, одним глазом косился на бригадира, другим на колхозников: поддержат или нет.
-Тю, на тебя! Як хто? Сам што ли я решал: сеять кукурузу или погодить? План колхозу спускал райком, тому – крайком, а крайкому с Москвы, с министерства указ слали. И каждый на месте торопился выполнить и перевыполнить.
-Да у нас завсегда так: сверху пёрнут, - снизу: «Будь здоров!» - говорят, - согласился с ним Лихой.
К мужикам, загребая грязь босыми ногами, подошел Виктор Югов: хуторская достопримечательность. Он с ранней весны и до поздней осени месил грязь босыми ногами, ходил в одной майке в жару, дождь и холод. Не высокого роста, косолапый, с раздутыми мышцами на груди и руках,  больше всех в хуторе мог поднять на вытянутую руку пудовую гирю. Мечтал служить в армии,  его не взяли из-за косоглазия. Виктор был простоват и добродушен, со всеми приятельствовал,  ни с кем не водил крепкой дружбы. Хуторяне считали его слегка чудаковатым, потому что никогда не брал в рот спиртного. Мужики покосились на него, сдержанно поприветствовали.
-О чем спорим? – бодро спросил Югов.
-Хрущева на пенсию провожаем, - сдержанно ответил за всех недавно назначенный механик Андрей Завьялов.
-Проводили, а дальше што? – не отставал Югов.
-Та думаем! Сеять кукурузу, чи не! – вставил слово Мороз.
-А че ж не сеять?! Сеять, как всегда. По краям кукурузу, а в середку свое, колхозное, для плана! – посоветовал Виктор.
-Так то оно так! Токо хто план по кукурузе выполнять будет, - возразил бригадир.
-Председатель припишет, - уверенно подсказал Югов, - а если и не припишет, тебя Иваныч шо, на костре сожгут?
Бригадир крутанул головой:
-Ты дывы якый умный, ты лучше скажи, как дальше жить будем? – улыбнулся бригадир, - хто нами командовать будет?
Югов поводил раскосыми глазами, хитро скривил губы в улыбке:
- Была бы шия, а ярмо найдыться. А жить як будем? Та! Як в каюке на лимане! Нас качает, а мы держимся.
Пришли к выводу, - туда Хрущеву и дорога. «Была без радости любовь, разлука будет без печали!» Только чеченец гнул свою линию:
-А у нас Хрущева будут с благодарностью вспоминать. Он дал возможность вернуться на родину незаконно выселенным народностям.
-Да то ще бабка надвое гадала: законно вас выселили чи не законно! – все так же ехидно, стараясь уколоть, громко, на публику, высказался Мороз. Его не поддержали, лениво пошумели, поспорили незлобливо, перекинулись на местные новости. Югов помесил босыми ногами грязь, чуть отошел в сторонку, помочился под колесо сеялки, оттуда высказал хуторскую новость:
-Слыхали, Гаврила вернулся?
-Иди ты! – не поверил бригадир.
Василий Милой сидел один на приступке веялки, в разговор никогда не лез, только вслушивался в болтовню хуторян, жевал мундштук из кости. Услышав новость, встрепенулся:
-Типун тебе на язык! – прогудел хмуро.
-Бля буду, шо я, брехать пришов! Ночью в свой дом прокрался. Соседка слышит, хтось возится в хате, спужалась, вдруг воры, погукала мужа, сходила, проверила. А там дядько Гаврила.  Той на их зыркнул: все, грит, тут помирать буду. А хто сунется - топором башку снесу. Ему все одно! Одно слово – полицай та бандюк.
-Дела-а! – только и произнес Милой. – Его ж один раз Евсей из хутора попер, - напомнил давнюю историю, и решительно спрятал мундштук в карман.
-Та и мий батько ему не спустит. Насмотрелся он на таких, там, в лагере… - добавил бригадир.
Полил мелкий, как сквозь сито дождик. Колхозники перешли под навес.
-Седня с работой придется повременить, - заявил тракторист Викулов, с надеждой посмотрел на небо, потом на бригадира, что тот скажет. Работать не хотелось, да и  мокрое поле плуг не возьмет. Бригадир молчал, выжидал, как дальше обернется с погодой. Тракторист  упрямо мотнул головой:
-Ну, как, Иваныч? – с надеждой на выходной, спросил он.
-А тебе бы и в хорошую погоду в посадке прохлаждаться, - осадил его бригадир. – Вы скажить, хто теперь править нами возьмется? – вернулся к старой теме бригадир.
-Да пока, временно, Брежнев будет рулить, - подал голос Александр, он вычитал в газете и слушал новости по радио.
-Эт кто такой? – заинтересовано посмотрели на него. Но Стаценко пожал плечами недоуменно, за него ответил   долговязый тракторист Лихой:
-Да чернявый такой! Бровастый. Вроде ниче мужик!
-Он ще целиной командовал. Был тоди в Казахстане то ли первой, то ли второй шишкой, -  высказал свою осведомленность Завьялов Андрей.
-В правлении портреты Хрущева сняли, а новых портретов райком еще не прислал, - оправдал свою некомпетентность бригадир.
-Интересно, при новом батьке лучше чи хуже заживем? – задумчиво спросил притихший Мороз, скручивая новую цигарку, щедро насыпая в обрывок газеты охристый самосад.
-Шо ты переживаешь?! Ты як пахал землю, так и будешь ее пахать, пускай там, в Москве, хоть папу римского править нами посадят… - усмехнулся механик.
Мужики посмеялись, покурили, поговорили о насущных делах.
  И разошлись.   

5.

Евсей Архипович уважаемый в хуторе человек, хотя и единоличник. Лучше его не было строителя в хуторе. Да и по житейским вопросам к нему ходили советоваться. Знали: можно все рассказать как  попу на исповеди, дальше Архиповича не уйдет ни один местный секрет. Когда невестка Рая рассказала ему, что в хутор вернулся бывший полицай Гаврила Сушков, тесть сел на колоду, на которой рубили сечку для птицы, крепко задумался. Знать времена меняются не в лучшую сторону, если такие, как Гаврила не боятся возвращаться на землю, которую поганили своим присутствием. Вспомнил их последнюю встречу десять лет назад.
Тогда, в пятьдесят шестом, Гаврила доехал до станицы на попутной полуторке, спрыгнул на прокаленную солнцем станичную площадь, покрутил шеей вправо-влево, дивясь на белые хатки и магазинчики. Там, откуда он приехал, все больше серое да деревянное. Посмотрел на выцветшее от зноя небо, в надежде его увидеть прежним. Гравий хрустел под ногами, когда он переходил площадь тяжелой стариковской походкой, с удовлетворением отмечая: лучше стали на Кубани жить, - дороги гравием посыпаны, кое-где асфальт положили. Привычно закинул котомку за плечо, решил до хутора идти пешком. Жарковато, конечно, но лучше чем зимой, когда ногу из грязи не выдернешь. Наискосок, через площадь, заметил приземистое зданьице, и надпись над окошком «Касса». Недоверчиво покосился, потоптался, решил подойти, проверить. Сунул короткую шею в узкую щель кассы, спросил недоверчиво:
-А что, до хутора автобусы ходют?
Кассирша сонно посмотрела в его сторону, угадала в нем приезжего, лениво ответила:
-А че ж им не ходить? Ходют, конечно. Через час рейсовый будет, - и отвернулась, пресекая дальнейшие расспросы. Гаврила удовлетворенно хмыкнул, полез в карман за деньгами, кассирша предугадала его намерение, разлепила спекшиеся от жары губы:
-Билеты по прибытию, - и задернула занавесочку на окошке.
Сушков потоптался возле кассы, исподлобья оглядывал редких прохожих, не узнает ли кого ненароком, потом успокоился: «Столько лет прошло, кто его тут узнает. Если только в хуторе, так там наплевать…».  Шаркая ногами, засеменил к магазину,  дошел до крыльца, как его пригвоздил к месту удивленный  громкий возглас:
-Дядько-о Га-аврила?! Це ты-ы?!
Шея у Гаврилы налилась чугуном, никак повернуть не мог, скосил глаза, увидел худого мужиченку, степной загар полностью скрыл черты его лица, только глаза светятся да морщинки лучиками расходятся. Ситцевая рубаха лопнула под мышкой, брюки холщевые, кепкой вытирал пот с лица, замер, остолбеневши, только рот слегка от удивления приоткрылся. Не гадал Гаврила, что узнают его так легко и сразу. Думал пройти к хате огородами, отсидеться малость, а там и в люди выйти. Черт  с ними, с пересудами, на чужой роток не накинешь платок. А тут и до дому не успел доехать, как опознал какой-то поганец. Гаврила, наконец, разогнул шею, посмотрел на мужика, зло проговорил:
-Чего уставился? Аки на мамонта доисторического… - и зыркнул из под бровей по сторонам, не слушает ли кто.
-Вот те на! Мы думали тебе давно каюк, дядько Гаврила, а ты вона! – не унимался мужик, подставляя ухо, чтобы лучше слышать.
-Ишь ты, каюк! А за какие грехи? – голос Сушкова сел,  проглотил тягучую слюну, осмотрел мужика с головы до ног, не дожидаясь ответа, отрезал: - Лично я – никого не убил. А свое отбыл… Откинулся по чистой… - крутнулся на каблуках и нырнул в прохладу магазина. Спиной чувствовал сверлящий взгляд мужика, никак не мог припомнить – кто он, чей сын. «А чтоб тебя черт побрал!» - в сердцах пробормотал он, незряче бегая глазами по полкам. Гаврила так и не вспомнил имени того мужика, лица многих земляков истерлись в его памяти.
Гаврила Сушков долго стоял у прилавка, боясь выйти на улицу, чтобы не встретить еще кого знакомого. В окно высматривал мужика, тот как сквозь землю провалился, увидел, как подошел автобус, поспешил через площадь к кассе. Просунул мятую трешку кассирше, пробасил: « До хутора мне…», - получил квиток и сдачу, еще раз пошарил глазами  по сторонам, сиганул в автобус, как в доменную печь ухнул. Сел поближе к окошку, бросил котомку под ноги, натянул кепку по самые брови, прикрыл глаза. Немногочисленные пассажиры расселись по автобусу, лениво переговаривались между собой.
Десять лет Гаврила не был на родине. Не по своей воле. Сидел за предательство – во время войны служил в полиции. Раскаяние за все годы так и не посетило его. Зато сладкое, кратковременное чувство власти над людьми, - пронес через все годы и невзгоды. Не любил вспоминать чувство животного страха, когда его поймали и судили. В то время с полицаями обходились сурово. Думал, наступил конец его жизни, однако на фоне других подлецов  последним негодяем не слыл, да и улик против него следователи насобирали не много, в расстрелах на Кубани не участвовал, а чем занимался, когда отступал с немцами,  - свидетелей не нашлось.
Кто-то плюхнулся на сидение рядом, шумно вздохнул. Сушков глаза не открыл,  вздрогнул от знакомого голоса того же мужичка:
-Значит, гришь под чистую тебя, дядько Гаврила?
Сушков заиграл желваками, медленно открыл глаза, тяжело взглянул на мужика. «Придавить бы, гада!..» - подумал он,  вслух пробурчал сквозь зубы:
-Сказал же…
-Если  оно и так! – как бы соглашаясь, проговорил мужик. – Перед законом може ты и чист. Люди в хуторе законов не читают. У них свои понятия о справедливости, простят ли воны тебя…
Автобус заурчал, натужно поехал, переваливаясь на ухабинах, разговор не был их слышен, да  никто и не прислушивался, мало ли о чем говорят люди.
-А че мне их прощение?! Я что, убил кого? – зло всхрапнул Сушков и осекся, натолкнувшись на спокойный взгляд мужика.
-А ты думаешь, все вернулись, кого в Германию угоняли? – приглушая голос, спросил парень. Знал свой грех, говорить громко из-за глухоты, старался произносить слова тихо,  не всегда удавалось. Поэтому, больше наблюдал за артикуляцией губ, чего недослышал, старался понять по губам. – Моя сестра Анастасия – так и не вернулась оттеда.
-А я што мог?! – с продыхом спросил Сушков. – Меня заставили на службу идти-ть. На любого бы пальцем тоди показали и… пошел бы… Все за шкуру свою дрожали… - он поймал себя на мысли, что  оправдывается перед соплей, злоба стала душить его,  сжал зубы и замолчал. Мужичок не унимался:
-Дрожали. Но не все. Никифорыча помнишь? Той шо памятники из камня тесал. Помнишь?
Сушков молчал.
-Немцы та румыны ему должность сулили повыше твоей, - не захотел. А ты-ы дрожали-и!.. – передразнил Сушкова мужик.
-За что и шлепнули, - буркнул Гаврила.
-Расстреляли, - поправил мужичок.
-Кака разница, - покрутил головой Гаврила, наклонился, заговорнически к уху, словно делился секретом, добавил:
-Он грубостей наговорил ихнему начальству, кода те предложили  тот бюст, што он из камня высек, кувалдой разбить.
Мужичок привстал, отодвинул в окне вверху форточку, горячий ветер ворвался в салон, загулял по волосам. Сушков посмотрел вдаль, ощутил в груди чувство умиления, окинул взором бескрайние поля, отвык глаз от простора. Крылья носа хищно раздувались, ловили вольный запах степи, напоминал о годах молодости. Покосился на мужика. Тот казалось, дремал: глаза полуоткрыты, неподвижно смотрят в одну точку.
-Старуха моя жива, или как? – осторожно спросил Сушков, грузно наваливаясь мужику на плечо. Сам  писем из лагеря не писал,  жена была безграмотная. Мужик ответил не сразу, слега отодвинулся, не поворачивая головы, ответил:
  -Никитична то? Не, померла, лет шесть назад.
-А хата? – еще тише спросил Сушков, в ожидании ответа повернулся всем корпусом.
-Хата? – равнодушно переспросил мужик, - что хата? Стоит хата… Обсыпалась сильно, та окон немае.
-Во-она-а! – протянул тягостно Сушков, ему не хотелось осознавать утрату, откинулся на спинку, шумно вздохнул и отвернулся к окну. Значит, едет на пустое место. Все начинать нужно с нуля. Но ничего: денежек поднакопил, хату поправит, купит лодку с мотором, лиман под боком, рыбы на всех хватит, заживет по-людски. Одно досадно – жена померла. Хоть и дура баба была, все же по старому закону венчанная. Не ее сейчас жалел, а ускользающую мечту, уязвлен был тем, что не сумела дождаться.
Парень встрепенулся, заерзал на сиденье.
-Я все хочу спросить…
Сушков недовольно покосился на него, перебил:
-Ишь, какой следователь выискался, тот тоже все спрашивал… Вот ему я все и рассказал.
-Все, да не все, - медленно, но твердо проговорил мужичок, и поправил козырек кепки. – Меня на суде не было. Я б добавил…
Гаврилу даже передернуло от такой наглой уверенности. Чего этот гад может такого знать, что неизвестно было следователю. Тяжело посмотрел на мужика: надо же, шея тонкая, цыплячья, так и хрустнет между пальцами. Кулаки сжались сами собой: увесистые, натруженные на лесоповале. «Вдарить раз, рассыплется…» - подумал Сушков, а мужик словно и не заметил его сжатых кулаков, все так же спокойно продолжил:
-Следователю ты, дядько Гаврила, так и не сказал, куда с хутора памятник дели. Тот, шо Никифорович делал?
Сушков сузил глаза:
-А я почем знаю. Его пленные под надзором полиции в степь уволокли без меня, та десь закопали…
-Так, так!.. А ты значит ни сном, ни духом не ведаешь? – парень внимательно посмотрел на Сушкова.
-Да иди ты!.. – взвился тот, и осекся, натолкнувшись на взгляд мужика. Было в нем что-то жесткое, так смотрят хищники, высматривающие добычу. Не выдержав взгляда, отвернулся к окну. А парень в затылок продолжал рассуждать вслух:
- У меня тож претензии к нашей власти имеются. Но за родину кому хошь глотку перегрызу. Я все думаю, почему ты такой гнидой в наших краях  оказался. Ладно, пришлые, им чужого не жалко. Ты же наш, кубанский, вместе лаптем щи хлебали. Не из богатеев, не из кулаков. Деды наши на одном кладбище лежат. А ты и до войны норовил легко прожить, и с фронта ужом увильнул. И в полиции ты служил не за страх, а на совесть. Иначе, мог бы предупредить своих хуторян об облавах. Так не-ет! Пацанов та девок для Германии отлавливал.
-Тебя, вот, не отловил, - не оборачиваясь, огрызнулся Сушков.
-Отловил, - пояснил мужик. – Та кишка тонка у тебя была, убег я. В плавни. Ты первым стуканул, шо я партейный. За тем и приехал в хутор. Выслужиться хотел. После, ночью, я по твою душу приходил. Помнишь, окошко с рамой высадили, для тебя дробь волчью приготовили. Только ты под стенкой спал, Никитичной прикрывался. Не стал стрелять. А ты палил из нагана. А говоришь, никого не убил. Не попал, потому-што! Знаешь, кто ты есть на этой земле? Нуль!  Накипь в чайнике!
Сушкова сбивал с толку спокойный тон мужика. Не орет, не изобличает, не щурит глаза в праведном гневе, не размахивает руками, а говорит ему, как постороннему о ком-то чужом, ему неизвестном. Стал лихорадочно рыться в памяти, чей же это сын был в то время, припомнил, кто тогда был коммунистом и не ушел с отступающими войсками. То ж был довоенный стахановец, о нем еще газеты писали, и в партию приняли. Сын доярки и конюха Филипповых. Отец у него до войны помер, а мать с дочками осталась. Виду не подал, что вспомнил – кто таков. У него манера разговаривать громким голосом, так все глухие говорят.
Автобус катил по дороге над лиманом, Гаврила приподнялся, чтобы лучше разглядеть, ловил носом запах лимана. За столько лет ничего не изменилось в нем, камышовая стрелка, так и осталась торчать клином на чистоводе. Показались сады и хатки хутора. Мужик ткнул локтем Сушкова под бок.
-Шо, дядько, так и не вспомнишь де памятник заховали?
Сушков зло оглянулся, хотел рыкнуть в ответ, но наткнулся на чужие, жесткие глаза, как у того следователя, что допрашивал его ночами. Перед ним сидел не тщедушный мужичок, а хозяин этой земли, уверенный, зрелый, много повидавший, мужчина. Было в его взгляде нечто такое, от чего Сушкову стало дурно: то были глаза его многочисленных охранников. У него тут же улетучилось желание треснуть в переносицу настырного мужика, отодвинулся, вжался в сидение:
-Отстань от меня! – басовитый голос сорвался на фальцет. А мужик жестко продолжал:
-Зря ты едешь в хутор. Думаешь, люди забыли? Никитичне твоей простить не могли, шо жила с таким выродком, люди не разговаривали с ней. Тебе и подавно – не простят. В глаза бабы плевать станут. Напьюсь, первым  морду набью. Так шо, езжай ты этим автобусом взад, откуда приехал.
-Ага, счас! – подумал Сушков, но промолчал.
Мужик откинулся на спинку, стал смотреть прямо по курсу. Автобус медленно взобрался на последний перед хутором пригорок, покатил к первым домам. Сушков разглядывал хаты, стараясь вспомнить, кто в какой жил. Вспомнил имя мужичка, хотя тогда тот парнем был: Евсей Филиппов, самый молодой коммунист в районе, его тогда поймали, он сбег, щенок!  Продолжал скользить взглядом по хаткам. В центе контора с флагом, школа, клуб. У клуба небольшой постамент с бюстом Ленину. У Сушкова в животе, словно струна лопнула. Ноги стали ватными.
Бюст тот же, из серого гранита. Своей непохожестью, его нельзя спутать ни с каким другим бюстом. Мужик перехватил взгляд Сушкова, спросил с издевкой:
-Узнаешь, дядько Гаврила? Тот самый, - подтвердил он, - шо Никифорович делал. Когда ты с полицаями его в плавни на каюке вез, я за кущами по шейку в воде сидел. Кормил пиявок та комаров. А пленных, шо бюст на себе до лимана несли, вы потом расстреляли.
-Не я… не я стрелял…
-Не знаю. Не видел, - строго сказал мужик. – Но бюст не в степи заховали, как ты тут заливал, - с презрением проговорил мужик, и, не глядя на Сушкова, пошел к выходу.
Гаврила видел, как пузырится вылинявшая рубаха на худых лопатках, смотрел, как тот загребал черевиками придорожную пыль, шел уверенной походкой хозяина здешних мест, ни разу не оглянулся на автобус, раз и навсегда вычеркнул из памяти нежданного попутчика.
Автобус, отдохнувши, заурчал и покатил назад, в станицу.
Сушков из него так и не вышел.

Вот ту встречу с Гаврилой Сушковым и вспомнил Евсей Архипович. Тяжело вздохнул, пошел к закадычному своему другу Ивану Ковалько обсуждать новость.
6.

Иван Никифорович Ковалько – колхозный пасечник – дома отсутствовал. Он получил письмо от своего товарища Назаренко Василия Ильича, судьба столкнула их в лагере, тот писал, лежит хворый, просил проведать, а еще намекал на обстоятельства, очень интересные для обоих, о которых в письме лучше не писать, при встрече расскажет. Недолго думая, Иван Никифорович с женой собрались и покатили в станицу Пластуновскую. Не часто приходилось им видеться, но письма и открытки к праздникам писали регулярно. Но праздники были у них свои. Из государственных признавали только один – день Победы.
С годами все труднее стало ездить по гостям,  дали слово, пока ноги носят, раз или два в год будут встречаться. По осени, как только пасечники выкачивали мед, Иван Никифорович наливал полную трехлитровую банку тягучего меда, и собирался в дорогу. И сейчас, смотрел в окно автобуса на пробегающие мимо поля, с сиротливо торчащими боды лками грязно-коричневых подсолнухов и желтыми остовами кукурузы, предвкушал встречу со своим самым лучшим другом, удивляясь превратностям судьбы.
Тогда, в сорок седьмом, его перевели в другой лагерь, в котором находилось несколько сот бывших белоказаков. Кто-то из них воевал на стороне немцев, кто-то просто проживал после гражданской войны за границей,  всех их, согласно ялтинской конференции большой тройки, английские оккупационные войска передали советской армии. Немногие остались в живых после фильтрационных лагерей, за сотрудничество с немцами всех приговаривали к расстрелу. Большие сроки получили те, кто не воевал на стороне немцев, но воевал на стороне белых во время гражданской войны, а так же члены семей тех казаков. Лагерное радио быстро разнесло, кто такой бывший солдат Иван Ковалько, что он кубанский казак, воевал на стороне красных,  бывшие белоказаки встретили его недобро. В бараке к нему подошел блатной походкой один из казаков, двумя пальцами  покрутил перед носом «козу», спросил с издевкой:
-Так как, краснопузенький, много ты нашего брата-казака порубал?
Иван вздохнул:
-Не больше, чем ты нашего брата, - угрюмо ответил он.
-А в благодарность твоя же власть, да к нам на нары, вот уж спасибо ей. Там, на фронтах, мы таких, как ты, - не добили. Так тут тебя своя родная власть добьет, либо расстреляют, либо с голода подохнешь. Хорошую вы себе власть отвоевали!
-А главное – справедливую, - поддакнул другой бывший белоказак. Впрочем, бывшими себя они не считали, даже в лагере они старались поддерживать друг друга, не пуская в свой круг посторонних. За что получали дополнительные срока и работы потяжелее. Самой страшной пыткой – был голод. Иван знает, что такое голод, хватило ему испытаний голодом и в двадцатых годах, и в начале тридцатых. Он еще тогда научился экономить на хлебе и жидкой баланде. Казаки, привыкшие сыто жить за бугром даже во время войны, испытание голодом не выдерживали, умирали быстро. Многих добивал холод. Отчуждение земляков действовало на нервы,  Иван верил, рано или поздно они примирятся. Сейчас то они в равном положении, а что было за спиной у каждого в прошлые годы, - не считается. И действительно, казаки все реже и реже цеплялись к Ивану, видели в нем труженика, в прошлом хлебороба, который не лез в «политику», не подличал, к начальству не бегал, свою работу на чужие плечи не перекладывал. И все же прошел не один год, прежде чем бывшие белые казаки приняли в свой круг бывшего красного казака. Спор между бывшими белыми и бывшими красными продолжался и в лагере, дело доходило до поножовщины,  Иван в тех спорах участия не принимал. Для себя он давно решил: не было ни красных, ни белых. Были казаки, которые по своей дури не поделили дом, станицу, родной край. Выиграли войну совсем другие люди, а казаки остались разменной монетой в чьей-то огромной партии. Иван далек был от политики, и заключенные понимали, какой волею судеб он оказался в стане красных, точно так же многие хлеборобы-казаки попадали на службу  к белым. Неожиданно за него частенько начал заступаться один из казаков, чья станица находилась недалеко от станицы Ивана, в очередной раз, во время спора, тот кряхтя слез с верхних нар, приглушенно прикрикнул на заключенных казаков:
-Чего пристали к человеку. Тут покруче него коммунисты сидят, с них спрашивайте - и уже обращаясь к Ковалько, проговорил: - Революция пожирает своих детей. Пристраивайся на верхних нарах, там поглядим, кто ты есть за птица.
Иван занял верхние нары заключенного, которого увезли в лагерный лазарет, поговаривали, оттуда больной уже не вернется. Покровительство оказал ему бывший белоказак Назаренко Василий Ильич, их нары стояли рядом, с которым он сдружился, если то можно было назвать дружбой. В лагере старались дружбу не водить, так легче было терять товарищей. Все кубанцы в лагере были земляками, но близость станиц Ивана Никифоровича и Василия Ильича подчеркивало особое чувство землячества. Истинная дружба возникла гораздо позже, когда Иван освободился, а Василий Ильич остался отбывать свой срок. Иван Никифорович каждый месяц собирал посылку и отправлял ее по одному ему известному адресу. Василий Ильич на восемь лет старше Ивана Никифоровича. Был грамотным офицером, к четырнадцатому году окончил Екатеринодарское  Алексеевское военное училище, в войну воевал в казачьих войсках в чине сотника. В гражданскую воевал в составе добровольческой армии генерала Деникина в чине есаула. С армией Деникина  отступал до Новороссийска, там для него закончилась гражданская война. Впереди были долгие годы вынужденной эмиграции.
Впервые, от Василия Ильича узнал Иван Никифорович о судьбе казацких святынь – казацких регалиях, о которых ходил слух,  закопали их белоказаки при отступлении где-то в предгорьях Большого Кавказа. Большой материальной ценности регалии для новой власти не имели, они имели огромное  нравственное и объединяющее значение для всех казаков за рубежом. В ящиках хранилось сто штук полковых и войсковых знамен, в том числе – знамя Запорожской сечи, Георгиевское знамя и Кубанского казачьего войска, штандарты Собственно Его Императорского Величества Конвоя и Георгиевские штандарты Первого и Второго Хопёрских полков, и другие. А так же:  грамоты царей на право владения землей по правому берегу реки Кубань, грамоты на право владения Закубанским краем, другие документы подтверждающие эти права; булавы, перначи,  бунчуки, насеки, печати низового войска Запорожского; мундиры императора Александра П и Великого князя Михаила Николаевича; полковое, столовое серебро, имущество Кубанского гвардейского дивизиона (бывший конвой Его Величества и первого Екатеринодарского казачьего полка); серебряные литавры, альбомы и многое другое, что составляет гордость кубанского казачества.
Приклонившись головой к голове, ночами, опасаясь стукачей, Василий Ильич рассказывал товарищу по несчастью о судьбе реликвий. Говорил он чисто по-русски, так на всю жизнь и сохранил способность говорить без кубанского диалекта, только для пестроты речи иногда вставлял украинские словечки. Из первых рук Иван Никифорович узнал, как, когда, куда вывезли ящики с запечатанными казацкими регалиями.
В двадцатом году в Новороссийске царил хаос. Туда съехались все бывшие царские чиновники, отступающие кубанские, донские, терские казачьи войска, политические деятели, деморализованные солдаты и офицеры белой армии. Город заполонили авантюристы, бандиты, мошенники всех мастей. Тиф косил людей десятками и сотнями, офицеры стрелялись от отчаяния, казаки сталкивались с солдатами добровольческой армии, дело доходило до драк и  перестрелки. Все рвались на корабли, отплывающие от берегов с остатками армий. Корабли брали штурмом, никто не мог навести порядок. Власти, как таковой, в городе не осталось. В таких условиях необходимо было переправить ящики с регалиями на корабль из вагонов. Вагон неоднократно пытались взломать белые, зеленые, матросы-анархисты, мародеры. Есаул с небольшой кучкой офицеров и добровольцев казаков отбивал все нападения, особенно опасен был генерал Покровский, бывший командир кубанского конного корпуса. Человек властолюбивый, горячий, честолюбивый, авантюризм был присущ его характеру, только себя он видел атаманом Кубанских казаков. Он хотел поднять казаков на продолжение гражданской войны за самостоятельное кубанское государство, но чтобы повысить свой политический и военный престиж, ему не хватало казацких регалий. С отрядом головорезов, он любой ценой решил отбить те ценности, которые охранял с товарищами есаул Назаренко. Чтобы втолковать Ивану Никифоровичу насколько был опасен генерал Покровский, Назаренко напомнил ему: именно Покровский в девятнадцатом году построил Кубанскую Раду по стойке «смирно», заставив выслушать приказ главнокомандующего добровольческой армией.  При этом, прилюдно повесил на площади члена Рады священника Кулабухова,  последним отступал с боями по Кубани, и последним покинул Новороссийск. Позже, в двадцать втором году Покровский погиб в стычке с болгарской полицией. И было в ту пору ему всего тридцать два года.   И пока Василий Ильич с горсткой верных товарищей отбивался от нападений и слева, и справа, генерал Кокунько ходил по инстанциям, добивался получения виз в сербском консульстве для сопровождающих груз казаков, и разрешения на погрузку ящиков на корабль. На корабль попасть, никак не удавалось. Решили обратиться к известному не только на Кубани, но и за рубежом, ученому Федору Андреевичу Щербине – депутату второй Государственной Думы. Щербина и генерал Кокунько убедили сербского консула Пенадовича выдать визу в свою страну казакам, сопровождающим бесценный каждому кубанскому сердцу груз. Даже после этого пришлось обежать еще не один кабинет, охаживать десятки начальников, прежде чем было получено разрешение на перемещение ящиков на пароход «Константин».
Не одну ночь рассказывал Василий Ильич о тех мытарствах, которые пришлось пережить только в одном Новороссийске, а сколько таких городов и мытарств будет потом. Фамилии и имена офицеров и генералов давно стерлись из памяти Ивана Никифоровича, их имена ни о чем не говорили простому казаку Ковалько, это офицеру Назаренко они были близки и дороги. Только имя Щербины знакомо Ивану Никифоровичу, за него приезжали агитировать в Думу из Ектеринодара уполномоченные, а станичный атаман каждому казаку совал в нос кулак, если тот вздумает не голосовать за земляка Щербину.
Рассказывая, как корабль покидал берега Кубанского края, Василий Ильич и тогда, спустя тридцать лет, не смог удержать слезы. Когда корабль покидал Цемесскую бухту, и горы таяли в дымке, казаки плакали, сняв шапки, молились в сторону Маркхотского хребта. С казаками отбывал на чужбину и Федор Андреевич Щербина, автор труда «История Кубанского казачьего войска». Он так же считал своим долгом спасти и  сохранить для Кубани символы казачьей истории. Настроение у казаков на корабле было упадническим. Понимали, никто на чужбине их не ждет. В Россию им путь отрезан надолго, если не навсегда. Только у Назаренко  с товарищами  грусть перемешалась с озабоченностью по охране реликвий, они не спускали глаз с трюма, где хранились ящики с регалиями, заваленные сверху тюками с табаком. Первая швартовка корабля предстояла в порту Константинополя. Как накануне   в Новороссийске, так и в турецкий город съехались беженцы со всей России. Толпы мародеров, солдат и офицеров, проигравшихся в местных игорных домах, сновали по улицам Константинополя в поисках денег. Пошел слух, что «Константин» вывозит золотой запас белой армии. Капитан корабля был ненадежен, сам мог служить источником тех слухов, пришлось дать ему денег, чтобы держал язык за зубами, торопили его вывести корабль в море. Не помогали деньги у убеждения, только красноречивое помахивание маузера перед носом убедило его сняться с якоря.
Сербия приняла казаков радушно. Но сами казаки вели как гости, временно прибывшие в страну. Никто не хотел верить, что большевики пришли надолго. После смерти Ленина надеялись, в России вспыхнет восстание и большевиков скинуть. Не произошло. Вера в скорое возвращение домой таяла, как весенний снег на солнцепеке. Только тогда стали принимать сербское подданство. Это давало право служить в сербской армии, позволяло поступать в Белградские университеты. Кубанцы начали обустраиваться, создавать хутора и станицы не по территориальному признаку, а как общественные организации, где выбирались атаманы, писаря, казначеи. Жили прежней казачьей жизнью, соблюдая уклад и правила поведения, отмечая религиозные праздники. Войсковым атаманом кубанцев избрали генерал-майора Науменко Вячеслава Григорьевича. Ранее он командовал вторым Кубанским корпусом Деникинской армии. Избрали его на далеком греческом острове Лемнос неполным составом Рады, что в дальнейшем позволяло противникам упрекать атамана в нелегитимности атаманства. Казаки обустраивались, женились, воспитывали детей, не забывали родной язык, открывали свои школы. Они расселились по всей Европе, много казаков уехало в Южную Америку, страны Африки, и нигде не забывали своих обычаев и языка.  Иван Никифорович слушал и удивлялся: казаки на чужбине оставались казаками, а на родине их истребили, запретили упоминать о казачестве и казаках. Слово «казак» – стало ругательным.
 Василий Ильич остался нести службу при регалиях и генерале Науменко. Считал своим долгом охранять святые реликвии.
-От кого? – удивлялся Иван Никифорович. – Там то було все спокойно, войны ны було?!
-О-о! Кто только на регалии зуб не точил! – рассказывал далее Назаренко. – Понимаешь, казачество за границей раскололось на партии и течения. Одни хотели видеть Кубань, Дон и Забайкалье отдельным государством «Казакией», другие видели Кубань в составе  единой и неделимой России без большевиков, некоторые хотели видеть казаков в составе Украины. Делили шкуру не убитого медведя  истово и рьяно, не гнушаясь пойти под начало любого, кто пообещает свергнуть большевиков. Почему большинство казаков и встали под знамена немцев. И всем малым и большим атаманам хотелось владеть казацкими регалиями, как символом власти.
-Как же так можно… к немцам?! – недоумевал Иван Никифорович. Побывав в плену, он видел, что представляет собой нацизм.  Василий Ильич пояснил:
-Это сейчас видно, что такое фашизм. А тогда, кто бы мог подумать, что цивилизованное европейское государство, кстати, союзник СССР, - приподнял палец Василий Ильич, - может пасть до методов средневековой инквизиции. Плох будет, или хорош фашистский режим, тогда еще не знали, а вот что такое коммунистический режим – многие испытали на своей шкуре. Германия объявила своим врагом коммунистов. А казаки с кем воевали?  Вот и получилось:  твой враг, - мой враг, нужно объединиться против общего врага. Были и другие причины, подтолкнувшие казачество на сотрудничество с немцами. Среди казаков распространялся журнал «Вольное казачество», редактором его был ярый сторонник казачьей самостийности – Игнатий Архипович Билый, талантливый, гад, демагог, сбивший с толку молодое подрастающее поколение своими статьями, сколотил вокруг себя единомышленников, объявил себя походным атаманом всего казачества. В своих статьях призывал Гитлера к крестовому походу против коммунизма, против СССР, обещал казакам, что немцы вернут им прежние привилегии. Но Билый не обладал символами казачества, его историческими реликвиями. Только их, имея под своим крылом, он хотел объединить всех казаков – донских, терских, астраханских и так далее, не подразделяя их на войска. Эту идею поддерживал, к сожалению, Федор Андреевич Щербина и генерал Петр Иванович Кокунько, они пожелали перевезти регалии в Прагу. Кокунько вообще не признавал легитимность выборов атамана Науменко, высказывался на эту тему хлестко и ядовито: «Та мало ли кого там изберут на каком-то там острове… Так шо ж мы теперя, - ему кланяйся?!» Кокунько жил под Белградом, поселился в доме бывшего председателя Кубанского правительства Курганского. Игнат Билый стал поддерживать Кокунько и Курганского морально и материально. Билый приехал в Белград с планом выемки и вывоза казацких реликвий, которые находились под охраной казаков в подвалах Географического института. «Но мы были начеку! -рассказывал далее Василий Ильич. – Мы жизни готовы были положить, защищая реликвии». В итоге за попытку похищения казацких святынь полиция арестовала Билого и некоторых казаков-самостийников. Билого выслали из страны без права въезда в нее.
Жить в Белграде становилось все сложнее и сложнее. Не хватало денег на содержание реликвий. Порой не было денег на еду. Приходилось в свободное от службы время подрабатывать грузчиками, дворниками, мелкими служащими, таксистами. «Представляешь, русский боевой офицер, имеющий ранения и ордена, метет улицы Белграда! И таких офицеров, по всей Европе – не счесть». Члены комиссии по сохранности реликвий с годами начали разъезжаться в поисках лучшей доли. В двадцать втором уехал в Прагу Щербина, в двадцать четвертом – переехал в Лион войсковой старшина Семикобылин. Член комиссии генерал-майор Звягинцев был назначен помощником Кубанского войскового атамана. Из прежних известных всему казачеству членов комиссии остались генерал Кокунько и полковник Белый. Кокунько и Науменко по-прежнему не находили общего языка. Науменко, уважая возраст  Кокунько, которому к тому времени исполнилось 83 года, не ввязывался с ним  в полемику. Распри были ни к чему, они мешали консолидации казачьих общин. Умер Кокунько в тридцать седьмом году, было ему 88 лет. Хоронили с казачьими почестями. Пришли все белградские казаки, независимо от политических пристрастий, приехали из других мест. Все отдавали дань уважения и памяти одному из старейших, боевых офицеров. Отпевали генерала в  русском православном храме в Белграде.
Хранить реликвии становилось все сложнее и сложнее, в силу нестабильности политической обстановки, хронического безденежья и попыток некоторых сил переподчинить реликвии под свои интересы. В тридцать восьмом году приняли решение сдать реликвии на хранение в музей военного министерства Югославии. После восемнадцати лет их хранения в ящиках, реликвии вынули на свет Божий, их осмотрели специалисты по реставрации и выставили на всеобщее обозрение. Казаки еще больше сплотились вокруг своих святынь. Василию Ильичу места возле реликвий и у генерала Науменко не нашлось. Свою миссию по охране святынь – он выполнил. Надо было зарабатывать на жизнь. Он пел в хоре генерала  Павличенко, который из кубанских казаков создал труппу лихих наездников-джигитов и хор, с труппой объездил не только всю Югославию, но и многие страны Европы.
-Ты посмотри на того доходягу, - указывал он на заключенного их барака, который еле передвигался от голода и перенесенных болезней, - не поверишь,  это лучший джигит наездник, которому рукоплескала Франция, Бельгия, Германия, не говоря о югославах, сербы готовы его  на руках носить. А вон второй наездник, - показывал Василий Ильич на другого заключенного, этот ездил с труппой генерала Шкуро в Америку. Он дублировал некоторых знаменитых американских артистов, ему предлагали остаться в Голливуде, работать дублером-наездником. Не остался, дурак, сейчас жил бы припеваючи.
Доходяга только улыбался в ответ беззубым ртом.
В апреле сорок первого Югославию втянули в войну, на Белград посыпались бомбы. Одна из бомб повредила здание музея, в залы проникли мародеры, возникла необходимость вновь охранять здание и реликвии своими силами. Генерал Науменко вспомнил  верных казаков и сослуживцев, и призвал послужить делу сохранности реликвий. Немцы заняли Белград. В то время только немецкая администрация была той силой, которая могла вершить судьбу казачьих ценностей. Науменко обратился к немецким властям – оказать содействие по охране регалий, найти виновных в краже ценностей из музея. Сначала немцы не очень воспринимали генерала как атамана, который ничего ранее не делал для признания силы немецкого оружия. То ли дело Игнат Билый! Тот, в своих статьях, вовсю трубил о непобедимости немецких войск, восхвалял силу немецкого оружия. Но, разобравшись в хитросплетениях казацких взаимоотношений, немцы поняли: большая часть казаков сплочена вокруг генерала Науменко. Казаков, учитывая их военный опыт, можно и нужно использовать в борьбе с большевизмом. В обмен на возможность сохранения Кубанских реликвий, атаман соглашается на сотрудничество с немцами, формирует добровольческие подразделения казаков. Командовал казачьим полком немец – генерал Гельмут фон Панвиц. Забегая вперед, Назаренко пояснил Ивану Никифоровичу кто такой немец фон Панвиц:  как говорили казаки впоследствии, они любили своего командира, а тот уважал казачьи традиции. На общем сходе его избрали походным атаманом казачьих войск. В первую мировую войну он служил в кавалерийских войсках, имел опыт службы в кавалерии, понимал роль мобильных соединений в условиях современной войны, сумел убедить немецкое командование в их необходимости. Под свое начало он собрал донцов, кубанцев, терцев, всех эмигрантов первой и поздней волны. Казаки не хотели воевать против своих русских братьев по крови, и заслуга Панвица состояла в том, что он сумел убедить немецкое командование не направлять его казаков на восточный фронт. Казаков послали в Югославию и Италию воевать против красных партизан. Исход войны известен. Вместе с немцами казаки отступали до Австрии, где сдались в плен англичанам. Панвиц до конца оставался в плену со своими казаками, добивался от английского командования  гарантий – не сдавать казаков советской стороне. Несмотря на уверения английских генералов, они обманули немецкого генерала, передали советскому Особому отделу сначала офицеров, потом остальных казаков вместе с семьями. Возмущенному генералу пояснили, ему депортация не угрожает, как немец он будет находиться в английском плену. Панвиц на это ответил: «Я пережил со своими казаками много горьких и радостных дней, хочу остаться с ними в тяжкое время. Мы заключили договор дружбы на жизнь, и на смерть».  Как немец, он мог бы остаться в плену у англичан,  тогда, в большей степени вероятности,  остался бы жив. Он проявил благородство офицера и командира, не захотел покинуть своих боевых товарищей, добровольно поехал с ними в советский плен, зная, что их всех ждет в сталинско-бериевских лагерях. Его расстреляли в 1947 году вместе с белыми генералами Шкуро, Красновым, Султан Келеч-Гиреем, Домановым и еще 35 генералами. Можно по разному относиться к генералу Гельмуту фон Панвицу,  который присягал Гитлеру, воевал против партизан, сражавшихся за свою родину. Но и противников уважают: за храбрость, за благородство, его поступок вызывает уважение и добрую память у оставшихся в живых  казаков.
Назаренко Василий Ильич не пошел на сотрудничество с немцами, хотя и не осуждал тех, кто воевал на их стороне. В период их наступления на Россию многих казаков охватила эйфория: еще немного, еще чуть-чуть и режим большевиков падет. Увы, такого не случилось. Есаула вновь призвали охранять реликвии, в боевых операциях участия он не принимал. В конце сорок четвертого, немцы стали отступать из Белграда, опять возникла проблема – как сохранить и куда девать казацкие регалии. Из Берлина приехал Науменко, дал команду запечатывать реликвии в ящики и готовить их для эвакуации. В Белград приехал для помощи эвакуации еще один есаул, и тоже по фамилии Назаренко, только звали его Николай Григорьевич. Он бежал из советской России после гражданской войны, успел поработать в органах НКВД, деятельный пройдоха, не лишенный ума и деловой хватки. За сутки окрутил дочь генерала Науменко – Наташу, на следующий день она пошла с ним под венец. Казаки погрузили ящики с регалиями в вагоны и повезли  в Германию. Остановились в небольшом городке Виллах, оказалось, не надолго. Красная Армия наступала, переправили регалии в Дрезден. Дрезден отчаянно бомбили американцы, от города остались одни руины. Решили перебираться дальше, сначала приехали в Кемптен, позже в Ройте. За один месяц охране несколько раз приходилось переносить на себе десятки ящиков. Бывшие офицеры из дворников, шоферов и мелких служащих  превратились в грузчиков. Командовал перевозкой ящиков зять Науменко – есаул Назаренко Николай Григорьевич, под его началом были однофамилец – Василий Ильич, казаки Русанов, Макаренко, братья Дзюбы и другие, чьи фамилии с годами начали истираться из его памяти. «То были все наши, кубанские, казаки» - подтверждал он.
Германия капитулировала. Из Ройте пришлось выезжать, чтобы не попасть под оккупацию Красной армии. Решили пробиваться в Баварию. Генерал Науменко послал есаула Назаренко Василия Ильича в штаб генерала Доманова с письмом, в котором излагалась просьба – взять под охрану казацкие регалии и с ними пробиваться в зону оккупационных войск англичан или американцев. Не успел, армия Доманова  в Австрии сдалась в плен английским войскам в тот же день, когда Назаренко прибыл в расположение штаба генерала. В местечко сдачи корпуса Доманова, англичане перевели ранее сдавшийся 15 казачий корпус и полки северокавказских горцев. Англичане решили всех казаков передать властям армии союзников, то есть русским. Ту трагедию нельзя передать словами. Все понимали: это конец. Многие стрелялись, совершали побеги, но ни мольбы, ни слезы не тронули англичан, 28 мая 1945 года выдали всех офицеров, предварительно заманив их в город Шпиталь на встречу с фельдмаршалом Александером, где им обещали рассказать о дальнейшей судьбе казаков. Рассказали! Больше в лагере их никто не видел. А было их не много, ни мало – более трех с половиной тысяч человек. Вскоре в казачьем стане стало известно, офицеров выдали НКВД Первого Украинского фронта. Та же участь постигла остальных казаков вместе с их семьями. Когда подогнали машины для погрузки казаков, те устроили тихое сопротивление: все сплотились вокруг священников на молебен, никто не соглашался добровольно садиться в автомашины. Англичане начали силой вытаскивать людей из толпы, били прикладами, кололи штыками, несколько десятков человек погибли, многие кончали жизнь самоубийством. Всех потрясла картина, когда семья, в полном составе: мать, отец, дед и дети, - обвязав себя веревками, спрыгнули со скалы. Англичан это не остановило. «Я сумел в той толчее сбежать, - рассказывал далее Василий Ильич. – Прятался в лесах, хотел пробиться в Швейцарию или Францию,  англичане проявили необыкновенное рвение, достойное лучших немецких ищеек, они устраивали обширные облавы, и я вновь попал в плен. Пытался выдать себя за серба,  меня опознал и выдал один из казаков, которому дали честное слово английского офицера – оставить его в английском плену, но и его обманули. Нас присоединили к очередной партии военнопленных, и всех отправили в советские лагеря. Англичане передали советской стороне почти всех сдавшихся к ним в плен казаков, их семьи, а так же казаков, не воевавших на стороне немцев, но попавших в зону оккупации англичан. Генерала Науменко вместе с конвоем по охране регалий задержал американский патруль, их поместили в лагерь для беженцев. Может быть, в том было спасение для генерала Науменко, в противном случае есаул Назаренко встретил бы генерала в пересыльной тюрьме, как встречал до того других генералов.
Больше никаких сведений о судьбе казацких святынь есаул Назаренко не имел. В том же году их перевезли в вагонах для перевозки скота в фильтрационный лагерь, по суду тройки он получил свои двадцать пять лет лагерей за измену родины, хотя родине никогда не изменял, присягал  царю, а в Советской России не жил. С 1946 года  отбывал срок в лагере, где и встретил казака Ковалько Ивана Никифоровича. Сведений о жизни оставшихся на чужбине казаков и судьбе казацких регалий за колючую проволоку не поступало.
Долгими вечерами Иван Стаценко тоже рассказывал новому товарищу по несчастью, как жили казаки после гражданской войны, как пережили голод и коллективизацию. Поведал, как перед войной казакам вышло некоторое послабление, создали ансамбль песни и пляски, в войну сформировали казачьи эскадроны, но казаков старой закваски в них не принимали, только молодежь. И даже песню, которую друг напевал как казачий гимн в изгнании -  пели, только слова в ней переделали. После войны о казаках опять стали забывать, распался ансамбль, возродили его в конце шестидесятых  годов, но  Кубанского духа в нем не было, только название осталось.
Об этом рассказывать можно долго, а сейчас пронеслись воспоминания в голове Ивана Никифоровича с молниеносной скоростью, как проносятся осенние поля  мимо автобуса, очнулся от дум только тогда, когда показались первые дома станицы Пластуновской.
Иван Никифорович привычно толкнул калитку дома Назаренко, хозяин стоял на крыльце в фуфайке, наброшенной на голые плечи. Увидев друга, он спустился с крыльца, пошел навстречу, раскрывая объятия.
-От бисова душа! Я думав, вин тут на карачках ползае, болие, а вин ще бигае, - обнимая Василия Ильича приговаривал Иван Никифорович.
-Да болею, - отмахнулся Василий Ильич. – Только надоело валяться. Вышел на солнышко подышать, - вздохнул полной грудью. - Валя! – позвал он в открытую дверь. – Выдь, встрень гостей!
На порог выкатилась полная женщина, жена друга, всплеснула руками, поцеловалась с гостьей – женой Ивана Никифоровича, троекратно поцеловалась с ее мужем.
-Та заходьтэ! – широко распахнула она дверь.
-Ни! – остановил ее Иван Никифорович. – Вы, женщины ступайте, приготовьте нам закуску, а мы с Васей под яблонькой посидим. Пошли, друже…
Они уселись на широкие лавки за стол, сколоченный Василием Ильичем сразу же по возвращению в родные края, а вернулся он на шесть лет позже Ивана Никифоровича  после изменения уголовного законодательства в стране. Жена вынесла графинчик с водкой, поставила перед ними рюмки. Они не стали дожидаться закуску, разлили по полрюмки, традиция такая: первая за встречу. Выпили, крякнули.
-А тебя никакая холера не берет, - толкнул в бок друга Василий Ильич.
-Так я ж возле меда, лекарство первеюще. Я и тебе привез. Лечись, - похлопал рукой по банке Иван Никифорович..
-Укатали Сивку крутые горки, - отмахнулся Василий Ильич.- Никакой мед уже не поможет. Ты же на восемь лет меня моложе, - напомнил Василий Ильич. – И к меду попал на шесть лет раньше, то-то!
-Не барахли, мы ще поспиваем свои казацкие песни. Давай ще по одной, пока бабы ны бачуть. За хлопцив, шо навсегда остались там и на той стороне, - приподнял рюмку Иван НИкифорович.
Выпили, Василий Ильич привстал, дотянулся до яблоневой ветки, сорвал яблоко, потер его о фуфайку, протянул Ивану Никифоровичу, еще одно сорвал для себя. Василий Ильич подождал, пока жена расставит тарелки на столе, посмотрел ей в спину, заговорщически наклонился к Ивану Никифоровичу:
-Я чего тебя сдернул так срочно, дело есть! В станицу Челбасскую к родственникам приехал из Америки казак – Горкун Игнат Дмитриевич. Вообще-то он приехал по культурному обмену, Никитка после поездки в Америку дорожку в СССР проторил, нынешние власти разрешили приезжать некоторым гражданам в Россию. А Горкун культурой наобменялся, и шась к родной сестре в станицу. Почти инкогнито. Как власти прозевали, - не знаю, может, не хотят раздувать скандал, он хоть и бывший белоказак, но теперь американский подданный. Мы с ним знакомы по казацкому хору, только перед самой войной Игнат укатил в Америку, а я остался в Белграде. Так я что думаю: седне посидим, отдохнешь с дороги, а завтра приедет жены родственничек, отвезет нас в Челбасскую. Разузнаем у этого американца судьбу казацких регалий. Очень хочется знать: сохранились ли они. Не пропали ли в круговерти того послевоенного времени. Может, их чекисты в Россию вывезли. Или бомба попала в здание, где их хранили. Или разворовали. Очень интересно узнать. После этого и умирать не страшно. Я же при них почти двадцать лет состоял, они для меня как…  самое родное! Ты как, Ваня?
-Я як ты. Куда тэбэ одного отпускать с твоим больным сердцем. Та и мэни интересно узнать дальнейшую судьбу символов казацкой славы. Покуда они живы будуть, будэ надёжа на возрождение казачества.
Они весь вечер сидели под яблоней, чуть-чуть выпивали, пели казацкие песни, говорили о жизни. Никогда при встречах не вспоминали жизнь в лагере или гражданскую войну, вычеркнули из памяти то время, если приходилось касаться вскользь той темы, говорили односложно: «там» или «тогда», при этом неопределенно махали рукой в глубину времен, оба понимали, о чем идет речь. Под конец пели казацкую песню:
«Ты Кубань, ты наша Родина,
Вековой наш богатырь…
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдаль и вширь.
И вдохновенно двоеголосием запевали последний куплет:
Мы как дань свою покорную
От прославленных знамен,
Шлем тебе, Кубань родимая,
До сырой земли поклон…
Соседи в те приезды Ивана Никифоровича, слушали песню, говорили: «Яка хорошая песня, та шо ж ее по радио не крутят?..». Старики хитро переглядывались, пожимали плечами. Не скажешь соседям, что песня эта – есть казацкий гимн на чужбине. А Иван Никифорович выучил слова и мелодию «там», в те далекие годы.
  Вечерняя прохлада загнала их в дом. Женщины ушли на свою половину, а друзья еще долго обсуждали крутящуюся вокруг них жизнь, международную политику, домашние дела.
Утром, ничего не объяснив женам, они собрались и молча уехали на машине, которую по договоренности пригнал племянник жены Василия Ильича. До Челбасской доехали быстро, в правлении узнали, где живут Горкуны, подъехали к аккуратному домику с цветистым палисадником, во дворе беседка, увитая виноградом. Постучали в калитку. Залаяла собака. Иван Никифорович видел, как колыхнулась занавеска на окне, потом вышла пожилая женщина, настороженно подошла к калитке с немым вопросом в глазах. И тут Василий Ильич запнулся, не зная с чего начать. А женщина продолжала молча ждать, тревога светилась в ее глазах. Первым нашелся Иван Никифорович:
-Хозяюшка, нам бы побачить Игната.
-Да! - нашелся Василий Ильич. – Очень надо! Мы с ним давние знакомцы. Думаю, он будет рад.
Женщина все так же недоверчиво еще раз осмотрела мужчин, приоткрыла калитку:
-Заходьтэ. Сидайтэ в беседке, я счас его погукаю.
Они присели на лавки, женщина вошла в дом. Несколько минут спустя, на порог вышел высокий, статный старик. Голова его была совсем седа, седые усы на казацкий манер свисали с  двух сторон до самого подбородка. В одежде чувствовался заграничный лоск. Он так же недоверчиво, подслеповато осмотрел гостей, сделал шаг навстречу. Василий Ильич встал.
-Игнат! Седая ты голова! Чи узнаешь ты меня, левофлангового тенора в хоре генерала  Павличенко?
Старик вглядывался в лицо постаревшего Назаренко, уловил знакомые черточки, улыбнулся, лед отчуждения растаял,  шагнул навстречу, и бывшие казаки обнялись.
-Як же ты оказався в России? – спросил Горкун, слегка отстранившись.
-Та то долго рассказывать: англичане, будь они неладны, сдали нас Советам без нашего спросу, еле жив остался, освободился недавно из сталинского лагеря, я к тебе совсем  по другому делу, - и, видя как напрягся старый казак, тут же поспешил уверить: - не беспокойся, я без просьб и предложений. Ты, случаем,  ничего не знаешь о судьбе казацких регалий, тех, что я охранял в Белграде. Мы их при отступлении вывезли в Германию, и там я попал в плен и потерялся на все эти годы.
Старик оттаял, напряжение с лица спало, откашлялся, степенно ответил:
-Почему не знаю? Знаю! Только что же мы вот так на ходу? Заходите в дом, расскажу, -  проговорил Игнат Дмитриевич и подозрительно оглядел остальных товарищей Назаренко. Василий Ильич перехватил взгляд, поспешил представить:
-Оце друг мой по несчастью, Иваном зовут, тоже казак. А це мой родственничек по жене – Сергей, - уверил: -  Все свои. Иван казак старой закваски, а Сергей молодое поколение, ему после нас возрождать казачество.
-А будет ли оно при Советах? – недоверчиво спросил Игнат.
-Будет, Дмитрич, будет! Не скоро, но будет! – уверено проговорил Василий Ильич, даже Иван Никифорович подивился в душе его уверенности. Ничего не давало повода для такого оптимистического прогноза. А Василий Ильич продолжал: - У нас уже казацкие ансамбли создаются, кубанский хор за границу скоро выедет. А раз есть ансамбль, должна быть и казацкая жизнь вокруг него. По крупицам, но соберется. Нельзя уничтожить то, что создавалась веками.
Зашли в дом, подальше от любопытных глаз. Не пришло время свободно разъезжать по стране американским подданным. В доме хозяйка быстро накрыла стол, Василий Ильич остановил ее:
-Не суетись хозяюшка, не горилку пить мы приехали.
-Та не, Василий, давай по маленькой за встречу, а то колы мы теперь побачимся? Та й побачимся ли? Годы наши не молодые… - не согласился с ним Игнат Дмитриевич.
Василий Ильич махнул рукой:
-Ах, семь болячек, один конец! Давай Игнат за встречу на родине, вот уж не ждано, не гадано. Разве могли мы тогда, в конце тридцатых годов думать, что будем выпивать в родных станицах. Атаман Науменко умер бы от зависти,  и так, наверное, нет в живых, годы его не малые… - на глазах Василия Ильича блеснули слезы.
Игнат Дмитриевич остановил ладонью Василия Ильича:
-Та жив наш атаман, жив! Вин ще нас з вамы переживэ, - гордо сказал Игнат Дмитриевич, Василий Ильич подпрыгнул на месте:
-Та, что ты говоришь! – воскликнул он. - Это же надо! Тогда за встречу и за здоровье нашего атамана генерала Науменко. Нехай ему икнется, знал бы он, что на его родине, родной Кубани пьют за его здоровье, - поднял рюмку Василий Ильич и залпом выпил.
Выпили все, не спеша, для приличия закусили.
-Узнает, я ему расскажу, - просто сказал Игнат Дмитриевич.
-Неужели свидетесь? – еще больше удивился Василий Ильич, для него Америка и люди из его далекого прошлого, далеки, как Луна, даже не верится, что на ней могут проживать люди. – Тогда низкий поклон ему от есаула Назаренко, он должен помнить меня.
-А ты, часом, не родственник его зятю? – спросил Игнат Дмитриевич, вытирая усы салфеткой. Молодой Сергей заметил про себя: казак, а к заграничной жизни привык, пользуется ножом при еде, и усы вытирает не ладонью, не рукавом, а салфеткой.
-Нет, однофамилец. Так не томи, скажи, где нынче наши казацкие регалии? – нетерпеливо перебил Василий Ильич. – Все ли целы, кто владеет ими?
Горкун не спешил, проглотил закуску, вытер усы. Сестра сидела на кровати чуть поодаль, только кивала головой, в разговор не встревала. Степенно ответил:
-Все целы. Регалии хранятся в районе Астории в Нью-Йорке в казацком доме. Но по порядку! Со слов твоего однофамильца, с которым я по-приятельски дружен, знаю, что атаман Науменко в сорок пятом попал в плен к американцам, вместе с семьей он находился в лагере под городом Кемптене. Почти год он не знал о судьбе казацких регалий. А они как лежали в подвале монастыря города Ройте, так и остались там лежать всеми забытые. Американцы ушли из города, пришли французы, которым никто ничего не говорил про регалии казаков. Настоятель монастыря пришел во французскую миссию с вопросом: как ему быть с русскими ящиками. Начали разбираться, выяснили, эти ящики давно разыскиваются благотворительными фондами, представителями казачества. Таким образом, вышли на атамана Науменко. Прошел месяц, и на войсковой праздник Покрова Пресвятой Богородицы регалии выставили на всеобщее обозрение. Казаки, коих осталось за рубежом не мало, воспаряли духом, и еще плотнее сплотились вокруг своего атамана.
Далее со слов старого Горкуна бывшие казаки узнали следующее: своими силами и на свои скудные средства  атаман возобновил издание листка Кубанской канцелярии, в которых доводил до сведения всех казаков о хранении регалий, о планах по их сохранению, сплачивал казаков в единый кулак.
Вскоре политическая обстановка опять стала неблагоприятной. Бывшие союзники разгавкались, советская угроза вторжения опять нависла над лагерями беженцев и казаков. На общем совете было принято решение перебираться за океан. Не все было просто, американцы не всех пускали жить к себе в страну,  в сорок девятом атаман с семьей получил визу и уплыл в Америку. Ящики погрузили на пароход «Хавман» и отправили следом. По прибытию в город Бостон, атамана арестовали эмиграционные власти за сотрудничество с немцами. Вот тут то и началась кампания по освобождению атамана, деятельное участие в которой принимал Горкун Игнат Дмитриевич. «Мы сами были готовы сесть вместо него в тюрьму, многие из нас тоже сражались с советами на стороне немцев. А ты ж, Вася, знаешь, атаман готов был черту душу продать, лишь бы сохранить казацкие святыни», - продолжал рассказывать Игнат Дмитриевич. Вдобавок ко всем бедам, среди казаков опять вспыхнули распри в вопросе государственного устройства России после большевиков. Опять стали слышны призывы: «За самостийную «Казакию»!». Кубанцы твердо стояли на позиции:  за свободную Россию и добрососедские отношения с казаками других округов и войск. На таком недоброжелательном фоне со стороны других казаков, власти не торопились освобождать атамана. Вмешалось правление общеказачьего центра,  его председатель и члены подали прошение в иммиграционный отдел с просьбой – о выдаче генерала на поруки до судебного разбирательства. Моральную, финансовую помощь оказывала дочь Льва Николаевича Толстого – Алена Толстая. Учитывая все просьбы и ходатайства, атамана выпустили на поруки, и он стал членом казачьей общины Нью-Йорка. «Дело чуть не испортил твой однофамилец,  в присутственном месте  дал в морду одному «казакийцу», который заочно обозвал атамана нехорошими словами. Горячий мужик!» - восхищенно высказался о земляке Горкун.
В марте 1950 года состоялся суд над генералом Науменко. Слушание проходило при очень сложных обстоятельствах, при которых одни доказывали: генерал не достоин быть атаманом, другие требовали наказать за связь с нацистами. Большинство казаков встали на защиту атамана, требовали его свободы. В итоге суд оправдал атамана, дело в отношении него было прекращено. После суда стали решать судьбу казацких регалий. Они по-прежнему хранились в ящиках, слеживались, портились, плесневели. Начали выбирать комиссию по хранению войсковых регалий. Вспыхнули ожесточенные споры, кто может войти в комиссию, кто не в праве в нее войти. Наконец комиссию утвердили, она по сей день состоит из двенадцати членов во главе с генералом Лебедевым – бывшим начальником Екатерининского Алексеевского военного училища.
-Так я же его в свое время оканчивал! – воскликнул Василий Ильич. – И генерала хорошо помню. Надо же, как судьба всех нас раскидала!..
Возникла необходимость купить дом, - рассказывал  далее Горкун, -  где проходили бы казацкие собрания, а главное:  в нем должны быть выставлены на всеобщее обозрение и далее хранились бы казацкие регалии. Такой дом вскоре был предложен для продажи за двадцать тысяч долларов. Деньги собирали всем миром, казаки несли по одному, два, десять долларов, кто сколько мог. Только пять человек смогли дать по сто долларов. Понимали: спасают историческое достояние всей Кубани, русской национальной гордости, чести и славы казаков.
Назаренко и Ковалько слушали и  потирали руки, не могли усидеть на месте: казаки и на чужбине остаются казаками, живут по правилам, принятым кругом, отраженным в «Положении об управлении войсками в эмиграции». У них есть свой дом, где создан музей истории войска, в нем хранятся регалии, размещается войсковая канцелярия, проводятся сборы, заседания совета, комиссий, отмечаются праздники. Молодцы, кубанцы! Остальные войсковые объединения – донское, терское, зауральское и другие – не сумели в такой же мере, как кубанское казачество,  уберечь свою самобытность, организованность. В далекой Америке у казаков есть свой музей, а на родной Кубани такого нет. Где же справедливость?!
-Молодец атаман! Ай да молодец! – восхищался Василий Ильич деятельностью престарелого генерала. Но Игнат Дмитриевич жестом остановил его восторг, пояснил:
-Кстати, Вячеслав Григорьевич боле не атаман. Он добровольно сложил с себя полномочия в 1958 году. Нынче атаманом кубанского казачества за рубежом является Борис Иванович Ткачев.
И рассказал: еще в 1953 году генерал Науменко принял решение сложить с себя атаманские полномочия, хотел заняться музейными делам, писать мемуары. Долго не могли найти достойную кандидатуру уровня атамана. Его заслуги перед казаками на чужбине трудно переоценить: атаман не дал рассеяться основной массе казаков по всему миру, сохранил систему прежнего быта, казачье самоуправление, выборность атамана и войскового совета. Для молодых казаков всегда оставался живой легендой, символом и носителем былой казачьей славы. Атаман не изменял своим принципам и убеждениям, по-прежнему оставался белым генералом, руководителем кубанского казачества, преданный российскому престолу, России, Кубани. Генерал Науменко единогласно был избран почетным председателем комиссии по хранению казачьих регалий.
Нового атамана митрополит Анастасий благословил стариной иконой Смоленской Божьей матери и преподнес ее войску на память от имени зарубежной православной церкви. Образ Смоленской Богоматери пополнил казачьи святыни, и отныне  ее выносят на крестный ход во время церковных праздников.
Время пролетело быстро, начало вечереть, племянник торопил стариков, ему попадет за использование колхозной машины в личных целях.
Прощались тепло и трогательно. Троекратно целовались, с передачей приветов, поклонов. Горкун сказал, что повезет «торбу» кубанской земли, чтобы понюхали ее старики и молодые, та посыпят ее на могилы тех, кто так и не вернулся домой.  Стариков пробила слеза. Только племянник Сергей удивленно крутил шеей, словно воротник сдавливал ее, не мог понять стариковской горечи по прошедшим временам.
Старый казак Горкун на прощание сказал:
-Кубанские войсковые реликвии принадлежат не только нам, но и тем казакам, которые остались на Родине. Помните об этом, и рассказывайте молодым.

Ехали назад в приподнятом настроении.
-Все! Теперь помирать не страшно! – радостно повторял Василий Ильич,  потирал руки, ему  не сиделось на месте, он то и дело привставал с сидения, поворачивался к Ивану Никифоровичу, и горячо в который раз повторял:
-Погоди! Придет время, и Кубанское казачье войско с его вековыми традициями восстанет, как птица Феникс из пепла. «Товарищ, верь! Взойдет она, звезда пленительного счастья, и на обломках большевизма, напишут наши имена!» - переиначил он Пушкина. Сохранились архив и регалии! Слава тебе Боже! Теперь точно  умирать не страшно! Эх, Ваня, сколько там хороших людей осталось, еще больше поумирало от болезней да старых ран. Все они тоскуют по родине, но не хотят возвращаться, пока тут советская власть. Уж как я мечтал увидеть Кубань, ночами не спал, землю целовал, когда ступил на Кубань. А пожил тут, поглядел на эту жизнь, и снова захотел вернуться к друзьям своим. Там мы все братья, одна семья, никто никого не предаст, не обидит. А здесь волки! Хотя в кодексе коммунистов наоборот написано, - с горечью выговаривал Василий Ильич. Молодому парню Сергею удивительно слушать те речи,  хмыкал, не выдержал:
-Ну, вы деды даете! – осаживал он их. – За такие речи того и гляди, вас опять за шкирку возьмут! Какое казачество?! Кто разрешит? Власть удавится, не позволит, чтобы кто-то надел кубанку, черкесску, нацепил саблю. Скорее вас опять посадят за распространение антисоветских настроений…
-Не боись, Серега! – шумел Василий Ильич. – Всех не пересажают. От нас всех зла меньше, чем от одного секретаря райкома или обкома. А бояться нам нечего, мы уже старые, не опасные…

Возвращаясь домой, Иван Никифорович широко перекрестился: «Да исполнится воля твоя…».

7.

Зима наступила ранняя. Лиман сковало льдом. Александр ждал с нетерпением, когда можно будет выйти без опаски на лед, ходил каждое утро, проверял. Лед, как стекло, трескался под ногами, трещины разбегались в разные стороны, гулко звенел вслед торопливым шагам, подо льдом зловеще качался кувширь. В один из морозных дней, муж весело сказал:
-Ну, жена, теперь не пропадем! Собирайся! Айда на лиман: будет у нас топка и новая крыша.
Александр смастерил новую стругу, внизу выточил из тракторной рессоры лезвие, в кузне ему за чекушку водки сделали насадки под ручки, струга получилась отменная. Ему не терпелось ее опробовать. Вышли на лед, на котором почти не было снега, снег сдувало ветром с открытых мест в камыши.  Лед походил на толстое, зеленое, увеличительное стекло. Все под ним виднелось в увеличенном виде, вызывало жуть и страх, Тамара старалась не смотреть под ноги. Муж нес стругу, Тамара тянула за собой санки. Идти  скользко, несколько раз по очереди падали, со смехом вставали,  шли дальше в поисках старого и высокого камыша. На лед выходили жители почти всего хутора, многие хуторяне запасались камышом на зиму.
Наконец остановились, критически осмотрели место и кусты камыша, так смотрят рубщики леса, прицениваясь к дереву, годится оно для строительства или еще подрасти следует. Александр поплевал на руки, опустил стругу на лед и пошел на камыш. Подкошенные стебли с легким треском и шелестом валились на стругу между двумя ручками, Тамара охапками собирала и складывала камыш на санки. Когда набиралась приличная копна, мужчина увязывал камыш веревками, они вместе вывозили санки на берег и ставили первые охапки камыша стоя, остальные обкладывали вокруг, получалась одна большая  пирамида. И снова возвращались на лед.
-Давай, Тома, не ленись! – подзадоривал Александр жену. – Шоб на все хватило, а то завтра теплынь вдарит, лед – ку-ку!
Тяжеловатый на подъем муж в минуты общего энтузиазма мог работать без устали. Тамара только радовалась, куда его ленца подевалась, строгал камыш без отдыха. Камыш в хуторе - первое дело! Камыш есть – в хате зимой тепло! А как строительный материал, - его даже дерево не заменит в некоторых местах. В отсутствие леса и досок, из камыша люди приноровились делать сараи. Плели из камыша маты, ставили их стоя на саманный фундамент, а то и просто вкапывали в землю, обмазывали глиной, возводили крышу. Стоял такой сарай не один десяток лет, и был теплее для скотины, чем сколоченный из досок. Так еще деды строили, а те научились от первых переселенцев, запорожских казаков, коих царица Екатерина Великая переселила на Кубань, и велела охранять границу государства Российского.
Еще одному хорошему делу научил жену Александр. Можно сказать, нечаянно! Он сам книжки почитывал, и жене подсунул. Та повертела в руках томик, прочитала на обложке имя автора – Жорж Санд, а на портрете вроде бы как женщина изображена, название чудное: «Консуэло». Длинными, зимними вечерами, когда все дела переделаны, Тамара начала читать книгу, да и увлеклась. И задумалась: оказывается, есть на свете и другая любовь, не такая, как в их хуторе. Со страстями, переживаниями, более светлая, благородная и возвышенная. Сказка, конечно, как и «Кубанские казаки», но как захватывающе читается о чужом счастье, словно в замочную скважину за посторонней жизнью подглядываешь. Александр удивился такому увлечению жены, сам то почитывал скуки ради, а тут Тамара начала засиживаться после того, как в хуторе свет гасили. Зажигала керосиновую лампу и продолжала читать. Муж по делам ездил в район, купил ей несколько книг, в том числе и «Герцогиню Рудельштатскую» того же автора. Тамара уже ознакомилась с аннотацией, и знала – автор женщина. Ей приятно сознавать, что книги пишут не только мужчины. С этих двух книг началось собирательство библиотечки в бедной семье Стаценко. Теперь она охотнее рассталась бы с более ценной вещью, нежели с книгами. К ним у Тамары возникла какая-то не хуторская любовь. Книги стали для нее окном в иной мир, который существовал где-то далеко за пределами их района, дальше которого Тамара никогда не бывала. Однако люди быстро прознали об ее увлечении, просили дать книгу почитать, и не всегда возвращали.
Под Новый год Тамара поняла, она беременна. Александра такая новость не обрадовала.
-Рано нам о детях думать, на ноги надо было бы встать, - подосадовал муж.
-А что я могла сделать? – хлопала Тамара глазами. В девичестве она долго верила, детей приносит аист, капусту в огороде видела, ни разу не встречала там детей. Более взрослой, насмотревшись фильмов,  поняла, - дети получаются от поцелуев.
-Ты же уже взрослая, должна понимать как спасаются бабы от беременности… Расспросила бы подруг… -  вовремя вспомнил, у ближайшей ее подруги нет детей, что-то там у нее с Ленчиком не получается, понял, разговор бесполезный, темная жена в этих вопросах, в сердцах крякнул и отстал. Тамара понятия не имела о предохранении, никто никогда не беседовал с ней на интимные темы. В душе радовалась зарождающейся в ней новой жизни, с детским любопытством прислушивалась к себе. Муж посоветовал  расспросить врачей о предохранении, когда поедет в женскую консультацию.
На Новый год на каникулы приехала в хутор из Ейска Клавдия. С горечью поведала подругам, не ладится у нее с  кавалером, уходит, погуляет на стороне и снова возвращается. Моряки в каждом городе имеют по женщине, некоторые гарем содержат, получают не плохо, денег на всех хватает. Правда, на Клавдию моряк не тратился, она перла сумки из дома со всякой вкусненькой домашней снедью, чтобы только угодить возлюбленному и удержать его возле себя. А он, гад, все равно на сторону смотрит.
-Да брось ты его, - посоветовала Рая, - че ты унижаешься?!
-Вам хорошо говорить, вы при мужьях… А я кому теперь такая нужна, ни жена, ни девка… Да и люблю я его проклятого… - Клавдия горестно, по-бабьи всхлипнула.
-Вон, за тобой Завьялов сколько уж времени ухлестывает, чем плохой парень? Не пьющий! Курсы механизаторов закончил, - увещевала ее Рая.
-И как я ему объясню свое положение? – со слезой в голосе говорила Клавдия.
-Если любит, примет такой, как есть! – категорически заявляла Рая.
-А ты б своему Ленчику рассказала, если б у тебя так сложилось? – вопрошала Клавдия уже со слезой на щеке.
-Ой, что ты?! Убил бы!..
Тамара ничего не сказала подругам о своей беременности, боялась спугнуть, а вдруг еще что-то измениться.
На Новый год Александр первый раз за семейную жизнь сорвался. Пил дней пять. Тамара не роптала. Молчаливо встречала мужа, раздевала и укладывала в постель. Утром он винился перед ней, мучился похмельем, к обеду под любым предлогом исчезал из дома и приходил изрядно пьяным. Его болтало от стены к стене,  не мог попасть в дверь, все повторялось, но даже в пьяном виде на Тамару не шумел, как бы продолжал покровительствовать ей и оберегать. Если бы жена начала его пилить, он бы огрызнулся, тогда бы и началась склока,  Тамара продолжала безропотно сносить его запой, только лицо приобретало скорбное выражение. Глаза становились стылыми, как зимний, пасмурный день. На пятый день муж остановился, во искупление греха без устали трудился по двору, под вечер вваливался в натопленную хату, садился напротив печи, смотрел как сгорает камыш, проталкивал его в печь, смотрел не отрываясь на языки огня. Позже садился ужинать, ковырялся в тарелке, без стопки водки еда не очень лезла в горло.
-Сухая ложка горло дерет, - усмехался он, но за водкой не шел. Перебарывал себя.
Так в ожидании лучших перемен хуторяне встретили новый 1965 год.

8.
По весне Александр затосковал. Работы для него в хуторе по специальности не было. Не привык он ходить каждый день на работу и получать за нее гроши. Да еще куча начальников стоит над душой, и командуют им. Хмуро провожал взглядом косяки гусей, пролетающих над лиманом, подолгу сидел на весеннем солнышке, грелся, как кот, по дому делать ничего не хотел. Завел щенка, назвал Полканом, потом все последующие псы были с такой же кличкой, играл с ним, гладил его и баловал. Щенок рос быстро, на посторонних лаял и норовил укусить, пришлось посадить его на цепь.
За зиму Александр много чего сделал для дома. Двор и хата уже не производили впечатления запущенного жилья. Рука строителя чувствовалась во всем, даже в мелочах. Но главное, он начал строить во дворе кухню, к ней пристроил небольшую комнатку и чуланчик для вещей. Строил медленно, с перерывами на отъезды,  когда приезжал из очередной «ударной стройки», привозил с собой на попутной машине материалы: доски, шифер, гвозди, рамы, которые он правдами и неправдами добывал на шабашке.
Чуть солнце пригрело, приехал компаньон по строительной артели, плотный, нахальный дядька, с блудливым взглядом. Сманивал Александра на очередную стройку. Тамара пыталась возразить,  тот на женщину смотрел, как на пустое место. Разговаривал с Александром, никак не реагируя на реплики и возражения его жены, сулил всякие неправедные блага Александру, в том числе намекал  на некую молодицу, которая заждалась его, словно его жены  рядом не было. Звал его в дальний район, подвернулась хорошая возможность заработать. Александр отнекивался,  виновато,   с надеждой посматривал  на жену, вдруг та скажет, чтобы он ехал на заработки.  Тамара обиженно молчала, не хотела, чтобы муж уезжал,  хотя понимала, -  сидит без работы, его не удержать. Догадывалась и о другом: мужа тянула не только возможность заработать, его манила свободная жизнь. Привык к свободе, а здесь семейные обязанности. Тамара ни в чем не упрекала его,  Александр видел ее грустные глаза, стыдился, чувствовал себя виноватым. А там, вдали от нее, он вольная птица, никто не посмотрит с укором, ни в чем не упрекнут ни словом, ни взглядом. За короткую семейную жизнь Тамара привыкла к нему, у нее возникло некоторое чувство любви смешанное с чувством благодарности за созданный семейный уют. Только по-прежнему не стремилась к интимной жизни, муж выговаривал с досадой:
-Как хозяйке, -  тебе, Тома, цены нет! В постели от тебя лесом пахнет.
-Почему лесом? – наивно спрашивала Тамара.
-Потому что лежишь, как бревно! И не шевелишься…
Она не обижалась, сознавала свою ущербность. Играть роль страстной женщины не могла, не учили ее притворяться. Александру тоже никто не подсказывал, что женщину нужно готовить к интимной жизни. Женщина инструмент в руках мужчины, чем опытнее его руки, тем тоньше мелодия любви. Молодая жена, прожив много лет в семье брата с чувством постоянного унижения, готова была сносить его упреки, выпивки, отъезды, только подольше была бы возможность оставаться свободной от тех, прежних, унижений. Ей до настоящего времени во сне приходила баба Зина и таскала ее за волосы, Тамара вскакивала среди ночи, садилась на постели, сердце бешено колотилось в груди, Александр открывал глаза, испуганно спрашивал: «Ты чего?». Жена молча сидела, отгоняла сновидение, ложилась, признавалась: «Сон плохой приснился».
Как только дни потеплели, муж уехал, Тамара занялась огородом. Сердобольные соседки несли ей семена, делились опытом, хотя опыта самой было не занимать,  не один год возделывала брату грядки. Трава полезла со всех концов огорода, Тамара не успевала бороться с бурьяном, мешал маленький животик. Беременности еще не видно, но талия перестала быть девичьей, согнувшись работать, становилось все тяжелей и тяжелей. Тамара упрямо продолжала возиться с огородом. Никто из хуторян  не посадил в своем огороде кукурузу, привыкли: - ее и на колхозных полях предостаточно.  И вдруг обнаружилось, этой весной поля под посев кукурузы резко сократились. В колхозе посмеивались:
-А если новый генсек фасоль полюбит, засеем мы все поля фасолью или нет? – обсуждали мужики ситуацию на перекурах в бригаде.
-Фасоль – царица полей! Звучит, едрит твою!.. – с усмешкой отзывался другой.
-Ты еще скажи, - хлопок на Кубани будем сажать, або рис…
-Скажешь тоже! Рис! Для яго болото надоть, а у нас чернозем! – поднимал палец Сергей Лихой,  высокий, не совсем не старый,  с испитым лицом.
Тамара продолжала возиться в огороде, картошку посадили они вместе с Александром еще до его отъезда, сейчас высаживала капусту, помидоры, фасоль, гарбузы, кавуны та дыни, по краю огорода воткнула семечки подсолнухов.
Приехала из Ейска Клавдия, пришла в гости вместе с Раей. Клавдия скептически осмотрела жилье Тамары, хмыкнула, раньше хуже выглядело. Бедновато, конечно, хотя и чистенько везде. Укрупнившуюся талию все же заметила:
-Че, уже? – кивнула Клавдия на животик.
Тамара погладила живот, улыбнулась счастливо, кивнула головой.
-А мне не везет! – грустно сказала Рая.- С мужем живу, чуть ли не каждый день, - и ничего!
-Что значит – не везет! Еще как везет! – запротестовала Клава.
-Ты че такое говоришь? – опешила Рая.
-А то! Тут стараешься изо всех сил избежать беременности, седне должно прийти, а нету!.. – красивый рот Клавдии сжался в горестном чувстве.
-Так шо ж ты паникуешь, подожди до вечера, - успокоила ее Рая. – У меня и на два-три дня бывает задержка, а бывает раньше приходит… Тут не угадаешь. Твой то, где?
-Ах! Скрылся в морском тумане, - уже без прежней тоски отмахнулась Клавдия. Видимо смирилась с потерей, переплакала боль утраты. Другая беда волновала ее душу. Поведала подругам: -  Андрей Завьялов предлагает руку и сердце, сватов грозится прислать, я уж подумываю – не поторопиться ли мне… А вдруг как у меня не задержка? – с опаской проговорила Клавдия.
-А че ж ты ему скажешь? – спросила Тамара.
-А че скажу? Ниче не скажу! – беспечно отозвалась подруга. - Пускай берет такой, какая есть.
-А если не возьмет? – высказала опасение Рая.
-Та и черт с ним! Найдем не хуже… - в сердцах отмахнулась Клавдия.
Позже Клавдия призналась Рае, а та по секрету Тамаре,  повинилась она в тот же вечер перед Андреем в своей потере девичества и грехопадении,  и отдалась ему, в задержке не призналась. И сама до настоящего времени не знает, от кого наступила беременность. На май Клавдия и Андрей назначили свадьбу. Тамара на свадьбу не попала, хотя приглашена была, Александр к тому времени уехал, а она лежала на обследовании в больнице. Клавдия после свадьбы сдала экзамены в училище и стала работать в станице на хлебопекарне мастером. Ее муж Андрей защитил диплом в техникуме по сельскохозяйственной технике, продолжал работать механиком в бригаде.
Брат Тамары от хуторян узнавал об отъезде Александра, (не хотел с ним встречаться), заходил в гости проведать сестру. Посидит, расскажет последние хуторские и колхозные новости, выпьет граненный стаканчик самогонки, который Тамара покупала у бабки Криулихи, и уходит с оглядкой, чтобы не видели жена и теща. Племянники забегали чаще, как всегда голодные, как волчата, набрасывались на еду, словно их не кормили неделю. Теперь, когда у Тамары водились деньги, она покупала им в лавке гостинец, угощала в каждый их приход конфетами.
Александр приехал к концу лета. Больше отдохнувший, чем уставший. Как на курорте побывал. Загорел, повеселел, глаза улыбались, критически осмотрел округлившийся живот жены, покачал головой:
-Говеть до родов придется…
Деньги отдал жене, приказал спрятать и не давать их ему пока три дня он отмечал свой приезд с «друзьями» собутыльниками. Потом рьяно взялся помогать жене. Огород терпеть не мог, но мужественно полол, собирал урожай. Тыквы выросли неподъемных размеров, у  подсолнухов шляпки по полметра в диаметре.
-Вот, что значит, земля отдохнула, - сделал вывод муж, - сколько лет здесь ничего не сажали.
- С любовью посажено было! - возразила Тамара, смеясь.
Александр не возражал. Грядки, действительно, были ухоженными.
Вместе с Евсеем Архиповичем Александр перекрыл крышу хаты. Скидывали с крыши старый камыш, пыли было-о! Как после взрыва! Камыш, изрядно подопрел, пыль десятилетиями скапливалась под стрехой. Под ней они обнаружили  берданку и немецкий штык. Прежний хозяин спрятал, и забыл. Хорошо смазанные, они не заржавели. Архипович повертел берданку в руках, заглянул в патронник, патронов не было, пару раз передернул затвор, пощелкал спусковым курком, протянул Александру, сказал:
-Хорошая штука! Жаль патронов к ей не достать. Счас такого калибра не выпускают.
-Поэтому придется сдать. А штык я оставлю себе.
-А и не сдавай! – посоветовал Архипович. – Засунь снова в стреху, и нехай лежит. Мало ли как власть перемениться.
-Ну ты, Архипыч, даешь!.. – засмеялся Александр. Но к совету прислушался. Не потому, что надеялся на перемену власти, лень ехать в районный отдел милиции писать бумаги, легче берданку в лимане утопить.
На заработанные деньги купили новую кровать, пошире прежней, посовременнее. Старую железную кровать разобрали, сложили, спрятали на чердак. Купили люльку для будущего малыша, байковой материи на пеленки, распашонки и погремушку. Александр проникся умилением, глядя на маленькие распашонки и игрушку будущему ребенку.
-Неужели я батей стану?! – удивлялся он. - Как назовем? – спрашивал муж.
-Не знаю, - пожимала плечами. Тамара. – Если родится девочка, - назову Леной.
-Почему Леной?
-Имя нравится. У нас в хуторе ни у кого нет Лены.
-Хорошо! – соглашался муж, и тут же спросил: - А если парень?
Тамара задумалась. Много имен, какое выбрать, - не знает.
-Назови Николаем, - посоветовал Александр, и пояснил: - В моем детстве учитель был, которого я по-настоящему любил. Его Николаем Николаевичем звали. И отец мой Николаем был, хотя памяти хорошей и не заслуживает.
Он рассказывал жене о своем трудном детстве. Мать умерла рано, он ходил в школу. Отец женился второй раз, как в сказке,  - мачеха попалась не доброй. Маленький Сашка стал из дома убегать, рано научился курить, воровать, попал в колонию для несовершеннолетних. Отец умер, когда он находился в колонии, по освобождению вернулся домой, мачеха в дом не пустила. К тому времени у нее самой дети подрастали. Защищала их от дурного влияния старшего брата. Так молодой Александр Стаценко остался без крыши над головой. Шабашил со строительными артелями, вначале подручным был, потом научился сам строить.
-А что! Очень хорошее имя, - согласилась жена.
Рожать повезли ее в станицу Рая и Александр. Тамара держала за руку мужа, боялась предстоящих родов и остаться одной в больнице. Муж обещал приехать завтра, привезти теплые вещи, маленькому пеленки и одеяло. Уже в хуторе утром узнал, родился мальчик, будущий Николай. Главное для Александра, роды прошли бы нормально, и мальчик родился здоровеньким. Выписать обещали через три дня. При выписке Рая попросила мужа поехать в станицу за Тамарой на машине, тот отпросился у бригадира, с Александром поехали в больницу встречать жену с малышом. Ему вынесли закутанный в одеяло маленький комочек, он посмотрел на сморщенное личико, с некоторой миной подумал: «Неужели это мой сын. И когда-то из него вырастит такой же, как я, мужчина?!» Одарил нянечек кульками конфет, чмокнул дежурно жену в щеку, пошел к машине. Вчетвером в кабине «ГАЗончика» тесновато,  день по-осеннему ветреный и прохладный, хотя сентябрь только наступил, везти в открытой повозке малютку было бы нежелательно.
Дом  семьи Стаценко наполнился новым содержанием. Центром внимания становился ребенок. Александр никак не мог поверить в свое отцовство. Не поскупился купить золотые часики, преподнес их жене, неловко сунул в руку: «На, носи, за сына тебе…». Тамара вспыхнула, первая золотая вещица в ее жизни, благодарно взглянула на мужа, поцеловала в небритую щеку.  И все же с рождением сына Александр отошел на второй план. Как и все мужчины, чувствовал себя уязвленным и обделенным вниманием. Приходил поздравить Тамару с рождением сына брат, принес деньги и положил их в люльку. Ни его жена, ни бабка в дом не приходили. Племянники с любопытством заглядывали в люльку.
-Мы его научим из рогатки стрелять, - пообещали они маме Томе.
Рая не могла налюбоваться на мальчика, тискала его как своего, завидовала Тамаре и не скрывала этого. Плакала, сетуя на свою горькую судьбу. Ленчик из-за отсутствия детей стал с нею холоден, чаще возникала ругань. Клавдия, сама уже с выпирающим, круглым  животиком, советовала подруге:
-Да гульни ты на сторону, может и не в тебе дело…
-Та не, не могу я, девки… - отмахивалась Рая. – Да и врач говорил, я виновата. Бесплодная, грит, ты! Поеду в Кисловодск на воды осенью.
-Во-во! Там точно вылечат! Съезди… Врач бы только хороший попался… - двусмысленно намекала Клавдия.
-Ой, да иди ты! – отмахивалась Рая.
-Тут в районной станице, говорят, бабка объявилась, - поделилась услышанным как-то от мужа Тамара. – Болезни всякие лечит, заговоры сотворяет,  может попробовать? – посоветовала она подруге.
-Та возил меня Ленчик по знахаркам всяким, результат тот же… - отговаривалась Рая, - не верю я им больше. Они колдуют, а сами в карман смотрят, сколь ты им привезла.
-И я не верю, - вздохнула Клавдия.
-А ты чего не веришь, ты че, была што ль у кого? – удивленно спросила Рая.
-Была! Раньше! – созналась Клавдия. – Когда своего моряка пробовала приворожить. Наворожила на рублей двадцать. И где он тот моряк?!
Со двора вышел Александр, шутливо прикрикнул:
-Шо расселись, сороки! Томка, иди пацан плаче…
Тамара торопливо распрощалась, побежала кормить сына. Клавдия на прощание остановила Тамару, спросила обеспокоено:
-Рожать то как, дюже больно?
-У всех по-разному. Ты над этим не думай. Не зацикливайся! Больно - не больно, а срок придет, родишь, никуда не денешься… - и побежала к захлебывающемуся в крике сыну.
Плакал маленький Коля редко, когда голодным бывал, а вообще то, - спокоен был. Тамара над каждым его чихом тряслась, души в нем не чаяла. Кто бы мог подумать, удивлялась она позднему прозрению: дети в постели зачиняются, как по Библии в муках рождаются, а потом, кажется – большего счастья на земле и не существует.
Через три месяца родила девочку Клавдия. Рожала в районной станице, так захотел муж. Местным врачам не доверял. Так уж повелось на Руси, свои, доморощенные, - завсегда хуже. Вот, где-то там, на стороне и пышки сдобнее, и хлеб пирожками кажется. Когда принесли кормить девочку первый раз, Клавдия вперилась в нее взглядом, отыскивая черты мужа. Боялась, будет похожа на первую любовь. Сморщенный маленький комочек ни на кого не был похожим, только опытная нянечка посмотрела и сказала:
-Ой, ну вылитая мать!
Клавдия окончательно успокоилась.
Рая под предлогом проведать подругу в роддоме, предложила Тамаре съездить вместе в район, а заодно окрестить Коленьку в церкви, пока декабрь баловал не зимней погодой. Об этом Тамара неосторожно поделилась с братом. Тот испугался:
-Ты что! Узнают, скандал будет! Я же член партии, меня сразу в партком потянут, спросят, куда смотрел, - он хлопал глазами, всем своим видом показывая, какую глупость  задумала сестра.
-Так то ж ты член партии, а не я! Мне то, какое дело до твоего парткома, - возразила Тамара.
-Ты не знаешь наших порядков! Таскать меня будут! Выговор влепят, мне это надо?! – возражал брат. – Да и мои что подумают? – имел ввиду жену и тещу, которые в Бога не верили, демонстрировали хуторянам свой атеизм.
Сестра промолчала, для себя решила, назло окрещу, хотя к вопросам религии  равнодушна. Ее мать женщиной была верующей, но церкви в хуторе и станице не было, обряды строго  не соблюдала. В семье брата все были неверующими, племянники некрещеными, о вере не заикались. Бабка строго следила, чтобы речь о вере в семье не велась.
Ленчик поехал в район в командировку, и взял с собой женщин. Тамара ехала с малышом на руках. Крестного отца не было, в той роли выступил Ленчик, хотя и нельзя мужу и жене быть крестными, но кого из хутора повезешь для такой деликатной цели. Тамара только в церковь заскочила, когда отдавала справку с места жительства, и спряталась неподалеку, не хотела, чтобы ее увидели и донесли брату. Рая сама все сделала, вышла с малышом на руках, расцеловалась с Тамарой, весело констатировали:
-Теперь мы кумовья! А у меня есть сын! Крестный!

9.

Клавдия после свадьбы перешла жить в дом к мужу. Первое время долго не могла привыкнуть к укладу жизни семьи Завьяловых. Отец работал трактористом, мать тоже в бригаде на полеводческих работах, все как у всех. Но в доме аскетически пусто, ничего лишнего, из живности держали только кур. Привыкшую жить в достатке, Клавдию угнетала элементарная бедность, нежелание родителей купить новую, современную мебель. Они пользовались дедовыми лавками, вместо стульев, посередине хаты грубо сколоченный стол из почерневших досок, на стенках вышитые до войны рушники, да многочисленные фотокарточки в одной общей раме. И мать, и отец ходили в одних и тех же фуфайках не один год, да и жених не щеголял обновками. Когда она родила, отец Андрея спустил с горищ старинную люльку, в которой нянчили Андрея, и тут Клавдия решительно воспротивилась, потребовала у мужа купить новую детскую коляску и кроватку. Благо деньги водились, просто старикам в голову не приходило тратиться на мебель. Их устраивала та, к которой они привыкли, и не замечали убогости, которая бросается в глаза каждому новому человеку, переступившему порог их дома. Клавдия начала ломать сложившийся быт, чем сразу настроила против себя родителей мужа.
-Подумаешь, фифа!.. Как будто не в хуторе выросла, - обижалась мать мужа.
-Пожила в городе, набралась… - вторил ей отец.
 Андрей решительно встал на сторону жены. Он любил ее первой юношеской любовью, долго добивался ее расположения, отчаялся видеть ее в своих женах, не тот он парень, чтобы стать мужем признанной красавице в хуторе. И вдруг неожиданно для него Клавдия скоропалительно согласилась выйти за него замуж. От радости он простил ей грех,  не упоминал его в дальнейшей семейной жизни, никак не мог поверить своему счастью. На фоне красивой жены – Андрей совсем терялся  своим простоватым видом, извечно загорелым, кирпичного цвета, лицом. Ранее он, как и его родители, не замечал убогой обстановки в доме,  теперь же на все смотрел глазами жены, во всем соглашаясь с ней. Первым делом из хаты исчезли лавки, стол, сундуки дореволюционной выделки, оставшиеся в наследство от дедов и прадедов. Запах нафталина отпугнул моль,  вещи десятилетиями лежащие на дне сундука начали распадаться от ветхости. Старики цеплялись за утварь, не хотели расставаться со своим добром, вещи напоминали им о далеких годах их юности, были по-своему дороги им. Хотя стариками родителей Завьяловых можно назвать больше по привычке, как старшее поколение, обоим чуть больше за пятьдесят. Фронтовые ранения и работа в колхозе вымотала их, вытянула жизненные соки, рано убелила голову отцу соляным раствором, да и мать имела приличную проседь, хотя не утратила былой женской привлекательности, в талии была тонка и подвижна. Стараниями Клавдии в хате настлали полы, появился фанерный шкаф с зеркалом, новый круглый стол и стулья с гнутыми ножками. Старики по началу плевались, скептически осматривали стулья, садились осторожно,  казалось – они рухнут под тяжестью их тел. Постепенно старики утратили право голоса в семье, верховодить стала Клавдия, ее слово в любом споре становилось решающим. Родители мужа обижались, со временем перешли жить в пристройку при кухоньке, сетуя на жизнь, дескать, в собственном дворе они теперь уже не хозяева. Напряженная обстановка в доме ожесточала Клавдию, она стала сварливой, раздражительной, порою несправедливо жесткой. Ко всему прочему, мужа не любила. Полагала, совместная жизнь смягчит ее отношение к Андрею,  привыкнет к нему, а ребенок сблизит их еще больше. Тем более, муж - человек положительный, не в пример другим – непьющий, работящий, рассудительный, и… семейный. Антипатии, отчуждения к мужу Клавдия все же  не испытывала, понимала, лучшей партии во всем хуторе ей не сыскать. Да и за свой грех чувствовала перед ним некоторую виноватость, старалась свое недовольство прятать глубоко  вовнутрь. Но не лежала душа у Клавдии к нему. Принимая его ласки, закрывала глаза и вспоминала утраченную любовь. И казалось, ласкают ее те руки, некогда такие родные и желанные, и ей до слез становилось жалко себя. Как-то съездила она с мужем в Ейск, прошла мимо общежития, в котором прожила два года, взглянула на окна своей бывшей комнаты, где ночами принимала своего милого, сердце забилось сильно-сильно. Почудилось, выйдет сейчас из-за поворота знакомая фигура, и не устоит она, тут же бросит мужа и побежит за ним сломя голову. Клавдия даже вздрогнула от такой мысли, резко остановилась, Андрей недоуменно взглянул на нее:
-Что с тобой? Тебе плохо? – обеспокоено спросил муж.
-Жарко что-то… Сердце прихватило… - потупила Клавдия глаза.
Андрей осторожно отвел ее в стороночку, посадил на скамейку, сбегал за газированной водой. Зубы громко стучали о край стакана, капли воды пролились на грудь, Клавдия еле передохнула. Виновато взглянула на мужа, ей на миг показалось, догадался он о причине ее недомогания.  Андрей был суетливо внимателен, озабочен, предано заглядывал в глаза, Клавдия встряхнула головой от наваждения, взяла себя в руки. Решительно встала и пошла к автовокзалу. Больше в Ейск она не ездила. Казалось, только появиться в городе, непременно встретит бывшего возлюбленного, а что произойдет дальше, боялась предположить. Страшилась об этом думать. Но мужу Клавдия вначале не изменяла не изменяла. Не хотела хуторских пересудов. Да и не с кем изменять? Сравнить никого не могла со своим бывшим возлюбленным. Тот всегда был чисто одет, брюки клеш наглажены, ботиночки начищены, «Шипром» за версту несет. А от хуторских трактористов и скотников несло мазутом, навозом и перегаром. Мужики заигрывали с ней, зажимали в уединении, и сразу назначали свидание в лесопосадке.  Клавдия решительно пресекала такие попытки.
Андрей, будучи  механиком, трактористами командовал как солдатами, мог и в морду дать в случае чего,  дома притихал, становился послушным и домовитым. Клавдия помыкала мужем. Палку старалась не перегибать, знала взрывной характер мужа, хотя и остывал быстро. Стоило только ей ласково поманить его в спаленку, муж таял как воск на солнцепеке, в основном же его редко к себе подпускала: то голова болела, то устала, то настроение к близости не располагало. С годами на лице мужа отпечаталось унизительно просительное выражение.
Дочь подрастала, Андрей в ней души не чаял, просил родить ему сына. Клавдия замалчивала разговоры о ребенке, у нее на работе появилась перспектива занять место заведующей. В хлебопекарне Клавдию рабочие  боялись больше, чем заведующую. Она сразу же поставила себя строго, исключая всякое панибратство, принятое на хлебопекарне до ее прихода. Не проработав и года, уличила кладовщицу в хищении муки и сахара, уволила ее, присвоив ключи и не доверяя более никому распоряжаться складом. Заведующая, женщина предпенсионного возраста, мягкая, избегающая всякого конфликта в коллективе, как-то незаметно для себя уступила бразды правления Клавдии, дорабатывая оставшиеся годы до пенсии. Клавдия  работала мастером смены, но с годами так сложилось, она как бы стала заместителем заведующей, чего не предусматривалось штатным расписанием. И Клавдия решила исправить штатное недоразумение властей. Вместе с заведующей  составила бумагу с обоснованием требования ввести новую должностную единицу на хлебопекарне – должность заместителя заведующей. С этой бумагой  поехала в район, сначала зашла не в исполком, в соответствующий отдел, а в райком партии, к третьему секретарю райкома партии Балабанову Сергею Сергеевичу, с которым была едва знакома. Ранее заметила, как масляно тот смотрел на нее на недавнем празднике урожая, стремился все время находится рядом, в конце концов, пригласил ее в президиум под недоуменные взгляды других, более значимых руководителей. Клавдия загадочно улыбалась ему, коротко отвечала, кто она и откуда, и как-то проезжая по колхозу их станицы, третий секретарь райкома партии ненароком захотел ознакомиться с работой хлебопекарни колхоза. Председатель удивился такой просьбе,  виду не подал, только успел шепнуть секретарше, чтобы та звякнула на хлебопекарню, и там навели порядок к приезду гостей. Сергей Сергеевич, поблескивая солидно образовавшейся плешью, важно прошел по цехам, демократично здоровался с рабочими,  руки никому не подавал, и тут же потерял интерес ко всему, как только увидел Клавдию. Та успела снять не совсем свежий белый халат с дырками, накинула кокетливый передник и заколола сзади волосы. Секретарь райкома галантно поздоровался с нею, сам подал руку, посетовал, что ее не видно в районе, спросил, есть ли к нему какие просьбы, пожелания, при этом сделал вид, он обращается ко всем присутствующим, выслушал ответ: спасибо, ничего не надо, у них все есть, раскланялся, и долго тряс руку Клавдии. Велел заходить с просьбами в райком, если таковые появятся. Клавдия интуитивно почувствовала истинную причину приезда Сергея Сергеевича, прыснула себе в ладошку и только покачала головой. Спустя месяц у нее созрел план воспользоваться знакомством с партийным руководителем. А что?! Женщина она молодая, красивая, не единожды замечавшая, как восхищенно смотрят на нее мужчины, решила воспользоваться своей неотразимой внешностью и решительно зашла в приемную секретаря. И только молила всевышнего, чтобы тот оказался на месте. Секретарша посмотрела на нее, как на пустое место, продолжала заниматься своим делом.
-Я к Балабанову Сергею Сергеевичу, - нависла над секретаршей Клавдия, чувствуя, как та готова стать стеною между нею и дверью, ведущей в кабинет. Властный голос Клавдии сделал свое дело, многие посетители как-то уж просительно испрашивали разрешения попасть на прием, а эта птичка видно крупного полета, если так смело ведет себя в приемной.
-Как доложить? – сухо спросила секретарша, отложила бумаги, и уже с любопытством взглянула на необычную посетительницу.
-Скажите просто: Клавдия Васильевна из колхоза «Светлый путь».
Секретарша приподняла бровь, на минуту задумалась, птичка не так уж и крупна, для простых посетителей сегодня не приемный день, но было в ней что-то повелительно барское, на простую колхозницу не совсем похожа. Она нажала кнопку селектора и доложила:
-Сергей Сергеевич, к вам Клавдия Васильевна из колхоза «Светлый путь».
На том конце провода как будто только ее и ждали целый день, тут же отозвались:
-Проси!
Секретарь райкома встал из-за стола пошел навстречу вошедшей Клавдии. Удивленный и осчастливленный одновременно.
-Не ожидал, - сознался он, помог снять плащ, широким жестом пригласил к столу. Нажал селектор, попросил секретаря принести чаю. Сам сел рядом, касаясь коленками ее коленок. Вожделенно смотрел на нее, вернее рассматривал. Тогда, когда  увидел ее впервые, его восхитила красота и осанка этой женщины. Окружавшие на том празднике начальники стесняли, не позволяли рассматривать ее в упор, изредка взглядом упрямо вылавливал ее лицо из толпившихся районных чиновников, старался повнимательнее рассмотреть, чем же, кроме красоты  привлекает его, но так ничего для себя и не решил.  И сейчас, вглядываясь в ее лицо, искал в ней некоторый изъян, чтобы не быть ею окончательно очарованным, как случилось при первой встрече.
-Чем обязан, Клавдия… э…э… - он забыл ее отчество.
-Можно просто – Клавдия, -  улыбнулась на его заминку.
Отсутствие подобострастия,  которое  привык Балабанов видеть в посетителях, приятно удивило и в то же время насторожило опытного кабинетного работника. Наигранная внимательность отразилась на его лице, маска каждого руководителя, привыкшего повелевать и ни за что конкретно не отвечать.
-Видите ли… - начала Клавдия. Она давно продумала линию своего поведения. Дескать, провинциальная женщина не очень разбирается в иерархии районного руководства, решила обратиться за помощью к человеку, с которым почти знакома, а он подскажет, куда и к кому конкретно необходимо попасть на прием. – Вы говорили в свое время… - намекнула на его приезд к ним на хлебопекарню, - к вам можно обратиться с некоторыми просьбами рабочего характера. Может быть, я не вовремя и не вы решаете такие вопросы, вы уж извините меня, но вы подскажете, как мне поступить дальше, - мягко, но решительно говорила Клавдия. Секретарь слегка напрягся, с просьбами к нему ходят каждый день, у некоторых такие просьбы – взвыть хочется.
В дверь стукнули, Балабанов слегка отодвинулся от Клавдии, зашла секретарь, на подносе принесла чай, сахар, порезанный лимон на блюдечке. Поставила стаканы с подстаканниками, и еще раз украдкой любопытно взглянула на Клавдию.
-Не соединяйте меня ни с кем, - попросил Балабанов секретаря, проводил ее взглядом до дверей, и маска внимательного участия опять прилипла к его лицу.
-Тут вот… - Клавдия достала бумаги, - руководство приняло решение ввести на хлебопекарне дополнительную должность – заместителя заведующей. Я уже три года исполняю эту обязанность, незаконно, если можно так сказать. Надо устранить такую несправедливость, - она выжидающе посмотрела на Балабанова. Тот слегка обмяк. Вопрос то плевый! Только ничто никогда не решается вот так сразу. Иначе люди уважать перестанут. Взял со стола бумагу, пробежал по строчкам глазами.
-Голубушка, Клавдия Васильевна, - теперь  видел ее отчество отпечатанным на ходатайстве, - райком партии не решает вопросы расстановки кадров, этим занимается райисполком в лице товарища Семенова. Райком может всего лишь порекомендовать ту или иную кандидатуру, а там как уж решит исполком, - говорил Балабанов, а сам ловил взгляд Клавдии, отмечая про себя, не находит в ее лице изъяна, все больше восхищает его своей не деревенской аристократической красотой. Да и воля есть в этой женщине, и должно быть, - не глупа. Скользнул взглядом по фигуре: и здесь придраться не к чему.
-Так вы порекомендуйте, - наивно проговорила нараспев Клавдия, и как бы ненароком пододвинулась к нему, обещающе взглянула ему в глаза. - Хотя и за это спасибо. Теперь  с вашей помощью я знаю к кому можно обратиться, - Клавдия сделала вид, что собирается уходить.
-Куда же вы! А чай! Остыл, должно быть… - он первым взял подстаканник, подавая пример и подчеркивая, официальная часть разговора закончена. – Расскажите о себе: замужем, есть ли дети? - попросил он. Маска доброжелательного участия слетела с лица, осталась нормальная человеческая заинтересованность. Клавдия приподняла свой стакан, отхлебнула маленький глоточек.
- Замужем. Дочь, - коротко доложила она. – Закончила в Ейске училище, теперь хлебопекарь. Буду поступать  в институт, на заочное обучение, - тут же на ходу придумала она, хотя об институте никогда не задумывалась.
-Похвально! Нам нужны в станицах грамотные кадры. Когда в следующий раз появитесь в наших краях?
-Когда пригласите, Сергей Сергеевич. В районе много всяких мероприятий проводится. Не то, что в нашей станице, - она поощрительно улыбнулась ему. И поняла, сейчас в кабинете повиснет пауза, она не знает, о чем еще можно говорить с ним, поэтому решительным жестом отставила стакан.
-Еще раз спасибо! Пойду искать товарища Семенова.
-Минуточку! – остановил ее секретарь райкома.
Балабанов встал, прошел к своему столу, нажал кнопку селектора, попросил секретаря соединить его с исполкомом, и непосредственно с товарищем Семеновым. Тон разговора с Семеновым несколько изменился, из вкрадчиво доброжелательного преобразился в вальяжно настойчивый.
-Тут к тебе зайдет Клавдия Васильевна… - секретарь заглянул в бумагу, - Завьялова, с просьбой внести изменения в штатное расписание хлебопекарни в колхозе «Светлый путь». Ты уж будь любезен, отнесись внимательно к просьбе, и не затягивай решение вопроса. Договорились? Спасибо!
Балабанов положил трубку и победно посмотрел на Клавдию. Собственно, ради такого звонка и зашла она в райком. Встала, развела руки:
-Я прямо не знаю, как мне вас благодарить, - и готова была укусить себя за язык. Как можно его отблагодарить, она как раз понимала, только представить себя в объятиях этого полнеющего, старого по ее меркам, лысеющего чиновника, - не могла. Сама загоняла себя в угол, но не воспользоваться своими женскими чарами, значит, ничего не добиться в этой жизни. Балабанов сама галантность, выкатился из-за стола, подхватил плащик Клавдии, помог одеть его и замер, как швейцар, ожидающий чаевые. Клавдия поощрительно улыбнулась:
-Я всем в станице стану рассказывать, какое внимательное и чуткое у нас руководство, - польстила она Балабанову.
-Я всегда к вашим услугам. Рад буду видеть вас вновь. В ближайшее совещание в районе приглашу вас персонально.
Галантно поцеловал ей ручку. Расстались почти друзьями. Балабанов с надеждой на вторую встречу, тогда эта красивая женщина станет чуточку ближе. Клавдия уже на улице отметила про себя: красоту надо беречь, красота -  счастливый лотерейный билет, подаренный ей природой, но делить выигрыш  с Балабановым ей не хотелось.
Конечно, после звонка, хотя и третьего, но секретаря райкома партии, штатное расписание было изменено согласно указанной просьбе, и Клавдия стала заместителем заведующей.

10.

Еще одна зима пронеслась над хутором, застудила лиман, засыпала снегом дома, но ненадолго. Оттепели сменялись морозцами, радовались хуторяне, когда грязь на дороге замерзала. Трактора дорогу  раздолбали, на фурманке невозможно проехать, лошади выбивались из сил. Колеса утопали в колее до ступиц, корпус фурманки «плыл» по болоту. Мороз давал легкое ощущение тверди под ногами. Глядя на разбитую, в огромных колдовыбоинах, дорогу, не верилось, что летом на этом месте дорога будет укатанная до асфальтной твердости.
Александр тяготился бездельем, его раздражал по ночам писк сына, только солнце растопило последние сугробы в балках,  тут же уехал на заработки. Совесть его уже не мучила за длительные отлучки, да и Тамара устала от его вечного ворчания, недовольства ночными бдениями с сыном, когда уехал, вздохнула свободней, никто им с сыном не мешал, не упрекал. Рая возмущалась его бездельем дома, тихо советовала подруге: «Да устрой ты ему выволочку!». Тамара возражала: - «Не надо, Рая. Не трогает нас и ладно. Не скандалит, даже не пьет, - урезонивала Тамара куму, - камыша нам на всю зиму  заготовил. На дрова старые яблони порубил, я не жалуюсь, - и как последний аргумент: - У бабки в сто раз тяжелее было …»
 Ей давно нужно было выходить на работу, иначе могли исключить из колхоза. Зимой отговорилась, не хотела отдавать Колю в детские ясли, в которых дети все время болеют и кашляют. Весной вопрос о работе мог встать ребром. И Тамара решила взять на дом, на откорм, колхозных уток. И сын при ней будет. И она при колхозной работе. Написала заявление в правление колхоза, через несколько дней во двор привезли деревянные кормушки, поилки – перевернутые глиняные сосуды и разрезанные вдоль резиновые скаты от автомашин, их использовали и как кормушки, и как поилки. Приехал заведующий складом  Аникеев на тракторе «Беларусь» с тачкой, сгрузил несколько мешков комбикорма.
Когда совсем потеплело, в картонных коробках доставили сотни маленьких желтых комочков, беспрерывно пищащих и шарахающихся от каждого шороха и тени. Их высыпали из коробок прямо на землю, они тут же сбивались в кучки, не переставали пищать, бессмысленно уставившись в новый для них мир, полный загадок и неожиданностей. Тамара вначале растерялась, как она справится с такой массой бестолковых утят, которые не знают, где нужно пить и есть, куда уходить на ночь, хотя для сна к сараю приделали большой загон с навесом.
Пса пришлось убрать за изгородь двора, и поселить его в будке у огорода. Первые дни Полкан жалобно скулил, не соглашался с подобной несправедливостью.
Тамара крутилась, как белка в колесе. Утята вечно хотели есть. Вскоре от травы во дворе ничего не осталось: пустынный утоптанный стадом слонов ландшафт. Не успевала замешивать им комбикорм, поливать его рыбьим жиром, смешивать с лебедой, которую ей приходилось рвать в берегу, посадив маленького Колю в траву на пеленку. А сын уже вовсю ползал, и пытался встать на ножки, приходилось быть все время начеку. Тогда Тамара и пожалела, что рядом нет мужа. Хотя вопрос: стал бы он  возиться с утятами? За работой  вспоминала о муже редко, только вечерами, когда перед сном наспех читала несколько страниц очередного любовного романа. Для себя решила: приедет – буду с ним нежна и ласкова, чтобы не упрекал меня в отсутствии бабьей прыти. Александр приезжал на несколько дней, привозил деньги на житье, ни здрасте, ни до свидания, как-будто выходил со двора на несколько минут и снова заходил. Брезгливо смотрел на утят, спрашивал Тамару:
-Тебе что, денег не хватает?
-Не в деньгах дело. Из колхоза турнут, - возражала жена.
-Делов то! Я не колхозник, и че, хуже их живу?!
-Не принято как то… Жить в хуторе и…
Александр кривил губы и отходил, понимая, спор бесполезный.
Все ее мысли о нежности и ласке улетучивались, как только муж приходил поздно ночью в изрядном хмелю, грубо переворачивал жену, не спрашивая, устала ли она и хочет ли  принимать его ласку. Изо дня в день, помыкавшись по двору, переступая через утят, к обеду  уходил в бригаду к мужикам, «точил с ними лясы», попивал водку, в одночасье собирался и уезжал.
Первое время во двор с проверкой  заходили бригадир Дмитрий Иванович Ковалько и  молодой зоотехник Валентин Петрович Непейвода, приехавший в их колхоз после окончания института по распределению. Жена с дочкой оставались в городе, переезжать к мужу не захотела, поставила ультиматум: получит квартиру, тогда приедет к нему жить. Но колхоз направил его в хутор, в котором жилья не предвиделось. Проживал в станице на квартире у престарелых пенсионеров, в хутор приезжал каждое утро и вечером уезжал на колхозном автобусе. Зоотехником слыл толковым, председателю жалко было бы, если бы он уехал из-за бытовых неурядиц. Поэтому правление колхоза выделило ему беспроцентную ссуду под строительство дома в хуторе. С условием: если останется, когда отработает положенный после института срок – дом будет принадлежать ему, если уедет – дом достанется колхозу. С бригадиром они выбрали пустой план, через несколько дворов от Стаценко Тамары, и прошлым летом там успели заложить фундамент под будущую хату. В этом году Архипович обязался возвести стены под крышу.
У бригадира других забот полно, он появлялся все реже и реже, а зоотехник Валентин Петрович зачастил по дворам хозяев, которые выращивали колхозных утят, у всех начался непонятный падеж. Несмотря на молодость зоотехника, из-за уважения к специальности и принадлежности к начальству, все его величали Петровичем. По дворам только и слышно: «Петрович сказал!», «Петрович велел!», «Петрович привез лекарство!», «Петрович советовал». Валентин Петрович оперировал тушки прямо во дворах, брал органы на исследования, рассматривал в микроскоп, ездил с образцами в район, но причину падежа выяснил. Привез таки нужное лекарство, падеж прекратился. Его безропотное трудолюбие вызывало у хуторян все большее к нему уважение. Жалели его сердобольные бабы: каждый вечер мотается в станицу, устает, своего угла нет, жена к нему не едет. Некоторые намекали ему, оставайся на квартире в хуторе, есть же несколько вдовых да одиноких женщин,  он делал вид, намеков не понимает.
Случилась в хуторе гроза. Утята слегка оперяться стали, подросли, но грома в своей короткой жизни еще не слышали, и молний не видели. Туча налетела быстро, мощно, под самый вечер. Вмиг все потемнело. Ветер впереди дождя пронесся, верхушки деревьев до земли гнул. Гром загремел длинными раскатами, словно тысячи артиллерийских орудий над головой залп выплевывали, молнии небо расчерчивали причудливыми зигзагами. Тамара попыталась уток в сарай загнать,  от грома и молний утята метались и  шарахались от лиски до лиски, бестолково тыкались стайками во все углы, но в сарай заходить никак не хотели. Ливень стеной полил. В хате криком исходил от испуга Коля. Она  сама боялась молний и грома, побежала в дом, схватила сына, успокаивала его, забилась в угол, с тревогой посматривала в окно. За пеленой дождя ничего не было видно. Только двор блестел одной огромной лужей. Всю ночь Тамара с ужасом представляла, какой урон нанесет гроза уткам, и как за него она будет отчитываться перед начальством.
Наутро выяснилось: у хозяек, которые успели до грозы загнать уток в сараи, самый большой падеж утят. От грома утки шарахались из угла в угол, потоптали и подавили друг друга. А Тамара ранним утром вышла во двор, и не поверила своим глазам: утята плескались в лужах, казалось, радовались нечаянному для них счастью, быстро превратили лужу в одно серое месиво. Погибших почти не было, за редким случаем – умерли от переохлаждения самые маленькие и недоразвитые утята.
Бригадир и зоотехник обходили дворы, долго понять не могли, почему у Тамары падежа нет, как у других хозяек. А она сначала боялась признаться в своем страхе перед грозой, поэтому уток и не загнала в сарай. Когда те поняли, в чем дело, бригадир почесал вспотевший лоб, резюмировал:
-Не было счастья, да несчастье помогло. Надо всем хозяйкам сказать, чтобы уток в грозу в сараи не загоняли.
-Век живи, век учись, - кивнул в ответ зоотехник. – Ни в одном учебнике, институте не подскажут, как лучше содержать уток во время ливня.
-Водоплавающая тварь – че ж ей воды бояться! – согласился с выводом бригадир.
С Тамарой у зоотехника сложились дружеские отношения. Иногда  угощала его обедом, зоотехник стеснялся, изредка соглашался,  в благодарность купил в колхозной лавке мясо и привез ей домой. Теперь смущалась она, отказывалась,  зоотехник без слов положил сверток на стол и ушел. Во время его посещений, сын Коля невольно тянул к нему ручки, скучавший по своему ребенку, Валентин Петрович брал его на руки, подбрасывал к небу, тот захлебывался от смеха и счастья.
-Скучаешь по своей дочери, - догадывалась Тамара. Они с недавних пор перешли на «ты», оба молодые, на хуторе субординацию соблюдали до определенного периода.
-Скучаю, - сознавался зоотехник.
Как-то жарким днем он долго возился с утятами, стал опаздывать на автобус, Тамара предложила остаться переночевать у нее, только из-за чувства сострадания, хотя зоотехник был симпатичен ей. Она невольно поправляла прическу, когда тот появлялся во дворе. Зоотехник сдержанно поблагодарил, напомнил, завтра весь хутор будет говорить о том, что у Тамары ночевал мужчина. Дойдет до мужа. Она и предположить не могла, что ее можно обвинить в чем-то предосудительном. Вспомнила, как женщины перемывают косточки некоторым хуторским жителям у лавки, подумала, - эти придумают, чего и не было. А еще  напомнил:
-Кстати, кровать у тебя только одна! – с усмешкой проговорил Валентин Петрович, Тамара смутилась, как-то не подумала она о таком пустяке,  быстро нашлась:
-Я бы тебе на полу постелила…
Улыбнулся в ответ, пожал ей локоток и поспешил к автобусу. Но с того дня к зоотехнику у Тамары уважение возросло. С ним ей интересно поговорить, он знал больше ее, учился в институте, жил в городе. Тамара дальше станицы никуда не ездила. Зоотехник спокойно рассуждал на любые темы. Своими знаниями ни бравировал, не смотрел свысока на хуторских, которым грамотности явно не хватало. Но и Валентин Петрович был приятно удивлен, увидев стопку книг, сложенную на подоконнике. Посмотрел на корешки, удивился еще больше: Жорж Санд, Оскар Уайльд, Ги де Мопассан, Алексей Толстой, Короленко, Стендаль, и еще несколько книг современных авторов.
-Муж читает? – спросил Валентин Петрович.
-Я тоже все прочла, - почему-то смущаясь, проговорила Тамара. Зоотехник удивленно приподнял бровь. Взял почитать у нее одну из книг, взамен принес «Приваловские миллионы» и «Угрюм-реку». Тамара прочла их, пришла к выводу, русские авторы пишут о любви не так возвышенно, но более правдиво. Поделилась своими соображениями с зоотехником. Тот  выслушал ее, как обычно, приподнял бровь в знак выражения своего удивления,  сказал:
-Ты научилась анализировать!
По осени Тамара сдала уток с неплохим привесом, получила свои впервые заработанные деньги. Накупила сладостей, пригласила племяшей, накормила их халвой, конфетами и подарила по шоколадке.
Они играли с Колей, который научился ходить, у него прорезались зубы, он тянул в рот все подряд, как и все дети в его возрасте. Мишка умиленно говорил:
-Мама Тома, он такой забавный! А где ты его нашла?
-В капусте, - улыбалась Тамара.
Мишка недоуменно смотрел на нее и ничего не говорил, явно не верил. Зато Петька, как старший по возрасту, дал подзатыльника брату и сказал:
-Где, где! Тебе ж бабка говорила: все дети – вы****ки.
-А шо це такэ? – недоумевал младший.
-Подрастешь – узнаешь! - веско говорил старший.
-Не слушайте вы ее, - остановила их Тамара. – Дети рождаются от любви. Когда люди любят друг друга, они вместе и находят детей.
Такое разъяснение ясности не внесло. Знали, живут в хуторе пары, а детей у них нет. А у одиноких женщин иногда появляются дети. Но расспрашивать взрослых бесполезно, все равно наплетут с три короба, а правды не скажут.
Двор как-то вмиг опустел, задавил Тамару своей тишиной. За лето привыкла к извечному гвалту уток, первые дни было непривычно тихо,  приводила в порядок двор, который стал похож на одну большую вытоптанную площадку, покрытую слоем серого помета. Приехавшему мужу похвалилась успехами, с гордостью показала заработанные деньги.
-Значит, не пропадешь, - успокоено сделал вывод. Денег оставил меньше, чем обычно, и укатил в неизвестном направлении до самой глубокой осени.

11.
.
Прошло два года.
Ничего существенного в жизни хуторян не произошло. Хотя разговоров об изменениях в укладе их жизни стало больше. Зарплаты остались те же, но как-то свободнее, вольготнее становилось жить. Колхозникам начали платить пенсию. Не большую, всего до тридцати рублей, лучше такие деньги, чем никаких. Никто теперь не упрекал, если в хозяйстве заводили корову, колхозникам разрешили официально гонять на пастбище своих личных буренок. Не следили, сколько у кого соток в огороде. Какие культуры на них посажены. В магазинах появилось больше товаров необходимых в  личном хозяйстве. Забрезжила надежда на улучшение жизни.
Бригадир Ковалько на планерке рассказывал о решениях партии и правительства в области колхозной жизни: государство снизило нормы обязательных поставок сельскохозяйственной продукции; возросли цены на закупаемую государством продукцию; взят курс на мелиорацию, химизацию и механизацию сельского хозяйства.
Все тот же Мороз ехидно спросил:
-Стало быть, до седнешнего дня, мы на волах пахали! Механизации у нас ны було?
-А то ты не видишь, сколько у нас тракторов в ремонте простаивают. Запчастей нет! Вот тебе и механизация! Когда наладят выпуск запчастей, тогда хватит тех тракторов, шо имеем. А то сломался трактор, запчастей нет, легче новый купить, чем старый ремонтировать. А комбайны у нас, какие? Их в музей пора сдавать! Половину пшеницы теряем … - доказывал Дмитрий Иванович.
-А як же мы тоди план выполняем и перевыполняем по пшанице? – не отставал все тот же Мороз.
-Выполняем!.. – отмахнулся от него бригадир.
-А, правда, Иваныч, как так получается, план по хлебу мы выполняем, а пшеницу закупаем за рубежом? – спросил механик Завьялов.
-Шо вы меня пытаете? Приедет председатель, или лектор какой из района, у него и спрашивайте, - отбивался бригадир, - наше дело пахать та сеять. Или спросить у Югова, наш хуторской философ все знает.
-А сам то ты как думаешь? – хихикнул комбайнер Федор Лобода.
-Мое дело не думать, а хлеб растить.  Где скажут и сколько скажут! Я так думаю: страна большая, хлеборобных земель мало, потери зерна большие, лентяев много, вот тебя, Федор, лишнего переработать не заставишь, все пораньше норовишь домой удрать, поменьше работать, а украсть в колхозе побольше… - беззлобно говорил бригадир. Лобода   на такую, по его мнению, несправедливость взвился:
-А ты меня хоть раз поймал?!
-Поймаю, если надо будет… - спокойно возразил бригадир.
-Скажи, Иваныч, а настанет  такое время, шо мы сами будем решать: сколько, чего и где сеять? – тихо спросил Завьялов.
-Чего захотел?! – закричал Мороз. – Эт ты на своем огороде решай! А тут земля государственная!
-Шут с ней, с землей! – не повышая голоса, проговорил Завьялов. – Но коль бы мы сами решали, тому ж государству более урожай выдали. А то в райкоме лучше нас знают, когда сеять надо. Земля ще мерзлая, а депеши шлют: сеять то, сажать это…
Бригадир только улыбнулся, резко встал:
-Все! Пожужжали, и будя! Работать надо! Из района бумага пришла, сеять велят.

Два лета Тамара выращивала уток, на третий год пошла работать на ферму телятницей, брат как раз сдавал дела новому заведующему, сам перебирался с семьей в станицу. В правлении ему обещали место начальника отдела кадров, да и жене в бухгалтерии была обеспечена должность. Все у них складывалось хорошо. Только бабка бунтовала, ни в какую не хотела переезжать в станицу. Там не нашлось место для ее скотины: кроме коровы и свиней,  завела еще и коз. А Калининым необходимо было продать в хуторе дом, иначе у них не хватало денег расплатиться за дом в станице. Ругань в доме Калининых не прекращалась в течении месяца. Брат Тамары - Алексей несколько раз ночевал на ферме, не хотел идти домой, все чаще стал прикладываться к стакану, топил свою безысходность в самогоне. Кончилось тем, что Алексей подошел к Тамаре и, пряча глаза, сказал:
-Теща не хочет ехать в станицу, говорит, к тебе переедет жить. Ты как? – и с надеждой взглянул на нее. У Тамары в груди все похолодело,  отшатнулась, как от пощечины:
-Леша, ты шо?! Я только жить начала! Сколько она с меня крови выпила? Мне до сих пор снится, шо я от вас вырваться не могу… Ты хочешь, шо б она и мого Кольку порола так, як твоих лупцует? Так я уже не та! За свого сыночку глаза быстро выцарапаю! – с напором, страстно отчитывала брата Тамара.
-Та я понимаю, - уныло протянул Алексей.
А сестра продолжала высказывать:
-Она хоть раз за три года пришла и спросила: как я живу? И ты тоже хорош! Ни на один праздник в гости не пригласил, брат называется! Варвара моего Коленьку на улице не узнает, она не видела его ни разу… Да шо там говорить, она и своих то в упор не видит… - в сердцах выговаривала брату Тамара. Обида, накопленная за эти годы на братову семью, - выплеснулась наружу. Самого брата Тамара жалела, мягкотелый он, слабохарактерный, мучается, изменить в своей семье ничего не в состоянии. Со слезами продолжала:  – А теперь, видите ли, придет она жить ко мне со своими свиньями, козами и коровой, шоб я опять гнула на нее спину! Нет уж! Дайте мне пожить!..
Брат потоптался, потоптался, выслушивая гневную отповедь сестры, и пошел в контору. Там вкратце пересказал разговор с сестрой жене Варваре. Та покривила губы:
-Конечно! Кормили, поили сколько лет, вот ее благодарность! За всэ хороше, шо мы ий зробылы…
Брат смалодушничал, промолчал, хотя в душе и не согласился с женой.
Александр в хуторе  появлялся все реже и реже. Не очень скрывал от жены, что живет на две семьи. В прямую этого не говорил, все же Тамара законная жена, которая воспитывает его сына,  Тамара в мелочах замечала его раздвоенную жизнь: для бритья покупал два флакона «Шипра», один раньше оставлял дома, другой увозил с собой. Теперь он забирал с собой оба флакона. Продуктов с собой набирал гораздо больше, раньше вообще ничего не брал, уезжал налегке, с пустыми руками, питался в  колхозных столовках. Теперь он ездил на заработки не только летом, но и зимой, а денег привозил все меньше и меньше. Говорил, - урезали расценки, платить по прежним договоренностям перестали. Тамара скандалов не устраивала, душе больно было,   отдаляться начал от нее Александр, она все больше привыкала к его отсутствию. Рая, у которой муж никуда не уезжал, если только в командировку съездит на день, на два, прибегала в слезах от обиды за частые его отлучки в командировки. Чувствуя некоторую отчужденность к ней Ленчика,  винила себя, все  из-за невозможности быть матерью. Рая съездила на курорт в Минеральные Воды, лежала в районной больнице, ей дали направление в краевую больницу, но туда она так и не поехала. Дома хозяйство большое, на кого его оставишь: на мужа?! Или на свекра?!  И в колхозе работу потеряет! Нынче дояркам платят хорошо, место быстро займут! Доярки, завидовали ей, в шутку подхихикивали:
-Хорошо тебе, Райка, живешь с мужиком, и не о чем не думаешь!.. – говорила одна.
Другая вторила:
-Во, во! А тут только потрясет трусами, глядишь – и залетела!
Аборт – самый неприятный случай для хуторских женщин. Сначала наездишься в район или станицу для сдачи анализов, потом ждешь назначенного времени. Собираешься, как на войну, процедура болезненна и небезопасна для здоровья, на следующий день необходимо выйти на работу. Многие от боли несколько суток отойти не могут, а на работу все равно бегут, как в тумане крутятся среди коров. Да и наркоз делали по большому блату или знакомству, или если муж привозил в больницу ведро раков. А так, аборт все больше по живому делали.
-А ты, Райка, дай другому, проверь Ленчика, можа то он слабоват! – по общий смешок советовала третья доярка.
-Та ну вас! – отмахивалась Рая. – Мне уже советовали такое!
-А че! Он, у нас Петрович ходит, бережет семенной фонд, - намекали они на зоотехника. – Да и ветврач не перетрудился…
-Да че там зоотехник, пущай сразу к осеменатору идеть! Тому все одно кого заводить в стойло та осеменять, корову чи бабу… ха-ха-ха!
Бабы чесали языки, пока разносили зеленку коровам, в душе они жалели Раю, сочувствовали ей. Женщина без дитя – ущербная, в хуторской бабьей среде -  не полноценная.
Тамара за годы замужества расцвела. Стала красивой, статной, молодой женщиной. Мужики заглядывались на нее. Знали, мужа подолгу не бывает, может, устала его ждать? Подкатывали с намеками, старались ущипнуть незаметно,  Тамара твердо давала понять: одной с сыном ей хорошо. Мужчины во снах и грезах слегка волновали ее, но не эти, хуторские, небритые, прокуренные и вечно обсыпанные соломенной трухой. А те, в книгах: благородные, умные и возвышенные. Сын киномеханика Володя приехал на каникулы в форме курсанта высшего общевойскового училища, поступил таки в военное училище, как того хотел, гордо ходил по хутору в форме, не снимал ее в жару, встретил Тамару, удивился: похорошела! Вспомнил, как когда-то провожал ее домой из кино, стал уверять, если бы не бабка, непременно задружил бы с ней. В его тоне уловила Тамара высокомерные нотки. Володя демонстрировал свое теперешнее превосходство перед хуторскими парнями, полагал, только он достоин всеобщего внимания хуторских невест. При этом подчеркивал: девчонки его не интересуют, снизошел  своим вниманием до Тамары, знал, муж в отъезде. Вечером пришел к дому, вызвал ее, предложил посидеть на лавочке.
-Я замужем, Володя, - напомнила молодая женщина. – Час посидим, неделю обсуждать будут.
-Тогда пойдем к тебе! – обрадовался курсант.
-Еще чего! Чтобы я до конца жизни не отмылась! Нет уж… иди… В хуторе незамужних девчонок много…
-Да я только книгу попросить – почитать … - нашелся Владимир, явно огорченный ее неприступностью.
-Днем приходи, тогда выберешь… - отрезала Тамара.
Но днем за книгой Володя не пришел.

Коля подрос, Тамара отводила его в детский сад. И сразу начал болеть. Приходилось разрываться между фермой и сыном. А тут, после укрупнения колхозов, закрыли в хуторе фельдшерский пункт. Скорую помощь надо вызвать  из станицы. Машина иногда приедет,  чаще  заявляли –  бензина нет. Лечились больше народными средствами, лекарство просили у зоотехника или у ветеринарного врача. Евсей Архипович, свекор Раи, возмущался:
-Скоро пиявками лечиться будем, как в средневековье. Цего добра у нас в лимане много! Та ще клистиры будем ставить друг другу трехведерные… Твою мать! Советской власти пятьдесят лет, а я до сих к чирьяку подорожник прикладываю… - ругался он.
Как-то задержалась Тамара на работе, прибежала в детский сад, а на дверях замок висит. Побежала к воспитательнице домой, запыхалась, припасла извинения за опоздание,  та пояснила, шла  с Колей к себе домой, встретила дочку пасечника Ивана Ковалько, та в гости из Ейска к нему приехала, шли  с отцом, остановились, конфет ему насовали, а потом уговорили ее:
-Давай мы его к себе возьмем, - поясняла воспитательница, - вдруг ты надолго задержишься. А мне ж управляться надо по хозяйству, я и согласилась.
Тамара пошла ко двору Ковалько. Знала сплоченную, дружную семью дяди Ивана, сын бригадирствовал в хуторе. Мать домохозяйкой была. Зашла во двор, увидела идеалистическую картинку: сын сидел на столе под навесом, вокруг него расселась вся семья Ковалько, возле него лежат конфеты, игрушки, оставшиеся от выросших внуков, миска вареников с вишнями и медом. Дочь деда Вани – живо повернулась к Тамаре, воскликнула:
-Заходи, Тамара! Слушай, у тебя не сын, а прелесть! Не могли мы с батьком пройти мимо!..
-Садись, отдохни трохи, - пододвинул  ей стул дядя Иван.
Жена тут же спросила: - вечерять будешь?
-Ой, что вы, спасибо!  На работе задержалась… - оправдывалась Тамара.
-Поишь варэныкив з вышнямы, - настоял дядя Ваня.
Жена не стала слушать ее отнекиваний, поставила перед ней тарелку с варениками.
Сын свою мать увидел, потянул к ней руки.
-Все одна? – спросил дядя Иван.
-Одна, - подтвердила Тамара. – Скоро приедет, - как бы оправдывая мужа, пояснила она.
Тот не стал развивать тему, только сказал:
-Ты не волнуйся, если шо! Мы его до сэбэ завсегда возьмэм.
Когда прощались, дядя Иван налил им баночку меду. С тех пор дядя Иван часто забирал из сада маленького Колю, а когда подрос Коля сам ходил к ним в гости, почитая его за родного деда. И дед любил его как внука. Может потому, что были у него все внучки.
На ферме дорожки Тамары и зоотехника Валентина вновь пересеклись. Отношения по-прежнему теплые и доверительно дружеские. Только с ней он мог поделиться своими неурядицами в семье. Жена по-прежнему не хотела к нему ехать, хотя дом с большим трудом ему построили. Прошлым летом жена с дочерью прожили у него, как на даче, чуть ударили дожди, уехали в Краснодар. Аргумент для отъезда был неотразимым: уборная на огороде, грязища – ноги не выдернешь, душа нет, и в школу дочке некуда будет ходить. Валентин на выходные ездил в Краснодар, все реже заставал жену дома. Приезжал хмурый и удрученный. Понимал, в Краснодаре ему уже не рады, если оставит в колхозе работу и уедет к семье, то работу по специальности в городе не найдет. Валентин Петрович был из той породы людей, которые полагали, они нужны людям там, куда направил их институт. Уехать из колхоза – значит предать этих людей. Позже  понял, как заблуждался. Уехал бы – прислали б другого, только и всего. Бабы чувствовали его настроение, искренне советовали:
-Да брось ты ее, Петрович! Подумаешь, холера городская, у нас вон, сколько девок на выданье, выбирай любую, за счастье почтут…
Хуторские бабы не приняли его жену, которая по приезду приходила в лавку, брезгливо поджав губы. Однажды сделала продавщице Люсе замечание за грязный фартук, в следующее посещение увидела, как та отпускала керосин, руки не помыла, и тут же начала взвешивать продукты. Не сдержалась, вновь сделала продавщице замечание. Замечание по сути правильное,  по тону оскорбительное. Острая на язык Люся, отбрила: у нее заместителя нет, а мыть руки после каждого покупателя – она не намерена, никакой воды не хватит, не нравиться – пускай в городе наводит порядки. Жена зоотехника отказалась покупать хлеб, гордо и обижено несла голову вдоль хутора, делала вид, никого не замечает. Мужу высказывала: с коровами общаться благороднее, чем с продавщицами и доярками, которые ходят в грязных халатах.
-А што, Петрович! Ты у нас мужик видный, не пьющий… - цепляла его другая доярка.
-Стар я для ухаживаний да женитьбы, - отбивался Валентин, не поднимая головы, делал свое зоотехническое дело и только улыбался в ответ.
-Да за тебя и замужняя будет не прочь подержаться… - разводила в истоме руки доярка Наталья Лихая.
Все же женщины недоумевали: мужик всю зиму один и никого не завел себе. А ведь многие бы согласились!
Отношения Валентина и Тамары повернулись в одночасье, а может, только случай подтолкнул две полуодинокие души друг к другу. Скотник Илья Баранов подстерег Тамару в тамбуре коровника, подхватил ее в охапку, приподнял и понес в угол, на солому, заготовленную для подстилки коров. Мужичек тщедушный, откуда только сила взялась. Тамара не успела опомниться, как рука скотника зашарили по телу. Со всех сил уперлась ему в грудь, не смогла закричать, голос от возмущения перехватило,  только успевала придушено повторять:
-Ты шо! Сдурел!
Тот только ухмылялся, и все сильнее прижимал ее, свободной рукой провел по телу и сдавил грудь. И тут Тамару прорвало:
-Да  отпусти ты, сволочь!
-Та че ты! Че ты!.. Ломаешься!.. – прерывисто дышал скотник.
Возню услышал Валентин Петрович, заглянул в тамбур, подошел сзади, сгреб скотника за шиворот, слегка приподнял, на полусогнутые ноги поставил, и коротко, сбоку, ударил того в солнечное сплетение. Скотник согнулся, присел на корточки, глянул снизу, еле выдохнул:
-Ты шо! Она твоя што ли?
Тамара вскочила, от испуга спряталась за спину зоотехника. Никто никогда в хуторе не позволял себе насильничать  женщину. Если такое когда происходило, жаловаться было не принято, управлялись своими силами. Но за Тамару заступиться некому. А с жалобой в район она бы не поехала. Стыда будет больше, чем милицейского разбирательства, хуторяне осудят ее, а не насильника. И вообще связываться с милицией, колхозники не привыкли, с жалобами в  район не ездили.  Милиция приезжала в хутор редко, только если руководство заявит о краже коровы или теленка, или еще о чем-либо существенном.
-А ежели не моя, тогда можно лапать? – строго спросил Валентин. – Еще раз увижу, - голову отшибу! – пригрозил он и пошел дальше по своим делам.
Тамара схватила корзину и понеслась вслед. Видела, зоотехник зашел в свою коморку, где стояла центрифуга для определения жирности молока. Управилась с телятами, пошла к нему в комнатку, поблагодарить за спасение. Валентин сидел за столом, положив голову на руки. На скрип двери, поднял голову, спросил устало:
-Тебе чего?
-Я марлю взять, сейчас теленка принесут, корова рожает, - почему-то не сразу сказала ему слова благодарности. Не ожидала увидеть его уставшим и грустным. Потопталась, и добавила:  - Спасибо, шо спас от того бугая…
-А, пустяки! – отмахнулся зоотехник. – Ты если, что скажи, я быстро его на путь истинный направлю.
-Спасибо. Ты чего домой не идешь? – спросила Тамара.
Валентин вздохнул, посмотрел на нее, ответил:
-Да тошно мне, Тома, жизнь как-то наперекосяк пошла… Дом пустой, к кому идти?!
Тамара подошла к нему, ей очень захотелось по-матерински погладить его по волосам. Но не решилась. Валентин протянул руку, поймал ее за поясок халата, притянул к себе, обнял за талию, и уткнулся лицом в ее мягкий, теплый живот. Тогда и она решилась погладить его волосы. Валентин поднял лицо, усмехнулся:
-Ну вот, от одного бугая отбилась, другой пристает…
-Че ты сравниваешь! – упрекнула Тамара.
-Переходи ко мне жить, - тихо предложил он.
У Тамары забилось сердце, чуть не плача ответила:
-Куда нам, Валя! У меня муж, сын. У тебя жена, дочь!
-В том то и дело: у тебя муж липовый, и у меня жена такая же. Только на бумагах мы супруги. А по жизни – одиноки! Ты не устала от такой жизни?
-Некогда задумываться, крутишься, как белка в колесе.
-Во-во! А жизнь проходит мимо! Опомнимся в старости: зачем жили?
-А дети, Валентин? Для них живем.
-Твой  сын -  с тобой! А моя дочь где? – грустно проговорил Валентин Петрович.
Отпустил Тамару, посмотрел на нее снизу:
-Я приду к тебе ночью, пустишь? –  глухо спросил он, с напряжением ждал ответа.
-У меня сын, Валя, - напомнила Тамара. - Он уже большой, все понимает…
Зоотехник покачал головой, соглашаясь, опустил глаза. Тамара постояла, потом, как в омут прыгнула:
-А хочешь, я сама к тебе приду? Уложу сына и приду. Пустишь?! – с вызовом спросила она.
Валентин кивнул:
-Я буду ждать!..
Она отошла от него к двери, в любую минуту могли заглянуть доярка или ветеринарный врач, которые принимали роды у коровы. Как чувствовала, только отошла, заглянула Наталья Лихая, глазками стрельнула:
-Иди, Тома, принимай! Такой хорошенький, со звездочкой во лбу…
-Бычок или телочка? – спросил зоотехник.
-Телочка!
Валентин Петрович встал:
-Пойдем, посмотрим. Говоришь: «и во лбу звезда горит»?
-Да, увидите…
Ветеринар перенес теленка в базок для молодняка, обтирал тряпкой сырую шерстку, тот пытался встать на дрожащие ноги, тыкался мордой в руки ветеринара. Увидев Тамару, ветеринар весело поприветствовал ее:
-С пополнением тебя!
-С семнадцатым за последний месяц, - улыбнулась в ответ Тамара. А сама оглянулась на стоящего рядом зоотехника. Наталья сдоила молозиво у рожавшей коровы, принесла в подойнике Тамаре, та налила молозиво в бидон, натянула на горлышко соску, сунула в рот теленку. Теленок мотнул головой, резина не пришлась ему по вкусу. Она макнула пальцы в молозиво, дала обсосать их, тот, причмокивая, засосал пальцы, незаметно для теленка подменила пальцы соской, несмышленыш тут же стал жадно толкаться лбом в соску с бидоном.
Домой шла с затаенным смятением, понимала, этот вечер может изменить ее жизнь. Стоит ли в ней менять что-либо, или оставить все так, как есть? И в то же время понимала: Валентин тот мужчина, о которых она читала в книгах, о которых мечтала. Ее тянуло к нему,  не как влюбленную без памяти женщину, а как тянет цыпленка под крыло наседки, где тепло, уютно, а главное – безопасно. Валентин нравился ей, как нравился он всем женщинам хутора,  их связывало нечто большее, чем дружба. Давно возникла между ними взаимная симпатия и понимание без слов.
Дома Тамара накормила сына, поиграла с ним, управилась по хозяйству, уложила маленького Колю спать, почитав на сон детскую книжку. Но все мысли крутились вокруг обещания, данное Валентину. На душе  тревожно, словно совершала воровской поступок, и в то же время сладко посасывало под ложечкой от мысли: она перелистывает новую страницу своей жизни. Удостоверившись, что сын крепко спит,  на цыпочках вышла, плотно прикрыв за собой дверь, спустила с цепи собаку, и выскользнула за калитку, предварительно окинув взглядом улицу. Пока шла под тенью ночи ко двору Валентина, сердце стучало так, как не стучало в день росписи с мужем. За годы замужества женщина не позволяла себе ничего подобного, за что могли бы осудить ее бабы. Хуторские бабы не верили никому, справедливо полагая, - непорочных дев в хуторе не водилось, однако, Тамару не могли пристегнуть пока ни к одному имени. Чем ближе подходила она к калитке дома Валентина, тем медленнее становился ее шаг, тем больше в груди нарастало чувство раскаяния. Она уже не могла идти вперед,  и вернуться назад у нее не было сил. И в самый тревожный момент раскаяния, вспомнила прочитанное у Жорж Санд, и выделенное  для памяти: «В жизни есть только одно счастье – любить и быть любимой». Совсем недавно вновь перечитывала ее книгу и натолкнулась на другое изречение, заставившее ее задуматься: «Сдержанность в любви или  дружбе была бы глупой причудой и к тому же актом себялюбия, убивающим всякое чувство сначала в нас самих, а затем в любимом человеке». Муж упрекал ее за холодность в постели, за сдержанность и скупость в ласках, которая, возможно, убила в нем, то немногое, что испытывал муж к ней, как к женщине. Может не стоит повторять сдержанность по отношению к Валентину. Он давно нравится ей, и она симпатична ему, Тамара это чувствовала. Сдерживались оба, понимая обстоятельства своей жизни, а сдержанность, в конце концов, убьет зарождающее чувство. Вспомнив афоризмы, осмелела, мысли о них подтолкнули ее вперед, решительно толкнула калитку. Шла и старалась убедить себя: имеет право любить и быть любимой, в глубине души все равно испытывала стыд перед мужем. Ведь она не питает к нему неприязни, нет чувства ненависти, нет желания отомстить, зная, что муж живет с другой женщиной. Так уж на Кубани повелось, какой бы муж не был: пьяница, лентяй, бабник, - но он муж, и этим все сказано. Редко какой муж уходил к другой женщине навсегда, еще реже уходили жены. Тамаре стукнуло двадцать пять лет,  она ни разу не любила, если не считать привычку жить с мужчиной, который вытащил ее из прежней жизни, подарил сына, и Валентин был первым мужчиной, на которого молодая женщина смотрела с затаенной нежностью и симпатией.  Валентин никогда не делал шаг навстречу, и Тамара за маской дружеского участия тоже не давала  ему повода для встречного шага.
В душе каждой женщины живет чувство любви. Нужен только толчок в нужную минуту, чтобы поток сдерживаемых чувств выплеснулся наружу. В ином случае душа начнет стареть быстрее тела.
 Валентин сидел в глубине двора на крыльце. Ждал. Листья сирени скрывали его. Услышал скрип калитки, встал, пошел навстречу, протянул руку, Тамара быстрым шагом устремилась навстречу, уткнулась ему в грудь, он приобнял ее за плечи, повел в дом. С волнением, как школьница, переступила порог его дома, сама себя одернула: «Че ж дрожать теперь! Сама пришла!..». Мужчина вел себя сдержано, достойно. События не торопил. Посадил к столику, под светом настольной лампы Тамара увидела бутылку шампанского, конфеты и два граненых стакана. Фужеров и бокалов хуторяне не признавали. Некоторые покупали дорогие и красивые фужеры, и они годами пылились в сервантах. Если появлялся повод красиво выпить, шестью бокалами не обойдешься, набегало сразу человек пятнадцать. Самогон из бокалов никто не пьет. А стаканов, по семь копеек за штуку, можно купить сразу сто штук. И сколько их перебьют на свадьбе или другом торжестве, никого не волновало. Поэтому как бы романтично вечер не начинался, только сейчас нам, с высоты прожитых лет, бросится в глаза несуразица: рядом с бутылкой шампанского стоят граненые стаканы, а тогда это было в порядке вещей. Валентин открыл бутылку, без хлопка, боясь вспугнуть тишину, подождал, пока  перестанет шипеть шампанское, разлил по стаканам, поднял руку со стаканом и сказал тост:
-Давай, Тома, за наше с тобой тихое счастье.
Она глупо улыбалась, не зная, как себя вести. Решила подчиниться воле случая. Посмотрела на шампанское, вино пенилось, искрилось в свете лампы, приподняла руку навстречу стакану Валентина, стаканы глухо столкнулись, надпила и посмотрела снизу вверх на Валентина. Он стоял сбоку, наклонился и поцеловал ее. Тамара разволновалась еще больше, по сути, это первое ее свидание с мужчиной. К мужу на свидание она не ходила. Шампанское слегка ударило в голову, она успокоилась, успокоение прибавило смелости. Встала, обняла за шею Валентина, и сама подставила губы. И он нежно начал ее целовать: губы, шею, глаза. И голова закружилась сильнее, уже не от шампанского, а от нежности и неги, разлившейся по всему телу. Тамара позволила взять себя на руки, донести до постели, он продолжал ее целовать и медленно раздевать. Тамара ловила себя на мысли, ей так приятно ощущать его руки, его поцелуи, нисколько не стеснительно от своей обнаженности, тело стало зовущим и податливым, как пластилин в умелых руках мастера. Ей остро захотелось стать его женщиной, отдать себя всю, без остатка.
В ту ночь Тамара впервые за все время замужества поняла, что такое быть женщиной. Когда стон непроизвольно вырвался из глубин души, и сознание на миг покинуло ее, а потом, откинувшись на подушки, вспомнила стоны, всхлипы и вскрики Варвары на брачном ложе с братом, поняла: счастливые брачные узы не только общее хозяйство, но и согретая любовью постель. А она, дуреха, считала супружеский долг неприятной обязанностью.
Домой Тамара летела, как на крыльях. Рассвет еще не наступил, но предутренняя дымка разгоняла ночную темень. Через несколько минут  хозяйки встанут доить коров. Почти бегом пересекала чужие подворья, скользила мимо свисавших листьев деревьев, на нее капала утренняя роса. Забежала домой, перевела дух, стала посреди комнаты и закружилась, как девчонка. Счастье переполняло душу. Тело было легким, невесомым, так и хотелось парить над хутором, над мелочностью их жизни.
Жизнь для Тамары преобразилась многократно. Она расцвела, несмотря на все трудности колхозной жизни. Любовь женщину преображает внешне, мужчину – внутренне. Она влюбилась и дарила Валентину всю свою нерастраченную любовь и нежность. И Валентин был покорен ее чувством, только сожалел, приходится скрывать их отношения. А еще сожалел, что не встретились раньше. Тамара смеялась:
-Ой, да раньше ты бы не обратил на меня внимание!
-Что так? – удивлялся он.
-Да видел бы ты меня, когда я жила у брата. Гадкий утенок был красавцем по сравнению со мной. А ты городской франт! Вон, даже ботинки чистишь, хотя на улице или грязь, или пылюка.
-Муж рассмотрел же…
-Та ниче он не рассмотрел! Он просто пожалел  меня! За что я всегда буду ему благодарна. Ему благодарна, а тебя люблю! – и  целовала его.
В хуторе их отношения вскоре стали секретом полишинеля. Уж слишком явно светились глаза Тамары, бабы знали, если женщина не замечает тяжелых корзин с зеленкой, носится, как угорелая, все время улыбается, и не слышит вопросов, или отвечает невпопад, - значит, завелся мужчина. Которого любят! А вычислить такого в их маленьком, замкнутом мирке, - несложно. Первой ей высказалась Рая:
-Говорят, ты с зоотехником снюхалась?
Тамара потупилась, в груди слегка похолодело:
-Кто говорит то?
-Бабы толкуют… - уклонилась от прямого ответа Рая.
-Брешут… - неуверенно отбивалась Тамара.
-Ой ли! А ну поглядь на меня! – не отставала кума-подруга.
-Ни че в нашем хуторе не скроешь! – в сердцах вздохнула Тамара, и созналась: - Ох, и влюбилась я Рая! По самую макушку! Че я буду говорить Сане, приедет скоро… - и еще раз вздохнула.
-А зачем ему чего-то говорить? Ему, кабелю, на стороне можно с другой бабой жить, а ты всю жизть его ждать будешь? Влюбилась, - и молодец! – и тут же с женским любопытством, для которой любовь стала прошлым воспоминанием, с придыхом спросила: - Ну и как он?
-Что? – не поняла Тамара.
-Ну-у, там… - поводила в воздухе руками, - и вообще…
Тамара счастливо рассмеялась:
-Да нормально все! Любит он меня! Нежный и ласковый! Испытать такое можно раз и этим жить всю оставшуюся жизнь. Такого чувства  у меня еще никогда не было!
-Счастливая ты, Томка! – позавидовала по-хорошему подруга.
Та согласно покачала головой.  Рая тут же в мед положила каплю дегтя:
-Счастье то ваше, до приезда мужа, а дале как?
Об этом Тамара старалась не думать. Приедет – будет видно. Они по-прежнему скрывали свои чувства от посторонних глаз, хотя не раз обсуждали вопрос их дальнейшей жизни. Скрывала она свои отношения и от маленького Коли. Мальчишка подрастал, и мама внушала ему: его папа уезжает далеко на заработки, чтобы накопить денежек на подарки сыну. И Коля должен ждать и радоваться его приезду. Маленький Коля все реже видел отца, и все чаще дядю Валю, который два лета приходил к ним во двор, когда Тамара держала уток, а потом поселился невдалеке, и мальчик провожал его до дому, если замечал его идущим по дороге, когда тот возвращался с работы. А потом часто бегал играть в его двор к дочери дяди Вали, когда к нему приезжала на лето жена с ребенком. Коля привык к нему, доверчиво обнимал за шею, если тот брал его на руки. И как-то выдал Тамаре, едва научившись говорить:
-А лучше бы нашим папкой был дядя Валентин!
Тамара обхватила его, прижала его тельце к своему лицу, чтобы он не заметил краски, бросившейся ей в лицо, прошептала грустно:
-У тебя не может быть два папки. У тебя есть папа… - а сама чуть не заплакала.

12.

Иван Никифорович Ковалько готовился отметить с хуторянами день Победы. Достал гимнастерку офицерского покроя, провел тряпочкой по медалям, вздохнул: орден Красной Звезды ему так и не вернули. Он писал в военкомат запрос-заявление, в котором излагал просьбу вернуть орден. Пришел ответ: солдат Ковалько лишен ордена по суду, по суду амнистирован, но не реабилитирован, на амнистированных отмена решения суда о лишении орденов не распространяется. Горько Ивану Никифоровичу. Тогда, в пятьдесят пятом, ему было не до юридических тонкостей, отпустили домой раньше срока – и на том спасибо. Его другу и товарищу по лагерю Назаренко Василию Ильичу амнистия не положена, и он оставался отбывать срок полностью. Только смена уголовного законодательства позволила освободить товарища раньше времени. Когда возвращали медали, в военкомате долго удивлялись, как в приговоре обошли слово «медали»,  прописан на лишение один орден. Обыкновенная описка судебного делопроизводителя, а так бы и медали не вернули. С годами в коридорах военкомата как-то забылось, что солдат Ковалько был осужден за измену родины, приравняли его к участникам войны. А хуторяне никогда его изменником не считали. Никому в хуторе Иван Никифорович не рассказывал о годах, проведенных в лагере, только сыну на склоне лет рассказал: «Знаешь, Митрий, наш лагерь от фашистского ничем не отличався. Токо у немцив не так обидно було: мы для их  врагы.  И воны знали: подвернытся случай, я первый им глотку пэрэгрызу. А за шо ж нас свои топталы. За людэй ны считалы!..» - и рассказал далее, как заключенных голодом морили, расстреливали за любую провинность, издевались над политическими урки и конвоиры, как в пятьдесят третьем всех блатарей и воров на свободу выпустили, а бывших военных, ученых, учителей и прочих, проходивших по политическим статьям, оставили умирать в лагерях.
Иван Никифорович вздохнул и еще раз погладил медали. К военным медалям добавлялись юбилейные, ему вручили медаль «ХХ лет победы над Германией», а недавно – «50 лет Великой Октябрьской Социалистической Революции». Молча принял  коробочку с медалью из рук партийного работника района, положил  в карман, а дома спрятал коробочку подальше в стол, и к гимнастерке прикреплять медаль не стал. Таким образом, выразил  молчаливый протест за все свои обиды на власть, которая обошлась с ним, и не только с ним, так сурово и несправедливо.
  Подошла жена, провела рукой по спине, отобрала гимнастерку, посмотрела на свет, не побила ли моль, не надо ли погладить, вернула со словами:
-Много не пей, Ваня. Опять болеть будешь.
-Та кода то було! - устыдился Иван Никифорович, вспомнив, как они отмечали освобождение и возвращение на родину Назаренко Василия Ильича, на радостях так «назюзюкались», слово через губу переплюнуть не могли, потом два дня мучился головной болью. Назаренко неделю прожил у них, потом поехал в родную станицу, в которой не был более сорока лет, поселился у двоюродной сестры, вся его оставшаяся родня, которая осталась в родной станице. А через год сошелся с одинокой станичанкой, стал жить у нее, удивляя соседей своей грамотностью, русской правильной речью, покладистым непьющим характером, несмотря на то, что вернулся не откуда нибудь, а из тюрьмы, в которой отсидел много лет, и душой не ожесточился. А по русским понятиям: в тюрьму без греха не сажают. Сначала относились к нему настороженно, отчужденно, сторонились его резких  высказываний, особенно когда  открыто заявил: «Наши батьки на волах пахали, больше урожай снимали, чем вы сейчас  тракторами да комбайнами снимаете. А почему? Да потому, что указивки сверху ждете, и не бережете урожай, так как не свое…».  Он либо не понимал, чем чреваты такие высказывания, либо бояться уже некого – через все круги ада прошел. Постепенно ледок отчуждения растаял, Василий Ильич устроился по плотницкой части в строительную бригаду, и сейчас нет более уважаемого человека в станице, чем бывший заключенный, бывший белоказак, предатель родины – Назаренко Василий Ильич. Вот как бывает: нынешнего председателя коммуниста, орденоносца, обласканного властью – не уважают, а какого-то бродягу – чтут. Людское уважение неподвластно указам сверху, его не купишь за деньги: оно или есть или его нет.
Иван Никифорович надел гимнастерку, покрутился перед зеркалом в шифоньере, остался доволен собою, повернулся к жене:
-Пиду, мать. Ты тож не задерживайся.
Степенно пересек двор, вышел за калитку. День выдался хороший: не жаркий, не прохладный.  Не спеша  прошел вдоль хутора, здороваясь с каждым встречным жителем, люди оглядывались вслед, дед медали одевал лишь в праздник Победы. Прошел вдоль пасеки, удовлетворенно, в очередной раз подумал: хороший взяток будет, пчелы активно трудятся. Утром он брал с собой на пасеку маленького Колю. Хуторяне давно привыкли, как старый и малый за руку чинно шествуют по хутору. Дед называл Колю внучеком, хуторяне на такое утверждение улыбались, знали, родства меж ними нет. Коля любил ходить с дедом на пасеку,  сегодня случилась незадача: укусила его пчела, Коля громко расплакался. Дед как мог утешал:
-Шо, бжела меду дала? Ты ны плач, то укус полезный…
Ходил вокруг Коли, делал свои дела, все приговаривал, слезы от укуса пчелы не слезы, хуже, когда человек плачет от обиды. А пчела – насекомое трудолюбивое, если бы все так работали,  их жизнь по-другому бы протекала. Коля ничего не понимал из того, что говорил дед Ваня, но равномерный говор успокоил мальчишку, он засопел, потом слезы и вовсе просохли. А дед возился с инвентарем, продолжал бубнить: иные работать и вовсе не хотят. Не помнят люди, зачем живут на этой земле. И кем бы они в этой жизни не были – праведниками или подлецами, талантами или бездарями, больными или здоровыми, - они все временные на этой земле. Метеорами чиркнут по небу и исчезнут, только след останется. Плохой или хороший, то всевышний увидит, и по делам воздаст.
Под монотонный говор деда маленький Коля вздремнул на солнышке, положив голову на ладошки, дед хмыкнул, и накрыл его своим пиджаком.
  А сейчас дед степенно шел на встречу с земляками ветеранами. Так сложилось в хуторе, Первое мая и седьмое ноября праздновали менее торжественно. Больше использовали их как выходные, чтобы управиться по хозяйству. В станице силами учеников организовывались парады, работали выездные лавки, мелькали флаги и транспаранты. А в хуторе мужики собирались у магазина, садились на лавочки, лузгали семечки, тут же выпивали, потом добавляли, случалось - устраивали драки. Приходили жены и уводили своих мужей по домам. День Победы отмечали более торжественно, без драк и матерных сцен. Собирались в бригаде за столами, где обедали полеводы. Первыми приходили мужчины, доставали бутылки с самогоном, чуть позже подтягивались жены с закуской. Несли все, чем были богаты. День Победы не был красным днем в календаре, женщины управлялись на фермах и в поле, поэтому приходили позже. Мужчины не занятые в животноводстве собирались к двенадцати часам, бригадиры сквозь пальцы смотрели на нарушение трудовой дисциплины, остальные колхозники управлялись на скорую руку и тоже подтягивались к общему застолью. У всех в памяти свежи события тех лет. Прошло совсем не много лет, родившиеся после войны мальцы, не успели еще опериться. Первую выпивали без пафосных тостов, за тех, кто не вернулся. А таких в хуторе не мало. Легче по пальцам пересчитать тех, кто воевал и вернулся. Ветераны садились по одну сторону стола, остальные колхозники – по другую. Особое место в середине всегда оставалось за Иваном Никифоровичем – он ветеран двух войн, единственный в хуторе. Бывшие воины с достоинством позвякивали медалями, справа сидел тщедушный Федор Дзюба, дошедший до Венгрии; слева крепкий, кряжистый, скандалистый  Николай Мороз – закончил войну в Манчжурии. Далее, киномеханик Михаил Набока, его однополчанин Леонид Зайков, захватившие конец войны, но успевшие получить ордена и медали за участие в тяжелых боях на территории Чехословакии. Медаль «За трудовую доблесть» была у Филиппова Евсея, несмотря на то, что оставался на оккупированной территории. До оккупации и после нее он ударно трудился в колхозе, вернее сказать, - рвал жилы на благо скорой Победы над врагом, как один из немногих мужиков оставшихся в хуторе. Тут же сидели суровый шорник колхоза Прищепа Пантелей Ильич, орден «Боевого Красного Знамени» был привинчен к гражданскому пиджаку. У ног вертелась пухленькая белобрысая дочь Олька, чуть поодаль столяр Лихой Василий, с вдавленным подбородком, осколок мины снес часть кости. Сейчас  с гордостью потирал подбородок, выпячивая свое увечье, а после войны стеснялся, долго прятался от девок. После войны безногие и безрукие в цене были, а тут всего лишь  шрам на лице, ноги-руки целые. Обженившись, Лихой перестал стесняться своего ранения, слыл большим любителем выпить и побузить. Василий Милой как всегда сидел чуть в стороночке, в разговоры вступал редко, ордена не одевал, только колодки, глаза переводил с одного говорившего на другого, если с кем соглашался, кивал головой.
В молчаливом единодушии опрокинули стаканы по первой за не вернувшихся с войны, поговорили о том, о сем. К Ивану Никифоровичу наклонился Николай Мороз, спросил, почему тот на первое мая не приходил к клубу. «Такого праздника в святцах не значится», - негромко ответил Иван Никифорович. Тот хохотнул: «Так и девятое мая в святцах не значится».  Иван Никифорович возразил: «Девятое мая людями выстраданный праздник и Богом отмеченный» - и серьезно посмотрел на Мороза, пресекая дальнейшие разговоры на эту тему. Мороз крякнул, хлопнул заскорузлыми пальцами по строганной крышке стола, потянулся к бутылке:
-Скучно сидим, товарищи! А ну-ка давайте повторим… Эт токо первая рюмка колом, вторая соколом полетит, а уж последующие мелкими пташками запорхают, - и разлил по стаканам. – За здоровье всех присутствующих и отсутствующих! – громко провозгласил, не дожидаясь остальных, тут же ловко опрокинул самогон в рот.
Первой подошли жена и дочь Василия Лихого, обе статные, по-хуторски красивые, дочь Наталья крупнее матери, девушка на выданье, но серьезных женихов не наблюдается. Женщины разложили на столе закрутки: соленые огурцы, помидоры, вареную картошку. Начали подтягиваться и остальные женщины. Каждая несла узелок с едой. Жена Ивана Никифоровича принесла свежеиспеченные пышки, салат из свежей редиски и много другой снеди. Мужики оживились.
-К такой закусью,  сколько ж выпить можно?! – восторженно проговорил Лихой Василий. Жена осадила:
-Ты смотри у меня! Выпьет он! Ты уже выпил недавно, фонарь еще не сошел… - и отобрала у него стакан. Тот молча встал, поймал жену за руку и вернул стакан в свое распоряжение. Жена пыталась возмутиться,  Лихой так же молча поднес кулак к ее носу, та обиженно засопела и отвернулась. Иван Никифорович пристукнул ладонью по столу:
-Тыхо мэни! Шоб без шуму и скандалу. Бо погибшим за нас стыдно будэ. Воны с того свиту бачут и головами качают, - строго проговорил он.
-И правильно! – поддержал его Андрей Завьялов. – Собираемся не пьянства ради, а помянуть погибших и выказать уважение ветеранам.
-О, глянь! Молодой ще, а с понятием! – похвалил его Мороз. – Ты, Андрюха, скажи, если на вашу долю такое выпадет, сможете вы родину отстоять, чи ни? – бахвалисто заговорил Мороз, напоминая присутствующим о своем геройском прошлом.
-Так че ж, дядь Коля, не выстоять, мы  из того ж теста слеплены, шо и вы. Выстоим! – уверено ответил Завьялов. - Вон, гля, как в мирное время Героев солдатам дают, на Даманском накостыляли китайцам, не позволили на нашу территорию зайти, - напомнил Андрей о прошлогоднем конфликте на советско-китайской границе. Мужики одобрительно загудели.
-Та оно так…
-Не осрамились…
-Наши и чехам нос утерли, - высказал свою осведомленность Мороз, и со значением посмотрел на сидящих за столом.
Андрей Завьялов крякнул и опустил голову. Над столом нависла пауза. Пантелей Прищепа низким баском напомнил:
-Чехи на нас не перли. То мы вломились в посудную лавку.
Мороз, весь сотканный из противоречий, готовый лезть в любой спор, тут же запальчиво отреагировал:
-Так шо, шо не перли! Мы их освобождали в сорок пятом, а оне теперя нос воротят! Из общего корыта исть не хотят, им особое блюдо подавай!.. – Мороз привстал в своей запальчивости, Леонид Зайков за полу его дернул, посадил на лавку.
-Правильно говорит Пантелей Васильич, - сказал Леонид. – Неча в чужой монастырь со своим уставом лезть.
-Так не мы ж одне, все страны Варшавского договора пошли… - уже не так  уверенно отбивался Мороз, - да ну их к бесу всех тех чехов да китайцев, давайте выпьем… Тут в своем огороде бы разобраться, - совсем на попятную пошел Мороз, так не похоже на его характер. Здесь  почувствовал общее неодобрение и счел нужным переменить тему.
До шести часов сидели мужики, курили, выпивали, обсуждали колхозные дела. По очереди подтянулись жены, молча садились рядом с мужьями, им наливали самогонки, выпивали за здоровье здравствующих ветеранов. В разговоры мужей не встревали, постепенно отделились своим бабьим кругом, у них свои темы для разговоров.
Налетели тучки, подуло со стороны лимана прохладцей. Стали собираться по домам. По старой традиции назад, в хутор, шли через кладбище. Подходили к могилам умерших ветеранов, поливали сухую землю самогонкой. Каждый вспоминал какой-либо забавный случай, происшедший с покойным при жизни. Могила Григория Захарова с покривившимся памятником заросла бурьяном, Иван Никифорович покачал головой, - как сынам не стыдно. Мороз тут же вспомнил старую историю, происшедшую с  Григорием: тот был хуторским водовозом, набирал из артизиана в бочку воду и развозил по домам. Как-то крепко поддал, не рассчитал сил, уснул на своем облучке, молодые парни лошадь выпрягли и впрягли пасшуюся у края дороги корову. Когда Григорий проснулся,  спросонья хлестанул корову батогом, та взбрыкнула, чуть не опрокинула водовозку. Долго потешался над Захаровым хутор. Тот в ответ грозил кнутовищем: «Узнаю, кто сделал, голову оторву!», - и невдомёк ему было, что в той шутке участие принимал его собственный сын.
Полили его бугорок самогонкой, пошли вдоль оградок к другим могилкам ветеранов.
В хуторе расходились, каждый к своему дому. Иван Никифорович поддерживал под руку жену, чуть отстав, шли сын Дмитрий с женой  Настей, сосед Михаил Набока, изрядно выпивший, ноги заплетались, но курс держал строго по тропинке. Навстречу, прижимаясь к изгороди, семенил Гаврила Сушков. Иван Никифорович нахмурился, хотел пройти мимо,  тропинка узенькая, не стерпел, остановился:
-Все ползаешь, упырь?.. - глухо спросил Иван Никифорович.
Тот вжался в штакетник, доски затрещали, прикрыл лицо, как от удара, срываясь на бабий фальцет, заголосил:
-Че ты ко мне пристал, че тебе надо! Ты что, лучше меня?! По одной статье огребли!
Жена повисла на руке:
-Оставь, Ваня, не надо… Пошли домой.
-Погоди, мать, - освободил руку Иван Никифорович. – По одной статье – говоришь? Це ты верно подметил. Токо я людэй ны мытарив, и люды мэнэ простылы, а тебя, погань, до конца твоей паганой жизни ны простять, - наступал на Сушкова Иван Никифорович. Голос его звучал глухо, внутри клокотал гнев и наружу готова была выплеснуться обида, что такие, как Сушков могут упрекнуть его в предательстве. – Вся моя вина, шо в плен попав, а ты тут сапоги немецкие облизывал… та людэй продавав…
Гаврила все сильней вжимался в штакетник, отступать ему было некуда, в сторону рвануть не позволял его сын, загородил дорогу,  только желваки играли на скулах.
-Та неизвестно, чем ты в плену занимался, может, похлеще мого шею гнул… - все так же на высокой ноте повизгивал Гаврила.
-Ах, ты гад! – не удержался Иван Никифорович, схватил левой рукой за лацкан, сгреб в кулак, а правой, не размахиваясь, стукнул в переносицу Гаврилу. Тот спиной завалил штакетник, упал на спину, потянул за собой Ивана Никифоровича, покатились оба в бурьян, только медали позвякивали. Сын Дмитрий подхватил отца поперек туловища, поднял, поставил на ноги, приговаривая:
-Все, батя, все, хватит. Не молодые уже, шоб на кулачках споры решать.
Жена вновь повисла на руке, Иван Никифорович бормотал проклятия, норовил вырваться, Михаил Набока тоже удерживал соседа, потом повернулся к уползающему в чужой огород Гавриле, и ногой поддал ему пару раз под зад, пьяно приговаривая:
-Ось тоби! Ось! Собака! Ще раз побачу, убью гада… Пошли, Никифорович, неча об цю мразь руки марать,- подхватил под руку с другой стороны, повел домой. Жена осуждающе ругала:
-Ну што ты, Ваня, как дите малое, связался с придурком. Не хватало тебе на старости лет ще драки учинять. Стыдоба!
Иван Никифорович только тяжко вздыхал, тяжело передвигая ноги в сторону дома.
Теперь каждый год, на девятое мая, Иван Никифорович после третьей рюмки перекидывал стакан вверх дном, объявлял:
-Все, баста! Будя пыть! А то пиду Гавриле морду быть.
Но Гаврила в праздники нос со двора не высовывал. Он и в будни не очень то гулял по хутору. С утречка прошмыгнет в лавку и обратно. Иван Никифорович проходя мимо его забора, в сердцах пинал ногой штакетник, и шел дальше. За забором стояла тишина, словно проживал там не человек,  а живой покойник.

13.

Кратковременные визиты мужа домой уже не радовали Тамару. Приезжал он всегда внезапно, писем никогда не писал, приветов ни с кем не передавал. Привозил кучу подарков, в том числе одежду Тамаре, которую покупал на глазок, и редко когда угадывал с размером. Обнимал жену, как будто только вчера уехал, не испытывал ни угрызений совести, ни вины перед нею,  потягивался с хрустом, громогласно воспрошал:
-Ну, как вы тут без меня?
Тамара молчала, не знала, как ответить. Александр сажал на коленку сына, добродушно теребил его, и тоже спрашивал:
-Скажи мне, сынок, чужие дяди ночуют в нашей хате?
-Не-ка! – мотал отрицательно головой Коля.
-Устами ребенка глаголет истина. Как ты, Томка, терпишь без мужика?! – искренне удивлялся муж.
-Ты же терпишь без бабы, - уколола Тамара мужа.
-Мы – другое дело! Ну, так и быть, ублажу ночью за долготерпение, - самодовольно улыбался, полагая, сделает жене подарок, а она мучилась вопросом: рассказать или смолчать. Неизвестно, как поведет муж, дом то его, а если выгонит на улицу, куда пойдет она с маленьким ребенком?! К Валентину? Так он сам еще не разведен. И дом не на него оформлен. Он числится прописанным в Краснодарской квартире, а дом колхозный. Не успели они как-то за своим счастьем окончательно договориться, как им быть дальше. А теперь и Тамара, сжав зубы, терпела домогательства мужа, и Валентин почернел лицом, мучаясь ревностью. И муж раздражался ее равнодушием в постели, высказывал ей:
-Не создана ты, Томка, для любовных утех. Потому мужики и обходят тебя стороной. Мужик, он завсегда чувствует, есть огонь у бабы, чи нет! – и засыпал, отворачиваясь к стенке.
А она плакала от жалости к Валентину. Утром зоотехник встретил ее в коровнике, поймал за руку, сказал:
-Давай я его назад отправлю?
-Не надо, Валя, он скоро сам уедет. Потерпи немного… А то скандала будет, на весь хутор…
Валентин исходил ревностью, а Тамара мучилась. Надеялась, мужики скажут ему про «сплетню», гуляющую по хутору, тогда скрывать не станет, расскажет ему все, а там будь, что будет! Но Александр выпивал с мужиками,  обсуждал политику, хуторские новости и сплетни ему не интересны, он мало кого знал в хуторе. Ни с кем дружбу он так и не завел, а случайные собутыльники были ему чужими и не интересными.
Александр пробыл недолго, уехал, и похоже, на всю зиму.
И Тамара не стала больше скрывать от посторонних глаз свои отношения с Валентином. Бабы посудачили, посплетничали и притихли. Когда тайное становится явным, к нему теряется интерес. Теперь оба решили: до весны Валентин разведется с женой,  выпишется из краснодарской квартиры, оформит дом в хуторе  на себя и Тамара переедет к нему жить. Тамара дала слово Валентину, мужу расскажет все сама. Мужики могут сцепиться в драке, а на нее муж руку не поднимал. Но вмешался в их жизнь его величество случай, который не позволил  им соединить свои судьбы, о чем потом долго они сожалели, а у Тамары остался рубец на сердце и складка горечи на лице.
Зимой Валентин не смог решить вопрос с разводом, хотя жена явно жила с другим мужчиной. Дочь по секрету рассказала, у нее появился другой папа. В колхозе возникла вспышка ящура, на фермах ввели карантин, на въездах выкапывали ямы, засыпали их опилками и поливали их противоящуровой сывороткой. И Валентину стало не до поездок в Краснодар. А весной жена сама приехала с дочерью, у девочки возникло подозрение на астму, ей прописали чистый воздух, такой, как в хуторе. И жена решила убить три зайца: подлечить дочь, добиться согласия на развод, а самое главное – уговорить мужа выписаться из квартиры без ее размена. «Ради дочери!» - убеждала она мужа, зная его любовь к дочери. Валентин  не против развода и выписки,  жена  жила в его доме, хотя и спали порознь. Валентин честно рассказал жене: после развода намерен жениться на местной женщине. Жену такая новость задела, она скривилась, как от лимона, покачивая головой, с некоторым сарказмом попросила:
-Покажи мне свою Дульсинею, достойна она меня или нет?!
В лавке расспросила про Тамару тех знакомых женщин, которые еще общались с нею, вечером высказала мужу:
-То же! Нашел себе Джульетту - телятницу! Замужнюю, с ребенком, вот уж променял, так променял!.. – с сарказмом выговаривала она мужу стараясь побольнее уколоть его.
-Предположим, променяла ты меня на кого-то там… а не я тебя.
И стал собирать вещи, чтобы перебраться к Тамаре. В это время приехал Александр и объявил:
-Все! Баста! Работы нет. Конкуренты ближнего Закавказья заполонили все стройки. Строят они не качественно, зато быстро и без пьянок, - откровенно делился муж с Тамарой своей неудачей на шабашном фронте.
Пояснил, с той семьей он порвал, дескать, там и не семья была вовсе, а так, жил на квартире. Теперь вот приехал домой, устроится работать в строительной бригаде колхоза.
 И Валентину стало некуда уходить. Все же Александр по закону муж и хозяин хаты. И Тамара не могла уйти к Валентину, там намеревалась все лето жить жена с дочерью. У Тамары не выдержали нервы, она разрыдалась, и во всем призналась мужу. Удивлению Александра не было предела. Не злости, не обиды, а именно – удивления.
-Ну, Тамарка, ну, тихоня! Никогда бы не подумал, шо ты со своим квелым темпераментом налево мотнешь!..
-Человек он хороший! – оправдывалась Тамара.
-А я шо? Плохой? Я хоть раз тебя обидел?
Тамара только плакала, упрекала: «Неча уезжать надолго».
Александр остался жить дома. Не попрекал ее, в вину измену не ставил. Сам грешен был, и другим не мешал. К своим связям на стороне относился легко, к сторонним  связям - безразлично. Даже, если это жена. Тамару он тоже никогда не любил, ценил за сносный характер, за хозяйственность и чистоту в доме. А после ее признания, стал посматривать на нее, как будто увидел впервые. И заценил ее еще больше. Встретил на улице Валентина, подошел вплотную, грозно проговорил:
-Шо там про меж вас было, меня не касаемо. Но счас я дома, узнаю, ушибу!
-Тайком воровать не буду. При случае уведу совсем, -  глухо пообещал Валентин.
Постояли, смерили взглядом друг друга, и разошлись, чтобы никогда больше не встречаться.
Александр устроился таки на работу, впервые за всю жизнь у него появилась трудовая книжка. Тамара как окаменела. Ничего не радовало ее. Александр видел ее переживания, великодушно разрешил:
-Хочешь, иди к нему, живи, я без претензий…
А идти было некуда! Там жила жена Валентина. У той тоже личная жизнь в Краснодаре не задалась, дочь опять по секрету рассказала отцу, тот, другой, папа кричал на маму всякими нехорошими словами, а потом куда-то исчез. К середине лета жена Валентина подумывала, не вернуть ли ей мужа.  Валентин был непреклонен. Его задело  ее признание: она никогда не любила мужа, а вышла по глупости, боялась засидеться в старых девах. Если тогда не любила, о чем можно говорить сейчас? Он скучал по Тамаре. Тамара первое время только плакала у него на груди, тайком забегала в его коморку, и все повторяла сквозь слезы: «Я так больше не могу, я с ума сойду…». Он еще больше чернел лицом, кожа обтягивала скулы, искал выход из создавшегося положения. Договорился с одинокой теткой Криулихой, снять у нее угол и перевезти туда Тамару. Та узнала о цели такого решения зоотехника, испугалась:
-Вы шо! Шоб Сашка мне хату спалил! Не-е! Не надо!
Тамара замкнулась в себе. На приставания мужа реагировала холодно, тот злился, задавал глупый вопрос:
-Че ж, твой то, не разбудил в тебе бабу? Как была бревном, так и осталась!
Ближе к осени поняла, она беременна. От Александра. С Валентином со дня приезда мужа интимных встреч у нее не было. Этим Тамара сожгла все мосты для возвращения к Валентину. Проклинала себя за нерешительность, надо было уходить в первый же день, куда угодно: в станицу, на ферму, на квартиру. И ждать, когда Валентин сможет что-либо предпринять. Теперь поздно что-либо менять.
Беременность жены Александра не обрадовала. Только строго спросил:
-От меня?
-Я на два фронта не бегаю, - хмуро ответила Тамара.
-Может лучше аборт? – с надеждой спросил муж.
Тамара отрицательно покачала головой. «Если нет счастья в жизни, пусть оно будет в моих детях» - подумала она, а вслух ответила:
-Нет. Ты сегодня здесь, а завтра там. Не будет ни мужа, ни детей. А так, я хоть с детьми останусь.
Валентин узнал о беременности Тамары от нее. Она призналась, заранее зная, после этого Валентин перестанет видеться с нею. Она умышленно отрезала все пути назад, понимая, что аборт она делать не станет ни за какие блага, ребенок дороже. Валентина Тамара будет любить всегда: с ней он, или без нее. Зоотехник выслушал ее, долго сидел нахмурившись, ничего не говорил, молча встал и пошел в глубь коровника. С того момента все их краткие встречи наедине во время работы прекратились.
Прибежала кума Рая, поделилась новостью: она забеременела. Радости ее не было предела. Сколько лечилась, на курорты ездила два раза, к бабкам и знахаркам изъездилась, и уже махнула рукой, смирилась. Всю свою нерастраченную материнскую любовь кума на Колю изливала. А тут даже испугалась, когда у нее задержка произошла на срок больше положенного. Побежала к врачу, тот велел через две недели прийти. Через две недели подтвердилось: у Раи будет ребенок. И в доме Раи поселилось счастье радостного ожидания. Ленчик не знал, чем угодить жене, сам полол огород, помогал убираться во дворе. С работы на машине встречал, запрещал поднимать тяжести, хотя срок был не большим. Рая прибегала к Тамаре, сверять свои ощущения  беременности с ее чувствами. Тамара для нее авторитет, рожавшая все же женщина. Варвара узнала о беременности Тамары и Раи, безапелляционно заявила:
-Не от мужа! На курорт съездила, оттуда привезла, - а про Тамару сказала: - У этой тоже муж по полгода пропадает, вот ветром и надуло… Или от зоотехника…
И хотя  Рая на курорт ездила более полугода назад, по хутору пополз слушок: Райка неизвестно от кого ребеночка привезла, а Тамарка от зоотехника беременная.
В станице еще больше удивлялись: ни фига себе, че в хуторе деется, сплошной «Содом и Гоморра». Но и в станице страсти кипели, - сродни шекспировским, просто станица больше и от людских глаз спрятаться легче.
Родили подруги в месяц и десять дней разницы. Обе девочки, обе здоровенькие, светленькие. Их навестила Клавдия, привела за руку дочь, ровесницу Коли, заглянула в колясочки, вздохнула томно:
-И мне, што ли родить?
-А че ж, пока молодая! – поддакнули подружки.
-Я подумаю… - и ушла. Дочь копия матери. В детский сад ее не отдавали, свекровь нянчилась с нею. Клавдия сожалела, что ранее поведала подругам о своем сомнении в отцовстве Андрея. Никому не сказала, даже матери, а подругам сказала. А если проболтаются!? Настороженное отношение отдаляло ее от подруг. Клавдия по-прежнему работала в станице, на хлебопекарне. В гости заходила редко, уставала мотаться в станицу, приезжала поздно.  Девичья дружба межу ними сама по себе тихо угасала.
Балабанов не на шутку увлекся Клавдией, стал все чаще приезжать в колхоз, еще немного и председатель взмолится: да закрути с ним, Клавдия, роман, только отвадь его от колхоза. У нее оставалось два выхода: либо пойти навстречу желаниям чиновника, либо забеременеть. Клавдия, к радости мужа, выбрала второй путь. А Балабанова вскоре перевели в дальний район на должность первого секретаря райкома партии. Он звал с собой Клавдию, обещал должность начальника отдела по торговле в исполкоме. Клавдия как всегда загадочно улыбалась ему, не отталкивая, но и не поощряя, спрашивала:
-А мужа, куда я дену? Трактористом, на дальние хутора?
-Найдем мы ему должностенку… -  рот будущего первого секретаря райкома партии кривился  досадливо  в одну сторону, лицо напоминало гримасу плачущего ребенка.
-Я подумаю… но не обещаю… - томно говорила Клавдия, и все чего Балабанов добился от коварной женщины, робкий поцелуй в щеку на прощание.
Клавдия родила сына. После родов поставила ультиматум мужу: будем строить собственный дом, отдельно от родителей. И никакого самана. Только кирпичный, с красивым крыльцом и большими окнами. Андрею что? Ради жены он готов был строить, перестраивать, возводить хоромы. Ему казалось – дом у него полная чаша, рядом дети и любимая жена. И так будет всегда и на все времена.
Муж Тамары - Александр полгода терпел писк ребенка, все больше раздражался, пропадал в бригаде, приходил навеселе. Иногда оставался ночевать в бригаде. По весне рассчитался в колхозе, уехал на заработки, и больше не вернулся. Первое время присылал деньги по почте, потом переводы стали приходить все реже и реже, и совсем прекратились.
Жена Валентина в хуторе больше не появлялась. Валентин Петрович развелся с ней, выписался из квартиры, прописался в хуторе, стал хуторянином. Его родители приезжали на лето в гости, люди в годах,  проживали в большой деревне под Курском, удивлялись малочисленности домов хутора. Их радовало раздолье Кубани,  лиман, начинавшийся за огородом и расстилавшийся до горизонта. Валентин долго переживал свою несостоявшуюся любовь к Тамаре, избегал встреч с нею, ему казалось, она предала его, родив от нелюбимого мужа. Надоело ему жить одному, привел в дом молодую учительницу начальных классов, присланную из района по распределению. Тамара при встречах не здоровалась с нею, бросала украдкой ревнивые взгляды вслед, отметила про себя, -  учительница нисколько не красивее Тамары,  только моложе. И руки не такие натруженные, и к лицу не успел прилипнуть степной загар.
Маленький Коля ходил в гости к деду Ивану, по молодости искренне полагая, их связывают родственные узы. И по-прежнему провожал Валентина Петровича домой. В который раз, не уставая, говорил матери:
-Лучше бы нашим папкой был дядя Валентин!
Тамара грустно улыбалась, если бы сын знал, какое нелепое стечение обстоятельств помешало им соединить судьбы, и тогда действительно,  дядя Валентин мог бы Коле быть отцом. Тамара продолжала любить его, ничем не выдавая своих чувств. Только иногда из груди прорывалась жалоба куме Рае, как тяжело ей без него, страдает от сознания, что ничего назад невозможно  вернуть, все между ними закончено.
Так и осталась Тамара одна. Тая в душе благодарность к мужу за все хорошее, что тот сделал для нее. И обиду: изломал судьбу по принципу – «сам не гам, и другому не дам!»
И все же на судьбу не жаловалась, считала себя счастливой. У нее есть дети! Судьба подарила не только любимых детей, но и кусочек бабьего счастья. Дала ей возможность любить и быть любимой, познать радость мужской нежности, ласки и силы.
Что же поделаешь, если ничего нельзя вернуть!
Годы, как реки, вспять не текут.


Часть  третья.

Дела земные.

Прошло чуть больше двух лет.
Много воды утекло в реке Кубани, но мало чего изменилось в жизни Стаценко Николая и его друзей. Одна новость годичной давности: женился на Лиде Толик Комаровский. По причине известной и уважительной: она забеременела. Теперь Толик муж и отец, на его плечах ответственность и семейный груз. Что не мешает ему на других девок  заглядываться, хотя Лиду любил, ценил, и не помышлял о разводе. На свадьбе в кругу друзей сокрушался: «Надо ж, блин, так влипнуть! Я ж не нагулялся еще!».  В армию его не призвали из-за язвы желудка. Получил отсрочку от армии и Славка Зяблик, он таки поступил в районной станице в училище механизаторов, до окончания учебы в армию его не призывали. Одна новость все же потрясла ребят, хотя к ним имела косвенное отношение: Вера Егоровна влюбилась и выходит замуж. При этом она оставляет свой пост вечного секретаря комсомольской организации и с мужем уезжает в соседний район. Ее можно вообразить в любой ипостаси: милиционера, крупного партийного работника, парторга, начальника в любой отрасли, но в роли жены представить ее невозможно. Ходячий кодекс строителя коммунизма в одночасье забросила все комсомольские дела, сделалась рассеянной, задумчивой, невпопад улыбчивой. Наверное, на ее запоздалое бабье счастье приехал в станицу за кирпичом на кирпичный заводик из соседнего района вдовый мужичок,  кирпич не успели изготовить. Он остановился на постой у матери Веры Егоровны ожидать, когда колхоз отгрузит ему нужное количество кирпича. Что и как сложилось между ним и секретарем комсомольской организации, никто не знает. Всоре комсомольский секретарь из строгой и надменной дамы вдруг превратилась в обыкновенную сельскую бабу: у нее изменилась походка, исчезли из голоса командные ночки. Все подметили: дерганная, подпрыгивающая и вечно спешащая фигурка, вдруг стала плавно покачивать бедрами, взгляд просветлел, словно с  глаз пелена спала, она взглянула на мир другими глазами. Так до конца  не сдав комсомольские дела, Вера Егоровна укатила с мужем в его станицу.
Николай по-прежнему «грыз гранит науки», ему начинала нравиться будущая профессия, угнетало сознание: профессия инженера строителя мало пригодится его родному колхозу. На первых двух курсах преподавали больше общеобразовательных предметов, самым «страшным» из них – сопротивление материалов. Академик Ландау говорил об этом предмете: сдал сопромат – можешь жениться. Николаю долго приходилось втолковывать Руслану суть предмета, решать за него задачи. Руслан психовал, вскакивал, бросал учебник в стену, ругался на своем гортанном горском наречии. Николай прибегал к крайним мерам – запирал дверь на ключ, не пускал на свидания, пока тот не выучит нужный параграф. Руслан ударился во все тяжкие: назначал свидания сразу трем студенткам, пропадал где-то сутками, приходил голодный, как мартовский кот. Долгое воздержание в ауле нашло выход в городской, студенческой жизни, где нравы не так строги.  В его поведении и словах появились пренебрежительные нотки в адрес женского пола. «Наша сила в ихней слабости», - любил повторять он. Только Катю он высоко почитал, преклонялся пред ней за ее возвышенную чистоту и сохранившуюся детскую наивность. Николай настойчиво возвращал Руслана к науке, он в свое время обещал декану, взять шефство над товарищем, старался обещание выполнить. Приходил в гости Муслим, проживающий в общежитии со своим курсом этажом выше, посмеивался над друзьями:
-Привет будущим начальникам унитазов! – намекал он на сантехнический уклон их факультета. – Как у вас, на счет, пожрать?
-Сортир – неотъемлемая часть жилища, в нем мы проводим лучшие минуты своей жизни, - парировал Руслан. - Жрать не дадим, мы еще не построили тебе унитаз. Как спроектируем, тогда приходи.
-Топить вас надо было ранее, как слепых котят, а я с ними еще нянькался, - ворчал добродушно Муслим.
За два с половиной года ребята возмужали, остепенились, привыкли к городскому ритму жизни. В толчее шумного города уже никто не мог вычислить в них вчерашних провинциалов. Мария стала, прямо таки, светской львицей, стеснялась своего хуторского прошлого, одевалась по последней городской моде. С каждым семестром становилась все красивее, надменнее, независимее. Даже с Николаем говорила чуть  свысока, старалась не знакомить близко со своими подругами по общежитию. Она стеснялась его простоватого вида и поношенного костюма. Катя из подвижного, непоседливого, подростка, превратилась в сформировавшуюся девушку, только небольшой росточек,  улыбчивые глаза и непосредственность выдавали в ней шаловливую сущность, взрослость как бы миновала ее. Все же город научил их быть более раскрепощенными, а студенческая среда добавила смелости в суждениях и некоторой распущенности нравов.
За это время многое изменилось в стране и крае,  перемены не изменили жизнь жителей Кубани. В том году, когда Николай, Мария, Катя, поступили в институт, умер Брежнев. Телевидение демонстрировало скорбь по умершему генеральному секретарю, страна замерла в ожидании. Сожаления и сочувствия не наблюдалось, в душе каждого пробегал холодок  страха перед сменой существующего уклада жизни.  Одно потрясение кубанцы уже испытали: когда сняли хозяина края Медунова. Руководитель края кубанцам ближе, нежели руководитель страны в далекой Москве. Какие бы решения в Москве не принимались, какие бы хорошие слова об улучшении благосостояния трудящихся не говорили, край жил по своим писанным и неписанным законам. Поэтому, известие о смене многолетнего руководителя Кубани, лучшего друга первого лица государства, -  прозвучало громом среди ясного неба. Никто о Медунове не сожалел, «папа» края чрезмерно всем поднадоел своей авторитарностью,  вместе с ним сняли с постов все руководство края, многих районных начальников, некоторых посадили в тюрьму. Было впечатление: смерч пронесся по чиновничеству, парализовал деятельность руководства края. Хваленный кубанский рис на поверку оказался низкого качества, соседние области старались его не закупать, хозяйки предпочитали покупать узбекский рис. Поговаривали о высоком содержании нитратов в кубанском рисе. Словечко новое в лексиконе полеводов, не совсем понятное простым колхозникам. Знакомый агроном пояснил: удобрений, пестицидов и ядов для уничтожения вредителей сыпали столько, что вымерли в округе все лягушки, ужи  и рыба в водоемах. В степи меньше зайцев и сусликов на полях. Николай помнит, как над полями летал самолет и рассеивал дуст, впоследствии запрещенный международной конвенцией. Мать посыпала дустом шерсть кошке, уничтожала блох, им же некоторые матери выводили вшей у детей. Яды накапливаются в почве, потом попадают в зерно, овощи и фрукты. Дуст (или по научному - ДДТ) даже на рождаемость потомства влиял не самым лучшим способом. Вся эта гадость осталась в почве в наследство следующим поколениям. Во всей эпопее с рисом – радовало одно: миллион тонн оказался блефом, на деле собрали меньше, в итоге меньше народа пострадает от его потребления. Тот же знакомый агроном сетовал: хрен с ним, с рисом, - землю жалко! Сколько плодородных земель загубили! Там, где  были чеки с рисом, остались солончаки, непригодные под сельскохозяйственные культуры.
Краем руководить прислали еще при жизни Брежнева Воротникова Виталия Ивановича. У него было богатое партийное прошлое и настоящее, все же  кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, типичный партийный руководитель, ничего не понимавший в сельском хозяйстве человек. Все полагали,  первым секретарем крайкома выберут известного на Кубани Николая Яковлевича Голубя, который прошел путь от рядового колхозника до второго секретаря крайкома партии, но тень фигуры Медунова падала и на него. Наверху перестраховались. Поэтому о Голубе вскоре пришлось забыть. Воротников кубанцам ничем  не запомнился, не успел он войти в курс дела, новый генеральный секретарь партии Андропов назначил другого руководителя краем - Разумовского Георгия Петровича. Этот выдвиженец для Кубани человек свой, уроженец Краснодара, окончил Кубанский сельскохозяйственный институт. Долго вникать в суть специфики работы в крае не пришлось, все же послужной список его образцово показательный: в двадцать девять лет первый секретарь Кореновского райкома партии, в тридцать один год – заведующий отделом сельского хозяйства крайкома, далее заведующий сектором ЦК КПСС. Вернулся на родину в должности председателя крайисполкома, а потом и первым секретарем краевого комитета партии.  Николай в составе студентов от института присутствовал на встрече  Разумовского и студентов города в театре оперетты. Ничем выдающимся студентам  не  запомнился, отвечал на заранее подготовленные вопросы сухим партийным языком. Только девушки шутливо вздыхали: а первый то, - мужичок видный, красивый, высокий. Но Кубань  все же не Кореновский район, здесь территория равная Франции и Германии, омывается двумя морями, житница страны, санаторно-курортная сторона, где любят отдыхать первые лица государства. Хозяйство большое, мощное, управлять им надо умело. Одного административно-командного голоса недостаточно. Тем не менее, Разумовский начал с крутого натиска на разгильдяйство и дисциплину, беря пример со столичных руководителей. Николай на себе ощутил железную хватку властей: пошел днем в кино с Марией, шел дождь, и спрятаться им негде. В самом конце сеанса в зале зажегся свет, зашли крепкие молодые парни, перекрыли все входы и выходы, попросили зрителей предъявить документы и объяснить, почему они находятся в кинотеатре в рабочее время. Николая и Марию от дальнейшего разбирательства в отделении милиции спасло наличие студенческих билетов и объяснение об окончании к тому часу занятий. Многих зрителей задерживали и препровождали в милицию. Поползли по городу слухи: облавы проводятся везде: в банях, базарах, кинотеатрах. Одни радовались закручиванию гаек, соскучились по сильной руководящей руке, другие негодовали – возвращается время сталинизма.
К сожалению, и Андропову судьбой не суждено долго находиться у власти, генсек несколько месяцев не появлялся на экранах телевизоров, по городу поползли слухи: в него стреляла жена бывшего министра внутренних дел Щелокова, мстила  за отставку и преследование мужа. Прострелила  почку, теперь лежит в больнице на искусственной почке, оттуда руководит страной. С приходом к власти Черненко, Краснодар вновь погрузился в полусонное, дремотное состояние.  На генсека жалко было смотреть, таким беспомощным выглядел на экране: потухший, отрешенный взгляд, ничто земное его уже не радовало. Студенты гадали, кто будет следующим генеральным секретарем партии, полагали старые партийцы в Политбюро так просто власть не уступят,  к неожиданности многих генеральным секретарем и руководителем страны стал моложавый, мало кому известный в стране,  известный на Кубани – бывший  первый секретарь партии соседнего, Ставропольского края - Горбачев Михаил Сергеевич. Сменился и руководитель края, первым  секретарем крайкома партии Горбачев назначил Полозкова Ивана Кузьмича. Кубанцы замерли в ожидании: какие ветры подуют, как пометет новая метла. В целом, студенты восприняли улыбчивого, не старого руководителя страны, как знамение хороших перемен в стране. Старики в Политбюро царствовали, но не правили. Студенты похихикивали над их немощью и чередой смертей, травили анекдоты. Один из них, в аудитории, не таясь, рассказал Руслан:
-Муж задержался на работе, жена спрашивает: ты, где был? – На похоронах очередного генсека – отвечает. - Кто тебя на Красную площадь пропустил?! – возмущается жена. Отвечает: - А я купил абонемент!
Студенты коротко хохотнули, все чаще в их среде стали обсуждаться мысли о  необходимости перемен в стране и крае. Объявление о начале кампании по борьбе с коррупцией в крае – студенты одобрили, давно пора – старые кадры заелись. Но с уходом в небытие прежних чиновников, приходила новая формация, ничем не лучше старой гвардии чиновников, только эти, новые еще жаднее, беспринципнее, с железной хваткой, уверенностью в своей правоте поступать так, как велит им совесть. На сей счет, Руслан  высказался так же прямо и открыто:
-Есть притча: сидит Нерон на свежем воздухе, его облепили комары. Раб с опахалом подходит и спрашивает: согнать, господин? – Не надо, - отвечает Нерон, - эти уже напились, сгонишь, прилетят новые, и снова начнут пить мою кровь.
На что секретарь комсомольской организации группы вскользь предупредил Руслана:
-Ох, договоришься ты! Стукнут, куда следует…
-Ты не стукнешь, больше у нас некому, - парировал Руслан.
Николай одернул позже:
-Ты не задирайся с ним, он член комитета института, вякнет на бюро о твоей политической неблагонадежности, - не отмоешься.
-Да плевать я на него хотел! - горячился горячий адыгеец. – Кто сейчас политически благонадежен? Вон, от нас преподаватели марксистско-ленинской философии бегут, думаешь – почему? Хорошо оплачиваемый предмет, власть таких преподавателей любит, потому, что сами никогда Маркса не читают. Уважают тех, кто вразумительно сможет им объяснить, в чем философия Маркса отличается от философии Гегеля, Каутского и еже с ними.
Руслан намекал на их благодетеля, благодаря кому оба остались в институте – Сергея Юрьевича, преподавателя русской словесности и литературы в соседнем техникуме, и по совместительству – преподавателя марксизма-ленинизма в их институте. Он в свое время принимал вступительный экзамен у обоих абитуриентов по литературе, и отстоял перед деканом кандидатуру Стаценко. Грустная история, которую Николаю хотелось забыть. С преподавателем у него завязалась трогательная дружба, возникшая год назад. Однажды, Николай встретил идущего с рынка преподавателя. В одной руке служебный, затертый портфель, в другой – авоська с продуктами, под мышкой ватман бумаги. Очень нетипичная картина для кандидата наук, без пяти минут профессора, некоторые в его возрасте имеют служебные или личные машины, на рынок сами  не ездят, а если и ездят, то на такси. Сергей Юрьевич шел к остановке автобуса, Николай видел со спины, ему тяжело и неудобно нести портфель, сетку с продуктами и бумаги под мышкой, жара давила, заставляла останавливаться под тенью деревьев, зажимать портфель между ног, доставать носовой платок и вытирать пот со лба и шеи. Николай догнал его, взял из рук сетку:
-Давайте, я вам помогу, - предложил он.
-Что вы, что вы!.. – слабо засопротивлялся преподаватель.- Мне не близко…
-Ничего! У меня есть время, - уверил его юноша.
-Тогда, окажите любезность, - сдался Сергей Юрьевич.
Николай взял сумку и ватман, они пошли рядом. Преподаватель испытывал некоторую неловкость, то ли оттого, что студент застал его за домашним и неприглядным занятием; то ли за то, что  использует труд студента.
-Жена, вот, приболела, приходиться крутиться одному, - виновато пояснил он. И тут же, чтобы переменить тему, спросил: - Как учеба?
-Спасибо, нормально. Вас почти не видно в институте? – в свою очередь спросил Николай.
-Видите ли… Марксистско-ленинская философия не совсем мой профиль. Я заменил ушедшего на пенсию преподавателя, думал ненадолго, но задержался. Сейчас прислали молодого, более подготовленного. Мои часы сократили… - запнулся, добавил: - по моей же просьбе.
Николай видел нового преподавателя марксистско-ленинской философии, молодой, симпатичный,  очки в  роговой оправе, девчонки сразу определили: для солидности. Держался он отчужденно, строго, слегка надменно. Окончил высшую партийную школу, очень недоволен назначением, свою нынешнюю работу рассматривал, как временную. Видел себя на должности секретаря партийной организации института. Это в худшем случае, в лучшем случае – руководителем отдела в крайкоме партии.
Сергей Юрьевич продолжал объяснять:
-Моя стихия – литература, преподаю там, где она еще нужна нашим студентам. А вы, кроме Есенина, читаете других поэтов? – спросил он, удивив Николая своей памятью. Он думал, Сергей Юрьевич давно забыл и сами экзамены, и тем более билет, по которому отвечал будущий студент Стаценко. Они подошли к остановке, и преподаватель сделал попытку отобрать сетку с продуктами,  Николай упрямо спрятал за спину, сказал, что проводит его до дома, при этом пояснил:
-Читаю, конечно. Но очень избирательно. Из классики – Кольцова, Фета, Тютчева. Блока, - не всего, полагаю,  стихи к прекрасной даме, - шедевр любовной лирики.
-А из современных?
-Евтушенко, - просто и коротко ответил студент, тут же поморщился: - Но разве его томик  можно купить в магазине, за ним и в библиотеке очередь на полгода вперед расписана. Как и за томиком Ахматовой, а таких поэтов, как Мальдештам, Цветаева или Гумилев, - вообще нет в библиотеке.
Подошел автобус, студент и учитель пропихнулись в дышащее жаром чрево, продолжили разговор.
-Договорились, молодой человек, за вашу помощь, я дам вам прочитать сборник стихов Анны Андреевны Ахматовой, - пообещал Сергей Юрьевич.
-Буду весьма вам признателен, - в тон ему ответил Николай, и оба улыбнулись.
-Когда-то и Есенина в библиотеках страны не выдавали, – понизив голос, пояснил преподаватель. – Придет время, оценят Цветаеву и Мальдештама, и прочих забытых поэтов и писателей.
Дверь квартиры Сергея Юрьевича открыла жена, с первого взгляда видно, женщину съедает недуг. Сбитые полуседые волосы не ухожены от долгого лежания, взгляд потухший, чуть-чуть повеселевший при появлении мужа, и чуть тревожный при виде постороннего молодого человека. Они зашли в прихожую.
-Вот, душа моя, ты не беспокойся, мы не на долго, я обещал молодому человеку дать томик Ахматовой. Знакомьтесь, Мария Федоровна – моя жена. Это студент института…
-Николай, - поспешил подсказать свое имя студент, понимая, имени преподаватель мог и не помнить. Женщина, несмотря на изнеможенное и уставшее лицо, стала ему ближе, потому, что  ее тоже звали Марией, как и его любимую девушку.
Она кивнула, посторонилась, давая возможность пройти:
-Может быть, чаю? – прошелестел ее тихий голос. Умные, карие глаза остановились в вежливом ожидании.
-Что вы! Я только на минутку, - поспешил разуверить ее юноша. Сергей Юрьевич отнес на кухню сумку, пошел в комнату за книгой. Из прихожей Николай оглядел комнату, его взору представилась необычная картина, которую ранее мог видеть только в кино. От пола и до потолка все четыре стены занимали полки с книгами. Посередине стоял круглый стол, над ним старинный абажур, у одной из стен - старый, продавленный, с потертой кожей диван. Все остальное - книги. Даже в прихожей одна стена полностью заставлена книгами.
-Сколько книг! – восхитился Николай. - В нашей станичной библиотеке меньше книг, чем у вас. Вышел Сергей Юрьевич с томиком в руках, услышал реплику студента, подтвердил:
-Книг много. Их еще мой дед собирал. Это наше богатство. Сейчас в магазине ничего путного купить невозможно, в антикварной лавке все дорого, а зарплаты все меньше и меньше, приходиться изощряться, крутиться… Может, вы все же пройдете, попьем чайку, студент всегда голоден?
-Нет, нет, - дернулся к двери Николай. – Спасибо. Я верну вам книгу в самое ближайшее время. До свидания,  и еще раз спасибо.
Сергей Юрьевич чуть придержал книгу, процитировал:
«Осквернили пречистое  слово,
Растоптали священный глагол,
Что с сиделками тридцать седьмого
Мыла я окровавленный стол». – Добавил: -  Этих стихов в  томике вы не найдете. Такие вот, дела!
Николай кивнул, торопливо выскочил за дверь, несколько озадаченный упоминанием тридцать седьмого года, который как бы под запретом для обсуждения, а тут прозвучал из уст преподавателя марксистско-ленинской философии. В то же время его восхитило огромное, на его взгляд, количество книг в жилой квартире. Они с матерью еле насобирали этажерку книг и гордились своей маленькой библиотечкой, но чтобы собрать столько книг!  Не хватит одной жизни, а главное – денег. Если взять за основу, в среднем книга стоит рубль, тогда, сколько же потрачено денег, чтобы собрать такую библиотеку. Николай еще больше зауважал мало знакомого ему человека, который некогда, походя, оказал ему помощь в трудную минуту жизни. Мысль, что человек может  собрать такую огромную библиотеку – восхищала, такой поступок – сродни подвигу.
В ближайшие выходные он поехал домой. Никто не поехал, ни Катя, ни Мария, Николай рванул один. Мать удивилась, не ждала его, даже встревожилась:
-Не случилось ли чего, Коля? – серые грустные глаза остановились в  беспокойном ожидании.
-Все нормально, мама, - поспешил успокоить мать Николай. -Ты не знаешь, дядя Дима по весне снимал урожай  меда? Акациевого? – спросил он.
-Не знаю. Снимал, должно быть, он всегда по весне гонит. А что? – беспокойство не покидало ее.
-Взять бы надо. Одному человеку в Краснодаре… - пояснил сын, и  рассказал матери о преподавателе, его жене, библиотеке. Особенно о библиотеке, восхищению его не было предела.
-Я только издалека посмотрел, но ты бы видела, какие там корешки! Полные собрания сочинений! От пола до потолка! – взахлеб рассказывал сын. – Старинные энциклопедии, «История государства Российского» Карамзина, - перечислял он, - словарь Даля в старинном переплете в коридоре на полках стоит,  в станице, в библиотеке,  такого нет.
-Чего ж ты хочешь, люди ученые, богатые, че ж не покупать, - покачала головой мать.
-Да не очень богатые, - возразил Николай.  – Нет, конечно, в городе получают больше, чем наши колхозники, зато в городе и жить дороже. Понимаешь, мама,  коллекционирование похоже на болезнь, на страсть, на смысл жизни, на него не жалеют денег. Без хлеба сидеть будут, но редкую книгу купят.
Мать только качала головой: мне бы их заботы. Она разрывалась на два дома. Достраивала дом  в станице. В нем вставили окна, двери, оштукатурили и побелили стены. Казалось, осталась мелочевка. Но мелочевка как раз и выматывала, отнимала больше сил и денег, чем крупное строительство. Начали делать печь, невозможно купить печную чугунную дверцу, вьюшки, заслонку. Николай привозил их из Краснодара, все руки чугунками оторвал, пока доставил в станицу. На двери нигде не могли купить дверные петли и ручки. Невозможно купить  плинтуса. В магазине краска в изобилии желтая и бледно-зеленая. Голубой и белой в продаже нет. Так же нет провода нужного сечения для проводки электричества. Сделать забор – в колхозе нет частокола. И так во всем.
Николай  пошел проведать деда Ивана. Тот уже не вставал с постели, совсем плох, явно не долго оставалось ему жить. Еле узнал Николая, приходилось говорить громко, чтобы пообщаться. Кроме дежурных слов о здоровье и учебе, ни о чем поговорить не пришлось. Николай вышел от него с тяжелым предчувствием в душе. Посидел на лавочке у дома, посмотрел на нависшего по ту сторону забора сына деда Вани,  оба понимали, слова уже не играют роли. Обратился  к дяде Диме с просьбой:
-Дядя Дима, мне нужна баночка меда, целебного, с прополисом, для одного очень больного человека.
Он ранее никогда не просил мед у деда. Тот сам всегда  наливал в банку и подавал Николаю. И дядя Дима делился медом. Но если Николай попросил мед, значит, действительно, ему очень надо. Безропотно, без расспросов, налил литровую баночку тягучего меда, прополис подал отдельно, завернул  в кулечек, рассказал, как нужно его употреблять. Юноша поблагодарил, распрощался. Ему надо возвращаться, пропускать занятия считалось большим нарушением.

В Краснодаре, вечером, под предлогом вернуть книгу, Николай понес мед семье преподавателя. На звонок дверь открыла Мария Федоровна, несколько озадаченная неурочным приходом студента. Одета в домашний халат, на ногах тапочки на босую ногу. Услышав трель звонка, вышел Сергей Юрьевич, тоже в халате и тапочках, выглянул через плечо жены. Оба похожи на профессоров на пенсии, которые ведут размеренный не публичный образ жизни. Сергей Юрьевич приподнял бровь, вежливость победила, отступили в глубь прихожей, пропуская студента в помещение.
-Вы извините за столь неурочный час, я приехал из хутора,  Марии Федоровне привез чудодейственное лекарство. От всех болезней помогает, - юноша развернул газету, протянул баночку Марии Федоровне. – Это майский, акациевый мед с прополисом. Прополис отдельно, вот, - Николай потянул кулечек, - вы по два шарика три раза в день принимайте, хуже точно не будет, - бодро заговорил он, боясь в душе, что его неправильно поймут и выставят за дверь вместе с банкой. Легкий, болезненный румянец заиграл на щеках жены Сергея Юрьевича, она растеряно оглянулась на мужа:
-Что вы! Стоило ли утруждаться… - залепетала она.
Николай решительно втиснул ей в руки банку.
-Берите, берите! Такого добра на хуторе много. Главное в нем – прополис, - уверенно говорил он. Уверенность была наигранной, сам боялся – укажут на дверь вместе с медом.
Обрел дар речи и Сергей Юрьевич, вышел вперед, взял из рук юноши томик Ахматовой, прочистил голосовые связки громким:  «Гм!», произнес:
-Очень любезно с вашей стороны, молодой человек, - и взглянул на жену, как бы разрешая принять подарок.
-За книгу – спасибо, Сергей Юрьевич. Очень глубокие, проникновенные стихи, с философским подтекстом. Признаюсь, не совсем мне близки, очевидно,  еще не дорос до высокого понимания ее поэзии, - он улыбнулся виноватой улыбкой.
О-о, молодой человек! Ничего удивительного. Ее не понимали власть имущие, что объяснимо,  ее стихи не воспринимал и свой брат – поэт. Игорь Северянин, например. Вот что изволил сказать: «Стихи Ахматовой считают хорошим тоном, позевывая, их читают, из них не помня ничего». И далее совсем уничижительно, - Сергей Юрьевич взмахнул рукой, и спрятал руки глубоко в карманы халата.
-А сам Северянин то кто? Имя Ахматовой осталось в культурном наследии, а о нем я читал только в воспоминаниях других поэтов, - заступился Николай за Ахматову.
-Не его в том вина. Поэт хороший. И весьма известный в начале века. Но дело не в нем, а в его отношении к Ахматовой. С такой точкой зрения можно согласиться или ее отвергнуть. Как верно подметил Есенин, «большое, - видится на расстоянии». Многие писатели, поэты, художники не были поняты и приняты современниками.
-В сборнике, действительно, нет того стихотворения, которое вы прочли, когда давали книгу, - напомнил Николай, чтобы не уйти от темы.
-Да уж… А что мы тут застряли, проходите, теперь без чаю вас отпустить никак нельзя, - потянул юношу за рукав  преподаватель. Николай запротестовал:
-Нет, нет! Я только на минутку! Поздно уже! Незваный гость: он как? Лучше или хуже татарина? – попытался одернуть он руку, повернулся уходить,  Сергей Юрьевич решительно взял его под руку с твердым намерением не отпускать.
-Не обижайте татар. Пойдемте, вы  расскажите о своем хуторе, в котором добывают такой чудесный мед, - настойчиво, под локоток повел студента вглубь коридора.
Николай смутился. Не хотел, чтобы мед явился причиной их настойчивого приглашения, убрать руку преподавателя, - было бы не совсем вежливо. А если честно: ему очень хотелось посидеть с ними в их уютной квартире, поговорить, поглазеть на книги. В то же время - уже поздновато, хозяева не ждали гостей, он внес в их размеренный, тихий вечер некоторый разлад. Николай нерешительно затоптался, попытался все же настоять на своем уходе, но чувствовалось: Сергей Юрьевич непреклонен. Юноша снял туфли в прихожей, с опаской посмотрел, не дырявый ли носок, прошел  на кухню. Мария Федоровна ставила на плиту чайник, хлопотала у стола. Она открыла банку меда, поднесла к лицу, глубоко вдохнула запах.
-Господи, запах какой! Понюхай, Сережа. Это совсем не тот запах меда, который мы покупаем на рынке.
Она благоговейно преподнесла банку к носу мужа, тот вежливости ради  вдохнул запах меда, живо ответил:
-Чудесно пахнет…
Мария Федоровна стала наливать мед в розеточки.
-А где вы могли прочесть то стихотворение Ахматовой, которое процитировали накануне, оно что, запрещенное? – заинтересованно спросил Николай.
-Почему же запрещенное? Оно публиковалось в свое время. Был такой небольшой период, оттепелью назывался, люди, опьяненные некоторой свободой слова, печатали удивительные стихи и литературные произведения, - пояснил Сергей Юрьевич. - В то время даже Солженицына печатали, слышали о таком? – тут же спросил он.
-Да, конечно. Его выслали за антисоветскую деятельность из страны, - проявил свою осведомленность юноша.
Сергей Юрьевич грустно покачал головой, еще раз кратко взглянул на жену, и ничего не сказал. Мария Федоровна разлила чай, подвинула розетку с медом Николаю, тот отодвинул мед, сказал, медом объелся дома, здесь  его есть не будет, стал прихлебывать чай с сахаром. Ему хотелось поговорить с преподавателем,  чувствовал, тот слегка зажат, к откровенной беседе не расположен.
-Сейчас многих произведений не увидишь в печати, нет их в магазинах, в библиотеках, - уклончиво пояснил Сергей Юрьевич.
-Даже у вас нет? – с лукавинкой спросил Николай.
-На моих полках много чего можно найти. Но многого нет, что я желал бы иметь, - спокойно пояснил Сергей Юрьевич,  неопределенно улыбнулся, пряча улыбку в щелочках глаз. Юноша не отступал:
-А кто решает, что можно печатать, а что нельзя? Если, конечно, речь идет  о художественном достоинстве произведения? – спросил он.
-Известно кто: цензурный комитет в лице Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР, - ответил преподаватель. Улыбка слетела с его лица.
-И там сидят люди, тонко разбирающиеся в вопросах литературы, кино, живописи? – допытывался Николай.
-Как раз наоборот! Сидят там люди весьма далекие от литературы и искусства. Зато близкие к партийным кругам. Их не волнует художественная ценность опуса, их волнует идеологическая выдержанность произведения искусства – тихо ответил Сергей Юрьевич.
-Понятно! Тогда почему этот комитет или люди, работающие в нем, решают за меня, что имею право  читать, а чего нет? Какую музыку слушать? Какое кино смотреть? Почему некто полагает, что простые читатели и зрители, такие как я,  не смогут разобраться, вредное советской власти произведение или нет? Я читал стихи Гумилева,  не считаю их вражескими,  однако этого поэта у нас не печатают, имя его под запретом, разве это правильно? – горячо допытывался Николай, чем ввел в некоторое смущение преподавателя.
Жена в разговор не вступала, отхлебывала маленькими глотками чай, смаковала мед, переводила взгляд с мужа на любознательного юношу. Сергей Юрьевич поставил чашечку на стол.
-Э-э, батенька, куда вас занесло! Вот потому и есть цензура, чтобы некоторые, не созревшие души, вдруг бы не решили: ничего вражеского в стихах Гумилева нет. Если предположить, что в тех стихах только лирика, возникает вопрос: а сам поэт – случайно, не враг советской власти? – уклончиво намекнул на ответ преподаватель.
-Но мы же читаем стихи вражеских нам зарубежных поэтов. Мы ценим их поэзию, нисколько не интересуясь их политическими пристрастиями, - возразил Николай.
Сергей Юрьевич опять улыбнулся открытой улыбкой, зачерпнул ложечкой мед, внимательно посмотрел на студента, как бы прикидывая, насколько откровенно можно разговаривать с юношей, неожиданно оказавшимся в столь поздний час в их квартире.
-В том и беда нашей идеологии, она закостенела в своих догмах, давит любую свободную мысль. Сейчас еще не то, что было давеча, когда за свободную мысль к стенке ставили. И не только тех, кто осмеливался правду вслух произносить, но и тех, кто слушал ее и повторял, - проговорил Сергей Юрьевич тоном преподавателя..
Николай проглотил слюну, подумал: «Неужели, за стихи можно было человека жизни лишать!..», вспомнил рассказ деда Вани, когда простых людей за некоторые мысли, - суд был скорым и расстрельным. А еще вспомнилась печальная участь Гумилева, Мальдештама, Мейерхольда, и как-то не очень верилось, что люди далекие от политики, поглощенные своим искусством, могли  быть ярыми врагами советской власти.
-Знаете, Сергей Юрьевич, мы в своей студенческой среде часто спорим на политические темы. Кожей чувствуем, что-то неладно в нашем царстве-государстве. Но в газетах пишут о сплошных победах на стройках коммунизма, телевидение рапортует о небывалых успехах во всех областях экономических и творческих, конституцию приняли с формулировкой победившего социализма, а полки в магазинах становятся все более пустыми. Так много дутых фраз и победных реляций, а список дефицита товаров все длиннее и длиннее. Вокруг образуется вакуум недоказанности, недоверия официозу, лозунги никто всерьез не воспринимает, мы не знаем, какому божку молиться. Старшее поколение, на глазах которых творилась история, - молчит. Или рассказывают, как победили в великой отечественной войне, так то была праведная война, а как трагически происходила война гражданская, либо замалчивают, либо рассказывают, как здорово шашкой рубили врагов революции. Мне самый старый житель нашего хутора о событиях тех далеких лет рассказал. Он участник гражданской войны, воевал на стороне красных. Поведал  об ужасах творимых и красными, и белыми, после которых я пришел к выводу: нельзя построить справедливое общество через жестокость, через кровь, убийства, подавления всякого иного мышления. Не может быть справедливым общество, если кто-то один решает за нас всех, что нам слушать, читать, смотреть… - Николай осекся. Он практически озвучил мало знакомому человеку, вчерашнему преподавателю марксизма-ленинизма те споры, которые возникали в студенческой среде. Студенты знали, из института не отчисляют за политическую неблагонадежность, поступали проще: по проблемному предмету выставляли «неуд», и отчисляли за неуспеваемость. Так отчислили студентку, принесшую в институт ксерокопию книги Булгакова «Собачье сердце». А студента, которого задержали с самиздатовским «Архипелагом ГУЛАГом», вызывали в районный, а затем городской отдел КГБ, прорабатывали на комсомольском собрании, учли его раскаяние, объявили выговор по комсомольской линии за антисоветское поведение, отчислили из института за неуспеваемость. Ходили слухи, что его все же арестовали, но уже дома, и якобы не за чтение запрещенной книги, а за антисоветскую деятельность: агитировал жителей не ходить на очередные выборы.
Сергей Юрьевич поставил чашечку на стол, сосредоточенно  смотрел в нее,  словно на дне видел ответ. Жена тоже замерла, пауза повисла над столом, потом он быстро и оценивающе  взглянул на юношу, сказал:
-Что ж, молодой человек, тогда в нашей стране не все потеряно, если в студенческой среде затрагиваются такие вопросы.
Когда прощались, Сергей Юрьевич напомнил Николаю:
-Вы, юноша, на Северянина  не обижайтесь, я найду вам его сборничек дореволюционного издания. Занятный поэт. Он о себе прямо говорит: «Я –  соловей, и, кроме песен, нет пользы от меня иной. Я так бессмысленно чудесен, что смысл склонился предо мной!»

С того памятного для студента Стаценко вечера и началась дружба между студентом и преподавателем. Николай, обделенный в детстве мужским вниманием, обрел в лице Сергея Юрьевича наставника, старшего товарища, с которым обсуждал в первую очередь советскую и русскую литературу, а во вторую – политическую жизнь страны. Не всю политику, а только ту часть, которая касалась творческой интеллигенции. От него получал ответы на вопросы, от которых в свое время отмахивались учителя и директор школы. Например, почему Пастернак отказался от Нобелевской премии. А другой Нобелевский лауреат с трибуны партийного съезда громил своих братьев по перу. Однажды Николай пришел к Сергею Юрьевичу со статьей, напечатанной в журнале «Сельская молодежь» о трудной судьбе драматурга Островского. О том, как трудно и плохо жилось ему в царской России. Зачитал дословно: «История мировой культуры, между прочим, показывает одно печальное правило: биография почти всех великих художников – это своеобразный перечень всевозможных несчастий, от тяжелых недугов и нищеты до непризнания современниками и остракизма. Разумеется, в каждом отдельном случае причины несчастий были свои, но если попытаться привести их к общему знаменателю, то оказывается, что никакие внешние обстоятельства не причиняли столько зла лучшим представителям рода человеческого, как некий загадочный антагонизм между талантами и «поклонниками», который в свое время подвигнул В.Кюхельбекера написать: «Горька судьба поэтов всех времен», но который нигде не принимал таких безобразных форм, как в царской России».
-Почему мы так любим «выискивать блох» во временах царских. Вы же сами дали мне почитать Бабеля и Пильняка, которых, кстати, в городской библиотеке нет. Бабель меня просто потряс одесским говорком и тонкой наблюдательностью за типажами, к Пильняку отношение двоякое: если бы не пророчество о судьбе Фрунзе,  вряд ли его произведение меня заинтересовало. Не в их произведениях дело, я хочу спросить: разве в царской России относились к писателям плохо,   сажали в тюрьмы за крамольные  мысли, подвергали гонениям? Лишали гражданства? В Советской России творческую интеллигенцию преследовали именно за высказывания, пусть неверные, но разве можно за это казнить? Покончили собой: Маяковский, Есенин, Цветаева, Фадеев. Расстреляли Бабеля, Пильняка, Мандельштама, Гумилева, Мейерхольда и многих других творческих людей. Уехали навсегда Бунин, Галич, Шаламов, Некрасов, Набоков, Солженицын.  Я книг этих писателей почти не читал. Почему о них мы не пишем. А упоминаем, как трудно жилось Островскому, который являлся дворянином, имел собственный дом, жил припеваючи, никто никуда его не ссылал. Ну, ругали купцы «поклонники», которые узнавали себя в его пьесах, государство ведь его не трогало. У нас же!.. - Николай недоуменно разводил руками и замолкал.
-Я верю, Коля, наступит такое время, когда об этом заговорят вслух. Не верю только, что  доживу до этого, - и вдруг безо всякого перерыва спросил: - Вот ты называешь имена прошедшие, в надежде, что в наше время все изменилось к лучшему. Действительно, к стенке за неверное слово не ставят, в тюрьму не сажают. А ты фильм «Белое солнце пустыни видел»? – с хитрецой посмотрел на юношу.
-Да кто же его не видел! – удивился Николай.
-Понравился? – Сергей Юрьевич улыбался глазами, заранее знал его ответ.
-Конечно! – недоумевал парень, не понимая, к чему клонит Сергей Юрьевич.
- А ты в нем ничего антисоветского не заметил?
-Не-ет… - еще больше удивился Николай.
-Напрасно… Этот фильм два года пролежал на полке по причине политической неблагонадежности. Где ты видел, чтобы у бывшего царского чиновника средней руки павлины водились в саду, да икру черную  ел ложками, да при этом ему еще и за державу обидно. А нашим чиновникам разве за державу не обидно?! Они за счастье всего человечества борются, правда, с державой у них как-то не очень получается, вот так то! Кстати, фильм снял талантливейший режиссер Владимир – отчества не знаю – Мотыль. Запомни это имя – талантище необыкновенный. Упаси, Боже, помрет, будем оплакивать, как Василия Макаровича Шукшина: и гений, и совесть нации, а при жизни палки в колеса ставили. Да и фильм Митты - «Звезда пленительного счастья» тоже на полках пролежал. Видите ли: декабристы там не совсем мужественны, не понимали классовой сущности русского общества. Таких примеров не счесть. Цензоры, и наша идеология в целом, портят вкус наших граждан, уродуют мировоззрение подрастающего поколения, заставляют  смотреть на мир их глазами. Безобидный фильм Эмиля Лотяну, - еще одного живого классика, - «Табор уходит в небо». Цензура приказала убрать обнаженную натуру актрисы Светланы Томы. Нужно  иметь мужество Лотяну, который отстоял тот эпизод. Древние греки не стеснялись обнаженной натуры, пропагандировали красоту человеческого тела, средневековая инквизиция считала это делом греховным. Так скажи, как далеко мы ушли от средневекового мышления? В отместку независимому режиссеру в следующем фильме не разрешили снять американского актера Роберта де Ниро в его фильме «Анна Павлова». Тот якобы, в какой-то роли не очень лестно высказался о коммунистическом строе. Актер, инструмент в руках режиссера, который вложит в его уста монолог по сценарию. И вдруг тот где-то что-то не так сказал! Все! Такой актер персона «нон грата» для советских режиссеров, - рассказывал преподаватель. К тому времени они достаточно познакомились, доверяли друг другу, высказывались откровенно.
-Может, он ярый антикоммунист? – робко заметил Николай.
-Пусть так! В своей стране он может говорить о чем угодно. В фильме актер произнесет то, что необходимо сказать по роли. Но, как великолепный актер, он выполнил бы задуминку режиссера, а мы получили бы наслаждение от его игры. Такие дела…
-Дурость какая-то… - согласился юноша.
-Заговорился я с вами, - улыбнулся виновато Сергей Юрьевич, задели вы меня с вопросом  об образованности наших цензоров. Пред вами витает пример предшественников художников слова, а тут современные деятели культуры борются с косностью и невежеством наших цензоров. Цензура никуда не делась. Она  такая же жесткая и дремучая. Кстати, цензура не безликое ведомство,  у нее есть начальник, некто Болдырев, от которого зависят судьбы многих творческих работников. Это тот тип, который возглавляет Главное управление по охране тайн в печати.  Поэтому нашим публицистам легче ругать того же Островского, нежели бездарных нынешних писателей, которые если и бездарны, зато идейно преданные. Вы же ходите в книжные магазины? Полки полны, мы же самая читающая нация в мире, а купить и почитать нечего.

А напрасно не верил Сергей Юрьевич, что не доживет до неких перемен в стране. Наступал 1985 год. И никто не мог предположить,  что в жизни России, и в бытие каждого ее жителя наступает новый период: лучший или худший – дальнейшее время покажет.

2.

Весна вносит в жизнь людей чувство радостного ожидания. Просыпается природа, нежная зелень появляется на деревьях, днем на солнышке копошатся взъерошенные воробьи, но вечера прохладные, а ночью все еще по-зимнему холодно. На носу праздничный женский день, Николай накопил денег, купил Марии ожерелье из искусственного жемчуга, хотел вручить его на восьмое марта в хуторе, так как решили все вместе ехать домой. Катя в предварительной кассе купила на всех билеты. Ожерелье не очень дорогое, для Николая стоило нескольких бессонных ночей работы на хладокомбинате, где подрабатывали многие студенты. Он видел, как заворожено разглядывала в витрине ювелирного магазина ожерелье Мария, и решил любой ценой накопить на его покупку денег. Мечта сбылась. Он бережно сложил покупку в коробочку, предвкушал радость, которую оба испытают при вручении подарка. Хотя, если признаться, студент Стаценко изрядно поизносился: пиджак потерял вид, рубахи на шее стерлись до дыр, туфли стоптаны и ремонту не подлежат. Он не унывал, дело наживное, ему хотелось видеть радость в глазах любимой девушки.
Прошлым летом, он ездил со студенческим стройотрядом под Анапу. Возводили колхозу складские помещения. Денег заработал, страшно подумать: семьсот рублей. Мать такие деньги получала за полгода. Теперь он понимал, почему отец потратил жизнь на строительстве различных коровников, складов, и ферм. Заработки шабашников не шли ни в какое сравнение с заработками колхозников. В то лето Николай накупил подарков матери, сестре, Марии купил золотое обручальное колечко, залог их совместной дальнейшей жизни. Николай видел, как у подруги вспыхнули глаза при виде колечка, как порывисто она поцеловала в щеку в знак благодарности, он был рад и горд. Слегка неприятно кольнул алчный блеск в ее глазах, когда та  упоенно разглядывала золотую вещицу. Для Николая желтый металл ничего не значил, никакого пиетета перед золотом не испытывал. Шестеренка к велосипеду радовала его больше, чем безделица из золота. Но  Николаю хотелось доставить радость любимой девушке. А еще юноша в то лето впервые увидел Черное море. Оно поразило его своей синевой. В Ейске он видел Азовское море,  вода в Азове цвета лимана, только берегов не видно. А тут, сколько хватает глаз – синева, обрамленная зеленью виноградников и сине-зеленых гор вдали.
 Остальные заработанные на практике деньги Николай с матерью потратил на стройматериалы для дома. И опять остался без всяких необходимых вещей на зиму.
Последнее время Николай видел Марию все реже и реже. Она жила в комнате с двумя девушками сокурсницами весьма странного поведения. Высокая, стройная Анжела из города Апшеронска, с томным взглядом и медленной речью, когда он заходил за Марией, в упор близоруко разглядывала парня, каждый раз как бы не узнавала его, нарочно громко спрашивала подругу через плечо:
-Это кто?
Вторая девушка – Жанна из Армавира, поражала всех студентов медицинского, и не только медицинского институтов, своими броскими нарядами и прическами. Катя о стиле ее прически высказалась так: «Я у мамы дурочка!». Жанна неизменно подыгрывала подруге, отвечала:
-Машкин чувак.
На что Анжела тут же удивленно поднимала бровки:
-Надо же! Из какого хутора вы к нам пожаловали? Неужели прямо из колхоза «Светлый путь»?! – томно спрашивала она, растягивая слова, при этом нахальным, прищуренным взглядом продолжала рассматривать Николая, как рассматривают в лупу наколотую на булавку бабочку. Положение спасала Мария, приходила на выручку, брала друга за руку и сажала на свою кровать:
-Не обижайте моего парня! Он у меня хороший.
Николай сначала смущался, потом сердился на выпады девчонок, сейчас готов наговорить грубостей или в ответ колкостей. Мария его сдерживала. Торопливо одевалась, старалась поскорее увести друга от насмешек своих сокурсниц. Иногда, после ухода Николая, подруги спрашивали Марию: что она в нем нашла? Деревенский, провинциальный, не шибко красивый. Неужели в хуторе остальные еще хуже, если этот считается умным и красивым? Марию коробили их замечания, она видела, с какими парнями встречаются ее сокурсницы. У Анжелы парень старшекурсник, проживал в пригороде Краснодара – станице Пашковской, одевался стильно, всегда имел карманные деньги, заходил в комнату без стука, бесцеремонно садился на кровать к Анжеле, без стеснения разглядывал Марию, а однажды, столкнувшись с ней в дверях, прижал, и провел рукой ниже ее спины. Мария отреагировала мгновенно,  вспыхнула, обеими руками толкнула в грудь, гневно произнесла: «Еще раз дотронешься!..». Тот нисколько не смутился. Улыбнулся, спросил: « И что будет?». Мария хлопнула дверью, ушла. С тех пор старалась не оставаться с ним наедине. У Жанны несколько парней, со всеми она неистово целовалась, и Мария долго не могла определить, который из них ее парень.
Встречаться наедине с Марией Николаю приходилось редко. Просиживали в кинотеатрах на последних рядах, урывками целовались и вздрагивали от скрипа или посторонних взглядов в их сторону. Выжидали, когда из комнаты Николая ребята уедут на выходные по домам, или девчонки из комнаты Марии разъедутся по своим городам. Такое случалось редко. Николай в отчаянии предложил: «Давай комнату снимем, распишемся, будем жить вместе». Мария хмыкнула: «А на какие шиши мы будем жить?! На стипендию? Или мамины деньги? Нет, такая жизнь меня не устраивает», - решительно отвергла она его предложение. Юноша злился, понимал ее правоту, лепетал, что будет подрабатывать, мало сам в это верил: учебный процесс, черчение вечерами, не позволяли отрываться на ночные работы. Заработки случались редко и небольшими суммами. На еду хватало, на покупку одежды – нет. Однажды он три ночи разгружал вагоны, засыпал на лекциях, а когда пришел за расчетом - в списках на получение денег себя не обнаружил. Пошел «качать права», мастер с бегающими глазками тут же взял на пол тона выше: «Шляются тут всякие, урвать хотят не работая!.. Пошел вон, отсюда! И чтоб я тебя здесь больше не видел!» Николай не на шутку психанул, схватил швабру, стоящую у стены, и попер на мастера: «Ах, ты шкура!..». Работяги швабру отобрали, заступились за начальника, попинали для приличия, не больно, своего то начальника они знали, шкура, действительно, редкая. Парня вытолкали за дверь.
Марию мало интересовало, есть ли у него деньги. Если они шли в кино, Николай, как рыцарь, обязан купить не только билет, но и мороженное. У нее деньги водились всегда, мама с папой снабжали не только деньгами, но и продуктами. Одеваться старалась модно и дорого, шила платье в ателье, чего никогда не мог позволить себе Николай. Ничего в одежде, да и поведении, не напоминало в ней вчерашнюю, провинциальную девчонку из далекого и заброшенного в степи хутора. Она явно стеснялась перед подругами за своего парня, хотя их друзья ей не нравились вовсе, и всегда старалась выпроводить друга  из своей комнаты, если подруги находились дома, или торопливо уходила вместе с ним на улицу.
Как-то Николай простудился, подскочила температура, он не смог прийти на очередное свидание,  Мария не пришла навестить его ни на второй, ни на третий день, не поинтересовалась, почему друг не появляется на ее горизонте. Руслан пошел к Кате, сказал о болезни брата, через нее передал просьбу товарища: позвать Марию. Катя примчалась после занятий, принесла таблетки, заварила чай, приложила холодное полотенце на лоб Николаю. На немой вопрос больного, глядя в сторону, сказала:  Марию не видела. Катя приходила каждый вечер, пока Николаю не стало лучше.
В первый же вечер, как только он почувствовал себя лучше, пошел к Марии. Девчонки находились дома, Марии не было. Анжела с ногами сидела на кровати, обложившись  учебниками, Жанна за столом красила ногти. На вопрос, где Мария, Анжела не отрывая взгляд от книги, томно ответила:
-Где, где? В Караганде! Она с Игорем Владимировичем осталась на дополнительные занятия.
-Кто такой, Игорь Владимирович? – хмуро спросил Николай, чувствуя в голосе Анжелы какую-то мстительную нотку.
-Как кто? Ты не знаешь, кто такой Игорь Владимирович?! Да его полгорода знает! Это наш доцент, - растягивая слова, пояснила Анжела.
-Да! – подтвердила Жанна. – Такая душка! – и закатила глазки.
Николай вышел в коридор и слышал сквозь дверь их смех, от чего у него сжались кулаки. Он ждал подругу у дверей общежития, не дождался,  встретил на следующий день, снедаемый чувством ревности и негодования.
-Привет! – просто сказала Мария, словно они расстались только вчера. Николай на правах ее парня, почти мужа, сразу начал с вопросов: почему она приходит так поздно с занятий, и кто такой доцент, который соглашается до ночи консультировать ее по предмету. Мария поморщилась:
-Коля, не заводись, - голосом Анжелы, так же растягивая слова, произнесла Мария. – Доцент - наш классный руководитель. Мне трудно дается его предмет, приходится брать у него дополнительные занятия… - нравоучительно втолковывала она другу.
Ее тон еще больше бесил Николая, ревность заставила его съязвить:
-Больше ничего не приходиться у него брать?!
-Не пошли! И прекрати сейчас же! Разве у тебя не бывают дополнительные занятия? – с некоторым негодованием спросила Мария.  Взгляд ее тут же потемнел, обжег Николая своей непримиримостью.
Он, действительно, вспомнил, ему частенько приходится оставаться с группой и одному на дополнительные консультации. Тут же остыл, досадуя на свою вспыльчивость и ревность. Но первая трещинка в их отношениях появилась. Николай сердился, виду не показывал, старался убедить себя: все нормально, учеба выматывает их. Окончат институты, и все вернется «на круги своя».
На прошедший Новый год Мария в хутор не ездила. Объяснила: ее пригласила Анжела в свой город, встречать праздник в кругу ее родителей и друзей. Надо знать Анжелу, чтобы поверить в то, что та будет встречать Новый год с родителями. Да и сама постановка вопроса звучала фальшиво. Николай из последних сил пытался себя убедить: Мария говорит правду. Только непонятно ему, что общего может быть у нее с Анжелой, они такие разные. Тот Новый год для него был самым грустным. И  к радости матери, впервые за последние годы, он встречал праздник  в кругу семьи. К нему пришли в гости Толик и Лида, ребенка на руках несла Катя. От малыша не отходила Ленка, восторгаясь его маленькими ноготками на пальчиках.
-Мама, давай мы его себе оставим, - шутливо просила она мать, та улыбалась:
-Подожди, Лена. Еще немного времени и у тебя самой такой может родиться.
-Скажешь тоже… - отмахивалась сестра, и продолжала сюсюкаться с малышом.
Сестра Лена за два года подросла, из подростка стала превращаться в юную девушку. «Ишь ты, какой гадкий утенок!» - восхищался дядя Алексей, кивая на Лену, которая преображалась из  девочки в симпатичную девушку. «Небось, женихи уже есть? - строго спрашивал брат. – Смотри у меня!..». Но как бы весело не проводили время в кругу друзей и родных, в груди Николая поселилась грусть. Не подавал виду, веселился и смеялся,  мать не обманешь, она спросила, приехала ли Мария? Сын как можно беспечнее ответил, поехала к подруге в гости, не вдаваясь в подробности. Завьяловы таки переехали в станицу. Купили неплохой дом с большим подворьем. Бригадир остался работать в хуторе, теперь ему приходилось ездить на работу со станицы, как ранее жена из хутора моталась в станицу. Ранее, на октябрьские праздники Николай брал мотоцикл у Славки и привозил Марию в хутор. Она с грустью прошла мимо своего бывшего двора, в котором жили теперь чужие люди, ревниво взглянула на дерево майской черешни, отец посадил дерево на день рождения дочери, теперь по весне ягоды рвать будут чужие руки.
Старший брат Славки - Сергей вернулся из армии, родители купили ему новый мотоцикл, Славке остался прежний. Лена не дождалась Сергея из армии, она и не давала твердого обещания ждать, ей сделал предложение парень из станицы, она переехала жить к нему и забрала с собой сестру. Славка еще некоторое время поездил на свидания к Нине в станицу,  потом махнул рукой, и с хлопцами гонял на мотоцикле в соседний хутор. Поэтому, на Новый год хотя и грустил Николай без Марии, но понимал, по зимней дороге в станицу ехать ему было бы не на чем.
Николай радовался весне, наконец-то, можно меньше думать о теплой одежде. Хвостов нахватать не успел, вовремя сдавал чертежи и семинары. Строил планы на будущее. После третьего курса станет легче, будет практика, появится больше свободного времени, и он уговорит Марию расписаться. Они заживут отдельной жизнью, все пойдет своим чередом. Надо подготовить мать, он на женский день решил приехать с подругой домой и переговорить с матерью и ее родителями. Подруга еще не знала о его планах,  он  твердо решил: он сумеет уговорить Марию стать его женой.
Перед самым праздником Николай пошел в медицинский институт, договориться с Марией о месте встречи. Радовал теплый весенний вечер, на душе безмятежно, настроение приподнятое, впереди выходные и поездка домой.
Перед медицинским институтом юноша чуть замедлил шаг. У главного хода стояли синенькие «Жигули». Как-то Катя показала ему на машину и обмолвилась: «Машина ихнего доцента. Выпендрежник и модник».
-Ты то откуда знаешь его машину? – удивился Николай.
-С Машкой гуляли, она показала, - неохотно пояснила Катя, прикусила язык, но поздно. Катю тогда неприятно поразило, Мария показала  машину с внутренней гордостью, словно то их общая собственность. Подруге по секрету призналась, доцент катал ее на своей машине,  Николаю Катя об этом не сказала. Ей и так обидно за Николая. Своим женским чутьем Катя быстро смекнула: просто так доценты студенток не катают. Такие катания плохо заканчиваются. Тогда Николай ничего не почувствовал, беспечно  заметил, не всякий профессор имеет личную машину, а моложавый доцент раскатывает на личном автомобиле. Тогда он не придал особого значения словам Кати, но сейчас вспомнил задержки Марии после занятий с владельцем автомобиля, его неприятно кольнуло внутри, он остановился,  неприязненно осмотрел машину, словно перед ним стоял сам хозяин.
Тут же отбросил грустные мысли, весело посвистывая, пошел к общежитию. Все же на улице весна. Настроение хорошее. В кармане коробочка с ожерельем. Разве может испортить такое приподнятое настроение  какой-то доцент, выпендрежник, к тому же старый для Марии, который не может быть ему соперником.

3.

Мария начала вести дневник с той поры, как рассталась с офицером. Она продолжала любить его еще несколько месяцев, пока боль утраты не перестала кровоточить. Писала в дневнике ему письма, в которых излагала всю горечь своей неразделенной любви. Описывала свою тоску, сожаление, что встретились поздно, хотя раньше встретить его Мария никак не могла.
 Доверять свои мысли  бумаге переросло в привычку, становилось некой внутренней потребностью. Писала обо всем: о родителях, хуторе, об экзаменах, Николае, подругах. Несколько раз бросала и начинала записывать снова.
Много лет спустя, Мария перечитывала свой дневник, удивлялась своей девичьей наивности,  и в то же время сожалела о скоротечности бытия, о многих сделанных  в жизни ошибках. Только кто в молодости не ошибается! В тех строках она видела себя молодую, в письме присутствовал дух того времени, такого сейчас далекого, и в то же время недавнего.

20 марта 1984 года.
…Николай милый, добрый, хороший человечек, мой первый мужчина, который искренне любит меня, но что я могу сделать, коль душа моя опаленная любовью, перегорела, и я не могу испытывать к нему такую же ответную любовь. А может быть он не герой моего романа? Может быть, ходит рядом другой, единственный, которого смогу вновь полюбить безоглядной любовью?  Где ходит тот мужчина, ведь рядом  столько умных, красивых студентов, которым я люблю морочить головы,  мне страшно подумать, что кто-то из них может проснуться в моей постели. Я и Николая терплю до определенного момента, принимаю его ласки, но мне вовсе не хочется засыпать у него на груди.
Вчера ко мне на свидание приходил мой друг. Такой домашний, родной, и чуточку… чужой. Я в большей степени готова любить его как брата, как любовника, а хочется чего-то большего, чтобы душа переполнялась любовью, ради которой можно пойти на любые испытания. Я уже не ощущаю при встречах с ним радостного трепета в душе, мне приятно чувствовать его ласковые прикосновения, эгоистично принимаю его ухаживания, но ничего не даю взамен. Подруги Анжела и Жанна, с которыми я проживаю в одной комнате, крутят носами:
-Что ты в нем нашла? Деревня-деревней!
Я выросла с ним, знаю его, привыкла к нему. Он не глупее многих, выросших в городе умников. Он не предаст. А я? Я же знаю, у нас с ним нет будущего. Это меня угнетает, я не могу, и не хочу отталкивать его, и в то же время нельзя вечно обманывать друга своей юности.

16 октября 1984 года.
Вчера вечером, когда мы возвращались с занятий в общежитие, Анжела поведала: на тебя запал наш доцент Игорь Владимирович. Я удивилась. Никаких признаков внимания с его стороны не замечала. Он преподает у нас на кафедре внутренних болезней. Высокий, симпатичный, не глупый, подчеркнуто модно и элегантно одевается. Во время лекций любит пошутить, умело держит дистанцию,  многим студенткам нравился как мужчина. Ему примерно тридцать пять-семь лет, ведет свободный образ жизни, совершенно не участвует в общественной жизни института. Не ходит ни на какие собрания, возможно, поэтому долго не может защитить докторскую диссертацию. При этом имеет личный автомобиль, говорят - не женат. Ни для кого не секрет, он  сын главного врача краевой больницы. Экзамены принимает у студентов не то чтобы строго, но садиться на шею и  расслабляться тоже не позволяет. Любит повторять: общество может пережить плохого поэта, художника, инженера,  плохого врача в природе существовать не должно. Нам, студентам, нравится как четко, толково доцент преподает свой предмет, только как-то без огонька, тускло. Нет в его глазах фанатичного блеска. У меня создалось впечатление, предмет свой любит, но ведет его без внутреннего интереса. Возможно, надоело ему из года в год талдычить одно и то же тупым студентам. В институте его удерживают молодые студенческие лица, в ином случае будут окружать измученные болезнями пациенты.
Вечером, перед сном, мы обсудили с Анжелой и Жанной новость, преподнесенною Анжелой. Жанна сразу заявила: не ты первая, не ты последняя, зато зачет у тебя будет железный. И привела пример: был такой знаменитый, престарелый кинорежиссер Пырьев, который влюбился в молоденькую артистку Марченко. И что? Та, дура, кочевряжилась, и осталась без ролей в кино. Кто теперь знает актрису Марченко? Никто! А как хорошо начинала. Снялась в фильме «Отчий дом», ее запомнили, прочили хорошее будущее. Если бы доцент запал на Жанну, ни минуты бы не раздумывала, бросилась бы под него, как солдат с гранатой под танк. Потом скептически осмотрела меня и бросила: «И что он в тебе такого нашел? Хотя мордаха у тебя смазливая. Вон, Анжелка у нас: и высокая, и грудастая, и нога под нею, глазищи – во! - показала  пальцами кольца. – А клеют ее -  одни недоумки и недомерки».
Эпизод из жизни не более чем комический. Одной из многих у нашего доцента я уж точно не буду.

29 октября 1984 года.
После того разговора с Анжелой  стала украдкой наблюдать за Игорем Владимировичем. Действительно, заметила его некоторое повышенное внимание ко мне. То он задержится у моего стола, когда во время лекций прохаживался по проходу, то начинал долго и нравоучительно втолковывать некоторые вещи индивидуально мне, которые туго доходили до всех студентов. При этом говорил на автомате, а сам смотрел в мою сторону и думал о чем-то постороннем. Некоторых студентов  доцент пригласил для дополнительных занятий на вечернее время, в том числе и меня, хотя именно по тому разделу учебника в дополнительных занятиях я не нуждалась. И там, улучив минутку, когда вокруг меня образовалась маленькая пустота, он подошел ко мне и, понизив голос, сказал: «Студентка Завьялова, не будете ли вы так любезны, составить кампанию и поужинать со мною в ресторане? Я очень проголодался. Подумайте». От неожиданности я стушевалась, он тут же отошел, потому что Жанна увидев нас вдвоем, тут же навострила ушки и продвинулась в нашу сторону. Вообще-то я тоже очень проголодалась. Но одно дело, если бы меня поужинать пригласил Николай, другое дело – преподаватель. И как поступить? Гордо отказаться? Потом не «снимут ни в одном кино», - как скажет Жанна. Согласиться и стать одной из многих? Тоже не вариант. Пока я раздумывала, Игорь Владимирович громко провозгласил: «Все девушки, заканчиваем, отбой!» - и первым снял халат. Проходя мимо меня, на ходу бросил: «Жду в машине». Жанна тут же прилипла: «Че он тебе буркнул?» - «Пожелал спокойной ночи», - отмахнулась я. Жанна понимающе хмыкнула, не стала меня ждать, ушла с остальными. Я чуть задержалась, выкроила минутку для размышления. Выглянула в окно, видела, как Игорь Владимирович деловито осмотрел свою машину. Не торопясь, открыл дверку и сел вовнутрь. Решила: поеду с ним в ресторан, а там по ходу дела постараюсь не дать повода для легкой победы.
Подошла к машине. Никто из нее не вышел, не открыл галантно дверь, остановилась у двери, и ему пришлось наклониться в салоне, открыть дверь изнутри. Села в машину, сразу же ощутила усталость, целый день провела на ногах, и так мне стало уютно и комфортно, казалось, никуда отсюда  не уйду. Ехала бы и ехала. Я вопросительно посмотрела на преподавателя, он улыбнулся краешком губ, молча завел двигатель, машина тронулась. Слегка задела его самоуверенность: он думает, что любая студентка сочтет за счастье отужинать с ним в ресторане, если не соизволил поставить в известность, куда мы едем. Однако ехать мне нравилось, все же не общественный транспорт, в котором мы с Николаем долго трясемся через полгорода. Машина не трамвай, доехали быстро,  не успела прийти в себя от смены обстановки. Игорь Владимирович привез меня в ресторан довольно дорогой и известный в Краснодаре, студенты в такие рестораны не ходят. Швейцар любезно приоткрыл ему дверь, хотя висела табличка «Мест нет», толпились люди, желающие попасть в помещение. «Его здесь знают», - сделала я вывод, в подтверждение подбежал официант и тут же провел к столику на двоих. Игорь Владимирович как-то сразу преобразился, из скромного, демократичного преподавателя превратился в барина: движения стали вальяжными, губа капризно оттопырилась, расселся на стуле, локоть остался на столе, а кисть на отлете в стороне. Левой рукой взял меню и протянул мне выбирать блюда, официанту вполголоса сказал: «Мне, как всегда!» Тот кивнул и удалился. Прочитала названия блюд и ощутила легкий спазм в желудке.  Захотелось заказать все. Если сложить стоимость тех блюд, которые бы я выбрала, цены были бы выше моей месячной стипендии. Взглянула на Игоря Владимировича. Он поощрительно улыбнулся. Расслабленная его поза, закинутая нога на ногу, полуулыбка победителя подхлестнули меня, решила не стесняться и заказала все, что понравилось в меню. В другой раз будет осмотрительней приглашать меня в дорогие рестораны. Он только кивал головой, когда я перечисляла блюда, ни один мускул не дрогнул на его лице.
-И вино! – подсказал Игорь Владимирович официанту. – Вы, какое предпочитаете: белое или красное? – спросил он меня.
Ни в белом, ни в красном вине я ничего не смыслила, а поскольку  заказала бифштекс, то где-то  читала, к мясу подаются красные вина, поэтому  тряхнула копной волос и решительно произнесла: - «Красное, но не «Портвейн», - подчеркнуто, со знанием дела сказала: - Сухое красное!». Официант и преподаватель одновременно понимающе кивнули. Я тоже решила играть роль светской львицы, роль удавалась до той поры, пока официант не положил перед нами приборы. И тут  почувствовала себя не в своей тарелке: ножом пользоваться  не умела. В хуторе не принято есть с ножом, в институтской столовой ножи были,  студенты ими не пользовались. Со страхом ждала, когда принесут первое заказанное блюдо. Официант принес вино, разлил по бокалам.
-За что выпьем? – спросил наш доцент.
-За хорошее окончание семестра, - пожелала я.
За что еще я могла выпить с преподавателем? Он приподнял бокал, разглядывая меня сквозь стекло, улыбнулся, и тускло проговорил:
-Свои семестры я давно уже закончил.
Я смотрела на него, и перед глазами стоял фильм точно с таким же сюжетом: преподаватель института сидит со студенткой в ресторане, она его спрашивает: «Правда ли, что многие студентки обедали вместе с ним в ресторане?» - И тот честно отвечает: «Правда». Интересно, как бы ответил доцент. Я спросила, чуть смягчив вопрос: «Что заставило его пригласить меня в ресторан? Неужели альтруистическое желание накормить бедную студентку. В институте есть студентки и победнее», - хотела добавить: - «И симпатичнее»,  посчитала это излишним. Он без обиняков ответил: «А вы мне нравитесь. В вас есть нечто порочное, и в то же время целомудренное. Сие привлекает. Хочется рассмотреть поближе, увидеть – чего больше?». К его чести, всех студентов называл на вы, чувствовалось, человек рос в интеллигентной семье,  его испортила среда. Он мог  быть эгоистом, но хамом, думаю, – никогда. «И какая черта во мне вам больше бы понравилась?» - продолжала допытываться я. – «И та, и другая черта по-своему привлекательны, - он приподнял палец. - Но в определенных пропорциях». Он не успел развить свою мысль, официант принес салаты. Я посмотрела, будет ли Игорь Владимирович пользоваться ножом, когда ест салат. Он пользовался им, у меня не получалось. Незаметно отложила нож, начала есть без его помощи. Когда принесли бифштекс, поняла, откусывать от целого куска зубами - верх неприличия.  Начала усиленно «пилить» кусок тупым, столовым ножом, мясо попалось жилистым, не подавалось. Игорь Владимирович  улыбнулся, мягко взял меня за руки, заставил поменять нож и вилку между собой, и моими руками отрезал кусочек мяса. Я допустила оплошность:  нож  взяла в левую, вилку в правую руку.
-Получается, я не целомудренная, а невежественная? – спросила я, и почувствовала, как покраснела.
-Ничего. Научитесь. В школе этику и эстетику у нас не преподают. А жаль! Не самые худшие были предметы, - мягко ответил он, поощрительно улыбнулся.
И этот маленький случай заставил проникнуться к нему некой доброй симпатией. Он сейчас как бы не столь преподаватель, сколь добрый знакомый. Или вино сделало меня несколько сентиментальной? Я внутренне расслабилось, и расхотелось говорить ему колкости. Заиграла музыка, Игорь Владимирович пригласил на танец. И в танце оказался неплохим партнером, чем-то напомнил  мое первое восхищение от умения вести даму моим подзабытым офицером. Никогда  не рассматривала так близко лицо нашего доцента, отметила: кожу успела тронуть недалекая старость, но увидеть это можно только вблизи.
-Почему вы неженаты? – спросила я.
-Почему вы решили, что я не женат? – в свою очередь задал вопрос Игорь Владимирович. – Потому, что не тороплюсь домой?
В институте молва о нем шла, как о неженатом человеке. Даже показывали старшекурсницу, с которой он якобы жил некоторое время.
-Вы бы хотели услышать от меня некую мораль: женатый человек не приглашал бы молоденькую студентку в ресторан. Отнюдь! У вас плохо выглажена рубашка под воротничком, - сказала я нагло. Он даже слегка отстранился от меня:
-Ну-у, сразила, так сразила! Вы не стандартно мыслите. И от того интереснее вдвойне. За это надо выпить, - весело проговорил он,  я заметила, за некой бравадой он пытался скрыть свое смущение.
И повел меня к столику.
Вечер прошел чудесно. Никогда ранее не посещала такой дорогой ресторан, с красивым интерьером, красивой музыкой, обласканная вниманием и  светским трепом ни о чем. Вот чем можно «купить» бедную студентку из глубинки. К хорошему привыкаешь быстро, но расслабляться нельзя.
Мы вышли в прохладную ночь, слегка хмельные, сытые и умиротворенные.
-Куда едем? – спросил Игорь Владимирович, когда мы уселись в машину.
-Разве у вас есть выбор? – спросила я и пристально посмотрела ему в глаза.
Преподаватель слегка смутился,  виду не подал, завел мотор, пробормотал недовольно:
-У человека всегда есть выбор: соврать или сказать правду, предать или не предать, пойти налево или направо.
И повез меня к общежитию. Не доехал чуть-чуть, притормозил у тротуара, двигатель выключать не стал.
-Нужно соблюдать конспирацию, - пояснил он. – Поэтому, я не распахнул перед вами дверь автомобиля. Не хочу, чтобы меня видели с вами. - После паузы, спросил: –  Когда еще мы сможем встретиться в неформальной обстановке? – не дав мне возможности произнести слова любезности за чудесно проведенный вечер. Я смело посмотрела на него, спросила в упор:
-Вы, какого ожидаете развития событий, Игорь Владимирович? Несомненно, вы очень интересный человек, но я не создана для сиюминутных развлечений. Я хотя и юная дева, но понимаю, чем заканчиваются встречи в неформальных обстановках. Вы решили за мной ухаживать?
-Да, - просто, без пафоса подтвердил он.
-Удачи вам на этом поприще, - улыбнулась я и выпорхнула из машины.
Девчонки не спали, ждали моего прихода. Не успела  снять плащ, Жанна тут же спросила:
-Ну, как?! Где были?
Глаза их горели от любопытства.
-В консерватории. Слушали двадцать восьмую симфонию Моцарта, - отрезала я. Не хватало, чтобы я обсуждала со всеми, где и с кем  провожу вечера.

3 ноября 1984 года.
На следующий день, в институте, чувствовала себя неловко, встретила в коридоре Игоря Владимировича, вежливо поздоровалась, он кивнул в ответ, прошел мимо с таким же независимым видом, с каким проходил по коридору всегда. На занятиях в мою сторону не посмотрел, относился как ко всем: ровно и без лишних вопросов по предмету.
Староста группы объявила: все студенты, которые на ноябрьские праздники не поедут домой, обязаны собраться во дворе института и колонной пройти по улице Красной мимо трибуны с руководителями края. Начал составлять списки, кто не едет домой, кто понесет транспаранты и портреты членов политбюро. Мы договорились с Катей и Николаем поехать на ноябрьские праздники домой. Поэтому ко всей предпраздничной суете относилась без интереса. Игорь Владимирович не подходил ко мне, изредка ловила на себе его взгляды. Перед октябрьскими  выходными он все же уловил минутку, спросил, поеду ли я домой или останусь в Краснодаре? Когда  ответила, - поеду домой, его лицо сделалось плаксиво просящим, он горячо зашептал: «Я попрошу вас остаться, соберется замечательное общество, все будут с дамами…».  Перебила его довольно жестко, понимая, доцент изрядно запал на меня, строит какие-то планы, готов познакомить со своими друзьями, поэтому  могу позволить себе некоторую жесткость, пусть помучается. К тому же обещала Николаю и родителям приехать домой. Не люблю официальных праздников, показного официоза, помпезных транспарантов, фальшивого энтузиазма. В станице праздник проводится более душевно. Или так кажется, поскольку все знают друг-друга, везде знакомые лица, одноклассницы расспрашивают о жизни в городе с потаенной завистью, они повыходили замуж некоторые и развестись успели, имеют детей, но жизнь в станице не из легких. Николай приехал за мной на Славкином мотоцикле, увез  на хутор. Проходила мимо нашего бывшего дома, сердце екнуло, как-то не верится, что все это теперь не наше. Все такое до боли родное, каждый куст винограда как родной.
Катя отдаляется от меня, мы уже не задушевные подруги, какими были раньше. Детство закончилось. В юности наши пути расходятся. Она встречается со своим Юриком, дело идет к свадьбе, только вижу – не любит подруга своего Юрика. Нашла бы парня в своем институте, не всю же жизнь ей по Николаю сохнуть. При встрече в станице мы как-то дежурно улыбнулись друг другу, спросили – как дела, больше говорить не о чем.
Николай ласков и внимателен. Родной, милый человек, здесь, дома, лучше его нет, но в городе не вписывается в круг моих новых подруг и знакомых. Слишком прямолинеен, нет в нем дипломатичности и артистизма. Моя мать свыклась с мыслью: быть Николаю их зятем, хотя и не одобряла моего выбора. Она не против него, как такового. Ей не нравится его неустроенность в этой жизни. Когда мы оба начали учиться в Краснодаре, мать поняла, контролировать меня теперь не сможет, да и бессмысленно, окончательно махнула рукой: поступайте, как хотите. Брат Алешка присматривается к нему, как к будущему родственнику. Мать Николая относится ко мне приветливо, слегка настороженно, словно опасается подвоха с моей стороны, заранее готова защитить сына, как квочка цыпленка. Хутор уже не моя родина, а к станице привыкать не хочется. В быту станичане ничем не отличаются от хуторян: уборные так же расположены на задах, так же кудахчут куры и по утрам поют петухи, смрад скотного и птичьего двора витает в воздухе. И  все чаще ловлю себя на мысли:  я вспоминаю блеск краснодарского ресторана, уют машины, и внимательное отношение к себе взрослого состоявшегося человека. И начинаю скучать по комфорту и тяготиться деревенской жизнью. А еще: тешит самолюбие молодой студенточки доброжелательное внимание светского льва, коим является наш доцент.
Ах, как все это я объясню Николаю!

12 декабря 1984 г.
Я начала встречаться с Игорем Владимировичем. Не так часто, но каждое свидание он старался обставить как можно привлекательней. Водит меня в рестораны, во время ужина нам приносили розы, потом катались по Краснодару. Он уже не кажется старым, я привыкла к его шуткам, манере разговаривать, к комфорту, которым он меня окружал. Побывала  у него дома, мы пили красное вино при свечах. Обратила внимание, в квартире женщина не проживает: зубная щетка одна, женских тапочек не наблюдается, на телевизоре и подоконнике пыль. Не удержалась, повторила вопрос: почему же он не женат?
-Неженатый мужчина в моем возрасте аномальное явление? – спросил Игорь Владимирович, при этом хитро улыбнулся. Потом просто ответил: - Я был женат.
-Ну и?..
-Загулял, и жена ушла от меня, - пояснил тоном, как будто он вышел в магазин, а жена в тот момент покинула его.
-Тогда вам нельзя жениться. Гулящий мужчина – это на всю жизнь, - заявила я.
Игорь Владимирович скривился, с досадой ответил:
-Все мужчины гуляют от жен на сторону. Только одни это скрывают, а другие – нет.
-Теперь вы стали умным, и свои похождения будете скрывать, - не удержалась я от ехидства.
-Нет, нагулялся. Мне не мало лет, пора подобрать кандидатуру, умеющую неплохо гладить рубашки. 
И выразительно на меня посмотрел. Я пожала плечами, ничего не ответила. Не влюбленная же дурочка, чтобы переживать, я или  не я стану хозяйкой его быта. Но в тот вечер, интимная обстановка и вино сыграли свою роль, - мы впервые поцеловались. То был поцелуй зрелого опытного мужчины, голова слегка закружилась, еще немного и я позволю нечто большее. К счастью, преподаватель слишком интеллигентен для вульгарного предложения, - перейти в «койку». Он налил вино в бокалы и предложил выпить на «брудершафт». Выпили и вновь поцеловались. Сказала,  все равно не смогу называть его по имени и на «ты».
-Ничего, привыкнешь. Я буду поправлять первое время. Конечно, не в аудитории. Там мы по-прежнему: учитель и ученица, - напомнил он.
-Ага! А то еще в партком потянут, - подковырнула я.
-Не угадала. Я не член партии.
-Что так?- ехидства в моем тоне поубавилось.
-Однажды Сталин спросил какого-то творческого деятеля: почему тот не член их коммунистической партии? Деятель ответил: я слишком люблю свои недостатки. На твой вопрос отвечу  точно так же.
Выпив, Игорь Владимирович осмелел, сел на пол у моих ног, стал гладить бедра, положил голову на колени. Я не оттолкнула. Но когда намекнула, уже поздно и пора домой, взял мою руку и, заглядывая в глаза, попросил:
-Останься!
Мне очень хотелось остаться, не хотелось идти в промозглую ночь на улицу, Игорь Владимирович выпил, на своей машине не повезет, а ловить такси в такой час – дело проигрышное. Только я понимала, остаться сейчас в его квартире, значит останусь очередной возлюбленной на час, одной из многих, а меня это не устраивало. Решительно запротестовала, напомнила ему, я – сторонница серьезных отношений. Сознательно подняла планку: мне все или ничего. Теперь я точно знаю: я хочу вписаться в его жизнь только на правах жены. Привыкнуть к комфорту, быть его любовницей пока не надоем, а потом все в одночасье потерять – не для меня.
Ему ничего не оставалось, как проводить меня до общежития.
В комнате Анжела с горящим взором сплетницы спросила меня: «Ну, как он в постели?» - «Не знаю, я еще не бывала в его постелях», - ответила устало, хотелось скорее отвязаться от нее. – «Ну, ты, мать, даешь! Мучаешь мужика… смотри, как бы боком не вышло!» - «Ничего, - про себя подумала я, - пусть созреет». Я же чувствую, наш доцент влипает, как муха в патоку. Но и я привыкаю к его вниманию, все же такое отношение не похоже на ухаживания наших хуторских парней. Даже Николай, который искренне любит меня, ухаживать не умеет, ему бы побыстрее уединиться, раздеть, и обладать своим «бесценным сокровищем».
Вскоре наши встречи стали секретом полишинеля. Ничто не тайна, если о ней знают трое. В группе относились к этим слухам спокойно. Все же доцента уважали, чтобы осудить его за некоторую слабость. На меня поглядывали как на спасительную соломинку, на случай, если доцент  не примет зачет или экзамен. И все же на людях мы тщательно скрывали свои взаимоотношения.
Заканчивается пятый семестр, впереди экзамены и зимние каникулы. Мне уже не хочется ехать в станицу, месить грязь, и видеть восторженные лица бывших однокашников.

6 января 1985 года.
Еще один год ушел из жизни в небытие.
Начался Новый год необычно, я приобретаю статус замужней женщины. Началось с того, что Игорь Владимирович решительно настоял, чтобы я осталась на Новый год в Краснодаре. Решил взять реванш за октябрьские праздники. Сказал тоном, не терпящим возражений: хочу познакомить тебя со своими родителями.
-Зачем? – спросила я.
-Так долго продолжаться не может. Мы должны быть вместе, - твердо заявил он.
Я и сама видела, он мучается, ему не хочется менять что-либо в своей жизни, но и меня потерять боится. Знакомство с родителями, - решительный шаг с его стороны,- должен убедить меня в серьезности его намерений. Мне и самой не очень хотелось ехать в станицу, поломалась для приличия, и согласилась на его  предложение. Николаю сказала, еду встречать Новый год к Анжеле в Апшеронск. Он долго пытался меня переубедить, пока я не разозлилась и не напомнила: все равно не сможет приехать из хутора в станицу, не на чем будет. С тем и выпроводила его.
Новый год  встречала в семье Игоря Владимировича. Отец, главный врач краевой больницы, типичный мультяшный профессор: маленькая бородка-эспаньолка, седенькие усы и волосы, лицо благородное, умные серые глаза. Смотрит снизу поверх очков. Но домовладычица маманя, она заправляет в доме всем, и вселенная вертится вокруг нее.  Игорь Владимирович представил меня и сразу объявил:
-Родители! Сегодня в присутствии гостей, близких нам людей, я намерен сделать Марии предложение, пришел за вашим благословением.
Мать несла на вытянутых руках торт, не успела донести его стола, так и замерла у порога, встречая нас. Брови поползли вверх, оценивающе оглядела меня, оглянулась на сына и произнесла довольно холодным тоном:
-Она же еще совсем девочка. Тебя будут судить за растление малолетних, - низким голосом произнесла она. Не ответила на мое «здрасте», повернулась, и гордой походкой понесла торт к столу.
Такой прием несколько покоробил меня,  Игорь Владимирович рассмеялся на замечание матери, схватил с тарелки кусочек сыра и отправил в рот. Отец пришел на помощь, стараясь сгладить бестактность жены:
-Что ты такое говоришь, Антонина. Ты, вспомни, сколько тебе лет было, когда ты выходила замуж.
Уже от стола жена ответила на реплику мужа:
-Да, но тебе тоже было немногим более двадцати лет, неужели я бы посмотрела на тебя, если бы ты гулял до тридцати шести…
Игорю Владимировичу было привычно слышать подобные перепалки в семье, он подмигнул мне, принял у меня пальто, подтолкнул в комнату.
-Между прочим, Маше двадцать лет. По восточным меркам она старуха. А мужчины до старости - джигиты! – и потер радостно руки в ожидании застолья.
-Слава Богу, не на востоке живем, - буркнула мать, пересчитала приборы и удалилась на кухню.
Я огляделась. Комната дорого и со вкусом обставлена. Ни у кого в станице и хуторе  не видела  такой красивой импортной стенки и мягкой мебели. Одна люстра чего стоила: из настоящего чешского хрусталя. А моя мама по большому блату достала люстру «Каскад» из пластмассовых висюлек и очень гордилась ею. Стол сервирован, как в ресторане: нож справа от тарелки, вилка слева на салфетке.
-Пойдем, я покажу тебе свою юношескую комнату, - потянул Игорь Владимирович за руку. Охотно пошла с ним, чтобы скрыться от любопытных взоров его родителей. Мать сразу сделала вид,  не замечает моего присутствия, а отец не скрывал любопытства, оценивающе поглядывал в мою сторону поверх очков. Мы зашли в небольшую комнату, где все осталось так, как-будто студент медицинского института Игорь вышел из этой комнаты вчера. На столе атласы внутренних органов человека, на полках юношеские книги Майн Рида, Жуль Верна и так далее. Здесь он обнял и поцеловал меня на правах полноценного жениха. Я не оттолкнула, целовались мы не впервые.
-Кажется, мама не очень довольна моим появлением? – сказала я,  Игорь Владимирович беспечно махнул рукой.
-Не обращай внимания. Как ты смотришь на то, если  сегодня, при гостях, объявлю о намерении жениться на тебе? – спросил он.
-Ты хорошо подумал? – впервые обратилась к нему на «ты».
-Да. Я люблю тебя. А любовь это болезнь, ты же знаешь. Лечению она поддается с большим трудом.
-Ты ни разу не спросил: люблю ли я тебя? – напомнила я.
-Знаю, - не любишь. Надеюсь переубедить тебя своим хорошим к тебе отношением. Или ты, по-прежнему, влюблена в своего деревенского Ромэо? (Я как-то рассказала ему о Николае, не скрыла и наших  интимных отношений с ним).
-Я очень хорошо к нему отношусь, он скрашивал мои самые грустные хуторские часы одиночества. Мне не в чем его упрекнуть, он искренне любит меня. Я, увы, не влюблена в него. Более того, с твоим появлением, он и вовсе отошел на второй план, - честно призналась я. Так состоялось наше первое объяснение в любви.
В дверь постучали, дали знать - пришли гости. Мы вышли в гостиную, мать встречала гостей и принимала цветы. Старшее поколение – друзья родителей, младшее – Игоря. Друг и однокашник – Кирилл, без зазрения уставился на меня, выслушал тираду Игоря о том, что я - будущая жена, просит любить меня и жаловать, тут же получил от своего друга ответ:
-Ну ты, га-ад! Ведь выбрал самую красивую студентку в своем институте, чтобы мы ходили и завидовали.
Представляя друга, Игорь пояснил:
-Юридическое светило, будущий прокурор края. Скучнейшей души человек! От буквы закона ни на шаг! Приходится дружить – росли в одном дворе.
Его жена, дама примерно одних лет с ними, тут же поджала губы, оглядела Марию с ног до головы, сухо кивнула, и  отошла к родителям Игоря. Другой его товарищ – Вячеслав одобрительно прогудел:
-Наконец то! А то моя супруга косо смотрит на наши мальчишники, что  общего между холостяцкими посиделками и  женатым человеком, -  галантно поцеловал ручку, боднул кулаком в плечо своего товарища. И потащился с дежурными комплиментами к матери Игоря вслед за своей, довольно пухлой, супругой.
В итоге, я оказалась самой молодой среди гостей. В ходе вечера никто не обращал внимания на мой возраст. Смеялись и шутили. Сначала ловила на себе любопытные взгляды, словно приценивались: вольюсь ли я в их общество, не стану ли яблоком раздора, молодая да нахрапистая, но постепенно ледок отчуждения таял. Поздравляли друг друга с Новым годом, желали счастья, загадывали желания и гадали - сбудутся ли.  В разгар застолья, Игорь попросил внимания, встал и торжественно объявил:
-Друзья мои, дорогие родители, гости! Не знаю, как у вас, но мое желание в Новом году должно сбыться. У меня сегодня торжественный день!  Я хочу поставить всех вас в известность, что намерен поставить точку на своей холостой и никчемной жизни, в вашем присутствии прошу у милой моему сердцу девушки согласия  - быть моей женой.
Игорь взял, заранее спрятанный за портьеру букет цветов, встал на одно колено и преподнес его мне. Я  покраснела, вскочила, не зная, что в таких случаях нужно говорить. Захочешь отказать – не получиться, в ином случае - зачем бы пришла в его дом, знакомиться с  родителями. Я и не думала отказывать,  склонила голову ему на грудь, взглянула в глаза и поцеловала его в щеку. Все зааплодировали, зашумели и несколько раз произносили тост за нашу дальнейшую жизнь, словом помолвка состоялась. Вечер шел своим чередом, Вячеслав исполнил несколько песен Окуджавы под аккомпанемент гитары. Кирилл с серьезным лицом виртуозно рассказал анекдоты. Гости постарше пытались хором спеть песню. Пришла к выводу, в городе застолья проходят несколько иначе, чем у нас в хуторе или станице. У нас ведь как: соберутся, крепко выпьют, погорланят песни, переберут все хуторские новости, а вернее сплетни, расходятся тогда, когда от выпитой водки мозги съезжают набекрень и ноги не держат.
Я больше молчала, боялась сказать что-нибудь невпопад. Это дало повод Вячеславу сказать на прощание:
-Скромна и симпатична. Смотри, друг: добродетель не вечна, зри в корень!
-Иди, иди, оракул, - вытолкал его за дверь Игорь.
Меня смущало то обстоятельство, что все друзья Игоря и их жены гораздо старше меня. А общаться  придется исключительно с ними. Ровесники останутся в той, прежней, дозамужней жизни.
Когда гости разошлись,  спросила Игоря: могу ли помочь его маме убрать посуду со стола?
-Если не устала, помоги. Тебе надо понравиться будущей свекрови, - проговорил Игорь одобряюще.
Игорь и отец вышли на балкон, покурить. Я помогала носить посуду на кухню. Мать Игоря расспрашивала меня: откуда я, кто мои родители, кем работают. Старалась быть доброжелательной,  за маской вежливости  улавливала некую ревность к сыну, скрытое недовольство его выбором. Может, ему прочили совсем другую жену. Или сравнивали меня с той, прежней.
Домой, к Игорю, мы ехали, когда рассветало. Несмотря на выпитое им вино и запах перегара, вел машину сам, милиция тоже отмечала Новый год. Он не спрашивал, хочу ли я ехать к нему, это само собой подразумевалось, хотя меня несколько коробила его самоуверенность. С затаенной грустью смотрела на проплывающие мимо темные дома, в некоторых окнах еще горел свет, на улице мела поземка, снега в городе нет, только слегка припорошило и тут же ветром все сдувало в подворотни. В душе назревал протест, мог бы для приличия спросить, хочу ли  ехать к нему, понимая, зачем мы сегодня туда едем.  Но я сама  сожгла мосты за собой, дав при всех свое согласие, - быть его женой.  Во мне боролось двоякое чувство: не всякой молодой девушке из провинции сваливалось на голову все и сразу – квартира, машина, обеспеченный муж. С другой стороны, брак по расчету осуждался всеми, как пережиток мещанства. Представляю, сколько пересудов будет в институте. Разрешать ли ему остаться моим преподавателем, когда всем станет известно о нашем решении. Оправдывало меня  обстоятельство, - любовь Игоря. Ничего не делала  специально, чтобы любой ценой завлечь его в свои сети, только позволяла за собой ухаживать. И не позволяла затащить себя в постель. Игорь принял решение сам.  Я не влюблена в него, но он не противен мне.  Принимала его поцелуи, и  приятны его объятия. Психологи говорят, браки, основанные на сумасшедшей любви, - недолговечны. А созданные на взаимном интересе – я ему свою молодость, он мне обустроенный быт – более долговечны. Почему же  с таким страхом я ехала в его квартиру в ту новогоднюю ночь? Боялась близости?  Николая я тоже не любила, однако принимала его близость. Там был зов тела без дальнейших обязательств, а здесь надо будет каждый вечер ложиться и каждое утро вставать вместе. При этом, необходимо будет нести какие-то семейные обязанности. Конфетно-букетный период закончится, а ворох грязных рубах останется.
Игорь уловил мое настроение. У своего дома он остановился. Наклонился, поцеловал меня, и проникновенно сказал:
-Все будет нормально, малыш. Не боись! Я не насилую женщин, как ты уже не раз успела заметить. Не захочешь сейчас быть моей, -  потерплю. Поживи, привыкни, осмотрись, сама решишь, как тебе поступить.
Своей доброжелательностью и ненавязчивостью, Игорь успокоил меня, страхи улетучились,  шагнула в подъезд, как к себе домой.

17 января 1985 года.

Долго размышляла, стоит ли описывать события той первой «брачной» ночи. Ничего особенного в ней не произошло. Такое происходит со всеми и везде в мире. Решила записать, чтобы через много лет вспомнить подробности «своего падения».
Неприступных крепостей нет, таковые берутся осадой. В то ранее утро я шла в квартиру Игоря с твердым намерением как можно дольше выдержать осаду. Позади бессонная ночь, мы оба устали, не до плотских утех. Игорь откупорил бутылку шампанского.
-Давай выпьем за некоторые наши перемены к лучшему в новом году. И за первую нашу совместную ночь, - предложил он.
Молча пригубила, пожелала принять душ. Он тут же приготовил полотенце,  заперлась в ванной комнате. Какое же удовольствие сознавать, что у тебя отдельная ванная комната. Не то, что в общежитии – один душ на весь этаж, моешься, а тебя преследует ощущение, за тобой подглядывают в щель, коих в душевой не счесть. Вот оно счастье! Жить в собственной со всеми удобствами квартире в городе. Любовь Игоря позволяет мне все это иметь. Поскольку халата у меня нет,  обмоталась махровым полотенцем, вышла, увидела расправленную кровать, нырнула под одеяло. Все же хмель, бродившая во мне,  сделала меня смелее и бесстыднее. Игорь выключил свет, задернул портьеру, слышала, как он шуршал снимаемой одеждой, с напряжением ждала, чуть отодвинулась, когда он лег рядом. Руки заскользили по телу, я напряглась,  он гладил нежно и успокаивающе. Потом начал целовать грудь, живот, ноги. Попросил лечь на живот, начал делать массаж, покрывая плечи поцелуями. Приятная истома разлилась по телу. Все же он врач, и знает слабые женские места и точки,  перевернулась на спину и стала отвечать на ласки. Отдалась, почувствовав острое желание. И так  хорошо было в его объятиях, даже очень хорошо. Первый раз испытала себя в руках опытного мужчины, искушенного в вопросах пола, от умения которого страсть захлестнула меня так, что потеряла ориентацию в пространстве и времени. Меня привел в сознание собственный стон, вырвавшийся из глубин живота.  Никогда не приходилось испытывать такого сильного полового чувства. В порыве благодарности  поцеловала Игоря, и с этой минуты, наконец, почувствовала, как он по-настоящему мне близок.
Я положила голову ему на грудь и уснула спокойным, безмятежным сном.
Позже, вспоминая ту первую ночь,  подумала о Николае. Невольно стала сравнивать их. Николай в любви по-юношески нетерпелив, тискал мою грудь, руки потели, он спешил, быстро сникал,  вскоре восстанавливался и хотел меня снова, не очень вникая в мои чувства – хочу ли я повторения. Игорь нетороплив, степенен, сначала доводил меня до точки кипения, старался предугадать мои желания и настроения.
Днем, когда  открыла глаза, Игорь сидел на краю постели с подносом, на котором стоял заварной чайник, чашечки и конфеты. Он улыбался, отставил поднос, наклонился, поцеловал.
-Ты спала, я любовался тобой, - сказал он.
Обняла его за шею, и о… ужас! Почувствовала: опять хочу повторения ночи. Он погладил мой живот, провел рукой по ногам с внутренней стороны, коснулся сочащейся моей плоти, и все повторилось так, как было несколько часов назад. Потом долго лежали на скомканной постели, он гладил мои волосы, не уставал повторять, как счастлив.
Мы провалялись в постели и проговорили до самого вечера. Договорились, на зимние каникулы  поеду домой, поставлю в известность своих родителей о предстоящем замужестве. По приезду с месяц поживу в общежитии, пока утихнут пересуды, и перееду жить к нему. Свадьбу сыграем на летние каникулы. Не шумную, в узком кругу друзей и родственников.
На том и расстались, я поехала на зимние каникулы домой. Игорь провожал меня на поезд. Сказал, будет скучать и с нетерпением ждать возвращения.

2 февраля 1985 года.
Зима в станице мягкая. С утра легкий морозец, к обеду все тает. Машины разбивают дороги, на  асфальте сплошная каша грязи. Наш новый дом в станице так и не стал мне родным. Если бы я жила в нем постоянно, возможно  привыкла бы к нему, а так приезжаю, как в гости, под чужой кров. Одно радует, родители, брат и бабаня в нем родные. Бабаня как-то сникла, сдала, она как пересаженное дерево, тяжело приживается на новом месте. Здесь нет для нее того простора, какой был на  хуторе. И огород маленький, и коровы нет, и курятник не больше собачьей будки. На хуторе курятник размером чуть меньше всей нашей нынешней кухни.
Приезжал Николай со Славкой, приглашали меня на танцы в местный клуб. Для местного клуба и танцев мы уже перестарки. На танцплощадке малолетки и школьницы, мы уже взрослые, нас - отдельная группка, да и то студенты, съехавшиеся со всех городов, которым негде встретится всем вместе. Оставшиеся в станице одноклассницы повыходили замуж, родили детей. Николай покровительственно держал руку на моем плече, всем видом подчеркивал свое исключительное право на меня. Я несколько раз освобождалась от его руки, незаметно отходила в сторону, якобы поболтать со знакомыми. Николай  старался в танце плотнее прижать меня, шептал на ухо, как скучает без меня и моей ласки, намекал на возможность уединения. А у меня не поворачивался язык, сказать ему, наши отношения пришли к концу, и я выхожу замуж. Мучилась, каждый раз думала: вот сейчас скажу, поговорю с ним, но что-то или кто-либо мешали, или наступал не совсем подходящий момент,  я все тянула и тянула, обещала себе – при следующей встрече, обязательно поговорю с ним. Он  не мог часто приезжать: по такой грязи не очень то доберешься в станицу из хутора.
Вечером,  подождала, когда родители поужинают, объявила:
-Мама, папа, я замуж выхожу.
-О, Господи! – присела мать. – Приспичило? Или шо другое?
-Да ничего не приспичило! Так решила.
-Что ж, нельзя до окончания института подождать? – спросил отец.
-Родители, я не за Николая выхожу, за него бы - подождала. Я выхожу за нашего преподавателя, - четко произнесла я, понимая, какую смуту вношу в наш дом.
Видели бы вы глаза моих родителей!
-Тю! Чи ты сдурела?! Он же, небось, старый?! – возмутилась мать.
-Он старше меня, - подтвердила я. - Не так чтобы намного, ему тридцать шесть лет.
Отец крякнул с досады.
-Это ж токо на десять лет младше меня! Там шо, помоложе никого нет? – спросил он недовольно.
-Есть! Но мне нравится этот! – с вызовом ответила я. -  Могу за Кольку выйти. Только вспомни мама, ты же сама не хотела, чтобы я связывала свою жизнь с человеком, который не встал еще на ноги. В наше время раньше, чем к тридцати годам, человек и не может встать на ноги. А этот - уважаемый в институте преподаватель, высокий, симпатичный, меня любит.
-Та он усех молодых девок в вашем институте любит, - махнула рукой мать, - час от часу не легче. Токо привыкли к мысли, шо сопливый Колька будет нашим зятем, так на тебе: из огня та в полымя. Батько! Шо хоть ты мовчишь? – мать от волнения переходила на местную речь.
-А што я могу сказать?! Може запрем ии, та в Краснодар не пустим? Уже взрослая, голова е на плечах,  нехай сама думает, - прогудел в ответ отец.
В общем, ошарашила родителей. Позже слышала, как мать, поостыв, говорила отцу:
-А може оно и правильно. Чем за голодранца молодого та сопливого идти, с нуля начинать, нехай дочка в достатке поживет. Шо хорошего, если мы с тобой токо через двадцать лет совместной жизни – добра нажили, та жить начали. В молодости бы все это иметь, а к старости уже и машина не радует, и дом с хозяйством – обуза. Пусть поживет в городе барыней. Не уживутся, - разведется – не велика беда, врачи везде и всегда требуются.
Уехала в Краснодар за два дня до окончания каникул. Николай и Катя очень удивились, узнав о скором моем отбытии. Не хотела с ними встречаться. Это похоже на бегство. Поезд в удобное для нас время в Краснодар ходил только один, всю дорогу  Николай надоедал бы расспросами, он почувствовал мою некоторую отчужденность. Старалась не встречаться в клубе  наедине,  не хотела идти в кино без кампании. Он обескуражен таким обстоятельством, тем более, что  близости между нами нет очень давно. Но как бы  я не избегала его, объясниться все же с ним надо. Ох, и стерва же я!

4.

Николай шел по улице, хорошее настроение не покидало его. Все так замечательно складывалось. Учеба дается легко, любимая девушка рядом, друзья в институте хорошие. Жизнь продолжается!
Он зашел в общежитие медицинского института, студенческий билет у него вахтеры не спрашивали, примелькался за два с половиной года. Постучал для приличия в комнату, девчонки не очень то стеснялись его, Жанна не один раз расхаживала перед ним в розовом пеньюаре. Ей позволь, она бы и на танцы в нем пошла. Анжела вообще не стеснялась  ходить по комнате в нижнем белье, демонстрировала фигуру. Мария не стерпела, сделала замечание, та искренне возмутилась:
-На пляже можно ходить в купальнике, а дома – нет! Юноша, вы в своем хуторе на пляже девушек видели? – с вызовом спросила Анжела Николая, остановилась перед ним, руки подбоченила.
-Видел, видел… - отмахнулся Николай.
-И в чем они у вас ходят? Неужели в платье до пят?! –  халат все же накинула.
В комнате только Анжела, Жанну Николай встретил в коридоре, та пронеслась мимо, только с любопытством взглянула, кивнула в ответ на приветствие.
-Привет! А где Мария? – нетерпеливо спросил он.
Анжела подошла вплотную, иронически разглядывая его, Николай сначала подумал,  на его лице или рубахе грязное пятно, и она с издевкой спросит, где он так выпачкался,  Анжела томно произнесла:
-А зачем она тебе? Может, я заменю ее, а?
Николай взглянул через ее плечо на кровать Марии, тумбочка рядом девственно чиста. А ранее на ней чего только не лежало: косметика вперемешку с учебниками, расческами, заколками, чашки с недопитым чаем. Нехорошее чувство шевельнулось в его груди.
-Не валяй дурочку, - угрюмо произнес он и повторил вопрос: - Где Мария?
Анжела ответить не успела, в комнату ураганом ворвалась Жанна, в немыслимо короткой юбке, чулки в сеточку, пронеслась мимо, с шумом открыла дверцы шкафа, оттуда полетели вещи:
-Где моя кофта? – визгливо спросила она, причем голова ее торчала в шкафу, снаружи мелькали ноги в сетчатых чулках.
-Откуда я знаю, может, ее Машка одела? – огрызнулась Анжела.
-Скажешь тоже! У Машки теперь таких кофточек десяток будет… - и осеклась, вспомнила о присутствии в комнате постороннего, выглянула из-за дверцы шкафа и уставилась на парня. Анжела ядовито усмехнулась, пояснила Жанне:
-Он спрашивает, где Машка, - и уже Николаю: - Это мы у тебя должны спросить, где она, жених хренов. Прозевал невесту…
Жанна прикрыла рот:
-Так ты не знаешь?! – произнесла она с придыханием. – Машка перешла жить к Игорю Владимировичу, нашему доценту.
-Да, - подтвердила Анжела. – Он у нас такой душка, - сказала она голосом Жанны.
-Я бы тоже к нему переехала, если б позвал, - захлопала наклеенными ресницами Жанна, и снова воткнулась в шкаф.
Николаю словно обухом топора в лоб ударили. До него не доходил смысл разговора, он видел, как шевелятся губы Анжелы, та продолжала тараторить:
-С виду такая тихоня, глазки долу опустит, голосок ангельский, -  манерно изобразила она Марию, - а поди ж ты, отхватила лакомый кусочек. Но мы с Жанной, памятуя твое хорошее отношение к нам, готовы заменить ее в твое утешение… - ерничала Анжела.
Юноша хмуро посмотрел на нее, до него туго доходил смысл сказанного, понял: над ним надсмехаются.
-Да иди-ка ты… - гневно проговорил он, повернулся, толкнул с силой дверь, вышел в коридор.
-Ха-ха-ха! – услышал он из-за двери, поспешил прочь, чтобы не слышать издевательского смеха «подруг» Марии. Спустился во двор, вышел на улицу, навстречу шли люди, о чем-то говорили между собой,  Николай не слышал их и не различал лиц. Навстречу шли маски.
 Маски, маски, маски…
В мыслях мелькнуло: как они могут о чем говорить или смеяться, если в его глазах мир перевернулся. В ушах звенело на одной ноте, словно кто-то дернул за одну струну и звук плыл в голове непрестанно. Он потеряно брел по улице, не зная, куда бы уйти от людей подальше, в общежитие идти не захотел, ребята начнут расспрашивать его,   видеть сейчас никого не хотелось. Забрел в парк, нашел самую дальнюю лавочку, плюхнулся на нее и закрыл глаза.
Его Мария, которая только вчера целовала и обнимала, а он считал ее своей не просто невестой, а нечто большим, почти женой, сегодня – в чужих объятиях, и точно так же обнимает чужого мужчину, и шепчет ему ласковые слова, которые ранее предназначались только ему одному. Обнимает и отвечает на ласки сытого, самодовольного, имеющего власть над хорошенькими студентками довольного жизнью жуира. Он купил ее тело и душу хорошей отметкой, машиной, квартирой, тем, чего нет у Николая. Он заскрипел зубами, закачался из стороны в сторону, как от зубной боли, что есть силы, стукнул кулаком по лавочке: «Сука! Сука! Сука!..». В некоторой прострации просидел в парке до ночи, не замечая холода, перебирая в памяти все последние свидания с Марией. Ведь замечал же некоторую отчужденность,  не придавал значения, она и ранее частенько бывала подвержена настроению. Все же учеба выматывала. Вспомнились реплики друзей в отношении подруги, сказанные в разное время. «Приедет в город, глазки у нее разбегутся…» - говорил Толик. «Уведут ее у тебя, в городе много соблазнов и красивых парней…» - вторила Катя. Руслан охарактеризовал: «А посмотрела на нас, невзрачных, и тут же потеряла интерес к нам. Не джигиты мы, не герои ее романа…». Все видели ее изъяны, только Николай, опьяненный любовью, - слеп. «Любовь слепа!» - известная формула. Второй раз, - и на одни и те же грабли! Надо же быть таким олухом! Он терзался, мучился, в мозгу свербила одна мысль: «Как же теперь он будет без нее?!» Если первая измена Марии отозвалась в душе обидой на нее, то теперь  винил себя. «Нельзя было отпускать ее надолго от себя, надо каждый день быть вместе, оградить  от анжел и жанн, настоять на совместном проживании», - думал он.
Стемнело. Николай продрог. Он встал и медленно побрел домой, в общежитие. Руслан  спал. Если и слышал приход Николая, полагал, задержался на свидании у Марии. Утром на занятия юноша  не пошел, сослался на головную боль. Как раз был последний день занятий перед мартовскими выходными. Он ушел из общежития, бродил по улицам, ждал, пока все разъедутся из общежития по домам. Купил бутылку дешевого «Портвейна», вернулся в комнату, пододвинул стул к подоконнику, откупорил бутылку, налил в стакан, тупо уставился в проем окна, цедил по глоточку крепляк, раздумывал: «Где сейчас может быть Мария? Где живет ихний доцент? Пойти бы к нему в гости, Николаю он не нужен, заглянуть бы Марии в глаза, высказать все, что думает о ней!» Только к чему теперь его слова. Сейчас ей его обвинения и доводы до одного места.
Голодный желудок отреагировал на спиртное сразу, он икнул, захотелось плакать. С трудом сдержал себя, преклонил голову на руки. «Вот оно истинное состояние русского мужика: топить горе в вине!» - подумал Николай, начитавшись статей о русском пьянстве. Никогда не напивавшийся до опьянения, сейчас с мстительной издевкой прислушивался к себе, удовлетворенно ощущая хмель, от которой становилось чуточку легче. Хотелось пить еще, чтобы совсем заглушить боль утраты. Изредка поднимал голову, по глотку цедил вино, и пьяно ронял отяжелевшую голову на руки. Таким и нашла его Катя. До отхода поезда оставалось минут сорок,  ни его, ни Марии, Катя так и не дождалась. Она недоуменно остановилась посереди комнаты, словно налетела на стеклянную стенку. В таком состоянии Николая она не видела никогда.
-Что случилось, Коля? – с некоторым ужасом смотрела она на его взъерошенные волосы.
Николай медленно повернулся, на Катю смотрели потухшие, без мысли глаза, застывшая гримаса лица ничего не выражала, кроме внутренней боли, он икнул:
-Ниче не случилось… - и потянулся к бутылке. Катя подбежала, выхватила бутылку, спрятала за спину.
-Ты можешь ответить внятно, по-русски: что случилось? – строго повторила вопрос девушка.  Николай только развел руками.
-А ты че не поехала домой? – вместо ответа спросила он.
-Мы же вместе собирались ехать, или ты забыл? А где Мария?
-А Мария – тю-тю! Замуж вышла! – и вновь потянулся к бутылке, но Катя только спрятала руку подальше за спину и на шаг отошла.
-Во-он оно, в чем дело-о! – протянула она. – А ты нюни распустил? – от возмущения слегка поперхнулась. - Мужик ты или тряпка?! – гневно воскликнула Катя, и от негодования ногой притопнула.
-Как же мне дальше жить… - плаксиво простонал Николай.
-Как жил, так и будешь жить. А нет – камень на шею и в реку Кубань, где омут поглубже, - с издевкой горячо проговорила Катя. – Ты не знал, или не видел, что она с доцентом путается? Все верил, что она на вечерних занятиях задерживается? Ты думаешь, откуда машину доцента знаю? Подвозили они меня! Весь институт знает об их шашнях, только ты слепой идиот, все узнаешь в последнюю очередь, - возмущенно выговаривала она.
-И ты молчала? – горько выдохнул Николай.
-А ты б хотел, чтобы я  к тебе бегала и все рассказывала?! Нет уж! Вы поссоритесь, потом помиритесь,  я виноватой останусь. Разбирайтесь в своих отношениях сами, - она выдержала паузу, добавила: - Мы давно тебе намекали, найдет она жениха с положением, не чета тебе. Так и случилось. Ты умный, умный, Коля, а дурак! Вот, на Новый год, неужели ты так и поверил, что Машка с Анжелкой в Апшеронск укатила? Да самой Анжелке тот Апшеронск нужен, как дырка в голове, она спит и видит, кого бы из краснодарских парней подцепить. Хоть кривого, горбатого,  только имел бы в Краснодаре квартиру. Собирайся, поехали домой! – прикрикнула тоном приказа Катя.
-Никуда я не поеду, - упрямо пробубнил Николай. – Чего  дома скажу? Да и муторно мне! Ты езжай, я один побуду.
Юноше даже сквозь хмель совестно перед Катей за свою слабость,  алкоголь расслабил его, сделал плаксиво неуравновешенным. Девушка громче топнула ногой, разозлилась:
-Ага! А ты тут сопьешься с горя! Слюнтяй! Я тоже тебя любила, но вино с горя не пила, - решительно сняла теплую кофту, бросила  на кровать. - Останусь тут, вместе с тобой. Охранять тебя буду, а то еще повесишься, - с иронией говорила Катя. - Лягу на твоей кровати, ты на Руслановой. Все! Ложись! Я за вещами схожу!
Катя взяла ключ от комнаты, захватила с собой бутылку, вышла, заперла дверь с той стороны. Николай со всхлипом вздохнул, задумался. «Действительно, расклеился, перед Катькой стыдно!».
На днях пришла ему повестка из военкомата, приглашали на медицинское освидетельствование.  Его и в прошлом году приглашали, убеждались, что здоров, и продлевали отсрочку от службы в армии до следующего года, и так до окончания института. Николай решил написать заявление военкому, чтобы его забрали в армию. Нет сил, сидеть у матери на шее. От такого шага ранее его сдерживала Мария, теперь удерживать некому. Институт закончит заочно, по окончании армии. За два года много чего изменится на Кубани, а главное изменится он сам.
Николай так и сидел, не включая свет,  уставившись в темный проем окна, пока не услышал скрежет замка в двери. Пришла Катя.
-Ты живой? – спросила она.
-Не повесился, - хмуро пошутил в ответ Николай.
-Ну и славно!
Катя включила свет, Николай зажмурился.
-Кушать хочешь? – спросила она.
Он отрицательно покачал головой.
-Тогда ложись, поспи. Утро вечера мудренее, - предложила она.
-Ты ляжешь со мной? – угрюмо спросил Николай.
-Еще чего! Чтобы ты обнимал меня, а вспоминал свою Дульсинею. Хитренький, Коленька! Было твое время. Теперь я умная, насмотрелась на вас. Ни за что не  отдамся по большой любви, пусть меня любят. А я, за достойную любовь ко мне, преданность, как награду отдам себя всю без остатка: и душу, и тело. И буду ему верна! – с вызовом выговаривала Катя. – Юрке отдамся. Он не такой, как ты умный, но он любит меня, будет ему награда за долготерпение.
Юноша угрюмо слушал, покачал головой, процитировал:
-«Но я другому отдана, и буду век ему верна».
Не раздеваясь, завалился на кровать, впал в полузабытье. Кружилась голова от выпитого вина и нервного напряжения. Он не слышал, как ходила по комнате Катя, шуршала его чертежами, собирая разбросанные листы, не слышал, как разделась и легла, выключив свет.
Он плыл в каком-то голубом пространстве, а навстречу выплывала вся в белом Мария, проносилась мимо, он возвращался, устремлялся за нею, она останавливалась,  теперь он проносился мимо, все никак не мог ухватить ее за руку. Николай отчаянно делал новые попытки, хотел крикнуть,  слова застревали в горле, а Мария только улыбалась на его попытки и опять проплывала мимо. Махала ему рукой на прощание, разводила руками, дескать, не ее вина, что они не могут вплотную сблизиться и поговорить.
Рассвело.
Николай проснулся. Болела голова, во рту горечь - словно кошки нагадили. Увидел Катю, с трудом вспомнил ее появление. Та лежала на боку, подперла голову рукой, с интересом наблюдала за ним. Одеялом укрылась до подбородка.
-Че не уехала? – хмуро спросил Николай.
-Разве тебя можно оставлять в таком состоянии.
-Нормально все, - буркнул он, стыдно перед девчонкой, которой ранее покровительствовал, считался старшим братом.
-Я и вижу…  Раскис изрядно. Понятно тогда, когда молодой, зеленый был. Сейчас вьюноша взрослый… Не совестно?! – упрекала девушка, с интересом рассматривая мятое лицо товарища.
-Хва! Нотации читать! Сказал же, нормально все! Неожиданно все случилось. Я же жениться на ней летом хотел. И думал, она согласится… А тут, как снег на голову. Когда успела?! В одночасье такие дела не решаются. Значит, за моей спиной все решала, продолжая встречаться со мной. Уж лучше бы честно призналась: не люблю тебя более, я себе другого прынца нашла. Ах, ладно! Пошел умываться…
Взял полотенце, пошел в умывальную. Долго плескал в лицо холодную воду, рассматривал себя в зеркало. Лицо припухло, под глазами мешки.
-Да-а, - удрученно протянул, недовольный своим отражением.
 Вернулся, Катя уже встала, ходила в легком домашнем платье.
-Дома беспокоиться будут, все трое не приехали, - напомнила она.
-Если трое не приехали, значит, есть серьезная студенческая  причина, - ответил Николай, тут же добавил: - Я че решил, Катя,  в армию ухожу.
-В армию?! – поразилась Катя. – А если в Афган?
-Чему быть, того не миновать. Бомбы два раза в один и тот же хутор не падают, - бросил полотенце на кровать.
-А ты о матери подумал? – на лице смятение ужаса и страха.
-Как раз о ней, я больше всего и думаю. Она и так переживает, что сижу здесь без харчей, а помочь ей, бедолаге, нечем. Отслужу – закончу.
-А я?! Как же я, Коль? Я же здесь совсем одна останусь.
Он остановился посреди комнаты, посмотрел на Катю.
-Ты девочка у нас уже взрослая, - впервые за два дня улыбнулся парень.
-Дурак, ты, дурак! Я же люблю тебя! Если тебя в Афган загонят, я не переживу!
Тут уж Кате в пору расплакаться. Он молчал, грустно смотрел на нее. И правда, за что она его, дурака, любит? Ведь чистый, светлый преданный человечек рядом. А я люблю лживую, порочную, красивую, пустую девку. За что же нам, парням, такое наказание выпадает? Он  подошел к Кате, обнял ее, прижал к себе, сказал строго:
-За два года все перемелется и встанет на свои места. Если не выйдешь замуж за своего Юрку и дождешься, вернусь и женюсь сразу же на тебе. Не дождешься, - значит,  так тому и быть. Другого выхода нет.
И Катя не сдержалась, расплакалась:
-За Юрку я бы десять раз успела выйти. Он давно меня замуж зовет, все не понимает, чего я тяну. Сама не знаю, чего оттягиваю, все ждала, - женишься, тогда и я выйду замуж, - сквозь слезы и всхлипы говорила Катя. Николай, как маленькую, гладил ее по голове, не одному ему плохо. Она оттолкнула его, взглянула ему в глаза, сказала вдруг сухо, почти без слез: - Не, Гриша Мелехов, я Натальей при тебе не стану, чтобы ты к своей Аксинье бегал, - и снова длинно по-бабьи всхлипнула.
-Ты хочешь, чтобы я третий раз на одни и те же грабли наступил? Такого не бывает. Мне и двух раз хватило. Некоторые умными после первого раза становятся. А меня угораздило!
Они сели на кровать, долго сидели молча, каждый думал свою думу.

5.

Студент Стаценко написал заявление военкому, в котором изложил просьбу быть призванным в армию. Тот повертел заявление в руках, хмыкнул:
-Натворил чего или как?
Николай уверил, грехов за ним нет, объяснил: тяжело учиться,  не хватает стипендии на прожитье. Военком пожал плечами: как знаешь. Аккуратно положил заявление в папочку. Велел ждать повестки с вещами на сборный пункт. Призыв должен состояться не ранее, чем через месяц. Он никому ничего не сказал,  учиться начал «спустя рукава». Больше пропадал в городе, да ходил в гости к Сергею Юрьевичу. Только ему он сказал о предстоящей службе,  причину своего решения скрыл. В его семье студент почти родной человек, там рады ему и принимали, как сына. Их родной сын окончил военно-морское училище, служил в Северодвинске. Его портрет в парадной морской форме стоял на полке с книгами.
-Почему он не пошел по вашим стопам? – кивнув на портрет, спросил Николай.
Сергей Юрьевич пожал плечами, улыбнулся:
-Я бы так не сказал. Он любит литературу. Пишет не плохие рассказы на морскую тему. Очень почитает Виктора Конецкого, капитана дальнего плавания гражданских судов, который издал несколько повестей о работниках моря. Кстати, фильм «Полосатый рейс» снят по сценарию Конецкого. Любая профессия  не мешает быть хорошим литератором.
Жена Сергея Юрьевича подолгу лежала в больнице, Николай навещал ее, приносил продукты, которые ему передавал муж, если по какой-либо причине не мог поехать в больницу вместе с юношей. Долгими зимними вечерами они коротали одиночество вдвоем, Сергей Юрьевич рассказывал о литературе, о жизни известных писателей прошлого и настоящего. Юноша спрашивал, почему на западе знают русскую литературу до семнадцатого года, и не знают советской литературы? Преподаватель мог теперь изъясняться с юношей без оговорок и недомолвок, ответил прямо:
-Да потому, что великой советской литературы как таковой, нет. За редким исключением. Настоящих, современных русских писателей можно по пальцам пересчитать: Тендряков, Астафьев, Нагибин, Распутин и еже с ними. Например, за такового я почитаю Солженицына.
Николай удивленно вскинул на него глаза:
-Он же ярый антисоветчик!
-Не повторяйте вы газетных штампов, - мягко, как школьного недоумка, укорил Сергей Юрьевич. - У нас каждый, кто говорит правду – антисоветчик, - пояснил он, - вы читали хотя бы одну его книгу?
-Нет.
-Вот видите, а  ставите клеймо?
-Так писали в газетах, и говорят по радио. Нашей официальной прессе нельзя верить?
Сергей Юрьевич ничего не ответил. Он прошел в дальнюю комнату, порылся в нижнем шкафу полок с книгами, достал потрепанный журнал «Новый мир».
-Возьмите, почитайте «Один день Ивана Денисовича». Не самая его сильная вещь, но первая и последняя опубликованная в Советском Союзе. Я читал другие произведения, сильные, мощные, настоящая русская литература настоящего русского писателя. Погодите, его имя еще будет стоять в одном ряду с великими нашими классиками. Прочтете, обратите внимание на слог, на русский язык, емкий, образный, истинно русский. Читаешь и получаешь удовольствие, как от…  не знаю с чем сравнить…  Прочти, прочувствуй… - почти втиснул журнал в руки Николаю, словно тот отказывался взять.
Сколько они знакомы, а Сергей Юрьевич до сих пор путается, то на «вы» величает юношу, то на «ты».
-А Шолохов? – спросил Николай. – Горький, Алексей Толстой, Фадеев, Федин? – обида за советскую литературу кольнула его душу.
-Я же сказал: за редким исключением, - улыбнулся Сергей Юрьевич. Шолохова бы я выделил в отдельный ряд. Хотя, полагаю, после «Тихого Дона» он несколько исписался. «Тихий Дон» составляет гордость советской литературы, - подчеркнул преподаватель слово «советский». – Хотя всегда несколько озадачивался, как советская власть смогла пропустить эту книгу! – загорелся он. - Ты только послушай хотя бы один абзац… - Сергей Юрьевич живо вскочил, почти не глядя, выхватил из полки томик «Тихого Дона», подошел ближе к настольной лампе, раскрыл на одной из закладок, пояснил: - Помнишь сцену: Мишка Кошевой, Иван Алексеевич – большевики, и милиционер из Вешенской Ольшаков сидят в бывшем моховском доме. Ольшаков далеко и искусно плевками покрывает новую кафельную плитку камина. Сидят в чужом доме, который не строили, гадят и оплевывают не свое, оттого у нас до сих пор подъезды – филиалы общественных туалетов, - проворчал он, нашел нужное место, пояснил: - Сидят они и спорят, что  теперь все казаки равны, - далее по книге  прочитал: - «Этим темный народ большевики и приманули, - говорит им Григорий Мелехов. - Посыпали хороших слов, и попер человек, как рыба на приваду. А куда это равнение делось? Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а «Ванек» в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укрепятся они – куда равенство денется? Говорили на фронте: «Все равные будем. Жалованье и командирам, и солдатам одинаковое». Нет! Привада одна! Уж ежели пан плох, то из хама пан во сто раз хуже!..» Как наша цензура пропустила все это, позволила публиковать – уму непостижимо?! Иной раз к такой чепухе придерутся! – он отложил книгу, уселся в кресло. – Но мы отвлеклись. Ты не назвал других писателей, которые являются так же гордостью русской литературы: Варлам Шаламов, Василий Гроссман, Василий Аксенов и так далее.
-О таковых даже не слышал, - признался Николай. – Я так понимаю, в продаже книг этих писателей тоже нет. Какие претензии к бедным советским читателям?
-Никаких. Это ответ на твой вопрос, почему за рубежом не любят советскую литературу. Они читают и любят русскую! Но не любят советскую. В силу многих причин, да и  мы не менее ленивы и не любопытны. Мы тоже не знаем современную зарубежную литературу. Назовите мне современного датского, французского, итальянского писателя? Не можете?! То-то же!
Сергей Юрьевич поджал губы, грустно покачала головой.

 Марию Николай с тех пор не встречал. Хотел подстеречь ее у института, заглянуть в глаза, наговорить  гадостей,  посидел, подумал: «А что он может  сказать  такого, отчего ей станет совестно?»  Она будет оправдываться? А может и не будет, как тогда в школе посмотрит на него своим долгим взглядом, от которого он начинал теряться, и все его обиды будут скомканы детским лепетом. Ничего  изменить нельзя. Она уже в чужих объятиях, спит в чужой постели. Не бросит же она своего доцента из-за жалости к страданиям бывшего возлюбленного. Да и любила ли его Мария? И хотел ли теперь, чтобы она вернулась? Вряд ли! Горько, конечно. Как сказал Руслан: «Рыба ищет, где глубже, а баба у кого толще… кошелек». Любовь не проходит в одночасье, даже если тебя предают. Мучаешься, страдаешь, но нужно брать себя в руки, иначе свихнешься.
Не приходила в общежитие к Николаю  Катя. То ли последнее объяснение в любви заставило ее устыдиться, она проявила жалость к его слюнтяйству и слабости, то ли одумалась: дать обещание ждать из армии Николая,  тогда предаст Юркину любовь. Он тоже  не заходил к ней. В порыве благодарного чувства наобещал ей жениться после службы,  только как жизнь повернется – никто не знает. За два года жизни в Краснодаре они стали совсем другими, более взрослыми. Так же и за два последующих года у них могут поменяться вкусы, привязанности, влюбленности. Отсутствие Кати еще больше подчеркивало его одиночество. Мать прислала письмо, в котором сообщала: умер дед Ваня. Писала, после его смерти из военкомата звонок поступил, хотели похоронить деда с воинскими  почестями, как ветерана войны. За счет военкомата поставить памятник со звездой. Дед задолго до смерти уговорил сына памятник ему на могилу не водружать, чтобы у изголовья поставили простой деревянный крест. В военкомате обиделись, отказали  в единовременном пособии на похороны. Дядя Митя исполнил волю отца.
Николай решил ехать домой. На похороны уже не успеет, письмо шло неделю,  тоска гнала его подальше от места, где живет и ходит по улицам Мария. Соскучился по матери, подготовить ее надо к долгой разлуке. Повстречаться с друзьями, напоследок посидеть, поговорить, погулеванить. Толика Лидка, конечно, никуда не пустит, а со Славкой можно будет сгонять в соседний хутор на танцы. Николай заехал на кладбище в Краснодаре, купил недорогой веночек, попросил на ленте написать надпись: «Деду Ивану от любящего внука Николая». В мастерской за час сделали надпись. Вернулся в институт, зашел к декану, написал заявление, - поедет хоронить деда, не стал дожидаться положительной резолюции, если  декан не отпустит, все равно уехал бы. Армия все  прогулы спишет.
Мать не ждала Николая. Встревожено спросила, - не выгнали ли его из института? Не откладывая в долгий ящик разговор о призыве, сын выпалил:
-Меня в армию призывают.
О своем добровольном решении и заявлении военкому он промолчал. Мать так и присела на край кровати.
-У тебя же отсрочка из армии?! – удивилась и встревожилась одновременно Тамара.
-Понимаешь, мама, в одну из строительных частей срочно понадобились строители, я не стал отказываться. Все же не в Афган, а плотины строить, там или еще чего… Сколько я могу  у тебя на шее сидеть?  Я же вижу, как тебе трудно. Учиться - целых два года. Не беспокойся, мам. Послужу, наберусь опыта, переведусь на заочное отделение и закончу институт, - бодро заговаривал зубы матери Николай. Насчет мостов и строительства врал, конечно, сам не знал, в какие войска  призовут служить. Мать  слушала, с горечью кивала, и промолвила жалобно:
-Боюсь я, Коля. Армия наша нынче воюющая.
-Да не всех туда отправляют, мама. Не беспокойся, все будет хорошо, - бодро убеждал Николай.
Мать трудно переубедить, - не беспокоиться. У тысяч матерей, провожавших своих сыновей в армию, тревожно сжималось сердце. У Тамары не сходила тревога с лица. Хватит им в хуторе одного памятника, погибшему в Афганистане солдату Виктору Сташко.  Отец Виктора совсем сдал, поседел, перенес инфаркт, получил инвалидность, теперь все больше сидит на лавочке перед домом. Мать превратилась в высохшую старушку. Верка так и не вышла замуж, приходит к ним на правах невестки, ударилась в религию, часто ездит в церковь на богомолье, похожа на старушку. Мать Виктора сокрушается: - надо было их поженить, глядишь,  маленький Витя по двору бы бегал. И при одном упоминании  имени сына начинала плакать. Незаживающая рана всем матерям, чьи сыновья погибли на поле брани или во цвете лет.
-А как же Маша?  Обещала ждать? – осторожно спросила мать.
-Нет, мама, такие, как Мария, не ждут, - отрезал Николай.
-Неужели поссорились? – удивилась мать.
-Нет, не ссорились. Остались товарищами. Все хорошее когда-то кончается. В том числе, -  и любовь.
Сын не стал вдаваться в подробности, мать поделится с кем-либо на ферме, кто-то чего-то переврет, пойдет гулять по хутору сплетня. Тамара понимающе покачала головой, расспрашивать не решилась, найдет нужным, - расскажет. В душе порадовалась, что все так хорошо закончилось, чувствовала – не пара Мария ее сыну. Толку оттого, что молодой Завьялов увивался за Клавдией, - матерью Марии. Та как смотрела на сторону, так и смотрит. Никогда так и  не смогла полюбить мужа. А он прощает ей все ее обиды.
Ничего Николай не рассказал о Марии  и друзьям при встрече. Делал вид, ничего не произошло, велел готовиться к проводам в узком кругу  друзей.
Мать надпись на траурном венке деду одобрила, родных дедов сыну видеть не пришлось, дед Ваня роднее родного. С венком зашел к дяде Диме,  тот уехал на работу, дома находилась его жена – тетя Настя. Николай поздоровался, присел на лавочку.
-Болел дед? – спросил он.
-В старости все болячки наружу выходят. Помер легко. Уснул, и не проснулся. Легкая смерть. Потому, что человек хороший был, хоть и много несправедливостей в этой жизни видел. Тебя вспоминал.
-Поздно узнал, не приехал хоронить, - оправдывался Николай.
-Митрий твоей матери сказал, шоб не давала телеграмму, не срывала с учебы.  Автобусы из станицы не ходили. Грязюка така була, гроб на телегу поставили, та трактором тянули. Все никак асфальт до кладбища не проложуть, - пояснила тетя Настя. - А ты как, надолго? – спросила она.
-Нет, тетя Настя. Я на побывку. В армию меня забирают. Попрощаться зашел. Пойду, схожу на могилу к деду, - он встал.
-Сходи, Коля, сходи. Дед любил тебя, за внука почитал. Да и мы с Митрием любим тебя, ты приходь, не забувай нас.
-Спасибо, тетя Настя. Не забуду. Привет дяде Диме передавайте. До свидания, - подошел, поцеловал тетю Настю.
-Дай Боже тебе счастья, Коля. Могилку увидишь издалека, на ней крест Митрий поставил. Дед не велел памятник со звездой  ставить на его могиле.
Она  вытерла о фартук руки, пригнула голову Николая, поцеловала  в лоб, перекрестила.

На кладбище тихо, пустынно. Место хорошее выбрано. На пригорке. На три стороны степь, поля, на четвертую сторону – лиман. Ветерок прохладный от лимана шумит по веткам деревьев, молоденькая листва только-только проклюнулась. Трава, десятилетиями некошеная, шелком стелется  под ногами. Кладбище в хуторе небольшое, сто шагов вдоль,  сто – поперек. Могилки без оград, не так как в городе, где из-за оград пройти к могиле невозможно. Постоял у холмика  Виктора Сташко: время как бежит, недавно хоронили, больше двух лет прошло. Свежий холмик деда виден издалека. Подошел. Два венка изрядно посеченные весенними дождями выцвели, пожухли. Николай положил свой венок. Постоял, с грустью вспоминая последнюю их встречу. Хотел дед увидеть восстановленное казачество. В казачьем сословии видел возрождение прежней чести, доблести, достоинства и православия, чего так не хватает новой власти. Только разве срубленное дерево можно вновь посадить! Николай постоял, вслушиваясь в тишину, и легкое перешептывание молодых листочков, поклонился непривычному православному кресту, (кругом памятники), медленно пошел в хутор.
Николай взялся рьяно помогать матери по хозяйству. Словно устыдился своего долгого отсутствия. Сожалел, не успеет  переехать в новый дом, в станицу. Вроде, как бы все готово в нем,  осталась мелочевка,  оба понимали, въехать сейчас – мелочевка останется незавершенной. Николай со Славкой поехал в станицу посмотреть дом. Новые двери и окна, сделанные из досок, которые он выписывал в прошлом году, издалека белели свежей краской. Славка пристукивал ногой по полу, в доме глухо гуляло эхо:
-А че тянуть, переезжать надо, - уговаривал он друга.
-Так плинтусов нет. Наличники не прибиты. Побелить еще раз надо, - перечислял недоделки Николай.
-Херня, все это! – доказывал Славка. – Доделывать легче здесь, на месте.
-Согласен. Летом переезжать надо. Ленка на каникулах будет. Матери надо  с фермы уволиться, в станице работу найти.
Он критически осмотрел дом. Не все получалось так, как задумалось. Нет веранды с большими окнами. На двойные рамы в дом не хватило денег. Но рады и тому, что получилось. Все же одни, с матерью дом поднимали. И вот он, стоит, родимый, ждет своих постоянных жильцов. Жаль только, он при вселении не будет присутствовать, новоселье без него справят.
Заехали в центр купить хлеб, так мать велела. Нос к носу встретился с матерью Марии.
-О! А ты че тут? – намекая на будний день, спросила Клавдия.
-Прогуливаю, - попытался увильнуть от разговора Николай.
Он не хотел расспросов о Марии,  мать ничего не спросила, только удивленно поглядывала на парня, ожидая от него встречных расспросов,  тот нахмурился и постарался обойти ее на выход из магазина.
-Та его в армию забирают, - пояснил Славка.
-Вот оно што?! – посерьезнела лицом Клавдия, хотела спросить про отсрочку,  вовремя прикусила себе язык. О решении дочери – выйти замуж за преподавателя, - Клавдия уже знала, знать неспроста Колька уходит на службу, чтобы переменить тему, обратилась к Славке:
-А тебя когда заберут?
-Осенью, - охотно пояснил он, и выскользнул вслед за Николаем.
-А Машка че, ждать будет? – спросил друг Николая, когда заводил мотоцикл.
-Да гляди того, дождется… - буркнул Николай.
-Не жалко будет, если уведут?
-Жалко. Токо если уведут, чего ж жалеть? – бодро начал он,  тут же сник: - Уведут, конечно… Свято место пусто не бывает… - а сам про себя подумал: «Уже увели…»
Мотоцикл завелся, Николай сел сзади, поехали в хутор.
-На танцы поедешь с нами? – спросил Славка на ходу.
Николай, стараясь перекричать ветер, отказался:
-Сначала хотел, потом подумал: вы там разбредетесь на пары, а я один останусь, никого не знаю…
-Да найдем мы тебе телку, там свободных баб знаешь сколько? Парни в армии та на учебе, от они и страдают, готовы каждому на шею повеситься, - пояснял Славка.
-Ладно, подумаю… - неопределенно хмыкнул Николай.
Расстались до вечера. Но вечером никуда не поехал, решил побыть с матерью. Рассказал ей о поездке в станицу, как осматривал их дом, посоветовал, - летом надо переезжать. Мать не возражала, только посетовала, жить в станице, конечно, лучше, но одиноко. Здесь у нее кума, подруги, всех знает, ее знают. Живут одной большой семьей: свадьбы всем хутором, похороны, проводы, праздники – всем гуртом. А там – все чужое и люди чужие.
-Привыкнешь, мама. То поначалу все чужое будет. Обживешься, обзнакомишься. Я тоже в Краснодаре сначала от каждого куста шарахался, теперь освоился, друзья появились, - уговаривал сын. Тут же переменил тему: - Ты провода, мама, не закатывай,   не надо тратиться,  специально на один день загляну, дворы обойду, попрощаюсь, и уеду на сборы.
-Как же, Коля, люди осудят… - возразила мать.
-Посудачат и забудут. А тебе деньги копить на переезд надо.
-Так хату же продадим, - напомнила мать.
-Много ты за нее выручишь, - отмахнулся Николай.  – А нам еще Ленку приодеть надо, вишь, как израстается, скоро тебя ростом догонит. Да и самой  носить нечего, ты пальто последний раз, когда покупала? То-то! Всю жизнь в фуфайках так и проходишь, - выговаривал он.
И все же повестка в армию пришла неожиданно. Знал: вот-вот должна прийти, а когда получил конверт под расписку, - в душе защемило. Ребята будут учиться, девчонки влюбляться, а он на два года выбудет из общего потока, вернется, когда многие будут замужем или женаты, окончат институт и станут инженерами. Винить некого, сам так захотел. Руслан на него шумел:
-Дурак, ты дурак! Кто же мне теперь задачки решать будет?
-Ты и сам уже с усами. Справишься! – грустно смеялся Николай. – Об одном жалею, вы институты позаканчиваете, а мне  все сначала начинать придется.
Руслан крутил пальцем у виска.
Пошел в общежитие Кати, она вздрогнула, увидев, не ожидала его появления. Николай постарался выглядеть беспечным:
-Чего не заходишь? – весело спросил  он.
Катя передернула плечами, не знала, как ответить. Догадалась, неспроста пришел: прощаться. Молча ждала, что скажет.
-Вот, повестку получил, - повертел  конверт в руках.
-Когда? – тихо спросила девушка.
-Двадцать шестого апреля.
-Что ж они не могли после майских праздников призвать?
-Не могли. У них разнарядка. Съезжу в хутор, попрощаюсь, провода делать не буду, здесь, в общежитии с ребятами отмечу. Придешь?
-Приду, - пообещала Катя.
Односложность ответов озадачила Николая. Он потоптался у порога, не зная, что еще сказать, махнул головой:
-Ну, я пошел…
Девушка кивнула и потупилась. Юноша вышел за дверь, настроение упало. Даже Катя сторонится его. Катя, которая с детства с ним, которая любила его, сейчас – отдаляется и сторонится. Николай и ранее чувствовал, а сейчас убедился: жизнь после армии нужно будет начинать с чистого листа.
Он поехал в хутор на один день, как обещал матери, - обошел дворы, попрощался, на вопрос: - А как же провода? – отвечал: - Некогда, не успею, нужно сегодня же ехать назад.
Купил две бутылки вина, со Славкой и Толиком пошли в лесополосу, выбрали место посуше, расположились в тени деревьев, разлили вино,  выпили.
-Ты напиши, куда попадешь служить, - попросил Толик, рассматривая проплывающие облака. Николай кивнул. Толику выдали военный билет, из-за язвы его признали негодным к службе. Вино пил, словно нет у него болячки.
-Ты фотку в форме пришли, - попросил Славка.
-Ты скоро сам  форму оденешь, - улыбнулся Николай.
-Вот и обменяемся, - констатировал Славка.
-Красовцы! Кому девок своих оставите? – спросил Толик.
-Че ты переживаешь? Тебе не останутся. Найдутся асы, опылят. Два года у окошка выглядаючи, - сидеть не будут, - успокоил друга Славка. – У меня то постоянной нету, а вот Машку надолго оставлять нельзя. Ты как, Колька, решил этот вопрос?
Ребята задели больную тему, стараясь скрыть свои переживания, он с некоторой бравадой признался (все равно Катя расскажет брату правду):
-Решил! Передал, как эстафетную палочку другому, более удачливому соискателю ее руки и сердца.
-Неужто ушла к другому?! – изумился Славка.
-А я всегда говорил, уведут Машку в городе, - подал реплику Толик.
-Вот ты, гад, и накаркал, - улыбнулся Николай.
-Де-ела-а! – только и произнес Славка. – Не, я понимаю, если бы она одна в Краснодар уехала. Вы ж вместе там жили, как же ты допустил. Ты же  жил с ней?.. – не понимал Славка.
-Так шо ж! Ты тоже с Нинкой жил, а где она? – напомнил Славке.
-Так то ж я сам… сбег… - оправдался тот.
-И она, сама… сбегла… - в тон ему ответил Николай.
-От сучка! И ты ей не дал по рогам? – все никак не мог поверить новости Толик.
-Ты че, дурак?! – удивился Николай.
-Бабу хоть убей, назад не вернется, - авторитетно  подтвердил Славка, словно испытал на себе женскую неверность. Хотя на хуторе таких примеров не мало. И тут же поделился хуторской новостью:
-Витек Дзюба с Тонькой Залепукиной сошелся, живут вместе, свадьбу не делали, еще не расписались.
-Трудно представить два таких разных существа вместе, - улыбнулся Николай.
Славка добавил:
-В бригаде Витек рассказывал: переспал с Тонькой, спрашивает ее: - ты куда, зараза, целку дела? Та отвечает: - В люльке мухи выели. Он ей по шее. Первый день совместной жизни начался со скандала. Так и живут: день крик по хутору разносится, день в обнимку на лиман ходят…
Захмелевшие, парни долго обсуждали женский вопрос, женскую верность или неверность, пришли к выводу, все бабы – суки, и верить им нельзя. Потом одумались, матеря для такого обвинения - повода не давали, поправились: не все бабы, а только некоторые.
Уезжал Николай из хутора с тяжелым сердцем.
С уходом в армию заканчивалась юность, наступала пора взросления, а за плечами ничего: ни профессии, ни специальности, ни любви, ни привязанности, ни перспектив.
Ничего!
6.

Поезд медленно тащился по бескрайним просторам страны, подолгу останавливался на полустанках, пропуская скорые поезда. Вагоны полностью заполнены шумной стриженой молодежью, которые во хмелю криками привлекали внимание прохожих, спрашивая: какая станция и какой город рядом. Командиры никому не говорили, куда везут призывников. По едва заметным признакам да ответам прохожих на станциях, догадывались: везут в центральную Россию. Еще в Краснодаре всем будущим солдатам выдали по дорожному пайку, в тамбурах поставили дневальных, чтобы молодежь не выбегала на станциях за водкой. Офицеры ехали в отдельном вагоне, оставив сержантов наблюдать за соблюдением дисциплины. Сержанты, как коршуны, высматривали на призывниках хорошие вещи, выпрашивали, предлагали меняться, уговаривали, доказывая, что за два года вещь устареет, или придет в негодность.
Николай лежал на верхней полке, смотрел в окно,  мимо       проплывала совсем другая природа. Другие хатки, все больше из кирпича или бревенчатые, непохожие дворики, в них все беднее, серее, со сломанным штакетником, словно ехал мимо киношных декораций послевоенных времен,  быт отличался от родной Кубани. Зелень здесь сочнее, не такая выгоревшая на солнце. Да и небо, казалось, синее, студенее. Чем дальше ехали, тем меньше листочки на деревьях, а на третьи сутки поезд поехал среди лесов, которых Николай никогда не видел. Удивлялся еще голым деревьям и мрачно-зеленным елям. Прокручивал в голове события последних дней пребывания в институте. Оформлял академический отпуск, прощался с преподавателями. Секретарь комсомольской организации на прощание посетовал:
-Хороший ты парень, Стаценко, и учишься неплохо,  нет в тебе общественной жилки.
-Не всем же быть лидерами, - улыбнулся Николай, - хорошие ведомые тоже нужны.
Жена Сергея Юрьевича лежала в очередной раз в больнице, поскольку находилась она в онкологическом отделении, Николай догадывался о серьезности болезни,  ее муж никогда не заговаривал на эту тему, поддерживал в жене оптимистическое настроение по поводу ее болезни,  Николай тоже старался относиться к ее болезни, как к временному явлению. Они пошли навестить ее, попрощаться перед отъездом. Юношу поразила перемена в облике Марии Федоровны. Она высохла, кожа приняла мертвенно-бледный оттенок, не смогла встать с постели. Улыбнулась вымученной улыбкой, слабо пожала руку Николая. Муж наклонился, поцеловал ее, приподнял сетку с яблоками и апельсинами, все, что удалось достать втридорога на рынке. Она только улыбнулась и тихо сказала:
-Не надо. У меня еще с прошлого раза осталось.
-Я попрощаться зашел, Мария Федоровна, - сказал излишне громко Николай. Мария Федоровна поморщилась, и он приглушил голос. – Я в армию ухожу. Вы выздоравливайте, чтобы к моему приходу все было хорошо, - бодро продолжал юноша.
Мария Федоровна печально улыбнулась, на глазах блеснули слезы.
-Не доживу я, Коленька, - тихо проговорила она
-Что ты такое говоришь, Машенька, - тут же вмешался Сергей Юрьевич. – Все будет хорошо, вот и врач говорит…
Жена жестом остановила его:
-Ты Вадику телеграмму дал, чтобы он приехал? Я хочу его видеть? – говорила Мария Федоровна с трудом, ей не хватало воздуха.
-Вадик сам звонил, у него отпуск, они с Люсей через дня два-три приедут. Ты не беспокойся, - успокаивал ее муж.
Она слабо кивнула головой, прикрыла глаза. Николай оглянулся на Сергея Юрьевича, тот кусал губы и усиленно тер подбородок. На цыпочках пошли к выходу, вдруг Мария Федоровна окликнула Николая. Тот вернулся, она взяла его руку, тихо сжала:
-Возвращайся из армии к нам, - еле слышно сказала она. - Не оставляй Сережу, дай лобик поцелую.
Николай в ответ поцеловал сухую сморщенную кожу щеки.
В больничном скверике Сергей Юрьевич не выдержал, расплакался. Николай подвел его к лавочке, усадил, прижал к себе. Понимал, словами здесь не поможешь. Сквозь всхлипы Сергей Юрьевич пояснил свою слабость:
-Рак у нее… Я уже и сына телеграммой вызвал… Врачи сказали, недолго ей осталось… Господи, как же я буду без нее!.. Зачем я жил, для чего?.. Кому нужны были мои знания? Мои диссертации?.. – он закачался со стороны в сторону, горе его  безмерно, Николай с большим трудом довел его домой, впервые остался у него ночевать. Уложил  на диван, напоил горячим чаем, укрыл пледом, просидел полночи под светом торшера, читая книгу. Утром Сергей Юрьевич встал, как после тяжелого похмелья, виновато посмотрел на юношу:
-Ты уж извини, Коля…
Николай поднял руки:
-Никаких проблем! – уверил он Сергея Юрьевича.
-Тебе когда на сборы? – тихо спросил учитель.
-Завтра.
-Что тебе подарить на память? Бери книгу, какую хочешь… - отрешенно предложил учитель, мысли его оставались там, в больнице.
-Не надо, Сергей Юрьевич. Все личные вещи на сборах отнимают, - отказался Николай. – Приеду, перечитаю все.
Расстались тепло, с обещаниями писать, и последующих встречах при возвращении из армии.
После занятий устроили вечеринку в общежитии. Пришла Катя, притихшая, без извечно-задорного огонька в глазах. Руслан так и не узнал их главной тайны: Катя не сестра его другу. Он остался в неведении, обещая оберегать ее и не давать в обиду.
-Марию видел? – спросила Катя.
-А зачем? – вопросом на вопрос ответил Николай.
Он слукавил. Позавчера ходил к медицинскому институту в надежде встретить ее, потом по расписанию занятий выяснил, когда у нее заканчивается последняя пара, ждал за воротами института, спрятавшись в кустах сирени на другой стороне улицы. Ждал долго, каждый раз убеждал себя: еще немножко и уйду, ну еще чуть-чуть… Когда увидел, легкую, воздушную, в красивом платье, со счастливой улыбкой на губах, сердце из груди готово выпрыгнуть. Мария шла с Жанной и еще одной незнакомой ему сокурсницей, весело щебетали о чем-то своем, девичьем. Николай пошел следом, параллельным курсом, в надежде, когда подруги свернут к общежитию, Мария останется одна. Ему ничего от нее не надо, хотел только попрощаться, последний раз взглянуть в глаза, сказать, что не таит обиды. Он видел, как бывшая подруга весело помахала сумочкой сокурсницам и пошла дальше одна. Николай воровато оглянулся, никто ли не наблюдает за ним, готов был догнать Марию. Ускорил шаг, и… увидел синенькие «Жигули». Он спрятался за дерево. Из машины вышел солидный, высокий дядька, обошел машину, галантно открыл дверцу. Мария с ходу поцеловала его в щеку, мужчина благодарно прижал ее к себе, поцеловал, и она впорхнула в машину. Через минуту на улице остался сизый дымок из выхлопной трубы. Если раньше Николай осознавал, что подруга ушла к другому, о в подсознании жила надежда, ее блажь вскоре пройдет, и она вернется в общежитие, то теперь  окончательно понял: для него Мария потеряна навсегда.
Катя на его вопрос: «Зачем?», только повела бровками, хотела сказать: «Попрощаться», а потом подумала: «Действительно, зачем? Марии сцены ревности ни к чему, ему выяснять отношения и бередить старое - тоже не к лицу». К десяти часам вечера в комнату набилось пол курса ребят и девчонок. Спиртное быстро закончилось, и тут Руслан проявил себя как истинный товарищ. Еще накануне он исчез на два дня из института, как выяснилось, ездил домой, в свой аул, привез канистру домашнего вина и круг домашней колбасы. Студенты весело загудели, послышались возгласы: «Качать, стервеца!», Николай в порыве благодарности пожал ему руку и обнял. Гудели до утра. Одни уходили, другие приходили. Комендант с вечера делал вид, не замечает нарушения, налили и ему стакан вина, он выпил, напутствовал студента:
-Родину не срами, служи честно, - и чтобы не мешать студентам, ушел пораньше со словами: - Вы тут смотрите, ребята, чтобы все было чики-чики…
Хмельные, веселые разошлись под утро, Николай пошел провожать Катю. Шли молча, обнял ее за плечи.
-Писать мне будешь? – спросил он.
-Отвечу, если напишешь, - с внутренним вызовом ответила Катя.
-Напишу, - пообещал товарищ детства. – Ты сообщай мне: как дома, как учеба, что нового в гражданской жизни. Я же теперь по другую грань бытия находиться буду. Мне все интересно будет.
Перед входом в общежитие остановились, Николай хотел обнять и поцеловать Катю в знак благодарности за все хорошее, что видел от нее, за ее неразделенную  любовь к нему, вино добавляла сентиментальности, да и она слегка хмельная. Не решался, опасаясь, не так поймет его порыв. Понимала это и Катя, тоже боялась расчувствоваться. Она вдруг сама обняла Николая и крепко поцеловала в губы, он ощутил на губах солоноватый привкус ее слез, прижал к себе, вдохнул знакомый с детства запах ее волос.
-Я не буду тебя ждать, Коля, - со всхлипом произнесла она шепотом. – Так уже старая дева, а через два года на меня никто и не посмотрит. И ты никогда не полюбишь меня, будешь по своей Машке сохнуть. Я и так после любви к тебе ни на кого глядеть не могу, - выговаривала Катя.
-За Юрку пойдешь, чтобы не остаться в девах? – спросил Николай.
-Ох, не знаю, Коля. Не люблю я его. А как без любви выходить? Он хороший парень, но как мне быть, если не лежит душа к нему?! Вот ты, хуже его, и любишь все время другую, а я к тебе присохла. Вот, дура! – она еще раз всхлипнула, шмыгнула носом, украдкой смахнула слезу, заглянула в лицо Николаю, пояснила: - Тут с исторического факультета один студент за мной увивается, неплохой парень, позовет замуж, пойду за него…
Николай плотнее прижал к себе Катю, спросил с надеждой:
-А если я попрошу ждать меня, - а сам испугался, а вдруг она ответит согласием, свяжет его обещанием – жениться после возвращения. Она покачала отрицательно головой:
-Никогда ты не будешь любить меня так, как Марию. Ее тень всегда будет витать между нами. Если бы мы не  дружили с нею, или я б не знала ее, тогда было бы легче. А так, Коля, не судьба  нам с тобой.
Под стук колес Николай вспоминал слова Кати, подумал: мудрая девушка. В тот вечер попытался уговорить: за два года многое изменится, много воды утечет в Кубани, забудет он Марию, но Катя стояла на своем мнении. Еще раз крепко поцеловала его, словно прощалась со своей любовью, и слезы градинками катились из ее глаз.
Поздним вечером поезд остановился на глухом полустанке. Стояли долго, начало темнеть. Призывники высовывались в окошки, спрашивали редких прохожих: какой город рядом? Москва – отвечали. Ребята восхищенно гомонили: в Москве служить будем. Поезд в ночи медленно тронулся, мелькали сонные полустанки с зеленными заборами, редкие фонари выхватывали из темноты платформы электричек, потом и они исчезли. Ехали всю ночь. Утром поезд остановился на крупной станции, Все прочли на фасаде вокзала: Владимир. Но и этот город оказался не конечной станцией. Всех посадили в крытые военные машины и повезли за город. Уже и Владимир скрылся за густым леском, а их все везли и везли. Остановились в каком-то военном городке, поступила команда – выгружаться! Попрыгали с машин, разминали затекшие ноги, с шумом и гамом столпились, закурили. Сержанты кое-как построили разношерстную массу еще не военных, но уже не гражданских молодых парней, вывели на плац, устроили перекличку по списку. Призывники оглядывали территорию, обнесенную забором, поверху вилась проволока-колючка. Парень, стоявший рядом, громко сказал, кивая на забор:
-Блин, как в тюрьму загнали…
Другой добавил:
-Наверное, ток по проволоке идет…
Кто-то сзади произнес:
-А вы думали, вас на курорт везут.
-Отставить разговорчики! – прикрикнул сержант. Внимание всем! Сейчас идем в баню. Всех переоденут в военно-полевую форму, свои вещи сложить в мешки и написать на них обратный адрес. Всем понятно? Направо, шагом марш!
Разношерстная братва повернулись направо и налево, кто-то крутился, не зная, в какую сторону надо повернуться, в разнобой зашагали, спотыкаясь и матерясь, потянулись к длинному, серому бараку.
Через два часа, после нескольких примерок,  одинаково одетые, притихшие и придавленные своей безликой одинаковостью, высыпали во двор, кто-то начал прикуривать,  тут же послышались зычные команды сержантов: «Отставить курение! Построится!». Тут же прочитали краткую лекцию: отныне курить, есть, спать, ходить в туалет – можно только по команде или с разрешения командира. С трудом построили молодежь в одну большую колонну, повели в столовую.
Гражданская жизнь закончилась.



7.

В хуторе и станице народ гудел, как встревоженный улей. Собирались кучками, особенно возле винного магазина, обсуждали постановление ЦК КПСС о борьбе с пьянством. Сначала, как всегда, колхозники мало обратили внимание на очередное постановление партии. Законы да постановления как пирожки пекутся, мало ли чего там издаст власть, кто же их читает. А тут забегали райкомовские работники, зашастали в бригады, фермы, клубы лекторы, читали лекции о вреде пьянства. Но и после этого мужики не очень-то почесались, посмеивались над лекторами, отмахивались, как от назойливых мух. Спустя недолгое время заметили, - водку и вино в магазин привозят все меньше и меньше, а теперь и вовсе продавали только по одной бутылке в руки. Прошел слух: в районе закрыли винно-водочный магазин. Мужики забеспокоились. Бабы воспаряли духом:
-Так вам, паразитам и надо! Надоели, черти, со своей водкой, глаза бы на вас не смотрели!
Хуторяне пришли в клуб посмотреть очередной фильм, а там перед фильмом лекция на тему: Постановление ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма». Поплевались,  делать нечего, надо слушать. Лектора представил новый секретарь комсомольской организации Кузьмин Юрий. На трибуну зашел райкомовский «сморчок» - как выразился Евсей Архипович, попросил тишины. Зал шумел, переговаривался, сколько Юра не пытался утихомирить и призвать к порядку. Бригадир не выдержал, взошел на сцену.
-Значит так! Прекращай базар! – строго прикрикнул он. – Кому неинтересно, прошу на воздух,  деньги за билеты взад не получите. Так то! – и присел рядом с Юрой за столом, строго поглядывая в зал.
Лектор поправил очки, бодро начал:
-Товарищи! Партия и правительство всегда уделяло и уделяет огромное внимание вопросам борьбы с пьянством и алкоголизмом…
-А у нас алкоголиков нет! – с места выкрикнул Аникеев.
На него зашикали со всех сторон.
-Ты и есть первый алкоголик, - отозвался с глубины женский голос. Аникеев завертел шеей.
-А што?! Выпить могем! Имеем право! А алкашей в другом месте пошукайте! – напористо возражал он.
Лектор оторвался от бумажки, посмотрел на Аникеева, вновь уткнулся в бумажку, продолжил:
-Многие руководители нашего района не дают решительного отпора несостоятельным взглядам на повальное пьянство некоторых несознательных колхозников и рабочих, не расценивают его как аморальное, антисоциальное поведение. Хотя все мы знаем, какой экономический и моральный ущерб наносит нашему хозяйству пьянство. Не напрасно трудящиеся нашей страны шлют письма в райкомы, горкомы и центральные органы власти с просьбой принять действенные меры по искоренению пьянства, алкоголизма и самогоноварения…
-Лично я таких писем не писал, - опять громко  заявил Аникеев.
-Вы, дядя Степа, элемент у нас известный, - осадил его из президиума Кузьмин, - помолчали бы…
-Я тоже трудящийся, между прочим!.. Но глупых писем не пишу. И сосед мой не писал! Может, покажете хоть одного такого писарчука?! – ерничал Аникеев.
-Помолчи, Степан! – грозно отозвался Завьялов с председательского места. – Дай человеку договорить. Вопросы потом будешь задавать.
-Трудящийся он! – громко отозвалась Наталья Лихая. – Водку жрать в три горла – ты первый. А трудиться – у тебя - то грыжа, то спина… Сторожем у кормушки пристроился… Инвалидностью прикрываешься…
-Заставь козла капусту стеречь! – кто-то из мужчин громко рыготнул.
Кузьмин со всех сил постучал карандашом по графину. Лектор продолжал:
-Преодоление пьянства большая социальная задача, центральный комитет партии потребовал от всех нас осуществить комплекс  организационных, административно-правовых мер, направленных на решительное усиление антиалкогольной борьбы. Необходимо ужесточить спрос, в первую очередь, с членов партии, комсомольцев, работников руководящего звена злоупотребляющих спиртными напитками, не пресекающих фактов пьянства, освобождать таковых от должностей, исключать из рядов нашей великой партии и комсомола. Ярким почином для каждого колхоза должна явиться организация антиалкогольных свадеб и других семейных торжеств…
Тут не выдержала та же Наталья Лихая:
-Это как?! – недоумевала она. – Совсем без водки?
-Чего же здесь непонятного? – отозвался Кузьмин. – Да, без водки! Или вы уже без нее плясать не умеете?
 Лихая не унималась:
-Тю на вас!.. Как же так! Подождите!.. Какая же то свадьба без вина?!
Ее поддержала Евдокия Полковая:
-А как же традиции! Не пьянства же ради свадьбы затеваются?
- А поминки? – всполошились другие бабы.
-Тихо, товарищи, тихо! – урезонивал колхозников Кузьмин. – В целях борьбы с пьянством придется пойти на этот непопулярный, жесткий шаг.
Лектор подтвердил:
-В нашем районе недавно одну такую показательную свадьбу мы организовали.
По залу побежал смешок, возмущенные возгласы, все забыли про кино, начали ожесточенно спорить между собой, пришли  к выводу: как пили, так и будут пить, и Москва им не указ. Не будет водки в магазинах, начнуть гнать самогон. Не привыкать! Бригадир долго наводил порядок, сам недоумевал, как можно решать многие вопросы без водки, но как руководитель призвал к порядку и дал лектору договорить. А тот поведал об ответственности за самогоноварение и прочих карах, придуманных для пьяниц. Народ шумел, конец лекции никто уже не слушал.
-Насчет кары и ответственности наши власти всегда  большие мастаки, - проговорил Евсей Архипович, забывший, зачем пришел в клуб, в сердцах сплюнул и пошел к выходу.

Бригадир на следующий день в хутор не поехал, остался в правлении, куда пригласили всех руководителей бригад  и ферм колхоза. Все сидели угрюмые, словно на похоронах. Слово взял парторг, начал от себя, без бумажки:
-Допились, работнички! Даже центральный аппарат партии припекло с нашей российской повальной пьянкой. Давно бы надо взяться за это зло. Хорошее дело начинаем, товарищи! Спивается народ! Надо с чего-то начинать, вот с себя и начнем, товарищи! Серьезный бой дадим. Все, кто будет замечен в нетрезвом виде во время работы – лишается своего поста, премий и всевозможных допоплат. Вы должны того же требовать со своих подчиненных, либерализм здесь недопустим. Не слушаются, продолжают пить - увольняйте с работы, к чертовой матери!..
-Так мы за неделю всех уволим, а кто работать будет? Я что ли, с вилами у станка встану? – глухо спросил Завьялов.
-Ты, бригадир, не утрируй! Не можешь держать в узде своих орёликов, дай бразды правления другому, кто пожесче узду держать будет, - побагровел парторг.
-Та я хоть зараз, - пожал плечами Завьялов.
-Погодите вы! – остановил полемику председатель. – Чуть что не так, в бутылку лезут! – в сердцах заметил он. – Тут обмозговать надо, а не рубить с плеча. Кампания серьезная началась, не абы как! Проверяющие весь район заполонили. Водка исчезла не только у нас. В Краснодаре, говорят, по две бутылки в руки дают. Винные магазины закрываются. Через месяц от нас отчет потребуют, что сделано по искоренению пьянства. Чем отчитываться будем?
-Плакат напишем: «Пьянству – бой!» – весело подал реплику заведующий фермой Щерба Олег Павлович.
-А что! И напишем! – на полном серьезе подхватил парторг. – А еще создадим комиссию во главе с участковым, которая будет ходить по дворам, проводить беседы с любителями, - он щелкнул пальцами по горлу, -  и изымать самогонные аппараты. А не просыхающих любителей спиртного – на принудительное лечение от пьянства. Злостных самогонщиков – под суд.
-Круто! – крякнул заведующий второй фермой Непейвода Валентин Петрович, год назад принявший ферму от проштрафившегося прежнего заведующего.
-А вы как думаете? Хватит цацкаться! Вон, с Темрюкского района звонил знакомый председатель, они уже виноградники вырубают, вино делать больше не будут, - пояснил председатель.
-О! Игнат Савельич! А давайте и мы свой виноградник выкорчуем, все равно урожай никудышный, - в шутку предложил  Олег Щерба. Но председатель тоже шутки не поддержал, за мысль ухватился всерьез:
-А что! Все равно не виноградник, а сбоку припека! А отчитаемся, как-будто в целях борьбы с пьянством, - предложил Игнат Савельевич.
-Так мы же из него вино не давили, - напомнил Завьялов. – Может лучше на сок пустить?
Председатель отмахнулся:
-Ты пьешь его, - той сок?! – искренне недоумевал он. - В условиях дефицита спиртного наши Кулибины быстро наладят выпуск вина та чачи. Нет, надо вырубать, все равно мешает, объезжать приходиться. Кто, товарищи, «за», прошу поднять руки, - не взглянув на присутствующих, промолвил, - так и запишем: все единогласно.
Расходились, ворчали: «Наши Кулибины из сахарной свеклы та патоки давно научились самогон гнать, надо им  то вино…»
Виноградник исчез быстро, не дали созреть наливающимся кистям. Женщины проходили мимо пустующей земли бывшего  виноградника, качали головами: «Лучше бы колхозникам кусты раздали…»
Хутор продолжал жить своей размеренной жизнью. Пахали землю, сеяли пшеницу, доярки доили коров.  Автодоение становилось обыденностью жизни, на фермах количество доярок значительно уменьшилось. Тяжелый ручной труд все больше заменялся машинами. Радоваться бы прогрессу колхозникам, но почему-то нет радости. Умолкли смех и перебранки в базах. Раньше вваливались ранним утром сонной  толпой, через час знали, у кого вчера муж напился, у кого сын двойку принес, шутки перемежались со скандалом, бабьим криком, к полудню мирились, забывали обиды. Сейчас только компрессор жужжит, молоко бежит по трубам. Между бывшими и настоящими доярками появилась некая отчужденность, ушедшие доярки завидовали оставшимся: у тех заработок выше. Из базов ушло душевное тепло. Никто корову не погладит, не приласкает, не называет нежным именем. Кое-как вытрут вымя холодной водой, вставят соски в неласковые механизмы, их сбросить хочется, но нельзя.
Лето стояло знойное. Каждый год казалось, это лето жарче прошлогоднего. Земля на огородах потрескалась, высохла, просила влаги. Люди мечтали о дожде, но тучи обходили хутор стороной. Духота донимала всех, даже ночи не приносили долгожданной прохлады. Собаки ленились лаять, прятались в тень деревьев. Полкан выкапывал на огороде нечто наподобие норы, ложился в прохладную землю.
Тамара получила от сына письмо.  Он писал о службе, с его слов получалось, не служит, а отбывает время  в курортно-санаторном доме отдыха. В письме больше внимания уделял местной природе, которой не уставал удивляться: на Кубани нет клочка нераспаханной земли, там, во Владимирской области гуляют свободными целые поля. Колос на Владимирских полях хилый, стебель невысокий, не пшеница, а смех один.  Земля к сапогам во время дождя не липнет. Чудно даже, идешь по влажной земле, а сапоги только слегка грязные. То ли дело на Кубани: ногу не выдернешь из нашего чернозема. Не зря дядя Алеша в свое время говорил: пускай попробуют авторалли весной або осенью по нашему чернозему проведут, далеко не уедут. Травы в тех краях сочнее, зеленее, «нашим бы коровам такую траву, - знаешь, сколько бы молока давали?!», зато земля менее урожайная. Коровы там все больше черно-белые, а не красные, очень непривычно смотреть на них, как-будто из мультика. Фермы маленькие, старые, словно довоенной постройки. На Кубани к каждой ферме проложен асфальт, там асфальта нет в деревнях. Ихние коровы молока дают много, пожалуй, больше, чем на кубанских фермах, потому что выпаса больше. Рыбы в реках мало, а червей накопать – проблем нет. На Кубани рыбы полно, с червями проблема, только во влажных низинах можно откопать несколько червей. Дома в деревнях строят из бревен, реже из кирпича. Полы в домах на Кубани начали настилать раньше, чем во Владимирской области. Есть деревни, в которые только недавно провели свет. Пришел к выводу, в средней полосе Советского Союза люди живут беднее, чем на Кубани. «Как же мы убого живем в условиях развитого социализма?» - писал с иронией Николай. А еще описывал, как чудно говорят в тех местах, все слова на «о», окают все: и взрослые, и дети. Поначалу режет слух, потом привыкаешь. Тамара в ответном письме подробно описывала обо всем, что происходило в хуторе: в магазинах пропала водка, почти все жители хуторов и станиц достали из чердаков самогонные аппараты. У бабки Криулихи самогон подорожал вдвое. Самогон стал разменной монетой во всех делах. Деньги никого не интересуют, только водка или бормотуха. Ее у нас называют «жидкой валютой». Раньше соседи или другие кто, помогали бескорыстно, или за символическую плату, теперь никто палец о палец не ударит без стакана или бутылки. Я сама подумываю: а не заказать ли мне самогонный аппарат. Кума Рая после сокращения доярок осталась работать на ферме телятницей, примет группу у Тамары, когда та переедет жить в станицу. Евсей Архипович помогает Рае по хозяйству. Толик работает в бригаде, Славка готовится к армии, осенью его заберут. Катя в станице, в школе, проходила практику, вела русский язык и литературу. Чудно как-то: Катьку, соплюшку, пигалицу, недавно босой бегала по хутору, теперь все величают по имени и отчеству – Екатерина Григорьевна.  Ленка несколько раз ее по имени называла, но во время себя поправляла. Приехала Катя со студентом-практикантом, будет в нашей школе историю преподавать. Студент остановился на постой у Комаровских, вместе утрами ездят в школу на колхозном автобусе, вместе возвращаются.  У Катиной матери женщины спрашивали – жених, что ли? Та плечами пожимает: сама не пойму, ничего не говорят.  Наталья Лихая спросила: Катька спит с квартирантом в одной постели? Мать на нее цыкнула: - Та ты шо?! У них все чинно, даже без поцелуев. Юрка в хуторе перестал появляться. Видно у них что-то разладилось. Сейчас в школе каникулы, студент уехал домой, Катя помогает матери по дому и огороду. И еще много всяких мелких новостей.
Переезжать Тамара в станицу решила в августе, к школе. Часть хозяйства уже перевезла. Полкана жалко, там, в станице, простора ему будет меньше.
Сообщение о практиканте студенте, живущего у Комаровских, почему-то неприятно задело Николая. Вспомнил, как Катя говорила, ухаживает за ней студент исторического факультета, за него замуж пойдет, если позовет.
Катя писала письма Николаю не часто, ведала о хуторских и станичных новостях. Писала сухо, без эмоций, сообщила о практике, о том, что студент исторического факультета Александр проходил практику в их школе, понравился учителям, директор приглашал его после института на постоянную работу. Жил во время практики у них, умный, порядочный юноша. Далее она сообщала, что с Юркой расстались, призналась ему, - не любит  его. Не написала, как Юрка приходил к школе, пытался уговорить Катю одуматься, обещал в институт поступить, и тоже на исторический факультет, ревновал ее, и чуть не набил морду студенту практиканту. Когда тот поселился у Комаровских, понял – его карта бита. Тут же в конверт вложен листок с каракулями Толика, тот описывал студента практиканта с другой стороны: «Взял его на лиман, на лодке покататься. Уцепился за борта мертвой хваткой, так и просидел до берега, боялся жопу оторвать от лавочки. Не, не наш хлопец. Городская тля. И че в нем Катька нашла?». Там же в письме  Толик сообщил другу: в августе у Марии официальная свадьба. Описывал,  как ее родители ездили в Краснодар знакомиться с родителями мужа. Мать очаровала их своей степной привлекательностью, а отец, подвыпив, наслушался умных разговоров, слегка выступил, обвинил их – вы в городах хлеб в три горла жрете, и думаете,  булки на дереве растут! А вы попробуйте в пять утра встать, да грязь помесить, да в жару в тракторе посидеть, когда в кабине за пятьдесят градусов воздух накаляется. Но как бы там не обсуждали предстоящую свадьбу, Машка на каникулы домой не приехала, свадьбу справят в Краснодаре, живет у своего будущего и настоящего мужа.
Катя в письме утаила от Николая, как Мария слегка уколола  Катю: «Дождалась своего часа, забирай теперь Колю навсегда». На что Катя жестко отрезала: «Да нет уж, спасибо! Я объедками с чужого стола не пользуюсь». Мария слегка опешила от такого сравнения, с сарказмом ответила: «Зачем же так низко? Он – не объедки! Он – шуба с царского плеча!» - с апломбом жестко высказала подруга, дала ей понять, как бы у Кати с Николаем не сложилось, подруга всегда будет помнить, что Николай достанется ей по милости Марии. После того разговора обе поняли: дружбе пришел конец, пути-дорожки их разошлись.
Писал Николай и Сергею Юрьевичу. Писал часто, успокаивал, поддерживал. Мария Федоровна умерла через месяц после мобилизации  Николая. Сергей Юрьевич тяжело переживал утрату, на время пожить к нему переехали жена сына с внуком, он не вынес бы одиночества. Постепенно тон его писем стал ровным, солдат делился наблюдениями за армейским начальством. «Не в обиду будет сказано в адрес Вашего сына, но, пообщавшись с офицерами нашего полка, пришел к выводу: я никогда не хотел бы служить офицером. Возможно, морские офицеры – элитные войска страны, у них другие традиции, другие понятия о долге, чести, но общевойсковые офицеры потихоньку деградируют, - делился своими наблюдениями в письме Николай. – В нашем учебном батальоне  шесть командиров взводов, замполиты, командир батальона. Из шести командиров – только один мечтает о военной карьере. Он из северной глубинки, бывший сельский парень, армия для него – выход в большой свет. Говорит лозунгами, косноязычен, блюдет субординацию строго, на грани подхалимства. Думаю, карьеру он сделает. Другой офицер пишет стихи, спит и видит себя гражданским человеком,  его не увольняют, только через военный трибунал.  Еще один офицер пьет, от него рады бы  избавится, но не могут. Остальные офицеры живут своей жизнью, далекой от армейских проблем. Все тяготы по обучению будущих и настоящих солдат взвалены на плечи сержантского состава. Те дорвались до власти – чудят в своей вседозволенности. Командир батальона – дядька  преклонного возраста, нервный, дерганный, во всем видит непорядок, говорит на повышенных тонах, у него одна мера воспитания – выговор и наряды вне очереди. Меня поразил один случай, который навсегда лишил  уважения к офицерскому составу: в нашем взводе служили три чемпиона области по борьбе самбо. Их специально оставили служить дома, чтобы они защищали честь полка. Девушки, сестры и невесты тех солдат узнали от них же, завтра за городом, в поле, будут проходить учения местного масштаба, пришли на край поля, чтобы издали увидеть своих друзей и братьев. Стояли поодаль, изредка махали руками. Командир батальона увидел их, глаза налились кровью,  выломал огромный прут и погнался за ними через все поле с криками: «Проститутки! Ноги выдерну из …! Еще раз увижу – в асфальт танками закатаю!». Наши спортсмены-солдаты стояли красные, как раки, им совестно за поведение своего командира. Даже офицеры опустили глаза, молчали. Батальонный построил всех нас, грозно спросил: «Чьи б…и сюда приходили?». Все молчали. Он сказал, будем стоять по стойке смирно, пока не сознаемся. Вперед вышел спортсмен, сказал, что б… приходят к товарищу майору, а к ним приходили их невесты и сестры. И добавил: - «Вам не офицером быть, а пастухом…»  Конечно, никто из нас не посмел бы так высказаться, но спортсмен известный человек не только в городе, он мог позволить себе такую вольность, да и гнев руководил им больше, чем разум. Батальонный наш покрылся потом и пятнами, захлебнулся в крике, обещал сгноить на гауптвахте, забыв, что мы в то время не принимали присягу, и сажать нас на гауптвахту никто не имеет право. Закончилась та история тем, что спортсменов перевели в другой батальон.
Бросается в глаза следующий факт – офицер дома  и в полку – словно два разных человека. Дома, среди друзей и знакомых, он либерал, говорит высокие слова об офицерской чести, о любви к Родине. (То есть то, о чем он должен говорить с нами, солдатами). Там он  душа кампании, умный и образованный, галантный с женщинами. В части превращается в тупого солдафона, Унтер-Пришибеева, который умеет приказывать, кричать и материться. Среди офицеров процветает мат и хамство.  Когда стоишь  на посту у канцелярии дневальным, из-за двери слышны разговоры: кто, сколько выпил за выходные дни, и похабные вещи о женщинах.
Есть, конечно, умные и хорошие командиры, с которыми приятно общаться, слушать их,  таковых меньшинство, им стыдно казаться белыми воронами в полку. При всем этом,  армейская судьба офицеров незавидна: только обжились в одном месте, дети оформились в местную школу, через год-два их переводят на новое место службы. За бесценок продают свою мебель, книги, срывают с работы жен, с учебы детей, уезжают на неустроенное место жительства, с трудом вливаются в новый коллектив, и  начинают жизнь сначала. Оправдывается ли такая передислокация воинов, с точки зрения, обороноспособности нашей страны, – не могу сказать. Но понимаю: с моральной точки – офицер становится хуже, поскольку в новом коллективе можно утвердиться способом далеким от кодекса чести и достоинства. О солдатах не пишу. Это отдельная тема, вряд ли интересна для обсуждения. Солдаты – люди в армии временные,  настолько разные, насколько разный ландшафт нашей необъятной родины. Ментальность горцев разнится с ментальностью прибалтов. Горцы несколько жестче смотрят на мир, зарезать барана им ничего не стоит, думаю, человеческую жизнь ценят не выше. Держатся  обособленно, узы землячества у них развиты лучше, чем у нас, русских.  Прибалты  высокомерны, подчеркивают свою национальную исключительность.  Не стесняются высказаться на тему своего временного пребывания в составе Советского Союза. Не впрямую, конечно, а исподволь. На азиатов русские, украинцы, прибалты смотрят свысока, стараются всячески унизить. Они кажутся нам отсталыми народами, перешагнувшими из феодализма в социализм, хотя культура их намного старше всех славян.
Это письмо Николай отправил Сергею Юрьевичу не солдатской почтой, а попросил знакомого шофера, возившего полковое начальство, бросить письмо в городской  почтовый ящик. Учитель отвечал: «…Тебе бы, Коля, журналистом быть, ты хорошо все подмечаешь. Язык у тебя образный, чувствуется, что в детстве много читал. Пишешь почти без ошибок, слегка стилистика страдает. Тут я выступаю в роли учителя русского языка. А что касается твоих наблюдений за поведением офицеров, то и мой сын жаловался на общий низкий уровень образованности у современного офицерства. Даже «элитные», как ты выразился, морские офицеры после десяти - пятнадцати лет плавания по морям и океанам, начинают деградировать, поскольку видят только синее море и стальные переборки своей каюты, да лица мальчишек матросов, коих от скуки заставляют драить палубу до блеска, чтобы хоть как-то чем-то занять их и себя. И в морские офицеры идут крепкие деревенские ребята, у которых здоровья хватает, а воспитания и образования – не очень. Помнишь, в «Тихом Доне» Григорий Мелехов высказывает мысль: «Какие бы поганые офицеры ни были, а как из казуки выйдет какой в офицеры – ложись и помирай, хуже его не найдешь. Он такого же образования, как и казак: быкам хвосты учился крутить, а глядишь – вылез в люди и сделался от власти пьяный, и готов шкуру с другого спустить, лишь бы усидеть на этой полочке». У нас исчезли традиции русского офицерства, когда на службу брали лучших сынов отечества. Теперь в военные училища идут те, кто не нашел своего места в жизни, кто не хочет жить в деревне, кто не способен найти своему уму лучшего применения. Жаль, но это так. Тут ничего нового ты мне не открыл. А вот наблюдения за поведением и ментальностью солдат из разных республик, явилось для меня некоторым подтверждением моим догадкам. Преподавая по воле случая марксистско-ленинскую философию, мне приходилось глубже вникать в суть предмета, я обратил внимание на нашу партийную и государственную  доктрину о национальном вопросе. Ты знаешь, мы поделили территорию Отчизны на республики, автономные края и области по национальному признаку, что является миной замедленного действия.  В царской России такого деления не было. В результате, после революции, в смутные времена гражданской войны, Россия не распалась на отдельные мелкие княжества. Хотя попытки были: Кубань хотела стать отдельным казачьим государством. На такой шаг их подталкивала неправильная политика красного и белого движения. Сейчас же, если случится какой-либо политический катаклизм, Россия может распасться на отдельные национальные государства. Причем отхватят от России территории, коими до революции не владели. Чем закончится такое разделение, никто предугадать не может. Всегда нужно помнить: за всю историю человечества самыми кровавыми случались войны именно на национальной и религиозной почве». - На что Николай возражал: «Не может произойти в Советском Союзе политических катаклизмов. У нас самая сильная армия в мире. Видели бы вы, какая мощная техника на вооружении нашей армии!».
И в этом проявлялся его юношеский ура-патриотизм.
Руслан в своих письмах сожалел об отсутствии в институте Николая. Некому задачку решить, никто не помогает с чертежами. На любовном фронте у него все в ажуре, познакомился со студенткой бухгалтерского факультета, дагестанкой, мусульманкой, она теперь кормит его пирожками собственного приготовления. Писал, видел Марию с ее новым «хахалем», он старше ее, у него собственная машина, и чувствуется, - мужик  «упакованный». (Новый термин, которого Николай не слышал ранее). Просил друга не переживать, на каждом новом курсе таких красавиц не счесть числа. А вообще, наши невесты еще под стол пешком ходят.
Ближе к концу лета мать описывала переезд из хутора в станицу. На машине перевезла мебель и домашнюю утварь. Из живности перевезла только птицу, кабанчиков пришлось продать, в станице для них не построен загон. Перевозила хозяйство на крытой тачке, которую выделил из своего хозяйства заведующий фермой Непейвода Валентин Петрович.
-Покидаешь, значит? – грустно спросил Валентин Петрович.
-Покидаю, Валя, - отозвалась Тамара.
-Я из города поселился тут, а ты здешняя бежишь отсюда, - улыбнулся он.
-Не бегу. Ради детей еду. Им дальше жить надо… А что здесь?
Он покачал головой, соглашаясь, посмотрел в синее небо, вздохнул:
-Эх, жизнь!..
Так и не поняла, что хотел этим сказать Валентин. Все давно перегорело, перекипело, Тамара и Валентин остались добрыми друзьями. Валентин посмеивался: «Маленькая любовь переросла в большую дружбу». А Тамара вовсе так не думала, она и сейчас продолжала любить его, считала лучшим мужчиной в мире, любила не той сумасшедшей девичьей любовью, а любовью зрелой женщины, ничего для себя не желающей, лишь бы ему хорошо было. С его женой, учительницей младших классов, Тамара не общалась. Сердобольные соседки еще тогда, в молодости,  напели ей, кто такая Тамара и кем была для Валентина, и та молча обходила Тамару стороной. Никакой неприязни к ней Тамара не испытывала, но точек соприкосновения за долгие годы хуторской жизни не нашлось.
Чем дальше уходил хутор за горизонт, тем больше слез наворачивалось на глаза Тамары.
-Ты чего, мама? – всполошилась Лена.
-Жалко! Ведь молодость тут моя прошла, - вытерла тыльной стороной ладони слезы. Полкан вначале пути все порывался выпрыгнуть из тачки, старался заглянуть в глаза хозяйки с немым собачьим вопросом, что за перемены грядут в его жизни.
Тамара продолжала смотреть затуманенным взором на уходящую полоску лимана. Там, за горизонтом оставались ее детство, юность, зрелость, там она познала горечь потерь и радость встреч, счастье любить и быть любимой.

8.

Рядовой Стаценко стоял на посту аэродромного периметра, мелкий дождь сеял с самого утра, намочил накидку, капли стекали на сапоги. Сентябрь только наступил, а осень смело вступила в свои права, на Кубани в это время  в рубашках ходят, в лимане купаются, а здесь не перестающий мелкий дождь, сырость, надоевшая пасмурность. Увидел приближающуюся фигуру разводящего с проверяющим, громко, по уставу, спросил:
-Стой! Кто идет?
Разводящий ответил, обменялись паролями, подошли сержант Айдаркулов со сменой караула и командир взвода Терентьев. Все  как обычно: «Пост сдал!» - «Пост принял!», сапоги зачавкали по лужам и сырой траве. Командир взвода пошел рядом, посмотрел на серое небо, спросил, как бы невзначай:
-Почему ты попал в батальон аэродромного обслуживания, а  не в эскадрилью? Ведь у тебя незаконченное высшее образование, да и парень ты не глупый, грамотный.
-Не могу знать, товарищ старший лейтенант, - из под капюшона ответил Николай. Офицер поморщился от уставного «не могу знать», повел бровями, допытываясь:
-Может, у тебя конфликт случился при распределении?
-Нет. Все как обычно: такой-то направо, такой-то налево.
-Странно! Понимаешь, Стаценко, в батальон охраны берут кавказцев, азиатов, неграмотных русских из деревенской глубинки, ты все же с институтской скамьи пришел, в эскадрилье техников не хватает. Ты хотел бы перейти в техники по обслуживанию самолетов?
-Заманчиво. Но у меня нет никакого навыка, - отозвался солдат.
-Его изначально ни у кого нет. Посылаем на полугодичные курсы, обучают одной какой-либо специальности: моторист, электрик, радиолокаторщик, оружейник, и так далее.
Дошли до караульного помещения. Лейтенант на прощание сказал:
-Подумай. Надумаешь - подашь рапорт. Не так просто перейти из одной части в другую. Мой товарищ, командир техников в эскадрилье, просил подобрать грамотных ребят.
Николай козырнул, тот в ответ поднес руку к фуражке и пошел в здание штаба. Рядовой Стаценко разрядил карабин, прошел в дежурку. Свободная смена резалась в шашки. В помещении тепло от масляного калорифера и солдатских тел, Николая моментально сморило, он присел в угол, закрыл глаза. Сразу вспомнился хутор, институт, Руслан, Катя. О Марии старался не вспоминать. Первые месяцы тосковал, на душе кошки скребли, сожалел, что не поговорил с ней на прощание, тогда ему было бы легче забыть – так казалось в то время. Впивался в строки писем матери, Кати, Толика, надеялся, они весточку какую о ней подадут. Хуторские видеть Марию  не могли,  в станице она появлялась очень редко. Через полгода Николай с удовлетворением отметил,  рана в душе не так саднит, и вспоминает свою любовь  все реже и реже. Только иногда, перед подъемом, вспоминал ее тело, вздымающуюся в страсти грудь, горячие губы, полузакрытые глаза, отгонял наваждение холодной водой, понимал, душа терзается без женской ласки. Зато чаще вспоминал Катю. Ранее ее заслоняла собой Мария, теперь есть время поразмыслить, сравнить, и перед глазами вставал совсем другой человечек: не угловатая девчонка, подросток, а сформировавшаяся симпатичная девушка, сострадательная, умная, заботливая, чистая в помыслах, которая не способна на предательство. Ведь и Юрку она не предала, честно сказала ему,  не любит его. В письмах Катя умалчивала о своем будущем историке,  именно ее молчание убеждало Николая  в том, что между ними развиваются некие любовные отношения. Тон ее писем дружеский, ровный, Катя описывала все хуторские и институтские новости, куда ходила и что видела: новое ли кино, концерт, выставку. Восхищалась, как много можно увидеть, когда живешь в городе, и как сужен кругозор их сверстников в хуторе и станице. Никогда не упоминала о своей былой любви к нему, скучает ли по нему, хотела ли видеть его.
Николай вздохнул. Вот и Катя – чья-то чужая девушка, кто-то чужой обнимает и целует ее, не его будет женщиной. Отслужу, замуж выйдет, родит. Из чистого, непорочного подростка превратится в молодую, обремененную пеленками женщину.
Его кто-то грубо толкнул. Услышал над ухом голос:
-Чего расселся, салага! А ну двинься в сторону!
Николай открыл глаза. Перед ним стоял сержант Айдаркулов, казах по национальности. Он знал сержанта еще по учебке, уже тогда он ходил между солдатами, высматривал оставшиеся у них гражданские вещи, выпрашивал, иногда отнимал, говорил - у него завтра дембель, а вам еще трубить, как медным котелкам. Врал, конечно. Как выяснилось, до дембеля ему оставалось еще полгода, но чемодан гражданских шмоток  себе припас.
Николай отодвинулся вместе со стулом в дальний угол, и снова закрыл глаза.
Мысли плавно перетекали на солдатские будни. Лениво подумал: написать рапорт о переводе или погодить? Он прослужил уже полгода. Служба ему не в тягость, отдельный батальон, в котором он служил, охраняли периметр военного аэродрома. Охрана чередовалась между внутренним караулом и внешним, в свободные от охраны дни проводились политзанятия и остальные уставные мероприятия. Не тягостно, но однообразно. Раз в месяц выводили строем за город на стрельбище. Стреляли по мишеням. Монотонная, без крупных событий, служба. Тем, кто прослужил год, по выходным давали увольнительную в поселок городского типа,  идти в военном городке некуда, в нем  проживали семьи военных летчиков. На весь городок один клуб, в котором показывали в вечернее время фильмы, организовывались танцы, которые, как правило, заканчивались драками. Причем солдаты охраны дрались с солдатами эскадрильи, гражданские парни дрались с  военнослужащими обоих подразделений, особенно доставалось тем солдатам, которые уводили местных девчонок на свидания. Многие девушки росли в семьях военных, с детства  видели военную форму, поэтому уважение проявляли к солдатам, с ними охотнее водили дружбу, чем вызывали ревность  у своих гражданских сверстников.
Николай раздумывал, как лучше написать рапорт о переводе в эскадрилью. Привлекала перспектива освоить профессию, которая может пригодиться на гражданке. Хорошо бы выучиться на электрика или моториста, - размышлял он. – Хотя нет, - тут же поправлял себя, авиационные моторы отличаются от моторов сельхозтехники. На гражданке не пригодится.
Тепло в караульной комнате разморило солдата, он задремал. Проснулся от крика над ухом:
-Караул, в ружье!
Николай вскочил, нагнулся за упавшей пилоткой, подхватил карабин, ошалело огляделся. Караульные во главе с Айдаркуловым заливисто ржали над вскочившим парнем.
-Че, салага, спать в караул пришел! – посмеивался сержант. – Твоя смена, выходи в наряд.
Он не заметил, как прошло два часа. Снова нужно выходить в серый промозглый день, тучи низко проплывали над землей, дождик внезапно срывался, и так же внезапно прекращался. Он сменил своего напарника, спрятался под грибок от дождя, накинув капюшон дождевика по самые глаза. Настроение под стать погоде: серое и пасмурное. Хотя обижаться на службу грешно. Не наблюдалось в их роте откровенной дедовщины, случались мелкие стычки между новым призывом и старослужащими, салаги кричали по утрам: «До дембеля осталось 103 дня!».  Так кричали молодые солдаты во всех гарнизонах Советского Союза. Офицеры не проявляли рвения в службе, с ленцой ходили на работу как в заштатную контору,  словно служба мешала совершить им в жизни нечто более важное. Одновременно чувствовалась в их поведении какая-то растерянная напряженность. Они не знали чего ожидать от новых реалий жизни, чего требует от них новый правительственный крен в сторону демократизации общества. Не слышно на политзанятиях таких навязших в зубах словосочетаний, как «верный ленинец», «строитель коммунизма», «акулы империализма». Тон политзанятий стал спокойнее, часто отвлекались на посторонние темы, потом вновь штудировали вражеские блоки: СЕАТО, НАТО, АСЕАН, замалчивая современную политику своего государства. Однажды в коридоре казармы Николай услышал, как один офицер говорил другому, тыкая пальцем в газету: «Ты только посмотри, под статьей подпись: М.Горбачев!» - «Ну и что?» - не понял собеседник. – «Как что?! Без полного перечня званий: - Генеральный секретарь Коммунистической партии, Председатель Президиума… и так далее. Простая подпись, мы к такому не привыкли…» - посмеялись и зашли в канцелярию. В другой раз, невольно стал свидетелем, как три офицера изумлялись кадровым перестановкам в стране: министр иностранных дел А.Громыко назначен Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Заговорщически улыбаясь, один из них предложил отгадать загадку, спрятав газету за спину:
-А кто у нас назначен министром иностранных дел – ни за что не догадаетесь.
Начали гадать, кого бы могли назначить на столь высокую должность, перебрали всех членов политбюро и прочих кремлевских долгожителей. Оказалось: первый секретарь ЦК Компартии Грузии Э.А. Шеварднадзе. Все крайне  удивились такому выбору Горбачева на пост министра иностранных дел, который по-русски говорил с акцентом. В таких штришках внутренней политической жизни офицеры видели  грядущую перемену, не могли понять: лучшие времена наступают или худшие. Когда Николай в письме такой же вопрос задал Сергею Юрьевичу, тот ответил: «Либералы были и в прошлой нашей истории. Например, Александр П, который освободил крестьян. Чем закончилось? Его убили,  стране понадобилась твердая рука. Так же Столыпинскую реформу прервала рука убийцы. Хрущев осудил культ личность, дал вдохнуть глоток свободы, в стране началось брожение, он тут же начал закручивать гайки, чем все закончилось – ты знаешь. Либерализм Горбачева, к сожалению, может тоже закончиться плачевно. Потому, что в нашей стране люди, так долго жившие  в страхе,  опьянеют от свалившейся на них свободы, полагая, что они свободны от всего: закона, морали, человеческих ценностей. Когда в государстве происходит смена курса, переворот, революция, или просто ослабевают вожжи после долгого диктата - первыми на арену выходят люди не самых лучших качеств, так всплывает грязная пена во время половодья. Над обществом теряется контроль, и опять требуется твердая рука,  в которой одни будут видеть спасение, другие -  возврат к тоталитаризму». На что Николай ответил: «Вам надо не литературу преподавать, а политологию или обществоведение»,  в целом он признавал правоту учителя.
Через два дня рядовой Стаценко подал рапорт на перевод  в роту аэродромного обслуживания. За него ходатайствовал командир батальона, хотя ему не хотелось отпускать дисциплинированного, не глупого солдата. Однако подобные переводы в армии не приветствовались, Николаю отказали бы, но в то время половину эскадрильи в срочном порядке перевели ближе к афганским границам. Вместе с летчиками укатили техники. Острая нехватка техников позволила решить вопрос о переводе Стаценко из батальона аэродромной охраны в эскадрилью по техническому обслуживанию реактивных самолетов, хотя заместитель командира батальона техников сокрушался: «Хорошо бы инженером готовился быть, а теперь будущих строителей мне не хватает!». Пока решался вопрос о направлении его на курсы с новым потоком новобранцев, Николай присматривался к своим будущим «коллегам» и специальности, которую  хотел бы выбрать. Ему нравились моторы, мощные, шумные, завораживающие своей необузданной силой, но на гражданке знание авиационных моторов не пригодится. Он выбрал электрику. Общие знания об электрических цепях, умение пользоваться приборами по измерению мощности, вольт, ампер – могли бы пригодиться больше в будущей кубанской жизни. Отметил: на новом месте  меньше солдатской муштровки, солдаты-техники и офицеры летчики не очень соблюдали субординацию, больше присутствовало уважение младших к старшим по званию, возрасту, витала легкая добрая зависть наземной службы к «соколам», легко поднимающим в небо тяжелые машины. Летчики, техники, механики, шофера – все вместе выходили на заснеженную взлетную полосу и чистили снег. Офицеры нередко запевали песни, солдаты подхватывали их, работа шла споро, офицеры не стеснялись физического труда. В батальоне охраны офицер считал ниже собственного достоинства взять в руки лопату. Николай с детским восхищением наблюдал за взлетом реактивных истребителей. 
-Никак не могу понять, - делился он в казарме  с соседом по койке, парнем из Украины Василием Гнедко – как такая тяжелая железяка может по небу летать! Какая же сила нужна, чтобы такую груду металла в небо поднять!
Сосед, солдат заканчивающий службу в конце года, пространно объяснял ему про подъемную силу, крыло, скользящее по воздуху, точно так скользит лодка по воде,  Николай недоумевал, спрашивал: «А если трактору крылья приделать, он взлетит?». Сосед начинал объяснять все сначала.
Очередная отправка на курсы планировалась через месяц, Николаю нечем было заняться в роте. Он охотно помогал всем, кто просил о помощи, ходил через день дневальным по роте, пока не обнаружилось, у него есть навыки черчения и каллиграфии. Командир взвода попросил помочь оформить стенгазету. Пригласил в канцелярию, выдал лист ватмана, краски, карандаши, объяснил, как нужно оформить и что написать, и ушел по своим делам. Офицеры роты заходили и выходили, мало обращая внимание на рядового. В канцелярии постоянно сидела писарь роты в подогнанной военной форме с погонами сержанта на плечах – дочь замполита роты Виктория Семенова. Николай робко поздоровался с ней,  за  месяцы службы в армии отвык от женского присутствия и общения с ними. Исподтишка приглядывался к ней. Ее нельзя назвать красивой, конопушки нахально расположились на  лице, не помогала крем-пудра, но и уродиной ее тоже не назовешь. Однако, как отметил про себя Николай, в такой ситуации и повариха в возрасте запоздалой осени - женщина хоть куда. Виктория в свою очередь бесцеремонно разглядывала солдата, задавала наводящие вопросы: откуда родом, женат, ждет ли его девушка, Николай отвечал односложно, но прослыть букой тоже не хотел. На вопрос: почему его не ждет девушка, ответил цитатой Уайльда из «Портрета Дориана Грея»: «Женщины толкают нас на великие дела, но мешают их нам совершать». В нем все еще присутствовала деревенская скованность, разбавленная студенческой вольницей. Вика улыбнулась, глаза ее потеплели, делала вид, что занята работой, шуршала демонстративно бумагами, искоса наблюдая за Николаем, сразу же про себя отмечая его недостатки и достоинства. Так примеряют на себя новое платье. Ее уже оставили два солдата, которые, будучи на службе признавались в любви, обещали жениться, но как только пришел приказ на демобилизацию, скрылись в «тумане», забыв попрощаться. Вика по первому рыдала, по второму стиснула зубы в праведном гневе, решила – третий просто так от меня не отделается. Николай ей был симпатичен: высок, мускулист, судя по всему – не глуп. Ей захотелось посмотреть на рисунок солдата,  встала из-за стола, томно потянулась  с целью продемонстрировать свои женские прелести. А демонстрировать есть что, фигура у нее  красивая. Короткая офицерская юбка плотно обтягивала бедра, обнаженные коленки правильной, округлой формы, и высокая грудь заставляли всех солдат поворачивать шею вслед и причмокивать языком, мимо которых ей приходилось ходить на работу, с работы и на обед, Отпускать шуточки вслух остерегались, все же дочь замполита.
Цокая каблучками, подошла к столу, над которым склонился Николай, через плечо рассматривала заголовок стенной газеты. Он боковым зрением успел заметить женские прелести девушки или молодой женщины, уловил ее дыхание над ухом, взглянул на нее, спросил:
-Виктория – Богиня победы. В честь какой победы тебя так назвали?
-В честь победы папы над мамой, - с вызовом ответила Вика, и хохотнула открыто.
-Занятно, - не поддержал ее смеха, хмыкнул Николай.
-Правда, правда! Отец так долго ухаживал за мамой, что потерял всякую надежду, а потом все изменилось, и в результате появилась я, - откровенно делилась с ним ротный писарь.
-Это тебе папа рассказывал? – скосил глаза в ее сторону Николай.
-Нет, мама, - ответила она.
Солдат взглянул на руку, кольца на пальце нет, стало быть - не замужем, хотя и не юная дева. Николай знал, в военном городке девчонок переизбыток, местные парни редко после службы в армии возвращаются в этот закрытый армейский городок, многие девушки перестарками ходили на танцы в надежде познакомиться с достойным офицером или солдатом сверхсрочником. Вика на танцы уже не ходила, неудобно топтаться среди малолетних девчушек в двадцать пять лет, когда все подруги давно замужем.
Она уперлась руками в стол, с любопытством разглядывала за рукой Николая, уверенно чертившего на листе ватмана рубленные буквы заголовка газеты: «На боевом посту!». До него доносился забытый запах женских духов, женского тела, ему стало слегка не по себе, томительно и волнительно одновременно. Он выпрямился, в упор посмотрел на Вику, отметил: у нее красивые светло-зеленные кошачьи глаза. Она смело выдержала его взгляд.
-Ну, как? – спросил Николай, кивнув на ватман.
Вика улыбнулась краешком губ, мельком посмотрела на ватман, сказала: «Ничего!», повернулась и пошла к своему столу, явно демонстрируя фигуру сзади.
Дверь открылась, в канцелярию зашел замполит роты. Он не ожидал увидеть рядового Стаценко, недоуменно уставился на него, потом на ватман. Солдат вытянулся:
-Здравия желаю! – поприветствовал он замполита.
-Ты что здесь делаешь? – вместо ответного приветствия спросил тот, хотя  понял причину нахождения рядового в канцелярии.
-Оформляю стенгазету к ноябрьским праздникам, - доложил Николай. Замполит хмыкнул:
-Нашел взводный художника, а то все докладывал,  таковых во взводе нет. Хотел самого заставить рисовать. Ладно, твори, - разрешил он и повернулся к дочери: - Обедать пойдем?
-Пойдем, папа, - подчеркнула Вика слово «папа» специально для новичка Николая, хотя тот  слышал от сослуживцев, кто есть кто в их роте. Он молчаливо проводил их взглядом. Потом наблюдал в окно, как дочь и отец шли в сторону КПП. Знал,  Вика чувствует, через стекло он наблюдает за ними, специально манерно водила бедрами, белые икры в светлых колготках манили взгляд Николая, заставили сильнее биться сердце, из груди вырвался короткий вздох. Вика откровенно выпирающими формами своего тела, поведением напоминала хуторскую Ольку в былую ее молодость, и одновременно Анжелу, бесстыдно выставляющую на показ свои женские прелести.
Николай решил не торопиться с выполнением «заказа», чтобы подольше иметь возможность находиться рядом с девушкой, поближе познакомиться с дочерью замполита, и получше разглядеть ее. Есть в ней что-то бесстыдно манящее, хитрый призыв в глазах, и одновременно отталкивающее: так предлагают себя женщины легкого поведения в дешевых фильмах.
Вечером Николай поймал несколько недоброжелательных взглядов со стороны сослуживцев, понял их причину, когда сосед по койке Василий недобро резюмировал:
-Но ты ас! Не успел появиться, а уже в канцеляриях заседаешь, поближе к  начальству и женскому телу.
-Меня попросили газету оформить, - оправдывался Николай.
-Ты думаешь, ты один такой, который рисовать умеет, - пожал плечами сосед, и на окрик сержанта: «Рота, отбой!» - нырнул под одеяло.
Николай натянул одеяло на голову, удрученно размышлял над тем, как  поторопился согласиться на оформление газеты. Не зря же замполит сказал, что взводный никак не мог найти художника. Оказывается, художники в роте есть, только как-то не принято «отираться» в канцелярии среди офицеров, тем более возле единственной девушки, которая никому не должна принадлежать, тогда у всех остается эфемерное чувство – ее внимание принадлежит всем. Невольно перед глазами поплыли видения: Вика томно разводит руки, армейская рубашка на груди натягивается, того и гляди, пуговицы полетят в разные стороны, юбка от долгого сидения на стуле поднялась намного выше колен, и она одергивает ее таким образом, как будто ужом хочет выскользнуть из нее. От такого представления у солдата начинало колотиться в груди. Он подавил вздох, резко повернулся на другой бок, отгоняя назойливые видения, и постарался поскорее уснуть.

9.

Первая зима в станице для Тамары прошла не лучшим образом. Не хватило дров. Станица не хутор, камышом не запасешься. Просила у председателя выписать обрезки досок на дрова, не дал, их не завезли в колхоз. Пообещал подбросить качаны от початков кукурузы и подсолнух. Обещание выполнил, хотя к тому времени морозы отступили, в воздухе запахло теплом. Зима пролетела быстро, ничем бы не запомнилась, если бы не странная погода на Новый год. 30 декабря светило солнце, было тепло, можно снять фуфайку и работать в одной кофте. Ночью пошел дождь, перешедший к утру в ливень. После обеда подул северный ветер, пошел снег и к новому году засыпал все снегом. Не просто припорошил дороги, а выпало достаточно снега,  только  трактором можно проехать. Жители станицы удивлялись, надо же: за сутки побывали в лете, позже  пришла осень, к вечеру наступила зима.
Весна пришла неожиданно рано, в конце февраля люди сажали картофель, в марте ударили морозы, так до середины апреля и чередовалось: то оттепель, то морозец, то гололед, то слякоть, потом опять весеннее солнышко. Тамара потихоньку обживалась на новом месте. Дочь помогала по хозяйству, завели уток, кур, решили купить в колхозе кабанчика. Лена ходила в школу, ростом догнала мать, гусеница превращалась в прелестную бабочку. Заходил к ним брат Алексей, в основном после работы, когда шел из правления мимо дома Тамары. Присаживался на скамеечку у ствола молодого ореха, рассказывал последние семейные новости: старший сын служит, жена скоро должна ему родить и брат станет дедом. Михаил укатил на заработки за Урал, там тянут газовую ветку. Только заработков его не видно, приезжает в отпуск, гол, как сокол, на обратную дорогу у матери с отцом деньги берет. При этом брат безнадежно машет рукой. Варвара  дом Тамары не посещала. Да и Тамара после случая с часами не ходила к ним в гости, только на день рождения брата  заходила с небольшим подарком, полчаса посидит и уходит, никто не пытался ее удерживать. Варвара хоть и разговаривала с Тамарой, но до настоящего времени не смогла простить  непредсказуемый ее уход замуж, когда часть хозяйственных забот легла на  плечи Варвары. За родственницу ее не почитала. Как только Александр начал уезжать из дома надолго, и стало ясно, что возле Тамары он не задержится, Варвара злорадно говорила мужу: «Нехай поживэ одна, узнае як оно! А то ж ны жилось ий на всем готовеньком!..». На людях свою неприязнь к Тамаре объясняла обидой, что та не пришла проститься с умирающей матерью, которая почитала ее как родную дочь, а она, свинья неблагодарная, не переступила порог их дома. Чаще  приходила в гости племянница Тамары и двоюродная сестра Лены - Полина, она старше Лены и уже бегала с парнями на танцы, мать побаивалась, как бы  не потянула в свою компанию дочь. Тамаре не нравилось окружение Полины, ее парни демонстративно курили, и не скрывали это от взрослых окружающих,  не редко приходили  на танцы под хмельком. А еще Тамаре не нравилась черта характера Полины: обсуждать всех и вся, от подруг и ровесников  до взрослых, посторонних для нее людей. Она, как и мама, непостижимым образом знала обо всех жителях станицы самые пикантные подробности: кто с кем встречается, или высказался нелестно о каком-либо знакомом, либо скоро женится или выйдет замуж, кто оказался брошенным и в каком положении, где и сколько украли в колхозе, и много всяких подробностей. Полина как губка впитывала все хуторские и станичные сплетни, даже самые невероятные. Тамара удивлялась: надо же, сколько ненужной информации может уместиться в девичьей головке, лучше бы уроками так интересовалась. Но с уроками у Полины отношения как раз и не сложились
Именно со слов Полины Тамара узнала всю подноготную о своих новых соседях. Слева жила одинокая мать Левченко Наталья, воспитывающая сына, работала в детском саду нянечкой. «У двори прибраться не може, а она еще нянечкой работает, та хто ото ей своих дитэй довиряе», - говорила она голосом мамы. С ее слов Тамара узнала: муж Натальи  сбежал со двора. Сын полный дебил, учиться на одни двойки, тихий, молчаливый, ничем не приметный в школе хлопчик. Справа стоял покосившийся дом доярки Мельниковой Любови. У нее две дочери, одна замужем. Ни зять, ни дочь нигде не работают. Мельникова член партии, доярки на ферме ее побаиваются, обо всех нарушениях с их стороны докладывает заведующему, называется это – партийным контролем. Ее не любят, связываться с нею никто не хочет. Позже, когда Тамара познакомилась со многими соседями по улице, пришла к выводу, Наташа порядочная, чистоплотная женщина, безмерно любящая своего сына, который, конечно, звезд в школе не хватает, но и дебилом не был. Учился слабовато, да кто из парней в станице хорошо учится – по пальцам одной руки пересчитать можно. Мельникова на третий день зашла во двор, зыркнула глазами по углам, попросила в долг подсолнечного масла. Через день пришла за луком, позже за кочаном капусты и пошло-поехало. Не было дня, чтобы она не появилась что-нибудь попросить в долг. Соседка, напротив, через дорогу, Лидия Ивановна, работающая бухгалтером в правлении, видела, как несколько раз Мельникова заходила во двор Тамары, встретила Тамару на улице, кивнула в сторону двора Мельниковой, сказала:
-Ты гони ее, лодарюку, в шею. Она же теперь пока не оберет тебя до нитки – с шеи не слезет. По всем соседям ходит, побирается, в долг берет да не возвращает. Та  и чем ей возвращать, у нее в огороде один бурьян растет. Две дочки, зять, а сидят дома, ни черта делать не хотят. Хата валится, а они только пьют, и в носу ковыряются. Ты ей денег, случайно, в долг не давала? – спросила Лидия Ивановна.
-Нет, она не просила.
-Погоди, обзнакомишься, попросит. Только не отдаст никогда, - сварливо проговорила Лидия Ивановна. - Не ты первая…
-Как же так, она же коммунистка все-таки… - удрученно проговорила Тамара. Она и без подсказки чувствовала неладное в частых просьбах соседки. Слишком лживо выглядели ее обещания вернуть долг, да и что возвращать: щепотку соли, качан капусты, несколько картофелин. Частые просьбы неприятны Тамаре,  она не могла отказать соседке, не по-соседски выглядит отказ, да и по статусу ее положено уважать. Все же заседает на партийных собраниях вместе с руководителями колхоза, как такой откажешь? Но на реплику Тамары - Лидия Ивановна только махнула рукой:
-Ото ж ее и спасает, шо коммунистка! Ее бы давно из доярок гнать надо, та зятя с дочкой за тунеядство привлечь, а она партбилетом прикрывается и их прикрывает.
Тамара поблагодарила за совет, на том и разошлись. А на следующий день Мельникова зашла во двор как к себе домой, Полкан уже признал ее и не лаял, и попросила в долг пятьдесят рублей. Таких денег у Тамары не было, в душе подивилась аппетиту соседки, попросила не десять рублей, и даже не двадцать, а сразу треть всей заработной платы Тамары. Она твердо отказала, Мельникова сразу снизила сумму просьбы в долг,  Тамара, памятуя сказанное Лидией Ивановной, отказала: денег нет, последнее потратила на корм для кур. Выпросив очередной раз несколько картофелин, Мельникова удалилась в свой двор, оставив неприятный осадок в душе Тамары.
Чуть ближе сойдясь с  соседкой Левченко Наташей, своей ровесницей, она пожаловалась на Любу Мельникову, ходит каждый день, как в магазин и просит в долг все: от соли и сахара до хлеба и овощей. Наташа ответила: через то прошли все соседи, пока не начали отваживать ее. Ты тут человек новый, и пока ты не решишься дать ей отворот от ворот, она с маниакальной наглостью будет приходить, и выпрашивать все, что можно выпросить съестного.
-А куда ж она деньги девает? – удивлялась Тамара.
-Так пьют же! – отвечала Наташа.
-Как же так можно? У нее ж дети! Так…  коммунистка все же? – недоумевала Тамара. – Счас же борьба с пьянством идет.
-Вот она и борется, - расхохоталась соседка. – Пока всю самогонку в станице не уничтожит, бороться не перестанет, - и уже серьезно добавила: - Она и старух оброком самогонным обложила. Знает, кто в станице гонит самогон, приходит во двор и заявляет: на правлении решили, бабка, твой двор с участковым тряхануть. Гони литр, я походатайствую, твой двор стороной обойдут. Кто отказывался давать самогон, она на партактиве указывает адрес, какой надо проверить.
-А шо там, в правлении, люди ны бачуть, шо она за штучка?! – еще больше удивлялась Тамара.
-Да бачуть, конечно. Только кто с ней связываться будет. Себе дороже, она кляузу тут же в райком  настрочит. Ни одна уже комиссия приезжала по ее сигналу.
«О, Господи! - подумала Тамара, - не одна Варвара такая, тут еще похлеще штучка будет!».
В апреле пришло известие, где-то на Украине рванула атомная электростанция, но та новость мало тронула жителей станицы, тогда еще не все понимали, насколько взрыв опасен для страны, и что событие за тысячу километров может зацепить судьбы станичных жителей. Тем более,  по телевидению показывали счастливых детей, вывезенных из зоны взрыва в Артек. Дети отдыхают, купаются, загорают, в то время когда их отцы героически борются с последствиями взрыва. Никто не высказал беспокойства, когда на переподготовку стали призывать мужчин, состоящих на воинском учете. Призывали даже тех, кто недавно был на сборах, и в ближайшие пять лет не ждали призыва. Всех грузили в эшелоны и отправляли на Украину в район города Припять. Станичан больше взволновало постановление партии и правительства о борьбе с не трудовыми доходами, поскольку новые комиссии во главе с участковым пошли по дворам, высматривая, у кого есть парники, и кто выращивает цветы и ранние овощи для продажи на рынке. Парники приказали разрушить, на рынках устраивали облавы.
-Ага, с пьянством поборолись безрезультатно, теперь за старух на рынках возьмутся! – злорадствовали колхозники.
Председатель сельского совета Кудря Виталий Константинович собрал членов совета, помахал в воздухе постановлением правительства и директивой из райкома партии, спросил: что будем делать? Члены совета молчали. Всем надоела эпопея борьбы с пьянством, которую в районе, да и не только в районе, а и во всем крае, с треском проиграли. Если раньше колхозники пили по праздникам, любители – после работы, то теперь как с цепи сорвались: старались напиться впрок.
-И пьют-то, всякую гадость! – возмущался Виталий Константинович. – В аптеке настоек не стало! В магазине одеколон пропал! Да что там одеколон! Стеклоочистительную жидкость расхватали, клей научились очищать от примесей. А самогон варит каждая семья. Так раньше той самогон пить можно было без ущерба для здоровья, почище всякой водки! А сейчас что?! – возмущенно встряхивал он седым чубом.
Один из членов сельсовета Корнев Игорь демонстративно потянулся, пропел голосом Высоцкого:
«А гадость пьем из экономии,
Хоть поутру, да на свои…».
-Ты мне еще поерничай!.. – взвился председатель. – Без тебя тошно. На, вот, почитай! – бросил  на стол директиву из района. – Будем теперь бороться с нетрудовыми доходами. Ходить по дворам, вырубать цветники и ломать теплицы.
-А с ульями что делать? Мед ведь, тоже продают на рынке? – спросил еще один член сельсовета Сахно Юрий.
Председатель почесал затылок. Вопрос не в бровь, а в глаз. В директиве про ульи ничего не сказано. А пасека, большая или маленькая, у каждого стоящего хозяина имеется. И у председателя в том числе. Он принял соломоново решение:
-Не, ульи трогать не будем. Мед в основном государству сдается. Мало, кто его на рынке продает. Во всяком случае: на нашем, колхозном. Никто не купит, так как у каждого свой имеется. А если кто-то попадется с медом на рынке в Краснодаре, или Ростове, или еще где, без справки, выданной в правлении колхоза, так пусть с ними местная власть разбирается. К нам бумагу пришлют, тогда и мы подключимся, на месте станем разбираться. 
-Мудро! – рубанул ребром ладони Корнев. – А интересно, если я соседке по весне огород вспахаю за четверной, то как, будет считаться нетрудовым доходом? – прищурив левый глаз, пытливо посмотрел на председателя.
-А пахать каким трактором ты собрался? Колхозным? Тогда не только штраф получишь за использование колхозной техники в личных целях, но и еще что-либо похлеще, - пообещал председатель Корневу. Тот не унимался:
-А если я огород ей лопатой вскопаю? – допытывался Корнев.
Председатель сердито посмотрел на него, как на возмутителя спокойствия, минуту подумал, в свою очередь спросил:
-А подоходный налог с тех денег ты государству отдашь?
-Че я дурак, что ли… - сразу остыл Корнев.
За столом хихикнули, председатель прихлопнул рукой по крышке стола:
-Развеселились тут… Как бы плакать не пришлось, когда проверка нагрянет. Но мысль ты верную подал, - кивнул он в сторону Корнева. – В целях борьбы с нетрудовыми доходами нужно разработать план мероприятий по пресечению использования колхозной техники в личных целях. Чего греха таить: и сварщики, и трактористы, и шофера, - все гоняют налево колхозную технику. Распустился народ, едят его мухи!

Днем позже с аналогичной повесткой дня собрал расширенное правление председатель колхоза. Он пережил уже четвертого руководителя крайкома, несколько председателей районных исполкомов и первых секретарей партии,  удержался на месте, слыл крепким хозяйственником, но почва зашаталась и у него под ногами. Основная тема собрания: как прошла посевная. Парторгу посевная по барабану, он со значением держал директиву из райкома партии. Как только председатель закончил обсуждение выполнение плана по посеву всех сельскохозяйственных культур, парторг перехватил инициативу, зачитал директиву, постановление партии и правительства, спросил какое у кого есть мнение. Все недоуменно молчали, выдохлись в спорах по посевной, да и какое может быть мнение, если партия приказывает бороться – будем бороться. Только жаль в директиве не сказано, как и с кем бороться. Молчание затягивалось до неприличия долго, парторг опять встал, обвел сидящих членов правления, спросил грозно:
-Чего молчим? Сказать нечего? Или у всех все нормально? Вот у тебя Завьялов: сколько лет Криволапов рыбу в район машинами возит, дом отгрохал, такого у председателя нету, ловили сколько раз, а с него, как с гуся вода.
Завьялов не вставая с места, огрызнулся:
-А вы только сейчас узнали, на какие  деньги он дом построил! А до постановления ни у кого до Криволапова дела не было? Так я ему не милиционер, не рыбнадзор, это пускай они его ловят и привлекают.
-Да у тебя там не один Криволапов такой, все потихоньку в браконьерстве замазаны. Кроме того, Кривулина, и еже с ней, как самогонку гнали, так и гонят до сих пор. Не только народ спаивают, но и наживаются на их пьянстве. А актив твоей бригады, и ты вместе с ними, не работаете с кадрами. К людям надо лицом повернуться, а не… задним местом, - выговаривал парторг.
-Да не отдел кадров я, и не воспитатель с кнутом, - взгорячился бригадир. - На моей шее пахота, посевная, уборка висят, там у меня забот полон рот. А с людьми работайте вы – партия, комсомол… - в сердцах отбрехивался бригадир.
-Ты с больной головы на здоровую не вали – прервал его парторг. - Твои подчиненные – будь любезен, воспитывай их. Или не твое дело, когда полевод Сахарова ранними овощами на рынке торгует, вместо того, чтобы в бригаде находиться, на поле работать. Ты в субботу утречком по рынку пройдись, мно-огих своих колхозничков увидишь, а как же ты им наряд за рабочий день закрываешь?  - высказывал претензии парторг.
Не выдержал председатель:
-Погоди, Леонид Никитович, вроде партия и правительство не запрещали продавать излишки сельхозпродукции со своих огородов колхозникам, - недоуменно спросил он.
-Игнат Савельевич, речь  идет о неработающих колхозниках, которые в теплицах выращивают для рынка цветы, раннюю капусту, перец и так далее, и живут с доходов на эти деньги. В колхозе работать они не могут, а спину гнуть с утра до ночи на своих приусадебных участках могут. Дурной пример заразителен! Другие колхозники посмотрят на них, тоже погонятся за длинным рублем, во что же мы тогда превратим  колхоз?! В частную лавочку?! У нас и так у каждого третьего теплицы в огородах настроены. Эт еще проверить надо, где они для теплиц железо та стекло достают, - ввернул парторг и выразительно посмотрел в сторону заведующего кузней. Кашлянул и продолжил: - Речь идет так же о работающих колхозниках, которые используют колхозную технику для личного обогащения. Вот у тебя, Николаев, - обратился парторг к агроному, - забор сварщик варил, ты ему свою сварку давал? Или он колхозную приволок?
-Так то… - замялся агроном.
Его перебил председатель, в продолжение темы о теплицах проговорил:
-Че ж теперь, ходить по дворам и ломать их? И кто будет махать кувалдой? Я, что ли?.. – недоумевал председатель.
-Если партия прикажет, пойдешь, Игнат Савельич, и будешь ломать, – запальчиво проговорил парторг.
-Да ты меня за советскую власть не агитируй! – повысил голос председатель. - Прикажет мне партия, а мне что, больше приказать некому, или я последний человек в колхозе?!
-Правильно, Игнат Савельич, не царское это дело… прикажете – мы и сломаем, - с места выкрикнул Завьялов.
Все хохотнули, но веселого мало. Одна кампания за другой отрывала людей от основной работы, народ затаивал злобу, которая вырывалась наружу при любом столкновении с властью. Колхозники, не очень таясь, не стесняясь в выражениях, выказывали недовольство, виня во всех напастях колхозных и районных руководителей. Ругать вслух центральную власть побаивались, крепко сидел в людях страх,  кулуарно, за бутылочкой самогона костерили всех снизу до верху.
Постановили в соответствии с рекомендацией райкома: колхозникам, желающим продавать на рынке свою продукцию, выдавать в правлении справку о том, что продукция выращена на его приусадебном участке. Срок действия справки три дня, справка должна быть именная без права передачи родственникам.
-Так у дверей за справками толпа стоять будет, работать некогда станет, - подал голос Непейвода.
-Ничего! – уверил парторг. – Еще и журнал заведем, в нем будем отмечать, кто достоин получить ту справку, а кто нет. Посмотрим вначале, какую пользу колхозу приносит, а потом решим!
Бригадир Завьялов возмутился:
-Так мы совсем отобьем руки колхозникам от земли! Дело ли это? Вон, у главврача отец помидоры ранние выращивает, он не член колхоза, че ж ему к нам на поклон за справкой идти?
-И придет! – повысил голос парторг. – И что, если он не член колхоза?! На колхозной земле живет, колхозным законам пусть подчиняется. И нечего заступаться за всяких там… рвачей и спекулянтов!
-Да какой он спекулянт, - проворчал Завьялов. - Он на пенсии, работает на себя и другим помогает.

Оставшись одни, председатель и парторг, парторг в сердцах высказался в адрес Завьялова:
-Не наш он какой-то, с гнильцой. Все ему не так, все не эдак! Никогда не поддержит, так и норовит поперек линии партии пойти. Раньше таких попутчиками называли.
Председатель поморщился:
-Ладно тебе, Леонид Никитович, ярлыки навешивать, зато он хозяйственник хороший. Кто раньше всех план выполняет? Завьялов! И по севу, и по уборке. Да и как не крути, прав он: отбили мы охоту к земле у крестьянина. Кому плохо, если кто-то вместо тебя помидоры ранние вырастит, зато ты можешь пойти и купить, если у тебя земли нет, или ты ленивый шибко.
-У спекулянта?! – опешил парторг. – Я! У спекулянта?!
-А что? – невозмутимо ответил председатель. – Если тебе дорого - не покупай. Другой купит, у кого деньги есть, а времени на возню в земле нет.
-Вот! Вот! К таким добреньким и присасываются пиявки! И сосут, сосут…
-У тебя насосешься, - устало махнул рукой председатель. Понял, спор с парторгом никчемный. Тот на земле не рос, она ему чужая. Напомнил: - Колхозам разрешили продавать излишки продукции по рыночной цене, почему же частнику нельзя?
-Сравнил! Мы же государственный план выполняем. А частник в свой карман несет. Чувствуешь разницу?
-Чувствую – не чувствую, но ты вспомни, когда в шестидесятых коров у крестьян отобрали, в стране молока или мяса прибавилось? - Игнат Савельевич уже знал о скором своем снятии с должности, поведал дружок из исполкома, поэтому, высказывался парторгу, не таясь, с некоторой мстительной ноткой в голосе. – Вот, сколько лет проработал я председателем, давал план и сверх плана, выполнял дурацкие указания сверху, когда сеять и когда убирать, сеяли в заморозки и убирали недозрелую пшеницу, ты думаешь, люди, живущие на земле этого не видят? Поначалу у этих людей душа болела, а потом они махнули рукой: делайте, как хотите, все равно не мое. Кой толк горбатиться, если придет чужой дядя и выгребет все под чистую вместе с семенным фондом. Что скажешь, не было такого? И какой же после этого он хозяин своей земли? Он наемный рабочий, которому платят копейки, и заставляют работать от зари до зари. Откуда у него должна появиться хозяйственная забота о земле, урожае, тракторе, скотине?
Председатель говорил тихо, зло, размеренно, словно рассуждал вслух сам с собой. Озадаченный таким поворотом мысли своего единомышленника, парторг неуверенно проговорил:
-Надо было на парткомиссии поднимать такие вопросы. Заслушали бы, обсудили…
Председатель словно очнулся, внимательно посмотрел на парторга, ничего не сказав, встал и вышел, оставив озадаченного парторга одного.
Первым в борьбе с нетрудовыми доходами пострадал тракторист Мотько Геннадий. Его Тамара наняла за две бутылки самогона выкопать выгребную яму под уборную. Тот пригнал «Беларусь» с навесным экскаватором, несколько раз зацепил рыхлый грунт чернозема, не успела она рассчитаться, к дому подкатил колхозный «УАЗик», из него вышел председатель и главный механизатор колхоза.
-Вот, погляди, - широко провел рукой председатель, обращая внимание главного механизатора, - твои кадры. В колхозе работы, значит, нет, а в частном дворе – будьте здоровы!
Мотько трактор заглушил, виновато подошел к председателю.
-Так я… того… Игнат Савельевич, я ж бесплатно… нужно же помочь одинокой женщине, - сразу же начал оправдываться он. Главный механизатор за спиной председателя показал тому кулак.
-А ты наряд на работы в бригаде взял? – стал багроветь лицом председатель.
-Я хотел… а бригадира на месте не было… - залепетал как нашкодивший школьник Мотько.
Председатель готов был лопнуть от негодования, слюна полетела в сторону тракториста:
-А ну марш отсюда, шоб мои глаза на тебя не глядели! – рявкнул председатель.
 Мотько подхватил кепку, напялил ее по самые глаза, полез в кабину. Вдогонку председатель приказал:
-Завтра же сдашь «Беларусь», пересядешь на ДТ и паши с утра до вечера пока не запашешь весь свой грех. И штраф тебе выпишем по самой вышке, шоб другим неповадно было! – шумел председатель, увидел подошедшую Тамару, с укоризной стал выговаривать ей: - И не стыдно! Передовая-я телятница! Мы бы что, тебе трактор не выделили?! Не могла попросить? Поощряешь лоботрясов, любителей дармовой выпивки…
Тамаре стыдно от выговора председателя, хотя не очень понимала за что. Если официально попросить трактор, полдня просидишь в приемной, пока председатель примет тебя, подпишет наряд. Потом с бумажкой полдня будешь искать бригадира. А тот даст или не даст трактор – вопрос риторический. Скорее всего, откажет, сошлется на занятность техники на работах. Но если сам председатель удосужился приехать, разобраться, тогда, наверное, дело принимает крутой оборот. Председатель не дослушал оправданий Тамары, крякнул с досады, повернулся спиной и пошел к «УАЗику». Она услышала фразу, которую председатель обронил главному механизатору: «Возле каждого двора милиционера не посадишь, хорошо рядом Мельникова живет, просигналила…». Тамара тут же отметила: «От зараза! Ходит, ходит, в долг берет, и тут же настучала…». И увидела, как Мельникова, привлеченная шумом, вышла со двора, подошла ближе, с любопытством прислушиваясь к разговору, Тамара подождала, когда машина председателя отъедет, спросила Мельникову, зачем она это сделала? Та не моргнув глазом, безапелляционно заявила:
-А так ему и надо! Как я попросила цого Мотьку прокопать  возле хаты канаву, шоб вода по весне не заливала сенцы,  так он нос воротил, а тебе – пожалуйста!
От такого наглого заявления Тамара готова от негодования поперхнуться, она округлила глаза:
-Ты же не только ему плохо сделала, но и мне достанется. Хорошо, хоть он успел работу выполнить, а если бы не успел, шо б я тоди с той ямой не докопанной робила? Знаешь шо, Люба, ты больше в мой двор не ходи! – высказалась Тамара, повернулась и пошла в дом. В спину услышала:
-Какой двор! У тебя еще и забора нет, где хочу, там и хожу…
Рассказывая о том происшествии соседке Наташе, Тамара не переставала удивляться и возмущаться: «Надо же, зараза какая!..». Та только хохотала и приговаривала: «Привыкай соседка. Молоко домой носи  с вечерней дойки, по темноте, а то эта падлюка  на тебя же и накапает».
А мужики в бригаде посмеивались над Мотько Геннадием: - Везунчик! Як повэзло мужику, сам председатель за руку поймал, от нахалтурил – так нахалтурил!..».
Мотько крутил худой шеей, не обижался на мужиков, сам посмеивался и рассказал им анекдот:
-Бежит волк из леса, его спрашивают: «Куда, серый, бежишь?» - «Так постановление вышло – бороться с нетрудовыми доходами. А я мясом питаюсь, спросят откуда?! Приходится бежать. За ним бежит вся лисья стая. Звери спрашивают: «От кого бежишь, лисонька?» - «Про новое постановление слышали? А я вся в мехах, муж в мехах, дети в мехах! Надо спасаться!». Ежики бегут: «Неужели и вы постановления испугались?» - спрашивают звери. «Еще бы! Я с иголочки одет, жена с иголочки одета, и дети с иголочки одеты. Пока не арестовали, бежать надо!». За всеми шкандыбает хромая старая обезьяна. «Ты то чего убегаешь, у тебя же кроме голой задницы ничего нет?!» - удивляются звери. – «Так именно с меня и начнут!» - и пошкрябала дальше. От с меня и начали, - закончил Мотько под общий смех.

10.

Окончание курсов отмечали торжественно. Оркестр громко играл «Туш», когда очередному курсанту вручали аттестат об окончании учебы и сержантские погоны. Николай строевым шагом подошел к столу, принял из рук полковника малиновые корочки, погоны, повернулся через левое плечо к залу, и как при получении медали, громко отчеканил:
-Служу Советскому Союзу!
На душе чуть-чуть грустно, что все так быстро закончилось, появились новые знакомые, с кем-то он успел подружиться, но и новые перспективы прохождения службы, далекие от армейской муштры, вселяли надежду на лучшие времена  в будущем. Учился курсант Стаценко с охотой. Кое-что по теории электричества помнил из школьной и институтской программы, практика оказалась гораздо интересней. Ему все нравилось  на курсах. Даже то обстоятельство, что курсы находились в Москве, и он впервые увидел столицу.
Тогда, в конце ноября прошлого года, когда ему объявили сбор, старшина роты сопровождал его в поезде до самой Москвы, в обыкновенном пассажирском вагоне. На каждой станции старшина выбегал на перрон, в надежде купить у спекулянтов водку,  те предлагали суррогат по заоблачным для водки ценам, в непонятных бутылках с криво наклеенными этикетками. Даже любитель водки старшина не решился ее купить. Николай безвылазно сидел в углу плацкартного купе, сердобольная пожилая женщина пододвинула ему соленые огурчики, домашнюю колбасу,  угощала и приговаривала:
-Кушай солдатик, кушай. Мой внучок тоже служит, немного ему осталось. А тебе еще сколько служить?
Николай поблагодарил, ответил,  притронуться к еде стеснялся. Женщина настаивала. Огурцы так аппетитно поблескивали влажными пупырышками, он виновато улыбнулся и взял огурец и кружок колбасы.
-Ешь, милый, ешь, домашненькое все. А каши ты еще успеешь накушаться.
Николай с любопытством разглядывал гражданские лица, от которых постепенно отвыкал в замкнутом мирке солдатской казармы. Пассажиры ехали по своим делам, сновали, одни выходили, другие садились, мало обращали внимание на скромно сидевшего в углу солдата. Когда поезд медленно проезжал в черте столицы, он жадно смотрел в окно. Надеялся увидеть высотные здания, если повезет – Красную площадь. Но поезд тянулся среди замусоренных гаражей, по промышленной зоне, вдоль путей лежал грязно-серый снег и ветер гнал бумажный мусор.
На перроне старшина торопил его:
-Быстрее, что ты как не живой! Мне еще по магазинам пробежаться надо. Не могу же я из столицы с пустыми руками вернуться.
Николай семенил за ним с солдатским рюкзаком на плече. Дежурный военный комендант, взглянул на сопроводительные документы старшины, кивнул в сторону старшего лейтенанта:
-Вас дожидается.
Старшина козырнул небрежным взмахом руки, сунул тому в руки документы, получил расписку, хлопнул солдата по плечу: «Бывай, служивый!», счастливый понесся на привокзальную площадь. Старший лейтенант отвел будущего курсанта в крытый «УАЗик», сел рядом с шофером солдатом. Машина тронулась, покатила по улицам Москвы, которые Николаю не были видны. Привезли в закрытый гарнизон, где кроме казармы, учебных корпусов и высокого забора, ничего иного не наблюдалось.
Первое время письма ему не приходили, новый адрес знала только Вика. Она регулярно писала ему, сетовала на одиночество, особенно тяжело проводить Новый год без любимого. Любимыми у нее были все, кто находился рядом в неформальной обстановке. Получая очередное письмо, Николай улыбался. Такой взбалмошной, непредсказуемой, внешне придерживающейся  правил приличия, чтобы избежать в роте досужих сплетен девушки, ему встречать не приходилось.
После первого знакомства при оформлении стенной газеты, командир взвода попросил оформить стенд в Ленинскую комнату. Николай еще несколько дней приходил в канцелярию как на работу. Вика привыкла к его присутствию, радостно улыбалась  при встрече. Он подметил, она изменила прическу, подкрашивала ресницы, хотя при первых днях знакомства, Вика не делала макияжа, только губы подкрашивала неяркой краской. Теперь же старалась быть красивой, Николай только улыбался, глядя на нее,  понимал, девушка хочет ему понравиться. Она и нравилась ему своей непосредственностью, женственностью, откровенные формы притягивали взгляд, тесная военная форма подчеркивали ее достоинства. Вика угощала его конфетами, а когда командир роты укатил в командировку, принесла из дома баночку варенья и угощала солдата чаем. Со стороны - они хорошие, добрые друзья, делали вид, что так и есть, оба понимали, такие отношения должны закончиться  чем-то взрывным, прорваться, как нарыв, как чирей. Только кто-то должен сделать первый шаг. Вика лукаво и зазывно поглядывала на солдата, поощряла его к смелому шагу, несколько раз, как бы ненароком, наваливалась на него грудью, разглядывая его рисунки на стенде. Николай затылком ощущал ее дыхание, ловил ноздрями  знакомый запах ее духов, ему очень хотелось дотронуться до нее, стиснуть в объятиях, понимая,  Вика не оттолкнет его. И каждый раз останавливал себя. Простым флиртом от Вики не отделаешься. Сорвать пару поцелуев здесь, в канцелярии, Николай сможет. А дальше что? За ворота выйти и проводить до дома, - нельзя.  Обещать любовь до гробовой доски – не разумно. Понимал, насколько обяжет себя, поддайся на ее чары. Но так хотелось ощутить в объятиях ее тело, прижаться к мягкой груди, провести рукой по волосам. Она грезилась ему ночами: манящая, зазывная. Не выдержал, признался ей:
-Ты снилась мне ночью.
Вика лукаво взглянула на него, из глаз брызнули смешинки, приподняла брови:
-Да?! И как же я тебе приснилась? – кокетливо спросила она.
Юноша смутился: не расскажешь же ей, какой она ему приснилась. Неопределенно передернул плечами:
-Так! Веселая и…
Вика еще выше приподняла бровки, выражая крайнюю степень любопытства.
-… соблазнительная, - закончил Николай.
-Ха-ха-ха! – звонко рассмеялась Вика, и сама зажала себе рот ладошкой, в коридоре дневальный может услышать смех. – А наяву я менее соблазнительная?
Николай в ответ улыбнулся:
-Очень… соблазнительная.
Вика закусила губу, плотную подошла к нему, заглянула в глаза:
-Хочешь, попрошу папу, тебя отпустят в увольнение. А ты пригласишь меня в кино. Ужасно хочется посмотреть новый фильм, но не могу же я одна ходить в кино.
Предложение весьма заманчивое. Он еще не ходил в увольнение. В охранном батальоне не успел, а здесь он новенький, ему еще не положено ходить – не заслужил.
-Ребята не поймут меня. И так косятся…
-Плевать, - беспечно пристукнула она каблучками. – Все преходяще и уходяще. Что тебе до мнения остальных, через месяц тебя здесь не будет, а за полгода отсутствия – забудут.
Девушка вновь заглянула ему в глаза, покачивая головой, пряча улыбку, понимая: она старше, опытнее, ей ничего не стоит увлечь любого мальчика солдата, скучающего по женской ласке, готовой бежать за нею, если соизволит поманить. Беда в другом: мальчики так же, сломя голову, бегут от нее, как только выйдет срок службы. Все последующие женихи знают о предыдущих претендентах от своих же сослуживцев, которые с готовностью поведают из чувства зависти. И этот точно такой же.  Николай нравился ей своей не мальчишеской выдержкой, у него не потели руки, когда она брала его ладонь, он честно говорил о своем ощущении, находясь от нее на расстоянии вытянутой руки, но не делал попыток протянуть руку, чтобы воплотить в жизнь свои желания и ощущения. Не скромность руководила им, а какая-то внутренняя воспитанность. Поначалу  коробил его снисходительный тон разговора, словно он старше ее, а не наоборот. Но потом поняла, у него такая манера общения: ровная, убедительная, без снисхождения к ее противоположному полу.
Николай выдержал ее взгляд.
-По твоей логике, и ты преходяща и уходяща, - сказал он, улыбнулся ей только глазами.
-Да! – тут же согласилась Вика. – Но я могу быть вечной, - с вызовом добавила она, с улыбкой уставилась на солдата.
Он отвел глаза. Что можно ответить Вике? Жениться на ней и увезти в станицу? И что она там будет делать? Доить коров? Выкармливать телят? Или ему, ради нее, остаться здесь, на сверхсрочную? Слушать нескончаемый рев самолетов, от которых дребезжат в домах окна. Да и будет ли он любить Вику? Это здесь она самая красивая и желанная, не израсходованная его энергия искала выхода,  а рядом ходит такое аппетитное искушение.  Там, на гражданке, таких девушек много.
Пауза затянулась, Вика спасла положение вопросом:
-Так как? Просить отца?
Николай пожал плечами. Ему хотелось пройтись рядом с симпатичной девушкой,  неудобно перед ребятами. Если его все же отпустят в увольнение, по традиции необходимо пойти с сослуживцами в ближайшее кафе, выпить. Отказаться и сослаться на некую необходимость пойти куда-либо в другое место, все быстро выяснится. Городок маленький, все будут крутиться в центре и, конечно, увидят их вместе.
-Ты не переживай за ребят. Я тут пустила слух, что ты наш родственник, кузеном мне доводишься, двухуродным или… там, трехуродным братом. Зато теперь им понятно, почему тебя с охранного батальона  да вдруг к нам перевели.
Николай стукнул себя по лбу. «Так вот почему сержанты к нему так снисходительны, а сосед по койке как-то раз сказал: что тебе стоит попросить замполита…» - по какому-то поводу, повод рядовой Стаценко не помнил. Тогда он принял оговорку, как намек на его присутствие в канцелярии роты.
-Ну, ты даешь! – искренне восхитился Николай ее прагматичности. – Как с родственницей, я готов не только в кино…
Девушка сразу же поймала его на слове:
-А еще куда?
-На край света!
Когда солдат Стаценко получил увольнительную, все уверились во мнении, молодой военнослужащий - точно родственник замполита.
Николай  встретился с Викой у автобусной остановки, вначале не узнал ее. Привык видеть в военной форме, а тут стояла милая барышня в симпатичном плаще-пальто, с кокетливым шарфиком на шее, с сумочкой на  длинном ремешке. Он испытал неловкость за свой невзрачный солдатский вид. Девушка смело подхватила его под руку и потянула за собой.
-Не будем ждать автобус, дойдем пешком. Они ходят нерегулярно.
Вика доверчиво прижалась к его плечу, старалась идти в ногу. Шли, пригнувшись, навстречу пронизывающему ветру. Возле кинотеатра толкалось много народу. Стаценко не хотелось встречаться с однополчанами, которые искоса будут наблюдать за ними. Вика купила билеты, они прошмыгнули в зал перед самым сеансом, в темноте начали искать свои места, она увидела сзади свободные кресла, потянула за собой Николая. Она поеживалась, никак не могла отойти от холода, юноша обнял ее за плечи, прижал к себе, она поймала его руку и не отпускала, пока не прошел киножурнал. У него стучало в груди, сюжет фильма не доходил до сознания, вдыхал знакомые духи, близость Вики волновала больше, чем разворачивающиеся на экране события. Она делала вид, что внимательно следит за сюжетом, искоса бросая взгляд на Николая. По напряженному выражению лица понял, она смотрит на экран, но не видит на нем действа. И тогда он решился коснуться губами  завитка волос возле уха, она воровато оглянулась на соседей, и подставила губы. Николай почувствовал вкус помады, все жадней прихватывал ее губы, еле перевел дыхание, и оба оглянулись на соседей. Вика сжала его руку.
-Пойдем отсюда, - тихо предложила она, и прежде, чем он успел ответить, встала и пошла к выходу.
Он вышел за нею в скверик, дул холодный осенне-зимний ветер, ежась, присели на лавочку. Распаленный в кинотеатре ее доступностью, он прижал девушку к себе, начал целовать податливые губы. Ее лукавые глазки поблескивали при бледном свете фонаря на столбе. Когда Николай осмелел настолько, что расстегнул ей плащ и скользнул рукой по талии, Вика отстранила его руку, встала и решительно сказала:
-Холодно здесь. Пойдем.
-Куда? – не понял солдат. Возвращаться в казарму было рано, да и не хотелось.
-У нас за домом есть банька. Спрячемся там от противного пронизывающего до костей ветра. В предбаннике  диван, посидим, по-окаем… Ты же говорил, что готов со мной на край света, - говорила  девушка, испытывающее поглядывая на Николая.
-Готов! – подтвердил он.
-Тогда, пошли.
И они проделали путь в обратную сторону, только ветер теперь толкал  в спину, словно торопил: «Спешите! Дело молодое!». В голове Николая застряла мысль: если сейчас согрешит с Викой, все, труба, ему от нее не отделаться! От такой мысли он слегка отодвинулся от нее, а когда пришли в баньку, девушка зажгла свечу, увидела: ее новый друг потеряно сидит на краешке дивана, зажав ладони между ног. Она подсела, приклонила голову ему на плечо:
-Ты, почему скис? – тихо спросила Вика, уловив перемену в его настроении.
Он помялся, не зная как начать.
-Вика! Жениться в ближайшие пять лет не входит в мои планы. Мне нужно доучиться, поднять на ноги сестренку, помочь матери… - перечислял Николай. Девушка отстранилась, огонек свечи выхватил из полумрака ее лицо, накрыла ладошкой ему губы.
-Ты решил,  я вешаюсь на тебя, хочу женить  на себе? – тихо спросила она.
Николай замямлил, ему стало стыдно за свой глупый поступок:
-Видишь ли: увольнение, встреча, кино… теперь, вот, здесь – это не моя инициатива. Я не хотел бы, чтобы ты потом надеялась, переживала…  Еще не поздно остановиться…
Она опять прижалась к Николаю, глаза ее сверкнули.
-Я одинока, Коля! – с надрывом сказала она. – Где мне искать женихов и любовников, если я целый день сижу в канцелярии среди женатых офицеров. В нашей дыре пойти некуда. Я ведь тоже хочу мужской ласки! А ты мне нравишься, хочу, чтобы ты обнял меня, - Вика запустила руку ему под гимнастерку, он ощутил на животе ее холодную ладошку. Коротко вздохнул, Николай поймал ее губы, она жадно отвечала на поцелуи, стены закружились, пальцы торопливо расстегивали пуговицы, перед ним открылось то, что так долго скрывалось под одеждами.
Вика дунула  на свечу, в воздухе запахло лампадным дымком.
Луна подглядывала в окошко, озаряя серебристым светом скромное убранство баньки.
Время остановилось для них, кружились стены, надрывно скрипел диван, вздохи вперемешку со стоном наполняли маленький предбанник.
Счастливые, уставшие, тяжело дыша, умиротворенные лежали на спине, Вика шептала: «Господи! Как же хорошо!». Она кошечкой замерла на его плече, Николай гладил ее волосы.  Сколько прошло времени – они не знали, его словно током ударило, торопливо чиркнул спичкой, взглянул на часы: «Ё-маё!» - вскочил он, до конца увольнительной оставалось двадцать минут. Солдат торопливо натянул брюки, Вика остановила его, стала на диване на колени, обняла за шею, стала целовать. Николай взмолился:
-Я же опоздаю! Больше не пустят в увольнение! Как тогда мы сможем увидеться?
-В самоволку сбежишь, - беспечно посоветовала девушка.
-Ты что! На губу загремлю!..
-Не бойся. Я твой ангел-хранитель.
Вика бесстыдно встала, обнаженная грудь прижалась к животу Николая. В лунном свете увидел широко открытые глаза.
-А если я тебя не отпущу? – со смешинкой в голосе проговорила она.
-Нельзя. Первый раз в увольнении и сразу с нарушением. Тогда точно долго не увидимся, - строго проговорил Николай.
-Хорошо, - милостиво согласилась девушка.
Не стесняясь обнаженного тела, зажгла свечу, прошлась перед ним, демонстрируя фигуру, которая, действительно, Николаю нравилась. Медленно надела лифчик, повернулась спиной, разрешая ему застегнуть его. Николай поцеловал ее плечико, торопливо одеваясь, сказал:
-Мопассан описывал четыре разновидности любви к женщине: к ее красоте, уму, таланту и фигуре.
-И какие же тебе нравятся? – лукаво спросила она.
-Мне? Умные, красивые, талантливые с прекрасной фигурой женщины, все в одном стакане, - улыбнулся он.
-Так это же я! – воскликнула Вика. - Разве я не умна? Или я уродина? Иль фигурой не удостоена? – она покружилась, демонстрируя прелести фигуры.
-А какие у вас, мадам, таланты имеются? – в тон ей спросил Николай.
-У меня огро-омный талант! – развела Вика руки. – Любить вас, мужчин так, чтобы долго не забывали, - она свела руки за его спиной, и опять  ловила его губы.
-Вика! – взмолился юноша. – Я опоздаю!
Николай бежал до ворот части, словно сдавал зачет по бегу, прибежал минута в минуту.
С той поры они старались урвать для счастья каждую минуту. Солдат начал сбегать в самоволку. Подкладывал шинель под одеяло, тихо прокрадывался мимо дневального, который делал вид, что не замечает нарушения, перелезал через забор в глухом месте, и огородами уходил к баньке замполита. Вика к его приходу успевала протопить баньку, нетерпеливо теребила концы платка, выглядывая в темное окно, дожидаясь условного стука. Трепетно обнимала солдата, наполняла любовью те не многие часы, которые отведено им было судьбою. Она неистово целовала его тело сверху до низу, ныряла лицом в самые интимные места. Николай, слегка шокированный таким проявлением чувственности, не мог понять, что это: извращенность или неизведанная им сторона интимной жизни. Он купался в ее жарких объятиях, слушал ласковые слова с  признаниями в любви, своей неуемной энергией напоминала ему Ольку из хутора. Та любила телом, но не душой. Вика тоже отдавалась страсти, и слушала только свои ощущения, порой на краткий миг забывая того, кто доставлял ей радость тех ощущений. И только очнувшись от страсти, она сникала, и в ней можно было увидеть обыкновенную девчонку. Как-будто не она только что стонала, рычала, металась, царапалась и неистово шептала: «Еще, милый, еще!..». Вика ненадолго успокаивалась, благодарно и нежно приникала к Николаю, и у них начинался тихий отвлеченный разговор до следующей вспышки ее страсти.
-А родителей не беспокоят твои ночные отлучки? – спросил Николай.
-Они знают, - просто ответила девушка.
-Что знают? – встрепенулся он.
-Где я пропадаю. Думаешь, дымок из нашей баньки отцу не виден?
-И с кем – знают? – настороженно спросил Николай.
-Догадываются. Я же просила отца отпустить тебя в увольнение. Но они ничего не спрашивают.
Вика легла на живот, подбородком уперлась в ладони, с любопытством разглядывая смятение друга.
-Де-ела-а! – только и промолвил парень, удрученный таким открытием. – И они тебя не воспитывают?
-Лет пять назад пытались. Я ведь уже взрослая девочка. Да и любят они меня. Только очень хотят, чтобы я замуж вышла. Жаль, что женихи в часть приходят с каждым годом все моложе и моложе. А я становлюсь все старше и старше, - объясняла Вика.
-Ты понимаешь, твой отец терпит меня только потому, что видит во мне потенциального своего зятя, - привстал Николай. – Представляешь, что будет, когда выяснится:  я не оправдал его надежд?!
-Не парся! Когда ЭТО!.. – она приподняла пальчик, сделав ударение на слове «это» - … выяснится, ты демобилизуешься. Сбежишь!
-И тебе не будет жалко? – удивлялся он.
-Будет, - просто сказала она. – Такая уж моя доля.
-По-свински я поступаю в отношении твоего отца. Человек он не плохой. А я такую подлянку ему готовлю. Нехорошо, как-то! – подавленно проговорил Николай.
-Ой-ой-ой! Какие мы щепетильные! Ну, если ты такой совестливый, тогда женись на мне, – она весело сверкнула глазами.
-Не могу я, Вика, - потупился юноша.
-Тогда и помолчи. Скажи, а я тебе нравлюсь? – вдруг спросила девушка безо всякого перехода.
-А почему ты именно так задаешь вопрос? А не спросишь: люблю ли я тебя, - улыбнулся Николай.
-Ах, - взмахнула Вика ладошкой, - я знаю, - не любишь. Так хочется думать, что не только ради моего тела ты бегаешь ко мне. Тешу себя мыслью,  ты видишь во мне не только  женщину, но и хорошего человека.
Он улыбнулся про себя. «А она не так глупа!» - подумал.
-Человек ты замечательный! – искренне подтвердил Николай. – Мне очень хорошо с тобой. Легко. Я долго буду помнить тебя.  Если не смогу на гражданке забыть, вернусь за тобой. Примешь меня?
-Отчего же, если эту баньку не займет другой юноша, и сердце будет мое свободным, - милости прошу!
Его несколько покоробила такая откровенность, но девушка честна с ним. Вот это незримо и стояло между ними, что мешало юноше влюбиться в нее безоглядно:  догадывался, баньку посещали до него, будут посещать при нем, и после него. Вика ничего не требовала взамен, упивалась плотскими утехами, в нем ей все нравилось: и молодое, крепкое тело, и природный ум, и мужская сдержанность в поступках, и юношеская раскрепощенность в их уединенном месте.
Последняя ночь перед отъездом на курсы была грустной. Вике жаль расставаться. Он тоже привык к ней, но «ходить в самоволки по лезвию ножа»,  такое до бесконечности продолжаться не может. Она прижималась к его горячему телу, обещала:
-Я буду ждать тебя. Ты вернешься ко мне? – заглядывала она с собачьей преданностью в глаза.
-Мне не к кому больше сюда возвращаться, - напомнил Николай. Ему неприятно думать, что во время учебы, кто-то другой будет ходить в «его» баньку. Не очень верил в верность Вики. С таким темпераментом тяжело оставаться одной. Она способна любить того, кто находится рядом. И все время нуждается в ответном чувстве. Не загадывает на будущее, жадно ловит миг и живет сегодняшним днем. Тем не менее, когда уехал Вика писала, как ей грустно одной на Новый год, как скучает по нему. Николай тихо про себя улыбался: хоть кто-то где-то по нему скучает. Он не был влюблен в нее, но сейчас Вика являлась самой желанной женщиной, которая заставила забыть Марию, Катю, все печали, связанные с той прежней, до армейской жизнью. «Мужчина может быть счастлив с любой женщиной, при условии, что он ее не любит!» - вспомнил он цитату Оскара Уайльда. Не переставал удивляться женской натуре, согласился с вычитанным определением в книге: женщина – это совершенно другой мир, непостижимый, неподдающийся логике, прекрасный и отвратительный. Даже в его непродолжительной жизни, девушки и женщины пересекаются с его жизненным путем, проносятся мимо, слегка задерживаются, исчезают, оставляя в памяти горечь, любовь, равнодушие, разочарование, страсть. Неужели, мы мужчины точно такие же в их глазах, - размышлял Николай.
На курсах день был занят полностью. Учеба и внутренние наряды не оставляли места для иных дел. Только в короткие минуты отдыха перед отбоем, Николай писал письма домой, Руслану, Кате и Вике. Не смотря на плотный график учебы, ему нравилось на курсах. Офицеры преподаватели отличались от офицеров общевойсковиков. Все же они больше педагоги, чем строевые офицеры. Но более политизированные, чем офицеры в войсках. Близость к политическому Олимпу делала их такими. Кроме газет, информацию получали от коллег из академий и военного ведомства. Политзанятиям отводилось не так много часов, но о политике любили поговорить офицеры сугубо технических профессий. Прислушивались к едва заметным изменениям в политической риторике генерального секретаря партии, с особым интересом рассматривали материалы ХХУП съезда партии, надеясь увидеть нечто новое, чего не было в материалах предыдущих съездов. Спорили оптимисты: те которые ожидали перемен, с пессимистами, которые в лучшие времена не верили. Обсуждали заявление Горбачева о программе полной ликвидации ядерного оружия.
-Нет, это полная утопия! – горячился преподаватель вооружений, капитан авиации, - где гарантия, что какой-нибудь Пакистан не припрячет парочку ракет в горах, подождет, пока мы и Штаты  уничтожим свой ядерный арсенал, а потом начнет шантажировать весь мир атомной дубинкой?!
Еще больший спор вызывало заявление Горбачева о готовности распустить Варшавский Договор в ответ на роспуск НАТО. Несколько поколений офицеров привыкали к мысли: Варшавский Договор – военный союз социалистического лагеря, и никакие НАТО нам не страшны. И если ранее все выступления и заявления Горбачева принимались военными на «Ура!», то последующие его заявления заставляли военных насторожиться. Прозвучавшее на съезде слово «перестройка» запестрело на всех лозунгах, во всех газетах, с плаката на курсантов смотрел красноармеец с вытянутым вперед пальцем: «А ты что сделал для «перестройки»! Замполит курсов ломал голову, что такого придумать, чтобы можно было отрапортовать: мы перестроились! Наконец, совместным обсуждением пришли к выводу:
-А давайте мы мотористов переведем с третьего на второй этаж, а спецов по вооружению на третий, - предложил начальник курсов.
-И что? – не понял замполит.
-Как что?! В целях улучшения качества подготовки наших специалистов мы провели реорганизацию учебного процесса в училище, и так далее.
Замполит почесал переносицу:
-От перестановки слагаемых сумма не меняется. А чем черт не шутит… Что-то же делать надо!
К весне пессимистов в офицерской среде становилось больше. Жаловались: в магазинах исчезают продукты первой необходимости. Если раньше жители всех прилегающих областей ездили в Москву за колбасой, то теперь впору искать продукты питания в глубинке. Курсанты стали обращать внимание на скудность солдатского рациона. Все больше каши, и все меньше мяса и масла. Курсанта Стаценко мало волновали изменения в питании, он и до армии питался не всегда сытно, а тут три раза в день кормили.
На чтение книг времени не оставалось, да и книг в местной библиотечке мало, которых бы ранее Николай не читал. Кроме классики, полки заставлены полными собраниями сочинений Ленина, Карла Маркса, Энгельса. Поэтому, скуки ради, в Ленинской комнате он взял в руки материалы съезда, отпечатанные на добротной бумаге, в малиновом переплете, от такой скучищи хорошо засыпалось. Его тема  заинтересовала: основные направления экономического и социального развития аж до 2000 года. Чего ж такого можно напланировать до двухтысячного года, если пятилетки выполняли в три года? Николай подсчитал, в том году ему будет тридцать пять лет. Старик уже! Вспомнил Архиповича: «Ага! К тому году либо шах умрет, либо ишак подохнет. Некому будет в глаз плюнуть!» Правда, Горбачев еще молодой, до двухтысячного года доживет, с него и спрос будет. Интересно! Начал читать, чем больше  вчитывался в текст, тем больше возникало вопросов. Такое же чувство он испытал, когда читал Библию. Хотел постичь написанное, не как верующий человек, а просто проявил любознательность. И сразу возникли вопросы, на которые никто в хуторе не смог бы ответить. Например, у Адама и Евы родилось трое сыновей, которые с возрастом женились. А на ком? Ведь других людей на земле еще не было. Так и здесь, в тексте говорилось о гласности, смысл которой он не мог понять. Гласность, - это что, когда можно говорить все, что взбредет в голову? Или какие-то запретные темы останутся? А для кого в докладе дается расширенное толкование социализма? Разве до этого съезда научно не доказана суть социализма? Неужели учебники обществоведения в школе и марксистско-ленинская философия в институте не давали исчерпывающего понятия  социализма?!  А тут он читает: «…социализм мы видим как строй подлинного реального гуманизма, при котором человек на деле выступает «мерой всех вещей». Николай задумался. В институте читал книгу «Итальянский гуманизм» эпохи высокого Возрождения. Понятие средневекового гуманизма в его глазах выигрывало с понятием социалистического бытия. Леонардо Бруни считал законы Флорентийской республики идеалом подлинной демократии, где было провозглашено равенство граждан, в равенстве корениться действительная свобода. И у нас провозглашено равенство граждан, но почему нет свободы? «Идеи раскрепощения личности, высвобождение ее от оков средневековой феодально-церковной идеологии, утверждение высокого достоинства человека – свободного творца земного счастья, стали определяющими в развитии итальянского гуманизма в целом», - припоминал Николай прочитанное в «Итальянском гуманизме». Какой же у нас гуманизм после устных рассказов деда Ивана, рассказов Бабеля и других писателей, где человеческая жизнь ничего не стоила. Достоинство проявлять опасно, его сочтут за высокомерие, зазнайство, гордыню, надменность. Растопчут!  Эпоха социализма все более в глазах Николая сравнивалась с эпохой  инквизиции. Когда к легату Верховного инквизиционного суда пришли инквизиторы с вопросом, как отличить правоверных католиков от еретиков, тот ответил: «Бейте всех, Господь узнает своих». Такое же избиение  единомышленников и врагов происходило и происходило в нашей стране, - размышлял курсант. В подтверждение брал Большую Советскую Энциклопедию, находил фамилии: Рыков, Бухарин, Тухачевский, Блюхер, все они умерли в один год, причина смерти замалчивалась. Хотя все прекрасно знали: пали в результате репрессий.
Невольно, своими мыслями делился с товарищами по учебе. Те отмахивались:
-Да не парся ты! Че нам политика, ты вон лучше приборы изучай…
А замполит на вопрос о природе гласности долго и пространно объяснял, что у нас самое демократическое государство в мире, и в дополнительной гласности оно не нуждается. На всякий случай пригрозил:
-Ты, Стаценко, слишком много вопросов задаешь. И вопросы твои с подковырочкой!..
Через два месяца по новому адресу нашло Николая письмо от матери. В него был вложен листок от Лены. Еще через день пришло письмо от Кати. Мать, как всегда, о новостях хуторских и станичных, о родственниках, о том, как скучает по нему, надеется на его приезд в отпуск. Сестра поведала о школьных буднях, о том, как обустраиваются с мамой на новом месте. Катя сообщила: студент Александр сделал ей предложение, желает взять ее в жены, она согласилась. Свадьбу наметили на летние каникулы. Не захотела ждать его Катя, не поверила, - с горечью подумал Николай. Сейчас, на расстоянии, он осознал, лучшей жены нечего бы желать. Пусть он не испытывает к ней большой любви, но перед Катей не надо претворятся, она его с детства знает, родители дружат, ее брат лучший друг, человек она хороший, чистый, преданней жены он не найдет. В ответном письме  осторожно попросил ее не торопиться, проверить свои чувства до окончания учебы, он, дескать, тоже хотел бы по приезду погулять на ее свадьбе. Что-то мешало ему напрямую попросить, дождаться его из армии. Не хотел связывать ее обещаниями, сам не знал, как сложится жизнь. Возвращаться в институт на очное отделение, сидеть у матери на шее, не хотел. Жениться сразу после демобилизации в благодарность за ее долготерпение, - не самый разумный шаг. Тем более, у него нет специальности, неизвестно где и кем будет работать. А Катя к тому времени будет дипломированный специалист. Такие раздумья и помешали Николаю изложить Кате просьбу: жди моего возвращения.
Неожиданно он получил письмо от Марии. Без обратного адреса. Руслан ранее писал, встретил Марию возле института, сунул ей бумажку с воинским адресом Николая. Потом пожалел об этом, он заметил,  Мария беременна.
Не распечатывая конверта,  догадался о его содержании. Полдня носил в кармане, нашел уголок потише, присел, медленно прочитал коротенькое, на полстранички, письмо. Как и ожидал: Мария запоздало просила прощения за измену, за малодушие, которое проявила по отношению к нему. Сожалела, что является причиной того, что Николай бросил институт, скоропалительно принял решение уйти в армию.  Просила не судить строго, будет помнить все хорошее, что было между ними с благодарностью. Она счастлива в браке, скоро у нее будет ребенок.
Николай просидел несколько минут, с грустью вспоминая то теперь уже далекое время. В душе не испытывал ни горечи, ни обиды, ни былой любви, только легкая грусть. Ниточка, связывающая его душу с образом Марии давно оборвалась. Ее запоздалое «прости»  ему ни к чему, он и так давно на нее не обижается. Приятно, конечно, что она нашла в себе силы признать, как не права в своем предательстве, хотя здесь, в армии, ее поступок уже не считал предательством. Любовь приходит и уходит. И вины в том ничьей нет. Николай давно старался не вспоминать Марию. С большей теплотой вспоминал Вику, а еще более сожалел о потери Кати. Но все же, где-то далеко в груди саднило, щемило, от чего не хотелось ни с кем общаться, побыть одному. Только, где можно побыть одному в переполненной казарме.
Самое приятное в переписке с гражданским миром было общение с Сергеем Юрьевичем. От него нет никаких секретов, ему он задавал те неудобные вопросы, которые  не мог задать замполиту. С ним обсуждал он не только изредка прочитанные книги, но и вопросы текущей политической жизни страны. А поскольку настольной книгой для него стали материалы съезда и предыдущего Пленума, то Николай с большим недоумением писал: «Меня поражает пустословие материала, вы только посмотрите – каждый пункт начинается с фразы: увеличить объем; повысить производительность; ускоренно развивать; обеспечить и осуществлять развитие – и так на протяжении всего доклада. Как все это улучшать и увеличивать, какими силами, - в докладе не сказано. Заглянул в материалы предыдущего съезда – то же самое. Где те люди, которые пятилетки выполняют в три года, надрываются, работают на пределе сил, снова будут обязаны  улучшать, увеличивать, ускорять, усиливать?» В следующем своем письме он задавал другой вопрос: «Записываю Вам цитату из выступления Горбачева: «Страна достигла больших успехов во всех областях общественной жизни. Опираясь на преимущества нового строя, она в короткий исторический срок совершила восхождение к вершинам экономического и социального прогресса. Советский Союз располагает ныне мощной, всесторонне развитой экономикой, квалифицированными кадрами рабочих, специалистов, ученых. По многим направлениям развития производства науки и техники мы прочно занимаем ведущие позиции в мире». Скажите, Сергей Юрьевич, каких таких экономических вершин мы достигли? Или я чего-то не понимаю? Где квалифицированные рабочие кадры? Неужели те, которые работают на заводе рядом с нашим институтом? Так я их часто в местной пивнушке видел. Тех рабочих на демонстрации силком выгоняли, иначе грозились прогрессивки лишить, они выходили, несли транспаранты, и тут же в подворотне выпивали и ругали тех, мимо которых только что шли и кричали «Ура!». Если они передовой рабочий класс, то наши колхозники передовее их, хотя тоже не дураки выпить. Наши колхозники добрее, добросовестнее, патриотичнее, хотя земля и животноводство держит их за горло на работе с раннего утра до поздней ночи. Где наши ученные, которые  сделают нам хороший телевизор, холодильник, утюг? Ракеты и самолеты у нас хорошие, - согласен. Лично мне не нужна ракета, я хочу иметь удобный пылесос, хороший телевизор. Дешевые и не ломающиеся. Наш офицер-преподаватель купил  «Москвич», стоял в очереди три года. Ремонтируется раз в две недели. Мотористы части помогают чинить его машину. Ругается: «Как же так, самолеты умеем делать, автомашины нет!» Скажите, а для кого тогда произносятся в докладах те пафосные слова? Для меня? Так я в них не верю. Для зарубежных политиков? Думаю, они лучше наших обывателей знают истинное положение советской экономики. Или наше Политбюро так высоко взлетело, что не видят, как нелегко живется простым людям. Они стараются обмануть меня или обманываются сами?» Вот такие взрослые вопросы задавал Николай, не оставляя маневра для уклончивого ответа своему учителю по жизни. Тот отвечал с некоторой долей юмора. Дескать, что же тебе отвечать, если ты своими вопросами сам отвечаешь на волнующую тебя тему. И напомнил: а  за подобные вопросы в письме своему другу Александра Исаевича Солженицына арестовали и осудили на десять лет лагерей. Не пришло время в полной мере обсуждать политические вопросы по переписке, тем более из армии. Подтвердил,  Николай задает самые праведные вопросы, на которые обращают внимание сейчас десятки тысяч думающих людей в стране.
Коснулись они и темы Чернобыльской трагедии,  к тому времени она еще не признана как трагедия или техногенная катастрофа. Некий технический сбой, который заставил отселить из зоны атомной электростанции сотни тысяч людей. Хотя народная молва уже донесла до сведения: со стихией борются голыми руками, здоровье потеряют сотни, тысячи человек, которых безответственно бросили на борьбу с катастрофой. Николай напомнил учителю сказку фильм «Каин ХУШ»: «И будем продолжать свое веселье, чтобы народ не узнал правды!».
Незадолго до окончания курсов, в выходной день, курсантов повезли на экскурсию в Мавзолей Ленина и Кремль. С благоговейным чувством стоял Николай на Красной площади, рассматривал здания Исторического музея, Храма Василия Блаженного, Мавзолея, такие знакомые по хроникам и картинкам в учебниках. Он, простой хуторской парень, стоит в самом сердце Родины. Кто из его друзей и знакомых бывал в столице? Таковых припомнить не может. А он здесь! Для верности Николай притопнул сапогом по брусчатке.
В Мавзолей повели их строем, минуя общую очередь.
-Не в ногу! – предупредил солдат сопровождающий офицер, замполит курсов.
Едва продвигаясь и  шаркая ногами, прошли курсанты мимо застывших часовых, спускались по ступенькам вниз, солдаты с синими петлицами на воротнике взглядом-рентгеном просматривали каждого, тихо предупреждали: «Фотоаппараты убрать! Не останавливаться!». Николай с верхней площадки увидел саркофаг и выхваченное лучами света бледное лицо человека, изменившего ход истории не только России. Он не ощутил того благоговейного чувства, которое посетило его на площади, и ему чуть-чуть совестно за свое равнодушие. Если бы такой приезд в Москву был возможен лет пять назад, он очень бы гордился таким событием,  сейчас вид мертвого человека вызвал в нем некое чувство жалости и легкой брезгливости. В ушах прозвучали слова деда Ивана: «На портрэты молимся!». Вглядываясь в высохшую мумию, удивился портретному не сходству, где Ленина изображали крупным, мужественным, с огромным лбом, Николай представлял его крупным дядькой. Он прошел мимо саркофага подталкиваемый напиравшим потоком людей, которым «не велено» останавливаться, ему захотелось как можно скорее выйти на свежий воздух. Его давил полумрак, раздражало тихое шарканье шагов, которое превращалось в один нескончаемый, нудный звук, душили низкие черно-кровавые своды. Он вздохнул с облегчением, выйдя на свежий воздух.
И впоследствии вспоминая экскурсию по Красной площади и Кремлю, старался не вспоминать посещение Мавзолея, который произвел гнетущее впечатление. Любил вспоминать Кремль, Царь-пушку, Царь-колокол, соборы, описывал в подробностях матери, а больше для сестры, свое ощущение от посещения Кремля. Не написал только, как он остановился с недоумением против здания Съезда, так не вписывающегося в исторический облик Кремля, не удержался и вслух сказал:
-Нам бы в станицу такую коробочку, мы имели бы лучший в районе клуб! А здесь, в таком историческом месте, эта стекляшка, как бельмо на глазу.
-Курсант, Стаценко, разговорчики! – пресек дальнейшие рассуждения замполит. – Что вы себе позволяете?!
-Так я же про архитектуру, а не про внутреннее содержание, - огрызнулся курсант. Курсы уже позади, можно позволить себе некую вольность.
В свою часть Николай возвращался аттестованным техником-электриком реактивных самолетов. Его ждала интересная служба и Вика. Она прислала свою цветную фотографию. На него смотрели лукавые, светло-зеленные глаза, губы замерли в полуулыбке, такие манящие и знакомые.
Поезд увозил из столицы его тем же путем, только весна изменила облик проплывающего мимо окон ландшафта. Пахло распускающимися почками, травой и дымом от титана в тамбуре кондуктора.

11.

Катя сообщила в письме Николаю о возможном предстоящем замужестве. Но Александру согласия на брак  не давала,  тянула, сама не понимая зачем. Во-первых, к Александру Катя испытывала дружеские чувства со смесью какой-то материнской любви. Уж больно не приспособлен  к самостоятельной жизни будущий учитель истории. Единственный ребенок в семье привык, что все за него делала мама и бабушка. Катя взяла над ним шефство, привыкла к нему. Ей нравились его умные рассуждения, она любила слушать мифы Древней Греции, - любимый конек Александра. Начитанный, умный мальчик из учительской семьи, так и не ставший к двадцати двум годам  мужчиной. Для нее Саша больше друг, нежели возлюбленный. Катя с нетерпением ожидала реакцию Николая.  Ждала от него письмо, надеялась, Николай одумается, осознает, что теряет ее навсегда, уговорит подождать его возвращения. Ведь говорил перед уходом: вернется – женится. Катя продолжала любить Николая,  любовь ушла куда-то вглубь, уже давно смирилась с тем, что ее любовь осталась безответной. В ответном письме вопрос  ее замужества он не обсуждал. Промямлил что-то насчет «не спешить», «проверить чувства». Катя склонилась над письмом, всплакнула. Она уже давала себе слово не связывать свою судьбу с Николаем, чтобы не дать повода для злословия Марии, но в душе ждала бури, которая сметет все ее данные ранее слова, готова пойти на сумасбродный поступок, только бы он протянул руку. А он смалодушничал, промолчал. И Катя решила ему не писать, ей больше нечего ему сказать, а описывать приготовления к предстоящей свадьбе не хотела.
Объявила Александру: согласна быть его женой. На радостях тот подхватил Катю на руки, чуть не выронил, закружил по комнате, расцеловал, несмотря на слабое сопротивление Кати.
-Пусти, пусти же, - замахала она ногами в воздухе. – Уронишь!
-Я хочу, чтобы ты стала моей женой прямо сейчас! – заявил смело Александр.
-То есть?! – опешила Катя.
-Я хочу, чтобы мы жили вместе, чего же здесь непонятного?
-Не-ет, Саша, так порядочные девушки не поступают. Зарегистрируем брак, тогда будем жить вместе, - строго выговаривала Катя. – У нас вся жизнь впереди, успеем, наживемся…
Александр с досады прихлопнул себя по коленкам:
-Котенок, какие условности! Разве штамп в паспорте сделает нас ближе? Нас сближает наша любовь! Зачем же ждать завтра то, что можно сделать сегодня?! – горячо доказывал юноша.
-Это же безнравственно! – возмущалась Катя.
-Слушай, тебе бы в восемнадцатом веке жить! Ты оглянись вокруг, у нас в институте все давно с кем-то живут, нисколько не надеясь на штамп в паспорте, - увещевал парень, хотя сам не очень то понимал, что значит – жить вместе.
-А если ты меня разлюбишь? – привела последний довод Катя.
-Я? Никогда! – картинно  упал на колени Александр.
Девушка оттолкнула его:
-Все вы так говорите до того… - многозначительно произнесла она.
Катя не могла поступиться принципами, понимала: она выйдет замуж или сейчас, или никогда.
Месяц ждала весточки от Николая, надеялась, он напишет письмо, попросит подождать его, скажет нечто такое, ради чего она откажется от данного слова жениху, и будет ждать Николая. Но тот молчал. А тут еще Руслан подлил масла в огонь, рассказал, видел Марию, дал ей армейский адрес Николая.
-И она взяла? – удивилась Катя.
-Взяла, - подтвердил Руслан.
-Зачем ей это надо? – потеряно спросила девушка.
Руслан пожал плечами:
-Может, захотела извиниться… - осознал свою оплошность Руслан.
-Да прям! Будет она извиняться! – взвилась она, и тут же осеклась. Слишком явные выразила эмоции перед Русланом, который так и не узнал их маленького секрета.
После этого разговора Катя поняла, ей нечего ждать. Чтобы сжечь мосты за спиной, она во время подготовки к сессии, оставшись одна в комнате с Александром, спросила:
-Саш, а ты меня по-прежнему любишь?
Тот вскинул на нее удивленные глаза:
-Сколько раз тебе повторять: конечно!
-Нет, ты скажи, ты любишь меня? – не отступала она.
-Люблю! – все еще недоумевал Александр.
-Крепко, крепко? – настаивала Катя.
-Крепко, крепко, - скороговоркой подтвердил юноша, не понимая, куда клонит любимая девушка.
-И будешь любить всегда?
-Буду любить всегда… А что случилось?
-Не перебивай. Ты по-прежнему хочешь быть моим мужем? – строго вопрошала Катя.
-Да хоть сейчас! – готовый поклясться жених.
Катя потупилась, минуту выждала, вскинула глаза на Александра:
-Тогда не уходи сегодня, останься со мной.
Парень на радостях вскочил, обхватил, покрыл поцелуями,  не так как вчера: мило и  нежно, а со страстью, стоном, распахнул ей домашний халат и стал целовать ложбинку груди. Катя по привычке старалась стыдливо запахнуть халат,  Александр убирал ее руки, преодолевал сопротивление, продолжал целовать. Ей приятны его поцелуи, в груди стало тесно от нахлынувшей чувственности, но страшно, что-то дикое чувствовалось в страсти ее парня.
-Погоди. Я стесняюсь… - сказала она. Подошла к окну, наглухо зашторилась, выключила свет, остановилась посреди комнаты, не зная, что нужно делать дальше. Александр подхватил ее на руки, понес на кровать, на ходу губами распахивая ей халатик, положил на кровать, целовал  плечи, руки, лицо, успевал при этом освобождаться от своей одежды. Катя делала попытки не дать раздеть ее донага,  потом тихо покорилась.  Возбужденный, дрожащий юноша лепетал ей ласковые слова, Катя напряглась, когда он коснулся рукой там, где ни одна мужская рука не прикасалась.
-Я боюсь! – прошептала девушка, ее бил озноб.
Юноша не слышал ее, он продолжал целовать шею, его тоже всего трясло от возбуждения, навалился на ее хрупкое тело, она громче сказала:
-Я боюсь! – и сделала слабую попытку столкнуть его.
-Глупенькая! – захлебывался в словах Александр, не веря своему счастью. - Все через это проходят. В девах еще никто не засиделся… - прерывисто шептал юноша, стараясь поцелуями растопить ее и свои страхи. Почувствовав, как Катя на минуту обмякла от его ласк, овладел ею, испытывая долгожданное наслаждение и облегчение. Катя уперлась руками ему в грудь, умоляла:
-Не надо, Саша, не надо… мне больно… - ей стоило большого труда столкнуть его, она тут же села на кровати, закрыла лицо руками. - Господи, как это мерзко, гадко… - застонала она и заплакала. Александр присел рядом, обнял, гладил по волосам, успокаивал, нежно ворковал, доказывал, все проходят через первую брачную ночь, только у них она случилась раньше. Девушка мотала головой, продолжала плакать, и выплакала в тот вечер все: и боль, и былую любовь, и некую брезгливость к происшедшему, и позднее раскаяние.
-Неужели нельзя было обойтись без этого? – сквозь всхлипы спрашивала она.
-Котенок, не будь маленькой! – уговаривал ее Александр. – Все девушки через это проходят, иначе не было бы на земле детей.
Катя успокоилась, чему быть, того не миновать. Только спросила:
-Ты теперь будешь меня презирать?
-Что ты! Ты мой падший ангел! Я буду любить еще больше, - все сильнее прижимал к себе юноша. – Ты теперь для меня все: жена, любимая женщина, соратник, друг, любовь, спутница по жизни и еще раз жена. Ты мое – все! Ты мой котенок!
Она благодарно улыбнулась сквозь слезы. Впервые они спали вместе. Катя сжалась комочком, боясь повторения, стараясь одеялом отделить обнаженное тело от Александра, и только под утро сон сморил ее, юноша прижал к себе новоявленную женщину, и сквозь сон она улыбалась ему доброй, детской  улыбкой.

Спустя месяц, сдав сессию, Катя и Александр приехали в хутор на каникулы, заранее объявив родителям о своем желании стать мужем и женой. Мать давно привыкла к мысли, что Александр будет их зятем. Отец только махнул рукой: этот в хозяйстве не помощник. Толик относился к будущему шурину скептически. Он никак не мог простить тому боязни к лиману. На упрек Александра, почему будущий шурин не стал учиться дальше, снисходительно рассказал Александру байку: «Ученный и рыбак плыли на лодке, ученный спрашивает рыбака: Знает ли тот грамматику? Нет, – отвечает рыбак. – Тогда вы потеряли полжизни – сказал ему ученый. Поднялся шторм, лодку вот-вот перевернет, рыбак спрашивает ученого: - Вы плавать умеете? – Нет, - отвечает ученный. – Тогда вы потеряли всю жизнь! – и закончил: А если все учиться пойдут, кто будет пахать, хлеб сеять.
-Машины! – надоумил Александр.
-И где они? Пока машины появятся, такие умники, как ты, с голоду подохнут, - Толик засунул руки глубоко в карманы, посвистывая, независимой походкой пошел во двор управляться по хозяйству, некогда ему спорить со всякими недоумками. Позже высказал сестре тоном старика из фильма «Калина красная»:
-Ну и ухаря ты себе нашла…
Катя в станице на базаре встретила тетю Тамару, мать Николая. Поздоровались, остановились.
-Николай пишет? – спросила девушка.
-Пишет. Редко. А тебе разве не пишет? – в свою очередь спросила Тамара.
-Тоже редко. Я тетя Тома замуж выхожу, - поспешила объявить Катя, пресекая разные вопросы.
-Ой, неужели?! За своего студента? – догадалась Тамара.
-За него, - кивнула она.
-Поздравляю! На свадьбу позовешь?
-Конечно, тетя Тома.
Глаза у Тамары погрустнели, обе понимали: на свадьбу Тамара не приедет. Такую невестку упустили. Не выдержала, высказала:
-Жаль, Катюша, что вы с Колей  не слюбились. Я бы лучшей невестки не пожелала, - призналась Тамара в давнем своем пожелании.
Катя потупилась, шмыгнула по-девичьи носом:
-И мне жаль, тетя Тома. Только вы же знаете, он Машку любил.
-Да где она теперь та Машка! – горестно взмахнула ладонью. – Из-за нее, наверное, и институт бросил…
-Ничего, догонит. Он упертый, - обнадежила Катя.
-Счастья тебе, девонька… - долго смотрела вслед. И каждая сожалела: такой свекрови поискать; такую невестку прозевали, теперь сын найдет себе городскую свистушку. А эта: и умна, и работяща, и красавица, и ласковая. Что же так не везет ее Коленьке?!
Вечером Катя отвела Лиду в сторону, потупив взор, стала чертить носком туфли дворовую пыль, спросила:
-Лид, тебе первый раз больно было?
-Че, уже?! – прыснула в ладошку Лида.
-Тише ты, мать услышит, - одернула ее Катя.
-Не, Катя. Если человека сильно любишь, не очень больно. Совсем не больно. Как укус комара. Главное всеохватывающее чувство, которое ты испытываешь к человеку, а мимолетную боль можно и не заметить, - по-женски рассудительно поясняла Лида, понимая подоплеку вопроса Кати.
«Значит, не сильно я люблю своего будущего мужа, - подумала девушка, - если  мне было больно. И душа до сих пор болит, словно она предала кого-то», - вслух спросила:
-И так всегда будет?
-Да что ты, дурочка! Еще сама будешь приставать к нему. Обижаться, что три дня внимания не обращает, - рассмеялась Лида.
-Ой, да иди ты! Я же серьезно… - вспыхнула Катя.
-Так и я серьезно! – Лида игриво подтолкнула золовку плечом. – Иди! Вон твой Ромэо показался.
Александр с книгой в руках вышел во двор, щурился на яркое солнце.
-Чудо мое! – позвала будущая законная жена. – Ты кушать хочешь?
-Нет, - мотнул отрицательно головой парень.
В семье Комаровских усиленно готовились к свадьбе. Снаряжали делегацию, знакомится с родителями Александра, договариваться о финансовой стороне вопроса. Отец Григорий Григорьевич ворчал: «Де це було, шоб родители невесты ехали сватать жениха…»
Толик ко всем этим приготовлениям относился со скепсисом, словно не его сестру замуж выдавали. Жених ему не нравился: городской житель, грамотей, белоручка,  с какой стороны молоток взять – не знает. Наблюдал, как тот осторожно ходит по двору, обходя кучи говна, оставленные собакой. На лиман ехать не соглашался ни за какие коврижки. Толик пытался уговорить поехать с ним в бригаду, хотел разнообразить ему день,  тот предпочел сидеть в тени на лавочке и читать свои многочисленные учебники по истории.
По хутору ходила комиссия во главе с председателем сельского Совета Кудрей Виталием Константиновичем, с ним участковый и члены правления колхоза. Заходили ко всем, у кого в огородах стояли теплицы. Зашли к Комаровским. Александр недоуменно проводил взглядом делегацию, думал, пришли очередные родственники знакомиться. Как раз и Толик с отцом прикатили на мотоцикле  обедать. Поняв причину посещения двора членами комиссии, Комаровский старший повысил тон голоса:
-Та шо ж я, ны имию права выращивать соби ранни овоща?! Покажить мэни постановление правительства, дэ сказано, шо я ны имию права строить теплицу. Покажить!
-Погоди, не шуми, - остановил его Кудря, мотнул при этом седым чубом. – Дай разобраться! Ты сначала покаж, шо там у тебя за сооружение.
Не дожидаясь приглашения, толпой пошли на огород. Остановились у неказистой, покосившейся на бок теплички, в которой  давно уже ничего не выращивалось. Тепла и так хватает.
-Да-а! – только и сказал председатель сельсовета, почесал переносицу, вопросительно посмотрел на участкового. – Комаровские вроде на рынке овощами не спекулируют? – спросил он, и обвел глазами  членов комиссии.
-Не спекулируют, - подтвердили те.
-Замечен не был, - мотнул головой  участковый.
-Хорошо! – констатировал Кудря, и повернулся в сторону Комаровского старшего, поучительно сказал: – Теплицу правительство строить разрешает, а вот наживаться на дарованной тебе государством земле непозволительно.
-Да уж как же, нажились!.. – ворчливо проговорила  мать Толика. – Себе бы вырастить…
Вмешался студент, проявил эрудицию:
-Позвольте,  правительство всегда разрешало продавать крестьянину излишки сельской продукции, - веско заявил Александр.
Делегация уже потянулась к выходу, Валентин Константинович остановился, смерил взглядом студента, посмотрел на Григория Григорьевича, спросил:
-Что за фрукт?
-Гость из Краснодара, - пояснил тот, почему-то постеснявшись более пространно представить будущего зятя.
-А-а! Вот вы там, в своих краснодарах лепите одно постановление за другим, одно смешнее другого. А мы тут на местах – расхлебываем, - витиевато пояснил председатель сельсовета, и пошел дальше.
Один из членов комиссии подсказал:
-Надо наведаться к Дзюбе. Там теплица на пол-огорода. Туда с бульдозером заходить надо.
-Так дед же участник войны, - напомнил участковый.
-Так шо ж! В постановлении ничего не сказано насчет участников войны, - возразил председатель.
-А на рынке торгует не дед, а его внук, - кивнул головой все тот же член комиссии.
Гурьбой вышли со двора. Григорий Григорьевич сплюнул, и пнул стоптанным сапогом попавшую под ногу собаку, лаявшую на посторонних людей. Сорвал зло на ней: «Цыц, зараза!..».
Толик и Александр вышли за калитку, провожая взглядом комиссию.
-Щас их там дед встренет с берданкой, - кивнул вслед комиссии Толик.
Члены комиссии пошли вдоль дворов. Над соседскими воротами возвышалась грудь Любы Толкачевой, шальной доярки из второй фермы. Она через свой огород видела, как члены комиссии толпой заходили к Комаровским. С любопытством разглядывала членов комиссии. Когда комиссия поравнялась с ее двором, она певуче пропела, обращаясь к участковому:
-Василь Генадьич, та зайдить в хату, самогоночкой угощу.
Толстая шея участкового побагровела, он зыркнул глазами на председателя, повернулся к Любе, сделал грозные глаза и на публику громко ответил:
-Я, Любовь Петровна, пью только по праздникам.
Та нахально расхохоталась:
-А шо ж тоди за праздник був позавчора?!
Участковый поотстал от комиссии, незаметно для других погрозил кулаком:
-Ты у меня, Любка, доиграешься!..
Та еще громче рассмеялась: «Ой! ой! ой!», - и пошла в свой двор, покачивая подолом широкой юбки.
Толик и Александр продолжали смотреть вслед комиссии.
-Разве у нашего народа можно изжить частнособственнические настроения, - глубокомысленно изрек студент.
Будущий шурин смерил студента взглядом.
-Ну ты, умник! Ты в магазин давно ходил? Если бы не наше частнособственническое настроение, мы давно бы зубы на полку положили, - и поиграл желваками.
Повернулся, завел мотоцикл, выехал на дорогу и умчался в бригаду. На порог вышла Лида:
-Куда он? А обедать? – недоуменно спросила она.
Студент пожал плечами, и вопрос повис в воздухе.
Со двора Дзюбы послышался шум, крик, скандал. Фальцет деда Дзюбы прерывался гудением участкового, вклинивался торопливый говорок Кудри, и опять над ними возвышался старческий фальцет деда. Сын и внук его на работе, за них отбивались от комиссии дед и мать Витька, по двору разнесся  плач матери Дзюбы:
-Ой, люды добри, та шо це делается!..
Красные от ругани и криков покидали двор Дзюбы члены комиссии. Председатель сельсовета размахивал в воздухе копией постановления о сносе теплицы.
-Даем вам три дня! – громко говорил он.  – Не снесете добровольно, пришлю бульдозер, все здесь с землей сравняем к чертовой матери!..
-Ага! Счас! – в ответ через плетень ругался дед Дзюба. – Ты сначала свою снеси!.. – и швырнул вслед обрывки первого экземпляра постановления.
Вечером, поостыв, посовещавшись с домочадцами, дед Дзюба с семьей принял решение – аккуратно разобрать теплицу и убрать до следующей весны. Сейчас все равно пользы от нее никакой нет. А  то вдруг председателю сельсовета стрельнет в голову, он и пришлет бульдозер. «Ну и власть ныне?! – резюмировал дед Дзюба, - шоб ей пусто было! Ладно, весной посмотрим, как оно повернется…»
Вскоре по хутору пошел слушок: Криволапова вызывали в милицию, против него «шьют дело».  Обсуждая новость, разводили руками: «Сколько веревочке не виться…». Криволапов сам обескуражен таким поворотом дел. Сколько лет удавалось ему выходить сухим из воды, но времена нынче не те. В райкомах чехарда со сменой руководителей, от них, как круги по воде, менялись начальники исполкома, прокуратуры, милиции. Покровители Криволапова исчезли за горизонтом, новые начальники поставщика рыбы и раков к чиновничьему столу в лицо не знали. А тут борьба с нетрудовыми доходами и амбиции нового заместителя начальника районного отдела внутренних дел по уголовному розыску странным делом перехлестнулись с судьбой Криволапова.  Новым заместителем районного отдела внутренних дел назначен бывший начальник отдела БХСС Орловский Геннадий Юрьевич, «крокодил Гена», как звали его подчиненные за глаза. Как раз случилось очередное совещание у районного прокурора, на котором заслушивались итоги по борьбе с нетрудовыми доходами. Прокурор в заключительном слове отметил: «… можно отметить положительные сдвиги в борьбе с любителями частной наживы, но вместе с тем…», и долго полоскал нерадивость начальников милиции, которые не понимают всей важности текущего политического момента. Орловский вернулся с совещания злой, затребовал все отказные постановления за последний год, долго их изучал, на глаза попался материал с протоколом инспектора рыбоохраны за браконьерство. Дознаватель не мудрствуя лукаво, он давно работал в дознании, видел не первый протокол на Криволапова, автоматом вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за незначительностью нанесенного природе ущерба. Орловский понимал всю юридическую казуистику по отказным материалам, сам не один десяток дел отправил в архив, тут же вызвал оперативников, шмякнул материал о полированный стол, приказал:
«Накопать и привлечь!» Кто-то из оперативников попытался объяснить, почему нельзя привлекать мелкого браконьера, Орловский рявкнул: «Нам палки нужны по нетрудовым доходам! Меня не интересует его браконьерство, доказать продажу и наживу. Все! – и  вдогонку добавил: - Иначе, в следующем месяце,  сами пойдете отчитываться к прокурору о проделанной работе!»
Так впервые за многие годы Криволапов серьезно пострадал.
Перевели Аникеева из сторожей амбаров с зерном, в сторожа сельхозтехники. Попался с мешками комбикорма самому председателю. Потом сокрушался: «Поехал бы, дурак, по шоссейке, не таясь, не петляя по проселочным дорогам,  никто бы внимания не обратил, а я ж тайком огородами, по полям, вдоль лесополосы…». Председатель с агрономом на колхозном вездеходике проверяли поля на всхожесть. Аникеев на мотоцикле с коляской в аккурат на них из-за кустов вынырнул. Тормознул, но поздно, председатель пальчиком поманил. Коляска с грузом просела до самой земли, председатель грозно посмотрел на Аникеева, задал сакраментальный вопрос:
-Что это? – ткнул он пальцем в коляску.
-Так это… люцерна для коровы… - вмиг вспотел Аникеев.
Председатель посмотрел на агронома, тот отвел глаза в сторону.
-Покажь! – приказал председатель.
Аникеев топтался, не решаясь отбросить брезентовую накидку. Председатель сам откинул брезент, два туго набитых мешка с комбикормом лежали в коляске.
-Так то ты охраняешь колхозное добро?! Так?! Вези взад! А завтра в десять ноль-ноль, чтобы у меня был. Все понял?! – негодующе приказал председатель.
Аникеев вздохнул:
-Че ж тут не понять…
Завел мотоцикл, скрылся с глаз председателя, окружным путем поехал к дому. «Так я и отвез взад, - злорадно проговорил он. Теперь снимут, или еще што… где я тоди возьму комбикорма?»

Через неделю у Комаровских гуляли свадьбу. Катю выдавали замуж. Для нее трехдневная свадьба превратилась в один нескончаемый день, когда одни гости приходили, другие уходили. Красные, потные, громко орали: «Горько!», по-пьяному широко раскрывая рот,  Катя подставляла припухшие губы, вымученно улыбалась, а сама думала: «Когда же это закончится?». Приятными можно назвать только первые часы свадьбы, когда наряженный лентами и цветами кортеж автомашин покатил в районный ЗАГС.  Молодые, красивые, веселые дружки и дружок, нарядные, не хуже жениха с невестой, друзья, толпой ввалились в тесноватое зданьице, под марш Мендельсона прошли в зал, где им торжественно объявили,  отныне они муж и жена. Александр целовал свою законную жену, разливал шампанское, их поздравляли и кричали «Ура!».
За день до свадьбы, секретарь комсомольской организации Кузьмин лично приезжал к родителям Кати, уговаривал провести безалкогольную свадьбу.
-Тю-ю! – выслушав предложение, проговорила с негодованием мать, - чи будем мы перед людьми срамиться!
 -Та-а! – возмутился отец. - Какое же оно будет торжество без самогона?! – и даже не стал разговаривать, повернулся спиной и ушел в дом.
Тогда Кузьмин пытался надавить на комсомольскую совесть молодоженов, обещал в районной газете широко осветить торжественное мероприятие. Катя и Александр переглядывались, они не состояли на учете в местной комсомольской организации, им все равно: трезвая или пьяная будет свадьба. Но родители стояли твердо на своем. Кузьмин в сердцах сплюнул, девятое бракосочетание в станице и окрестных хуторах не удается склонить к безалкогольному торжеству. В соседнем колхозе одну такую свадьбу провели, пригласили корреспондента, молодоженам вручили от колхоза подарок – цветной телевизор, в газете поместили статью и фотографии. Только разъехались члены бюро комсомола, корреспондент и колхозное начальство, из чулана принесли баллоны с самогоном, свадьбу начали справлять заново, по старому обычаю.
Бабка Криулиха довольная неуступчивостью родителей, приговаривала:
-И правильно! Какая то свадьба без веселья! – она гнала самогон по заказу Комаровских. Вклинивалась между Кузьминым и родителями Кати, продолжала тараторить:
-Хороший месяц для свадьбы выбрали. Август – разносол, всего вдоволь. В августе серпы греют, вода холодит. В августе казаку три заботы: косить, пахать, и сеять. На зимний стол, август готовит разносол. Что в августе соберешь, с тем зиму и проведешь. В августе до обеда -  лето, после обеда – осень. Петр и Павел на час день убавил, а Илья-пророк два часа уволок. Придет Петрок – отщипнет листок, придет Илья отщипнет и два… -  скороговоркой сыпала она, и безо всякого перехода, оттеснив Катю от Кузьмина, продолжала: - А тебе, касатушка, счастья и веселья, - повернулась к Кузьмину, погрозила сухим кулачком: - А ты, Юрка, воду не мути, либо к столу иди,  выпей за здравие молодых, как ты есть комсомольский вожак, или вот Бог, а вот порог.
Кузьмин испепеляющим взглядом окинул бабку, с раздражением проскрежетал:
-А вы то чего тут раскомандовались, я не к вам пришел, - крутанулся по-военному и ушел со двора, на ходу пригрозив написать в институт письмо о нарушении комсомольцами постановления по борьбе с пьянством.
Дружкой на свадьбу Катя пригласила школьную подругу из станицы Аллу Левченко, они и в школе подруживали, но тогда ее заслоняла собой Мария,  как только Завьяловой рядом не стало, дружба между ними приобрела новый оттенок. В юности Катя и Мария дали слово, они будут дружками на свадьбах друг у друга. Мария не пригласила на свою свадьбу Катю. Отчасти потому, что свадьба состоялась в Краснодаре во время летних каникул, Катя в то время находилась дома, в хуторе. Отчасти,  охладели прежние дружеские отношения. Мария не захотела делать хорошую мину при плохой игре. Катя размышляла, послать ли приглашение Марии, понимая,  та не приедет в хутор на последнем месяце беременности. Решила послать, и даже подписала открытку, но у нее не оказалось ее краснодарского адреса, а зайти в станице к ее родителям не удосужилась. Этим и поставлена последняя жирная точка в их детской и девичьей дружбе.
Ничего не написала Катя и Николаю. Последние письма от него, с позволения Кати, читал Александр, она и ранее не скрывала от него переписки, муж прочел и  спросил:
-Кто он? Что за солдат тебе письма пишет?
-Толика  и мой друг. Мы выросли вместе, - пояснила Катя.
-У вас был роман? – продолжал допытываться Александр.
Катя взглянула на будущего мужа, впервые шевельнулся протест на его бесцеремонные вопросы, больше похожие на замаскированную ревность.
-Нет! – резко ответила она. И добавила: - К сожалению! Он Машку Завьялову любил, а она его бросила.
А свадьба продолжала течь своим чередом, хмельной Толик подбрасывал сына, Лида стояла рядом и подставляла руки, чтобы тот, упаси Бог, не выронил ребенка. Часть гостей – родственники Александра, городские жители – воспринимали с изумлением свадебные хуторские обычаи с выкупом невесты, разбрасыванием конфет, желанием выкрасть невесту. На второй день пришли во двор ряженые, катали на возке родителей, гурьбой бежали за возком в берег и чуть не вывалили их в лиман. При этом пытались выпачкать всех прохожих, если те не хотели выпить за здоровье молодых. Опять городские родственники с испугом в окна наблюдали за обычаем, боялись выйти из хаты, пока ряженные распоряжались во дворе. Похмельное веселье длилось на второй день, и на третий день, калейдоскоп лиц появляющихся во дворе окончательно сбил родственников Александра с толку при определении степени родства приглашенных. Им в голову не могло придти, что по хуторским обычаям на свадьбу мог зайти любой житель хутора, в нем все родственники, кумовья, кумовья кумовей.
В брачную ночь Катя обеспокоено сказала мужу:
-Стыдоба какая! Теперь все узнают, что я не девушкой замуж вышла.
-Сейчас все не девушками замуж выходят, - беспечно напомнил Александр.
-Это в городе, Саша, а здесь осудят. Что делать? – озабоченно проговорила она.
-Не знаю, - недоуменно пожал плечами муж, он не видел здесь никакой проблемы.
-А ты уколи палец иголкой, - предложила Катя.
-Ты что?! Я уколов боюсь! – запаниковал молодой муж.
Катя вскочила, в полумраке нашла иголку, зажмурилась и ткнула себе в палец. Как при сдаче анализа крови в поликлинике, выдавила несколько крупных капель и старательно размазала их по простыне. Напомнила:
-Ты учти, детей нам еще рано заводить. Институт надо закончить. Ты смотри, аккуратно…
-Будешь тут аккуратным, - ворчливо проговорил новоиспеченный муж, - у вас в хуторе даже аптеки нету.
Позже, как только последний гость похмелился на ушедшей в хуторскую историю свадьбе, все  разъехались, мать устало прислонилась к мужу, с гордостью поведала:
-А Катька то наша, молодец! Замуж девкой вышла. А я их подозревала. И Сашка молодец, не тронул. Не то, что ты, такой охальник был, - и игриво толкнула плечом седого батьку.
Через три дня молодожены уехали к родителям Александра, затем укатили в свадебное путешествие в город Сочи.
У Кати начиналась новая, замужняя жизнь.

12.

В роте объявили аврал. Техник Акимов потерял отвертку. Где – не помнит. Шел к самолету, висела на поясе, возился в моторе, тоже видел, по окончании обнаружил пустое место в поясном отделе для инструментов. Техники сбились в кучу возле самолета Акимова, злые непредвиденной задержкой. Все устали, торопились возвратиться в казарму на ужин, который откладывался теперь на неопределенное время. Разбились на пары, начали осмотр самолета. С хвоста до носа осмотрели все полости, заглянули в каждую щель. Сержант «пытал» Акимова: где был, куда ходил, что делал? Тот вспомнил: отлучался в сортир. «Не найдем, будешь нырять в дерьмо, искать отвертку», - пообещал старшина. Пядь за пядью осмотрели все полости самолета, начали осматривать под самолетное пространство, отвертка обнаружилась до обидного просто: закатилась в небольшую щель в асфальте, под жиденькую траву. С облегчением дали Акимову по шее, сержант объявил ему два наряда за ротозейство, ломаным строем пошли в казарму.
Полгода прошло, как Николай вернулся в эскадрилью. За это время что-то изменилось в облике казармы, в жизни эскадрильи. Прежний комэск ушел на повышение в округ. Назначен новый командир, - моложе прежнего, привел  за собой молодую поросль штабных офицеров. Новая метла по-новому помела, появились щиты с лозунгами о перестройке, вычистили плац, побелили деревья. Когда Николай появился в части, Вика вышла в коридор, увидела его, глаза ее блеснули, кивнула головой в сторону канцелярии. Он выбрал минутку, когда офицеры ушли, а солдат поблизости не видно, нырнул за дверь. Вика на шею прыгнула и ноги поджала, быстро его обцеловала и отпрянула, вдруг, кто зайдет ненароком.
-Приходи в баньку, - громким шепотом попросила она.
-Как я смогу, только приехал… и сразу в самоволку… - опешил Николай.
Вика губки капризно надула:
-Я же соскучилась!
-Да я тоже! Только как я смогу?! Не поймут ведь!.. – отбивался он. – Подождем выходных.
-Ты думаешь, тебя отпустят в увольнение? – с сомнением спросила она.
Николай пожал плечами: действительно, кто его отпустит, только приехал, и сразу подавай увольнение. Его еще заслужить надо.
На второй день не утерпел, уговорил соседа прикрыть его, сунул под одеяло бушлат, ушел к баньке по проторенной до учебы дорожке. Он еще не дошел до баньки, дверь распахнулась, впустила в свое темное чрево, руки сплелись на шее, знакомый запах духов и тела пахнул из глубины предбанника. Вика жадно целовала и нетерпеливо тянула за собой в глубь баньки. Николай мял в руках податливое тело, шел за нею мелкими шажками к дивану, боялся оступиться, уронить ее прежде, чем дойдут до спасительного ложа.
Когда пресытившиеся и утомленные лежали на продавленном диване, Вика кошечкой терлась о его плечо, Николай спросил нарочито строго:
-Признавайся-ка, кто навещал баньку в мое отсутствие?
-Баньку? – переспросила девушка. – Никто! – беспечно подчеркнула она, что «никто» только баньку. Николай усмехнулся в темноту, проворчал, задетый признанием измены вне баньки:
-У других тоже баньки имеются, - проворчал он.
-У других квартиры свободными бывают, - спокойно заметила Вика.
-Ты же говорила, у тебя никого нет, - парня по настоящему скрябнуло по душе от признания Вики. Та нисколько не озабоченная признанием, беспечно продолжала:
-Ах, то не в счет! То так, открыла клапан, чтобы выпустить излишнее давление.
-Коварная изменщица, - проговорил Николай, слегка отодвинулся, но Вика тут же прижала его грудью к дивану.
-Нет, Коля, я тебе душой не изменяла. В душе моей ты: самый желанный, родной. А тело иногда гуляет само по себе, избыток молодой энергии надо же куда-то девать. Ты через год исчезнешь, влюбляться по самые уши мне не к чему. Стоять на перроне и махать вслед платочком, обливаясь слезами – это я уже проходила.
Она замолчала, голову уронила на плечо, волосы щекотали Николаю лицо. Он провел рукой по обнаженной спине, прижал ее к себе.
-Господи, почему же мне так хорошо с тобой: и душой и телом, - тихо прошептала Вика на ухо. – А тебе хорошо со мной?
-Хорошо, хорошо… - пробурчал Николай,  не ожидавший от себя такой вспышки ревности, попытался освободиться от Вики,  она придержала его, начала вновь целовать и ласкать  его тело, юноша притих, сник, и не делал больше попыток встать с дивана.
Редкая возможность видеться с Викой раздражала, действовала на нервы, словно он лично виноват в невозможности частых встреч. Тем более, заметил, в канцелярию все чаще заходил молодой лейтенант, командир соседнего взвода. Он не женат, флирт молодого человека и незамужней женщины так же естественен, как полет пули после нажатия на спусковой крючок. «Свято место пусто не бывает», - с тоской констатировал про себя Николай. Но продолжал ловить томные взгляды Вики.
За забором казармы протекала иная жизнь. Офицеры становились все мрачнее и озабоченнее. Бытовые проблемы обсуждались чаще политических. На несколько дней внимание от пустых полок в магазинах отвлекла гибель теплохода «Адмирал Нахимов» с отдыхающими людьми на борту. Раньше в газетах о таком происшествии никто бы не осмелился напечатать, умолчали же в семидесятых годах о гибели людей на туристическом пароходе в круизе по реке Волге, когда теплоход врезался в мост, и тоже погибли люди. Вот она – гласность в действии.
Мать писала о последних новостях в станице, обрисовывая не совсем радужную картину. В станице появились наркоманы. Кто они и откуда мать не знала, на базаре бабы говорят - приезжают из разных мест, живут в посадках возле полей с коноплей. Если раньше двери в станице не запирали, вешали на дверь замок, обозначая, хозяев дома нет, то теперь запирают на все засовы и замки, участились кражи. На историю с наркоманами пролил свет Толик. Он писал: сколько лет жили, не знали, что из конопли можно добывать такой дурман. Раньше из ее семечек давили масло, делали жгуты, сухой хворост шел в топку. Счас приезжают пацаны их других станиц и дальних городов, воруют лошадей и гоняют их через поле с коноплей, или бегают голые сами, на потное тело или круп лошади оседает пыльца, они ее лопатками счищают, катают в шарики, набивают папиросы и эту гадость курят. Запаха спиртного нет, а дурнеют сильнее, чем от самогонки. В таком состоянии становятся либо чрезмерно агрессивными, либо дурашливо смешливыми. Далее описывал домашние новости: сын растет, научился трепаться – не остановишь, Лида мечтает о втором ребенке. Катя с мужем на каникулах живут у его родителей. Весной оканчивают институт, хотят вернуться в станицу, работать в местной школе.
Славка писал Николаю с Дальнего Востока. Попал служить в военно-морской флот, прислал фотографию в матроске и бескозырке, на Николая смотрел с фотографии не хуторской паренек, а взрослый, серьезный, чуточку чужой парень. Славка влюбился в море, корабли, мечтает остаться на сверхсрочную. Сожалел, не доучился в свое время, в ином случае просился бы направить в военно-морское училище. Надежд не теряет, окончит вечернюю школу, а там как покажет жизнь.
Наибольшее удовольствие по-прежнему Николай ощущал от переписки с Сергеем Юрьевичем. Для него он есть и будет наставник, старший товарищ, учитель. Тот скрупулезно, подробно отвечал на все письма и вопросы в них. Так ведут за собой поводыри слепых, увлекают своими идеями политики или сектанты, порой используют доверчивость неокрепших душ авантюристы. Но ему повезло, он доверил свои мысли человеку порядочному, здравомыслящему, доброму, который умным словом поддержит, подправит, подскажет правильное направление мысли. Сергей Юрьевич и сам не успевал осмысливать быстрые перемены в политике страны, политология не его профессия,  в силу интеллигентности и глубокой порядочности, он не опускался до оголтелой критики или ругани в адрес тех или иных политических деятелей. Если раньше все повороты в политике происходили медленно, люди успевали осмыслить их, спрогнозировать последствия, политики надергать цитат из работ Ленина или Маркса, оправдывая свои телодвижения необходимостью насущного момента, то сейчас творилось нечто непредсказуемое. Только недавно, по весне, государство объявило о борьбе с нетрудовыми доходами, по осени пошли разговоры о необходимости предоставить гражданам право производить товары народного потребления. Где логика? Все больше появляется статей в журналах и газетах о политике тридцатых-пятидесятых годов, о чем раньше вслух нельзя было говорить, иначе подпадало под статью уголовного кодекса: «Антисоветская пропаганда».
Все чаще Николай писал Сергею Юрьевичу о прочитанных подобных статьях, не поленился в армейской библиотеке выпросить материалы партийных съездов двадцатых годов, которые с тех пор никто не читал, десятилетиями брошюры пылились на полках невостребованными. И вдруг находится солдатик, который к великому изумлению полкового библиотекаря просит те книжечки, отпечатанные в конце двадцатых годов: солдатик то ли чокнутый, то ли шибко заумный. Николаю хотелось вникнуть разобраться, каким путем пошла страна, почему случались зигзаги: то мы объявляли новую экономическую политику, то сами же ее угробили; власть создавала еврейское государство, то вдруг евреев объявили космополитами и врагами советской власти. Перечитал конституцию СССР и хотел сравнить ее с конституциями европейских стран, таковых в полковой библиотеке не оказалось. Но даже та малая толика политической литературы, которая находилась в библиотеке, позволяла придти к выводу, советские политики отошли от ленинских норм, узурпировали власть, повели страну не в ту сторону. А вот если народ выберет порядочных, умных, честных, тогда корабль под названием «Советский Союз» пойдет верным путем к коммунизму. Только как  выбрать умных и здравомыслящих, если в колхозе крестьяне не могут избрать по своей воле председателя.
Николай прочитал речь Сталина на Х1V съезде партии, она его озадачила, о чем не преминул поделиться с Сергеем Юрьевичем. Сталин говорил: « Если посмотреть историю нашей партии, то станет ясным, что всегда при серьезных поворотах нашей партии, известная часть старых лидеров выпадала из тележки большевистской партии, очищая место для новых людей. Поворот – это серьезное дело, товарищи! Поворот опасен для тех, кто не крепко сидит в партийной тележке, глядь – и кое-кто выпал из нее. Возьмем 1903 год, период второго съезда  партии, первый ее поворот. Во главе партии стояла тогда шестерка: Плеханов, Мартов, Засулич, Аксельрод, Ленин, Потрясов. Поворот оказался для пяти членов шестерки неудачным. Они выпали из тележки, Ленин остался в единственном числе». У меня, Сергей Юрьевич, возникает вопрос: как пять умнейших людей могли идти не в ногу, только Ленин шел в ногу? Или он настолько гениален,  мог предвидеть то, чего не видели остальные? Или он такой же узурпатор власти, коим был Сталин? И далее: «Из тележки выпадают нетвердо сидящие лидеры, туда им и дорога. В 1923 году, после ухода Ленина, в тележке остались трое старых партийцев – Троцкий, Каменев, Зиновьев, и трое молодых – Сталин, Бухарин, Пятаков». В итоге остается в тележке только Сталин. Какая удобная теория! Как легко можно выбросить из тележки неугодного соратника под предлогом – не удержался на повороте. Никто не выдержал крутой поворот: ни Рыков, ни Бухарин, ни еже с ними. А военные тоже в той тележке ехали? Или они выпали в силу других причин? Партийные документы на этот счет ничего не говорят. Если Зиновьев и Каменев по нашим учебникам еще при Ленине палки в колеса революции ставили, тогда, как мог выпасть из тележки Бухарин, которого Ленин называл «совестью партии»?
На эти вопросы Сергей Юрьевич отвечал несколько уклончиво. Не потому что им двигал страх, или нежелание ввязываться в полемику. Он чувствовал, юноша не сможет понять всей сложности, многогранности хитросплетений нашей истории за годы Советской власти. В силу своей молодости он видит только черные и белые цвета. И учитель написал ему несколько отвлеченно, вместе с тем давал возможность познать постепенно  всю сложность новейшей истории. Он прислал ему книгу Александра Бека «Новое назначение», поясняя суть своего поступка.
«Сложно из сухих цифр и скучных партийных докладов понять и проследить путь сложившейся партийной системы. Я рекомендую не пренебречь художественной литературой, чтобы более полно ты понял суть административной системы, сложившейся в нашей стране, понять людей, работавших в ней, в связи с чем, я высылаю тебе этот роман. В нем ты увидишь человека-винтика наделенного властью, которым руководят сверху, и который руководит большим количеством людей. Некий Онисимов, по природе своей аскет, яблоки, конфеты из наркомовского спецбуфета он отправляет в детские сады. Довольствуется малым – чаем и папиросами, костюм его далеко не новый, добровольно отказывался от премий и специальных доплат. В его квартире казенная мебель. На дачу выезжать не любил, предпочитает рабочий кабинет. Чем не идеал работника бессребреника? Вокруг него все должны работать, как один раз заведенные часы. Его лозунг: я выполняю указания, вы выполняете мои. И еще: «Не рассуждать!» Распоряжения Сталина для него закон, ценой собственного здоровья готов выполнить любое его указание. При этом не щадит своих подчиненных, заставляет работать на пределе человеческих сил.
При всем этом, в нем нет чванства, позы, чиновничьей важности. Он трудяга, тягловая лошадь нашей промышленности. Цельный образ руководителя административной системы. Без таких идеальных исполнителей не могла бы существовать система. Я бы не сказал, что Онисимов полностью вымышленный персонаж, такие люди были, поверь мне, я видел и встречал таких руководителей. Этих людей формировало время, они опора той системы. И система ставила их на полное государственное обеспечение, чтобы они ни о чем ином не думали, только о работе. Даже семья для таких людей оставалась на втором месте. Ты спросишь, что же в этом плохого? А то, что с годами такие Онисимовы все больше отрываются от всего земного, не терпят возражений, подчиненные отвыкают мыслить самостоятельно, понимают только приказы сверху. В системе происходит сбой: некого назначить на освободившуюся должность руководителя. Назначают не самого грамотного, а наиболее лояльного, преданного. В той системе только личная преданность позволяет  укрепить свое положение среди подчиненных, жестко  контролировать их. Но грамотных, и одновременно преданных находить все труднее, система уничтожает человека как личность.  Человек-винтик уже не может быть созидателем, он становится тормозом прогресса.
Еще одна неблагоприятная сторона административной системы: столкновение интересов, людей. Сталин спокойно взирал на вражду подчиненных, такая вражда ему полезна. Ненужного человека всегда можно убрать руками враждующей стороны. Онисимов и Берия враждовали, оба члены ЦК,  никто не может победить в этой вражде, пока над ними стоит арбитр в лице Хозяина. Берия нужен Сталину, как Цербер. Страх – обязательный элемент жесткого механизма администрирования. Хотя известно – тирания погубила Рим, жестокость и насилие привело к порче нравов. Тирания Сталина погубила Россию, жестокость и насилие погубили все светлое, что заложено в  человеческой натуре, вызвали из глубин души самые отвратительные и низменные инстинкты. Поэтому исчезли гениальные полотна, книги, фильмы.
Уходит из жизни Хозяин. Система дает сбой. В новых условия Онисимовы не находят себя. Они не нужны новому порядку. Новому хозяину нужны свои преданные люди. В  глазах Онисимовых рушиться система. Но система остается, просто в нее приходят другие люди.  В этом произведении ты увидишь всю трагедию человека верно служившему Хозяину и всю порочность административной системы. Рекомендую прочесть, никакой партийный доклад не даст тебе такого понимания нашей недавней истории, как этот роман…».
Николай за несколько дней «проглотил» роман.
В ответном письме писал, вопрос об административной системе в стране для него новый. Ранее отождествлял его с бюрократией. Теперь понимает, для бюрократа в те времена не так много простора для деятельности. Бюрократизм расцвел махровым цветом во времена Хрущева и Брежнева.  Николай бюрократа воспринимает по карикатурам в «Крокодиле»: чванливый чиновник, обижающий старушек. Несет ли он угрозу существующей системе, - Николай не знал. А может чиновников лучше выбирать? Избранный чиновник поостережется быть бюрократом. На что Сергей Юрьевич ответил пространным письмом: «…Бюрократия есть во всех странах, при всех режимах, есть она и у нас. На последнем пленуме упоминали: «Бюрократизм – родной брат администрирования, ярый противник  участия масс в делах управления».  Угрожает ли прогрессу бюрократизм? Несомненно!  Только не путай термин чиновник и бюрократ, это не одно и тоже. Хороший чиновник необходим, он участвует в процессе управления сложным государственным механизмом. Но когда чиновник берет на себя единолично все функции подчиненного ему аппарата, а ответственность  за их решение перекладывает на плечи подчиненных, а те в свою очередь, на плечи еще нижестоящих подчиненных, тогда никто ни за что не отвечает. Дело начинает топтаться на месте. Тут прозвучала такая свежая мысль: а может лучше выбирать начальника, директора, командира, прораба? Издали даже Закон о трудовых коллективах. Избранный чиновник поостережется быть бюрократом, тут же переизберут. Ты знаешь из истории, в гражданскую войну избирали командиров, позже отказались от такой практики. В твоем родном колхозе существует выборность председателя,  какие там выборы, если из райкома привозят кандидата в председатели, и колхозники послушно  «избирают» себе руководителя. Такой председатель не подотчетен колхозникам, он работает на тех, кто его рекомендовал. Но если дать возможность выбрать председателя самим колхозникам, где гарантия, что выберут умного и хозяйственного. Разве все рядовые колхозники наслышаны о деловых и хозяйственных качествах кандидата в руководители, откуда им ведомо его организаторские способности. Сумеет ли будущий председатель сколотить когорту единомышленников. А если выбранный руководитель уволит за пьянство, за нерадивость часть колхозников, эти же колхозники на очередном выборном собрании громче всех будут кричать: «Долой!». И выберут другого, мягкотелого, добренького дядю, который за пьянство не выгонит, но колхоз развалит. Вот тебе и палка в двух концах: и выборность вызывает ряд вопросов, и назначение не есть лучшее решение. Ясно одно, назначенный чиновник никогда не будет перечить тому, кто его назначил. Чтобы упрочить свое положение, он всегда будет стремиться к увеличению аппарата. Не зря же в министерствах, главках, управлениях создаются новые отделы и отрасли. И не только в министерствах, в любой организации раздутые штаты. Вспомни родной колхоз десятилетней давности, еще лучше спроси у мамы, как было двадцать лет назад, сколько тогда сидело человек в правлении или местном совете, и сколько их там работает сейчас. А колхоз ведь не увеличился в размерах. Видел бы ты, какой аппарат в краевом исполкоме! Здание - несколько этажей, сотни кабинетов, изводится тонны бумаги. Не утрирую: официально, канцелярия президиума АН СССР получила и отправила семьсот тысяч бумаг за год. Бюрократия несет в себе угрозу прогрессу, социализму. Здесь должна работать пресса, которая не боится цензуры, работать разумный контроль над чиновником, не надсмотрщик, а именно контроль во благо и для всех…».
Когда Николай перечитывал книгу и размышлял над письмами, он редко вспоминал Вику. В увольнение отпускали раз в три недели, в самоволку убегать решался крайне редко, когда в роте ночью дежурил старшина, старавшийся не замечать мелких нарушений. У Вики начинался новый период любовных отношений с командиром взвода. Как-то стояла она возле плаца с офицером, напропалую кокетничала с ним, мимо проходил Николай. Он хотел прошмыгнуть незамеченным, девушка окликнула его. Николай подошел, козырнул, молча посмотрел на Вику, ожидая вопроса.
-Познакомься, Сережа, мой троюродный брат, - представила она Николая офицеру.
Офицер, до этого недобро смотревший на служивого, облегченно расслабился, протянул руку:
-Лейтенант Шишкин.
-Сержант Стаценко, - вежливо ответил он, учтиво пожал протянутую руку, вопросительно посмотрел на Вику. Та, как ни в чем не бывало, защебетала:
-Ты давно не заходил к нам, Коля. Мама спрашивала о тебе. Зайди вечерочком, Сережа поговорит с твоим командиром взвода,  тебя отпустят после отбоя.
Николай проглотил слюну от такой беспардонности. Молча кивнул.
-Вот и славно. Мы  будем ждать, - и хитро улыбнулась одними глазами.
Позже лейтенант Шишкин сказал восхищенно Николаю:
-Ох, и сеструха у тебя, бой-баба!
Он нахмурился, и этот успел покувыркаться в их баньке. Тот продолжил, заговорщически беря Николая под руку и отведя в сторонку:
-Слушай, убеди ее, я с серьезными намерениями… в то она такая недотрога…
Николай готов рассмеяться,  ответил серьезно:
-Поговорю. Непременно.
Его действительно отпустил после отбоя командир взвода, при этом сказал, ранее не верил в родство солдата и замполита, теперь убедился. Николай не стал его разубеждать,  между лопаток похолодело от мысли: а ну как спросит ненароком замполита, что тот ответит. Он направился прямиком к баньке, не успел открыть дверь, Вика оказалась рядом.
-Ты с ума сошла! – укорил ее юноша. – Себя погубишь и меня за собой потянешь.
-Сошла! – согласилась Вика.
-Зачем тебе нужен этот спектакль?
-Сей индюк хочет на мне жениться, - заявила она. - Душа к нему не лежит, но мне пора замуж, Коля. Ты меня не берешь, что же мне век одной куковать в старых девах?! Тебя через полгода не будет. Для себя решила: пусть ухаживает до твоего дембеля. Не дам ему до брачной ночи. Пускай помучается, больше ценить будет, - уткнулась лбом ему в грудь. - Я буду любить тебя, Коля, - взглянула в глаза, предупредила: - Для конспирации – ты мой брат.
-Позже узнает, - напомнил он.
Девушка беспечно отмахнулась.
-Откуда?
-Отца спросит.
-Я папу предупредила.
Николая подобная прагматичность, вернее беспардонность, слегка покоробила, бедный замполит: чего только не сделаешь ради любимой дочери.
-С родственниками принято общаться, а я исчезну навеки. Подозрительно, - приводил доводы он.
-Ах! Что за родственники?! Седьмая вода на киселе! Живут в тьму-таракани, кто с ними общаться будет. Ты же в тьму-таракане живешь? На этой, как ее, станции?
-Не станции, в станице, - поправил Николай.
-Хрен редьки не слаще.
-Да наши станицы больше ваших городов, - заступился за свои населенные пункты юноша.
-Мы так и будем в дверях стоять? Ты спорить со мной пришел? – засмеялась Вика, схватила его за руку, потянула на себя, отступая к дивану.
Замполит при встречах с Николаем отводил взгляд в сторону, делал вид – не замечает. Нехотя отвечал на приветствие, если разминуться не удавалось. На политзанятиях старался ему вопросы не задавать, ни о чем не спрашивать. Да и о чем спрашивать, этот паренек знал больше его самого, и материалы съезда изучил не по принуждению.
В остальном служба проходила размерено, без частых боевых тревог и волнений. Такая служба похожа на рутинную работу, если бы не походы строем на аэродром и с аэродрома. Научился засыпать под рев моторов истребителей, уже не обращал внимания на частые взлеты и посадки самолетов. Летчики офицеры доброжелательны и не злобливы, Николай провожал их в небо и встречал после приземления.
«Не такая уж тягость – эта военная служба!» - удовлетворенно не раз думал он.

13.

Колхозную, и не без того издерганную, жизнь, всколыхнуло новое событие. Сняли засидевшегося на должности председателя Рябошапку Игната Савельевича. Его давно пытались убрать, каждый новый начальник в районе непременно хотел сменить команду.  Рябошапка опытный руководитель, ко всему прочему, не менее опытный завсегдатай коридоров районных властей. Его умели ценить и недруги, и друзья, и откровенные враги, но видимо надоело председателю гнуть шею перед чередой часто сменяемых первых лиц, бухнул кулаком по столу третьего секретаря райкома партии, курирующего сельского хозяйство, выговорил ему все, что в душе накипело. В колхоз зачастили проверяющие и комиссии. Последняя выявила нецелевое использование колхозных средств. Их выделили на возведение свинарника, председатель потратил на ремонт водонапорной башни. Сколько не пытался доказать, станице нужна чистая вода для людей,  свиньи не люди, подождать могут, члены комиссии оказались непреклонными, грозили материалы проверки передать в БХСС. Не поняв тогда истинных намерений властей – вынудить его добровольно уйти на пенсию, Игнат Савельевич с горяча бухнул:
-Да подавайте! В суде разберутся, кто из нас прав. Надеюсь, там поумнее люди сидят.
В районе тоже не торопились материал передавать по назначению, понимали, пока будет идти следствие, затем суд, много воды в речке утечет. Очередная проверка обвинила его в саботаже выполнения Постановления  ЦК КПСС «О неотложных мерах по повышению производительности труда в сельском хозяйстве», когда отказался выделить колхозникам землю на договорной основе для семейного подряда.
-И не дам! – шумел Игнат Савельевич. – Земля колхозу отдана на вечное пользование, и разбазаривать ее никому не позволительно! Я ту землю годами удобрял, лелеял, холил, теперь отдай ее бездельникам, которые в колхозе работать не хотят. Дулю им с маслом!..
Ему позвонили из райкома, скрипучим, бесцветным голосом спросили:
-У вас два партийных билета в кармане?
-Один, - опешил Игнат Савельевич.
-Тогда вы не понимаете текущего политического момента. Или вы решили идти против решения Центрального комитета?! – сухо спрашивал все тот же голос.
Впервые Игнат Савельевич растерялся, не нашел, что ответить. Он готов сражаться с любой комиссией по вопросам хозяйствования, но воевать с решениями партии, выходящими за круг его понимания, он не мог.
-Да провались оно все пропадом! – решил Игнат Савельевич для себя. – Я в отпуске пять лет не отдыхал, у меня голова седая, возраст пенсионный, буду я бодаться с юнцами желторотыми! – и написал  таки заявление об уходе по собственному желанию.
Колхозники жалели председателя. Доставалось им от него, но мужик  все же справедливый. Известно: битый старый лучше двух небитых новых. Пришлют нового председателя, неизвестно, каким он окажется. Не прошло и недели, на общее собрание привезли нового кандидата в председатели. Все как обычно: в президиуме заместитель председателя райисполкома, инструктор райкома партии, парторг колхоза Бутенко Леонид Николаевич, исполняющий обязанности председателя колхоза Калинин Алексей Иванович. Сбоку стола примостился будущий председатель колхоза. Показательно скромно сложенные руки, фигурка сгорбленная, - сама скромность. Но разве введешь в заблуждение тертых колхозников, видят, как нет-нет, да и сверкнет взглядом из под лобья будущий председатель. Заранее хочет знать, кто есть кто в зале, с кем дальше по пути идти, а кого можно с дороги столкнуть. Взгляды властные и изучающие, не сомневающиеся, - завтра он будет хозяином этих людей. На трибуну взошел заместитель председателя райисполкома, по бумажке прочитал все предыдущие должности и трудовые достижения кандидата. Голос будничный, слегка скучный, не впервые представлять ему председателей общему собранию. Закончив, поверх очков оглядел зал, спросил: какие будут вопросы. Встал бригадир Завьялов, без всякой дипломатии громко задал вопрос, от которого у будущего нового председателя взмокла спина:
-А че ж вы такого хорошего председателя с одного колхоза сняли, где он полностью развалил хозяйство, да к нам пихаете? Ломать - не строить, токо ломать та разваливать, - мы и сами мастаки.
  Заместитель председателя исполкома побагровел, кандидат дернулся на стуле, как от пощечины. Парторг прихлопнул ладошкой по крышке стола:
-Ты, Завьялов, думай, о чем говоришь? Откуда у тебя такие непроверенные данные! За клевету ответить можно! – и выразительно посмотрел на бригадира.
Завьялов набычился, закусил губу, потом в упор посмотрел на парторга и раздельно произнес:
-Во-первых, Леонид Никитович, вы мне не тыкайте, мы не в поле находимся, а на собрании, пора прекращать барские замашки. Во-вторых: какие могут быть непроверенные данные, все помнят, как его колхоз ругали на последней районной партийной конференции, - зло, напористо проговорил он. – Или вы там отсутствовали, а, Леонид Никитович?
Дальше собрание пошло наперекосяк, и по накалу страстей напоминало партийное собрание по обсуждению дальнейшей работы в свете требований решений партии по  перестройке. Встал заведующий фермой Непейвода Валентин Петрович, спокойно, чуть повысив голос, чтобы перекрыть общий гул голосов, проговорил:
-Тогда и меня привлекайте за клевету, я тоже знаю, что кандидат в председатели колхоза хозяйственник хреновый. У меня кум в его колхозе работает. В нем дойное стадо под нож пустили, чтобы выполнить план по мясу. Теперь у них ни мяса, ни молока, а с председателя, как с гуся вода, он все равно уже там не работает. Зато у него есть почетная грамота за выполненный план по мясу. А вы знаете об этом, и покрываете его, нехорошо!
Из зала выкрикнули:
-Он и у нас план по мясу выполнит…
«Добил» всех сидящих за столом президиума агроном третьей бригады Шелудько Степан Гаврилович:
-Сколько же нам можно навязывать председателей сверху! Мы и сами в состоянии выбрать себе председателя. Закон о трудовых коллективах знаем, читали! Чем же мы не трудовой коллектив? Я предлагаю выбрать председателем Завьялова Андрея Семеновича, полагаю, он справиться с колхозом.
Бригадир вздрогнул, как от удара током:
-Та не-е, вы шо мужики! Я ж малограмотный! – крикнул он. – Беру самоотвод! – проворчал рядом сидящему учетчику своей бригады: - Тут с двумя высшими образованиями не справляются, а у меня техникум за плечами.
По залу поплыл сплошной гомон. Сколько не пытался парторг утихомирить разбушевавшееся собрание, гул голосов не утихал. Собравшиеся спорили между собой. Спор шел о своих, колхозных кандидатах. О присланном из района выдвиженце, казалось, забыли. Тот потеряно оглядывался на сидящих в президиуме, не зная, как поступить. Парторг обхватил голову руками, в висках стучало: «Все! Теперь снимут и меня, как Игната Савельевича. Не смог удержать в руках ситуацию». Он покосился на инструктора райкома. Тот ошалело смотрел в зал, словно его жизни что-то угрожало. Заместитель председателя исполкома пытался стуком карандаша по графину обратить на себя внимание,  залу не до него. Первым не выдержал кандидат в председатели, бросив уничижительный взгляд в сторону парторга и представителя исполкома, встал,  пошел между рядами к выходу.
-Так то лучше! – бросил кто-то ему в спину.
Заместитель председателя исполкома встал во весь свой не малый рост, пристукнул кулаками по столу, грозно кинул в зал:
-Тихо! Что за базар устроили! Прекратить галдеж!
Зал затих, испугался собственной смелости. Не в правилах колхозников бунтовать против линии районного начальства. Десятилетиями начальники из района выше Бога на земле. Но и отступать поздно, тем более, кандидат в председатели испарился. А представитель исполкома продолжал:
-Возомнили! Кандидатура вам не подходит! Да кто вы такие, чтобы решать, кому быть у вас председателем! – несся его грозный голос над головами притихшего зала.
Если бы заместитель председателя исполкома начал более дипломатично, взывал к совести, пристыдил бы за недостойное поведение, тогда бы он переломил ситуацию в свою пользу, пренебрежительный тон, явное презрение, сквозившее в его голосе, вызвало глухое недовольство зала, подбросил с места Щербу Олега Никитовича.
-Возомнили не мы! Вы вознеслись и не чувствуете веяний времени! Вы забыли о принципе выборности председателей. Привыкли иметь дело с бессловесным стадом, без стыда и совести привозите нам никчемных руководителей, зато легко управляемых вами сверху! Он поработает год-два, развалит колхоз, набьет карманы, и вы его повезете в другой колхоз. У вас председатели в колхозах больше двух лет не работают, вы их тасуете, как колоду карт. Хватит! Натерпелись! Верните нам прежнего председателя, он нас устраивал! – горячо говорил Щерба, боялся, сейчас его перебьют, не дадут договорить.
Зал опять зашумел:
-Правильно!..
-Верно говорит!..
-Верните нам Игната Савельевича!.. – понеслось с мест.
Кто-то за спинами на задних рядах приглушенно крикнул:
-Рябошапку на царство!.. – по залу пробежал короткий, нервный смешок.
Заместитель председателя исполкома покрылся потом, по лицу побежали линялые пятна, он глотал воздух, в негодовании не находя слов. Рядом встал парторг, обратился в зал:
-Разрешите вам напомнить: Игнат Савельевич добровольно написал заявление об уходе по собственному желанию в связи с преклонным возрастом и болезнью, - перекричал он гул в зале.
-Знаем!..
-Слыхали! Гнобили его, гнобили, кто хошь напишет по собственному желанию…
Слово взял главный экономист колхоза Огиенко Игорь Иванович. Он прошел к трибуне,  встал рядом, только руку положил на деревянное основание, подождал, пока в зале утихнут. Огиенко никогда не числился в «пламенных трибунах», не любил выступать, слыл мужиком рассудительным и толковым.
-Я предлагаю провести выборы председателя колхоза демократическим путем на основании закона о трудовых коллективах, который будет подотчетен не только району, но и тем, кто его выберет, - начал он тихим голосом, и зал вынужден притихнуть, чтобы слышать слова Огиенко.
Заместитель председателя райисполкома и парторг медленно сели на свои места, ведение собрания ушло из под их контроля. Калинин с инструктором вообще воды в рот набрали и не проронили ни слова. Парторг стал тереть виски кончиками пальцев, размышляя о превратностях судьбы: «Странный народ – эти колхознички! То на них воду возят – они молчат, то вдруг взъерепенятся по пустяшному поводу. Закон о трудовых коллективах узрели, а другие законы, в свою пользу, - не видят. Для них же вышло постановление ЦК партии по внедрению хозрасчета - не заметили. Не обратили внимания и на закон о трудовых коллективах, пока не наступили им на хвост. Теперь этим законом воспользовались, как тараном. Все равно по их не получится, район костьми ляжет, но выбранного  вне его рекомендации председателя не утвердит».
-Какие будут предложения по кандидатурам? – продолжал главный экономист. Он повернулся к президиуму, тоном, не терпящим возражений, приказал: - А вы записывайте, ведите протокол.
-А кто вас уполномочивал! – с места выкрикнул парторг и осекся, зал вновь загудел встревоженным ульем.
-Пускай говорит!..
-Дело говорит…
-Правильно!.. Продолжай,  Михалыч!.
-Так и вас никто не выбирал в президиум, - огрызнулся парторгу Огиенко, и вновь громко повторил: - Какие будут предложения по кандидатам! Прошу!
-Щербу! – выкрикнули из зала.
-Завьялова! – повторил кто-то.
-Давайте по порядку, без выкриков с места, - поднял руку Огиенко, кивнул Калинину, взявшему бумагу и ручку: - Записывайте: Щербу, Завьялова, еще, товарищи?
Заместитель председателя исполкома с шумом отодвинул стул, с возгласом: «Черт знает, что твориться… Сплошная анархия…» - покинул собрание. За ним, втянув голову в плечи, словно ожидал выстрела в спину, поторопился инструктор райкома партии. За столом президиума остались Калинин Алексей Иванович и парторг Бутенко Леонид Николаевич. Зал продолжал гудеть, каждая бригада и ферма выдвигала своего бригадира или заведующего. Кто-то предложил:
-А пускай председателем будет Калинин! Будет у нас  свой, колхозный староста. Он давно в заместителях ходит… Спит и видит себя председателем…
-Хозяйство знает… - подтвердил заведующий колхозным гаражом.
-Так он выпить любит… - выкрикнули из зала.
-А кто у нас не любит?! – пронесся вздох по рядам.
Но как бы Калинин не мечтал стать первым лицом в колхозе,  понимал, такое избрание в районе ему не простят. Он запротестовал, отказываясь, замахал руками. Споры возникли с новой силой. Спорили до хрипоты. По одному выходили покурить, возвращались в зал, боясь пропустить самое главное: кто же будет у них председателем. Каждому казалось, его кандидатура единственно верная, другим вспоминали все грехи и прегрешения. Предлагали заведующего гаражом, у него высшее техническое образование,  кто-то на полном серьезе напомнил, что он недавно ушел от жены.
-И шо с того?! – захлебываясь от возмущения возразил выдвигающий его кандидатуру. – Ты покажи мэни мужика, якый за чужу бабу ны подыржався, ты што ли святой?!
По залу опять прокатился нервный смешок, стих на задних рядах.
Ближе к полуночи сошлись на кандидатуре главного агронома колхоза Федине Анатолии Егоровиче. Отметили: мужик малопьющий, специалист грамотный, не конфликтный, главное – свой, станичник.
Выбрать то выбрали, а что дальше делать, никто не знал. Утром вновь избранный председатель пришел в правление на работу, дверь кабинета председателя заперта. Секретаря на месте нет. Печати колхозной нет. Федин потоптался в приемной, дернулся в кабинет парторга, тот укатил с утра в район, на «ковер» вызвали. Пошел в свой маленький кабинетик, расположенный в дальнем конце коридора.
Клавдия Завьялова с утра пилила мужа:
-От дурак, так дурак! Власть под ногами валялась, а он самоотвод взял! Лень нагнуться было! – негодовала она.
-Та нашо мэни то председательство! – слабо отбивался бригадир. – Я и бригадиром неплохо заробляю…
-Ну, не дурак ли! – продолжала возмущаться Клавдия. – Как ты не поймешь, в наше время не деньги главное. Главное попасть в обойму начальников. А там появятся деньги, блага и прочие привилегии… - пыталась достучаться до разума мужа.
-Знаешь шо?! – психанул бригадир. – Иди ты со своими нотациями, знаешь куда?! – впервые гневно посмотрел на жену, хотел добавить, куда ей следует идти, но только махнул рукой, выскочил во двор. Хлопнул дверью со всей дури, известка посыпалась со стен. Сел в машину и укатил в бригаду. Сын Алешка зашел со двора, спросил мать:
-Чего это он?
Мать покрутила пальцем у виска:
-Сказывся! Умом чуток тронулся.
Алешка усмехнулся:
-Вы, старики, даете!..
Клавдия возмутилась:
-Какие мы тебе старики! – и полотенцем, шутя, хлестнула сына. А сама украдкой взглянула в зеркало. «И правда, время не щадит. Но ничего! Мы еще свое возьмем! Мужики пока еще заглядываются».
Алешка прошлым годом окончил школу,  в институт не поступил. Сколько не обивала пороги приемной комиссии, просила своего благодетеля заместителя начальника районной милиции – замолвить словечко, - ничего не вышло. Алешка известный лентяй, в школе учился откровенно плохо, ему всегда в пример ставили сестру. Не знающий ни в чем отказа, избалованный вниманием родителей, рос эгоистичным, самолюбивым. Интересовали его только машины, мотоциклы и девчонки. Высокий, тонкий, смазливый на лицо, статью в отца,  перенял тонкие черты матери. Однако, девчонки не любили его за чрезмерную развязность, парень вел с ними так, словно ему заранее все позволительно. На танцах подходил к девушке, молча брал ее за руку, тянул за собой в круг, не спрашивая, желает ли та с ним танцевать. Всем памятно: девушку, отказавшую ему в танце, толкнул и при всех грязно обозвал. Клавдия  чувствовала, сыночек симпатии у людей не вызывает, как бы не любила своего младшенького, но вынуждена пожаловаться своему благодетелю Орловскому:
-Совсем от рук отбился, хоть в армию его отдавай. Что делать, ума не приложу?!
Орловский смотрел на свою многолетнюю любовницу, помог советом:
-Хочешь, я его в среднюю школу милиции определю? – предложил он. - У меня там начальник свой человек.
-Так он же в армии не служил, - напомнила Клавдия.
Орловский пояснил:
-В этом году, в качестве эксперимента, берут молодежь со школы на очное отделение. Будет учиться, жить на казарменном положении, там его быстро образумят.
-Я, Гена, с радостью, - и благодарно прильнула к нему.
-«Что ж, взялся за грудь, сделай что-нибудь. То есть, взялся за гуж…» - криво усмехнулся Орловский. - Пусть собирает документы, - лениво проговорил он, и провел рукой по плотной фигуре ниже спины.

Спустя неделю Федина утвердили в райкоме председателем колхоза. Сначала просили по-хорошему отказаться от должности. Федин ответил: собрание доверило, пусть собрание и снимает его с должности. Многозначительно повели глазками, ответили, через месяц приедет комиссия проверять хозяйственную деятельность нового председателя. Федин, сжав зубы, молчал. На следующий день в сельхозтехнике ему отказали выдать комплектующие детали для тракторов. А еще через день забраковали молоко на молокозаводе за низкий процент жирности. Он понимал: его председательская жизнь будет трудной и по всему – недолговечной. Сожрут, гады. Скрипнул зубами, решил побороться, уйти всегда успеет. По приезду в колхоз, взял со стола секретаря амбарную книгу, в нее она записывает телефонограммы из района. Открыл наугад страницу, прочитал записи: «Представить планы посевных…», «Командируйте главных специалистов на занятия с/х знаний…», «Предоставьте месячные планы по вакцинации против ящура…», «Организуйте почин…», «Доложите об исполнении…», «Предоставьте сведения по каждой ферме по прилагаемой форме…». Новый председатель хлопнул журналом по столу, пыль полетела, секретарь подпрыгнула на стуле от неожиданности.
-Бред какой-то! Раритет! Ты этот журнал прибереги, для музея человеческой глупости пригодится! Впредь такие телефонограммы не принимать! – приказал он.
-Ты вы шо, Анатолий Егорович, а шо я им скажу? – на высокой ноте пропела несменяемая секретарь многих председателей.
-А так и скажите: председатель запретил дергать людей на всякие мероприятия, отрывать от работы. Нужно провести занятия, пускай сюда приезжают. Если не справитесь, пусть мне звонят, я им отвечу… - круто развернулся и вышел из канцелярии.  Он упрямо взялся вникать во все колхозные дела. Начал с ревизии всего колхозного хозяйства. Как главный агроном, знал, что творится в бригадах, но слабо разбирался в работе ферм. Поэтому с главным зоотехником поехал в самую отдаленную и слабую по всем показателям ферму. Асфальтированная дорога заканчивалась сразу  за станицей, шоссе уходило вправо, на хутора, а им предстояло ехать прямо по разбитой тракторами грунтовке. Колея успела просохнуть, колхозный «вездеход «Козлик» чиркал днищем по колдобинам, смело нырял в невысохшие лужи,  упрямо и надрывно пробивался вперед.
Председатель и зоотехник вели разговор об убыточных фермах и бригадах, председатель припомнил статью, вычитанную им в журнале:
-Там один умник статью опубликовал, предлагает поддерживать не передовые хозяйства, а убыточные, отстающие. По его мнению, именно передовые хозяйства наносят вред отрасли, так как государство ориентируется на их показатели и завышает план. Тем самым еще больше гробит отстающих.
-Тоди давай и мы снизим показатели, пускай помогают нам, чего ж пупки надрывать, - предложил зоотехник.
-Дурость какая-то! – согласился с ним председатель.
Доярки не ждали начальства, сбились в кучку, ругали скотников, не доставивших вовремя коровам  корма. Те доказывали: не их то вина, сломался трактор. Машина председателя тормознула возле них, доярки с напряжением замолкли, ждали, с чего начнет новый председатель. Анатолий Егорович с тоской во взоре обвел взглядом облупившиеся стены коровников, подошел, поздоровался.
-О чем спорим? – спросил, хотя и так ясно.
-Так кормов нет, Анатолий Егорович, коровы не кормлены. Трактор, видите ли, сломался! Та шо у нас в колхозе один только трактор имеется, што ли?.. – подала голос самая бойкая доярка.
-Сколько можно терпеть?! –  поддержала другая. – Каждый раз: то трактора нет, то скотник не выйдет на работу.
-Руки оторвали вместо них управляться, а зарплату сполна получают, - добавила третья доярка.
-А эти вышли, да што толку?! Вы посмотрите на них, какие из них работники?! – возмущенно проговорила самая молодая доярка, и тут же спряталась за спины подруг.
Скотники стояли чуть поодаль,  за версту видно, пьяны  со вчерашнего дня. Председатель нахмурился:
-Заведующий где? – коротко спросил он.
-Вон, идет, - подсказал главный зоотехник.
Заведующий боком настороженно подошел, все же начальство новое, кто знает, с чего начнет. Поздоровался.
-Борисович, сейчас три часа дня, у тебя коровы не накормлены, почему? – стальным голосом спросил председатель, сразу давая понять заведующему, прежние отношения не в счет.
-Дык… трактор сломался, - развел тот руками.
-Доярки спрашивают: у нас в колхозе один только трактор, или еще имеются? – в голосе председателя металл зазвенел.
-Та, имеются, а нам шо, кто дасть? Попросить, попробуйте!.. – его голос сорвался на фальцет.
-А ты просил? – настаивал Анатолий Егорович.
-Бесполезно! – отмахнулся заведующий.
-Нет, ты скажи мне: кому ты звонил, и кто тебе отказал? – не отставал председатель.
-Так я… того… - пыхтел заведующий фермой.
-Ясно! - остановил его председатель. – Сам то пообедать успел? А коровы голодные! А скотники, почему у тебя пьяные? Что за праздник?
Заведующий зыркнул глазами на скотников, словно впервые увидел, начал оправдываться:
-Других не имею. Кого дали, с теми и работаю, - огрызнулся заведующий.
-Хорошо! Завтра дам других. Этих гони в шею. Сам до вечера станешь на раздаче силоса, - отрезал тоном, не терпящим возражений. – Теперь понимаю, почему у тебя надои самые низкие по колхозу.
Заведующий встрепенулся:
-Егорович, та то первый раз сбой у нас с кормами. Не в том дело. Ты… вы, - поправился он, не знал, как вести себя с новым председателем, с которым рос в одной станице, и не раз выпивали в кампании - посмотрить, шо деется!  Числится полноценное стадо, а дойных коров меньше половины. Остальные яловые, стельные, больные… - жаловался заведующий фермой.
-А ты бы дома держал яловых да больных коров? – недобро усмехнулся председатель.
Заведующий не понял вопроса.
-Я? – переспросил он.
-Ты, ты! – подтвердил председатель.
-Нет, конечно!
-А  почему на ферме держишь?
-Так разве эти коровы мои?! Они ж колхозные, куда я их дену? Я сколько раз просил старого председателя: ненужных коров сдать на мясо, обмолодить стадо!.. – загорячился заведующий, наболевший вопрос, который он ранее не смог решить, вдруг озвучил новый председатель.
-Разберемся! – рубанул рукой воздух председатель. – В свободное время зайди, посидим, подумаем, решим, куда деть нам ненужных коров.
Потом долго беседовал с доярками. Жаловались на плохую дорогу, на разбитый коровник, на маленькую зарплату, на прочие  трудности, тяжело добираться до фермы, приходиться в распутицу идти пешком. Анатолий Егорович слушал, хмурился, ничего не обещал, давал выговорится дояркам.
Когда ехали назад, председатель говорил притихшему главному зоотехнику:
-По уму: снести надо эту ферму, к чертовой матери. А им дорогу подавай, коровник построй новый, зарплату сделай повыше. И тогда они увеличат надои! Только не увеличат ведь! Надои такими же и останутся. Психологию труда менять надо! Она у нас иждивенческая какая-то! Пусть дядя им все сделает, тогда и они постараются. И начальство сверху дубовое! У них цифирь в районе по поголовью без учета яловых и больных коров, и план по надою спускают по фактическому поголовью. Отсюда и показатель! – продолжал доказывать всю абсурдность учета показателей молчащему главному зоотехнику председатель. Помолчал, добавил: - Представляешь, попала на глаза статистика: в Европе или США коров ровно наполовину меньше, чем у нас в Советском Союзе, а надои вдвое больше. Как такое можно? Почему бы нам ни поучиться у капиталистов? А-а! Потому, что капиталисты! Нам не пристало им в ножки кланяться. А держать впроголодь скотину и людей – можно?! А работники наши? Ты посмотри на них: дебилы или философы – сразу и не поймешь. Пьют много,  от такой беспросветной жизни запьешь. Закрадывается крамольная мысль: может нашему руководству выгодно держать вот такую полупьяную, деградировавшую рабочую скотинку, ими управлять легче, такие много не просят, знают свои вилы и навоз…
-Ты, Егорович, так можешь далеко зайти в своих выводах, - хмыкнул главный зоотехник.
-Жизнь выводы заставляет делать, Кубань до революции никогда с протянутой рукой не стояла… - и до  самой станицы все доказывал зоотехнику, а больше себе, как неправильно живем: в стране газа много, за границу продаем, а своему крестьянину провести не можем. Не заботятся верхи о людях, а хотят, чтобы низы заботились о своем государстве. Потом тоже притих, разглядывая покосившиеся штакетники домов, с тоской подумал: «Вот ввязался, так ввязался!..»

14.

Демобилизация сержанта Стаценко совпала с третьим днем свадьбы Вики. Он оформил проездные документы в штабе, получил от комсомольской организации и командования характеристику и грамоту за успешную службу, расписался в ведомостях за сданные вещи и инструмент, получил деньги. На прощание пожал всем руку, обнялся с наиболее близкими сослуживцами, сел в армейский «УАЗик», последний раз обвел взглядом двор и аэродром вдали, поехал на вокзал.
Светило весеннее солнце. Почки набухли, готовые разродиться молодой листвой. Николай упивался свободой, ходил по перрону в ожидании поезда, сжимая в руке дембельский чемоданчик.  В нем подарки маме и сестре, альбом, из которого старшина старательно изъял все фотографии на фоне самолетов. Солдаты при прощании спрашивали, почему не пошел на свадьбу к сестре, приходилось выкручиваться: дембель важнее, и денег нет на подарки. На душе легко, отвык от шальной свободы, когда можно пойти куда душа пожелает.
На перроне он увидел Вику первым. Она широко шагала по перрону, озираясь и осматриваясь, явно искала глазами Николая. Пошел ей навстречу. Не стесняясь ожидающих поезда пассажиров, обхватила шею, припала к Николаю, сунула сверток в руки, пояснила: «Пирожки. На дорогу». Снова припала к нему, горячо зашептала на ухо: «Ох, Коленька, долго же я буду вспоминать тебя. Лучшего друга и любовника в этой глуши не сыскать. Погибнет моя головушка с тоски! Надумаешь приехать, все брошу, за тобой пойду…» - скороговоркой сыпала Вика, боялась Николай перебьет, не даст договорить. Отстранилась, посмотрела долгим взглядом, словно хотела навсегда запомнить его образ, глаза наполнились слезами.
-Мужа, где оставила? - не нашел ничего лучшего спросить Николай.
-Муж объелся груш. Тюфяк тюфяком. Как буду жить, - не знаю. Я рядом с ним лежу, а тебя вспоминаю. Ох, пропаду я! – стенала Вика, припала к его плечу. Сейчас Вика совсем не похожа на слегка надменную девушку в казарме, и взбалмошную молодую женщину – в баньке. Здесь, на перроне, Николай видел несчастного человека, поникшего, грустного, готового разрыдаться.
-Зачем же шла за него? – удрученно спросил он.
-А за кого идти? Одной не лучше. Ты же не позвал, - напомнила Вика.
Николай виновато потупился.
-Спасибо тебе, - сказал он.
-За пирожки? – улыбнулась она сквозь слезы.
-И за пирожки тоже. Ты хороший милый человек. Я буду вспоминать о тебе с грустью, - искренне проговорил Николай, прижал к себе, поцеловал украдкой.
Вика стояла с ним до прихода поезда.
-Видимо, такая моя планида: мужиков провожать, - печально проговорила она, на глаза вновь навернулись слезы.  Держала за рукав, все не хотела отпускать, потом шла за вагоном, пока тамбур с Николаем не скрылся за железнодорожными складами.
Он зашел в вагон. На душе грустно и чуть тоскливо. Ему очень жаль эту непутевую девчонку. Ведь никогда  больше не увидит Вику. У нее будет своя жизнь, у него своя. У них появятся дети, потом внуки. И если им суждено встретится на излете жизни, узнают ли они друг друга, вспомнят ли счастливые минуты, проведенные в баньке, или постараются вычеркнуть из памяти. Как бы не сложилась дальнейшая жизнь Николая, в душе всегда будет помнить бесшабашную девчонку, которая скрашивала своим присутствием и неистовым темпераментом серые будни армейской жизни.
Никому не дано наперед знать, как сложится дальнейшая его жизнь.
Поезд постукивал на стыках, мерно катил среди владимирских лесов, мелькали одинокие домики и мелкие полустанки, солнце катилось к закату, а Николай все смотрел в окно, и за окном видел лицо Вики.
В Москву поезд пришел ранним утром. Москва еще спала. Николай долго рассматривал своды Ярославского вокзала, в справочной узнал, надо идти на Казанский вокзал, компостировать билеты на Новороссийский поезд. Увидел дежурного по станции, подошел, спросил, далеко ли находится Казанский вокзал. Тот посмотрел сонными глазами на солдатика, ответил:
-За час на такси доедешь.
-На такси дорого. А общественным транспортом?
Дежурный пожалел солдата.
-Чудак! Выйди на площадь, на той стороне увидишь Казанский вокзал, - и пошел дальше разгонять сон.
Сержант вышел на привокзальную площадь. Поливальные машины брызгались водой, смывали пыль на асфальте. Сновали редкие прохожие, в основном приезжие с поездов и электричек. У стоянки такси толпились пассажиры. Николай оглядел площадь. Большая! Больше, чем в Краснодаре. Увидел переход, направился к нему. Сразу же обступили цыганки:
-Служивый, давай погадаю, - дернула его за рукав одна из них. Привычно затараторила: - Всю правду скажу, только ручку позолоти.
Инстинктивно сжал ручку чемоданчика, ответил фразой Печорина:
-Что было – знаю. Что будет – знать не хочу, - обошел их пошел по переходу в сторону Казанского вокзала.
Хотя и рано еще, а народа возле касс толпилось достаточное количество. Очередь двигалась медленно. Николай простоял два часа, чтобы убедиться: в кассе на его поезд билетов нет.
-А когда будут? – удрученно спросил он.
-Я почем знаю, - устало ответила толстая кассирша с густо накрашенными губами. Не глядя на Николая, тут же нетерпеливо прихлопнула ладошкой подле окошечка: «Следующий!». Он потоптался возле кассы, надеясь, тетка одумается, даст ему билет.
-А как мне быть?! – выкрикнул он в кассу через спину очередного пассажира. Тут же сам себя одернул: «Глас вопиющего в пустыне!». Потоптался у кассы, из очереди посоветовали:
-Ты сходи к военному коменданту. У него может быть бронь.
Николай поблагодарил, военный из очереди показал ему направление к комендатуре вокзала. Окошко  военного коменданта облепили несколько офицеров и солдат. Всем нужны билеты. Прошло еще два часа шума и гама, нервных повышенных тонов офицеров, следующих в отпуск, командировки, передислокации частей, прежде чем сержант Стаценко получил заветный клочок бумажки с печатью военного коменданта, направлением в кассу номер семнадцать. Ему закомпостировали билет в общий вагон. Не избалованный плацкартами и купе, он и этому несказанно рад. Изучил расписание, выяснил: его поезд отходит в девятнадцать часов сорок минут. Впереди целый день свободного времени. Сдал чемодан в камеру хранения, налегке отправился в справочное бюро узнать, где находится Третьяковская галерея. Еще когда стоял в очереди, решил, будет время, посетит галерею и Красную площадь. О Третьяковке мечтал давно, еще до службы в армии. А Красную площадь хотел увидеть еще раз, не так как тогда, в общем строю, а один, пройтись по ней не спеша, ощутить себя окончательно вольным человеком. Долго стоял у схемы метро, разбирая хитросплетения московских метрополитеновских линий. Тут его и застал патруль. Начальник патруля выжидательно смотрел на сержанта, Николай по уставу подошел, козырнул, доложил:
-Сержант Стаценко отбывает домой после демобилизации из рядов Советской армии.
Солдаты срочной службы, будучи с офицером в патруле, с завистью смотрели на него. Начальник патруля придирчиво просмотрел документы, взглянул на Николая и на фотографию в военном билете, не спеша, вернул документы, козырнул в ответ:
-Следуйте дальше.
-Есть!
-А сейчас то вы куда? – совсем буднично спросил начальник патруля, видя, как Николай все оглядывается на схему метро.
-В Третьяковскую галерею, товарищ капитан.
-Гм! Похвально. Тогда вам туда, - показал он пальцем на поток людей, спешащих к эскалатору. – Доедете по кольцу до «Октябрьской», сделаете переход на радиальную линию и еще одну остановку до «Третьяковской» - объяснил капитан.
-Спасибо, товарищ капитан, - не по-уставному поблагодарил Николай, пошел в сторону эскалатора.
С некоторой опаской ступил на эскалатор, покатил вниз.
-«Здорово как! – восхищенно подумал он. – Ленке надо будет рассказать», - вспомнил он о сестре.
Электрички с шумом выныривали из тоннеля, резко тормозили, двери синхронно открывались, потоки людей устремлялись на выход, встречный поток стремился быстрее протиснуться вовнутрь. Он зашел вместе со всеми, его тут же заболтало со стороны в сторону, ухватился за поручень. Внимательно выслушивался в голос диктора объявлявшего остановки. Две девчонки рассматривали военного, одна другой что-то сказала на ухо, обе прыснули и отвернулись.
Лаврушенский переулок Николай нашел быстро, люди подсказали.
Сказать, что галерея поразила парня, значит не сказать ничего. Она его потрясла. Юноша так долго и восхищенно рассматривал знаменитые полотна, никак не мог поверить, что это и есть  плоды трудов русских художников. Он подходил вплотную, чтобы убедиться, что на полотне всего лишь краски. У картины Куинджи «Украинская ночь» заглянул за раму, убедиться, не горит ли сзади лампочка. На полотнах Шишкина показалось, к дереву для достоверности прилепили настоящий мох. Огромное полотно Иванова «Явление Христа народу» вообще выходило за рамки воображения Николая. Он не мог поверить, что видит всего лишь холст и нанесенные на него краски, откуда же тогда такая магия жизни! Откуда льется свет, или поднимается туман, как можно ухватить мгновение дуновения ветерка на полотне Остроухова «Сиверко». В Краснодарской картинной галерее в свое время восхищался полотнами средневековых зарубежных мастеров, но все же отмечал в них какое-то однообразие темных тонов, мрачноватую черно-коричневую палитру. Здесь же такое буйство красок, русского простора, синего неба, зелени лесов и желтизны спелой ржи, на душе становилось легко и радостно.
Он обошел все залы. Хотел пройти еще раз,  посмотрел на часы, до отхода поезда оставалось чуть больше трех часов. Ему же хотелось еще раз увидеть Красную площадь. Вышел в переулок и прямо перед собой увидел Кремль, колокольню Ивана Великого. Путь преградила маленькая речушка, справа и слева видны мосты, потоки машин сновали по ним взад и вперед. Справа, вдалеке, увидел знакомые очертания храма Василия Блаженного, определил: Красная площадь находится справа. Когда перешел маленькую речку, ступил на большой мост, через Москва-реку, удивился: надо же, две реки, большая и маленькая, рядом текут.
Красная площадь в этот раз не поразила его настолько, чтобы от восхищения открыть рот, все же видел уже Исторический музей, Мавзолей, Храм Василия Блаженного, ГУМ. Исторический музей закрыт на реконструкцию, очереди в Мавзолей не видно, закрыт до следующего дня. Впрочем, в Мавзолей не пошел бы, его не покидало неловкое чувство: выставили на всеобщее обозрение тело великого человека, а чувствуешь нездоровый интерес, словно подглядываешь в замочную скважину на обнаженное женское тело. Николай зашел в ГУМ, в прошлое посещение солдат в главный универмаг страны не повели. Он разглядывал витрины, удивлялся, сколько товара выставлено, дошел до фонтана, вспомнил расхожую фразу: «Встреча в центе ГУМа, у фонтана!». Еще раз вышел на Красную площадь: «Доведется ли когда побывать здесь?!», - вздохнул, поспешил в сторону вокзала.

Кубань встретила Николая почти летним теплом. Он сошел на своей станции, окинул взором простор, вдохнул полной грудью степной воздух. Сколько же здесь простора! Отвык глаз от степной шири. Вот она - родина! И сердце учащенно забилось, и волнение возникло в груди. Как не красивы владимирские леса, а не променяет их на свои кубанские просторы.
Ленка увидела брата издалека, понеслась навстречу, кинулась в объятия, удивив Николая своим ростом и девичьей статью.
-Ох, братик, какой же ты красивый в форме! – затрещала она. – А чего ж ты телеграмму не дал, мы бы тебя на станции встретили.
-Не хотел беспокоить. Да и сам толком не знал, когда приеду. В Москве, например, билеты не продавали, еле достал.
Полкан рвался на цепи, узнал хозяина, лаял с повизгиванием. Николай подошел, погладил, потрепал, пес стремился лизнуть лицо.
-А почему на цепи? – спросил сестру.
-Так забора нет. На людей лает, его боятся. И с собаками дерется, - пояснила сестра.
Николай зашел в дом, придирчиво осмотрелся, выхватил взглядом недоделки. В целом, остался доволен. Дом получился большим, светлым. Это если сравнивать с их  домом в хуторе. На фоне зажиточных ближайших домов, конечно, дом небольшой, неказистый.
-Пойдем скорее к маме, она дни считала, когда же ты приедешь, - теребила его сестра.
-Погоди, надо бы переодеться во что-нибудь цивильное, - остановил он Ленку.
-Что ты Коля! – запротестовала она. - Пойди в форме, мама не видела тебя в форме. И другие пусть посмотрят, ты такой красивый при параде.
Николай нехотя подчинился. Вышел на крыльцо, пес опять запрыгал на цепи. Он подошел, отстегнул ошейник. Полкан на радостях подпрыгнул выше Николая, отряхнулся, тут же дал круг по огороду, снова подбежал к хозяину.
-Он же сейчас с кем-нибудь сцепится, - напомнила сестра.
-Ничего, удержим, - трепал Николай собаку по загривку.
Они шли по станице, прохожие оглядывались на солдата:
-Чий же то хлопец вернулся? – подслеповато вглядывались бабы. Ленка гордо держала брата под руку.
Возле правления кто-то подсказал:
-Тамарки Стаценко сын, наверное… Та шо з хутора к нам переехала…
Возле фермы доярки увидели Лену, а с нею парня в форме, догадались, кто может идти с нею, кликнули Тамару. Та бросила корзину, побежала навстречу, припала к сыну, заплакала. Николай прижал к груди ее худенькое тельце, приговаривал:
-Ну, ну… будя! – и поглаживал мать по спине. Про себя отметил: «Постарела».
Втроем вернулись в телятник. Доярки любопытства не скрывали:
-Твой? – спрашивали.
-Мой! – гордо отвечала Тамара.
-Наш, - повторяла Лена.
-Хорош! – качали головами доярки.
-Я сейчас, сынок, сдам телят, пойдем домой, - суетилась мать.- Проголодался с дороги?
-Не торопись, успеем мама.
Николай огляделся. Отвык за два года армии и два года учебы от запаха навоза и прелого силоса. От роя мух, от грязи, так и не успевшей высохнуть на весеннем солнце. От мятых, грязных, когда-то белых, халатов доярок, неряшливого вида скотников, лениво перекладывающих силос из тачки в тамбур коровника. Все же есть где-то другая жизнь, более чистая и аккуратная. Коровы будут всегда. Значит надо делать чистой и аккуратной жизнь в этой станице, на этой ферме. Сумели же избавиться от разбитых окон, разваливающихся стен. Внедрили автодоение, автоматическую уборку навоза. Такие мысли пронеслись в голове Николая, тут же улетели, испарились, осталось весеннее, теплое солнце и радость по возвращению домой.
Когда на обратном пути проходили мимо правления колхоза, встретили нового председателя. Увидев Тамару с дочерью и солдатом, подошел. Поздоровался, спросил:
-Сын?
-Сын, - подтвердила Тамара.
Председатель протянул руку, представился:
-Анатолий Егорович.
Николай пожал протянутую руку, представился.
-Чем, Николай, намерен заниматься? – просто спросил он.
-В институте восстановлюсь. Работать буду.
-Специальность имеешь? – заинтересовался председатель.
-В армии курсы по электротехнике закончил. Электрик второго разряда. Правда, по самолетам. Бытовую электрику нам тоже преподавали.
-Отлично! Во второй бригаде как раз нужен электрик. Справишься? – председатель пытливо посмотрел на вчерашнего солдата. Николай пожал плечами:
-Не боги горшки обжигают.
-И правильно! Зарплаты у электриков не ахти какие, но если совместить…  На ферме тоже нет электрика, лампочки вкручивать большого ума не надо, а если что серьезное случится, у нас аварийная бригада имеется. Так что, флаг тебе в руки, – напутствовал председатель.
Мать заступилась:
-Егорыч, он только приехал. Пусть недельку отдохнет, погуляет, - припала она к плечу сына.
-Недельку пусть погуляет, - согласился председатель, похлопал по предплечью Николая, хотел было распрощаться, приостановился: - А ты в каком институте восстанавливаешься?
-В строительном.
-Жаль! Строителей полно, строить некому. А мне юрист нужен. Случаем, с юриспруденцией не знаком?
-Нет, - с сожалением ответил Николай.
Председатель  покивал головой, проговорил виновато, будто в том его вина:
-Целый шкаф договоров и бумаг всяких, разобрать – руки не доходят, - посетовал он.
-Что же в районе юристов нет? – спросил Николай. - Прислали бы…
-В районе юристы есть. Только кто на такую зарплату в колхоз поедет. Знаешь, какая ставка у юриста в колхозе? Меньше, чем у электрика. То-то! Бывай! – взмахнул рукой, заспешил к служебной машине.
-Ниче, вроде, мужик, - высказал свое мнение Николай, когда они отошли.
-Все сначала ниче, а посля гайки начинают закручивать,- согласилась мать. – Только крылья ему районные власти сильно подрезают, палки в колеса ставят, -  и вкратце рассказала историю с выборами председателя.
Вечером на новом мотоцикле с коляской приехали Толик, Лида и сынишка. Карапузу шел четвертый год. Лида с округлившейся талией, подошла, поцеловала Николая в щеку, старательно стерла губную помаду. Она давно не походила на ту застенчивую девчонку, какой казалась в первые годы свиданий с Толиком. Перед ним стояла крупная, уверенная в себе женщина, теперь она могла на Толика и прикрикнуть. С другом обнялись, пытаясь друг друга оторвать от земли. Толик отпыхался, проговорил:
-Ну, ты  боров! Неплохо в армии питают.
Но и Толик возмужал, статус женатого человека сделал его строже, взрослее, он все же  мельче Николая, узок в кости, но жилист, как все крестьяне, которые с детства знакомы с физическим трудом.
-Я вижу, вы время даром не теряли, - проговорил Николай.
Лида потупилась, Толик самодовольно проговорил:
-Пора и лапочку дочку…
-Друзья мои, я не о том, - поняв свою оплошность, поспешил поправиться Николай, - я на мотоцикл намекал. Успели новую технику себе купить.
-А-а! Как же, заработали, - гордо покосился на мотоцикл друг.
-Вот, вот! Пока некоторые родине долг отдавали, остальные язвенники на технику деньги зарабатывали. Прокатиться дашь? – хохотнул Николай.
-Хоть сейчас, – не раздумывая, пообещал Толик.
-Нет, нет, - запротестовала мать, - все за стол.
Уселись под старой жерделей. Раньше дерево росло на пустыре, теперь оно естественный ландшафт их двора.
Спустя час, приехала крестная тетя Рая с дочкой Мариной. Тетя Рая обнимала Николая, даже всплакнула на радостях. Марина худощавее подруги Лены, такая же востроносенькая, в маму. Все же повзрослевшая девушка, ростом догнавшая свою мать. Николай не переставал удивляться: всего два года прошло, а как выросли соплюшки, стали девушками. Он заметил, как изучающее взглянула на него Марина, то был взгляд девушки, уже интересовавшейся парнями. Да и крестная подлила масла в огонь:
-Вот, Коленька, невеста тебе подросла. Бери. Я только рада буду такого зятечка иметь, - тараторила крестная, стараясь за быстрым говорком свести к шутке свое истинное намерение.
Марина вспыхнула, отвернулась, с Леной поспешила скрыться в комнате, пошушукались там, вышли, сели за стол, девушка боялась взглянуть на Николая. Тетя Рая подняла рюмку и провозгласила тост за возвращение крестника. Только выпили, с работы зашли дядя Алеша с дочерью Полиной. Николай обнялся с родным  дядей, поцеловался с Полиной, успел отметить: губы ярко накрашены, глаза подведены. Еще до застолья, когда он расспрашивал о родственниках и знакомых, мать пояснила: «Я редко к ним хожу. Алексей заходит часто, ему по пути с работы. Выпьет стакан самогона и идет домой». А Лена по секрету поведала: «Полина встречается с женатым человеком. Отец переживает. А тетя Варвара костерит жену того «жениха»: и ладорка, и грязнуля, и любви про меж них нет. А той «жених» уже с пятой встречается, как его жена терпит, никто не знает». Вот так в станице! Ничего не тайна, все секрет.
-Что думаешь делать? – спросил дядя Алеша, выпив стакан самогона, и не поморщился.
-Работать. Сначала в институте восстановлюсь на заочное отделение. Потом оформлюсь на работу, - пояснил племянник.
-Кем?
-Мы председателя встречали, обещал место электрика во второй бригаде, - пояснил Николай.
Толик хлопнул себя по коленке:
-Опять к нам? Здорово! А ты в электрике волочешь? – спросил он, - Или токмо лампочки вкручивать? – и рукой показал, как вкручиваются в патрон лампочки.
-Даже корочки имеются! – гордо ответил Николай и подмигнул Марине, та еще сильнее потупилась.
Сидели допоздна. Толик рассказал о Кате: сдают государственные экзамены, два месяца каникулы, будут обустраиваться в станице, работать в школе учителями. О Машке Завьяловой ничего не известно. Знают со слов Кати: родила дочь. Живет в Краснодаре, в станицу приезжает редко. Поведал о хуторских новостях: зарплаты урезали, магазины пустые, в Краснодаре ввели талоны на продукты первой необходимости. Никто теперь по-соседски друг другу не помогает, только за деньги или бутылку самогона. В хутор приезжают варяги из разных городов, скупают на корню картофель, кукурузу, орехи, мясо, птицу. Скупают за копейки, в городе продают втридорога. Самому хозяину вывезти не дают, на дорогах милиция шерстит, приедешь в город, местная шпана заставляет оптом продать за дешево. Милиция вовсю оборзела, совершают рейды по хуторам и станицам, обложила данью всех рыбаков, частников. Жуликов и бандюков не ловят.
-Наконец, и к нам цивилизация докатилась, - продолжал Толик, - в станице проститутки появились. Не наши, приезжие. Пацаны, как узнали, что за это еще и деньги платить надо, погнали их пинками. Но при них бугаи были, пока пацаны за подмогой бегали, они в тачку прыгнули и укатили.
-Как будто в другую страну приехал, - вздохнул Николай.
-Что ты! Даже разговор изменился, слова новые появились: консенсус, плюрализм, секс, биржа,  я брокера с маклером путаю, кто из них кто – не знаю.
-А что, в станице брокеры и маклеры появились? – удивился Николай.
-Не-е, о цих токо в газетах пишут, та по телику говорят. Так и о проститутках раньше только в газетах писали, и ось пожалуйста… - пояснял Толик реалии новшеств происшедших в жизни станицы.
Лида окликнула уединившихся парней:
-Толя, пора, поздно уже, ребенок  спит…
-Действительно, засиделись мы, - встала и тетя Рая.
-А Марина у нас останется, - заявила Лена.
-Та и нехай остается, я с Комаровскими доеду до хутора. Лида с малым в коляске, я по-стариковски – сзади усядусь.
Николай проводил всех за калитку, попрощался, передал привет родителям Толика и Евсею Архиповичу, пошел провожать домой дядю Алешу и Полину до их двора. Вместе с ними зашел во двор Калининых. Михаил сидел за столом летней веранды, вечерял, он недавно приехал из очередной экспедиции,  заработанные деньги успел пропить не доезжая до дома. Сказал, деньги украли у него в дороге. Тетя Варя стояла рядом и полотенцем протирала тарелки. На приветствие Николая, Михаил только и сказал: «Привет!» - как будто расстались вчера, продолжал есть. Тетя Варя растянула губы в улыбке вежливости:
-Вэрнувся, значит… - то ли спросила, то ли утвердительно сказала тетушка, не прерывая занятий.
-Отслужил, - подтвердил Николай.
Больше говорить не о чем, они не  расспрашивали его о службе, о дальнейших планах, Николай им не интересен, перекинулся парой ничего не значащих фраз с Михаилом, на том и распрощался.
Долго сидели на кухне с матерью, Леной и Мариной, рассказывал им о Москве, Третьяковской галерее, метро. Девчонки вздыхали: вот бы съездить посмотреть! Маринка с любопытством украдкой  глазками на Николая постреливала. Мать ей с отрочества вдалбливала: вырастишь, выдадим замуж за Николая. Маринка поглядывала,  отмечала, брат подруги ею не интересуется. Теребила подругу, спрашивала:
-А на танцы он ходить будет? Может там пригласить его на белый танец? – с тайной надеждой спрашивала подругу.
-Да кто же его знает… - неопределенно отвечала Лена, - до армии с Машкой на танцы ходил…
Когда мать и Николай остались одни, сын, превозмогая смущение, попросил мать:
-Мне бы в Краснодар смотаться, дашь денежек на дорогу? В институте восстановиться и через месяц смог бы, когда заработаю,  мне Сергея Юрьевича повидать надо.
Из рассказов и писем сына Тамара знала, какое место в его жизни занимает бывший преподаватель.
-Коленька, денежку я тебе, конечно, дам. Только в чем ты, сынок, поедешь? Тот костюм, что я тебе сберегла, мал будет. Ты вон, какой вымахал! Возмужал! – мать горестно подперла кулаком подбородок.
-Ничего, мама! Что-то отошьем, где-то подрежем, рукава закатаем! На улице лето, - не пропадем, - успокаивал мать Николай.
-А кушать что там будешь? Люди на талоны в городе живут, - предупредила она.
-Полмешка картошки с собой возьму. Да я не на долго, два или три дня побуду, в институте восстановлюсь, и назад, - тут же переключился: -  Нам бы забор вокруг дома поставить, - проявил сын  озабоченность. – Живем, как в поле. Того и гляди, машины через двор в грязь ездить будут.
Мать засмеялась:
-Машины не ездят, а мотоциклами в грязь проезжают…
Утром Николай первым делом промерял шагами периметр двора. Подсчитал, сколько надо столбов под будущий забор, сколько пойдет штук штакетника.
-Лена! – окликнул он сестру. – Ты не знаешь, сколько нынче стоит штакетник?
Лена выглянула из кухни, ответила:
-Не знаю.
За нее ответила Марина:
-А я знаю, у нас соседи покупали, дедушка ругался, говорил, за такую цену раньше корову можно было купить. Десять штакетин стоит десять рублей. По рублю штука, - смущаясь, говорила она.
-Действительно, не хилая цена, - проговорил Николай, подсчитывая в уме количество штакетника на периметр их двора.  Удручающе дорого. А еще нужны столбы, поперечные бруски, забор, калитка. Он присел на скамеечку, прутиком стал чертить на земле цифры, вздохнул, встал и ногой растер надписи.

15.

Краснодар удивил Николая. Что-то изменилось в нем в худшую сторону. Надеялся, чутье подводит его, все же  отсутствовал здесь два года. За это время изменился  он сам. Чувствовалось какое-то запустение. Ветер гнал обрывки газет, люди старались быстро прошмыгнуть  мимо, не поднимая головы, не слышно смеха и возгласов приехавших на базар баб. Тем более, сегодня выходной, люди отдыхают, праздного народа должно бродить больше. Он недоуменно крутил шеей, волочил за собой тяжелый мешок и сумку. Пересек площадь, пошел к остановке автобусов, решил сначала позвонить Сергею Юрьевичу, подошел к телефону-автомату. И вдруг понял, что изменилось в городе. Краснодар напоминал ему прифронтовой город времен гражданской войны по известным фильмам. В городе уже нет белых, и еще не зашли красные. Улицы пустынны. Ветер гоняет по тротуарам прошлогоднюю листву и газеты, жители в ожидании  новой смены властей затаенно ждут, стараются меньше выходить на улицы, а если нужда кого-то заставляет выйти, стараются быстрее прошмыгнуть в переулок или быстрым шагом  пересечь площадь, скрыться в ближайшем проулке, подъезде или подворотне.
И все же Николай рад вновь увидеть Краснодар, вдохнуть совсем другой, чем в станице, воздух. Здесь прошли его лучшие студенческие годы, сформировался как личность. В груди ощутил некое волнение. Такое же волнение он испытал, когда посетил хутор. Смотрел с грустью на лиман, на котором прошло его детство, в хуторе познал первую любовь и первую женщину. Он шел по  хутору, ему встречались парни и девушки, здоровались, а он едва узнавал в них вчерашних школьников малявок. Зашел к дяде Диме и тете Насте, представился по случаю возвращения из армии, посидели, попили чаю, хотя дядя Дима предложил медовухи, парень отказался, дядя Дима одобрительно прогудел: «Ну, и правильно!», он расспросил их о житье, сходил на могилу к деду Ване.
 Николай бросил в щель телефонного автомата заранее приготовленные две копейки, набрал номер квартиры Сергея Юрьевича, пока шли гудки,  слышал, как громко бьется его сердце. На том конце провода ответили, он сразу узнал голос преподавателя.
-Сергей Юрьевич, это я, - Николай, - срывающимся голосом проговорил юноша.
Сергей Юрьевич искренне обрадовался:
-Коля, как я рад! Ты где?
-В Краснодаре. На вокзале, - ответил Николай, подумал вдруг, а имеет ли он право без приглашения припереться к нему в дом. Надо остановиться в общежитие у Руслана, а от него ехать в гости к учителю,  Сергей Юрьевич пресек его сомнения:
-Приезжай  сейчас же! Жду! Это хорошо, что ты с утра позвонил, еще немного и не застал бы меня. Я как раз собрался на кладбище съездить. Машеньку навестить…
В его голосе юноша слышал неподдельное радушие, крикнул в трубку: «Вместе съездим, я сейчас, Сергей Юрьевич!»

Сергей Юрьевич ожидал его на лестничной площадке, дверь в квартиру открыта, еще сверху увидев Николая, засмеялся:
-О-о, дружочек! Ты никак на рынке торговать собрался?!
Юноша скинул с плеча мешок, поставил на землю сумку, в два прыжка преодолел лестничный проем, обнял не как учителя, а как родного ему человека, даже позволил  слегка потискать из стороны в сторону, расцеловались троекратно, по-русски.
-Возмужал! – констатировал Сергей Юрьевич.
-А у вас седин прибавилось, - констатировал Николай.
Учитель развел руками:
-Стареем-с!..
Николай вернулся за сумкой и мешком.
-Я не на базар собрался. То мама вам гостинец передала. Говорит, у вас тут, в городе, с продуктами совсем плохо, - пошутил: – Говорят, люди с голода пухнут.
-Не пухнут, конечно, - проворчал добродушно Сергей Юрьевич, - но трудности с продуктами имеются…
Он занес в квартиру мешок и сумку, проговорил:
-Даже не верится, что  избавлюсь от надоевшей ноши, руки оторвал! – хлопнул в ладоши, счастливо тоненько рассмеялся.
-Зачем же, Коленька!.. – засмущался Сергей Юрьевич. - С продуктами, действительно худо, но ничего, живем, не вымираем… проходи, я тут чайничек вскипятил…
Николай начал доставать из сумки банки, пояснять:
-Это закрутки, огурцы и помидоры можно в холодильник, а эти на балкон. Мед можно сразу на стол. В мешке картофель, лук, свекла, - в общем, полный набор сварить борщ, - тоже на балкон, курицу в холодильник, - подавал он продукты.
Сергей Юрьевич крутил в руках банки, восхищался:
-Ах, какая прелесть! Только  зачем же ты, Коля, утруждался… Впрочем, огромное спасибо! Маме земной поклон от меня. Руки мой, садимся чаевничать, расскажешь что ты и как ты?
Они долго сидели на кухне, Николай все рассказывал о службе, о посещении Москвы, о своих ощущениях по приезду, о планах на будущее.
-Да разве все расскажешь за один день, Сергей Юрьевич, остановил себя Николай, - мы же хотели на кладбище съездить. Поехали. В этом городе есть единственная могила близкого мне человека.
-Спасибо, Коля. Она вспоминала тебя перед смертью. Просила, чтобы я помог тебе, хотела, чтобы ты жил у меня. Я был бы рад. Мне первое время трудно было без нее. Тосковал очень. Места себе не находил. Да и сейчас в груди саднит, - тихо, с болью в голосе говорил учитель.
Старое городское кладбище поглотила черта города, в нем уже не хоронили умерших. Сын добился у городских властей разрешения похоронить мать именно на этом кладбище, на нем  похоронены родители Марии Федоровны. Старые надгробья и памятники застывшими часовыми оберегали покой умерших, вдоль песчаных дорожек видны постаменты дореволюционных надгробий. Над кладбищем нависла извечная тишина. Даже шум машин и скрежет трамваев не доносился сюда. Слышно, как скрипит песок с гравием под ногами. Только здесь остро ощущаешь бренность бытия и скоротечность времени. Надгробие Марии Федоровны сделано из черного камня, простенькое на фоне других,  сделано с художественным  вкусом. Сын постарался найти хорошего мастера – позже пояснил Сергей Юрьевич,  открыл калитку в оградку, положил гвоздику на постамент, потрогал рукой фотографию, выдохнул:
-Здравствуй, милая. Вот и Коля к тебе пришел…
Присел на скамеечку задумался. Юноша тоже положил гвоздичку, сел рядом. С фотографии на них смотрела моложавая женщина, такой Николай ее никогда не знал,  черты хорошо знакомы, эта женщина всегда желала ему добра, любила материнской любовью.
-Два года прошло, - вздохнул Сергей Юрьевич, - а как будто вчера случилось. Первые месяцы одному в квартире жить не хотелось. Внучка с невесткой жили, помогали развеять тоску. Сын звал к себе жить… - на глаза навернулись слезы, он чуть отвернулся, не хотел, чтобы Николай видел, потер подбородок, как тогда, в больнице, -  разве я могу от нее уехать… Буду уж здесь доживать, навещать ее…
Над головой шумела листва вековых деревьев, ветер путался в ветках и раскачивал их, испытывая  на изгиб. Сидели долго, каждый думал свою думу, Сергей Юрьевич дотронулся до коленки юноши:
-Пойдем. А то я гостя уморю голодом.
-Да что вы, я совсем не хочу есть, - возразил Николай.
Сергей Юрьевич встал, наклонился, еще раз погладил фотографию, коротко поцеловал ее, первым вышел из ограды, пропустил парня, осторожно прикрыл дверцу.
Когда возвращались, Николай сказал:
-Сергей  Юрьевич, вы езжайте, а я в общежитие смотаюсь, друзей своих однокашников навещу. У них дипломные работы и государственные экзамены ныне, поздороваюсь с ними, узнаю, как у кого дела обстоят.
-Конечно, конечно… Только не задерживайся. Я ждать буду. Непременно приезжай…
Он обещал к вечеру приехать.
С удвоенным волнением походил к институту. Казалось, сейчас навстречу выйдут Катя, Руслан, Мария, такие же юные, молодые, не обремененные семьями и заботами. Их учеба в институте подходила к концу, некоторые курсы сдавали сессию, последний курс защищал дипломные работы. Студентов мало, тем более в выходной день. Руслана нашел быстро, вахтер подсказала, в какой комнате ошивается. Обнимал его Руслан шумно, представлял новым друзьям, тут же предложил:
-Приезд нужно обмыть.
-Нет, ребята, - остановил его Николай. – Я пустой, пить не на что. Да и вы вроде как при дипломной работе?
Руслан засмеялся:
-Одно другому не мешает. Да и не напиваться же мы собираемся. Не те времена – пойла днем с огнем не найдешь. Так, приличия для, а деньги не твоя забота. Счас! Женя! – обратился он к одному из парней, - сгоняй в гастроном, возьми хотя бы сырков плавленых, а я винца раздобуду…
Пока они суетились, Николай разглядывал чертежи их дипломных работ. Солидно и обстоятельно выглядели проекты типовых домов и сантехнического оборудования,  он заметил, не трогают чертежи  его душу. Уже не свербели от нетерпения руки, когда он видел чертежную доску, рейсшину и чистый лист ватмана. Перегорел к строительной профессии. Тем более, мучило сознание - не востребована профессия строителя в колхозе. Строят по-прежнему дяди Васи на глазок, да залетные артели кавказцев.
-Что же ты сестрицу замуж отдал за такого квелого очкарика, - упрекнул его Руслан, Николай вначале опешил, его сестра еще не замужем, потом вспомнил, друг так и не узнал правды: Катя не его сестра. Разубеждать не захотел, совестно, что так долго обманывал друга, только пожал плечами.
-А как же без тебя свадьбу сыграли, не могли дождаться? – допытывался Руслан. – Как так, - не подождать брата? У нас бы такого не простили! – шумел он.
-Я еще и не видел ее. Она  тоже государственные экзамены сдает. Живут на квартире. Завтра навещу, - соврал Николай.
-А ты где остановился? – спросил Руслан.
-Догадайся! – улыбнулся товарищ.
-Неужели у Сергея Юрьевича?! – радостно воскликнул он.
-У него, - подтвердил Николай.
-Ай, молодец, мужик! Привет ему передавай! До конца жизни помнить его буду! Если бы не он и ты, гулял бы я сейчас по горам Кавказа с отарой овец.
Зашел Муслим, прослышал о приезде Николая, подсказали однокурсники. Обнялись, отметили: оба возмужали.  Муслим старше, погрузнел, совсем  взрослый солидный мужчина, да еще лицо щетинкой трехдневной заросло.
-Ты на абрека похож, - улыбнулся Николай.
-Может я и буду абреком, - в ответ улыбнулся Муслим.
-Ага, с кистенем на дорогу выйдешь! – подзадорил его Руслан.
-Зачем с кистенем. Сейчас оружие посерьезней имеется, - возразил Муслим, никто не обратил внимание на его слова, обыкновенный студенческий треп. Никто не знал, пройдет несколько лет, и лицо Муслима будут показывать по телевизору в новостях, где он с автоматом Калашникова в руках будет призывать земляков к джихаду против неверных.
Позже Николай прогуливался с Русланом по скверику, в котором он провел столько вечеров с Марией, тот рассказывал последние студенческие новости. В институте сменили ректора. Прежний стал кому-то из городских демократов мешать. Зато теперь без денег в институт не только в Майкопе, но и в Краснодаре поступить невозможно. Прошли те времена. Докатились и до краевого центра мусульманские обычаи - брать бакшиш за экзамены, зачеты, контрольные, за  каждую мелочь, за каждую справку. Долго на грустной ноте продолжался разговор, жизнь в городе изменилась не в лучшую сторону. Чтобы как-то сменить тему, Николай спросил, когда Руслан женится. Тот сразу повеселел:
-Как только диплом защищу, так сразу  и женюсь. Хватит, набегался. Я тут столько девушек перепробовал, - ты не представляешь! – хвастал Руслан, - но на одной обжегся!
-Русская?
-Нет. Дагестанка. Мусульманка. Я тебя познакомлю, красивее твоей Марии, - ткнул пальцем в друга Руслан.
-Была моей. Кстати, как она? Не встречал?
-Нет. Катю видел, она рассказывала: живут хорошо, у них растет дочь, назвали Евгенией. Ездит на машине, муж разрешил свою водить. В общем, девочка упакованная. Ее муж из мединститута ушел. Не простили ему альянса со студенткой. Занимается частной практикой, говорят, народ к нему валом валит. Его в милицию таскали, только толку мало, нет у нас статьи за врачебную частную практику, - охотно пояснял Руслан. Тут же спросил: - А что, до сих пор   забыть не можешь?
-Нет, давно не вспоминаю. Просто – любопытно, как жизнь у нее складывается, - спокойно ответил он.
Странное дело, он находится рядом с Марией, стоит проехать несколько остановок на трамвае, но не испытывает желания видеть ее, нет трепетного волнения. Неужели все так в душе остыло? Хотя если прислушаться к себе, где-то в глубине осталась какая-то недосказанность, маленькая, совсем малюсенькая, обида на ее предательство. Ему было бы легче, если бы она тогда объяснилась с ним, хотя она запоздало сделала это в письме, в армию. «Наверное, во мне живет боль уязвленного самолюбия», - решил про себя он. В  большей  бы степени хотел видеть Катю. Не знал ее адреса, да если бы знал, не поехал бы. Катя замужняя женщина, пусть будет счастлива.
-У нас бы так жизнь складывалась! – воскликнул Руслан на реплику друга, хлопнул по плечу: - Проехали! Я на свадьбу тебя официально приглашаю и пришлю телеграмму. Ты должен приехать! Приедешь?
Николай улыбнулся:
-Непременно, если на подарок и портки денег заработаю.
-Э-э, слушай! Какой подарок! Ты подарок! Приезжай так, в чем сейчас, я тебе всегда рад буду…
Расстались тепло, по-братски, обещали друг друга из виду не терять.
Сергей Юрьевич ждал его, обрадовался, опасался, загуляет юноша со своей студенческой братией.
-Проходи, я тут картошечки нажарил, пировать будем.
Расположились на кухне, Сергей Юрьевич с гордостью водрузил на стол бутылку сухого вина, отметил:
-Берегу с дореформенных времен по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Специально для торжественного случая.
-Спасибо, что связываете мой приезд с торжественным случаем, - Николай был тронут.
Выпивали, говорили обо всем, стараясь охватить все темы, невольно перекидывались на общежитейские проблемы, Сергей Юрьевич сетовал: жить становилось все хуже, в городе невозможно купить сахар, масло, мыло, ввели карточки покупателей. Как следствие, в городе разгул спекуляции. Горожане стремятся завести подсобные хозяйства, вступают в огородно-садовнические товарищества. Власти под товарищества выделяют самые бросовые земли, но и такой земле люди рады. Чиновники строго следят, чтобы постройки в тех товариществах не превышали установленные пределы, заставляют сносить хибары, если они превышают размеры установленных норм. За всем этим кроется боязнь чиновников, вдруг люди на бросовых землях получат урожаи больше, чем на хваленых колхозных полях. Это же какой укор колхозному бездельнику?! Пришел горожанин, ничего не мыслящий в сельском хозяйстве, поколдовал, повкалывал, и через год-два получают урожаи выше, чем на удобряемых, черноземных землях. Сначала горожанин приобретет опыт на пяти сотках, а потом ему гектар подавай. Тут же возникнет вопрос: зачем нужны колхозы! Такого допустить нельзя.
Сергей Юрьевич долго говорил обо всем, что накипело, о чем  спорили на кафедре, где преподавательский состав раскололся на группки и течения, потом сам же себя остановил:
-Прости, заговорил я тебя.
-Нет, что вы! Очень интересно! Я же всего этого не видел, в армии жизнь протекает иначе, чем на гражданке. Такое ощущение, вернулся в другую страну, вернее – в другое время. Всего несколько лет назад, был убежден, родился в самом лучшем государстве, где все незыблемо, мы по восходящей движемся к лучшей жизни. И вдруг, такое падение и такое прозрение: и страна далеко не лучшая, идеология не совсем нормальная, история государства извращенная, и все о чем рассказывали старики в хуторе – чистая правда.
-А помнишь, в письмах, мы обсуждали национальный вопрос? – напомнил Сергей Юрьевич
Парень кивнул.
-Мои худшие опасения подтвердились. Достаточно посмотреть, что творится в Сумгаите – на национальной почве начинается резня. Волнуются крымские татары, жители прибалтийских республик требуют суверенитета, пошла цепная реакция. Лозунг «Все народы братья!» - не работает, в любой нации найдется лидер, который будет апеллировать к национальному самосознанию, строить свою политику, опираясь на национальный вопрос.
Николай слушал, соглашался и не соглашался. Воспитанному на «социалистическом интернационализме», не хотелось верить, что дружба пятнадцати республик держалась на штыках и процесс распада необратим. Дружил же он в институте с ребятами других национальностей. Никогда в голову не приходило унизить их по национальному признаку. В армии – такое случалось. Возникали мелкие стычки, в которых азиатов называли «чурками», кавказцев « абреками»,  прибалтов – «нацменами», но он не считал, что солдаты  намерено унижали по национальному признаку. И в то же время в стране творилось неладное, никуда не денешься от действительности.
-Возникает извечный вопрос: как быть и что делать? – юноша вопросительно посмотрел на учителя.
Сергей Юрьевич во второй раз смущенно остановился, задумчиво посмотрел на юношу, взял бокал, приподнял, ответил:
-Пока пить вино. Потом будет видно. А какие перемены произошли в вашей станице?
-Внешне – никаких. И все же некоторые изменения произошли. Впервые за много лет избрали председателя на альтернативной основе. Не того, которого прислал райком, а своего, колхозного, доморощенного. Вот она – демократия в действии! – слегка прихвастнул Николай, словно в этом есть толика его заслуги.
-Я бы не разделял твоего оптимизма по поводу выборности начальников, - задумчиво ответил Сергей Юрьевич.
Юноша слегка загорячился:
-Почему, Сергей Юрьевич! Ведь принят Закон о трудовых коллективах, здорово, если трудовой коллектив сам выберет себе начальника, и будет контролировать его деятельность, распределять фонд заработной платы. Не справится – в шею. Разве это не признак демократических принципов?!
Учитель помолчал, посмотрел на свет содержимое бокала, медленно поставил его на стол, внимательно посмотрел на юношу, проговорил:
-В Краснодаре наблюдается иная картина. На заводах появилась четвертая власть, наряду с парткомом, профкомом и директором. Это – совет трудового коллектива. Они выбирают директором не самого рачительного, а наиболее лояльного, харизматичного чиновника из своей среды, который обещает при малых затратах скорые блага для всех.  Демагоги, дорвавшиеся до директорского кресла, чтобы выглядеть в глазах избравшего их коллектива прекрасными руководителями, начинают использовать средства заводов исключительно для распределения благ, нисколько не заботясь о развитии предприятия, а тем более о бюджете страны. Такая попытка власти страны опереться на народ, на трудовое участие коллективов, чтобы преодолеть  сопротивление бюрократии и консерваторов на местах, оборачивается полной анархией. Помнишь, я тебе писал, в гражданскую тоже выбирали командиров?
-Выбирали не самых смелых и лучших? – недоверчиво спросил Николай.
-Думаю, да. Поэтому, вскоре отказались от такой практики. Вот у вас в колхозе выбрали председателя единогласно?
-Не знаю, наверное, нет.
-Правильно! Кто-то не знает его деловых качеств, кто-то вообще его не знает, или знает не с лучшей стороны. А с кем вместе застольничает,  те готовы две руки поднять. Палка в двух концах: выигрываешь в демократии, проигрываешь в производственном процессе. В общем, для меня проблема тоже новая, мало изученная. Поживем – увидим. Ты скажи, какие планы у тебя на ближайшие годы? – тут же вопросом переменил он тему.
Николай пригубил терпкое вино, поставил бокал, готовясь к разговору, который хотел обсудить с матерью, но так и не решился.
-Я не знаю своих планов на ближайшие месяцы, не то, что годы. Сейчас как витязь на распутье: прямо идти – оканчивать институт, в котором несколько разочаровался. Мне уже не хочется учиться в строительном. Никогда не испытывал острого желания им быть,  хотел помогать своему колхозу. Однако, колхозу не нужны инженера строители. Это подтвердил новый председатель колхоза. Сейчас ему нужны юристы. Налево пойти – работать электриком в колхозе и зарабатывать деньги, поднимать сестру, самому встать на ноги. Хотя там такие заработки, что вряд ли разгуляешься. Направо свернуть – забрать документы и подать их в юридический институт, но меня не поймет мама, столько лет  тянула меня за уши, а я все бросил и начал сначала – язык не поворачивается объявить ей об этом.
Он замолчал, с любопытством посмотрел на Сергея Юрьевича, что он скажет. Тот хмыкнул, выпятив нижнюю губу:
-При твоем умении работать со скучными текстами, коими являются доклады наших генеральных секретарей, юрист из тебя получился бы не плохой. Ты умеешь анализировать. Я же видел тебя несколько в иной ипостаси: хотел увидеть в тебе журналиста. Ты неплохо владеешь пером, у тебя не плохой слог, пишешь образно, живо,  с удовольствием читал твои письма.
-Надо же! Никогда не задумывался! – удивился Николай.
-Очень, напрасно! Я как раз изучаю путь развития нашей советской журналистики, размышляю над созданием  и выпуском народной газеты, мне нужен помощник, и я рассчитывал на тебя.
-Интересно! А газета, какая – подпольная? – с любопытством спросил юноша.
-Что ты! Легальная. Прошли времена подпольных игр. Да и стар я для революционера подпольщика. Кто-то же должен говорить народу правду о текущей действительности, о недавней истории. Наша краснодарская пресса неповоротлива и лжива. Нужна свободная пресса, которая не оглядывалась бы на власть и цензуру. Например, жители Краснодара только через два дня узнали о приземлении самолета на Красной площади. Все боялись публиковать, ждали официального разрешения властей, – и тут же отвлекся от основной мысли, Сергей Юрьевич горячо заговорил: - Кстати, какая звонкая оплеуха противовоздушным вооруженным силам. А ты хвалил нашу боевую мощь. Мальчишки летают по небу Советского Союза, как у себя дома, пересекают несколько границ и военных округов. Да Бог с ним, с самолетом, тут, представляешь, прочел мемуары Хрущева, поразился его откровениями: в двадцать лет, будучи простым слесарем, он до революции на свою зарплату мог позволить себе снять квартиру с гостиной, столовой, кухней, спальней. Получал сорок пять рублей. Хлеб стоил пять копеек, сало – двадцать две копейки за фунт, яйцо – копейка штука, сапоги стоили шесть-семь рублей. И он же задает вопрос, что за государство мы такое построили, если до революции рабочие жили лучше, чем за все годы советской власти. Мы, дескать, обещали народу рай, когда свергали монархию. Может, на том свете народ  попадет в рай, но хотелось бы хорошо пожить и на земле. Это говорил не кто-нибудь, а первый человек в  государстве! – приподнял палец Сергей Юрьевич. - Когда народ узнал, что до революции люди жили лучше? Только спустя семьдесят лет! Предположим, в силу своих научных изысканий я знал об этом и до прочтения мемуаров Хрущева, но многие об этом только догадывались. А тут появится газета, которая на своих страницах будет публиковать правду о нашей истории, о наших краевых и городских делах.
-Отлично! Только факультета журналистики в Краснодаре нет, а филиал всесоюзного юридического института есть, - привел аргумент Николай.
-Прекрасно! В качестве юриста ты будешь еще больше необходим. Журналистов найти не проблема. Хорошую статью написать может любой грамотный человек. Безграмотные статьи,  верные по сути, будет править редактор. Но учти: в юридический тебя если и примут без экзаменов, то вновь на первый курс. Или, если кое-какие предметы досдашь, - тогда на второй. Ты готов к этому?
Юноша повел бровями, потом утвердительно кивнул головой.
-По поводу моего предложения, можешь не давать ответ прямо сейчас. До того, как удастся создать газету, если такое вообще возможно, – пройдет не один год. Старый, советский закон о печати устарел, а нового - пока не издали,  идея его создания витает в воздухе. Думаю, закон о печати - вопрос времени. К тому времени ты осмотришься, освоишься, а тогда и решим, как нам построить отношения равных партнеров по созданию нового органа печати.
-Здорово! – только и мог ответить Николай, нисколько не веря в возможность создания своей газеты. Орган печати для него  создание неземное, газету творили Боги. Спорить не стал.
Чтобы отвлечь внимание от темы, незнакомой ему,  встал, разминая ноги, прошелся по комнатам, заметил пустые полки, некоторых книг явно недоставало.
-Сергей Юрьевич, я что-то не вижу энциклопедий Эфрона и Брокгауза? – крикнул на кухню Николай. Хозяин зашел с тарелкой и полотенцем на плече.
-Пришлось расстаться, - виновато произнес он. – Отнес в букинистический магазин. Зарплаты платят с перебоями…
Николай отобрал у него тарелку и полотенце.
-Я сам помою, - сказал он.
Сергей Юрьевич заупрямился:
-Нет, нет, вы мой гость!..
-Ну, вот, хотите, чтобы я у вас жил, помогал, а посуду мыть будете вы! Так нельзя!
-Хорошо! Мыть будем по очереди, - согласился Сергей Юрьевич.
Засмеялись, обняли друг друга за плечи, пошли на кухню допивать вино.

Домой Николай приехал через неделю. Не заходя домой, зашел в правление.
-Председатель у себя? – спросил секретаря, поставив перед ней стопку книг. Полная женщина в возрасте недоуменно взглянула на юношу, потом на стопку книг:
-На месте, - подтвердила она, с любопытством разглядывая незнакомого посетителя.
-Один?
Секретарь кивнула. Ничего более не спросив у опешившей под таким напором тетки, толкнул дверь, зашел в кабинет.
-Анатолий Егорович! – начал с порога Николай. – Если вам нужен юрист, тогда вот!.. – он протянул документы, удостоверяющие его поступление в юридический институт, и кивнул на стопку юридической литературы. -  Конечно, юрист пока я никакой. Но и у вас руки до договоров не доходят. Я предлагаю: в свободное от работы время разобрать ваши «авгиевы конюшни», систематизировать договора по датам, по срокам исполнения, по суммам, и так далее. И мне практика, и вам выгода.
Председатель несколько удивленно смотрел на ворвавшегося в кабинет юношу, с трудом вспомнил: кто он, недоуменно спросил:
-Какие конюшни?
-Авгиевы. Это из древнегреческой мифологии. Что скажете?
Председатель посмотрел на бумаги Николая, потом посмотрел на него, несколько секунд размышлял:
-Занятно, - проговорил Анатолий Егорович. - Хорошо, по рукам!

16.

В круговерти забот время летит быстро. Не зря старики жалуются на быстротечное время. Потому как жизнь их проходит в  суете, вечном труде. А у Николая день заполнен с раннего утра до позднего вечера. Утром с доярками и скотниками ехал на ферму, на свою основную работу, вечером шел в правление, садился за бумаги, изучал, систематизировал, подготовил ряд ответов на претензии других колхозов. За год полностью привел в порядок запущенный участок работы. Председатель только хмыкал, наблюдая за первыми потугами Николая. Позже проникся к нему неким уважением, а когда благодаря грамотно составленным письмам Николая отбили несколько претензий других колхозов, потом по доверенности колхоза он выступал в суде в качестве ответчика и выиграл суд, председатель освободил его от должности электрика, назначив на должность юриста. И даже гордился им, когда на межрайонном совещании один из председателей, у которого они выиграли суд, спросил:
-Ты дэ соби такого головатого хлопця знайшов?
-Свои кадры растить надо, - ответил, улыбаясь, тот не поверил, погрозил пальцем: «Знаем, мол, откуда!». Многие председатели пользовались услугами краснодарских юристов, которые за половину суммы иска готовы отстаивать права колхозов в судах.
Весной и осенью Николай ездил сдавать сессию,  между сессиями тоже приходилось часто бывать в Краснодаре. Останавливался неизменно у Сергея Юрьевича. Тот по-прежнему преподавал литературу и русский язык,  идею создать собственную газету не оставил. В этом ему помогали однокашники, работавшие в том или ином издании, но учредить газету никак не мог. А если и мог, - то только под эгидой крайкома партии или комсомола,  тогда бы  никогда не смог публиковать те материалы, которые виделись ему, будь он независимым редактором. «В такой большой стране, как наша, нет закона о печати, - часто жаловался Сергей Юрьевич  Николаю. – Подписали Хельсинские соглашения, присоединились к Международному пакту о гражданских политических правах, говорим о свободе слова, только нашему режиму свобода слова – кость поперек горла». И посовещавшись с Николаем в один из его приездов, решили воспользоваться Законом о кооперации, создать кооператив по выпуску краевой газеты. Николай взял отпуск в колхозе, месяц прожил у Сергея Юрьевича, бегал по всем инстанциям, собирал нужные бумаги и подписи.
Сергей Юрьевич решил пригласить в гости своих друзей, работавших в разных партийных и государственных учреждениях, редакциях и издательствах, чтобы за круглым столом обсудить с ними преодоление первых трудностей, связанных не только с выпуском газеты, как таковой, но и с самим процессом ее создания. Посоветоваться, как правильно составить договора на поставку газетной бумаги, договора с типографией, набор сотрудников, бухгалтерский учет, кому при этом нужно поклониться, и многое другое, с чем придется столкнуться новому предпринимателю. Дорожку торили впервые. Так же страшно, как прыгнуть первый раз с парашютом, но интересно и захватывающе.
Как раз в этот день приехал сын Сергея Юрьевича – Вадим. Николай видел его впервые. Не совпадали их посещения Краснодара.  Сергей Юрьевич представил их друг другу, юноша оглядел его фигуру. Высокий, ростом в отца. Только отец сухопар, а сын широк в плечах, солиден и представителен.  Морская форма шла ему,  никогда ранее в форме сын не приезжал в гости или в отпуск, говорил: в степной столице морскому офицеру в форме делать нечего. Тогда Вадим Сергеевич приезжал на общесоюзное совещание, которое состоялось в Новороссийске, на обратном пути грех не завернуть к отцу хотя бы на одни сутки. Вадим Сергеевич снисходительно пожал в ответ руку, глянул на отца, то ли спросил, то ли констатировал факт,  фраза не понравилась Николаю:
-Очередное молодое дарование, папа.
За него ответил Николай:
-Я не тот случай. Молодого дарования из меня не вышло.
Он знал, ранее Сергей Юрьевич помогал некоторым подающим надежды студентам продвинуться, один из них закончил аспирантуру, защитился, другой – известным литературным критиком.
-Да?! – удивился Вадим Сергеевич. – И что же вас связывает?
-Меня - глубокое уважение. А что находит во мне Сергей Юрьевич, - спросите у него, - Николай постарался не заметить колкости вопроса.
-Но, но, Вадик! – похлопал сына по спине Сергей Юрьевич. – Не обижай моего юного друга. В их юности я черпаю вдохновение. Помимо всего прочего, Коля будущий юрист, зарекомендовал себя грамотным состоявшимся юристом, хотя диплома у него пока еще нет. Быть юристом, как обладать талантом: либо он есть, либо – нет. Думаю – у Николая он есть. Главное, - человек он хороший, цельный, не испорченный, - Сергей Юрьевич подхватил обоих под руки, повел к кухне, - помогите-ка лучше мне, сейчас придет орава голодных  моих однокашников.
Николай нарезал сервелат, который привез Вадим Сергеевич, резал хлеб. Морской офицер снял китель, отстегнул галстук, закатал рукава, чистил картошку, взглянул на притихшего юношу, толкнул его плечом, примирительно сказал:
-Ты не обижайся. Папа многих в люди вывел. Не многие ему за это «спасибо» говорят. Забывают!
-Не думаю, что Сергей Юрьевич ради  «спасибо» помогал. Такой уж он человек, - но жест Вадима Сергеевича примирил их.
-Я не правильно выразился, - поправил себя Вадим Сергеевич, - конечно, от души помогал. Это мне чуть-чуть за него обидно, что люди, которым он помог в этой жизни, забывают прислать обыкновенную открыточку к празднику.
Чуть позже, по очереди начали подтягиваться друзья Сергея Юрьевича. Все бывшие однокашники, вместе оканчивали педагогический институт, но никогда  не работавшие по специальности, за редким исключением. Эдакий мальчишник седых мужчин. Только одна женщина разбавила их кампанию - Белла Станиславовна – жена заведующего отделом агитации и пропаганды в крайкоме партии Олега Николаевича Рублева. Она считалась самостоятельной женщиной, даже в гости пришли порознь с мужем, каждый подчеркивал свою независимость, работала в редакции «Молодой коммунист Кубани», слыла жестким заместителем главного редактора. После них позвонил в дверь заместитель главного редактора газеты «Советская Кубань» - Кобенко Владимир Исаевич, мрачный, худой, сгорбленный от постоянной работы за столом. Он долго вытирал ноги в прихожей, сморкался и подкашливал, пока не предстал перед однокашниками в своем вечном потертом пиджаке темно-грязного цвета. Валерий Вячеславович Шагов – отвечающий за выпуск бюллетеня по сельскому хозяйству в краевом исполкоме, и Егор Иванович Семенов – проректор педагогического института, единственный после Сергея Юрьевича, кто не изменил профессии, - пришли вместе, принесли с собой атмосферу шумного оптимизма. Все гости долго трясли руку Вадима, которого видели крайне редко, то он учился, потом отбыл к месту службы, удивлялись его годам, званию, форме. Для них он оставался мальчиком из того далекого времени, когда сами были молодыми и беспечными студентами.
Валерий Вячеславович зорким глазом орла оглядел стол, тут же схватил кружечек сервелата, с возгласом: «Я его вкус успел позабыть!», - тут же отправил в рот, получил по руке от Беллы Станиславовны, которая начальствующим тоном отправила его в ванную мыть руки.
Хозяин,  его сын и Николай продолжали носить с кухни тарелки, Сергей Юрьевич протянул две бутылки коньяка Олегу Николаевичу, велел откупорить и разлить. Когда все расселись, Николай пытался увильнуть с книгой в другую комнату. Сергей Юрьевич решительно воспротивился, заставил сесть за стол, представил юношу, как верного  и равноправного помощника в своих делах, без которого ему тяжело было бы справиться с регистрацией кооператива по выпуску газеты. На него взглянули без интереса, чужой в их компании молодой человек.
-Дожили! – скептически проговорил Олег Николаевич. – Мало нам кооперативных столовых, теперь кооперативы будут издавать газеты, и заниматься промывкой мозгов.
Сергей Юрьевич погрозил ему,  сказал совсем другое:
-Давайте выпьем сначала за встречу. А потом я попытаюсь привлечь вас в качестве своих духовных наставников. Не трогай, Олег, кооперативы. Вспомни НЭП, - политику,  которая в короткий срок накормила людей.
Валерий Вячеславович приподнял бровь, поддержал Сергея Юрьевича:
-Не горячись Олег. Кооперативное движение - эксперимент. Возможно, инициативу высших органов власти не поддержит народ, - попытался умерить пыл Рублева Валерий Вячеславович.
-Не надо! – загорячился Олег Николаевич. - Рвачи у нас всегда найдутся! – не согласился он с репликой. – Правильно говорит мой шеф Иван Кузьмич: «Как появятся деньги у кооператоров, они тут же станут претендовать на власть!».
Молчавший Владимир Исаевич тут же подал реплику:
-Вот тут-то собака и зарыта!  Наш Полозков на всех углах кричит, на всех собраниях утверждает, он поддерживает кооперативы, а сам закрыл свыше шестисот кооперативов. На словах он демократ, не против кооперативов, но боится, придет с деньгами чужой дядя и отберет у него власть. Те, кто против кооперативного движения, прежде всего, боятся потерять власть, - решительно проговорил Владимир Исаевич.
-Да-а, ладно тебе! Ты в своей газете уже давно готов отдать власть черте кому! – раздраженно парировал Олег Николаевич. – Никакую экономику эти частники не поднимут. Набьют карманы деньгами, накупят наркотиков, оружия, и еще какой дряни. Не зря  заместитель прокурора края высказал зрелую мысль: почему мы должны слепо повиноваться закону, который не отвечает чаяниям народа!
Николай непроизвольно повернулся в сторону Олега Николаевича, стул под ним предательски заскрипел.
-А в древнем Риме говорили: пусть падет Рим, но восторжествует закон, - неожиданно для себя проговорил Николай, не собиравшийся вступать в полемику с мужами. Реплика юноши настолько удивила их, что над столом повисла тишина.
Владимир Исаевич хмуро показал вилкой на Николая:
-Устами вьюноши глаголет истина. Даже он понимает…
 Сергей Юрьевич поспешил разрядить обстановку:
-Друзья мои! Мы не ссориться собрались, - напомнил он, - все выпили? Тогда и я закушу, - и начал демонстративно накладывать на тарелку вареную картофель.
-Напрасно ты обижаешь Ивана Кузьмича, - обратилась Белла Станиславовна к Владимиру Исаевичу. – Ты его просто не знаешь. Интеллигентнейший  руководитель! – патетически воскликнула она. - Творческий человек, - она понизила голос, словно выдавала государственную тайну. – Он в свободное от работы время картины пишет. Маслом!
-Хо! А я в свое время на скрипочке пиликал, а до интеллигента не дотянул. Ну их, этих бузотеров, давай,  Сергей, выпьем светлой памяти твоей Машеньки. Золотая женщина была! – возгласил Валерий Вячеславович. Он дотянулся до бутылки,  плеснул себе, Сергею Юрьевичу, вопросительно посмотрел на остальных.
-Чего остановился? Наливай! – буркнул Олег Николаевич.
-Да, Сережа, пустовато стало в доме без Марии. Светлой ее памяти, - приподнял рюмку Егор Иванович, подержал на весу, и одним глотком выпил.  Выпили в полной тишине. Белла Станиславовна не забыла реплики Валерия Вячеславовича, старательно разминая картофелину на тарелке, примирительно резюмировала:
-Напрасно ты, Валера, ерничаешь. Иван Кузьмич серьезный художник. Берет уроки у известных живописцев.
-Травку пишет? Солнышко с голубым небом? – усердно жуя, промычал Валерий Вячеславович.
-Смеешься? – Белла Станиславовна величественно повернулась в его сторону всем корпусом.
-Боже упаси! А что пишет? Неужели голых баб?! – округлил тот глаза, и под столом пнул носком по ноге рядом сидящего Егора Ивановича.
-Шут гороховый! – рявкнула без злобы на него Белла Станиславовна. Муж нашел нужным заступиться за жену, пояснил:
-Он пишет портрет Владимира Ильича. Не просто похожего на оригинал, а вождя мыслителя, философа, такой портрет, чтобы остался на века, - гордо за босса отчитался Олег Николаевич.
-Вот сейчас почаевничаем, и пойдем заказывать к нему портреты, - покивал головой Егор Иванович.
-Еще один юморист! – отстранился на стуле Олег Николаевич.
-Чего, право, ты в заслугу ставишь хобби своего шефа, - уже серьезно огрызнулся Егор Иванович. – Пусть бы лучше экономикой увлекся. Богатейший, хлебный край, сидим при пустых закромах. Стыдно должно быть. Ты бы послушал, что говорят мои студенты. А то привыкли слушать только тех, кто дифирамбы вам поет. Кончится катастрофой, как произошло в Куйбышеве: народ вышел на площадь и потребовал снять с должности их первого секретаря Муравьева. И сняли ведь!
-Наш тоже дождется, - уверенно прогудел Владимир Исаевич.
-Вот, вот! Во всех бедах вы, газетчики, виноваты! Гласность с вседозволенностью перепутали. Пропагандируете капитализм с человеческим лицом. Ты, Володя, запомни, кооперативы исчезнут, а стыд за их пропаганду останется, - загорячился Олег Николаевич.
-Газета не пропагандирует, а отражает реалии жизни, - устало отмахнулся Владимир Исаевич, - а стыдно будет вам, отделу агитации и пропаганды, то что вы пропагандируете, ни в какие ворота не лезет.
-Не нападай на газету, Олег, - поддержал его Сергей Юрьевич. – Кто, кроме газеты и радио скажет людям правду?
-Правда разная бывает, - напомнила Белла Станиславовна. – Мы работники идеологического фронта должны пропагандировать советский образ жизни, советские принципы.
Сергей Юрьевич привстал, что бы лучше видели его, обратился к ней, как к аудитории, которой нужно доказывать цель своей затеи:
-Беллочка, ты не права! Стоило мне затевать газету, чтобы пропагандировать только советский образ жизни. Для этого у нас уже есть газета «Правда».
-И «Молодой коммунист Кубани», - хохотнул Егор Иванович.
Владимир Исаевич не хотел вступать в спор, не утерпел, положил вилку.
-Белла, очнись! Ты не на митинге. Мы друзья, единомышленники. А ты рубишь с плеча: должны – не должны! А мне надоело согласовывать каждую строчку с партийными, не партийными органами, оглядываться на КГБ, МВД, Главлит и прочую цензуру. Писать о перевыполненных планах по уборке хлеба и надоям молока, а хлеба и молока как не было, так и нет, - вмешался в полемику Владимир Исаевич.
-А ты бы хотел печатать всякую отсебятину! – ехидно заключил Олег Николаевич. – Нет, брат, шутишь! Для того и существует наша советская цензура, щит – так сказать!
-А ты, Сергей, хочешь перегнать время, - обратился к Сергею Юрьевичу Егор Иванович. – В нашей стране нет закона о печати. А без такого закона тебе голову открутят, как куренку. Главный редактор, как сапер, ошибается только один раз. Один раз не то напечатаешь, - и твоей газеты уже нет.
-С этого момента попрошу поподробней, - попросил Сергей Юрьевич. – Где же наша цензура пребывает, если сейчас в периодической прессе много чего запретного печатают, такие вещи познавать приходится, диву даешься смелости центральной прессы?
-А сколько без цензуры узнаешь?! – усмехнулся Егор Иванович. – Белла, подскажи, ожидается ли закон о печати?
-Такой закон внесен в план рассмотрения законопроектов до девяностого года, - подтвердила Белла Станиславовна.
Владимир Исаевич грустно покачал головой, проговорил:
-За последние сорок лет попытки создать такой закон  - делались. И не единожды! В конце шестидесятых на Политбюро обсуждался законопроект о печати, Суслов вставил реплику: «Между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Хотелось бы знать, если мы отменим цензуру, кто будет вводить танки к нам?». Навсегда перепугав  и отбив охоту у наших партийных деятелей возвращаться к этому вопросу. Как бы настоящее желание издать закон о печати не осталось расчетом на очередной пропагандистский эффект.
Сергей Юрьевич откинулся на стуле, обвел глазами товарищей, спросил:
-Что же получается по вашему разумению: без цензуры нельзя, и с цензурой никак? Вот я хочу послушать ваше мнение, где та грань, отделяющая цензуру от гласности? – он внимательно оглядел каждого.
-Я могу согласиться с тем, что цензура является тормозом в газетном деле, - начал Олег Николаевич. – Но должен же существовать какой-либо сдерживающий фактор для нечестных журналистов. В печати начнется вакханалия компроматов, слив секретных сведений, разглашение государственной тайны. Кто поставит препон всему этому?
-Закон о печати и поставит, - напомнил Валерий Вячеславович.
-Закона еще нет, а газеты уже создаются. Думаете один Сережа у нас такой умный? – веско спросила Белла Станиславовна. –  Главлит должен выполнять свои функции, кто еще как не он будет отслеживать, чтобы в печать не попадали статьи враждебные стране, партии. Чтобы наша советская пресса не походила на бульварную. Правильно Олег говорит, за гласностью много в последнее время статей проскочило  компрометирующих наш советский строй, и секреты страны тоже публиковались по чьему-то недомыслию.
Владимир Исаевич опять не выдержал:
-Если бы Главлит только этим и ограничивался! Ему в рамках прессы тесно! Без его разрешения нельзя изготавливать значки, эмблемы, нарукавные повязки с текстом, лозунги, рисунки и так далее. Грузы и посылки с печатной продукцией, документы, клише, рукописи, чертежи, фото и кино документы, - тоже в их ведении. И самое гнусное, оплата труда цензоров Главлита производится за счет издательства, при которых они состоят. Моя же газета оплачивает труд этого Цербера! Да провались он! Ладно, был бы хоть умный дядька, а то прислали из бывшего НКВД,  заслуженного работника, охранял первых лиц края, те его и пристроили на хлебную должность. Однажды статью зарубил только потому, что корректор в слове «коммунист» не усмотрел правописание, пропустил с одной буквой «м». Брызгал слюной и кричал: это умышленное вредительство, при товарище Сталине получили бы десять лет лагерей.
По бутылке коньяка вилкой постучал Егор Иванович.
-Не забывайте, господа хорошие, цензура всегда действует тайно, остается вне критики, вне контроля со стороны граждан, - серьезно сказал Егор Иванович. Он изначально не был настроен на серьезный разговор. Все же не так часто они встречаются, думал, посидят, выпьют, вспомнят студенческие годы, протрепятся о жизни. А тут вон как зацепило!
-Ты бы еще КГБ под общественный контроль поставил, - буркнул Олег Николаевич, – те тоже действуют тайно.
Николай разглядывал убеленных сединой чиновников среднего ранга, таких одинаковых, и в то же время разных. Удивлялся: надо же, в одно время учились и росли, один институт заканчивали, никто из них у станка не стоял, но события последних лет трактуют совсем не одинаково.
-Егор Иванович прав! – опять неожиданно для себя вмешался Николай, - цензура преследует не столько самое произведение, сколько определенный образ мысли, значит, она изначально носит не правовой характер, поскольку право регулирует действие или бездействие, проступок или преступление.
Олег Николаевич всем корпусом повернулся к Николаю, чтобы внимательнее разглядеть его:
-И вы туда же, молодой человек?! А разве не за образом мысли следует то или иное деяние? Разве напечатанный призыв к войне не является преступным деянием? Доиграемся мы со своей гласностью – развалится страна на пятнадцать суверенных государств, попомните мои слова!
-Стареем мы, мужики, - вмешался Егор Иванович. – Ранее собирались, о бабах трепались, да простит нас Белочка, об искусстве говорили. А сейчас только о политике. В пику тебе, Олег, скажу: приезжали к нам в институт гости из Белградского университета, сербы. Коллега, профессор, в беседе за бутылочкой винца, рассказал о статье, напечатанной в Белграде на немецком языке. В ней говорилось: американцы сделают все, чтобы развалить Югославию. Поверьте, то будет всего лишь генеральная репетиция для последующего развала Советского Союза. Сербы в своем кругу посмеялись, пришли к выводу: Югославию они, возможно и развалят. Хорваты всегда были прозападниками. Но ядерную державу – Советский Союз – никогда.
-Конечно – никогда! Что за чушь! Как же тогда быть с «дружбой народов», «социалистическим интернационализмом», «патриотизмом»? – перечислял Олег Николаевич.
-А я уже ничему не удивлюсь, - устало вымолвила Белла Станиславовна. – Если у нас в настоящее время появился журнал «Плейбой», порнофильмы, которые ранее таможня дальше границы не пускала, - разве это не начало развала страны?
Все загудели,  соглашаясь, такую большую страну разъединить невозможно.
-Подождите, друзья, так мы далеко зайдем в своей полемике, - остановил их Валерий Вячеславович. – Сережу волнует грань между гласностью и тем чего нельзя печатать? - Я считаю, цензура не лучшее изобретение человечества, она подогревает интерес ко всякому запрещенному произведению, кто бы из вас читал «Архипелаг ГУЛАГ» или «Доктора Живаго», не запрети их цензура? – вмешался Валерий Вячеславович.
-Я полагаю, скрывая общественные пороки от гласности – цензура лишь усугубляет их последствия, - согласился с ним Егор Иванович. – Но я хочу спросить о другом: посильный ли ты груз хочешь взвалить на свои плечи, Сережа?
Сергей Юрьевич уверенно кивнул головой, всем своим видом пресекая дальнейшие расспросы на эту тему.
-Сережу вдохновила встреча Горбачева с руководителями средств массовой информации, - с некоторым сарказмом произнесла Белла Станиславовна. – Горбачев дал карт-бланш некоторым редакторам газет на публикацию скользких тем.
-Ты не права, - возразил Сергей Юрьевич, - меня в большей степени вдохновила информационная записка Главлита в ЦК о выступлении драматурга Шатрова против цензуры, которую мне любезно дал почитать из закрытых источников ты, Олег. Если драматурги не боятся выступать против всесильного ведомства в области литературы, то чего нам бояться? И коротко рассказал суть записки: в январе 1988 года, в Центральном доме литераторов им. А.Фадеева по вопросам истории, секретарь Союза писателей СССР драматург Шатров выступил с заявлением, в котором утверждал, что официальная цензура запретила публиковать в «Литературной газете» статью Аркадия Ваксберга «Царица доказательств». Тут же призвал писателей бороться за публикацию статьи.
Начальник Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР Болдырев вынужден был оправдываться в своей записке, дескать, его ведомство не запрещало статью, не оказывало давления на газету, статью задержали в связи с необходимостью обычной редакционной доработки.
-Конечно, Шатрову до небожителей ближе, - проворчал Владимир Исаевич. – А что нам делать, здесь, на местах? Кому жаловаться? Ивану Кузьмичу Полозкову? Ты вот что, Сережа, плюй на всех! Печатай, что подсказывает совесть. Ты человек порядочный, гадости не напечатаешь. Это моя газета подневольная, а ты свободный художник. Чего ты потеряешь, если тебя закроют? Опять пойдешь учительствовать!
Спустя некоторое время, расслабленные коньяком и чаем друзья мирно беседовали о семейных делах, с любопытством расспрашивали Вадима Сергеевича о настроениях во флоте, удивлялись, что нет уже в частях и на кораблях замполитов и ленинских комнат.
А когда гости разошлись с поцелуями и пожеланиями чаще встречаться, Сергей Юрьевич подвел итог:
-Если мы в маленькой кампании друзей не можем прийти к единому знаменателю в своих пристрастиях к тем или иным течениям общественной жизни, то, что же делается в масштабах всей страны. А ведь, в сущности, по жизни милые люди, нянчат внуков, любят жизнь, но готовы драться за свои, такие разные, убеждения. И знаете, именно разброд их мыслей еще больше убеждает: нужна газета, беспристрастная к какому-либо политическому движению, чтобы стояла над партийными баталиями.
-И еще, друзья мои, мне предложили по знакомству купить подержанный тикотайнер. Стоит, как «Волга». Вещь для газеты необходимая. Знаешь, что это такое? – спросил он у Николая.
-Нет, - сознался тот.
-На нем изготавливают макет будущей газеты. Затем, макет везут в типографию, из него печатается газета. Вот только где денег столько взять? Придется, Вадик, у тебя в долг просить.
-Конечно, папа. Тысяч пять выделить  смогу, - пообещал сын.
-Отлично! Отнесу последние раритеты букинисту. Оторву от сердца.
Его остановил Николай.
-Не надо, Сергей Юрьевич. Я тоже скопил деньги на забор вокруг дома. Полагаю, забор подождет. Накопим еще. Судебные тяжбы в колхозе не закончены, да и другие колхозы за юридической помощью обращаются. Так что, выкрутимся.
Сергей Юрьевич растрогано пожал руку Николаю.

Конец первой книги.
Книга вторая.
След падающей звезды.


Часть четвертая.

Куда   течет  Кубань?

1.

Тонкой слезинкой начинает свой бег с крутых гор Кавказа славная река Кубань. Петляет среди горных теснин, впитывает в себя мелкие ручейки и речушки,  набирает силу и мощь. Воспетая в песнях, овеянная легендами и сказаниями, река вырывается на простор кубанской равнины. Разливается по весне во всю ширь своих берегов, мутнеют ее воды. Два раза люди вмешивались в  судьбу реки, укрощали стремительный бег по равнине. По воле человека изменила река Черному морю, отдала свои воды Азовскому. Второй раз люди смирили течение Кубани, - возвели на  пути рукотворное море. Многие поколения Екатеринодара и Краснодара любовались отражением неба в чистых водах, провожали взглядом скользящих над водой чаек, гордились своей рекой, как гордятся Волгой россияне.
Мария стояла у окна, смотрела сквозь стекло на склоненные над водой ивы, растущие по берегам реки, тревога наполняла  душу. Она кусала губы, нервно теребила носовой платок, злилась на свою бездеятельность, нужно было что-то делать, предпринять, но что –  не знала. В медицинском центре тихо, как при покойнике, не пришли записанные на утро посетители. Верный признак того, что в стране произошло нечто неординарное, если обыкновенные больные  отреагировали так остро на происходящее, забыли о своих болячках.
Утром, как обычно,  пока она готовила завтрак, муж включил телевизор, прослушать утренние новости. Передавали балет «Лебединое озеро». Переключил на другую программу, по ней тоже передавали тот же балет, и по третьей программе транслировали «Лебединое озеро».
-Странно! – озабоченно проговорил он. – Так бывает, когда кто-либо из крупных партийных бонз в бозе почит, - скаламбурил Игорь, принялся названивать друзьям. Кирилла дома уже не было,  на работе его телефон тоже молчал. Игорь взял трубку, стал с нею расхаживать по комнате, набирать номера телефонов друзей. Мария наблюдала украдкой за ним. Одним из немногих отозвался Станислав, он захлебываясь рассказал последние новости, муж едва  успевал вставлять в монолог друга свои междометия. Положил трубку, задумчиво посмотрел на жену. На лице недоумение и некоторая растерянность.
-Черт! – выругался он. – В Москве государственный переворот. Станислав слушал «Голос Америки», оттуда передают: Горбачев арестован в Форосе, жив или нет, никто не знает. К власти пришли ультралевые из его ближайшего окружения, объявили президента недееспособным, в стране ввели чрезвычайное положение. Надо срочно ехать в краевой Совет.
Начал торопливо одеваться, приводить себя в порядок.
- Игорь, выпей кофе, - настояла Мария.
Муж кивнул, на ходу дожевал бутерброд, чмокнул жену в щеку, торопливо ушел, пообещав звонить на работу. Чуть позже пришла  няня дочери, Мария заторопилась на работу, хотелось поскорее убедиться, что медицинский Центр, созданный их с мужем трудами, стоит на месте, его не взорвали, не национализировали, не закрыли.
 Игорь позвонил через час, подтвердил: дело обстоит плохо, в Москве заседает государственный комитет по чрезвычайному положению, который возложил на себя все функции управления государством. А еще хуже: краевой Совет во главе с председателем Кондратенко поддерживает путчистов, и призывает бойкотировать Верховный Совет республики и президента России.
Из сказанного Мария поняла, перестройке пришел конец,  кооперативному движению - тоже,  а вместе с ними - их благополучию, к которому она уже привыкла, и которое создавалось тяжелым личным трудом. Она присела за стол, не зная, что можно предпринять в данном положении. В кабинет заглядывали коллеги, видели своего главного врача, сидевшую в прострации, отрешенно смотрящую в одну точку, не решались заговорить с нею. В кабинете работал телевизор, на экране все тот же балет Чайковского, на минуту трансляцию прервали, и диктор стальным голосом объявила: слушайте в двенадцать часов экстренное сообщение правительства. Она взглянула на часы: без двадцати трех минут двенадцать. Вызвала секретаря, попросила вывесить табличку «Центр закрыт по техническим причинам», пригласить в кабинет к двенадцати весь персонал. В эту же минуту через плечо секретаря заглянула врач-офтальмолог, взволновано произнесла:
-Мария Андреевна, мне звонил муж, в Москве переворот.
-Я знаю. Давайте без паники. Соберемся у меня в двенадцать часов, обсудим ситуацию.
Опять на некоторое время осталась одна. Дурное предчувствие не покидало  ее. Неужели все рухнет. Все, что создавали с мужем, чем гордились. Мария слепо уставилась в синее небо окна, вспоминая, сколько бессонных ночей проведено, когда создавали медицинский кооператив, первый в городе медицинский Центр платных услуг. Сколько копий сломано в краевом комитете партии и Совете народных депутатов. Сколько грязи вылито в их адрес на страницы краевых газет и бульварной прессы. Все старались найти нечто негативное в деятельности кооператива, никто не мог смириться с фактом платного медобслуживания при конституционной бесплатной медицине. И только одна газета «Новости Вольного края», без всякого заказа со стороны руководства центра, опубликовала защитную статью. В статье хлестко высмеивались все нападки на медиков кооператива, напомнили, сколько денег тратит пациент в нашей бесплатной медицине при отвратительной отдаче, о врачах, которые десятилетиями протирают одежду на стульях районных поликлиник, давно потерявшие квалификацию, три минуты смотрят на пациента и десять минут заполняют его историю болезни. И если появился выбор, то пациент вправе выбирать, что ему по карману: платная или бесплатная медицина. За свои деньги пациент  вправе требовать адекватных медицинских услуг, а не зависеть от настроения или безграмотности очередного врача. Учредитель кооператива, Логинов Игорь Владимирович позвонил главному редактору Красовскому Сергею Юрьевичу, поблагодарил от имени всех врачей за статью, приглашал в поликлинику на прием, если со здоровьем  возникнуть проблемы. Тот в ответ вежливо поблагодарил за приглашение, напомнил, статья писалась для восстановления истины, а не для личных выгод.
Мария вспомнила о муже, звонка от него не было. Телефон, который ранее не умолкал, зловеще молчал. Беспокойство за мужа перемежалось с общей тревогой от происходящей в стране пугающей неизвестности. Вспомнила недавнее прошлое, как мужа вызывали в деканат, где устроили обструкцию по поводу его отношений со студенткой института. Альянсы преподавателей и студенток случались и ранее, старались не выносить сор из избы, а они не побоялись объявить во всеуслышание о своем желании соединить свои судьбы. Доценту предложили выбор: прекратить отношения со смазливой студенточкой или уйти из института. С замиранием сердца ждала Мария решения человека, которого к тому времени привыкла считать своим мужем. Игорь Владимирович наговорил много нелицеприятных колкостей в адрес заседавших мужей, напомнил коллегам от кого  делали аборт те же студенточки в стенах учебного института, и  вдруг со старостью к ученым мужам снизошло прозрение, - вспомнили о своем пуританском воспитании. Выговорившись, доцент громко хлопнул дверью, покинул институт, в котором намеревался работать до самой пенсии. Его с радостью взяли бы в любую больницу, поликлинику практикующим врачом, но Игорь Владимирович начал заниматься частной практикой на договорной основе в хозрасчетной городской поликлинике. Весть о том, что в поликлинике принимает хороший доктор, профессором окрестила его молва, быстро разнеслась по окрестным станицам и городам. Паломничество именно в ту поликлинику раздражало местное руководство здравоохранения, власть всегда ревниво относиться к чужому успеху, в этом усматривается покушение на авторитет власти, поэтому в поликлинику зачастили всевозможные проверки финансовых, медицинских, силовых органов. Нарушений не находили, но на нервы действовали. Как только опубликовали Закон о кооперации, доцент тут же подал заявку на создание медицинского кооператива на базе платной хозрасчетной поликлиники, которая к тому времени стесненная рамками государственных расценок задыхалась от безденежья и работала в убыток. Три дня и три ночи можно рассказывать, через что пришлось пройти, прежде чем открылся первый в городе платный медицинский Центр.
Мария к тому времени родила дочь, академический отпуск не брала, окончила институт вместе со своими  однокашниками. С самого начала создания медицинского Центра Мария являлась правой рукой своего мужа, принимала самое деятельное участие в становлении Центра, в ней проснулась деловая хватка, унаследованная от мамы. В результате создали лучшее в городе медицинское учреждение, в которое пригласили работать именитых медиков города и знающих свое дело врачей. В Центре все казалось необычным: и милые улыбки персонала, и белоснежные халаты, и красивый холл, отремонтированные кабинеты с модной, стильной мебелью, и передовая медицинская техника, и относительно невысокая плата за медицинские услуги. Больше всего начальство городского здравоохранения  раздражало внешнее благополучие и  белоснежные халаты персонала. Эти накрахмаленные халаты являлись немым укором всему советскому здравоохранению. А еще Центр объявил скидки инвалидам и бесплатное лечение участникам Великой Отечественной войны. Инвалиды и участники войны потянулись в Цент мимо городских поликлиник, чем не удар по престижу бесплатной медицины.
И вот новая напасть! Ничего хорошего государственный  переворот не сулит. Если к власти придут тупоголовые коммунисты, кооперативы, конечно, закроют.
Через двадцать минут в кабинет начали подтягиваться врачи. Новость им уже известна, хотя краснодарское телевидение ничего населению сообщить не успело. Врач-стоматолог, седовласый мужчина, покосился на экран, проворчал:
-Накормят страну «Лебединым озером», десять лет ни у кого желания не будет смотреть этот бессмертный балет и слушать волшебную музыку.
Короткими репликами с ним согласились.
Ровно в двенадцать часов женщина-диктор стальным голосом сообщила о постановлении номер один Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР, в котором говорилось: «В целях защиты  жизненно важных интересов  народов и граждан Союза ССР, независимости и территориальной целостности страны, восстановления законности и правопорядка… и так далее, ГКЧП постановляет всем органам власти и управления в центре и на местах обеспечить соблюдение режима чрезвычайного положения. Расформировать структуры власти и управления, приостановить деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений». Диктор объявила: председателем Государственного комитета является вице-президент СССР Геннадий Янаев, членами: министр обороны Язов, министр внутренних дел Пуго, министр КГБ Крючков и далее их ближайшее окружение. В семнадцать часов члены ГКЧП проведут всесоюзную пресс-конференцию.
-Ты подумай! Первые лица государства! Куда же они Горбачева дели? Неужели тихо убрали? – удивлялись собравшиеся врачи.
-Так может оно и правильно! – высказался врач рентгенолог. – Страну до ручки довели. Давно надо порядок навести!..
На него посмотрели с недоумением.
-Возвращайтесь в свою районную поликлинику, там у вас был порядок, - оборвала его старшая медсестра.
-Молоды вы, указывать мне… - огрызнулся врач рентгенолог, но осекся и спрятался за спины коллег.
-Пуго чего туда полез, мужик вроде не глупый, - отметил заместитель главного врача по хозяйственным вопросам, отставной майор милиции.
-Да они все там – не дураки, - вздохнул врач-стоматолог.
В это время позвонил Кирилл из прокуратуры, спросил, смотрят ли они телевизор.
-Смотрим, - грустно ответила Мария.
-А Игорь где? – прогудел голос на том конце провода.
-С утра уехал в городской или краевой Совет, и больше ни слуху, ни духу… не знаю, что думать, - посетовала она, прикрыв рукой трубку. - У вас как? Что слышно?
-Плохо! Наш батько Кондрат поддержал комитетчиков, обязал краевую прокуратуру, милицию и прочих выполнять все указания комитета по чрезвычайному положению. Город раскалывается на два лагеря, поэтому вы, на всякий случай, закройте Центр. Если начнется хаос и  беспорядки на улицах, первыми пострадают  буржуи, вроде вас.
-Хорошо, спасибо! Мы уже прекратили прием пациентов. Звони, если будут неприятные новости, - попросила Мария.
-А если приятные? – игриво на том конце провода спросил Кирилл.
-Тем более – звони, -  не поддержала его игривого тона Мария.
Она положила трубку, объявила:
-Все, товарищи, на сегодня рабочий день окончен. Будем следить за событиями. Завтра – по обстановке.
Потоптались, по одному вышли из кабинета, почти на цыпочках. Остался хозяйственник.
-Мария Андреевна, жалюзи на окнах опустить? – спросил он.
-Не надо. Пусть видят, мы не пугаемся каждого «чиха» нашей непредсказуемой власти, мы взяли выходной. Предупредите охранника, если начнутся беспорядки, пусть жалюзи опустит.
Она почувствовала себя уверенней от спокойной деловитости хозяйственника, который отвечал в Центе за все: сантехнику, электрику, медоборудование, охрану, был верным и добросовестным помощником. Удивлялась: надо же, в прошлом сотрудник милиции, а человек порядочный. Совсем не похож на своих нынешних коллег рвачей. Авторитет милиции в крае и раньше был не высоким, а сейчас люди боятся органов больше, чем бандитов. Сколько раз приезжали в медицинский Центр местные милицейские начальники с предложением – быть их крышей, не охранять, а именно быть крышей – даже жаргон бандитский унаследовали. Причем плату просили за крышевание высокую, чуть ли не половину дохода. Благодаря Кириллу, работающему по-прежнему в прокуратуре, отстали, но злобу затаили. Мелкие пакости продолжали исходить от них. ОБХСС замучил проверками, их сотрудники трактуют правила ведения бухгалтерской документации каждый раз по-новому, пользуясь отсутствием надлежащего налогового законодательства, финансовые нарушения всегда можно выискать. Пожарники каждый месяц проверяли наличие огнетушителей, пришлось поставить их на не большое денежное довольствие. Санэпидемслужба проверяла их чаще, чем соседнюю кооперативную столовую.
Хозяйственник вышел, Мария опять осталась одна в гнетущей тишине, телевизор выключила. На душе тревожно, Игорь не звонит, возможно, его уже арестовали. Неопределенность действует на нервы. Зазвонил телефон, подумала: наконец-то объявился Игорь,  на том конце провода  опять услышала голос Кирилла:
-Как вы там? – буднично спросил он.
-Никак. Всех отпустила. Жду новостей и звонка от Игоря.
-Не звонил?
-Я начинаю беспокоиться, его не могли арестовать? – спросила она.
Тревога не покидала ее.
-За санкцией к нам никто не приходил. Не беспокойся, в таком случае - полгорода придется арестовывать. Тут кандидаты поинтересней, чем ты с Игорем, найдутся. Сначала пройдут политические баталии, за буржуев возьмутся позже, когда власть полностью приберут к рукам, - успокоил Кирилл.
-Сам ты за кого: за белых или за красных, - устало пошутила Мария.
-Кого понимать под красными… - хмыкнул Кирилл. – Прокуратура раскололась на два лагеря. Соскучились по сильной руке. Я им говорю: не власть менять надо, а законодательство, оно у нас давно устарело, реалии жизни совсем другие, а мы все по старинке, - часы кувалдой ремонтируем, кодексами шестьдесят первого года прикрываемся. Придут к власти эти, яйцеголовые, из ГКЧП, – я уйду. Наймусь охранником к вам, возьмете?
-Ладно тебе! Тебя в адвокатуру с распростертыми объятиями возьмут, - устало улыбнулась в трубку Мария.
-Жизнь покажет. Пока! Вечером созвонимся, - Кирилл положил трубку.
И женщина опять осталась наедине со своими мыслями. Чтобы отвлечься, стала припоминать события последних лет. О кооперативе не хотела думать: слишком много в него вложено сил. Преодоление чиновников ничто, по сравнению с тем, как приходилось преодолевать инертность мышления населения и прессы: «Буржуи отнимают у народа завоевания социализма!». Благодаря имени Игоря, которого молва упорно называла профессором, коим он, конечно, не являлся, народ постепенно потянулся на прием к врачам, и сейчас возникают очереди,  приходится вести запись на несколько дней вперед. Как ни странно, много желающих попасть на прием к народным целителям, гомеопатам, экстрасенсам, которых Игорь не хотел брать в медицинский Центр,  не устоял перед просьбами населения, махнул рукой: «Блажен, кто верует», в конце концов, финансовая сторона дела тоже не на последнем месте стоит. Вреда большого здоровью не сделают, а прибыль Центру принесут.
Вспомнила Мария дом. В станицу ездила крайне редко. Жаль отца. Мать зажила своей жизнью, завязала деловые отношения с какой-то милицейской шишкой,  тот оформил на ее имя мукомольный комбинат, маслобойку, взял в аренду часть колхозных земель, управляла всем этим хозяйством мать. Она перестала считаться с отцом, как с мужем. В один из очередных скандалов, отца разбил инсульт.  Отказала правая сторона, пропала речь. Мария с мужем привезли его в Краснодар, два месяца  кормили из ложечки, с ним работали лучшие врачи, речь частично восстановилась, ногу подволакивает, рука плохо работает. Теперь  на инвалидности, сидит вечерами на лавочке перед домом, тоскливо провожает взглядом прохожих. Нет больше в колхозе лучшего бригадира Завьялова, есть инвалид, который блаженно улыбается каждому прохожему. Брат Алексей в этом году окончил среднюю школу милиции, мамин знакомый пристроил его работать в ГАИ. Брат и до этого не отличался скромностью, а здесь совсем возомнил себя вершителем человеческих судеб. Сестра напоминала ему печальную историю с молодым участковым инспектором из соседней станицы, который отличался чрезмерным властолюбием, обложил данью всех местных браконьеров, фермеров и частных работников. Нашли его у лимана с проломленной головой, народного мстителя до сих пор ищут,  при круговой поруке населения вряд ли найдут. Брат самонадеянно только сплевывал через верхнюю губу, огрызался: «Я их давил и давить буду! Все они у меня вот здесь!» - и сжимал руку в кулаке. Мать давно махнула рукой на сына, у нее своих забот полно, да еще больной муж на руках.
Знакомых в станице у Марии по пальцам пересчитать. Бывшие однокашники сейчас замужем или женаты, многие разъехались по городам и весям. Некоторых встречала в Краснодаре, говорить не о чем, общих интересов нет. Однако, неожиданно для себя  встретила Николая в коридоре поликлиники. Он, казалось, не удивился, только бровь приподнял недоуменно.
-Здравствуй! – улыбнулась ему Мария. – Какими судьбами?
-Да вот, зуб заболел, зашел к стоматологу. Ты здесь работаешь? – спросил он, понимая, вопрос глупый, Мария в белом халате,  о чем-то говорить надо.
-Да, - просто ответила она.
-Кем?
-Главврачом.
Николай повел бровями:
-Неплохо. Главврач – административная должность. Ты, помню, хотела быть детским врачом, - напомнил он.
-Я и есть детский врач. По совместительству – главный врач Центра, - не без внутренней гордости уточнила Мария.
-Я так понимаю, в том  есть заслуга твоего мужа? – уточнил он.
-В большей степени: да! Но я не стояла бездеятельно за его спиной, здесь есть и частица моего труда, - с затаенной гордостью проговорила Мария. Спохватилась: - Что же мы в коридоре стоим, давай-ка пройдем в кабинет, - предложила она.
Они прошли в кабинет главного врача, ей хотелось, чтобы бывший друг видел ее благополучие, понял, ради чего она тогда, в восемьдесят пятом году, рассталась с ним. На ходу Мария попросила секретаря принести им кофе. Удобно расположившись в кресле,  расспросила Николая:
-Как у тебя сложилось? Где живешь? Женат ли?
-Живу в станице. Не женат. Работаю юристом, - коротко ответил он.
-Странно! Ты же строителем хотел быть. Когда ты успел поменять профессию? – удивилась Мария.
-Успел. Передумал быть строителем, забрал документы и отнес в юридический.
Она разглядывала своего бывшего возлюбленного, первого мужчину, ее чуть-чуть задевало, он не проявляет никакого интереса ни к ней, ни к ее положению, равнодушен, будто он каждый день видит своих бывших друзей на взлете благополучия.
Секретарь принесла кофе. Поставила чашечки перед гостем и главврачом. Николай поблагодарил. Мария заметила перемены, происшедшие с ее бывшим другом. Он повзрослел. А главное, в нем появился некий лоск, присущий городским завсегдатаям ресторанов. Да и костюм на нем, конечно, не от Версаче, но добротный и сидит на нем ладно, только по-прежнему не носит галстука. В такого, пожалуй, можно влюбиться. «Неужели его не тронула эта нечаянная встреча?!», - подумала она,  вслух спросила:
-А в Краснодаре  что делаешь?
Николай поставил чашечку на стол, взглянул на нее, не торопясь, буднично ответил, словно речь шла о приезде на колхозный рынок:
-По делам газеты. Я, видишь ли, в коей-то мере являюсь соучредителем газеты «Новостей Вольного края».
Тут наступила очередь удивляться Марии:
-Како-ой газеты?! – округлила она  глаза, и навалилась грудью на стол от удивления.
-«Новости Вольного края», - подтвердил бывший друг.
-Там где главным редактором является Красовский?.. Забыла его имя, отчество?!
-Да, Сергей Юрьевич, - подтвердил Николай слегка озадаченный ее реакцией. Казалось, ее должна больше удивить метаморфоза с профессией, нежели работа в редакции. И добавил: - Он тоже учредитель газеты и… главный редактор.
-Постой, - перебила Мария, -  так это тебе мы обязаны хвалебной статье в адрес нашего Центра год назад? – все еще удивлялась она.
Николай пожал плечами:
-Я понятия не имел о существовании вашего центра, пока не заболел зуб. Меня и направил к вам Сергей Юрьевич. Я же не прописан в Краснодаре, в городской поликлинике меня бы не приняли, а в платную – пожалуйста, - пояснил Николай.
-Дела-а! – только и проговорила женщина.
Николай решительно поставил чашечку с допитым кофе, взглянул на часы, предложил, вставая:
-Время меня поджимает. Да и ты на работе. Может быть, встретимся после работы, посидим в кафе, поболтаем?
Предложил ради приличия, желания вспоминать былое ему не хотелось.  Мария отрицательно покачала головой:
-Не могу. Я же замужем. Как я объясню мужу свое посещение кафе с молодым человеком. Да и по дочери скучаю. И так приходится задерживаться допоздна на работе. Увы!
-Понимаю, - развел руками Николай. – Рад был видеть тебя в обстановке, которая тебе идет, - улыбнулся он, словно прочитал ее мысли.
Уже в дверях Мария остановила его вопросом, в вопросе не было намека на возможность прежних отношений, простое любопытство, реакция на его равнодушие:
-А ты хотел бы вернуть былое? – игриво  промурлыкала она.
Он обернулся в дверях, чуть помедлил, без улыбки, серьезно посмотрел на нее, от чего ей стало неловко за свой вопрос, ответил:
-Прошлого не вернешь. Мы стали другими, - и коротко рассказал ей притчу любви композитора Бетховена к некой графине Джульетте Гвичарди.
Он ушел, оставив бывшую возлюбленную в некотором замешательстве, удивленную происшедшими переменами с ее другом детства и юности. Босоногий мальчишка, чуть позже бедный студент в потертом до дыр костюме, превратился в солидного, светского мужчину. Куда же подевалось его хуторское воспитание, говор. Впрочем, и у нее мало чего осталось от хуторской ментальности. А он отслужить успел, вернулся, закончил  не строительный институт, стал учредителем газеты. Ну-у и дела-а!
Но прошло несколько дней, и та встреча стерлась из памяти, осталось лишь некоторое удивление. А вот другую встречу, Мария из памяти выкинуть не могла, как бы того не хотела.
Ранней весной прошлого года поехала с мужем в командировку в Ростов. Снег только стаял, деревья стояли голые,  грачи суетились в лесополосах вдоль шоссе, наполняли гвалтом воздух. В командировку ехал муж,  жене захотелось развеяться, устала от повседневных забот в медицинском Центре. Поехали на своей машине, вести по очереди машину легче и в дороге веселее. Покружили по нужным организациям, зашли в ростовские магазины, убедились, цены такие же, как и в Краснодаре. Муж зашел в магазин медицинского оборудования, Мария решила подышать свежим воздухом, пройтись по тротуару. Напротив, через дорогу, стояла небольшая церковь, над воротами икона выложенная мозаикой. Она решила подойти поближе, разглядеть икону. Нищие тут же подступились поближе к воротам, протянули руки за подаянием, Мария торопливо совала в ладошки мелочь, боковым зрением увидела, один из нищих в пятнистой, полувоенной форме вскинул на нее взгляд, прихрамывая, поспешил удалиться в сторону. Ее словно током ударило, таким знакомым показался ей тот взгляд, хотя вся левая сторона лица обожжена и изуродована, левый рукав болтался пустым. Она забыла об иконе, напряженно вглядываясь в уходящую фигуру, ее поразила страшная догадка. Пошла следом, догнала нищего инвалида, дернула за рукав, заставила остановиться. Тот взглянул на нее исподлобья, молча ждал. Правая сторона не тронутая огнем, оставалась такой же молодой, как и прежде, только трехдневная щетина на ней чуть старила лицо.
-Женя! – выдохнула Мария. – Как же так?!
Нищий дернулся, как от удара.
-Был Женя, - глухо выдавил нищий, сглотнул слюну, кадык заходил в расстегнутом воротничке. – Да весь вышел, - он всхлипнул, после паузы сказал: - Не думал, что приведется свидеться… - губы его тряслись
-Что с тобой произошло?! – не могла остановиться от отчаяния Мария. Нищий скривился, пожал плечами:
-Ничего. Взлетел на фугасе к нему… - возвел глаза к небу, - да не долетел. Всевышний не принял мою бессмертную душу… встреча с таким грешником, как я, была для него слишком неожиданной, - намеревался отделаться  шуткой, но его била мелкая дрожь, хотел взять себя в руки, ему не удавалось. Встреча и его взволновала, он сделал шаг назад, оперся об ограду. Тихо добавил: – Отпустил грешника назад, чтобы я еще помучился… - глухо проговорил бывший офицер, осекся, с болью всматривался в лицо Марии.
-Здесь то ты почему? Где твоя жена? – теребила его за лацкан бушлата Мария, взяла под здоровую руку, отошла с ним чуть в сторону, другие нищие подвинулись поближе, им любопытно, о чем барынька толкует с их коллегой.
-А что жена? Ушла жена! Кому нужен инвалид с пенсией в три рубля, - с вызовом ответил нищий, бравадой старался справиться с волнением. – Остались мы с матерью.
-А отец?
-Отец умер от инфаркта, когда получил похоронку на меня, - Евгений вздохнул. – Мать болеет с тех пор, вот на лекарство ей здесь зарабатываю.
Мария чувствовала, что ее тоже начинает бить озноб, мысли путались в голове, никак не могла поверить, что перед ней стоял Евгений, бывший любимый ею человек, самоуверенный красавец офицер, на него когда-то с восхищением смотрели все девчонки хутора,, для которого море по колено, и теперь он здесь, у церковной ограды: изуродованный, униженный, грязный и, наверное, пьющий. Она расстегнула сумочку, судорожно рылась в ней, выгребла все, что у нее есть наличными: двести долларов и несколько сотен рублей. Опережая протест Евгения, сунула скомканные бумажки в карман. Он вымученно улыбнулся одной стороной лица:
-Ого! В хуторе стали долларами платить? – попытался пошутить, улыбка больше на гримасу похожа. – Спасибо. Сейчас совсем хреново… - виновато пояснил Евгений и опустил голову.
-Я не в хуторе живу, Женя. В Краснодаре. Замужем. Дочь Евгенией зовут, - со слезами в голосе скороговоркой проговорила Мария.
Нищий с любопытством взглянул на нее, тут же опустил глаза.
-Занятно. А я не знаю, где сейчас моя Мария, Машенька… Жена увезла с собой. Они не хотят меня видеть такого…
У женщины задрожали губы, чувствовала, сейчас расплачется, торопливо достала ручку, на клочке бумаги записала адрес Евгения, пояснила:
-Я врач, Женя. Какие лекарства вам с матерью нужны?
Евгений, стесняясь, оговариваясь, продиктовал несколько наименований, по одному только «Церебролизину» Мария догадалась, у матери инсульт. Такие же лекарства покупала своему отцу. Она еще раз посмотрела на него, провела рукой по небритой щеке, проговорила с болью:
-Прощай, Женя.
Слезы брызнули из глаз, круто повернулась, почти бегом, пошла через дорогу, к машине.
-Мария! – окликнул ее Евгений. Она остановилась на полпути, оглянулась. – А ты все такая же красивая! – сказал он почти весело.
Она кивнула, пошла чуть медленнее, села в машину и разрыдалась.
Пришел муж, сел за руль, недоуменно уставился на жену:
-Что с тобой?! Тебя кто-либо обидел? – обеспокоено спросил он. Мария отрицательно замотала головой, вынула из кармана платочек, высморкалась, сказала устало:
-Поехали скорее, по дороге все расскажу.
Муж тронул машину с места, покатил по ростовским улочкам.
Она не нашла в себе сил оглянутся на церковь.
Спустя неделю собрала посылку лекарств, отправила на ростовский адрес. Евгений не ответил ей. Так занозой в сердце и осталась та встреча.

К четырем часам вернулся муж. Злой, усталый и удрученный.
-Где же ты ходишь, я так беспокоилась?! – упрекнула его жена.
Он поцеловал ее в макушку, опустился в кресло, грустно сказал:
-Очередной НЭП в России закончился. Кондратенко создает штаб содействия комитету. Слышала бы ты высказывания некоторых депутатов совета: вплоть до того, что пора ставить к стенке новоявленных нуворишей.
-Остальные тоже поддерживают?
-Многие. По глазам видно тех, кто против, но  они молчат. Власть дороже. Помнишь, мудрое изречение, которое ты же мне и процитировала? «Не бойся друзей, в худшем случае они тебя предадут. Не бойся врагов, в худшем случае они тебя убьют. Бойся равнодушных. Они не предают, и не убивают. Но с их молчаливого согласия происходят предательства и убийства». Те, которые сейчас молчаливо выжидают, опаснее крикливых радикалов. Господи, что же мы за страна такая! Ради собственного благополучия, мизерной власти, мы готовы топить друг друга, предавать друзей, родину, поступиться принципами…
Мария положила ладошку на его руку, прервала гневный монолог.
-Пойдем домой, Игорек. В пять будет пресс-конференция этих… -  кивнула в сторону телевизора. – Дома посмотрим. А там…  утро вечера мудренее.
Он молча согласился, поцеловал ей руку чуть ниже локотка, встал, обвел взглядом кабинет. Взял со стола фотографию жены и дочери, поискал глазами, что еще дорого, Мария остановила его.
-Не надо ничего брать. Мы вернемся сюда, - сказала она, сама не понимая источника такой уверенности.
Муж потоптался у стола, вздохнул, махнул рукой, пошел вслед за женой на выход.

2.

В редакции к пяти часам собрались все работники: от главного редактора до уборщицы. В кабинет главного редактора заходили тихо, не слышно шуток, острот и смеха. Косились на экран телевизора, главный редактор убрал звук, за день одна и та же музыка раздражала.  Когда собрались все сотрудники, Сергей Юрьевич включил звук, ровно в семнадцать часов мелодия оборвалась на полутоне, диктор – женщина строгого вида, как и все советские дикторы, объявила о начале пресс-конференции членов государственного комитета по чрезвычайному положению.
Вице-президент СССР Янаев зачитал программу и дальнейшие действия комитета, который берет в свои руки всю полноту власти в стране, поскольку президент страны Горбачев по болезни не в состоянии исполнять свои обязанности. Он так же зачитал по бумажке – делается это в целях предотвращения распада Советского Союза, и дальнейшего повышения благосостояния трудящихся.
Сергей Юрьевич всматривался в знакомые по прессе и телевидению лица ближайших сподвижников Горбачева, не верил своим глазам: все силовые министры – Пуго, Язов, Крючков, премьер-министр правительства Павлов, «Стародубцев – председатель крестьянского союза, зачем туда полез?! - подумал главный редактор. – Бакланов – тот в совете обороны СССР!  Заговор не шутейный, эти много наломают дров, на дворе не восемьдесят пятый год, народ успел глотнуть свободы, опьянел». По мнению многих знакомых, время такое, когда одни ударились во вседозволенность, другие в политиканство, третьи под шумок скупают за бесценок недвижимость, земли, четвертые – просто вздохнули, радуясь возможности говорить во всеуслышанье, а  не на кухне в кругу близких друзей, и читать то, чего раньше нельзя было прочесть. И над всем этим витает тень разрастающейся коррупции и преступности.
-А ручки-то, у Янаева, трясутся! – прервал его мысли возглас молодого редактора отдела новостей.
-Действительно, трясутся! – подтвердила старшая его коллега.
-И глазки бегают, в камеру не смотрит, - добавил корректор.
-А медицинского заключения о болезни президента страны у вице-президента нет, - задумчиво проговорил Сергей Юрьевич.
-Точно! – оживился корректор.
Далее Янаев повторил все то, что  ранее было изложено в постановлении номер один по ГКЧП СССР: «… все органы власти сверху до низу обязаны обеспечить неукоснительное соблюдение режима чрезвычайного положения; считать недействительными все законы и решения органов власти и управления, противоречащие Конституции СССР; приостановить действия политических партий, общественных организаций и массовых движений».
Когда пресс-конференция закончилась, главный редактор выключил телевизор, обратился к собравшимся коллегам:
-Что думаете, друзья мои? – обвел глазами своих молодых сотрудников.
-А что тут думать?! Завтра нас закроют, как и десяток других газет. Останется одна «Правда» и «Известия», из которых мы по-прежнему будем узнавать об очередных трудовых победах советского народа, - громко заявил редактор новостей.
-Тем более, наш краевой Совет во главе с председателем Кондратенко активно поддерживают заговорщиков, образовали свой штаб по содействию и помощи Комитету, - напомнил Сергей Юрьевич.
-А где наше «золотое перо» Яшенька  Белогривов, тот быстро раскатает в памфлете фарс с заговором, воздаст должное трясущимся ручкам господина Янаева?! – воскликнула фотокор, молодая девчушка, главный редактор специально набирал молодежь, пусть начинают с нуля, девушка поправила очки и оглядела еще раз присутствующих. Яши среди них не было. Яша как-будто под дверью подслушивал, шумно ворвался в кабинет, потрясая листками бумаги.
-Вот! – провозгласил он. – У меня обращение Ельцина «К гражданам России»!
-Где взял? – тут же прозвучал первый вопрос.
-Друг поймал по эфиру «Эхо Москвы». Записали в экстремальных условиях, приближенных к боевым: при свете коптилки, сквозь треск и шум глушилок. В нем говорится, - он поднес листок к близоруким глазам: - «В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранен от власти законно избранный президент страны. Какими бы причинами не оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым, антиконституционным, реакционным переворотом», - читал Яков Белогривов.
Аудитория притихла. Обращение обличающее и смелое. Комитет путчистов впрямую назвали реакционным и антиконституционным. Если все же придут к власти, все равно над ними будет витать приговор в незаконном ее захвате. Яша читал дальше:
«Мы считали и считаем, что такие силовые методы неприемлемы. Они дискредитируют СССР перед всем миром, подрывает наш престиж перед всем мировым сообществом, возвращают нас к эпохе холодной войны. Все это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так называемый комитет. Соответственно, объявляем незаконным все решения и распоряжения этого комитета. Призываем граждан России, дать достойный ответ путчистам. Безусловно, необходимо обеспечить президенту страны Горбачеву выступить перед народом. Мы абсолютно уверены, что наши соотечественники не дадут утвердиться произволу и беззаконию потерявших всякий стыд и совесть путчистов», - он еще раз победно потряс в воздухе листками: - Вот, достойный ответ комитету, и всем, кто поддерживает его. Для выполнения этих требований, президент призывает к всеобщей и бессрочной забастовке.
Сергей Юрьевич поднял руку:
-Действуем так, друзья мои! Срочно готовим внеочередной номер. На первой полосе крупно: «Путч не пройдет!». На оборванном полу-листке текст постановления ГКЧП, а рядом, крупно обращение Президента России. И внизу еще крупнее полную подпись: Президент Российской Федеративной Социалистической Республики Ельцин Б.Н. На развороте мнения, мысли, опросы граждан на улицах города. Печатаем все высказывания: за и против. За работу, друзья. Сейчас подъедет Николай Александрович, он подбросит свежую мысль, посмотрим, как в глубинке относятся к перевороту.
Коллеги шумно разошлись. Сергей Юрьевич взглянул на часы. Николай должен уже приехать. Утром по телефону они обменялись мнениями, Николай сказал: выезжает немедленно. У них по договоренности следующее распределение обязанностей: Николай три дня работает в коллегии адвокатов, помогает родному колхозу, одновременно собирает материалы для газеты. Если нет срочного судебного заседания, выезжал в Краснодар, решал все организационные вопросы, следил за типографским выпуском газеты. Мотаться между станицей и городом утомительное занятие,  он всегда говорил: Краснодар – это еще не вся Кубань. Пульс времени нужно чувствовать везде, соизмерять его с глубинкой. И он прав, многие революционные начинания краевых начальников буксуют в станицах и городах, или вовсе не доходят туда. В редакции решали вопрос с покупкой ему служебной машины, ранее не хватало денег, теперь только появились деньги, в счет уставного капитала можно приобрести для редакции пару машин, - новая напасть: переворот в стране, не сулящий ничего хорошего для свободной прессы.
Все же в душе Сергея Юрьевича поселилось беспокойство,  понимал, насколько близок крах всего, что достигнуто за последнее время, его угнетало бездействие. Понимал, если к власти придут твердоголовые коммунисты, газету, конечно, прикроют. И сделают это, с присущим для коммунистов, иезуитским подходом. Не за вольнодумство прикроют, все же они считают себя демократами, придерутся к финансовой составляющей выпуска газеты. Преподнесут это, как борьбу со злоупотреблениями в области финансов, возбудят уголовное дело, пострадает молодежь, работающая с ним, поверившая в него.
Сергей Юрьевич вспомнил о сыне, как у них аукнется попытка переворота в стране. Тот тоже в письмах нагоняет пессимизма. Флот стареет, стоит у стенки, выходить в море – нет топлива и денег на него. Моряки срочной службы ни разу не выходили в море на военные учения. Служат, как на крейсере «Аврора». Офицеры разбегаются, мичманы спиваются. Сын описывал реакцию командования на Указ российского президента  о департизации органов власти, о прекращении деятельности организационных структур коллективных партий и массовых общественных движений в государственных органах. То бишь, на запрет КПСС в армии и флоте в том числе. В целом реакция положительная, политорганы надоели всем, сын вышел из КПСС год назад, чем вызвал недовольство многих своих начальников. Еще сын отмечал, с уходом в небытие правящей партии исчезла цементирующая  сила армии и флота. И до этого дисциплина с трудом удерживалась, а тут начались разлад и шатания. Отсутствие единой идеологии, привело к анархии и разброду мнений. С большим трудом его сын, командир и патриот, удерживает дисциплину и боеспособность своего корабля.
В такие горькие минуты раздумий, Сергей Юрьевич делился мыслями с Николаем:
-Теперь я наиболее четко понимаю разочарование людей делающих революции. Для кого они ее делали, если к власти приходят не жертвенники.
Сколько надежд связывали они с созданием печатного органа. Ранее казалось, стоит опубликовать материал о неком негодяе, завтра о нем узнает, пусть не вся страна, а хотя бы все жители города Краснодара, общество отвернется от него – зло исчезнет. Сейчас общество равнодушно взирает на негодяя, или начинает с уважением относиться к нему, если тот успеет наворовать очень много. И только тогда, когда  задеты интересы многих граждан, например, несколько месяцев не выплачивают заработную плату, тогда часть обиженного общества слегка всколыхнется и выйдет на митинг. Негодяю от этого ни холодно, ни жарко, он как жил по своим неписаным законам, так и живет. Вот она – гримаса современной жизни.
Все же с гордостью вспоминал Сергей Юрьевич последние годы, - трудные для Кубани годы. Он не остался в стороне. Мягкий, интеллигентный, не склонный к активной борьбе, в тяжелые для края и страны минуты нашел в себе силы заразить своей идеей близких ему людей, повести их  за собой, создать газету, которая стала рупором мыслей всех слоев населения края. Не один он создавал газету, наряду с ним возникали другие газеты: краевая сельскохозяйственная газета «Нива Кубани»; профсоюзная – «Человек труда»; ежедневная городская - «Казачьи вести»; «Вольная Кубань» - этой легче, она учредились на базе «Советской Кубани»; и многие другие газеты. Этому способствовал вышедший к радости многих и многих сотен работников печати Закон о печати и других средствах массовой информации. Сколько копий сломали в дискуссиях: быть или не быть закону. Скептики не верили, что удастся такой законопроект протолкнуть через Верховный Совет СССР. Ведь первым пунктом во всех проектах значилось: «Цензура массовой информации не допускается». Не верилось, но прошло! Закон издан! В связи с введением в действие Закона Николай занимался перерегистрацией газеты в соответствии с требованиями соответствующей статьи. Появление независимой печати явилось шоком для бюрократии, которая теперь не могла безнаказанно решать многие вопросы келейно. Благодаря именно их газете удалось сдвинуть с мертвой точки дачный вопрос горожан, который никак не соглашалась решать краевая администрация. Меньше административного надзора при постройке дачных домиков: уже нет указивки - какой ширины и высоты обязаны строить дачники свои хибары. ОБХСС уже не требует от дачника отчета: «где купил?» и «на какие деньги куплено?». Под садовые и огородные участки выделено не одна сотня гектаров не самой плохой земли.  Газета всячески поддерживает демократические движения своих земляков – «Народного фронта Кубани» - объединение коммунистов реформаторов, не совсем позиции совпадают, но все же, это уже не те оголтелые коммунисты, которые готовы лишь  «запрещать и не пущать»;  опубликовывает многие начинания Казачьего круга, о нем много писал Николай, всячески пропагандируя возрождение казачества. Реакцию на такое начинание по возрождению казачества привез из станицы Николай: «Люды з жиру бисятся, нехай лучше к нам в поле приезжают буряки полоть та на ферму коров доить…» - лейтмотив высказываний рядовых колхозников.
По-разному на Кубани относятся к казачеству. Как бы не относились, в октябре прошлого года прошел первый учредительный Всекубанский казачий съезд. Есть теперь на Кубани общественно - политическое объединение «Кубанская казачья рада» со своим уставом и атаманом Громовым. Казаки поставили перед собой задачу: восстановить и сохранить казачество как особую этническую группу населения края, восстановить историческую правду о казачестве, рассказать молодежи  какими должны в будущем стать, воспитать молодежь в духе патриотизма и любви к своей родине. В «Советской Кубани» поддержал возрождение казачества Кондратенко Николай Игнатович, харизматической лидер кубанцев. Сергей Юрьевич с удовлетворением читал то выступление. Оно отвечало и его взглядам. Кондратенко писал: «Россию создали казаки, - так сказал Л.Н.Толстой. На протяжении веков ими восхищались многие исторические деятели. Казачество не только символ воли, удали и отваги, но и «особое состояние души». И далее: «Не зря среди казаков бытовала поговорка – дураков и в церкви бьют. И сегодня, когда из-за непродуманной политики, поспешных действий центра, страна ввергнута в экономический хаос, политическое противостояние, когда  вспыхивают разрушительные бунты и забастовки, не прекращаются межнациональные конфликты, когда в стычках между народами пролилась кровь, нам особенно необходима выдержка, благоразумное отношение друг к другу, нужны гражданский мир и согласие. Я глубоко убежден, что спасти наше Отечество от полного развала, стабилизировать обстановку в стране и крае можно только одним путем – путем консолидации всех здоровых сил независимо от национальной принадлежности, под флагом единства и братства всех народов. Ход развития общества таков, что не остается сомнения – впереди нас ждут далеко не лучшие времена, тяжелые испытания». Во всяком случае, Сергей Юрьевич не очень склонен после такого выступления осуждать Кондратенко за поддержку ГКЧП, в конце-концов, человек отстаивает свою позицию. Его позиция  - не тупое упорство ортодоксального коммуниста, а желание хоть что-то изменить в стране, погрязшей в коррупции и экономическом хаосе.
Сергей Юрьевич еще раз взглянул на часы, Николай вот-вот должен приехать.   Возможно, он примет неординарное решение. Он является генератором многих идей. В том числе он отвечает за подбор кадров, а дальше их «обкатывает»  Сергей Юрьевич. В самом начале учреждения и создания газеты, они распределили роли: Сергей Юрьевич в силу своего мягкого характера играет роль «доброго следователя», Николай – не злого, но жесткого. Так нужно для пользы дела.  Сергей Юрьевич хороший главный редактор, к сожалению, мягкий администратор. А управлять приходится корректно, но жестко. Поэтому, когда Сергей Юрьевич объявил, что приедет Николай Александрович, все внутренне подтянулись, ушли с головой в работу. Всем памятен случай, когда с подачи корреспондента газеты в печать ушел непроверенный материал, наутро разразился скандал. К скандалам в редакции не привыкать. Одно дело, когда разоблачительный материал подкреплен документами, и в суде Николай легко отбивал нападки фигурантов статьи, чем вызывал уважение работников редакции, другое дело, - если в суд не с чем идти. Николай тогда собрал всех ответственных за выпуск газеты (Сергей Юрьевич находился в командировке), жестко им напомнил:
-Мы не желтая пресса, и нам не подобает собирать сплетни и слухи. Мы не сиюминутная организация: сорвали банк и исчезли. Если хотим долго и плодотворно трудиться, завоевать симпатии читателей, мы обязаны быть рупором правды и справедливости, - жестко высказывал он, давая понять, что будет в корне пресекать подобные не проверенные публикации в газете. Редактору, ответственному в тот день за выпуск газеты, объявил выговор. Корреспондента уволил, кстати, не плохого корреспондента. Газета принесла извинения и опубликовала опровержение.
Николай появился неожиданно, хотя его ждали с нетерпением. Обычно, Сергей Юрьевич видел его из окна, потом в коридоре через стеклянную дверь. А тут задумался, прозевал.
-Что у вас? – спросил коротко, некогда разводить сантименты.
Сергей Юрьевич показал материалы, готовящиеся к печати. Николай пробежал глазами обращение президента «К гражданам России». Посидел, подумал.
-Так не годится, - сказал он.
-Что не годится? – не понял Сергей Юрьевич.
-Сергей Юрьевич, напечатаете ли вы обращение или нет, все равно нас завтра закроют. Нам нечего терять, мы должны драться за свою газету. Не констатировать факт появления в стране ГКЧП и противоборствующего им Ельцина, а действовать. Мы или останемся с победившим Ельциным, если всячески поддержим его призыв «К бессрочной всеобщей забастовке!», или уйдем вместе с ним с политической арены города.
-Что ты предлагаешь? – заинтересовался главный редактор.
-Крупным заголовком призвать всех горожан к забастовке. Выпустить листовку с осуждением ГКЧП, обозвать их хунтой. Завтра всей мужской половиной редакции выйти с плакатами к краевому Совету с протестом. Только так мы либо выиграем, либо исчезнем с лица своего края.
-Принято! – хлопнул ладонями по столу Сергей Юрьевич. – Собираем всех сотрудников редакции, - тут же набрал номер корректора, -  Саша, звони большой сбор. Через пять минут у меня.
 Николай расслабленно улыбнулся.

3.

Николая накануне разбудил голос дяди Алеши. Он выглянул в окно, тот громко объяснял матери что-то важное, жестикулировал руками, рубил ладонью воздух. Мать слушала молча, замерла, не зная, как реагировать. Он подумал: не иначе, правление колхоза сгорело. Натянул брюки, вышел во двор. Вместо приветствия дядя Алексей громко огорошил его новостью:
-Слыхал, Горбача скинули?
Николай перед этим поздно лег, засиделся с документами, сон еще не покинул его.
-Какого Горбача? – хмуро спросил он.
-Как какого? Горбачева! Михаил Сергеича!
-Вам то, что за радость? – смысл сказанного, наконец, дошел до сознания Николая.
-Как что?! Так ему и надо, черту меченному! Довел страну до ручки! Ты посмотри, что вокруг делается?! – шумел дядя Алексей. Николай поморщился. Буркнул: «Конечно, это он приехал в колхоз, вырубил виноградники и разворовал все вокруг…», - отошел, спорить не стал, знал – бесполезно. Чем больше уходила в тень коммунистическая партия, тем большим ее приверженцем становился дядя Алеша. Он находил в этом мстительное удовлетворение: тогда, в прежние времена, он партии был не нужен, партия внимания на него не обращала, только взносы старалась вовремя содрать. Теперь, когда партию всяк норовит пнуть, дядя грудью встал на ее защиту. Как и многие, идею коммунистической партии считал святой, лидеры в ней оказывались не на высоте. А с этим, меченным, как презрительно называл его дядя Алеша, и вовсе не повезло. Ему казалось, окажись у руля партии другой член бывшего Политбюро, все пошло бы по другой колее.
От дверей Николай обернулся, все так же хмуро спросил:
-Кто скинул? – известие все же не из радостных.
-Кто надо, тот и скинул! Нашлись люды, шо болеют за страну, - в пафосном порыве помахал ладонью дядя Алексей. Споры с племянником у него последнее время возникали часто, порой доводили его до белого каления. Отдушину находил в кругу таких же ура-патриотов, которые забегали в дядин кабинет распить бутылочку самогонки. Кабинет находился на отшибе большого коридора, туда заходили все шофера правления, телефонисты, просто знакомые, председатель редко к нему заглядывал, можно смело и без помех выпить и поговорить о судьбах России. Обиженный на всех и вся, недовольный, что понизили до должности начальника отдела кадров, дядя Алеша находил успокоение среди своих товарищей в вечных спорах о том, как раньше было хорошо, и как плохо сейчас.
-Еще бы:  плохо живется сейчас - подначивал их Николай. – Раньше поля и сады охранял один объездчик, гуляй по полям – не хочу, сейчас сторожа с собаками на каждом квадратном километре.
Дядя возражал: «Ничего! Придут еще к власти люди, которые наведут порядок!». – «Конечно, наведут. Кому же за один украденный колосок сидеть пять лет захочется!», - соглашался молодой племянник. Сквозь пьяный угар до дяди туго доходил смысл сказанного, он тупо смотрел на него, мотал головой: «Молод ты еще,  можэ одного  надо и за колосок посадить, шоб другим неповадно было!». И вот, наконец, дядя Алексей дождался, пришли к власти такие люди, которые наведут, по его разумению, порядок.
Николай из рукомойника ополоснул лицо, вытерся, надел рубашку, пошел в правление из коммутаторной позвонить в Краснодар, в редакцию.
-Молока выпей! – вдогонку крикнула мать,  сын только рукой отмахнулся. В правлении здоровались с ним колхозники, спрашивали мнение,  он ничего не мог сказать, не слышал экстренного правительственного сообщения, не знал целей пришедших к власти  людей. Проспал. Председателя встретил в коридоре, тот подал руку, тоже спросил мнение юриста. Ему неудобно перед председателем за свою неосведомленность, только пожал плечами, спросил, какие распоряжения поступили из района. Ответил: из района поступило одно распоряжение, -подчинятся всем требованиям комитета по чрезвычайному положению, указаниям штаба из Краснодара по поддержанию этого комитета, и так далее.
-Коровам надо зачитать, чтобы тоже подчинились и дали больше молока, - зло усмехнулся Николай. – А кто к власти пришел? – спросил он.
-Янаев. Вице-президент. Только не единолично, их там целая орава. Все из ближайшего окружения Горбачева, - пояснил председатель.
-А сам то он где?
-Говорят – болен. Не может исполнять свои обязанности. Только, думаю, они его кокнули.
-Вполне соответствует советско-демократической передаче власти в СССР. Нас этому еще цари учили. Неугоден: подсвечником по голове и шарфик потуже на шею. Но если куча к власти пришла, дело совсем плохо. Отвечать некому. Я сейчас в Краснодар звякну, возможно, выеду туда, - сообщил Николай.
-У семи нянек страна без глазу, эт точно! – хлопнул юриста по плечу председатель. – Узнаешь чего нового, поделись, - и пошел по коридору дальше.
Николай посмотрел вслед. Везло ему на жизненном пути, встретился этот человек. Одной фразой изменил его судьбу, когда сказал, колхозу нужны юристы. Ему вообще везло на хороших людей. Сначала Сергей Юрьевич, потом командир роты, который помог перевестись в эскадрилью, сейчас – председатель колхоза, поверивший в него. Николай три года работал штатным юристом, потом сдал квалификационные экзамены и его приняли в коллегию адвокатов,  колхозу помогал на безвозмездной основе, только за выигранные в суде дела получал пять процентов от суммы иска. Иногда это были значительные деньги, если принять во внимание на полученные колхозом миллионные долги от других хозяйств. Именно на эти деньги он обнес забором дом, обустроил двор, заменил мебель в доме, пристроил новую веранду с большими окнами, о каких мечтал в юности.
Николай долго звонил в кабинет Сергея Юрьевича. Связи не было, линия полностью забита переговорами. Еле-еле пробился в Краснодар, связь  паршивая, он слышал голоса еще нескольких абонентов, которые старались перекричать друг друга. Сергей Юрьевич с трудом понял, с кем говорит, попросил тут же приехать, поскольку речь идет о жизни и смерти газеты. Николай пообещал тот час выехать, повесил трубку, пошел домой собирать свой походный портфель.
Мать привыкла к его частым командировкам в Краснодар, время тревожное, обеспокоено смотрела на сборы сына.
-Что будет, Коля? – в глазах испуг и растерянность.
Мать давно почитала сына за главу семейства, считалась с его мнением, да и как не считаться, пол станицы приходило к нему за консультациями и, просто, за советом. Она гордилась сыном и дочерью, а в тайне собою, что смогла одна, без мужа поднять их на ноги, дети у нее не хуже других. Лена окончила курсы хлебопекарей в Ейске вместе с подругой Мариной Филипповой, обе в прошлом и позапрошлом году провалили экзамены в институт, махнули рукой на дальнейшую учебу, работают в станичной хлебопекарне. Пристроила их туда Тамара, пришлось пойти к подруге юности на поклон. Клавдия Завьялова долго раздумывала, стоит ли брать неопытную молодежь, смилостивилась, да и совестно отказать бывшей подруге юности. Ленка скоро выскочит замуж, жених пороги обивает, ее брата боится, все же юрист в колхозе, человек уважаемый, старается не попадаться на глаза. Приходит ко двору на свидания, когда тот в отъезде, в Краснодаре.  Николай того жениха уже предупредил, встретив в центре станицы у магазина, подтянул к себе за лацкан пиджака, тихо предупредил:
-Обидишь, ноги вырву! – зловеще проговорил почти на ухо.
Пацан, чуть младше Николая, только вернулся из армии, не испугался, ответил степенно:
-Та вы шо, Николай Александрович, у нас с ей все чин-чинарем.
Николай отпустил, погрозил пальцем:
-Смотри! – и пошел дальше, про себя отметил, парень то вроде – ничего, на шалопая не похож.
Матери же ответил на ее вопрос:
-Лучше не будет. В крайнем случае, все пойдет по-прежнему, и добавил: - По прежнему – плохо!
Поцеловал на прощание мать в щеку, потрепал во дворе  за загривок старенького Полкана, пошел к автобусной остановке. В тринадцать часов должен появиться проходящий автобус на Краснодар. Шофера давно приметили часто ездившего с ними парня, принимали за студента, коим недавно и являлся. Кто еще может так часто мотаться в город. Но институтские дела давно позади. В прошлом году он сдал государственные экзамены, едва не дотянул до красного диплома. Тогда, в восемьдесят седьмом, Николай  еле уговорил декана принять его на второй курс. Тот недоуменно смотрел на документы несостоявшегося строителя, в которых стояли неплохие отметки по математике, сопромату, черчению, марксистско-ленинской философии, пытался доказать:
-Понимаете ли вы, у нас совершенно другие предметы, которые вы не проходили, их нужно сдать за первый курс! Пожалуй, только от марксистско-ленинской философии я смогу вас освободить!..
-Я потерял два года в армии, до того – три в строительном институте, не могу же я числиться вечным студентом. Теперь мне каждый год дорог, поверьте в меня, я сдам экстерном за первый курс до начала первой сессии, а если завалю хотя бы один экзамен, вы меня отчислите, - убеждал Николай.
Декану понравилась напористость будущего студента, он видел неплохие  отметки по точным наукам в прежнем институте, значит, человек к учебе относится серьезно, к тому же он имел право после армии поступать к ним вне конкурса. Сдаваясь, положил его документы в папочку, приподнял бровь, веско сказал:
-Кабальные условия! Но, заметьте! Не я их предложил.
В институтской библиотеке он выписал все учебники и методички за первый курс и первую половину второго курса. Обошел книжные магазины, в надежде купить дополнительную литературу, но разве продавалась в те годы свободно юридическая литература. Николай сокрушался: древние римляне знали свое цивильное право, а тут захочешь изучить – не найдешь учебника. А граждан наших упрекают: незнание закона не освобождает от ответственности. Студент юридического института не может купить нужную литературу, что же говорить о простых людях. Как проклятый сидел он над учебниками, для сна оставалось мало времени, выручала библиотека Сергея Юрьевича, в которой по истории права древнего мира находил много малоизвестных фактов, которые использовал в своих контрольных работах и рефератах. Добился признания своих работ, его реферат вывешивали на доску почета, как образец серьезного подхода к изучению предмета. И ему нравились предметы права, он словно ощутил в их изучении свое призвание. Времени только не хватало. Вскоре в колхозе начал работать юристом, должность тоже отнимала у него немало времени. Недолго пришлось работать ему электриком, председатель видел, как серьезно парень относится к порученному делу, перевел его в правление на должность юриста, выделил коморку со стеллажами, заваленную кадастровыми чертежами, бухгалтерским архивом, и папками с договорами и прочими документами. И за несколько месяцев Николай разгреб и вычистил колхозные «авгиевы конюшни», списал в архив просроченные договора, систематизировал действующие, составил план работы по выполнению договоров, подготовил иски в суд по взысканию долгов с других колхозов, и старался умело избегать чужих претензий.
Молва по станице о том, что у них есть свой юрист, разнеслась быстро. Народ потянулся с вопросами, просьбами, консультациями. Сколько не пытался Николай доказать им, что он пока еще не полноценный юрист, а только учиться, мало кого волновало. Назвался груздем – полезай в кузов. Махнул рукой, выслушивал, велел приходить за ответом через день-два, рылся в справочной литературе, которой катастрофически не хватало, звонил в район, консультировался у юристов, с которыми постарался завязать знакомства, доискивался до ответа. Председатель помог ему, выписал для колхоза юридическую периодику, видел, парень толковый. Приходили к Николаю колхозники с разными вопросами: по разделу имущества, по продаже дома, по наследству, разводам, у кого-то сын или муж попал в милицию, кому-то пенсию не так оформили. Ходоки отнимали много времени,  благодаря их настойчивости, он быстро набирался опыта, ему легче давалась теория юридических предметов. Гражданское процессуальное право преподавалось на третьем курсе, а Николай на втором курсе из практики уже знал его основы, поскольку приходилось в суде поддерживать иски по доверенности колхоза, писать кассационные жалобы, вести переписку с другими хозяйствами. Точно так же приходилось выступать защитником по уголовным делам. На адвокатов у колхозников лишних денег нет, да и ездить в район к адвокатам – не наездишься, а тут сидит свой юрист, доморощенный. Если кому из посетителей отказывал по какой-либо причине, те шли к его матери, сестре, просили их уговорить Николая. Он брался скрепя сердце, не его это дело, времени на учебу не хватает,  зато его заметили районные адвокаты, пригласили работать в коллегию адвокатов. Никого туда ранее не приглашают, очереди ждут юристы годами, взятки не помогают, а его пригласили. Попал в такое революционное время, когда опытные юристы уходили открывать собственные кооперативы, нотариальные конторы, устраивались консультантами в набирающий силу бизнес.  Присмотрелись к молодому защитнику убогих да мелких преступников, пригласили для беседы, Николай сначала отнекивался, не понимал своей выгоды в том. Со временем согласился вступить в коллегию адвокатов, сдал квалификационные экзамены, защищал интересы своей станицы полноценным адвокатом.
-Везет мне по жизни! – говорил матери.
-Везет тому – кто везет, Коля. Ты взвалил на свои плечи все сразу: учебу, колхоз, газету, просьбы станичан, - и повез. Ты говорил давеча, везет тебе на хороших людей, так и ты у меня не плохой. А хорошие люди, - к хорошим тянутся. Думаешь, приветил бы тебя Сергей Юрьевич, если бы ты был с пропеллером в голове?
Сын только рассмеялся на такое философствование матери. Первый суд по уголовному делу Николай проиграл, однако парню, своровавшему комбикорм из колхозного склада через разбитое окно, дали условный срок. Для колхозников, мало понимающих в тонкостях юридических хитросплетений, то равнялось победе. Раз на свободе, не в тюрьме, значит не все так страшно. В него поверили как в юриста, пришлось на дверях вывесить часы приема.

Автобус катил среди пыльных полей, солнце нещадно палило сквозь крышу автобуса, не помогали открытые окна. Горячий воздух врывался в салон, не приносил ни малейшего облегчения. Николай не смотрел в окно, скоро его и так каждый куст и дерево в лицо узнавать будут. Размышлял, что сулит новый поворот в жизни страны, не мог предположить, насколько опасен переворот,  чувствовал, ничего хорошего для него и их газеты он не обещает. Успокаивал себя тем, что по приезде внимательно прочтет документы Комитета по чрезвычайному положению, послушает комментарии дикторов к нему, посмотрит, как отреагирует местная власть, тогда примет решение, как поступить им дальше.
Прикрыл глаза, делал вид, что дремлет, вспоминал последние послеармейские годы жизни.
Через год, как Николай пришел из армии, ему позвонил Сергей Юрьевич, попросил приехать в Краснодар, поскольку вышел Закон о кооперации, вопрос с учреждением газеты сдвинулся с мертвой точки, нужно собрать документы и все грамотно оформить. Когда Николай приехал к нему, первым делом обнаружил, на полках нет самых старых и ценных фолиантов из библиотеки учителя. Сергей Юрьевич развел руками:
-Без денег, Коля, не решаются многие вопросы. За аренду помещения необходимо платить вперед, - и тут же торжественно объявил: - Коля, ты должен стать одним из учредителей газеты.
-Почему я? Это ваше детище, вы должны единолично управлять этим сложным хозяйством, - возразил Николай.
Сергей Юрьевич словно предвидел возражения молодого друга, выдвинул контраргумент:
-После сына, ты самый близкий мне человек. Я всецело доверяю тебе, ты порядочный, не испорченный молодой человек. А если со мной что-либо случится, в чьи руки попадет наше детище? Нет, Коля, ты просто обязан согласиться, тем более, по закону,  кооператив должен учреждать не один человек. (Лукавил, конечно).
И уговорил Николая. Он взял отпуск в коллегии адвокатов, в колхозе он и так вольная птица, месяц они вместе и порознь  ходили по инстанциям, спустили все имеющиеся у них деньги, в том числе и на взятки. Не в прямом смысле, тогда чиновники были еще чуть порядочней и чуть попугливее, чтобы откровенно брать деньги в конверте, но подарки любили. А патче того, походы в рестораны. После очередной встречи, Сергей Юрьевич поглаживая печень, просил:
-Завтра ты, Коленька иди в ресторан с этим боровом из регистрационной палаты. Я его не перепью. И ты не перепьешь. Но ты все же моложе.
С большим трудом набирали сотрудников будущей газеты. Проводили творческий конкурс, ходили по гуманитарным институтам, беседовали с молодежью, прослушивали, и снова беседовали. Сергей Юрьевич сокрушался:
-Или я устарел, или я чего-то не понимаю. Ты только посмотри, какая нынче безграмотная молодежь пошла. Пишут с ошибками –  исправить можно, но ты послушай их речь! Вот тебя  заприметил за ясность мысли, несмотря на то, что ты парень из глубинки. А тут городского парня спрашиваю: вы откуда приехали? Отвечает: как откуда? – вопросом на вопрос – с Краснодара. Почему «с», а не «из» Краснодара?
Николай посмеивался.
-Ломоносовы в глубинках только и живут. Там развлечений мало, ничто не отвлекает от учебы и самосовершенствования, - говорил он.
-Что же мне сотрудников по городам и весям искать? Хотя, знаешь, это мысль. Нам же надо внештатных корреспондентов привлекать к работе.
Первый выпуск еженедельной газеты Николай держал с трепетом в душе. Сергей Юрьевич открыл бутылку шампанского и тут же в кабинете провозгласил тост за рождение газеты.
-Сколько седых волос она мне стоила! – счастливо воскликнул главный редактор.
-А сколько еще будет стоить! – обнадежил Николай.
Первый номер Николай прочел от корки до корки, словно не читал всего напечатанного в рукописях и машинописных текстах. Одно дело читать сырой материал, другое дело – лицезреть готовую продукцию. Теперь он перечитывал газету глазами сторонних читателей.
Николай отвечал за юридическое оформление  выпуска газеты: составлял договора по закупке газетной бумаги и по реализации готовой продукции, по аренде помещения, с типографией по выпуску газеты, курировал кадровую работу и финансовую составляющую, связанную с выпуском и реализацией газеты. Сергей Юрьевич отвечал за качество материала, редактировал, правил тексты, вычитывал гранки, определял очередность публикуемого материала.
За такой жизненной круговертью у Николая совсем не оставалось времени на личную жизнь. Мать беспокоиться – женится ли ее сын. Он возражал: на ком? Он не ходит на танцы, - возраст не тот, на улице не совсем удобно знакомиться, на прием не приходят молодые девушки, у них пока еще нет проблем в этой жизни, чтобы бегать к юристу за консультацией.
-А ты на Маринке женись, она будет согласна, - встревала в разговор сестра. Мать ей вторила:
-Действительно, девочка хорошая, не финтиклюшка какая-то, своя, почти родная, на глазах выросла. А уж как тетя Рая будет рада породниться, она же тебя как сына любит, - убеждала мать.
-Хорошо! Со следующей недели буду на велосипеде в хутор ездить на свидания, - с иронией говорил Николай.
-Да ну тебя! Мы ж тебе серьезно! – доказывала Лена. – Мама, повлияй на него. Чем Маринка плохая жена будет?
Но не грела Маринка взор Николая. Сухонькая, как мать, некрасивая лицом,  не уродина, конечно, при своей субтильной фигуре обладала высокой, довольно большой грудью, на которую часто мужчины обращали внимание. Вот только обидел ее Господь возможностью непринужденно общаться. В присутствии Николая  краснела, замыкалась, на вопросы отвечала односложно: «да», «нет». Несколько раз он пытался ее разговорить, когда та приходила к ним в гости, хотел понять, что из себя представляет. Девушка замыкалась, Николай позже спрашивал сестру:
-Чего твоя подруга такая бука? Она говорить умеет?
-Она тебя стесняется, - объясняла Лена. – Ты же у нас юрист, «аблакат», - так его назвала в хуторе бабка Криулиха, а Ленка подхватила и теперь его только так и называла.
-Чего ж меня стесняться, почти в одном дворе выросли. А других не стесняется? Женихи у нее есть? – спрашивал без интереса Николай, лишь бы отделаться от сестры.
-Других она отбривает только так! Тут у нее, как у мамы, язычок острый, як лезвие бритвы. А женихи есть, хуторские ребята,  дальше танцев у них дело не заходит, - охотно поясняла сестра.
После красивой Марии, женственной и умной Вики, Николай невольно поднял планку своего интереса к женскому полу. Не единожды он вспоминал Вику. Возникал душевный порыв, поехать, украсть ее у мужа на дней несколько,  тут же остывал, с горечью понимал, нет времени съездить. На хутор не может вырваться в гости к Толику. У того дочь подрастает, которую Николай редко видит. Толик тоже советует жениться, а то ему завидно смотреть на холостого друга.
Николай ловил себя на мысли, он оглядывается на молоденьких девушек, вздыхал, но не бежать же ему вслед с предложением познакомиться. А если познакомишься, где брать время на свидания. Из ближайшего окружения  его взор привлекала только одна молодая женщина Наташа Яценко, которая работала бухгалтером в правлении,  да и та глазками постреливала в сторону Николая.  Только она замужем, муж известный в станице самодур, поэтому Николай не делал попыток познакомиться поближе. Он иногда  украдкой смотрел ей вслед, удивлялся стройной фигуре, несмотря на то, что женщина рожавшая. Изредка в коридоре встретятся, перекинутся ничего не значившими фразами:
-Как дела? – спросит Николай.
-Как сажа бела! – с легкой усмешкой ответит Наталья. – А у тебя, лучше?
-У меня? Как у свадебной лошади: морда в цветах, зад в мыле, - в тон ей отвечал юноша. Наталья прыскала в ладошку, шла по коридору дальше, издалека махала рукой Николаю. В бухгалтерию к ней Николай не заходил, там еще пять теток сидели, тетка Варвара к тому времени в бухгалтерии не работала, ушла на пенсию, но и оставшиеся такое приплетут, чего не бывало. Посплетничать и посудачить в бухгалтерии любили похлеще, чем доярки на ферме. Дойдет до мужа – несдобровать женщине. Хотя взаимную симпатию он ощущал, искорка промеж них проскочила, только когда им встречаться. Но случилось! Задержался как-то Николай в своей коморке допоздна, вышел в коридор, из бухгалтерии полоска света видна. Заглянул, спиной к дверям за своим столом  сидела Наталья, шуршала бумагами. Подкрался, закрыл глаза. Она рукой по ноге провела, догадалась, руки его отняла от лица, сказала с придыханием:
-Думала муж.
-Разочарована? – улыбнулся Николай.
-Не-а! – беспечно мотнула  челкой.
-А должен зайти?
-Нет, - и хитро посмотрела на парня. И он догадался, в эту минуту она не оттолкнет его, приподнял со стула, поставил на ноги и обнял. Она не стала прятать губы, подставила для поцелуя, когда перевели дыхание,  выскользнула, тихо сказала:
-Подожди. Сюда заглянуть могут.
Легкой походкой, которая так нравилась Николаю, подошла к двери, заперла изнутри, и свет выключила. Он присел на старенький, с потрескавшейся кожей диван, посадил рядом Наташу, прижал к себе, сразу же стали жадно, неистово целоваться, словно целый год только и ждали этого мгновения, у нее стон наружу рвался. Николай коснулся груди, она сделала вид, не заметила, он осмелел. Наташа нисколько не сопротивлялась, только помогала ему снять с себя лишнюю одежду. Отчаянно заскрипел диван, Наташа громко стонала, и Николай поцелуем закрывал рот. Когда оба утихли, тогда только догадались прислушаться, не слышно ли шума за дверью. Рабочий день давно закончился, ночные сторожа еще не пришли. Оделись, отдышались, попрощались долгим поцелуем, на цыпочках ушли порознь. С тех пор часто искали минуты уединения, Наташа под предлогом срочной работы задерживалась в бухгалтерии,  иногда ураганом врывалась в каморку Николая, покрывала поцелуями и убегала.
-Ты не влюбись, - предупреждал он. – Нам проблемы в твоей семье не нужны.
-А я уже влюбилась, - беззаботно отмахивалась молодая женщина. – Ты не боись. То мои проблемы. Должна же быть у меня радость в жизни. Вот у меня и есть две радости: ты и дочь.
По ее рассказу, муж взял Наталью в жены из соседней станицы, у нее пьющие родители,  и здесь она попала «из огня да в полымя». Родители мужа пьяницами не были, из любителей в профессионалы они не вышли, но мужа за пьянку из шоферов турнули. Ее муж часто мучился похмельем и ревностью. «А я назло ему изменила, - поясняла Наталья Николаю, - извел он меня ревностью, а ревновать то не к кому. Теперь у меня совесть чиста, получаю от него, так хоть знаю за что».
  И сейчас, в этом душном автобусе, Николай улыбался внутренней улыбкой, вспоминая Наталью, и ощущая ее поцелуи на теле.
Вспомнил, как неожиданно для себя встретил в Краснодаре Марию. У него заболел зуб, Сергей Юрьевич порекомендовал обратиться в платный медицинский Центр, в районную поликлинику его не приняли бы из-за отсутствия городской прописки. Николай посетил поликлинику, его приятно удивила чистота и какой-то заграничный лоск: мягкая мебель, красивая плитка на полу, напольные цветки в горшках. В регистратуре приятная молодая девушка, а не пожилая, ленивая тетка, вечно недовольная обращением к ней больных, девушка тут же выписала талон к врачу и оплату в кассу. Приняли быстро, положили мышьяк в дупло зуба, велели через два дня зайти. Через два дня дырку в зубе обработали, поставили пломбу. Он вышел в холл, посмотрел на себя в зеркало, языком трогая пломбу. И увидел в зеркале Марию. Он знал, что она работает в Краснодаре врачом, но в каком лечебном учреждении, не ведал. И такая неожиданная встреча. Подумал, показалось, крупновата для Марии женщина,  она тоже заметила его, подошла.
-Здравствуй, - улыбнулась Мария. – Какими судьбами? – без возгласа и удивления, словно вчера расстались.
-Привет. Зуб заболел, заходил к стоматологу, - пояснил Николай, с интересом разглядывая бывшую свою возлюбленную.
-Все нормально? Залечил? – тоном хозяйки спросила она.
-Да, спасибо. Ты здесь кем? – безучастно спросил Николай. Мария уловила в голосе малую заинтересованность, ее чуть покоробило равнодушие бывшего друга, с некоторым вызовом ответила:
-Главврачом.
Он уловил некую скрытую внутреннюю гордость в ответе,  ничего не сказал. Она пригласила его в кабинет, угостила кофе. Расспрашивала и удивлялась переменам, прошедшим с ним. Николай исподтишка продолжал разглядывать ее, не видел четыре года. Не мог понять, что изменилось в ней. Внешне все такая же красивая, только чуть хищней опустились уголки рта, делая ее лицо старше и строже. Да еще чуть шире в бедрах, груди тесно в  накрахмаленном халатике, белый халат делает ее суше и недоступней. Не верилось, что когда-то он целовал ее, нежил, любил, ласкал. И странно, ему совсем не хотелось вернуть то время. Ничего в нем не дрогнуло, не екнуло, все осталось в той, прошлой, до армейской жизни. Николай  понял, что изменилось в ней: из тонкой, стройной девушки Мария превратилась в женщину, на плечах которой семейный груз и эта поликлиника. Вежливо пригласил вечером сходить в ресторан, посидеть, поболтать, ему тоже хотелось блеснуть своей самостоятельностью, все же не вчерашний нищий студент, теперь и он в состоянии пригласить девушку в ресторан, она вежливо отказалась, сослалась на замужество, и отсутствие времени. На прощание, слегка задетая его равнодушием, спросила, и в том вопросе не было затаенного смысла, лишь легкое любопытство:
-Ты хотел бы вернуть былое?
Он задержался у двери, подумал, и рассказал ей притчу:
-Композитор Бетховен любил некую Джульетту Гвичарди – итальянскую графиню. Любил самозабвенно, и казалось, ничто не может их разлучить. Маэстро посвятил ей «Лунную сонату». Ты помнишь ту мелодию, она грустная по своему звучанию. И композитор всегда задавался вопросом, почему в самый разгар их любви мелодия получилась такая грустная, и не находил ответа. Графиня предпочла ему другого композитора, менее известного, но более одаренного, – так она считала, - ушла от Бетховена. Через двадцать лет она встретилась с Бетховеном и спросила, не хотел ли он вернуть былые отношения. Как сейчас ты спросила  меня. «Нет, графиня, - ответил Бетховен, - в любовь, как в реку, дважды невозможно войти».
-Бетховен понял, почему мелодия получилась грустной? – спросила Мария.
-Главное,  это понял я. В момент моей любви к тебе, я читал тебе стихи, и ты упрекала меня, от них веет меланхолией. И сколько не рылся в памяти, на ум приходили стихи с грустным оттенком. Бетховен уже тогда подсознательно чувствовал, у него с Джульеттой нет будущего. Поэтому мелодия получилась такая щемяще грустная. Наверное, и в моем подсознании жила тревога, ты покинешь меня, и у нас не будет будущего. Так и вышло.
-И ты не простил меня? – тихо и виновато спросила она,  и в этот миг Николай увидел прежнюю девушку, из той прежней жизни.
-Что меняет - мое прости? Обиды давно прошли, а простил  тебя почти сразу, так как винил себя, а не тебя, - просто, без пафоса и надрыва ответил Николай.
Женщина подошла, провела рукой по предплечью.
-Ты достоин лучшей жены, чем я. Со мной ты был бы несчастлив, - уверено произнесла Мария.
Николай подмигнул ей, улыбнулся, и ушел. Все же та встреча навеяла на него какую-то грустную нотку,  то зацепила его печаль по ушедшей юности.
Точно так же нечаянно Николай встретил в станице Катю, хотя прошел не один месяц после возвращения из армии. Он шел в правление, она из школы. Со слов сестры знал: Екатерина Григорьевна преподает в школе русский и литературу, а ее муж – историю и обществоведение. В школе ее уважают и любят, к мужу отношение двоякое: предмет знает, преподает хорошо,  как мужчина уважения не вызывает, может закатить истерику, если его не слушают нерадивые ученики. При встрече она искренне обрадовалась, вся изнутри засветилась, оглянулась, не подсматривают ли ученики, поднялась на цыпочки, поцеловала друга детства в щеку.
-Наслышана о твоих успехах, - сказала Катя, по-доброму улыбаясь.
-Какие успехи, Катя! Кручусь, как белка в колесе, результат иногда нулевой, иногда получается. Бумаг много, тону в них. Ты как? Почему в твоей семье нет до сих пор детей? – спросил Николай.
-Не представляю, как  буду среди учеников беременной работать. Мне страшно, - застеснялась Катя.
-Ученики не те пошли, грамотнее нас. Они давно уже знают, детей не аисты приносят, - возразил он.- Замужем не надоело быть? – тут же лукаво спросил Николай, улыбнулся глазами.
-Нет, все нормально, - поспешила уверить она, в этой поспешности он заметил легкую запинку при ответе. - Только трудно здесь ему привыкнуть. В станице отдыхать хорошо, а не работать. В сельской местности жить надо, огород содержать, кур разводить. Он же городской житель, думал, помидоры в магазине растут, - поясняла Катя.
Николая удивлял цвет лица Кати, все такой же белый, румянец во всю щеку, как тогда, в юности. Кубанское солнце щадит ее кожу, обходит стороной. Нет уже порывистости движений, словно уставшая женщина стояла перед ним, а не вечно подвижный подросток, какой была девушка в хуторе. Чтобы сменить тему разговора, Николай посетовал:
-Живем в одной станице, а не встречаемся.
-Разными улицами на работу ходим, - пояснила Катя.
-Действительно. В городе люди на одной лестничной площадке живут, месяцами не встречаются, - согласился Николай.
Спросил, как Толик справляется с арендой свинарника. Катя только рукой махнула. Он знал эпопею его аренды. Председатель хоть и передовой человек, не чета старому, но аренду, семейные подряды и прочие новшества – на дух не переносил. Тоже считал, как и прежний председатель: земля отдана колхозам, и только колхоз вправе ею распоряжаться.
Поговорили немного о том, о сем, улыбнулись и разошлись. Потом виделись пару раз накоротке в центре станицы, перекинулись приветствиями и приветами родителям, и еще полгода не виделись.
Месяц назад, Катя появилась в его «кабинете», без предисловий заявила, пришла к нему на прием, как к юристу за консультацией.
-Разводимся мы, - пояснила молодая женщина.
-У вас грядет раздел имущества? – удивился Николай.
-Ага! Кур делить будем! Какой раздел, Коля? Мы нажить ничего не успели!
-Тогда причем здесь юрист?! Чем я могу помочь? – удивился Николай ее просьбе.
Катя стушевалась, действительно, чем может помочь ей друг детства.
-Наверное, советом… - неуверенно произнесла она.
-У меня нет жизненного опыта по разводам. Из-за чего разводитесь?
-Он не может здесь жить, не приспособлен для сельской жизни. Хочет ехать на родину, в Туапсе. Зовет меня с собой. А я не переношу его горы, они давят на меня. Зачахну я там. А остаться здесь одной…  что скажут родители, в школе… такое начнется!.. – она горестно вздохнула.
-О-о! Если оглядываться на то, что скажет княгиня Марья Алексеевна! Так, когда-то цитировала ты Грибоедова, - улыбнулся Николай, вспомнив школьные годы. -  Если любишь, езжай с ним, - твердо посоветовал он.
-В том то и дело,  я не знаю, люблю ли  его, - губы у Кати дрогнули. - Поняла одно: любить можно только единожды. От безответной любви душа сгорает, человек не в состоянии больше любить. Может возникнуть уважение, привычка, нежность, которую так хочется принять за любовь. Вот ты, после Марии, любил кого еще так, как ее?
-Нет. Но это не значит, что не смогу полюбить. Просто не встретил достойную девушку. Я же нигде не бываю. Тебя готов был полюбить, а ты замуж выскочила, - улыбнулся Николай.
-Ты не звал меня замуж, - вспыхнула Катя, румянец побежал по щекам. - А я побоялась засидеться в старых девах.
-Да ладно тебе, Катя! Ты умна, красива, разве такие девушки засиживаются в девах! – искренне удивился он. И с досадой добавил: - Лучше бы сидела в старых девах, чем сейчас мыкаться.
У Кати опять дрогнули губы, она отвернулась к окну.
Такой и запомнил ее Николай: с тоской в глазах, наполненных слезами. Ему очень хотелось прижать ее к груди, пожалеть. Но понимал: она прижмется в надежде, что станет ей опорой. «Странно! – размышлял он. – Порочная по жизни Мария отказалась идти с ним в ресторан, сославшись на семейный долг, который для нее оказался выше сиюминутного развлечения. А целомудренная Катя готова была упасть в его объятия, сделай он шаг навстречу. Все же она слабая женщина, жаль, муж оказался слабее ее».
Позже сестра рассказала, муж Екатерины Григорьевны из школы уволился, уехал, теперь историю опять преподает директор школы. В школе не платят зарплату уже несколько месяцев, многие учителя уходят на рынок, торгуют вьетнамским товаром и продуктами. Катя тоже хотела уйти,  ей стыдно перед учениками, если они увидят ее за прилавком на рынке. К мужу ехать не хочет, у них, в Туапсе, учителям тоже зарплаты задерживают, она не хочет быть ему обузой. В письмах муж зовет ее приехать к нему.
Приходил к Николаю на прием Толик. Приехал не к дому по дружбе, а официально, в кабинет, чтобы видели, идет не просто к другу, к юристу.
-Помощь нужна, - с порога заявил он. – Председателя, паганку, к ногтю прижать. Не дает землю, гад, в собственность, хоть ты тресни. Закон о земле вышел? Вышел! Вот ты законник и проталкивай его в жизнь. В суд хочу подать. Помоги иск составить, - шумел друг.
-Погоди, не торопись, - остановил его Николай. - Кроме председателя есть исполком, земельный комитет.
-Да ходил я к ним! Там кто работает? Бывшие партийные начальнички, сбежали под халявные крыши, для которых фермер – кость в горле. С фермера что возьмешь? Шиш с маслом! А с председателя они соки по-прежнему выжимают. Попробуй, откажи председатель им мяса выделить по телефонному звонку, или молока цельного, или поросеночка к празднику. Тот старается – выделяет, потому как зависит от них. А с меня они что возьмут? Теперь вот, из-за земли с председателем отношения окончательно испортил. Ты же помнишь как три года назад, я у него аренду свинарника оформлял?!  Не весь комплекс, а только один корпус, триста свиней на откорм брал. До сих пор мимо свинарника пройти не могу, запах убивает. Взялись с Лидкой и братьями Зябликовыми: Серега с женой, и Васька на подхвате. Долго пороги обивали у Егорыча, тот под каждым надуманным предлогом отказывал. И не дал бы, если бы не пришла разнарядка сверху: «А сколько у вас арендаторов имеется в колхозе?», председатель чухнулся рапортовать, а у него ни одного арендатора. А тут как раз и мы подоспели! Тогда и парторг в свинарник примчался, речь толкнул, руку жал, только после этого мы его ни разу не видели. Заключили договор о привесе, о выплате и прочих юридических тонкостях,  ты же помнишь, сам помогал составлять договор.
Николай кивнул. События тех лет стирались из памяти, время прошло, да и много других забот возникло, сейчас слушал друга просто так, отдыхал, когда еще с ним посидишь, о жизни потолкуешь. Толик продолжал рассказывать:
  -Пришли в тот свинарник – мама дорогая, грязь, навоз по колено, кормораздатчик не работает, свиньи визжат. Я пришел к преду, говорю, дай трубы, вагонетки старые валяются за корпусом не одну зиму, мы за неделю сварганим механизацию, навоз из свинарника убирать будем. Не дал. А залетным армянам те трубы впарил. Да и то, - не для свинарника. Ему же как: легче залетным шабашникам деньгу выплатить, чем своим. Шабашники откатят десятую долю, и всем хорошо.
-Это как? – спросил Николай.
-Что как? – не понял Толик.
-Десятую долю?
-Ну, ты даешь, темнота! – искренне удивился друг. – Обложился кодексами да законами, а жизни не знаешь. Ты думаешь, почему председатели так шабашников любят? За красивые глаза? Или наши строители коровник не сляпают? Нашим платить надо через бухгалтерию официально. А с теми – как договоришься. Стоит работа тыщу рублей, председатель договаривается за тыщу двести, по кассе проводит тыщу двести, шабашники двести рублей наличными возвращают ему в карман. И всем хорошо.
-Занятно, - хмыкнул Николай.
А Толик завелся, продолжал:
-Так вот, о механизации труда: мы только на словах да на собраниях все за механизацию, трактора любим вспоминать, культиваторы и прочее, а на деле – пройдись по фермам. Как сто лет назад вилами управлялись, так вилами и работаем. А в поле – тяпками. Так вот, отвлекся! Все же взяли со скрипом в аренду тот свинарник. Нас, пять арендаторов в одном корпусе, и двенадцать колхозников – в другом. Соревнование устроили. Только нам не до соревнования. У нас цель поставлена, задача – доказать, - надо отношение к труду менять. Не пупки надрывать, как мы надрывали, а механизировать  труд. Сварку свою притащили, ночами варили из отбросов салазки для вагонеток, нас потом обвинили в хищении материалов, хотели вычесть из зарплаты. Зато теперь знаю, что такое каторга. Мы же сами пахали, семь потов сходило, баб своих берегли, они у нас на легких работах трудились. А в соседнем цехе мужики запьют, бабы корзины с фуражом на своих пупках таскали. Лето прошло, подсчитали привес, колхоз задолжал нам пятнадцать тысяч. У председателя глаза на лоб полезли. Парторг слюной изошелся. Кричали: вы колхоз ограбили! Даже хуторяне, которые раньше нам сочувствовали, дескать, аренда в могилу нас загонит, когда узнали, сколько мы заработали, тут же в кулаки записали, наши дети из куркулей не вылазили, а колхоз категорически отказался продлевать с нами договор. Конечно! Мы впятером заработали пятнадцать тысяч, а соседи – двенадцать бездельников – семь тысяч.
Николай посмеивался. Он то помнил, как ходил к председателю, когда тот не хотел вначале выплачивать заработанные деньги. Шумел на Николая голосом Тараса Бульбы:
-Колька, я тебя породил, я тебя и убью. Ты кого защищаешь?!
-Так договор – дороже денег, Егорович. Вы бы лучше задумались, где собака зарыта. Одни и те же условия, а у пятерых один привес, у двенадцати  – другой. Почему?
-Потому что у тех рвачей одни рублики в глазах щелкают!
-Так и пускай! Что плохого в том, если человек заработал. Они подошли к труду творчески, перед ними цель стояла. Зато вы убедились, как непроизводителен труд подневольного колхозника, - доказывал Николай.
-Что же мне теперь, произвести сокращение кадров на всех фермах, нанять арендаторов, куда я дену столько колхозников? Что-то ты не то говоришь, ты должен мои интересы соблюдать, а не арендаторов защищать, - упрекал председатель Николая.
-Эти арендаторы тоже не с Луны свалились, - возразил парень. - А я все же юрист не дона Карлеоне, а всея колхоза «Светлый путь», - смеялся от души Николай.
Толик подходил к кульминации рассказа, как ему вновь удалось уломать председателя, выделить в аренду землю. На свинарник или коровник – тот уже не соглашался. Уломал!  Выделили землю на самом отшибе, в надежде не уродит земля, и платить не надо будет. Хотя пример нехороший перед глазами имеется: председатель выделил не угодья еще одному арендатору из хутора «Вольного» Яценко Лаврентию, а тот собрал урожай выше, чем в колхозе.
-Конкуренции не боишься? – вяло спросил Николай.
-А че бояться! Земли на всех хватит. Чем больше фермеров, тем больше стране продуктов дадим. Слушай дальше: когда Закон о земле вышел, - продолжал Толик, - пошла агитация против фермеров и арендаторов: и кулаки, и рвачи, и прочее. А я решил, добью их: возьму землю не в аренду, а в собственность. Пиши бумагу, - ткнул он в пустой бланк бумаги.
И друг помог составить необходимые бумаги в суд, сам в суд не пошел, не захотел окончательно портить отношения с председателем,  Толик поднаторел в юридической казуистике, Николай ему порекомендовал хорошего адвоката, и  отправил в суд.
И сейчас, когда Николай трясся в автобусе по дороге в Краснодар, вспоминал эти встречи, еще раз подумал о всех своих знакомых, о неприкаянной Кате, у него возникла идея. Ведь Сергей Юрьевич давно искал себе помощницу со знанием русского языка и умением печатать на машинке. Интересно, умеет ли Катя печатать на машинке? Научится, не Боги горшки обжигают. Только где же ей жить? Впрочем, жила же студенткой на квартире, Краснодар ей знаком. Разрешится вопрос с неразберихой в государстве, он тут же предложит Сергею Юрьевичу ее кандидатуру.
Когда по приезду ему рассказали итоги конференции членов Комитета, прочитал их постановление №1, а затем обращение Президента России Ельцина, понял: дело обстоит хуже, чем предполагал. К власти пришли не просто коммунисты, а те коммунисты, которых не волнует судьба страны, их волнует судьба собственной власти и партийной номенклатуры. Только страна уже не та, опоздали с путчем года на три, тогда еще народ мог бы равнодушно отнестись к перевороту в стране, сейчас такая нахрапистость чревата гражданской войной. Это просматривается невооруженным глазом: часть военных перешла на сторону Президента России, вторая половина мечется, не знает, чьи приказы выполнять, к кому прислониться, чтобы не прогадать. А большинство жителей столицы строят на улицах баррикады, полны решимости - отстаивать молодую демократию.
-Какие прогнозы, Сергей Юрьевич? Есть возможность, зацепится за власть у членов Комитета? – спросил Николай своего учителя.
Тот пожал плечами, задумчиво потер подбородок:
-Информация очень скудная. Телевизор молчит, радио молчит, газеты не выходят. Работают зарубежные радиостанции и одна-две наши. Неизвестно, как поддержали путчистов областные Советы, наш, краевой, их поддержал. Звонили из администрации председателя, просили резких телодвижений не делать. Если так обстоит дело во всех областях, шанс у путчистов есть. Союзные республики по стойке смирно уже не встанут. Думаю, демарш путчистов подтолкнет их к разводу СССР.
Николай сидел, раздумывая, сопоставляя варианты, принял решение: поддержать Президента России, выиграть или проиграть вместе с ним. Все равно газету прикроют, если вернется прежняя власть. Собрались вновь все вместе, договорились, как действовать завтра:  Николай с мужской половиной редакции пойдет к краевому Совету с протестом, девчонки со студентами разнесут листовки по почтовым ящикам, Сергей Юрьевич ответственен за экстренный выпуск газеты и остается на «хозяйстве» в редакции.
Работа кипела весь вечер, всю ночь в редакции горел свет.

4.

К утру просочились сведения, в столице народ собрался вокруг дома  правительства, строит баррикады, поддерживает Ельцина. Это известие воодушевило Николая, его настроение передавалось остальным. Еще раз собрал и предупредил ребят, он никого не упрекнет, если кто-то не решится идти с ним на площадь. Перед выходом долго инструктировал ребят:
-В лучшем случае нас просто прогонят. В худшем – доставят в отделение милиции. Дальше – зависит от нашего поведения, стойкости, и умения объяснить свое решение. К уголовной ответственности не привлекут, хотя всячески намекать будут, сейчас не шестьдесят восьмой год, когда диссидентов посадили за хулиганство, хотя они всего лишь протестовали против ввода войск в Чехословакию. К административной ответственности за нарушение общественного порядка или за организацию митинга без соответствующего разрешения привлечь могут. Оштрафуют на месте или повезут в суд, где все мы огребем по десять или пятнадцать суток. Запомните,  при даче объяснений в милиции, и при даче показаний в суде, вы четко должны указывать, и чтобы это записали в объяснении: мы пришли на площадь с протестом против незаконного переворота в стране, мы не шумели, не выкрикивали лозунги, не ругали власти, не матерились, не оказывали сопротивления милиции. Нас можно привлечь только за несанкционированный митинг, а не за нарушение общественного порядка, - разъяснял Николай коллегам правовую сторону поступка. - Если с ваших слов будет написано что-то не так, - не подписывайте. Или своей рукой вносите изменения в формулировку текста. Ежели девочек или студентов задержат с листовками, - версия одна: за денежку согласились разнести по почтовым ящикам. Кто дал? Дядя Вася из соседнего дома!
На улицах тихо и пустынно, редкие прохожие спешили по своим обыденным делам, не обращали внимания на группку молодых людей. Не видно ни протестующих, ни митингующих. На площади перед краевым Советом вообще не наблюдалось посторонних, только милиции чуть больше чем обычно, крытые грузовики в переулках. Однако, едва успели ребята развернуть плакаты, на площадь тут же выехал автобус с зашторенными окнами. Из него высыпали люди в гражданской одежде, окружили, цепко и бесцеремонно подхватывали с двух сторон под руки,   поочередно заталкивали ребят в автобус. Николай дернулся, вырвал руку:
-Собственно, а с кем имею честь?!.. Кто вы такие?!
Мужчины со стальным взглядом, вежливо, но настойчиво придержали за руки и препроводили в салон автобуса. Плакаты аккуратно свернули, захватили с собой. Он догадался: чекисты, милиция действует грубее. Он нисколько не огорчился самим фактом задержания, к этому внутренне готов, а вот отсутствие протестующих горожан на площади – его удручало. Как и ожидали, всех задержанных на площади привезли в отделение милиции. Сопровождающий их гражданский чин тихо переговорил с дежурным по отделению лейтенантом, вышел, дежурный тут же выкрикнул в окошко:
-Подходим по одному!
Николай шагнул первым.
-Документы есть? – спросил дежурный лейтенант.
-Паспорта нет. Есть удостоверение.
-Выкладывайте все из карманов, - приказал он. – И часы снимайте.
-Мы задержаны? На каком основании? – попытался протестовать Николай.
-Задержаны, задержаны, - нетерпеливо проговорил лейтенант, - выкладывайте без разговоров. Разбираться потом будем.
Николай положил на стол носовой платок, адвокатское удостоверение, расческу, мелочь. Дежурный на секунду поднял голову, коротко приказал:
-Часы снимай.
Отстегнул ремешок, положил на стол, замер  в ожидании. Дежурный заполнял бланк протокола задержания. К Николаю подошел сержант, повернул к себе, бесцеремонно залез в карман,  проверяя, все ли он выложил на стол. Николай дернулся:
-Что еще за наглость?! Обыскиваете, тогда пригласите понятых! – твердо сказал он.
Сержант равнодушно спросил:
-Грамотный? – и без взмаха, снизу ударил в солнечное сплетение. – Оформи на него сопротивление работнику милиции, - равнодушно подсказал он дежурному. Тот продолжал писать, словно ничего не произошло. Николай присел, передохнул, мотнул головой в сторону товарищей по задержанию.
-Ничего не выйдет. У меня свидетелей полный коридор. А на ваши действия показания дадут, - угрожающе проговорил он.
-А эти не свидетели, они такие же нарушители, как и ты, еще вопросы будут? – нагло заявил сержант.
Убедившись, что в карманах ничего больше нет, сержант подтолкнул парня к окошку, дежурный поднял голову:
-Фамилия, имя, отчество?
Он назвал, дежурный заполнил протокол задержания, когда ему дали расписаться под данными и изъятыми вещами, Николай приписал: личный обыск произведен без понятых, сержант допускает рукоприкладство, и размашисто расписался. Дежурный недовольно посмотрел на запись, потом взял со стола адвокатское удостоверение, захлопнул окошко и долго с кем-то консультировался по телефону.  Пригласили следующего,  вели себя несколько по-другому, сержант сопел, в карманы сам рукой не лез, только прихлопывал по верху одежды ладонями. Не зима  во дворе, на всех рубашечки и легкие брюки, посторонний предмет не спрячешь. Затолкали в камеру. Там уже сидели двое мужчин, видимо находились здесь с вечера, слегка протрезвели, амбре стояло отменное – смесь пота и перегара.
-О! Нашего полку прибыло! Закурить не найдется? – первым делом обратились бродяги к ребятам.
-Отобрали все, - пояснил редактор.
-Неопытные, - констатировал пьяница, - и за что вас таких молодых, че такого вы могли натворить? Подрались с кем? Иль обокрали?
-Нет, убили, - мрачно уточнил Николай, разговаривать с ними не очень хотелось. Пообещал: – И вас замочим, если будете досаждать.
Пьяница не поверил, слишком уж тон не кровожадный, толкнул локтем своего товарища по несчастью:
-Слышь? Дает молодежь! – но с расспросами больше не лез.
Прошло три томительных часа, никто не приглашал ребят на беседу. Николай забарабанил в дверь кулаком, глазок открыл все тот же сержант, угрожающе произнес:
-Я те постучу, придурок! Я те постучу… – и захлопнул глазок.
Николай продолжал стучать. Дверь распахнулась, в камеру вошли сержант и дежурный со смирительной рубашкой:
-Что надо! – напряженно спросили, приготовились связать дебошира.
-Прошло три часа, - хотя часы у него изъяли, сказал наобум. Наступательно продолжал: - Я хочу знать, на каком основании нас задержали. Если для выявления личности, то три часа уже прошло. Вы нарушаете социалистическую законность, вам придется отвечать за превышение должностных полномочий, - заявил Николай. По опыту работы адвокатом, знал, милиция пасует, когда действуешь наступательно, требовательно и в рамках законности.
Дежурный хмыкнул, вспомнил о его адвокатском удостоверении, взглянул на сержанта, буркнул:
-Ждите. Сейчас выясню, - и вышли.
Вскоре на беседу вызвали самого молодого из них, рассчитывали быстро сломать, получить нужные показания на остальных. Выходя, тот беспомощно оглянулся. Николай ободряюще толкнул его в спину, шепнул: «Держись!». У самого кошки на душе скребли. Втянул ребят. Заниматься ими будет не милиция, за их спиной стоят комитетчики. Эти похитрее и поумнее будут. Да и власти у них побольше, закон для них ширма, как решат, так и повернут. С их подачи суд любую статью уголовного кодекса не глядя утвердит. Ребята притихли. В редакции хорохорились, храбрились, тут столкнулись с неприглядной действительностью, с произволом, посидели в вонючей камере, вспомнили свои уютные квартирки, родителей, у которых от ужаса глаза на лоб полезут, когда узнают, что их умненькие, чистенькие сыночки в милиции сидят. А если узнают, за какие грехи сидят! Да еще дяди из комитета расскажут им, что бывает за политический демарш против власти. Худшие опасения оправдались, парень вернулся совсем потухший, носом хлюпал, готов расплакаться:
-Что, били?! – кинулись с вопросами остальные.
Парень отрицательно мотнул головой.
-Хо! Тут без этого нельзя! – авторитетно заявил пьяница.
Николай понял, если сейчас не встряхнуть остальных, начнут путаться в показаниях, виниться, еще хуже – сожалеть и каяться. Вины в том их нет, ребята молодые, неопытные, только с институтской скамьи. Решил говорить жестко.
-Прекратить сопли! Чего разнюнялись! Вас на расстрел ведут? Вы работники идеологического фронта, завтра об этом задержании будет знать весь город. От нашего поведения зависит…
Не успел договорить, дверь открылась, сержант выкрикнул:
-Стаценко! На выход…
Коридорами провели на второй этаж. В кабинете находилось двое в гражданской одежде, один сидел за столом, другой стоял у окна, делал вид  - безучастно наблюдает в окно за пролетающими птицами. Сидящий за столом кивнул на стул напротив, пододвинул к себе бланк «Объяснение», вопросительно взглянул на задержанного.
-Представьтесь, сначала, - потребовал Николай.
Мужчина хмыкнул, взглянул на коллегу, нехотя представился:
-Старший оперуполномоченный отдела милиции Семенов, -  Николай и так догадался,  перед ним местный оперативник.
-А этот? – кивнул за спину он.
-Вопросы здесь задаем мы! – молодой человек в наглухо застегнутом пиджаке, несмотря на жару, отошел от окошка и стал напротив Николая. Взял удостоверение адвоката, продолжил: - Вы как человек юридически грамотный, знаете, чем чревато нарушение общественного порядка, - голосом и подчеркнутым тоном явно демонстрировал свое положение старшего в кабинете.
-Как человек юридически грамотный, - с сарказмом в  тон ему произнес Николай, - знаю, никакого нарушения общественного порядка быть не могло, и вы это тоже знаете, в силу того, что общества вокруг не наблюдалось, кроме милиции и вас, людей в партикулярном, но не гражданских. Вы же не пойдете свидетелем в суд. Вы больше в тени отсиживаться предпочитаете, да руками сотрудников милиции рыбку из пруда тянуть, - нагловато проговорил Николай. В душе закипала злость. Смелости добавляло негативное отношение к методам работы КГБ, которое часто муссировали в печати.
Молодой человек прихлопнул ладонью по столу:
-Прошу без демагогий! – и взглянул на оперативника. Тот вздохнул и пододвинул бланк к себе.
-Ваша фамилия? – равнодушно, без эмоций спросил он.
Николай назвался. На вопрос где проживаете, ответил, оперативник удивленно спросил:
-А в Краснодаре что делаете?
-Нарушаю общественный порядок, - буркнул Николай, поправился: - В гости приехал по делам службы.
Опять вмешался гражданский:
-Если думаете, что вам придется защищать этих, - он кивнул в сторону двери, - то вы глубоко ошибаетесь. Уж мы позаботимся, чтобы вы стали бывшим адвокатом, - едко пообещал он.
-Не вы меня принимали в коллегию, не вам меня исключать из нее, - огрызнулся Николай. – Вы нарушаете закон, а расплачиваться приходится вот таким работягам, - он показал подбородком на оперативника. – Ему бы, бедолаге, жуликов сейчас ловить, а он по вашей указке защищает прогнивший режим.
-Мы не можем нарушить закон. Закон – это мы! – презрительно ответил гражданский чиновник из известного ведомства. Николай в ответ скептически хмыкнул:
-Людовик тоже говорил: Государство – это я! Много на себя берете. Тогда понятно кто пришел к власти, и кто их поддерживает, - устало ответил Николай, понимая, спор их бесполезен, обратился к оперативнику: - Пиши, - и вкратце объяснил причину своего присутствия на площади перед краевым Советом, придерживаясь выработанной версии: выразили протест против незаконного захвата власти. Комитетчик стоял за плечом оперативника, смотрел в бланк, который тот заполнял, недовольно сопел,  в спор больше не лез. Пока оперативник шариковой ручкой заполнял бланк, в кабинет зашел еще один гражданский, постарше первого. Обратился с вопросом не к оперативнику, записывающему показания, а к своему коллеге:
-Что тут у вас?
-Умничает, - пояснил тот.
-Вас как зовут? – спросил он задержанного.
-Николай Александрович.
Комитетчик улыбнулся одним краешком губ, с иронией спросил:
-И что же вы, Николай Александрович, хотели заявить своим присутствием на площади?
-Мы хотели, заявить протест против антиконституционного, антигосударственного, антизаконного переворота в стране, - четко и раздельно во второй раз проговорил Николай.
-Почему это вдруг все анти? – приподнял бровь комитетчик.
-Потому что его так оценил законно избранный Президент России, в которой мы с вами живем.
-Предположим мы живем в СССР, а не только в  России. СССР выше по значимости и законности, - нравоучительно заметил комитетчик.
-Давайте тогда спорить, кто легитимнее: ваш глава КГБ с кучкой путчистов, устранивших законно избранного Президента СССР, или…
-Никаких или! – остановил его комитетчик. – Мы собрались здесь не спорить, не вступать в дискуссии, а разобраться в причинах, побудивших вас нарушить общественных порядок.
-О, господи! Только что вашему коллеге уже объяснил, общественного порядка мы не нарушали в силу отсутствия оного. Где возмущенная общественность, которая даст показания в суде, что мы нарушили их мирную жизнь? Придут ваши подставные лица?  Я найду способ доказать ваш блеф. Более того, обращусь в прокуратуру, чтобы они прокомментировали ваши действия. Надеюсь, в прокуратуре уже не встают по стойке смирно при вашем появлении?
-Смело заговорили, - констатировал комитетчик.
-Я бы сказал: нагло! – поддакнул второй комитетчик.
-Так потому и смело, что прошли ваши времена, - спокойно заявил Николай. Он почувствовал некоторую перемену в себе, у него пропал страх. Если поначалу холодок пробегал между лопаток, то когда увидел воочию своих противников, в душе пропала злость, наступило успокоение. Комитетчикам нечем ему возразить.
Оперативник безучастно слушал, вертел в руках ручку, пока Николай спорил с комитетчиками,
-Вы не собираетесь раскаиваться в содеянном? – больше утвердительно, чем вопросительно  констатировал комитетчик.
-Более того, я пойду туда вновь, если выйду отсюда, - заявил Николай.
-Как юрист, вы же не будете оспаривать, что нарушили запрет на проведение демонстраций? – настаивал комитетчик. – Значит, у сотрудников милиции есть полное право не выпускать вас отсюда до решения суда.
Его молодой коллега не выдержал, брызнул слюной:
-Да если бы вас вовремя не остановили, вы начали бы бить окна в здании краевой администрации, тогда, одним сопротивлением органам вы бы не ограничились! – с пафосом воскликнул он. Старший строго взглянул на него и тот умолк.  Николай заметил, обращаясь к старшему сотруднику:
-Оказывается, и в вашем ведомстве работают прозорливые интеллектуалы, - и добавил специально для молодого коллеги комитетчика: - Вы еще припишите нам умысел покушения на главу краевого Совета, так вернее будет. Чего уж там мелочиться…
Оперативник улыбнулся, опустил голову, чтобы комитетчики не заметили его усмешку,  пододвинул бланк к задержанному:
-Прочтите и распишитесь.
Николай внимательно прочел. Оперативник был не молод, опытен,  с первого взгляда понял, липа с ним не пройдет. Со слов задержанного происшествие сего дня записал кратко, короткими фразами и по существу. Николай с изложенным объяснением в бланке согласился, взял его ручку, написал: «С моих слов написано верно, мною прочитано», и расписался.
В камере ребята обступили его с расспросами. Он вкратце проинструктировал их: опрашивает местный оперативник, мужик толковый, но за спиной стоят комитетчики. Говорите кратко, в полемику не вступайте. В крайнем случае, все валите на меня, дескать, пошли со мной за компанию из-за любопытства. Я попросил вас подержать плакаты.
-Да ладно вам, Николай Александрович! Мы же не дети!  Вместе до конца, - уверили они. Даже первый опрашиваемый повеселел. – Мы тут с ним поговорили, - шепнул ему корректор.
Остальных на беседу приглашали по очереди, и вдруг, ближе к вечеру, вызывать перестали, так и не пригласив на беседу еще двоих ребят. Прошло два томительных часа. Николай ходил из угла в угол, не нервничал, размышлял вслух:
-Подозрительно! Если нас решили задержать до суда, который состоится только завтра, тогда надо располагаться на ночлег. Благо  пьяниц выпустили. Но почему не опрашивают остальных? Отпала надобность? Не похоже! Не могут же повезти нас в суд без оформленного до конца  материала?!
Поздним вечером дверь открылась, сержант буркнул:
-Выходите все.
Комитетчиков нигде не наблюдалось. Только дежурный, оперативник, который опрашивал сотрудников редакции, и сержант. Дежурный по одному вызывал к окошку, возвращал изъятые вещи и велел расписаться.
Николай надел свои часы, просмотрел протокол, спросил:
-С чего вдруг подобрели?
-Обстановка изменилась, - пряча глаза, нехотя ответил дежурный. За него добавил оперативник:
- В Москве что-то у ГКЧПистов не заладилось, - добавил: - Тут из некоторых редакций звонили, интересовались вашей судьбой. Ответили: повезли вас на расстрел, - пошутил он. - Главный  редактор «Вольных» поднял всех на ноги. А вы то к газете, каким боком? – спросил он.
-Самым  прямым, - за всех ответил редактор их газеты.
Дежурный обращаясь к оперативнику виновато промолвил:
-Вот так всегда! Комитетчики кашу заварят, а расхлебываем мы, - и выругался витиевато.
Николай улыбнулся, неплохой каламбурчик получился, с двояким смыслом: комитетчики - и КГБ и ГКЧП. Заметил сержанта, стоявшего в глубине, обратился к дежурному:
-А можно узнать фамилию вашего Аники-воина? – показал пальцем на сержанта.
-Зачем? – удивился дежурный.
-Родина должна знать своих героев не только в лицо, но и поименно. Завтра в газете прочтете статью о методах своей работы.
Сержант почувствовал, коллеги не готовы отстаивать его, попытался взять на голос:
-Щас, так и будем тут раздавать всем автографы!
-Всем не надо, а мне назовешься. Или ты только здесь такой смелый, когда в форме, да среди беззащитных задержанных? – спокойно напирал Николай. – Или придешь к нам в редакцию, поведаешь о своей работе, сколько ты показаний выбил из задержанных.  О доблести и чести милицейской расскажешь.
Ребята смехом поддержали своего шефа.
-Поговори еще! Назад захотел!.. – попытался взять на крик сержант, но в голосе не слышно былой уверенности.
-Пухов! – прикрикнул на него дежурный по отделению милиции. – Прекрати! – и Николаю примирительно: - Оба погорячились, с кем не бывает.
-Со мной – не бывает, - жестко проговорил Николай. - Мы встретимся с тобой, сержант Пухов, в прокуратуре, - пообещал он, взял ручку и расписался в протоколе.
Оперативник на прощание не проронил ни слова, только одобряюще подмигнул Николаю и улыбнулся.
Вышли на свежий воздух. Всех охватила эйфория: загомонили, заговорили, обсуждали каждую мелочь своего первого  столкновения с работниками правоохранительных органов. Испуг  прошел, осталось легкое возбуждение и опьяняющее чувство победы.
На полдороги их догнал сержант Пухов, пряча глаза в землю, обратился к Николаю:
-Ты того… не надо... Погорячился малость… извини…
Николай остановился, смерил взглядом, ответил примиряющим тоном:
-Ладно, живи, Аника-воин. Не до тебя сейчас… - повернулся и пошел дальше.
В редакции Сергей Юрьевич обнимал каждого, встречал как героев, девчонки приготовили чай с бутербродами.
-Это кстати! – потирали руки ребята. – Целый день на диете. Еще бы помыться, а то такое чувство, будто в грязи вывалялись.
Когда жевали бутерброды, Сергей Юрьевич поведал, что произошло в стране, в частности, в Москве и Краснодаре: «Прокуратура города не встала на сторону администрации края, потребовала немедленного вашего освобождения. Вопрос стоит шире: кажется нашему руководству края несдобровать. Не знаю пока точно, но земля слухом полнится, готовится Указ президента о снятии с должности всей верхушки краевого руководства. Кажется, мы побеждаем! – довольно улыбался Сергей Юрьевич. – Срочно в номер готовим статью. Упрекнем краснодарцев за их пассивное поведение. Подробно опишем обо всех ваших злоключениях».
Николай притих. Усталость, события сегодняшнего дня, горячий чай разморили его. Он вжался в угол, прикрыл глаза. В сущности, он такой же пацан, как и все ребята здесь. Чуть старше, чуть юридически грамотнее, чуть больше хорохорился, но в душе вчерашнего хуторского паренька так же тлел страх перед неизвестностью подковерных возможностей всемогущего КГБ. Не такого всесильного и грозного, каким  был раньше, но все еще не потерявшего своей власти. Николай понимал, если бы там, в милиции, дал слабину, остальные «поплыли» бы вслед за ним.
То была победа не только своей позиции, но и над самим собой.

5.

Через два дня телевидение транслировало по всей Кубани события, происходившие в Москве. Показали баррикады вокруг дома правительства, танки на улицах столицы, толпы народа, встречу президента СССР Гобачева в аэропорту: непривычно притихшего, потерянного. За ним тенью шла Раиса Максимовна. Позже продемонстрировали похороны трех ребят по глупости попавших под гусеницы танков, из которых сделали героев. Удивительно, что в той круговерти тяжелой техники и скопления людей, - не погибло больше народа. Краснодарцы приникли к экранам телевизоров, смотрели открытие чрезвычайной сессии Верховного Совета РСФСР, на которой исполняющий обязанности Председателя парламента России Хасбулатов потребовал отстранить от власти путчистов и предать их суду. Затем выступил Ельцин, объявил: деятельность ГКЧП прекращена, участники арестованы, министр внутренних дел Пуго покончил жизнь самоубийством. Снят со своего поста за самый длинный показ «Лебединого озера» председатель гостелерадио Кравченко. Выступил Горбачев, рассказал о своем аресте в Форосе.
Над Кремлем взвился исторический бело-сине-красный стяг, символ обновленной России.
Краснодарцы гадали: привлекут их батьку к суду или ограничатся отстранением от власти.
Демарш Николая с товарищами перед краевым Советом депутатов трудящихся остался без последствий. Не до них, органы власти края парализованы проигрышем. Неистовый борец с сионизмом батько Кондрат канул в лету. Сначала Указом президента от 23 августа освободили от должности председатель крайисполкома Н.И.Горового, через три дня вышло Постановление Президиума Верховного Совета народных депутатов об освобождении председателя краевого Совета народных депутатов Н.И.Кондратенко. Против них возбудили уголовное дело по серьезной, расстрельной статье «Измена Родине». Краснодарцы жалели их, оба пользовались уважением в народе. Да и как им не уважать того же Горового, который в свое время не раз отказывался от партийной работы на высоких постах, оставался хозяйственником: то директором птицефабрики, то директором рисоводческого совхоза «Россия». Именно Кондратенко пригласил его возглавить краевой исполком, как крепкого хозяйственника, чье сознание не замутнено политическими дрязгами. А когда в стране со второго января отпустили цены на продукты питания, Кондратенко и Горовой приняли смелое решение: до 15 мая оставить цены для населения на прежнем уровне, разницу оплачивать из краевого бюджета. Двадцать восемь миллионов рублей выделили на питание школьников и студентов. Горовой понимал, с колхозов нельзя требовать сверх того, что они могут дать, и так в прошлом году 21 район не выполнил план по поставкам зерна, 281 колхоз сократил поставки мяса, колхозы сокращают поголовье скота, 154 колхоза не выполнили поставки молока, 85 колхозов – яиц. Всю эту статистику Николай знал, так как готовил статью по сельскому хозяйству края, и в той же статье отмечал, с подачи Горового стали развиваться фермерские и подсобные  хозяйства, выделили им несколько тысяч га земли. Кондратенко во всем поддерживал своего выдвиженца, у него тоже болела душа за простого крестьянина труженика. И теперь этих руководителей не только сместили с занимаемых должностей, но и возбудили против них уголовные дела. В России возбудить дело легче легкого, прекратить уголовное преследование составляет известную трудность.
Указом президента России новым главой администрации назначен демократ Дьяконов, вошел в историю как первый губернатор России. Правительство края возглавил Егоров. Ни тому, ни другому не светило занять столь высокие посты с их демократическим меньшинством в краевом Совете. На их счастье пришли другие времена, одни депутаты и жители города плевались от такого назначения, другие связывали их назначение с возрождением демократических свобод для большинства: для колхозников, предпринимателей, всех жителей края.
Все эти бури бушевали далеко от хутора Вольного, только легкий ветерок долетал в виде всевозможных новостей, сплетен и домыслов. Все реже собирались колхозники на посиделки у хиреющей разобранной техники. Запчастей не достать, из трех сломанных тракторов собирали один. Запчасти продавались по спекулятивным ценам, Бюджет колхоза фондов на спекулятивные цены не предусматривал. Ветерок из краевого центра нагонял унылое настроение. Разлад чувствовался не только в колхозном хозяйстве, он чувствовался во всем. Исчезли продукты из магазинов,  народ разъезжался в поисках лучшей доли, несколько семей уехало на Крайний север за длинным рублем, евреи оформляли документы и уезжали из городов на постоянное место жительства в Израиль. Пустовали дома в хуторах, которые нельзя  продать, у людей нет денег.  Хуторяне сетовали: на лиман с сеткой теперь не выедешь, рыбнадзор  хуже бандитов, сетки изымали безо всяких протоколов, в случае сопротивления стреляли без предупреждения, штрафовали нещадно, брали взятки. Вместе с тем свои сети ставили, или продавали на рынке изъятую рыбу.
Такими же унылыми и скорбными становились лица хуторян, не слышно смеха и шуток. Все реже привозят кино, танцы вовсе прекратили организовывать. Молодежь разбрелась по фермам, станицам, уезжает в города. Старшее поколение тихо соберутся, выпьют, посудачат о политике, местном и районном руководстве, и разойдутся с обидой на жизнь, жен, начальство и прочие обстоятельства. Неудавшийся путч в Москве и смену руководства в крае обсуждали всей бригадой. Батьку Кондрата жалели:
-От черт седой, не на ту лошадку поставил! – чесали загривки мужики с легкой усмешкой.
В субботу, после работы, потянулись к навесу, тяпнуть самогоночки, почесать языками. Домой торопиться незачем, на работе делать нечего. Аникеев похромал до стола, перекинул ногу через лавочку, оседлал ее верхом, как самый старый здесь, скомандовал:
-Чего тянем, наливай!
Шустрый до выпивки Витек Дзюба проворно сбегал к сеялке, открыл зернозаборник, вынул трехлитровую банку самогона. Посмотрел демонстративно через мутное стекло на солнце, авторитетно заявил:
-Зараза с бабой, опять на самосаде настаивала. Должно быть для крепости…
-Ага! Для крепости! Для дурости! – поправил Владимир Набока. Его выгнали из армии за непробудное пьянство, в хуторе  донашивал бывшую военную форму с обрезанными петлицами и пуговицами. Всем говорил, ушел из армии сам, так как там ни хрена не платят, Горбачев армию развалил, угробил вооруженные силы. Витек водрузил банку на стол, вернулся за стаканами, вытер их краем грязной рубахи, подал каждому в руки. Первому, по старшинству, налили Аникееву. Отставив мизинец, тот собрался без тоста опрокинуть самогон в себя, его остановил Сергей Зяблик:
-Дядько Степан, тебе ж седне сторожить, - напомнил он.
Аникеев на секунду замер, шумнул:
-Цыц, мне! Молод ще указывать. Гавкаешь под руку! – и медленно высосал содержимое стакана. Поморщился, еле продохнул, отщипнул от припасенной булки хлеба.
Зяблик пожал плечами:
-Та мэни шо! Тебя ж председатель предупреждал, ще раз побаче, - Сергей щелкнул по горлу пальцами, - выгонэ.
Не глядя на Сергея, Аникеев отмахнулся:
-Свинья не выдаст, черт не зъисть, - переврал он пословицу, повернулся к Сереге. - Ты хуже этих, - гекечепистов… - нажимая на букву «е», проговорил он.
-Здрасте, приехали, - буркнул Зяблик.
-Не ссы-ы, братан, прорвемся, - подыграл Витек Аникееву, и услужливо налил тому еще в стакан самогонки. Аникеев по старшинству выпил внеочередную порцию, далее  стаканы пошли гулять по кругу, пили по очереди. Выпили братья Зяблики, Витек Дзюба, Владимир Набока, потом и все остальные, только Толик Комаровский отказался. Выпить ему хотелось, но у него опять обострилась язва, а от такого самогона и окочуриться недолго. Да еще Лида будет пилить:
-Шо, паразит, мало тоби! Бушь знать, як всяку гадость лакать, ирод!
Мужики его бдительности по поводу спасения желудка не понимали:
-Брезгуешь? Как фермером стал, так нос задрал.
Разговор переливался из одной темы в другую, кто кабанчика зарезал, кто из хутора уехал, никто не решался приступить к главной теме, выжидали, хотелось сначала узнать чужое мнение. Когда начали обсуждать развалившееся колхозное хозяйство, Виктор Югов перебирая босыми ногами высохшую траву, сказал во всеуслышание:
-Жалко, эти власть не удержали, оне порядок бы навели.
Аникеев солидно тряхнул головой, подтвердил:
-Сталина на цих сволочей ныма, той бы быстро показав, хто в доме хозяин!
-Да жили мы при коммунистах! – возразил Виктор Криволапов. Он отсидел два года за браконьерство, спекуляцию и нетрудовые доходы, в колхозе по-прежнему не работал,  на посиделки приходил регулярно. – Шо тебе от того було, лучше? Ты вспомни нашего парторга, он же на тебя смотрел, як будто у тебя ширинка расстегнута, мотня на распашку! Ты ж для его ны чиловик, а так, козявка!
-Сажали тебя ны коммунисты, - напомнил ему бывший комсомолец Голубов. - При их ты рыбой торговав и нихто тэбэ за хибот ны брав, - И нечего ривнять усю партию на якогось парторга. Ну, був у нас парторг с придурью в голове, так шо, уси коммунисты таки? – доказывал Голубов.
-Та не! Есть ище одын – той усю страну развалив, - парировал Криволапов.
-Хто б ии развалыв, если бы страна крепко на ногах стояла, - подал голос Толик Комаровский. Ему тоскливо, все выпили, глаза замаслись, морды покраснели, один он трезвый на чужом пиру. – Тебе партия шо дала? – обратился он к Голубову.
-А че токо мэни? Усим! В стране був порядок, - упрямо возразил Голубов. – Зарплаты вовремя платили. Болел или в отпуске гулял – зарплату вынь да положь! Отработал свое – пенсия сто двадцать рубликов, на их жить и добра наживать можно, а сейчас что? Подтереться токо!
Ему поддакивал Витек:
-На базаре яблоки, груши сторгуешь, никто тебе слова ны скаже, а сейчас: за место заплати втридорога, справки подавай милиции, санитарам, властям местным, та ще бандюки ходят с протянутой рукой. Може казаки сорганизуются, та наведут порядок, - размазывал грязный пот по лицу Витек.
-Поди разбери, што нам казачество преподнесет?! – подал голос Югов. – Тож, до власти дорвутся, хуже милиции будуть. Колька наш дюже в газетах распространялся про их. Про нашего деда Ковалька пропечатал, як тот мечтал увидеть возрожденное казачество. Ны дожив старый. А тут глянь, казакы уже и собрание провели, и атамана выбрали. Може шо и выйдэ…
Косолапов махнул рукой:
-Шо там може выйти?! Бачив я цих казакив в Краснодаре. Вырядились, як петухи. Медалей нацепляли, погоны генеральские, то ж ище заслужить надо, - запальчиво возразил Косолапов. Он изрядно запьянел, разговор переходил на повышенные тона, каждый старался вставить веское замечание.
Он подставил стакан под услужливую руку Витька, тот плеснул из банки самогона, Косолапов выпил, крякнул, лицо побагровело, слеза побежала по щеке: «Ядреный, ети его в рыбью косточку!» - еле продохнул, тыльной стороной ладони вытирая слезу.
-А нашему Кольке в станице предлагали возглавить казачество, хотели выбрать атаманом, - громко сказал Толик, чтобы все услышали. Аникеев одобрительно прогудел:
-А шо? Парень толковый! В газетах печатается, в судах выступае… Согласывся? – спросил он Толика.
-Не. Сослался на занятность. Да ему действительно некогда, мечется между районом и краем. Дома застать  невозможно.
С подсолнечной стороны подошел колхозный фермер Яценко Лаврентий Иванович. Он раньше состоял в партийном народном контроле, его недолюбливали за прошлое, называли Лаврением Берией, не любили за настоящее, считали рвачом и выскочкой. Лаврентием его назвал отец в честь члена Политбюро и видного деятеля коммунистической партии, очень гордился этим до пятьдесят третьего года. Лаврентий один из первых взял землю в аренду, когда Толик с Зябликами со  свиньями управлялись. Первый наскок на правление колхоза желающих взять землю в аренду произошел сразу после выхода Постановления ЦК КПСС «О неотложных мерах по повышению производительности труда в сельском хозяйстве…», который местное и районное начальство с успехом проигнорировали. И это несмотря на то, что ЦК обязал крайкомы, обкомы, райкомы партии, и прочих руководителей всячески оказывать помощь по внедрению коллективного подряда в совхозах и колхозах. Прежний председатель формально пострадал за невыполнение данного постановления. Поэтому, нынешнее руководство почесало затылки, землю некоторым желающим выделили, заключили грабительский договор, навязав в компаньоны всех своих родственников. Трактор в аренду дали ему сломанный, заставив исправить за свой счет. Земля оказалась самой бросовой. Яценко сцепил зубы, работал как вол, в прошлом году собрал неплохой урожай. Начальство всполошилось: земли плохие, техника никакая, а урожай выше, чем в колхозе. Решили задним числом, без участия самого Яценко подредактировать договор, по которому условия взаиморасчета усугубились настолько, что денег хватило на расчет с рабочими, заплатить за смазочно-горючие вещества, и за вывоз продукции. Сколько не пытался в этом году Яценко заключить договор аренды напрямую с местной властью, минуя колхоз, ничего не вышло. По закону земля отдана колхозам в вечное пользование, и только колхоз имеет право распоряжаться ею.
Яценко  устало сел за стол, кивнул на банку с самогоном, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
-Все пьете? – как бы с упреком, но тут же спросил: -  А гостей угощаете?
-Щас! – за всех ответил Аникеев. – Со своим приходить надо. Халявщиков у нас своих хватает, шоб ище местных миллионерив поить.
-Нашел миллионера. Бери землю в аренду и обрабатывай. Я посмотрю, каким ты миллионером станешь, - огрызнулся Яценко.
-Та не-е, нам ны надо. Бачим мы, як одын с сошкой, а семеро начальников с ложкой вокруг бегають. Но ты все же жмот. С доходов своих неправедных мог бы обществу пузырь поставить, - напирал Аникеев. Остальные молчали, одобрительно кивали Аникееву. Фермеров не любили изначально, не нравилось, что получают за свой труд больше, чем они в колхозе. То, что фермеры трудятся больше их, в расчет не принималось, в этом и Комаровский с Зябликами убедились. Толик как раз в тот момент за землю судился. Уже не арендатор, но еще и не фермер.
-Договорились, - примирительно прогудел Яценко. – Если в этом году соберу урожай не хуже,  чем в прошлом году, да председатель, гавнюк, не объегорит в очередной раз, - ставлю всей бригаде.
-Оце разговор! – одобрительно прихлопнул рукой по столу Аникеев и пододвинул стакан к Лаврентию. Витек услужливо плеснул в стакан, поддакнул: «Ловим на слове!».
Яценко не торопясь, высосал мутное пойло, крякнул, отщипнул от общего каравая хлеб.
-Я мужики к вам с предложением пришел: объединяться нам надо. Одному такое хозяйство поднимать трудно. Чем приглашать залетные артели обрабатывать землю и собирать урожай, не лучше ли нам, самим, сорганизоваться.
-То есть как? – не понял Югов, - ты хочешь нас в батраки нанять? Не круто ли, Иваныч?
Яценко поморщился:
-Можно подумать, шо ты в колхозе в хозяевах ходишь. Я предлагаю равный труд и равное распределение дохода по итогам года. Меньше, чем в колхозе не получишь, а больше – как сумеем зробыть, - убеждал Лаврентий.
-Не-е, Иваныч, тут ны одын ты обдурить нас пытется! Знаем мы вас умных та хватких! Мягко стелите, а когда расчет придет, сошлетесь на неурожай, на начальство, на непогоду… - запротестовал Голубов.
-Точь-точь, как в армии, - вставил слово Набока, - ты послужи, а рассчитаемся с тобой потом, через годиков пять.
-Ладно, мужики! – остановил их Яценко. – Вы подумайте, потом выскажетесь. Дело предлагаю! – приподнял он палец, перекинул ногу через лавку, не прощаясь, пошел обратно в хутор.
-Ага! Дело он предлагает! – кинул в спину Витек. – Знаем мы этих, новых предпринимателей.
Мужики долго еще обсуждали казаков и фермеров, крыли нерадивое начальство, третий месяц не платившее им зарплату. Пили от тоски и безысходности, во хмелю топили свою беспросветную жизнь, вспоминая, что так хреново было только после войны.

6.

Николай возвращался в станицу с двояким чувством. С одной стороны победа Ельцина принесла некоторое облегчение с выпуском газеты, меньше проверяющих и распоряжений от администрации краевого руководства. Ранее пару раз случалось, когда газету пытались закрыть за критику позиции батьки Кондрата в еврейском вопросе. Иван Кузьмич Полозков тоже не единожды обижался за искажение его речи в печати. Впрочем, Иван Кузмич обижался на все газеты, считал, журналисты намеренно искажают текст его выступлений, неправильно истолковывают его добрые поступки. Самой несправедливой и злой, по его мнению, организована нападка  на него в газете  «Вольные новости Кубани». Статью написал Стаценко, когда не смог из-за милицейского оцепления проехать в редакцию газеты, машины запрудили все переулки и улицы. Уличный хаос продолжался полдня, не могли проехать ни скорая, ни пожарная. Хорошо, в тот момент в городе не произошло ни одного крупного пожара. Причину коллапса журналисты выяснили очень скоро. Хоронили пенсионера Титаренко. Кто бы знал того пенсионера, если бы он не был папой Раисы Максимовны Горбачевой. Николай написал злую статью, сравнил руководство города с аракчеевщиной, девиз самого Аракчеева был: «Без лести предан». Его современники окрестили девиз по-своему: «Бес лести предан». В статье ставился риторический вопрос, что в миру лучше: умный, но бездеятельный или услужливый дурак. Конкретного имени  в статье не указывалось, так, кивок в адрес всех городских руководителей. Обиду высказал один Иван Кузьмич Полозков. Вот уж поистине: «на воре шапка горит». Поскольку гласность в ту пору едва набирала обороты, редакторы других газет нисколько не сомневались: дни «Вольных…» сочтены. Николай самостоятельно защищался в суде, да и другие средства массовой краснодарской информации выступили в защиту, проявили корпоративную солидарность. Второй раз власти отступились, но чувствовалось, злобу затаили до следующей проверки. Случай подвернулся совсем недавно, в январе этого года, когда из-за непродуманных действий военной власти в Краснодаре вспыхнул «бабий бунт». В связи с возникшим конфликтом в Нагорном Карабахе, военкоматы срочно призвали резервистов для укомплектования частей Закавказского военного округа. Хватали всех: больных, многодетных, с  рабочих мест, не считаясь с мнением руководителей производств. Жены обратились в военкоматы, там обошлись с ними в русской традиции чиновничества – по-хамски, небрежно отмахнулись «не мешайте работать!». Возмущенные жены, матери, сестры собрались у крайкома КПСС, требовали прекратить мобилизацию и вернуть резервистов домой. Власть, как всегда, неповоротлива, не учли возросшего самосознания народа, к женщинам вышел Полозков, долго и нудно пытался поведать разъяренным женщинам о патриотическом и интернациональном долге, о происках империализма, пока ситуацию не взял в свои руки председатель крайисполкома Кондратенко.  Он успокоил женщин. В итоге, сам вылетел в Кировабад возвращать резервистов домой. Полозков в очередной статье получил свою порцию критики сполна и адресно. Расправиться с ненавистной газетой Иван Кузьмич не успел, его призвали в Москву возглавить Коммунистическую партию России.
Все же от победы над ГКЧП во рту осталась горечь, победа напоминала больше  пиррову. Страна стремительно разваливалась. Коммунистическая партия приказала долго жить, о чем Николай нисколько не сожалел, слишком много за эти годы он узнал правды о деятельности коммунистов, но с их уходом исчез фактор сдерживающий вседозволенность. На подмостки истории выходили сомнительные личности, которые обещали народу скорые блага, захватывали власть и разоряли оставшуюся от прежней власти экономику. Закрывались фабрики, заводы, дома культуры, их помещения превращались в одну огромную барахолку. Город заполонили кавказцы, дружно, сплоченно они вытесняли из насиженных мест прежних управленцев, наполняли криминалом город.
Пессимизма добавлял Сергей Юрьевич, не видевший просвета в ближайшем обозримом будушем. Как и все интеллигенты его поколения, являлся сторонником Горбачева, благодарен ему за перемены в общественной жизни, не ставил ему в вину провалы в экономике, полагая, номенклатурное  окружение пошло против него сознательно, боясь потерять власть. Николаю импонировал Ельцин, как человек новой формации, с его именем связывал дальнейшие демократические перемены в стране. Доказывал Сергею Юрьевичу, что Горбачев догматик, он никогда бы не отказался от руководящей и направляющей роли партии, которая так и осталась бы вечным тормозом и в экономике, и в политике, и в общественной жизни. Сергей Юрьевич  в чем-то соглашался с Николаем, но не приемлет Ельцина, которого считал популистом, нежели большим политиком, стремящимся к власти любой ценой, даже ценой развала страны. И партию запретил, опасаясь с ее стороны конкуренции. Приводил примеры непоследовательных поступков Ельцина: будучи кандидатом на пост председателя Верховного Совета России выступил с речью, в которой сказал: «Самое главное для меня направление одно – укрепление Союза». Уже через две недели избранный Председатель Ельцин поставил на голосование Декларацию о государственном суверенитете России. Что тоже ведет к развалу всего Советского Союза. Сергей Юрьевич напоминал Николаю, что в декларации о суверенитете России, принятой 12 июня 1990 года Съездом народных депутатов РСФСР говорится, что Россия остается членом обновленного Союза СССР.
-Ты как юрист должен понимать, - продолжал доказывать Сергей Юрьевич, - когда в стране провозглашается верховенство Конституции РСФСР, приостановление действия законов Советского Союза, - это уже отказ от союзного государства. В сентябре прошлого года Верховный Совет России выразил недоверие правительству СССР. Через месяц принимается закон о бюджете, все денежки с предприятий должна получать Россия. Союзный бюджет остается пуст. Не Горбачев развалил огромное государство, - размеренно втолковывал он, словно лекцию читал, - Генеральный секретарь до последнего боролся за союзный договор, но Ельцин выбил ему табурет из под ног. Глядя на действия Ельцина, парламенты Узбекистана, Молдовы, Украины, Беларуси тоже провозгласили независимость. Дальше – хуже! Посмотри, что делается внутри страны: объявили суверенитет Карелия, Татарстан, Башкортостан, Бурятия. Того и гляди, Россия распадется на удельные княжества.
-Да, но Ельцин видит в этом будущий обновленный союз независимых государств, - отбивался Николай.
-Его совет автономиям «брать суверенитета столько, сколько смогут проглотить», приведет к полному распаду не только союзных республик, всей России в целом, не будет ни федерации, ни конфедерации, - упрямо доказывал Сергей Юрьевич.
-А что же по-вашему будет? – недоумевал его соратник, младший друг и помощник.
-Отдельные, независимые государства, со своими органами власти, своей таможней, армией и границами на замке. И будем теперь мы ездить в Грузию, Украину или Узбекистан, как в иностранное государство.
-Да быть такого не может! –  возражал Николай. – А где же здравый смысл?! Кто позволит себе не учитывать волю своих народов! Мы же десятилетиями жили в одной огромной стране.
-А часть республик удерживалась силой, - устало отозвался Сергей Юрьевич. – Прибалты никогда не желали находиться в составе СССР, считали свое вхождение насильственным. Ты сам писал об этом еще из армии, - напомнил он.
Вот так, сидя, длинными зимними и короткими летними вечерами за чашкой чая, они спорили о дальнейшем  развитии страны и края. Каждый день приносил что-нибудь новое. Размышляли, что придет на смену коммунистической идеологии.
-Живут же люди в других странах без партийной, религиозной и прочих идеологий, зачем же нам, русским, обязательно нужна какая-либо идеология? – риторически задавал вопрос Николай.
-Дело вовсе не в русских, не в россиянах, как таковых, - пытался прояснить Сергей Юрьевич вопрос, который ему самому до конца не был понятен. – Нас постигла историческая участь всех многонациональных империй, которые удерживались деспотическими, тоталитарными режимами. Вспомни, как канули в лету Османская, Византийская, Римская империи, чуть позже Австро-Венгерская, Британская. Империя и политическая свобода несовместимы. Какая бы идеология при этом не доминировала. Римская республика в годы наиболее тяжелые отказывалась от демократии и добровольно отдавала власть в руки диктатору, который сплачивал нацию и правил твердой рукой. Горбачев, при всем уважении к нему, попытался впрячь в одну упряжку вола и трепетную лань, провозгласил курс на политическую демократизацию, без экономической составляющей, тем самым вбил осиновый кол в многонациональное тело СССР. КПСС не столь цементировало общество, сколь держало его в ежовых рукавицах. Чуть отпустил вожжи, вол и лань потянули воз в разные стороны.
-Вы полагаете, у Ельцина не хватит сил натянуть вожжи? – допытывался Николай.
-Ельцин всегда будет заниматься политикой. А нужно – экономикой! К сожалению,  экономика не самая сильная его сторона. Голодному человеку не до политических нюансов. Разрушать всегда легко и весело, особенно, если при этом есть, чем поживиться.
Николай упрямо гнул свою линию:
-Горбачев тоже обещал накормить народ, а полки пустые.
Сергей Юрьевич соглашался: провальная экономика лишила Президента СССР доверия у народа. Напомнил, Горбачев предлагал Ельцину совместно решить проблему экономических реформ, пригласил видных экономистов Шаталина, Явлинского, Петракова. Ельцин повел себя как непоследовательный политик, Горбачевский план выхода из экономического тупика отверг, но и своего не предложил. В данный период, чем хуже в стране для Горбачева, тем лучше для Ельцина. Он понимает, на фоне пустых полок, обещать будущее благополучие легче. Тем более, народ жаждет перемен. В первые годы перестройки и Горбачева принимали на «Ура!». Если Ельцин не сумеет обуздать инфляцию, будут буксовать экономические реформы, его популярность так же быстро сойдет на «нет», - доказывал Сергей Юрьевич.
Собственно в таких беседах оба определяли дальнейший тон  статей в своей газете, пристрастия и разночтения. Между ними не должно возникать принципиальных разногласий. В их спорах обязано рождаться единомыслие.
Николай смотрел на пыльные полки книг в квартире Сергея Юрьевича, к которым давно никто не прикасался, отсутствие женской руки сказывалось во всем. Казалось, Сергей Юрьевич со смертью жены утратил интерес к коллекционированию редких книг. О чем его и спросил Николай. Учитель согласившись, грустно покивал, встал, прошелся возле стеллажей, разглядывая корешки книг, заметил:
-В продажу поступает много книг, о которых раньше только мечтали. Объять необъятное – невозможно. Книги ранее запрещенных писателей и новых прогрессивных авторов стали откровением для русских читателей. У читателей появился доступ к богатому и многомерному духовному миру отечественной прозы и поэзии. Появился выбор: что читать. Вместе с тем, свобода этого  выбора сыграла злую шутку с неискушенным читателем: литература, которую недавно запрещали, потеряла свою особенную притягательную силу, которую имела в недавней истории. Уходят в прошлое литературные дискуссии, их место заполняет острая политическая полемика, и теперь она формирует мировоззрение молодого человека. В том числе и твое, уважаемый коллега, - шутливо ткнул пальцев в грудь Сергей Юрьевич.
Вечером, в квартиру Сергея Юрьевича, позвонила мама. Николай просил не звонить в квартиру, чтобы не беспокоить человека, которому он так многим обязан, но обеспокоенная молчанием сына и последними событиями в стране, мать не удержалась, пошла на почту, и заказала разговор с Краснодаром. Убедившись, что сын находится в добром здравии, сообщила две новости: грустную и печально-радостную. Грустную – погиб под колесами грузовика Полкан. Пес старенький, плохо видел, еле ходил. Его уже не сажали на цепь, он лежал в тени, глухо изредка гавкал утробным старческим рыком, а тут вышел за калитку влекомый новыми осенними запахами, побрел через шоссе. Грузовик не тормознул, шофер не знал возраст пса, полагал – увернется. Мать со слезами кратко рассказывала, торопилась. Николаю искренне жаль Полкана, полжизни провели вместе, пес как член семьи, глаза умнющие, все понимающие, и теперь его нет. Опустеет без него двор.
Вторая новость: Лена выходит замуж. Свадьба назначена на середину сентября. Приходили сваты, сожалели, что Николая нет дома, они де весьма уважают тебя, почитают  за старшего в доме. Сваты матери понравились, сговорились, как положено, Ленку пропили. Трудно ему представить сестру женой чужого парня, для него она всегда оставалась младшей сестрой, маленькой девочкой, которой рано думать о замужестве. Годы ее давно говорили об обратном, горестно смириться с мыслью, что сестра выросла, взрослая девушка, которой пора выходить замуж.
По приезде в станицу Николай всех застал в сборе: мать во главе стола, Ленка с женихом Владимиром, тетя Рая с дочерью Маринкой. Обсуждали предстоящую свадьбу, прикидывали, сколько соберется гостей, и какое количество выпивки потребуется, а главное – сколько должно денег уйти на  все мероприятие. Сидели во дворе, за столом в тени жердели. Николай  хозяйским взглядом окинул  подворье, ошейник сиротливо висел на сучке дерева, будка пустовала, цепь валялась рядом. Ленка подлетела первой, виновато улыбнулась, словно ненароком нашкодила, чмокнула брата в щеку, и потянула к столу.
-Я говорю им, не надо свадьбы, организуем вечер, денег меньше потратится, да, Володя? – повернулась к жениху Лена, как бы оправдываясь перед братом. Жених вскочил, согласно кивнул головой, протянул руку:
-Здрасть, Николай Александрович!
Николай смерил взглядом высокого, белобрысого парня, поморщился:
-Какой я тебе Николай Александрович? Я брат твоей будущей жены. Мы теперь родственники, и даже более того… - улыбнулся одобряюще, ответил на рукопожатие. – Здравствуй. Что обсуждаем? О чем судачим? – спросил у всех, обводя взглядом.
Мать вскочила, поцеловала сына, Николай прижал за плечи крестную, дернул за хвостик волос Маринку, сел за стол.
-Я кушать принесу, - сказала мать, пошла на кухню.
На вопрос ответила тетя Рая:
-Гадаем, Коля, дэ лучше свадьбу гулять: в школьной столовой чи в кафе.
-И в чем же проблема? Где дешевле и комфортней, там и сгуляем, - устало сказал Николай. События последних дней и дорога домой, вымотали его. В Краснодаре некогда думать об отдыхе, круговерть последних дней захватила не одного его, дома наваливалось тихое умиротворение. Он расслабленно расселся, ожидая, когда мать подаст еду. Крестная пояснила:
-Все зависит от количества гостей. В кафе уютней, но в нем меньше зал. В школе пустые стены, зато столовая вместительная, - и тут же переменила тему. – А ты кода, крестничек, женишься? Негоже младшей сестре поперед старшего брата выходить замуж, - многозначительно проговорила крестная.
-Я не девица, мне и погулять можно, - попытался уклониться от разговора на скользкую тему крестник. - То младшей сестре негоже выходить вперед старшей сестры, а брат может холостякувать до сорока лет, - пояснил он, сосредоточенно разглядывая подворье.
-Так то оно так! Токо жизть не остановишь, коды ни коды, а жениться надо, - ворчливо, по-старушечьи гнула свою линию крестная, а сама выразительно посмотрела на дочку. Николай взгляд перехватил, тоже глянул на Маринку. Все такая же худенькая, востроносенькая, с веснушками на носу и под глазами, совсем не похожая на взрослую девушку. Если бы не выпирающая на показ грудь, на такую в толпе внимания не обратишь, только взгляд ее, менее стеснительный, чем два года назад, выдавал в ней девушку, которая тоже вправе думать о замужестве. Николай одобряюще кивнул ей, громко сказал, чтобы слышала вышедшая с тарелкой мать:
-А я на Маринке женюсь. Отдадите за меня, тетя Рая?
А у самого нотки шутливые, чтобы за ними спрятаться можно было. Крестная с готовностью поддержала разговор:
-Хоть счас! Забирай с ногами и руками! Заодно две свадьбы сыграем, все расходов меньше, - тараторила она, тоже сведя все к шутке, а у самой  глаза заискрились, давно хотела бы в зятьях Николая видеть. С детства  его знает, на ее глазах и руках вырос. Мать дипломатично промолчала, она с Леной затевали разговор на эту тему,  тогда он осадил их, да и сейчас мать не слышала в голосе сына серьезности. Мать недоумевала, Николай никогда не заговаривал на тему женитьбы. Да и подруга спрашивала:
-Тамар, та чи у Кольки е невеста? Шото ны выдно, шоб вин гуляв с кем, встречався?
Тамара пожимала плечами:
-В станице нема… Если токо в городе…
-Та конечно, разе он теперь на деревенской жениться! Ему городскую подавай… А городские сама понимаешь, какие?! – туманно намекала Рая Тамаре.
Николай еще раз оглянулся на Маринку, напомнил:
-Стар я для нее, ежели все не против, я подумаю, – и начал сосредоточено есть. И чтобы сменить тему разговора, поглядывая на пустую собачью будку, сказал:
-Щенка надо бы завести. Только не мелкого.
Жених тут же вставил слово:
-У нашей соседки сука крупная, каждый год щенится, можно выбрать щенка.
-Займись, - кивнул Николай.
Он поел, пошел в дом, прилег на диван, полежал, вспомнил: хотел сходить в правление, в свой маленький кабинетик. Необходимо позвонить оттуда в школу, поговорить с Катей. Кабинет председатель не отобрал. Его и кабинетом нельзя назвать. Так, чулан для колхозного архива. Но Николай обустроился в нем с комфортом, приспособил небольшой столик, провел параллельный с бухгалтерией телефон, у председателя выпросил списанную настольную лампу. Вышел в сени, столкнулся с Мариной, прижал ее к стене, спросил:
-Правда, за меня замуж пойдешь?
-Пойду, - смело ответила та.
-А разве ты любишь меня? – иронически продолжал допрашивать Николай. Марина стушевалась, потупилась, по лицу побежали красные пятна, промолчала, но не уходила. – Как же мы жить будем, если не любим друг-друга?
Девушка вскинула на него глаза, ответила с вызовом:
-Я постараюсь быть хорошей женой.
-Замечательно! Только буду ли я хорошим мужем? Я же все время в разъездах. Как папка мой: ездил, ездил, да и пропал.
Хлопнула входная дверь, зашла Лена, Николай отстранился, вышел во двор, сощурился на заходящее солнце, пошел к правлению. По дороге размышлял: может и вправду жениться на Маринке, она не будет качать права, предъявлять претензии, а «большой и чистой любви» можно и не дождаться в круговерти этих сумасшедших дней. С другой стороны, с ней надо будет ездить в Краснодар, встречаться с нужными и ненужными людьми, знакомить ее с коллегами, к ней будут приглядываться, присматриваться, а Маринка не сможет поддержать беседу, в ней провинциального больше, чем в нем. Здесь, в станице, она хороша, работяща, безропотна. Не будешь же держать ее за домработницу. Вот ведь и Мария, и Катя тоже выросли в хуторе, однако сумели приспособиться к жизни в большом городе, поди, отличи их сейчас от городских жительниц. Может и Маринка сумеет стать «светской львицей». С такими мыслями он зашел в правление, заглянул к председателю, просунул голову в дверь, увидел того склоненного над бумагами, вокруг его шевелюры витал сигаретный дым, окликнул:
-Какие трудности, Егорович?
Председатель поднял голову, задумался.
-По юридической части – никаких, в силу отсутствия оных. Не работают теперь, Коля, бумажные договора, работает его высочество – бартер, - глубоко затянулся, продолжил: -  Вот ищу, что у меня в хозяйстве лишку, чтобы не жалко обменять на запчасти для тракторов. Коров хотел бы прикупить племенных, - он вновь затянулся сигаретой, с шумом выдохнул дым. - О! докатились! Звоню председателю Кореновского колхоза, спрашиваю: пшеница нужна, тот сразу в ответ: на что меняешь? Отвечаю: на подсолнух. Тот говорит: подсолнух не дам, могу люцерной расплатиться. А у меня своей девать некуда. Вот и сижу, обзваниваю…
-А не страшно загреметь за злоупотребление? – усмехнулся Николай. Председатель юмора не поддержал.
-Было бы страшно, если бы я один такой умный оказался.
-Крепитесь, Егорович, Россия не может творить историю без смутных времен, но они быстро проходят, - обнадежил председателя Николай.
Тот потер подбородок, взглянул на своего бывшего юриста, словно только сейчас увидел, решительно придавил окурок в переполненной пепельнице, произнес со вздохом:
-Дай то, Бог!
Николай пошел в свою коморку, позвонил в школу, попросил пригласить к телефону Катю. Та откликнулась быстро, у нее уроки закончились. Поздоровались, попросил зайти в правление, у него есть к ней разговор.
-Неужто, в кино пригласишь? – отозвалась непривычным кокетством Катя. Он поддержал ее игривый тон.
-А че нам молодым! Муж, по-прежнему, только пишет?
-Пишет. Слезно умоляет приехать.
-А ты?
-Ответила: я не прыгаю по школам. Если любит, не может жить без меня,  пусть приезжает в станицу.
-Заходи, потолкуем, – предложил Николай.
Не успел положить трубку, в каморку вихрем ворвалась Наташа.
-Ты с ума сошла! В коридоре полно народу, да и пред еще не уехал, - упрекнул ее Николай.
Она беспечно махнула хвостом волос:
-Я на минутку. Могу же я зайти к юристу с вопросом? – с вызовом спросила женщина и засмеялась.
-С вопросом можно, - в тон ей разрешил Николай.
Наталья положила ему руки на плечи, поцеловала в макушку:
-Спрашиваю: ты на работе сегодня задержишься? – намекнула на возможность предстоящей встречи.
-Ради тебя – да.
-Ой, Коля, я так соскучилась! – она еще раз поцеловала его сверху сидящего, потрепала волосы.
-Иди, Наташа, ко мне сейчас Катя придет. Учительница из школы, - пояснил он.
-Да я знаю ее, - отозвалась Наталья, крутанулась на каблучках и выскочила прочь так же стремительно, как и ворвалась.
Когда Катя пришла, Николай встал, поцеловал ее в щеку по-братски, посадил рядышком, в силу тесноты коленки почти соприкасались.
-Так, значит, к мужу ты  не поехала? – уточнил он.- Крепкий ты орешек. А как же любовь?
-Ах, какая там любовь?! Горечь и разочарование, - ответила молодая учительница, и улыбнулась печально.
-Ну, а если в Краснодар поедешь жить, он вернется к тебе? – с места в карьер взял Николай.
-Не поняла! С какой стати я поеду жить в Краснодар?! – удивилась Катя.
-У меня есть предложение: оставить любимую школу, шалопаев, которым русский  и литература сейчас до фонаря, они «Войну и мир» в кассетах смотрят, Волконского Штирлицем кличут, порнухой увлекаются. Поехать со мной в Краснодар, и приступить к работе помощника главного редактора газеты «Вольные новости Кубани».
Лицо Катя покрылось румянцем, словно товарищ сделал ей непристойное предложение.
-А переспать с главным редактором за это не надо?! – с вызовом спросила она.
-Не надо. Это пожилой, интеллигентный человек, которому, действительно, нужен помощник со знанием русского языка. Правда, он вдовец. Он жену свою любил, и чтит ее память.
До Кати медленно доходило, предложение серьезное, Николай обманывать не будет, но не готова она к такому резкому повороту в своей судьбе, тянула с ответом, слишком неожиданным оказалось предложение, попыталась оттянуть ответ вопросом:
-А зарплата какая?
Николай улыбнулся, раз спросила про зарплату, поехать в Краснодар согласится.
-Поболе, чем в школе. И без задержки, - пообещал он.
Катя стушевалась еще больше:
-Да это я так, с нашей, школьной зарплатой квартиру в Краснодаре не снимешь, - потупилась Катя.
-С мужем встретишься, вместе будет легче. Ему же Краснодар ближе, чем наша станица, - продолжал убеждать Николай.
-Его не расстояния пугают, а сельская жизнь, - напомнила Катя. По ее дрожащему голосу, нервному подрагиванию платочка в руке, он понял, предложение  заманчивое,  менять привычную жизнь – страшно.
-Ты не торопись, обдумай. У тебя есть месяц впереди. Через месяц я еду в Краснодар. Если надумаешь: подавай заявление в школе об уходе.
-Спасибо за заботу, Коля. Чего уж тут думать. Я тебе верю. С тобой не так боязно начинать жизнь сначала. А я справлюсь? – вдруг вспомнила Катя о самом главном.
-Справишься. Ты тетенька у нас сообразительная. Кстати, - вспомнил Николай, - а ты на машинке печатать умеешь?
-Ой, а что надо? – испугалась она.
-Надо, - кивнул Николай.
-Совсем плохо, Коля. Я печатала, когда в институте в канцелярии подрабатывала. Сейчас, наверное, все позабыла, - с сожалением пояснила она.
-А в школе машинка есть? – спросил Николай.
-Есть, - подтвердила Катя.
-Потренируйся немного. Я тебя не машинисткой приглашаю работать, но все же…
-Да, да, конечно… Я попробую…
-Ты вспомни клавиатуру, а буквы одинаково расположены и на электронных машинках, и на компьютерной клавиатуре.
Она опять запаниковала:
-Ой, там еще и компьютер надо знать? Тогда нет, Коля, я не справлюсь, - всполошилась Катя.
-Справишься! Молодые девчонки справляются. От тебя требуется знание русского языка, а печатать машинистки будут. Тебе только править придется. Не дрейфь, Катя! Камышей и гадюк не боялась, а тут компьютера испугалась, - подзадорил товарищ детства и юности.
Катя  приклонила голову к плечу, улыбнулась.
-Ты первое время  помоги только, - попросила жалобно.
-Помогу, помогу… - обнадежил Николай, наклонился, открыл свой «сейф» - железный ящик, сваренный знакомым сварщиком за две бутылки водки, отсчитал три тысячи рублей на подарок сестре и расходы на свадьбу. Копил на машину,  цены на них убегали в геометрической прогрессии. Сергей Юрьевич обещал помочь с этим вопросом,  неудобно пользоваться редакторской машиной в личных целях. Потряс пачкой денег, пояснил Кате:
-Ленка замуж выходит.
По-женски скорбно сложив губы, она проговорила:
-Замуж не напасть… Сам то, когда женишься?
-Ты как мама, та тоже: когда да когда? А на ком? Вон Маринка Филиппова не охваченная любовью ходит, того и гляди – перезреет, может на ней, чтобы не задавали вопросов.
-А она тебе нравится? – спросила Катя.
-Во! Даже ты не решилась спросить: а ты ее любишь? Мне нравятся все девушки Советского Союза! А пуще всех ты! «Но ты другому отдана и будешь век ему верна!», - весело проговорил Николай.
Катя опять вспыхнула:
-Ой ли, век! Где он тот, которому я отдана?
-Что ж, звучит обнадеживающе, - посмотрел внимательно на нее Николай,  развивать тему не стал. Он почувствовал, Катя не отвергнет его притязаний, но нельзя пользоваться ситуацией. Предложи он сейчас ей оставить открытым окошко на ночь, Катя негодующе посмотрит на него, и все же окошко оставит открытым. И не любовь к нему будет руководить ею, молодая женщина устала быть одна, ей хочется прислониться к крепкому мужскому плечу. А может по-прежнему любит. Встал, взял за плечи Катю и выпроводил за дверь, запер коморку, пошел проводить ее на улицу.
Вечер только тронул прозрачный воздух, накрыл своими сумерками, зашелестели сверчки и кузнечики в траве. Николай украдкой взглянул на окна  бухгалтерии, свет горел возле стола Натальи. Нужно потянуть время, и он пошел по шоссе рядом с Катей, пояснил: необходимо размяться. Шли рядом, сторонились пробегающих по дороге машин, Николай не решался взять ее под руку, люди и так будут гадать: «че это их училка по дороге с юристом колхозным ходют». Выбрав момент, он все же взял теплую ладошку Кати в свою руку, ободряюще сжал  ладонь:
-Смелее, Катя. Не все в этой жизни потеряно. Через месяц я жду тебя с вещами.
-Хорошо, - еле слышно проговорила Катя.
Николай едва коснулся губами ее щеки и, не прощаясь, зашагал в обратную сторону.
Свет в окне бухгалтерии продолжал гореть. Он зашел с тыльной стороны здания, чтобы прохожие с дороги не заметили его, заглянул в окно. Женщина сидела за столом, настольная лампа высвечивала ее лицо, видел склоненный над бумагами профиль, бледный от тусклого света. Хвостик волос спадал на плечо. «Еще одно несчастное женское существо», - промелькнуло в голове. Легонько постучал в стекло. Наташа подняла голову, посмотрела в сторону окна, недоверчиво, с опаской подошла, увидела Николая, засветилась изнутри, нетерпеливо замахала рукой: «Иди скорее!». Он  прошел через черный вход, посмотрел вдоль коридора, никого ли нет, прошмыгнул в бухгалтерию. Наталья тут же повисла у него на шее.
-Я думала, ты навсегда останешься в своем Краснодаре, - зашептала она. Николай поцеловал, приподнял легкое тельце уже взрослой женщины, дошел до дивана, свидетеля их утех, посадил и сел рядом.
-Дел полно и там, и здесь. Ко всему прочему, сестра решила замуж выйти. И меня сватают, уговаривают жениться.
Николай почувствовал, как дрогнула рука Наташи, сильнее сжала его пальцы в своей руке.
-Я на твоем пути стоять не буду, - тихо сказала она. – Но ревновать буду. Я и так признательна тебе за нечаянную радость почувствовать себя счастливой женщиной. Она благодарно прижалась к Николаю. Он одной рукой обнял, притянул к себе. Что за доля у женщин: выходят замуж за любимого человека, клянутся друг другу в любви до гробовой доски,  проходит время и куда девается та любовь? Мать прожила жизнь через пень-колоду, бабы в хуторе костерили своих мужей. Правда, многие заслуживали: пили, гуляли, лодырничали. Куда же уходит любовь?
-Слушай, Наташа, а ты по любви выходила замуж? – вдруг спросил Николай. Она удивленно взглянула на него.
-Как тебе сказать? Не помню. Нравился, позвал замуж, - пошла. Дома не сладко жилось. Если бы муж ко мне хорошо относился, не пил, ей-ей я бы ему не изменила. Мне не мужик нужен, Коля. Мне мужчина нужен, нежный, ласковый, как ты, - посмотрела на него. -А ты чего спросил?
-Понимаешь, в жены мне прочат подружку сестры, к которой не испытываю никаких чувств. Я не намерен в семейной жизни ее обижать, но не выйдет ли так: поживем, поживем, разгляжу поближе, а потом видеть больше не захочется. И как тогда жить? – поделился сомнениями Николай.
-Если дурой не будет, привыкнешь, полюбишь. Я очень хотела быть хорошей женой. Только мой суженный домой редко трезвым приходит. И начинает строить из себя деспота: Наташка сбегай за пивом, Наташка сними туфли, не видишь, - муж устал. Наташка принеси сигареты, или дуй скорее в постель, у меня встал. И никакого внимания на то, что дети рядом, родители в доме… Ой, не хочу о нем вспоминать!..
-А чего не уйдешь от него?
-Ку-уда, Коля? Кто ждет меня дома? Там не только отец и мать пьют, им еще брат с женой помогают. Нищета, грязь, а ругают власть и председателя, они виноваты в их бедах. Ушла бы, если бы ты позвал. Только зачем я тебе с довеском. Ты своих настрогаешь, - с горечью поясняла она. Чуть отстранилась. - Чего это тебя, как телка на привязи к невесте свататься ведут? – вдруг спросила Наталья.
-Не ведут, сам иду. Мать беспокоится: засиделся я в «девках». А невесты моего возраста уже все замужем. Знакомится с малолетками негде и некогда, - он опомнился, времени у них в обрез, да и Наталья коротко взглянула на часы.
- Заговорились мы. Может, ты иди, а то опять дома скандал будет, - напомнил Николай.
Наталья кошечкой потерлась о его грудь:
-У-у, Коля, я так соскучилась!..
И начала целовать его шею, медленно перебираясь к щекам, губам, лихорадочно расстегивая пуговицы его рубахи.

7.

Николай сдал водительские экзамены по знакомству, главный редактор районной газеты «Зори Кубани» Саша Чернов познакомил его со старшим госом в ГАИ, на вождении Николай положил ему в карман кителя три сотни, ГАИшник сделал вид, не заметил. Водить машину он умел, брал несколько уроков у знакомых ребят в станице. Хуже обстояло с теорией. Он добросовестно учил билеты по правилам вождения,  когда сел галочкой отмечать варианты правильных ответов, понял, ставить галочки придется наугад. Помогли три сотни. Позже посетовал на себя Саше Чернову: «Докатился, взятки стал раздавать…». Тот толкнул его в плечо: «Учись, старик, в жизни пригодится».
Водительское удостоверение необходимо Николаю, звонил Сергей Юрьевич, порадовал, купили две автомашины,  редакция становилась более мобильней. Посчитали, за год на такси столько же тратится.
Свадьба отгремела, Лена переехала жить к мужу, мать в панике от предстоящего одиночества, Николай собрался в Краснодар. Пообещал, надолго не задержится.
На свадьбе Маринка была свидетельницей у Лены, свидетелем мужа пригласили его друга, такой же сухой и длинный, как и жених, парень.  В кругу молодых парней и девчат, Николай чувствовал себя настолько их старше, что не позволил себе войти в общий круг на быстрый танец. Маринка, выпив для храбрости, пригласила Николая на медленный танец. Закрученные в парикмахерской волосы, белая кофточка с короткой юбочкой делали ее милой и привлекательной. Он взял за талию, ощутил тонкий девичий стан, с любопытством разглядывал ее, словно увидел впервые. И она смело отвечала на его взгляды, загадочно улыбнулась. И потом он наблюдал, как захмелевшие парни тискали девчонок, и Маринку в том числе, она весело смеялась, не жеманилась, но и не поощряла, изредка Николай ловил ее взгляд. Сестра в подвенечном платье и вовсе была красавицей. Долговязый жених походил на вымахавшего подростка, роль свою выполнял солидно. На выкрики «Горько!», степенно вставал, целовал Ленку, и садился, как кол проглотил: ровно держал спину. У Николая шевельнулось нечто вроде ревности: надо же, пацан-пацаном, а теперь женатый парень и Ленка его жена. Мать, раскрасневшаяся от жары, выпитого вина и счастья, старалась угодить всем, выставляла на стол все новые блюда и напитки. Дядя Алексей, к вечеру изрядно выпив, все пытался затянуть песню,  она ему не давалась, пока тетя Рая своим звонким голосом не помогла ему затянуть старую застольную песню, за столом подхватили кубанскую казачью песню. Пела тетя Варвара, помогала ей дочь Полина со своим мужем, толстым парнем из соседнего хутора. Полина в свое время встречалась с женатым станичником и забеременела от него. По настоящее время никто не знает, от кого у нее родился ребенок, в прошлом году замуж выскочила так скоропалительно, нисколько не встречаясь, и не женихаясь со своим нынешним мужем. Даже соседи не поняли, отчего у Калининых во дворе шум случился. Так они сыграли свадьбу в узком кругу родственников. То ли Полина успела сделать аборт, то ли нынешний муж принял ее грех на себя, никто не знает, да и вникать никто бы не хотел. Командует им теперь Полина, как фельдфебель первогодком, тот безропотно все сносит, только сопит и отмалчивается. Любимое занятие Полины ругаться с мужем и всем рассказывать, какой он у нее дурак.  И в то же время закатывала мужу сцены ревности, хотя за версту видно: такой тюфяк ни на какие левые подвиги не способен по складу своего характера. Соседи гадали: сбежит от нее муж в ближайший год, или продержится  чуть дольше.
Первый день свадьбы Елены Стаценко закончился почти под утро. Молодежь на машинах и мотоциклах укатила к лиману, тетя Рая все сокрушалась больше для ушей Николая и Тамары: где Маринка пропадает, не натворила бы чего спьяну. Из школьной столовой самые близкие родственники переместились во двор к Тамаре, молодожены укатили к родителям мужа. Сидели во дворе, пили самогонку.
-Ось и всэ! – заключила тетя Рая. – Була в хате Ленка, и нет Ленки.
Мать всплакнула:
-Та не капай ты на душу, и так тошно… Тебе тэ ж предстоит…
-Хоть быстрей бы уже, - ни на кого ни глядя, отозвалась тетя Рая. Николай собрался идти спать, когда подкатил мотоцикл, привезли Маринку. Она смело открыла нараспашку калитку, громко провозгласила:
-А вот и я!
-Ага, королева Шантеклера явилась, - отозвалась ее мать не без внутренней гордости за дочь. В этот вечер Маринка была хороша. Она как бы вся светилась изнутри. – Есть хочешь? – спросила тетя Рая дочь.
-Не-а! –  мотнула растрепанными кудряшками. – Устала. Спать хочу.
-Иди, Мариша, я тебе с мамой на Ленкиной кровати постелила. Пустует теперь, - отозвалась мать Николая.
Маринка смело прошла мимо Николая, вызывающе взглянула на него, и пошла в сени. Нагнулась расстегнуть ремешки босоножек на ногах, он с темного двора увидел в светлых сенях высоко обнаженные ноги Маринки с белыми трусиками, короткая юбчонка не позволила закрыть их, Николай сглотнул слюну от неожиданности. Ему показалось, девчонка нарочно провоцирует его, догадывается, что подглядывает за ней. Хотя увидел ее случайно. Фигурка у нее славненькая, тонкая, с высокой не по фигуре грудью, талия плавно переходила в округлое бедро. Воровато оглянувшись, Николай шагнул в сени, Маринка успела стряхнуть босоножки, те кувырком полетели в разные стороны сеней, выпрямилась, пошла в комнату. Он шмыгнул вслед за ней в комнату, девушка стояла в дверях, словно поджидала его, все так же вызывающе и пьяненько поглядывала на него. Ему захотелось стиснуть ее за плечи так, чтобы косточки хрустнули,  вовремя опомнился, руки опустил. Заглянул в ее глаза, ждущие от него первого шага. Приподнял кончиками пальцев за подбородок, приблизился к губам, ожидая, отвернется для приличия,  Маринка всего лишь прикрыла глаза. Он поцеловал ее, все сильнее и сильнее впиваясь в мягкие и податливые губы, Маринка слегка обмякла, ей так хотелось продолжения вечера, там, в ночи, парни продолжали тискать девчонок, а она вернулась. Во-первых у нее не было постоянного парня, во-вторых, неудобно перед родительницей и тетей Тамарой, а в-третьих, надеялась, что Николай обратит на нее внимание. И он обратил. Он подхватил ее за талию, второй рукой под лопатками нащупал тонкую полоску бюстгальтера,  промелькнуло: какая же у нее большая, не по фигуре, грудь. Маринка как-будто того и ожидала, обняла Николая за шею,  не крепко, а слегка положив руки на плечи. В комнату в любую минуту могли зайти мать или тетя Рая, он отстранился, перевел дыхание, не нашел ничего лучшего сказать, как только: «Ничего себе, целуешься по взрослому…» - «Я и есть взрослая», - с вызовом ответила Маринка. – «Хорошо, я учту вновь открывшиеся обстоятельства…» - и попятился от нее во двор.
Свадьба продолжалась на следующий день, пришли ряженные катать на тачке родителей, подтягивались остальные гости. Николай увидел Маринку, слегка помятую и припухшую от вчерашнего вина и бессонной ночи, уже не такую привлекательную, какой казалась вчера. Или может, он посмотрел на нее трезвым взглядом, вчера и у него хмель бродила в голове, и все девушки казались ему красавицами. Успел опять отметить: фигура у нее красивее, чем лицо. Он ловил на себе взгляды Маринки, делал вид, - не замечает их, а к вечеру вообще ушел в правление, заперся в своей коморке, притих, чтобы его не обнаружили председатель или Наташа. Пришел домой, когда гости уже разошлись. С опаской заглянул в комнату, не хотел встретить Маринку или тетю Раю, их не увидел, спросил мать:
-Тетя Рая уже уехали?
-Недавно только, - подтвердила мать. – Крестная все спрашивала – куда подевался крестничек. А, действительно, куда ты исчез? – спросила Тамара, подозрительно взглянув на сына.
-Да я в правление ходил, дела были, - соврал сын и отвел глаза.
Через две недели он собрался в Краснодар. Сергей Юрьевич просил срочно приехать: в связи с изменениями в руководстве города появилась возможность перерегистрировать газету на частных лиц, то есть на себя и Стаценко. Он вез с собой письма читателей в газету, статью, написанную Сашей Черновым о неблаговидных делах в районном Совете депутатов трудящихся, которую ему бы не разрешили напечатать в районной газете, а так же обзор статей за последний месяц выпуска. На остановке автобуса его ждала Катя с вещами, о встрече  договорились заранее.
-Как-будто мы вновь едем поступать в институт, - улыбнулась она виноватой улыбкой.
-Сколько воды утекло в Кубани с тех пор. Начинать все сначала не хотелось бы, - отозвался Николай.
-Ох, втянешь ты меня в авантюру, - вздохнула она.
-Не ной. Хуже не будет, - отрезал Николай.
-Страшно мне…
-Твои тридцать гавриков в классе гораздо страшнее, ничего – справлялась. И тут справишься, - пресек дальнейшие стенания Кати.
В автобусе, длинной дорогой они успели переговорить обо всем так, как давно не говорили. Обоим некогда ранее вести длинные разговоры, дорога позволяла и располагала к длительной беседе. Катя поведала, замужество не принесло ей счастья, муж оказался не способным переносить бытовые сельские трудности, обещал приехать к ней в Краснодар, но она уже не ждет его возвращения с трепетом в душе. Рассказала о всевозможных казусах происшедших с ней в школе за время преподавания своего предмета. О том, что престиж учителя в станице упал, и ученики чувствуют это, появилось пренебрежительное отношение к учителю, как таковому, ученики покуривают и не прячутся от взоров преподавателей,  проскальзывают нотки хамства, и даже агрессии, чего не было в школе в их бытность. Николай в свою очередь поведал о последних годах жизни, как создавали газету, какие трудности приходилось преодолевать, о работе в качестве адвоката, где денежный вопрос выходит на первое место. О том, как устарело все советское законодательство, не позволявшее решать многие вопросы в условиях изменившихся реалий жизни. Как устал  мотаться между городом и станицей.
-А почему ты не останешься жить в городе? – спросила Катя.
Он задумался: а действительно, почему? Ранее держало обязательство перед колхозом, председателем, которому обязан практикой и учебой. Сейчас юрист колхозу нужен все реже и реже. Позже навалилась адвокатская работа, интересная по сути, и позволяющая иметь неплохой заработок. Председатель коллегии адвокатов упрекал его, адвокат Стаценко мог бы зарабатывать и больше, но он несколько щепетилен в денежном вопросе. Николай физически не мог требовать с подзащитных больших гонораров, он вырос среди этих людей и знал их небольшой достаток. Ему неприятно наблюдать за своими коллегами, которые просто не брались за защиту, если подзащитный или его родственники оказывались неплатежеспособными. Председатель коллегии адвокатов почесывал переносицу, приподнимал в недоумении брови, высказавшись коллегам: «Простота – хуже воровства»,  тут же сам себя поправил: «С такой не испорченностью нравов лучше бы следователем  шел работать…», но Николая оставил в покое, он аккуратно приносил в кассу необходимые суммы. А главное народ непостижимым образом шел именно к нему, словно чувствовали в нем защитника по призванию, а не за деньги. Живая реклама для коллегии адвокатов, медленно погрязавшая в мир денежных взаимоотношений.
-Подумывал в последнее время, - неопределенно ответил Николай на вопрос Кати, с досадой стал оправдываться: - тут Лена замуж надумала выходить. Мать одна осталась. Меня пилит: когда  женюсь. Думаю, надо вить гнездо в станице.  Решил сдаться, взять в жены Маринку Филиппову. Потом испугался,  а как буду жить с ней без любви, вдруг при ближнем рассмотрении она окажется хуже, чем на некотором  расстоянии. Что тогда, разводиться? Ей травма, да и крестная не переживет,  видит во мне положительный образ, готова записать меня в порядочные «человеки», а я такой же, как все, если не хуже. Я ценю свободу, привык не держать ни перед кем ответа: где шлялся и что делал. Невесты все хороши, откуда берутся сварливые жены, - не знаю.
-Ты становишься эгоистом, - заключила Катя.
-Наверное. Лишь бы мой эгоизм не задевал чужие интересы, - согласился Николай.
-Я вот, не сварливая жена, а брак практически распался, - пожаловалась она.
-Кто-то один в семье всегда будет не прав. Поэтому и не женюсь, - выдвинул аргумент Николай.
-Не встретил ты той, которая бы заставила тебя забыть все твои сомнения и доводы, - заключила подруга детства.
-Возможно. Ради той своей, прошлой, любви готов был совершить любой поступок: жениться, прощать, выполнять капризы. Не случилось. Сейчас повзрослел, понял, нельзя находиться во власти любви, не хвост командует собакой.
Они замолчали утомленные дорогой, рассказами и рассуждениями о жизни. Оба прожили длительный отрезок времени взрослой жизни. Он отслужил в армии, окончил институт, многое повидал за время адвокатской практики, газета добавила знаний и позволяла чувствовать пульс времени, он познал женщин, взлеты и падения своей мятущейся души. И в Кате едва угадывалась та девочка, которую он знал  в хуторе. Профессия научила сдержанности в движениях и поступках, статус замужней женщины вообще исключал какой-либо необдуманный шаг. В станице все хорошенькие женщины на виду, а учителя в особенности. Только серые глаза Кати оставались прежними, в них можно  прочесть без труда испуг, лукавую усмешку, панику, заинтересованность или равнодушие. Николай невольно сравнил ее с Маринкой, сравнение явно не в пользу последней. Катя умнее, красивее,  Маринка моложе, не искушенней, ее душа пластилин, можно вылепить любой характер. Понимая это, он не мог понять одного: почему невзрачная Маринка вызывает в нем чувство похоти, ее хочется тискать, мять, по-звериному насытиться ею. А симпатичная, женственная, с красивой фигурой Катя располагает к тихой семейной жизни, исключающей бурные страсти. Даже сейчас, когда она неловко наклоняется, и в вырез платья видны ее белые груди, взгляд Николая не становится магнитным. Полуобнаженное белое тело Кати не поражали его воображение так, как поразили в свое время открытые ноги Маринки. Он постарался отогнать скабрезные мысли, в конце концов, Катя замужем, даже ее нынешний статус, когда она не разведена и в то же время с мужем не живет, не позволяет ей стать банальной любовницей. И тогда, когда ему казалось, что она готова впустить в открытое окошко, она впустила бы его, но поставила бы условие – остаться навсегда рядом. К чему Николай не готов.
В Краснодар приехали ближе к вечеру. Проехали в редакцию, рабочий день еще не закончился. Николай сдержанно со всеми поздоровался. Катя заметила на столах компьютеры, в глазах полыхнул ужас, он молча сжал ее руку, завел в кабинет главного редактора. Катю удивило, как два разновозрастных человека, словно год не виделись, обнялись, оба просияли, искренне радуясь встрече.
-Знакомьтесь, Сергей Юрьевич, моя землячка, о которой я вам говорил, учитель русского языка и литературы, - представил Катю, слегка подтолкнув ее вперед.
Сергей Юрьевич встал из-за стола, снял очки, протянул руки, чтобы взять у нее вещи, которые Катя судорожно сжимала в руке, ободряюще улыбнулся, представился.
-Катя, - тихо произнесла она в ответ.
-Коллеги, значит, - уточнил Сергей Юрьевич.
-То есть? – не поняла она.
-Я тоже по профессии учитель русского языка и литературы. А газета, - это так, хобби, - засмеялся он. – Вы присаживайтесь. Где вы остановились?
Катя беспомощно оглянулась на Николая.
-Я сейчас обзвоню ближайшие гостиницы, а потом мы подберем ей комнатку, - поспешил ответить за нее Николай.
Сергей Юрьевич запротестовал:
-Друзья мои, не надо никаких гостиниц. Езжайте ко мне, обустраивайтесь. Тебе, Коля, сегодня спать на раскладушке. Вечером за бутылочкой винца обсудим все наши проблемы. Я приеду через часа два. Кстати! – Сергей Юрьевич сделал многозначительную паузу, открыл ящик стола, достал ключи от машины, позвенел ими в воздухе, протянул Николаю, - Владей! Но доверенность выпишем завтра. Так что терпи до завтрашнего дня.
-Спасибо. Тронут. Теперь мы от транспорта будем зависеть меньше. Мы принимаем Ваше предложение, я отвезу Катю, покажу, как добираться до редакции, вы возвращайтесь поскорее, нам многое надо обсудить.
-Да, да, конечно… - согласился Сергей Юрьевич. - Пойдемте к ребятам, я представлю им Катю.
Они вышли в общий зал, Сергей Юрьевич обратился к сотрудникам редакции.
-Внимание, коллеги, прошу любить и жаловать нового сотрудника нашей редакции, Екатерина… как вас по отчеству?
-Григорьевна,  можно просто Катя.
-Хорошо, Катя будет моим помощником, корректором, и прочая, и прочая, и прочая…
Сотрудники с любопытством взглянули на нее, все же новый человек, тем более, приближенный к руководству, вызывает некоторое отчуждение, скрытое за маской вежливости. Катя почувствовала повисшее в воздухе напряжение, покраснела, Сергей Юрьевич поспешил на выручку:
-Завтра познакомитесь поближе, а сейчас им необходимо отдохнуть с дороги.
Николай подхватил Катины вещи, на трамвае доехали до дома Сергея Юрьевича.
-А он – ничего, - высказала свое мнение Катя о Сереге Юрьевиче. – Добрый.
-А я тебе что говорил?! Ты, помнишь, спрашивала: переспать с ним, не надо ли? – напомнил он опасения Кати.
Она стыдливо улыбнулась.
 Перед тем, как войти в квартиру, зашли в продуктовый магазин, полки все так же девственно пусты,  умудрились у полузнакомой Николаю продавщицы купить вино и все, что та предложила съестного. В овощном магазине продавалась картошка, не так часто ее завозили, взяли сразу несколько килограмм. В квартире Катю поразили полки с книгами, как когда-то изумили они Николая.
-Ты бы видела, какие у него были книги два-три года назад, - поддержал ее восхищение Николай. – Жизнь заставила расстаться с некоторыми раритетами. Чего стоили энциклопедии прошлого века, - хвастал он, словно в коллекционировании книг имелась и его заслуга.
Катя осмотрелась, провела пальчиком по полке, остался след, пыли кругом было предостаточно. Николай заметил ее жест, сказал, что хозяин приходит сюда только переночевать, а иногда и в редакции остается.
-А давай сделаем ему подарок! – сразу загорелась Катя. – Я готовлю ужин, а ты бери тряпку, вытирай пыль, я подключусь – помою полы.
Идея Николаю понравилась.  С каким-то непонятным для себя воодушевлением  с тряпкой в руках вытирал пыль, передвигал на полках книги, статуэтки, фотографии. Катя, глядя на него, посмеивалась: «С тебя вышел бы хороший работник из фирмы добрых услуг», - он парировал: «А с тебя - отменная кухарка».
Когда Сергей Юрьевич пришел домой, его с порога поразил вкусный запах, доносившийся с кухни, все кругом прибрано, вещи нашли, наконец, свое место. Бумаги, газеты, вырезки аккуратно сложены на журнальном столике.
-Господи, Катенька, так вы еще и хозяюшка!? – довольным тоном произнес Сергей Юрьевич. Женская рука давно не хозяйничала в его квартире, с прошлого приезда сына с женой.
-Мне Коля помогал, - отозвалась Катя.
-Ага, проходите, будьте как дома, не стесняйтесь, - выглянул Николай из кабинета Сергея Юрьевича, переделанный из спальни после смерти жены.
-Вот, спасибо, - в тон ответил ему Сергей Юрьевич. Прошел к столу, довольно потер руки, - как аппетитно все выглядит. Надоели мне бутерброды, скоро язву заработаю. Пошел мыть руки и пировать.
Сергей Юрьевич, как галантный хозяин, открыв бутылку, и разлив вино, провозгласил тост:
-За встречу, за знакомство, за дальнейшее плодотворное сотрудничество!
Катя благодарно улыбнулась.
У нее начиналась новая жизнь.

8.

А у Николая продолжалась прежняя круговерть: уезжал на короткий срок в родную станицу, затем – по звонкам знакомых редакторов районных газет и внештатных корреспондентов выезжал в другие краевые станицы. Благо зима выдалась мягкая. Снег только припорошит землю, тут же к обеду растает. А то и вовсе оттепель наступит. Николай накручивал километры на редакционной «девятке» как заправский гонщик. Его машину цвета «синей кастрюли» давно изучили станичники и гаишники не только районной станицы, но и все посты на Краснодарской трассе. Только краснодарским гаишникам все равно, кто перед ними  - друг, сват, работник газеты или адвокат, - деньги драли со всех. Николай уже не смущался, когда приходилось вместо протокола откупаться деньгами. Взятки становились обыденностью. Власти сами виноваты, хотя начальник краевой автоинспекции, выступая по телевидению, советовал:
-А вы не давайте!
Ага, как тут не дашь, когда любой инспектор на трассе имел право изъять права и послать в сберкассу оплачивать штраф по протоколу за несколько десятков километров в то время, когда касса закрыта до утра. И в протокол инспектор вписывал предельно допустимую сумму штрафа, а наличными брал только половину суммы.
Николай приехал в Краснодар, сразу направился в редакцию, сдавать собранную «дань», так на местном жаргоне определяли наличие материалов, написанных на местах. У него завязались неплохие отношения с редакторами районных местных газет, которые в свою очередь знакомили его с местной властью, прокурорами, сотрудниками милиции. Те подбрасывали материалы по значимым делам, по какой-либо причине не подлежащие местной огласке.
Газета приобретала популярность именно из-за такой горячей информации с мест, никто никогда не читал откровенные материалы о простых людях, о событиях, происшедших не где-то в соседней области, за рубежом, а у них дома. Никогда ранее газеты не сообщали о совершенных преступлениях, о расследованиях, о проблемах отдельно взятого человека, что хотел, но не успел сделать в своей газете товарищ Сергея Юрьевича – редактор другой газеты Владимир Исаевич Кобенко. Он так и умер, приподняв палец, словно грозил кому-то, прерывающимся голосом говорил, пришедшему проститься Сергею Юрьевичу: «Не уходи от простых тем, Сережа. Забудь передовиков сталеваров и знатных механизаторов. Повернись лицом к простым людям. Спасибо скажут, если ты будешь отстаивать их интересы…». Вскоре по поводу публикаций в газете «Вольные новости Кубани» забил тревогу  первый секретарь крайкома партии Маслов Александр Васильевич. На отчетно-перевыборной партийной конференции он негативно высказался о краевой прессе, в частности, о «Вольных новостях Кубани», которые «стали много себе позволять, для них не существуют никакие авторитеты». И хотя партия в стране и крае уже не являлась «руководящей и направляющей силой», крови попортить партия в лице товарища Маслова могла еще много. Имеют же место примеры, когда ЦК КПСС продолжал давать руководящие указания Гостелерадио СССР, какие передачи надо транслировать, а какие – нежелательно. Отдел ЦК партии призвал МИД СССР обратить внимание на неприемлемую деятельность западных радиостанций, вещающих на территорию СССР.  Маслова чуть инфаркт не прошиб, когда в день седьмого ноября из окна кабинета увидел  на площади не только привычные красные флаги, но и черные флаги анархистов, дореволюционные трехцветные российские флаги с траурной ленточкой. Колона демократов, так называли лидеры во главе колонны сами себя, направилась к памятнику Ленину. Им перекрыли дорогу ветераны партии с портретами Маркса, Энгельса и Ленина. Возглавил ветеранов, поспешивший на площадь, верный идеалам коммунизма Маслов Александр Васильевич. Вмешательство ОМОНа предотвратило предстоящее противостояние и возможную драку, демократы развернулись и пошли по Красной улице. События того времени на время отвлекли внимание Маслова от газеты.
Второй раз Маслов поднял вопрос о закрытии газеты, когда газета опубликовала ряд статей по голодомору на Кубани. Он инициировал ряд депутатских запросов, подключил прокурорскую проверку финансовой деятельности газеты. Не случись ГКЧП, проверка закончилась бы  ощутимо болезненно. Но на третий день путча все газеты опубликовали Указ Президента России о приостановлении в стране деятельности коммунистической партии до окончательного решения в судебном порядке о не конституционности ее действий во время переворота. В тот же день вновь избранный от демократов губернатор Дьяконов Василий Николаевич дал указание опечатать и взять под охрану краевые, городские и районные комитеты партии. 28 августа он издал Постановление №4 главы администрации края о возврате имущества КПСС народу. Крайком опечатали, сотрудников уволили. Следующим своим постановлением губернатор вверг в некоторый шок работников масс-медиа, ожидавших от демократа ослабления  давления на журналистов: Постановление №5 гласило о приостановлении выпуска газеты «Советская Кубань». В итоге, «Советскую Кубань» переименовали в «Вольную Кубань», перерегистрировали, учредителями стали работники газеты, пошла цепная реакция, все газеты тут же занялись перерегистрацией без всяких Советов, райкомов, исполкомов и прочих чиновничьих учреждений, в то же время и Сергей Юрьевич с Николаем перерегистрировали свою газету. Дальнейшие шаги вновь избранного от демократической платформы Дьяконова вызывали некоторое недоумение у большей части населения края. Сергей Юрьевич сравнивал деятельность его администрации с действиями первых большевиков, которые красивыми, привлекательными лозунгами сбили с толку население, а потом показали свое истинное лицо. Дьяконов издавал одно за другим постановления в помощь фермерским хозяйствам, оказания дополнительных улучшений  условий труда крестьянам края, в проведении земельной реформы, о развитии кооперативной деятельности. У него левая рука не ведала, что делала правая. По всем газетным полосам пробежала его крылатая фраза в адрес тех же фермеров и председателей колхозов: «…сельское хозяйство осталось убыточным потому, что руководители хозяйств и предприятий не могут самостоятельно принимать решения, потому что все делается под диктат полудебильных партийных балбесов, которые не несут ответственности за результат труда».
В стране, в целом, творилось нечто такое, в чем Николаю сложно разобраться. Впрочем, не только ему, люди умнее и жизненно опытнее терялись в те смутные времена. Вслед за запрещением партии начался обвальный распад всех государственных структур. Съезд народных депутатов СССР распустили вместе с кабинетом министров СССР. Верховная власть признала независимость Литвы, Латвии, Эстонии. Горбачев оставил пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Упразднили КГБ. Ленинград вновь стал Санкт-Петербургом. Резко обострилась ситуация в Чечено-Ингушетии. Совсем под боком у Кубани. Когда в Беловежской пуще восьмого декабря лидеры Украины, Белоруссии и России за спиной Горбачева подписали соглашение о создании Содружества Независимых государств, Сергей Юрьевич победно взглянул на Николая, проговорил не без горечи:
-Что и требовалось доказать!
Когда Николай промолчал, Сергей Юрьевич его молчание принял за молчаливое несогласие, горячо продолжал:
-Беловежское соглашение подписано лишь тремя «отцами-основателями» СНГ, а не пятнадцатью! – и далее привел примеры необдуманного, скоропалительного поступка Ельцина: за пределами России осталось восемь военных округов, тринадцать общевойсковых армий, три армии ПВО, четыре танковых и пять воздушных армий. Россия утратила выходы к морям. Черноморский флот придется делить с Украиной. За одну ночь двадцать пять миллионов русских остались жить на чужих землях.
Николай молчал не потому, что не согласен, его удручал такой поворот событий, вынужден согласиться: подобный поступок похож на тихий переворот. Вера в Ельцина начала гаснуть, как свеча на ветру. Тому способствовал назначенный Ельциным такой же демократ Дьяконов, на которого возлагались надежды на улучшение жизни в крае. Но кроме красивых лозунгов кубанцы от него так ничего полезного и не увидели.
Николай встал, прошелся по кабинету, проговорил задумчиво:
-Грустно все это сознавать. Знаете, Сергей Юрьевич, что больше всего указало мне на общий упадок в стране? И задело меня за живое? Не действие Ельцина, которое чревато для всей страны, не наш Дьяконов, который заведет край в яму. Небольшой штришок из жизни: сегодня утром, на Красной улице, идет навстречу подполковник Советской армии. И  щелкает семечки. Грызет и шелуху сплевывает на тротуар. Высокий, красивый, в форме, в центре города, кругом полно людей, а он идет и плюется. Идет и плюется. Рыба гниет с головы. Разве можно представить царского или советского офицера, идущего по городу и плюющего семечки?
Сергей Юрьевич грустно улыбнулся. Помолчали, заговорили о последнем демарше краевого губернатора Дьяконова.
-Знаешь, как называют в средствах информации нашего губернатора на западе? – спросил Николая Сергей Юрьевич. Тот вопросительно взглянул на него. – Диктатор юга России! Он громит коммунистов, ищет золото партии, а полки магазинов пустые. Своими нелепыми, неуклюжими заигрываниями с казаками, он и их оттолкнул. Предлагал ввести налог на казаков в тысячу рублей, деньги пойдут на возрождение Кубани.
-Знакомо! – кивнул Николай. – Так же автомобилисты платят дорожный налог, разве дороги от того лучше? – и в подтверждение напомнил, как на втором Всекубанском съезде казаков делегаты выступили с обращением  к населению Кубани о недоверии нынешней администрации.
А форум съезда был представительным: присутствовало 788 делегатов от 182 казачьих организаций Кубани, приглашено гостей 129 человек, из них почетные – председатель крайсовета Ждановский А.М., председатель правительства края Егоров Н.Д., госсекретарь краевой администрации Артюх Н.Д., атаман Союза казаков Ставрополья Федосов. Гостями были Сергей Юрьевич и Николай, как популизаторы казачьего движения в печати. Форум проходил в зале краевой филармонии. Николай с любопытством вслушивался в речи выступавших, всматриваться в лица делегатов, искренне веривших в возрождение казачества. Его не покидало чувство нереальности происходящего. Как будто присутствовал на съемках исторического фильма. В зале чернели черкески, отливаясь красными подкладками, мелькали военные френчи образца первой мировой войны, кубанки перемежались с папахами, погоны и ордена, невесть кем присвоенные. Гремели аплодисменты и возгласы оглушали зал: «Любо!». Участники и сами немного стеснялись своего обличья, за шумными приветствиями скрывали свое смущение. В перерыве Николай на груди одного из участников увидел Георгиевский крест, не удержался, подошел, спросил, откуда у него крест. Делегат, нисколько не смущаясь, охотно пояснил:
-То крест мого прадеда. Хранили все эти годы в семье.
Он не стал с ним спорить, только коротко намекнул без нравоучения:
-Так его же дед заработал, - и отошел.
На съезде избрали  атаманом Кубани Громова Владимира Прокофьевича, утвердили наименование – Кубанская казачья Рада, приняли Устав, определили основные направления своей деятельности. Николай тогда отметил, как бы опереточно не смотрелись казаки на современном фоне, задачи поставлены ими благородные: кроме восстановления и сохранения казачества, как особой этнической группы населения края, казаки брались за военно-патриотическое воспитание молодежи; подготовку парней к армии; охрану общественный порядок в крае. Кому-то надо и такие важные вопросы решать. Комсомола в стране больше не существует. В январе сего года в Свято-Троицкой церкви Краснодара прошла панихида в память об уничтоженных во время геноцида казаках.
Всего несколько лет назад, Николай слушал рассказ деда Вани об истреблении казаков, и не особенно верил, думал, сгущает дед краски по происшествии времени. Возможно, в то время их станице не повезло, как не везло в последующем на хороших, толковых председателей. Сейчас он твердо знал, в каждой станице были свои Пелагеи Бутовы. Таковых находила сама власть, ей нужны твердолобые, беспринципные исполнители, готовые во имя любой идеи совершить подвиг или преступление. Действительность оказалась страшнее, чем мог наблюдать ее в своей станице дед Иван. Дед многого не знал в силу того, что всю жизнь не выезжал за пределы района, творимые безобразия видел только в своей станице. А Николай в архивах читал документы, материалы следствия тех лет со всего края, волосы вставали дыбом. Испытывая некоторую виноватость перед дедом за то давнее недоверие к его рассказу, по приезду в хутор заехал на кладбище, навестил могилу деда Вани, воткнул в бугорок искусственные цветы, поклонился, вздохнул:
-Прости, дед Ваня.
И все же, всячески поддерживая яркие начинания новоявленного казачества, в душе продолжал не верить в полное их возрождение. Способствовали тому настроения на местах. В станицах в казачество записывались с таким же настроением, как в начале двадцатых годов записывались в комсомол: А сапоги дадут?  А черкеску? А паек? И потекли записываться самые незанятые на работе, то бишь бездельники, пьяницы, которым, хотя и маленькая, но власть, -  упала с неба.
Срубленное дерево назад не посадишь. Будет ли новый росток таким, каким его хотят видеть.

Из редакции Николай заехал в юридический отдел краевой администрации, оттуда домой к Сергею Юрьевичу. Он по-прежнему останавливался у него в дни своих наездов, так было им удобней обсуждать текущие дела. Из багажника достал рюкзак с картошкой, в сумке банки с закрутками. Продукты привозил с собой, в пустых магазинах Краснодара жуткие очереди, талоны ему никто не выдавал, так как он не житель города, но и на талоны мало чего можно купить.
Встретила его Катя. Она осталась жить у Сергея Юрьевича. Сергей Юрьевич сам попросил остаться у него, мотивируя тем, ему тоскливо одному дома вечерами, да и Кате не надо тратиться на квартиру. Взамен в квартиру вернулись уют и домашнее тепло. Просил настойчиво, убедительно, Катя долго не соглашалась, искала подходящее жилье. Сотрудники и так косились, не могли понять, кем она доводится их шефу: уходят иногда с работы вместе и приходят вместе. Катя прожила у него первые два месяца. Приехал муж, они сняли комнатку на окраине Краснодара,  она съехала, в квартире Сергея Юрьевича поселилась тишина, и он затосковал. Сергей Юрьевич успел  привыкнуть к чистоте и порядку в доме, к ее улыбчивой манере разговаривать, к вечерним чаепитиям. Через некоторое время стало известно, что семейная жизнь у Кати не заладилась, от взаимных упреков трещина недовольства расширялась, Александр не мог найти достойной работы, брали учителем на нижнюю ставку без гарантии своевременной выплаты зарплаты. Муж злился на Катю, на ее хорошо оплачиваемую работу, ревновал  к Сергею Юрьевичу, дескать, не зря она жила у него. Катя с возмущением отбивалась:
-Ты что! Он же старый!
-Знаем мы этих старых да прытких, - возражал Александр, чем доводил целомудренную жену до слез. – Да еще твой возлюбленный вечно возле тебя отирается, - добавлял он.
-Если бы не он, сидела бы я сейчас в станице без зарплаты, - отбивалась Катя.
-Конечно, за красивые глазки он тебя туда пристроил, - с ехидством выговаривал муж.
Кончилось тем, что Александр в очередной раз собрал свои вещи, теперь уже навсегда, предупредив жену: «А развода я тебе не дам!». Как только Сергей Юрьевич узнал, что Катя вновь живет одна, уговорил ее, вернуться к нему и проживать в качестве квартирантки. И если бы не хозяйка, с которой у кроткой Кати тоже не сложились отношения, она не рискнула бы вновь переехать к своему шефу. Чувствовала Катя, что его внимание к ней становится чуть настойчивее, чем простые, дружеские или отеческие отношения.
Николай разделся в прихожей, дежурно поцеловал Катю в щеку, фамильярно хлопнул ладонью по попке, прошел на кухню.
-Шеф  приезжал? – спросил он.
-Не было еще. Кушать будешь? – вопросительно посмотрела на него  Катя.
-Чай, если можно, - попросил он, потирая руки.
Катя налила ему чай, пододвинула к небу блюдце с печеньем, села напротив, смотрела, как он пьет.
-Что нового? – спросил Николай, чтобы не молчать. Имел в виду – нового – в редакции. Молодая женщина заговорила о другом.
-Знаешь, Коля, - неуверенно начала она, - я давно хотела с тобой поговорить… посоветоваться…
Николай с любопытством взглянул на нее, тон не предвещал ничего хорошего.
-Мне необходимо съехать, помоги подыскать квартиру, - попросила она. Николай удивился.
-Что тебя здесь не устраивает?
-Мне кажется, Сергей Юрьевич проявляет ко мне чуть больше внимания, чем того требуется для взаимоотношений шефа и подчиненной, квартирантки… и… - она замялась, он перебил:
-Не преувеличивай! Он вежливый человек, хорошо к тебе относится… - бодро попытался возразить Николай, Катя отрешенно ждала, когда он выговорится, иной реакции она не ожидала, Николай заметил, она с досадой ждет, когда он закончит, спросил напрямую: - Он что, приставал к тебе?
-Ой, ну что ты! Он старомодно интеллигентен для банальных приставаний. Нет, он слишком, чрезмерно, - сделала ударение на слове «чрезмерно», - предупредительно любезен. А еще, ты помнишь нашего внештатника Юлика? – Николай, конечно, не помнил такого, - Юлик стал оказывать мне знаки внимания, цветы приносил, в кино приглашал. Сергей Юрьевич его уволил за профнепригодность. А статьи Юлика очень даже не плохие.
-Ты хочешь сказать, Сергей Юрьевич в тебя влюблен? – он уставился на Катю. Она смутилась прямоте вопроса.
-Я не знаю… - пожала она плечами.
-Впрочем, а что здесь удивительного! Ты молода, умна, красива! Он уже не один год как вдовец. А выходи-ка ты за него замуж, - весело прихлопнул чашечкой по блюдцу Николай.
-Коля! У него сын старше меня, у нас разница тридцать лет, - округлила глаза Катя. - Когда твоя Машка спуталась с доцентом, мы пальцем у виска крутили: нашла себе старика! Но у них разница – четырнадцать или шестнадцать лет. А здесь – тридцать! Думай, что говоришь!
Николай перестал улыбаться.
-Как хочешь, но наш старик хоть куда! Подтянут, худощав,  благородная седина…
-И бес в ребро, - перебила Катя. – То-то я думаю, что он пробежками увлекаться стал, гантели по утрам тягает.
-Катя, мужчина в пятьдесят семь может еще влюбиться. И детей может наделать. «Любви все возрасты покорны» - процитировал он. – От меня ты, что хотела услышать?
-Я не знаю, как мне быть. Нужно съехать? Конечно, он не поймет причину. Уехать домой? Там нет работы, - чуть не плача причитала Катя.
-Час от часу не легче, - проворчал Николай. – Может, ты все это накручиваешь? Человек проявляет к тебе отеческую заботу, которую ты принимаешь, Бог весть, за что! – начал раздражаться он.
-Коля, я уже не девочка! И в состоянии отличить отеческую любовь от… не отеческой, - прихлопнула она рукой по столу.
И видя недоверчивый взгляд Николая, привела еще один аргумент:
-Я тут приболела немного, температура поднялась, совсем не большая, он велел остаться дома, вечером поил чаем с ложечки, как  тяжело больную. Прикладывался губами ко лбу, таким образом, измерял температуру, а сам не мог губы оторвать ото лба. А мне неловко было его оттолкнуть, - громким полушепотом говорила Катя, словно боялась, что их могут подслушать.
-Сдается, Катя, ты фантазируешь… - недоверчиво крутил носом Николай. Через стол дотянулся до Катиной шеи, притянул к себе и губами дотронулся до лба. И поймал себя на мысли, что ему тоже не хочется отпускать теплый Катин лоб. Крякнул  досадно, отпустил Катю, озадаченно разглядывая ее глазами Сергея Юрьевича.
-А че, Катька, я б тоже поил тебя с ложечки! И лоб целовать не такое уж плохое занятие…
Они не договорили, приехал Сергей Юрьевич, позвонил в дверь, хотя ключи у него с собой. Катя покраснела слегка, словно их застали за непристойным занятием, торопливо пошла открывать.
-А вот и я! – шумно провозгласил Сергей Юрьевич. – Смотрите, что я вам принес! – он расстегнул видавший виды потертый портфель, вынул три розы, завернутые в газету, протянул Кате, - это даме, а мужчинам! – и достал бутылку армянского коньяка.
-Какая прелесть! – без особого восторга произнесла Катя, принимая цветы из рук Сергея Юрьевича. – Где же вы среди зимы сумели достать их?
-А-а! – многозначительно потер руки Сергей Юрьевич. – Не имей сто рублей, а имей сто друзей!
И Николай заметил, Сергей Юрьевич говорит банальные вещи, ранее он никогда бы не произнес пошловатую пословицу, и не был так возбужден без особого повода. Приезды Николая давно стали обыкновенной обыденностью, не являлись  предлогом отмечать коньяком его очередное появление. Они сели не на кухне, а за круглым столом. Обычно ужинали на кухне,  в комнате накрывали стол в некие торжественные дни, но Сергей Юрьевич водрузил коньяк именно на этот стол, давая таким образом понять, - ужинать будем в комнате. Катя накрыла стол, принесла рюмки.
-В честь чего пьем? – спросил Николай.
-А так! Ни в честь чего. Просто, хорошее настроение. Имеем же право?! – возбужденно потирал руки Сергей Юрьевич.
Николай пожал плечами,  выпил. Пригубила и Катя. Сергей Юрьевич нахваливал картошку, домашняя лучше, чем магазинная. Неожиданно спросил:
-Коля, а почему ты не женишься на Катеньке? Такая славная молодая женщина, милая, хозяйственная? – спросил, и близоруко уставился на Николая, ожидая ответа.
-Ой, Сергей Юрьевич, он бы двадцать раз мог жениться… - покраснела Катя, ее свойство краснеть по разным поводам заметили давно, белая кожа способствовала тому, над ней  часто подтрунивали по этому поводу.
-Когда я мог бы двадцать раз жениться?! – удивился Николай. – До армии мы учились, ушел в армию, ты замуж выскочила, - а сам подумал: - Вот и нафантазировала Катерина, Сергей Юрьевич, действительно, по-отечески относится к ней, добра желает.
Сергей Юрьевич продолжил:
-Катя рассказывала мне, как в юности была влюблена в тебя, а ты предпочел ее подругу, – и еще раз внимательно и испытывающее посмотрел на Николая. Но сам смутился своего внимательного взгляда, налил еще по рюмке коньяка, предложил выпить. У Николая и так тепло разлилось по груди, слегка захмелел, отказаться не посмел. Только ответил уклончиво:
-Действительно, я любил другую девушку. А с Катей мы были как брат и сестра, я с ее родным братом дружу, в институте все считали нас братом и сестрой, а на сестрах не женятся.
-Спасибо, Катюша, - отодвинул тарелку Сергей Юрьевич. Катя хотела взять ее, но он сам  понес на кухню. Николай глазами показал Кате, как она была неправа в своих предположениях. Следуя  примеру хозяина, понес свою тарелку в раковину.
Позже заглянул в кабинет Сергея Юрьевича. Когда-то бывшую спальню вместе переделывали в кабинет. Выбросили двуспальную деревянную кровать, поставили диван, на котором Сергей Юрьевич спал. В антикварном магазине купили роскошный стол с двумя тумбами, с бронзовой окантовкой, тяжеленный, массивный, шестеро рабочих еле втащили его в квартиру. Увидев Николая, Сергей Юрьевич негромко попросил:
-Зайди ко мне, надо переговорить.
Николай насторожился, никогда таким строгим тоном не разговаривал с ним Сергей Юрьевич. Он прошел, сел в кресло напротив. Хозяин квартиры некоторое время сосредоточенно молчал, нервно теребил в руках карандаш. У Николая мелькнула мысль, опять напортачили с материалом,  услышанное ввергло его в некоторый ступор.
-Как не стыдно мне в том признаться, люди в моем возрасте не делают необдуманных поступков, но я, кажется, к Кате не равнодушен, - Сергей Юрьевич помолчал, набрался с духом, продолжил: - Да, я стар. Да, я запрещаю себе о ней думать, как о даме своего сердца. Я ничего не могу с собой поделать. Ты не думай, я не опущусь до грязных намеков. Но у меня болит душа. Я маюсь, оправдываю себя тем, что Гете, и еже с ним,  позволяли себе влюбиться в семьдесят лет, есть и другие примеры. Я не Гете, и мне пока не семьдесят лет,  что делать, Коля, посоветуй.
Николай сидел ошарашенный от услышанного, лучше бы уж материал запороли. Сказал, лишь бы не молчать:
-Не знаю, Сергей Юрьевич, тут я вам не советчик.
-Понимаю, Коля. Я, намеднясь, на кладбище был, стоял на коленях у могилы Машеньки, просил прощение за свое легкомыслие: «Прости меня, Машенька, старого дурака!». Я ведь в жизни только Машеньку и любил, и любить ее всегда буду. Никогда не думал, что ее место в душе может занять кто-то другой, - горячо шептал Сергей Юрьевич, поглядывая на дверь, не услышала бы Катя. – Я не знаю, как справиться мне с этой напастью.
-Сергей Юрьевич, я тоже не знаю. И я был влюблен, можно сказать, безответно. И тоже переживал. Поэтому в армию ушел. В вашем случае препятствием может послужить… - хотел сказать «ваш возраст»,  вовремя спохватился, - ее молодость. А может вам поговорить с Катей, объясниться? Другого выхода я не вижу.
-А я вижу, - грустно сказал Сергей Юрьевич.
-Какой?
-Ты должен жениться на ней, - Николай приподнял брови. – Да, да, жениться. Ты мне как сын, а свекры на невесток не зарятся. Ты женишься, я успокоюсь, остыну, буду хорошим дедом вашим детям, - упавшим голосом проговорил Сергей Юрьевич.
-У вас уже есть внуки, - напомнил он о детях его сына. – Да и не готов я как-то, вот так, скоропалительно жениться. В армии хотел  по возвращении жениться на Кате,  она замуж выскочила. И по сей день - не в разводе,  давно уже не любит меня. И! Если я женюсь на Кате, вы первый возненавидите меня. Будете ревновать. А я не хотел бы потерять ваше уважение из-за женщины. Вы сами должны разрубить этот гордиев узел, - решительно сказал Николай.
Катя будто услышала свое имя, просунула голову в дверь, пропела мягким грудным голосом:
-Мужчины, чай пить будете?
 Николай хотел ответить, он уже пил чай,  Сергей Юрьевич с готовностью встал из-за стола:
-Конечно, будем! – бодро отозвался он, подмигнул Николаю.
Подождал, когда Катя скроется за дверью, наклонился к нему:
-Разговор сугубо конфиденциальный. Я надеюсь!
Николай развел руки: само собой разумеется.

Чуть позже Николай лежал на своей скрипучей раскладушке, не спал. Смотрел в потолок. Озадаченно размышлял. В окно заглянула луна, редкая гостья в зимнее время. Он слышал, как улегся в своем кабинете Сергей Юрьевич. Как помыла посуду Катя, тихонько пробралась в комнату, не включая света, разделась, легла и притихла. Он слышал, - не спит. Разговор с Катей, и последующий с Сергеем Юрьевичем, озадачил его. И тем паче, предложение – жениться на Кате. Что кроется за таким предложением? Испытание на верность? Женишься, и таким образом потеряешь его уважение, растопчешь его любовь. Или он искренен в своем предложении? И тогда будет смотреть, как молодые, здоровые радуются жизни, и все равно будет ревновать и страдать. Он полный жизненных сил, только пожилой, будет завидовать, и скрывать свои порывы, эмоции. Надо же втюриться ему в Катьку. Ах, если бы это была не Катя! Мало ли женщин вращается вокруг него в редакции. Любая за счастье сочтет, если бы умный, состоятельный человек обратил на нее внимание. Хотя в редакционной круговерти некогда знакомиться и ухаживать. А тут, когда он расслабленный и отошедший от дел, в уютной домашней обстановке видит милое молодое лицо, красивую и не глупую женщину, которая и беседу поддержит, и чай подаст, и ласковое слово скажет: глаза радуются смотреть на излучающуюся молодость. И так изо дня в день. Только совсем трухлявый пень не влюбится в такую березку.
Коньяк приятно бродил по телу, путал мысли, в таком состоянии хотелось гулять по ночным улицам, а не лежать в постели. Николай услышал, как зашевелилась Катя, босые ноги зашлепали по полу, над ним нависла белая, длинная рубаха, как призрак в ночи.
-Спишь? – спросила тихо она.
-Нет.
-Подвинься, - попросила Катя.
Николай насколько мог, отодвинулся на своей скрипучей раскладушке, озадаченный смелым поступком Кати. Сколько бы раз он не приезжал, ночуя в одной комнате с ней, она никогда не появлялась при свете в ночной рубахе, всегда выключала свет, или старалась нырнуть под одеяло до прихода Николая. А тут подошла сама, прилегла рядом. Николай накрыл ее одеялом, и сразу же положил руку на грудь, подивившись, какая упругая, не по-женски тугая у нее грудь. Почувствовал легкое возбуждение, заколотилось сердце, впервые ощутил грудь взрослой подруги детства. Катя прихлопнула его по руке, убрала руку и продолжала удерживать ее, чтобы он вновь не сделал попытки, громким шепотом проговорила:
-Спокойно, Коля. Ты скажи, что за разговор произошел между вами в кабинете, ты вышел от него с потерянным лицом? – зашептала Катя. Николай удивился ее прозорливости, догадалась, речь шла о ней. Но от близости женского тела и выпитого коньяка мысли путались, а еще - он дал слово ничего не говорить Кате. Он слышал запах ее тела, тонкая ткань ночной рубашки отделяла их друг от друга.
-Да ничего особенного, - промямлил он,  Катя дернула его за руку, которую продолжала держать на безопасном месте.
-Не лги мне, - строго прошептала она голосом гневной учительницы.
Не выдавая главного секрета Сергея Юрьевича, он признался частично:
-Он хочет, чтобы я женился на тебе.
-С чего это вдруг?! На сваху он не похож! – повернула к нему лицо Катя.
-Не… не знаю…
-Врешь! – она отбросила его руку, Николай тут же прикрыл ей рот.
-Тихо! Думаю, он не спит. Я говорю правду, - свистящим шепотом проговорил он.
-Тогда женись, - решительно прошептала она.
-Прямо сейчас? И брачную ночь устроим? – в его голосе заиграли шутливые нотки. Тут же сделал попытку обнять Катю, прижать к себе, раскладушка отчаянно выдала его порыв. Да еще она попыталась оттолкнуть его.
-Тихо! – напомнил Николай. – Возимся, как слоны на бахче. Сейчас Сергей Юрьевич выйдет с ремнем.
Катя прыснула, Николай проговорил шутливо:
-Не хочешь замуж, вали отсюда, - а сам ждал, что сделает Катя. Она притихла, задумалась, зрачки ловили лунный свет в окне.
-Ты чего-то не договариваешь, - тихонько высказала она сомнение. – С чего бы вдруг он решил нас поженить?
-Проявляет отеческую заботу. Я не женат, и ты одинока. Почему бы нам, не быть вместе. Или мы не подходим друг другу?
-Подходим, подходим! – скороговоркой проговорила Катя. – Ты давно подходишь, я тебе не подхожу. К тому же я замужем, - напомнила она.
-Ага! Ты так же замужем, как я женат. Скажи, а ты могла бы стать женой Сергея Юрьевича? Не торопись с ответом. Знаю, скажешь – старый, сын его старше тебя, все так! Но ты бы смогла лечь с ним в постель, вот так, как со мной? – неожиданно задал вопрос Николай.
-Я не думала об этом. Он не противен мне, я привыкла к нему. Уважаю его, готова быть нянькой, но женой?.. Не знаю… - в раздумье произнесла женщина, потом решительно отвергла: - Нет, не смогла бы. А тебе не жалко отдавать меня в старческие руки?
Его поразил вопрос, именно в эту минуту он представил в постели Сергея Юрьевича и юную Катю,  кольнуло неприятно от такого сравнения. Если бы это была не Катя, а любая другая, посторонняя ему девушка, он только порадовался бы за Сергея Юрьевича. Но Катя! С которой вырос, которой  любовался, ему всегда хотелось дотронуться до ее матовой кожи, коснуться губами пульсирующей жилки на шее. Которую он всегда считал лучшей девушкой после Марии.
-Жалко, - честно признался он. Подумал: «Не хватало, чтобы женщина стала между нами яблоком раздора». Можно, конечно, грубо оттолкнуть Катю, бросить ее в объятия Сергея Юрьевича, пусть сами разбираются в своих отношениях,  знал, не упадет она в его объятия. Она просто хлопнет дверью. Да и жаль ему поступить так с Катей. Он все чаще ловил себя на мысли, что Катя и ему нравится.  Иногда подолгу смотрел, как она усердно сидит за столом и работает, лицо ее сосредоточено, пальцы мелькают на клавиатуре компьтера. В такие минуты Катя была особенно хороша. И хотя он не ощущал всепоглощающей к ней любви,  понимал, лучшей жены ему не найти.
Ему бы полежать одному, подумать,  близость Кати продолжала волновать его, даже во рту пересохло. Николай  вновь осторожно положил  руку на ее грудь, Катя слегка напряглась, выпрямилась,  руку не оттолкнула. Чувствовала, Николай чего-то не договаривает, уйти не могла. Первый раз, ощутив руку на своей груди, отбросила ее почти инстинктивно, у нее была другая цель, - вызнать правду. Поняв, что разговор окончен, тоже почувствовала тепло, исходившее от парня, которого она всегда любила, покраснела, словно только сейчас заметила свое присутствие в его постели.
-Дальше что? – спросила тоже вмиг пересохшими губами.
Он приподнялся на локте, взглянул на выхваченное луной бледное лицо, на искорки в ее глазах, напряженно вглядывающиеся в лицо Николая. Николай медленно повел руку вниз, ощущая сквозь тонкую материю теплый живот, наклонился и поцеловал ее в губы. Губы безжизненно сжаты, а глаза еще больше открылись, смотрели со страхом, не мигая,  словно он покушался на ее жизнь. Рука застыла на резинке трусиков. Мелькнуло: она еще и в трусах спит! Осторожно прилег рядом. Дилемма: прогнать сейчас, - больше никогда не переступить ему грань близких отношений; оставить – он должен будет стать мужем или предать учителя. Вспомнил Маринку Филиппову, которой заморочил голову обещанием жениться. И поделился своим обещанием с мамой и сестрой, те обязательно поделятся с тетей Раей. Они только и ждут окончательного его шага.
Катя лежала тихая, боясь пошевелиться.
-Расслабься, - буркнул Николай. – Я не насилую женщин.
Страсть, вспыхнувшая в нем, медленно угасала. Катя продолжала лежать с широко открытыми глазами, повернула лицо к Николаю, горячо зашептала:
-Не обижайся, Коля. Ты второй в жизни мужчина, с которым я в одной постели и который дотронулся до меня. Господи, если бы ты знал, сколько я мечтала, чтобы ты оказался, вот так, рядом. С мужем спала, а представляла твои руки, лицо, губы. А случилось – перепугалась. Думала – опять грезы.
Николай  видел, как отражение луны в глазах рассыпалось на мелкие искорки, догадался – слезы. Обнял ее, прижал, Катя доверчиво приклонила голову на грудь. Вдыхал запах ее волос, поцеловал в макушку, без страсти, ее не было, нахлынула некая нежность. Катя благодарно сквозь слезы улыбалась, гладила его плечо, опасаясь опустить руку ниже, дабы ее порыв не истолковали неверно. Привстала, посмотрела на Николая и неумело губами ткнулась в его губы. Внутренне улыбнувшись - замужем побывала, а целоваться так и не научилась, -  Николай перехватил инициативу, поцеловал поцелуем опытного мужчины, так Катю еще никто не целовал. Он почувствовал, как повлажнела ее ладонь на плече. «И женщину в ней не разбудили. Так же стыдлива, как и до замужества. И соблазнять ее надо не тогда, когда она решит отдаться из-за чувства любви или благодарности к нему, а тогда, когда в душе наступить потребность быть женщиной, вспыхнет страсть и возникнет желание». А сейчас он нежно ласкал ее, не покушаясь на тело, целовал губы, шею, старался не шевелиться. Знал, за стенкой Сергей Юрьевич не спит, переживает свой разговор с ним. Но раскладушка все равно предательски скрипела. Осторожно положил на спину, прижал палец к губам, прошептал на самое ухо: «Замри!», и продолжал покрывать поцелуями шею, до отворота рубашки, целовал ложбинку, видел, как сильней и сильней у Кати вздымается грудь, украдкой взглянул на нее, глаза ее закрыты. Она только сжимала его голову, Николай дотянулся до мочки уха, поцеловал за ушком и опять нежно,  решительно поцеловал в губы. Пальцы ее вибрировали, дыхание стало учащенным и сбивчивым. Он погладил внутреннюю часть ноги, все выше и выше, пока Катя не напряглась, как струна, но глаза не открыла. От ласк Николай возбудился, душе стало тесно, истома билась в груди, просилась вырваться наружу. Катя всхлипывающим шепотом простонала:
-Сергей Юрьевич услышит…
-Да, да… - согласился Николай. – Иди спать от греха. Я и так заснуть не смогу.
-И я тоже, - всхлипнула от нахлынувших чувств Катя.
Покорно встала, но не удержалась и вновь подставила Николаю губы. Он поцеловал, прощаясь. Босые ноги вновь зашлепали по полу, белое пятно скрылось под одеялом в своем темном углу.
Он долго еще не мог успокоиться. Ну и вечерочек выдался!
Утром Катя боялась взглянуть на Николая. А ему неудобно смотреть на Сергея Юрьевича. Так и попили утренний чай в некотором напряжении. Каждый не знал, как далее себя вести.
И только на работе Катя, выбрав минутку уединения, ухватила Николая за руку, горячо зашептала:
-Я знаю, как  поступить. Я обязана съехать из квартиры Сергея Юрьевича.
-Наверное, - согласился Николай. – Ты сама должна решить, как тебе поступить. Во всяком случае, у тебя три пути: вернуться к мужу, быть сожительницей Сергея Юрьевича, или моей любовницей.
-Фи-и! Как пошло! – негодующе фыркнула молодая женщина.
-Пошло, - согласился он. - Зато честно. Я назвал вещи своими именами. По сей день,  ты замужняя женщина. Останешься с Сергеем Юрьевичем – будешь его сожительницей, со мной – любовницей.
-А почему не наоборот?
-Потому, что нам жить негде, и я буду приходящим твоим возлюбленным, и приходить буду к любимой женщине. И уходить тайком от хозяйки, у которой ты будешь жить. Так поступают любовники, - пояснил Николай с некой долей сарказма.
-Я на развод подам! Разведусь и решу, как мне поступить, - зашептала Катя на взводе. – Так что, не буду я ни сожительницей, ни любовницей. Не надейся!
-Не заводись. Это я от безысходности бешусь, - примирительно проговорил Николай.
-А я все равно съеду, - упрямо проговорила она.
Николай пожал плечами, поцеловал ее в лоб, отошел, подумал: «Все мы готовы куда-то съехать», - ведь он тоже твердо решил уехать в станицу, чтобы у всех троих нашлось время разобраться в себе.

9.

После Нового года все у Николая пошло наперекосяк.
И не только у него. Во всей стране нарушились привычные устои жизни. С Нового года произошла либерализация цен. Указ Ельцина «О свободе торговли» разрешил осуществлять торговую, закупочную и посредническую деятельность без специальных разрешений, самими торговцам устанавливать цены, в единочасье  превратил Краснодар в одну большую барахолку. Как всегда, что бы революционного не происходило в России, в первых рядах шагала разнузданность. В первые ряды выбивались сомнительные личности, чиновники с бандитскими наклонностями, и респектабельные бандиты, представляющиеся чиновниками. Цены бешено понеслись вскачь. Параллельно разворачивалась приватизация.
Впрочем, винить Ельцина в том не совсем справедливо, хотя бы потому, что еще в ноябре прошлого года, на пятом Съезде народных депутатов, ему депутатами предоставлены полномочия для проведения экономических реформ. Возможно, его вина состояла в том, разрубил он гордиев узел одним махом, а надо было – постепенно, и под контролем. Но учиться не у кого, Россия шла своим путем.
Проводить в жизнь экономическую  реформу должно новое правительство, сформированное Ельциным в ноябре прошлого года. Экономический блок в новом правительстве возглавил  молодой доктор  экономических наук Егор Гайдар, внук детского писателя Аркадия Гайдара. В тот год впервые не проводились демонстрации и парады  в честь Великой Октябрьской революции, хотя выходные дни сохранились.
Не все ладно складывалось и в краевом правительстве. Удар первому губернатору России и краевому хозяину нанесли казаки – они объявили ему импичмент. Написали письмо на имя Президента о недоверии главе краевой администрации. За страсть ко всяким новым начинанием и неумением доводить их до конца, Дьяконов получил в народе уничижительную кличку «Вася - унитаз». Теперь все в городе соглашались, пусть бы оставался на своем посту батько Кондрат. Старик хоть и авторитарен, но адекватен и справедлив. При Дьяконове в воздухе попахивало анархией, разгильдяйством и безвластием. Он так любил ассоциировать свои методы руководства с истиной демоератией, что к самой демократии у жителей Кубани возникло негативное отношение.
-Та шо це за дерьмократия така! – возмущались они. – Та нехай лучше у нас опять Брежнев правит, - вспоминали они усопшего… и перечисляли все его прижизненные должности.
Николай  позвонил в Краснодар, наспех поздравил Сергея Юрьевича с Новым годом, ни о чем его не расспрашивая, со слов Кати, с которой он говорил по телефону чуть раньше, знал, она переехала на другую квартиру. Между ней и Сергеем Юрьевичем состоялся напряженный разговор, он ни словом не обмолвился о своем чувстве к ней,  выразил недоумение, почему, вдруг Катя решила съехать от него. Она ему ответила, сотрудники редакции косо смотрят на нее, недоумевают по поводу их отношений. Сергей Юрьевич в ту минуту готов был высказаться, пусть сплетничают, а чтобы не домысливали лишнего, готов предложить руку и сердце. Еле-еле сдержал его холодный тон Кати, а еще он решил, Николай не сдержал слово и все ей рассказал. Николай догадывался о таком подозрении Сергея Юрьевича, досадовал: не пойдешь же к нему оправдываться. И он все оттягивал свой приезд в Краснодар, с головой ушел в адвокатскую практику. Но здесь как раз и поджидала его самая крупная неприятность. Он начал проигрывать процессы. Последний процесс оказался самым неожиданным. Казалось у адвоката самая выигрышная позиция, у прокурора нет никаких веских доказательств вины подсудимого. Судья, женщина средних лет, с непроницаемым выражением лица смотрела сквозь адвоката и обвинителя, казалось, вовсе не слушала ни того, ни другого, мысли ее витали где-то далеко. Однако вопросы задавала по делу грамотные, не зря о ней говорили: «Толковая судья». Николай во время процесса исподтишка разглядывал ее, старался понять ее характер, привычки, замужем ли она, чем занимается в свободное от работы время. Женщине на вид тридцать пять лет. Наверное, она старше, но умеет следить за собой. Правильные черты тонкого, узкого лица, греческий профиль с ровным носом без горбинки и переносицы, яркие губы, смуглый цвет кожи. Ее можно назвать симпатичной, если бы не тяжелый взгляд на собеседника. Глаза темные, на выкате, с нее бы лепить богиню правосудия, благо у той глаза под повязкой. Николаю никак не удавалось проникнуть в ход ее мыслей, для него она как актриса игрового фильма: по ту сторону экрана.
Дело слушалось плевое. Парня, лет двадцати трех обвинили в краже теленка с фермы. При обыске нашли мясо. Парень пояснил, мясо со скотобойни продал ему знакомый мужик с его же станицы. Тот мужик не мог признаться, что он продал ворованное мясо, поэтому дал показание, что никакого мяса обвиняемому  не продавал. В противном случае, того самого нужно привлекать за воровство. Обвинение построено на косвенных доказательствах, парня на ферме не видели, никто не засвидетельствовал, что парень приводил теленка домой, или нес тушу мяса теленка. Экспертиза не смогла доказать мясо коровы или молодого теленка изъяли у подсудимого ввиду малого количества изъятого мяса. Николаю казалось, он легко разобьет все доводы обвинения. Судья слушала адвоката и обвинителя, смотрела сквозь них, ни слова не говоря, ушла в совещательную комнату. И приговор: к полной неожиданности него – два года лишения свободы.
Николай был обескуражен, удручен. В его глазах застыл немой вопрос, который не к кому обратить. Обвинитель понимающе ухмыльнулся, быстро собрал бумаги в папочку и ретировался. Судья ушла в свой кабинет, увели зареванного обвиняемого, а он продолжал тупо сидеть, смотреть в одну точку, не понимая, что произошло. Родственники обвиняемого, которым он обещал добиться оправдательного приговора, или, в крайнем случае, - условного минимального срока, были ошарашены не менее адвоката, и готовы весь свой гнев обрушить на него. На ватных ногах Николай  вышел в коридор, не глядя на родственников, пообещал написать кассационную жалобу на решение суда. На него смотрели, как на пустое место, громко плакала мать, раскачиваясь со стороны в сторону. Ее, как на похоронах, с двух сторон поддерживали две женщины.
В коридоре Николай поймал за рукав председателя коллегии адвокатов, взмолился:
-Вениамин Иосифович, объясните, что происходит в нашем суде?! У вас отпустили явно виновного, у меня осудили не виновного! Я ничего не могу понять! – теребил он рукав председателя коллегии адвокатов.
Председатель воровато оглянулся:
-Да не кричи ты так! – зашипел он, подхватил Николая под руку и поволок в дальний угол коридора. – А чего тут не понимать? – понизив голос, продолжал он. - Подходы к судье иметь надо!
-То есть? – не понял адвокат Стаценко.
- О, Господи! Ты как маленький, - скривившись, проговорил Вениамин Иосифович. – Приходи в контору, поговорим, потолкуем, - и торопливо убежал, словно не прилично стоять им вместе, посторонние могли бы неверно истолковать их шушуканье в дальнем углу суда.
Николая не покидала досада: «Белиберда какая-то! Причем здесь подход к судье? Есть уголовное дело, перед глазами уголовно-процессуальный кодекс, есть, в конце концов, здравый смысл, если не хватает знаний закона».
В коллегии зашел в адвокатскую, привлекая к себе внимание, громко хлопнул папками по столу.
-Так, мужики! Кто объяснит мне без домоловок, в открытую, в чем мой промах? Почему не идут мои дела в суде? И что означает: иметь подход к судье? – спросил он.
Адвокаты переглянулись, поулыбались, отвели глаза в сторону. Один из них нехотя бросил реплику:
-У каждого свой подход. Секретами мастерства не делятся.
-Ладно! Пойду к Иосифовичу.
Вениамин Иосифович принял его без особого энтузиазма. Посоветовал:
-Берись за гражданские дела. Твоя позиция законника там наиболее подходяща.
Николай взвился:
-Что значит позиция законника?! А у вас иная позиция? А у судьи какая? Если я чего-то не догоняю, тогда поясните русским языком, не эзоповским, - горячился он.
Вениамин Иосифович почесал бровь, отвел глаза, минуту подумал. Николай выжидал. Тот решительно прихлопнул ладонями по крышке стола,  вытянул руки перед Николаем, сцепил пальцы, решительно проговорил:
-Хорошо! Я скажу тебе правду! А далее сам решай, как тебе поступать. Но учти! Я тебе ничего не говорил, ничего не советовал, от меня ты ничего не слышал. Не я придумал эти правила, не мне их ломать. Я уже стар, чтобы бороться с системой, коррупцией, мне поздно менять профессию, моя забота обеспечить себе старость и определить детей, - Вениамин Иосифович даже вспотел от такой преамбулы. – Есть дела хорошо сработанные, есть плохо – ты знаешь. И есть мера наказания: от и до! – он прихлопнул рукой от одного края стола к другому. – В рамках закона ты знаешь, что может грозить тому или иному обвиняемому. Если обвинения железные, хорошо подкрепленные доказательной базой и уликами, ты можешь только предугадать вилку срока: пять или десять лет отсидки. Договариваешься с обвиняемым: сколько он может дать денег за минимальный срок. Если доказательства слабоваты – сколько он может заплатить за освобождение.
-И дальше? – напрягся Николай.
-Дальше идешь к судье, договариваешься с ним или с нею, делишься гонораром.
-Но-о!.. Это же… взятка! – возмутился он.
-Взятка, - согласился Вениамин Иосифович. – Но с точки зрения закона - недоказуемая. Судьи не имеют дело с подсудимым, с его родственниками, с прокурором. Они имеют дело только с тобой. А ты берешь с подсудимого деньги на законных основаниях. Если ты получил больше денег, чем предусмотрено тарифом, так-то личное дело подсудимого.
Николая словно камнем придавили. Он догадывался, что не все в судопроизводстве  чисто, но чтобы так примитивно и нагло!  Высказывался же один из адвокатов среди коллег: «Сейчас не надо знать закон, достаточно знать судью», тогда он  не придал значения трепу адвокатов в  кабинете.
-А где гарантия, что судья не вытолкает в шею? Или не вызовет конвой? – обреченно спросил он.
Вениамин Иосифович поморщился:
-Ты живешь какими-то прошлыми представлениями о нашем судопроизводстве. Ты проснись и оглянись вокруг! Посмотри, как ныне живут судьи, прокуроры, следователи! Они дома строят, скупают земли, производства, и все это - на зарплату?!
-И Алла Владиславовна тоже из их числа? – спросил Николай о судье, которая неправедно влепила два года его подзащитному.
-Нет, знаешь, она белая ворона в их стае! Она не твоему подзащитному дала два года, она тебе пощечину отвесила и носом ткнула. И еще ткнет, пока ты не обратишься к ней за разъяснениями. Хотя нет, с тобой она говорить не станет. У тебя на лбу написано – ты праведник. Хочешь, я с ней поговорю? – предложил Вениамин Иосифович.
-Нет. Пока нет. А остальные судьи?
-Ты как дите малое! – с досадой проговорил Вениамин Иосифович. – Если бы только Алла такой была, ее бы давно схарчили. И судьи, и прокуроры, и краевой суд, и наши депутаты – законники хреновы, все едят из одной кормушки. Тут либо, -  в стае по-волчьи выть; либо одиноким и гордым, но голодным быть. Поэтому я тебе и предлагаю перейти на гражданские дела.
-Там те же судьи! – напомнил Николай.
-Там дела другие. Там рвачи между собой за имущество борются. Тебе какая разница, какой хапуга выиграет, а какой проиграет.
-Хорошо, я подумаю, - удрученно проговорил адвокат Стаценко.
Встал, пошел на выход. Задержался в дверях, спросил:
-А если у подсудимого нет денег, тогда как?
Вениамин Иосифович развел руками.
За следующее дело Николай взялся намеренно, зная, что слушать его будет Алла Станиславовна. Прочитав дело, он долго не мог понять вины обвиняемого, случай, происшедший с его подзащитным, отнес бы к курьезу, к анекдотическому стечению обстоятельств, если бы не серьезность статей, инкриминируемых подсудимому: хулиганство и сопротивление сотрудникам милиции. Фабула дела такова: некий гражданин Назаркин разругался со своей сожительницей, собрал вещи и ушел по месту прописки к своей бывшей жене. Ранее они проживали с женой в коммунальной квартире барачного типа – общежитии сахарного завода. Три года назад жена выставила Назаркина за дверь с вещами за систематическое пьянство и загулы на стороне. Из комнаты не выписала,  официально с ним не развелась, через два года отсутствия мужа сошлась с рабочим того же сахарного завода, где продолжала работать. Среди ночи ее и соседей разбудил стук в дверь, домой явился бывший муж. Естественно, жена его не пустила. Он начал громко стучать, ругаться, поднялись все соседи,  входную дверь никто не пожелал открыть. Кому нужен вечно полупьяный сосед. Тот нашел во дворе, в дворницкой, ломик, вернулся и начал выламывать замок. Соседи вызвали сотрудников милиции. На удивление, те приехали очень быстро. Зашли в подъезд, видят, стоит мужик с ломом в руках. Милиционеры перетрусили, обнажили оружие. На окрик: «Бросай лом!», Назаркин лом бросил,  как показалось милиционерам, - в их сторону. Когда его скрутили и вели в машину, мужик громко ругался, проклинал жену, милицию и всех соседей. В отделении милиционеры написали рапорт, на них набросился с ломом гражданин Назаркин. А наутро участковый оперуполномоченный попросил написать заявление бывшую, не разведенную жену, ее сожителя и всех соседей, и все как под копирку написали то, о чем попросил их написать участковый. В результате, возбудили уголовное дело за хулиганство и сопротивление работникам милиции. В ходе судебного разбирательства Николай задал вопрос вызванным в суд работникам милиции: «А в чем заключалось сопротивление гражданина Назаркина?» Те ответили: «Так он же с ломом был!».  «А если я сейчас буду с ломом стоять, вы тоже это расцените как нападение на вас?» - продолжал наседать Николай. «Но он не хотел идти в отделение милиции, ругался и цеплялся за перила», - выдвигали контраргумент милиционеры. «Добровольно в отделение за статьей еще никто не ходил. Тем более, по его разумению, он пришел не куда-нибудь, а в собственную комнату, туда, где он прописан», -  это он говорил больше для судьи, нежели для молоденьких милиционеров, которые и нормы закона не очень то знали. Учитывая, что в результате допроса в суде милиционеры не смогли доказать сам факт сопротивления сотрудникам милиции, Николай основной акцент сделал на части первой обвинения – хулиганстве.  Поскольку заявление от соседей о хулиганстве появилось на следующий день ближе к обеду, возник вопрос: на каком основании продержали Назаркина в отделении милиции с часу ночи до двенадцати дня. Милиционеры тут же резонно ответили: Так хулиганил же! - А откуда вы знаете, если у вас до двенадцати часов дня не поступило заявления от соседей? – Так он же пьяным был! – цеплялись они за внутренний приказ МВД. – Отправили бы в вытрезвитель, - возражал Николай, - в отделении милиции можно держать до вытрезвления, но не более трех часов. В итоге, адвокат Стаценко сумел доказать, что в действиях гражданина Назаркина содержится состав мелкого хулиганства, и нет состава преступления по сопротивлению. Даже прокурор вынужден согласиться, что сопротивления милиции не было, но настаивал: хулиганство на лицо, так как подсудимый среди ночи нарушил общественный порядок. Алла Владиславовна слушала с бесстрастным лицом, по-прежнему смотрела перед собой, не поворачивая головы, лишь глазами водила вправо-влево,  спросила у того и другого:
-У вас все?
Убедилась, что им нечего больше сказать, дала последнее слово подсудимому, молча выслушала, как тот заикаясь, так и не смог сформулировать свою речь: «…дык я им… а они, блин, меня… а эта сука, ой, простите жена… она ж того…». Судья выслушала, удалилась в совещательную комнату. Не возвращалась в зал суда долго. Даже конвой заскучал, заерзал на своих местах. Николай напряженно ждал. Наконец, судья вышла, огласила приговор: она исключила сопротивление сотрудникам милиции,  оставила хулиганство по части первой статьи и присудила  Назаркина к минимальному наказанию, - одному году исправительных работ, и все же это обвинительный приговор. С точки зрения обвинения – мало, с точки зрения адвоката – много. Как бы там не было, человек хотя и не оказался за решеткой, он осужден, следовательно, признан виновным в хулиганстве и уже имеет судимость.
Николай заскрипел зубами. По тому, прежнему делу, он подавал апелляцию, приговор оставили в силе. От его адвокатских услуг начали отказываться родственники подсудимых, в коллегии поручали  вести только те дела, где присутствие адвоката необходимо по закону.
«Что же она за человек?! – задавал себе вопрос Николай, размышляя над феноменом судьи. – Дурой не назовешь, и в то же время проявляет самодурство. А за всем этим судьбы людей. Пускай не самые лучшие «члены нашего общества», но нельзя же сажать их в тюрьму, только потому, что ей не приятен адвокат, который не состоит с ней в сговоре». Своими размышлениями он поделился с приятелем, главным редактором местной газеты Сашей Черновым. Он вел на общественных началах литературное объединение «Орбита», воспитывая, таким образом, сельских корреспондентов для своей газеты. Когда Саша понял о ком идет речь, он спросил:
-Так ты об Алле говоришь? – и тут же огорошил новостью: - Она ходит ко мне в литературное объединение, приносит свои стихи.
Николай  остановился от такой неожиданной новости.
-Как?! Эта стерва еще и стишата строчит? – не поверил он. – На тему: наша служба и опасна и трудна?
Саша засмеялся:
-Нет, что ты! Очень нежные, лирические стихи.
-Да иди ты! Тогда я ничего не понимаю! Она же глазом не моргнет – отправит человека на эшафот. И вдруг – соплями по платочку нежные стихи размазывает! Где логика? – помолчал в недоумении. - Познакомь! – решительно попросил он друга.
-Тебе зачем? – засмеялся Саша.
-Хочу рассмотреть ее поближе. Это же феномен!
-Пожалуйста. Но она редко приходит, - предупредил Саша. – И еще: в объединении не знают, что она судья. Ты уж не… - выразительно погрозил пальцем Чернов.
И действительно, три занятия просидел Николай, слушая юношеские и взрослые стихи жителей района, и только на четвертый раз, с опозданием на двадцать минут, Алла Владиславовна легкой походкой продефилировала в зал. Коротко оглядела аудиторию, и направилась прямиком к Николаю. Села рядом, обдала дорогими духами, просто сказала:
-Привет! – словно они давние хорошие знакомые. А он полагал, судья в лицо его не узнает, если встретит в коридоре суда.
-Привет, - в тон ей ответил Николай.
-И ты тоже? – спросила, показав подбородком в сторону Александра, поразив его второй раз, обратившись на «ты».
-Нет. Я к товарищу зашел, - тоже кивнул в сторону Александра подбородком Николай. – Мы решили после занятий в ресторан зайти.
С Александром договорились: на случай, если Алла Станиславовна зайдет, они идут в ресторан, и постараются ее заманить с собой. Со слов Саши он уже знал, Алла не замужем, муж ушел от нее два года назад, причина неизвестна,  скандал случился не шуточный, председатель исполкома пытался мирить их. Ни в чем предосудительном не замечена, ведет замкнутый образ жизни – должность обязывает. Станица хоть и большая, а все равно все должностные лица на виду.
-Что будете отмечать? – шепотом спросила Алла Владиславовна доверительным тоном, словно друзья беседуют.
-Ничего. Просто поужинаем, поболтаем, посплетничаем.
-По моей кандидатуре уже прошлись? – она искоса посмотрела на него.
-Не успели, - твердо ответил Николай. Посмотрел на нее «честными» глазами: – Не знал, что увижу здесь, а то бы – непременно, - и чтобы переменить тему, кивнул на тетрадку в ее руке, спросил: - У вас стихи, проза? – продолжал не замечать ее «ты», «выкал» Николай.
-Стихи, - просто ответила Алла Владиславовна.
-А если посмотреть? – попросил он.
Алла Владиславовна пододвинула к нему общую тетрадь в бардовом переплете. Николай открыл. Ровным, девичьим почерком, строчка за строчкой, исписана вся тетрадь. Он прочел одно стихотворение, другое, отметил про себя: «Черт, недурно!». Ему было бы легче, если бы стихи оказались откровенно слабыми. Он с легкостью бы мог тогда растоптать критикой ее высокомерие. Вчитываясь,  уловил легкое подражание Цветаевой, но все же то были зрелые стихи взрослой женщины, которая имела за плечами жизненный опыт.
-Не ожидал, - признался он. – А вы бы не хотели дать что-нибудь в краевую газету. Там бывают странички для молодых дарований?
Разговор происходил полушепотом, приходилось склоняться друг к другу, чтобы не мешать выступающим, Саша делал вид, не замечает их разговоров.
-Для молодых? – иронически спросила Алла Владиславовна. – Я - молодая? Нет, не хочу распыляться. Хочу издать сразу и сборником. Мне не нужна реклама, я не собираюсь вступать в союз писателей или продавать свои сборники. Я их раздарю друзьям, - пояснила она.
В тот вечер Алла Станиславовна не читала своих стихов, сослалась на отсутствие новых произведений,  Николай почувствовал, она несколько смущена его присутствием, не ожидала увидеть здесь кого-либо из участников судебных заседаний. Чтобы скрыть свое смущение, наклонилась к мало знакомому адвокату и прошептала:
-Зашла, чтобы послушать других, убедиться, что мои стихи не хуже, и скрасить одиночество.
-Красивая, публичная женщина и вдруг – одинока? – подыграл ее тону Николай.
-В том и беда: профессия обязывает, не дружить с кем попало. А коллеги, работники районной администрации – скучны и занудны, - пояснила Алла Станиславовна.
-Тогда приглашаю с нами в ресторан, мы тоже скучны,  мы не работники администрации - предложил он, в полной уверенности, что она откажется. Судья дипломатично оттянула согласие:
-Чтобы потом посетители ресторана показывали пальцем: а мы, с той, в одном кабаке сидели? – сказала она полувопросом.
-У Саши директор ресторана хороший знакомый, он выделит нам отдельный кабинет. Неужели вам кусать не хотца?
-Хотца, - кивнула она головой.
Когда вышли на свежий морозный вечер, звезды висели низко, над самыми головами. Саша посмотрел в небо, резюмировал:
-Должно быть: к морозу!
Районный ресторан трудно назвать рестораном, в полном смысле этого слова. Советскую столовую с обшарпанными стенами и вечно грязными столами переделали в кооперативное кафе, стены покрасили, столы заменили. Колхозники плевались в сторону бывшей столовой, в которой они ранее останавливались пообедать и распить бутылочку на троих, теперь цены для них не по карману, но вечерами кафе не пустовало. Чуть разбогатев, кооператор сделал полный ремонт помещения и открыл первый в районе ресторан. Директор ресторана в силу своей хлебосольной должности знаком со всеми более или менее известными в станице людьми, другое дело, было ли то знакомство для него приятным или не очень. Знакомство с милицейским или прокурорским начальством можно считать полезным, но вряд ли приятным, те всегда стремились поесть на халяву. Знакомство с работником газеты, адвокатом скорее приятным, он ничем им не обязан, но все же не последние люди в районе. Поэтому, увидев Сашу Чернова, директор раскрыл объятия, и по просьбе Саши провел в отдельную кабинку.
Все трое углубились в чтение меню. Алла Владиславовна вела себя непосредственно, словно не она застывшим сфинксом заседала в суде. С ними пришла на ужин обыкновенная женщина,  это и настораживало Николая. Слишком непонятна для него метаморфоза, происшедшая на его глазах. Он с удивлением продолжал исподтишка разглядывать ее, удивляясь, какая она женственная, желает казаться чуть легкомысленной. Сейчас она менее всего хотела походить на строгую судью.
-А что заказывают мальчики? – пропела она низким контральто.
-А мальчики заказывают двадцать пять бутылок водки и плавленый сырок, - пошутил Николай.
-Один на троих, - поддержал его Саша.
-Занятно! И остроумно! – фыркнула Алла Владиславовна. – Пейте свою водку, я буду шампанское.
Она и Николай заказали рыбу, Саша – мясо в горшочке, все трое заказали по салату и кофе. Шампанское принесли в ведерке и во льду. Саша тут же удовлетворенно сказал, беря бутылку:
-А вы говорите, цивилизация не дошла до наших широт. Раньше только в фильмах видел шампанское во льду, а тут – пожалуйста.
Он осторожно открыл шампанское, без выстрела в потолок пробкой, разлил, Алла Владиславовна тут же спросила:
-За что пьем?
-За что же сейчас пьют, когда все праздники позади? За присутствующих дам, - приподнял бокал Николай. Пригубил чуть-чуть. Алла Владиславовна заметила, тут же отреагировала:
-Что-то не очень-то здесь пьют - за присутствующих дам! – и хитро улыбаясь, посмотрела на него через бокал.
-Он за рулем, - пояснил за него Саша.
-Да, - подтвердил Николай, - мне еще добираться до своей станицы.
-Так ты не местный?! – удивилась Алла Владиславовна, покоробив Николая беспардонным «ты», который все не мог понять, что в этом: желание сблизиться или некоторое пренебрежение к нему.
-Нет, - подтвердил Николай, - я живу на двадцать километров южнее. У нас там кипарисы и пальмы растут, а у вас тут зима с морозами.
Алла Владиславовна улыбнулась,  ничего не сказала. Как раз принесли заказанные блюда.
Ели и трепались ни о чем: слегка о поэзии, литературе, новинках кино, абсолютно не касаясь темы судейства, преступности, политики. Гремела музыка, Николай увидел, как Алла Владиславовна вытянула шею, оглядывая зал, в которой топталась в танце молодежь, в так музыке закивала головой. Она была вся там, и только положение обязывало сидеть и не выходить в зал. Он не слыл докой в танцах, поэтому не решился пригласить ее  на танец. Но настроение женщины было на высоте, она первой подняла бокал, произнесла:
-За вас, мальчики! Я благодарна тебе Саша, и тебе Николай, за вечер, так неожиданно для меня состоявшийся. Давно не посещала ресторан.
Саша видел, как чуть-чуть неловко чувствует себя друг, давно знавший хорошо обеих, предложил:
-А вы выпейте на брудершафт, будете на «ты» вне работы.
Николай вопросительно взглянул на Аллу Станиславовну. Та, ни на минуту не задумываясь, потянулась корпусом в сторону Николая, руки их переплелись, они отпили по пол бокала, он опять взглянул на нее, надо ли при этом обменяться поцелуями.  Алла Владиславовна так же непосредственно подставила губы, Николай едва коснулся ее губ, а она успела прихватить его нижнюю губу в поцелуе.
-Вот и славненько! – заключил Саша и выпил свой бокал. – Только как же твой руль? – показал он на полупустой бокал Николая.
-В гостинице заночую, - ответил он.
Они сидели до самого закрытия, слегка хмельные и веселые. Говорили обо всем понемногу, Саша травил анекдоты, с неким подтекстом: Алла Станиславовна смеялась, нисколько не смущалась фривольной темы. Тепло распрощались с директором ресторана, вышли на морозный воздух. Уличные фонари освещали центральные улицы, в переулках была темень.
-Я провожу Аллу, - решительно сказал Николай, - заодно развеюсь, хмель выветрится, тогда можно будет ехать, если мест в гостинице не окажется.
-Я не возражаю! – наигранно весело подхватила Алла Николая под руку, подставила щеку Саше для поцелуя, помахала ладошкой. Саша тут же растворился в темноте.
-Давно не посещала столь злачные места, - весело щебетала она, опираясь на руку Николая.
-Так уж и злачные, - проворчал он, а сам подумал: «О репутации заботится, а взятки берет». Его весь вечер не покидал червячок неприязни к ней от сознания, что эта милая в компании женщина, алчная взяточница, которая легко вершит судьбы людей, заботясь, прежде всего, о своих интересах. Кто бы ранее Николаю сказал, что судьи, (по его разумению – боги Олимпа), – способны на банальное взяточничество, ни за что не поверил бы. Он не удержался, и, все таки, задал вопрос, который весь вечер волновал его, крутился на языке,  не решился коснуться в присутствии Саши столь скользкой темы. А сейчас, когда они одни, в ночи,  остановился и спросил:
-Скажи, а почему ты все же их осудила?
Алла словно ожидала его вопрос, четко понимая, о ком идет речь, ответила вопросом:
-С юридической точки зрения я что-то нарушила?
-А с человеческой?
-Ты болеешь за все человечество, или за кого-то конкретно?
Алла доверчиво положила ему руки на грудь, со стороны – ни дать, ни взять, - влюбленная парочка, снизу с хитринкой ожидала ответ.
-Я болею за законность, - деревянным голосом проговорил Николай, понимая, как глупо звучит его пафос.
-А-а! А где она – та законность? В кодексах шестьдесят первого года? Там есть понятие организованная преступность, организатор преступления, рэкет, киллер? Или законность соблюдают наши депутаты? Милиция? Прокуратура? Я ни за кого не болею: ни за законность, ни за справедливость, ни за кого-то конкретно. Я болею за себя, хочу жить красиво, и в достатке, - цинично и откровенно заявила она. Подхватила его под руку, они вновь зашагали вдоль улицы.
-А сесть ты не боишься? – спросил Николай, в душе удивленный бесстыдностью.
-Не-а! – встряхнула она волосами. – Не боюсь. Я сяду, если перестану быть такой, как все вокруг. Да и за что я могу сесть? За взятки? Так я не беру их от родственников обвиняемых, ходатаев, подставных лиц, ни от кого! От тебя возьму, если попросишь, - сказала она, нисколько при этом не смутившись.
От такой наглости его покоробило, в то же время такая откровенность понравилась: без виляний и недомолвок с ее стороны. А еще почувствовал: она симпатична ему как женщина и одновременно хотелось придушить ее. Оказывается, не она оступилась, это он остался одиноким романтиком, мешающим им нормально жить по новым не писаным законам. И она готова протянуть ему руку помощи.
Мороз пробирался под легкое пальтишко, он  поежился, Алла заметила, сказала:
-Мы пришли, - и тут же предложила: -  Хочешь горячего кофе на дорожку?
-Пожалуй, - согласился Николай.
Оглядел дом, который недавно построили для ответственных работников района, шагнул за ней в подъезд. В квартире было уютно и со вкусом подобранна мебель. Ничего не напоминало, что в квартире живет судья: ни юридической литературы, ни судейской атрибутики. В большей степени,  убранство напоминало будуар одалиски. Да и книги соответствовали: «Камасутра», «Китайская эротика», стихи восточных поэтов. Николай сидел за маленьким, журнальным столиком, разглядывал корешки книг, ждал, когда она сварит кофе, наблюдал за ее грациозной походкой, ощущая, как она хочет произвести на него положительное впечатление, размышлял, стоит ли  обнять ее, или все же держаться на некотором расстоянии, не переступать грани приятельских отношений. Алла успела переодеться, вышла в шелковом халатике, едва прикрывающем тело. Подала чашечки на маленьком подносе, поставила турку на стол, села напротив, обнажив белые округлые коленки,  налила кофе, откинулась в кресле, медленно, маленькими глоточками отпивала свой кофе, в упор разглядывала своими карими на выкате глазами  Николая, словно только сейчас у нее появилась такая возможность. Он смело отвечал на ее взгляд, демонстративно глазами прошелся по фигуре, они затеяли маленькую игру, кто кого переглядит. Дуэль взглядов.
-Знаешь, что мне больше всего сейчас хочется? – спросила она томно.
Николай вопросительно взглянул на нее, замер.
-Чтобы ты потер мне спинку в ванной.
Он продолжал невозмутимо смотреть на нее, словно он каждый день только тем и занимается, что натирает спины женщинам, решительно поставил чашечку на журнальный столик, показывая свои видом, готов исполнить ее просьбу. Алла встала, развязала поясок на халате, как змея выскользнула из халата, он упал к ее ногам. Легко перешагнув через него, так же привычным движением расстегнула бюстгальтер и бросила на спинку кресла. Ей есть что показать, фигура для ее лет безупречна. Грудь нахально уставилась на Николая  раскосыми сосками, слегка колыхнулась при повороте тела. Он даже сглотнул слюну и сильнее вжался в кресло. Она свысока посмотрела на него через плечо,  призывно кивнула и, по-кошачьи мягко ступая, пошла в ванную.
-Ну, стерва, погоди! – Николай рывком вытолкнул свое тело из кресла, торопливо начал расстегивать пуговицы рубашки.

Через два дня Николай зашел по делам в суд. В коридоре встретил Аллу Станиславовну. Она свысока едва взглянула на него, холодно, одними ресницами кивнула на приветствие, словно они едва знакомы, спокойно прошла мимо, одаривая запахом знакомых духов.

10.

Собирался в Краснодар на сей раз Николай с тяжелым сердцем. Тяготил предстоящий разговор с Сергеем Юрьевичем. Не только по поводу Кати, но и по многим информационным статьям в их газете. У него создавалось впечатление, газета в погоне за сенсацией или в условиях нарастающей конкуренции сползает на бульварный тон. Материалы не совсем достоверны, легковесны. Потянулась череда приглашений в суд по защите чести и достоинства. Если ранее эта статья гражданского и уголовного кодексов не работала, и Николай легко отбивался в судах от истцов, то сейчас, с выходом Закона о печати, претензии были все серьезней и весомей. Сергей Юрьевич потребовал постоянного присутствия Николая в редакции. Николай огрызнулся в горячке телефонной полемики: надо следить за чистотой материалов, а не тушить пожар в судах. Да и не состоит он при газете штатным адвокатом. Упрекнул Сергея Юрьевича, в газете сплошная чернуха: убийства, рэкет, пожары, разборки – никакого позитива. Людям и так тошно жить, а тут газета нагоняет пессимизма. Привел пример: газета разверзлась большой статьей о рыночном курсе доллара, который приравнивался к ста рублям. Кому это интересно?! В Краснодаре доллар видит всего лишь каждый десятый гражданин, а в станицах их вообще не видят, и видеть не хотят. Крестьянам все равно: сто рублей стоит доллар или двести. Лучше бы рассказали людям о провальной экономике, в результате которой рубль обесценивается, а не привязывать его к рыночному курсу не наших валют.
Не согласен Николай и с однобоким освещением деятельности некоторых партий, сразу же усматриваются симпатии и антипатии главного редактора газеты. А газета должна быть или нейтральной, или рупором одной из партий. Если осуществлять нападки на коммунистическую партию за ее неправедный исторический путь, приверженцев этой партии меньше не станет, а почитателей газеты уменьшится. Сергей Юрьевич не знает, что творится в глубинке, где недавние времена вспоминают с ностальгией. Дядя Алеша говорит: умру – похороните меня с партбилетом. И таких много. Коммунистическая риторика приобретает все больший вес и завоевывает души кубанцев. Все громче раздаются возгласы: «Советский Союз! Советский Союз!». На что уж критиковали авторитарного батьку Кондрата, приверженца коммунистических идеалов, а пришел демократ Дьяконов и возникает вопрос: стало лучше? Так может пусть лучше вернется авторитарный, но хозяйственный, чем остается политический популист, который разрешает приватизировать все и всем. И в результате - разворовывается последнее.
Все чаще односельчане обращались к Николаю с вопросом: «Та шо ж такое творится?», считая его одним из тех, кто стоит ближе к власти. А он к ней совсем не близок, крутится в районе и Краснодаре, вот людям и кажется,  причастен земляк к общему развалу их района. А то как же: на машине катается! За какие шиши могла бедная Тамарка с двумя детьми, вечно в долгах да на кредитах, купить машину не самой последней марки. Не объяснишь же каждому, откуда взялась машина.
Николай заскочил в правление, подмигнул Наталье и незаметно мотнул головой. Она тут же примчалась в каморку.
-Я попрощаться с тобой. Теперь мы уже не увидимся наедине, - виновато проговорил он. – Уезжаю в город. Надолго, - пояснил он.
-На Маринке женишься? – догадалась Наташа.
-Возможно, женюсь. Но не на Маринке.
-В городе барышню завел? – допытывалась Наталья.
-Узнаешь со временем, - улыбнулся Николай. – Я и сам еще не принял окончательного решения. Когда ты узнаешь, кто бы это мог быть, не думай, что я на два фронта бегал. Я и сейчас с нею не встречаюсь.
-Ой, Коля, какие претензии… - а у самой голос дрогнул.
-Не поминай лихом. Не обижайся. Мне с тобой было очень хорошо, - виновато проговорил он.
-И мне, Коля, с тобой хорошо. Я буду вспоминать тебя.
Поцеловала его крепким поцелуем, как целуют перед долгой разлукой своих возлюбленных.
Николай поехал в район, надо зайти в коллегию адвокатов сдать дела. После той памятной ночи, которую он провел в альковах Аллы Владиславовны, понял: адвокатом ему больше не работать. Тайком таскать из огня каштаны для судьи, а в последующем и для всех судей – они же будут передавать его как эстафетную палочку, - не будет. Впрочем, они же его первого и подставят, как только запахнет жареным. Алла поставила крест на его карьере адвоката. Ему нравилось заниматься адвокатской деятельностью. Кого-то он защищал в силу необходимости, кого-то – движимый чувством справедливости, кто-то ему был симпатичен, иногда дело казалось неоднозначным, интересным. И все происходило в рамках юридической практики, за которую платили деньги, на жизнь хватало. Но чтобы сделать из уголовных дел и поломанных судеб людей кормушку для себя и окружения – для этого нужно еще созреть.
В тот после ресторанный вечер, когда он, стиснув зубы, решил преподнести зарвавшейся бабенке жесткий урок, а на прощание сказать все, что о ней думает, Алла преподала тончайший урок эротики и удовлетворения плоти, после которого Николай  забыл все, что хотел нелицеприятного высказать ей. Когда он зашел в ванную, Алла стояла под струями душа, вода змеилась по телу, отдельными ручейками стекала к ногам. Она окинула взглядом его обнаженное тело, со скрытой усмешкой протянула намыленную мочалку. Николай перешагнул бортик ванной, взял мочалку, грубо развернул ее, одной рукой держал за плечо, второй с силой начал втирать мыло. Она только тихо постанывала, в истоме закрыла глаза, по-кошачьи выгнула спину, и откинула назад голову. Она даже не отреагировала, когда он сзади овладел ею, только еще сильнее откинула голову и протяжно застонала, как-будто затянула заунывную песню шаманов. И чем грубее и неистовее мужчина проявлял себя, чем больше терзал ее плоть, тем в больший транс она впадала. «Тут рота солдат не управится», - мелькнуло в голове, когда устало присел на бортик ванной. А затем Алла сама вытирала его махровым полотенцем, целовала при этом его плечи грудь, опускалась ниже, встала на колени, языком водила вокруг пупка, опустилась ниже, начала целовать ноги, чем ввела Николая в некоторое смятение. Он рывком поднял ее под мышки с пола, силой повел в спальню. Там она толкнула его на постель, он упал на спину, хотел тут же подняться, она с рычанием тигрицы придержала его завораживающим жестом, опустила волосы вниз,  начала ими ласкать его тело, все ниже и ниже опускаясь лицом. Кроме одного большого, нескончаемого удовольствия, он ничего иного больше не помнил. Все продолжалось бесконечно долго, и в то же время пролетело за один миг. И на утро Николай не испытывал ни усталости, ни разбитости, а некоторую легкость в теле, как после парилки. Он ушел от нее на рассвете, не попрощавшись, воспользовавшись ее коротким забытьем. И с тех пор в суде не появлялся.
В коллегии Николай  зашел к Вениамину Иосифовичу, сложил перед ним на стол бумаги и папки. Сказал коротко:
-Все. Ухожу.
-Хочешь приостановить членство в коллегии? – уточнил Вениамин Иосифович.
Николай развел руки:
-Обстоятельства, - ему было совсем не весело.
Вениамин Иосифович пухлой ручкой прикрыл папки, вздохнул:
-Завидую тебе! Ты можешь все легко бросить и начать с нуля. А я на закате жизни, прикован к этой галере, - похлопал рукой он по пачке с бумагами. И напомнил: - Сейчас из адвокатуры уйти легко, вернуться сложнее. В воздухе запахло деньгами. Порядочные, - нынче не в цене. Полагаю, подлые времена - тоже не  вечны. И тогда вновь запоют соловьи. Поверь мне, старому, подлому цинику, все видевшему на этом свете.
Расстались тепло. Ничего иного, кроме благодарности, к Вениамину Иосифовичу Николай не испытывал. Хитрый, умный, не совсем старый еврей, который мягко вел за руку по дороге жизни, поправлял и наставлял в силу необходимости,  никогда не пытался навязывать свою точку зрения, если те точки не совпадали. И только слегка открыл перед ним завесу тайны современных взаимоотношений между силовыми структурами и судом. Когда понял, что Николай не сможет играть по новым правилам, отпустил его с легким вздохом.
Час простоял в очереди на единственную бензоколонку в райцентре для частных машин. В одни руки отпускали лишь двадцать литров. Покрутился по улочкам, раздумывая, сразу ехать в Краснодар, или заехать к Саше Чернову. Не ведая как, остановился у подъезда Аллы Владиславовны. Тянуло безотчетное чувство еще раз взглянуть на нее, понять, чем же она околдовала его в ту ночь, когда он явно ощущал, как душа отделялась от тела, витала над ними, лежащими в постели. Хотелось убедиться,  ничего демонического в ней нет, просто искушенная и опытная баба. Надеялся, Алла не такая, какой ее видит Вениамин Иосифович. Она лучше, чище, в ее душе живет поэзия, он поговорит с нею, женщина умная, поймет, так как она живет, нельзя жить. Глянул на ее окна, они темнели усталыми глазницами,  день только начал сереть, неясно – дома Алла или нет. Николай сидел за рулем, не решаясь выйти, холод стал забираться под не плотную одежонку. Двигатель не заводил, не хотел привлекать внимание соседей. Решил дождаться темноты. Ждать пришлось не долго. К подъезду, с обратной стороны улицы, подкатила милицейская «Волга». За рулем находился сам начальник РУВД Орловский. Сколько депутатских запросов направлено о его деятельности, сколько жалоб направлено на него в край, а с него, как с гуся вода. Орловский  проворненько, не по чину, обежал спереди машину, галантно открыл дверь машины, подал руку, из машины вышла Алла Владиславовна.
-И этот туда же, - спрятался  за руль Николай, не хотел, чтобы они его увидели.
Парочка мило разговаривала, Орловский жестикулировал руками, Алла Владиславовна улыбалась, отрицательно покачивала головой. Стояли долго, Николай понял, его к себе она не пригласит, в ином случае уже бы ушли. Уехать он не мог, чтобы не привлечь внимания. Наконец, Алла направилась к подъезду, Орловский и тут обогнал ее, приоткрыл дверь, придержал любезно, на прощание помахал рукой. Постоял, посмотрел вслед, улыбка тут же исчезла с лица, озабочено потоптался вокруг машины, со злостью пнул ногой по скату, неохотно сел, завел мотор, еще некоторое время не трогался, барабанил пальцами по рулю, потом уехал.
В окнах Аллы загорелся свет. Он некоторое время раздумывал: зайти или уехать. Силы воли – уехать, - не хватило. Иначе, зачем бы он сюда приперся. Огляделся, ожидая, когда пройдут редкие прохожие, вышел, запер машину, воровато шмыгнул в подъезд, нажал кнопку звонка.
-Кто там? – услышал он знакомый,  не довольный голос.
-Это я – Николай, - отозвался он.
Дверь открылась, в проеме стояла Алла, уже в домашнем, все том же,  халатике.
Николай хотел пошутить: «Спинку потереть не надо?», наткнулся на холодное:
-Тебе чего?
Он и сам не знал, зачем пришел. Вернее, - знал, его влекло то сладостное безотчетное чувство той ночи, и даже не повторение ее, а любопытство, как могла такое сотворить. Так терзает любопытство детей, когда они видят фокусы иллюзионистов. Николай стушевался, не зная, что ответить, пауза затягивалась, могли пройти соседи, увидеть ее полуобнаженную. Алла сделала шаг назад, пропуская его за дверь, из прохожей не ушла, загораживая собой проход в комнату, не предлагая зайти.
-Попрощаться зашел, - соврал он, спиной чувствуя всю глупость своего положения.
-Что так? – холодно спросила она, и в глазах мелькнула искорка насмешки. Так осуждают трусов, бегущих от возникшей драки.
-Да, так, - хотел увильнуть от объяснения, в душе стало противно, стоит перед ней, оправдывается за неурочное посещение, потому что помнил в ней только женщину, а она не просто женщина. Она – Фемида. Только на ее весах - на одной чаше деньги, на другой – люди. Их судьбы. – Не выйдет из меня адвоката, пока в стране будут такие судьи, как ты, - сказал он с грустью.
Она сузила глаза, ждала, что еще он скажет. Скрестила на груди руки, молча смотрела на него, во взгляде презрение и пренебрежение. А он ждал от нее возражения,  ответа. Смотрел на ее красивое тело, скрытое тонким шелковым, китайским халатом, не дождавшись возражений, продолжил со вздохом: - Ты думаешь, будущее за вами: чиновниками и служащими, продающими все и всех, алчных, ненасытных, похотливых, готовых продать за деньги душу? – Николай замолчал, наткнувшись на ледяное молчание.
-Ты все сказал? – спросила Алла и, не ожидая ответа, приказала: - А теперь уходи!
Он не обратил внимания на ее слова, заговорил в спешке, боясь, что его прервут, не дадут договорить:
-Алла, ты же умная женщина! Пойми, как революции пожирали своих детей, так и вами созданная система круговой поруки начнет пожирать сама себя. Кто-то кого-то подставит, предаст, и кто-то обязательно падет в этой борьбе первым. Не ты ли будешь первая? Потому что, на твое место, такой слабой и красивой, которая хочет только сладко есть и мягко спать, придут сильные, беспринципные, наглые и еще более алчные, такие как Орловский, например…
Она не дала договорить, дернула его рукав и подтолкнула к двери.
-Уходи! Сейчас сюда придет Орловский, и я заявлю, что ты ворвался в мою квартиру с угрозами. Он рад будет услужить мне…
Насчет Орловского врала, конечно. Только какая разница – придет тот или нет.
-Дура ты, дура! – удрученно произнес Николай, и шагнул за порог, чтобы больше никогда не возвращаться к этому дому.

Он гнал машину в Краснодар.  Ночная дорога пустынна, редкие КАМАЗы и большие фуры проносились мимо, соляра и бензина не хватало хозяйствам. Его подхлестывала злость и обида, хотел проучить Аллу, сам попал в ее тенета как мальчишка. К кому теперь Николай спешил, сам понять не мог. К Кате? Или к Сергею Юрьевичу? А может, надо бы жениться на Маринке, и пусть Катя и Сергей Юрьевич сами разбираются в своих  взаимоотношениях. Тогда бы он корил себя за малодушие.
Когда он сказал матери, что решил жениться, она обрадовалась:
-Вот и славно! Давно пора. А то тетя Рая встретила меня на базаре, спрашивала: почему не засылаем сватов.
Николай обнял за плечи мать, подвел к дивану:
-Ты сядь.
Помолчал.
-Я на Кате женюсь, - сообщил он.
-О, Господи! Так она ж замужем, - прикрыла мать рот ладонью.
-Разведется. А с тетей Раей я сам поговорю. Или нет, с ней ты поговори, а я с Маринкой поговорю.
-Коля! Я не против Кати, она хорошая, я мечтала раньше о такой невестке. Но сейчас, Катя отрезанный ломоть… А… а Маринка своя, родная, на глазах  выросла… Да и что Рая скажет?! Они же ждут… Маринка  не гуляет ни с кем, все надеется… - сбивчиво доказывала мать, видя по жесткому выражению лица, тщетность своих увещеваний. – И с чего вдруг Катя? Или натворили чего в Краснодаре?
Сын сел рядом.
-Нет, мама, не натворили. Так получилось, я  хочу, чтобы она была моей женой. Катя ближе мне, чем Маринка. Любви большой у меня нет ни к Маринке, ни к Кате. Но с Катей есть взаимопонимание, любит меня со школьной скамьи, симпатична мне. А Маринку я вовсе не знаю. Не знаю о чем с ней говорить, какой у нее образ мыслей, на что способна. Подозреваю, она не очень умна, а мне нужен помощник в делах моих, а не просто жена.
-Катя, конечно, образованней, - согласилась мать, Николай видел, как она удручена и расстроена. – Ленка узнает – шуму будет…  За подругу горой станет… - привела она последний аргумент.
Николай встал, решительно прихлопнул себя по коленкам, строго сказал, чтобы прекратить разговор:
-Не хватало, чтобы я по указке Ленки женился…  Маринке я ничего конкретного не обещал. Сдуру брякнул, женюсь. Теперь жалею. Далее слов у нас с нею ничего не было, и быть, наверное, не могло, - доказывал сын матери.
В тот же вечер он подъехал к хлебопекарне, встретил с работы Маринку, вызвался отвезти домой. Она пребывала в той девичьей поре, когда плод созрел, но усиленно продолжает цепляться за ветку, пока чья-то опытная рука не сорвет и не надкусит его. Все ее подруги повыскакивали замуж, еще немножко и в ее глазах появится ждущая тоска. Зимняя одежда делала ее по-бабьи неуклюжей, привлекательности  не добавляла. За станицей Николай обогнал колхозный автобус, развозивший рабочих по хуторам, заговорил, не поворачивая лица к Маринке, чтобы не видеть ее глаз:
-Маришь, ты вправе обижаться на меня. Увы, мне не суждено быть твоим мужем. Хорошо, что я не задурил тебе голову, не соблазнил тебя, я не Печорин, не ходил вокруг тебя, как тот вокруг княжны Мэри, но я так же говорю тебе: я не смог полюбить тебя. Прости.
Маринка молчала, только отвернулась, смотрела в окно обреченно, потом всхлипнула, прижавшись лбом к стеклу.
-Голову задурил, - тихо произнесла она. – И лучше бы соблазнил…
-Тогда бы меня терзала совесть, я бы женился и мучился. Жить с нелюбимой женщиной – страдание, - он сделал паузу, ожидая возражений. Но девушка насупленно молчала. - Как и жизнь с нелюбимым мужем, - добавил он, пауза затянулась, надо что-то говорить.
-Не знаю, не пробовала, - вздохнула она. Слезы текли по ее щекам, Маринка беззвучно плакала, отворачивалась, не хотела, чтобы он видел слезы. В хуторе остановился  недалеко от дома Филипповых, чтобы тетя Рая не подошла, узнав его машину. Мотор не глушил, ждал, когда Маринка выйдет. Она сидела, уткнувшись в окно лбом.
-Прощай, - тихо сказала она.
-Мариша, мы должны остаться друзьями. Лучше – до свидания, - он испытывал неловкость, разговор не получился.
Она ничего не сказала, еле справилась с ручкой, чтобы открыть дверцу, по-старушечьи сгорбившись, вышла, не оглядываясь, пошла в сторону дома.
Николай сдал задом, развернулся, поехал в обратную сторону, подумал: «Вот и в хутор надолго дорога заказана». Хотел заехать к Комаровским, но уже поздно, да и на вопрос о Кате не знал еще, как отвечать.
В Краснодар въехал под утро. Город еще спал. Поехал к дому Кати. Адрес ему она сообщила в телефонном разговоре ранее. Жила Катя в частном доме в Пашковской. Одинокая хозяйка, потерявшая мужа, жила в отдельном флигельке, Кате сдала комнаты в доме. На работу Катя ездила на трамвае. Николай поплутал по темным переулкам, нашел ее адрес. Стукнул в калитку, заперто. Подошел к окнам, выходившим на улицу, тихонько постучал. Занавеска чуть колыхнулась, увидел заспанное лицо Кати. Она махнула рукой в сторону калитки, через минуту заскрипел засов, на пороге, зябко ежась, стояла в накинутом на плечи пальто Катя. Николай улыбнулся ей, потрепал за волосы, как муж, вернувшийся из командировки. Помог распахнуть ворота, загнал машину во двор. Зашли в дом, он огляделся: обыкновенный сельский дом. Чистенько, уютно,  убранство городское. Пашковская относительно недавно стала чертой города, ранее числилась отдельной станицей.
-Хозяйка ругаться будет? – спросил он.
-Нет. Я сняла комнату на двоих. Для себя и мужа Николая, - просто ответила Катя.
-Лихо! А если бы я не приехал вовсе?
Катя ничего не ответила, только передернула плечами, дескать, она ко всему готова. Он улыбнулся, поймал ее за край рубашки, притянул к себе, обнял. Она молчала, прижалась, ждала, что будет дальше. В душе Николая искоркой пролетел стыд за ночь, проведенную с Аллой, и тут же утешил себя: то все было до Кати. Он терся щекой о ее волосы, ощущал теплое тело под тонкой материей.
-Как Сергей Юрьевич? – тихо спросил Николай.
-Чувствую – переживает. Крепится и ничего не говорит. Стал суше, замкнутее. Может я все напридумывала? – взглянула она на Николая.
-Может, - согласился он, а сам подумал: - если бы! Сказал другое:  – Тяжелый разговор предстоит. Что-то не все ладно с газетой. Рекламы много, мусора много.
-То в силу необходимости, Коля. Реклама приносит деньги. Отказаться от рекламы, упадет рейтинг газеты. Считается, где много реклама – та газета самая популярная. Тут еще ярмарка тщеславия играет большую роль. Ты есть хочешь? – спросила она.
Николай отстранился:
-Нет. Отдохну немного. Всю ночь не спал. Утром вместе с тобой в редакцию поеду.
-Ложись, - кивнула она на разобранную кровать. – Хочешь ты или нет,  муж должен делить ложе со своей женой.
Он разделся, пропустил под стену Катю, лег рядом, прижал ее к себе, лукаво прошептал на ухо:
-Что должен делать муж после долгой разлуки?
-Любить жену, - подтвердила Катя. И тут же объявила: - А я на развод подала. Заседание суда уже два раза срывалось: он не приехал на суд. Не приедет в третий раз – разведут без него.
-Этим ты подчеркиваешь свою свободу в поступках, - улыбнулся в темноту Николай.
-Свободная от него, - подтвердила она. – И закабаленная тобою. Добровольно! – подчеркнула счастливо Катя.
-Вдруг ты не устроишь меня, как женщина? – спросил он. – Как человек – ты хороший. Быть женщиной – искусство, - и опять некстати вспомнил Аллу.
Катя привстала на локте, заглянула в лицо.
-А ты научи! – громко прошептала она.
-Хорошо, только я и сам не очень много знаю. Давай, не сейчас. Я так устал. Глаза слипаются. Не хочется наспех, обыденно. Мы вечером, при свечах, - он немного лукавил, не хотел никаких отношений до разговора с Сергеем Юрьевичем. После разговора с ним должен принять окончательное решение быть или не быть ему мужем Кати. Все же слишком многим он обязан Сергею Юрьевичу, чтобы одним поступком разладить отношения. Не хотелось, чтобы отцу сын Вадим при случае напомнил: «Вот видишь, папа, еще одно дарование тебе спасибо не сказало».
-Ты поспи, поспи, - согласилась Катя, осторожно прилегла рядом, положив ему руку на грудь. – Научимся. У нас  вся жизнь впереди.

11.

Утром Катя услышала, хозяйка возится на кухне, вышла, громко сказала, чтобы слышал Николай:
-Вера Ивановна, Коля приехал. Разрешите, я вас познакомлю.
Николай вышел, поздоровался. Грузноватая хозяйка излучала доброту. Она вытерла руки о передник, протянула руку:
-Таким я вас и представляла. Можно я сразу  на ты называть буду? Я уже старая, мне можно.
-Конечно, - согласился Николай. – Вы, Вера Ивановна, если чего по хозяйству  надо, - тоже не стесняйтесь.
-Спасибо, милый. Много ли надо одинокой женщине. Дрючки убрать за сарай надобно, сама уже не сдюжу. Ой, что это я! Человек не успел приехать, ты уж извини, миленький, - певуче проговорила Вера Ивановна.
-Не беспокойтесь, в выходной день устроим субботник, - пообещал Николай.
На работу ехали вместе с Катей. Город напоминал послевоенную барахолку. Вдоль улиц шпалерами стояли жители города, держали в руках на продажу вещи новые и поношенные. Почти привычная картина городского пейзажа. Пока он парковался, Катя ушла в редакцию. Николай сдержано поприветствовал работников редакции, прошел в кабинет Сергея Юрьевича.  Поздоровались сдержано. Не откладывая в долгий ящик разговор о личном, сразу же спросил:
-Сергей Юрьевич, Катя - почему ушла?
-Я думаю, ты лучше должен быть осведомлен, - настороженно ответил он.
-Я – осведомлен, - подтвердил Николай. – Я ей ничего из того разговора не рассказал. Я сдержал слово, - твердо проговорил он.
Сергей Юрьевич вздохнул.
-Тогда  - не понимаю. По отношению к ней я был по-прежнему  любезен, не более того.
-Она догадалась, Сергей Юрьевич. И сама мне об этом сказала. Женщины тоньше, интуитивней, чувственней. Катя уважает вас,  быть вашей женой  не готова.
-Проехали, Коля. Это перевернутая страничка, - решительно сказал Сергей Юрьевич. - Катя может догадываться о моем чувстве,  не может знать наверняка. Знаем об этом только ты и я. Пусть это между нами и останется. Договорились?
-Конечно. Скажите только, как мне поступить? Вы советовали жениться на ней. Вы по-прежнему настаиваете на женитьбе? Не скрою, Катя нравится мне. Но я перешагну через себя, если вы будете против этого брака. Не хочу, чтобы между нами стояла женщина.
Сергей Юрьевич внимательно посмотрел на него, помолчал, подбирая слова:
-Коля, ты благородный человек. Меня попутал бес,  осознал и каюсь. Стоять на вашем пути было бы верхом глупости. Меня посетила минутная слабость, которая прошла,  я буду жить и радоваться вашему счастью. Тем более, Вадим подает в отставку, если его не переведут в крайвоенкомат, сюда, в Краснодар. Переезжает с семьей ко мне жить. Я буду окружен внуками, новыми заботами. Скажу больше! Я намерен отойти от дел, и всю работу в редакции ты должен будешь взвалить на свои плечи.
Предвидя возражения Николая, он остановил его жестом руки.
-Да, да, Коля! Что-то во мне сломалось. Я перестал чувствовать пульс времени. Мне стало не интересно жить жизнью редакции. Устал, наверное…
-Конечно, устали, Сергей Юрьевич, - подхватил Николай. - Давайте сделаем так: вы отдохнете, купите путевку в самый лучший санаторий. Приедет Вадим Серегевич, а там, на семейном совете решим, как нам двигаться дальше. Все равно, без ваших связей – газете не жить. Если я что-то смыслю в стратегических вопросах, то тактические задачи решаете с блеском вы.
Сергей Юрьевич покачал головой, с печалью в голосе промолвил:
-Я не устал, Коля. Я – отстал. Жизнь так лихо «задрав штаны» побежала вперед по косогору, а я остался в своем серебряном веке. Смотрю новые фильмы, передачи, ничего не понимаю: новый язык, сленг, мат в литературе и на экране, новые течения в искусстве. Только в живописи устанешь перечислять течения и направления: авангардисты, нон-конформисты, абстракционисты, модернисты, сюрреалисты, и прочее, и вершина всего – советский реализм. Чего никогда не понимал: реализм не может быть советским, фашистским, еврейским, реализм, как истина, он или есть, или его нет.
Николай грустно улыбнулся:
-Я тоже мало что понимаю, Сергей Юрьевич. Я не понимаю, почему мы, русские,  раньше церкви ломали, взрывали, теперь мы их строим. Памятники воздвигали вождям маленьким и большим, сейчас почти все снесли. Поэтов и писателей ссылали и расстреливали, сейчас они классики и совесть нации. Что с нами происходит?!
-Времена меняются, - вставил реплику Сергей Юрьевич.
-Времена то меняются, а люди те же остаются. Что-то в наших головах меняется, но почему? Меня мучает один вопрос, один! На который я не могу найти ответ. Лет несколько назад я знал некоторых человек, честных, преданных своей работе, не ловкачей, не стяжателей. Таких аскетов встречал мало. Ими гордились, их хвалили, на них равнялись. И осуждали рвачей, ловкачей, пройдох, презирали, старались меньше общаться, осуждали. Прошло немного лет. Совсем не много! Те пройдохи, ловкачи и рвачи обросли жирком, обзавелись недвижимостью, неплохо устроились в этой жизни. И теперь те, которые их ругал и осуждал, зауважали их. Восхищаются ими: они умеют жить. Ищут с ними знакомств. А те честные остались такими же аскетами, какими были и ранее. Их начали презирать, не уважать, сторониться и крутить пальцем у виска: придурки, жили у кормушки, вращались при власти, и не воспользовались этим благом. Как можно такое понять? Ведь прошло не сто лет, а всего каких-то пять! А вы говорите: отстали! Вы отстали, а я не догоняю! Так какой же из меня руководитель!
Лед легкого отчуждения таял, они по-прежнему заговорили, как в прежние времена: непринужденно и весело. Заглянула Катя, спросила, не хотят ли они чаю. Сергей Юрьевич и Николай переглянулись, взглянули на Катю, в какой-то миг они оба забыли об ее существовании.
-Хотим, Катюша, хотим, - весело отозвался Сергей Юрьевич, - неси три чашки. Устроим пир, у меня печенье есть.
Они сидели за столиком, пили чай, тихо беседовали, давно так не сидели, казалось, вернулись те, старые, времена. Катя вспомнила:
-Коля, я случайно встретила Вадима Игнатова, - и пояснила Сергею Юрьевичу – это однокашник наш. Солидный такой, вальяжный. Намекал, что неплохо устроился в Краснодаре. Спрашивал меня, когда мы соберемся всем классом. Помнишь, на выпускном, мы обещали встретиться через пять лет, а прошло уже... – Катя пошевелила губками, - целых десять лет.
-Организуй на май, июнь месяц.  Обзвони, кого знаешь, пусть те остальных обзвонят, я думаю, ребята и девчонки с удовольствием откликнутся. Интересно же нам посмотреть друг на друга, какими мы стали, - поддержал ее Николай.
-И Марию приглашать? – вдруг понизила голос она.
-И Марию, - спокойно ответил Николай. – Она тоже одноклассница. Только не думаю, что Мария Андреевна снизойдет.
Они допили чай, обсудили выпуск очередной газеты, на прощание Сергей Юрьевич пригласил в гости.
-Вечером приходите ко мне, - предложил он.
-С удовольствием, - ответил Николай за двоих.

12.

Из хутора Николаю в редакцию дозвонился Толик Комаровский. Такого еще не случалось, чтобы Толик разыскивал его в Краснодаре. Из ряда вон выходящий случай мог заставить того пойти на такой шаг. Сквозь шум и треск плохой связи Толик сообщил:
-Ваську Зяблика сбил машиной Алешка Завьялов.
-Насмерть? – похолодело в душе Николая от дурного предчувствия.
-Нет, жив. Покалечил основательно. Открытый перелом обеих ног и все такое прочее. Лежит в районе, в реанимации.
Николай знал, что значит для Васьки перелом ног: парень играл в футбол за станицу, подавал большие надежды, его хотели взять в районную команду, а там и в юношескую сборную края. Вот такое для парня  несчастье. Толик рассказал, как случилось. Васька ночью шел по краю дороги, Алешка ехал на машине пьяный вдребадан. Когда он сбил Ваську, вместо того, чтобы оказать помощь, стал того пинать, чтобы тот не путался под колесами, прохожие оттащили Алешку и вызвали скорую помощь. Алешка обложил матом врача и шофера скорой помощи, обещал отобрать у того права, когда тот сделал ему замечание.
-Сволочь, какая! – выругался Николай. - Мать заявление написала? – спросил он.
-Написала. Да что толку, ты же знаешь, все будэ шито-крыто! – кричал в трубку Толик.
-Я им покажу шито-крыто, - пообещал Николай, сказал, что через три дня приедет.
Ему вырваться в станицу не представлялось возможным в те  сумасшедшие дни, в Краснодаре каждый день происходило нечто новое, краевой совет народных депутатов бурлил, политические дебаты сводили на нет все усилия людей, желавших хоть что-то сделать для поднятия краевой экономики. Но он выехал рано утром и к обеду, не заезжая домой, приехал на хутор. Толика нашел в бригаде. Сдержанно поздоровались. Николай предложил поехать домой к Зябликам. В дороге Толик поставил вопрос ребром:
-Так ты скажешь, чи нет? Мы теперь шурины, чи ты поживэшь, поживэшь, та й свалишь? – допытывался он о взаимоотношении Николая и сестры.
-Тебе как бы хотелось? – вопросом на вопрос спросил Николай.
-Я не посмотрю, шо друг, за сестру могу и в глаз врезать, - пообещал Толик.
Николай улыбнулся, оглядывая щуплую фигуру друга.
-Родственником мне быть нравиться больше, - сказал он.
-Тоди и не тянить. Свадеб не будэ, но отметить надо, - удовлетворенно проворчал Толик.
-Конечно, отметим, - пообещал Николай.
Он знал, Толик по земельному вопросу суд выиграл. Председатель скрепя сердце выделил ему земельный надел недалеко от дома. Но прошлогодний урожай выкупить отказался.
-Я в Краснодар наведаюсь, - сообщил Толик.
-С ревизией?
-Не. С заводом договор подпишу, я им картошки по себестоимости, они мне железо по себестоимости. Им выгода, и мне хорошо. Купить же ничего не возможно. Приходится ходить на поклон в тот же земельный комитет, а председатель комитета такой упырь, сидит, своей властью упивается. Попадешь под настроение – выделит чего просишь, не захочет – не даст. А фермеры не должны зависеть от настроения чиновника. Он должен пойти в магазин и купить все, что ему в хозяйстве необходимо. Когда такое будет? – спрашивал Толик.
-Как по бабам шляться перестанешь, так и в магазинах появится, - ответил Николай, не отворачиваясь, от раздолбанной дороги.
-Да иди ты! Я серьезно!
-Так и я ж серьезно. Откуда товар появится в магазинах, если все по бабам бегать будут? – подначивал он друга.
-Да ты хоть знаешь, как вкалывать приходится! Какие там бабы, я про Лидку уже забыл, валюсь с ног, как убитый! – замолчал, посопел, осторожно спросил: - А ты-то откуда знаешь?
Николай засмеялся:
-Так я ж тебя знаю. Горбатого могила исправит.
Мать Васьки встретила Толика и Николая со слезами:
-Ой, Коленька, шо ж то робыться?! Где ж управу на цого урода искать? - и протянула ему серый лист бумаги, на котором напечатано постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Он прочитал: дознаватель районного управления внутренних дел рассмотрев материалы проверки по сообщению о дорожно-транспортном происшествии, установил: гражданин Зяблик В.В. шел по неосвещенной проезжей части в нарушении правил дорожного движения (можно подумать – в станице имелись тротуары вдоль шоссе). Водитель Завьялов А.А. из-за поворота и растущих вдоль дороги кустов  не видел и не должен был предвидеть идущего по дороге одинокого пешехода. Автотехническая экспертиза показала, тормозной путь водителя соответствует сорока семи километрам в час (надо же какая точность по следу торможения! Не сорок пять, и не пятьдесят!). Он сделал все возможное, чтобы избежать наезда,  по независящим от водителя Завьялова  обстоятельствам, им совершен наезд на гражданина Зяблика, в результате чего,  последнему нанесены телесные повреждения. И далее сентенция: Участники дорожного движения должны действовать так, чтобы не создавать опасности для движения. Лицо, создавшее помеху, обязано принять все возможные меры для устранения помехи, а если это невозможно, то доступными средствами обеспечить информирование участников движения об опасности.  (Это Васька создавал помеху для движения автомашины. Он не осветил фонариком дорогу, не махал руками, не сообщил, что идет по единственной в том месте дороге).  Таким образом, в действиях водителя Завьялова отсутствуют признаки состава преступления. На основании изложенного и руководствуясь статьями уголовно-процессуального кодекса, дознаватель постановил – отказать в возбуждении уголовного дела по сообщению о ДТП с участием водителя Завьялова в связи с отсутствием в его действиях состава преступления. И второй пункт гласил: копия постановления направлена прокурору района, у которого потерпевший может обжаловать данное постановление.
Более беспардонного постановления об отказе в возбуждении уголовного дела Николаю читать не приходилось. От него так и веяло издевательским пренебрежением к судьбе потерпевшего и желанием выгородить своего коллегу.
-А когда успели провести автотехническую экспертизу? – спросил он, и вопрос повис в воздухе.
Пока Николай читал, на порог вышел старший брат – Сергей. Он высказал догадку:
-Никакой экспертизы не проводили. Я спрашивал в станице: приезжали менты замерять дорогу? Никто их не видел.
-Та слиповали! К бабке не ходи… - авторитетно заявил Толик.
Николай и сам  понимал, за неделю провести проверку материала с экспертизой, да еще когда потерпевший находится в реанимации – невозможно. Видимо дознаватель чувствовал крепкую поддержку своего руководства, если позволил себе так откровенно сфабриковать отказной материал. Толик подтвердил догадку:
-Мамин хахаль теперь начальник милиции в районе. Он прикрыл ее сыночка.  Тот творит чудеса в районе, легче с бандитами договориться, чем с ним.
-Вы к Завьяловой ходили? Что она говорит? – обратился Николай к Сергею.
-Сначала испугалась, твердила – за лечение заплатит. Сейчас так уже не говорит. Посылает обращаться к следователю, который проводил проверку ДТП.
-Ця зараза скупила все магазинчики в станице, приватизирует хлебопекарню, а этот… главный в милиции, прикрывает ее… - со слезами подтвердила мать.
Николай задумался. Вот они звенья одной цепи: суд, милиция, прокуратура. Вот, кто теперь хозяева жизни на местах. И прорвать этот порочный круг невозможно. В этом деле для дальнейшей проверки юридически все сделано грамотно. Если не выезжать на место, и не беседовать с кругом лиц. Но кто же поедет передопрашивать свидетелей? Куда этим бедным людям обращаться, которым оторваться от работы и  добраться до района – проблема, а там еще нужно в приемных посидеть, грамотно жалобу составить. Толку от тех жалоб по нынешним временам немного, но и без заявления нельзя. Тогда хоть формальная отписка на руках будет и можно в высшие инстанции обращаться с заявлениями.
Николай вздохнул. Положил в свою папку постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, сказал:
-Я отпечатаю жалобу прокурору от вашего имени и напишу заявление в Главное управление внутренних дел края. Подпишите, я отвезу в район и Краснодар. Как самочувствие Васьки?
-Плохое. Боли мучают. И подавлен очень. Врачи сказали: в футбол ему больше не играть. Ходить бы научился, - ответил Сергей. – С ним сейчас бабушка сидит в больнице, завтра ее мать сменит.
Он попрощался до завтра, пожал руку Сергею, пошел в машину, Толик сел рядом.
-Ты думаешь, этого поросенка можно будет привлечь? – спросил в машине Толик.
-Посмотрим, - неопределенно ответил Николай. – Я ведь теперь не адвокат. Никто не даст ознакомиться с материалами дела. А круговая порука в том ведомстве – сам понимаешь, - железная. Что еще в хуторе чудесного и  нового случилось?
-Че тут может быть нового! Дзюба, Лэбидь в казаки подались. С нагайками ходят. Молодежь на танцах уму-разуму учат. Им  очень хотелось до власти дорваться. Дзюба полоть огород в папахе ходит. Тоньку нагайкой намеднясь отходил, та орала на весь хутор. Власть ему очень необходима. Все же пять бычков откармливает. Комбикорм, -  где берет?  Помнишь нашего объездчика? Этот такой же:  ловит и заставляет в свой двор нести. А еще  Маринка Филиппова замуж засобиралась.
-За кого? – равнодушно спросил Николай.
-Из соседнего хутора хлопец. Я его не знаю. Тебя на свадьбу не пригласили? – спросил Толик.
-Нет. Я домой еще не заезжал.  Хотя, вряд ли пригласят. Все же  потенциальным женихом числился.
Остановились за хутором у поворота на бригаду. Толик посетовал:
-Надо и мне, дураку, в свое время подаваться в города. Ты молодец, уехал вовремя. Теперь застрял тут, в колхозе работы нет, а на вольных хлебах всяк норовит палки в колеса вставить. У нас же как: мужик радуется, если у соседа корова сдохла. Но я или ноги протяну на этой земле, или все же на ноги встану. Тебе проще, ты головой работаешь, а мне не дано, мне на силы рассчитывать приходится.
Николай грустно покачал головой.
-Хорошо там, где нас нет. Мне кажется, я только и был счастлив, когда здесь жил. Хутор ночами снится. Беспечная юность не вернется. От хутора осталась память, да твоя сеструха, как продолжение юности.
Подал руку: «Бывай! Заеду завтра», и поехал в станицу.
Мать была дома, кормила кур. Услышала знакомый рокот мотора, вышла к калитке. Поцеловал мать, увидел молодого щенка на привязи, хотел погладить, тот зарычал и от испуга спрятался за будку.
-Владимир щенка принес, - пояснила мать. – Полканом назвали. Покивал головой, сказал задумчиво:
-У нас все псы Полканы, полстаницы Жучки и Полканы, - пояснил. - Я по поводу Зяблика приехал.
-У нас тут вся станица гудит. Все жалеют Ваську, и проклинают Алешку. Он в станице и не появляется, боится. Ребята сказали, башку ему открутят, несмотря на то, что милиционер. Клавка, наглая харя, все крутила хвостом: и заплатит, и с лекарствами поможет, и родителям откупного грозилась. Но откупилась только от врачицы скорой помощи, чтобы не гавкала никому, шо Алешка пьяный был. А шоферу пригрозили увольнением.  Права отберут, и иди на все четыре стороны. Та че ж ей боятся: у нее защитничек в станице - еще тот! – зло выговаривала мать.
-А откуда известно, что у нее защитник в районе? – спросил сын.
-Так все говорят! Она и не скрывает! Андрея как паралич разбил, она и скрываться перестала. Ее из района милицейская машина привозит, - пояснила мать.
-Может  ее сын привозит, все же в ГАИ работает, - сделал вид, что засомневался Николай.
-Та не-е! Алешкину машину все знают. У него «Жигули», канарейка, а у того – «Волга» с мигалкой. А Ваську жалко! Теперь не до спорта, как бы в инвалидной коляске не оказался, - сетовала мать.
Они проговорили весь вечер, мать поделилась радостью, кажется, она станет бабкой, а Николай дядей, Лена приходила вчера в гости, намекнула на беременность. Зять помогает, подвозит корма для кур, парень хороший. Тетя Рая на них обиделась, и в гости с тех пор не приезжала. Слышала, Маринка замуж выходит, ждут весеннего тепла. Николай подтвердил, Толик тоже сказал ему о предстоящей свадьбе. Если приглашения не пришлют, тогда, действительно, обиделись. Вины своей Николай не признавал. Виноватился в том, что имел неосторожность пообещать жениться. Они ведь не встречались, голову не дурил, на свидания не ходил.
-Даже Ленку не пригласит? – спросил он.
-Кто же знает? Пригласит, конечно, - отозвалась мать.
Николай достал портативную печатную машинку, недавнюю свою гордость, на которой печатал свои адвокатские запросы, просьбы, определения, кассационные жалобы. Сел, задумался: с чего начать?
Начал с жалобы районному прокурору. Изложил суть происшествия. Указал, что дознаватель не имел права выносить постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, так как потерпевший по настоящее время находиться в больнице, и не определена  степень тяжести нанесенного повреждения. Высказал сомнение в выезде на место экспертов-автотехников, так как на место происшествия в таком случае должны пригласить родственников потерпевшего. Просил опросить врача и шофера скорой помощи, которые могут подтвердить, что в момент аварии сотрудник милиции Завьялов находился в нетрезвом состоянии. Просил дать правовую оценку того обстоятельства, что виновный в ДТП Завьялов не оказал помощи потерпевшему, не поставил в известность дежурного по отделу о происшествии.
Николай знал, прокурор района, прочитав жалобу, поймет, что писала его не мать потерпевшего, поэтому непременно позвонит начальнику районного управления внутренних дел, поинтересуется, кто может стоять за спиной потерпевшего. Стоит ли внимательнее отнестись к материалу проверки, или можно отделаться простой отпиской. Саша Чернов ранее просвещал Николая: кто есть кто в районе. Прокурор, судьи и милиция в некоторой оппозиции к районной администрации. Между ними идет скрытая, подковерная борьба за передел собственности. Население - пешки в той борьбе, их используют только в тех или иных интересах. В данном случае, если за спиной потерпевшего нет кого-либо из администрации, тогда прокурор никогда не пойдет против интересов начальника милиции. Зная это, Николай написал от имени матери Васьки следующее заявление на имя начальника ГУВД:
«Уважаемый генерал-майор!
Обратиться к вам меня заставляет сложившаяся в системе нашего районного ОВД круговая порука, которую нам, простым, людям, никогда не преодолеть.
27 марта с.г. моего сына Зяблика Василия сбил автомашиной сотрудник милиции Завьялов Алексей. Во время аварии он не  оказал помощи потерпевшему, не вызвал скорую помощь, не поставил свое руководство в известность о совершенном наезде, угрожал расправой врачу и шоферу, которых вызвали  на место происшествия посторонние граждане. Их показаний в деле нет, так же не проведена автотехническая экспертиза, но в деле заключение эксперта имеет место быть. Все это дало возможность дознавателю нашего района отказать в возбуждении уголовного дела, хотя мой сын до настоящего времени находится в больнице и степень тяжести его повреждений еще не определена. Понимая, что в районе никогда не будет установлена истина, прошу под Вашим контролем провести независимую проверку, опросил всех участников и свидетелей ДТП.
Помогите мне и всем жителям станицы, мы не можем больше терпеть беспредел, творимый сотрудником милиции Завьяловым в нашей станице.
С уважением. Зяблик  М.А.

Когда Николай в районной станице встретился с Сашей Черновым, тот сразу  определил:
-Дохлое дело!
-Почему?
-Потому! Орловский набирает вес, подминает под себя весь район. Ты думаешь, магазинчики и прочее в вашей станице, и не только в вашей, принадлежат  Завьяловой? Как бы не так! Вся эта недвижимость на нее оформлена,  ей не принадлежит. Да, процент от продаж капает. А так все принадлежит господину Орловскому. Вот и подумай, что произойдет, если ее сыночка схавают: тогда Завьялова в благородном негодовании обнародует всю подноготную их взаимоотношений. Уже далеко не любовных, а деловых. И отхапает по суду половину, если, конечно, Орловский ее раньше не уберет. Нет, Орловский будет до конца выгораживать сыночка своей ставленницы. И прокурор ему не указ. Прокурор сам тут земельки немеряно прикупил, а Орловский компромат на него собрал, в нос тому папочку сунул, и в свой сейфик спрятал до лучших времен.
-Ах ты, страсти-мардасти какие! Да у вас тут прям «Интриги Мадридского двора», - восхитился Николай.
-А ты как думал. Здесь все как у взрослых. Ты думаешь, только в крае да столицах постреливают. У нас тут свой дикий Запад,  Арсена дагестанца и курда Алика завалили, не поделили магазинчики. Найти убийц не могут, вернее – не хотят, а ты хочешь, чтобы правду искали в каком-то рядовом дорожно-транспортном происшествии!
Николай удрученно помолчал.
-Что-то мне захотелось познакомиться с Орловским, - сказал после паузы он.
Саша поднял руки:
-Только без меня! Я тебя с Аллой уже познакомил. Она теперь и со мной не здоровается. Ты ей гадости наговорил? – подозрительно спросил Саша.
-Не успел. Но хотел, – твердо сказал Николай.
-Вот-вот, ты как тот царь из сказки, к чему не прикоснешься, все в золото превращается, - упрекнул Николая Чернов.
-Саша, а кто будет защищать наших простых людей в станицах, хуторах, юридически безграмотных, их обманывают,  им не к  кому податься, некому жаловаться. Милиция, прокуратура продажны, им дела нет до них. Администрация безвольна, пасует перед правоохранительными органами, пасует перед бандитами. Кто защитит? Как им, вообще, жить на этой земле?! – зло выговаривал Николай.
-Администрацию нужно выбирать не ту, за которую платят по пять рублей за голос, а ту, которая станет защитницей своего населения. Ты вот, был защитником, но сбежал, - упрекнул друга Саша.
Николай потупился:
-Ты прав. Сбежал. Не смог пробить головой эту круговую поруку. От меня  требовалась не защита. Моими руками хотели таскать каштаны из огня, - остыл он.
Николай замолчал, не хотел распространяться на ту, наболевшую тему, которая лишила его адвокатской практики, заставила уехать из района.
Они расстались на площади. Весеннее солнце давно растопило снег, только в темных углах виднелись слежавшиеся глыбы льда. Люди мыли окна, пуская в дома свет. Проходя мимо районного отдела внутренних дел, замедлил шаг. «Зайти или подождать ответ прокурора? - размышлял он. – А что я могу веского сказать начальнику в защиту Зяблика. Ничего». Но увидеть хозяина здешних мест все же  хотелось, посмотреть, что из себя представляет.
Подошел к окошку дежурного, спросил доверительно:
-Геннадий Юрьевич у себя?
Дежурные знали Николая в лицо, примелькался, будучи адвокатом. А если бы он официально спросил: «На прием к Орловскому можно?», - те бы сразу начали созваниваться, указывать на часы приема. А так пришел почти знакомый, может - приятель. И ему сразу показали на входную дверь. Уже перед дверью, он решил блефовать до конца, играть роль адвоката, хотя адвокатское удостоверение он сдал,  Орловский мог и не знать этого. Он постучал, не дожидаясь ответа, толкнул дверь, увидел за столом крупного мужчину, милицейская форма туго обтягивала плотную фигуру. Взгляд цепкий и любопытный. Человек зашел незнакомый,  без доклада прошел. Кивнул на кресло, выжидательно остановил взгляд на Николае, тот даже  немного стушевался, столько властного внушения в этом человеке,  быстро взял себя в руки.
-Геннадий Юрьевич, я пришел по делу дорожно-транспортного происшествия, которое совершил ваш подчиненный Завьялов Алексей, - спокойно проговорил Николай. Орловский словно ждал именно этого вопроса, отреагировал мгновенно.
-Там нет никакого дела. Дознаватель вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, - пророкотал голос Орловского.
Николай выслушал первый выпад «рапиры» Орловского, по тону понял, ему сейчас постараются выдать копию постановления, поэтому он мягко начал, почти задушевно:
-Геннадий Юрьевич, мы оба юристы, и оба понимаем, постановление липовое. Не его я пришел оспаривать. Пусть прокуратура разбирается в законности его вынесения. Я бы хотел убедиться в другом: мать вашего подчиненного Завьялова прикрывается вашим именем, или вас действительно связывает нечто общее, что  позволяет ей на каждом углу намекать на ваше покровительство? – он сделал паузу. Орловский слегка напрягся, подался вперед, приподнял бровь, ожидая продолжения: - Если она так неосмотрительна, тогда вам не надо так откровенно выгораживать своего подчиненного, люди не поймут, пойдут пересуды. Если она блефует, тогда тем более вы должны проявить принципиальность и наказать виновного.
Орловский откинулся назад, проговорил:
-Вот сучка, я покажу ей, как полоскать мое имя! – но тут же опомнился, не зная в каком качестве находится перед ним этот молодой человек, уже спокойнее заговорил: - Я смотрел материалы дела, постановление вынесено грамотно, объективно и законно.
-Геннадий Юрьевич,  там же не проводилась экспертиза, а в деле она есть, - напомнил Николай.
Начальник не стал спорить, он просто сказал:
-Ну и что?! Вы ничего доказать не сможете. Все сделано настолько грамотно, что ни одна проверка не подкопается. А в своих взаимоотношениях с Завьяловой я сам разберусь.
Николай понял: аудиенция закончена, ловить больше нечего, встал, кивнул: «Разбирайтесь», и вышел. На душе было противно. Орловский совершенно уверен в своей безнаказанности, если, не зная, с кем  ведет разговор, (а вдруг  Николай какой-либо проверяющий из главка), откровенно заявляет, что материал слиповали грамотно, комар носа не подточит. И жалоба его, написанная от имени матери Зяблика в Краснодар, вернется сюда, в район, и отсюда ей дадут такой же ответ, какой она уже имеет на руках.
Через три дня пришел ответ из прокуратуры. Ранее такие ответы приходили только через месяц. Лишний раз доказывает, что никто проверку материала не проводил. На бланке прокуратуры напечатано за подписью старшего советника юстиции прокурора района Сидоренко С.М.:
«Прокуратурой рассмотрено Ваше заявление по факту ДТП, при котором водитель Завьялов А.А. совершил наезд на Вашего сына Заблика В.С.
По факту указанного ДТП районным отделом внутренних дел проведена проверка, в ходе которой установлено нарушение Вашим сыном Правил дорожного движения РФ, состоящее в причинной связи с наступившими последствиями.
В ходе проверки по данному факту, Южным региональным центром судебной экспертизы произведено автотехническое исследование, которым установлено, что в условиях данных погодных условий скорость автомобиля соответствует 47 км/час, т.е. Завьялов А.А. двигался со скоростью, не превышающей установленного ограничения (не более 60 км/час). Это установлено по следам торможения автомобиля, за рулем которого находился гражданин Завьялов А.А.  В условиях данного происшествия, водитель Завьялов А.А. не располагал технической возможностью экстренным торможением предотвратить дорожно-транспортное происшествие.
  Ссылка на то, что водитель Завьялов А.А в момент ДТП находился в нетрезвом состоянии – не нашло своего подтверждения.
По результатам проверки дознавателем Сенченко вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовно дела за отсутствием в действиях Завьялова А.А. состава преступления, копия которого была направлена в ваш адрес.
Оснований для отмены указанного постановления не усматривается».

Толик, читавший через плечо ответ прокурора, тут же прогудел на ухо:
-А я шо тоби казав? Шито там будэ крыто! Ны дэ ты тут правды ны найдэшь!
Мать причитала  со слезами, отец тяжело вздыхал, как будто филин рядом ухал:
-И шо дальше робыть, Коленька?! – и смотрели на него, как на последнюю надежду.
Если бы Коленька знал, что делать дальше. Пиши хоть в Москву. Оттуда пришлют в Краснодар, далее - к ним  в район, а из района поступит очередной издевательский ответ. И разорвать этот порочный круг невозможно. Забрал все бумаги у Зябликов, ничего не сказал, уехал в станицу.
Вечером сел за машинку, написал фельетон. Озаглавил хлестко: «Олигархи местного разлива».
«Любопытные жители нашей необъятной Родины знают поименно всех богатых людей страны. Вспоминают их с зубовным скрежетом, мало понимая, что порой в их бедах в большей степени виновны не они, а свои, доморощенные  олигархи, которые подминают под себя всю местную власть. Чем наглее и беспринципнее такой местный богатей, тем хуже живется остальным гражданам той местности, поскольку жаловаться им некому. И остается одно – вновь идти на  поклон к своему местному олигарху, которые творят историю страны не очень то оглядываясь на закон или  власть района.
В качестве примера возьмем колхоз «Светлый путь», стоящий в глубинке степей, в сорока километрах от района, в ней, как в капельке воды отражается океан. Местный олигарх Завьялова Клавдия, хваткая, деловая женщина, быстро проявила коммерческую сметку, единолично приватизировала хлебопекарню без согласия трудового коллектива, подмяла под себя крупорушку, маслобойню, открыла свои магазинчики, в которых самый ходовой товар дешевая водка, и стала жить, процветать и добра наживать. И слава бы Богу! Пусть процветает! Процветал же в начале века местный воротила Каюров  Евлампий, школу для сирот  построил, сто лет стоит, добрую память оставил. Завьялова доброй памяти не оставит, имени ее без плевка произнести не могут. Конечно, ни одно местное ОБХСС  или налоговая инспекция проверять ее не будут по причине, о которой скажу ниже, да и удаленность от райцентра играет свою роль, кому из надзирающих работников захочется ехать в такую даль с проверкой. А им было бы интересно увидеть, как прирастают богатством местные воротилы  (хотя чего тут интересного, во всех станицах все точно так же происходит). Например, вы никогда не пробовали водку за двадцать рублей, купленную в магазине госпожи Завьяловой? И не советую! Ваш утонченный вкус не выдержит такого жесткого пойла, и вы можете не успеть дойти до лечащих специалистов. Но станичане пьют, и ничего, помучаются два дня, отходят, и снова идут в тот магазин, других магазинов в станице нет. Или: не купили неблагодарные жители станицы импортные бананы, они возьми и пропади. Кто виноват? Конечно, не предприниматель Завьялова, а ее служащие продавцы, которые не сумели втюхать просроченный товар. С их зарплаты вычитается стоимость пропавшего товара. Таким образом, местный олигарх никогда не прогорит. На вопрос продавцам – почему же терпите? Отвечают: А у нас есть выбор? И кому жаловаться?
Есть у нее сынок – Андрей. Еле-еле закончил школу. Но не этим он знаменит. Таких оболтусов в станице пруд пруди. Куда можно пристроить это никчемное чадо, которое умеет только драться, пить и дебоширить. Конечно в милицию. Только как он поступит, если туда надо сдавать экзамены!  Однако поступил каким-то чудом и стал знаменит  тем, что окончил школу милиции, работает в ГАИ, и это дает ему право ездить по станице в нетрезвом состоянии, пролетать по улицам на огромной скорости, смело давить уток и курей. В пьяном угаре все равно кого давить – кур или людей. Вот он и сбивает на полном ходу идущего по дороге гражданина Зяблика Василия. Что должен при этом сделать законопослушный гражданин: оказать помощь потерпевшему, вызвать сотрудников милиции на место происшествия и так далее. Но это, если бы мы говорили о нормальном законопослушном человеке, а сотрудник милиции Завьялов сначала отдубасил потерпевшего, чтобы не путался под колесами, потом не давал исполнять свои обязанности прибывшей скорой помощи, угрожал расправой врачу и водителю. Догадайтесь из двух раз, пожурили Завьялова в отделе за наезд на человека, который чудом остался жить? А за что? В этой аварии он не виноват. Виноват Зяблик, пускай не ходит по дорогам ночью.
Конечно, не все так просто. Никто не сможет безнаказанно в открытую продавать паленую водку, держать впроголодь батраков, ездить пьяным и сбивать людей, если не иметь при этом влиятельного местного покровителя. И если поднять ночью любого станичника с постели,  и спросить, кто покровитель Завьяловой? Имя деда спросонья не вспомнят, а имя покровителя знают, как «отче наш» - Орловский Геннадий Юрьевич, начальник районной милиции. Более осведомленные станичники дают характеристику поразвернутей: весь бизнес Завьяловой и не ее вовсе. В лучшем случае она – зиц-председатель. Истинный владелец всех ее богатств – Орловский. Этим и можно объяснить причину безнаказанности и самой мамы, и ее сыночка милиционера, который никогда бы без помощи сверху не смог сдать вступительные экзамены, окончить школу милиции, а тем более работать в ГАИ.
Разговариваю с местным представителем администрации, который слезно просил не называть его имени, иначе он откажется от своих слов, витиевато пояснил: в крае искать правду сложно «из-за специфических кубанских взаимоотношений». Жители тоже много и часто рассказывают о специфических кубанских взаимоотношениях с властью, но только в приватных беседах. Лучшего друга Орловского Гогу Курда, в миру Мухаммедова Махмеда, чем-то не угодившего Орловскому, банально подстрелили. А чем не угодил, выяснилось очень скоро: станица маленькая, секреты долго не держаться. Гога Курд имел наглость агитировать на выборах в местную администрацию за противника Орловского. Только  и всего. И даже уголовного дела не возбудили. А мы тут о каком-то наезде на человека говорим, мелочевка какая-то, даже неудобно как-то.
Представитель  администрации станицы показал мне земли прокурора района, записанные на чужое имя, рядом земли уважаемых судей, чуть далее – милицейские земли. Разве сосед соседу глаз выклюет? Дом Орловского спешно обносят крепостной стеной с гектаром виноградника вокруг. Интересно, начальник сам будет его обрабатывать, или многочисленные родственники помогут убрать урожай? И вы наивно полагаете, что хотя бы один из этих фактов при проверке подтвердиться? Никогда! Потому что, сотрудники всех рангов едут на совещание в Краснодар, везут в своих багажниках  в край столько, что нам с вами и не снилось.
Разве станет прокурор района ссориться с начальником милиции района из-за какого-то там потерпевшего Зяблика, уж начальник то хорошо знает, где спрятаны земли прокурора, поэтому прокурор очень спешно ответил на заявление матери потерпевшего: все в порядке, Завьялов не виноват.
Одно никак не могу понять: как появилось в деле заключение экспертизы, если она не проводилась на месте происшествия. Во, загадка!
Зато я теперь сплю спокойно. Ибо, когда говорят о коррупции в верхних эшелонах власти, - я не вздрагиваю. Это где-то далеко, и меня не касается. Я вздрагиваю, когда рассказывают о бедах местного масштаба, о поломанных судьбах простых людей, которым некуда обратиться за помощью в нашем государстве».

Николай показал фельетон Саше Чернову, попросил напечатать его в районной газете. Саша прочитал, округлил глаза.
-Ты с ума сошел! – вернул тот листки. – Ты же сам говорил, редактор может напечатать все что захочет, но только один раз.
-Говорил до Закона о печати. Сейчас же ты сам себе голова, - упрекнул его друг. Чернов активно начал возражать:
-А завтра буду без головы. Нет, Коля, такой материал я не могу взять. Меня если не грохнут, то в суд потянут за клевету,  у тебя есть доказательства, что Орловский записал свое имущество на Завьялову? – отбивался Саша.
-Доказательств нет, - подтвердил Николай. – Надежда на службу внутренней безопасности, пусть они проводят проверку, ищут доказательства. Завьялова упираться не будет, если ее  официально допросить и дать понять, что Орловский не последняя инстанция перед Богом.
-Вот в таком случае этот материал должен появиться в краевой газете. В твоей, например. Только не советую подписываться своим именем. Подпишись псевдонимом, - посоветовал Саша.
-Почему, вдруг? – остановился Николай.
-Мало ли что. Орловский – человек мстительный.  А у  тебя сестра в станице, мать, - продолжал советовать главный редактор районной газеты.
-Сестра работает у Завьяловой в хлебопекарне, - подтвердил он.
-Она первая вылетит с места работы, - уверено сказал Чернов.
Николай собрал листки, положил в папку.
-Пока, Саша. Одного только не пойму, какие еще нам надо Законы о печати, чтобы мы могли печатать все, что считаем нужным. Цензуры нет, а что осталось?
-Страх.
Они ударили друг друга по ладоням, и разошлись в разные стороны.

13.

Фельетон не произвел никакого впечатления на руководство края. Ни конкретные имена, ни конкретные факты не заинтересовали ни службу собственной безопасности милиции, ни прокуратуру, ни краевое милицейское руководство. В редакцию поступило много откликов от граждан из станиц и городов края. Многие писали о засилье правоохранительных органов, о местных воротилах и бандюках, просили помощи. Люди все еще верили в могучее печатное слово. Фельетон задел за живое Орловского. Он грохнул кулаком по столу, тут же позвонил главному редактору районной газеты Александру Чернову, спросил: «Кто автор статьи?».  Саша на голубом глазу ответил: «Не знаю».
-Узнай! – приказал Орловский. – Впрочем, я и сам узнаю. А ты готовь опровержение.
Чернов трубку положил, вздохнул: нынче так разговаривает власть.
Николай по совету Саши фельетон своим именем не подписал. Не за себя боялся, в станице жили мать и сестра. Ленка тут же потеряет работу, а мать привлекут за унесенную с фермы банку молока и раздуют дело до уголовного. И хотя истинного автора знали в лицо только Сергей Юрьевич и Катя, догадывались об авторстве мать и сестра, выяснить имя автора не составит особого труда даже для Клавдии Завьяловой. Она знает, кто работает в данной газете из станицы, кто беседовал с родителями Васьки Зяблика, и кто писал жалобы от имени матери Васьки.
Когда в газете напечатали отклики с мест  на фельетон, тогда дело сдвинулось с мертвой точки, вяло пошел запрос из краевого ГУВД по данному делу, прокурор края отменил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.
Катя развелась, наконец, со своим мужем, пошла с Николаем в ЗАГС, подали заявку на регистрацию. Хозяйка, у которой они снимали комнату, так и пребывает в неведении, что ее квартиранты проживают без росписи. Счастливая Катя обнимала ночью Николая, приговаривала:
-У меня такое чувство, будто я только сейчас замуж вышла.
Он прижимал к себе теплое тело, думал, стоило ли обоим преодолевать столько преград, чтобы в итоге оказаться вместе.
Катя обзвонила всех, кого смогла найти, однокашников, разослала письма, назначила встречу в школе на первое июня.
Весна пролетела быстро. Расписались молодожены тихо, пригласили в ресторан Сергея Юрьевича с сыном и его женой, договорились, что в станице тоже не будут устраивать застолий. Посидят в кругу двух семей, отметят событие, и на этом свадебные торжества закончат.
На встречу с одноклассниками ехали с двояким чувством. Как бы весь груз забот оставался в Краснодаре, а дома их ждала тихая, умиротворенная обстановка. На душе скребли кошки, преследовало какое-то дурное предчувствие. Николай гнал тревожные мысли, считал, его настроение связано с неудачами по работе. В целом весна не принесла жителям края никакого облегчения. Политическое шоу Кремля многим поднадоело, у себя в крае такая же политическая чехарда. Со снятием губернатора Дьяконова улучшения не наблюдалось. Дьяконов вернулся в свое акционерное общество «Юг-Универсал», издал книгу «100 вопросов первому губернатору» (то бишь – себе самому), и он же сам отвечал на заданные вопросы. Обвинял Кондратенко в различных махинациях, самых нелепых, навредил больше себе, чем Кондратенко. Последнего, в апреле, избрали народным депутатом России, а вот рейтинг Дьяконова упал до критически неприличной черты. На выборах в мэры Краснодара он не набрал двух процентов. Демократия в лице Ельцина, и в лице Дьяконова повернулась к людям своей уродливой стороной. Прокоммунистические взгляды Кондратенко оказались более близкими жителям края, все помнили, как стабильно и сытно жили они в недавнем прошлом, поэтому доверия к коммунистам у жителей края больше.  С удовлетворением кубанцы восприняли тот факт, что на втором чрезвычайном восстановительно-объединительном съезде компартии России председателем избрали Геннадия Зюганова.
Постоянная грызня Ельцина с парламентом смотрелась как развлекательное  действо, если бы не влекли такие печальные последствия. Политики, политологи, работники средств массовой информации, да и просто здравомыслящие люди, - понимали, так можно заиграться и потерять страну. К власти рвался, прикрываясь демократическими лозунгами, Верховный Совет во главе с председателем Хасбулатовым, который тоже симпатий у народа не вызывал. Десятого марта начал работу YIII внеочередной съезд народных депутатов, который добивался отстранения президента, Хасбулатов подверг резкой критике работу правительства, требовал не утверждать бюджет Черномырдина, снять с занимаемых постов Чубайса и министра иностранных дел Козырева. Ельцин демонстративно покинул съезд, передал через пресс-секретаря: «Ноги моей больше там не будет!». Выступил с обращением к народу: «Съезд стал генеральной репетицией реванша бывшей партноменклатуры. В этих условиях президент вынужден взять на себя ответственность за судьбу страны!»,  издал Указ о назначении голосования о доверии Президенту РФ на 25 апреля.
В ту же ночь Президиум Верховного Совета  принял решение об экстренном проведении сессии парламента. Хасбулатов на всю страну заявил: «Случилось худшее. Президент, подталкиваемый его ближайшим окружением, избрал курс прямолинейной, грубой  и жесткой конфронтации, разрыва с представительной и судебной властью». Против позиции президента выступил председатель Конституционного суда Зорькин. Он заявил, что сие есть попытка государственного переворота.
И пошла чехарда мнений, взаимных упреков, обид, обвинений, а страна потешалась. Депутаты внесли в повестку дня вопрос об импичменте президента и отзыве спикера парламента. Ельцин ищет поддержки у своих сторонников на Васильевском спуске. Его противники сжигают чучело президента на Манежной площади. А вместе с тем, цены неуклонно ползут вверх, что не добавляет доверия к власти.
Николай разочаровался ранее в Дьяконове, теперь окончательно в Ельцине,  тем не менее голосовал за Ельцина, как и все его коллеги по редакции. Несмотря на то, что Ельцин не был популярным в тот год, все же у него была воля, целенаправленность. Отдать все начатое в другие руки, значило бы начать все сначала, а к чему бы то привело, - лучше не анализировать.
На фоне политических баталий страны в тень уходили вещи не менее интересные, но которые широко освещались в печати, в том числе и в «Вольных Кубанских новостях». Это и суд над ГКЧПистами; и находка царских останков под Екатеринбургом; и преждевременный выход книги прокурора Степанкова «Кремлевский заговор» до завершения суда над членами ГКЧП, и многое другое.
И все же в станицу Катя и Николай ехали в приподнятом настроении. Впервые ехали вместе, на правах мужа и жены, родители уже знали о решении своих детей. Роспись скромно отметили в ресторане в кругу близких друзей, к огромному удивлению сотрудников редакции накрыли стол в редакции, возвестили всем, что отныне они муж и жена. Предполагали, что точно так же скромно они отметят торжество в станице. Пригласят родителей Кати в станицу, брата с женой, и без особой помпы «обмоют» свое брачное свидетельство. Кате свадьба не нужна, второй раз выходить замуж по хуторской традиции, она не хотела. Да и Николай не хотел свадебных мероприятий. Дорого и хлопотно. Да и время такое: не до пышных торжеств.
Машин на трассе мало, он старался не гнать, любимое занятие ГАИшников сидеть с радаром в кустах, - всем знакомо. Перед самой станицей они увидели милицейскую машину и инспектора ГАИ на дороге, думали, непременно остановит, но инспектор внимательно всмотрелся в машину, не остановил, Николай в зеркало заднего вида видел, как он в открытое окно достал рацию, коротко переговорил, сразу же сел в машину и поехал следом. Сопровождал их до станицы, в центре отстал. Мало ли по какой надобности тот приехал в станицу, Николай тут же забыл о нем. Дома, едва успев привести себя в порядок, побежали в школу.
На встречу однокашников приехали многие бывшие соученики, легче перечислить отсутствующих. Все обратили внимание на отсутствие Марии, почти все читали фельетон в газете, где упоминалось имя ее матери. Поэтому она не приехала. Фельетон вкратце обсудили все, удивились смелости автора, написано все правильно, жалели Марию, которая ко всему этому не имела отношения. Об Алешке Завьялове и его матери высказались резко и осуждающе. С любопытством бывшие однокашники рассматривали друг друга, многие разъехались и не виделись с тех самых школьных лет. В каждом что-то изменилось: за десять лет все переженились, вышли замуж, стали мамами и папами. Раздались в плечах, погрузнели, у мальчиков появились залысинки, у девочек округлились талии, вширь раздались бедра. Вадим Игнатов теперь похож на кузнеца молотобойца, Саша Джигун почему-то стал меньше ростом, появился небольшой, но ощутимый животик. Алла Шувалова, которая до самого выпускного смотрелась подростком,  родила двух сыновей, стройности не утратила, но и подростком ее уже не назовешь.  И у Иры Лакизы двое детей: мальчик и девочка. У всех девочек их класса есть дети, только у Кати нет детей. Славка Зяблик пришел в парадной морской форме с мичманскими погонами на плечах, поразил девчонок своим мужественным видом. Николай обнимался с ним, узнавал и не узнавал товарища детства и юности. Не виделись много лет. Форма необыкновенно шла Славке, его уже и Славкой неудобно называть. Приехал он с молодой женой, свадьбы в хуторе не делали, женился в городе, по месту службы, мать с отцом ездили в гости. Николай отстранил его, повернул, разглядывая.
-Я токо по случаю вырядился, - смущенно проговорил Славка. – Да матери показаться. Как Набока по хутору в форме щеголять не буду.
Николай засмеялся, ударил его по плечу, спросил про Ваську.
-Поправляется. С палочкой ходит. Еще одна операция предстоит. Фельетон свое дело сделал. Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела отменили. Учинили новую проверку, - подробно рассказывал Славка.
Николай знал об этом, но оптимизма с другом не разделял. Он знал, как случаются повторные проверки. Опять пришлют в район, к тем же людям, те же чиновники другого ответа дать не смогут. «Ворон ворону глаз не выклюнет».
Всех пригласили в класс.
Толик Комаровский прятал натруженные руки с черными ногтями под парту. Сначала расселись на прежние места, но когда зашла поседевшая и постаревшая классная руководительница Елена Николаевна, все встали, встретили аплодисментами, продвинулись вперед, ближе к столу. Она принесла с собой журнал за десятый класс 1982 года, обвела глазами своих бывших мальчиков и девочек, сказала тихо:
- Вас как-то неудобно уже и детьми назвать, - улыбнулась Елена Николаевна. - Садитесь, будем делать перекличку. За отсутствующих ответят те, кто знает о них что-либо. Но прежде всего с грустью должна отметить, двоих ребят уже нет в живых: Степана Грибова, Юры Холодова. Вы все знаете: Толя погиб в авиакатастрофе на Дальнем Севере, Юра – в горячей точке, в Нагорном Карабахе. Почтим, ребята и девочки, их светлую память минутой молчания.
Все встали, помолчали. Каждый вспомнил и Юру, и Толю, хороших, не испорченных парней, которые в учебе не блистали, но плечо подставить всегда могли. Когда смерть вырывает из жизни таких молодых, всей станицей воспринимается с удвоенной болью, так как станица не город, здесь все друг друга знают, чужую боль воспринимают как свою. Притихшие, уселись. Джигун еле уместился за партой, Толик стукнул его по спине: «Наел мозоль!».
Елена Николаевна называла фамилии, бывший староста класса Сергей Марушко отвечал за отсутствующих: кто и где находятся, почему не смогли приехать. Елена Николаевна запнулась на фамилиях погибших ребят, обошла их, но запнувшись пояснила:
-Есть еще одна потеря. Шура Коротков попал в тюрьму. Слава Богу никого он не убил, не ограбил. Что-то неправильно сделал, когда переправлял машины из-за рубежа. Мать подробности не говорит, она и сама на суде не присутствовала, у нее больные ноги, такие вот, грустные новости.
Классная руководительница дочитала список до конца, отложила журнал в сторону, тихо сказала:
-Разбросала жизнь наших ребят по стране, мало в станице осталось, в основном девочки, которые замуж повыходили. Мы, учителя радуемся вашим успехам, и огорчаемся, если что-то в вашей судьбе не ладится. Не всегда сведения полные и достоверные, что-то нам говорят ваши родители, что-то младшие сестры и братья, друзья, о чем-то рассказываете вы, когда приезжаете в станицу. Мы знаем, что Игнатов Вадим стал крупным кооператором. (Толик тут же отреагировал, погрозил тому кулаком: «У-у, буржуй!»), Сережа Марушко окончил Кубанский сельскохозяйственный институт, работает в соседнем колхозе главным агрономом. Максим Толкунов мастер спорта по легкой атлетике, окончил аспирантуру, преподает в институте физической культуры. Коля Стаценко юрист, многим помогал в нашем колхозе, журналист, мы читаем его статьи в газетах. Катя Комаровская (она называла девичьи фамилии) наша коллега, учитель, в настоящее время работает в Краснодаре, кем – я не знаю. Слава Зяблик, посмотрите на него, красавец (Славка зарделся), военный моряк, кто бы мог подумать, а ведь учиться не хотел. Слава! -  обратилась она к Славке. - Жизнь заставила получать среднее образование? – спросила Елена Николаевна и улыбнулась. Славка засопел, привстал, зарделся еще больше:
-Заставила! – вздохнул он, все засмеялись счастливым, безмятежным смехом, как будто нет за плечами десяти не самых легких лет, и они снова дети и школьники.
Елена Николаевна продолжила:
-Толя Комаровский трудится в родном хуторе. Фермер. Не самая уважаемая в колхозе работа, трудная, но благородная. И Толя докажет, что не только колхозы сильны в выращивании урожаев и надоев. Да, Толя? (Толик уверенно помахал ладонью: уж будьте спокойны!). Маша Завьялова окончила медицинский институт, в Краснодаре главный врач медицинского центра, многие колхозники ездят к ней лечиться, она никому не отказывает, принимает всех радушно и многим помогает лекарствами. Ниночка Котова, наша отличница, живет в Новочеркасске, замужем, у нее дочь. Приехала одна из первых, успела родителям огород прополоть. Это я говорю со знанием дела, живу рядом, вижу, как она с утра с тяпкой в огороде трудится.
Толик повернулся к сестре, громко прошептал:
-Смотри, фефела, все наши девки детей нарожали, ты че тянешь?!
Катя в ответ показала язык. Но по тому, как у нее напряглась спина, Николай понял, Катю замечание задело, заступился за нее:
-Ниче, настрогаем! За нами не заржавеет, - пообещал  Толику, чтобы Катя услышала. Катя покраснела, благодарно посмотрела на мужа.
Когда Елена Николаевна дочитала список до конца и отложила журнал, от себя добавила:
-Я рада видеть всех своих учеников в добром здравии, за исключением наших трех ребят, горжусь вами, не потерявшимися в это трудное время… - она запнулась, - настолько трудное, что не хочется даже говорить… - слезы блеснули на глазах, - если так долго будет продолжаться, ваших детей некому будет учить. Учителям четвертый месяц не платят зарплату… - она закусила губу, улыбнулась сквозь слезы, - что это я… расклеилась. Кому сейчас легко?
Сережа Марушко вскочил:
-Не будем о грустном в такой день! Сейчас все вместе мы пойдем в столовую, отметим с нашими учителями встречу, директор обещал подойти, задерживается в районе. А пока есть чуть-чуть время, - глаза его лукаво блеснули: - кто мне скажет: куда нынче течет река Кубань?
Все засмеялись, загалдели, перебивая друг друга, не забыли старую школьную шутку. Толик прогудел:
-Куда надо, туда и течет?
-А куда надо? – не отставал Марушко. -  Вот ты, Вадик, наше капиталистическое светило, что скажешь?
-О-о! Кубань – это бурный поток, упрямо текущий на запад, - уверено выкрикнул Игнатов.
Джигун хлопнул крышкой парты.
-Да ни фига он не бурный! Какой поток?! Это же стоячее болото! Была Кубань! Полноводная, красивая, люди жили и жизни радовались. А сейчас что?! Посмотрите, что в нашей станице делается! А таких станиц по Кубани?
Катя вскочила, в ее порыве все увидели прежнюю Катю, порывистую, живую и очень непосредственную:
-Ты не прав, Саша! Кубань нельзя сравнивать с болотом. Да, воды ее не так чисты, много всякой пены всплыло, муть поднялась со дна. Но такое с нею происходило и ранее. Но выживала, очищалась, и люди на ней выживали. И сейчас пройдут эти смутные времена! Бывали и похуже…
-Куда уж хуже, - вздохнула  Ира Лакиза.
Ее поддержала Алла Шувалова:
-Зарплату не платят не только учителям. А то, что платят – курам на смех. За сад детям заплатить не хватает.
Толик с места выкрикнул:
-А мы со Славкой на Кубань  не ориентируемся. Че Славке Кубань, он по морям ходит. А моя Кубань – кусочек земли потом политый, та лиман – кормилец. И пусть течет ваша Кубань, куда ей заблагорассудится. Она обо мне не думает, почему у меня должна голова об ей болеть!
Николай толкнул Толика в плечо:
-Ты, дружбан, не прав! Если мы не будем думать о Кубани, о ней подумают другие. Да, воды нашей Кубани не так чисты. Много сорной рыбы в ней развелось, и откуда она взялась?! Ранее ее не так много водилось. Наша с вами задача очистить Кубань, за нас никто это не сделает. И помните, как говорил на хуторе дед Иван: жизнь скоротечна, как звезда на ночном небе. Не успеем оглянуться, наступить старость и раскаяние. Ведь пролетело десять лет. Не самых лучших в нашей жизни! – горячо говорил Николай. Все притихли, слушали. – И каждому, на любом месте, надо достойно жить. Тогда и Кубань очистится.
Он замолчал. Бывший десятый класс угомонился, задумались. Говорил их ровесник, не поучал, а говорил убежденно, выстрадано. От того и правдивыми казались слова.
-А когда очистим, куда она все же потечет? –  тихо спросила Алла.
-Но не к коммунизму же! – хохотнул Игнатьев, и разрядил грустную тишину.
-Неужели к капитализму?! – округлил глаза картинно Максим.
-И опять будут бедные и богатые? – спросила Ира.
-Раньше все получали по сто рублей, и богаче становился тот, кто больше сворует в колхозе, - громко пояснил Игнатов. – Теперь у богатого не своруешь, он будет защищать свое богатство. Значит надо учиться зарабатывать: либо головой, либо лопатой.
-Веселенькая перспектива! – вздохнула Нина Котова. – Горбом, вилами и лопатой мы уже работаем, но заработков пока не видим.
Учительница грустно улыбнулась, напомнила:
-Опять мы о не веселом, ребята. Или время такое печальное, не до веселий. Детство свое, школьные годы, забавные случаи вовсе не вспоминаете. С тревогой смотрите вдаль. Вы еще молодые, найдете себя. Моему поколению что делать? Которое уже не молодое, и еще не старое, переучиваться поздно, на пенсию уходить рано. Для многих такой крутой жизненный поворот – трагедия. Рухнуло все, чему верили. Светлое будущее, ради которого терпели лишения, никогда не наступит. Для вас, дорогие мои,  социализм, коммунизм нечто абстрактное,  для миллионов людей та же религия, как Библия для верующего, - улыбка учительницы скривилась в гримасу. 
На этой мажорной паузе и застал их директор школы Василий Максимович.
-Прошу прощения за опоздание, задержали в районе, - громко провозгласил он.
Все встали, зааплодировали.
Директор приподнял руку, попросил тишины, буднично сказал:
-Давайте все вместе пройдем в столовую, наши нянечки накрыли столы, скромненько, но чем богаты, - и первым направился на выход. Все потянулись за ним, вышли на крыльцо перекурить, директор закурил со всеми, вспомнил нечто неординарное для станицы, поделился:
-Милиции в станицу понагнали, такого я еще не видел. Очередной рейд, наверное. Ловят наших пьяных водителей. Перекрыли все дороги.
-Деньги собирают, - подал реплику Джигун.
Николай прихлопнул по спине Толика:
-Ты не пей, сегодня, поймаешься.
-Лучше я пешком в хутор пойду, - буркнул Толик.
Николай у школьной изгороди увидел мать. Она явно высматривала сына, по обеспокоенному выражению лица понял, произошло что-то неприятное. Он не видел ее по приезду, мать была на работе, и сейчас еще рано ей придти с работы.
-Я сейчас – кивнул он Кате. – Вы идите, я приду.
Подошел к матери. Она ухватила его за руку, оглянулась:
-Беда, Коля. Ленку с работы выгнали со скандалом. В ее шкафчике, где она раздевается, Завьялова нашла сахар, якобы украденный Ленкой в пекарне. Та на шо ей той сахар, мы по весне получили три мешка сахара, нам свой девать некуда. Ой, Коля, неспроста все это! Ей же в декрет скоро, а она ее выгнала! – губы у матери задрожали, она готова была расплакаться.
-Пойдем, - взял за руку мать Николай, - я съезжу за ней.
Пошли вдоль улицы к дому, Николай открыл ворота, велел матери ждать, он приедет вместе с Леной, выехал на дорогу, поехал в сторону центра, где у мужа жила сестра. Недалеко от центра его остановили сотрудники ГАИ. Он нетерпеливо предъявил им документы, из машины не вышел. Инспектор внимательно прочел корочки, по рации сообщил кому-то о задержании, водительское удостоверение спрятал в карман.
-В чем дело? – спросил в открытое окошко Николай. – Я тороплюсь!
-Сейчас узнаешь, - равнодушно пояснил инспектор.
Подъехала еще одна милицейская машина, оборудованная сигнальными огнями «Волга». Из машины вышел начальник РОВД Орловский. Не спеша подошел к машине Николая, наклонился над открытым окном, негромко сказал:
-Что, попался, писака.
Он сделал вид, пропустил реплику мимо ушей, громко спросил:
-На каком основании вы меня задерживаете? Разве я что-нибудь нарушил?
-Не только нарушил, совершил преступление. Выходи из машины! – стальным голосом приказал Орловский. Инспектор услужливо распахнул дверь машины Николая, схватил его руку, дернул на себя. Николай руку освободил, вышел из машины. Его тут же развернули, приказали:
-Руки на машину, ноги шире плеч.
-Вы можете объяснить, что происходит, - через плечо обратился он к Орловскому.
-Охотно! На двадцатом километре Краснодарской трассы сбита женщина машиной синего цвета. Сотрудники ГАИ выяснили, только твоя машина синего цвета проезжала утром на данной трассе, - и тут же приказал сотрудникам: - Осмотрите машину.
Николай тут же сдерзил:
-Ага! Теперь начальники РОВД лично занимаются оперативно-розыскными мероприятиями, - хмуро проговорил он. Ему понятна истинная причина задержания, конечно, доказать свою невиновность сможет, никого он не сбивал на дороге, с ним ехала Катя, она свидетель, причем еще никому не известно, что она жена, паспорт поменять не успела, как посторонний человек ее показания будут иметь больший вес, чем показания жены или родственницы. Но дня три куковать в кутузке придется.
Орловский мстительно улыбнулся:
-Кабинетные работники тоже обязаны заниматься иногда оперативно-розыскными мероприятиями, дабы форму не потерять. Ну что там? – обратился он к сотрудникам, осматривающим машину.
-Да вмятина есть на переднем бампере. Явно след удара, - доложил инспектор.
-Занесите все в протокол. И сделайте осмотр внутри машины.
Николай дернулся:
-Покажите мне вмятину.
Его грубо ударили по почке:
-Стой ты, не дергайся.
Инспектор, который осматривал машину внутри, присвистнул:
-Товарищ полковник, смотрите, что я нашел!
На вытянутом пальце за спусковой крючок он держал пистолет Макарова.
-Вы там лучше поищите, еще и пулемет найдете, - через машину крикнул ему Николай. – Полковник, прекратите спектакль, обыск без понятых незаконен, - обратился он к Орловскому.
Тот стоял в стороне, безучастно покуривал, на реплику Николая кивнул:
-Резонно! Будут тебе понятые. Пригласи понятых, - кивнул он инспектору.
Из милицейской машины вышли два молодых парня, подошли к машине, инспектор пояснил им: в их присутствии, из под переднего сиденья автомашины, которой управлял водитель Стаценко, изъят пистолет Макарова. И попросил их расписаться в протоколе осмотра автомашины. Те с готовностью поставили свои подписи, и пошли в сторону милицейской автомашины.
-Аля финит комедия! – прокомментировал Орловский. – Приехали! Вы не только людей сбиваете на дороге, еще незаконно храните боевое оружие. Экспертиза покажет, кто убит из него.
-Уж не Гогу или Курда? – криво усмехнулся Николай.
-Все может быть. Все может… - согласился с ним Орловский.
- Пока что лет на пять ты уже себе место в камере обеспечил, - он кивнул сотрудникам милиции, Николаю заломили назад руки, надели наручники, и повели в милицейскую машину. Инспектор сел за руль редакционной машины, на которой Николай приехал в станицу, поехал вслед за милицейской машиной.
Стаценко удрученно сидел между двух сотрудников милиции, тоскливо смотрел в окно. Понимал, дело накрутить они смогут, все обставлено грамотно. Наезд на пешехода они не докажут, а от оружия отвертеться будет невозможно. Как все нелепо случилось. Ни мать, ни Катя не знают, где он находится, и что с ним произошло.
А Катя, посидев час в веселой кампании своих однокашников, все больше тревожилась из-за долгого отсутствия мужа, тихонько выскользнула за дверь, пошла к дому Николая. Мать ходила по двору, бесцельно переставляя тяпки, топоры лопату. Увидев Катю, обеспокоенно сказала:
-Два часа скоро, как Коля уехал к Лене, давно должны приехать, а его все нет и нет. Не случилось ли чего… Пойдем сходим к ней, Катя, - попросила она.
-Конечно, конечно нужно сходить. Пойдемте! – в ее душу закралась тревога. Знала, как Николай радовался возможности встретиться с однокашниками, чтобы так легко оставить их и уехать по другим делам. Две женщины заторопились в сторону центра станицы. У самого центра, возле автобусной остановки встретили Лену и ее мужа.
-Лена, а разве Коля к тебе не приезжал? – недоуменно спросила мать.
-Нет, я его не видела. А разве он должен был приехать ко мне? – удивилась сестра.
-Он поехал к тебе, чтобы привезти домой, хотел поговорить с тобой. О, Господи, чуяло мое сердце! – заплакала мать.
-Где же он может быть? – обеспокоилась и сестра.
-Тут милиции полно понаехало, - пояснил муж Лены Владимир. – Мы потому и пошли пешком. Вон участковый наш, давайте у него спросим.
На перекрестке стояла одинокая милицейская районная машина и мотоцикл участкового станицы. Милиционеры лениво переговаривались между собой, готовые распрощаться, все милицейские машины давно разъехались, начальство уехало вместе с оцеплением. Женщины подошли к участковому, мать с детства знала участкового, обратилась к нему без церемоний:
-Гриша! Ты Николая не видел случаем?
Тот помолчал, покосился на коллегу из района, пояснил:
-Видел. Задержали вашего сына. Увезли в район.
-За что?! – воскликнули все женщины разом.
-Кабы я знал. Сам начальник РОВД приезжал руководить задержанием. Сшиб кого-то он на трассе, - неохотно пояснил участковый оперуполномоченный.
-Какая чушь! – возмутилась Катя. – Я ехала с ним в машине, никого он не сшибал. Как фамилия вашего начальника?
-Орловский.
-Тогда мне все ясно. Сволочь! – в сердцах громко выругалась Катя.
-Кто я? – опешил участковый.
-Да нет, начальник ваш, - отмахнулась Катя.
-У него еще пистолет нашли в машине, - подал голос районный сотрудник милиции.
-Какой пистолет?! – округлила глаза Катя.
-Обыкновенный, боевой, - пояснил сотрудник милиции.
-Мне все ясно, пойдемте, не будем терять времени. Я сейчас же свяжусь с главным редактором, поеду в район. Зайду только с ребятами попрощаться. А заодно и попрошу совета, там ребята есть с положением в крае. Пойдемте! – и пошла впереди, к школе.
Мать плакала, как по покойнику: «Ох, чуяло мое сердце! Неспроста, Ленка, тебя с работы турнули, все это проделки Клавки Завьяловой! Теперь за Николая взялись…» - Лена поддерживала ее под руку, с другой стороны ее подхватил Владимир, успокаивали.
Метеором ворвалась Катя в столовую, где весело и расслабленно сидели однокашники, громко хлопнула дверью, чтобы обратить на себя внимание, срывающимся голосом выкрикнула:
-Ребята! Колю арестовали!
Все притихли, недоуменно уставились на нее, немо требуя объяснения. Только голос учительницы со вздохом пронесся над головами: «О, господи, еще один!..».
-За что его? – спросил за всех Василий Максимович.
-Статью в газете читали? «Олигархи местного разлива»? О Завьяловой и начальнике районной милиции Орловском? Ее Коля написал. За это его и арестовали.
Веселье как рукой сняли. Нахмурились, задумались.
-Вот сволота поганая! – проговорила Алла Шувалова.
-С нашей милицией сладу нет, - согласился с ней Толик. – Вон Васька Зяблик пострадал,  и что?..
-Подожди, - остановил его Игнатов. – Что значит: сладу нет. Меня и мой кооператив крутили так, другой бы бросил все к чертовой матери, а я борюсь! И выигрываю! И здесь терпеть беспредел не буду. Значит так! Раз произошел такой случай, нам не до веселья. Я предлагаю создать штаб противодействия беспределу милиции. За кого, но за Стаценко надо драться. Он последний романтик среди нас. Мы просто обязаны его защитить. Он же защищает людей, - убежденно говорил Игнатов. - Встретимся снова через пять лет, может тогда в нашей стране и на нашей Кубани наступит порядок, тогда от души повеселимся, - Игнатов встал.- Давайте, друзья, - приподнял рюмку, - на посошок! И всех горячо обнимаю, - он выпил, поставил рюмку, распорядился: - Ты, Катя, едешь в район, узнаешь подробности. Проведай, кто ведет дело, кто присутствовал понятым при задержании. Пойди в местную адвокатуру, Николай там работал, пусть помогут. Не плохо, если ваша газета вмешается в это дело, взбудоражит общественное мнение. А мы все, кто живет и работает в Краснодаре, соберемся у меня, обсудим план дальнейших действий.
-Спасибо, Вадик – растрогано проговорила Катя.
Подошла и поцеловала его.


Часть пятая.

Пришли другие времена.

1.

Лето было в самом разгаре, знойное, с редкой ночной прохладой.  Отшумела очередная «битва» за урожай, горела стерня, закрывая небо дымом. Люди жили своей обычной крестьянской жизнью. Пахали, убирали очередной урожай, только всего этого Николай не видел. В камере, куда его поместили, ждали суда еще восемь арестованных. Духота стояла такая, что арестанты не выдержали и высадили стекло в единственном небольшом окошке. Ночью кое-какая прохлада просачивалась в камеру, а днем с таким же успехом проникал зной. Сидели по пояс обнаженные, исходили липким, вонючим потом.
Встретили Николая настороженно, как встречают всех новичков.  На пороге появился парень, по блуждающему взгляду опытные  сидельцы сразу определили: отсидка у парня первая,  на всякий случай бросили под ноги чистое полотенце. Николай перешагнул его, поднял. «У-у, баклан! - сразу убедились в своей правоте сокамерники, - ну, проходи, рассказывай…». Позже Николаю пояснили: подобным образом проверяют новичка на судимость. Если у человека не первая ходка, он должен вытереть о чистое полотенце обувь, снять фуражку (а если летом – поклонится) и представиться. Верховодил в камере дядя Гриша, плотный, с покатыми плечами, без шеи. Руки без особых бицепсов, широкие, ладони размером с лопату. Короткая седая стрижка, глаза глубоко посажены, смотрели на собеседника внимательно и недоверчиво. У него уже четвертая судимость, мужчина в возрасте, даже староват для молодежи, мало кто представлял, за что его на сей раз замели. Старый зэк на эту тему не распространялся, спрашивать у старшего по возрасту и положению не принято. Наколки на его теле послевоенной тематики: на пальцах правой руки дата рождения, на кисти заходящее солнце, на левой руке аббревиатура С.Л.О.Н. (Соловецкий лагерь особого назначения), и надпись «Не забуду мать родную». И расписанное синевой тело. Молодежь исподтишка разглядывала рисунки, гадали об их назначении. Дядя Гриша не слыл злым, но дисциплину держал. К нему даже надзиратели относились уважительно, никогда не кричали на него матом, не заставляли делать в камере уборку. Под его пронзительным взглядом всем в камере хотелось куда-либо спрятаться. Как рентгеном просвечивал, и сразу определял, кто какое место должен занимать в камерной иерархии. Николая определил в мужики. Сначала относился пренебрежительно, как к пацану, который ничем не проявил себя в воровском мире. Когда познакомились поближе, проникся к нему некой симпатией только за то, что Николай боролся за свое честное имя не с кем-нибудь, а именно с ментами. Прошлая адвокатская должность тоже почиталась в уголовном мире.  Милицию ненавидели лютой ненавистью, называли их беспредельщиками.  Николай,  обзнакомившись с сокамерниками, через несколько месяцев, когда разговор опять зашел о беспределе милиции, возразил:
-Есть среди них и нормальные ребята.
-Шо! – взвился невысокого роста парень лет тридцати, которого все называли Вовчик. – Ты ще будешь заступаться за эту падлу! Може ты сам из этих?! – он растопырил пальцы, всем своим видом показывая причастность к воровскому миру и свою опытность. У него тоже на теле красовались наколки, не такие богатые, как у дяди Гриши,  каждая наколка имела свое назначение. Николай пояснил:
-Полиции и милиции есть в любом государстве, - проговорил он, готовый пойти на попятную. - Каждый выбирает свою дорогу, кто-то идет воровать, кто-то их ловить. Народ должен защищаться, поэтому создаются милиции.
-Ты нам еще лекцию прочитай о пользе милиции в обществе, - прогудел с верхней полки хмурый мужик, он никогда не играл в домино, молчал,  читал книги одну за другой. Вид у него действительно бандитский, его побаивались более чем дядю Гришу, он с верхней шконки сползал редко,  если сползал, мало, кто оставался без подзатыльника. Высокий, масластый,  жилистый и сильный. Однако видели, как тот  перед дядей Гришей голову склонял. Фамилия его Емельянов, дядя Гриша называл его Емелей. Сходство с кличкой добавляло его вечное пребывание на верхней шконке, иногда сидел, поджавши ноги, как Емеля на печи, спрыгивал оттуда только поесть и по естественным надобностям. Со временем Николай стал понимать, что дядя Гриша имеет авторитет в воровской среде, кто-то из сокамерников с придыхом сказал в его адрес: «Дядя Гриша вор в законе. Кто его тронет, месяца не проживет. Его слово закон для всей остальной братвы».
-Точно! – подхватил Вовчик. – Дядя Гриша, скажи ему, ты хоть одного нормального мента за свою длинную жизнь видел?
Он навалился грудью на длинный стол, за которым обедали, играли в домино, уставился на дядю Гришу, как на высшую инстанцию в любом споре. Дядя Гриша не удостоил взглядом спросившего, глубоко затянулся сигаретой, не спеша выдохнул дым, кивнул:
-Видел. Но, то было еще при Советской власти.
-Во-во! Тогда може таки ще и были, - тут же заключил Вовчик. – А щас! – безнадежно махнул он рукой.
-Вот за что я Сталина люблю, - улыбнулся Николай, - за то, что тогда были зубы целее и девушки моложе. А при советской власти колбаса толще, да рожи ширше. Когда государство рушится, в первую очередь достается армии и милиции. Нормальные из армии, милиции уходят, остается шушера. С которой мы сейчас и сталкиваемся. Полагаю, это временное явление. Когда-то  в их рядах порядок наведут, - убежденно закончил он.
-Ага! Пока они порядок у себя наведут, мы успеем ни за что по два срока отпахать, - не сдавался Вовчик. – Ты же сам говорил, что сидишь заздря?
Николай замолчал, не пристало ему спорить с Вовчиком,  спустя минуту, все же решил уточнить:
-Я сижу за то, что дорогу начальству перешел, а не за то, в чем меня обвиняют, - больше для всех, чем для Вовчика пояснил он.
-За такое у нас еще никого не сажали, - не сдавался Вовчик.
О том, что Николай невиновен, никто не верил, он и не настаивал, в камере все сидели невиновные. Дядя Гриша авторитетно заявил:
-В зонах за хранение волын больше половины сидят невиновные. Когда менты не могут доказать виновность по другим делам, подбрасывают маслята (патроны), ржавые волыны. Таким образом поднимают процент раскрываемости. Нормальные пацаны за пушку никогда не сядут. Если только замочат кого-то, тогда и пушку пришьют…
Сокамерники Николая не трогали, урки адвокатов уважали. Да и чувствовали: дядя Гриша ему покровительствует. Очень скоро бывший адвокат превратился в консультанта по правовым вопросам, писал по просьбе сокамерников жалобы, ходатайства. За советами во время прогулок обращались зэки из других камер, присылали малявы по внутритюремной почте.
-Ты с них куревом бери за консультации, - советовал дядя Гриша.
-Я ж не курю, - напомнил Николай.
-От, чудак! Меня угостишь…
И он начал брать за консультации и написанные петиции сигареты, чай, отдавал их дяде Грише. В благодарность дядя Гриша научил парня играть в домино. Они  всей камерой резались от скуки в домино. Стучали костяшками по крышке стола так, что кружка с водой подскакивала над столом. Николай удивлялся: надо же, игра непритязательная, а смекалки и хорошей памяти требует.
-Знаете, кто придумал «домино»? – вслух спрашивал дядя Гриша, не обращаясь ни к кому конкретно. Все молчали. Не спеша дядя Гриша пояснил:
-Греческие зэки. Только у них в игре больше костяшек. Семерки, восьмерки и так далее.
Чуть позже он степенно наливал в алюминиевую кружку крутой кипяток, засыпал полпачки чая,  чуть поджидал, когда остынет, и пил черно-коричневую жижу мелкими глотками.
-Хошь попробовать? – обратился он к Николаю.
-Не-е, - мотнул головой тот, с некоторым страхом поглядывал на пойло, напоминающее черную жидкую ваксу.
-Здря! Привыкай. Пригодится, - авторитетно посоветовал старый и опытный зэк.
Остальные сокамерники не выделялись ни поведением, ни судимостями. Даже Семен,  туповатый малый, который поначалу играл бицепсами, демонстрировал свою крутость, быстро притих под строгим взглядом дяди Гриши. На воле он состоял в местной группировке, занимающейся рэкетом. Поскольку такой статьи в уголовном кодексе не предусматривалось, замели его за избиение человека, из которого он выбивал деньги. Подобных ему - в тюрьме не очень уважали. Отнимать деньги у бабушек на базаре, считалось ремеслом недостойным. Не только Николай испытывал к нему некоторую брезгливость. Под стать ему Вовчик Комаров, тоже интеллектом лицо не обезображено, повадками напоминал проныру, который без мыла в любую щель проскочит. Каждому вновь приходящему в камеру демонстрировал свои наколки, намекал на бурное прошлое. Он действительно имел две судимости,  удивительным способом каждый раз выходил раньше положенного срока.
В самом дальнем углу сидел неопределенного возраста мужичок, ему можно было дать и сорок пять лет, и пятьдесят, и пятьдесят пять… Количества своих судимостей он и сам не помнит. Производил впечатление забитого, полностью деморализованного человека, который пуще всего боится оказаться на свободе. У него нет родных и своего угла. Жил на городской свалке. Последний день пили, потом дрались, снова пили, и вновь дрались. Очнулся в милиции, весь в крови – своей и чужой. Ему сказали, убил человека. Кого, при каких обстоятельствах – он не помнил. Он ни с кем не разговаривал, не спорил. Выползал из своего угла за чашкой с баландой и вновь уползал в свой угол, прятался, как в нору. Несмотря на свое бурное уголовное прошлое, авторитета в зоне не заработал. Дядя Гриша очень быстро вызнал его погоняло – Шкворень, махнул рукой на него, не задевал.  Еще один молодой парень, Зимин Сергей, ровесник Николая попался второй раз за кражу. Он  сетовал: воруют все, а попался именно я. С верхней полки свесил голову  Емельянов, посмотрел на парня, прогудел низким, утробным голосом:
-Вагонами надо воровать, тогда будешь бизнесменом в почете. А щипачи всегда сидеть будут.
Восьмого по счету Николай почти не запомнил, его дня через три угнали на этап после суда. Койка его  пустовала, дядя Гриша все удивлялся: другие камеры переполнены, а у них койка пустует. Неужели еще для одного  вора в законе место берегут. Все сочувствовали «ботанику», молодому парню в очках, студенту Ване Листову. Ему единственному верили в его невиновность. Первые два дня он  скулил или тихо плакал, забившись в угол кровати, не хотел ни с кем разговаривать. Дядя Гриша вытащил его за шкирку, силком посадил за стол, баском сказал строго:
-А ну сопли утри. Или будешь парашу каждый день у меня драить. Чё на тебя повесили, рассказывай, - и внушительно помахал перед носом кулаком.
Парень, заикаясь, рассказал, что взяли его за вооруженное ограбление автомашин дальнобойщиков. Дальнобойщики опознали только его, остальные якобы были в шапочках с прорезями для глаз.
-Чудак, шо ж ты шапочку не одел? – хихикали сокамерники.
-Не участвовал я ни в к-каком ограблении. Я к б-бабушке в гости  приехал. Хутор недалеко от т-трассы стоит. Я утром по т-трассе шел от знакомой девушки. Милиция местность прочесывала, меня и забрали, - заикался парень, всхлипывая от страха и неизвестности.
-Да-а, - вздохнул дядя Гриша. – На грабителя ты мало похож. Коля, - повернулся он к Николаю, - разберись с ним.
Вечером Николай подробнее расспросил студента горе-грабителя. Тот рассказал, что в ночь, когда грабили автофургоны,  он  находился у своей любимой девушки в соседнем хуторе. Он ни за что не скажет следователю имя той девушки, так как то была их первая совместная ночь, и если родители узнают, девушку выгонят из дому. Под утро он шел в свой хутор, на трасе встретил его милицейский автопатруль, спросили у него документы. Их при нем не оказалось. Его доставили в отдел, продержали четыре часа, а днем привели шоферов ограбленных автомашин и показали им студента. Те сказали: вроде на одного из грабителей похож. При опознании нарушили порядок опознания, парня необходимо было показать в кампании других подставных лиц. Разъяснил горе-грабителю, как в свое время надо было вести на опознании. Николай помог составить жалобу прокурору на нарушение статьи уголовно-процессуального кодекса при проведении опознания. Убеждал, что следователю необходимо предоставить свое алиби, рассказать о подружке. Студент упорно не соглашался, готов лучше отсидеть, но не выдаст любимую.
Вскоре администрация тюрьмы узнала о консультациях Николаем, ему пригрозили карцером. На его возражения, что консультации носят вполне законный характер, ему недвусмысленно дали понять, на закон здесь плевали три раза, здесь свои, неписаные законы. А если он этого не понимает, ему быстро втолкуют в карцере. Дядя Гриша сделал свой вывод из угроз вертухаев:
-Среди нас сидит казачок засланный. Вычислю, удавлю ночью, - и для правдоподобности сжимал на невидимой шее клешневатые пальцы с потрескавшимися коричневыми ногтями. Сказал громко, чтобы все слышали. На следующий день в другую камеру перевели Вовчика. Он больше всех гордился своими заслугами перед воровским миром. Особенно перед не судимой ранее молодежью. Дядя Гриша как-то не выдержал, рявкнул на него:
-Нишкни! Шоб я боле ны чув о твоих подвигах, аника-воин, твою мать…

Около пяти  месяцев находился в следственном изоляторе обвиняемый Стаценко. Истомился от духоты, бездействия и неизвестности. Иногда наваливалась тоска. Там, за стенами тюрьмы, кипела жизнь. А ты вынужден прозябать в этой душной мышеловке с грязными, облупившимися стенами. Даже книги уже не читались. От скуки перебирали все новости, происходившие в стране. Газеты в камеру попадали редко, если только кто с передачей догадается принести газету. Политикой интересовались не потому, что всех в камере так занимали события в стране. Потешались над схваткой Ельцина  и Хасбулатова. В воздухе запахло паленным. Даже вертухаи притихли, меньше матерились. Сокамерники удивлялись, как быстро коммунисты подняли голову, председателем центрального комитета избрали какого-то Зюганова, рассматривали портрет в газете, показался хмурым и  мало симпатичным. Но в крае все больше людей поддерживают именно коммунистов. Николай вслух высказал недоумение по этому поводу. Вовчик сразу прицепился к словам, тогда он еще находился в их камере:
-А че, при коммунистах нам плохо жилось? – растопырил он по обычаю пальцы.
-Всяко бывало. Я их деятельность рассматриваю в целом, а не только последний колбасный период, - хотел отмахнуться Николай, не дело вступать в полемику с Вовчиком, который готов спорить на любую тему. Увидел, Емельянов сверху с любопытством посмотрел на него, дядя Гриша повернулся в его сторону,  исподлобья взглянул, он продолжил:
-Ты Шолохова читал? – спросил Комарова.
-Проходили в школе, - подтвердил Вовчик.
-Ему веришь? – допытывался Николай.
-Нормальный мужик, - уклончиво ответил Вовчик, не понимая, к чему клонит сокамерник.
-Вот этот нормальный мужик написал Сталину о зверствах коммунистов при продразверстках, как в зиму людей выгоняли из хат, запрещали кому-либо впускать их обогреться, дети замерзали на руках у матерей, отбирали последнее зерно, люди пухли от голода. Писал, что видел своими глазами на Дону. На Кубани такое же зверство творилось, я сам документы читал.
Емельянов с верхней полки проговорил баритоном:
-Ага! Зато «Поднятую целину» сладенько оформил. Какие там коммунисты  справедливые были, в колхоз почти все добровольно пошли. И он же на съезде писателей выступил против своих же братьев писателей.
-Да, случилось такое, - согласился Николай. – Я читал не только его заявления, знакомился с документами о многих арестованных на Кубани людях. У нас даже двух первых лиц края расстреляли по надуманным статьям. Или, например, после освобождения края от немцев, знаете сколько народу арестовали? За полгода около десяти тысяч человек. Из них настоящих бандитов оказалось только сорок человек. Шпионов  чуть более ста человек. Подозреваемых в шпионаже уже свыше трехсот человек. Остальные – всего лишь крестьяне высказавшие недовольство советской властью, а так же их семьи, сочувствующий немцам элемент, сторожа-полицейские, которых заставили охранять мосты и элеваторы. Представляете, идет война, каждый человек на учете, а наши органы легко и просто арестовывают десять тысяч человек, половина из них расстреливают, другая половина сгинула в лагерях. Это только по одному нашему краю. А сколько таких областей освобождено от немцев?! – рассказывал Николай. Он действительно изучал эти документы, когда готовил публикации для газеты.
-Так-то ж когда было?! На то и война! Известно, лес рубят… – не сдавался Вовчик. – Потом жизнь наладилась. Моя мать счас пенсию получает, как почетная колхозница, знаешь какую? – и сам же ответил: -Поболе, чем инженер в городе!
-А ты у нее отбираешь деньги, сидишь на ее шее, - прогудел сверху Емельянов,  Вовчик не обратил внимания на его слова.
-А сейчас лучше! – на высокой ноте воскликнул он.
Емельянов откинулся на спину, пробасил в потолок:
-Вы как хотите, а я ни когда не верил в светлое коммунистическое будущее. Утопия Кампанеллы:  «Город Солнце»! Коммунисты обещали коммунизм к восьмидесятому году организовать, когда для всех будет все бесплатно, а у самих продукты к восемьдесят пятому закончились, элементарных вещей купить не можем. Дурили семьдесят лет красивыми байками голову, токо человека вечно обманывать невозможно, - чем удивил Николая эрудицией: утопию Кампанеллы читал.
В таких беззлобных перепалках на политические темы проходил еще один летний, знойный день.
В конце июля власть объявила о смене денег. Причем, для обмена старых на новые деньги выделялось всего три дня. Невозмутимый любитель книг Емельянов услышал новость, спустил ноги с верхней полки, стал громко ругаться:
-Вот суки, шо делают! Не гады ли! Я тут сижу за кражу государственных денег, а государство людей обворовывает, это как?! От, б…и! Кто из нас вор: я или они? – впервые за все время он разразился громкой и длинной тирадой.
Дядя Гриша посмеивался:
-Все, Емеля, плакали твои денежки.
-Трындец! – соглашался сокамерник. – Теперь секрета нема. Закопал  денежки в нужном месте, думал, выйду, на жизнь хватит. Следаки сколько не бились, не выудили у меня и подельников, куда мы заныкали бабки. А теперь что, пустые бумажки… Хоть знал, за что сидеть буду, а теперь за что?
Он разочаровано тяжело вздыхал, вновь откидывался на тощую подушку,  и вновь углублялся в чтение.
-Теперь можешь следака порадовать, признаться, где бабки заховав, глядишь – срок скостят, - продолжал посмеиваться дядя Гриша.
-Чистосердечное признание облегчает душу, смягчает вину, но увеличивает срок, - ворчал сверху сокамерник.
Тюремное сарафановое радио пролило некий след на преступление любителя книг, поскольку воры в законе тоже пытались вызнать, куда спрятана не малая сумма денег, украденная из инкассаторской машины. Оказывается, тихий любитель книг с подельниками совершил разбойное нападение на инкассаторов в момент выноса денег из крупного магазина, двоих  инкассаторов ранили, ушли от погони,  в перестрелке получил ранение их подельник.  Как в американском боевике, на нем и погорели, однако деньги успели спрятать, и до ареста воспользоваться ими не успели.
На допросы следователь Николая больше не вызывал. Вины своей обвиняемый не признавал, а физическое воздействие к нему не применяли. Побоялись тронуть после шумихи в газете по поводу его задержания, да и адвоката прислали бескомпромиссного, не удалось его ни запугать, ни подкупить.  Следователь изредка приходил без адвоката, ссылался, что тот уехал в Краснодар, а ему некогда ждать, заполнял бланк допроса ничего не значащими вопросами, чтобы показать движение по делу. Такие допросы перерастали в перебранку. Последнее время он все пытался вынудить Стаценко к даче показаний по поводу убийства Арсена. Подследственный усмехнулся недобро, перегнулся через стол, спросил зловеще:
-Слушай, ты ответственности не боишься за дело, которое состряпал со своим шефом? Я когда-то отсюда выйду. А ты на мое место сядешь.
-Ты мне угрожаешь? – сузил глаза следователь. Узкое лицо не вызывало симпатий, характеризуя его в камере, Николай сказал, что если бы он был режиссером, он взял бы своего следователя на роль немца садиста фанатика. Который ни о чем не думает, тупо исполняет приказы, каким бы нелепыми они не были.
-Предупреждаю. Или ты свято веришь, что этот пистолет нашли в моей машине?
-Конечно, - уверенно кивнул головой следователь.
-А ты проверь в отделе, по скольким делам проходил этот пистолет со спиленными номерами. А-а?! – Николай откинулся на стуле, удовлетворенно хмыкнул, заметив легкое замешательство следователя: - То-то!
Тот быстро оправился, уверенно проговорил:
-Неважно. Мало ли пистолетов со спиленными номерами по свету гуляет. Ты все равно будешь сидеть.
-Да кто бы сомневался. У нас, в районе, милиция, прокуратура, суд меж собой крепко повязаны. Но учти, ты пешка в их руках. Ты нужен им постольку поскольку, а завтра тебя смахнут с шахматной доски, как отработанный материал. Ты самый неудобный свидетель их неблаговидных дел. Ты подумай!
Следователь на секунды задумался, неприязненно смотрел на обвиняемого.
-Прошу мне не тыкать, - не нашел ничего лучшего сказать следователь.
Николай слегка опешил, они почти ровесники, следователь не на много старше, при допросах и беседах всегда тыкали друг другу. А тут вдруг тот вспомнил о субординации. Николай откинулся на стуле, разглядывая следователя, словно только сейчас увидел, понял, спорить и говорить с ним бесполезно, остановил на нем взгляд, устало ответил:
-На «вы» называют уважаемых людей. А ты как был чмо в погонах, так им и останешься.
-В карцер захотел! – взвизгнул следователь. – Я организую! – и нажал кнопку вызова конвоя.
-Вот-вот! – встал подследственный, - не справедливости ведь служишь, а ради мелочной возможности властвовать над беспомощными людьми. Я знал одного старого НКВДэшника, который на старости лет шарахался от прохожих, боялся увидеть жертву своей молодости. Так и тебе на старости будут сниться  посаженные тобой невинные люди, - жестко выговорил подследственный.
-Ниче, я пока сплю спокойно, - пробубнил следователь.
-Это – пока! – многообещающе проговорил Стаценко.
Зашел конвойный, взглянул на следователя, тот промолчал, только кивнул головой, Николай заложил руки за спину, вышел, краем глаза видел, следователь остался сидеть за столом каменным изваянием, уставившись в одну точку.
 После этого разговора его надолго оставили в покое. Следственные действия закончены, но следователь все не передавал дело в суд. Знал насколько дело шито белыми нитками, все хотел заручиться обещаниями своего начальства. Понимал это и прокурор, надзирающий за следствием, каждый раз крякал, читая дело, и нехотя подписывал очередную отсрочку по продлению расследования уголовного дела. После опубликованных статей в газетах по делу незаконного задержания журналиста Стаценко, прокурор пригласил побеседовать с глазу на глаз начальника РОВД Орловского Геннадия Николаевича.
-Подставишь ты меня, - посетовал прокурор, - ты думаешь, твоя липа проскочит в суде?
Прокурор, мужчина преклонных лет, седовласый, крепкого телосложения, широкий прокурорский китель скрывал небольшой, простительный для его лет животик. Он неприязненно смотрел, как по-хозяйски, вальяжно, расселся на стуле начальник районного УВД. Их связывали совместные финансовые дела по приватизации некоторых объектов района, но как человек, Орловский ему не нравился. Чрезмерно самоуверен, неосторожен. Считает себя хозяином положения в районе, остальные для него пешки в его шахматных комбинациях.
-Я говорил с председателем суда, там все на мази, - поморщился Орловский. – Никакой липы в деле нет. Не смогли доказать наезд на женщину, не беда. От пистолета ему никуда не деться. Незаконное хранение оружия доказано, запротоколировано, в суде свое огребет, - самоуверенно доказывал он.
Прокурор для виду покопался в бумагах, переложил папку с одного конца стола на другой.
-Не смогли вменить наезд, потому что состыковки не получились. Сама потерпевшая говорит: ее сбила автомашина белого цвета, а у твоего подозреваемого машина синяя! – медленно говорил он,  втолковывал слова своему визави, чтобы тому до печенок дошло. - Да и свидетельница в его пользу дала показания: не было наезда, они ехали другой дорогой.
Орловский невозмутимо смотрел на прокурора.
-Какая там свидетельница: любовница его, заинтересованное лицо, - поморщился Орловский.
-Ага! Давай еще поспорим с тобой в тонкостях юриспруденции. Коньяк будешь? – безо всякого перехода спросил прокурор.
-Буду, - мрачно отозвался Орловский.
Ему не нравилось внутреннее сопротивление прокурора. Хозяин кабинета встал, открыл шкафчик, достал бутылку «Арарата», рюмки, разлил, пододвинул блюдце с нарезанным лимоном. Выпили без тоста. Обсасывая корочку лимона, прокурор спросил:
-Чего тянешь? Не передаешь дело в суд?
Орловский помолчал, тяжело взглянул на прокурора, ожидая возражения, все же пояснил:
-Задуминка имеется одна, Григорий Максимович. Помнишь, у нас Арсена завалили? Того, торгаша? Борзой такой был, пальцы веером…
Прокурор выжидал, не говорил ни да, ни нет. Орловский продолжил: - Установлено: пуля, попавшая в Арсена, выпущена из пистолета, изъятого у этого щелкопера, - и с любопытством уставился на прокурора.
-Ты с ума сошел! – откинулся в кресле прокурор. - На кой ляд этому сопляку сдался Арсен? Какая связь между журналистом и этим… торгашом? – искренне удивился прокурор. - Неизвестно еще где был подозреваемый в момент убийства.
Орловский, казалось, не обратил внимания на удивление прокурора, гнул свою линию:
-Я проверял: у него нет алиби на тот день. Он же мотается по всему краю, бывает везде, и нигде конкретно. Привязать к тому случаю – дело техники и умного разговора с ним. Если его осудят за хранение оружия, раскрутим убийство. Там он будет в наших руках, дожмем, никуда не денется. И возбудим уголовное дело по вновь открывшимся обстоятельствам. Тебе же тоже достается за тот висяк, за убийство. А тут как раз и раскроем.
Прокурор слушал, молчал, беззвучно барабанил пальцами по полированной крышке стола, по лицу пробегала тень негодования,  в открытую спорить не стал, промолвил с досадой:
-Но ты же знаешь, парень тоже не дурак, - мрачно сказал он, стараясь не глядеть на начальника милиции. - Не зря адвокатом поработал, он и в этом деле не признает себя виновным, а в том деле и подавно не признает. Да еще газетчики за него ввязались… - тяжело вздохнул. - Ох, влипнем мы с тобой по самое этое… - он сердился на себя, что не может дать достойного отпора зарвавшемуся чиновнику в погонах.
Налил вновь в рюмки, но пить не захотел.
-Не стони, - почти зло проговорил Орловский, чем и вовсе покоробил самолюбие прокурора, все же тот считал себя на голову выше, да и по возрасту старше. -  Или ты забыл, как подписывал и не такие дела, и ничего: проходило. Только там твои интересы задевали, а здесь мои затронули. Кстати, твое имя в статье тоже упоминалось. И мы должны спустить все на тормозах!? Молча проглотить! Чтобы какой-то мелкий щелкопер позволил себе жизни нас учить, кусок хлеба отнимать! Нет уж, шишь! Сидеть будет, как миленький, - хлопнул себя по коленке Орловский. Опрокинул рюмку в рот, без тоста, на секунду замер, прислушиваясь, как  приятно опалило внутри. Встал и, не говоря больше ни слова, пошел к двери.

2.

Днем Николай трепался с сокамерниками, играл в домино, выходил вместе со всеми во внутренний дворик  на прогулку, ловил взглядом уходящее солнце, встречался с адвокатом, обсуждали каждую строчку в деле, а ночью, после отбоя его одолевали мысли: как жить дальше. О грустном думать не хотелось. Эти пойдут на все, чтобы доказать его вину. О том, что получит он свои три-четыре года, не сомневался. Надеялся на пересмотр дела в высшей инстанции, которая если не усмотрит фальсификации в уголовном деле, то хотя бы скостит срок. Он писал жалобы в разные инстанции, все они возвращались в его уголовное дело, следователь со злорадной усмешкой показывал их ему. Внешне подследственный не высказывал возмущения за незаконный арест, понимал, сейчас такая власть, для нее все средства хороши в борьбе со своими противниками.  Жаль терять лучшие годы молодости на вонючей шконке. Множество планов по улучшению газеты останется нереализованными. Главная его задуминка  – сделать газету рупором  народно-патриотических сил, - останется несбыточной.
Разочаровавшись в коммунистических идеалах, а потом в демократических, он в мучительных раздумьях искал свой путь, к кому прислонится, в кого поверить, за что бороться, и стоит ли бороться? А ведь как поверил в демократию! Даже возмущался, когда вычитал изречение Черчилля: «Демократия самый отвратительный строй, но человечество не придумало ничего лучшего». Почему, отвратительный? Ведь возникла возможность жить без цензуры,  рухнул железный занавесь, можно свободно ездить по миру, открыть свое частное дело, голосовать за любую партию. Разве это не достижение демократического строя! Но прожили несколько лет под руководством людей, провозглашающих демократию, разочаровались до такой степени, что стало стыдно называться демократом. Противники демократии презрительно называли их «дерьмократами». Жителям Кубани демократия повернулась, действительно, своей отвратительной стороной. Сплошные лозунги, разбазаривание государственной собственности и пустые полки в магазинах.  Прежний губернатор Дьяконов своим бездарным руководством окончательно испортил мнение о демократии. Да и Ельцин, строитель по образованию, оказался разрушителем по сути своей. В умах людей начался разброд мнений. Партии, течения, блоки, союзы вырастали как грибы после теплого весеннего дождя. Многим захотелось повернуть историю вспять, вернуть Советский Союз и направляющую, и руководящую силу. Николай еще тогда, в конце восьмидесятых годов понял: партийная и хозяйственная номенклатура сама давно не верит в идеалы коммунизма, их цель  - захватить в собственность государственное и партийное имущество. И захватывают ведь! И не для того, чтобы производить блага, а растащить по карманам  накопленное при социализме богатство. Только теперь со всей внутренней ясностью он осознал высказывание некоего экономиста: революции делают не голодные люди, а сытые, которые не поели два дня. Голодный устроит бунт, погромит лавки, магазины, офисы, как когда-то жгли крестьяне помещичьи усадьбы, выпустит пар и успокоится, подчинившись либо силе, либо обещаниям лучшей жизни. Сытые - способны создать организацию. Им некуда спешить, они долго будут полемизировать, смаковать новые для себя ощущения, щекотать нервы, и ударят при первой же благоприятной для них возможности, чтобы урвать  кусок власти в довесок.
Николай начал склоняться к мысли – надо взять на вооружение национально-патриотическую идею. Национализм – всегда плохо, еще в школе учили. Интернационализм – тоже изжил себя. Разве можно возразить против такого постулата: «Интернационализм склонен игнорировать национальные особенности России, полностью отрекся от прошлого, идея устремлена в будущее». Возрождение патриотизма – идея не новая, тем более патриотические партии уже созданы: Славянская партия,  Союз Христианского Возрождения, Русский национальный Собор и другие. Нет, национальная идея не совсем понятна, но привлекательна. Ближе всего по духу ему – народно-патриотическая идея. Только бы под эгидой патриотизма не скатиться на обыкновенный, пещерный национализм. После исчезновения коммунистической идеологии образовался вакуум. Не во что стало верить. Православие более всего подходит духу русского человека. Николай сожалел, что ничего не понимает в религии, юность прошла под знаком всеобщего атеизма, однако не делал попыток постичь  и познать христианство. В связи с этим припоминал удивившую его статью о русской интеллигенции, написанную в начале века, такую актуальную по сегодняшний день: «…после кризиса политического, наступает кризис духовный, требующий глубокого сосредоточенного раздумья. Русская революция (1905-го года) развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но ее созидательные силы оказались  далеко слабее разрушительных… Только религиозным подвигом, незримым, но великим, возможно излечить ее, освободить». И далее упрек, - отвернулась интеллигенция от лика Христа, лишила себя внутреннего света жизни. Наиболее склонные к христианским началам и патриотизму казаки. Война в Приднестровье  и Абхазии избавила казаков от репутации ряженных,  они проявили себя смелыми воинами, достойными памяти своих предков. Вся беда, их стремятся привлечь на свою сторону все политические партии, казаки шарахаются из стороны в сторону, один и тот же казак мог быть коммунистом и демократом, ругать, на чем свет стоит евреев, и восхищаться творчеством Кобзона и Розенбаума.
Что происходило на воле, - в камеру проникало с большим опозданием. Газеты приносили с передачами,  не регулярно, в большей степени читали обрывки газет, в которые заворачивали продукты при передачках. Катя давно смекнула, именно таким образом можно наиболее ценные статьи переправлять мужу, старательно заворачивала каждую  картофелину, яйцо, яблоко в газетный лист. Демократическая пресса оголтело ругала «красно-коричневых». Пресса коммунистов  и других оппозиционеров не оставалась в долгу, отвечала тем же, одни заголовки чего стоили! «Демократы! Магадан ждет вас!», «Народ обегорен, народ обгайдарен!», Ельцина называли – Е.Б.Н. Самое удивительное, интеллигенты-шестидесятники призывали к физической расправе над инакомыслящими. В «Известиях» Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский подписали обращение, в котором говорилось, что все иные, не демократы, понимают только силу. «Так не пора ли, нашей юной демократии, продемонстрировать ее». И демонстрировали! Все помнят кадры телевизионной съемки  майской демонстрации в Москве, которая переросла в побоище. Погиб боец ОМОНа, сотни раненных демонстрантов. Неужели к такой демонстрации силы призывали уважаемые шестидесятники! На фоне подобных событий на первый план выходили патриоты. В сентябре в Минске провели Всесоюзный съезд Союз офицеров, которые требовали денонсации Беловежского сговора. Через день провели конгресс народов СССР, в котором приняли участие депутаты Верховного Совета. К конгрессу с открытым письмом обратился спикер Верховного Совета России Хасбулатов. Чрезвычайный десятый съезд народных депутатов 23 сентября  объявил действие Ельцина «государственным переворотом». Отстранили его от должности, избрали исполняющим обязанности президента России вице-президента Руцкого.  В камере долго припоминали, как выглядит Руцкой, общими высказываниями  припомнили усатого, хмурого дядьку, похожего на надутого индюка. На конец сентября приняли решение созвать съезд Русского народа, который должен был бы избрать национальное правительство. Власть Ельцина повисла на волоске. И он нанес упреждающий удар. Сначала издал Указ «О поэтапной конституционной реформе», в котором объявил о роспуске Верховного Совета, о проведении в декабре референдума по новой конституции.
В начале октября надзиратель, мужчина предпенсионного возраста, который выводил подследственных на прогулку, объявил:
-В Москве танки обстреливают здание Верховного Совета.
-Да иди ты! – не поверили подследственные.
-Правда! По телику целый день крутят. Из пушек бьют прямой наводкой, из окон здания валит черный дым.
-А депутаты засели внутри здания? Отстреливаются? – наперебой допытывались сокамерники.
-Та вроде нет… - пожал плечами надзиратель
-А чего же тогда по ним из танков шмаляют? – недоумевал Емельянов.
-А кто их знает! Там еще и на Останкино напали, - продолжал пояснять конвоир, хотя в разговоры с подследственными вступать не разрешается. Но видимо события в стране захватили всех настолько, что хотелось выговориться, поделиться мыслями.
-Мужики! Тут гражданской войной попахивает, - уверенно заявил Емельянов.
-Ничему не удивлюсь, - прогудел дядя Гриша. – Если в стране нами правят придурки. У нас, на нарах порядка больше, мы честнее и порядочнее их всех вместе взятых. Думаете, если Руцкой к власти придет, наступит благоденствие?!
Пришли к мысли, лучше не будет, наступит хаос, жить и так тяжело, а будет еще тяжелее.
В камере Емельянов, свесившись с  верхней шконки,  так  прокомментировал события в Москве:
-Демократия! Демократия! Вот она демократия! Чуть попытались у главного пахана кусочек власти оттяпать, тут же получили по рукам из пушек.
Позже, из печати  и телевидения Николай узнал о трагедии, происшедшей в Москве. Патриарх Алексий П  выступал в роли посредника между Ельциным и Верховным Советом, представители того и другого встречались в Свято-Данииловском монастыре, стороны к соглашению не пришли.    Руцкой и Хасбулатов с балкона Белого дома призвали народ к неповиновению, пойти и разгромить мэрию и «Останкино». Народ услышал призыв, толпа ломанулась в «Останкино», перебили охрану. С обращением к гражданам России обратился Ельцин: «Все, что происходит в Москве, - заранее спланированный вооруженный мятеж. Он организован коммунистическими реваншистами, фашистскими главарями…». В связи с этими событиями глава краевой администрации Н.Егоров обратился к жителям Кубани со своим обращением:
«К сожалению, все мы омрачены событиями, происходящими в столице России.
В настоящее время Указом Президента России введено чрезвычайное положение на территории города Москвы. Причиной тому стали беспорядки, организованные сторонниками распущенного Верховного Совета, приведшие к захвату зданий московской мэрии и телекомпании Останкино. Есть человеческие жертвы.
В связи с этим, как глава исполнительной власти края, хочу заявить: на всей территории Краснодарского края ситуация полностью контролируется органами государственной власти.
В целях обеспечения безопасности взяты под охрану объекты связи, мосты, вокзалы, аэропорты, телевидение и радио. Силы ОМОН, дивизия ВВ, милиция приведены в состояние боевой готовности. Однако необходимости введения в крае ЧП нет, и, надеюсь, не будет. В этом я прежде всего полагаюсь на вас, уважаемые кубанцы, на ваше благоразумие, умение сохранить здравый смысл в самые критические моменты жизни. Со своей стороны я обещаю, что приложу все силы, всю данную мне законом власть для того, чтобы на Кубани сохранялась стабильная рабочая обстановка.
Обращаюсь к лидерам и активистам общественно-политических объединений: не спешите с необдуманными заявлениями и поступками. Помните! Мы живем на одной с вами земле и задача сохранения на Кубани гражданского мира важнее политических и партийных интересов.
В случае, если будут предприняты попытки нарушения общественного  порядка, они будут немедленно пресекаться силами правопорядка, независимо от политической ориентации организаторов.
Еще раз прошу вас, земляки, сохранять спокойствие, благоразумие и выдержку.
Земляки в крае выдержку проявили. А вот в столице, только по официальным данным, в ходе перестрелки погибло сто сорок человек, десять неопознанных трупов, сто двадцать раненых в больницах и госпиталях. Так закончилось противостояние президента и Верховного Совета. А в соседней Ростовской области наметили бессрочный митинг в  поддержку Верховного Совета. Областной и городской союзы ветеранов Афганистана заявили, что стоят на позиции конституции РФ, и не будут поддерживать никакие антиконституционные действия, от кого бы они не исходили. По их мнению, реальным выходом из создавшегося кризиса могут быть только одновременные выборы президента и народных депутатов в феврале 1994 года.
В такой ситуации задумаешься, к кому прислониться. С кем идти по пути? Кого поднимать на щит?
Как хозяйственник народу симпатичен Кондратенко. На сегодняшний день он самый мощный на Кубани политик, обладающий политической харизмой. Не казнокрад, не запятнавший свою репутацию управленец, народ любит его. Он создает региональное патриотическое движение «Отечество». В новый блок вливаются все национально-патриотические организации края, включая казаков, коммунистов, аграриев.  Только антисемитская риторика Кондратенко многих не устраивает, отталкивает от него. Когда батько на трибуне, самое приличное в его устах ругательство в адрес евреев: «христопродавцы!». В основном же они: «сионисты», «жидомасоны» и «космополиты». Впрочем, и прокоммунистические его высказывания вызывали раздражение у коммунистов, те отозвались о нем словами Сталина о Мао Цзе Дуне: «Батько Кондрат как редиска, только сверху красный, а внутри белый». Сам батько Кондрат мало обращал внимания на критику снизу и сверху, он продолжал громить сионизм, и обещал выгнать из края всех кавказских спекулянтов.

3.

Судья Алла Владиславовна впорхнула в кабинет председателя суда отдохнувшая, посвежевшая, слегка загорелая. За окном отшумело бабье лето, осень все настойчивее напоминала о себе прохладными утрами и ранними вечерами. Там, в Сочи, все еще по-летнему тепло, приятные воспоминания будоражили память. Пожилая, консервативная председатель суда слегка поморщилась, оценив платье своей подчиненной. По ее мнению судья должна выглядеть строже. Вот она, никогда бы не позволила себе такой открытой шеи, легкомысленной брошки, и фривольных оборок. Председатель суда с тех не очень далеких, советских времен всегда носила темные, наглухо застегнутые жакеты или строгого покроя платья. Сухопарая, аскетичная, она недолюбливала жизнерадостных, веселых коллег. По ее мнению, судья должен быть выше земных радостей. Придерживаясь этой концепции, она не вышла замуж, полагая, семейные заботы отвлекают от высшего предназначения дарованного ей судьбой. И хотя к новым условиям работы с большим трудом она сумела приспособиться, медленно сдавая позиции своей правовой невинности, но образ жизни не поменяла. Коллеги посмеивались, полагая, в молодости в этом же темно-синем костюме она пришла на работу, в нем и уйдет на пенсию. Судьи  побаивались ее, коллектив держала в руках она цепко. Совестливые судейские работники, старой советской закваски, которые не вписались в новые денежные отношения, ушли из судов в начале девяностых годов. Те, которые остались, перешагнули через себя, стали еще бессовестней и беспринципней, чем те, которые пришли в суды в последние годы. Предатели прежних моральных устоев в любой области всегда более жестоки, этим они оправдывают свое предательство, жесткостью или водкой глушат в себе просыпающую иногда совесть.  Едва взглянув на Аллу Владиславовну, председатель суда  тут же опустила глаза на уголовное дело, лежавшее на столе, низким, прокуренным голосом произнесла:
-Отдохнули? Вот и славненько! Примите дело к производству, - пододвинула дело. Алла Владиславовна взглянула на корочки, прочитала на обложке фамилию, задумчиво произнесла: «Стаценко, Стаценко… фамилия знакомая… Впрочем, мало ли на Кубани однофамильцев».
-Этого вы как раз могли и знать, Алла Владиславовна. Он у нас в суде ранее адвокатом бывал. Ушел внезапно, в одночасье, хотя, говорят, был не плохим адвокатом.
Кровь прихлынула к лицу Аллы Владиславовны.  Она взглянула на статью обвинения, еще более непонятно, с каких радостей журналист станет с оружием ходить. Хотя  как знать, время такое, самой впору вооружаться.
-Припоминаю, - неуверенно произнесла она. – Вы дело читали? – спросила Алла Владиславовна свою начальницу. Ей хотелось узнать ее отношение к данному делу,  та отгородилась непроницаемым взглядом, скороговоркой подтвердила:
-Читала, читала. Скандальное дело, - понизила голос председатель суда. Вы  весной, когда на повышение квалификации ездили, тут такое было! Газеты Краснодара вступились в его защиту. Он не только адвокат, но и журналист. Общественные организации выступили в его защиту, депутатский запрос приходил. А он не просто журналист, он учредитель газеты. Лучшие адвокаты города приезжали, и на процесс приедут,  так что будьте начеку, Алла Владиславовна. Обвинение поддерживать будет сам Григорий Максимович. Они с Орловским заинтересованы в исходе дела, - с нажимом на последние имена произнесла председатель суда, и хищно посмотрела на коллегу, как та отнесется к такому повороту событий.
Алла Владиславовна ощутила, как взмокла ее спина. Она слегка подвинулась на стуле, тот предательски под ней заскрипел.
-Как только дело дурно пахнет, так они и проявляют свою заинтересованность. Чем насолил им этот юноша? – Алла Владиславовна смело взглянула на свою начальницу. Знала, недолюбливает та ее.
Председатель суда выдержала паузу, выловила сигарету из пачки, постучала фильтром по коробку, осталась старая привычка, когда курила папиросы. Тянула с ответом, чувствовала, как неприятно ее подчиненной браться за это дело. Так и не закурив, раздельно произнесла:
-Стаценко опубликовал разоблачительную статью против Орловского, тот взбеленился, произвел облаву, обвинил его в незаконном хранении оружия.  В производстве у следователя есть еще одно дело по убийству некоего Арсена. Вы помните то нашумевшее событие, первое заказное в районе убийство. Убили его из пистолета, изъятого у этого журналиста. Объединять дела не торопятся,  мало доказательств, что стрелял именно Стаценко. Может быть, пистолет приобрел уже после убийства того Арсена или Ахмеда, черт бы их побрал. По мне, лучше пусть бы они все сами себя перестреляли. Прохода от них нет. У нас в станице черных больше, чем местного населения, - в сердцах высказалась председатель суда. - Прокурор и начальник милиции хотят, чтобы его осудили за хранение пистолета, а там завершат следствие по убийству и передадут дело в суд по вновь открывшимся обстоятельствам, - и хищно посмотрела на судью, пресекая возражения.
-А оружие журналисту подкинули с подачи самого Орловского? – с некоторой усмешкой в голосе спросила Алла Владиславовна. Но председатель суда не поддержала тона подчиненной судьи.
-Сие нам неведомо, - сухо проговорила председатель суда. - Я прочитала дело. С юридической точки зрения – доказательство вины на лицо. Обвинительное заключение составлено грамотно, вам остается только закрепить его обвинительным приговором, - тоном приказа закончила она.
Алла Владиславовна с прищуром посмотрела на свою начальницу, откинулась на стуле, спросила с вызовом:
-Скажите, Нина Михайловна, почему, как только дело скользкое, вы поручаете рассматривать его мне? Вот и сейчас, ждали, когда вернусь из отпуска, хотя дело поступило в канцелярию… - она взглянула на сопроводиловку, - неделю назад.
-А вы, милочка, всеядная, - без обиняков произнесла Нина Михайловна. – Только вам и могу поручить такие вот, дурно пахнущие дела.
Алла Владиславовна слегка оторопела от такого откровенного признания.
-Остальные судьи более щепетильны? – упавшим голосом спросила она, стул опять предательски скрипнул под ней. С тоской посмотрела в окно, хорошее настроение начало меркнуть под стать голубому небу, которое стало покрываться какой-то серой дымкой.
-Остальным я менее доверяю, - скрипучим, прокуренным голосом строго произнесла председатель суда. - Потому и зарплаты, конвертные, у них ниже, чем у  вас - добавила она, продолжая с презрением в упор смотреть на свою подчиненную.
Кровь отхлынула от лица Аллы Владиславовны, ей не хотелось выдать своего негодования, низко склонилась над делом. Мелькнуло: как же низко я пала. И не потому, что совесть внезапно замучила. Будучи в отпуске, попал ей на глаза в санаторной библиотеке старый журнал с воспоминаниями французской певицы Эдит Пиаф. Которая откровенно описывала свою жизнь: пила, принимала наркотики, меняла мужчин, полагала, что она живет так, как должно. Но приехал из Америки известный режиссер, с которым она не была ранее знакома, все искали его на приеме и не могли найти. Пиаф нашла его в собственной постели совершенно обнаженным. И тут до нее дошло: насколько она низко пала, если незнакомый мужчина может позволить себе, не спрашивая у нее разрешения, вломиться в ее номер, раздеться и улечься в ее постель. Так же точно сейчас ведет ее начальница, как тот обнаглевший режиссер, не спрашивая согласия, заявляет: а вы, милочка, всеядная. И намекает: поскольку ты купленная конвертными подачками, то нечего и лишние вопросы задавать.
Деревянным голосом Алла Владиславовна произнесла:
-Хорошо. Я возьму дело, ознакомлюсь.
-Да уж, будьте любезны… - криво усмехнулась начальница.
Судья расписалась в канцелярии о принятии дела, не слушая восхищенных возгласов работниц канцелярии: «Ах, Алла Владиславовна, как вы загорели!», прошла к себе в кабинет. Села в свое знакомое кресло, задумалась. Шла на работу с таким хорошим настроением, так замечательно  она провела отпуск в лучшем доме отдыха в Сочи. Не забываемые упоительные ночи в объятиях курортных знакомых, которым врала, что она учительница младших классов, померкли в памяти сразу же, как только она переступила порог своего кабинета. Вспомнила юношу, которого должна осудить, не ночь, проведенную с ним, таких ночей у нее случалось предостаточно, один отпуск чего стоил, а именно юношу, который не захотел подчиниться сложившейся системе, ушел из адвокатов, не пожелал быть таким, как все. В тот последний вечер, когда он пришел с ней попрощаться, высказал все, что думал о ней, пытался апеллировать к ее разуму, она прогнала его. Поняла, этот юноша из другого мира, с ним она не найдет общего языка. Он нравился ей своей не испорченностью, даже в постели  вел себя как-то сковано, всю инициативу она брала в свои руки. Тогда, когда дверь за ним закрылась, она тут же в коридоре села у стены, задумалась, и так стало ей горько на душе, так противно, завыть хотелось по-бабьи, в голос.
Точно такое же чувство она испытала сейчас.

4.

Зал шумел, как встревоженный улей.  И притих, как только секретарь громко провозгласила: «Встать, суд идет!».
Алла Владиславовна села на свое место, строгая, с непроницаемой маской на лице, разложила бумаги, обвела зал взглядом, внимательно посмотрела на подсудимого, словно хотела убедиться, что она не ошиблась в своих догадках. Да, это тот самый парень, бывший адвокат, похудевший, но нисколько не удрученный своим положением, спокойный в мелких движениях. Защитник сидел недалеко от скамьи подсудимого, молодой, симпатичный, неунывающий. Самоуверенный, словно родился адвокатом. Нет в нем чиновничьей зашеренности, как у прокурора, который сидел строго, нервно поправлял галстук и крутил шеей, как будто воротничок жал ему. Адвокат одобрительно кивнул узнику за решеткой. В процессе следствия, когда адвокат впервые пришел к нему знакомиться, подзащитный отнесся к нему настороженно,  когда тот сказал, что взялся за дело по инициативе Сергея Юрьевича и его однокашников, Николай поверил в него, позже проникся  симпатией. Адвокат по-молодому весел, симпатичен, оптимистичен, во время первого знакомства сразу же заявил: «Хороший адвокат на то и существует, чтобы помочь хорошему делу восторжествовать над плохими законами. Это  не я, это Фейхтвангер сказал. А тут и дело плохое, и адвокат не понятно какой». Но цепкость и грамотность его подсудимый оценил быстро. Благодаря его профессиональным навыкам, из дела быстро исключили обвинение в наезде на женщину, теперь он рьяно взялся доказывать, что оружие не принадлежит обвиняемому. Оба юриста, они смекнули, доказать подобное почти невозможно, необходимо скомпрометировать следствие, которое велось с нарушениями уголовно-процессуального законодательства. Николай первым подсказал адвокату заказать повторную, независимую экспертизу на причастность отпечатков пальцев на пистолете.
-Я к пистолету не прикасался, хотя мне пытались дать его в руки, - пояснял он, - хотели силой приложить пальцы к стволу, у них ничего не вышло. Они  перестали возиться со мной в этом направлении, надеются на своего, доморощенного эксперта, который и без отпечатков пальцев вынесет нужное заключение, - рассказывал подследственный. А еще подсказал раскрутить понятых. Читая законченное дело, он обратил внимание, что одни и те же понятые фигурируют во всех эпизодах, которые ему вменялись, в том числе и при убийстве Арсена, когда составлялся протокол осмотра места происшествия. Николая опрашивали по эпизоду убийства, поскольку пуля изъятая на месте происшествия, выпущена из пистолета, якобы найденного в его машине.
Адвокат хорошо потрудился, выводы припрятал до суда, чтобы они не исчезли из дела. Заключение повторной экспертизы гласило: на пистолете вообще нет ничьих отпечатков пальцев: ни обвиняемого, ни следователя, ни других посторонних лиц.  При поступлении оружия на повторную экспертизу, кто-то тщательно вытер пистолет. Кто мог протереть пистолет, догадаться не трудно, вещдок хранился у следователя в сейфе. При задержании Стаценко, понятых привезли в его родную станицу из района специально, о чем они сознались, даже бравировали тем, что они всегда готовы помогать родной милиции. Орловский всячески мешал работать адвокату, его задерживали на дороге за нарушение правил дорожного движения, пытались спровоцировать драку в ресторане, где тот ужинал, задерживали в отделение милиции, звонили в гостиницу с угрозами. Беседуя с Николаем, адвокат только улыбался и говорил: - Дураки, они только подстегивают меня этим, добавляют адреналина. Физически убрать они не могут, знают, пришлют другого. Всех не перестреляешь.
-Ты, Игорь, все же будь поосторожнее, - напутствовал Николай адвоката, - они мастера провокаций.
В суде присутствовали мать, сестра, ее муж, Толик Комаровский, однокашники Саша Джигун, Вадим Игнатов, Сергей Марушко и даже директор школы Василий Максимович. Отдельно сидели журналисты из краевой и местных газет. Мать увидела Николая, сразу же заплакала. Николай улыбнулся им, помахал рукой, поискал глазами Катю, сестра кивнула на дверь, Катя в коридоре, ее вызовут в суд, как свидетеля по делу.
Алла Владиславовна опустила глаза, скороговоркой зачитала результативную часть,  уточнила анкетные данные подсудимого, спросила, признает ли он себя виновным?
-Нет, - твердо ответил Николай, - не признаю.
 Алла Владиславовна спросила, нет ли у обвиняемого отвода к составу суда.
Николай в самом начале удивился, увидев ее в качестве судьи, он полагал, она сразу должна бы отказаться от слушания этого дела, но коли взялась, значит, есть к тому веские причины. Он помнил, как долго в чем-то уговаривал ее Орловский, когда подвозил домой в день их последней встречи. Судя по тому, с какой злостью Орловский пнул колесо машины, видимо не так легко соглашается она на компромиссные предложения. Наверное, тут тоже не обошлось без увещеваний. По первому движению души Николай хотел воспользоваться правом отвода судей, но тут судья вновь в упор посмотрела на него и настойчиво повторила вопрос: нет ли у подсудимого желания объявить об отводе судьи? И он понял, ей очень не хочется слушать это дело, он должен помочь ей выйти из процесса с достоинством. Тогда придет другой судья, а он знал всех судей в этом суде, они нисколько не лучше, а порой и хуже, чем Алла Владиславовна. Эта хоть и стерва, но в тонкостях юриспруденции разбирается. Он вновь встал и ответил: у него нет оснований для отвода судьи. Она сникла, кивнула и продолжила вести дело.
Прокурор отказался от обвинений по делу наезда еще в процессе расследования, сослался на ошибку следствия, дескать, потерпевшая ввела в заблуждение следствие, сначала дала показания, что ее сбила автомашина синего цвета, потом отказалась от своих показаний, в результате найден владелец белой автомашины, который и совершил наезд. Однако раскопал это не следователь, а адвокат. Следователь упорно не замечал, что потерпевшая говорила о белой автомашине, а не синей. Прокурор поддержал обвинение по найденному в автомашине пистолету, которой управлял водитель Стаценко. Пистолет принадлежит подсудимому, как гласит заключение экспертизы, отпечатки пальцев на оружии оставил так же подсудимый. Николай удивился самоуверенности прокурора, ведь он не мог не знать, что адвокат добился повторной экспертизы. Вначале следователь упорно не соглашался выдать пистолет на экспертизу, долго советовался с Орловским, тянули резину, пока из Краснодара не пришло распоряжение выдать пистолет на экспертизу. Никто в прокуратуре не знал, где и кто проводил экспертизу, какое вынесено заключение, только следователь и Орловский чувствовали себя не очень комфортно, они-то догадывались о возможном заключении не в их пользу. Надеялись, повторную экспертизу тоже можно оспорить, да и с судом имеется некая договоренность. Заключение повторной экспертизы находилось у адвоката, которое он решил приобщить к делу в ходе судебного разбирательства.
Далее прокурор долго и пространно рассказывал, что пистолет изъят  в соответствии с законом, в рамках уголовно-процессуального права, именно из этого пистолета стреляли в Арсена. Рассказывал не как юрист, опираясь на доказательства, а как рассказчик детективного жанра, желающего пустить слезу у слушающих. Судья перебила его, напомнила: в данном процессе рассматривается дело только за незаконное хранение оружия, а не за убийство. Прокурор извинился: увлекся. И начал пространно пояснять, почему государство не разрешает частым лицам иметь в личном пользовании боевое оружие.
После прокурора выступил адвокат. Говорил спокойно, аргументировано, несколько иронично, подсудимый даже слегка позавидовал, ему, в пору своей адвокатской деятельности, ему иногда не хватало выдержки. На утверждение прокурора о том, что именно в машине подсудимого найден пистолет, адвокат парировал тем, что автомашина не принадлежит Стаценко. Это редакционная машина, на которой ездят многие сотрудники редакции, с подсудимым в машине могли быть гости, не самого лучшего поведения, которые, испугавшись милицейской проверки на дороге, тоже могут сбросить пистолет под сиденье, но в большей степени он верит в версию провокации со стороны сотрудников милиции. На возмущенный взгляд прокурора, адвокат вынул из папочки заключение экспертизы:
-Товарищ прокурор, повторная экспертиза не обнаружила отпечатков пальцев не только подсудимого, но и сотрудников милиции, которые держали в руках пистолет. Как же так получается: сначала на них присутствовали отпечатки пальцев Стаценко, пистолет хранился у следователя, как вещественное доказательство, а затем он стер все отпечатки пальцев и таким образом передал оружие на повторную экспертизу? Не кажется ли вам, что за этим кроется злоупотребление служебным положением? Или следователь добровольно выводит подследственного из числа обвиняемых? – вопрошал адвокат.
Прокурор побагровел.
-Еще неизвестно, откуда вы взяли заключение экспертизы? –  упавшим голосом проговорил он.
Адвокат, казалось, не обратил внимания на реплику прокурора, попросил суд приобщить к делу заключение экспертизы, которая проводилась в криминалистической лаборатории УВД города Краснодара. Только потом повернулся к прокурору.
-Надеюсь, вы питаете доверие к криминалистам Управления? А я вот усомнился в квалификации районного криминалиста, который не имеет криминалистического образования, бывший оперативник занял это место, потому что предыдущий эксперт выпил весь спирт, отпускаемый на проведение экспертиз, и был изгнан из рядов нашей доблестной, российской милиции, - закончил адвокат под смешки зала. Судья сделала замечание адвокату, говорить по существу. Внимательно прочитала заключение экспертизы, отдала секретарю, та внесла в протокол номер и дату экспертного заключения, вернула судье листок.
-Вы хотите сказать, что сотрудники милиции сфальсифицировали уголовное дело? – спросил прокурор. – Но изъятие пистолета осуществлено с полным соблюдением уголовно-процессуального права, - напомнил он адвокату.
-Сфальсифицировано дело или нет, - это решит суд, - спокойно ответил адвокат. – Будем опираться на доказательства и факты. Скажите подзащитный: как обстояло дело в момент обнаружения пистолета в вашей машине?
Николай встал, объяснил, как происходило задержание. Он стоял справа у  водительской дверцы, сотрудник милиции открыл сначала дверь со стороны водителя, поискал под сиденьем, ничего не нашел. Обошел автомашину, со стороны пассажирской двери, покопался там вне пределов его видимости, встал и на вытянутой руке показал всем  пистолет.
-Он держал его за рукоятку, или за ствол? – уточнил адвокат.
-Не могу с точностью утверждать, оперативник стоял за машиной, я не мог видеть его руки.
-Тем не менее, на оружии не осталось отпечатков пальцев сотрудника милиции, в равной степени обвиняемого тоже, - бросил реплику адвокат и продолжил вопросы: - А где находились понятые в этот момент?
-Они сидели в милицейской автомашине, их подозвали  расписаться в протоколе осмотра и изъятия. Они не могли видеть из автомашины действий оперативника.
-Следовательно, сотрудники милиции заранее знали, что вы поедете по этой дороге, будете находиться в этой станице, знали, что в вашей автомашине находится пистолет, и заранее привезли туда понятых? – напирал адвокат.
Прокурор вскочил:
-Я протестую, адвокат пытается опорочить действия следствия и  понятых, - зло проговорил он, понимая куда клонит адвокат.
-Протест отклоняется, - строго проговорила судья.
Она сидела в прежней своей манере,  смотрела поверх голов, или мимо адвоката или прокурора, только  немногочисленных свидетелей придавливала своим взглядом к трибуне.
-Чуть позже я попрошу суд пригласить понятых для дачи показаний, - спокойно возразил адвокат. – Мне вообще непонятно, как одни и те же понятые оказываются во всех местах одновременно, где проходят следственные мероприятия. Таких понятых опорочить невозможно, товарищ прокурор. Они оказывали милиции посильную помощь не только в этом деле. Я прошу приложить справку, в которой говорится, что эти же понятые фигурируют в шести уголовных делах одновременно. В том числе и деле, по обвинению дорожно-транспортного происшествия. Сначала они присутствовали при выезде на место происшествия с обвиняемым Стаценко, позже они выезжали на место происшествия уже с настоящим нарушителем.  Что наводит на мысль: одних и тех же понятых возят в автомашине на различные следственные мероприятия, этих понятых специально используют в сомнительных мероприятиях сотрудников милиции. Обратите внимание, эти понятые проживают в районной станице, но всегда оказываются в соседних станицах, если там происходит что-либо криминальное.
Он протянул лист бумаги секретарю.
-Я прошу суд пригласить одного из понятых, присутствующих при изъятии пистолета, - обратился он к суду.
Судья кивнула, тихо сказала секретарю:
-Пригласите в зал свидетеля Никишина.
Зашел парень, Николай сразу узнал его. В тот день этот парень, не глядя, расписался в протоколе изъятия оружия. Он один из тех немногих парней, которые днями и вечерами отираются в отделе милиции, им все интересно, они готовы подписать любую бумагу, съездить на любое мероприятие. Для них эти мероприятия как кино, а тут они еще и участники в нем. Некоторые из них впоследствии идут работать в органы милиции,  большинство используют такое знакомство в своих корыстных целях. Парень держался уверено, видимо его хорошо проинструктировали перед судом, и он готов к вопросам по самому факту  изъятия пистолета, но адвокат начал спрашивать совсем о другом: где работает? – нигде,- на какие деньги живет? – родители помогают, и до скольких лет будут помогать родители? Парень стушевался, стал нервничать, отвечать несколько вызывающе.
-А как в этот день вы оказались в отделе милиции? – продолжал задавать вопросы адвокат.
-Как, как?.. Встал и пошел, - нервы стали у свидетеля сдавать. Он начал оглядываться на дверь, ища поддержки. В коридоре находился оперативник, который инструктировал его, что следует говорить. И сейчас приложив ухо к двери, - слушал. Его тоже по просьбе адвоката пригласили в суд в качестве свидетеля.
В голосе парня пропала уверенность, проскальзывала злость.
-Вас кто-то позвал туда, пригласил? – продолжал опрашивать вкрадчиво адвокат.
-Ну да, Степа сказал…  то есть оперативник знакомый, - поправился понятой, - надо съездить в станицу, брать одного преступника.
-А вы внештатный сотрудник, дружинник? Почему именно вам Степан сказал, что нужно съездить за преступником, если в тот момент еще неизвестно было: преступник подсудимый или нет? Оперативник не мог же знать, что в машине лежит пистолет?! – и украдкой взглянул на судью.
-Я не знаю, - замялся понятой, - мне сказали, я поехал…
-И часто вам говорят, что нужно съездить? – продолжал опрашивать адвокат.
-Да, бывает… - парень совсем потерял нить разговора.
-И вы подписываете все, что вам велят?
-А как же! – вызывающе ответил парень.
-И в данном случае вы подписали протокол изъятия оружия у этого подсудимого, но видели ли вы, как пистолет вынули из под сиденья машины?
-Ну, как это… конечно… сотрудник милиции же не врет…
-Я спрашиваю вас, вы лично видели, как сотрудник милиции полез под сиденье автомашины и вытащил пистолет, вы стояли рядом или находились в тот момент поодаль? – настаивал адвокат, нотки голоса из вкрадчивого зазвенели сталью, парень вмиг потерял ориентацию: кто здесь главный в суде.
-Я… это… - замялся он.
-Ответе: да или нет, - строго потребовал адвокат.
-Я был поодаль, но я видел…
-Поодаль где? В милицейской автомашине?
-Да.
-И как же из машины вы могли видеть, что именно из под сиденья вытащили пистолет?
-А откуда же?! Не из кармана же он его вынул, - взвился парень, пытаясь освободиться от наваждения.
-Все ясно. Второй понятой, находился так же в автомашине рядом с вами?
-Со мной.
-Вспомните: как держал в руке пистолет оперативник, за ствол или рукоятку?
-За-а… точно не помню…
-Спасибо. У меня вопросов больше нет. Товарищ судья, я прошу внести в протокол признание понятого: ему до приезда в станицу объявили, что едут задерживать опасного преступника, хотя к тому времени никто из них не мог знать, есть ли пистолет в машине, или его там нет. В связи с этим хотел бы, чтобы в суд пригласили оперативника, который производил выемку пистолета.
Когда адвокат до суда составлял список свидетелей, которых он хотел бы опросить в ходе судебного заседания, фамилию оперативника вычеркнули, не принято в судах опрашивать оперативных работников и следователей. Но адвокат настоял, чтобы его все же пригласили в суд. Орловский узнал об этом, хотел отправить оперативника в местную командировку,  потом подумал: опер тертый калач, лишнего в суде не сболтнет. Наоборот, сможет поддержать обвинение. Однако прокурора такой поворот в деле не устраивал.
-Протестую, - встал прокурор. – Вы еще следователя сюда пригласите! Обвините его в нарушении социалистической законности, - и покосился на журналистов, которые все старательно вносили в свои блокнотики.
-Разрешите вам напомнить, что социализм в стране приказал долго жить. Следователь не может нарушить то, чего нет. А вот вопросы к оперативнику, который изымал пистолет, - у меня есть.
-Протест отклоняется, - твердо сказала судья. И повернула лицо в сторону прокурора: - Товарищ прокурор, вы так же, как и суд заинтересованы в поиске истины, - напомнила судья, и кивнула секретарю пригласить  в зал оперативника. Николай удивился. По логике, судья обязана подыграть прокурору. С другой стороны, что может нового сказать оперативник. Он выступит свидетелем обвинения, лишний раз расскажет, как нашел в машине пистолет. Но он уже доверял своему адвокату, у него есть чему поучиться. Нестандартными вопросами вне существа, он сбивал с толку свидетеля, заставлял забывать о домашних заготовках.
Оперативник зашел уверенной, пружинистой походкой, не раз уже посещал судебные заседания, знает, как себя вести в суде. Да и неоднократно участвовал в совместных корпоративных мероприятиях в суде, со многими секретаршами пил на брудершафт. Он нагловато обвел взглядом зал, небрежно оперся о трибуну, всем своим видом показывая, он в суде человек свой.  После привычной процедуры предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний, адвокат спросил оперативника:
-Скажите, свидетель, почему с водительской стороны вы не нашли пистолет, а с обратной стороны автомашины вы пистолет нашли?
-С обратной стороны лучше проглядывается место под сидением, руль не мешает, - спокойно ответил оперативник.
-Дальнейший осмотр автомашины производили вы. При составлении осмотра на переднем бампере вами описана вмятина, якобы произведенная сбитым ранее человеком…
Прокурор опять встал.
-Вношу протест. Вопрос не по существу. Дело о наезде на гражданку в отношении подсудимого прекращено в процессе следствия. Найден действительный виновник.
-Благодаря адвокату, - бросил реплику адвокат.
-Протест принимается, - огласила судья.
-Товарищ судья, я не о наезде хочу спросить. Я хочу вернуться к вопросу прокурора, можно ли доверять действиям сотрудника милиции. У вас в деле, на страницах 65 тире 72 есть показания свидетелей, которые утверждают, что по приезду в станицу никакой вмятины на автомашине они не видели. А позже, в отделе милиции, вмятина появилась. Только вот, незадача: следствие установило, что подсудимый дорожно-транспортного происшествия не совершал. Возникает вопрос: когда и от чего появилась на бампере вмятина? Не в милиции ли? Которой любой ценой надо было доказать вину подсудимого. Именно этот оперативный работник вносит в протокол наличие вмятины, и не разрешает в момент осмотра  в этом убедиться подозреваемому Стаценко. Разрешите еще задать вопрос свидетелю по существу дела?
Судья кивнула.
-Как вы держали пистолет, когда обнаружили его?
-Не понял!.. – уставился на него оперативник.
-В руке как держали? За рукоятку, ствол?
-Как положено, за спусковой крючок, - огрызнулся оперативник.
-И последний вопрос: при оформлении вами осмотра места происшествия, откуда взялись понятые?
-Как-то не припомню… - замялся оперативник. Он сделал вид, что припоминает: – Нас там много находилось, может, кто из коллег пригласил…
Адвокат заглянул в бумажки, лежащие на столе, не без ехидцы заметил:
-Надо же, прямо из районной станицы совершенно случайно притопали, чтобы оказать помощь милиции. А нам только что, понятой пояснил, что его в отдел позвал оперативник Степа. Вас случаем не Степаном зовут? – в шутовском вопросе приподнял брови адвокат.
Оперативник слегка покраснел, потоптался на месте, ничего не ответил, с надеждой взглянул на судью. Та молчала, упорно смотрела в бумаги, разложенные на судейском столе. Адвокат громко возвестил:
-Спасибо, вопросов больше нет. Вот вам и полное соблюдение уголовно-процессуальных норм, - бросил реплику в сторону прокурора.
Прокурору тоже не о чем спросить оперативного работника. С досадой понял, адвокат переиграл его. Почувствовал, как кровь прихлынула к лицу, подскочило давление. Все зависит теперь только от судьи. Эта судья - своенравная лошадка, но председатель суда заверила, она не подведет. Хотя председатель когда читала дело, посетовала: могли бы и лучше подготовится к процессу, тем более адвокат не местный, из Краснодара приедет. Предупредила: в зале будет присутствовать пресса. В случае пересуда, в Краснодаре по головке не погладят, коль на месте не углядели явные нарушения процесса в ходе следствия. Теперь прокурор и сам видел, как разваливается дело в суде. Ранее советовал Орловскому не пороть горячку, отступить. Процесс получится громким, вмешалась печать, дело на контроле в краевой прокуратуре. Но нет же, глава милиции закусил удила, обиделся, видите ли, какой-то мальчишка посмел уличить его в чем-то.
Когда в зал вызвали свидетеля Катю Комаровскую, судья коротко,  с любопытством взглянула на нее. Николай напрягся, улыбнулся, комок подкатил к горлу. Она посмотрела на него долгим взглядом. Собственно Кате суду сказать нечего. Ее долго допрашивали в ходе следствия, добивались, чтобы она показала, что спала в автомашине и не видела, как Николай наехал на женщину. Потом пугали, что пистолет припишут ей и осудят ее, если она не подтвердит, что видела ранее в руках Николая оружие.  Катя держалась дерзко, отвечала зло, не раз заявляла, что подаст в суд на следователя и оперативников, незаконно задержавших мужа. В данном случае прокурор и адвокат только и спросили ее: видела ли она пистолет в автомашине или нет. Катя смело заявила: пистолета не было, и быть не могло. Его подбросили сотрудники милиции, чтобы опорочить Николая за статью, которую он опубликовал в газете, обнародовал неблаговидную роль правоохранительных органов района. В том числе и местной прокуратуры, которая старается не замечать нарушения со стороны милиции, - закончила она и вызывающе посмотрела на прокурора.
-Здесь судят не правоохранительные органы, а конкретного человека, - напомнила судья, и разрешила Кате присесть. Жена тут же повернулась к Николаю, вымученно улыбнулась ему, кивком спросила: Как ты? Он подмигнул, показал  большой палец.
В прениях сторон прокурор только и смог упрямо аргументировать выводы следствия: он не видит нарушений законности при извлечении оружия из автомашины, которой управлял подсудимый. Закон нельзя трактовать двояко, если оружие найдено в автомашине, которой управлял Стаценко, то и все, что в данный момент находится в ней, принадлежит водителю. Попросил суд вынести наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет. Мать и Катя воскликнули одновременно. По залу пронесся шумный говорок. После него выступил с речью адвокат, обращал внимание суда на множественные нарушения следственных действий. И осмотр автомашины производился без участия понятых, они подписали протокол позже, и понятые не вызывают доверия, поскольку являются слепым орудием в руках милицейских работников. Нет отпечатков пальцев на оружии подсудимого, хотя по логике прокурора,  если оружие принадлежит подсудимому, они должны быть. Нечистоплотное отношение к вещественному доказательству, на котором вначале присутствовали отпечатки пальцев, а потом они каким-то таинственным образом исчезли, не вызывает доверия к действиям милиции. Закончил тем, что он не видит в действиях подсудимого состава преступления, поскольку не было события преступления. И просил суд оправдать подсудимого.
Судья выслушала их с отсутствующим выражением лица. Николай понимал, она впаяет ему срок, может не пять лет, как просит прокурор. Года два, три объявит, им же надо оправдать его пятимесячное заключение под стражей, только  во второй инстанции можно будет надеяться на положительный исход дела. В душе надеялся, она объявит именно такой срок, понимает, дело пахнет липой, должно же шевельнуться в ней сострадание, что-то человеческое, хотя бы от воспоминания той ночи. Но как знать: возможно, те же воспоминания заставят дать максимальный срок, чтобы как можно дольше ничего ей о нем не напоминало.
Судья предоставила последнее слово подсудимому, он встал, повернулся к судье, старался поймать ее взгляд, но она смотрела мимо него, сказал, что полностью согласен с доводами адвоката, вины своей не признает, оружия никогда не приобретал, возникло оно вместе с появлением сотрудников милиции. Судья так же безучастно выслушала, кивнула, объявила: суд удаляется для составления приговора.
В зале сразу же возник гомон, друзья подошли вплотную к Николаю, мать и Катя хотели до него дотянуться,  конвоиры строго держали их на некотором расстоянии. Судья находилась в совещательной комнате долго. Уже и конвоиры приустали, топтались на месте с ноги на ногу. Катя, не стесняясь, громко переговаривалась с Николаем. Наконец, секретарь громко огласила:
-Встать, суд идет!
Все встали. Судья прошла на свое место. Над залом нависла напряженная тишина. Ломал тишину негромкий голос судьи, напряжение нарастало по мере прочтения результативной части, после ее слов «суд приговорил», тишина повисла звенящая. И в тишине судья произнесла то, чего от нее никто не ожидал, тем более прокурор, и вместе с ним Николай.
-Суд, рассмотрев доказательства обвинительного заключения, (далее перечислила все за и против этого довода), рассмотрев в судебном заседании обвинение подсудимого, суд пришел к выводу: вина подсудимого в ходе предварительного и судебного следствия не доказана, в действиях подсудимого нет состава преступления. В виду этого, суд признает подсудимого Стаценко Николая Александровича невиновным, освобождает его из под стражи в зале суда. Суд так же выносит частное определение районному отделу внутренних дел за многочисленные нарушения уголовно-процессуального кодекса. Приговор стороны могут обжаловать в вышестоящем суде в течение семи дней.
Лицо прокурора стало похожим на маску. Он оторопел. Подобной пощечины он не испытывал с советских времен. И в те времена оправдательных приговоров почти не наблюдалось, судьи в случае слабой доказательной базы, отправляли дело на доследование, или давали срок, который подсудимый уже отбыл, находясь под следствием в тюрьме. И все оставались довольны: прокуратура и следствие удовлетворены, обвиняемый признавался по суду виновным, подсудимый не подавал апелляцию, радовался, что легко отделался и на свободе. Прокурор нервно сгреб со стола бумаги, комком запихал их в портфель, руки в редких рыжих волосинках подрагивали, он никак не мог застегнуть замок портфель, торопливо покинул  зал суда. Вслед за ним  вышли из зала конвойные. Судья удалилась в совещательную комнату. Николай остался без охраны. Катя первая бросилась на шею мужа, слезы радости брызнули из ее глаз. Потом громко поцеловала в обе щеки адвоката. Мать со слезами прильнула к сыну, сестра гладила плечо. Николай пожал руку адвокату. Ничего не сказал, только поощрительно толкнул его в плечо и показал большой палец. По очереди обнялся со своими однокашниками, поблагодарил директора школы за участие.
-А ты говорил в наших судах нет честных судей! – обнял Николая Марушко. Рядом стоящий Джигун тут же откомментировал:
-Нет правил без исключений! - приподнял брови, выражая крайнее удивление, качал головой.
Вышла секретарь, громко сказала:
-Стаценко, зайдите к судье, возьмите выписку приговора.
Николай кивнул, понял, так быстро выписки не делаются,  причина объявлена для ушей нежелательных. Он зашел в кабинет, секретарь осталась за дверью. Алла Владиславовна устало сидела глубоко в кресле, почти полулежала, подняла на Николая еще больше потемневшие глаза, сказала:
-Видишь, как получается: я лишила тебя адвокатской практики, ты лишил меня судейства. Теперь мы квиты.
-Зачем ты это сделала? – спросил Николай. - Дала бы условно, а в высшей инстанции мы бы постарались отбиться от обвинения. И овцы были бы целы, и волки сыты.
Алла Владиславовна помолчала, сказала устало:
-Надоело быть овцой в чужих зубах, - и вспомнила ехидную ухмылку своей начальницы – председателя суда: «А вы, милочка, всеядная», словно проститутку покупала. Сказала глухо: - Ты можешь противостоять этой системе, а я чем хуже? Да и беспардонная наглость, этих людей достала уже.
-Ты же хотела хорошо жить, - напомнил Николай.
-Хотела, - подтвердила она. – Но не такой ценой. Одно дело за взятку виновному дать срок чуть меньше, другое дело – посадить заведомо невиновного.
Она глубоко вздохнула.
-Не ожидал от тебя такой смелости, - мотнул головой теперь уже бывший подсудимый. - Я снова тебя зауважал. Не потому, что коснулось меня лично. Я же понимаю, почему они так легко состряпали дело, потому, что суд карманный. Съедят они теперь тебя.
-Съедят, - подтвердила Алла Владиславовна. - Но это только добавляет куража, я еще пободаюсь с ними. Иди, Коля. А то мне уже припишут получение взятки за оправдательный приговор. Возьми пустой лист в руки, а за выпиской приди позже. Если сможешь, навести меня в ближайшее время. Поговорим.
-Спасибо тебе, Алла. И опасайся данайцев, дары приносящих. Теперь тебя обязательно подставят.
Она кивнула. Николай вышел.
На улице полной грудью вдохнул октябрьский, осенний воздух. Лето прошло без него. Проводил глазами стайку улетающих на юг скворцов.
Конвоиры копались возле машины, с любопытством посмотрели на бывшего подсудимого, словно только сейчас увидели, сами не ожидали такого поворота дела. Не часто приходилось им возвращаться назад без подсудимого, собирались отъехать,  предложили проехать с ними в тюрьму забрать вещи, в ином случае в тюрьму его больше не пропустят, вещи он получит позже и никто не гарантирует их сохранность. Вещи Николаю не нужны, ничего ценного у него в камере не осталось. Ему захотелось попрощаться с сокамерниками. Он договорился с Катей, матерью и друзьями, где они будут ждать его, запрыгнул в привычный автозак. Конвоиры дверь на замок не запирали. Теперь он ехал, как обычный пассажир.
Когда его привели в камеру забрать вещи, перед этим обшманали, чтобы не пронес ничего запрещенного, Николай привычно расставил ноги. Первый же ответ на вопрос: «Сколько дали?», подверг сокамерников в легкий ступор: «Оправдали!». «Быть такого не может!» - свесил ноги с верхней шконки Емеля. «Во, дает!» - восхищенно крутанул головой  Семен, нисколько не веря, что в суде могут оправдать за просто так. Николай тепло попрощался с сокамерниками. За несколько месяцев успел сдружиться с ними, если это можно назвать дружбой,  он понял их психологию, все они в той или иной мере были преступниками, но не все негодяями. Дядя Гриша широко расставил пальцы на ладони: «Держи краба», крепко пожал руку Николаю. Емельянов спросил: «Много судье отбашлять пришлось за оправдательный приговор?». Николай знал, переубеждать бесполезно, улыбнулся, подтвердил: «Много».  Пожал за плечо студента, просил не унывать, он сделает все возможное, чтобы дело его рассматривалось не предвзято. Студент даже приуныл, привык он к Николаю, видел в нем некоего защитника перед сокамерниками, хотя его и так не очень обижали. «Держитесь, мужики!» - на прощание напутствовал Николай.

5.

Об оправдательном приговоре разнеслось далеко за пределы района. Сначала родная станица и близ лежащие хутора следили, чем кончится дело. Все же Николай многим знаком за свои прежние заслуги, когда работал в станице юристом, и позже заступался за многих, кто пострадал от рук администрации или милиции. Теперь эта история заинтересовала людей ранее не знавших Стаценко. Об оправдательном приговоре написали местная и краевые газеты. Журналисты Сергея Юрьевича постарались вовсю, отыгрались на начальнике районного РОВД, следователе и прокуратуре в едком фельетоне и в серьезной статье. Одну из них так и озаглавили: «Кто ответит за незаконный арест журналиста?».
Как только закончился суд, и стало известно о приговоре, взбешенный Орловский позвонил прокурору.
-Григорий Максимович, ты сам в суде поддерживал обвинение, или стажера послал? – еле сдерживая гнев, ехидно спросил Орловский.
-Да иди ты знаешь куда? – ответили на том конце провода. – Говорил я тебе: вляпаемся мы в историю. Не мог со своими делопутами плевое дело сварганить. Думаешь, всегда будет шито крыто?! На кося-выкуси!
-Погодь, - опешил от такой отповеди Орловский. – Ты когда дело утверждал, тоже мог бы подсказать, что в нем не так, - сбавил тон, удивленный таким яростным отпором.
-Да все в нем не так! Я когда дело утверждал, в наличии имелось заключение эксперта с пальчиками обвиняемого на стволе. Куда пальчики делись? – гневно спросил прокурор.
Орловский засопел в трубку, помолчал, осторожно высказал догадку:
-Может адвокат в сговоре с экспертом?
-Да брось ты! Сами стерли, побоялись, что пальцы опера или еще какого хрена на стволе останутся. Говорил тебе, адвоката толкового пришлют, ты только рукой махал, нейтрализовать обещал. Дообещался-обещалкин! – шумел в трубку прокурор.
Орловский вновь вскипел:
-Вы тоже много чего обещали. Ты скажи, как эта сучка ослушалась свою начальницу? – он задохнулся от негодования, замолчал, кусая губы. -  Ведь председательша явно дала указание осудить его на срок? – обескуражено спросил Орловский. Весь его пыл тут же угас, понял, прокурор от него дистанцируется, теперь только его ведомство будет нести ответственность за незаконный арест.
На том конце повисла долгая пауза.
-Сам не понимаю. Но с другой стороны ее понять можно: не враг же себе она. Дело хлипкое, без доказательств, пойдет во вторую инстанцию, приговор все равно отменят, а она останется в дурах. И я тоже не буду подавать кассацию. Как хочешь, так и выкручивайся. Дело на контроле в краевой прокуратуре, мне и так несдобровать. Ты газету вчерашнюю читал?
-Читал.
-И кто у нас ответит за незаконный арест? – спросил прокурор.
-Да найдем мы виновного, чего ты переживаешь, Григорий Максимович. Давай посидим вечером в ресторане, потолкуем, - примирительно проговорил Орловский, удивленный таким яростным отпором.
-Я и так уже посадил печень с твоими ресторанами, - проворчал прокурор.
-Тогда пройдемся, потолкуем, - настаивал Орловский.
-Хорошо, - нехотя согласился прокурор. – Не успели с тем делом размотаться, ты новой головной болью озадачил, - проворчал прокурор и положил трубку.
Григорий Максимович имел в виду отмененное  постановление об отказе в возбуждении уголовного дело в отношении сотрудника милиции Завьялова Алексея. Он тогда видел всю хлипкость отказного материала, потерпевший находился еще в больнице, он не сомневался в виновности сотрудника милиции,  Орловский попросил не выносить сор из избы. Позже он все же отменил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, но то случилось под давлением прокурора края, только мало что изменилось. Дополнительная проверка не нашла нарушений со стороны сотрудника ГАИ Завьялова,  его на всякий случай понизили в должности, сняли с машины, поставили на пеший пост. Орловский заставил Клавдию Завьялову выплатить родителям немалую сумму на лечение, в обмен на заявление об отсутствии претензий к ее сыну.
Орловский барабанил пальцами по столу, раздумывал. Что-то разваливается в их некогда спаянном коллективе, собранная с таким трудом в единое  целое машина не может дальше ехать. Сначала новый глава администрации явно дистанцировался, а может, испугался московских событий и перемен в крае. И прижать его нечем, слишком мало компрометирующих материалов накопали. Потом судья взбунтовалась. Надо же всегда такая покладистая, а поди ж ты! Так недолго и одному остаться. Дураки, не понимают, что только в единстве наша сила. Поодиночке нас быстро переглотают и снизу, и сверху. Тем более, после московских событий в крае опять грядут перестановки, - со злостью размышлял глава районной милиции. - краевой Совет народных депутатов не сумел удержать власть в руках. Грызлись между собой, им мало дела до глубинки. Это на руку администрациям на местах. За это время первые лица районов приватизировали через подставных лиц все самые доходные предприятия, фермы, комплексы, магазины, заводики и прочее, что приносило доход. Краевая администрация власть потихоньку перехватывала, но равенство сил можно считать относительным. Не случись в Москве конституционный кризис и государственный переворот, неясно, как бы и в крае сложилось. Но случилось то, что случилось. Пришла к власти молодая поросль, такая же алчная, но голодная. Эти кусок изо рта вырвут.
Орловский видел только один выход из создавшегося положения: выставить свою кандидатуру на пост главы района. Его не смущало, что нынешний хозяин выбран всего полгода назад, его нетрудно и сковырнуть, а учитывая, что события в стране опять поворачиваются непонятной стороной, наверняка власть изменит форму правления, в конце года выборы в государственную Думу и выборы прокатятся по всем регионам. Указ о реформе местного самоуправления уже появился в печати, который и прекращал деятельность районных и городских Советов.
Орловский мучительно тер переносицу. Что-то мешало ему утвердиться во мнении, что принял единственно верное решение. Что? Журналист, которого он не сумел упрятать! Его разоблачающие статьи  не дадут спокойной жизни. Дура Клавка, дала бы тогда денег на лечение тому пострадавшему, глядишь, и шума бы не возникло. Пожадничала, зараза! С такой репутацией выборы не выиграть. Как бы кресло не зашаталось. Тогда нужно ставить своего человека, но кого? Сделать ставку на сегодняшних своих союзников, они шкуру быстро с него спустят, точно так же поступил бы с ними и он.
Нет, надо идти на выборы самому. Потолковать по-мужски с главой администрации, чтобы не вздумал кочевряжиться. Подключить весь административный ресурс,  договориться со своими временными союзниками, наобещать им золотые горы, а там посмотрим, куда кривая выведет.
6.

Три дня Николай нежился в домашнем уюте окруженный вниманием матери и Кати. Поглядывал в осеннее обманчиво синее небо, на ум набегали строки школьной программы: «Уж небо осенью дышало…». Провожал взглядом стаи птиц, клином уходящих на юг журавлей, их курлыканье печальным стоном разносилось по окрестным полям. Всяк идущий поднимал голову, провожал взглядом, и еще долго с завистью смотрел вслед.
Ленка с мужем приходили каждый вечер, в коляске посапывал сынишка, сестра умиротворенно смотрела на брата и улыбалась. Только один раз не выдержала, спросила:
-Расскажи, братик, как там в тюрьме? Били?
-Нет, не били. Но хорошего мало, - уходил от ответа брат.
Ходил по двору, щурился на уходящее за верхушки деревьев и крыши хат солнце. Удивлялся: только видел цветущие сережки на орехах, а сейчас листья пожухли, падают спелые плоды. В воздухе пахнет йодом, осенней календулой и бархотками Лета, как и не бывало. Все не мог налюбоваться небом, его так не хватавшего там, в тюрьме, где дни тянулись нескончаемо долго, а оглянулся назад, словно и не было душных, пропитанных потом дней, недель, месяцев. Вспомнил товарища детства Витю Сташко, тот уходил в армию, протянул матери гитару, попросил сохранить, два года быстро пролетят, как вся ее жизнь. Тогда не очень придал значения его словам, не понял их смысла, они были молодыми, им казалось вся жизнь впереди. Однако, прошло совсем немного времени, а Николай старше Виктора уже на целых десять лет. Эти десять лет вместили в себя так много событий. Четверть жизни прожито! И так мало сделано. Какой след в этой жизни он оставит. Сгорит его звезда быстро, и никто не заметит бледного шлейфа за ней. Он не честолюбив,  время такое,  нужно что-то делать.
Ходил по двору, как бы впервые увидел некоторые предметы, которых ранее не замечал. Выросший пес лаял на него, не признавал в нем хозяина. Николай присел на корточки, смотрел на него и улыбался: «Чего ругаешься, дурашка! Али своих не признаешь?». Пес лаял без злобы, за три дня привык к частому мельканию постороннего во дворе, хвост поджал, спрятался за будку, оттуда полаивал.  Мать проходила мимо, услышала, провела рукой по потылице, погладила, как маленькому взъерошив волосы.
-Чаще дома надо бывать.
-Надо, - согласился Николай. А сам прикидывал: завтра в район необходимо смотаться, а там и в Краснодар пора. Повинился перед матерью: - Прости, мама, испортил тебе юбилей (Тамаре летом исполнилось пятьдесят лет), подарок за мной.
-Ой, сыночек, лучший подарочек – ты на свободе. Сколько ночей я не спала. Сколько седых волос прибавилось, - губы ее дрогнули, улыбнулась сквозь слезы.
-Ничего, мама, все образуется, - успокоил сын, понимал, так просто Орловский не отступит, но беспокоить лишний раз мать не хотел. Николай, как ни странно, после проведенных нескольких месяцев в тюрьме, почувствовал себя увереннее, взрослее. Даже армия не дала ему такого ощущения взрослой независимости. После армии он также, как и до службы в армии, несколько терялся перед начальством, чиновниками. Они казались ему обремененными общежитейскими заботами, думают о благе всех жителей района, их неудобно беспокоить лишними просьбами. В тюрьме заматерел. Пришло ощущение понимания жизни, человеческих взаимоотношений. Теперь чиновник для него, прежде всего, слуга, а потом уже отец семейства, чей-то муж или любовник. У него пропало чувство раболепия перед ними. Теперь он знал, если необходимо - нужно идти в кабинет к чиновнику и требовать свое, общественное. И требовать по закону, чтобы у него не оставалось лазейки  увильнуть, проявить хамство, отказать.
Катя поведала: еще летом Руслан прислал им приглашение на свадьбу. Она ответила ему подробным письмом. Призналась, что они теперь с Колей муж и жена, просила прощения за длительный обман, таким способом Коля тогда защищал ее от возможных ненужных ей притязаний. Написала о том, что с ранней юности любила его, и сейчас очень счастлива с ним. А еще написала, что не может приехать на свадьбу, так как Коля находится в тюрьме по ложному обвинению, но она верит, что все образуется, его скоро выпустят, они вновь будут вместе, и тогда непременно они навестят Руслана, который в то время уже жил в Майкопе.
Николай слушал, и только улыбался.
Вечером зашел к Калининым. Они жили втроем. Михаил вернулся навсегда, бросил кочевую жизнь, а Полина с мужем отделились. Они купили дом за огородом Мельниковой Любы. Теперь у Полины вечные баталии с семьей Мельниковой, которые нигде не работают, лазят за овощами в огород к Полине, как к себе домой. Дядя Алеша на пенсии, исходит желчью в адрес нынешней власти. Но пить бросил. Настороженно встретил Николая, поприветствовал:
-Здравствуй, здравствуй, арестант… Отпустили, значит? Как там? – и неопределенно мотнул в сторону головой.
-Не весело.
-Не посадили, и ладно. Меня самого в шестидесятых чуть не посадили за падеж скота. Из партии хотели турнуть. Долго тягали к прокурору, еле доказали, шо падеж не по вине колхоза случился. Ежели бы то в тридцатых годах, або в сороковых случилось, то долго бы не разбирались, могли бы сразу к стенке поставить, - пояснил он. Дядя Алеша сидел верхом на лавке, точил нож об оселок. Одним глазом посматривал на племянника, другим на оселок,  пробуя пальцем остроту лезвия. На пенсии он чувствовал себя не в своей тарелке. Там он был в гуще событий, нужный всем человек. Перед ним прогибались, подобострастно предлагали выпить, все же колхозное начальство. И в одночасье никому не стал нужен. Теперь ему казалось, что с ним не так почтительно здороваются, обходят стороной. Он психовал, раздражался, свое раздражение переносил на окружающих. Тетя Варя вышла из хаты, прошла на кухню, по дороге молчаливо посмотрела на племянника, кивнула на приветствие, всем своим видом показывая: она не верит в невиновность Николая. Никого еще органы не сажали за просто так. Значит, есть за что. Милиция не доработала. Михаила дома не было, он устроился работать в стойбригаду. Николай посидел еще несколько минут возле дяди Алеши, перекинулся ничего не значащими фразами, пошел домой. Свой долг он выполнил: родственников после вынужденной разлуки навестил. Хотя их старший сын по приезду в отпуск, никогда не навещал свою родную тетку, которую в детстве называл «мамой Томой», зато объезжал дальних родственников по окрестным хуторам.
Николай поехал в район без жены. Катя не хотела отпускать его одного, муж улыбался: «Ты теперь всю жизнь будешь, как квочка, носиться за своим цыпленком, прятать под крыло от опасности…». Катя плаксиво улыбалась в ответ, просила: «Ты не задерживайся».
В районе в первую очередь он зашел в редакцию, застал Сашу Чернова за рабочим столом в его маленьком кабинете. На столе разбросана гора бумаг в хаотическом распорядке. Непостижимым образом из горы бумаг Саша всегда выуживал нужный ему документ. Николай не раз спрашивал, как он находит необходимую бумагу в этом беспорядке. Саша отвечал, если все сложить стопкой, тогда он точно ничего не отыщет. Увидев в дверях товарища и коллегу, с минуту недоуменно смотрел на него, буднично сказал, словно вчера расстались:
-Я думал, после суда ты скроешься в своей редакции, сюда нос не покажешь, - встал навстречу, раскрыл объятия.
-Счас! Не дождетесь.
Обнялись крепко, по мужски.
Саша опубликовал статью о деле Николая, об оправдательном договоре. На него обрушился град критики, газету грозились закрыть, редактора уволить.
-Спас меня от растерзания наш новый глава администрации, и то, что не я первый опубликовал статью, - пояснял Саша. - Ваши, в краевой газете, успели на день вперед статью напечатать. Орловский пригрозил всеми карами. Это с тобой у них номер не прошел, а на мне они учтут все свои ошибки, которые позволили оправдать тебя. Да и таких адвокатов у меня не будет, - шутливо ворчал главный редактор.
Николай улыбался, давал выговориться, прихлопнул по плечу товарища.
-Ладно тебе, не стони. Выручим. Коллега, все же. И не самый плохой. Что за новая метла в районе появилась? – спросил он.
-Выбрали после всех краевых и местных передряг. Как ни странно тебе покажется,  его поддержала вся наша районная верхушка, только Орловский выступил против  него. Как всегда, старался протащить свою кандидатуру. Правда вел себя как-то странно, не очень активно,  вяло. Что-то случилось в их некогда дружном чиновничьем коллективе, возникли дрязги и склоки. Каждый потянул одеяло на себя. Этого позволили выбрать из опасений, как бы каждый своего не протащил. На люди свои склоки они пока не выносят, но паровой котел кипит, того и гляди пар вырвется наружу. Новый глава избрал центристскую позицию. Как в китайской философии: тигр сидит на горе и наблюдает, как внизу грызутся шакалы. Когда они ослабнут в борьбе, он спустится с горы пожинать плоды победы. Не самый плохой мужик, во всяком случае, такое впечатление производит. Кстати, вас надо познакомить
-Зачем? – удивился недавний заключенный. Пододвинул стул, сел напротив главного редактора районной газеты.
Саша недоуменно пожал плечами.
- Ты же теперь у нас знаменитость районного и краевого масштаба.
-Антигерой, которого хотели посадить. В глазах многих - виноват, но слабая милиция не смогла доказать вины. Выкрутился, благодаря краевым покровителям и хорошим адвокатам, или за взятку, - прокомментировал свою известность Николай.
Чернов возразил:
-Не скажи. Таким тебя видят только недоброжелатели. Здесь, в районе, граждане тебя воспринимают по-другому. Ты же свой, местный!
-Согласен. Я здесь вырос, меня многие знают лично, некоторым помогал, будучи адвокатом. Публиковал статьи в защиту простых граждан. За пределами района, не знаю, что обо мне думают. И каким союзником я могу быть новому хозяину района?  Жить буду не здесь, большей частью – в Краснодаре.
Саша понизил голос, пригнулся к столу, заговорщически произнес:
-Скажу по секрету: ему нужно собрать команду единомышленников, с которыми он мог бы поднять район. Тем более, что в следующем году выборы в Законодательное собрание края. Он ищет своего человека, кого бы он мог от района выдвинуть в кандидаты, - и внимательно посмотрел, как отреагирует Николай.
-Если ты хочешь, чтобы таким человеком стал я, ты же знаешь, я не буду прикрывать его криминальные дела, - предупредил он.
-А почему ты думаешь, что придется прикрывать криминальные дела? Может человек пришел навести в районе порядок, и ему нужны порядочные люди, - искренне удивился главный редактор районной газеты.
-Ох, не верю я, что в волчьей стае приживется праведная овца. С волками жить…
Чернов приподнял обе руки ладонями к собеседнику.
-Коля, ты сам говорил, беспредел вечно продолжаться не может. Иначе, государство рухнет. Вот так по крупицам, по человечку, по делам, будет возрождаться нормальная жизнь. Вспомни, не ты ли говорил, что ломать легко и быстро, строить тяжело и долго. С чего-то же нужно начинать!
-Гм! Убедительно. Хорошо, знакомь меня с вашим новым главой района. Будем на него посмотреть… - сдался Николай.
-Не с вашим, а с нашим, - поправил его Чернов. - Ты еще пока житель нашего района, - приподнял он указательный палец.
-Какой ты зануда, однако, - упрекнул Николай товарища, по-дружески толкнул в плечо. – Алла приходит к тебе на семинары? – переменил он тему.
-Давно не приходила. Звонил ей, она несколько подавлена, тяжко ей дался твой оправдательный приговор. Представляю, как на нее обрушилось начальство. Ты бы зашел к ней, - посоветовал Саша.
-Непременно. Только ты понимаешь, что будет, если меня застукают у дверей ее квартиры. Ее не только из судей попрут, но и взятку припишут.
-Ты теперь у нас калач тертый, в тюрьме опыта набрался, конспирации научился. Письма молоком писал, чернильницу из хлебного мякиша лепил.
Николай покачал головой, взял со стола гранки завтрашней газеты, пробежал глазами по заголовкам.
-Хочешь, я тебе подброшу тему о неблаговидных делах нашего следствия? – спросил Николай.
-Опять хочешь меня столкнуть с Орловским? – улыбнулся одними щелочками глаз Саша.
-Боишься ты его?
Саша вздохнул:
  -Его весь район боится. Он теперь умный, в суд не пойдет. Элементарно подстрелит. Но я готов! Я тоже хочу ходить в героях.
-А голову в кустах не хочешь потерять?
-Не хочу.
-Хорошо, я подумаю. Цель моего приезда в район кроется в желании спасти одного юношу, которого обвиняют в разбойном нападении.
Чернов присвистнул. И Николай подробно рассказал о студенте Листове, с которым сидел в камере. Длинными вечерами, по крупицам, он со слов студента сопоставлял факты обвинения, советовался с дядей Гришей, который сразу, без юридических тонкостей, определил: «На цёго сопляка собак вешают, шоб дело раскрыть и начальству доложить». Выйдя на свободу, Николай съездил в хутор, где жили дедушка и бабушка студента, побеседовал с ними, записал поминутно: чем занимался их внук в хуторе. Нашел свидетельницу, девушку, с которой студент провел ночь в то время, когда грабили фургоны, она хотя и боялась огласки и родителей, согласилась подтвердить алиби своего друга. Просто ее никто не искал, никто ни о чем не спрашивал. Другие жители хутора тоже косвенно подтвердили, что в момент нападения на автофургоны, студент находился в хуторе.
-Представляешь, сколько таких сидит в других камерах, которых ты не знаешь, и не можешь помочь, - заключил Саша.
-Ты не прав. Если еще и это дело, вкупе с моим, получит огласку,  в дальнейшем будут бояться так беспардонно лепить дела, сажать невиновных. Процессуальный кодекс если и устарел, но не настолько, чтобы его совсем можно было игнорировать.
Договорились о совместной работе. Поговорили о жизни, условились встретиться завтра, пойти в управу знакомиться с новым главой администрации. Расстались тепло, как друзья и единомышленники.

7.

Нового главу администрации  Широкова Алексея Леонидовича выбрали наименьшим количеством голосов. Поскольку в уставе района не предусматривался порог явки избирателей, ему хватило для избрания и тех голосов, которые отдали за него сельчане. За столь короткий срок он не успел ничем себя проявить, в стране маятник власти опять качнулся вправо. После известных событий в Москве, вышел новый Указ Президента РФ, который предусматривал прекращение деятельности городских и районных Советов народных депутатов, и назначил новые выборы в представительные органы местного самоуправления в период с декабря девяносто третьего по март девяносто четвертого. Нужно все начинать сначала, снова вступать в борьбу за власть. Теперь победить ему не дадут. Он чувствовал, как за спиной консолидируются местные воротилы бизнеса совместно с чиновниками разных рангов. Через несколько дней пришло известие из Ейска, в котором депутаты отказались самораспускаться. Справедливо полагая, что представительная власть должна реформироваться. Тем более, что краевой Совет тоже на своей сессии не вынес решения о роспуске городских и районных Советов.
«И чего я буду бежать впереди паровоза, - решил для себя Широков, собрал районную сессию и объявил: «Негоже нам изъявлять верноподданнические чувства в угоду Кремлю. Работаем, как работали». Тогда еще из зала выкрикнул его вечный оппонент: «За власть цепляешься?» - «Цепляюсь, - спокойно ответил Широков. – Я не для того избирался, чтобы полгода проболтаться в коридорах власти. Я пришел дело делать. И не моя вина, что не успел. И вас избирали не речи пламенные с трибун толкать, не забывайте об этом». И обратился ко всему залу: нужно создать рабочую группу и готовить Устав района. Депутаты погомонили и решили: направить в край предложение о реформировании представительного органа власти, и ждать реакции краевых властей.
Неожиданно, во время приема граждан без предупреждения пришел к нему начальник районного РОВД полковник милиции Орловский. Прошагал мимо сидящих граждан, без стука вошел в кабинет, секретарь хотела сказать: у  главы посетитель, но успела только привстать, Орловский даже не взглянул на нее. На удивленный взгляд главы, поздоровался, обратился к посетителю:
-Поди, дружок, подожди в коридоре, мне тут поговорить надо.
Посетитель тут же ретировался из кабинета, Орловский сказал:
-Я на минутку, - и добавил без предисловий: - В конце года в стране выборы пройдут.
-Да. В государственную думу, - подтвердил глава района.
Орловский поморщился:
-В депутаты Думы я не собираюсь. А вот районный Совет народных депутатов приказал долго жить. С декабря по март должны пройти новые выборы первых лиц. Так вот: я намерен баллотироваться в главы района. Тесновато мне стало в стенах РОВД.
-Большому кораблю большое плавание, - усмехнулся глава администрации. – Только вы не внимательно читали Указ Президента. Там в шестом пункте сказано, что главы местных администраций, избранные до вступления в силу Указа, остаются главами местного самоуправления. Мы с депутатами решили выборы не проводить.
-То есть? – не понял Орловский.
-А так! Реформируемся на местах без выборов.
Орловский слегка опешил, стушевался, не ожидал такого спокойного отпора,  и от кого, вчерашнего  второстепенного, мелкого чиновника, которого никто не воспринимал всерьез, но быстро пришел в себя.
-Ты, Алексей Леонидович, не финти. Власть прикажет, выборы пройдут в срок. Я зашел предупредить тебя. Баллотироваться ты можешь, все же выборы не могут быть безальтернативными. Но главой района должна стать сильная личность, каким себя вижу. Ты что-то не очень справляешься с руководством района. Я тебя предупредил. Мы еще потолкуем на эту тему.
Орловский встал, не прощаясь, вышел.
Широков задумался.
  Ранее он опирался на поддержку силовых структур, на районных руководителей разного ранга, которые не видели в нем сильную личность, полагали, пройдет время, подберем своего руководителя. А этот будет мягким пластилином в руках местных предпринимателей и руководителей всех ведомств. Только начальник милиции был против его кандидатуры, не очень активным, ядовито высказался: Хрущев тоже гопака плясал до поры до времени, и Брежнева считали временной фигурой, однако известно как все обернулось. Как бы и этот не взбрыкнул. Над ним тогда еще посмеялись: «Эко, с кем сравнил!..». Но поддался общему настроению и своей, более достойной кандидатуры, не предложил.
Широков долго шел по карьерной лестнице, несколько лет заведовал районным домом культуры, сумел понравиться прежним руководителям во время проведения различных форумов и собраний в стенах районного клуба, его передвинули в отдел культуры прежнего исполкома, после распада исполкомов, остался на прежней  должности в местном Совете народных депутатов. Он ранее ни с кем не конфликтовал, со всеми старался быть покладистым, услужливым,  до откровенного подхалимства не опускался. Придя к власти, понимал, его постараются сделать пешкой в своих руках все, кто успели обзавестись бизнесом, и прежде всего - местная элита власти. Это он видел невооруженным глазом. Все они заходили к нему в кабинет, как хозяева, а он временный их слуга. Без стука, звонка, бесцеремонно распахивали дверь, и с порога начинали диктовать свои просьбы. С чего начинал генеральный секретарь коммунистической партии, будучи такой же безликой фигурой? Прежде всего, с того, что начал расставлять на ключевых постах своих людей. «Кадры решают все!» - старый, затасканный лозунг, но как действует! С этого и решил начать новый глава района. Сначала он сменил секретаря, приказал новому секретарю никого не впускать в кабинет без предварительной записи. Тихо, без огласки, привлекал на свою сторону людей, так или иначе обиженных прежней и нынешней властью. В первую очередь он постарался подружиться с местной интеллигенцией, коих всех знал в районе будучи чиновником исполкома. Возобновил приятельские отношения с редактором местной газеты Черновым Александром.  Не весть какая шишка в районе, но с прессой нужно дружить. Ко всему прочему – человек не глупый, мягкий, и кажется – порядочный, не так много в станице приличных людей, с кем можно просто дружить, без оглядки на разное служебное положение. Пусть освещает все хорошие начинания, которые новый глава района будет проталкивать в жизнь. К чести Широкова, какие бы честолюбивые планы в отношении себя лично не вынашивал, понимал, чтобы проявить себя государственным деятелем, необходимо многое сделать для жителей района, заручиться их поддержкой на будущее. Чуть позже, когда возник вопрос о выдвижении кандидатуры от района в Законодательное собрание края, впервые интересы всех силовиков, бизнеса и местных бандитов пересеклись, ярость борьбы за своего человека в крае грозила перехлестнуться через край. Алексей Леонидович поддерживал все кандидатуры, которые ему предлагали те или иные группировки,  за спиной всех повел свою игру. Ему тоже нужен свой человек в крае. Причем, такой, который бы верил ему, поддерживал его, лоббировал его интересы. И который не дорого просил бы за свои услуги. Поиск такой кандидатуры был мучителен, выход подсказал Чернов Саша.
-А вы, Алексей Леонидович, обратите внимание на Стаценко Николая. Парень с головой. Юрист. Не алчный. Газетчик. Неплохой журналист. Это его Орловский упек за статью, которая наделала шума в свое время.
-Слышал о нем. Заочно знаю, - подтвердил Алексей Леонидович. – Что ж, парень, кажется, достойный. Только ты представляешь, что начнется, когда его фамилия появиться в списках кандидатов? – задумчиво спросил глава района.
-Догадываюсь. Более того, его постараются скомпрометировать.
-Во-во! И меня заодно. Но фигура явно интересная. Познакомь нас. Хочу лично поговорить с ним. Так, для начала ни о чем: посмотрю, чем живет парень, как мыслит. Составить свое мнение о нем, - попросил Алексей Леонидович.
-И какой повод для знакомства придумаем? – спросил Саша.
-Придумай сам. Хотя чего тут думать, - приподнял брови Алексей Леонидович. - Разве не лестно вчерашнему узнику познакомиться с главой администрации, - прищурился глава района.
Саша отрицательно щелкнул языком.
-Алексей Леонидович, он человек самодостаточный, в крае он общается с людьми более высокого ранга. Вы ему не нужны. И полагаю, не интересны, он вас просто не знает. А если знает, то только как посредственного руководителя культурой района, - откровенно высказался Саша. Его покоробило несколько пренебрежительное отношение к другу, а еще: как быстро вкусив власти, попытался «занестись» новоиспеченный руководитель.
-Так уж и посредственный? – обиделся Алексей Леонидович.
-Все хорошее, что вы пытались сделать на своем посту, знает узкий круг единомышленников. А остальные видят захиревший кинотеатр, американские боевики, отсутствие молодежных развлекательных программ.  Так что, советую,  не разговаривать со Стаценко с позиции некоторого превосходства, только потому, что вы сегодня глава района, - и добавил на местном диалекте: - Седня вин мэр, а завтра - вмэр. Главы часто меняются, а люди остаются. Вы должны делать ставку на достойных, или преданных людей своего окружения. И не прогадать! Свита делает короля.
-Извини! – согласился Алексей Леонидович. – А разве «газетчик» и «журналист» не одно и то же? – спросил он.
-Журналист – пишет статьи для газеты. А газетчик – владелец газеты, - пояснил Саша. - «Вольные новости края» читаете? Он соучредитель этой газеты. Человек не бедный. В администрацию края он может попасть и без нашей помощи. Например, помощником депутата.
Алексей Леонидович более внимательно взглянул на редактора:
-Это меняет дело. Тогда он тем более мне интересен. Но в таком случае, нужно ли ему будет депутатство?
Он встал, размялся, прошелся по кабинету, поглядывая на редактора газеты, ожидая ответа.
-Думаю, нужно. Ему много приходится воевать с чиновниками. Депутатская неприкосновенность ему не помешает. Тогда милицейские и прокурорские работники зубы об него быстро обломают. Он сейчас не в районе,  как только приедет, я дам знать, и приглашу его на беседу.
На том и порешили.
Саша собирался уже уходить, Широков остановил его.
-Выборы в Законодательное собрание края пройдут в следующем году. Вышло решение краснодарского крайсовета о выборах депутатов в Законодательное собрание на шестое марта.  Время у нас есть, но немного. А вот в этом году, наряду с выборами в Государственную Думу и референдумом, проведут выборы в местные органы власти. И знаешь, кто уже изъявил желание быть новым главой?
Саша с любопытством взглянул, выжидал.
-Орловский!
Чернов присвистнул. Широков пояснил:
-Заходил ко мне. Заявил в ультимативной форме, чтобы я не путался под ногами. Или для проформы поучаствовал в выборах.
Саша с горечью покивал головой.
-Этот направит… Раздербанит район! А на местах рассадит своих опричников. И заживем мы весело и спокойно. Надо что-то делать!
-Например? – остановился напротив Широков.
-Переехать трактором! – хмыкнул в усмешке Чернов.
-Я серьезно, - не поддержал его собеседник.
-Подключить общественность. Опубликовать несколько статей о неблаговидной роли милиции во главе с их начальником. Бить нужно их же оружием: компроматом. Подключить Стаценко, у него большой зуб на Орловского.  Кстати, сейчас он проводит журналистское расследование очередного дела, которое состряпала милиция. У них под следствием сидит один совершенно невиновный парень, которого обвиняют в разбойном нападении.
-Возьми на контроль, - попросил Широков.
Саша отсалютовал и вышел.

Когда Николай в очередной раз появился в районе, дул холодный осенний ветер, погода портилась стремительно, еще не все цветы отцвели в парке, а ночными морозцами их уже прихватило. Он появился в кабинете редактора районной газеты без звонка, как всегда – неожиданно. После крепких рукопожатий и расспросов о делах, Саша рассказал о разговоре с новым главой администрации, передал просьбу того организовать им встречу.
-Ты  полагаешь, это необходимо? – спросил Николай.
-Не помешает, - уклонился от прямого ответа Саша.
-Ты своего мнения о нем не изменил? – продолжал допытываться Николай.
-Мне симпатичен, - твердо сказал Саша. – Если только власть не испортит, - и тут же сам себя опроверг: - Скурвится, конечно. Нельзя быть у власти добреньким. Да еще в такой стае, как наша районная верхушка. Он подбирает в помощники достойных людей. Если его будут окружать такие, как мы с тобой, может оказаться не все плохо. Главное, у него есть желание сделать для района нечто полезное, - убеждал не как товарищ, а как редактор.
Николай повернул стул спинкой к столу, оседлал его, руки положил на спинку, ответил без энтузиазма:
-Коли тебе он импонирует, положусь на твой неиспорченный вкус. Познакомь, - согласился он. - Знакомство ничему не обязывает.
-Конечно, - подтвердил Саша и тут же набрал номер телефона секретаря главы администрации.

Алексей Леонидович с любопытством посмотрел на вошедшего парня, тут же про себя отметил: «Молод. Интересно, это недостаток или достоинство?». Да и Николай с интересом разглядывал нового главу администрации района. Ранее о нем ничего плохого он не слышал, и хорошего тоже, знакомы не были,  голосовал за его избрание именно потому, что остальных кандидатов хорошо знал. При знакомстве с новым человеком он следил за  глазами собеседника. Он давно отметил некоторую закономерность: характер человека зависит от того как смотрит человек на собеседника при разговоре. Если глаза отводит, потом исподтишка разглядывает и снова отводит, - человек хитрит, желает скрыть свое истинное намерение,  пытается поболее выудить сведений у собеседника. Не стоит доверяться человеку, который и вовсе отводит в сторону взгляд при разговоре. Широков смотрел на него открыто, в упор, не скрывая своего любопытства. Такое откровенное разглядывание можно отнести на счет его служебного положения, он может себе позволить бесцеремонное разглядывание. Такой взгляд не говорит о твердости и честности человека. Но то, как он не отводил глаз при разговоре, Николаю понравилось.
Саша Чернов представил их. Они пожали друг другу руки, и Алексей Леонидович опять отметил: рукопожатие крепкое, волевое, не юношеское, поведение уверенного в себе человека. Пригласил сесть за стол, сел в свое кресло. Отметил: ведет без тени заискивания, сказал только: «Кстати, я за вас голосовал».
-Да?! – удивился глава района. -  А почему? Я не успел себя ничем проявить, - заинтересовался Широков.
-Потому и голосовал. Другие кандидаты успели себя проявить, - нажал Николай на слове «проявить». – А вы человек в номенклатурной обойме новый, неиспорченный, может быть,  району повезет. Или вы преследуете личные интересы? – прямо спросил Николай, в упор посмотрел на Широкова.
«Наглый, однако! – отметил про себя Алексей Леонидович, - или бесцеремонный? -  быстро сообразил, штампами с ним не поговоришь. Он глубже сел в кресло, откинулся на спинку.
-Можно буду на «ты», я старше в два раза, да и проще так общаться? – Николай кивнул. – Если начну стучать в грудь и говорить, что пришел на это место только за тем, чтобы сделать жизнь людей краше, ты как к этому отнесешься?
-Я пожалею, что голосовал за вас, - кивнул головой Николай.
-Правильно! – воскликнул Широков. - Не знаю, сколько я продержусь в этом кресле: полгода, год, три года. Уйду ли отсюда наверх, или поведут под белые ручки. Ты вины не имеющий, просидел полгода в казенном доме, и я не зарекаюсь. Отсюда два пути: в тюрьму или в бизнес. И я хочу уйти в бизнес. Не для того, чтобы набивать карманы деньгами. Хочу создать передовой бизнес, и тоже на благо района. Если это будет животноводческий комплекс, так в нем будут работать толковые люди с достойной заработной платой. Молоко и мясо будет высокого качества при низкой себестоимости. И так будет везде, за что возьмусь: в полеводстве, в агропромышленном комплексе или строительстве. И сейчас, сидя на этом месте, буду искать таких людей, которые кроме личной выгоды будут создавать рабочие места, исправно платить налоги, буду всячески поощрять их деятельность, помогать, оберегать от паразитов на их теле. Меня будут обвинять, что потакаю богачам, не все из них окажутся порядочными производителями, но такие люди будут поднимать район. Вот с такой целью пришел на это место, - горячо говорил Широков, как перед аудиторией слушателей. Коротко передохнул, продолжил: - Чувствуя подвох в твоем вопросе, скажу, я бы очень хотел быть полезным району, оставить о себе добрую память, не такую, какую оставили мои предшественники. Но уж, как выйдет! – развел руки Алексей Леонидович, -  Делай хорошо, плохо само получиться. Ты же видишь, что делается в стране. Законы не работают, каждый вульгарный люмпен чтит себя выше закона. И все мои предшественники спешили набить карманы, потому что знали, на этом месте они временные люди, поэтому не оставили о себе доброй памяти, не смогли продвинуться по служебной лестнице, да и бизнесменами они тоже не стали. Может быть, хотели, но не смогли.
-Дорога в ад вымощена добрыми намерениями, - кивнул Николай.
-Это он Маркса цитирует, - уточнил Саша. – Хотите ли вы или нет,  придется принимать непопулярные решения.
-И не забывайте,  вас окружают не только друзья, - напомнил Николай. – Кстати, друзей как раз и нужно опасаться. Пока вы у власти, у вас будет много мнимых друзей. Только предают не враги, предают именно друзья.
-Ребята, я не с Луны свалился, я вырос в этом районе, работал среди этих людей. Думаете, мне не ведомо, что представляют наши начальники: районный прокурор, председатель суда, начальник милиции, налоговой инспекции? Знаю! Они первые постараются убрать меня, если я перестану плясать под их дудку.
Николай движением руки остановил его.
-А что вы так откровенны со мной, Алексей Леонидович?  Ведь вы меня совсем не знаете, - улыбнулся Николай.
-Зато я знаю Сашу. Он плохого человека ко мне не приведет. Да и не просто поговорить мы собрались. Нам нужно познакомиться. Хотя бы для того, чтобы составить мнение друг о друге. Мне нужны молодые, деятельные люди, которым со стороны лучше видны мои ошибки. Подскажете, подправите. Ты больше в Краснодаре обретаешь, а оттуда, сверху, лучше видно. Коли у нас пошел такой откровенный разговор, поделюсь дальнейшими планами, своим видением проблемы на ближайшие год или два. Не хотел вот так сразу. В следующем году пройдут выборы в Законодательное собрание края. Хочу выдвинуть кандидатуру, которая тоже будет работать на благо района, а не на карманы наших нуворишей, – он поднял палец. – Такую кандидатуру еще придется поискать. И тоже хочу, чтобы вы в этом мне помогли.
Саша и Николай переглянулись.
-Тут-то ваши интересы с силовиками и перехлестнутся. Они выставят своих кандидатов. И ваш кандидат, будет им как кость в горле.
-Знаю. Но мы будем умными, составим заговор. О наших намерениях они должны узнать как можно позднее. Предположим, если речь пойдет о ком-то конкретно, кого выдвинет какая-либо партия или блок, которые зарегистрированы в нашем  районе или крае, - и тут же обратился с вопросом к Николаю: - Тебе какая партия ближе всего по духу?
-Не могу сказать. У всех уставы почти одинаковые. Кондратенко создает блок «Отечество». Крепкий хозяйственник, наш краевой политик, пожалуй, ему бы я поверил.
-Туда вошли все краевые организации коммунистов, которых ты не очень жалуешь, - вставил слово Саша. Друг парировал:
-Туда вошли не только коммунисты, но и Союз офицеров, и Фронт трудящихся, союзы и ассоциации многодетных семей, ветеранов. Все кто защищает интересы социально незащищенных групп населения. «Отечество» не восстанавливает Советский Союз, да и коммунисты далеко не те, скорее это социал-демократы. Те – остались с неистовым Ампиловым, которые вместе с Сажи Умалатовой будут кричать на всех углах до посинения: «Саветский Союз! Саветский Союз!!!». Пока «Отечество» выступает за укрепление государственной собственности, отстаивает принцип социальной защиты жителей края, поэтому я разделяю их взгляды. Даже если в этом блоке будет большинство коммунистов, среди них тоже есть думающие, порядочные люди, в конце концов, речь идет не о борьбе идеологий, а об экономической составляющей, о простой помощи людям Кубани.
-Вот и отлично! – потер руки Алексей Леонидович. Я постараюсь, чтобы блок выдвинул нашего кандидата. Сделаю вид, что об инициативе блока узнал в последнюю очередь, а там включусь в поддержку, поскольку не могу идти против воли большинства. И еще, хотел бы видеть тебя в качестве помощника главы администрации, - и не ожидая ответа от Николая, тут же посоветовал Саше: - Ты через месяц тисни статейку о Стаценко, чтобы народ не забывал его. Вспомни его добрые дела, когда он был адвокатом, найди, кого он защищал, пусть тот расскажет, как Николай спас его от неминуемого срока, и так далее. Это необходимо для того, чтобы люди района знали, что власть опирается не только на местных воротил бизнеса, но и на честных, порядочных, молодых людей.

-Занятный дядька, - кивнул в сторону здания администрации, когда Николай и Саша вышли на улицу.
-Кажется, ты тоже ему по душе пришелся, - сказал Саша.
-Поживем – увидим. Я так понимаю, он пытается создать свою команду. Помогать ему можно, чувствуется человек со стержнем. Лично я идти в политику не хотел бы. Грязное это дело. Хватит мне проблем с газетой.
Саша улыбнулся краешком губ, взял за локоть товарища, сказал:
-Еще товарищ Ленин говорил: политика – это ночной горшок, который не всегда бывает пустым. Кто-то ассенизатором работает, тоже грязное дело. Но если не выполнять эту работу, утонем в дерме. К власти рвутся как раз не благородные люди, и не с благими намерениями. Так что есть над чем подумать. Кстати, знаешь, кто рвется занять кресло главы в районе?
-Наверняка кто-то из местных воротил бизнеса или директоров предприятий, - не задумываясь, ответил Николай. Он зябко поежился, постарался за поднятый воротник спрятать лицо от ветра.
-Почти угадал. Эти тоже полезут. Но в данном случае к власти рвется твой лучший друг Орловский.
Николай даже остановился. Задумался. Саша дернул его за рукав, потянул за собой.
-Саша, у меня есть любимое дело – газета. В конце концов, могу заняться адвокатской практикой. На кой ляд мне сдалась политика?! Ты же знаешь, человек я неудобный, меня не очень-то по шерстке погладишь. После всех этих передряг сделался очень недоверчивым или осторожным.
-Да уж! Человек ты, действительно, неудобный. Если сумел рассорить наших тузов, сколько еще впредь дров наломаешь! Не сносить тебе головы.
-Не каркай! Не ты ли меня упрекал, что удираю из станицы, не помогаю простым людям. Как теперь уйдешь от политики, если такие люди, как Орловский в политику лезут, - зло выговорил Николай.
-Ох, и времена настали! В каком государстве живет? – вздохнул Саша.
-В бандитском.
-Поэтому люди вновь за коммунистов голосуют.
-Что ж, опять будем коммунизм строить, звать людей к светлому будущему. А кто против – тех к стенке, - жестко выговорил Николай.

Они зашли в кафешку, попить пива, хотя ни тот ни другой не являлись любителями пива. Загнал их туда холодный промозглый ветер, хотелось куда-то спрятаться. Они заказали пиво и жареный арахис, Саша с интересом рассматривал цветной пакетик, хмыкнул: сколько цветастой дряни нынче везут из-за бугра. Еще свежа в памяти борьба с алкоголем, люди давились в очередях в магазинах за водкой, сейчас в каждом ларьке не только водка, но и заграничные ликеры и коньяки. Люди покупают, привлекает красивая  этикетка или необычной формы бутылка, удивляются, внутри содержимое намного хуже, чем ожидалось. Невдомек, что все содержимое делается в подпольных цехах Польши, Украины, да и наши поднаторели, только этикетки закупают за рубежом. Даже в этом кафе на полке стоит коньяк «Наполеон» с криво наклеенной этикеткой.  Присели в уголок. Николай увидел за соседним столиком потерянного, неопрятного парня, узнал в нем своего следователя, не удержался, окликнул:
-Что, Петя, турнули?
Тот пригнулся ниже к столику, словно хотел спрятаться за пивную кружку.
-А я предупреждал тебя, ты будешь первым, кто вылетит за фальсификацию материалов.
Саша оглянулся, взглянул на парня, к которому обращался Николай.
-Это твой следак? – спросил он, и еще раз с любопытством оглянулся на парня.
-Мой, - подтвердил Николай, - Выгнали после статьи «Кто ответит за мой арест?», - усмехнулся, - выгонять нужно не его, а организатора, - и снова обратился к парню, - Ты еще легко отделался. Вот когда я в суд подам на незаконные действия органов, вот тут-то тебя и сдадут по полной программе, - пообещал он. –  Предупреждал тебя: поменяемся местами?
В его голосе не было злорадства, подавать в суд ему не хотелось, статья о привлечении к ответственности должностных лиц, - не действовала. Юристы просили его создать прецедент. Чтобы хоть немножко силовики опасались фальсифицировать уголовные дела. Злоупотребление служебным положением приобретало массовый характер. Возбуждали уголовные дела против неугодных лиц, против тех, кто не хотел делиться бизнесом. Поэтому страх перед бандитами в погонах был большим, чем перед обыкновенными рэкетирами. С настоящими бандитами говорили на их языке, языке силы и оружия. С милицией и прокуратурой так не поговоришь, любое силовое противодействие против милиции расценивалось как нападение на сотрудника милиции при исполнении им служебных обязанностей.  Николаю  хотелось напомнить этому засранцу о его спеси, спросил негромко:
-Ты теперь тоже спишь спокойно? Или камера снится?
-Не беспокойся за меня, я за себя еще постою, - буркнул парень, собрался уходить.
-Это ты-то перед Орловским постоишь? – удивился Николай. - Ну-ну! Только учти, в тюрьме не очень любят бывших сотрудников милиции. Мой тебе совет, уезжай куда-нибудь подальше. А если хочешь избежать тюрьмы, выступи в суде с разоблачением всего этого и прочих дел. Тогда тебе удастся избежать уголовного преследования. Да что тебя учить, ты же понимаешь, в какое время живем: либо ты, либо тебя.
Парень постоял, хмуро посмотрел на Николая, торопливо допил пиво, кивнул, буркнул на прощание:
-Понадоблюсь, найдешь, - и вышел.

8.

Николай купил коробку конфет, набрал номер телефона квартиры Аллы Владиславовны спросил, можно ли к ней зайти. «Заходи, - коротко сказала она, - только не приведи хвоста за собой».  Он и сам понимал, насколько чревато посещение ее квартиры. Пошел пешком к ее дому, несколько раз прошел через дворы, через проходной подъезд, убедился, что его никто не пасет, шмыгнул в подъезд, где жила судья. Позвонил, дверь тут же распахнулась, кивнула головой вглубь квартиры. Николай зашел, поцеловал в подставленную щеку хозяйку.
-Раздевайся, - коротко сказала она, и ногой пододвинула ему домашние тапочки. Снял плащ, повесил его на вешалку в прихожей. Прошли в комнату, Николай огляделся, ничего не изменилось в комнате, и сама хозяйка такая же. Она же заметила:
-Аристократическая бледность тебе к лицу, - в улыбке сморщила лоб.
-Да уж! Не на курорте загорал. Ты как?
В комнате сел в знакомое кресло, Алла Владиславовна присела на подлокотник кресла, положила руку на плечи Николая.
-Ничего, живу.
-Не сожрали? – взглянул на нее снизу.
-Подавятся. Но попытки делают. Дела поручают самые непроходные, ждут, когда оступлюсь. Придираются к формулировкам, определениям.
-Начальство твое как отреагировало? – заинтересовано спросил Николай.
-Да как?! – пожала плечами Алла. – Мегера вызвала меня, спросила, «как вы, милочка, не усмотрели состава преступления в действиях подсудимого?». Знаешь, что я ответила? – нажала она на плечо.
-Понятия не имею, - поднял на нее глаза Николай.
-Я блефовала. Сказала, мне позвонил председатель краевого суда, просил внимательнее отнестись к данному делу, не сгущать красок. А его, якобы попросил кто-то из краевой администрации. Она в лице изменилась, тут же посетовала, почему не ей позвонил председатель суда?  Откуда он знает, что дело находится именно в моем производстве? Я и тут нашлась: адвокат им подсказал, и дал мой номер телефона. Знаю, наша мегера сама звонить председателю не будет. Пока узнается, что я им наврала, много воды утечет. Зато и про апелляцию забудут, если сам председатель краевого суда заинтересован в лояльном исходе дела. Рисковала, конечно, - после легкой заминки сказала: - Срок судейства закончится, уйду сама.
-Уходи, не жди окончания срока, не цепляйся за власть, - посоветовал Николай. - Тебя непременно подставят. Найдется перекупленный адвокатик, который принесет тебе меченые купюры, - предостерег он. - Орловский человек злопамятный. Он так просто не оставит тебя в покое. Кстати, о чем он тебя упрашивал в тот наш последний вечер встречи?
Алла Владиславовна хитро посмотрела на Николая, ответила с лукавинкой:
-В любовники набивался.
-Ну, и? Ты же одинокая женщина?
Алла Владиславовна улыбнулась, взъерошила волосы Николаю, встала с подлокотника, пояснила:
-Такие мужчины не в моем вкусе. И не я ему необходима, ему нужна моя должность, чтобы из постели судом управлять.
Он понял, всей правды Алла не скажет, настаивать не стал, захочет, сама расскажет. Она спросила:
-Кофе хочешь?
-Чаю, если можно.
Она кивнула, вышла на кухню, погремела чашками. Выглянула, сказала:
-Задуминка у меня есть. Уйду из суда, открою нотариальную контору.
Николай пожал плечами, до недавнего времени в нотариальных конторах  работали инвалиды и юристы пенсионеры. Скрылась за дверью, оттуда спросила:
-А может нам вдвоем контору открыть, на паях? Мне не помешает  крепкое мужское плечо. Ты теперь калач тертый, с уголовным  миром пообщался, - шумела она из кухни, стараясь перекричать шум воды из крана.
-У меня есть уже свое дело. И так многое упущено. Может быть, в политику уйду. Чтобы  получить депутатскую неприкосновенность, - Николай придумал только сейчас, под впечатлением разговора с главой администрации. -  Твой оправдательный приговор и шумиха вокруг моего имени в газетах, сделали свое дело. Народ любит убогих и обиженных.
Алла Владиславовна принесла чашечки с чаем, Николай открыл коробку конфет, сели друг против друга за журнальным столиком.
-Жаль! – промолвила она. - Но как знаешь. Я тут подсчитала, дело должно оказаться выгодным, - уверено заявила она.
Николай согласился с ее доводами без особого энтузиазма, только напомнил:
-Мы теперь оба под прицелом. Ты в большей степени. Орловский руками осужденных тобой людей напакостить может.
-Ничего! Я тоже не лыком шита. Прикроюсь фигурами мира сильных сего. Я же еще ничего женщина? – она хитро посмотрела на Николая, тот согласился:
-Ничего, - подтвердил тот. - Очень даже того! – и показал большой палец.
Забегая вперед, всего через год, Николай удивлялся своей недальновидности. Нотариальная контора Аллы Владиславовны стала самым процветающим учреждением в районе. Он заходил по знакомству на чашечку кофе, интересовался новостями в районе. Новый приватизационный бум сделал нотариуса самым востребованным юристом, конторы вырастали как грибы, всем требовалась уйма заверенных нотариусом документов. Но лицензии для нотариусов быстро закончились. Алла Владиславовна оставалась благодарна Николаю за то, что вовремя посоветовал ей поскорее уйти из суда. Поведала, того состава суда, в котором она работала, уже нет. Только один судья ушел на повышение. Двоих посадили, один суда избежал, уволился с позором.  Председатель суда ушла на пенсию, купила каменный домик с хорошим подворьем почти в центре станицы. Встречаются иногда, все же станица большая деревня, рынок один на всю станицу,  «столкнемся нос к носу, губы подожмет, делает вид, не замечает» - рассказывала Алла Владиславовна.
-Домик на зарплату судьи купила? – спросил он.
-Ой, не смеши меня!
Допили чай, поговорили о том, о сем, Николай украдкой взглянул на часы.
-Останешься? – спросила Алла Владиславовна.
Николай серьезно взглянул на нее, помолчал, на миг вспомнил смуглую кожу Аллы, с телом и грудью нерожавшей женщины, с повадками царицы Клеопатры в роли Элизабэт Тейлор, встал, ответил решительно:
-Нет, Алла. Я нынче женат.
-Это та серая мышка, которая в суде собак спустила на прокурора?
-Да это та серая мышка, - подтвердил он, слегка задетый нелестной характеристикой, он не считал Катю серой мышкой. Если она и не эталон женской красоты,  все же - весьма симпатична и мила.
-Занятная девочка! – хмыкнула Алла.
  -Тогда, в тот последний вечер, если бы ты меня тормознула, я бы надолго остался возле тебя. Любил бы и ненавидел. Одновременно. Есть такая странная штука, как любовь-ненависть, - признался Николай.
-А сейчас и любовь прошла, и ненависть, - констатировала Алла.
-Сейчас я тебя вновь зауважал. Не потому, что ты меня оправдала, хотя – это поступок смелый,  я ценю в тебе умную, деловую  женщину. Согласись, приговори ты меня к какому-либо сроку, могла проиграть неизмеримо больше. Не сейчас, в будущем. Ты же понимаешь, эти люди, которым ты так нужна в данный момент, не вечны. Они уйдут, и потянут тебя за собой в бездну. А если уйдут наверх, бросят тебя. Марионеток не уважают ни противники, ни союзники.
-Понимаю. На твою дружбу рассчитывать можно? Не забудешь, если уйдешь наверх?
-Я за этим и пришел, чтобы сказать тебе, что ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и доброе участие, - улыбнулся он, понимая, что она нисколько не верит, что он может уйти куда-то наверх, а тем более, что не забудет.
Он вышел в прихожую, надел плащ, ботинки. Обнял за талию. Притянул к себе, Алла обхватила шею, подставила губы. Николай поцеловал легко, едва коснулся губами ее губ, предупредил, крепко целовать не будет, чтобы не походило на последний прощальный поцелуй.
-Да ладно тебе! Я же умная женщина, - улыбнулась она.
Он не удержался, чтобы не поерничать:
-Умная женщина, что морская свинка, которая вовсе не морская, и вовсе не свинка, - повторил он когда-то вычитанную и излюбленную фразу.
Алла Владиславовна прыснула:
-Ну, вот, я только возгордилась, а ты все опошлил.
-Шучу, шучу. Ты вот что, если к тебе на процесс попадет парень в очках, заикается, Вениамин Листов, сидит за грабеж дальнобойных автомашин, просмотри внимательно доказательную базу. Я с ним в одной камере сидел. Парень к преступлению не имеет никакого отношения.
-Ты все испортил, начинать с этого надо было. А так останется впечатление, что ты только за этим и приходил, - упрекнула его Алла.
-Конечно, нет, Алла. Во-первых, я постараюсь, чтобы дело до суда не дошло. Во-вторых, такое дело могут тебе и не поручить. Ты же у нас теперь  праведница, а дело липовое. Второй оправдательный приговор они не переживут. Прокурора инфаркт настигнет прямо в зале суда.
Алла Владиславовна шутливо ткнула парня кулачком в грудь.
-Знаешь, почему тогда не оставила тебя, Коля. Поняла, ты единственный мужчина, которого хотела бы видеть рядом, смогла  полюбить. Прикинула свои возможности: ты честный и неиспорченный, я дрянная, стою на страже закона и нарушаю закон, беру взятки. А главное, я намного старше тебя, ты даже не подозреваешь насколько старше, и с годами это будет все заметней. Но ты все равно, не забывай меня, - и подтолкнула его к двери.

9.

Николай и Катя собрались ехать в Краснодар. Николай отсутствовал в редакции полгода, не по своей вине, но кому от того легче. Ехал с некоторым волнением и смятением в душе. Чувствовал себя несколько виноватым за длительное отсутствие. Сергей Юрьевич хотел основную работу возложить на его плечи, а получилось так, что ему пришлось заниматься всеми вопросами единолично. По выходу на свободу, он тут же ему позвонил, поблагодарил за оказанную помощь, тот ответил: друзей благодари, это они подняли всех на ноги. Скромничал, конечно. Если бы не поднятая в печати шумиха, мало бы кто заинтересовался его судьбой. Впрочем, если бы и не позиция судьи, то никакая шумиха не помогла бы ему.
Молодая семья по-прежнему снимала угол у Веры Ивановны. Далеко ездить на работу, и они давно могли бы снять квартиру поближе к центру, но старушка так привыкла к ним, что скучала без них, и все приговаривала: «Что же я делать буду, когда вы съедете?! Вы уж лучше бесплатно живите, только не уезжайте…». Они копили на квартиру,  накопления росли в арифметической прогрессии, а цены на жилье – в геометрической. Николай подумывал, куда бы вложить деньги, тем более появилось много рекламы, зазывающей вложить сбережения под большой процент. Открылись различные акционерные общества по приему денег под процент: «Русский дом Селенга», «Русская Недвижимость», «Хопер Инвест», «Национальный Финансовый Союз», люди, предприятия, бизнесмены, опьяненные высокими дивидендами несли деньги, такая возможность впервые появилась в стране. Ранее в Сберегательных кассах обещали только две копейки, а тут принимали сразу под пятьдесят процентов, шестьдесят, семьдесят… Кто больше! Неиспорченная натура вчерашнего хуторского парня не позволяет рекламе не верить, которую показывают по телевизору. Он давно готов вложить все свои сбережения, только бы побыстрее насобирать нужную сумму на квартиру, Сергей Юрьевич предостерегает: «Не торопись! Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Что-то дурно пахнет от таких скоропалительных дивидендов. Вон, в Москве накрылась фирма Мавроди МММ! А уж как ей люди верили, одна реклама чего стоила!». И они тянули, не решаясь отнести деньги,  с завистью наблюдали, как одни хвастали, что вложили столько-то, а получили через месяц в полтора раза больше, потом другие. Игнатов  звонил, по-дружески рекомендовал «Русский дом Селенга», где он крутит свои доходы.
Сейчас они ехали в тихий домик на краю города, где их ждала добрая, одинокая старушка Вера Ивановна.
Позавчера Катя поделилась новостью: она беременна. Николай новость воспринял без особого энтузиазма. Понимал, он должен как в кино изобразить радость, закружить Катю на руках, но предстоящие заботы вытесняли радость от будущего отцовства. У Кати глаза светились счастьем, Николай притянул ее к себе, поцеловал,  Кате давно пора бы стать матерью, годы шли,  кочевая их жизнь не очень располагала к оседлости. А с ребенком забот прибавится двукратно. Проговорил только: «Береги себя».
Ехали поездом, сотрудники редакции машину отогнали в Краснодар сразу же после ареста. Николай разглядывал в окно пожухший осенний пейзаж, словно видел впервые после долгого-долгого отсутствия на планете Земля. Обнимал Катю, обсуждали последние новости, увиденные по телевизору и прочитанные в газетах. В Москве все утихло, участники противостояния арестованы, на сей раз, в крае поддержали Ельцина, поэтому изменений в коридорах власти никаких не произошло. Размышляли, какой видится в дальнейшем газета. Катя высказала надежду на ум Сергея Юрьевича и образованность мужа, они, дескать, вытянут воз. Николай возразил:
- Какая там образованность, - поморщился он, - образованность и образование – два разных понятия. Можно иметь два высших образования и быть совершенно невежественным. Валентин Пикуль имел за плечами всего пять классов, трудное военное детство за плечами, а человека более образованного трудно сыскать. Мне моего образования хватает, а вот образованности, кругозора – нет. Не то воспитание. Все же проведенное детство в хуторе, в нашем маленьком замкнутом мирке, сужает наше мировоззрение. Что мы видели семнадцать лет? Лиман, поля, лесопосадки. Все! Весь интерес – скупаться в лимане, слазить в чужой огород, подсмотреть за девчонками. Кто-то читал книги, а кто-то нет. Твой брат не прочитал ни одной книги,  он не тупее меня. Не знаком с Байроном, Гете, не знает кто такой Куинджи, Кустодиев, - плевать! Зато он знает, как выращивать бычков, свиней, засеять поле, собрать урожай, а я этого не знаю. Он по жизни мудрее меня, потому, что за землю держится. В городе дети с малку впитывают гораздо больше нужной информации, впечатлений, вращаются среди большего количества людей, не тушуются, как мы деревенские. Я наблюдаю за молодежью в редакции, у некоторых нет журналистского образования, а слова от зубов отскакивают, по-английски говорят, за словом в карман не лезут. Они легко входят в новый мир, быстро осваивают его. Компьютеры только появились, а они на ты с ними, будто всю жизнь сидели за клавиатурой. А у нас, в станице, их в глаза не видели.  Нет, Катя, я чувствую, мне очень не хватает образованности, кругозора, и наверстать потерянное, уже невозможно. Вот, Сергей Юрьевич у нас – человек образованный! За что и преклоняюсь перед ним. Только жалею, что тебя отбил у него,- с усмешкой подтолкнул ее плечом.
-Скажешь тоже! – засмущалась она.
-А что! Он до сих пор не женился.
-Ему теперь некогда, с внуками возится, - серьезно пояснила жена. - Сын с невесткой у него живут. Вадим Сергеевич хотел подать в отставку, у него с северным коэффициентом выслуга лет есть,  министерство обороны резко возразило. Тогда он добился перевода на службу в Краснодарский военный комиссариат.
-Так-то оно, так! Только наш мэтр мужчина еще не старый. Неужели в шестьдесят лет меня тоже не будут интересовать женщины? – задумчиво произнес муж.
Катя прыснула: «Ты и в семьдесят…», - не договорила, вернулась к прежней теме: - Но Пикуль тоже жил не в комфортных условиях, совершенствовался позже? Достиг уровня, о котором ты мечтаешь.
Николай помолчал, раздумывая:
-Бывают исключения из правил. Ломоносов из деревни в столицу притопал. Никак не могу понять: почему одним природа дает много, другим – ничего. Почему рождаются люди с абсолютным слухом? Умеют с детства рисовать? Озаряются научными открытиями?
-Ты им завидуешь? – потерлась щекой о плечо Катя.
-Вовсе нет! Хочу понять, почему именно их некто поцеловал в макушку. Если это дано им свыше, значить я должен верить в высшие силы, которые ведут человека по жизни, то есть в Бога. Но я не могу принять в душу Бога просто так, только потому, что в него стало модно верить. Дед Ваня верил, не задумываясь над тем, существует ли высший разум или нет, он просто верил.
-Я тоже верю, Коля, - пискнула Катя, и взглянула на мужа: Что скажет он ей, бывшей комсомолке.
Он, казалось, не обратил внимания на ее признание, только кивнул:
-Человек должен во что-то верить. Лишь бы это не было слепым фанатизмом. Коммунисты пытались людей лишить веры, хотели заставить верить совсем в другие ценности. Церкви разрушали, библии жгли, священников ссылали, уничтожали. Видишь, чем закончилось.
Катя посмотрела  на мелькавший за окном пейзаж, тихо проговорила:
-Странно, но люди опять к коммунистам потянулись. В нашем крае за них большинство.
-Потому что, эта власть еще хуже. Она поделила общество на бедных и богатых. Землю вновь у крестьянина отобрали и отдали в различные акционерные общества, где у власти встали бывшие председатели колхозов или районные чиновники.
-Провели приватизацию, хотели поделить все и между всеми, а поделили между собой, - согласилась с ним Катя.
-Почти так! В революцию национализировали фабрики, заводы, земли. Теперь все это отдают в частные руки. Сколько можно экспериментировать, русскому человеку такие эксперименты – что вилы в бок. А церкви восстановят, уже потихонечку начали, в Краснодаре войсковой собор восстанавливают. Без веры русскому человеку никак нельзя, - повторил он в задумчивости, вглядываясь в пробегавший мимо окон пейзаж.
Жена поддержала его согласием.
-И Сергей Юрьевич так говорит. Он человек не набожный, но религию уважает, с владыкой дружит. И я уважаю, жаль, не понимаю ее. Когда захожу в храм, у меня душа сжимается. Я даже Библию пыталась читать, - призналась Катя.
-Библию и я читал. Только чем больше вникаю в текст, тем больше  возникает вопросов. Наверное, эти же вопросы возникают и у семинаристов, им дают ответы опытные наставники. Я не встречал  Библии  с постатейными комментариями, как у гражданского или уголовного кодекса. Непонятна статья – ниже разъяснения! А так читаю, например, Бог всемогущ! Почему тогда он не уничтожит дьявола? Бог всемилостив: почему тогда уничтожил всех людей во время всемирного потопа, оставил только Ноя с сыновьями. Почему более умные церковные иерархи в католическом, иудейском и христианском мире по-разному трактуют одну и ту же Библию. Таких «почему» у меня накопилось много. Я хочу, если придти к религии, то осмысленно. Чтобы она стала моей плотью, мои поступки соизмерялись с библейскими заповедями, - монотонно, под стук колес, как бы для себя говорил Николай, Катя накрыла его руку своей ладонью.
-Ты и так живешь по библейским заповедям: не убил, не украл, не желал жены друга своего и так далее, - возразила Катя.
-Думаю, не только в соблюдении заповедей заключается смысл веры.
Николай не переставал удивляться изменчивости истории. Только недавно в церковь не разрешали ходить комсомольцам и партийным, теперь церковь посещают все бывшие секретари обкомов и крайкомов партии. Тех, кого недавно ругали, всячески замалчивали, теперь хвалят. Всплыли забытые имена: Бердяев, Скобелев, Столыпин. И Колчак с Деникиным не такие уж враги всего человечества, а патриоты, которые бились за такую Россию, какой ее понимали. Вместе с тем, с отменой цензуры на прилавки магазинов хлынул мутный поток иной литературы: «Майн Кампф» Гитлера, воспоминания Шеленберга и прочих нацистских бонз, Троцкого,  Юровского, который расстрелял царскую семью. Убил невинных девочек, подростка вместе с родителями, их слуг, и всю жизнь этим гордился, пока самого не поставили к стенке.
Так в разговоре не о чем конкретно, они приехали в Краснодар, вышли на пронизываемый холодным ветром перрон. Немногочисленные пассажиры торопились скрыться в здании вокзала или спешили на привокзальную площадь, чтобы дождаться городской транспорт.
В редакции Николая встретили как героя, - аплодисментами. Сергей Юрьевич растрогано обнимал Николая, поцеловал в обе щеки Катю, кивнул на нее Николаю:  «Декабристка!». Сотрудники обступили их, посыпались вопросы, в основном – как в тюрьме? Пришлось дать «пресс-конференцию». Подробно рассказал об ощущениях в первые дни заключения, когда настроение на нуле, готов биться головой о стену от беспомощности, рассказал о людях его окружавших, о студенте, который сидит за чужие прегрешения. Ребята тут же вызвались написать статью о нем, Николай кивнул, у него давно такая мысль созрела. Спросили, как он поступит: будет ли подавать в суд на должностных лиц за незаконный арест.
-Я много раздумываю над этим, - признался он. – Вот какие мысли приходят: не подать в суд, значить расписаться в собственном бессилии, дать повод сотрудникам милиции совершать повторные провокации. Подать жалобу на их злоупотребления служебным положением, - суд растянется на месяцы. У нас нет юридической практики, подавать в суд на неправильные действия государевых лиц. Да и суд районный не поспешит укусить себя за руку. Тем более, что районные власти отчитались перед вышестоящим руководством: уволили следователя, который вел мое дело. Все отписки будут мотивированы следующим образом: произведена проверка, выявлено нарушение служебного характера, сотрудник допустивший злоупотребление властью – уволен, остальные получили по выговору или замечанию.
-Ничего себе! Человек полгода отсидел в тюрьме, и за это выговор! – возмутилась дежурный редактор.
-Не забывайте, если бы не ваша помощь, человек отсидел бы лет пять, как минимум. А потом бы накрутили еще одно уголовное дело, - улыбнулся Николай. – И никого бы наказали. Даже наоборот: некоторые получили бы благодарность за раскрытие очередного преступления. Грустно, что главный инициатор всего этого действа, начальник районного отдела, вышел сухим из воды. Нужно подготовить ряд публикаций по делу студента Листова, о котором я вам говорил, под рубрикой - журналистское расследование. Упомянуть еще раз об исходе моего дела и о том, как наказали второстепенных сотрудников, и считать эти публикации официальным обращением в прокуратуру края. Нужно добиться отстранения от должности начальника районной милиции, его увольнения из органов, иначе этот человек наломает много дров. Амбиции его непомерны, он любого согнет в бараний рог, кто станет на его пути.
-А вы не боитесь его мести, ведь вы часто ездите в свой район? – спросила его новенькая сотрудница, с которой Николай не был знаком, ее приняли на работу в его отсутствие.
-Боюсь или не боюсь, ездить туда мне необходимо. У меня теперь есть защита в лице криминального мира. Есть вы! – улыбнулся Николай.
Точку в разговоре поставил Сергей Юрьевич, он сказал, что созванивался с коллегами, главными редакторами газет и телевидения, обсуждали тему создания Большого жюри, которое защищало бы доброе имя журналистов от нападок должностных лиц. Сегодня журналистика самая незащищенная профессия. Мы беззащитны по отношению к власти. «Вот перед вами живой пример, - показал он в сторону Николая. Есть примеры еще более отвратительные. Мы были на приеме у губернатора, на котором поднимался так же  вопрос социальной поддержки членам Союза журналистов. Ранее такая поддержка исходила от государства. Журналистам выделяли квартиры, путевки в дома отдыха и прочие блага».
-Не хило, - бросил реплику Яша Белогривов, сейчас бы квартирку на халяву получить… Скажите, Сергей Юрьевич, а помещение для Дома журналистов губернатор не хотел бы выделить?
-Не собирается, - вздохнул главный редактор. – То помещение, которое мы арендуем у мэрии очень маленькое. А хотелось бы иметь музей кубанской журналистики. Это мы молодая газета, а есть издания, которым свыше пятидесяти лет. В их чуланах пылятся сотни экспонатов для будущего музея.
В конце ноября в газете вышла большая статья за подписью Н.Стаценко о злоупотреблениях служебным положением сотрудниками районной милиции, где собраны все жалобы на действия сотрудников милиции за последние полгода. Особенно подробно описывался пример о фальсификации уголовного дела против студента Листова, который свыше полугода сидит за чужое преступление. Николай подробно описал нарушение следственных мероприятий против него, привел в статье показания родственников студента, его подруги, у которой в ту злополучную ночь Листов находился,  не хотел выдавать подругу,  поскольку, хуторяне не очень бы оценили смелый поступок землячки, которая оставила на ночь у себя городского, чужого, по их мнению, парня. Николай сумел разговорить девушку, убедил: парня, который ей не безразличен, нужно спасать от тюрьмы, тут не до ложной скромности. Она и не возражала, просто никто с нею не беседовал, следователь ее не допрашивал.
Коллеги уговаривали Николая подписать статью псевдонимом, все же у него мать и сестра в станице, да и сам туда часто ездит.  Николай возражал, он еще за ту статью сожалел, что не подписался под фельетоном своим именем, а сейчас, после всего перенесенного, тем более нет смысла скрываться. Вслед за статьей подал жалобу в краевую прокуратуру на свой незаконный арест. Он вовсе не жаждал крови, не хотел, чтобы несчастного следователя привлекли к уголовной ответственности за злоупотребление служебным положением. Тем более не его инициатива возбудить против Стаценко уголовное дело. Ему приказали, он ответил: есть! Жалоба преследовала другую цель: создать прецедент, чтобы другие милицейские начальники побаивались фальсифицировать уголовные дела. И полагал: было бы справедливо, если бы Орловского освободили от занимаемой должности, а уж тем более не выбрали бы главой администрации.
Орловский оборонялся умело. По незаконному аресту гражданина Н.Стаценко в краевую прокуратуру ответил обстоятельно. Следователь, допустивший незаконный арест, за превышение служебных полномочий из органов милиции уволен. Привлечь его к уголовной ответственности не предоставляется возможным, ему предоставили некачественный материал по факту выемки пистолета из автомобиля, которым управлял Стаценко - то есть, в его действиях нет состава преступления. Оправдательный приговор явился следствием небрежного хранения следователем вещественных доказательств. Вынесены неполные служебные соответствие начальникам следственного отдела и уголовного розыска. Из сказанного напрашивался один вывод: Н.Стаценко виноват, но дурак следователь не смог правильно процессуально оформить его вину. Только небрежность следователя позволила суду вынести оправдательный приговор.
Хуже обстояло дело с фальсификацией материала против студента Листова. Орловский сам узнал об этом… из статьи в газете. Сложившаяся обстановка в районном управлении позволяла лепить уголовные дела без особой оглядки на свое непосредственное начальство, которое требовало сто процентной раскрываемости  преступлений. Порой даже непосредственное начальство не знало, сфальсифицировано уголовное дело или нет. Им нужен показатель и высокий процент раскрываемости. Каким методом раскрыто преступление - руководителей мало волновало. Поэтому Орловского часто ставили в пример на краевом совещании за высокие показатели в раскрытии преступлений. А тут статья, которая раскрывала кухню его методов работы и высоких показателей. Прочитав статью, Орловский с силой ударил кулаком по столу: «Ох, недооценил я того сопляка, ох недооценил…». Тут же решил созвать совещание, пригласил начальников силовых отделов. Те не спеша потянулись в кабинет, расселись вокруг стола. Начальник ведомства обвел присутствующих тяжелым взглядом, бросил на стол газету:
-Читали?
Все молчали, усилено разглядывая перед собой сцепленные пальцы рук. Пауза затянулась.
-Чего молчим? – зловеще спросил он.
-Можно? – встал начальник следственного отдела.
-Что значит «можно»? Можно Машку под забором, а здесь нужно! – бросил начальник районного отдела.
Начальник следственного отдела мало обратил внимания на реплику своего  непосредственного начальника, за долгие годы привык к его манере разговаривать, коротко доложил:
-Материал о виновности студента Листова поступил к нам из уголовного розыска. К материалу претензий не возникло, объяснения все собраны, преступник изобличен, поэтому приняли решение возбудить уголовное дело. Позже появились нестыковки, но следствие не закончено…
-Следствие идет уже полгода, - перебил Орловский, - за полгода нельзя устранить стыковки? А подельники его где? Или он в одиночку фуры грабил? – шумел начальник на подчиненного. – Зачем надо держать этого недоросля, если обвинение предъявили. Отпустили бы под подписку, чтобы не просвещался в камере.
-Мы хотели, но начальник уголовного розыска возражал, - пояснил начальник следственного отдела.
-Как его можно отпустить под подписку о не выезде, он не житель нашего района и края, - подал с места реплику начальник уголовного розыска.
-Да брось ты разводить демагогию, - вскипел начальник следственного отдела. – Боялся, очутится на свободе и настрочит жалобы во все инстанции.
-Демагогия – это когда женщине доказываешь, что висящий лучше стоящего, - жестко выговорил в ответ начальник розыска. – А мои допрашивали студента вместе с твоими. Так что нечего валить с больной головы на здоровую.
Орловский прихлопнул рукой по столу.
-Погомонили и будя! – примирительно проговорил он. Понимал, перегибать палку нельзя, во всех этих делах больше его личной вины. -  Давайте думать, что делать будем. Второго оправдательного приговора район не перенесет. Вы, Александр Сидорович, - обратился он к начальнику следственного отдела, - срочно выносите постановление о приостановке следственных мероприятий. Студента с извинениями освободить. Следователя уволить, инспекторам розыска - по выговору. Хорошо бы оформить задним числом, до выхода статьи в газете, и повысил голос: - И держите нос по ветру! Времена меняются, работать тоньше нужно! Аккуратней!
Выходя из кабинета, начальник следственного отдела ворчал, чтобы слышали остальные коллеги: «Скоро всех уволим… И так зашиваемся, по двадцать дел в производстве…». Никто из его коллег ему не посочувствовал.
По большому счету Орловского от более пристального разбирательства спасла общая неразбериха в стране. Только пережили шок от событий в Москве, все занялись проблемами переустройства исполнительных органов, началась новая борьба за власть. Конечно статья против Орловского жесткая, при иных обстоятельствах не сносить бы ему головы, но в других районах еще худшие вещи происходили. В самом городе преступность набирала обороты, стрельба уже и днем случается, а ночью – это Чикаго 30-х годов. Беженцы из соседней Чечни валом повалили, вместе с ними криминалитет добавляет головной боли. Городское УВД тоже не справляется с поставленными задачами. До выхода статьи в краевом УВД Орловским были довольны: показатели хорошие, ранее на него жалоб не поступало, подарки ко дню рождения руководителям присылал памятные, помнил личные даты не только своих руководителей, а так же их жен. Всех начальников снимать, где новых брать. Краевые начальники при смене власти за свои места беспокоились, им тоже не до районных руководителей. Пальчиком издалека грозили, по телефону могли обматерить, на том все и заканчивалось. Точно так же обошлись с Орловским. Позвонил заместитель начальника краевого УВД, пригрозил прислать комплексную проверку, обматерил за неумение работать с прессой и личным составом, на том все и затихло.
10.
В один из серых, осенних, промозглых дней, Марина Филиппова приехала по делам в станицу, зашла в гости к подруге Лене Стаценко. Впрочем, и Марина уже не Филиппова, и Лена не Стаценко. По девичьей привычке в разговоре называли себя прежними фамилиями. Они давно не виделись, хотелось поговорить, по-женски посудачить, обсудить замужнюю жизнь. Марине не терпелось потискать малыша, на немой вопрос подруги с намеком на живот, отрицательно покачала головой.
Лену с мужем она пригласила на свою свадьбу. Неудобно им добираться в  хутор, где состоялась свадьба, и где теперь будет жить с мужем подруга, но они поехали. Странное впечатление произвела на них ее свадьба,  винили в том не Маринку, а семью мужа. Грубо сколоченные столы стояли посреди загаженного утками двора, куры путались меж ногами, норовили запрыгнуть на стол. Всюду запустение, бурьян вдоль хаты, где обычно у хороших хозяек разбиты цветники, повалившийся в огород забор, облупленная хата производили тягостное недоумение, словно не к свадьбе готовились, а к очередной попойке без причины. Ни веселья, ни песен, ощущение никому не нужного ритуала, который всем необходимо отбыть, напиться и разойтись. Мужики быстро пропустили сразу по несколько стопок, торопливо закусили, и расползлись по сторонам, как тараканы. Бабы попытались затянуть песню, но на лад не шло. Жених сидел ко всему происходящему безучастный,  большой увалень с детским лицом, хмельно улыбался, на редкие возгласы «Горько!» нехотя вставал, толстыми губами чмокал Маринку, и тут же садился. Большой, заскорузлой ладонью, с черными потрескавшимися от мазута и соляры пальцами, брал стакан и выпивал со всеми за каждый произнесенный тост. Маринка ногой толкала его, просила меньше пить,  он не обращал на нее внимания, продолжал опрокидывать в себя стаканы, его так и вывели под руки из-за стола, повели в хату спать. Владимир подтолкнул жену, кивнул на жениха, только и произнес: «Силе-ен!.. – и уточнил: пить». «Жалко Маринку», - согласилась с ним жена.
На второй день свадьбы они  не поехали.
Жениха из соседнего хутора «Советский» Маринке сосватала мать. Хутор большой, дворов триста, две фермы, несколько бригад, все парни «Вольного» на свидания ездили в их хутор, молодежи в нем больше. Рая хорошо знала родителей жениха, помнила, парень у них уже взрослый,  жениться не стремится, его только трактора интересовали. Родители меж собой посудачили: мой вырос, по девкам не ходит; моя засиделась, как бы не пересидела, и сговорились: «Давай их познакомим!». И они их познакомили. Парень несколько раз приезжал на мотоцикле в их хутор, молчаливо, без разговоров и расспросов погулял с Маринкой вдоль лимана, и вскоре исчез. Обеспокоенная мать спросила сына, почему он не ездит на свидание, тот лениво отмахнулся:
-А-а, неохота…
-Маринка не нравиться? – допытывалась мать.
-Та не, ничо. Токо ездить лень.
-Так женись, дурень! Девка хорошая, работящая…
Уговорила сына, тот еще съездил пару раз, посадил на свой мотоцикл, привез в свой хутор, сказал Маринке:
-Все. Назад не повезу, мотоцикл сломался.
-Что же мне, назад пешком топать? – возмутилась Маринка.
-Зачем? Оставайся. У меня жить будем.
Маринка покусала губы, покусала, понимала: этот не подарок, а других тоже не предвидится. Не в старых же девах оставаться.
И согласилась.
Вспоминала ли Маринка Николая? Вспоминала, конечно. Любви большой не испытывала, привыкла с детства к мысли, когда вырастит, станет женой Николая. Мать все твердила: «Вот вырастишь, отдам тебя за Кольку!». И обе верили, что так непременно и будет. А теперь, сравнивая Николая  с нынешним своим мужем, только тяжко вздыхала.
-Его ничего не интересует, только трактора и водка, - жаловалась Маринка своей подруге на мужа.
И действительно, не имея никакого образования, не окончив даже средней неполной школы, он с каким-то маниакальным любопытством возился с тракторными моторами, разбирал их и собирал, купал в солярке каждую деталь, любовно протирал их тряпочкой до блеска, непостижимым образом для своего убогого ума, знал устройство тракторов лучше любого механика. Моторы были его страстью, хобби, любовью, он насквозь пропитался запахом соляра и мазута, многие, зная его страсть докопаться до причины поломки, использовали бесплатно его знания, но уважения сельчан его  знание техники к нему не прибавляло. Отчасти от того, что его считали слегка «не в себе», «большим ребенком», отчасти – из-за любви к самогонке, которой он мог выпить много, тут же засыпал, где бы в тот момент не находился. Его находили в канаве, в крапиве, в свинарнике, мать ругала его, а он только тихо улыбался. Жена для него ничего не значила, и в постели он не часто проявлял к ней интерес, частенько забывал о своих мужских обязанностях даже в трезвом состоянии.
За год супружеской жизни  муж не стал ей ближе, нерастраченная любовная мука выплеснулась наружу, перекинулась на командировочного агронома, а когда тот уехал, закрутила любовь с молодым трактористом, который возил зеленку к ним на ферму. Он так здорово умел целоваться, что от одних его поцелуев у нее кружилась голова.
В один из вечеров пришла с работы свекровь, громко с порога заявила:
-Митьк, а Митьк! Ты знаешь шо люды кажуть? Наша невестка хвостом виляе як течна сучка?!
Муж повернул к жене полное лицо, разлепил пухлые губы, спросил:
-Правду каже?
Маринке даже горло перехватило от такой беспардонной лжи, она глаза округлила, руки подбоченила, пошла на свекровь:
-Та шо ты ии слухаешь! Вы шо, мамо, сплетни по хутору собираете?!
-А шо ж! Люды ны брэшуть! – сорвалась на крик свекровь.
-Та мэни люды тэж рассказывали, як ваша лохматка по кочкам прыгала! Так шож, мэни тоже им вирыть?
Теперь у свекрови глаза на лоб полезли, взвизгнула:
-Ах ты, сучка!..
-Не надо, мама, с больной головы та на здоровую… Пошли, Дима, не слухай ты ии. Бабы с ума выживают, языком ляскають шо не попадя, им скучно, их нихто не топче, от оне и придумывают… - а сама мужа к дому подталкивает, поскорее в хату увести. В ту ночь Маринка обнимала мужа, задабривала, теребила его, ей очень хотелось родить и забыться в детях.  Надеялась, может ребенок изменит отношение мужа к супружеской жизни. К сожалению, Маринка не беременела, она с испугом думала: не придется ли ей повторить судьбу матери.
Кстати, мать тоже вызывала в ней некоторое беспокойство. Рая начала выпивать. Сначала этого никто не замечал, а если и замечали, не осуждали: мало ли по какому семейному торжеству может выпить женщина. Неурочные выпивки заметила первой Маринка. Как следствие, все захламленнее становился двор, в комнатах появилась пыль, заклубилась под диваном и кроватью, мать переступала через мусор, не замечала его. Рая топила в самогоне свою безрадостную жизнь. Рано оставшись без мужа, на руках с немощным, требующим ухода тестем, одна в пустой хате - она затосковала. Ранее жила для дочери, но дочь перебралась в другую семью,  в другой хутор,  надежды на лучшую долю таяли. Мечтала кохать внуков,  шли месяцы, внуков не предвиделось, с горечью осознала, ничего в ее жизни лучшего не будет. Все, что было хорошего, осталось позади. Нерастраченная бабья ласка ранее рвалась из груди, - ею сдерживалась из последних сил, все же тесть рядом, дочь взрослая. А теперь уже и не просится наружу, задавленная безысходностью и разрывающей душу грустью. Когда-то она мечтала встретить достойного мужчину, опору в старости, только где они в хуторе стоящие  мужики. Женатые и то не очень-то обращали внимания на невзрачную Раю. Красотою она и в молодости не блистала, а к пятидесяти годам скукожилась, лицо похоже на запеченное на солнце яблоко. Она затаила обиду на весь белый свет, перестала ходить в гости, в станицу не ездила, куму не навещала, обиделась на крестника, который не оправдал  надежд, не женился на ее дочери. Ранее лишь крестника видела своим зятем, а в результате достался этот недотепа, которого она и видеть не хочет. Жалела Маринку и проклинала себя, что свела их вместе. А иногда оправдывала себя: а сидела бы дочь одна дома, лучше бы было? Возраст у нее уже не для танцулек, да и не наездишься на танцы в станицу. Мать в каждый приезд дочери, когда та изредка навещала ее и деда, спрашивала:
-Внука скоро родишь?
-Скорее у мужа родит трактор, чем я, - с горечью отмахивалась Маринка.
И опять остается Рая одна, тоска наваливается на нее, она идет в свою кухоньку, достает потайную бутылку с самогоном, вздыхает, и медленно наливает полный стакан мутного пойла.
Мысль о матери мелькнула в голове Маринки и улетучилась, делиться тревогами с подругой не стала, может все еще образуется, чтобы переменить тему, спросила:
-Как Николай? Живет с Катькой? – и с любопытством взглянула на подругу, что та ответит.
-Живет, - подтвердила Лена. Уловила взгляд Маринки, нагнулась, как бы поправить одеяльце в коляске, а сама спрятала лицо, не хотела скрыть своего смятения. Она и сама не знала, как расценивать отношения брата и невестки. Особой нежности со стороны брата она не замечала, но и пренебрежения тоже не наблюдалось. Ровные, уважительные отношения,  со стороны не всякий  сразу поймет, что они муж и жена.
-Странно, - задумчиво произнесла Маринка. – Не гулял с ней, не любились, он же раньше по Машке Завьяловой сох. А подишь ты, женился на Катьке.
-Любит она его. С детства любит, - заступилась за жену брата Лена.
-А он ее? – допытывалась Маринка.
-И он ее… - запнулась Лена. – Не так, конечно, как когда-то Машку… Не знаю точно, как он к ней относится,  вижу –  не обижает. Она помогает ему в его делах…  Ребенок у них будет, - как последний аргумент своей правоты привела она пример.
Лена понимала, не выгорела обида у подруги на брата за несостоявшееся сватовство, и в то же время видела – не смогла бы Маринка быть опорой и помощницей в делах Николая. Ей и подругу жалко, но жизнь на одной жалости не построишь.
Заплакал ребенок в коляске, обе женщины склонились над ним, мир сузился до размеров этой коляски, обе залепетали, заохали, нет большей радости, чем держать в руках теплый комочек счастья.

11.

Зима установилась ранняя. Давно такого не наблюдали, чтобы в ноябре снег выпал и морозы ударили. Ураганные ветры в Новороссийске выбрасывали на берег корабли. В конце ноября на улице минус восемнадцать. Такого даже старики не помнят. Померзнут сады и виноградники во дворах, - сокрушались жители станиц и хуторов.
Перебои с сахаром стали притчей во языцех. Статьи в «Кубанском курьере» в редакции «Вольных новостей Кубани» воспринимались как грязные технологии, устроенные учредителем газеты и бывшим главой  края Дьяконовым против нынешнего главы края Егорова. В статье «Сага о Кубанском сахаре» расписали, как Егоров создал фирму «Екатиринодарсахар», через подставных лиц скупил сахар и продал его за пределы края.  В «Кубанском курьере» опубликовали отзывы трудящихся и ветеранов на разоблачения газеты, которая не боится бороться с коррупцией, невзирая на должности и лица. Яша Белогривов посмеивался, он знал доподлинно, кто писал вместо ветеранов те хвалебные письма.
Вскоре событие из ряда непредсказуемых всколыхнуло краснодарцев: в полдень, в редакции «Кубанский курьер» прогремел взрыв. Разворотило стену, вылетели стекла, погибла девушка корректор, другая получила контузию. В соседнюю редакцию подбросили листок с заявлением некого «Белого эскадрона», в котором говорилось: «Ставим своей целью физическое устранение воров в законе и коррумпированных с ними служителей Фемиды». Только причем здесь редакция и погибшая девушка?
Весть о взрыве застала губернатора Егорова в Курганинске, куда  выехал с предвыборной речью в Совет Федерации. Он прервал предвыборную поездку, вернулся в Краснодар. На совещании с силовыми структурами, как всегда окруженный многочисленными камерами телевизионщиков, Егоров разразился гневной речью с требованием немедленно найти террористов и публично осудить их. Выяснить, кто стоит за взрывом, какие силы? Политические или криминальные?
Вскоре Егорова выбрали в Совет Федерации, ему стало не до контроля за ходом расследования по факту взрыва, дело по политическому терроризму почему-то передали криминальной милиции. Те рассматривали только две версии: месть армянских криминальных воров в законе, или самореклама. Губернатор, тем не менее, не удовлетворился ходом расследования, и якобы нанял частных сыщиков,  которые сумели  раскопать все вокруг этого преступления, и даже назвали имена трех исполнителей, которые непосредственно закладывали бомбу в редакции. Начальник Краснодарского ФСБ Воронцов не поверил частным сыщикам, расследовать далее дело не стал, заявил: это дело милиции, пусть она разбирается. Уголовное дело по факту взрыва так и осталось нераскрытым. У журналистов и общественности в связи с этим делом возникало много вопросов: - Как это так, местные силовые структуры посмели ослушаться своего губернатора?! ФСБ вообще устранилось от расследования по факту террористического взрыва? Почему первое лицо в крае вынуждено обращаться к сомнительным частным розыскным агентствам?  Из каких средств губернатор платил частным сыщикам? Из своего кармана?
Вопросов много, ответов нет.
На этом неблагоприятном фоне в городской жизни края, Николай решил встретиться с друзьями. Во-первых, поблагодарить за помощь и поддержку; во-вторых, нужно же встречаться с земляками и однокашниками; а в-третьих, в такое трудное время необходимо держаться друг за друга. Создаются же организованные преступные группировки, фонды, биржи, почему бы землякам не сорганизоваться. Как любил цитировать Сергей Юрьевич: «Хороших людей больше, просто плохие лучше организованы». Вот и хорошим людям нужно сорганизоваться. Он созвонился со многими однокашниками, позвонил даже тем, кто не принимал участия в протестном порыве за освобождение Николая, приглашал всех в  кооперативное кафе, которое открыл Вадим Игнатов, там места побольше, да и хозяин человек свой. Не звонил только Марии, не знал, как она отреагировала на его статью против брата и матери, да и Катя испытывала бы неловкость при ней. Они давно не подруги, Николай по-прежнему стоял между ними. Многие приглашенные не смогли приехать в Краснодар по различным причинам. В итоге согласились встретиться ребята, которые жили в Краснодаре – Джигун Саша – технический сотрудник краевой администрации, Толкунов Максим в ранге заслуженного мастера спорта, ныне тренер сборной края по легкой атлетике. Приехал из своего хозяйства в командировку Марушко Сергей, подгадал под встречу. Игнатов Вадим предложил свое кафе при первом телефонном разговоре с Николаем, пригласил всех осмотреть и оценить открывшееся кафе. Хотел показать товарищам и, заодно, предоставить место для вечеринки. На встречу с товарищами Николай поехал с Катей. Джигун и Толкунов тоже были с женами, Вадим без жены, он почти на работе. По указанному адресу Николай приехал чуть раньше, но Марушко и Толкунов с женой находились уже там, сидели за столиком в полупустом зале, пили аперитив. Представили жену Толкунова, стройную брюнетку Татьяну, в прошлом тоже спортсменку, которая тут же сказала, что много наслышана о Николае. «Еще бы! – усмехнулся в ответ Николай. – Кто из наших товарищей успел в тюрьме посидеть…». Позже подъехал Саша Джигун, отряхнул шапку от снега, представил жену, пухленькую, симпатичную шатенку с редким именем Лиля. Она окончила медицинский институт, работала в поликлинике у Марии Завьяловой. Муж составил протекцию к своей бывшей однокласснице. Николай представил женам друзей свою жену Катю. Саша оправдывал свое опоздание: «Еле нашел адрес», - обнял всех по очереди, оглядел помещение кафе, присвистнул, глубокомысленно изрек: «Профессиональная болезнь «нового русского» - пуля в печени. Не боишься?» - покосился он на Вадима.
-Всех бояться, - махнул рукой Вадим, - не перебоишься.
-Да, ладно! – не поверил Джигун. – Крышу имеешь: либо ментов, либо бандюков, - уверенно констатировал Саша.
-Либо! – согласился Вадим.
-Друзья мои, мы собрались не спорить, - прервал всех Николай, - веди нас по своим апартаментам, - обратился он к хозяину заведения.
Тот повел их в отдельно стоящий зальчик, как позже скажут: для Vip персон. На ходу оглядывая помещение, отметили, отделано со вкусом. Вадим пояснил:
-Это что?! Я хочу еще санаторий в Анапе приватизировать. Вполне можете стать акционерами. По знакомству акции продам со скидкой, - и со значением посмотрел на однокашников.
-Кому нужны твои акции! В Сочи из двадцати восьми здравниц, работает только шесть, - возразил Джигун. Он информацией владел, не зря в администрации края работал.
-Ты прав, - согласился Вадим, - нужно пережить эти времена. Поверь, придет время, и люди начнут опять ездить на курорты. Поэтому сейчас выгодно выкупить здравницы. Потом они будут стоить - не меряно, - пояснил Вадим.
-Подождите, - вклинился Марушко, - и сколько нужно бабок вложить в это удовольствие, сколько будет стоить акция?
-Акция стоит пятьсот рублей. Уставной фонд - девять миллионов.
-Ничего себе! – приподнял брови Марушко. – Это сколько бы тракторов я мог купить в хозяйство на эти деньги?! Коровник новый выстроить! А тут можно сказать, деньги на ветер!
Саша Джигун тут же повернулся к нему.
-А ты что думал, кооператоры – это новая буржуазия? – спросил он. И сам же пояснил: - Нет! Они не создают новый продукт для народа. Они расхищают созданные в годы социализма общественные богатства. Купи – продай!
И непонятно, серьезно говорит Саша или ерничает с серьезным видом.
-Не я виноват в том, что социализм гикнулся, - отреагировал Вадим. – Новые реалии жизни заставляют заниматься тем, чем я и занимаюсь. Рассаживайтесь, господа, - показал он широким жестом на неплохо сервированный стол. Пока рассаживались, Николай спросил:
-Учредители кто в Анапе?
-Чувствуется хватка юриста, - улыбнулся Вадим. Серьезно пояснил: - Помимо трудового коллектива, который выкупает акции за двадцать процентов от стоимости, бесплатно отдаем городу и краевому профсоюзу часть акций.
Джигун тут же удивленно спросил:
-А на хрена тебе бесплатно делится с этими дармоедами? Чиновники – народ алчный. Я сам чиновник, вижу этот народец изнутри. Они только когда  купоны стричь – первые, а работать их не заставишь.
-Ты прав, алчности у них хватает. Но в их руках техника, которой нет у трудового коллектива. Да и нет сейчас такого капитала, чтобы выкупить весь пакет акций.
Николай решил вмешаться:
-Все, друзья мои, - поднял он руку, - забыли рабочие темы. Мы собрались не за тем, чтобы спорить. Я рад видеть вас, будучи свободным. Не скрою, мало верил, что нам сообща можно будет добиться оправдательного приговора. И я пришел сюда с одним чувством: поблагодарить вас за поддержку, за оказанную помощь, за участие. Согласитесь, такие встречи нужно проводить не по случаю, а безо всяких поводов.
-Ты прав, дружище! – перебил Игнатов. – Не ради встречи встречаться, нам нужно держаться друг за друга. Вы же видите, что вокруг твориться. Кавказцы всегда придерживались законов землячества, кланов, тейпов. И этим они сильны. Почему бы нам не образовать кружок земляков? Стоять друг за друга стеной!
-Вот чего мы русские не умеем, так не умеем, - вздохнул Джигун.
-Зато говорить, обещать – мастера, - поддержала его жена Лиля.
Столкнулись стаканами, Джигун заметил в стакане Кати сок, не преминул спросить:
-Катюха, ты что, в завязке?
-Ей нельзя, - заступился за жену Николай.
-А чего это… - начал громко Саша, жена толкнула его под столом ногой, того осенило: - А-а! Так ты, Никола, скоро папашкой станешь?! Здорово! За это отдельно выпьем.
Пошумели, раскраснелись, Катя совсем засмущалась, ее поддержала жена Толкунова - Таня:
-Не обращай внимания, привыкнешь. Скоро всем будет видно, что ж тут стеснительного. Я тоже поначалу стеснялась, - наклонилась на ухо, спросила, какой срок? Катя так же на ухо ответила: всего два месяца. Между женщинами пробежала искорка взаимной симпатии и доверия.
Вспоминали школьные проделки, зацепили Клавдию Завьялову и ее сына, неловко перед Марией, к которой осталось хорошее отношение, опять спрашивали: куда течет Кубань,  как-то без энтузиазма, никому пока непонятно, куда на сей раз вильнет строптивая река. Плавно от школьных воспоминаний перешли к политике.
Татьяна сморщила носик, произнесла томно:
-Всегда так! Дома о работе, на работе о женщинах, а соберутся вместе - о политике. Пошли девочки в туалет. Мы у Вадика весь интерьер просмотрели, кроме туалетов.
Женщины заулыбались, Татьяну поддержали, встали, медленно продефилировали в туалет.
-А мы не будем о политике, - махнул рукой Игнатов. – Мы о делах насущных. Чиновники одолели. Пока открыл кафе, год ушел на согласования и справки. Лично я недоволен работой нашей мэрии.
-Это называется: не о политике говорим, - усмехнулся Марушко.
-Да какая тут политика, о жизни толкуем, - возразил Игнатов. - Грязь в городе! Справку элементарную невозможно получить. Может хоть следующий губернатор порядок наведет.
-Знакомо! «Вот приедет барин, барин нас рассудит…» - бросил реплику Николай.
-А что?! Каждый последующий губернатор все же толковее предыдущего. Вспомните Дьяконова? На его фоне Егоров смотрится гораздо солиднее. Все же дружбу водит с администрацией президента, пообтерся в кремлевских коридорах власти, любые двери ногой открывает. Одна претензия: скромности ему не хватает, - горячился Игнатов, эпопея с чиновничьим произволом не только ему в печенках.
-Что ты имеешь ввиду? – покосился на него Джигун, именно Егорову он обязан был своей чиновничьей карьерой.
-Его публичные заявления: «Я на голову выше маршала…» «Отныне чиновник умер, родился политик…»,  и так далее.
-Политиков у нас хватает, нам хозяйственники нужны, - вставил реплику Марушко. – Коровники рушатся, сельхозтехники не хватает, запчастей нет. Зерно хранить негде. И хозяйственник нужен масштабный, чтобы не гайки выбивал к тракторам, а в комплексе вопросы решал.
-Ты прав! – согласился с ним Игнатов. – Знаешь с чего начал Егоров, когда сел в кресло губернатора? – и сам же ответил: - С городского рынка! А начинать нужно было с промышленных объектов.
-И отношение к людям у него барское, - подтвердил нелестную характеристику на губернатора Толкунов.
-С чего ты взял?! – встрепенулся Джигун.
-Тут Максим в точку попал, - не обращая внимания на возражение Саши, проговорил Марушко. – Я бывал с главой района у него на совещаниях. Полное пренебрежение к чужому мнению. Насобирает телевизионщиков и журналистов, и давай на камеру всех песочить. Иногда и по делу, но так унизительно, как будто он единственный знает, как нужно править. Журналисты из всего заседания только его речь фиксируют и по телику показывают.
-А вспомните, как он прежнего мэра снял, - вставил слово Николай.
Закивали, всем известна история со снятием мэра,  все газеты о том писали. Не успел Егоров приехать в Краснодар, вынес решение о снятии мэра города с занимаемой должности. Тот тогда находился с официальным визитом в Германии в городе-побратиме. Егоров не постеснялся направить туда факс, с требованием к мэру: отказаться от занимаемой должности.
-Представляете состояние человека, который проводит официальную встречу за рубежом, а тут выясняется, что он не полномочен ее проводить. Он уже не мэр, - закивал головой Марушко.
-Да-а! Не позавидую… Но каков поп, таков и приход.
-Уж не президента ли ты имеешь ввиду? – покосился на Игнатова Толкунов.
-Его, родимого… Он же прислал нам благодетеля Егорова. Обещал в свое время положить голову на рельсы, если цены подскочат. Цены выросли, а он до сих пор обещание не сдержал.
Марушко всех поддержал:
-Разве только в этом? А кто избираться досрочно хотел, когда жаренным запахло? А когда пронесло? – и голосом Ельцина закончил: - Буду сидеть в президентах до девяносто шестого года.
-Друзья мои! Ну их, этих Егоровых, президентов, мы же договаривались: ни слова о политике, - остановил всех Николай. – Во! Наши жены возвращаются. Счас вынесут вердикт твоему заведению, - ткнул пальцем в сторону Игнатова. – Ибо театры начинаются с вешалки, а увеселительные заведения с туалетов.
И действительно, Лиля восхвалила заведение за всех:
-Ох, Вадик, отпад! Все в черном кафеле, унитазы немецкие, сместители - таких еще не видывали!
-Спасибо, - привстал в шутовском поклоне Вадик. – Унитазы, правда, итальянские, но не суть…



12.

Новый год Николай и Катя решили праздновать в Краснодаре, Сергей Юрьевич пригласил их отметить праздник в кругу семьи. Накупили подарков внукам Сергея Юрьевича, сувениров ему, сыну Вадиму и невестке Валентине. Зима не по южному суровая, настоящая, со снегом и морозами. В подъезде отряхнули снег, позвонили, дверь с шумом распахнулась, одиннадцатилетний внук Сергей, названный в честь деда, хорошо знавший Николая и Катю, приветливо посторонился, пропуская в прихожую гостей. Навстречу вышла Валентина, за нею Сергей Юрьевич, поздоровались с поцелуями, помогли раздеться, прошли в комнату, водрузили на стол подарки.
-А кому это предназначена снегурочка?! – громко спросила Катя, доставая из пакета упакованную в целлофан куклу-снегурочку, и поискала глазами внучку своего шефа. Внучка выплыла из другой комнаты на плечах папы. Николай поздоровался с ним крепким рукопожатием, мир давно между ними установился, исчезла некоторая натянутость в отношениях, возникшая при первой встрече. С женой Вадима Валентиной у Николая и Кати сразу установились дружеские приятельские отношения. Валентине нравились молодожены, бесхитростные, простые ребята, читай, как открытую книгу, что в душе, то на лице. Катя сняла с плеч папы девочку, на миг прижала к себе, показала куклу, спросила, как мы ее назовем? Девочка сразу же ответила: «Лиза!». Подарки раздали всем, на стол водрузили традиционное шампанское и торт.
-Друзья мои, к столу, к столу, - похлопал в ладоши Сергей Юрьевич, - проводим старый год. Даже не верится, только встречали этот год, через два часа наступит девяносто четвертый.
-Время бежит быстро, - согласился с ним сын Вадим. – Вроде вчера мылся, а уже полгода прошло, - с серьезным видом произнес он.
Валентина прыснула, шутливо толкнула мужа в шею.
-Жила бы я с таким грязнулей…
-Минуты идут, часы бегут, а годы летят, - проговорил Сергей Юрьевич, дотянувшись до бутылки шампанского и осторожно начал снимать с горлышка фольгу.
-Сегодня вообще первый день нашей оставшейся жизни, - добавил Николай чьей-то мудрости.
-Нужно прожить его достойно: напиться до икоты, - пробасил все так же серьезно сын Сергея Юрьевича.
-Марк  Твен сказал, давайте жить так, чтобы даже гробовщик оплакивал нашу кончину, - вставила слово Валентина.
-Браво! Но мрачно, – покосился на нее Вадим. В этот момент пробка с громким хлопком вылетела в потолок, пенистое шампанское полилось мимо стаканов. Сергей Юрьевич сам не ожидал такого громкого хлопка, тут же процитировал: «Порой обманчивой бывает седина. Так мхом покрытая бутылка вековая, хранит струю кипучего вина!» - и украдкой взглянул на Катю. Сын покачал головой:
-Папа! – укоризненно упрекнул сын. – Я же говорил: давай открою. Ты за всю жизнь так и не научился открывать шампанское.
-Где уж нам, гусарам, привыкать к тихому шипению под столом! Это вы там у себя, на кораблях, прятались по кубрикам, втихаря учились открывать бутылки с шипучкой. Нам это без надобности, - с легкой шутливостью парировал Сергей Юрьевич, разливая остатки шампанского по бокалам. – Итак, друзья мои! – приподнял он свой бокал. – Оставим в прошедшем году все плохое, что было с нами и не нами, возьмем с собой все хорошее и приумножим его! – провозгласил он. Бокалы сдвинулись, даже одиннадцатилетний внук Сергей приподнял бокал с лимонадом и солидно со всеми чокнулся своим бокалом. В бокал Кати тоже налили лимонад. Животика еще не видно, но секретов от семьи Сергея Юрьевича, что  будет ребенок, у них не было. Выпили, закусили, поговорили о том, о сем, о делах семейных, тихо перешли на политические темы.
Сергей Юрьевич громко спросил:
-И как вам новые выборы? Новая конституция?
-О-о! Сейчас начнется, - подняла к потолку глаза Валентина.
-Что делать, если время такое! – парировал ее муж. – Сейчас даже домохозяйки на кухне перетирают политику.
Николай улыбался, слушая перепалку. Он то уж точно знал, Сергей Юрьевич веское слово о текущем моменте выскажет. Первое время, когда его освободили из под стражи, они встретились, Сергею Юрьевичу казалось Николай очень отстал от понимания политической обстановке в стране и мире, и всячески старался просветить его. Как-будто Николай отсутствовал не полгода, а целую вечность, куда не проникало живое слово. Поэтому старался втолковать ему свое видение мироздания за последние три года.
-Мы на грани коллапса, - пессимистически вещал он. - Три президента развалили СССР, русские остались на чужих территориях инородцами, оккупантами, мигрантами. Наверняка найдутся силы, которые захотят присоединить районы компактно проживающих русских к России. Как, например, Крым, где проживает большинство русскоговорящих и этнически русских.  Или Приднестровье, которое не захотело присоединяться к Молдавии, в которой навязывается румынский язык. Конфликт вспыхнул нешуточный, если бы не 14 армия советских вооруженных сил, расквартированных в Приднестровье, кровопролития могло случиться больше.  Однако Ельцину не до русских в Крыму, Приднестровье и других регионах. Он занят борьбой за власть. И  абхазов он бросил в беде. Помогали им русские добровольцы, горцы Северного Кавказа близкие по духу абхазам, казаки, чеченцы, но только не русская армия, посланная Ельциным. И абхазы победили! И тут Ельцин проявил инициативу: вывез Шеварднадзе из Сухуми, из окружения, иначе тот попал бы в плен. Вот смеху то было! По мне бы этот белый лис ушел с политической арены. Хватит нам того, что он натворил, будучи министром иностранных дел. В конце сентября абхазы взяли Сухуми, освободили свою столицу от грузин. Прекрасный южный город. Я там с Машенькой отдыхал, - отвлекся на мгновение и мечтательно вздохнул.
И все же нам ближе всего Украина, - продолжал втолковывать он, - кубанские казаки прямые потомки запорожцев, нас роднит язык, культура, тем более обидно, если она отвернется от нас. В России проживает четыре миллиона украинцев, и в Украине двенадцать миллионов русских. Правда, главным фактором национализма и сепаратизма является проблема Западной Украины. Западноукраинский национализм имеет мощную идеологическую опору в лице украинской греко-римской (униатской) церкви. Запад и восток Украины говорят на разных языках в прямом и переносном смысле, у них разные культуры, разные религии. Украина расколота не только на две части, есть Галиция, Закарпатье, Буковина, которые не любят ни русских, ни украинцев. Президент Кравчук пришел к власти как умеренный либерал, очень скоро вступил в конфронтацию с Россией, повсеместно навязывает украинский язык. Следующим президентом на Украине будет тот, кто пообещает сделать русский язык вторым государственным языком.
-Да вы, Сергей Юрьевич, наступаете на те же грабли, что и я, становитесь на мою же позицию. Вы национал-патриот! – засмеялся Николай.
-Что ты! Какой я националист?! Патриот? Подтверждаю, - согласился глава семейства.
-Вот и направленность нашей газеты должна быть определенной, - подвел итог Николай.
Сергей Юрьевич потупился:
-Сложно, Коля, выживать без финансовой подпитки в виде рекламы и прочей чепухи. Ты в финансовые вопросы никогда не вникал, тебя только идеология интересует. А без денег не будет ни газеты, ни  идеологии. Вот и приходится ходить по лезвию ножа, выбирать между качеством газеты и количеством денег, чтобы содержать эту газету.
И сейчас, за столом, на его вопрос о прошедших выборах, все только пожали плечами.
-Кто знает,  какая партия заняла первое место на выборах? – громко спросил он. Все уже знали предварительные результаты выборов.  Вадим все же спросил, чтобы поддержать отца:
-Какая?
-Угадай!
-Коммунисты, - утвердительно выговорила Валентина, которая мало интересовалась политикой, ей все равно, кто выбьется вперед.
-Пролетели коммунисты, как перекати поле через кубанскую степь. И не угадаешь, потому что никто серьезно не воспринимал лидера либералов и остальных национал консерваторов.
-Не может быть! – воскликнула Валентина. – Я только о коммунистах слышала последнее время.
-Теперь в нашей жизни все может быть. Кажется, не только кубанцы таким образом выразили свой протест правящим партиям, но и вся страна. Решили: проголосуем за дядьку мало известного с шумным имиджем. На втором месте – «Выбор России», а потом только коммунисты.
-Удивительная новость! На Кубани позиции коммунистов как нигде сильны, - подала реплику Катя.
-Многие так думали. Философ Корякин узнал результаты выборов, выкрикнул в прямой эфир: «Опомнись, Россия! Ты одурела…»
-У нас на хуторе мужики говорили: «Если тебе не дорога честь, голосуй за Жириновского», - добавил Николай.
-Однако! – приподнял палец Сергей Юрьевич, - Новая конституция все же менее декларативна, в ней более всего импонирует запрет на цензуру, гарантирует свободу мысли и слова, что очень необходимо нам, газетчикам. Теперь никто не посмеет придавить нас.
Николай,  согласившись, кивнул, добавил:
-А мне как бывшему адвокату, нравиться, что теперь арест подозреваемого возможен только по суду. Представляю, сколько воплей будет со стороны милиции и прокуратуры.
-В ней много новшеств, - вклинилась в разговор Катя, - граждан России теперь не будут высылать в другие государства, как выслали в свое время  Солженицина и еже с ним.
-Не знаю как вы, а я скучаю по старому гербу Отечества, - отозвался Вадим Сергеевич.
-Он устарел. СССР приказал долго жить, пришлось вернуться к двуглавому орлу, - резюмировал отец. – А кто из вас, за какую партию голосовал? – обратился он ко всем сидящим за столом. – Лично я голосовал за «Выбор России», все же проправительственная партия. А ты, Коля, должен был бы голосовать за Жириновского, все же он ближе к национал-патриотизму.
-Нет. Я голосовал за Аграрную партию. За Кондратенко, который баллотировался депутатом Совета Федерации, - отозвался Николай.
-Я вообще не ходила голосовать, - выглянула из кухни Валентина.
-И правильно сделала. Жена должна борщ варить, а не заниматься политикой, - грубо пошутил Вадим Сергеевич, - а Жириновский националист только в риторике, поскольку тема выигрышная. Нет сейчас в стране патриотизма, не за кого пупок надрывать. За олигархов? Которые страну распродают?
Вадим Сергеевич со звоном положил нож на тарелку. Сергей Юрьевич на реплику сына, что патриотизма в стране не стало, молодые ребята не хотят идти служить в армию, не хотят защищать свою родину, сказал, такое происходит от того, что потеряно ощущение родины, отечества, добавил:
-Ведь в обыденном сознании кубанцы за прежний государственный строй, целостный СССР, - продолжал он. - Или хотя бы за союз славянских республик.
-При этом хотят, чтобы военное могущество оставалось на прежнем уровне, а естественный враг – это США или Европа, - добавил Вадим Сергеевич. – Чисто коммунистическая идеология. А еще хотят, чтобы все прославляли прошлое, оправдывали настоящее, и обещали светлое будущее.
-А небезызвестный глава Ш отделения собственной канцелярии Бенкендорф, кстати, человек не лишенный ума, совсем не такой, какой представляла его официальная  советская историография,  говорил почти то же самое: прошедшее России удивительно, настоящее более чем великолепно, будущее можно только себе вообразить, - поддержал тему Сергей Юрьевич.
Николай улыбнулся, поклонился в сторону Сергея Юрьевича, сказал:
-Тогда и я блесну эрудицией. Не все живущие в отечестве такого высокого мнения о России. Другой небезызвестный вам персонаж Чаадаев высказался с точностью наоборот: прошлое России бесполезно, настоящее тщетно, а будущего у нее никакого нет!
Катя сморщила носик, категорически возразила:
-В этом своем заключении он уж слишком…
-А кто же из них прав? – спросила Валентина.
-Думаю, не правы оба, - решительно произнес Сергей Юрьевич. – Но в те годы зародилось славянофильство, а патриотизм его основа. То есть то, в чем сейчас пребывает наш юный друг. Насколько я понимаю, игры в демократию ему наскучили.
-Наскучили! – подтвердил со вздохом Николай. – Не оправдали надежд.
-Еще бы не наскучили! – громко сказал Вадим Сергеевич. - Справедливость нашей демократии доказали залпы из пушек по дому Советов.
Николай про себя улыбнулся, то же самое сказал Емельянов в тюремной камере.
-Ты, Коленька Ильина почитай, - посоветовал Сергей Юрьевич. – Нынче его начали печатать, а в мое время его достать было невозможно. Он не только замечательный философ, он  юрист по образованию, поэтому мыслит категориями юридическими. Выслали в свое время из страны, как многих других ученых и философов. Он, на мой взгляд, правильно определил дальнейший путь России. Первым высказал мнение, что введение в стране демократии после тоталитаризма чревато гражданской войной. Что у нас чуть и не случилось. Благо у нас еще не та демократия, да и тоталитаризм мы успели подзабыть. Так вот: России нужна твердая, национально-патриотическая диктатура! – торжественно провозгласил Сергей Юрьевич.
Сын почесал затылок.
-Да были у нас диктатуры… - промолвил он, не желая ввязываться в полемику.
-Диктатуры бывают разными, - все так же запальчиво продолжил Сергей Юрьевич. – Ильин подсказывает: чтобы избежать анархии, подобная либеральная диктатура должна воспитывать в народе культуру самоуправления, наладить трудовой и производственный порядок, поставить Россию на дорогу, которая ведет к свободе, росту правосознания, расцвету национальной культуры. И сказано это, замете, в те годы, когда демократией ни у нас, ни в Европе еще и не пахло.
-А чем у нас Ельцин не диктатор? – спросила Валентина. – Он может тоже стать разумным диктатором.
-Не думаю, - возразил  ей свекор. – Все великие диктаторы были неутомимыми тружениками. Они не покладая рук строили в своих странах тот строй, каким себе его представляли. Ельцин умеет только ломать, он купается во власти, цель им достигнута, далее – трава не расти. Демократия для него только лозунг, хотя всем давно ясно: какая уж тут демократия, если любые выборы заканчиваются «партией власти», которую никто в народе не уважает.
-А чего же ты, папа, за нее голосовал? – ехидно спросил сын.
Сергей Юрьевич развел руки:
-Другие еще хуже… Хотя понимаю, - эта партия не надолго, а Ельцин ситуацию в руках не удержит. Но! Вы, друзья мои, знаете, от Ельцина я никогда не был в восторге,  справедливости ради должен отметить, благодаря ему России удалось избежать самой большой опасности – распада России.
Вадим нахмурился, проговорил мрачно:
-Имея за плечами печальный опыт развала СССР, не хватало ему еще и Россию прокакать. А то, что силовое решение вопроса могло привести к гражданской войне, об этом он не подумал?!
Сергей Юрьевич видя, что разговор принимает серьезный оборот, примирительно ответил:
-Обе стороны в равной степени виноваты. Никто не хотел идти на уступки. Кстати, Ельцин до определенного момента уступал, оппозиция уступки воспринимала за его слабость, и ужесточали свою позицию. Тут терпение могло лопнуть даже у… Хотя ты прав, решать вопросы силовыми методами большой соблазн для его повторения.
Сергей Юрьевич замолчал, сделал вид, что усиленно ест салат оливье, вспомнил новости, которые ему во время военного столкновения конфиденциально присылали из Москвы, он публиковал эти сведения в своей газете. Не хватило мужества опубликовать цифру погибших, не имея официальных документов, кроме той, которая была дана официально. Ему приводили примеры в двести погибших, а по данным Руцкого – триста погибших. Однако опубликовал тот факт, что массовым расстрелом безоружных людей командовал заместитель командующего внутренних войск генерал-майор милиции Голубец, которому Ельцин за это присвоил звание генерал-лейтенанта и наградил орденом «За личное мужество». Огнем автоматчиков и пулеметчиков батальона спецназа «Витязь» дивизии имени Дзержинского руководил подполковник Лысюк, который стал полковником и Героем России. И таких примеров много. Яша Белогривов комментируя в своей статье подобные награждения, писал: «Мне было бы стыдно носить на груди эту Звезду. Внуки спросят, за что ты, дедушка, ее получил? Что он ответит? За расстрел своих же безоружных сограждан. Тогда надо награждать всех палачей России». Предвидя его возражения, что он военный человек, и выполнял приказ, ему можно возразить тем, что офицеры «Альфы» и «Вымпела» ответили Ельцину на приказ взять штурмом «Белый дом»: «Мы не для того готовились, чтобы в безоружных машинисток стрелять». И конечно никаких орденов не получили.
Катя поставила точку в их полемике о роли президента в тех событиях, процитировала Крылова:
-«Орлам случается и ниже кур спускаться. Но курам никогда до облак не подняться». Товарищи! – воскликнула она. - До Нового года осталось десять минут, сейчас нас по телевидению поздравит горячо любимый президент. Скорее наполняйте бокалы! Старый счастливый для меня год и одновременно несчастный уходит в прошлое, о чем я нисколько не жалею,  буду с трепетом вспоминать, поскольку именно в этом году Коля стал моим мужем…
И в этот момент прозвучал характерный Ельцинский голос: «Дорогие Россияне!...» и далее по тексту пожелания добра и процветания. Он еще не закончил, а маленький Сережка закричал:
-Ура-а-а!
И все, не дожидаясь боя курантов, стали звенеть бокалами, поздравлять друг друга с Новым 1994 годом, желать счастья, добра, здоровья и кое-кому здорового потомства.

После ухода гостей, Сергей Юрьевич с сыном сидели на кухне, чаевничали. Они любили посидеть на кухне вдвоем, поговорить, поднимая ту или иную тему. В данном случае они задели тему о том, как трудно в настоящее время оставаться порядочным, честным, когда вокруг столько всего негативного. Сергей Юрьевич привел в пример Николая, дескать, он остался таким же, каким был ранее. Вадим Сергеевич возразил:
-Это ты, папа, хочешь видеть его таким же. Жизнь меняет нас всех. Все мы как-то приспосабливаемся. И ранее он не был святым! Иначе, как вчерашний деревенский паренек смог пройти тот путь, который прошел. В хуторе много парней, а в городе оказались единицы. Значит, изначально смог кого-то перешагнуть, кого-то оттереть, отодвинуть в сторону.
Отец не очень активно заспорил:
-Может это и есть здоровый карьеризм?! – задумчиво произнес он. – Да я и сам его выделил, помог. Вот ты, в тридцать пять лет стал командиром корабля! Значит, тоже работал локтями? – спросил он.
-Папа, в твоем представлении все корабли большие, а я командовал маленьким, на который никто не хотел идти. Да и время революционное, все  офицеры спивались и разбегались, некого было назначать. А я к счастью или к несчастью, - не пил. До этого все служебные ступеньки прошел. Меня и назначили. В советские времена я бы к этому назначению еще лет десять шагал. А сейчас посмотри, что делается! У пацана сопли не высохли, а он уже капитан третьего ранга. И на корабле ему служить не хочется, он в штабы, в округа  лезет! Оттуда приказы и указы шлет, один глупее другого. Я их первое время за борт выбрасывал, потом понял, что меня не только снимут, но и под трибунал отдадут. Поэтому и сбежал, поближе к тебе. Хотя у меня оставался выбор:  оставаться одним из них и делать карьеру, или уволиться из флота. Время такое: не для порядочных людей. И Николай станет жестче, нахальней, иначе ему не выжить в этом мире. В отношении тебя, меня, друзей он останется таким же, но в деле, по жизни он был другим и будет другим.
Они еще долго говорили, Валентина два раза заглянула на кухню, звала мужа спать, он обещал тотчас придти, но темы возникали вновь и вновь, они продолжали обсуждать и спорить, сошлись только в одном: наступили другие времена, где сантиментам не место.

13.

В один из зимних дней, когда на Кубани зима установилась не менее суровая, чем в Сибири, в правление приехал глава района Широков Алексей Леонидович. Сбил шапкой налипший на сапоги снег, широко прошагал в кабинет председателя. Тот извещенный о приезде по телефону, но не знавший причины посещения, встретил в приемной, поздоровался, пригласил в кабинет.
-Давненько мы с тобой не виделись, какими судьбами? – спросил Федин Широкова, пользуясь простым обращением, как к бывшему однокашнику. Дружбы особой не водили,  оставались приятелями на протяжении многих лет.
-А если скажу, что приехал оказать практическую помощь, поверишь? – прищурил глаз Широков, снял модную лет пять назад дубленку, бросил  на спинку стула. Федин медленно обошел стол, сел на свое место, жестом пригласил присесть Широкова.
-Не-ка! Вы из района только жилы тянуть способны, а если на копейку поможете, то на рупь истребуете взад. Не темни, говори, зачем приехал.
-Не торопись, чаю предложи, не видишь ли человек с дороги, замерз.
Широков прошелся по кабинету, потер руки с мороза, всем своим видом показывая, как необходимо ему согреться.
-Да я чего и покрепче могу предложить, - наклонился в стол председатель.
Широков замахал руками:
-Нет, нет, в другой раз. Мне сегодня предстоит еще по хозяйствам проехать.
-Так с мороза же? – напомнил Федин. – Не пьянства для, а сугрева ради? По маленькой. А потом чаю. Не так часто в гостях бываешь, - Широков показал бутылку с армянским коньяком.
Широков глубоко вдохнул воздух, словно сквозь пробку хотел учуять запах коньяка, крякнул:
-Aх, давай! По маленькой… - приподнял палец глава района.
Председатель выглянул в предбанник, попросил секретаря:
-Нам чаю…
Достал рюмочки, разлил коньяк, сам порезал лимон. Приподняли, пригубили.
-Не тяни. Говори, зачем приехал, - не сдержал любопытства председатель.
Широков старательно обсосал корочку лимона, задал вопрос, словно на отвлеченную тему:
-Ты Стаценко Николая хорошо знаешь?
Федин удивился незначительности вопроса,  ответил:
-Еще бы! На моих глазах парень вырос, а что? – нетерпеливо спросил председатель, не ради же какого-то хлопца приехал к нему глава района.
-Ты мнения о нем, какого? – уклонился от ответа Широков.
-Хорошего. Иль еще чего натворил? – настороженно уставился на гостя.
-А может? – навострил глазки Широков.
Федин пожал плечами:
-Так замели же! То ли он прав, то ли они не правы, но свое отсидел в кутузке. В газетах много про тот случай писали.
Широков хотел присесть, не успел, оперся двумя руками о стол, навис над хозяином кабинета, спросил требовательно:
-Ты отбрось всю эту шелуху, ты выскажи свое личное мнение, парень он стоящий, настоящий, или так себе?
-Мне нравиться, - пожал плечами Федин. - Что ты все вокруг да около? Ты говори, чего хошь?!
-Я хочу, чтобы вы поддержали его при выборе кандидатом в депутаты Законодательного собрания края. Организуешь?
«Aх, вот оно в чем дело!» - мелькнуло в голове председателя. Мотнул головой в знак согласия:
-Запросто! Колька того достоин. Да и парень он с головой, толковый. У меня юристом работал, мне с ним хорошо работалось, много дел в суде выиграли. Потом адвокатской практикой в районе занимался, людям в станице помогал, а затем пошел выше, - перечислял достоинства парня Федин. Широков шумно отодвинул стул, уселся напротив.
-Отлично! Только учти, район эту кандидатуру на первых порах не поддержит, приподнял бровь глава района и уставился в упор на председателя.
-Здрасте, приехали! Как это понимать? – опешил председатель.
-Так и понимай. Я приехал к тебе, как к товарищу, которого знаю много лет, поэтому раскрою тебе все карты, а ты думай, и если решишься, помоги мне, и заодно, району. Не сможешь помочь, тогда не мешай, - он собрался с духом, пояснил: - вся районная камарилья будет проталкивать своих братков, которым дела района до одного места. Они будут блюсти только свои шкурные  интересы, или интересы своих хозяев. Район для них большой и бесплатный закром, из которого они будут черпать деньги и прочие блага. На людей, и в частности на тебя, им будет наплевать с высокой ели. Ты им будешь интересен, пока тебя доить можно будет. Еще из края свою кандидатуру пришлют, будут проталкивать ее, используют свой административный ресурс. Поэтому, когда вы поддержите Стаценко, они все встанут на дыбы. Я в силу своей должности обязан поддерживать всех, в том числе и кандидатуру вашей станицы, - терпеливо втолковывал товарищу Широков.
Федин откинулся на стуле, спросил удивленно:
-Слушай! Ты же теперь царь в районе, или не царь?! Ты не можешь топнуть ногой на всю эту свору?
-Я не царь. Я – английская королева, которая царствует, но не правит. Ты пойми, я руководитель в районе новый, ничем себя не проявил, народ меня знает плохо, мне не на кого опереться. Но я не хочу быть пешкой в их руках, - начал горячиться Широков. Он ожидал большего понимания от своего давнего знакомца. Федин почесал переносицу, скосил глаза в сторону.
-Ты хоть понимаешь, что начнется у меня в хозяйстве? Орловский тут же пришлет госинспектора, который поснимает номера у всех грузовых машин. Придерется к любой мелочи и поснимает. Тут же примчатся налоговики, переворошат всю бухгалтерию, арестуют счета. Главный зоотехник района забракует молоко. Цепная реакция перекроет кислород, хозяйству придет кирдык, я погибну. Ради чего?
-Ты не горячись, подумай. Есть ради чего. Ты жить в этой стране собираешься, или набьешь карманы и слиняешь за бугор? – в упор спросил глава администрации тоном не товарища, а прокурора.
-Какой там бугор, - скривился Федин, - кто там меня ждет? На этой земле вырос, хочу здесь умереть.
-Это я тебе обещаю. Орловский тут тебя и похоронит, - он грудью навалился на стол, заговорил почти на выдохе, свистящим шепотом: - Тебе какая разница, кто тебя турнет в итоге: пришлые казачки, или свои негодяи скупят все вокруг и перепродадут. Сейчас не лето, не уборочная страда, машин много не требуется, - убеждал однокашника, приятеля и единомышленника Широков. - А сделать нужно по-умному. Инициатива не от тебя исходит, по закону трудовые коллективы не выдвигают кандидатов, его выдвинет политический блок «Отечество», а от жителей требуется только поддержка и правильное заполнение бюллетеней. Как бы внутри у людей такое решение вызрело и наружу выплеснулось! Мы тогда будем только руками разводить: дескать, а что мы могли сделать! Народ желает!
В дверь стукнули, с подносом зашла секретарь, занесла чай. Широков испугано умолк, подождал, когда она выйдет, спросил:
-Она не подслушивала?
-Нет. Дверь двойная, туда не слышно. Специально заизолировал, чтобы она мои матюки не слушала, когда перекличку селекторную произвожу.
-Так ты как? – нетерпеливо переспросил Широков.
-Ох, подведешь ты меня под монастырь, Леша! – вздохнул Федин. - Не за себя беспокоюсь. Ты ж пойми, за моей спиной тысячи работников могут без работы остаться. Этим прохиндеям человеческие судьбы по барабану. Ради своих целей, они дом сожгут, чтобы на углях яичницу пожарить. Хотя мысль твоя мне нравится. Я и сам с удовольствием вставил бы им шпильку. Надоело смотреть, как они район дербанят, потихоньку скупают акции на землю у колхозников, в одно прекрасное утро проснешься, а район давно уже в частных нечестных руках. К тому идет. Тут прокурорские ребята в хутор приезжали, на берегу лимана участки скупают, якобы для дач. А сами к землям вокруг присматриваются, - устало поведал Федин.
-Поэтому и прошу у тебя помощи! – громким полушепотом воскликнул Широков. - А я чем смогу, из района тебе помогу. Где административно нажму, где по-человечески попрошу не трогать своего однокашника. Постараюсь вставить палку проверяющим комиссиям.
Федин с усилием потер подбородок.
-Все равно все катится в тар-тарары, так хоть помогать негодяям не буду. А в Кольке я уверен, - подтвердил он. - Этот хоть порядочный. Дон-Кихот, правда. Тут надо зубами рвать, локтями толкаться, а он будет место в очереди уступать. Времена пришли другие, понимаешь, Леша. Понятия честь, совесть отходят на второй план. Я вот вынужден людей увольнять, которые здоровье положили на создание колхозов, всю жизнь проработали в сельском хозяйстве. Я для них последний подлец, который судьбу ихнюю ломает, а что могу сделать, если хочу удержать то, что осталось. Люди  этого понять не могут, одно только усвоили - отныне это все принадлежит не им, разворовывают, что могут.
-А раньше им принадлежало? – бросил с иронией Широков.
-И раньше им не принадлежало, - согласился Федин.- Но преобладало чувство сопричастности к общему большому делу. Каплей вливались в один общий котел. А теперь… их общее хозяйство захватила кучка чужих людей. Им обидно, не для них же они пупки надрывали, - откинулся на стуле, воскликнул: - Вот страна чудес! Бились за колхозы, массу людей положили. Теперь готовы еще массу истребить, чтобы до конца развалить то, что осталось от колхозов. Вернее, уже развалили. Все эти закрытые и открытые акционерные общества недолго продержаться. Сильные хозяйственники побарахтаются лет несколько, слабые сдадутся в первые же годы. Орловские, свои или пришлые варяги скупят все на корню.
-Вот, чтобы такое не происходило, нам нужно объединяться, выдвигать своих людей во власть, - как кол в землю вбил Широков, поставил точку.
-Ты опять за свое, - встал из-за стола Федин. - Я ведь думал, ты приехал за себя агитировать, или кого в государственную Думу протолкнуть, а ты за пацана просишь. Да поддержим мы Стаценко, поддержим, - улыбнулся расслабленно Федин.
-Вот и славно! – поднялся Широков, протянул на прощание руку.

14.

Спустя месяц глава администрации района сидел за своим рабочим столом, обхватив голову руками. Перед ними веером разложены последние распоряжения, решения, постановления главы администрации края. Он тупо разглядывал их, в который раз читая заголовки, вздыхал. Поистине, левая рука чиновников из края не ведает, что делает правая рука. Только недавно изучали решение краснодарского крайсовета о том, что выборы в Законодательное собрание пройдут в марте сего года, колесо по организации выборов завертелось, как новая напасть:  вышло новое постановление о переносе выборов на ноябрь. А вместе с ним и положение об организации самих выборов. Теперь вся работа с избирательными участками коту под хвост, нужно прождать полгода и начинать все сначала. Жители района ждут от него сиюминутных успехов, а он тратит свое время и нервы на борьбу с местными бонзами, целый год будет потрачен на организацию выборной кампании. Тут озимые померзли от необыкновенно холодной зимы, сады вымерзли, это непременно поставят ему в вину. А что выборы пройдут без сучка и задоринки, так тут его участия и не заметят.
Он с тоской посмотрел в окно. Мелкие снежинки падали на стекло и тут же таяли. Зима позади, скоро начнется весна, новые заботы с пашней и севом.
Хорошо, что не успел засветить своего протеже - Стаценко. Пока он подбирал и продумывал, кто наиболее достоин, на его взгляд баллотироваться, выборы перенесли на осень. В конечном итоге именно на нем остановил свой выбор Широков. Все же в этом парне была некоторая внутренняя сила, не испорченность. Молодой, конечно, не опытный. Многого ему не хватает, чтобы победить в предвыборной гонке. Не умеет хитрить, ловчить, но если выберут, именно отсутствие этих качеств самое ценное в нем. Он не предаст, не будет плести за спиной интриг.
Остальные кандидаты оказались менее предусмотрительными. Круг кандидатов в депутаты определился сразу же после Нового года. Самый представительный, - директор сахарного завода Сидоренко Иван Фомич. Тяжеловесная фигура. Денег у него предостаточно, уже успел обклеить весь район плакатами со своим портретом. А сколько еще выпустит листовок и брошюр! За его спиной в избирательном штабе Орловский Геннадий Юрьевич. Этот включит административный ресурс. Он и сам был не прочь баллотироваться, но последние статьи этого мелкого щелкопера окончательно испортили его имидж в глазах будущих избирателей.  Жители района и так тихо  ненавидели его самого и его ведомство, а тут им представится возможность отыграться, и они непременно воспользуются этим случаем. Поэтому взвесив все за и против, Орловский с большим скрипом в душе отказался от предвыборной гонки, справедливо решив: свой человек в крае – половина успеха. Тем более, что у них с Сидоренко общий бизнес, часть акций сахарного завода в руках Орловского. Кому то надо остаться в районе, присматривать за общим хозяйством.
Еще один  кандидат в депутаты – Алхазов Тимур, владелец небольшой сети продуктовых магазинов. Сам он бы не додумался до того, чтобы выдвинуть свою кандидатуру, понимал, шансов у него никаких. С ним поговорили Орловский и Сидоренко, в ультимативной форме попросили выставиться, подыграть Сидоренко, оттянуть часть голосов на себя, если появится неудобный противник. Еще пару человек готовы выставить свои кандидатуры, но Орловскому они не страшны. Даже помогут высветить  лучшие качества его кандидата. Да и кто может быть соперником солидному, седовласому, красивому мужчине, крупному руководителю крупного хозяйства. Жаль, что за место районного главы самому Орловскому не удалось побороться. Тут бы он своего не упустил. Он бы ринулся в бой. Есть за что! После выхода Указа Ельцина «О гарантиях местного самоуправления в РФ», в котором властям самостоятельно разрешили утверждать перечень объектов, составляющих муниципальную собственность, он понял: это Клондайк! В районе столько объектов, которые не нужны федеральной власти, их можно быстро через подставных лиц прибрать к рукам. Но подишь ты: тихий, незаметный в прошлом Широков обошел его. И выборы отменил, и в кресле удержался. И все районное богатство останется этому недотепе. Только Орловский никуда не делся, вместе с прокурорским надзором он зорко будет следить за разбазариванием муниципальной собственности. Только Широков где-нибудь оступится, проведет приватизацию с нарушением, ему тут же впаяют превышение служебных полномочий, злоупотребление служебным положением со всеми вытекающими из этого последствиями. Схема отработанная. В соседнем районе глава района тоже почувствовал себя пупом земли. Чем закончилось? Выпил в ресторане со случайными знакомыми, которые просили продать часть земель. Те вышли в туалет, а на столе оставили сверток, тут же зашли оперативники, а в свертке меченные купюры со словом: «Взятка». Так и увели под белые рученьки. Протрезвел в камере, а голова у него до сих пор болит. Широкову и так недолго осталось сидеть в кресле главы района, он обязательно споткнется на приватизации. А там не за горами новые выборы. Тогда и статьи газетные позабудутся, и население района он подготовит, а главное с председателем избирательной комиссии найдет общий язык. Как говорил товарищ Сталин: «Неважно кто выбирает, важно – кто считает!».
Широкову планы главы районной милиции не являлись секретом. Зато оба определились: Широкову не надо делать вид, что он слуга всех господ в районе. Орловский понял, что Глава района не так прост, как казался вначале. «Говорил же я, что взбрыкнет он, - сокрушался Орловский в кругу близких людей, - не будет гопака плясать, как Никитка».
Он продолжал сидеть, разглядывать бумаги, которые ежедневно приходили из краевого центра, почесал затылок, сгреб все бумаги в стопку, положил их на край стола, где  уже возвышалась стопка предыдущих документов. Еще раз подумал, хорошо, что заранее не объявился в кандидаты молодой парень Стаценко. Широков сам прошел предвыборную школу и выборную кампанию, знал все перипетии этой борьбы, напутствовал парня:
-При встрече с избирателями ты должен говорить не то, что думаешь, а то, что хотят от тебя услышать.
Тот сразу делал большие глаза:
-Врать!!!
-Зачем врать? – досадливо морщился Широков. – Я вот знаю, что ты коммунистов не очень жалуешь. Но если в аудитории начнешь их откровенно хаять, где сидят старики, которые готовы молиться на портрет Сталина, то сразу настроишь слушателей против себя. От тебя отвернуться даже те, кому вначале ты был симпатичен. Слегка привирать тоже не возбраняется. Сейчас избирателю не нужна голая правда, она и так тяжела. Нужно обещать нечто яркое, запоминающее, - учил он парня.
-А потом вспомнят обещания, и будут пальцем тыкать, - не соглашался Николай.
-Что будет потом – никому неизвестно. Найдется десяток отговорок: «изменились обстоятельства», «мешают недруги», «все еще впереди» и так далее, - не отступал Широков. – Ты же идешь во власть помогать району и людям!  Так ведь?
-Так.
-Тогда нужно победить любой ценой. А цель оправдывает средства, -убеждал парня глава района.
-Это же цинично! – упирался парень.
-Цинично! – согласился Широков. – А ты думаешь, конкуренты будут менее циничны?! Будут с тобой церемониться? В ходе выборов ты о себе такое узнаешь, чего сам о себе не знал. Конкуренты найдут всех твоих любовниц, если таковых не найдется – они их придумают.
-Ну, и дерьмо ваши выборы… - психанул Николай.
Широков поморщился:
-Погоди, ты еще не ввязался в драку, а уже готов дать задний ход. Нет уж, назвался груздем… Только до поры до времени никому о своих намерениях не говори. Водку с кем попало - не пей, по бабам не ходи, - учил Широков парня. – Не давай повода для недосужих рассуждений.
Николай надолго уехал в Краснодар, Катя плохо переносит беременность, да и в редакции скопилось дел невпроворот.

15.

Николай приезжал в район по предвыборным делам, заскочил на денек домой отоспаться. Катя осталась в Краснодаре, мать с утра на работе. Умылся с дороги, разложил диван, взглянул в окно, увидел Маринку Филиппову, шла к их двору. Странно, Ленка здесь не живет, она знает об этом, если только к матери по делу, но той тоже нет дома. Он вышел на встречу, пес лаял на цепи, про себя отметил: вырядилась Маринка несколько вычурно, на хуторской вкус даже слишком, как на праздник нарядилась. Короткая юбочка в расклешь со стороны в сторону колышется, голые коленки сверкают, белая кофточка с рюшечками на груди плотно облегает фигурку. Что не говори, фигурка всегда у Маринки вызывала зависть у подруг. Николай прикрикнул на пса, отворил калитку, пропустил Маринку, поздоровался.
-Мамы нет дома, - пояснил он.
-Я знаю, - спокойно ответила Маринка. – Я к тебе пришла, - и смело посмотрела на Николая. Тот подивился: раньше такая бука была, слова не вытянешь, а тут глазками постреливает, давно не видела, изучает.
-Тогда проходи, - удивился в душе Николай.
Маринка прошла в знакомые сенцы, наклонилась отстегнуть ремешки на босоножках, и Николай опять, как тогда, давно, на свадьбе сестры, увидел белые ноги. В груди екнуло, отвел взгляд, хмыкнул, еле справился с голосом, сказал:
-Заходи, - и кивнул на дверь.
Она зашла, огляделась, тряхнула кудряшками:
-Надо же, ничего не изменилось.
-А что тут должно измениться, - возразил Николай, - мать одна живет. Я тебя слушаю, - напомнил он ей.
Молодая женщина прошлась по комнате, не спешила с ответом, села на разложенный диван, нахально уставилась на Николая, ответила:
-Да я просто так пришла. На тебя посмотреть. Тут слух прошел, ты у нас куда-то в начальники избираться будешь. (Николай удивился, но виду не поддал. Ничего себе секрет! Даже далекая от политики Маринка знает). - Я же голосовать за тебя собралась, хочу посмотреть, стоит ли? – и хитро при этом улыбалась.
Николай недоуменно смотрел на Маринку, узнавал и не узнавал. Внешне она изменилась мало, но к встрече, чувствуется, готовилась: волосы накрутила на бигуди, кудряшки шли ей. Чуть округлилась, замужество пошло на пользу. И он  понял, чем продиктован ее визит. Ей хочется маленького реванша. Она пришла показать, что она уже не вчерашняя хуторская  стеснительная девчонка, а замужняя, свободная, самостоятельная и вполне симпатичная женщина. И она демонстрировала это с нескрываемым удовольствием. И он опять поймал себя на мысли, ему очень хочется стиснуть ее в объятиях до хруста в костях, чтобы не искушаться, отступил на шаг, возразил:
-Ты и так меня хорошо знаешь, - понял свое дурацкое положение, чтобы переменить тему разговора, отвлечься, спросил: - Расскажи, как замужем живется?
Она не поддержала разговор о муже и семейной жизни, носик сморщила, только рукой взмахнула: «Ах, муж…», и руку протянула, попросила:
-Посиди рядом со мной, что ты стоишь, как столб посреди комнаты.
Николай сел в некотором замешательстве, напомнил:
-Мариш, теперь другое время. Я женат, ты замужем… - а сам продолжал удивляться смелости некогда стеснительной и замкнутой девушки. И той женской силы, которая исходила от нее. Одни коленки чего стоили, юбочка высоко уползла назад.
-Да, да… - закивала она, - и ты женат, и я замужем. Только нихто тебя у твоей жены не отымает.
Она поймала его руку, придавила к дивану, приблизила лицо и каким-то зловещим шепотом произнесла:
-Ты теперь шо? Женщин боишься?
-Не замечал ранее, - в некотором смятении проговорил Николай, он никак не мог понять намерений Маринки. Она сама открыла причину своего посещения дома, в котором ее изначально не ждали.
-У меня нет детей, Коля. Я хочу иметь от тебя ребенка.
-Ты с ума сошла! – отдернул руку Николай. Хотел отстраниться, но Маринка поймала его за рубаху.
-Мне ничего от тебя не надо, я не собираюсь тебя преследовать, хочу, чтобы у меня родились сын или дочь, такие же умные и красивые, как ты. Мой - на такое не способен, - лицо Маринки скривилось в гримасе, вот-вот заплачет.
-Да иди ты! Нашла донора! – попытался оторвать руку Маринки, но она сама отпустила его, опустила скорбно голову.
-Жаль, Коля! Видно быть мне такой же несчастной, как моя мама.
Николай чуть отодвинулся, в разрез кофточки увидел белые груди с ажурными кружевами бюстгальтера, ее девичье тело, не успевшее в полной мере стать женщиной,  стало жаль ее, добавил в голос проникновенности, спросил:
-Марина, как ты собираешься воспитывать в своей семье чужого ребенка? Рано или поздно об этом узнают, на тебя будут тыкать пальцем. Твоя жизнь пойдет наперекосяк. Да и мне несдобровать, если Катя узнает.
-Боишься? – скривила губы Маринка.
-Боюсь, - сознался Николай.
Маринка заговорила глухо, искоса поглядывая на него.
-А сам всегда меня хотел. Я же видела, как ты смотрел на меня. Тогда не понимала, сейчас знаю, так жадно смотрят на женщину, которую хотят. Даже если между ними нет любви.
-Смотрел, - согласился Николай. – У тебя красивая фигура.
-Не любил, а хотел, - повторила она. – И я хочу тебя, хотя тоже не люблю. Я  ненавижу тебя, - сказала она голосом, которым признаются в любви. Маринка поймала его за шею, резко притянула к себе и крепко поцеловала.  «Не хватало еще завизжать и начать брыкаться», - пронеслось в голове Николая. Он увидел близко-близко ее расширенные глаза, уловил запах домашней скотины, пота, задавленный мужским тройным одеколоном, в душе возникло напряжение, понимал, в нем загорается дикое желание, просто животная страсть, ему любой ценой надо остановиться, но она откинулась на спину и потянула его за собой. Он накрыл своим большим телом ее стройную фигурку, ощутил ее груди, скользнул рукой по горячей ноге до самой плоти, услышал прерывающийся шепот: «Мы ничего не скажем Кате…». Удивлялся, почему она так влияет на него, отчего у него возникает к ней такое необузданное желание, ведь кроме хорошенькой фигурки, никакими привлекательными качествами она не обладает. Она не Вамп-женщина, какой была изощренная в постели Алла Владиславовна; совсем не изобретательна, как Вика; не мила ему, какой казалась Наташа из бухгалтерии. В чем же загадка Маринки, которую он никогда не любил, но которая притягивала взгляд, вызывала в нем необузданное, безотчетное желание. «Наваждение какое-то…» - думал он. Злясь на свою слабость, как бы мстя ей, стиснул ее грудь, почувствовал такой волчий аппетит, такое звериное желание, какое никогда не бывало в постели с Катей. И сразу же представил Катины глаза, полные укора, а может быть презрения. И хотя он никогда не испытывал к Кате огромной любви,  относился к ней нежно, особенно сейчас, когда она беременна, ему стало совестно за греховодность своих мыслей и желаний. Грубо оттолкнув молодую женщину, он сел, выпрямился, произнес глухо, голос все еще пресекался от перенесенного желания:
-Нет, Марина, не стоит заваривать нам эту кашу, не расхлебаем потом. Мы оба будем потом сожалеть о случившемся…
Марина тоже села, натянула юбочку на коленки, запахнула кофточку на груди, произнесла желчно:
-Мне-то о чем жалеть? Это ты испугался за свою репутацию.
Глаза сузила в нахлынувшем гневе, искоса полоснула взглядом, смерила фигуру с головы до ног. Николай оправдывался, и в груди нарастала злость.
-Причем здесь репутация. Не пойдешь же ты трезвонить в каждом переулке, тебе ведь гласность тоже не к лицу.
-Так! – тряхнула она кудряшками. – Но я одного хотела: завести ребенка. Мне не нужна твоя любовь, ласка… Мне нужен ребенок… Что ж мне теперь с каждым трактористом по посадкам шататься? Пока не забеременею?
-А муж у тебя для чего? Для мебели?!
Она махнула в ответ рукой и промолчала. Николай встал, решительно пресек разговор на эту тему.
-Все, Мариш! Я не бык производитель. В таких делах я тебе не помощник. Извини!
Он, действительно, не боялся за свою репутацию, его не терзали бы муки совести перед женой, он понимал: от Маринки так просто не отделаешься. Этот кошмар будет преследовать долго, «гордиев узел» нужно рубить сразу, сейчас.
Марина встала, поправила кофточку на груди, лицо потемнело от негодования, не проронив ни слова, пошла к выходу. Николай провожал ее, так же молча. У самой калитки вместо прощания спросил:
-Голосовать за меня передумала?
Она остановилась на секунду, на Николая не смотрела, носком чиркнула по утоптанному чернозему, произнесла:
-Я припомню тебе… - голос зазвенел от обиды и перенесенного унижения отвергнутой женщины, - тут люди просили рассказать о тебе всякую гадость, я не стала…
Николай дернулся, хотел спросить, какие люди? Маринка резко крутнулась, и пошла вдоль улицы в сторону правления. Там останавливались автобусы, развозившие рабочих по хуторам. Николай смотрел вслед, еще раз отметив про себя: есть в ее фигурке нечто притягательное, удивляясь в душе перенесенному мужскому желанию, и не пониманию, с каким тайным мужским аппетитом он продолжает смотреть ей вслед.
.
16.

Мария Завьялова (по мужу - Логинова) пережила огромный стресс и горе, которое чуть не надломило ее. У нее пропал муж. Исчез. Выехал по делам в город и не вернулся. Она сначала не очень беспокоилась, муж не редко выезжал на всякие встречи, консультации, но как бы поздно не задерживался, всегда звонил и приходил ночевать домой. Вечером он не позвонил, ночью не появился дома. Мария всю ночь не спала. Тревоги добавляло то обстоятельство, что к ним в медицинский центр стали приходить бритоголовые парни в малиновых пиджаках, и настойчиво предлагать свои услуги по охране центра. Другие просто требовали доли от доходов, поскольку их центр находится на чьей-то контролируемой территории. Несколько раз звонили домой с угрозами. А после того, как попытались забросить в окно центра бутылку с зажигательной смесью, она ударилась о решетку, отскочила и большого вреда не нанесла, Мария решила отправить на лето дочь к родителям в станицу. Благодаря милицейским связям заместителя главного врача по хозяйству, бывшего майора милиции Павла Лагутенко, и заместителя прокурора города,  друга семьи Кирилла Светлова, на некоторое время от притязаний рэкетиров отбились.
Утром Мария первым делом позвонила Кириллу, с тревогой сообщила, что Игорь не пришел домой, не позвонил. Он высказал предположение: срочная командировка, попал в ДТП, с сердцем плохо. Марию терзало нехорошее предчувствие, ответила, он бы нашел способ сообщить о задержке. Тем более, наступило утро, его знают в больницах и милиции, оттуда бы позвонили. Кирилл посоветовал пойти в отдел милиции, написать заявление, а он позвонит в бюро несчастных случаев и милицию, мало ли что могло случиться.
Мария быстро собралась, пошла в отдел милиции по месту жительства. Дежурный принял ее неприветливо.
-У меня муж пропал, - сказала она через окошечко.
-Когда? – недовольно спросил он. Лицо хмурое от бессонной ночи.
-Домой не пришел ночевать...
-Что же вы хотите, гражданочка?! – прервал ее дежурный. - Загулял ваш муж, а мы его искать? У любовницы его ищите… - и захлопнул перед носом окошечко.
-Погодите, погодите, - дрожащей рукой она постучала в окошко, дежурный с недовольным видом приоткрыл окошко. – Понимаете, он не может загулять… Он руководитель медицинского центра…
-Все у нас не могут загулять: и депутаты, и начальники, и большие руководители, - перебил Марию дежурный. – Только все загуливают, а жены сюда бегают. Идите домой, подождите, если не появится, тогда приходите, - и вновь захлопнул окошечко.
-Но нам угрожали, - привела аргумент Мария в закрытое стекло,  дежурный даже головы не поднял, сделал вид, что копается в бумагах.
Удрученная невежливым приемом, Мария поехала в центр. Первым делом спросила: не приезжал ли Игорь Владимирович? Нет, не приезжал. Вновь позвонила Кириллу, рассказала о своем походе в милицию. Тот пообещал разобраться, пояснил, надо было заранее написать заявление и отдать под роспись дежурному.
Целый день Мария провела как в тумане. Бросалась к каждому телефонному звонку. Все валилось из рук, предчувствовала: произошло что-то ужасное. Предчувствие не обмануло ее. Ближе к вечеру позвонил телефон в ее кабинете, вежливо спросили, кто у телефона. Убедились, что на проводе главврач, сказали: если она хочет, чтобы муж вернулся домой живым и здоровым, а не частями, она должна собрать три миллиона отступных за несговорчивость, и отстегивать каждый месяц по полмиллиона рублей в кассу их смотрящего. И далее предостережение: чтобы не звонила в милицию, а то будет хуже. У Марии все оборвалось внутри. Помертвевшими губами она пролепетала: где же я возьму три миллиона?! На том конце ответили: это не наши проблемы, срок три дня. И в трубке короткие гудки.
Мария сцепила пальцы, боялась, ее саму сейчас хватит сердечный приступ, уговаривала себя: «Спокойно! Спокойно! Я сейчас…» Но что «сейчас», она не знала. Дрожащими пальцами она набрала номер телефона Кирилла.
-Кирюша, у нас горе… - и заплакала.
-Я сейчас приеду, - коротко ответил он.
В ожидании, едва успокоившись, пригласила в кабинет заместителя по хозяйственной части Павла Лагутенко. По слезам и бледному лицу, тот сразу понял, случилось нечто неординарное, если их «железная леди» в слезах и смятении.
-Паша, Игоря Владимировича бандиты похитили, требуют выкуп.
-Вот, выродки! – выругался он.
-Что делать, Паша?
-Откуда стало известно? – сразу на деловой тон перешел Павел.
-Мне позвонили похитители.
-Ясно. Звонить из этого телефона в милицию не надо. Возможно, телефон прослушивают. Или у них информатор имеется в рядах милиции. Нужно сделать тихо. Я сам туда схожу. Переговорю с ребятами. Кое-кто там остался из старой гвардии. Кому еще известно о похищении?
Деловой настрой заместителя вселил в нее некоторую успокоенность, Мария отвечала более внятно.
-Никому. Я только Кириллу сказала, что у нас горе. Он сейчас подъедет.
-Это хорошо, прокурорская поддержка нам очень необходима. Только пусть бы ехал не в прокурорской форме.
Павел знаком с Кириллом, за годы работы с четой Логиновых он стал близким им человеком, они познакомили его со своими друзьями, в том числе и с Кириллом, который за эти годы вырос до заместителя прокурора города. Павел разъяснил свои действия Марии:
-События будут разворачиваться по следующему плану: мы с Кириллом подключим РУБОП, те поставят этот и домашний телефон на прослушку. При звонке оттуда, вы до последнего тяните резину, говорите, что собираете деньги, осталось найти чуть-чуть, требуйте гарантии, что Игорь Владимирович будет цел и невредим. Просите подозвать его к телефону. Не захотят – просите об отсрочке.
Пока они говорили, подъехал Кирилл Светлов.
-Хорошо, что ты не в форме, - встретила его в дверях Мария.
-Что тут у вас? – с ходу спросил он.
-Игоря похитили, требуют выкуп.
-Большой?
-Игорь! Какая разница: большой или маленький! – не выдержала Мария, готовая снова сорваться на плач. – Три миллиона! У меня все равно таких денег нет, если даже я продам все, что есть у меня.
-Успокойся. Знал бы о похищении, сюда б не приехал. Думаете, меня бандюки без формы не узнают? Я полагал, он на машине куда-нибудь врезался. Гоняет ведь! Шумахер! А машину нашли?
-Нет. Да и кто ее искал. Меня даже выслушать не захотели.
-Садись, пиши заявление, я продиктую.
Мария под диктовку Кирилла написала заявление, тот спрятал листок в нагрудный карман.
-Под видом слесаря-сантехника к тебе придет человек из конторы, поставит прослушивающее устройство на телефон. Дома у тебя подежурит наш человек. Напои его лишний раз кофе – инструктировал Кирилл, Мария послушно кивала, только просила ничего пока не сообщать родителям мужа. Отец недавно перенес инфаркт, мать ухаживает за ним, боится лишний раз показать по телевизору криминальные сводки.
-Поехали, - сказал он Паше, оба скрылись за дверью.
И начались для нее кошмарные дни. Ей каждый вечер звонили, напоминали об оставшихся днях, пугали расправой не только над мужем, но и над дочерью. Тут-то они прокололись, они не знали, что дочь в станице, делали вид, что им все известно, даже то, что дочь по настоящее время ходит в детский сад. Хотя дочь никогда в детский сад не ходила, у нее есть няня. Блефовали, торопили события, звонили разные голоса, в большей степени с кавказским акцентом. Мария поняла, муж ничего не сказал им о местонахождении дочери. Или уже ничего не может сказать, что приводило Марию в отчаяние.
Она вся извелась, волнение за мужа, за общий с ним бизнес, которому она была уже не рада, все смешалось в одну большую общую тревогу.  Только сейчас она в полной мере осознала, как дорог ей муж. Она выходила замуж без любви.  Привыкла к его комфорту, пришла на все готовое: квартира, машина, его положение, - все подкупало. Со временем полюбила тихой, без всплеска эмоций любовью. Потому, что человек он спокойный, разумный, работящий и любящий. Что нужно еще женщине для семейного счастья.
Несмотря на то, что Кирилл подключил РУБОП, пользуясь своим служебным положением, милиция не очень торопилась исполнять возбужденное уголовное дело по похищению человека. Два вечера подежурили в квартире Логиновых, на третий день дежурный оперативник не появился. Ссылались на нехватку людей, техники, на отсутствие надлежащих возможностей по пеленгации телефонных звонков. От отчаяния Мария позвонила Николаю. Телефон редакции напечатан в газете. У секретаря узнала телефон Николая.
-Коля, нужна твоя помощь, - безо всяких объяснений сказала Мария.
-Говори. Чем смогу? – сухо отозвался Николай.
-Ко мне приехать сможешь?
-Когда?
-Чем быстрее, тем лучше.
Николай приехал в тот же день. Он помнил данное слово ребятам: землякам помогать по первому зову землячества. И пусть Мария не участвовала в том разговоре, она не только бывшая возлюбленная, подруга юности, но и землячка, которой нужна помощь. Он не видел Марию четыре года. Увидел не в самое лучшее для нее время: черные круги под глазами, скорбное выражение лица, и первые морщинки вокруг глаз. А в остальном все такая же красивая, как и прежде. Он выслушал Марию, нахмурился.
-Ты хочешь, чтобы мы опубликовали статью о бездействии милиции? – в упор спросил он.
Мария замялась:
-Я не знаю, как лучше…
-Сколько дней прошло?
-Пять.
-Много! Конечно, мы опубликуем статью. Но не навредим ли мы? Они же полагают, что ты не заявила в милицию, поэтому тянут, добиваются своего, а если газета статью опубликует, это станет известно не только рэкетирам, но и милиция должна будет отреагировать. Они залягут на дно, а мужа могут убить. Тогда милиция и вовсе никого не найдет, - объяснял последствия такой статьи друг юности.
-Мне кажется, что они давно знают о моем заявлении, уж очень неуклюже топчутся сотрудники милиции вокруг этого дела, - удрученно проговорила Мария. - Мне друг из прокуратуры даже намекнул: может дать милиции денег, чтобы они шевелились быстрее. Я наорала на него: может быть лучше сразу продать центр и заплатить бандитам, чтобы они отпустили моего мужа. Я готова это сделать. Мне муж дороже этого центра. Только времени у меня нет, купля-продажа займет много времени. Он оправдывается: такая у нас нынче милиция. Может, его уже и в живых нет, жадность заставляет их блефовать до последнего, - на глаза у Марии навернулись слезы.
-Слушай, Маш, у Вадима Игнатова есть связи в бандитских кругах, и в бывшем КГБ. Давай подключим их, а по окончании, опубликуем статью, упомянем в ней всех, к кому ты ходила, с кем говорила, и как они неторопливо разворачивались.
На этом и договорились. На прощание, сквозь слезы Мария сказала:
-Ты уж извини, что я только со своими проблемами тебя вспомнила, не спросила, как  живешь?
-Да все так же. Катя на сносях. Ребенка ждем. Сейчас на хуторе, у матери под крылом.
Мария впервые улыбнулась, украдкой смахнула слезу:
-Привет ей передавай. Скажи, пусть не обижается на меня. Удачи ей. И тебе тоже.
Николай потоптался у двери, спросил виновато:
-Ты очень обижаешься на меня за ту статью?
Она вскинула на него свои темные глаза, сказала с горечью в голосе:
-Не ты, так кто-то другой. Не в авторе дело. За мать, конечно, обидно. Она предала отца, я долгое время не ездила в станицу. Только недавно обстоятельства заставили помириться с ней. Мать есть мать, строго ее не осудишь. Алешка как был дебилом, так им и остался, я с ним почти не общаюсь. Думаю, закончит он плохо.
Попрощались тепло, почти как друзья.
Николай ехал назад в редакцию, а в голове уже созрел план статьи, подзаголовок к ней: «Не может или не хочет власть спасать своих граждан от рук бандитов?!». Сначала он решил поговорить с Вадимом. По приезду в редакцию, тут же позвонил ему, встретились в кафе. Однокашник пришел хмурый, чувствовалось, что-то гнетет его. Николай спросил:
-Что-то случилось?
Игнатов  махнул рукой:
-Мои проблемы.
-А все же? – настоял Николай.
-Потерял кучу денег.
-Каким образом?
-Русский дом «Селенга» накрылся медным тазом. А вместе с ним и мои капиталы. Теперь у меня проблемы с кредиторами и с бандюками.
-Ё-ма, ё! А тут я еще со своими вопросами. Вернее, не со своими, а с Машкиными. У нее бандюки мужа украли, выкуп требуют.
-Ах! Это чепуха, - отозвался товарищ. – Позвоню знакомым фэ-эс-бэшникам, пускай побегают. Все равно ни черта не делают, тут им шпионов ловить негде.
-Чего же они тебе не помогут? – удивился Николай.
-Чем можно мне помочь? Ловкачей этих поймают, а денег не найдут никогда. Там тысячи вкладчиков погорели. А если найдут, - присвоят. Все нужно начинать сначала, - вздохнул Вадим.
-Меня Бог отвратил. Я ведь тоже чуть не отнес туда свои сбережения, - поделился Николай своими не исполненными желаниями.
Посидели, обсудили, что предпримут в связи с похищением мужа Марии, однокашник все старательно записал и укатил. Но в ближайшее время Николаю было ни до Марии, ни до ее мужа: позвонили с хутора, Катя неловко споткнулась, упала, у нее появились боли в животе, ее увезла скорая в районную больницу. Обеспокоенный муж тут же укатил в станицу, часами простаивал в больнице, старался узнать о ее самочувствии. Успокоился только тогда, когда сказали, что с нею все хорошо, плод удалось сохранить, ее оставляют в больнице на сохранении до улучшения состояния. Ему разрешили навестить ее, она виновато улыбалась вымученной улыбкой, и все боялась отпустить его руку.
Что-то сыграло свою положительную роль при розыске мужа Марии: то ли настойчивые прокурорские запросы Кирилла, то ли связи Вадима, или походы в милицию Павла Лагутенко, который теребил своих бывших коллег, поил их коньяком и обещаниями вечной дружбы бизнеса и милиции. Вскоре сотрудники милиции вкупе с оперативниками из федеральной службы безопасности накрыли квартиру, где вторую неделю томился прикованный к батарее избитый и похудевший пленник. Там же задержали похитителей: одного украинца и двух чеченских боевиков, один из них числился в федеральном розыске.
Мария, когда увидела мужа, похудевшего, с черным изнеможенным лицом, с впавшими глазами, наполовину поседевшего, но живого, она бросилась с бабьим воем ему на грудь, обхватила его, прижалась к нему, и долго не могла успокоиться. Он гладил ее по плечам, целовал прямо в соленые глаза и сам готов был расплакаться, только смущался оперативников, которые доставили его домой.
На второй день в газете вышла статья с крупным заголовком: «Жизнь или бизнес?» - и подзаголовок: «Не может или не хочет власть спасать своих граждан от рук бандитов. Может или не хочет власть помогать своим бизнесменам. Или лучше руками бандитов их нужно сразу придушить?», - и далее все мытарства Марии по кабинетам сотрудников милиции.
Хорошо, что все хорошо кончается, но не у всех. Николай в статье привел еще несколько примеров, где все закончилось не так радужно. Самый отвратительный пример, когда у средней руки бизнесмена похитили ребенка, убили его, а выкуп требовали как за живого. Таковы реалии постсоветского времени.

17.

Николай допоздна задерживался в редакции, разбирал почту, читал гранки. Разошлись сотрудники редакции, уехал домой Сергей Юрьевич.  Катя находилась в декретном отпуске, после больницы увез ее на хутор, там воздух чище и фрукты свежее, и под присмотром мамы. Домой идти не хотелось, с Верой Ивановной все разговоры они уже переговорили. Словоохотливая старушка рассказала ему всю свою жизнь. С ее слов он знал историю ее жизни: как вышла в войну замуж за раненного бойца, который лечился в военном госпитале после освобождения города от немцев, а через полгода его убило. Очень переживала, он был ее первой девичьей любовью. Говорила: лучше бы он остался в госпитале без ноги, руки, но только оставался бы с нею. После него никого не любила, через несколько лет вышла за престарелого вдовца, который любил ее, не обижал, она благодарна ему по сей день,  он умер лет восемь назад. Дети ее живут на востоке страны, ранее каждый год приезжали, а теперь не то время, чтобы разъезжать. Рассказывала, как тяжело переживали немецкую оккупацию города, бомбежки, обстрелы, облавы, голод. Так и коротали с нею вечера.
Многое чего узнал от нее Николай, словоохотливая старушка рада, что ее хоть кто-то слушает, рассказывала не только о своей жизни, но и о трудностях, которые ей пришлось пережить в войну.
-Ой, Коленька, никому не рассказывала, а тебе расскажу, что перенести пришлось, - с горечью рассказывала она. - Эвакуировать нас, мирных жителей, не смогли, не хватило вагонов. Потом из партии исключали тех, кого они же оставили, и кого немцы не добили. Немцы к городу подошли, а защищать его некем. Моих одноклассников, мальчишек шестнадцатилетних, семнадцатилетних в форму одели, дали винтовку одну на двоих, не показали даже как стрелять нужно из них, и погнали на передовую, на Пашковскую переправу, остановить немецкие танки. Как скотинку на убой погнали. Все полегли у кирпичного завода. Что они могли сделать с винтовкой против танков?! А здоровых мужиков, политических заключенных, боеспособных, которые рвались в бой, просили дать им оружие, вывели за Широкую балку и всех расстреляли. Уголовников отпустили, они тут же разбежались, политических расстреляли, не обученные мальчики одни остались. Вот их всех, наших мальчиков, уничтожили немцы, а крепких, боеспособных мужиков – уничтожили наши солдаты. Сколько лет об этом молчала, даже школьникам своим не рассказывала, да и нельзя было, а тебе, вот, решила рассказать. Жутко вспоминать своих одноклассников, которых не осталось на земле. Ушли мальчишками, не успевшими ничего сделать в этой жизни. Даже солдатами не успели стать по вине тогдашнего руководства. Многие и в списках не числятся как защитники Родины, не значатся участниками Великой войны.
Горестно помолчала, переживая наболевшее, слезы выступили на глазах, продолжила после паузы:
-Да и немцы в городе всего полгода хозяйничали, а делов натворили не мало. Первым делом составили списки всех жителей, выделили евреев, цыган, неблагонадежных, коммунистов и комсомольцев. Евреям велели собираться на регистрацию. У меня соседка жила, хорошенькая такая молодайка, собралась на сборный пункт, я ее отговаривала, просила не ходить. Она отвечала, как же я не пойду, за нас поручился уважаемый в городе профессор музыки Вилик Наум Исаакович, он гарантировал нашу безопасность. Ушла и не вернулась. Позже узнала, вывели всех евреев за виноградники, что за заводом измерительных приборов, и у противотанкового рва всех расстреляли. Кто не пришел на регистрацию, позже отлавливали облавами, сажали в машины душегубки и вывозили за город. Именно в душегубках уничтожили цыган, душевнобольных, активистов советской власти. Я тоже попала в списки неблагонадежных. Наш инженер завода, где я с первых дней войны работала, составил списки комсомольцев и коммунистов, передал их в гестапо. Меня предупредил наш мастер. Я уехала к тетке в станицу Елизаветинскую, до освобождения отсиживалась у нее. А кого не успели предупредить, я больше никогда не видела и не встречала.
-А еще в городе было несколько лагерей для военнопленных, - продолжала рассказывать Вера Ивановна, - помню, один был на территории нынешнего стадиона «Динамо», другой – на территории завода имени Калинина, а так же в районе нынешнего мясокомбината. Мы носили пленным хлеб, картофель, охрана гоняла нас, стреляли поверх голов. А однажды сами немцы сказали нам, что завтра через город поведут пленных красноармейцев. Новость быстро распространилась по городу. Жители высыпали на улицы встречать их, а вместо наших пленных, маршем прошли из госпиталей выздоравливающие немцы. Жителей заставляли отдавать хлеб им, фотографировали в пропагандистских целях, как жители Краснодара встречают доблестных немецких солдат. Мы разбегались, боялись попасть в объектив, как потом нашим докажешь, что мы не добровольно отдавали им хлеб. А наши военнопленные умирали сотнями, десятками сотен. Их хоронили здесь же, рядом с лагерями. В шестидесятые годы строили техникум на территории ЗИП, выкопали множество костей наших загубленных солдат. Да и в семидесятых годах завод «Сатурн» тоже построили на костях. Кости бульдозером сгорнули в кучу, часть вывезли, часть тут же закопали. Наши не очень то чтили память о своих воинах. Это только на лозунгах писали: Никто не забыт, ничто не забыто! А о школьниках мальчишках, которых безоружными на танки погнали, быстро забыли, до сих пор никто не вспоминает, даже таблички никакой нет, денег не хватает ее изготовить и повесить.
Когда наши город назад вернули, создали краевую комиссию по установлению злодеяний немецких захватчиков. Нашли много захоронений, только в саду завода имени Калинина откопали около тысячи трупов. За заводом ЗИП - свыше семи тысяч. Построили мемориалы погибшим, горит вечный огонь. Стоит обелиск и скорбящий воин с приспущенным знаменем. Под мраморными плитами воины, погибшие в боях, умершие в госпиталях от ран. Тела свозили со всего Краснодарского края. И даже есть памятник за мясокомбинатом погибшим военнопленным, там пятьсот человек расстреляли. А в других местах? Например, парк 30-ти летия Победы  разбит на костях военнопленных. В семидесятые годы копали фундамент под здание Горэнерго на территории еврейского кладбища, строители наткнулись на массовые захоронения. Да и само кладбище пришло в запустение, загажено. Несколько дней грузовики увозили человеческие кости на свалку. Старики говорят, то останки наших людей, расстрелянных органами НКВД. Еврейская община в городе промолчала. Евреи боятся поднять голос в  свою защиту из-за агрессии жителей, которых поддерживает руководство города во главе с батьком Кондратом.
Так вкратце Николай вспомнил рассказ хозяйки, если записать все подробно, как рассказывала она долгими вечерами, - выйдет целая книга. Она подробно характеризовала каждого погибшего одноклассника: как учился, с кем дружил, кого какая девочка провожала на фронт. Подробно рассказывала о своей соседке еврейке, которая любила молодого парня музыканта, но отец отдал ее замуж за врача стоматолога. Когда врача призвали в армию, музыкант начал приходить к ней, у них опять возникла любовь. Потом и музыканта призвали в армию, и оба погибли на фронте. А после и ее черед настал, когда поверила призыву явиться на сборный пункт. И о многом другом, что пришлось пережить, рассказывала Вера Ивановна, о прошедших трудных временах и ушедших людях.
Николай собрался домой, не ночевать же в редакции, опять Вера Ивановна будет о чем-нибудь рассказывать, а он слушать, пока сон не сморит его. Впрочем, ее интересно слушать, это не пыльные документы листать, тут живой свидетель рассказывает, у него появилась мысль: записать ее рассказы о войне, а потом опубликовать.
Не успел уйти домой Николай. Зазвонил телефон. Позвонил однокашник Сергей Марушко, сказал, что приехал в город по делам, остановился в гостинице, предложил встретиться, посидеть, потрепаться. Если бы Катя ждала дома, он бы вежливо отказался, или пригласил товарища к себе в гости. Но дом пустовал, и он согласился.
Встретились в ресторане при гостинице.
-Приехал выбивать дотации для хозяйства, - пояснил однокашник.
-Выбил? – лениво спросил Николай.
-Выбьешь тут!.. Сначала ты должен подмазать, потом тебе кое-что отвалят. Ты что будешь, водку или коньяк?
-Я за рулем, - пояснил он.
-Какого черта, ты что, трезвенником сидеть будешь? – возмутился Марушко.
-Перекушу. Пообщаемся. Послушаем музыку, - кивнул он на настраивающийся оркестрик.
-Да ну тебя… - недовольно пробурчал Сергей, - а я водки закажу. Ты так и живешь на квартире?
Николай посмотрел на своего однокашника, заматерелого, уже волосы слегка поредели, намечается лысинка, так непохож на вчерашнего худенького десятиклассника, нехотя ответил:
-Пока да.
-Болтаешься, как говно в проруби, ни сюда не перебираешься, ни в станице не живешь, - осуждающе прогудел Марушко.
-Тут работа, а там жизнь, - уклончиво ответил Николай. – Вот Катюха родит, тогда брошу якорь окончательно здесь.
-Лучше бы ты жил в станице, работал юристом, помогал людям. Все равно твоя газета много всякой муры печатает, - авторитетно заявил Марушко.
Николай не стал спорить, получится, всяк кулик свое болото хвалит, только плечами пожал. Они заказали разбитному официанту закуски, горячее второе, водки, сидели в ожидании заказа, трепались о жизни. Николай разглядывал публику, оркестр настраивал инструменты, свет ярко горел, чтобы потом притухнуть, создать некую интимную обстановку. Чтобы не молчать, спросил товарища юности:
-Что нового в вашем хозяйстве?
-Тебе очень интересно, сколько зерна соберем да мяса сдадим? – усмехнулся Марушко, и сам же ответил: - Как и все на Кубани: в районе собрали около тридцати пяти - сорока центнеров с гектара. Ко дню работника сельского хозяйства отрапортуем как надо...
Николай перебил:
-Количество меня мало интересует, а о проблемах послушать можно.
-Их выше крыши! – на секунду задумался, с чего лучше начать. – Слушай, всего не упомнишь!  Все проблемы! Даже такая, казалось, мелочь: в товариществе один раз механизатор выполнит норму – его похвалят. Второй раз выполнит – дадут премию. На третий раз поднимут норму выработки. И попробуй ее не выполни – проиграешь в зарплате. Пустяшный вопрос, а сколько нервов тратится! Механизаторы скандалят, плюются, уходят, снова приходят… Уходить, собственно, некуда. А ты разрываешься между ними.
-Поэтому многие бегут в фермеры? Чтобы не иметь начальников над головой?
-Да не очень бегут. Ты думаешь, если там над тобой нет норм и начальства, то и работается хорошо? Как бы не так! Там два десятка налогов душат, куча бумаг, много риска, да еще надо отчитаться перед банком за свои же кровные денежки. А государство только обещает помогать. На деле обманет: горючки не даст, семян, техники тоже не даст. Не нужны фермеры государству. И товариществу они не нужны!
-Знакомая песня, - кивнул Николай. – И все же в совокупности вы сдаете государству продукции больше?
-Ха! Кто учитывает, сколько и куда сдает продукцию фермер?! Наш колхоз в советские времена сдавал государству одних яиц пятьдесят миллионов штук. А сейчас товарищество при том же поголовье птицы – только пятнадцать. И так во всем! Вот, картошка у нас уродилась, урожай хороший, а заплатили людям по триста пятьдесят рублей за сотку. В следующий раз они ее в земле оставят, но собирать урожай за эти деньги не будут. А пенсионеры – так те товариществу - вообще обуза.
-Это как? – удивленно приподнял бровь Николай.
-Вот так! У нас пятьсот рабочих и пятьсот сорок пенсионеров. Рабочим выдали сельхозпродукцию, а пенсионеров заставили платить. Шуму было! А куда деваться? Ты о проблемах хотел послушать? Так слушай! Да о них можно три дня рассказывать. Намеднясь, за газ в баллонах проплатили, а его два месяца не везут. Раньше газ не могли в наше хозяйство протянуть, - не было труб. Теперь труб – завались! Нет денег.
Принесли закуску, водку в графине, жидко разбавленный морс. Сергей налил себе, еще раз спросил: может, выпьем? Николай отрицательно мотнул головой.
Заиграл оркестр, вышла певица, женщина средних лет, одета в моду последних лет буржуазии: широкополая шляпа с небольшой вуалью, закрывающей только лоб, черное, туго обтягивающее тело платье, расклешенное в самом низу. И только глубокий разрез сбоку намекал, мода то прошлых лет, а разрез сегодняшний, и все одетое на ней – пародия на моду восемнадцатого года. Она запела, голос приятный, грудной тембр привлекал внимание, Николай подумал: при иных обстоятельствах она могла бы петь на большой сцене. Певица с микрофоном, спустилась в зал, пошла мимо столиков, многим кивала, как своим старым знакомым. Лысый, толстенький мужчина, которого окружали то ли партнеры, то ли охранники, вскочили со своих мест, лысый преподнес цветы, поцеловал ей руку. Она снисходительно погладила его по щеке. Песня грустная, щемящая, берущая за душу, ностальгия по утраченным грезам, Николай невольно заслушался, внимательно разглядывая ее. Она словно уловила его взгляд, медленно пошла в его сторону, прошла рядом, слегка коснулась плеча, на секунду задержала руку и пошла далее, к сцене. Ей аплодировали, лысый подошел почти к самой сцене, хлопал дольше всех.
-Ничего, - показал вилкой в сторону певицы Сергей.
-Неплохой голос, - согласился Николай.
-И фигура у нее… ништяк…
 Он ничего не ответил, склонился над тарелкой. Только исподтишка наблюдал за ней. В перерыве она подсела за столик своего поклонника, выпила с ними шампанского. Лысый уже захмелел, пытался удержать певицу за талию, когда она встала, он вскочил,  едва удержался на ногах. Певица мягко освободила его руку и отошла к сцене, а потом ушла в боковую дверь. Музыканты исполнили попурри на знакомые мелодии, редкие пары вышли ближе к сцене, потоптались в танце.
-Может нам кого пригласить на танец? - пьяненько спросил Марушко. Он слегка захмелел, все сетовал, что ему приходится пить одному.
-Пригласи, если хочешь, - равнодушно проговорил Николай. – Мне на трезвую голову как то несподручно.
-Так ты выпей, - в который раз залихватски предложил товарищ.
-А машину брошу у гостиницы и пойду пешком? Не, мне далеко топать, а частника ловить в это время – дохлое дело. Да еще машину разденут.
-Как знаешь, - и обвел глазами зал, выругался: - черт, все с мужиками. Некого пригласить. Во! Опять певичка выходит.
Николай и сам увидел, она уже переоделась, теперь на ней одето современное платье, от того она казалась моложе. Песни  вновь с грустинкой, некому веселиться, молодежи в ресторане мало, никто скакать не собирался, некоторые пары с удовольствием танцевали медленные танцы. Чем длиннее казался вечер, тем теснее танцевали пары, над столами повис гул, пьяненький смех прорывался сквозь звуки музыки. Певица еще раз прошла мимо столика, где сидели друзья, обдала запахом дорогих духов, внимательно посмотрела на Николая, удивляясь его трезвому взгляду. Медленно дефилируя, она подсаживалась то к одним завсегдатаям, то к другим, пила шампанское, и к концу вечера изрядно захмелела. Лысый поклонник повесил пиджак на стул, демонстрировал белоснежную рубаху, конец которой выбился из-под брючины. Пьяно лез к певице, стремился обнять ее и поцеловать, восклицал при этом: «Ниночка! Я весь к вашим услугам!.. Моя машина в вашем распоряжении… Пое-едем…». Она мягко ускользала от него, загадочно улыбалась, и еще больше распаляла лысого поклонника.
Марушко опьянел, говорил громко, расспрашивал об однокашниках, сам рассказал, как Игнатов хотел в Ейске построить дом отдыха на берегу моря.
-Он же в Анапе выкупил санаторий или дом отдыха? – спросил Николай, - помнишь, он сам рассказывал?
-Помню, - подтвердил Сергей. – Но тут взыграло в нем благородное чувство! Захотел в городе, где часто бывал, у него там родственники живут, построить шикарный дом отдыха. Чиновники ему говорят: строй! Только в кассу заплатишь за землеотвод три копейки, а остальное нам в карман. И тут же очередь образовалась с протянутой рукой: первые менты, за ними пожарники, налоговики, далее - бандюки, и все хотят возле будущего дома отдыха родственников пристроить. Курочка еще в гнезде, яичко в…, - Марушко приглушил голос, оглянулся, - закончил: - а они уже шкуру неубитого медведя делят. Игнат чиновникам говорит: я приношу в город инвестиции, создаю рабочие места, город будет получать налоги, - вы меня в зад должны целовать! А вместо этого вы меня раздеваете догола! И отказался. После чего на него еще и наехали, почему хотел, но не строит, они уже рот открыли. Еле отбоярился: сезон всего пять месяцев в году, да море в черте города мелкое, - рассказывал товарищ. Николай слушал в пол-уха, наблюдал за сценой.
Певица распрощалась с публикой, спела еще две песни на бис, и окончательно удалилась. Засобирался и ее поклонник. Он пьяно размахивал руками, шумел, его пытались удержать,  он гневно отталкивал их руки, не слушал никаких доводов, до столика Николая доносилось: «Я с Ниночкой… С Ниной Павловной… Пустите меня… Она обещала… Плевал я на нее…», - на кого он плевал, - друзья не слышали . Певица выглянула в зал из боковой дверцы, одета по-простому, в толпе никто бы не обратил внимания, посмотрела на столик своего поклонника, досадливо поморщилась, и спряталась за дверью. Лысый подошел к краю сцены, шумел на музыкантов: «Где Нина Павловна? Я в-вас спрашиваю?..» Ему отвечали: скоро выйдет, нужно потерпеть. Он как бык уперся, все спрашивал, где певица.
-Серега, отвлеки вон того лысого. Я сейчас уведу от него певичку, - принял решение Николай.
-Заметано, - пьяно икнул Марушко.
-Только ты того… Не переборщи! Видишь сколько с ним морд. Давай, до завтра, - хлопнул по его ладони. - Созвонимся.
Марушко подошел к лысому.
-Товарищ, можно попросить у вас зажигалку, моя чего то, того… барахлит, - и повертел перед носом своей зажигалкой.
-Да вали ты отсюда!.. – заревел лысый, толкнул Сергея, тут же подоспел один из его охранников, взял Марушко под локоток, вежливо, но крепко.
Этих минут Николаю хватило проскользнуть в боковую дверь за сценой. Певица стояла в коридоре, сжала пальцы рук, готовясь выйти,  выжидала, удивленно посмотрела на юношу,  ничего не сказала. Он взял ее за руку, потянул за собой.
-Здесь черный ход есть? – спросил он.
-Нет. Зачем он вам? - она покачнулась, Николай с брезгливостью понял, она пьянее, чем он ожидал. Но отступать поздно.
-А через кухню? Есть ход? – спросил он, досадуя на свою затею. Ему ведь ничего от нее не надо, хотелось утереть нос лысому борову.
-Есть, - мотнула она головой.
-Веди.
Женщина только смотрела на него и молчала. Сердясь на себя, что ввязался в это сомнительное мероприятие, пошел по коридору, продолжал тянуть  за руку, интуитивно чувствуя направление кухни. Пройти за старыми кулисами позади сцены можно незамеченными. Через кухню они вышли на улицу. Вечер уже окутал ночной прохладой прилегающие дворы.
-Подожди меня здесь, - сказал Николай. – У входа моя машина. Я пригоню ее сюда.
Он почти прислонил певицу к стене, чтобы ее не шатало, сердясь и одновременно испытывая мстительное чувство к тому лысому поклоннику, которого он лишил продолжения вечера по своему сценарию. Подогнал машину, открыл дверцу, помог сесть певице. Она молчала, ни о чем не спрашивала, только изредка посматривала на незнакомого молодого человека и загадочно улыбалась.
-Вы где живете? – спросил Николай.
Она словно не слышала вопроса, он выжидал, не трогался. Наконец она назвала адрес, прикинул маршрут, в противоположную сторону от его дома, рванул с места, в любой момент на крыльцо могла вывалиться толпа, окружавшая лысого поклонника. Доехали быстро, улицы к полуночи уже опустели.
Певица показывала пальцем, куда надо заехать во двор, где остановиться. Николай обошел машину, помог выйти, почувствовал, как тяжело она опирается на его руку. Запер машину, решил проводить до дверей. Поднялись на лифте. В лифте она только и сказала:
-Тяжко мне. Сегодня пять лет, как погиб мой муж, - и опустила голову, ноги подкосились, он поймал ее за талию. Женщина вновь грустно посмотрела на него, покачала головой, добавила: - Потому и нажралась… Пропади оно все пропадом… - горестно проговорила она, и со всхлипом затяжно вздохнула.
У дверей она долго копалась в сумочке, искала ключи, Николай не вытерпел, отобрал сумочку, нащупал ключи, открыл дверь.
-Дома кто-нибудь есть? – спросил он.
Она отрицательно мотнула головой.
Николай вновь подхватил ее под талию, завел в коридор, она привычно скинула туфли, босяком пошлепала вперед. Он проследил за ней, женщина прошла в спальню, не раздеваясь, ничком упала на кровать. И почти мгновенно уснула. Он потоптался, посмотрел на входную дверь, она запиралась только на ключ. Уйти, оставить дверь не запертой, - не хотелось. Огляделся. В другой комнате стоял диван. Прикинул, ехать домой, затем рано вставать, не лучше ли переночевать здесь, на этом диване. Недолго раздумывая, зашел в спальню, накрыл пледом певичку, взял вторую подушку, расположился на диване.
Спал на чужом месте плохо, только под утро утомленный растянутым вчера  днем и вечером, не слышал, как под утро босыми ногами пришлепала в комнату певица, постояла над ним, разглядывая, накрыла его своим пледом и ушла. Утром зашла, увидела, незнакомый мужчина открыл глаза, хмуро спросила:
-Ты кто?
-Мелкий воришка, домушник. Вижу, дверь открыта, дай, думаю, переночую, - ворчливо ответил Николай. Он плохо спал, не выспался, хмурился и злился на себя.
-Врешь! Я видела тебя в ресторане. Мой поклонник? – высказала она догадку.
-Не угадала.
Она постояла, помолчала, спросила, с надеждой на легкую ложь:
-Хороша я вчера была? 
Николай кивнул головой, подтвердил:
-Хороша.
Женщина хмыкнула:
-Почему не приставал?
-Не люблю пьяных женщин.
-А чего ж тогда потащился? – допытывалась женщина.
-Не хотелось, чтобы вы достались тому толстому, лысому борову.
-А может я только рада была бы достаться тому лысому борову?! Он богат… со связями…
-Что-то вы не рвались в его объятия, - встал Николай. – У вас туалетом и ванной воспользоваться можно?
Женщина хмыкнула:
-Чего уж теперь спрашивать? Вся квартира целую ночь была в твоем распоряжении.
-Да уж… Проснетесь в одно прекрасное утро, а тут голые стены… - упрекнул он, пошел в коридор в поисках туалета, по пути украдкой выглянул в окно, убедился: машина стоит там же, где оставил вечером.
-Не часто со мной подобное случается, - бросила вслед хозяйка квартиры. – Тошно вчера мне было. Хотелось забыться.
Николай умылся, причесался, заглянул на кухню, хозяйка кипятила чайник, нарезала хлеб.
-Тебя как зовут? – грубовато спросила она.
-Николай.
Она кивнула.
-Меня Нина.  Садись, чаю попьем. У меня голова раскалывается. А ты  ведь не пил, я заметила, ты единственный в зале, кто не пил, почему?
-Я за рулем.
Уселись за стол, она налила в чашки чай, пододвинула к нему хлеб, масло, варенье, продолжала исподлобья разглядывать, не удержалась, спросила:
-Зачем ты все же увел меня?
-Показалось, что вы не очень рады тому, своему поклоннику.
-А ты джентльмен? Чего же тогда сам не воспользовался случаем?
Николай отхлебнул, хотел грубо ответить, что он не пользуется беспомощным состоянием женщин, но передумал, ответил только:
-У меня жена на сносях. Не хочу обманывать.
-Чего же ты по кабакам шляешься? Дома не ночуешь? – искренне удивилась женщина ответу.
-Она у меня  на хуторе, у родителей. Встречался с другом, он остановился в той гостинице. Одиноко обоим в городе, встретились поболтать, - пояснил он. - Когда привез вас, смотрю, дверь не запирается. Устал. Решил переночевать на диване. Извините за доставленные неудобства.
Она решительно поставила чашечку на стол, склонила голову набок.
-Занятный ты. Или юродивый? Я не верю в благородство. Такие нынче перевелись.
-Я тоже не подарок. Только прикидываюсь нормальным.
Отхлебнул чай, посмотрел на нее. Она в упор разглядывала его, в глазах грусть. Сказала, как упрекнула:
-Зря ты вмешался. Напилась, чтобы не так противно было. Он давно домогается меня, и я решила остаться с ним. Он богат, а я одинока, как ты заметил. И ни какой перспективы впереди. Годы идут… большой певицы из меня не получилось. Что остается в этой жизни? Идти в содержанки! И тут не вышло! Находится юноша, который проявил ненужное благородство.
Николай слегка опешил. Получается, он перешел дорогу человеку, на помощь которого она надеялась.
-Вот как! Извините. Хотел, как лучше. Видел, как грубо он хватал вас, а вам было противно  к нему прикасаться.
-Наблюдательный ты… Да чего уж теперь… - она поставила чашечку на блюдце, строго, с укором посмотрела на него.
-Как же быть? – обескуражено спросил Николай.
Она поежилась, словно ей холодно, склонила голову на плечо, странная манера, которую он отметил.
-Никак. Знать не судьба. Плохо только, что он злопамятный. Как бы мне боком не вышло. Я успела ему пообещать, что уеду с ним. Выходит, - обманула. Напилась за его счет, и обманула. Теперь у меня два выхода: либо не появляться в ресторане, тогда на что я буду жить? Либо пойти с повинной головой. Придумать: стало плохо, заболела или еще чего-то…
-Вы уж простите меня, - искренне огорчился за нее Николай. – Хотел как лучше, а получилась медвежья услуга, - и чтобы отойти от темы, спросил: - А почему вы одна? Где погиб Ваш муж?
-В Афганистане, - просто ответила она, как о давно переболевшем. – Офицер. Исполнял интернациональный долг. За месяц до вывода войск его убили.
-У меня там друг погиб. Земляк, - сочувственно произнес Николай. – Спасибо за чай. Еще раз извините, если можете.
Она ничего не сказала. Проводила до дверей. Подождала, когда он обуется, кивнула головой прощаясь, прикрыла за ним дверь.
Выскочил во двор, поежился от утреннего холодка, пошел к машине, ругая в душе себя последними словами.

18.

Толик Комаровский вел мотоцикл вдоль лесопосадки к хутору, день близился к вечеру, деревья отбрасывали длинные тени. Солнце мелькало сквозь неровный строй деревьев, слепил глаз, Толик щурился, пока не выехал на пригорок и посадки остались в стороне. Недалеко от первых хат хутора, на лимане ранее находился пляж, куда местная молодежь ходила купаться в прежние годы. Но на этом краю хутора молодежи почти совсем не осталось, да и старики перебирались поближе к центральной усадьбе. Пляж захирел, стал зарастать камышом. Толик остановился, решил посмотреть, что осталось от прежнего пляжа, можно ли его как-то использовать в своих целях. Тропинка к бывшему пляжу вела под косогор, едва различима в пожухшей, выгоревшей на солнце траве. Он остановил мотоцикл, откатил чуть в сторону от дороги, размялся, пошел не спеша, с удовольствием подставляя лицо под уходящее солнце. На ходу сорвал ветку бузины, беспечно помахивал ею в воздухе. Легкий ветерок гонял рябь по воде, духота ушла вместе с укатившимся под закат солнцем. Не доходя до берега, увидел брошенный в траве велосипед, вытянул шею, посмотреть, кто еще находится на берегу лимана. Увидел: по колено в воде стояла Маринка Филиппова, подоткнув подол платья, мыла ноги. Толик по-кошачьи тихо подкрался, громко «гукнул», поймал ее под мышки. Маринка вздрогнула, резко повернулась, увидела знакомое лицо, проговорила без злобы: «Фу, дурак, напугав!», но юбку не одернула. Толик плотоядно засмеялся, осмелел, за талию поймал, притянул к себе. Маринка двумя руками уперлась в грудь, резко толкнула, не ожидая такого отпора, попятился, оступился, и сел на остатки пожухлой травы.
-Ты чего?! Не твое, не лапай! – негодующе проговорила Маринка,  Толик опять не уловил в ее голосе злости. Он засмеялся пуще прежнего.
-Но ты сильна! Дай руку, негоже фермерам на земле валяться, - и протянул руку. Маринка подала свою. Толик пружинисто вскочил на ноги, только вид сделал, что оперся на ее руку. Он и раньше заигрывал с ней, подвозил пару раз домой, обнимал за талию, прижимал, Маринка беззлобно отталкивала его, Толик не настаивал. Она не привлекала его как женщина. Лицом в мать, красавицей не назовешь, да и дурнинки в ее голове  хватало. С такой свяжешься - себе дороже встанет.
-А ты че тут делаешь? – спросил Толик заигрывающе, больше по привычке с ихним полом, чем от души.
Молодая женщина непринужденно домыла ноги, вышла на берег, стала закалывать волосы, высоко подняв руки. Кофточка на груди натянулась, и тут Толик обратил внимание, какая высокая у нее грудь, несмотря на тщедушное тело. Он даже сглотнул от такого открытия. Вынимая шпильки изо рта, Маринка пояснила:
-У мамы була. Огород пололи, ноги в пылюке,  решила помыть. Счас до дому еду.
-Тут ране пляж был, - напомнил Толик, еле оторвал взгляд от груди, и оглядел узкую полоску чистой воды, уходящую вдаль между камышами. Легкое волнение воды лизало прибрежный чернозем, стрекозы вились на самой водой, садились на камыш, вновь взлетали, только крылышки блестели в солнечных лучах.
-Я знаю, - кивнула Маринка.
Стояла напротив, платье не опускала, так и осталось приподнятым, подоткнутое резинкой трусов. Толик смотрел на ложбинку между грудей, уходящую за край ситца, мелькнуло в голове: «Прав был Колька, фигура у нее аппетитная».
-Не страшно одной? – спросил Толик наигранным голосом. - Места тут глухие, - и повел глазами по сторонам.
-Ой, а кого бояться? – отмахнулась Маринка. - Вас, кобелей?! Так кобель не вскочит, если сучка не захочет, - и усмехнулась, взглянув на Толика из-под низу. Он расценил ее слова как кокетство, опять поймал Маринку за талию, притянул к себе. Она не оттолкнула,  выгнулась назад, отклонив голову.
-А если захочет? – шепотом спросил Толик, глаза прищурил, а сам почувствовал под рукой упругий стан, высокая грудь Маринки уперлась ему в живот, по телу пробежала приятная истома, с удивлением отметил, ему приятно держать и прижимать к себе молодую, не рожавшую женщину, чувствовать змеиный изгиб ее тела.
-Ты сделай так, чтобы захотела, - сузила глаза в ответ Маринка, и слегка попыталась освободиться. Толик подхватил ее на руки: «Эт мы мигом…» - проговорил он, закружил, присматривая место, куда бы унести ее легкое тело. Вокруг только высохшая колючая трава, будяки и пожухшая бузина с лопухами. Чуть поодаль ива низко склонила ветки над водою. Секунду раздумывал, чувствуя, как Маринка притихла в его руках, ожидая от него дальнейших действий. Толик уловил ее насмешливый взгляд, ткнулся в ее полуоткрытые губы, она не ответила.
-Погодь, я счас, - поставил на ноги.
Побежал к мотоциклу, из багажника коляски выхватил ряднинку, встряхнул от пыли, мотоцикл закатил далеко от дороги в лопухи, чтобы не видели проезжавшие хуторяне. Помчался назад, приседая на колких высохших травинках. Маринка стояла там же, где оставил ее. Прихватил за руку, повел к иве, она не сопротивлялась, мелко перебирая шажками, шла за ним. Расстелил ряднинку, Маринка насмешливо наблюдала.
-Садись, - предложил Толик, сел первым, почувствовал, как вспотели ладони, словно у неженатого парубка. Маринка вела загадочно, не поощряла, но и не отталкивала, села рядом и натянула край платья на колени. Положил руку на плечи: оттолкнет или нет. Она руку не скинула. Он притянул ее к себе, поцеловал в губы, не отрываясь от губ, завалил на спину, торопливо расстегивая пуговицы на платье у груди.
-Ты чего? – только и сказала она, передохнув от поцелуя, поймала его руку, которая скользнула по ноге, попыталась отдернуть платье,  Толик легко преодолел ее сопротивление, она обмякла, стала отвечать на поцелуи. Отпустила край своего платья, обхватила его за шею, другую руку положила на затылок. Грудь вздымалась все выше и выше, глаза полузакрылись. Толик справился с волнением, чувствовал, женщина в его власти, повел по-мужски: деловито и опытно. Быстро избавился от брюк, высоко, к груди, поднял подол платья, трусики стянул быстро, Маринка слегка приподнялась, помогая ему. Не торопясь, как случалось в мальчишестве, придавил ее своим телом, целовал губы, глаза, прихватывал мочки ушей. Почувствовал, как женщина напряглась, ожидая от него главного, а он чуть издеваясь, медлил,  ждал, когда станет мягкой, как воск. Маринка не утерпела, широко открыла глаза, взглянула укоризненно, и вновь откинулась, вся отдаваясь на его волю. И громко всхлипнула от нетерпения, когда мужчина овладел ею, начала судорожно помогать ему. Толика удивил такой ненасытный темперамент,  словно в бреду стонала и шептала: «Еще, еще, еще…».
И только когда ее пронзило током, она вся выгнулась, не застонала, а зарычала, заголосила, обхватила его тело и крепко прижала к себе. Толик испугано прикрыл ей рот, выглянул поверх травы, нет ли кого посторонних. Вокруг только синее небо, над головой с громким писком стайкой носятся стрижи, да кузнечики стрекочут в траве, предчувствуя близкий вечер.  Маринка спихнула с себя Толика, платье промокло на груди от пота, оба откинулись на спину, уставившись в синь неба.
-Лидка космы мне повыдергивает, узнает, - глухо проговорила она.
Толик лег набок, подпер голову рукой.
-Откуда она узнает, мы же ей не расскажем.
-Дык, с дороги мотоцик твой побачут, подсмотрют и разнесут.
-Не увидят, - беспечно проговорил Толик. - Тут густо. А увидят, скажем, к лиману сходили, искупаться. Твой бугай узнает, мне тож не сдобровать.
-Толку с того бугая. Он токо з виду здоровый. А трухлявый, як прошлогодний пень, - устало отозвалась Маринка.
Помолчали, Толик одобряюще похвалил:
-А ты сильна! Не ожидал. Твого темперамента на троих хватит.
Он отмахнулся от овода, тут же налетевших на запах потных тел.
-И мне хорошо было. Мой то редко на меня заглядывается. Его больше трактора интересуют, да водка. Вот и скучаю по мужику. А еще деточек хочу. Вот у тебя парень и девка. Это хорошо, - чуть помедлила и повторила: - Очень хорошо.
-Не плохо, - не понял ее тона Толик, - а что?
-А то! Может и у меня будет парень или девка. Мы ж с тобой не предохранялись, - медленно в высоту говорила Маринка.
-Ты че?! С дубу рухнула? Мне нужны эти проблемы? – всполошился Толик.
-Не бойся, тебе не подкину, - с досадой проговорила Маринка. Покосилась на него, почти презрительно выдавила: – Чьи бы бычки не прыгали, телятки наши будут.
Пресытившийся, он совсем утратил к ней мужской интерес, осталось только досадное чувство.
-Так мои на меня похожи, а ежели твой тоже весь в меня будет, тогда как? – резко спросил он.
В душе Толик вознегодовал, откинулся на спину. Маринка покосилась на него, проговорила с усмешкой:
-Че испужался, дурачок?! Не  боись! Как лез, так не думал, а тут забеспокоился.
-Так тебе тож - не сдобровать.
-Я сама разберусь со своими проблемами, - беспечно проговорила Маринка, и с хрустом в плечах потянулась, широко раскинув руки. Толик посмотрел на нее, Маринка как лежала с задранным на грудь платьем, так и осталась лежать, ноги белели и бесстыдно раскинуты, поразился про себя: «Надо же, дура дурой, рожей не вышла, а фигура хороша. Прав был Колька!», - еще раз вспомнил он слова друга. Покосился на нее лежащую без движнгния женщину, отметил: грудь хороша, талия тонкая, плавно переходит в развитые бедра, да и ноги – словно выточенные. Рукой провел по груди, словно хотел убедиться, что на субтильном до талии теле может располагаться такая роскошная грудь. Избегая повторного соблазна, одернул ей платье, прикрыл тело. Она приподнялась, села, взглянула на него, сказала серьезно:
-Не бойся, с детями как-тось у меня не того. Мамка тоже долго не могла родить, видно и у меня что-то не ладно.
Встала, пошла к лиману, зашла по колено в воду, не стесняясь Толика, подмылась. Толик только головой мотнул, наблюдая. Лидка, его жена, мать его двоих детей, до сих пор стесняется в некоторых интимных делах, эта ведет так, как-будто они год знакомы. Он вскочил,  ойкая на колкой сухой траве, на полусогнутых потрусил  к кромке лимана, вошел в воду по грудь, ухнул филином и нырнул с головой, вынырнул, поплыл саженками.
Вернулся, Маринка стояла на берегу с велосипедом, готова уехать. Подождала, когда Толик подойдет, проговорила весело:
-Бушь в нашем хуторе, дай знать, укатим в поля.
-Договорились, - кивнул Толик, и долго смотрел вслед, наблюдая, как мелькали в лучах заходящего солнца ее коленки.

Вечером заехал в открытые ворота во двор, в дом не зашел, взял миску с комбикормом, замешал, пошел на задний двор кормить кур и уток. Лида долго наблюдала за ним в окно, не дождалась, вышла на крыльцо, спросила:
-Толя, а шо это ты лицо в дом не кажешь?
-Вот… птице решил корму дать… - запнулся Толик.
Лида держала в руке яблоко, надкусила его, и будто не слышала ответ мужа, продолжила:
-И глаза какие-то, как у блудливого кота.
-С чого ты взяла?! – опешил Толик, а у самого спина враз взмокла.
-Так я ж тебя наскрозь вижу. Разе тебя заставишь корм птице дать. А тут сам взялся, странно как-то.
 -Дак, я того… - не нашелся ничего путного сказать Толик. Лида вновь откусила яблоко, увидела в нем червоточинку, сплюнула, закинула яблоко в огород, спустилась с крыльца, проговорила без угрозы в голосе:
-Ох, смотри, Толька! Если шо сорока на хвосте принесет, ты ж меня знаешь!
-А ты больше слушай тех сорок, - огрызнулся Толик, с досадой бросил пустой таз на траву.
Потом долго курил на крыльце, испытывая запоздалые угрызения совести. Не первый раз он изменял жене, каждый раз шел виновато домой, заранее ощущая свою вину перед ней, любил при этом ее больше всех женщин на свете. Она никогда его не корила, хотя бабы, наверное, ей нашептывали о его похождениях. Но когда-то терпение ее могло лопнуть.  И каждый раз он давал зарок: все больше ни с одной бабой ни-ни. А тут вспомнил бесстыдно раскинутые ноги Маринки, ее неистовый темперамент, и впервые подумал, что в душе зреет желание еще раз встретиться с ней.
Вздохнул, придавил ногой окурок, пошел в дом.

19.

По приезду в станицу, наскоро пообщавшись с матерью и сестрой с ее мужем, Николай поехал в хутор. Нужно увозить Катю в Краснодар, ей скоро рожать. Хотел увидеть Толика, Лиду, посидеть с ними, поболтать, подышать свежим ветром со стороны лимана. На машине всего полчаса ходу и ты в хуторе.
Толик домой еще не приехал, хотя уже вечерело, на сигнал машины вышли Катя, Лида и ее сын. Катя уточкой, вперевалочку, осторожно ступая ногами по неровно земле, подошла к мужу, обняла. Глаза светились радостью и тихой нежностью. Сын Лиды и Толика бросился навстречу: дядя Коля приехал!.. Дочь спряталась за юбку матери, стеснялась. Николай протянул им гостинцы, потрепал за челку крестного сына, поцеловал в щеку Лиду. Она уступила дорогу во двор, певуче проговорила:
-Проходь. Толька скоро будет. Уже довжен був прыихать, та десь застряв.
Николай прошел во двор, такой знакомый с детства, в котором столько времени проводили с Катей и Толиком. Хата старая, крытая еще камышом, известь местами облупилась.  Толик с отцом уже выкопали котлован под строительство нового дома, залили ленточный фундамент. Обещали в следующий сезон поставить стены под крышу. На крыльцо вышла мать Толика, Николай поздоровался, спросил, как здоровье, перекинулись ничего не значащими фразами. Пояснила: отец ушел на ночное дежурство, а Толька обещал скоро буть. Если бы Николай предупредил о своем приезде, он уже бы примчался. - Я подожду, - успокоил ее зять. – Я приехал всех вас навестить, без всякого дела. Заодно, Катю заберу, хватит ей отдыхать, пора в роддом скоро.
-О-о! – удивилась Лида, - когда такэ було?! А я думала по жинке соскучился, а вин токо заодно заберет ее! Снидать будешь? -  спросила она.
-Нет, спасибо, я только из дому, из-за стола.
Мать вынесла табуретки во двор, предложила посидеть на воздухе, в хате жарко. Сын Толика прильнул к Николаю, он хорошо его знал, все же  крестный папа, дочь видела его реже, подойти стеснялась, все пряталась за мать. Николай расспросил его о делах в садике, ходит ли с папой на рыбалку, ездит ли с ним на машине по полям. Катя стояла сзади, положила руки на плечи,  легонько гладила, словно боялась, мираж исчезнет вместе с мужем. В этот момент и Толик подкатил. Зашел во двор, поздоровался крепким рукопожатием, сказал:
-Издалека твою машину увидел. За Катькой?
-И за ней тоже. Далее нельзя тянуть, в ее положении в машине трястись не совсем хорошо.
-Може оно и правильно, - кивнул он. – Счас руки помою, сядем перекусим.
-Мне уже предлагали. Только я сыт.
-Ниче не знаю, - решительно возразил Толик. – Че ж получается? Я буду исты, а ты будешь смотреть. Так не годится, кусок в горло не полезет. Мы ще и по рюмашке вмажим.
-Я же за рулем, - напомнил Николай.
-Кто тебя в степях ночью поймает! – отмахнулся Толик.
-Ты же знаешь любовь местной милиции ко мне. Думаю, мой приезд уже известен. На посту ГАИ мою машину хорошо изучили. Доложили куда следует. Могут опять провокацию устроить и без алкоголя. А если выпить!
-Согласен, - сдался Толик. – А я выпью. Стресс снять.
-Ой, ды ты стресс каждый день снимаешь, - упрекнула Лида мужа, но бутылку на стол поставила.
Толик из рукомойника во дворе вымыл руки, шею, лицо, Лида подала полотенце. Муж старательно вытерся, подхватил друга за талию, потянул к столу.
-Коля, давай борщика налью, - предложила Лида.
-Поешь, Коля, - поддержала ее Катя.
 Николай замахал руками:
-Я, правда, сыт. Мне, если можно, компота.
-Та цёго добра… - махнул рукой Толик, - а я водочки.
Сам налил в рюмку, приподнял над головой, и одним глотком опрокинул в рот. Занюхал хлебом, начал хлебать борщ.
-Ты по делу, или  токо за Катькой?! – откусывая хлеб, спросил Толик.
-Просто так, давно не виделись. Катюху, конечно, увезу, - кивнул головой Николай. –
-Дорогого стоит, когда просто так заезжают, - улыбнулся друг детства и юности.
-Как твои фермерские дела? – спросил Николай.
-Да как? – вопросом на вопрос ответил Толик, - все так же: через пень колоду… Семян не хватает, горючего не хватает. Соберешь урожай, хранить негде.  Предлагают самим строить ангары под хранение зерна, а землю под них не выделяют. Да и где же столько денег брать?  Я, вон, дом не могу построить. Все уходит банкам, на взятки и прочее…
-Квоты выделяют фермерам, - напомнил Николай постановление краевого совета.
 -Но раздают их избирательно. Или опять таки! – он приподнял палец: -за откаты. Противно связываться. Да деваться некуда, идешь на поклон, - помолчал, вздохнул, поделился: - Не спасают фермера пятьдесят, шестьдесят гектар, которые мы засеваем. Рентабельно обрабатывать гектар триста, тогда можно покрыть все расходы и навар иметь. А это так, крохи для поддержки штанов, - делился он проблемами вокруг фермерства. Друг не поддержал его:
-В крае обеспокоились другой проблемой. Выдают фермерам те же пятьдесят гектар, они обрабатывают десять на свои нужды, а остальное зарастает бурьяном. Принято решение отбирать у фермеров из оборота такие земли.
-Есть и такие, - согласился Толик. – Далеко за примером не ходи: Лаврентий поступил точно так же. Построил телятник выращивать бычков, а кормов не хватает. Он засеял кукурузой та шпарцетом двадцать гектар на корм, а на остальное у него не хватило денег и горючки. Хотя первые годы он пупок надрывал здорово, и урожаи получал неплохие. Только половина на корню пропадало. Не принимали у фермеров урожай. А возить самому в город, - себе дороже. На дорогах поборы, в городе поборы, да еще чурки на рынок не пускают.
Толик доел борщ, поблагодарил жену, отказался от второго блюда, предложил пойти в берег, там ветерок от лимана прохладнее. Николай кивнул, шепнул Кате: «Ты пока собирайся…».
Пошли вдоль огорода в сторону берега, пахло тиной и нагретой на солнце землей. Сели на перевернутый на берегу каюк.
-Чего ты его? – похлопал по сухим доскам Николай, - рассохнется же!
-И так течет, - подтвердил Толик. - Конопатить надо и по новой смолить. Только руки не доходят. Ухожу рано и прихожу поздно, - нехотя пояснял друг. Сделал паузу и продолжил прерванную тему вопросом: – А шо это в крае забеспокоились за фермерские земли?
-В крае заинтересовались этим давно, еще до переворота в Москве. События со сменой власти на местах перебили заняться вопросом вплотную, - пояснил друг. - Еще тогда хотели пересмотреть условия  использования отданной в аренду земли. Сейчас руки дошли. Потому что резко снизились показатели производства сельхозпродукции. Дьяконов в свое время раздавал земли направо и налево. Хапали все кому не лень, а пахать ленились. Или производили сельхозпродукты только на собственные нужды. А предполагалось, что фермеры накормят всех.
-Есть такое, - кивнул головой Толик, достал сигарету, закурил и с удовольствием затянулся. – Ты слыхал, як в прошлом году отобрали землю у главы фермерского хозяйства «Анастасия»? – спросил он.
-Если бы только у одной «Анастасии» - хмыкнул Николай.
-У нее как-то шумно вышло, на весь край. Хапнула сорок восемь га в аренду да десять в собственность. В течении года ни фига не сажала. Для себя посадила десять гектар подсолнечника, урожай собрала, а бодылки оставила в поле. Землю забрали взад в районный земельный запас. И поделом! За землей надо ухаживать.
-Благодаря таким деятелям, решили, если фермер в течении трех лет получает урожай меньше двадцати процентов от нормы – он земли лишается.
Даже в темноте было видно, как Толик скорчил гримасу.
-В районе у самих полторы тысячи гектар не засеянных простаивает, - никто у них не отбирает, - пояснил он. - Начальство только на словах фермерам помогает, а на самом деле палки в колеса ставит. Вот ты говоришь: фермерам дотации  и кредиты дают.  Дали! В прошлом году часть денег в конце февраля, когда я уже давно должен закупить горючку и семена. А часть – в апреле, когда должен уже был все посеять. В этом году кредитный отдел банка вообще в кредите отказал. Знаешь почему?
-Почему?
Толик глубоко затянулся, огонек вспыхнул в ночи, шумно выпустил дым, щелчком отправил окурок в плавни.
-Я зерно не захотел элеватору на хранение сдавать, эти сволочи дерут четверть урожая за хранение. Сдал комбинату хлебопродуктов. Мне в кредите отказали, так как не государству сдал. А разве хлеб едят не государевы люди, не наши жители края? Элеватор всем миром строили, а теперь его приватизировала кучка дельцов и доит фермеров.
Николай демонстративно вздохнул:
-Что мы все о работе, проблемах и делах?! Ты расскажи, что нового в хуторе?
-А че тут может произойти нового?! – удивился Толик. - Во! Бабка Криулиха умерла. Молодежь разбегается. Скоро одни пенсионеры в хуторе останутся. Витек Дзюба казакует, атаманом хочет стать, усы для солидности отпустил.
-«Не в усах казачья слава», - проговорил с усмешкой в голосе Николай старую казачью пословицу.
-Це так! – согласился Толик. – Токо у нас званье казачье, а жисть собачья, - в тон ему привел другую пословицу друг. - Тонька ему сына родила второго. Крикливый, как сама Тонька. Тут, намеднясь, пришел домой под мухой, придрался к Тоньке: борщ холодный. Та в крик. Он ей по сопатке. Она с воем на свой двор, прибежал батько заступаться. Тот тоже во хмелю. За Дзюбу сосед заступился, за Тоньку дядько, брат отца, встрял. Рубахи порвали, штакетник завалили, цветник вытоптали, бригадир разнимал их, кричал на Дзюбу: из казаков выгонит, - рассказывал Толик.
-Чем закончилось? – равнодушно спросил Николай, такие истории в хуторах и станицах случаются не редко.
-Да чем у нас все кончается? – вопросом на вопрос ответил Толик, и сам же пояснил: - До ночи в берегу вчетвером бражку пили, сопли пускали, та братались.
-Весело живете, - хмыкнул Николай.
-Куда уж веселей. От такой веселости иным в петлю хочется влезть.
-Конечно! С голоду будут умирать, а фермерствовать их не заставишь.
-Создали бы условия – пошли бы. А так видят, как я пупок надрываю, а хором себе не построил. Перебиваюсь кое-как: там урву, там хватну, кого-то  я обдурю, хтось меня обманет, так и живем.
Чтобы закрыть тему, Николай спросил, что еще есть нового? А что может быть нового в их небогатом событиями мирке.
-Олег Калмыков пьяным напился, «Беларусь» в лиман загнал. Жена Олька вместо бригадира отлупила его. Денег нет, а с него еще за ремонт сдерут.
-Олег то мужик не хилый, жилистый. Чего же он поддался? – улыбнулся в темноту Николай.
-Ага! А ты Ольку давно видел? Бабище – во! – развел руки Толик. – У нее рука толще моей ноги.
-Евсея Архиповича навестить надо, - проговорил Николай, чтобы переменить тему разговора. Ольку вспоминать ему не хотелось.
-Не стоит. Плохой он уже. Ни черта ны баче. Ны встае. Тетка Райка за ним ухаживает. С ней тоже шось неладное. Чи сама болие, чи пье. Маринка жаловалась на нее. Просила взять мамашку на сезонные работы, я позвал. Два дня приходила, потом исчезла.
Николай хотел ранее навестить крестную и Евсей Архиповича, а теперь вряд ли есть смысл заходить, чувствовать отчужденность крестной, а Архипич, тот и вовсе не будет рад. Он давно хотел сказать ему о том, что рассказывая ему, молодому пацану о бунте в Новочеркасске, - он был прав. Теперь тот пацан вырос, и знает подробности о тех событиях, сколько народу в том бунте погибло, сколько ранено, осуждено и расстреляно по суду. Удивил бы тем, что такое происходило не только в соседней области, но и под носом,  нечто подобное случалось в родном краевом центре. Событие менее кровавое, зато всплеск эмоций выплеснувшийся на местные власти, был не менее яростным, вызвал бурю погромов и беспорядков. О них он читал в архивных документах, недавно снятых с грифа секретности. В январе 1961 года поводом для массовых беспорядков послужил незначительный эпизод. Солдат на Сенном рынке менял обмундирование на еду. Милиция задержала его. За солдата вступились все, кто оказался на рынке в тот момент. Для начала разгромили опорный пункт милиции на самом рынке, а потом толпа направилась к комендатуре Краснодарского гарнизона и устроила в нем погром. Пострадало тридцать девять военнослужащих, караул применил оружие. Стреляли вверх,  пуля отрекошетила от здания, сразила наповал десятиклассницу. Подогретая толпа и вовсе озверела. С телом девушки пошли по Красной улице к зданию Крайкома КПСС, где тоже учинили погром. Только большими силами войсковой операции и милицейских подразделений удалось оттеснить толпу и локализовать погромы. Осуждено десять человек. Там же, в краевом центре, через десять лет, некий доморощенный террорист Волынский взорвал в автобусе с людьми самодельную бомбу, готовил серию террористических актов, в частности хотел взорвать кинотеатр «Аврора» и жилой дом. Так он мстил человечеству за свой маленький рост. Ничего об этом не знали люди ближайших к Краснодару станиц, не говоря об отдаленных. Настолько все было засекречено.
Теперь ничего не расскажет Евсею Архиповичу Николай, тому уже не до историй, одной ногой стоит перед вечностью. Сожалел, что так и навестил его, когда тот был еще вздравии.
Николай задумался, почти не вникал в речь друга, а тот продолжал:
-Маринка часто навещает мать. Недавно помогала ей хату побелить. Кстати, намеднясь, я Маринку… того!.. Чпокнул! – и победно посмотрел на друга. В темноте не увидел выражения его лица. – Ох, и баба! Орет, как-будто ее убивают, того и гляди -  полхутора  с дрючками сбежится, - самодовольно рассказывал шурин. Николай покрутил головой.
-Ребенка не просила сделать? – хитро спросил он.
-А что? – насторожился Толик. – Ты что ли тоже? Ох, умора, ну я не могу… - зашелся в смехе Толик.
-Нет, я с ней не спал, - остановил его смех Николай. - Жаловалась, детей у нее нет.
В душе слегка позавидовал другу, все же с большим трудом тогда удержался  от соблазна. Толик пояснил:
-Так у нее мужик: ни рыба ни мясо. Вона и бесится. Ты токо Катьке не брякни. А то она по секрету в благородном негодовании Лидке вякнет. Бабы -они ж дурры, - постерег Толик.
-Как же тут, -  брякнешь? Лидка тебе сразу яйца оторвет.
-Оторвет, - подтвердил Толик.
-То-то! А зачем мне нужен друг – кастрат. Хотя она и так узнает, когда в соседнем хуторе еще один Комаренок забегает.
-Не узнает. Хотя… - минуту подумал, рассказал: - Я тут из Ростова ехал, к Маринке завернул, устал, как собака. Домой приехал, спать легли, я ногу на Лидку закинул, скатился и уснул. Утром встаю, смотрю, Лидка индюка на индюшку сажает, чтобы спарились для приплода. Она сажает, а он падает, она второй раз сажает, он снова падает. Она ему и говорит: та чи ты, паразит, тоже в Ростов ездил!
Николай расхохотался, шутливо толкнул друга в плечо, тот слетел с каюка в камыши, зашумел в камышах:
-Но ты, чертяка, мало тебя в тюряге держали, наел харю, -  в темноте его почти не видно. - Подошел, вновь уселся на край каюка. От когда меня бабы перестанут волновать, знаешь, якой я буду хороший семьянин? А шо! Лидку я люблю, не обижаю, детей тож люблю… - постарался оправдаться.
-До старости еще дожить надо, - отсмеявшись, отозвался друг. А то как в анекдоте: быстрее бы импотенция наступила, чтобы для себя пожить.
-Ой, та ты сам не зарекайся! Ты думашь жизть с Катькой проживешь, и не на одну не глянешь?! Фиг! Хрен с ними, с бабами, ты лучше скажи, какого рожна решил податься в политику? Тебе спокойно не живется? – решил уйти от скользкой темы Толик.
-Жилось. Только когда работаешь на идеологическом фронте – нужно к кому-то прислоняться. Опять же люди попросили. Хорошие! – нажал на слове Николай. - Не я, кто-то другой пойдет. Возможно с более нечестными намерениями.
-А у тебя честные? – белки глаз мелькнули в свете неполной луны.
-Свой интерес тоже имею. Например, получить депутатскую неприкосновенность, чтобы меньше зависеть от различных чиновников, чтобы милиция не цеплялась по каждому поводу. Хотя, впрочем, мне интересна эта работа, - твердо сказал Николай.
-Не знаю, - в темноте не видно, как Толик передернул плечами. - Какого хрена! Че тебе тут не живется? Ты же сельский, хуторской! Вместе бы фермерствовали, - горячился он.
-У каждого своя дорога, - уклончиво ответил Николай, не хотелось сейчас спорить. – Помнишь, директор наш учил: не бойтесь друзей или врагов. В худшем случае они предадут или убьют. Бойтесь равнодушных. Они не предают и не убивают, но от их равнодушного согласия происходят на земле предательства и убийства. Не хочу быть равнодушным.
Толик промолчал, упрямо заявил:
-Я вот никуда не лезу. Я не равнодушный, токо политика мне по барабану.  На чиновников плюю с высокой акации. Приходила депутация, предлагали в казаки поступить, посоветовал им лучше землей заняться, а не прохлаждаться с нагайками по полям. Все в начальники хотят, а землю кто пахать будет?
-А твои интересы кто защитить от тех чиновников, до которых ты не доплюнешь? Кстати, политика коснется и тебя, ты будешь моим доверенным лицом, когда меня зарегистрируют в депутаты. Еще и блок «Отечество» вступишь.
-Я?! – искренне удивился Толик.
-А кто же?! Ты же мне не только друг, но и родственник. На кого я могу положиться? Кому довериться? – уточнял Николай.
Толик замолчал, посопел в темноту, спросил хмурясь:
-Когда выборы?
-В ноябре.
-Времени еще воз и маленькая тележка. Посмотрим, - ничего не пообещал, но и не отказался.
-Нечего смотреть. Готовься! – отрезал друг детства, однокашник, а теперь еще и родственник.
Толик встал, посмотрел в звездное небо, сказал:
-Айда, все ж по рюмашке хлопнем! Такое без стакана не решишь. Чё ты бздишь, какие могут быть менты в ночной степи? А то без тебя Лидка мне выпить не даст.
Николай рассмеялся:
-Не даст? Значит, тебе не повезло. Не-е, я не могу, мне Катюху везти, ямки объезжать.  Поеду, поздно уже.
Пошли к дому по едва заметной в темноте тропинке.

20.

Николай ехал медленно, старательно объезжая выбоины и бугорки, чтобы не так трясло жену. Фары выхватывали из темноты ночных серебристых бабочек, зайцы перебегали дорогу, некоторое время бежали в свете фар, потом ныряли в придорожную траву.
Размышлял над вопросом друга: зачем нужна ему эта политика. Депутатство  предоставляет не так много прав, но предлагает огромное море обязанностей. При этом ему предстоит в процессе работы такое же столкновение с чиновничьей бюрократией, перед которой он спасовал, будучи всего лишь адвокатом в районной станице. Не проще ли заниматься газетным делом, это интересно, приносит кое-какой доход, он ни от кого не зависит. Но он не забывал: ему нужно исполнить волю деда Вани, которому обещал будировать в общественном сознании проблему восстановления казаков, выяснить судьбу казацких регалий, которые по-прежнему находятся на чужбине. Из различных источников поступали сведения о регалиях в краевую казачью организацию, историки тоже много раз поднимали вопрос о передаче их казакам краснодарского края. Стараниями энтузиастов историков, таких известных на Кубани, как директор музея Эдуард Широкобородов из станицы Староминской, директор школы Александр Дейневич из станицы Новодеревянковской, писатель Петр Ткаченко из станицы Нижнестаростеблиевской и многих других, на Кубани познавали историю казачества, все несчастия, которые обрушились на них.  Все они, и не только они, издали много статей о проблемах жизни потомков казаков за рубежом, которых остается все меньше и меньше. Правнуки на чужбине уже не знают русского языка, утрачивают обычаи предков, из последних сил стараются поддерживать память о своей далекой родине, которую никогда не видели. Общими усилиями построили часовню на кладбище в городишке Новая Кубань в штате Нью-Джерси. На этом же кладбище покоится прах атамана Кубанского казачьего войска за рубежом Науменко Вячеслава Григорьевича и его жены и спутницы Нины Михайловны. Часовню соорудили в память Казачьих Мучеников убиенных в Лиенце. Казакам, которые погибли не на брани поля, а в момент вероломного предательства англичан в 1945 году. Казаки хотели поставить часовню и в самом городе Лиенце. Однако австрийское правительство не поддержало идею и землю под часовню не выделило. Казаки, однако, не теряли надежды, и даже заказали написать икону престарелому Архимандриту Святотроицкого монастыря отцу Киприяну для будущей часовни.  Его мать была кубанской казачкой, родной дядя офицером Кубанского казачьего войска. По мнению инициаторов создания иконы, на ней решили изобразить Георгия Победоносца, который сражался с драконом, точно так же сражались воины казачьих полков с драконом коммунизма. Учитывая, что тогда в Лиенце погибли не только казачьи воины, но и дети, старики, жены солдат, то на складне изобразили сцену избиения младенцев воинами царя Ирода. Икону освятили в далеком семьдесят седьмом году, а узнал Николай об этом событии только два года назад. Никто в России иконы не видел,  ее красочно при освящении описал атаман Кубанского казачества станицы в городе Саут Ривер (штат Нью-Джерси) Андрей Федорович Селютин, уроженец станицы Староминской Ейского отдела:
-Святая Икона в память Казачьих Мучеников получилась воистину лучезарная: она горит яркими, будто самоцветными красками. Цветами Кубанского Войскового флага звучат краски хитона и верхней одежды Спасителя Пантократа. Плащ святого полыхает пламенем киновари. Белоснежный конь на темно-желтом фоне сказочных гор выглядит сказочным. Ласкают взор доспехи воина. Бесстрашен лик Святого Георгия, хотя небесный посланец уже несет ему уготованный венец мученика.
Особенно полна драматизма и сложна по композиции правая сторона Складня. В нижней части иконы сочными красками написаны злодеяния воинов, выполняющих приказ царя Ирода. Скорбный лик Божьей Матери с младенцем на руках только подчеркивают боль страдающих. Скорбит ее душа за потоки слез бесчисленных казачьих матерей. Но это настроение безнадежной горечи тут же улетучивается, когда мы обращаем свой взор к верхней части иконы, где в белоснежных одеждах видятся нам души младенцев-мученников. Под защитой Небесного воинства Серафимов несутся они к Богу, в Царствие Небесное.
Внизу иконы надпись: «Сия Святая Икона сооружена в память выдачи и избиения казаков в городе Лиенце, Австрия, и других местах рассеяния Кубанских казаков с семьями. Событие имело место быть 1-го июня 1945 года». Хотя все помнят, казаки погибли не только в Лиенце. Судьба выданных НКВД и вывезенных в Россию казаков не менее трагична, на их могилах даже столбиков с номерами  не осталось.
Помяни их, Господи, в Царствии Своем. И за что же мать Россия так не любит сынов своих!
И все же вопрос возрождения казачества – оставался для Николая открытым. Долго не верил, что такое на Кубани возможно, слишком много различных спекуляций возникает вокруг этого вопроса. Он хорошо помнил, как партийные и местные власти старались стихийное казачье движение подчинить своим интересам. Всячески сталкивали казаков с неформальными демократическими движениями. Внушали им, демократы – это евреи, армяне, и прочие кавказцы, которые преследуют свои этнические интересы, прикрываясь демократической риторикой. Не зря журнал «Кубань» от корки до корки посвящал свои статьи проблемам сионизма, внушая читателям, что первую революцию сотворили евреи в своих интересах, и в наше время они преследуют ту же цель. Как-то перебирая старые архивные газеты и документы, ему попалась на глаза карикатура 20-х годов, немало позабавив его своей сатирической едкостью. На  ней изображена река, на одном берегу Енукидзе, Джугашвили, Орджоникидзе; на другом берегу – Троцкий-Бронштейн, Зиновьев-Радомысльский, Каменев-Розенфельд, а внизу подпись: «И заспорили славяне, кому править на Руси».
 Бурные  девяностые годы подвигли многих  создавать свои казачьи объединения, возникли Кубанское, Донское, Оренбургское и прочие казачьи объединения. Но как выразился семиреченский казак Бирюк: «После августа 1991 года казачество напоминало рослого подростка с задержкой умственного развития».  Впрочем, подобное высказывание можно отнести ко многим партиям, возникающим как грибы после дождя в те годы. Хуже, что вскоре разброд начался в рядах самих казаков, которые не поделили власть, не столковались о целях и задачах, не сумели сорганизоваться и повести за собой людей. Из-за амбиций атаманов «Союз казачьих войск России» распался и на его обломках возник «Белый союз казачьих войск» и «Союз казачьих войск России и Зарубежья». Многие казаки на свой страх и риск ездили в горячие точки, кто за длинным рублем, кто-то сражался за идею. Там они ощущали себя воинами, полагали государство обратит на них внимание, поможет воссоздать дореволюционную казачью структуру, встроенную в государственную систему России. Государство сделало вид, что не заметило их самоотверженности. Не торопилось замечать, отсутствовала правовая база деятельности казаков, впрочем, законы СССР уже не действовали, а новых Россия не успела создать.
Не нравилось Николаю, и не только ему, что Кубанское казачество во главе с Владимиром Громовым придерживалось прокоммунистической ориентации, от него в 1992 году откололось антикоммунистическое «белое» крыло, создав альтернативное Кубанское казачье войско во главе с атаманом Евгением Нагаем.  Хотя, впрочем, в своем интервью Громов говорил: “Сам я – беспартийный. Казаки не партия. Казаки – народ. Поэтому нелепо говорить о какой-либо нашей «партийной», коммунистической принадлежности». Но и Ногай со своей приверженностью к «белому» казачеству, в своих высказываниях и поступках уважения не вызывал. В отличие от Громова, Ногай поддерживал  губернатора края Василия Дьяконова, который в ответ за лояльность финансово поддерживал Кубанское казачье войско. Чувствуя поддержку губернатора, ногаевские казачки в августе 1992 года подобно ростовским казакам заняли здание городской гостиницы, - бывшего крайкома КПСС по улице Ленина,64. Здание занимал совет ветеранов, коммунисты по-прежнему проводили в нем свои собрания и конференции. Ногайцы белой краской написали на заборе: «Подпольный крайком КПСС закрыт», и тут же попутно демонтировали памятник Ленину. А во время противостояния президента и Верховного Совета сотня казаков Ногая отправилась в Москву поддержать президента. За подобную поддержку Ногая включили в список кандидатов в депутаты в Государственную Думу от Консервативной партии Льва Убожко, они не сумели набрать необходимых ста тысяч голосов и в Думу не прошли.
Подобная анархия казаков атамана Ногая у большинства кубанцев симпатии не вызывала. Внутренние распри между различными течениями казаков приведут либо к распаду казачества, либо к его деградации, в лучшем случае Союз разобьется на мелкие поместные группки.  Если выбирать между двух противоборствующих атаманов, то Громов вызывает большее уважения. Все же он историк, кандидат исторических наук, доцент Кубанского университета, человек интеллигентный.
Чтобы избежать анархии в рядах казаков, нужен федеральный закон, а власть всячески оттягивала решение правового вопроса  объединения казаков. Власть, поддержав возрождение казачества двумя первыми Указами, тут же бросило это движение на произвол. Демократы видели в казачьих объединениях огромную массу патриотически настроенных людей, которым демократия не нужна. Им нужна сильная рука, батько, атаман, а там и до монархии недалеко. Другая напасть: в казачьи объединения начали проникать представители криминалитета, которые начали вытеснять из руководства отцов основателей, честных и порядочных членов объединения. Таким образом, лишился поста Донского казачества атаман Шолохов, сын писателя Михаила Шолохова, по отзывам – человека глубоко порядочного и совестливого. Неугоден стал как сын «красного писателя и сам коммунист», глупее формулировки не придумаешь, скорее это явилось поводом сместить неугодного атамана. Кроме криминалитета во главу казачества устремились бывшие сотрудники силовых структур низшего звена, не нашедшие своего места в своей системе. Прапорщики, вертухаи, участковые и прочие лейтенанты, изгнанные за пьянку и прочие нарушения из органов, возомнили себя генералами казачьих войск. Понятно, что тут уж и власть встревожилась: надо бы и закон исполнять – поддерживать казачество, и одновременно –  подыскать казачкам отвлекающее от политики занятие и держать их подальше от себя. И в то же время, неплохо бы заручиться их поддержкой, на случай какой-либо непредвиденной заварушки, ежели случатся очередные выборы.
Ах, как все же нужен закон, который бы сделал казаков служилыми людьми Отечеству, а не отдельными партиями. И так партийные бонзы заигрывают с казаками накануне выборов. Тут же вспоминают о своих казачьих предках, у кого-то дед был казак, кто-то сам пил водку с казаками. Вхожий в правительство Шахрай стучал в грудь кулаком, - он  терский казак. Депутат Затулин – донской. Премьер Черномырдин – уральский казак. Но им не удавалось объединить казаков для своих целей, у тех самих не было внутри согласия. В результате, некоторые казаки голосовали за Жириновского, за Демократическую партию Николая Травкина, большинству казаков импонировал генерал Лебедь, который родом из Новочеркасска. Правда, себя казаком Лебедь никогда не объявлял, но в Новочеркасск зачастил. Да и в самом Новочеркасске из казаков остались генерал Платов на бронзовом коне и Ермак на постаменте.
Все крупные партийные организации обещали казакам протолкнуть Закон о казачестве, только каждая партия тянула одеяло на себя. Убери с такого проекта закона слово «казак» и получался филиал той же партии, которая проталкивала этот закон. Но и сами лидеры казачьих объединений не смогли выработать концепции существования казачества в новых реалиях жизни. То они хотели стать отдельным «народом», то владеть своей территорией с самоуправлением, сделать так, как было до 17-го года. Некоторые хотели дружить с горцами Кавказа против Москвы. Сепаратный сговор между Всевеликим войском Донским и Чеченской республикой осудили  все остальные казачьи объединения страны. А еще казаки хотели всяческих благ и всевозможных льгот и привилегий. Там где власть таких благ не давала, казаки добывали их сами.  В сентябре 1992 года в Ростове-на-Дону казаки с автоматами наперевес пришли к дому «Парамонова», который якобы до революции принадлежал казакам (что на самом деле не так), им «добровольно» выделили  часть здания. Они тут же превратили его, то ли в штаб, то ли в малину, и во время очередного идейного спора с выпивкой, один казак в качестве аргумента достал пистолет и пристрелил другого. В марте 1993 года четыреста казаков окружили ростовский зал заседаний областного Совета и не выпускали депутатов, пока те не приняли нужное казакам решение. В Краснодаре Казачья Рада выразила недоверие губернатору Дьяконову, выставила пикет у здания администрации, не помогли даже прикормленные им казаки Ногая. С перепугу Дьяконов выставил армейские БТР по периметру здания, спал в обнимку с пулеметом.
Казачья вольница старалась решать свои вопросы силовым путем.  И у атамана Громова шалили казачки, организовали банду не хуже, чем была у одесского биндюжника Мишки Япончика. И альтернативный атаман Ногай тоже не смог удержать своих казачков от разбоя. И другие казачьи объединения грешили тем же: подмосковное «Казачье братство» созданное неким Филином, называвшим себя Верховным атаманом Белоруссии, - занималось рэкетом и разбоями, заодно охраняли прокоммунистические митинги.
Как бы там не было, казачество становилось той внушительной общественной силой, с которой приходилось считаться, побуждало федеральные силы задуматься об их статусе, судьбе и выработке государственной политики по отношению к казачьим организациям. В 1992 году в Краснодаре созвали Большой круг, на нем решили созвать Всекубанский объединительный съезд и выработать новый устав. За день до съезда атаман Ногай отказался участвовать в работе съезда, понимая свои небольшие шансы стать избранным атаманом. Авторитет его организации падал, от него отшатнулись многие в прошлом единомышленники. Кубанская казачья рада объявила себя право преемницей исторического казачества Кубани после того, как атаман А.Певнев привез из США и вручил этой организации знамя войска. На съезде Кубанская казачья рада  приняла новое название – Всекубанское казачье войско. Войсковым атаманом избрали  В.П.Громова.
Сейчас, медленно проезжая по ночной степи, перебирая в памяти все последние перипетии с возрождением казачества, Николай пришел к окончательному решению: он всячески будет поддерживать возрождение казачества. Удивлялся, остатки коренных казаков меньше помышляют о казачестве, умерла генетическая память. Вытравили за годы Советской власти. Новые казаки стараются быть «святее папы римского». Защищают казачество яростно. Что движет ими? Тщеславие, желание выделится, быть в гуще событий, урвать побольше власти?
Принимая решение, понимал, задача не одного дня. Много всякого мусора будет появляться вокруг организации казачества. И он не до конца верит, что казачество станет таким же, каким оно было в лучшие свои годы. Но его помощь будет лучшей памятью деду Ване, это будет справедливо по отношению к памяти  погибшим на полях брани казаков, памяти невинно убиенных несправедливой властью. Шелуха со временем отпадет, старого казачества не вернешь, новое должно стать той общественной организацией, которое будет уважать народ. Возрождение казачества должно  неразрывно быть связано с возрождением духовности. Духовность возрождается через православие, а православие, патриотизм и казачество неразделимы.  И он будет писать об этом, говорить на всех мероприятиях, совместно с атаманами вырабатывать некоторые положения казачьих уставов. Простые казаки должны понимать: мало надеть на себя казачью форму, нужно взять из прошлого все лучшее, приумножить его, передать грядущим поколениям. А в статьях рефреном должна звучать одна из основных задач: помочь руководству Кубанского войска не потерять лица в политической неразберихе, остаться надпартийной организацией. Выполнима ли такая задача?
-Смотри еще один заяц бежит, - прервала его раздумья Катя. Он и сам видел, как в свете фар мчался заяц, высоко вскидывая задние лапы. Николай притормозил, на секунду выключил дальний свет, дал возможность косому уйти в придорожную амброзию. Виноватясь за свое молчание в дороге, положил руку на коленку жены, погладил, она прихлопнула его ладонь сверху, прижала.
20.

Николай шел к дверям роддома в окружении Сергея Юрьевича, Вадима и Валентины, подъехал с бутылкой шампанского Саша Джигун. Все излучали радость, говорили излишне громко. А Николай со страхом прислушивался к себе, и не ощущал в душе того подъема, который демонстрировали друзья.
Когда узнал, что у него родилась дочь, очень удивился и разочаровался. По его мнению, у настоящих мужчин, а себя он  причислял к таковым, должен родиться первенец мальчик, а там уж и девочки могут рождаться.  Они даже имени девочки не подобрали, и не обсуждали этот вопрос. И одеяльце голубое купили. Свое разочарование перенес на Катю, впервые задумался: любит ли он ее? С нежностью относился к ней, старался не обижать, уважает за помощь и понимание его проблем, но  не испытывал того огромного чувства любви, которое питал в юности к Марии. Или моложе тогда был, или глупее, или вправду любовь вспыхивает только единожды, а потом сгорает навсегда. Он давно подсознательно понял это, и компенсировал отсутствие любви повышенным вниманием к жене, дал себе слово не обижать ее, и не бегать на сторону. Катя словно чувствовала, что не занимает в его душе всего места, старалась во всем угодить ему, чем еще больше раздражала мужа. Вместо единомышленницы, он видел в ней больше служанку, любовницу, но не помощницу в своих делах. И теперь еще рождение ребенка. Девочки! Сблизит она их или, наоборот, - разъединит.
Катя вышла из дверей роддома улыбающаяся, посвежевшая, постройневшая,  как будто в санатории побывала. Осторожно несла кулек с чем-то маленьким, Николай заглянул, личико сморщенное, красненькое. Поцеловал Катю, улыбнулся: «Привет, мамашка!», осторожно и неумело принял от нее кулечек. Джигун протянул медсестрам коробки с конфетами, шампанское, тут же открыл вторую бутылку, громко выстрелил пробкой в потолок. Ребенок в руках зашевелился, еще больше сморщился в гримасе заплакать, но только почмокал губками и затих. Николай осторожно передал ребенка Валентине, она мать со стажем, разберется. Саша разлил по бумажным стаканчикам шампанское, провозгласил громовым голосом:
-Ну, Никола, ты ювелир! Сперва девку отгрохал! Няньку будущему сыну. Нехай растет. Будет невеста моему сыну! Поздравляю, папаша!
Склонились над ребенком, заохали, заговорили все разом, пришли к выводу: похожа на отца. Выпили шампанское, поздравили новоиспеченного отца, пошли к машине, получив обязательство - собрать всех на крестины. Он снова взял на руки комочек в одеяльце, боясь споткнуться, пошел к машине, впервые по груди пробежало тепло: неужели это наша с Катей плоть?! И я уже отец! Катя шла рядом, держала мужа под руку, и тихо, счастливо улыбалась.
Дома их дожидались две бабки, Тамара приехала с матерью Кати – тетей Полей, с ними ставшая родной – хозяйка дома Вера Ивановна. Накрытый стол ждал гостей,  Николай и Катя решили сегодня гостей не принимать, организовать все позже. Они распрощались за воротами роддома, домой приехали одни. Николай взглянул на это царство женщин, которые тут же отодвинули его на задний план, склонились над ребенком, заахали, заохали, молодой отец пожалел, что не пригласил друзей сейчас. Он сидел в сторонке,  глупо улыбался, наблюдал, как женщины разглядывают пеленки, распашонки, погремушки. И вдруг ребенок заплакал, громко, скрипуче, Николай даже вздрогнул: неужели теперь всегда так будет. Катя проворно подхватила ребенка на руки, пощупала пеленку, убедилась,  не сырая, расстегнула кофточку, обнажила грудь, ребенок тут же нащупал губами сосок, утих, зачмокал, удивляя Николая силой жизни крошки, и инстинктом материнства своей жены.
Мать прижималась к сыну, словно чувствуя вину за его одиночество в кругу женщин, спрашивала, как назовут дочь. Николай отвечал, они с Катей еще не решили. Жена тоже поглядывала на мужа, виновато улыбалась ему, теперь свою любовь и нежность она будет делить на двоих.
Ребенок вновь уснул, Катя осторожно положила ее в кроватку, тихо позвала всех к столу.
-Да ты,  касатушка, говори громко, дети сейчас еще ничего не слышат, - посоветовала Вера Ивановна. Женщины подтвердили, месяц малютки не слышат.
Уселись за стол, Вера Ивановна выставила на стол домашней наливки,  предложила выпить за счастье девочки. Тамара сказала, как быстро летит время, она хорошо помнит, как сама везла Колю из роддома домой. И женщины начали вспоминать, как кого рожали, и как долго приходилось их растить, а сейчас уже их дети сами мамы и папы. И до того растрогались от этих воспоминаний, да наливки, что негромко запели, а Катя незаметно пододвинула стул к мужу, положила ему руку на колено, он погладил ее по руке, и в груди колыхнулась к ней нежность. Уже как к матери его дочери, как к жене, с которой теперь ему идти по жизни. Теперь даже их родители отходят на второй план, из тех гнезд они вылетели, нужно вить свое: для себя, дочери  и будущих детей.

21.

Сеял мелкий противный осенний дождичек, нагонял скуку в те безрадостные дни. Огромные лужи не высыхали, грязная вода заполняла выбоины, кюветы, просачивалась в базы и коровники. За ногами тянулась липкая грязь, ошметки жирного чернозема, вперемешку с крошкой соломы, виднелись в проходах коровников и свинарников, доярки выбивались из сил, но справиться с грязью не могли. Мужики сидели под навесом хмурые, смотрели, как тонкие струйки стекают с навеса,  разговаривать особенно не о чем, работы не предвиделось. Аникеев давно не работал, пенсия ему положена по инвалидности, хотя годами положенного срока не выработал,  другие до пенсии еще не дотянули. Николай Мороз единственный среди них пенсионер, приходил сюда по привычке, поточить лясы с мужиками, да выпить, если нальют. Владимир Набока чертил прутиком на сырой земле каракули, с тоской поглядывал в серое небо, выпить хотелось,  не на что купить. Постаревший Виктор Югов все так же месил босыми ногами стылую землю. Одна штанина закатана выше, другая – ниже. Витек Дзюба любил рассказывать, как ездил в Краснодар на заработки, устроился в строительную фирму чернорабочим, проработал три месяца, зарплату не выдали, с горя там напился, подрался с руководством фирмы, те ему изрядно накостыляли, сдали в отделение милиции, домой приехал еще более нищим, чем до поездки. Но сейчас и он молчал, все уже его похождения в Краснодар знают. Тонька орет на него каждый день, требует денег, не верит, что мужу не заплатили, полагает, деньги пропил в городе. Она родила ему второго сына, первому пошел третий год, Витек устал от ее криков и ругани сбежал к мужикам, посидеть, потрепаться, выпить на дурнинку. На выпивку денег ни у кого не было. От этого сидели еще более злые и недовольные. В такую погоду не хотелось ехать на лиман, хотя понимали, рыбинспектора в такую погоду тоже любят дома посидеть. Сосредоточено курили дешевые сигареты, пускали дым в серую мглу. Тучи, подпираемые ветром, проносились быстро. Брызгали мелким дождичком, уносились в поля, навес тут же накрывала другая серая мгла. Мужики сидели нахохлившись, как воробьи на жердочке.
Некурящий Виктор Югов отмахнулся от дыма, отсел подальше, проворчал:
-Раскурились… воздух поганят…
-Ага! Помнишь, при Медунове было: «Если ты любишь родную Кубань, дымом табачным  ее не погань», - наигранно весело поддержал Дзюба, чтобы хоть как то завести разговор.
Помянули добрым словом Медунова. Вспомнили, как ругали, когда его сняли, злорадствовали, а теперь пожалели. Не предполагали, что наступят худшие времена. Удивлялись, на Кубани исчез сахар. И это в год, когда сахарной свеклы убрали не меньше, чем в прошлых годах.
-Та шоб на Кубани ны було сахара!!! – тыкал пальцем в серое небо Аникеев, - та за такое вредительство раньше к стенке ставили!
-От есть одна честна газета «Кубанский курьер», не побоялась изобличить нашего губернатора Егорова, куды вин сахарь подевал, - поддержал разговор бывший скотник Андрей Баранов. – Скупил на свою фирму сахарок, и продав весь армянам та грузинам, - продолжил он. - Ось як воны о народе заботятся, - он сложил на столе натруженные руки, пальцы не разгибались от вечной привычки держаться за черенок лопаты и вил.
-О кармане они своем заботятся, - поддакнул Дзюба.
-А че им о твоем думать, - проворчал, не оборачиваясь, Аникеев.
К навесу, смачно чавкая по грязи забродскими сапогами, подошел  Василий Носков. Аникеев его издали заметил, сказал лениво: «Вон, первоклассник идет…». Посмотрели в его сторону, ничего не сказали, только Дзюба подождал, когда он ближе подойдет, спросил:
-Вась! Выпить хошь?
Мужики вопросительно посмотрели на Дзюбу. Носков подозрительно покосился на него, прогудел:
-Не откажусь.
-Так, сгоняй в лавку, возьми пузырек, - посоветовал невинным голосом первый казак хутора.
-Давай гроши, сгоняю, - согласился Носков.
-О-о! – развел руки Дзюба. – Если бы у мэнэ булы гроши, та нэ вжешь я б тэбэ просыв. Нахрен ты тоди мэни сдався! Я б и сам выпил!
-От, трепач, - только и сказал Носков, поздоровался и оседлал лавочку.
Помолчали, пускали дым в промозглое небо. Виктор Югов сосредоточенно месил босыми ногами грязь, смотрел под ноги, думал одну ему известную думу. Молчали долго, тоскливо посматривали на серые рваные тучи, пролетавшие над полями со скоростью ветра, погода не располагала к оптимизму. Да и жизнь наступила безрадостная.
-В ноябре выборы намечаются в край, - нарушил молчание Югов, - кого, мужики, выбирать будем?
Аникеев посмотрел на него, как на полуумного.
-А я вообще на выборы не пойду, - заявил он. – Толку от моего выбора. Все равно поставят кого нужно, с нас не спросят.
-Тоди кого выбирать? – спросил Дзюба. – Дерьмократов?! Так у нас уже был один демократ в губернаторах, едали! Гайдары и прочие, - я их в гробу живыми видел. Ось если нашего атамана в депутаты предложат, за ёго проголосую.
-Не-е, с демократами нам не по пути. Вон до чего страну довели. Сидим без работы, - поддержал Дзюбу Аникеев.
-У нашей власти в Москве токо два нормальных мужика осталось: Зюганов и этот… как его…Жириновский, - встрял в разговор Набока. – За ихних людей надо голосовать.
-Коммунисты – я ще понимаю. Но Жириновский! Видкиля вин выполз? Ну его, мутный какой-то! А при коммунистах Кубань процветала, - встрял в разговор Мороз, недоуменно, с некоторым возмущением уставился на Набоку. Тот в спор не полез. – За коммунистов голосовать буду, - решительно закончил он.
-Ты всю жисть и нашим, и вашим, за рупь спляшем, - махнул в его сторону Югов. – Гляди, а то тебе тоже дрючком голову пришибут. Токо не коммунисты, а эта – новая власть.
-Вали ты!.. – огрызнулся Мороз. Сердито засопел, полуотвернулся. Югов намекнул ему на легенду, которая тянулась за семьей Мороза все годы со времен гражданской войны. Его дед был станичным судьей. К приходу Советской власти он уже не судействовал, постарел, но новую власть не принял и всячески критиковал. Причем на собраниях выступал смело, правду матку резал в глаза, и станичники поддерживали его. По старости его официально не привлекли к суду за клевету на новую власть, поступили проще: дрючком по голове дали из-за угла, нашли тело на рассвете, рядом валялся окровавленный  акациевый обрубок. Отец Мороза от казачества открестился, как только пошли повальные аресты и выселки. И сыну запретил в школе упоминать о своем казачестве. Сын так вошел в роль, что сам уже верил, что не было в его роду казаков.
Перевелась порода.
Погомонили, посудачили, пришли к выводу, что коммунисты наиболее достойны их выбора, с ними батько Кондрат, а той мужик шо надо! Но Аникеев стоял на своем, ни за кого голосовать не будет, при коммунистах ему тоже не сладко жилось.
Опять помолчали, сосредоточенно покурили.
-Слыхали, Кольку нашего в край депутатом толкают, - лениво проговорил Югов, чтобы не молчать. Новость не новая, неоднократно обсуждаемая, но надо же о чем-то говорить.
-Так шо ж, нехай идет. Кому то ж надо, - отозвался Аникеев.
-Молодой ишо. Молоко не обсохло. Не-е, я за ёго голосовать не буду, - решительно проговорил пришедший позже всех Носков Василий по кличке «Первоклассник». Хвастливый мужик, любящий приврать, все в бывшем колхозе знали, что его и в отряд космонавтов брали, когда он в армии служил, чуть звезду Героя социалистического труда не получил за участие в освоении целины. До «Первоклассника» он носил другую кличку: – «Брыхун». Новая кличка прилипла к нему с легкой руки прежнего председателя колхоза лет десять назад. Носков один из немногих в колхозе имел первый класс водителя и очень гордился этим. Всю свою сознательную жизнь работал шофером, но никогда не ездил на грузовых машинах. То председателя возил на легковой, то заместителя, а когда выписали новый микроавтобус, попросился на него. Везде подчеркивал, только ему, с первым классом,  дозволено возить людей на колхозном новеньком микроавтобусе. Летал на нем, как на легковой машине, демонстрировал, что ему с его мастерством «море по колено».  Однажды ехал порожняком, вылетел на перекресток и зацепил трактор «Беларусь», машину повело, развернуло, правое переднее и заднее колесо попали в сточную канаву и автобус лег набок. Весь перецарапанный осколками стекла, вылез через верхнюю дверцу на дорогу. В этот момент на своем служебном автомобиле проезжал председатель колхоза. Остановился, выяснить, что произошло. Носков подбегает к нему и говорит:
-Ось, гля, Савельич, только с первым классом можно так аккуратно положить машину набок.
Тот ошалело посмотрел на горе-водителя, хватал воздух открытым ртом, задыхаясь от негодования, как рявкнет на него:
-Ты вот что, первоклассник хренов, машину отремонтируешь за свой счет! А ездить будешь на самом раздолбанном  «ГАЗончике». Первый класс у него, ети его кочерыжку! – возмущался председатель, хлопнул дверцей и укатил. Об инциденте в гараже рассказал водитель председателя. Над Носковым потешались долго, а кличка осталась навсегда.
Аникеев на реплику Носкова недовольно крякнул:
-А че ты против имеешь, парень толковый, - настаивал на своем Аникеев. Повернул одутловатое лицо к Носкову, ждал ответа. Тот упрямо затараторил:
-И шо, што толковый! Нехай нам сперва работу пообещает, або еще яки блага. По мне лучше бы Федина выдвинули, тогда б я точно знал: я ему свой голос – он мне работу! – горячился он.
-Пить меньше за рулем надо, он бы тебе и без голоса дал работу, - поддернул Носкова Югов.
-Да иди ты, знаешь куда!? – беззлобно отмахнулся Носков.
В разговор вмешался Игнат Викулов, он сидел нахохлившись, плотно укутавшись в дождевик,  виднелось только часть лица с давно небритой щетиной. Он сидел на конце лавки, как всегда чуть отстранившись от других, редко вступающий в споры, всегда внимательно всех слушающий. Привыкли к его хмурому, неулыбчивому лицу. Никто не знал причину его хмурого, настороженного внимания. Он в молодости сделал подлость, о которой хуторяне не знали, потом всю оставшуюся жизнь заглаживал ее, боясь разоблачения. Потому и ходил на все сходки, чтобы услышать, не узнал ли кто его тайны, не просочились ли откуда сведения. Все хуторские новости и сплетни стекались сюда, на хуторские посиделки, где вместе пили, справляли праздники и снова пили.
После войны, в самом начале пятидесятых годов, молодых трактористов было много, подросла довоенная поросль, а тракторов мало. В МТС выделили три новеньких трактора. Викулов очень надеялся, что ему, как передовику колхоза, выделят новый трактор,  трактор достался многодетному односельчанину. Сейчас даже имени его никто не помнит. Викулов от обиды напился, прицепился к своему счастливому сопернику, и разодрались в кровь. А наутро написал на него жалобу, в которой отметил, что тот умышленно портит колхозную технику, не любит свою Родину, ругает товарища Сталина, и отнес бумагу в районное МГБ. Односельчанина арестовали, трое его детей осталось без присмотра, потому что мать лежала хворая, а от свалившейся беды вскорости умерла. Викулов очень скоро осознал, какую подлость совершил, готов был забрать заявление назад,  ему ответили, будешь настаивать – тебя тоже за ложный донос посадим. Детей его соперника хотели определить в детский дом,  Викулов не дал, заявил, он усыновит их. И усыновил. Несмотря на вопли жены, которая кричала, у самих двое, да свекор со свекровью на их иждевении, не прокормить столько ртов. Викулов жену не послушал, забрал детей в свой дом, каждый день трясся, вернется отец, как ответ держать будет перед ним и детьми. Односельчанин никогда не вернулся, не прислал ни одной весточки, сгинул где-то на просторах великих послевоенных строек. Детей Викулов поднял, выучил. Заботился о них лучше, чем о своих детях. Не дай Боже, что случится с ними, откроется тайна, злые языки скажут, специально сгубил. Из троих приемных только старший смутно помнил, что Викуловы не родные ему родители, но никогда не заговаривал на эту тему. Повзрослели, и кто-то из хуторских не вытерпел, рассказал, что их родного отца забрали, как забирали тогда многих. А Викулов взял их на воспитание. Дети почитали отца: и родные, и приемные. Односельчане уважали за поступок, прощали ему некоторую угрюмость. И только один Викулов знал, какую занозу он носит под сердцем, как тяжело ему с этим жить. Навсегда в его глазах поселилась застылая боль, волчья осторожность, и глубоко спрятанный страх. Из МТС он еще тогда ушел: будь прокляты те трактора, из-за которых жизнь пошла кувырком, определился скотником, всю жизнь проработал на ферме.
-Можно подумать, твой голос что-нибудь решает. Не хочешь голосовать за него, - не надо, - прогудел Викулов, на него даже оглянулись недоуменно,  столько лет молчал, а тут прорвало. - Другие выберут. Тут как начальство решит, так и будет, - угрюмо проговорил он, и вновь замолчал.
-Во-во! Нашего Стаценко точно прокатят, - оживился Аникеев. – Он не из их обоймы, это как пить дать, прокатят!
-Посчитать забудут, это ты верно говоришь, - отозвался Югов.
-Ага! Районное начальство свои кандидатуры предлагает, там люди солидные. Не чета Кольке, - проговорил Николай Мороз, подслеповато оглядывая мужиков, явно ища поддержки.
Дзюба тут же вильнул в сторону, поддержал Мороза.
-А шо, Колька ссыт в уши красиво. А як воно на деле будет, ще поглядеть надо. Молодой больно, моложе меня, а все туда же...
Аникеев не обращая внимания на реплику Дзюбы, проговорил недовольно в адрес Мороза:
-От и голосуй за районное начальство, оне тебе и работу дадут, и зарплату повысят, токо карман держи ширше. Да и какой из тя работник, ты по ветру качаешься, - скосил глаза в его сторону Аникеев, оглядывая тщедушную фигурку Мороза. Но тот воспротивился:
-Не скажи-и! Сила в руках у меня ще есть. Я як говно в кулаке сожму, оно аж скризь пальцы лизе. Во, яка сила! – Мороз сжал тощенький кулачок,  силой стиснул, пальцы побелели, потряс в воздухе кулачком, демонстрируя.
Коротко хохотнули, натянули ему кепочку на нос, оживились.
-На заработки надо ехать, мужики, - подал голос Владимир Набока.
-Витек уже съездил, - лениво напомнил Федор Лобода.
-На север треба завербоваться. Вон, Савкины уехали, пишут – заработать можно. Токо холодно там и дорого все, - поддакнул Югов.
-Да уж! Босяком ты там  не походишь, это точно, - кивнул Аникеев. - Та шо, одни токо Савкины уехали? Полхутора хат пустуе. Продать некому, у людэй денег нымае. Токо шось с мешком денег назад ще никто пока ны прыихав... – он отвернулся от стола, смачно высморкался, вытер пальцы о край фуфайки.
-Хиреет хутор, умирает, - вздохнул Мороз. – Время прыйдэ, хаты скупят, - не боись. К нашим пустым планам давно приглядываются засланные казачки. Не останется хутора, одни дачные участки кругом будут.
-Да, во время войны выстоял, - подтвердил Викулов, - а счас може накрыться медным тазом. Мужиков почти не осталось, все разъехались на заработки. Скоро как в войну, на бабах пахать будем.
-В фермеры подаваться надо было, - тоскливо заключил Набока. Он всегда предлагал идеи, как можно заработать деньги, но палец о палец не ударил для их осуществления.
Никто его не поддержал, только Викулов нехотя высунул глаз из-под дождевика, проворчал:
-Счас тоже не поздно. Толку то! Есть у нас два фермера, они шо? С жиру бесятся?
-Не дюже бедствуют, - огрызнулся Набока.
-На чужом поле травка завсегда зеленее. Толька Комаровский деньгу зарабатывает, и тут же спускает их на ремонты,  детали, перевозку, взятки, на бензин. На хрен мне такая жизнь! На три рубля богаче меня, а нервотрепки! Лучше я победствую, зато спокойнее, - веско заключил Викулов, и вновь спрятался под дождевик, как улитка в раковину.
Словно услышал их Толик Комаровский, подъехал на своей новенькой «четверке»,  самое крупное приобретение в личное пользование за последнее время, рассек лужу, тормознул, юзом проехал с пригорочка по грязи, вышел, вобрал голову в плечи, короткой перебежкой рванул под навес.
-Че, мужики, на сухую лясы точим? – шумно уточнил он.
-Нихто не наливает, - лениво отозвался за всех Витек.
-А вам бы все на дурнинку? – усмехнулся Толик.
-Ты про братство взаимопомощи слышал? – басом спросил Аникеев.
-Вы ще кассу взаимопомощи вспомнить. А че не работаем? – допытывался Толик, хотя причину знал.
-Так работы нет! Ты сам бачишь, К-700-тые на колодках стоят, резины нема, и купить не на что. Из десяти токо два пашуть, - отозвался за всех  Югов. – Так и летом в уборочную всего девятнадцать комбайнов хлеб убирали, и то «Донов» из них только восемь штук работали. Остальные СК, которые постоянно ломались.
В разговор вклинился Набока:
-Нагрузка на комбайн до трехсот гектар доходила. Разве такое бачилы при Советской власти?! Люди з ног валились, а заплатили им, ось! – и покрутил в воздухе кукишем, прокуренный желтый ноготь мелькнул в воздухе.
-Да и урожай не к черту уродился, - хмуро проговорил Мороз, словно в его огороде случился неурожай.
-Откель взяться тому урожаю? – авторитетно заявил Аникеев. – Раньше колхоз закупал пять тысяч тонн минеральных удобрений, а сейчас наш Федин еле на две тонны денег наскреб. Счас вновь о навозе вспомнили. Теперь хуторянам на халяву навоз не подарят, як то при Завьялове було.
Толик прервал размышления об урожаях, спросил:
-А еще о чем толкуем?
-Кольку нашего в депутаты толкают – за всех ответил Витек. - Токо мужики говорят: молод ище, он моложе меня, - напомнил он.
-О! Об этом я и хотел с вами потолковать, - оживился Толик. – Надо нам сорганизоваться, всем едино проголосовать за Кольку.
-Нам-то от того какой резон? – за всех спросил Носков.
-А какой тебе резон от директора сахарного завода? В магазине сахара больше станет? – уставился на него Толик.
-Так той хоть мужик солидный, опытный. Дров не наломает, - упорно гнул свою линию Носков. Он готов теперь спорить с любым хотя бы из-за чувства противоречия.
-А че ж ты тогда бегал к молодому та неопытному, когда он у нас юристом работал?! Сопли пускал! Шел бы тогда сразу к директору крупорушки, он бы тебе помог. Или ты, Иваныч, не твое ли он дело в суде защищал? Никто в районе не взялся, а Колька взялся. И статьи в газетках его любите обсуждать, та хвалить, как он начальство достает. А когда ваша помощь понадобилась, сразу молодость его вспомнили! – горячо заговорил Толик. Он готов был обидеться на всех своих хуторян, только понимал, обидой своей их не проймешь.
-Та так-то оно так! И вправду, мужики, че нам той директор, когда есть свой парень. К этому мы на прием придем запросто, как к своему. На наших глазах вырос. А к директору ты и счас на прием не попадешь. А как депутатом станет, как до Бога легче достучаться будет, - поддержал Толика Югов.
-Там кроме директора еще пять кандидатов выдвигается: один хлеще другого. Даже директор рынка и тот в кандидаты подался, - вставил слово Дзюба.
-Отой бандюк?! – удивился Аникеев.
-Ото ж! – подтвердил Дзюба.
-Та на ем пробу ставить негде. По ем каторга плаче! – еще больше возмутился Аникеев.
-Или кистень… - бросил реплику Югов.
-Вот я и говорю, мужики, надо нам быть посплоченней. Че ж мы всякую шваль в начальство над собой выбираем? А потом стонем, шо нам плохо живется, - продолжал убеждать Толик.
-А с Колькой хорошо заживем? – ехидно спросил Носков.
-Не сразу. Сначала мы Кольку в своем колхозе наперекор начальству выберем, потом другие, на нас глядючи, о своих достойных людях подумают. Так постепенно во власти соберутся порядочные люди. Так, как мужики?
-Та че тут думать, Григорьич, конечно мы поддержим Стаценко. Ты прав, парень свой. Будет к кому тыркнуться, если што, - неожиданно для всех заговорил Баранов. Викулов, соглашаясь с ним, закивал головой.
Загудели все разом, в гомоне нестройных голосов, Толик уловил общее желание поддержать на выборах друга.
-Вот это решение мы сейчас и обмоем! – обрадовался он.
Комаровский выскочил из-под навеса, добежал до машины. Открыл багажник, покопался в нем, громким хлопком закрыл багажник. Побежал назад, высоко держал за горлышки две бутылки. Мужики оживленно загудели:
-С этого надо было начинать…
-Не-е! – возразил Толик, - я не за водку вас покупаю. Я хотел, чтобы вы сами приняли решение и не отступили. А это! – он потряс в воздухе бутылками, -  заключительный аккорд, проводы осени.

Когда все выпили, Толик засобирался домой, Югов попросил подбросить его до хаты. Уже в машине Толик упрекнул Югова:
-Дядь Витя, у мужиков работы нет, они собираются от скуки, а ты-то чего с ними лясы точишь? Ты ж не пьешь?
-Так и я от скуки. Дома жена пилит: то огород вскопай, то скотину покорми, вот и сбегаю, чтобы хоть как то развеяться, - лениво оправдывался Югов.
-Странный у нас народ, - мотнул головой Толик, старательно объезжая лужи. – Будут ныть - работы нет, все плохо, а сами палец о палец не ударят, чтобы хоть что-то изменить.
-А чего они могут изменить!? – удивился Югов.
Толик помолчал, сосредоточенно думал: ответить или промолчать. Решил ответить.
-Вот по коммунистам они плачут. Как хорошо им жилось раньше. А кто плачет? Те, кто при них работать не любил, а денежки исправно от государства получал. С дядькой Степаном все понятно, он инвалид, всю жизнь при складах работал, приворовывал, сколько хотел, на жизнь хватало. А остальные?  Дзюба, Носков всё от работы отлынивали, норовили, где бы полегче да получше. Лобода всю жизнь пил да в посадке спал. Из Баранова скотник, как из говна пуля. Уже тогда они имя о себе оставили. Так кто же их теперь на работу возьмет, кому такие лентяи нужны, когда жизнь изменилась?! А ведь они первые за дрючки возьмутся, когда кто-нибудь клич кинет: айда богатеев громить. И меня первого в богатеи запишут. Хотя видят, что пупок надрываю. А что их в работники не берут, так-то ж правильно! Теперь хозяин выбирает молодых, работящих и перспективных! Нахрена ему лентяи. Остальные в хуторе, - пристроились как-то. Кое-кто уехал на заработки, кто-то фермерством, как я, занялся. Не весть что, но зарабатываю, при деле все же…
Югов откачнулся, полуобернулся к Толику, усмехнулся недобро:
-Ага! Это как один мужик покупал яйца по десять рублей, варил их и продавал по десять рублей. Его спрашивали: в чем же выгода? Он отвечал: зато при деле, - парировал Югов.
Толик не поддержал Виктора.
-Государство у нас с землей определиться не может,  краевые законы не работают, вот мы и тыкаемся, как слепые кутята. Объегоривают нас все, кому не лень. Думаю, когда-то порядок наведут. Были у нас смутные времена. Прошли. И здесь со временем закончатся. Поэтому и предлагаю своего земляка в Законодательное собрание протолкнуть. Он на этой земле вырос, законы знает. Ему легче будет понять наши проблемы. Ты як думаешь, дядь Витя?
Югов сопел, молчал до самого дома, нечем ему возразить.

22.

Нельзя сказать, что предвыборная лихорадка захлестнула Кубань. Начальство суетилось, организовывали пункты приема граждан, предвыборные штабы, активизировались партийные группы и группки, активисты и доверенные лица ходили по дворам, агитировали за того или иного кандидата, рассказывали, в чем прелесть Законодательного собрания края. Жители Кубани устали от череды выборов, вранья и нескончаемых обещаний. Активности от жителей края не наблюдалось. Первый человек края им еще как то интересен. А толпа кандидатов в Законодательном собрании, которое неизвестно чем будет заниматься, их не интересовали. Поэтому, подписные листы заполнялись туго. Если в родной станице Стаценко знали, многие ставили подпись без лишних вопросов, то в соседних станицах долго и с сомнением расспрашивали: кто он, откуда, чем будет заниматься в крае, если его изберут. Или подписывались за всех кандидатов сразу, или ни за кого конкретно. Нередко можно было услышать: «Да не хватало нам еще одних дармоедов на нашу голову…». Мороз выгнал со двора агитаторов с матюками и скандалом: «Без вас разберусь за кого мэни голосувать! Идить, к чертовой матери, а то собаку счас спущу!..» - шумел он.
Одно событие всколыхнуло Кубань, и тут же забылось. Губернатора края Егорова отозвали в Москву, назначили министром национальностей. Новым губернатором стал Харитонов Евгений Михайлович. Сергей Юрьевич рассказывал о нем: умный, степенный дядька, из наших, кубанских. Николай впервые увидел его на одном из городских мероприятий, когда в ознаменование заслуг перед Россией и Кубанью на здание вешали мемориальную доску памяти генерал-лейтенанту Бабычу Павлу Денисевичу, и генералу от инфантерии, последнему перед революцией атаману войска Кубанского Бабичу Михаилу Павловичу.  Семьдесят лет прошло, прежде чем оценили деятельность невинно погубленного атамана. Харитонов внешне понравился Николаю. Крупная, убеленная сединой голова, спокойный взгляд умных глаз, без чиновничьего апломба и суеты, он кратко сказал речь о Бабиче, о его жизненном пути, о вкладе, который тот привнес в дело расцветания края. В редакции тут же появилась памятка о новом губернаторе. Родился он в станице Михайловской Курганского района. Работал шофером, затем окончил с отличием Кубанский сельскохозяйственный университет, вернулся в свой район работать агрономом. После окончания Ростовской высшей партийной школы пошел во власть: начальник районного управления сельского хозяйства, секретарь Лабинского райкома КПСС, председатель Лабинского райсовета, далее депутат Краснодарского краевого совета, глава администрации Курганского района, и теперь глава всего края. И хозяйственник он не плохой. Пусть без яркой политической харизмы, зато дело знает и готов тянуть непосильный воз. После назначения сразу прекратил порочную практику закупать зерно  по завышенным ценам в США. Решил цены на хлеб держать ниже, чем в целом по России. Всячески поддерживал идею – создавать две ветви власти: законодательную и исполнительную. Кубанцы год жили без законодательной власти, но жизнь подтверждала необходимость существования системы сдерживания и противовесов в социальном устройстве общества. И еще: не нравился ему Закон о местном самоуправлении. Избранные руководители никому не подчинялись, им нельзя ничего поручить, а потом не с кого спросить за плохое исполнение. Жаль только, что к его приходу экономика когда-то богатейшего края покатилась вниз. Чехарда губернаторов с прямо противоположной концепцией развития края привели к полной деградации даже такого традиционно сильного аграрного края, как Кубань. Сокращались посевные поля, уменьшается сбор плодовой и овощной сельскохозяйственной продукции, не выполняется план по мясу и молоку, Кубань постепенно становилась дотационным регионом. Если не в самом лучшем девяностом году край выдал на гора около десяти миллионов тонн пшеницы, то к приходу губернатором Харитонова только пять. И кто поставит в вину человеку, что пришел он на этот пост не в то время и не в тот час. Но уж коли взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Незадолго до выборов Николай прощался с коллективом, Сергей Юрьевич пригласил всех в свой кабинет. Бессменный заместитель извинялся, что опять покидает их в неурочный час. Если выберут – расстанутся надолго. Сожалел, что Сергей Юрьевич опять остается на хозяйстве один, но коллектив уже сложился, просил быть ему помощником.  Сергей Юрьевич прощаясь со своим ближайшим помощником,  подвел краткие итоги уходящему году. Рановато, конечно, но ему хотелось услышать опровержение на свой пессимистичный тон. Никто не смел возразить ему так, как мог это сделать Николай.
-Это самый плохой год за последнее постсоветское время, - грустно начал он. – Давайте почтим минутой молчания погибшего в Москве коллегу – корреспондента «Московского комсомольца» Диму Холодова, который занимался проблемами коррупции в рядах вооруженных сил. От него страна узнала о торговле оружием и военным имуществом при выводе войск из Германии.
Все встали, помолчали, Сергей Юрьевич продолжил:
-Такое впечатление, что страна катится в пропасть: лопаются банки, биржи, возникают и тут же исчезают финансовые пирамиды, экономика никакая – курс доллара подскочил до трех тысяч рублей. Преступность зашкаливает все мыслимые и немыслимые размеры, ее размах сопоставим с разнузданностью времен послереволюционных. Ситуация вынудила Президента выступить в парламенте на тему: о чрезвычайный мерах по борьбе с преступностью. И в тоже время проталкивает на пост генерального прокурора человека, о котором идет худая слава. Два раза парламент отклонял кандидатуру Ильюшенко на пост генерального прокурора, а он с маниакальной настойчивостью продолжает настаивать на его кандидатуре, о котором только ленивый не высказался негативно в средствах массовой информации. С экономикой в стране – хуже не придумаешь. Падение производства распространяется на все области, простаивают заводы и фабрики, бастуют рабочие и служащие, растет безработица, как следствие – пьянство, проституция, наркомания. Молодежь не находит себя, пополняя их ряды. Население страны переживает эпоху смуты и потрясений. Президент Ельцин неадекватен, как глава государства. То он в нетрезвом виде дирижирует оркестром в Германии, то проспал встречу с премьер министром Ирландии. Широко отметил годовщину «боевых» действий с Верховным Советом. В пьяном угаре кому-то из своих близких бутылкой пробил голову. Своего пресс-секретаря приказал выбросить за борт во время прогулки  по реке на теплоходе. Самая большая головная боль уходящего года – Чечня. Дудаев вышел из-под контроля: летом начались военные действия между правительством Чечни и оппозицией, между отрядами Дудаева и Гантемирова. Затем Дудаев разгромил отряды Лабазанова и Хасбулатова, объявил в республике всеобщую мобилизацию. В день Великой революции оппозиция начала штурм Грозного, бомбили дома самолетами и ракетными ударами, от города остались одни руины. Но и оппозиции досталось, из пятидесяти танков – подбито двадцать. К границе Чечни стягиваются российские войска. В воздухе пахнет затяжными боевыми действиями. «Мне бы очень хотелось сказать что-нибудь оптимистичное, - продолжал Сергей Юрьевич. – Язык не поворачивается. Одно светлое пятно в биографии нашего края, мы провожаем на выборы нашего коллегу, которого знаем, как порядочного, честного, грамотного человека. Который, действительно, будет  в представительном органе защищать граждан своего края. Если в краевой парламент придут такие люди, тогда можно будет надеяться, что жизнь  на Кубани начнет налаживаться. Мы от всей души желаем тебе, Николай Александрович, быть избранным в Законодательное собрание и достойно отстаивать интересы простых граждан нашего края».
Все захлопали. Николай был тронут, чувствовал искреннее отношение к себе коллег. Значит, коллектив сложился.

23.

Избирательная комиссия родного района зарегистрировала кандидатом в депутаты Николая Стаценко почти последним. Это не явилось неожиданностью для противной стороны, там уже знали о том, что подписчики  ходят по дворам и собирают подписи в его пользу.
Неожиданностью явилось для самого Стаценко, когда в его предвыборный штаб пришел член его избирательной компании Саша Чернов и поведал, районная избирательная комиссия зарегистрировала еще одного кандидата в депутаты – Стаценко Михаила Александровича.
-Откуда он взялся? – удивился Николай.
-Никто не знает. Зарегистрировался вчера, - пояснил Саша. – Занимал какую-то высокую должность: то ли начальник автоколонны, то ли владелец автопредприятия.
Николай потер лоб, недоуменно посмотрел на членов своего штаба.
-Нужно поручить Георгию, пусть разведает, - проговорил член избирательного штаба председатель коллегии адвокатов  Вениамин Иосифович Левин. Он исполнял обязанности юриста при избирательном штабе кандидата в депутаты краевого Законодательного собрания Стаценко Николая Александровича.
Георгий Красов – участковый инспектор, негласно помогавший Саше Чернову (а заодно и всему штабу), водил с ним издавна дружбу, но боялся своего шефа. Если тот узнает, что подчиненный помогает его противникам, - Георгию  выволочки не избежать. А то и уволят из органов. Николай все же усомнился:
-Пойдет ли он против своих? – обвел глазами членов избирательного штаба.
-Какие они ему свои? – устало отозвался Саша. – Не все в их ведомстве подлецы. Есть и думающие ребята.
Николай одобрительно передернул плечами, произнес с полуулыбкой:
  -И под толстой, серой шинелью мента может биться благородное сердце, - переиначил он слова Лермонтова, относящиеся к Грушницкому.
Спустя день Георгий докладывал о проделанной работе.
-Узнал о нем немного, но чем богаты: прописался наш новоявленный кандидат в депутаты временно в станице у вдовой пенсионерки Прасковьи Макаровны на улице Дружба, дом сто девять. Я разговаривал с нею. Прописался, но у нее не проживает. Она еще беспокоилась: не отберет ли он у нее дом? Ее уверил сам начальник паспортного стола – не отберет. Парень молодой, ему всего двадцать семь лет. Высокого роста, без внешних изъянов, без примет, бабуля его даже описать не смогла.
-Однако немало ты узнал, - похвалил Георгия Левин.
-Служу трудовому народу! – отозвался Георгий.
-Уж не брат ли он мне? – сложил трубочкой губы Николай.
-Кино и немцы! – хохотнул Толик. – Твой батя еще тот ходок был. Не удивлюсь, если так и будет. Счас нам нагонят еще с пяток Стаценкив. Не разгребем до Нового года. Может дать ему денег, нехай взад катится.
-У тебя много денег? – покосился на него Чернов.
-Ты его найди сначала, - отозвался Вениамин Иосифович. – Его, наверняка, притащил штаб Сидоренко, Орловский помог, коли так скоро в станице прописали. У их штаба денег поболе будет, чем у нас. Перекупить не удастся. Его самого мы вряд ли увидим, от его имени по доверенности будет работать штаб и люди Орловского и Сидоренко.
-А че ж его зарегистрировал избирком, там шо, ны бачуть, шо у их есть уже один Стаценко! – горячился Толик.
-Нет такого закона, чтобы нельзя было регистрировать однофамильцев. Сделано это нашими противниками умышленно, чтобы нас выбить из колеи, оттянуть часть голосов, или чтобы дискредитировать имя Стаценко. Избиратель не очень-то будет разбираться, какой из них дурак: Николай Александрович или Михаил Александрович, - пояснил Левин.
-Кстати, а в избирательном списке его фамилия в алфавитном порядке будет стоять первой, - подал реплику Чернов, и закусил губу. Такое маленькое открытие его не обрадовало. Подслеповатые старики не очень будут вглядываться в тонкости, увидят первой фамилию – Стаценко, и поставят галочку.
-Надо бы и нам парочку Сидоренко выставить, - возмущался Толик.
-Поздно! – остановил его Левин. – Да и не потянуть нам по финансам два избирательных штаба.
-Вообще-то, это мошенничество, - задумчиво проговорил Саша. – Что скажет наше юридическое светило? – обратился он к Вениамину Иосифовичу. Тот потянулся, объяснил спокойно:
-Что нового я могу вам сказать. Да, это мешает нормальным выборам, наносит вред процессу формирования власти в стране. Но в их действиях нет нарушения закона. Сам избирательный закон несовершенен. Он позволяет появляться вот таким тихим кандидатам, которые нигде не светятся, вся его задача проста, как устройство лома: в бюллетене будет  только его фамилия, - пояснял юрист избирательного штаба.
-Если так, то против лома нет приема, если нет другого лома, - резюмировал Толик. – Надо и нам, не нарушая закона, взять этого субчика за жабры так, чтобы он сам отказался от выборов.
-Что ты предлагаешь? – покосился на него Николай.
-Надо найти место, оттуда он приехал, найти мамашку с папашкой, родственников, выяснить, где находится их сынок, поставить перед  ультиматумом: ославим его в печати так, мало не покажется. Саша, сможешь статейку в газете организовать?
-Просто необходимо смочь! – отозвался Саша. – И указать, кто стоит за двойником, чего они этим добиваются. Самый раз поднять в газете тему грязных избирательных технологий и привести этот, наш пример. Только должны присутствовать доказательства. Голословное обвинение не пройдет, нас еще в суд за клевету потянут. Нам сейчас судебные тяжбы ни к чему. Мы свою правоту докажем, а выборы к тому времени закончатся.
-А если родители откажутся указать местонахождение сына? – высказал сомнение Левин. – Они могут и не знать ничего.
-Действительно, возможно сидит где-нибудь в Сочи и пивко попивает, - подтвердил догадку Николай.
-А мы с Георгием смотаемся по месту его прежней прописки. Скажем, что разыскиваем их сына в связи с… и напридумываем три короба версий, например, что его представили к государственной награде за спасение утопающих, - фантазировал Толик.
-Погоди, не торопись. Нужно еще выяснить, откуда он приехал, есть ли у него родственники, - перебил его Вениамин Иосифович. – Вопрос, как?! Тут только один путь: пойти к нотариусу и попытаться выяснить, кто давал доверенность штабу действовать от его имени. Там паспортные данные наверняка остались.
-Точно! - подхватил Саша Чернов. – Тут Николай тебе карты в руки, ты с Аллой знаком, тебе она не откажет. Зайди к ней, потолкуй.
В этот момент зазвонил телефон. Трубку снял Чернов. К телефону попросили Стаценко. В те дни многие звонили в выборные штабы, ничего удивительного, но по тому, как напрягся Николай, поняли, звонок нехороший. Скрипучий голос в трубке проговорил:
-Слушай внимательно, козел ободранный! Если ты завтра не снимешь свою кандидатуру, тебе не сдобровать. И козу свою с выводком прибереги, понял?!
-Кто говорит? – спросил кандидат в депутаты.
-Конь в пальто! Ты запомни, что тебе сказано. Завтра! И не вздумай финтить! – грозно вещали в трубку.
-Собака лает, а ветер дует, - ответил Николай и положил трубку.
-Кто это? – спросил Саша.
-Угрожают, - отмахнулся Николай, понимая, угроза больше для нервов, чем реальная, и все же на душе стало противно.
-Сволочи! – выругался Чернов.
-Стараются всеми правдами и неправдами вышибить из седла, - констатировал Вениамин Иосифович. – Это говорит о том, что мы представляем для них реальную угрозу.
-Ты все же, по темным переулкам один не шляйся, - посоветовал Толик. – Сейчас за бутылку водки любой придурок кирпичом голову проломит.
-Ага! Вы еще охрану ко мне приставьте, - отозвался Николай.
-Охрану, не охрану, а написать заявление в милицию об угрозах необходимо. Таков порядок. Это не испуг, одновременно дает возможность показать: мы не испугались, и тоже действуем наступательно, - посоветовал юрист штаба Левин.
Толик чтобы отвлечь от грустных мыслей членов штаба, решил похохмить, вспомнил, как он посетил концерт камерной музыки. Оркестр приехал в станицу из Краснодара, вывесили красочные объявления: «Концерт классической камерной музыки». Он приехал домой пораньше, помыл шею, велел жене собираться, в район привезли классную музыку. Он знал, в мире существует оркестр народных инструментов, слышал о симфонической музыке, по телику видел джазовые ансамбли. Но о камерном оркестре не слыхал. Слово «камерная» в сочетании с «классной» его заинтересовало, он решил посетить и культурно просветиться. Чего еще людям в камерах делать, как от скуки не сочинять классную музыку? В зале народу собралось немного, как посмотреть: или на половину зал пустой, или наполовину – полный. На сцене много стульев,  районный раздолбанный рояль, и ни одного артиста. Народ ждет, переговаривается, волнуется, несколько раз жиденько хлопали, кто-то не выдержал, гаркнул: «Та выходьтэ вже! Народ ждэ, переживае!». На сцену выкатился пузанчик с приклеянной улыбкой, в руке зубочистка, объявил какого-то Жопэна и его двадцать шестое сочинение.
-Шопена, наверное, - поправил Толика Левин.
-Та хрен с ним! – согласился Толик. – Какая мне разница, остальные двадцать пять я все равно не слышал. На сцену вышли дамочки в вечерних платьях, такие цыпочки стройненькие, со скрипочками в руках. За ними мужики при бабочках, у тех скрипочки поболе будут, они их меж ног пристроили. А один тип скрипку, вооще,  вынес в обнимку, она выше его ростом.
Мужчины посмеивались, слушая незатейливый треп Комаровского, сами точно так же разбирались в классической музыке, в силу возраста стали чуть опытнее, успели кое-что увидеть в городах. Знают: побольше скрипка – виолончель, а еще больше – контрабас. А Толик продолжал:
-Пузанчик зубочисточкой взмахнул, дамочки на скрипочках запиликали – пи-пи-пи, мужики на своих – бу-бу-бу, а этот чудак на большой скрипке – бум-бум бум! Десять минут пи-пи-пи, двадцать минут, у меня аж зуб разболелся. Я Лидке говорю: надо рвать отсюда. Она: неудобно, погоди, можэ дальше красившее будет. Еле досидел. Вторую вещь – пузанчик обещал сыграть с каким-то прибабахом. Думаю, может здесь барабанщик побахает в барабан, так нет! Опять скрипочки – пи-пи-пи! Пи-пи-пи! Причем здесь камера, я так и не понял. Короче, я теперь на камерную музыку ни ногой.
Саша откровенно смеялся над рассказом Толика.
-Не один ты такой, - пояснил он, чтобы не обидеть Толика. – Просто другие, делают вид, что им эта музыка по душе.
-Где нам было ее слушать в хуторе, - согласился с ним Николай.
Расходились поздно ночью, Толик взял на себя роль охранника, делал вид, что просто провожает друга до дверей дома, только потом ехал домой. Ехали в свою станицу двумя машинами, впереди Николай с Катей на редакционной машине, сзади Толик на своих новеньких «Жигулях».

Через два дня по станицам и хуторам ночью расклеили листовку. Она так и называлась: «Листовка». И ниже крупным шрифтом набрано: «Все для достойно прожитой жизни!». И далее текст: «Ваш выбор – М.А.Стаценко (первая буква инициалов чуть смазана, не сразу поймешь М или Н). Уважаемы мои избиратели! Заслуженные пенсионеры, обращаюсь  к вам я – Стаценко, ваш кандидат! Страна переживает трудные моменты, старики забыты. Моя предвыборная кампания предусматривает систему мер по обеспеченности пенсионерам достойной старости. Повысить пенсию до уровня оклада вашего председателя акционерного общества, снизить налоги на недвижимость, продать землю всем желающим без ограничения соток, увеличить социальные гарантии. А если в вашей семье случиться горе, я как ваш кандидат, гарантирую достойные и бесплатные похороны.
Мы за Стаценко.
Мы за достойные и бесплатные похороны наших стариков».
Николай прочел листовку, смял, помолчал, сжав губы, потом выдохнул: «Вот, суки!..».
Левин посоветовал: «Опускаться до склок нельзя. Игнорировать не надо,  вступать в полемику тоже не стоит. От нас этого только и ждут. Надо, чтобы Георгий побыстрее нашел этого засранца».
Толик недавно приехал со станицы, привез с собой Катю, та уговорила взять с собой, соскучилась по мужу.  Покрутил листовку в руках, скомкал, бросил в мусорную корзину. Видел, что друг переживает, решил отвлечь, предложил:
-Пошли по пиву вдарим.
Катя тут же отозвалась:
-Я тоже с вами.
Брат покосился на нее, проговорил недовольно:
-Сидела бы дома с ребенком, мамашка называется…
-Не твое дело, - огрызнулась Катя, - бабушка накормит ее. Да и не часто я тут с вами бываю.
-Все равно, не бабье дело – пиво пить, - ворчал Толик.
-А я и не буду! Я только посижу с вами. Имею право? – не сдавалась Катя, в душе злясь на брата. Она и так чувствовала себя виноватой, что оставила маленького ребенка, а тут еще брат подливает масло в огонь. Тот продолжал язвить:
-В биле о правах человека ничего не сказано о правах жен.
-Ой-ой-ой! Какой грамотный!.. – взвилась Катя, подхватила под руку мужа, ища защиты.
-Так, все! – прихлопнул себя по карманам Николай. – Никакого пива, едем домой. Устал. Да и прав Толька, нельзя надолго оставлять дочку одну. Поехали домой.
Толик недовольно покосился на сестру, но возражать не стал.

24.

На второй день Николай Стаценко зашел в нотариальную контору. Секретарь подтвердила: прием ведет нотариус Алла Владиславовна, нужно подождать, когда выйдет очередной посетитель. Николай разглядывал эстампы, развешанные на стене, подождал, когда из кабинета вышел очередной посетитель, зашел без стука. Алла, увидев его, улыбнулась одними глазами.
-Проходи. Какая нужда привела тебя? Ты же простым посещением не балуешь меня, - упрекнула она.
Она сидела так же прямо, как за судейским столом, только мимика лица другая, более человечная, простая, улыбчивая.
-Нужда, Аллочка, нужда! – согласился с нею бывший ее подсудимый. - Прежде чем к делу приступить, хочу отметить, контора у тебя солидная. Внутри интерьер отделан со вкусом.  Раньше нотариальные конторы ютились в тесных помещениях с облупленными стенами.
-Я предлагала тебе войти в долю,  ты не поверил в успех предприятия, - напомнила Алла.
-Не поверил, - мотнул головой Николай.
-Я внимательно тебя слушаю, - с нотками превосходства сказала нотариус. Николай собрался с духом, понимал, вопрос не простой.
-Хотел спросить: у тебя штаб Стаценко номер два брал доверенность на проведение предвыборной кампании? – сразу приступил он к делу.
-У меня, – подтвердила нотариус. – Я думала твой родственник.
-Не родственник. Соперник.
Алла Владиславовна удивленно приподняла бровь.
-Вот как?! И что?
-Мне нужные его данные, - убежденно проговорил Николай, вопросительно посмотрел на Аллу.
-Коля, меня предупредили, чтобы я ничего о нем не говорила. Это же служебная тайна. За ее разглашение, у меня отберут лицензию.
Николай посмотрел на нее прищуренным взглядом.
-Ранее ты такой щепетильной не была, - упрекнул он.
-Ранее я работала на государство, на чужого дядю. Играла в общепринятые игры. Сейчас я работаю на себя, - она с легкой усмешкой смотрела на Николая. - Тогда меня, в худшем случае, могли выгнать с работы. Теперь меня просто напросто убьют. Чувствуешь разницу?
Николай был обескуражен. Не мог предположить, что Алла откажет, как ему казалось, в такой несложной просьбе.
-Ну, извини, - привстал он.
Алла Владиславовна прыснула, не скрывая своего смеха.
-Сядь! Ты для начала хотя бы о жизни расспросил, а то сразу за жабры взял и на берег. Дам я тебе его данные. Но ты аккуратнее, меня, действительно, строго настрого предупредили. Тут замешаны большие деньги и большая политика.
Николай вновь присел, буркнул:
-Районного масштаба, - хотя признавал, она вправе опасаться. Не те нынче времена. Жизнь человека совсем обесценилась.
-Как тебе откажешь! У нас с тобой так все переплелось, столько воспоминаний: плохих и хороших. Но как только наши судьбы пересекаются, сразу возникают проблемы, - ворчливо проговорила она.
Протянула руку, открыла сейф, достала амбарную книгу, полистала, нашла фамилию Стаценко, продиктовала: - Стаценко Михаил Александрович, шестьдесят седьмого года рождения, уроженец города Славянска, далее адрес нашей станицы, он тебе нужен? – подняла глаза на Николая.
-Нет. Он у нас есть. А откуда он приехал? Прежнего адреса нет? – с надеждой спросил кандидат в депутаты.
-Когда я заверяла доверенность, помню, что выписан он из Славянска. Улицу не помню, это мне без надобности, я ведь вписывала настоящий адрес, работал начальником автоколонны, - пояснила нотариус. – Я еще подумала: такой молодой, а уже начальник автоколонны.
-Жаль! Немного я узнал. За это не убивают. Кроме того, что прибыл он из Славянска, остальные данные мы знали.
-Коля, у всех одна краевая база данных. Там наверняка сохранился прежний адрес прописки, - посоветовала нотариус.
-Спасибо, так и сделаем. А теперь расскажи, как живешь? – улыбнулся Николай. – Замуж вышла?
-Это мне надо? – вопросом на вопрос ответила Алла. – Живу хорошо. С нотариатом я не прогадала. Вовремя спохватилась. Сейчас уже лицензий не выдают. Об одном сожалею, что не удержала тебя возле себя.
Николай ничего не ответил на ее реплику, только спросил:
-А бандюки придут, пистолет на стол положат, ты им тоже будешь рассказывать о профессионально тайне?
-Приходили. И не один раз. И стекла били, и поджечь грозились. Помнишь, ты все спрашивал, о чем мы шептались с Орловским, тогда, у подъезда. Я в те времена еще не знала, куда уйду после судейства,  знала, что век судьи недолог. Поэтому, просила его защиты. Защищать он соглашался при двух условиях: я должна стать его любовницей и пятьдесят процентов прибыли его. Меня возмутила такая наглость. И постель его, и денежки ему. Ты уж что-нибудь одно, альфонсов и так хватает.  Короче, не сошлись в цене. Местный вор в законе оказался порядочнее, он крышует меня, иногда спит со мной, но деньги не вымогает. Наоборот, делает подарки, влюблен по уши, - откровенно рассказывала Алла. Она давно доверяла Николаю, их связывало нечто такое, что и дружбой назвать нельзя. Они редко виделись, не встречались специально. Ни с кем она не делилась своими женскими и профессиональными секретами, нет у нее подруг и близкого друга,  ему рассказывала без утайки обо всех своих делах даже в редкие встречи, спрашивала совета. И сама не могла себе объяснить, почему так происходит. Она это свое состояние называет «эффектом купе»: когда едущие в одном купе незнакомые люди знакомятся и рассказывают друг другу самые интимные стороны своей жизни. Потом сходят каждый на своем полустанке и забывают друг о друге.
-А ты в него? – спросил Николай.
-У меня нет выбора, Коля. Не противен – и слава Богу. Зато сделки заверяю только те, которые не противоречат закону. Для сомнительных сделок ко мне он не обращается, для  них у него есть свой нотариус. Бережет! Это лишний раз подтверждает, что любит меня, - улыбнулась Алла.
-Не любить тебя невозможно, - согласился Николай. – Дружить с тобой теперь опасно. Ревнивый Отелло голову отшибет в два счета.
Алла рассмеялась. Прищурила глаза.
-А ты тайком. Темной, темной ночью, задворками, к балкону приставим лестницу. Или депутатам не пристало иметь любовницу?
-Не знаю, как депутатам, а кандидатам в депутаты – точно иметь нельзя. Сразу из борьбы вылетишь, - твердо сказал Николай и встал.
-Когда вылетишь, тогда приходи! – посоветовала с легкой иронией Алла. На такой оптимистической ноте они расстались.

Через день Георгий узнал полный адрес нового кандидата в депутаты, а через три дня они докладывали о результатах своей поездки в Славянск. Говорил больше Толик:
-Приехали мы в Славянск, по адресу нашли дом, где живет Стаценко. Дома оказалась мать. Гоша диктофон включил, у своего криминалиста на день выпросил. Спрашиваем: где Михаил? Она увидела Георгия в форме – всполошилась: что случилось? – спрашивает. Мы ей – ничего серьезного, хотели его увидеть, поговорить. А он, оказывается, в командировке. Шофером работает, часто в отъездах бывает.
-Вот тебе и начальник автоколонны! - развел руки Саша.
-Нужно сделать запрос в избирательную комиссию, или подать в суд на неправильно поданные сведения кандидатом, - согласился с ним Левин.
Вместе с тем Толик продолжал рассказывать:
  -Мы потом на работу съездили, убедились, он, действительно, работает шофером, взял отпуск за свой счет. Заведующий гаражом не хотел отпускать,  позвонили из горотдела милиции, попросили не препятствовать. Тогда мы матери напрямую выкладываем, он в нашем районе в депутаты баллотируется,      внезапно куда-то уехал, а нам его надо народу показать. Мать еще больше всполошилась, за сердце схватилась: какие депутаты?! У него девять классов образования и курсы шоферов! Мы, дескать, чего-то путаем. Гоша ей листовку с фотографией показал, она сына признала. Где он может скрываться? – спрашиваем. Мать в недоумении, с женой он развелся, у нее быть не может, она уже с другим живет. С отцом не общается. Тот в Крымской живет. Мы об отце поподробнее расспросили. С отцом они давно не живут, но подтверждает, в шестидесятых и семидесятых годах ее муж жил в нашем районе. Надолго приезжал в Славянск на стройки, останавливался на квартире у этой женщины. От него родила сына. Сошлись позже, когда он уехал от нас, жили без росписи,  сына записал на свою фамилию. Видать, по всем параметрам, все же то твой батя, Коля, - заключил Толик.
-Вы только матери не проболтайтесь, - напомнил Николай.
-Так мы это… понимаем. Правда, голосовать пойдет, увидит, - высказал опасение Толик.
-Мало ли однофамильцев на Кубани, - проворчал кандидат в депутаты.
-Так-то оно так! – согласился Толик. - Токо шо нам с этим говнюком делать?
-А ничего не надо делать, - подал реплику Чернов. – У нас запись беседы с матерью есть. Опубликуем статью в газете. Одновременно, подадим на него в суд за неправильные сведения, предоставленные в избирательную комиссию. У них он зарегистрирован как человек с высшим образованием, бывший руководитель автоколонны. Потребуем от избирательной комиссии предоставить нам для интервью этого кандидата, или для дебатов на нашем, местном телевидении. А там все увидят, что он из себя предоставляет. И собранные голоса принадлежат не ему, а тебе. Подписчики умышленно не объясняли жителям, за какого Стаценко они собирают подписи. Многие жители вообще не знают, что есть два Стаценко. Увидят это только тогда, когда придут на избирательный участок. Что бы сейчас плохого не сделал тот Стаценко, жители будут думать на нашего кандидата. Вот в чем фокус! – резюмировал Саша.
Голос подал Георгий:
-А еще мать говорила, что сын перед командировкой оставил ей две тысячи долларов. Сумасшедшие деньги, да еще в долларах. Мать беспокоилась: не ограбил ли кого?
-А где скрывается, так и не выяснили? – спросил Левин.
-Почти выяснили. Поехать туда  не успели, - пояснил Гоша. – Мне на работу надо, я же без проса уехал. Под Славянском у него бабка по матери живет, но та его заложить может. А еще у него зазноба недалеко от нашей станицы живет. Адреса нет,  фамилия, имя, имеется. По базе пробью, возможно, вычислю.
-Хорошо бы!
-Найдем, - уверено заявил Толик. – Придавим, как котенка, мяукнуть не успеет. Парень недалекий, сразу расколется. Припугнем тюрьмой за мошенничество, все будет в ажуре, - бравировал Толик. Николай только усмехнулся:
-Не перестарайтесь. А то Георгию быстро ласты свяжут за превышение служебных полномочий.
Попрощался с Толиком и Георгием, с любопытством присмотрелся к нему. Действительно парень не плохой, значит, есть все же в милиции порядочные кадры. Попросил остаться Сашу Чернова и Вениамина Иосифовича. Обратился к Саше:
-Пора опубликовать статью: «Почему я прошу голосовать за меня».
-Я помню. Мы уже обсуждали это, - кивнул Саша.
-То так! Только я ночь не спал, все думал, решил: первым блоком мы запустим мысль о возрождении наших станиц и хуторов, а второй блок – о возрождении казачества. Не поднимем сельское хозяйство, тогда и казаки никому не будут нужны. Наше сельское хозяйство и так отброшено на уровень пятидесятых годов. В статье надо указать: необходимо установить единый налог на землю, убрать все остальные налоги. Прекратить импорт сельхозпродукции, закупать у крестьян и хозяйств свой урожай. Изменить курс реформ в агропромышленном комплексе, и так далее, ты понимаешь о чем. Твоя газета не единожды поднимала этот вопрос. А далее – о возрождении казачества.
Левин сидел молчаливо, только переглядывался с товарищами по штабу. Как только заговорили о казачестве, сказал:
-Казаки рейд в районе проводили, навещали неблагополучные семьи, пьющих, судимых. Рассказали: зашли в один дом, все пьяные в стельку, еды – шаром покати. В соседней комнате десятилетняя девочка варит в чугуне мясо собаки. Отрезанная голова рядом валяется…
Николай вскинул глаза на Левина, переглянулся с Сашей, ничего не мог сказать, только Саша выдохнул:
-Кошмар! Докатились…
И нависла тягостная тишина. Ранее жили, суетились, не замечали, или не вникали в беды жителей хуторов и станиц. Как всегда – борешься за улучшение жизни всех, а конкретно ни на кого не обращаешь внимания. Молчали, и боялись посмотреть друг на друга. Как будто каждый из них виноват в том, что мальчики и девочки Кубани элементарно голодают.
 Нарушил нависшую тягостную тишину опять Левин:
-А еще к нам гости едут из госдумы. Будут агитировать за своих однопартийцев.
Саша поморщился, как от зубной боли. Рассказал: ему звонил главный редактор Ейской городской газеты с подобной новостью. У них в ДК выступали члены государственной думы от фракции коммунистов академик Братищев и бывший актер Фролов. Со слов актера – его выгнали из союза театральных деятелей за защиту Белого дома вместе с Руцким. Наплел, что у Белого дома погибло свыше двух тысяч человек. Я понимаю, что официальная цифра занижена, но и он загнул, - рассказывал Саша. – Читал будущим избирателям со слезой во взоре стихи, о том, как пожилой фронтовик променял боевые ордена на две бутылки водки.
-А почему не на хлеб? – перебил Николай.
-Не знаю. Автор думает так понятнее простому крестьянину, – пояснил Чернов.
-За дебилов людей в  глубинке почитают, - проворчал Левин.
Саша поднял руку, в знак того, что далее еще интереснее:
-В конце его стихов такой слоган: «До чего же вы, суки, довели старого русского солдата!» Академик оказался изрядно выпимши, его напрямую спросили из зала, почему он пришел на встречу с избирателями пьяным. Тот театрально выкинул руку в сторону партера, крикнул: в зале провокатор! Пока спросившего провокатора выводили из зала, академик признался: ну и что, если я выпил?  Я от этого не перестал быть Братищевым, - и пошел в фойе разбираться с провокатором.  Фролов остался на трибуне и продолжал рассказывать, какие в Думе заседают дураки. Одна партия – рак, другая – щука, и только КПРФ белая лебедь, тянет туда, куда надо, только крылья у нее спутаны.
-Знакомая песня, - кивнул Левин.
Главный редактор кивнул в знак согласия, закончил рассказ:
-Я спросил коллегу: неужели напечатаешь? Тот ответил: пусть уволят, но напечатаю, все как было. Так что пусть и к нам едут. Если такие же, им не сдобровать. Если другие, умные, порядочные, к какой бы фракции они не принадлежали, напечатаю всю правду: без хулы и прекрас. Объективно!
-Правильно! – хлопнул себя по коленке Левин. – А то приезжают в провинцию патриции, водки выжрут, раков поедят, их тут хорошо встречают, с ними носятся, вот они и делают вид, что своим посещением облагодетельствовали плебеев.
Посплетничали, посудачили, посмотрели на часы, пришли к выводу, скоро и ложиться незачем, вставать скоро.

25.

В станицу приехал выступить перед избирателями кандидат в депутаты Стаценко Николай Александрович. Заранее расклеили плакаты с приглашением. Некоторые объявления успели забросать грязью. И все же народ редкими группками потянулся к дому культуры.
Шли не спеша, еще по дороге обсуждали того или иного кандидата, у входа долго мыли сапоги от прилипшей грязи, докуривали на пороге цигарки, заходили в зал, снимали головные уборы, гомонили, вспоминали предыдущие встречи. В президиуме сидел председатель акционерного общества их бывшего колхоза Федин, - он же член блока «Отечество», члены предвыборного штаба кандидата юрист Левин Вениамин Иосифович, и главный редактор районной газеты  Александр Чернов. Стаценко слегка волновался, впервые он выступал перед земляками. В зале сидело много знакомых лиц, напряженные глаза мамы и сестры, которые горды за сына и брата, и страшно за него. Николаю от их присутствия в зале еще более волнительно, если он сфальшивит, или растеряется, никто не выскажет ему правду с такой прямотой, с какой это сделает мама. Хорошо хоть Катя с дочерью находилась на хуторе у своих родителей.
Когда Федин представил кандидата в депутаты, сказал, что в представлении он не нуждается, его и так все в станице знают. Он житель их станицы, работал юристом, к нему ходили почти все жители за советом или юридической консультацией, сразу же предоставил ему слово.  Кандидат на ватных ногах подошел к трибуне, ухватился за нее, глянул в зал, увидел полсотни глаз с любопытством разглядывающих вмиг вспотевшего парня, словно впервые увидели. Все домашние заготовки тут же вылетели из головы, мысленно одернул себя, в конце концов, перед ним крестьяне, которых он с детства знает, чего уж тут высокопарные слова с трибуны толкать. Поэтому, начал буднично, как бы на отвлеченную тему:
-Помните, как в старом фильме «Депутат Балтики» кандидат в депутаты, женщина, говорила: «И вот стою я перед вами, простая русская баба, мужем битая, о печку битая…», и так далее, так и я: что такого могу вам сказать, чего бы вы обо мне не знали. Я вырос в этой станице, здесь окончил школу, никогда шибко активным не был, ни в пионерах, ни в комсомольцах. Повзрослев, закончив институт, поработав в различных структурах, понял, до чего же несправедливо распорядилась жизнь со всеми нами. Мы потеряли колхозы, потеряли работу, зарплаты упали ниже прожиточного минимума, и те нерегулярно выплачиваются…
-Правильно! – рубанул кто-то с места.
Шумнули и притихли. Что может нового сказать им этот юнец. Им, прошедшим войну, послевоенный голод, тяжелые шестидесятые годы, да и в семидесятые с восьмидесятыми только на бумаге хорошо было, а так все тот же тяжелый крестьянский труд. Прикидывали: лучше тяжелый труд и получать стабильную зарплату, чем сейчас никакой работы или мизерные зарплаты, которой не хватает на прожитье. С такой безысходностью и после войны не сталкивались. Или просто не помнят уже. Сегодняшние старики тогда молодыми были, а молодости любые трудности по плечу. Вот им и кажется, что сейчас хуже, чем в сороковые и пятидесятые годы. А может и не кажется. Тогда понимали, война прошла, всем вместе поднимать страну из разрухи нужно. А сейчас что? Экономику только слегка к восьмидесятому году восстановили, колхозники неплохо зажили, а тут новая напасть - страна гикнулась. Но Кольку слушали. Этот, действительно,  на глазах вырос, с горящим взором на баррикады никого не звал, делал свое дело, помогал станичникам по юридической части. Пострадал невинно, а пострадавших на Руси издревле жалеют. Да  и кого еще слушать! Остальные кандидаты хапуги в районе известные. Все к рукам прибирают, что плохо лежит. Приезжал один из  таких, директор сахарного завода Сидоренко, агитировал за себя, - выбрать  в депутаты. Его люди спрашивают, куда сахар делся, если сахарных бураков надергали сверх плана в прошлом году? Стоит на трибуне, рожа красная, пыхтит, несет околесицу: сахаром расплатились за долги перед федеральной властью. Обещает жизнь сделать лучшей, а сам уже всем жизнь усложнил. Второй кандидат - владелец трех магазинов Алхазов, - утверждал, что сам всего добился и всех станичан научит, как достичь благосостояния. А у него в магазине, когда не придешь, колбаса тухлая. Где-то скупает просроченный товар за бесценок, и сельским жителям втюхивает. А этот парень хотя и молодой, так «можэ брыхать ны навчился». Да и уважают его в станице. Чего ж не послушать, может и дельное что-либо предложит.
А Николай продолжал:
-Коренное население из богатого когда-то  края уезжает, на их место приезжают беженцы из всех краев Закавказья и Средней Азии.
-Житья от них нету!.. – выкрикнула в цветастом платочке женщина со средних рядов. – Весь рынок заполонили. Дома скупают все подряд. Цены подняли на хаты, - не подступишься. Ране развалюха копейки стоила, теперь посмотрить, че просят!..
Другая поддержала ее:
-В школе уже половина черненьких в классе сидят! Наших детей обижают, а поди, попробуй им сдачи дать, всем кагалом набегают…
Проблему беженцев турок-месхетинцев,  карабахских и Бакинских армян, чеченцев из Казахстана и многих других обсуждали в крае давно. В связи с развалом СССР и нарастающим противостоянием с чеченцами, в край хлынули и русские,  ранее оседло проживающие в Закавказье. С одной стороны, как юрист, он за правовое решение миграционного вопроса на Кубани. Все же, зачастую, мигрируют люди обездоленные, гонимые, которые ищут на соседних землях мира и спокойствия. Ему, как жителю Кубани, приходилось наблюдать иную картину. Наряду с обездоленными, Кубань заполонили беглые уголовники, ищущие легкой доли авантюристы. Благо законы не работали, милиция и чиновники продажные. Мигранты, действительно, скупали за бесценок старые хаты, пускали их на слом,  на том месте возводили каменные хоромы, обносили высоченным забором, раздражая местных жителей своей обособленностью. Строили, даже не спрашивая разрешения на постройку, не оформляя  юридически право на проживание. По отношению к местному населению вели себя высокомерно, даже нагло, нисколько не считаясь с местными обычаями, не стараясь влиться в общую семью, не уважая язык и местные порядки. Словно не они приехали на эту землю. Все это вызывало у сельчан глухое раздражение, возникали мелки стычки. Чувствовалось, открытая  конфронтация не за горами. Кому понравится подобное поведение, когда один из таких мигрантов заходит в магазин, минует очередь, словно в магазине никого нет, подходит к прилавку, обрывает на полуслове продавца, кидает на прилавок мятую трешку, и требует подать товар. На замечание женщины из очереди (да и очередь – всего пять старушек), поднимает руку с растопыренными пальцами, словно собирается ударить, гортанным возгласом возвещает:
-Э-э, женщина! Памалчи, когда мужчина разговаривает!..
-Глядить на его! – взвилась в крике тетка, - влез вне очереди, ще й  командуеть!..
На шум в магазин заходят родственники мигранта, такие же хмурые, черные, небритые, под их тяжелыми взглядами очередь затихает, продавец вынуждена обслужить этих абреков, они победителями уходят, бабы плюются им вслед: «Казаков на вас, иродов, нема…». И если казаки где-то кого-то полоснут нагайкой подобного иммигранта, шум поднимается аж в московских коридорах власти: Национализм! Этнические чистки! Но терпение у людей на пределе. Даже  губернатор края в сердцах высказался: если дело с миграцией так и дальше пойдет, вскоре на Кубани выходцев из Кавказа проживать будет больше, нежели местного населения. Шутка ли сказать, за два последних года более ста пятидесяти тысяч мигрантов приехало. И издал постановление по регулированию миграционного вопроса. Когда Николай озвучил цифру приехавших мигрантов, у него спросили, а  кто их считал? Их в каждой станице не сосчитать. Ведь когда один приезжает и регистрируется, через месяц к нему весь аул перебирается безо всякой регистрации.
-Посчитать можно просто, - пояснил Николай, - по расходу хлеба. Если до того в станице потребляли хлеба шесть тысяч булок в день, то сейчас – девять. А населения по регистрации прибавилось от силы пятьсот человек. У меня на руках имеется справка о составе мигрантов, прибывших на Кубань, - он покопался в бумагах, достал листок, продолжил: - Вот, на первое января этого девяносто четвертого года, более всего прибыло русских – девяносто две тысячи человек. В основном это беженцы из Чечни и ближнего зарубежья, где обижают русских.
-Так, к русским у нас претензий нема… - выкрикнули из зала.
-Я понимаю. Но их тоже надо расселить, накормить и обогреть. Курдов не так уж много, всего две тысячи. А ставших «притчей во языцах» турок-месхетинцев прибыло тринадцать тысяч. И немного азербайджанцев – две тысячи триста человек. Вы правильно говорите, это официальная статистика, на самом деле, мигрантов больше, - продолжал Николай. Он почти успокоился, волнение прошло.
В зале зашумели, загомонили все разом, Чернову с трудом удалось успокоить зал. Николай подождал, когда пар выпустят, согласился:
-Есть такая проблема. Заполонили станицы иноверцы, не с вилами же на них идти. Решать этот вопрос необходимо законодательно.
Однако женщины не унимались. Видимо припекло их. Вскочила еще одна тетка в широкой темно-зеленой блузке, шумно высказала наболевшее:
-Та нет на них управы! Милиция на них сквозь пальцы смотрит, доит их, а кто ж дойную корову резать будет?! Все рынки заполонили, магазины, цены взвинтили – не подступишься!
Николай подождал, когда у нее иссякнет возмущение, рукой попросил присесть ее, продолжил:
-Мы, русские, сами виноваты в том, что приезжие открывают у нас, на нашей земле рынки и магазины. Потому что мы ленивы и долго раскачиваемся.
-Ага! А где у нас гроши? У их полон мешок денег… - опять выкрикнула та же тетка, Николай перебил ее вопросом:
-А если вам дать мешок денег, вы сможете открыть магазин в Грузии или Армении? – в пику ей обратился к залу кандидат в депутаты. - Или торговать на их рынке и не пускать туда местных?  Хотел бы я посмотреть, как это у вас получится.
По залу прокатился смешок, таким невероятным показался им вопрос.
-Вот видите, самим смешно, кто же виноват, что они у нас могут, а мы у них нет. А то, что милиция мышей не ловит, то вы здесь правы, но только в той части, что им выгодно с них взятки брать. Если бы захотели навести порядок, выселить, штрафовать, то нет у них четкого на то законного права. Для этого избирается Законодательное собрание, чтобы издавать нормальные правовые акты, в том числе и для урегулирования вопроса с миграцией.  Для этого и нужно выбрать депутата, который бы донес ваши чаяния до руководства края. Поэтому я решил баллотироваться в депутаты Законодательного собрания. Выбирать, конечно, вам. Посчитаете, что я  есть достойная вашего доверия кандидатура, постараюсь его оправдать. Дежурные слова, но это так. Со всей ответственностью могу только пообещать, что буду беспредельно честен, иду в депутаты не деньги добывать для своих нужд, а решать вопросы нашего общего с вами благосостояния.
-Все так вначале говорят. А как только дорвутся до власти, вмиг забывают свои обещания! – выкрикнул бывший агроном второй бригады, ныне пенсионер.
-А вы хотели бы, чтобы некто вышел на трибуну и сказал: выберите меня, я вас всех объегорю, дом с колонами себе построю и забуду про все свои обещания? - в зале прокатился хохот. Николай выждал, когда утихнет, продолжил: – А если серьезно, я приведу один пример: в 1877 году городским головой Екатиринодара был избран Василий Семенович Климов, молодой человек, чуть старше меня. Проработал двадцать три года, открыл десятки школ, две гимназии, построил больницу на улице Красной, водопровод, электростанцию, пустил трамвай. К чему я о нем вспомнил? Потому, что когда человек умер, хоронили его на общественный счет, поскольку личных сбережений не оставил. Честен был, не воровал.
-Вот и дурак! – заключил кто-то в зале.
-Молчи, сам дурак, - оборвали его. И чуть громче: - Нам бы такого голову в район. А то их меняют каждый год, а карманы набить успевают…
-Так-то ж когда было! В Ейске тоже голова Ненашев семнадцать лет правил, тоже чего много для города сделал, а кроме честного своего имени ничего не оставил, - солидно высказался бывший завуч школы.
-А вы говорите при власти нельзя быть честным. Можно! И должно! – убежденно проговорил Стаценко.
Напряжение спало, начали непринужденно задавать вопросы.
Вопросы самые разные: о земле – будут ли ее продавать или нет; о милиции – которая стала хуже бандитов; о бандитах – которыми никто не занимается; о наркоманах – их развелось, как сорняков на бураках, которые никто не полет, и так далее. Николай обстоятельно отвечал, хотя понимал, ничего нового от него земляки не услышат, то же самое рассказывают и обещают все исправить все кандидаты в депутаты.
Одна тетка долго слушала и рассматривала кандидата в депутаты, не вытерпела, наклонилась к соседке, сказала:
-Молоденький больно! И шо он в начальники лезет?..
Сосед справа услышал, возразил:
-И шо ж, шо молоденький! Ще вкрасты ниче не успел. И може ны будэ. А ти що прыходылы до его… - он махнул рукой, - на рожах напысано…
-Та так воно так… - согласилась тетка. – Шось ны вириться, шо вин зможе поднять зарплаты, як у нашего председателя, - с сомнением проговорила тетка, прочитавшая накануне листовку.
-Так це вин, канешно, загнув, - согласился все тот же сосед справа.
Николай видел,  как загомонили в зале, переговариваясь и делясь мнениями о кандидатуре их земляка, понял, надо закругляться. Кто-то успел выкрикнуть вопрос, о котором вскользь уже говорили:
-А в своей листовке ты говорил, шо ты за продажу земли, - поднял руку, встал и высказался, не дожидаясь разрешения, седовласый пенсионер.
-Никаких листовок я не распространял. Завтра в нашей районной газете выйдет статья, там все будет написано, кто и зачем распространяет подобные листовки. Ни одна политическая партия не выступает за куплю-продажу земли. Полагаю, поднимать вопрос о продаже земли преждевременно, - кратко ответил Николай. Вступать в полемику по вопросу купли-продажи земли не хотелось. На верхах за продажу земли, но с правовым регулированием этого вопроса не спешили.
-И правильно! – выкрикнул тот же мужик из зала. – А то будэ як в Эстонии, або в Латвии, прийдуть бывши хозяива, чи их потомки и скажуть: вернить все в зад.
-Такого закона, как в Прибалтике, чтобы возвращать бывшим хозяевам земли или недвижимость, - у нас нет. Иначе будет драчка. Да и не осталось у нас бывших хозяев, их еще в гражданскую войну истребили, - посмотрел в зал, спросил, нет больше вопросов, поблагодарил за внимание, чуть помедлил, не удержался, поделился сокровенным:
-Есть у меня мечта, – сходя с трибуны, громко сказал на прощание кандидат в депутаты, – восстановить в станице храм. Такой, каким он был до революции. Я видел снимок: красивее ничего в округе нет.
-Оце дило! – выкрикнул кто-то из задних рядов высоким фальцетом.
-А начертей вин нам?.. – выкрикнул другой, уже более басисто.
-А хто ж на его гроши дасть? – выкрикнул с места еще один пожилой крестьянин.
-Ничего, соберем! С миру по нитке… - уверил Николай.
-Так мы ж уже один раз собирали, - выкрикнул все тот же мужчина. – А попик те деньги тю-тю…  пропил или прижулил.
-За это его и убрали, - напомнил Николай. – Сейчас будем умнее, деньги сдадим в банк, расход - только целевой. Об этом подробнее поговорим потом, когда выберете меня, - улыбнулся в зал Николай и сошел с трибуны.
Сидел вечером, размышлял до головной боли, что он будет говорить в других станицах, где его не знают. В своей родной станице, где его знают, далеко не все будут за него голосовать. Что же говорить о дальних станицах. Его имя было на слуху в прошлом году, когда все газеты писали о нем, публиковались письма в его защиту. С одобрением встретили оправдательный приговор. Удивлялись. Не верили в беспристрастность местной Фемиды. Полагали, Николай заплатил за оправдательный приговор. Гадали только: сколько же надо дать денег, чтобы выйти на свободу?! Некоторые не верили в невиновность героя публикаций, злорадствовали: милиции достается от журналистов. Новые статьи о неправедных делах милиционеров по задержанию мнимого преступника, прибавили доверия к светлому образу борца с милицией, но не стали безоговорочным пропуском в депутаты.  Тем более, что соперники всеми силами пытаются доказать всем, что не все так чисто в тех публикациях. Грязные выборные технологии не обошли Николая.
-Коля, чи ты з ума зийшев, шо хоронить нас собрався?.. – спрашивали земляки, которые не присутствовали на встрече избирателей со своим кандидатом в депутаты.
Николай отвечал, листовки внимательней читать надо, под фамилией Стаценко другие инициалы. Не может же он каждой жительнице объяснять, в чем суть провокации однофамильца.
Мать смотрела на сына, ничего не сказала по поводу выступления, только вздохнула: «Тревожно у меня на душе, сынок…».

26.

По окончанию рабочего дня, Орловский позвонил своему заместителю и одновременно начальнику отдела уголовного розыска, спросил, закончил ли он дела, предложил вместе поехать домой, по дороге нужно потолковать.
Встретились в машине, подальше от лишних глаз и ушей. Опасались. В крае организовали службу собственной безопасности, методов ее работы еще не знали. Местное и краевое ФСБ тоже активизировались. Отъехали подальше, остановились в темном переулке. Орловский сидел за рулем, барабанил пальцами по баранке.
-Кто же его остановит? – нервно спросил он в темное лобовое окно.
Оба понимали, о ком идет речь, предвыборная кампания набирала обороты, в штабе Сидорова высказывалось беспокойство. Молодой парень перехватывает инициативу.
-Пуля, - жестко выговорил начальник уголовного розыска. – Помнишь, убрали конкурента, Арсена? Нет Арсена, нет конкурента.
-Тот был торгашом, - задумчиво возразил Орловский. – Люди в душе благодарили, что убрали такую нечисть. Никто особо не настаивал на розыске убийцы. А тут кандидат, журналист! Шуму буде-ет! Головы наши полетят. А если раскроют? Спецов с края нагонят, знаешь каких? Не чета нашим, - рассуждал вслух начальник местной милиции.
-Да где там раскроют?! Вон, в Москве журналюгу грохнули, Холодов –фамилия. Спецы тоже работают, а результата пока не видно, - напомнил главный в районе розыскник.
-Там профессионалы сработали, а у нас кто? Шушера! Запалится, и нас запалит, - посмотрел на своего коллегу, ожидая контраргумента.
-Запалит он Степана, нас-то он не знает, - возразил начальник уголовного розыска.
Орловский некоторое время угрюмо молчал, потом со злостью ударил по баранке.
-Что обидно? Ладно бы конкурент был стоящий! Например, начальник производства! Председатель акционерного общества, бизнесмен, а то – мальчишка! Сопляк! Клавка рассказывала, на хуторе коров пас. За ее дочкой ухлестывал, та его бортонула. Не могу понять, в чем феномен. Думал, раздавлю, как козявку.  Недооценил я его, ох, недооценил.
-А если припугнуть? – осторожно намекнул начальник УР.
-Организовывали, грозили. Общественники начали оберегать его. В отдел поступило заявление от избирательного штаба. Как правило, такие угрозы недейственны. Как укол булавкой слону. Кандидаты – парни подготовленные, с ними психологи работают, предостерегают не реагировать на телефонные угрозы, - пояснил начальник районной милиции, заодно давая понять своему заместителю, у него тоже свои возможности повлиять на ситуацию имеются.
-Что еще остается? Если только дорожно-транспортное происшествие на дороге устроить, - посоветовал начальник уголовного розыска. - Он же один по району гоняет. ДТП у нас гладко проходят. Экспертиза покажет, выскочил на встречку. Погода сам видишь, какая: сыро, скользко, - перечислял варианты начальник розыска.
-Мысль хорошая, только пока подстережешь его на дороге, организуешь, - выборы пройдут. Нет, Владимир Николаевич, ДТП не годится. Времени мало, - усомнился Орловский.
-А если стрельнуть так, чтобы пуля рядом с носом пропела. У него недавно ребенок родился. Может, струсит, - перебирал советы начальник УР.
-Тогда кого-то привлекать придется, - отреагировал полковник, но в голосе появилась заинтересованность.
-Докажем: пуля шальная. То ли со свадьбы залетела на радостях, то ли с охоты неосторожно пальнули в сторону станицы. А может, и доказывать ничего не придется. Мало ли что могло ему показаться. Раненых и убитых нет? А стреляют у нас частенько, - убеждал начальника его заместитель.
Орловский помолчал, покрутил носом, проговорил задумчиво:
-Припугнуть, конечно, надо, но чтобы это было действенно. Пожалуй ты прав, - взглянул на своего давнего соратника. – В случай чего, стрелки переведем на его конкурентов. Одним висяком  окажется больше, беда не большая.
Потер переносицу, взглянул на заместителя, ожидая реакции.
-Да какой висяк, Юрьевич! Кто заявлять будет? Этот пацан? И что он скажет, что мимо уха пуля пролетела? Ему такое и почудиться может, - горячо заговорил тот, чувствуя одобрение своего начальника. - Кто возьмет проверять заявление не о чем? Якобы ему показалось, что в него стреляли?! Если заявит, на смех поднимем: захотел за счет скандала рейтинг поднять, попиариться.
-А кому поручим? – покосился на коллегу Орловский.
-Тут у нас выбор небольшой, - вздохнул тот. - Поручим все тому же. Теперь ему на себя брать два или три трупа, роли не играет. А тут и убивать никого не надо. Работа не пыльная, - в голосе начальника УР засквозили радостные нотки, найдет хороший, бескровный метод решения вопроса. Орловский осадил его:
-Не нравиться он мне. Последнее время квасит много, или наркотой балуется. Засыплется, потянет Степку за собой, тот нас прихватит.
-Не успеет, - жестко проговорил коллега.
Орловский еще раз покосился на него, промолчал, подумал, вздохнул, проговорил тихо:
-Смотри! – предупредил он. - Как бы огонь не пришлось слезами тушить.

Наемный киллер Артур Калюжный в свои молодые годы имел бурное прошлое. Он прошел все горячие точки, ничего в этой жизни не умел делать, только стрелять. Он и сейчас ждал очередной заварушки, горячей точки, присматривался, какая сторона больше будет платить. А пока пил, бражничал, уверовал в свою безнаказанность, пьяным садился за руль, гонял по станице, в кафе задирал парней и девчонок. Знал, милиция его отмажет. Он не испытывал ни страха, ни угрызений совести. Понимал, вечно так продолжаться не может, его или убьют, или посадят. Каждый день проживал, как последний. Или надеялся, что всегда успеет сбежать туда, где горячо, и где никто не будет его искать.
Когда в условном месте  встретился с оперуполномоченным уголовного розыска Степаном Матюхиным, у которого он состоял на связи как агент, и тот протянул сверток с пистолетом, дал задание припугнуть кандидата в депутаты, фотографии которого висели на каждом столбе, Артур только хмыкнул. Припугнуть – не убивать. Подумаешь, возле носа шмальнуть! Для него, что два пальца об асфальт. В Приднестровье и Абхазии, где ему пришлось повоевать, он на спор у противника сигарету изо рта выбивал.
Оперуполномоченный Матюхин в свое время взял бывшего боевика на сбыте наркотиков. Сам боевик наркотики старался не употреблять, больше водкой баловался, приторговывал, поскольку канал из Абхазии остался. Другой работы не предвиделось, а жить на что-то надо. Тут перед дилеммой его и поставил оперуполномоченный: или в тюрьму идти, или работать на него будет. Кому же в тюрьму идти охота, если есть возможность увильнуть. Он и опера ни во что не ставил, дал подписку, чтобы отвязался. Но отвязаться оказалось не так просто.
-Что делать умеешь? – спросил его опер, когда беседовали первый раз.
-Убивать, - откровенно ответил он.
Не имея за плечами профессии,  привыкший к дармовым деньгам, он ожидал, чем закончится буча в Чечне, спиной чуял, там можно будет и поживиться, и адреналин выпустить. А тут ему в мирной станице предложили за деньги замочить какого-то хмыря, чурку кавказскую, и кто предложил? Оперуполномоченный! Он раздумывал недолго. Дело привычное. Не привычно только, что сотрудник милиции в роли заказчика.
Степан протянул сверток с пистолетом, предупредил:
-Не потеряй, смотри! Вещдок! На второй день должен  на месте лежать.
Тот пожал плечами: «Не впервой!».
Развернул сверток, скривил тонкие, девичьи губы.
-Опять ПМ?! Говорил же: для ближнего боя годится, а для стрельбы издалека – ни прицельности, ни убойной силы не имеет.
-Тебе не нужна его убойная сила. У тебя задача – наделать шуму, напугать. Макарыч хлопает достаточно шумно. Да и не такой уж он плохой. Завалил же Арсена, - напомнил Степан.
-Там в упор стрелял, делов то! А это тот же ПМ? – спохватился Калюжный, и внимательно всмотрелся в пистолет.
-Тот же, - подтвердил оперативник.
-Негоже это, - недовольно проговорил Артур. – В порядочных делах пистолет скидывают. Кто же на дело ходит с одной и той же пушкой, совсем, как дети, - ворчал Артур, старательно заворачивая пистолет в бумагу.
-Поучи еще! – проворчал оперативник, недовольно посмотрел на своего агента. – Не могу я его сбросить. Как вещественное доказательство хранится. Да и кто его у нас искать будет. Если только я сам! – недобро усмехнулся оперативник. Напомнил: - Тебе же не в цель стрелять. Впрочем,  если не нравится, - стреляй из своего. Навез, небось, целый арсенал под полом хранишь.
Артур деликатно промолчал. Отношения хоть и доверительные, но не настолько, чтобы довериться и рассказать о наличии у него личного оружия. Взвесил на руке сверток, и положил в сумку.
Артур за объектом недолго охотился. Да и объект не сложный: мальчишка, недоумок. Маршрут его быстро изучил. Все же станица – далеко не Краснодар. Удобно проследить, когда кандидат выходил из штаба, шел на стоянку за своей машиной, выезжал из станицы к себе домой. Выжидал, когда кандидат один останется. Один он не оставался. Возле него часто молодежь крутилась. Частенько сопровождала жена. Его провожали до последнего квартала, там он прощался, шел к машине один, и тут его можно подстеречь. Все это вычислил, собрался и… запил. Пил день, пил два, а потом и счет дням потерял. Степан нашел его на местной малине, с порога заехал в глаз, Артур отлетел на середину комнаты.
-Ты шо, сука, делаешь?! – зашипел Степан. – Тебе что поручили? Ты знаешь, какие люди за этим стоят?! Да тебя самого к стенке поставят! Где вещдок?
-На месте, - поднял мятое от перепоя лицо на оперуполномоченного горе-киллер.
-Выборы на днях, а ты, гад, прохлаждаешься, водку жрешь! Хочешь, чтобы тебя шлепнули?! Срок – два дня, или ты меня знаешь… - он схватил Артура за шиворот, поволок в ванную, открыл холодную воду, сунул голову незадачливого агента под струю. Тот фыркал, сопротивлялся, потом взмолился:
-Все, все, понял!
Степан брезгливо вытер руки о висящий в ванной чей-то не первой свежести халат, повторил: «Два дня!», хлопнул дверью, и ушел.
Калюжный понял, дело может принять для него плохой оборот, собрался, пошел проверить, стоит ли машина кандидата на стоянке, убедился – на месте. Болела голова от запоя, хотелось выпить, но боялся: сорвется, уйдет в запой, дело сорвет. Терпел до обеда. Подумал, черт с ним, не убивать же он собрался, а только в его сторону стрельнуть, дело не хитрое, можно и выпить. Тем более, на улице холодно, для сугрева просто необходимо вмазать.
Оставил свою машину за квартал от места маршрута объекта, спрятался за сетчатым забором стоянки, прислонился к дереву. Дул холодный промозглый ветер, Артур пил часто,   по глотку. Неизвестно, сколько на ветру стоять придется. Прикидывал, как лучше встретить кандидата. Надо же, чтобы пуля рядом прошла, иначе выстрела он может и не услышать. А хотелось, чтобы понял, выстрел не случайный.
Ждать пришлось долго, киллер изрядно замерз, его бил озноб, уже  и водка не помогала. Проклинал погоду, парня, которого он должен напугать, оперативника, который поручил ему недостойное его уровню дело. Он уже начал сомневаться, появится ли объект сегодня. И даже обрадовался, когда тот с женой показался. Баба, конечно, ни к чему, но не мерзнуть же еще и завтра. Да и завтра он может быть с нею.
-Хрен с ней, - подумал о жене киллер, - баба не помеха.
Выждал, когда жена чуть отклониться от мужа, для понта решил выстрелить между ними. Чтобы оба услышали и наделали шуму, подтвердили, что дело сделано им чисто. Вскинул пистолет, мушка плясала от озноба и выпитой водки, выстрелил, крутнулся, не оглядываясь, быстро пошел в сторону свой машины.  Женский вопль все же заставил его оглянуться. Казалось, с чего бы женщине кричать? Оглянулся и обомлел. Кандидат, которого он должен был всего лишь припугнуть, медленно заваливался набок, жена старалась его удержать,  хрупкая женщина не выдержала веса его тела, упала вместе с ним. У стрелка все оборвалось внутри. Он побежал. Перемахнул небольшой парапет, скрылся за углом. Добежал до машины, открыл дверцу, никак не мог попасть ключом в замок зажигания, пальцы дрожали.
-Все, каюк! – стучало у него в висках. – Такого промаха менты ему не простят.
Его даже не посадят, а тихо уберут, от этого стало еще страшнее. Машина взревела, понеслась по улице, проскочил свой дом, понесся в сторону Краснодара, только там, в большом городе можно спрятаться на некоторое время, а там видно будет.

27.

Николай шел с митинга под руку с Катей, настроение приподнятое, все хорошо складывалось. Соперники явно нервничали, это видно по оголтелой критике, обрушившейся на него, ничем не подкрепленной никакими доводами или документами, в борьбе все средства хороши. Саша Чернов опубликовал хорошую, большую статью о лже кандидате Стаценко Михаиле, который работает шофером в своем родном городе, штаб противников настоящего Стаценко купил того за две тысячи долларов. Левин подал на Стаценко Михаила в суд, чтобы по решению суда сняли его кандидатуру с выборов.
 Катя шла в ногу с ним, щебетала, говорила, что успела за полдня соскучиться по дочери, которая тоже скучает по родителям у бабушки.
Николай ощутил тупой удар в плечо, дернулся, боли сначала не почувствовал, только рука вмиг онемела. Через секунду внутри обожгло, огонь пробежал по верхней части тела, переместился вниз, к горлу подступила тошнота, ноги стали ватными, в глазах потемнело, в висках зазвенела оборванная струна. Пронеслось: вот и весь мой след в этой жизни. Короткий, никчемный, никем не замеченный. Хотел пройти еще несколько шагов и не смог. Сознание начало мутится, он потерял точку опоры, перестал ощущать под собой твердь. Катя впервые мгновения ничего не заметила, она слышала негромкий хлопок,  не обратила на него внимания, мало ли какой хозяин возится с металлом во дворе. Почувствовала - муж дернулся, увидела, как изменился в лице, мертвенно побледнел, лицо превратилось в маску, торопливо взяла его за руку, он стал на нее наваливаться, Катя поняла, он падает, ему плохо. Старалась удержать, приговаривая: «Ты чего, Коля? Что с тобой?», но он тяжелел, не удержала, упал и увлек ее за собой. И тут она поняла, произошло что-то необъяснимое, крови под одеждой она не увидела,  увидела на спине клок выдранной куртки, который на глазах начал темнеть. И она закричала. Улица оказалась пустынной. В иное время народ всегда толпился вокруг, им всегда хотелось побыть одним, но случалось то, что случилось, и вокруг – никого. На крик из калитки вышел мужчина из соседнего дома, на плечи наброшена фуфайка. Помедлил, мало ли пьяной молодежи бродит по улице. Сумел быстро оценить обстановку, подошел, приподнял парня,  поднять не смог, тяжелый, увидел кровь, впитываемую одеждой, приказал Кате: «Беги в дом, там телефон, вызови скорую и милицию!..». Снял фуфайку, подложил раненому под голову. Катя вихрем ворвалась во двор, хозяйская собака гавкнула на нее и замолчала, опешила от такой наглой смелости, а Катя ее и не заметила. Столкнулась на крыльце с хозяйкой, Катя закричала: «Где у вас телефон?!». Та недоуменно отступила, только рукой показала: «Там… А в чем дело?». Силы Катю оставили, она медленно сползла по косяку двери, присела на пороге, прошептала: «У меня мужа убили… Вызовите скорую… милицию…», и зарыдала в беспамятстве.

Орловский быстрым шагом вошел в кабинет начальника уголовного розыска.
-Выйдем, поговорим, - кивнул он вглубь коридора.
Тот по тону понял, произошло нечто непредвиденное. Отошли в условленное место, под лестницу на второй этаж, подальше от телефонов и возможной прослушки. Бывшие и настоящие комитетчики могли собирать компромат на подпольного миллионера с санкции или без санкции прокурора.
-Ты со своим как инструктировали этого дебила? – зло зашипел Орловский. От негодования у него тряслись губы, он схватил за предплечье коллегу и встряхнул.
-Нормально… как всегда… А что случилось? – попытался отстраниться начальник уголовного розыска,  Орловский цепко держал его.
-Случилось?! Ты не знаешь, что случилось?! – шипел Орловский, злость перехватила ему горло: - Этот придурок замочил его!..
-Не может быть! – опешил коллега.
-Э-э… может, не может… - Орловский отпустил плечо, почти оттолкнул, пояснил уже спокойнее и тише: - Группа оперативная выехала на место происшествия! Что делать будем? Где эту сволочь найти можно? Нам первым его надо поймать, иначе нам всем крышка, ты хоть понимаешь это?!
Начальник УР нахмурился, закусил губу.
-Как же так? – недоуменно проговорил он. – Ему же даны четкие указания: напугать, выстрелить рядом.
-Ах, какая теперь разница, какие инструкции вы давали! Ты понимаешь, что он за-мо-чил его-о?! – раздельно проговорил злым шепотом Орловский, готовый опять сорваться на крик, но приглушал голос, по лестнице могли пройти сотрудники управления.
-Откуда стало известно? – перешел на деловой тон начальник УР.
-Звонок в дежурную часть поступил из частного дома, - пояснил Орловский, заиграл мышцами лица, выражая крайнее свое недовольство.
-Так! Сегодня Степан дежурит, значит, он тоже выехал. Гильзу он подберет. А если не он подберет, то здесь заменим.
Начальник УР говорил спокойно, его спокойствие передалось Орловскому. Он только хмурился и кусал губы. Поставить карьеру и свое благополучие под один этот выстрел, в его планы не входило.
-Что за люди, ничего поручить нельзя!.. - в сердцах высказался начальник районной милиции. – Ты сознаешь, что теперь проиграно все. Если он окажется жив, народ заступится за него, проголосуют даже те, кто не думал о нем, - чувствовал, что не выдержит, все же сорвется на крик, махнул рукой, повернулся и пошел в свой кабинет.
Чуть позже к нему в кабинет позвонил начальник уголовного розыска. Говорили официально, дабы исключить намек на возможное причастие к происшедшему.
-Геннадий Юрьевич, на место происшествия выехала оперативная группа местного ФСБ, - доложил он.
-Час от часу не легче, - проворчал Орловский, - а эти-то зачем? Сами не справимся?
-Статья политическая. Их подследственность.
Орловский помолчал, спросил глухо:
-Кто первым приехал на место происшествия?
-Не знаю.  Думаю, - наши. Нам же первым позвонили. Приедут - расскажут. Потерпевшего увезла скорая.
-Что с ним? Насмерть? Или рана?
-Увезли без сознания, но живого. Болевой шок. Звонил в больницу, он в реанимации, готовят к операции. Предварительно – рана тяжелая. Пуля вошла в плечо, застряла под лопаткой, якобы жизненно важных органов не задела. Окончательный ответ дадут после операции.
-Хоть одна хорошая новость за весь сегодняшний день, - проворчал Орловский и положил трубку. А сам подумал: «Уж лучше бы замочили…».

А еще чуть позже начальник уголовного розыска позвонил, сказал удрученно, что гильзу нашли сотрудники ФСБ. У Орловского внутри оборвалось.
-Ты хоть понимаешь, чем это чревато? – глухо спросил он. На том конце провода деликатно молчали. Потом в трубку добавили:
-Это ничего не меняет. Пулю, которую извлекли из тела, они тоже забрали. Баллистической экспертизы не избежать. А в гильзотеке данные о пистолете уже существуют. Он числится за нашим отделом, как вещественное доказательство.
Орловский со злостью бросил трубку, задумался: по сути – это крах! Ему и сам выстрел не простят, не смог организовать общественный порядок во время предвыборной кампании. А когда узнают, что гильза выпущена из пистолета, который в свое время изымали у кандидата в депутаты Стаценко, а до этого из него убили предпринимателя, тут уж точно – головы не сносить. Получается, Стаценко стрелял в предпринимателя, а потом из этого же пистолета выстрелил в самого себя. Из пистолета, который хранится в отделе, как вещественное доказательство. А эти волкодавы докопаются. Сделают запрос в картотеку стреляных гильз, возникнет вопрос: где пистолет? Пистолет должен храниться при деле об убийстве. А пистолет «ушел» вместе с этим недоумком. «Вот и пришло времечко, когда надо вещички собирать», - пронеслось в голове. Он затравленно осмотрел кабинет, взгляд упал на сейф, в котором хранились деньги, ценности, нажитые «непосильным трудом». Здесь  их хранить надежнее, чем в банковской ячейке, а теперь все кончено. Этих денег может не хватить, чтобы откупиться от возможного уголовного преследования. Он со злостью грохнул кулаком по столу, подпрыгнул подаренный письменный прибор и папки с бумагами. Вновь зазвонил телефон, начальник уголовного розыска спросил, что делать будем? Орловский хотел рявкнуть: сухари сушить! Сам себя остудил, глухим голосом проговорил:
-Я написал рапорт об отставке, - хотя ничего еще не писал. - Принимай дела. Выборы надо сворачивать. Все равно теперь нам ничего не светит. Да еще двойник засветился, того и гляди полезет на трибуну с покаяниями. Надо договариваться, чтобы все сняли свои кандидатуры в последний момент. Выборы отменят, как безальтернативные.
-Упустили мы этот момент. С Алхазовым мы еще можем поговорить, с Сидоренко тоже договоримся, остальных наше отсутствие только подхлестнет. Да и по закону, наверное, поздно снимать свои кандидатуры с дистанции.
-По закону никогда не поздно, - устало отозвался начальник районного   РУВД,   замолчал, раздумывая.
-Давай чуть позже потолкуем, - вспомнил он о возможном прослушивании телефонных разговоров.

28.

Выборы в хуторах прошли быстро, народу немного, так же быстро закончились они и в хуторе «Советском». На избирательный участок, в местную школу, завезли продукты повкуснее и подешевле, народ повалил, каждый старался захватить побольше, боялись - не достанется. Бюллетени пересчитали быстро: тридцать восемь процентов голосов отданы за кандидата Стаценко Н.А, четырнадцать за Стаценко М.А., но он снял свою кандидатуру в последний момент, а вычеркнуть его из списка не успели. Тридцать два процента - отданы Сидоренко, три процента Алхазову, пять процентов – против всех, остальные голоса отданы другим, мало известным хуторянам кандидатам. Бюллетени положили в разные конверты, подписали, положили в урну и опечатали до утра.
Маринка от члена избирательной комиссии, знакомой по работе, одна из первых узнала о результатах голосования. Пришла домой, муж против обыкновения тоже пришел рано. Слегка навеселе, но не пьян. Маринка поставила на стол бутылку. Муж удивленно на нее посмотрел. Ранее она бутылки от него прятала, а тут выставила на стол.
-Дело одно надо провернуть, - сказала жена.
-Какое? – лениво спросил муж, и потянулся к бутылке. Она проворно перехватила бутылку, спрятала за спину.
-Надо залезть в школу и вынести ящик с бюллетенями, - жестко проговорила она. Муж на миг протрезвел, уставился на жену.
-Ты че? Сдурела? На кой ляд тоби це надо? – лицо его приняло слегка туповатый вид, от чего еще больше стал похож на дауна.
-Надо! – твердо сказала Маринка.
-Не-е, це дило подсуднэ, - отмахнулся муж и потянулся за бутылкой. Маринка отступила на шаг.
-Слушай ты, слюнтяй. Я много тебя о чем просила? Вон, ребенка и того, сделать не можешь!
Маринка все чаще упрекала мужа за мужскую несостоятельность, тому от ее упреков не по себе, поэтому и припадал к стакану. Она заговорила жестко, зло,  с убедительными нотками в голосе:
-Кто о цем узнае? Мы тихо, ночью, усе будэ шито-крыто! – уговаривала мужа Маринка, - а с милицией у мэнэ е договоренность. Ныхто шукать ны будэ. Давай, не раздумывай! – и она показала бутылку.
Муж посидел, подумал: «Делов то! Раму высадить, та ящик вынести!», проворчал: «Ну если шукать ны будуть, тоди можно…». Маринка поставила бутылку на стол, предупредила: «Ты только не перебери, а то тебя самого выносить придется…». Подсела к столу, накарябала печатными буквами несколько слов, сложила, передала мужу: «На, ось, положишь на столе там…». – «Ладно», - буркнул муж. Затея не нравилась ему, но поперек жены идти не хотел.
Поздним вечером прошли балкой к лиману с урной на плече, подождали, когда совсем стемнеет, торопливо жгли конверты с бюллетенями, а ящик забросили далеко в камыши.
Так закончились выборы в хуторе «Советском».

Николай поправлялся очень медленно. Иногда в забытьи всплывали картины прошлого, видел себя как бы со стороны. Он снова юношей шел по пыльной дороге с батогом на плече, впереди стадо коров. Ярко светит солнце, в небе носятся стрижи и ласточки. На душе легко и просто, нет никаких забот. Проходил мимо домов хуторян, видел дом Завьяловых, и у него начинало учащенно биться сердце, словно ожидал, что сейчас Мария выйдет за калитку. Она не выходила, и он медленно проходил мимо, ушла из его жизни Мария навсегда. Даже в грезах не приходит.
Каждый день в больнице находилась жена, ей даже койку поставили рядом, благо его поместили в одноместную палату. На нервной почве у Кати пропало молоко, дочь пришлось вскармливать искусственным молоком, которое трудно достать в станице, Сергей Юрьевич присылал из Краснодара. Первые дни она не выходила из палаты, дома с дочерью сидела бабушка. Муж лежал без сознания, а врач советовал ей говорить с ним, будить его сознание. Она держала его за руку, приговаривала: «Коля, миленький, не покидай меня… Я же умру без тебя… У меня никого никогда не будет роднее, чем ты… Роднее чем папа и мама… Я всю жизнь буду любить тебя, ты только поправляйся… Ну ее, эту политику, жили без нее и еще проживем. Все краевые газеты напечатали о покушении на тебя. Все жалеют и сочувствуют… Милиции понагнали из Краснодара, только что толку… Уходи ты, Коля, от этих дел… У тебя есть газета, я вновь пойду в школу детей учить… Ты только поправляйся…». Позже, ему казалось, что он слышал слова жены, или ему казалось, что слышал. В душе зрело к ней теплое чувство любви и признательности за такую самоотверженность. Когда мужу чуть полегчало, миновал кризис, она начала ездить домой, скучала по дочери, ее меняли мать и сестра, у палаты добровольно дежурили ребята из предвыборного штаба. Мать, которая только плакала, и все уговаривала сына: «Да брось ты эту политику, Коля! Ты же бачищь, шо творится вокруг…». Он попросил Катю уговорить ее, чтобы она не приезжала в больницу, не мог видеть ее слез. Только Катя тоже поддерживала мать: «Коленька, мне нужен живой муж, а не мертвый депутат». «Погоди, жена, дай оклематься, потом решать будем, как жить дальше», - слабо отбивался Николай. Он не расспрашивал, как прошли выборы.
Как только ему стало совсем полегче, и он уже мог есть самостоятельно, навестил Саша Чернов и доложил о результатах выборов. Он и до выборов с окружающими вел показательно бодро, дескать, ничего не произошло, жив и ладно! Этим поступком неумные конкуренты  подняли рейтинг Николая. Штаб продолжал работу без своего кандидата. Он не выбыл из предвыборной гонки, так как не убит. Но чем ближе становился день выборов, тем мрачнее становились члены его штаба. Рейтинг Николая после ранения повысился, только голоса будут уходить к его однофамильцу, избиратели не очень вглядываются в инициалы. После статьи в газете, Стаценко Михаил сам пришел к председателю избирательной комиссии и попросил снять его кандидатуру. Председатель  попытался уговорить кандидата в депутаты, а сам тут же позвонил в штаб Сидоренко и Орловскому. Те попросили задержать его до их приезда, но Стаценко номер два написал заявление, в присутствии членов комиссии вручил его председателю и исчез в неизвестном направлении. Орловский перекрыл дорогу на Славянск, а тот укатил к своей знакомой другой дорогой, Толик и Георгий о ней знали, а в штабе Сидоренко не знали. Только спустя месяц после выборов, когда Николай мог адекватно воспринимать события, Саша пришел совсем грустный, сел рядом, тяжело вздохнул.
-Не тяни, - попросил Николай. – Рассказывай?
-Две новости: одна хорошая, другая плохая. С какой начать? – уныло спросил Саша.
-Подсласти сначала пилюлю, - попросил раненый.
-Ты с приличным перевесом победил в родной станице и хуторе. С незначительным отрывом победил в районе, проиграл в двух станицах. В целом по району победил ты, - докладывал главный редактор и член штаба.
-В чем же заключается плохая новость? – спросил Николай и напрягся.
-Избирательная комиссия приняла постановление, согласно которому результаты голосования предлагает признать не состоявшимися из-за многочисленных нарушений закона о выборах. Во-первых, наша статья о твоем однофамильце сыграла роль. Он понял, в какое дерьмо вляпался, снял свою кандидатуру, укатил в родной Славянск не попрощавшись. Не прошли кандидатуры  соперника директора сахарного завода подписи в их листах оказались поддельными. В хуторе Советском, по соседству с твоим родным, выкрали ночью урну с бюллетенями. У тебя там есть враги?
-Я там был всего пару раз в юности. Почти ни с кем не знаком, - удивился такой новости Николай.
-Странно! Безграмотную гневную записку оставили именно в твой адрес, - проговорил задумчиво Саша. Помолчал, раздумывая над превратностями судьбы, спохватился: - Далее, - продолжал рассказывать о нарушениях выборов Саша, - в соседней с тобой станице проголосовало больше человек, чем занесено в избирательные списки. Кто-то подбросил лишние бюллетени в урны. В районной станице в избирательные списки внесено меньше на пять тысяч с лишним избирателей, так штаб директора сахарного завода расчищал себе путь для победы. Члены избирательной комиссии не везде оказались на высоте, не подписали избирательные листы. Председатель комиссии вроде подыгрывал нашим недругам, а тут проявил принципиальность. Не верю, что совесть проснулась, наверное, испугался. Тут следствие работает, проверки начнутся. Не только его шокировала политтехнология соперников, которые действовали нахраписто, нахально, кто-то физически попытался убрать тебя с пути.
-Не ясно, кто?! – тут же заметила Катя, присутствующая при разговоре.
-Ясно. Но это нужно доказывать, - согласился Саша. - Короче, нас ждут повторные выборы, - решительно сказал он и посмотрел на Катю. Та из-за спины показала ему кулак. Николай ничего не сказал. Нависла пауза.  Глядя в потолок, несостоявшийся депутат процитировал слова песни:
-«А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг…». Вот мой миг и промелькнул…
-И какой твой самый лучший миг? – спросил Саша грубовато, ему не нравилось пессимистическое настроение друга.
-Когда коров пас, книги читать любил, и ни о чем не думал, - улыбка чуть тронула уголки его губ.
-Прошлым жить нельзя. «Вечный покой - пусть тебя он не радует…» - продолжил он тот же мотив. - Мы еще побарахтаемся. Теперь нам немного легче. Орловского уволили, он исчез со станицы. Видимо за него всерьез взялись.
-Этот выйдет сухим из воды. Кто вместо него? – спросил Николай.
-Начальник уголовного розыска. Темная лошадка, он все время в тени Орловского незаметно работал, посмотрим, как поведет себя. Все же новая метла, - пояснил Саша.
-Хрен редьки не слаще, - тяжело дыша, ответил раненный, он еще уставал от долгого разговора. Катя напряглась, схватила стакан с водой, поднесла к губам. Муж отпил совсем немного, отстранил руку Кати.
-Поживем – увидим, - уклонился от обсуждения кандидатуры нового начальника районного отдела внутренних дел Саша. – Тебе привет передавал Алексей Леонидович. Велел поправляться. Заедет на днях.
-Спасибо. Он навещал меня. Только я тогда совсем плох был.
-Бывали хуже времена, но не было подлее, - грустно резюмировал Саша.  – Сергей Юрьевич звонит чуть ли не каждый день. Интересуется, какая помощь нужна, какие лекарства.
-Спасибо. Катя говорила мне, - одними ресницами поблагодарил раненый, откинулся на подушку, испарина покрыла лоб.
-Он раньше всех сообщил мне, кто первым пришел в выборах. «Отечество!»
-Я так и знал, - слабо кивнул Николай. – А что «Выбор России?»
-Пролетели. Полный крах! Винят в этом Дьяконова, который полагал, его имя привлечет к ним кубанцев. А его имя их оттолкнуло. Теперь там сплошные склоки, ругань и разлад. Полностью пролетели демократические партии. Коммунисты тоже отстали, взяли всего два места. Даже прокоммунистический батько Кондрат высказался против них: «Если сегодня коммунисты выйдут на политическую арену, нам не миновать гражданской войны. Надо спасать Россию не социалистическую, не капиталистическую, а такую, какой она есть сегодня».
-Порозовел наш батько, - улыбнулся Николай.
-От казаков в Законодательное собрание прошли атаманы Всекубанского казачьего войска Громов и Лень, - продолжал информировать друга Саша Чернов. Николай слабо кивнул, откинулся на подушки.
Катя взмолилась: нельзя так много говорить, Коля еще совсем слаб. Саша с готовностью встал, извинился, пожелал: «Поправляйся, дружище… Зайду через день», и вышел без долгих прощаний.

Новый 1995 год Николай Стаценко встречал в палате. Приехали все родственники, друзья. Палата не могла вместить всех желающих. Врачи смотрели сквозь пальцы на подобное нарушение режима. Главврач, делая обход, заметил:
-Станешь большим начальником, и будешь нас же ругать, что нарушаем режим больных.
-Иван Лукьянович, так Новый год же! – восклицала Катя. – С живым и почти здоровым мужем встречаю! Благодаря Вам, Иван Лукьянович!
Раненого после случившегося покушения хотели перевезти в Краснодар,  главный врач не дал этого сделать, сказал: сам справится и будет нести ответственность за выздоровление раненого. Первое время он не уходил из больницы, когда кризис миновал, сказал Кате и матери, теперь можно перевозить в Краснодар,  Катя и мать  уже сами не захотели. Поверили во врача и возможности районной больницы.
-Как я могу вас ругать, Иван Лукьянович, а если бы вы не спасли меня, тогда бы возможности такой не было, - засмеялся Николай.
Все желали быстрого ему выздоровления, скорейшего возвращения в строй.
-Как ни странно тебе покажется, Николай Александрович, - официально обратился к нему Саша Чернов, - но после этого вопиющего случая, у населения пропал страх перед милицией. Они поняли, что есть нечто выше, чем местный беспредел сотрудников милиции. Они могут постоять за себя, а если не могут, есть газета, есть инстанции, куда можно обратиться за помощью. И  этому способствовали наши разоблачительные статьи, после которых многих сотрудников районной милиции уволили из органов, подал в отставку прокурор района. Так что мы есть сила! За это и выпьем! – и он разливал всем шампанского.
 Полной неожиданностью для Николая оказалось появление в палате через три дня после Нового года дяди Гриши, давнего знакомого по камере. Зашел эдакий крестьянин, на которого нечаянно надели дорогое респектабельное пальто. Принес полную авоську мандаринов, покачал их над носом Николая, проговорил с теплотой в голосе:
-Братки из Абхазии прислали, чтобы поправлялся.
-Дядя Гриша, какими судьбами, вам же чалиться еще не один год предстояло, - заговорил он на языке камеры. Он попытался привстать,  тот остановил:
-Лежи, лежи… Я тут рядышком посижу.
Он пододвинул стул, по-стариковски покряхтел, присел у кровати.
-Я давно откинулся. Но, то история долгая. Мог бы и раньше зайти,  не хотел компрометировать. Тебя и так упрекали за ту отсидку, говорили, за бабки вышел. Токо я ж знаю: откуда у тебя бабки, ты гол, как сокол. А счас решил навестить раненого, тут корреспондентов нету.
-Я рад, дядя Гриша, видеть вас на свободе, - улыбался Николай, все никак не мог прийти в себя от некоторого изумления. Кого, кого, а дядю Гришу он никак не ожидал увидеть.
-Что такое свобода? Свободным можно быть и в тюрьме. Я решил посмотреть, как ты справляешься с недугом, а заодно решить один деликатный вопрос, - он повел глазами по палате, остановил свой взгляд на Кате, сказал ласково: - Ты, девонька, выдь, погуляй. Мне тут потолковать с парнем надобно.
Катя недовольно поджала губы, Николай едва кивнул ей, она тут же вышла. Дядя Гриша подождал, проводил взглядом, когда дверь за нею закрылась, наклонился, сказал: - Тут наши пацаны прошуршали, вычислили того паганца, который в тебя стрелял. За ним менты охотятся,  мы возьмем его раньше. Что делать с ним прикажешь? Хочешь, вверх ногами повесим, или на коленях приползет прощения просить? – спросил бывший зэк. Николай от удивления чуть не потерял дар речи. Быстро нашелся:
-Дядя Гриша, вы же мою позицию знаете. Я за правовое решение вопроса. Сдать его надо, только не местной милиции. Пусть расскажет, кто его послал, кто заказчик.
Дядя Гриша укоризненно покачал головой.
-Ты тоже знаешь нашу позицию. Мы своих негодяев ментам не сдаем. Судим сами. За беспредел ответит по полной программе. Тем более, что заказчики не мы, не наши братки.
-Тем важнее его надо расколоть, - загорячился Николай. – Заказчики кто-то из противоположного штаба. Нужны доказательства.
-Не беспокойся. Расколем. Все расскажет, - спокойно проговорил дядя Гриша.
-А дальше что?!
-А вот ты и решай, что делать с ним и этой информацией, - спокойно проговорил дядя Гриша. – За тем и пришел.
-Дядя Гриша, дело не в нем. Он шестерка. Его сейчас убрать, только на руку заказчику. Они его и сами замочат, если найдут первыми. Нам нужно обнародовать его показания, выявить заказчика, тогда это будет бомбой, - убежденно говорил дяде Грише бывший сокамерник.
-Хорошо! Я организую его встречу с журналюгами, - согласился он с доводами Николая. - Ты кого порекомендуешь? – спросил дядя Гриша.
-Главного редактора местной газеты  Александра Чернова. А для убедительности  и подстраховки – из нашей газеты Яшу Белогривова. Саша навещает меня, а Белогривову в Краснодар позвонит жена.
-Заметано. Ты поправляйся, - привстал дядя Гриша. – Парни тебе привет передавали. Емеля семь лет схлопотал, сидит на юге… Магаданской области. Остальные тоже разные сроки отхватили. После того, как ты студента вызволил, они тебя зауважали. Я тебя еще навещу. А если не смогу, придет к тебе такой… - дядя Гриша показал объемные бицепсы, - качок с бритым затылком, в малиновом пиждаке. Передаст привет от меня, можешь ему довериться. Он все организует, как ты скажешь. Нам встречаться – сам понимаешь… сразу приплетут помощь  уголовного мира.
-Дядя Гриша, я вас уважаю.  И встречаться с вами мне не зазорно. Но мне действительно не нужна помощь уголовного мира. Иначе такое распишут в газетах… - виновато проговорил Николай.
-Так мы и не помогаем тебе двигаться в депутаты. Мы так же, как и все граждане возмущены, и хотим наказать зло. Ты можешь все отменить, мы не станем его искать. Ты же понимаешь,  милиция найдет только труп. Они сами же его и уберут, - приостановился дядя Гриша, внимательно посмотрел на раненого.
-Вы правы. Найти его нужно. Пусть выступит перед журналистами, перед видеокамерой. А там отпускайте его. После этого никто убивать его не станет, - попросил Николай.
-Он сам повесится, - кивнул дядя Гриша, и шаркающей, стариковской походкой пошел к двери.  На полпути остановился, добавил: - Ты вот что! Если у тебя ничего не получится с депутатством, а к повторным выборам ты можешь не успеть выздороветь, они там и так торопятся, пока ты тут прохлаждаешься, - приходи к нам. Нам нужны толковые ребята.
-Спасибо, дядя Гриша, - усмехнулся Николай. – За то, что толковым почитаете, - уточнил он.
-Не за что! – в тон ответил старый зэк. – Ты не иронизируй. Думаешь там, во власти, лучше моих ребят сидят. Такие же отморозки, только при власти. Еще неизвестно, кто хуже. Ты подумай! – и пошаркал дальше. -  Поправляйся, - уже от двери проговорил он.
-Спасибо за то, что навестили, - запоздало, вслед крикнул Николай.

Когда дело шло к поправке, пускать к нему в палату начали всех друзей. Приехал Толик, привез моченных яблок, баночку меда. Начал с вопроса, какое ощущение было после того, как его прошила пуля.
-Да иди ты! – отмахнулся Николай. – Станешь у забора, а я в тебя шмальну. Почувствуешь ощущение. Ты лучшее скажи, нашли вора избирательной урны в Советском? – спросил он.
-Так хто ж его ищет? – удивился Толик. - Кому интересно найти и убедиться, что в ей за тебя голоса отданы.
-Заказчиками могут быть конкуренты, но чьими руками они это сделали? Ясно, что выкрал кто-то местный, не чужие же казачки налетели! – высказал догадку Николай. И проговорил в недоумении: - Кто же тогда в моих врагах там числится? Я на танцульки туда не ездил. Почти никого там не знаю. Приезжал в хутор пару раз в юности, да агитировать за свою персону заехал. Все!
Толик слегка помялся, потом сказал с ужимками:
-Я не говорил тебе, не хотел расстраивать,  сейчас скажу: когда я собирал подписи в твою пользу, пришел к Маринке Филипповой. Я с ней вась-вась, тебя она хорошо знает, ваши мамки дружили, и вообще, с нашего хутора. Думал, она мне поможет подписи по хутору собрать. А она окрысилась, говорит, та шоб я за него голосовала? Ни в жисть! И соседям всем накажу!.. И долго плевалась в твой адрес. Весьма озадачила меня она своим поведением.
-Я же в женихах числился, может, за это обижена? – изрек предположение Николай,  а про себя подумал: «Мстительная особа!»
-Так, когда ж то было?! – не поверил Толик, но тут же поджал губу: - Хотя бабы такого не прощают, - согласился он.
-В конце концов, не Маринка же залезла в клуб и вынесла  урну. Не женское дело урны на себе таскать, - высказался Николай.
-На себе урну она, конечно, не тащила,  организовать вполне могла, - согласился с ним шурин. – Только вряд ли это бабе нужно. Если только попросил кто?.. – пожал он плечами.
-Теперь-то чего рассуждать. Выборы все равно признаны недействительными. Готовиться будем к повторным выборам. Теперь я еще злее буду. За одного битого - двух не битых дают, - зло выговаривал выздоравливающий кандидат, и покосился на дверь, не слышит ли Катя.
-Я тут узнал: избирательная комиссия торопится провести повторные выборы до твоего выздоровления. По секрету поведал главврач: его попросили не выписывать тебя до выборов. Видимо, кто-то неплохо проплатил повторные выборы, - и тут же с уверенность озвучил догадку: -  Впрочем, ты и так не успеешь оклематься до повторных выборов.
Николай замолчал. Подумал: друг прав. Не хватит ему здоровья на повторную предвыборную гонку. Даже если его выпишут из больницы, реабилитация произойдет не раньше лета. Вздохнул, сказал с горечью:
-Всегда знал, что политика дерьмовое дело. И выборы честными не бывают. Но что бы так нагло, беспардонно! Тогда и я сволочным стану. Такими же, как они. А там посмотрим!

Еще через полмесяца в районной и краевой газете вышла статья с интервью с неким Артуром Калюжным, который «добровольно» согласился дать показания журналистам о покушении на кандидата в депутаты Стаценко Николая Александровича. В подробном интервью рассказал, что совершить выстрел его попросил оперуполномоченный районного РУВД Матюхин Степан. Он же передал ему оружие, которое незадачливый киллер готов вернуть  через журналистов в управление милиции. Однако указал, что ранение было случайным, кандидата не заказывали убивать, его хотели только попугать, ранил кандидата по своей оплошности сам стрелявший, пояснил, что сильно выпил в тот день. На вопрос: приходилось ли ему по заказу тех же сотрудников милиции еще в кого-либо стрелять, - ответил отрицательно. После выхода этой статьи другие журналисты тоже хотели побеседовать с наемным стрелком, но его и след простыл. Говорят, его видели сначала в Ингушетии, а потом в Чечне. Не смогли журналисты найти и оперуполномоченного Матюхина, он скрылся на второй день после выхода статьи. Начальник РУВД подал в отставку еще раньше, до выхода статьи, начальник краевого управления отставку принял. Возбужденное уголовное дело о покушении на убийство кандидата в депутаты приостановлено за розыском исполнителя.
Позже Чернов рассказывал, как их с Яшей и телеоператором везли на встречу с горе-киллером. Как в детективном кино, завязали глаза, долго везли в предгорьях большого Кавказа, привезли в неизвестно какое селение, в комнате развязали глаза. Калюжный сидел уже в комнате, изрядно помятый, но спокойный, только глаза выдавали затаенный в нем страх. Отвечал внятно, откровенно на все вопросы, касающиеся стрельбы в тот день. Но ничего не рассказал о других своих делах. Всю беседу сняли на пленку, все записали. Увозили их обратно так же с завязанными глазами, на станции Кавказской посадили в поезд и отправили в Краснодар. Организация  встречи проведена лучше, чем это бы сделали государственные или силовые органы.
И Чернова, и Белогривова с телеоператором допрашивали сотрудники ФСБ, милиции, прокуратуры, их чуть не обвинили в сговоре с бандитами, многие краевые политические деятели доказывали, что пленка – фальшивка, никто с исполнителем не встречался. Дескать, в погоне за сенсацией журналисты на все готовы, даже на подлог. Но статья в газете вышла, некоторым она жгла совесть, многие газеты перепечатали материал, кубанцы читали, возмущались,  вскоре события похлеще этих захлестнули Кубань, история с покушением на кандидата в депутаты отошла на второй план.
В Чечне начиналась полномасштабная война. Это от Москвы она  далеко. А здесь, на Кубани, мятежная республика находилась рядом. 12 декабря во Владикавказе прошли безрезультатные переговоры, в ходе которых Чечня отказалась признать себя субъектом Российской Федерации. В Новогоднюю ночь начался самый бездарный штурм Грозного, в ходе которого погибло много российских солдат и уничтожено половина бронетехники. Так отметил свой день рождения лучший министр обороны всех времен и народов Павел Грачев.

Когда выздоровевший раненный бывший кандидат в депутаты Стаценко Николай вышел на крыльцо больницы, посмотрел на скупое весеннее солнышко, подумал: «Что за жизнь! Лета не видел – в тюрьме провел. Зимы не видел – на больничной койке провалялся!». Вздохнул и пошел навстречу весеннему солнышку.

После всех передряг потянуло Николая в хутор. Так захотелось просто пройтись по улице своего детства, вдохнуть запах лимана, понимал, не скоро теперь свидятся. Хутор он вспоминал в редкие минуты просветления, когда сознание было еще мерцающим. И он осуществил свою мечту. Оставил Катю с дочерью у ее мамы, сам пошел к бывшему своему подворью. Ранее весеннее солнце слепило глаза, журчали ручейки, стекались в огромные лужи вдоль дороги. Лиман очистился ото льда, только посередине не успела растаять грязно-молочная льдина. Воробьи громко и беззаботно чирикали, плескались у края небольших лужиц, прыснули из-под ног, уселись на соседний штакетник, продолжая весело чивкать и отряхиваться.
На душе спокойно и умиротворенно, и почему-то чуть-чуть грустно. Словно не было за спиной прожитых десяти лет и передряг последних месяцев. И он вновь юный мальчишка идет вдоль хутора, и никакие заботы не гложут душу. Бывшая их хатка показалась ему такой маленькой, неказистой, даже засомневался, как в ней можно было столько лет жить. Сейчас в доме никто не проживал, последние хозяева съехали в поисках лучшей доли, оставили его, не сумев продать. Он зашел во двор, огляделся. Сарай смотрел на него пустыми глазницами, дверь качалась на ветру. Его еще отец строил, сколько лет прошло, а сарай стоит, запустение от отсутствия хозяйской руки. Заглянул вовнутрь, одичавшая кошка прошмыгнула мимо него, скрылась за палисадником. В дом зайти не решился, хотя видел, замок на двери держится на честном слове. Потоптался, глянул на заросшую прошлогодней травой тропинку вдоль огорода к берегу, сколько раз по ней они с матерью и сестрой ходили на лиман. Мать прожила здесь, в этом доме, половина своей жизни. И считала себя счастливой. Здесь родились ее дети. В этом доме она обрела свободу и покой. Жизнь не была безоблачной, тяжелый крестьянский труд вымотал, высосал последние жизненные соки. Ей чуть больше пятидесяти, а все называют бабушкой.  Окинул прощальным взглядом подворье. Яблони те же, что остались от его детства, темнели мокрой корой, предчувствовали скорое пробуждение. Лазили по веткам с братьями Зябликами и Комаровским, под их кроной устраивали игрища.
Как давно все это было!
И как недавно!
Вышел и побрел вдоль домов хутора, припоминая, кто, где живет. Хотел пройти в тот конец хутора, никуда не заходя, а на обратном пути навестить всех, кто был близок ему. Вышел на дорогу, налево пойти, там дом Зябликов, Непейводы. Дядю Валю он давно не видел, осталось к нему теплое сыновне чувство, краем уха слышал, что у его матери что-то не срослось с ним в молодости, чуть не стал ему отчимом. Но мало ли чего люди наговорят. За его домом живут Зяблики. Васька почти оправился от травм,  левая нога плохо сгибалась, никогда ему не играть в футбол, его даже в армию не призвали, дали третью группу инвалидности. Никто наказания за его увечье не понес. Лешка Завьялов по-прежнему работает в милиции, получил очередное звание. В станицу наведываться не любит, снимает жилье в районной станице. Мать подарила ему новенькую автомашину «Ладу». Он на ней изредка приезжает домой, ненависть жителей он ощущает еще на подъезде к станице. Как-то остановился в  центре, пока в магазин ходил, кто-то ножом пропорол ему все четыре колеса.
Николай вздохнул и пошел в противоположную сторону. На дом Комаровских не взглянул, здесь часто бывает, теперь как родной.
Далее дом деда Дзюбы, когда-то шумное многолюдное подворье. Ныне двор опустел. Дед умер, а вслед за ним отец Дзюбы сгорел от водки. Дед фронтовик, на его могиле военкомат поставил памятник со звездой, от которого в свое время отказался дед Ваня. Теперь во дворе хозяйствует Тонька с детьми, муж казакует, или с мужиками водку пьет на фермах.
Во дворе Аникеевых кто-то мелькнул, должно жена, скрылась в летней кухне. Людей на улице не видно, со двора некоторые прикладывали ладонь козырьком к глазам, приглядывались к одиноко идущему парню,  не узнавали. Он низко на глаза натянул фуражку, поднял воротник. Люди из-за плетней вежливо здоровались, подслеповато щурясь на неласковое солнце,  когда узнавали, он уже проходил вперед, и не оглядывался.
Дом Завьяловых все такой же, за годы не изменился, того и гляди выйдет их бабка выгонять корову,  нынче не сезон, коров никто не выгоняет, да и в доме давно живут чужие люди. А вот Марию молоденькой девушкой почти уже не помнил. Помнил такой, какой видел ее последнее время: чуть крупной, с усталыми от забот глазами.
За двором Ольки Калмыковой пустого плана нет. Ничего не осталось от свидетеля мужского становления хуторского парня. На пустом месте вырос дом из красного кирпича. Выстроился какой-то крупный чиновник из Краснодара, огородил дом высоким каменным забором, посередине железные ворота с коваными вензелями наверху. Первая краевая ласточка успела построиться, остальные пустые планы у берега лимана ждут своего череда, земли давно скуплены.
Двор крестной в запустении, чувствуется отсутствие мужской руки. Евсей Архипович жив, но совсем плохой, уже не в памяти. Тетя Рая ухаживает за ним по мере сил и возможностей. Он решил зайти к ним на обратном пути, несмотря на укоризненный взгляд крестной. Возможно, последний раз увидит Архипыча живым.
Слева через дорогу пустой план бывшего двора полицая Гаврилы Сушкова. Хатки уже нет, завалилась лет десять назад. Все вокруг заросло молодой порослью акаций, сухие бодылки бузины и крапивы заполонили все свободное пространство. Никто не захотел строиться на этом месте. Выросло поколение, которое не помнит Гаврилу, а место по-прежнему почитается проклятым.
Далее детский сад, лавка, в которой мать познакомилась с отцом, начальная школа, клуб все такой же, только теперь никто в нем фильмов не крутит. Памятник Ленину с дороги почти не видно, скрылся в зарослях сирени, сейчас листьев нет, а летом никто уже и не заметит памятник, легенду хутора.
Медленно прошел мимо домов Криволапова, Набоки, Кузьмина – последнего секретаря комсомольской организации колхоза. Остановился у дома деда Вани. Лавочка стояла на том же месте, такая же крепкая, как и прежде, сверху отполированная дубовая доска, ему захотелось посидеть. Присел, прислонился спиной к забору. Если бы сейчас вышел дед Ваня, присел рядом, Николай о многом бы рассказал ему. Да и дед бы обрадовался ему, как радовался всегда, когда Николай приходил к нему. «О, навестить прыйшов?! Оце добрэ!» - говорил он, лаская его взглядом подслеповатых старческих глаз. Такую трудную жизнь прожил, а душой не ожесточился, - думал Николай, - потому что в Бога верил. Подумал: нужно зайти, спросить у дяди Димы, сохранились ли иконы? Пусть еще немного похранит, восстановим церковь, достанем с горищ иконы, повесим в новой церкви, еще одна память деду Ване останется.
Кинул взгляд далее по улице, недалеко дом Виктора Сташко. Мать умерла прошлым летом, не выдержало сердце матери извечной тоски по сыну. Отец остался один, справляется по хозяйству кое-как, потерял интерес к жизни. Напротив тетя Дуня Полковая, приглядывает за одиноким стариком.
Николай присел на лавочку деда Вани, уходить не хотелось, и идти дальше тоже не хотел. Ранее весеннее солнышко пригревало его, над дорогой курился парок.
Он смотрел на солнце, щурился, и улыбался…



Эпилог.

Страна вступала в новую для себя полосу жизни. Полосу разгульной преступности, наркомании и проституции, средневековой коррупции, нищеты и забастовок. Годы, когда Россия ввяжется в затяжную войну с чеченскими сепаратистами, терроризм станет неотъемлемой частью всего цивилизованного мира. Правоохранительные органы пассивно наблюдали за ростом организованной преступности, не имея ни сил, ни средств, а главное – материальной базы, чтобы ее осилить. Криминалитет проникал в коридоры власти.
Двухмиллионные вооруженные силы страны, работники спецслужб были отодвинуты на обочину жизни. Командиры частей начали сдавать в аренду сомнительным коммерческим структурам военные объекты, площади, казармы, продавать в рабство своих солдат. Разворовывалось и продавалось на сторону военное имущество, оружие, в том числе секретное. Десятки тысяч учителей, врачей, ученных оказались невостребованными и ненужными. Закрывались НИИ, ученные уезжали на запад, оставшиеся месяцами не получали заработную плату.
Выросла задолженность России западным банкам, одновременно росла задолженность и внутри страны – перед работниками бюджетной сферы и пенсионерам. Росла безработица. Упадок чувствовался во всем: ухудшались показатели здоровья нации, в духовной сфере – закрывались библиотеки и музеи, разворовывались церкви и монастыри, театры еле сводили концы с концами.
Теневая экономика подчеркивала слабость власти, помогало в этом отсутствие нормального экономического законодательства. Свободное хождение доллара только усугубляло экономику страны. Прозрачные границы СНГ стали головной болью для всех правоохранительных органов и власти.
Пройдет долгих пять лет, прежде, чем Россия оправится. Со сменой лидера медленно начнет восстанавливаться, обретать свой прежний статус. Статус великой державы.
Еще спустя десятилетие, новый президент России В.В.Путин, так охарактеризовал тот период в своем ежегодном послании: «Деструктивные процессы разложения государственности при развале Советского Союза перекинулись на саму Российскую Федерацию. Политические спекулянты на естественном стремлении людей к демократии, при серьезных просчетах в экономике и социальных реформах, привели тогда к очень серьезным последствиям. За чертой бедности осталась треть населения страны. При этом массовым явлением стали многомесячные задержки с выплатой пенсий, пособий, заработной платы… Страну лихорадило от забастовок горняков, учителей, других работников бюджетной сферы. Ставки налогов постоянно повышались, а финансовая политика в целом была подавлена на элементарное выживание. Большинство банков обанкротилось, кредитная система полностью парализована. Страна впала в унизительную финансовую зависимость от международных финансовых спекулянтов. Только вдумайтесь: в перерасчете на ВВП внешний долг России на конец девяностых годов составлял почти девяносто процентов. Конституция страны и федеральные законы утратили во многих регионах качество актов высшей юридической силы. Региональные парламенты принимали законы вразрез с конституционными и федеральными нормами. Неизбежным следствием такой «конкуренции» стал произвол властей, от которого страдали люди. Борьба за «особые» финансово-экономические режимы была постоянным предметом торга регионов с федеральным центром, перестали отчислять налоги в федеральный бюджет, требовали собственных золотовалютных резервов, собственных энергетических, таможенных систем, региональных денежных единиц. Результат – экономическое неравенство регионов и, как следствие, экономическое неравенство граждан. Разрушался только еще нарождающийся единый рынок товаров и услуг. Сепаратистские процессы, вызревавшие в России в течение нескольких лет, не получили адекватного ответа со стороны власти, но были активно поддержаны экстремистскими организациями и, в конечном итоге, выродились на Северном Кавказе в наиболее опасную форму – терроризм.
Россия всегда была весьма сложным государственным образованием и требовала к себе бережного, профессионального отношения. К сожалению, она под ударами вышеперечисленных факторов стала утрачивать основные признаки единого государства. Это то, с чем мы столкнулись, и то, в каких условиях нам необходимо было одновременно решать и острейшие каждодневные проблемы и работать на то, чтобы заложить новые, долгосрочные тенденции роста».
А еще он сказал после Бесланской трагедии: «…Сегодня мы живем в условиях, сложившихся после распада огромного, великого государства. Государство, которое оказалось, к сожалению, нежизнеспособным в условиях быстро меняющегося мира. Но, не смотря на все трудности, нам удалось сохранить ядро этого гиганта – Советского Союза. И мы назвали новую страну Российской Федерацией».
Это не субъективное мнение автора, а мнение главы государства.
Но до того времени еще надо было дожить.  А пока в этих трудных условиях простые труженики хуторов и станиц продолжали трудиться, сеять хлеб, выращивать скот, уже не было того единого подъема, присущих прежним временам.  Во всем чувствовался упадок: в подсобных хозяйствах, на фермах и в бригадах, в настроении людей. Пропала вера в хороших руководителей, в каждом видели стяжателя и разрушителя. По сути, так и случалось. Не многие верили и сейчас не верят, что жизнь восстановиться, что будет спокойнее, будут достойные зарплаты и пенсии.
Прошло всего десять лет от перестройки до точки окончания нашего повествования. Всего десять лет! Миг! Но как много вместилось в эти десять лет. Сколько судеб потерпело крах, гибель, рухнули надежды, все, на что надеялись и чем жили.
И ранее Кубань переживала такие лихие времена. После гражданской бойни, Отечественной войны, но выживала, восстанавливалась. Потому что, в конечном итоге, ею правили разумные люди, - люди работящие, любящие свой край.