Неперерезанная пуповина

Осенняя слякоть развезла дороги из глины, гальки и булыжников. Асфальта не было никогда. Вместе мчались машины всех типов и телепались, постоянно соскальзывая с камней в ямы пешеходы, от младших школьников с ранцами до плетущихся стариков с поклажами. Бывали случаи, когда грузовики сбивали детей. Почему же никто из власти не решится расширить улицу и покрыть асфальтом с отдельной дорожкой для людей?

Так думала Нина Васильевна, женщина, у которой в тот день был по паспорту юбилей – семьдесят лет. Мыслями о дорогах пыталась отвлечь себя от главного огорчения. Знала, что только невестка вспомнит о дате рождения свекрови, напомнит мужу, и они поздравят, пригласят в гости. Поэтому настроение опускалось всё ниже, как столбик термометра с наступлением ночи. Ещё и пролетевшая мимо красивая легковая машина красного цвета обдала холодным мутным фонтаном брызг.

Чертыхаясь, приближалась пожилая женщина к своему дому.

- А вот и та красавица, - узнала машину, беззастенчиво одарившую грязью сумку с продуктами и левую сторону утеплённого плаща. – И ещё три легковухи выстроились в ряд. А-а-а, это к Лидке дети пожаловали. Мы с ней родились в один год, месяц и день. Знать, на юбилей мамаши слетелись бывшие птенцы.

От этих мыслей Нина Васильевна крепко поджала тонкие губы, так, что они превратились в одну линию, понурила голову и отвернулась. Её душили злость на себя и зависть к соседке.

Поди ж ты, раскидала в своё время Лидка четверых детей, будто не родных кровиночек. Дети послушали мать.

Помнила Нина Васильевна первый разговор с соседкой много лет назад.

- Нинка, глянь, получила письмо, что скоро заявится мой шалопутный Васька. Два армейских года пролетели, как трава на сильном ветре. Но я ему тут же настрочила ответ, чтобы не смел приезжать. Чтобы остался жить там, где служил.

- Да что ж ты, Лида, сын ведь домой хочет, - укорила Нина.

- Хочет-не хочет, а мне ещё троих поднимать. На Ваську денег у меня нет. Не маленький, пусть выживает.

Васька, и правда, был самый драчливый и неуживчивый мальчишка из соседской детворы, потому Нина даже обрадовалась, что нежеланного соседа не будет. Однако на Лиду подивилась. Мысленно осудила. Ишь как отмахнулась от сына.

Вскоре Васька сообщил, что женился и устроился на завод. От завода ждут квартиру.

Дочь два года отработала в соседнем городе на хлебном заводе.

- Тёть Нина, - приехавшая в отпуск дочь Лиды встретилась на улице, - я бы хотела вернуться в дом матери. Как, думаете, пустит?

- Ой, родная, не могу знать. Ты поласковей с ней, может, и согласится.

Но мать и слушать не стала. Соседи слышали крики: «Устраивайся сама. У меня ни денег, ни места нет. Учить вас в институтах я не могу. У меня ещё двое на шее».

Дочь вернулась на хлебозавод, со временем вышла в бригадиры, накопила на маленькую квартирку. И даже купила машину. Семьёй, однако, не обзавелась. Наверно, насмотрелась, как мать после ранней смерти отца тянула детей, одевала скромно, кормила скудно, ни сказки от неё не слышали, ни ласкового слова.

«Ничего, была бы шея, а хомут найдётся, - успокаивала себя мать, когда изредка вспоминала о дочери. К ней же направила и третьего сына сразу после восьмого класса, чтобы под присмотром сестры получил в училище профессию и зарабатывал свои деньги. Всем детям внушала, что средств у неё на них нет. И чтобы сумели найти свою дорогу. Самый младший с шестого класса занимался в кружке лёгкой атлетики, со временем превратился в хорошего спортсмена. Это и выбрал делом жизни. За соревнованиями и поездками мать видел редко, а потом и вовсе только одинокие письма бросал в ящик.

- Теперь, вишь, - думала Нина Васильевна, - приезжают к матери, дарят подарки. Мать для них подобна сокровищу. А она и сделала-то лишь то, что запретила возвращаться домой, вытолкнула взашей, в никуда.

Сама Нина Васильевна в мечтах видела семью рядом с собой, чтобы её трое сыновей со своими семьями жили вблизи. А уж она, мать, все силы им отдаст. Лишь бы счастливы были.

Старшему сыну купила дом на соседней улице. Для этого не одно лето выращивала и продавала на базаре огурцы, клубнику, квасила бочками капусту опять же на продажу. Сын с женой так и продолжали постоянно захаживать в огород матери то кочан капусты выдернуть на борщ, то свёклой разжиться. Частенько и курочку рубила для них мать или утку. Сами они не спешили заводить хозяйство, работали с утра до ночи. Как-то так повелось, что всё набирали у матери.

Средний сын вернулся из армии, погулял пару месяцев и вычитал объявление о наборе на рыболовные судна острова Сахалин. Год отработал там, женщину встретил приличную. И написал матери письмо, прося совета, оставаться или вернуться домой. Нина Васильевна ответила, что надо ехать домой, негоже от матери отрываться.

Позже миллион раз проклинала себя за неправильное решение. Но, как говорится, близок локоть, да не укусишь.

Сын приехал с Сахалина и не смог найти себя, со временем привык к безделью, одиночеству. Мать кормила, одевала, поила. Надобности трудиться самому не было. Даже жениться не хотел. Кому он без своей копейки нужен? Пятьдесят лет просидел бирюком, за ворота дома ни разу не вышел. Спал, ел, иногда напивался.

Матери ни в чём не помогал. Да она и не просила, пока сама была «я и баба, и мужик, я и лошадь, я и бык». Когда сил поубавилось и захотела помощи, сын уже забыл, что такое труд. Мать копала огород, а он сидел на припекающем солнце, как старик, и наблюдал за ней. На пятьдесят первом году умер от инфаркта. Прожил, собственно, никчемно, ничего не оставил после себя. «Не вмешайся я в его жизнь, глядишь, всё бы не так грустно сложилось», - корила себя Нина Васильевна и ночами плакала.

Баба она была умная, но перестроить своё отношение к детям не смогла. Этим загубила последнего сына. Привыкший сидеть за маминой спиной, безинициативный, тот легко попал в компанию наркоманов и очень быстро скатился на дно жизни. Мать не дала ему умереть, когда случилась передозировка, последнее кинула на спасение, о чём позже сильно пожалела. Оклемался сын и снова взялся за наркоту. Что-то воровал, потому оказался в местах лишения свободы на три года, после чего превратился в неисправимого пьяницу. В пьяном виде был невыносимо нудным, без передыха молол языком одну чушь ужаснее другой. Заткнуть ему рот не было никакой возможности.

Нина Васильевна допоздна просиживала у старшего сына, чтобы не сойти с ума от пьяного бреда. Оттаивала душой. Но когда страшно болят два пальца, остальные, здоровые, не радуют. О них просто забывают. Желание одно – вылечить больные пальцы.

Пробиралась в темноте домой и проклинала свою жизнь: «Ведь все силы отдала им, здоровье, заботу. Деньгами помогала, огород для них сажала, подарки дарила, о себе забывала, всё - им, для них, а что получила? Слёзы, неблагодарность, неуважение, двух негодных сыновей. А Лидка вышвырнула детей подальше, с плеч долой, ничего для них не сделала, а они её на руках носят, лучшей матерью почитают. Значит, она была права? А я ошиблась, сильно и непоправимо? Зачем я прожила? Зачем рвала жилы, если только навредила? За круговертью и подумать было некогда. А теперь хоть часами рассуждай, да уж поздно».

Видя уснувшего наконец алкоголика-сына, садилась рядом, закрывала ладонями рот и давилась рыданиями.