Работа у нас такая

Утро. Дребезжание будильника. Свист чайника со свистком.   Журчание воды на кухне. Смех ребёнка за стеной. Тихий разговор родителей. В детстве, утро было переполнено ласковым теплом постели. Светом - трепетных солнечных лучей. Бравурным маршем Пионерской зорьки по радио. Запахом горячих булок. Веселым   щебетанием птиц. Бодрящим голосом песни: «Утро красит белым светом стены древнего кремля…» А потом - звон любимых голосов друзей. Сбор металлолома. Гонг горна. Смех и шутки. Алый блеск красных галстуков. Приятная суета. Звяканье железа. Запахи ржавчины. Возгласы одноклассников. Кто больше. Зовущий призыв: бежим - на пустырь за брошенным железом.  Тянем – потянем. Напрягаемся. Держим крепче. Тянем больше. Ура! У нас гора лома. Мы одолели. Мы первые. Мы это сделали. Мы настоящие пионеры!

Зазвонил телефон. -Слушаю. –
-Григорий! Собирайся! Планируем твое подразделение   направить на работу в море.
--Вы, что с ума сошли! На дворе декабрь. Мы все там сдохнем. Посмотрите прогноз. Арктика – это не Мальдивы. Вы нас угробить хотите? -
- Надо! Надо Гриша! План поисковых работ до конца года надо выполнить. Нужны перспективы. Нужны открытия! Страна смотрит на Вас. Смотрит и ждет!   Все вопросы безопасности завтра обсудим. Но самое главное - вмешивается большая политика - Норвегия рвет и «мечет», требует разделить поровну шельф Баренцева моря.
-А варягам то, что нужно? Поморы архангельские - и на Шпицбергене, и на Новой Земле, и на острове Медвежий первые промышляли.  Кукиш им – вместо полморя. Баренцево море – это внутреннее море СССР!
-Надо это доказать своими достижениями.  Главный геолог введет тебя в курс дела. Будь здоров! Пока! –

Я сидел ошарашенный. Вот так. На каждую расслабленную душу всегда найдется чересчур ретивый бес. Почему этих тварей так много? Ты хоть расшибись, а тебя все равно достанут обстоятельства и новые вызовы времени!
И я не спеша начал собирать рюкзак. Накидал в середину комнаты всю свою амуницию. Справочники, блокноты пикетажей, молоток, водолазный свитер, штормовой костюм, бутылку коньяка, репшнур, карабины, обвязку, лимоны. Чем бы мне себя порадовать в рейсе?

-Позвонил звонок. Кто-то просился ко мне.
-Открыто! Входите!
 Дверь приоткрылась.
На пороге стояла моя исчезнувшая на полгода жена - с натянутой улыбкой на лице.
-Здравствуй Григ! Гостей принимаешь? - 
Временно пропавшая жена, приехала так неожиданно, я даже обомлел. Стоит и улыбается, как будто вернулась с барахолки. Я слышу: – Ты возмужал И далее, скороговоркой: – Ты такой милый- небритый, но борода тебе идет.
– Ты ко мне навсегда? – Через 3 дня я ухожу на работу в море.
– Опять на работу в море? В декабре? – удивилась Клара. -Ты совсем себя не бережешь? Добавила: – Вечно ты спасаешь утопающих – прыгая в ледяное море … Что за потребность – морозить себя и рвать жилы и душу?
-Забота    у нас такая!.. Спорить бесполезно.
-Ты удивлен моему приезду? —спрашивает Клара. 
-Все нормально!
– Вот и хорошо.
-Так ты надолго – повторил я.
-Навсегда! Шучу. На пару ночей! Если ты не против?
Былое лукавство заплясало в ее бесстыжих глазах.
- Приехала обсудить с тобой наш развод.
-Очень своевременно!
-Я соскучилась! Ты, наверное, совсем одичал?
-Здесь не забалуешь. Особенно в полярную ночь. Живу, как на бомбе и жду взрыва, чтобы улететь в Космос.

Клара меня удивляла своей непредсказуемостью. Она была как бы со мной, но где-то в потемках своей раздвоенной души пребывала в тридесятом царстве своих грез.  Семейный быт доводил ее до истерики. Она не умещалась между шляпкой и башмаками. Ее тяготила моя зарплата, алименты, вечная занятость, мои друзья. Нашивки номерков на одежду для прачечной. Приготовление пищи. Жвачка дней изводила ее.  Она посещала замысловатые кружки, сомнительные сборища продвинутой молодежи. И все время стремилась куда-то в никуда.
- Ты не понимаешь, что женщине нужна яркая жизнь, впечатления, порывы, страсть. А ты заточил меня в неволи на краю цивилизации. Я чувствую себя в клетке. Я чайка. А ты упертый фанатик-птицелов. Ты в детстве разорял гнезда?
-Нет. Я любил строить скворечники.
 -Твой неистовый труд делает из тебя бомжа, который круглосуточно кланяется милостыне! В результате ты нищий - талантливый бездарь. Работающий за копейки за милость государства.
-Я устала. Я больше так не могу. Мне осточертело Заполярье. Золотой самородок ты не нашел, да и не найдешь.  Надо рвать от сюда когти - в Сочи.

С женой мы прожили недолго. С каждым днем мы удалялись друг от друга. Мы познакомились на юге в Геленджике. Был осенний прохладный вечер. Набережная была заполнена отдыхающими. Белые силуэты лениво барражировали в дымке оранжевых   фонарей. Вечернюю идиллию будоражил «Арлекино» визгливым голосом Пугачевой. Меня привлекла группа смеющихся людей, над которыми издевались ушлые массовики-затейники.
-Кто следующий? Подходите! Сегодня у нас в программе - бег на выживание в мешках.
-Желающие - мужчина и женщина в одном мешке бегут наперегонки вокруг клумбы с другой парой в таком же мешке.
-Девушка — это я Вам говорю! Полезайте в мешок и срочно ищите себе пару.
У мешка стояла очень миловидная девушка с веселыми серыми глазами, и всем своим видом показывала стартовую готовность. 
-Мужчины поддержите нашу спортсменку. С ней вы заработаете памятный приз.
Я сделал шаг вперед.
-Готов с Вами в одном мешке проскакать всю свою жизнь.
-Благодарю Вас! Я - Клара, которая крадет кораллы.
-А я - Григорий, который не крал кларнет.
Тандем был к забегу готов.
Мы приготовились к старту. Нашими соперниками по марафону в мешках оказались два пьяненьких парня в футболках.
-На старт! Внимание! Марш!

И мы понеслись. Но через три шага рухнули на асфальт. Запутались в мешковине. Клара барахталась на мне. А я всеми силами пытался ее прижать к себе, чтобы синхронно встать. Наши соперники валялись рядом и почему-то визжали. Зеваки вокруг катались от смеха. Толпа ахала! Играла какая-то заморская музыка. И глушил уши потрясающий гул и хохот.

Наконец нам удалось встать на колени. Мы проползли вдвоем на четвереньках несколько метров и встали. Обнялись как сиамские близнецы. И потянули мешок дальше вместе с ногами. Клара прижалась ко мне. И мы попытались побежать. Но сноровка нас покинула. Мы грохнулись на клумбу, как подкошенные.  Наши соперники по-прежнему валялись около старта и выясняли отношения.  Теперь я лежал на Кларе и пытался ее поднять. Наши губы на какое -то мгновение оказались рядом, и я ее поцеловал. Время нас не ограничивало. Зеваки стали кричать горько. Кто-то открыл счет. Смех и возгласы переросли в продолжительные аплодисменты. Но назло зрителям мы поползли дальше. Ноги наши завязывались узлами, мешок сцеплял наши конечности, мешковина петлей обматывала нас. Мы с Кларой были одно целое. Наши руки вцепились друг в друга.  Но ноги не слушались. Мы падали. Долго барахтались и целовались одновременно. Последние метры мы просто катились. Благо там был небольшой уклон. Зато я изучил все неровности ее безупречного тела.  На финише народ окружил нас как молодоженов. Поздравляли, как будто -мы чемпионы.
Потом мы гуляли по набережной. Купались нагишом в ночном море у Тонкого мыса. Под утро пришли ко мне в номер, и она отдалась мне с благодарностью и любовью.
Но потом были серые будни. Я увез ее в Мурманск. И полярные дни и ночи намертво сковывали наши чувства.  В одном мешке было бежать легче, чем переживать друг за друга в непогоду.

В Мурманске время, так же, как и солнце двигалось по расписанию. Летом – работа в море, зимой - отчеты. В Полярную ночь борьба со сном. В марте лыжи. В ноябре – овощехранилище. Туда нас ежегодно посылали квасить капусту на зиму для города. Торжественные праздники с красными флагами. Субботники. И еще Крайний Север. С его строгой неброской и какой-то задушевной красотой. Где все дышит страстью: в северных сияниях, в криках чаек, в грохоте волн, в запахах соленого снега.  Любовь к своей Земле на Севере беспредельна!
- Я останусь проводить тебя в море.
- Оставайся. Я совсем согласен. Это твоя жизнь! Твой выбор!
- На три дня я твоя!

На причале, подставив уши к серьгам швартовых канатов, покачивался корабль. Он был словно обмазан зубной пастой. Чистый и белоснежный.  Корабль красовался у причала, и всем своим новеньким видом показывал готовность к дальнему плаванию.  На его борту красовалась надпись «Александр Грин» - порт приписки Мурманск. На это судно меня, выпускника Томского политехнического института, назначили начальником рейса. И вот, я с приказом в кармане и рулоном проектных карт, торчащих из рюкзака, в 12 часов дня взошел на корабельную палубу.
С Кларой мы простились у причала. Она была грустная и решительная. В ее заплаканных глазах сияли огни полярного сияния. Она смущенно поцеловала меня.  И тихо произнесла стандартное пожелание.
-Береги себя!

До отхода судна оставалось 40 минут. Вахтенный рыжеватый матрос, качающийся от ветра, проводил меня в каюту к старпому. 
–Ильич! - представился старший помощник капитана. – Петр Ильич. Так, стало – быть, с нами в море? –
Он сидел за столом и старательно цедил каждое слово.
– Капитан у нас отдыхает. Но я за него. Ваша каюта рядом. У нас все на мази. К отходу все уже готовы.
Неожиданно он деловито открывает шкафчик стола. Я обомлел. Там катались шесть бутылок водки и несколько разовых стаканов с шестью карамельками.
 – За знакомство и за наше плавание! – Он разливает водку по полному стакану и сует мне в руки конфетку. – Будем живы и служивы!
Я вообще-то не пью, но отказаться было стыдно. Мы стукаемся стаканами и выпиваем. Мой кишечный тракт зажгло так, словно в него бросили ядовитую жабу.
Вдруг распахивается дверь и на пороге каюты возникает   коренастый дядя в морской фуражке и капитанском кителе поверх тельняшки.
–Пьянствуем на научном корабле? А между тем до отхода осталось 30 минут! Быстро всем по местам! Проверить весь личный состав! А это кто такой? - И дядя тыкает в меня мясистым мозолистым пальцем.
 — Это наш начальник рейса, кэп.
 Я представился.
- Говоришь начальник рейса? А ну пойдем ко мне в каюту. Посмотрим, что ты у нас за птица. 
Мы проходим в капитанскую каюту.  На широком командирском столе возвышалось пять бутылок водки и какие-то непонятные закуски в томатном соусе. Рядом громоздились два стула. В открытый иллюминатор светился судовой фонарь. Матрос в белом переднике старательно сервировал стол. Увидев нас, он вытянулся в струнку, поздоровался и исчез.
- Ты что же традиции флотские нарушаешь? На корабле пить запрещается. Разрешается только с капитаном.  И только с кровавой Мэри.
Я не знал, кто такая Мэри и почему она кровавая. Но на всякий случай кивнул. Он пододвинул к себе граненые стаканы и наполнил их на треть томатным соком. Затем добавил до краев водки. Я понял, что это – моя смерть. Кровавая Мэри меня убьет. Отказаться — значит, быть на корабле белой вороной или писуном, кто не пьют, а пишет про все, куда следует. Но и такой коктейль я еще никогда не пил.
-Будем знакомы. Камынин Николай Иванович. Или просто - Иваныч.  Идет. Давай выпьем за мой корабль. Он у меня новенький. Только с завода. Не судно, а перо жар-птицы. Давно о таком мечтал!
Мы залпом выпили. Томатный сок смешался с водкой, и внутри меня снова взбесились гиены.
-Теперь за отход и счастливое возвращение. Ты же хочешь вернуться живой и красивый?
Я не мог не согласиться. Капитан похлопал меня по плечу и вновь наполнил стаканы. За иллюминаторами сверкали огни портовых построек.  Разноликие веселые голоса и быстрая музыка гремели с причала. Громкая связь призывала всех посторонних покинуть судно. До отхода оставалось 20 минут.
- Отход, сынок, это - фиеста. Праздник, который всегда с тобой.  Душа разрывается на куски между берегом и морем. 
Я понял, что он поклонник Хемингуэя. Капитан выпил и, глядя, как я мучительно допиваю очередной стакан, глухо вымолвил:
-Наш ждет Зурбаган!
-Все! Отдых! На 10 минут я Штирлиц. Меня нет.

С этими словами он рухнул на узкую деревянную кровать. Я неуверенной походкой поднялся на палубу. Северное сияние по-прежнему сияло. Берег гудел. Громко звучали песни. Играла гармошка. Стреляли ракетницы. Кричали дети. Толпились зеваки. На палубе качались у трапа не совсем трезвые матросы. Какие-то женщины в мятых юбках и небрежно наброшенных шубах выводили друг друга из кают-компании. Кто-то пытался петь, кто-то плясал. Судно, как усталая рыба, трепыхалось от работающих «на холостом ходу» двигателей и поступи многочисленных ног.
Передо мной неожиданно выросла из люка вихрастая черная голова и заговорила со мной человеческим голосом.

- Вы у нас будете начальником рейса? Так что же вы здесь стоите? Давайте к нам в лабораторию. Мы вас уже ждать замучились. Будем знакомы: радиогеодезист Виктор Менисов.
Голова протянула мне   крепкую загорелую руку. 
- Осторожнее! Здесь мокрые ступеньки.
Мы спустились в большую просторную каюту. Под иллюминаторами стояли длинные лабораторные столы, заставленные домашней снедью. Около них сидели веселые наши сутрудники и одна девушка.  Увидев нас, все приветственно залюлюкали.  Над столами египетскими пирамидами возвышались бутылки: много бутылок. Стаканы были уже налиты с верхом. Я понял, что сейчас уйду в небытие. Сознание еще боролось за меня. Первые стаканы я пытался цедить сквозь зубы. И звучала песня:
-Эй веселей капитан! Морю отдай свою боль. Скоро вернемся в родным Зурбаган! Встретит с улыбкой Ассоль!
Но потом под бурные тосты все смешалось. Затмилось. Я медленно угас под незнакомые мне звуки моря, нетрезвые голоса и рокот работающих двигателей. И от тусклой грусти, что меня уже никто с улыбкой  не встретит.

Я очнулся в полумертвом сознании на морском дне у пирса. Вокруг было сыро, холодно и склизко. Дребезжало железо. В глазах стояла зеленая вода. Какие-то кисло-водочные, вонючие медузы душили меня изнутри.   Тяжелая голова не ворочалась. Руки не шевелились.
- Я – утопленник! Запутался в якорной цепи и упал с судна. – в ужасе выдавила из меня отравленная жижа моего головного мозга.  Но почему я еще дышу?  Зачем жажда так душит горло? Сползаю вниз. В иллюминаторе плыло море под звездным небом. На столе стоят несколько бутылок с водой. Жадно выдуваю их. Чувствую – начинаю жить. Так началось мое зимнее арктическое плавание.

Холодные волны цвета ртути медленно вздымаются перед скользящим против ветра экспедиционным судном.    Арктика дышит полюсом.  Сыплется снег.  Вздыхают тревожно тросовые леера. Бьется на мачте корабельный фонарь - знак, указывающий, что геофизическое судно находится на профиле. Пахнет ядреным промерзлым и солоноватым воздухом Баренцева моря. Незамерзающее море противоборствует холоду Заполярья.
Иллюминаторы ныряют под волны, и наша лаборатория наполняется цветом моря и кипящими всплесками сине-зеленой воды. Качает. Сверху в распахнутую дверь ярится, врываясь в тепло лаборатории льдистым холодом, всхолмленное огромное море с белыми полосами дрейфующего льда.  Гулкое дребезжание судовых двигателей сливается с завыванием ветра и монотонным гулом работающей аппаратуры. Операторы следят за приборами.

Я сидел за столом и просматривал показания приборов. В голове навязчиво звучали прощальные слова Клары.
-Ты подумай! Мы такие с тобой разные. Зачем себя мучить. Мне порой кажется, что я стерва и коверкаю тебе жизнь. Я даже не знаю – люблю ли я тебя. Но мне без тебя пусто. Словно в лодке посреди бескрайнего моря.   Живу сама с собой. А вот приехала и что-то во мне вспыхнуло. Что это? Привязанность или похоть? Ты не думай я не предатель. Я заблудшая пони. Скачу куда глаза глядят. А в голове ты. Я уже перед падающими звездами загадывала желания- пробудить во мне любовь. Ты молчишь и все терпишь. Я не могу смириться с твоим равнодушием. Помоги мне. Пробуди во мне чувства, которые были в мешке с тобой. Ты тогда был наглым и решительным. Раздевал меня за три секунды. А сейчас словно воды в рот набрал.

- Докладываю: наша скорость снизилась до 8 узлов. Идем против ветра. Есть шанс покувыркаться. –
Не отрываясь от радиогеодезической аппаратуры, проговорил старший гидрограф Виктор Менисов.
– Ну, флотоводцы! Лапшу, что ли везут? Не идут, а пишут зигзаги –
Он протянул к себе микрофон и зычно рявкнул командным голосом:
- В рубке держать штурвал крепче! Курс – неизменный 12 градусов. Иначе разжалуем…

Радиогеодезисты – наши бессменные штурманы ведут геофизическое судно по заданному курсу, используя самую современную спутниковую аппаратуру, при этом отдавая короткие и четкие распоряжения в рулевую рубку. Идет обычная экспедиционная работа.

Виктор Менисов любимец нашей геологической партии. Балагур. Весельчак и неутомимый рассказчик бесхитростных историй о своих похождениях за амазонками, морях и пчелах. Пчел и море он любит самозабвенно.  Нет, он никогда ни пасечником, ни штурманом не был. Но на своей родине - на Рязанщине.  Ради спортивного интереса имел несколько ульев, изучил кипу литературы, ездил по России, встречался со специалистами… За что был наречен заслуженным медогеологом корабля. И после каждого очередного отпуска привозит и угощает всех своим ароматным рязанским медом.
Но главный его «конек», конечно, радиогеодезия. И он всем сердцем переживал, когда по каким-нибудь причинам «не пульсировали» космические спутники, по которым он отмерял наш курс на профиле или из-за полярных сияний шли активные помехи в аппаратуре. В этом случае все смотрели   выжидательно на «мастера», а Леша теребит затылок, сокрушается, нежно уговаривал «захмелевшую» электронику:
- Ну, давай, милая, пошла, зажигайся, я тебя приголублю, протру, продую, дам отдохнуть…. Видишь, все ждут. Судно стоит. Вот один канал «пошел», заработал. Чудненько. Дорогуша ты лучезарная! Ну, еще, еще. Вот и замечательно. Поехали…
Когда в работе все нормально, Менисов может день и ночь сидеть за компьютерами, отвечающими за штурманскую проводку. Он трассирует наш курс и ведет наш корабль, как лоцман вселенной по млечным ледовым просторам Арктики, строго по карте, с точностью до 2-5 метров. Живет Виктор исключительно морем.  Впрочем, мы все бредим арктическим шельфом.

Шельф… Многокилометровая толща осадочных пород под дном Баренцева моря, пронизанная глубинными разломами- трещинами. В этом осадочном чехле, как предполагают ученые, должны находиться естественные природные скопления углеводородов.
Природные месторождения нефть и газа в осадочных отложениях дают о себе знать по различным физическим аномалия, которые определяются сейсморазведочными, гравиметрическими, магнитометрическими, электроразведочными методами.
Глубинные залежи углеводородов еще и «дышат». Газы, заполняющие «шапку» месторождения, стремятся вырваться из ловушек и мигрируют по пути наименьшего сопротивления по кровеносным сосудам литосферы - тектоническим нарушениям. Они пронизывают многокилометровую толщу осадочных пород и выходят в море.
Аномальные концентрации углеводородных газов, растворенных в морской воде, «чувствует» геохимическая станция «Сниффер» - уникальный геолого-геохимический комплекс.

Обслуживал ее начальник отряда Дмитрий Мигулин. «Митин самовар» (так «окрестили» геолого-аналитический комплекс гидрографы) состоит из многочисленных блоков, газовых систем, сложнейшей электроники, плавающей металлической рыбе, работающей как эхолот, профилограф и газоанализатор.  Работать с ним очень не просто, но Дмитрий сравнительно быстро освоил аппаратуру.
Большой, громоздкий, взъерошенный, неутомимый   со смолистым блеском вечно беспокойных глаз, он готов в огонь и в лед ради работы. Он тянет всю аппаратную часть комплекса.  Дотошный до мелочей, Мигулин вникает в, казалось, самые безнадежные неисправности и ликвидирует сложные аварии.
Родом он из небольшого сибирского села с берегов реки Улуюл. Окончил Томский политехнический институт. И вдруг этого сухопутного парня потянуло в море. Поработал в «нефтянке» и уехал на север, чтобы стать исследователем Арктических акваторий. И сразу же показал себя: установил и отладил аппаратурный аналитический комплекс на корабле. Здесь у геофизиков ничего не получалось.  И вот он в море «штопает» шельф, зондируя его по многочисленным геофизическим и геохимическим параметрам.
Дмитрий на редкость мягок, уступчив, никакие передряги не могут выбить его из состояния уравновешенного добродушия. С отважной покорностью он руководит деятельностью отряда, и предпочитает делать все сам, своими руками и своими силами.
Еще Дмитрий непревзойденный капельмейстер. Когда мы собираемся все вместе и поем песни под гитару, Вася взбирается на стул, выше всех, и дирижирует нашими голосами, как заправской капеллой.  Благодаря ему, некоторые песни у нас получались на «бис». Так оценивал наш коллективный самодеятельный дар экипаж судна.

Морская геология – это призвание. Нас «сухарей суши» судьба направила на поиски морских арктических сокровищ России.  И я очень благодарен профессорам и преподавателям геологам Томского политехнического института за то, что они нас учили мыслить, работать, жить и осмысливать геологические науки вдумчиво и    не стандартно. Мы словно были пропитаны энергией и духом наших томских наставников: К.В.Радугина, А.И.Баженова, Г.А.Иванкина, С.С.Ильинок, В.К.Черепнина, А.В.Аксарина и др.
Через призму знаний вложенных в нас пропускать, анализировать и преобразовывать новые идеи, новые направления и осваивать новые территории.  Я не забуду пламенное и напутственное письмо, адресованное мне, нашего томского пионера Арктики Н.Н.Урванцева, когда мы  туристы-геологи в далекий 1970 год, направлялись на Таймыр.
 Да и у истоков морской геологии России стояли и стоят замечательные ученые и специалисты, выпускники ТПИ.  Это А.Обжиров – доктор геолого-минералогических наук  Тихоокеанского океанологического института, В.Хитров – первый Ломоносовский лауреат студенческих работ, а в последствии организатор Тихоокеанской морской геолого-разведочной экспедиции в Приморском крае, который одним из первых исследовал побережье и шельф З.Камчатки, Пенжинской губы, Охотского, Японского и Берингова морей,   М.Валов – начальник указанной экспедиции в 1989-1991 гг, Н.Яшина, одной из первых на Дальнем Востоке участвовала в разработке и изысканиях морских приливно-отливных   электростанций в С.Кореи, в Пенжинской губе и др.  Морская геология объединила многих специалистов из различных уголков России.

Так ассистентом и незаменимым помощником Дмитрия стал Володя Лапачев.  Выпускник Кировского геологоразведочного техникума, он ворвался в морскую геологию, как НЛО (неопознанный летающий объект), и сразу включился в работу. Его профессиональный дар проявился в пробоотборе донного грунта. Какие только приспособления он не придумывал, чтобы усовершенствовать эту важную операцию. Только благодаря его рационализаторским предложениям в системе отбора проб мы смогли провести эти работы в одной из губ Баренцева моря.
Лапачев – геолог до мозга костей. Он спит и бредит камнями. Правда, никто не знает, когда он спит, ибо Лапачев - «книжник и полуночник». Его вахта всегда ночная. В рейс он берет целую стопищу книг и «глотает их взахлеб». Любимый его писатель Александр Грин. Он всем утверждает, что он родом из Гринландии. И он простой матрос Тарт. А его возлюбленная Фреди Грант.
Рыжевато-светлый, вечно неугомонный, с щетиной медной бороды, он походит на рыжего, умного, доброго медведя. В нем много от северных поморов, толковых, молчаливо-знающих, неудержимых до дела. Володя - мастер на все руки. Приходится только удивляться его редкой работоспособности и природной смекалке.

-Начальника рейса срочно вызывает капитан – вдруг загремел по лаборатории транслятор.
 –Ну что – экстремалы держитесь, надвигается шторм. – Буря – вьюга небо кроет! –Ух и кроит ее капитан! Лапачев оторвался от компьютера и посмотрел на меня сочувственно.
-Иди к кэпу, решайте, как будем дальше работать? Шторм надвигается.
-Уже ухожу. Смотри за показаниями приборов - мы находимся на траверсе Адмиралтейского мыса Новой Земли – здесь все может быть – очень перспективный район.

Проскочив несколько скользких лестниц, я очутился на верхней палубе. Ледяной, соленый взрыв холодного воздуха с множеством мелких брызг прижал меня к влажным железным поручням, заставил оглянуться. Огромные движущие горы волн вонзались в небо и рвали на части беспомощные горизонты. Далеко позади, чернели острова Новой Земли. А белая кромка ледяных торосов, усеянная точками спящих моржей, сияла как нейтральная полоса между штормовым морем и сушей.

В рубке было накурено, тепло и солидно. За штурвалом стоял вахтенный матрос. Около локатора суетился второй помощник капитана. Тут же стоял «марконя» – наш радист.  В центре возвышался грузный капитан, чем - то напоминал лоцмана Битт-Боя. Все его просто звали Иваныч.
Увидев меня, впрыгивающего в рубку, он сунул мне трубку радиотелефона.
-  Григорий! – звонил главный геолог.
-На проводе. Доложи обстановку. Есть какие – либо положительные результаты?
- Работаем. Пока все - штатно. Прослеживается флуктуация фона.
- Если будут аномалии. Докладывай. Я на телефоне. Норвежские ястребы не появлялись.
- Не видели.
-Имейте ввиду. Они за Вами следят.
-Вас понял. Конец связи.

Иваныч недовольно хмыкнул. Оглянулся и указав на буйное море прохрипел:
-Что будем делать - наука. Прогноз - дрянь. Ветер крепчает. Шторм -5-6 баллов. Надо сворачиваться.  Бежать в бухту. 
-Иваныч, да ты что?  Надо держаться. Нельзя – нельзя уходить. Уйдем – все коту под хвост. От нас ждут результатов. Здесь очень важный район!

Вдруг над нашим судном сотрясая палубу низко пролетел самолет с норвежскими знаками на борту.
-Легки как на помине!
-Натовец! Следит за нашей работой.  Гад. Сталина им надо. Обнаглели. Летают, как у себя дома - над нашим шельфом.
Самолет сделал круг и снова низко пролетел над нами. Пилот даже помахал нам рукою.
 -Иваныч - есть у тебя зенитка? Надо показать, кто здесь хозяин.
-Да плюнь ты на него! Посмотри на карту! – он ткнул прокуренным заскорузлым пальцем в лежащую на столе карту. – Вот Новая Земля. Вот кромка льдов. Вот мы. До льда всего полторы мили. Усилится ветер – нам не уйти. Выбросит – нам с тобой тюрьма! С северо-западным ветром не шутят!  Здесь все берега усеяны костями поморов.  Он вздохнул и пробурчал.
-Вы, что совсем охренели от работы. Надо-надо. Даже норвежские самолеты послали -следить за нами. Так можно и мировую войну спровоцировать. Боятся, что мы что-нибудь унюхаем.
-Все от качки загибаются, а все надо. Кому надо? За чем надо? Что надо? – Если шторм усилится до 7 баллов. Сразу уходим. Без объяснений. Понял.
-Понял. Понял! Иваныч.  Спасибо всем морякам доблестного научного флота! –

Я выскочил из рубки. В лицо ударили колючие, снежные брызги. Воздух кипел от леденящей воды. Скользкая палуба качалась так, что казалось, будто судно ложится плашмя бортами на волны и тонет в их пенящей пучине. Однако за кормой виднелись спасительные    бурлящие следы от работающих винтов – значит, мы шли по профилю и продолжали работать.

Пробежав узкий коридор и мокрые лестницы, хватаясь за спасительные, жалящие льдом, поручни, я очутился в лаборатории.   Здесь было все размеренно и тихо. Прижавшись к привязанным репшнурами компьютерам, за столами сидели мои укаченные штормом коллеги и удивленно смотрели на самописцы. Их болезненные восторженные лица словно проглотили медузу. Огромные «гималайские» горы выписывали все приборы.  Все громыхало вокруг от шторма. Лишь маленькие юркие самописцы вырисовывали аномальные пики.
-Что это!! – Сбой? Авария? От шторма полетели датчики?  Дмитрий, что это?  Глюки от качки у твоей аппаратуры? – У меня все в норме. Проверил уже пять раз. Тесты в порядке. Мигулин – сидел, как король на именинах, и играл на клавиатуре аппаратуры неслышимый железный рок.  Асс – мысленно похвалил его я.
-Я вас поздравляю! – Это супер – показатели! Ура!  Все дисплеи – взбесились. Смотри, идет планомерный подъем!  Мы над крупной аномальной зоной!  - Есть поток! Есть метан!  Есть его гомологи! Смотри, как танцуют самописцы гелия и водорода!
Взволновано говорил Саша Молосов –наш старший геолог.
- Запиши координаты. Пометь крупным шрифтом – аномалия-«атомная бомба». И отправь в контору на имя главного геолога. Пусть торжествуют!
Аномалии – это конек Саши. Геологическое толкование всех наших открытий всегда дает он - первый из первых! Так все считали. Его главы в отчетах заставляли задумываться и дискуссировать – и приверженцев и противников. Он с упорством алхимика доказывал свою правоту. И каждая аномалия становилась для него настоящим праздником.

Саша Моколов   наш «экстрасенс». Головную боль он снимает «магическими» движениями рук вокруг головы. Он – наш маэстро. Виртуозно играет на гитаре. Отлично поет.
Но самое главное - с Сашей хорошо работается. В нем удачно сочетаются упорная профессиональная въедливость, необходимая старшим геологам, и юношеское беспокойное отношение к делу. Любую неудачу он воспринимает как собственную болезнь. Правда, для своих болезней у него есть панацея…
Не забуду, как мы штормовали в центре циклона Баренцева моря. Судно кидало   так, что пришлось привязывать все, в том числе нашу аппаратуру. Всех одолела морская болезнь. Лежали кто где, не выходя из лаборатории. Проклинали взбесившееся море. Лишь Лапачев читал громко вслух под громоподобные раскаты волн «Бегущую по волнам»  А.Грина. Саша Моколов, который переносил морскую болезнь тяжелее всех, пел вдохновенно боевые песни. 
 -Эх жизнь - штилем не балует! Эх жизнь - вроде как палуба! И трясет старый мотор шалый, много шквалый шторм!
 Так он боролся с качкой….

Работа продолжалась, не смотря на усиливающийся шторм. Корабль то взлетал высоко вверх, то ухал стремительно вниз, да так, что все внутренности в тебе то по инерции втыкались в горло, то штопором падали в    желудок. Тошнило. Волны водопадом захлестывали корабль, а мгновенная белая пелена из брызг, пены и снега застилала все вокруг.
Шторм усиливался. Болтанка выматывала. Но работа требовала терпения. Судно шло по профилю. И операторы скрупулезно следили за приборами.
Когда Саше Моколову совсем стало плохо от качки, к нему подошел Лапачев.
- Иди полежи, я отстою твою вахту. – сочувственно проговорил он и принялся заваривать чай по своему рецепту.
- Стоять на месте, — это Володя командовал кружками. – Ребятки, налетай. Чай поспел.

Палуба под ногами уходила то влево, то вправо. Дребезжала посуда на мокром вафельном полотенце. Едко смердила чья-то недокуренная сигарета.
- Пойду проветрюсь.
  Я оставил свой недопитый в кружке чай – вышел на ют. За кормой пенились серо-зеленые буруны.  Ветер с воем гнал многометровые темные гудящие валы. Ощущение оторванности, неудобства, хрупкости маленького железного судна нахлынули на меня. Скрежетали тросы о леерные стойки. И все это нужно терпеть ради одного «важного» профиля. Маяться, изнемогая от качки вместо того, чтобы наслаждаться покоем под солнцем, в уюте, на материке.
Может Клара права. Ради чего все это? Муторно. Тошно. Противно. Какое нужно терпение, чтобы выдержать эту кисло горькую слизь во рту. Да я и сам просто блевотина на обочине. Слабак. Не смог сделать женщину счастливой. Сделай хоть что-нибудь!   

Море громыхало. Сыпались, застилая небо, снежные заряды. Казалось, судно зарывается в море и стоит неподвижно на месте.
- Старшему механику срочно опустится в трюм лаборатории, - тревожно прогрохотала трансляция по судну.
Что там опять стряслось? Дело в том, что при постройке геофизического судна современные более мобильные методы поисков   не были запроектированы. Поэтому аналитическое оборудование мы устанавливали с чистого листа в специально выделенные для этого лабораторные помещения.

Мимо меня, громыхая сапогами, пронесся Дмитрий Мигулин.
- Митя, что стряслось?
- Опять насос полетел, - крикнул он на бегу, - трюм заливает.
Мигулин рванул на себя горловину люка и исчез в квадратном отверстии шахты.
За ним в трюм нырнул, звякая гаечными ключами, Володя Лапачев. Туда же чертыхаясь, полез старший механик.
Судно продолжало двигаться по профилю.
Я заскочил в лабораторию. Там было пусто. Аппаратура молчала. Перо самописца дрожало, образуя на диаграммной ленте красную жирную кляксу. Снизу несло запахом горелой резины.
Лихорадочно отдраив горловину люка, я заглянул в трюм. Струя воды толщиной с руку хлестала из извивающегося шланга. Около него зло возился стармех.  Насос дымился, шипел, чавкал, захлебываясь водой.

Мгновенно пришла ужасающая мысль – открыли кингстоны… Конец… А преобразователи…Если вода дойдет до них…Тогда все. Работе – каюк.
Меня словно пружиной подбросило. Держась за переборки, понесся к гидрографам. В лаборатории был только Саша.
- Молоков,- отчаянно крикнул я.- беги в рубку, передай вахте: держать носом на волну, идти самым малым. Трюм обесточить. Срочно тащите вниз ручную помпу и аварийное освещение. Я буду в трюме.

Саша Молоков, прибежавший на крики, еще не осознав случившееся, удивленно оглядывал неработающую аппаратуру. Мой крик словно вывел его из оцепенения – он бросился в рулевую рубку. Нельзя было терять ни минуты.
Я прыгнул в зияющую дыру железного трюма, холодом обожгли ледяные поручни. Скатился по вертикальной лестнице. Подбежал к стармеху. Тот остервенело бил по ржавому вентилю.
- Что случилось?
- Резьбу сорвало. Вентиль заклинило. – сквозь зубы прохрипел «дед». – Железо не выдерживает. Соль. Мороз. Все летит. Пальцем ткни – борт проткнешь.
- Брось скалиться. Что будем делать?
- Пережми шланг. Пока сделаю затычку.
Я попытался схватить прыгающий под напором воды шланг. Струя талого снега наотмашь ударила в лицо, окатила до нитки, вызвала озноб. С помощью ребят поймал шланг. С трудом его перегнули. Поток воды стал меньше, но он разделился на десятки тоненьких резанно-хлестких   струй. Температура воды – 5 градусов, - подумал я, вспоминая последние данные по термометрии моря. Во что обойдется этот душ?
- Ёлки, давно хотел стать «моржом». Чувствую, наморжуемся здесь. – Это, перекричав грохот воды, язвил Володя Лапачев. Он с Мигулиным в четыре руки раскручивал болты на злополучном насосе.

Ребята стояли на коленях в ледяной воде, в отвислых мокрых штормовках и под бешеным фонтаном неистово орудовали разводными ключами. Стармех сделал деревянную затычку, но она пропускала воду. К тому же стал лопаться, не выдержав давления, шланг. Зажали его прорезиненной курткой.
Вода прибывала. Свет погас. От тусклого освещения аварийной склянки тянулись длинные, вязкие, уродливые тени. Шторм громыхал где-то высоко над головой. Вдоль качающихся бортов ходила ходуном грязная вода. Скрежетали, гремя о переборки, обломки какого-то   железа. Ревела надрывно принесенная аварийная помпа. Дмитрий Мигулин, Володя Лапачев, стармех наощупь, проклиная ледяную ванну, возились с насосом. Здесь же ковырялись с помпой Саша Молоков, боцман, второй механик.
В щель люка то и дело просовывался Виктор Менисов и, глядя в полутемную железную цистерну трюма, рвался к нам за помощью. Приходилось орать на него, призывая вернуться к своим непосредственным обязанностям.
- Менисов. Не валяй дурака. Следи за курсом.  Веди судно. Нас сносит к Новой Земле.  Там льды. Выбросит – костей не соберешь. Никакой помощи. Справимся без тебя.
- А чайку, ребятки. Я сейчас согрею чайку с медом, - слышался сверху его виноватый крик.
- Издевается, - прорычал Дмитрий Мигулин.

Я стоял в булькающей воде и изо всех сил прижимал к себе фонтанирующий шланг. Руки окостенели. Заиндевалая штормовка хрустела. Мелькнула мысль, что наверное вот так задраивали пробоины    моряки с ледокола « А.Сибиряков», когда были вынуждены принять неравный бой с немецким линкором « Адмирал Шеер» у о-ва Белуха. Так они боролись за живучесть своего корабля.
Мы, как и они, не кричали в эфир о помощи, не бежали в отчаянии в порт. Мы просто работали.
А что такое работа? Кто может дать тому всеобъемлющее определение?
Способ самоутверждения? Необходимость? Страсть?  Способность заработать? Твое назначение в обществе? На мой взгляд, работа — это то, без чего ты не можешь жить. Что сидит глубоко в тебе, заставляя мерзнуть, качаться, мокнуть, терпеть, жить среди волн в тесном ржавом дребезжащем кубрике. И все это ради одной геофизической, геологической, геохимической или какой-нибудь специализированной карты. А карта эта уже результат… Не белое пятно шельфа, а твой след на Земле… Если хоть по одной нашей карте даст газ или нефть рекомендуемая нами морская скважина, значит мы не зря вкалываем на этом свете.

Вода постепенно стала убывать.  Аварийная помпа заработала в полную силу. Ребята молча и ожесточенно меняли угольные щетки, чистили контакты, клепали провода. Злополучный насос возвышался, как разорванная рыба, на груде черных разбитых ящиков. Все склонились над ним, пытаясь оживить эту дохлую пучеглазую железную рыбу.
 В люк трюма всунулось голова «маркони»-радиста.
-Григорий! Слышишь меня. Тебе телеграмма от жены!
- Читай вслух! Иначе замерзну и сдохну! Что там еще стряслось?
- Переживаю. Точка. Прости за все. Точка. Порвала заявление. Точка. Целую. Точка. Жду. Точка.
Вот женщины! Замерзнуть не дадут спокойно. Придется выжить! Надо Федя!

Тело одеревенело. Голова ныла от качки, грохота, плеска, воя помпы. Холод, всезаполняющий, всераздирающий холод вмерз во внутренности, в мозг, в тело. Не было сил пошевелить даже пальцами. Сколько длится этот ремонт? Час, два часа, день? Где же Виктор? Где же горячий, огнедышащий чай? Когда же, наконец заработает этот чертов насос?
Сознание, казалось, угасает, лишь в голове застряла занозой строчка из забытой песни:
От стужи нас не грели кителя…
От стужи нас не грели кителя…

Как же там дальше? И выплыл из холодного тумана дышащий жаром осенний костер. Река Киргизка под Томском. Алые шипящие мерцающие угли. И обжигающая пальцы черная картошка, испеченная на золе. Какой ароматный, какой жаркий, дымный сладкий запах этой картошки. И песня. И рядом друзья томичи - геологи:
От стужи нас не грели кителя,
Мечтали о тепле мы солнцем бредя,
Казалось нам, промерзла вся земля,
А мы живем и нефтью черной бредим…


Ударил в глаза ослепительный свет. Забухтел, затарахтел радостно оживший насос. Вода покатилась по заштопанной магистрали. Помпа откачала последние лужи.
Согретые, обессиленные, сухие, забравшись ногами в рукава полушубков, мы сидели за столом и пили крепкий чай со спиртом и медом. И не было ничего слаще этого чая и этого меда. И радостной теплой счастливой воркотни Виктора Менисова. И его торжественный голос:
-Ребята, если бы Вы знали какую аномалию мы выявили у Новой Земли. Блеск! Будет здесь грандиозное месторождение!

Шторм сник. В разорванные тучи хлестнуло солнце. Море колыхалось томно и величественно. По носу судна засверкала яркая, чистая, зовущая трехцветная радуга. Мы снова заступили на профиль. Работа в Баренцевом море продолжалась…

Вместо предисловия.

Около о-вов Новой Земли были открыты крупные газоконденсатные месторождения: Штокмановское, Ледовое, Лудловское.
27.04.2010 году при подписании договора о разграничении шельфа Баренцева моря президент России Дмитрий Медведев передал безвозмездно Норвегии 175 тысяч квадратных километров шельфа указанного моря, принадлежавшему по праву СССР.  Сводя на нет наши старания, усилия и всю работу отечественных геологов и исследователей.