Судьба-судьбинушка

Именно так, ласково-почтительно Олюшка всегда обращалась к той высшей силе, которая не раз, словно по тонкой ниточке, уводила ее от неминучей беды.

Родом Олюшка из новгородского села Батецкого. Рано  осиротела, осталась без матери. Отец, понимавший, что на дочек двух и восьми лет нельзя возложить ведение обширного хозяйства,   спустя некоторое время привел в дом женщину. И хотя вроде была она незлой и работящей, старшая дочь вынесла из детства твердое убеждение: «Мачуха – она и есть мачуха!».

Главным в семье был дедушко Конон. Хозяйствовал он разумно,  основательно. Чего только у них не было: и живности полон сарай, и яблони в саду, и покосы, и жито в поле, и косилка, и веялка, и телега с тарантасом. В основном работали сами, даже десятилетняя Олюшка сено косила наравне с взрослыми. Косой она владела хорошо – дедушко научил. Когда в саду поспевали яблоки, девчушка бесстрашно взбиралась по веткам до самых верхушек и бережно собирала золотисто-румяные плоды. С деревенскими девушками ходила в лес «за грибам» или на болота по клюкву. К осени обширный погреб заполнялся бочонками с капустой, грибами, мочеными с клюквой яблоками. Жили трудом своих рук, но иногда в страдную пору сами управиться не успевали, приходилось нанимать работников.

Когда началась коллективизация и борьба с кулачеством, одряхлевший Конон велел сыну: «Отдай сам, не жди, пока с руками отрывать начнут. Не добро жалей, себя и девчонок своих побереги». Сам вскорости умер, а сын, выполняя волю отца, вступил в колхоз. Тем и живы остались, под раскулачку не попали.

Отец с мачухой работали в колхозе, младшая, Верушка, пошла в школу. А подросшей Олюшке сельский секретарь, приходившийся дальним родичем, по просьбе отца  добавил в паспорте годы, и уехала она в Ленинград.

Там устроилась на завод, понемногу освоилась, вышла замуж, родила сына и дочь.  Но не задержались они на свете, угасли, и шести лет на двоих не прожили. Горько горевала Олюшка, пока не родила сына Витеньку. Жизнь вроде бы стала налаживаться.
Витеньке минул шестой год, когда началась война. Через неделю после объявления всеобщей мобилизации Олюшка проводила мужа на фронт. Через месяц получила похоронку.

Когда вокруг Ленинграда начало сжиматься кольцо блокады, из города в тыл  стали отправлять детей. Горько плакала молодая вдова в ожидании разлуки с сыном – Вите предстояло отправиться в эвакуацию с детским садом. Была назначена дата отплытия – ребятишек собирались вывезти на угольной барже через Ладогу, остальные пути уже были перекрыты.

Они опоздали к причалу. Бежали по улице и кричали, заслышав гудок  катера, тянувшего баржу. Правда,  крик этот потонул в общем гуле: матери и бабушки, провожающие своих малышей, махая платками, тоже наперебой кричали им последние напутствия.

Олюшка еще не верила, что  Витю могут вот так взять и оставить в обреченном городе, надеялась, что кто-то там, на барже, решит сверить списки и пересчитать наличествующие на палубе головки в белых панамках. Она спотыкалась, задыхалась, но бежала, то подхватывая  довольно увесистого сына на руки, то опуская его на землю и волоча за собой.

Пробиться через толпу провожающих уже не было сил. Заслышав прощальный гудок, женщина расплакалась – теперь уже не от горечи предстоящей разлуки, а от накатившего страха  и обиды. Весь детский сад уплывал от голода и бомбежек, все эти стоящие на берегу люди теперь могли быть спокойны за своих детей – скоро они будут в тылу, а значит, не умрут от голода. И только  Витенька на ее глазах скоро станет худеть, бледнеть, терять силы, пока не истает совсем!

Олюшка так плакала и причитала, что даже не услышала сначала гул приближающегося самолета. Не видела, как он пролетел над баржей, развернулся на второй заход. Но остальные женщины, затаив дыхание, смотрели на приближающегося железного хищника.
Потом пулеметная очередь разорвала людское оцепенение. Обезумевшие матери заголосили, бросились к берегу. Раскинув руки, они, словно  волшебные птицы, хотели закрыть детей от этого страшного рева, от свистящих пуль. Не смогли. Расстреляв баржу, самолет улетел.

Выживших не было. Волны Ладоги качали-баюкали  щепки, оторванные пулями от бортов баржи, и детские панамки.   На берегу не смолкал крик матерей, несколько минут назад отправивших своих кровинок прочь от опасностей блокадного города.
Молчала только Олюшка. Она словно онемела и окаменела от ужаса. Только промелькнувшая мысль «Витенька мог быть там!» вывела ее из ступора. Схватив сына на руки, она бросилась домой.

Снова бежала, спотыкаясь, но уже не кричала, а шептала, как молитву, как зарок, который давала себе и сыну: «Не пущу! Не отдам! Не оставлю! Сгинем, так вместе!»
Она сдержала слово. Спустя некоторое время  эвакуировалась вместе с сыном. Их путь лежал в далекий Ташкент.

Дорога была долгой. На станциях выскакивала из вагона, чтобы разжиться кипятком и попытаться сменять какие-нибудь вещи на продукты. Последнюю память о муже, его подарок, новенькие туфельки на каблучках,  обменяла на буханку тяжелого, плохо пропеченного хлеба. Но и то было радостью – обычно приходилось кормить сына «макУхой». В тесто для этой лепешки щедро добавляли жмых подсолнечника, оставшийся после отжима масла. Измельченные кожурки торчали из макухи, делая ее похожей на ощетинившегося зверька, и до крови царапали губы, десны и щеки мальчика.

Как-то на небольшой станции пробегала мимо торговки, заботливо прикрывающей платком большую корзину. От корзины шел густой пирожковый дух. Высокий военный расспрашивал торговку:
- С чем пирожки-то, бабка?
Бабка глуповато похихикивала и отвечала:
- С дурындою!
- Это что еще такое? По-человечески говори! Не шути у меня!
- Да нешто бы я, милок,  насмелилась? А дурында – она и есть дурында! У нас все так говорят, не знаю я, как по-вашему.
- Ладно, давай парочку.
Откинув платок, торговка достала пару румяных пирожков. Олюшка едва не застонала. Ах, что это были за пирожки! Румяные, бокастые, они так и просились в рот. Но денег не было, и обменять уже было нечего. Вздохнув, Олюшка отвернулась и  поспешила к зданию станции. И тут же услышала возмущенный крик военного:
- Ах ты, чертовка старая! До чего додумалась!
Аппетитные румяные пирожки оказались с редькою.

После прибытия на место эвакуированных распределили по ближайшим овцеводческим колхозам. Они стали помогать чабанам и  сакманщикам – пасли отары, весной принимали новорожденных ягнят, ухаживали за матками и малышами, пока те не окрепнут.

Случалось, ягнята рождались мертвыми или гибли в первые же дни. Бригадир делал в документах отметку о падеже, и застывшие тушки выносили за кошару. Закапывать было некогда – овец было много, в день могли окотиться десять-двадцать маток, нужно было ухаживать за ними, готовить место для тех, кто должен окотиться завтра-послезавтра.

Поздно ночью, передав смену другим сакманщикам, Олюшка пробиралась за кошару. От тяжелой усталости гудели все мышцы, при звуках заунывного воя «шикалов», рыщущих поблизости в поисках легкой добычи,  замирало сердце. Но она добредала до кучи окоченевших овечьих младенцев, на ощупь вытягивала одного, прятала под грязной фуфайкой и спешила к сыну. Мяса на новорожденном ягненке было немного, но похлебки, сваренной из него, им с Витенькой хватало на весь день.

После окончания войны Олюшка с сыном уехали в Днепропетровск. Жили в бараке. Она работала, он учился в школе и вел немудреное хозяйство: собирал по окрестностям щепочки и ветки, к приходу матери растапливал стоящую в их комнате буржуйку. Добывать растопку было трудно, но купить дрова – дорого.

Однажды Витя нарушил материнский запрет и забрался за забор, которым был обнесен строящийся вокзал. Сколько тут было дров! Мальчик быстро насобирал целую охапку коротких досок, но тут сзади незаметно подошел рабочий  и положил ему руку на плечо.
- И куда ты это все понесешь?
Витя испугался, но ответил честно:
- В барак к себе. Мамка с работы придет, а в комнате холодно и чайник согреть нельзя.
- А отец что ж дров не добудет?
- Отец в сорок первом погиб. Мы вдвоем живем.
Рабочий вздохнул, помолчал и предложил:
- Ты эти куски не бери, они и тебе в печку не войдут, и нам еще в дело сгодятся. Постой тут, сейчас обрезков принесу.
Он ушел и вскоре вернулся, неся мешок, до половины наполненный деревяшками. Витя быстро переложил их в свою торбу и поблагодарил доброго дядьку.

Они ни о чем не договаривались, но когда через пару дней Витя снова залез  на стройку, он увидел у забора аккуратно сложенную кучку обрезков. Самого дядьки не было видно, а пойти его искать мальчик поостерегся: посторонний на стройке – дело неладное.

Встретились они в следующий раз. Рабочий помог Вите сложить деревяшки в торбу, угостил куском каменного сахара и черным сухарем. Так завязалась их дружба.
Всю осень дядя Сеня помогал мальчику с дровишками, расспрашивал его о школьных успехах, иной раз помогал, объясняя непонятное. Когда Витя восхитился ловко решенной задачкой, усмехнулся невесело:
- Я, сынок, до войны хотел учителем стать. Выучился, а в классы войти не пришлось.

Дядя Сеня был родом из-под Воронежа, уходя, он оставил там семью: мать, жену и дочурку Нелечку. Пока воевал на Кавказском фронте, душа болела – как они там? Вернулся, комиссованный, – дома только мать. Дочурка умерла, а жена с каким-то военным связалась и поминай, как звали. Помыкался в родном доме, где все стены про былое напоминали, потом уехал на стройку.
- Дядь Сень, а пошли к нам! У меня мамка хорошая.
                               
Усталая Олюшка вернулась домой и, не застав сына, разволновалась. За окнами уже сгущались ранние зимние сумерки. В какую сторону бежать? Где искать парнишку? Не снимая потертого плюшевого полупальтика, мать бросилась было к соседям – может, видели мальца? Но в дверях столкнулась с ним самим. Заругаться не успела: сияющий сын звонко выкрикнул:
- Мам, я папку привел!
Сердце дрогнуло: «Не может быть! Ошибка была в похоронке!», но из полутемного общего коридора в комнату, пригнувшись в дверях, вошел незнакомый мужчина с мешком на плече. Он смущенно улыбнулся и неловко опустил свою ношу.
- Смотри, сколько мы дров принесли! – колокольчиком звенел Витя, наполняя старенький чайник.
- Ну, коли так, то милости просим, - подавив вздох, улыбнулась Олюшка.

Через год у Вити появилась сестра Нелюшка, за ней Валюшка. Спустя шесть лет их семейство вместе с соседями покинуло днепропетровский барак и с того самого вокзала выехало на освоение целины в оренбургские степи.

Многие их товарищи потом вернулись обратно, не выдержав сурового степного климата. Из приехавших тогда в нашем селе остались только две семьи. Они справлялись со всеми невзгодами и считали, что несмотря ни на что судьба-судьбинушка к ним благосклонна.

Витя тоже вернулся на Украину с семьей жены и прожил там долгую жизнь. Нелюшка, реализовав мечту отца, стала известным на весь район педагогом.