Удавшийся побег

Почти разучился бояться
Прощаться.
И прочь уходить,
И как воду пить,
И беззвучно выть.
И жаждать остаться.

И выбрал себе ненадолго
Дорогу.
Попутчиков много

Я словно Харон
На своей белой лодке.
Перевожу души людей из одной жизни в другую. Все боятся, кто-то успевает очнуться, кто-то уходит туда навсегда. Где Ад? Где Рай? Где Жизнь? Каждому Дорога по вере его.
На том берегу может быть страна Мертвых. А может как раз страна Живых?
Страх переплыть велик, рождает там, на другой стороне, монстров. А монстры боятся вернуться .
И я вожу людей, вожу…

Они приезжают посмотреть: что там? Как там? И часто оставляют там свою душу. Тело едет домой, но теперь будет стремиться к душе. Бог даст, воссоединяться


    
     «…другая жизнь…» Помните? Был у меня такой рассказик.
     И вот продолжение темы.

     Примеряю на себя роль Харона, перевозящего души людей из одной жизни в другую.
     И лодка есть, и бурнус в Тунесе купил, с капюшоном, прям хламида. Блин. И, кстати, беру по монетке за перевоз, все как положено..
     Инте-ересное дело.
     А вот разобраться – и правда Харон. Живут себе люди, живут, доживают до кризиса среднего, мать его, возраста. И ну свою жизнь ломать. Перемен хотят. Старая жизнь совсем износилась, ну ее.
     А тут сказка про Рай. Про жизнь после жизни, в других мирах, неведомых. И страх: а вдруг не Рай, а самый что ни на есть адский Ад?  Всякое рассказывают…
     Проповедники дерутся – клочки летят. Те, кто за остаться – пугают тамошними  ужасами и вечными муками. Тут, же - Родина, березки да костры, дым, так сказать, Отечества…
     Те, кто за уход – манят райскими кущами да блаженством, толпами гурий в бикини, халявным вином да вечным летом. А в прошлой жизни, де, как раз оне: адова работа и адова рутина.
     Помучается-помучается бедолага, да совсем занеможет. Нет-нет и рискнет кто. Заглянуть за краешек, разведать не насмерть.
     А тут я, такой весь в белом. На белой лодочке.
     Мечта Бендера, белые штаны, сто раз ку-ку.
     Возьму невеликую мзду да покатаю душу смятенную по водам меж мирами. Ну, расскажу, что знаю, без прикрас. Про то как и там классно, и там. И что между - класснее.
     Вот так душу тут и оставляют. Тело уехало – а душа нет.
     Теперь будут страдать в разлуке, стремиться друг к дружке. Бог даст, воссоединятся.
     Кто-то, успев очнуться, убежит на Родину, крестясь, а кто-то, решившись, крестясь уходит навсегда.
     Каждому жизнь по вере его.
     Вот так и перевожу души, из Российской Федерации да на моря на океаны.   
     Харонствую помаленьку.
    


Я почти разучился бояться
Уходить, не звонить, не прощаться.
Но взамен опасаюсь встряхнуть
Я у сердца гремучую ртуть.



Я почти разучился бояться
Не писать, не встречать, не звонить,
Не заботиться и не прощаться,
Уходить, уходить, уходить…

Как легко вырывать, не жалея,
Из блокнота листы со стихами.
Он от этого только белее
И стройнее. А, пусть их, порхают…

Как легко удалять телефоны
Обрывать неуютные связи.
Затихают досады-рингтоны.
Хватит сплетен. Ни лести, ни грязи.

Остывает горячее сердце,
Высыхаю в полете листком.
Я едва ли успел оглядеться…
Насладиться свободой и небом…
Я вернусь в это небо, наверно.
Дымом осени горьким. Потом.



За окном заносит снегом старую Казань.
Ночь. И глиняная кружка, символы инь-янь.
В крепком чае чуть портвейна, чтоб теплела ночь.
Во соседней комнатушке спит Лисенок. Дочь.

В ухо ракушка призывно морем шелестит.
И притихшая гитара на стене висит.
Кресло сдвинь, чтоб упереться в холод стекол лбом.
Двор. Соседний загляделся окна в окна дом.

Обжигающие глотку редкие глотки.
Поздно спать. Сиди без толку, щурясь в огоньки.
Слева с рюкзачищем угол клапан-пасть открыл…
Ах, зачем ты только другу в лето позвонил…





Китайский фарфор, черный чай Истамбула,
Заморские пряности, капелька рома…
У ног белоснежная лайка уснула.
Каминные сполохи тёмного дома.

Не спит капитан, тянет кружку за кружкой.
В печном завыванье шторма и тайфуны,
А в треске поленьев мерещатся залпы,
Не скрип половиц – стон рангоута шхуны.

Ладонью просоленной сжал подлокотник
На кресле, как жал рукоятку штурвала.
И прищур суровый следит, как подходит
Черед в снегопаде девятого вала.

Пусть хлопают гротом полотна метели,
Пусть плещут сугробы в оконные рамы.
И этой зимой не осядем на мели.
Поход будет крут. Будет будущий САМЫЙ.


Растянул на пол-ночи
Маленковский стакан коньяка,
Жить хочу, что есть мочи.
Хорошо не выходит пока.

Вот полсотни прожито
Ни бездарных, ни славных годков.
Островов не открыто,
Но искать я все так же готов.

В грязном, смерзшемся в глыбу
Городище татарском застрял.
Что я, зиму не видел?
Что на чуждой земле потерял?

Пять родимых сердечек
И родители - ждут и не ждут.
Одинокие свечки
Раскидал по стране там и тут.

Ночь стучится висками.
В доме темном дыхание снов.
Добиваю глотками
Юбилейные капельки слов.


Как печурка минутка
Греет вечности черный мороз:
Дэн, Лисенок и Умка –
Спите: папа, дочурка и пес.


Режет лазурные воды эгейские
Счастье свободы, победа беспечности.
Белых зеркальных бортов отражение
Мчит над глубинами ласковой вечности.

Вот он, случился побег из унылого.
Лайте и войте, овчарки проспавшие.
Смылся из стада, и больше не быдло я.
Плюнул на ваши пугалки нестрашные.

Визг моралистов и блеянье праведных,
Хищных арканов броски запоздалые.
Зря: не боюсь городами состаренных,
Меркнет неон за рассветами алыми!

Хватит брехать вслед про долг и обязанность!
На пастухов не работаю более.
Вам не угнаться за беленьким парусом.
Вас не слыхать на моей акватории.

Брызги и пена на палубу белую,
В крепких ладонях штурвала движение.
Знают лишь ветры и волны, что делаю.
Пью как хмельное вино приключение.
 
Рядом прижалась, вздыхая восторженно,
Та, что и решилась и в горе, и в радости.
Та, что на смуглое тело набросила
Чудное платье из тени от паруса.