Ресторан Север

                Ресторан "Север"
                Рассказ

                "Пункт 5. Успокаивающий эффект. Если он был недостаточный - максимальный эффект". Вот искомое - становая линия сюжета для моего нового рассказа.


  "Гораздо лучше устроиться в хорошей гостинице, чем в плохой", - так написал Ги де Мопассан в одной из своих многочисленных новелл.
  Для писателя каждая его новелла, некоторым образом, представляется, наверно, в виде его временного жилища.
  Такую недавно я придумал и присоединил к высказыванию Мопассана мою собственную сентенцию, когда я проходил по улице Мира в городе Павлодаре, в котором я много лет живу, мимо здания старейшего в нашем городе ресторана "Север". Судя по вывескам, на которых особой новинкой выделялось слово латинскими буквами "Hotel", в том же здании по-прежнему, как и много лет назад, на втором этаже над рестораном располагалась и старейшая в моем городе гостиница "Север".
  Хорошо приодетые люди стояли возле здания по его центру на высокой в пять ступенек бетонной площадке, с одного края которой был вход в ресторан, а на другом краю находились такие же похожие двери входа одноименной с рестораном гостиницы.
  Проникновения туда в них и сегодня были под древним девизом "Нового ничего нет".
  Я спешил на встречу, но не с этими людьми; и поэтому я прошел, не задерживаясь, мимо массивного строения "Север", в два этажа, расположенного в глубине сквера из старых высоких тополей и разросшихся кленов, под хорошо знакомой мне еще с юности ресторанной вывеской; хотя мне, по правде сказать, было любопытно, какая еще новизна кроме свежей светодиодной вывески "Hotel" прибавились в облике и, особенно, во внутренних апартаментах старейших в Павлодаре ресторана и гостиницы. Давно-давно я не был в "Севере", много-много уже лет; и уж точно мое последнее посещение его произошло еще во времена существования страны с кратким названием СССР.
  Погода, для середины сентября, стояла чудесная.
  Ресторанно-кафешные и иные, всякие прочие подобно-бесподобные, питейные и закусочные заведения в городе Павлодаре в бытность Советского Союза были значительно строже построены. В нынешней жизни вокруг них много хаоса, в том числе архитектурно-идеологического.
  Система ресторанов в нашем городе, тогда при существовании СССР, при их сравнительно с нынешними временами небольшом количестве, была основательно продумана, специально кем-то крепко запутана, и поэтому не многим в нашем городе людям в целом она была понятна; рестораны у нас то вдруг неожиданно расцветали, а то также моментально, "как японская сакура", сбрасывали свой цветущий вид даже при одном и том же директоре заведения. Я не собираюсь утверждать, что прежде рестораны были лучше; они были в городе Павлодаре другие.
  Давно я не посещал "Север". Но я не стал оглядываться, а продолжил движение по улице Мира в сторону прибрежного микрорайона с названием "химгородок", в одном из домов которого в квартире №50 мне было назначено свидание.
  Однако, я принялся на ходу сочинять новеллу о прежних известных мне временах "Севера".

  Летом в 1974-м году в Павлодаре ресторанно-гостиничный комплекс "Север" в своей истории находился на небольшом подъеме: в гостинице провели текущий косметический ремонт; на кухне ресторана был наведен должный порядок, и его повара вполне прилично справлялись с профессиональными обязанностями; в буфете ресторана всегда был достаточный набор алкогольных напитков; а в зале ресторана, под его высокими потолками вечером, начиная часов с семи и до половины одиннадцатого, музыканты на сравнительно хороших инструментах и с помощью новой электронно-усилительной аппаратуры громко и грамотно исполняли достаточно широкий набор, хотя и вполне стандартный, советских и зарубежных эстрадных шлягеров того времени.
  К началу июля 1974 года я закончил тогда учебу на первом курсе в Павлодарском индустриальном институте и на время летних каникул устроился на временную работу. В середине июля на заводе, где я трудился, мне выдали небольшой денежный аванс. Из моих друзей в городе в тот день никого не было, а потому к семи часам вечера в ресторан "Север", чтобы отметить мою первую денежную получку, я пришел один.
  Из-за юношеской сексуальной озабоченности я испытывал в тот вечер сильный дискомфорт, а потому, чуть поколебавшись, не стал заказывать себе вина, а заказал "для храбрости" графинчик водки. Однако, ресторан на протяжении всего вечера, на удивление, был полупустой; и за столиками в его зале располагались в основном исключительно мужские компании. Но знакомая мне официантка Люба очень скоро к большому моему удовольствию подсадила за мой столик даму. Привлекательного вида женщина была старше меня восемнадцатилетнего, как чуть позже я смог у нее узнать, более чем на пятнадцать лет. Кстати оказалось и то, что женщина предпочитала сладкому вину хорошую горькую водку.
  Мы с ней познакомились. Она сказала свое имя и отчество, но просила называть ее по имени. Я уже забыл, как ее звали. Но я до сих пор помню, как она выглядела, в общих чертах. В ее хорошо сложенной округлой фигуре, одетой в летнее шелковое платье, было главное качество - прочность. Она уверенно сидела на стуле, высоко держала подбородок и постоянно пристально глядела мне в глаза. Она часто в ответ на мои слова хохотала, и у нее был отличный аппетит. Моя соседка сразу показалась мне похожей на скифскую кобылицу, выпущенную на ночь на степное пастбище.
  Я попытался поухаживать за ней - пробы ради; она быстро ответила мне на это явным своим поощрением. Вскоре мы с ней дошли до нежных взглядов и рукопожатий, Я стал волноваться. Дважды я пригласил ее на медленный танец. Мы с ней по проходам между столиками выходили на танцевальную площадку рядом с музыкантами и танцевали. Она была на высоких каблуках, и потому она была почти одного роста со мной. Вскоре я от нее сильно возбудился, поскольку танцуя, она ко мне прижималась своим вздрагивающим животом. Однако я колебался, опыта, как ухаживать за подобными взрослыми дамами у меня не было.
  Когда мы танцевали наше второе танго, я прошептал ей на ухо:
  - Ваш муж следит за нами.
  Она, по-видимому, удивилась.
  - Мой муж?!. Да неужели? Вы уверены в этом?
  - Вполне уверен.
  - Как странно! Я приехала из другого города и остановилась у вас в гостинице и не успела сообщить ему, в какой именно я нахожусь гостинице.
  Мы с ней продолжали нашу беседу, вернувшись за свой столик.
  - Он никогда... никогда не следил за вами?
  - Нет... с моими друзьями он никогда не был знаком.
  - Это потому, может быть, он на этот раз следит за нами, что он заранее догадался о моей с первого взгляда любви к вам.
  - Что вы! Ведь не вы первый ухаживаете за мной.
  Предложение погулять по улицам города она отклонила.
  - Нет... нет...
  Она подумала минуту и, вскинув подбородок, прибавила:
  - Ужасно устроилась в гостинице, в трехместном без удобств номере. Вы не могли бы помочь мне переселиться в одноместный номер? Я пригласила бы тогда вас в гости.
  Знакомых в администрации гостиницы "Север" у меня никого не было.
  Мы заказали у официантки Любы еще водки и еды. Кобылица пила и поглощала еду, словно бездонная пропасть. Я уже чувствовал с беспокойством, что приближается решительный час, и даже не час, а минуты развязки в истории нашего ресторанного знакомства.
  Плотно поужинав, кобылица умолкла, перестала смеяться, казалось, задремала, сидя на стуле. Она по-прежнему постоянно смотрела мне в глаза.
  Вскоре ее пригласил на танец видный, лет сорока мужчина из шумной компании, которая располагались за соседним столиком; все они, судя по разговорам у них, были из постояльцев гостиницы "Север". После танца ее кавалер подсел за наш стол.
  Я теперь пил уже в одиночестве свою водку и прислушивался к чужой беседе, возникшей между пришлым мужчиной и, в недавнем еще прошлом, моей кобылицей.
  - Милый друг, не говори, что зелен виноград.
  - Смотри, дорогая моя, как бы не захворать от этого винограда!
  Я вздрогнул, услышав эти слова из беседы моих по столику соседей, и меня моментально охватила та мучительная тревога, которая свойственна обманутым в ожиданиях любовникам.
  Кобылица спросила сигарету, но мужчина не курил. Тогда она обратилась ко мне:
  - Саша, угостите женщину сигаретой.
  Я прикинул, в одном из карманов у меня лежала полная пачка болгарского "Интера", но я достал из другого кармана помятую полупустую пачку болгарских сигарет "Стюардесса".
  Женщина, закурив, неловко стряхнула пепел на платье и заявила, что прожгла свое новое шелковое платье и ей надо подняться в гостиницу, чтобы переодеться.
  - Мое любимое платье пропало, - вздыхала она и затем обратилась ко мне с лукавым упреком. - Саша, зачем вы меня угостили сигаретой?
  Она и мужчина ушли в гостиницу.
  Я тоже решил покинуть ресторан.
  Официантка с искоркою смеха в глазах поинтересовалась у меня, буду ли я рассчитываться за нас обоих, она имела ввиду кобылицу, или только за себя заплачу. Я покачал отрицательно головой:
  - Я сам по себе, Люба. Она ушла в гостиницу, переодеть платье, скоро вернется.
  Так и не сумев ни о чем столковаться с скифской кобылицей, я покинул самый "древний" павлодарский ресторан "Север".

  В сиротливом одиночестве без какой-либо осознанной цели и определенной задачи я отправился на прогулку по вечерним городским улицам: поскольку домой возвращаться было еще рано. Кроме того, меня толкала какая-то сила юности, неодолимая потребность двигаться.
  Ожерелье освещенных окон в домах - они цветут вокруг, как летом травы. Неведомые светила, случайно брошенные в пространство, где они очерчивают те странные фигуры, что порождают столько мечтаний, столько дум.
  Я прошел до конца большой улицы, повернул обратно, и по середине этой улицы свернул на другую, столь же большую и широкую - центральную, прозванную горожанами на американский лад, как "павлодарский бродвей". Через какое-то время я был уже далеко от "Севера".
  Я так ходил, как мне показалось, долго-долго. Потом я развернулся домой. Город тихо засыпал. Ночь еще только что вконец обняла небо.
  Улицы в провинциальных советских городах, за исключением нескольких главных улиц, были, как мне помнится, везде и всегда плохо освещены. Страна СССР выпускала много различной продукции и потому экономила на освещении второстепенных городских улиц драгоценную для производственных нужд электроэнергию. Пятиэтажный дом, в одной из квартир которого я жил, находился в городе Павлодаре на третьестепенной улице Короленко, в 1974 году абсолютно без освещения. Редкие фонарные столбы, все-таки, на ней вдоль тротуаров стояли, но лампочки с приходом темного времени суток на них никогда не зажигались, а между некоторыми столбами отсутствовали и провода электрической линии.
  Который был час - когда я, в конце-концов, очутился вблизи от моего дома - неизвестно. В темноте я не имел возможности разглядеть стрелки на циферблате наручных часов. Но, судя по небольшому количеству светящихся на моей улице в домах окон, час был уже довольно поздний.
  Ожерелья из жемчужин светящихся окон - и здесь на улице Короленко они цвели как травы. Жители этих пятиэтажных домов вокруг меня знали и ещё помнили и не подведенный газ, и не отлаженное центральное отопление, и свои неуверенные шаги по темной лестнице после работы; ночная страсть, утренняя глазунья на сковороде, пестрый букет полевых цветов в полулитровой банке на подоконнике. Простая, обычная и прекрасная картина созидания - на строительных площадках появляется медленное и неуклонное движение огромных кранов; утренние и вечерние приливы и отливы рабочих людей на автобусных и трамвайных остановках. Но добавим клею к рассуждениям-паутинкам. Новые города и кварталы - а в 70-х годах Павлодар был молодой бурно строящийся город - рождают свою особенную поэзию - с того самого времени, когда на новом месте начинает разворачиваться земля:

Лопушиный, ромашный
Дом - так мало домашний!
По-оленьи - рогат.
По-медвежьи - радушен,
Что окно - то икона,
Что лицо - то руина
И арена...
Есть окно и мое.
А рубахи! Как взмахи
Рук.
О, прорехи!
Точно браслеты.
Перед злым не стыдно,
Всех рубах рукавами борется дом.

  Парафраз из стихов Марины Цветаевой.
  И тут я впервые почувствовал, что должно случиться что-то новое, необычайное. Мне показалось, что стало холодно, что воздух сгущался, что сама ночь сущностно, а вовсе не космические нейтрино, воздействует на меня.
  Коснись меня. Мягкий взгляд. Мягкая мягкая мягкая рука. Я одинок здесь. И где твой разум? О, коснись меня скорее, сейчас. Что это за слово, которое знают все? Поговори про яблочные пирожки, piuttosto.
  Пересказ прозой сути большинства стихов Марины Ивановны Цветаевой.
  Свернув с тротуара, мне оставалось пройти несколько шагов до двери в подъезд дома. Стены трех-подъездной "пятиэтажки" - моего дома, построенного из панельных плит, - были покрашены смесью извести с красною глиною бокситов - была одно время такая мода в Павлодаре на побелку городских зданий в розовый цвет. В густой темноте на светлом фоне стены справа от двери я различил контуры, пятном, женской фигуры.
  Не удивившись, не запнувшись, не сбивая шага, нисколько не волнуясь, я приблизился к видению. И скорее интуитивно почувствовал, чем разглядел, что женщина эта молода, и что она очень хорошо сложена. Она была на полголовы ниже меня. При моем приближении она повернулась ко мне бочком; по-видимому, она не желала, чтобы я увидел у нее лицо. Я остановился на секунду перед дверью, а во вторую секунду уже протянул левую руку и обнял молодую женщину за плечи.
  Бабешка пискнула кратко, по-мышиному, и резко, коротким разворотом, естественно и легко выскользнула из моих объятий, и мигом заскочила за двери в мой подъезд. Стоило бы мне только последовать за ней, начала бы она шуметь, и тогда было бы не избежать большого скандала. Пришлось мне отправиться мимо моего дома, чтобы еще сколько-то прогуляться по городу; чтобы предоставить время незнакомой женщине после легкого испуга прийти в себя и решиться покинуть мой подъезд
  Улицы в городе были теперь пустынны. Вокруг меня - ни души; и свет в кафе "Луч" на углу улиц Лермонтова и 1 Мая был погашен. Только минут через пять мне повстречались несколько запоздалых прохожих; они торопились домой. На центральной городской площади на меня чуть лоб в лоб не наткнулся пьяный: "П-п-послушайте-ка... Си-си-сигарету? А к-к-к-который  час?" Я ускорил шаги, чтобы избежать его - в потемках далеко за спиною пропал и он. Несколько минут я прислушивался к его гулким, неровным шагам.
  И больше я не встретил никого в этот час на главной городской площади. Свернув на улицу Красноармейцев, я увидел впереди обнимающуюся парочку влюбленных и пошел следом за ними; затем я повернул снова на свою улицу Короленко и вернулся к моему дому. Тут возле своего дома я снова, как будто в первый раз, удивленно заметил, что фонари на моей улице давно кем-то были погашены. А когда-то, несколько лет назад, в прошлом, но недолгое время, лишь пару или тройку месяцев, электрические лампочки светились здесь на фонарных столбах.
  Я выдвинул из под манжета рубашки часы на руке и зажег спичку. Было почти два часа. Никогда еще я не видывал такой темной ночи.
  Возле подъезда никого не было. Но внутри вскоре я вновь наткнулся на ту же самую бабенку, которая теперь сидела на верхней ступеньке последнего лестничного пролета, который мне оставалось преодолеть, на пути к моей квартире на третьем этаже. При моем появлении у начала лестничного пролета она, узнав меня, мигом вскочила на ноги, затем запрыгнула, как дикая коза, со ступенек на лестничную площадку и стала, прижавшись спиною, к дверям моей квартиры.
  "Не вздумай орать!" - предупредил я ее и, медленно поднявшись еще на две ступеньки, остановился. Пару минут мы с ней, не двигаясь со своих мест, молча глядели друг на друга. Электрическое освещение на площадке, где находилась девушка, было выключено, но горели лампочки этажом выше и этажом ниже.
  Она была невысокого роста, фигурка у нее была плотно и пропорционально сложенная; явно было, если не видно, то понятно, что она молода, но старше меня на сколько-то лет - пять, семь или восемь. Темные волосы у нее были коротко пострижены, на ней было надето летнее светлое платье, черты ее лица из-за недостатка освещения я различал лишь едва и потому не мог точно определить его выражение. Никаких чувств к ней у меня не было, только досада, что она мне в поздний час мешает поскорее попасть к себе домой.
  Девушка шевельнулась и чуть развела по бокам опущенные руки, прижимая ладони к дверям моей квартиры.
  - Сейчас закричу, - сообщила она мне ровным негромким голосом.
  Теперь мне надо было что-то ей говорить, поскольку идти опять на улицу мне не хотелось.
   - Взгляни, ты стоишь под дверью с табличкою номер сорок девять, - сказал я ей вкрадчивым голосом, взволнованный тем, что она действительно исполнит свою угрозу. - Это дверь моей квартиры. Как нам дальше быть?
  Девушка лишь повела из стороны в сторону отрицательно своей головой.
  - Если ты не веришь, нажми кнопку электрического звонка, - продолжил я уговоры. - Мою маму зовут Мария Федоровна.
  Вот также можно было поставить под двери квартиры бревно, и чтобы потом опасаться к нему подойти.
  - Что я ей скажу? - подумав немного над моими словами, спросила девушка.
  Бесспорно, она мне задала вполне логичный вопрос.
  - Скажешь моей маме, что мы с тобой собираемся полчасика посидеть на лавочке возле подъезда. И чтобы она не беспокоилась за меня.
  Вариант, разбудить мою мать таким вот образом, был не лучшим. Как позже я сообразил, можно было предложить девушке подняться по лестнице на этаж выше. Но об этом могла бы догадаться и сама девушка, стоявшая в то время под дверью моей квартиры.
  - Как тебя зовут? - спросила она.
  Я ей сказал свое имя.
  - А Толика ты тогда знаешь? - вдруг оживленно заинтересовалась девица и назвала фамилию моего соседа из квартиры рядом. Позабыв про свой испуг, она сделала два шага вперед и подошла к перилам.
  Сосед Анатолий жил в квартире номер пятьдесят.
  Девушка положила правую ладонь на перилла. Мне показалось, что моя левая ладонь, также упиравшаяся о перилла, почувствовала, с каким напряжением девушка ожидает моего ответа на ее вопрос. Вместе с тем ее живой интерес и образовавшаяся таким образом между нами неожиданная связь побудили к рискованному напряжению мои иллюзорные, в своей собственной бесконечности, уже было совсем погасшие, надежды и ожидания.
  Оказалось, что она из нештатных любовниц соседа Толика. Вот так викторина!

  Анатолий, мужчина лет сорока, был аккуратный, не женатый, но для многих женщин привлекательный персонаж; он длительное время работал водителем на персональном автомобиле "Волга" у главы потребительского союза области. Невозможно было сказать девушке, что я будто бы знал моего соседа, хотя мы с ним рядом прожили сколько-то лет. Сосед все эти годы существовал обособленно, мало с кем из жильцов нашего подъезда здоровался, никогда и никто из них не переступал порог его квартиры. Даже чрезмерно любопытный ко всему и всем пронырливый мужичок Лешка из квартиры №52 не сумел нарушить табуированную границу квартиры №50, хотя он несколько раз под различными предлогами настойчиво пытался это совершить. Только женщины возрастом от двадцати пяти до тридцати двух лет относительно регулярно посещали по вечерам холостяцкое жилище Анатолия. Рано утром он уходил на работу в свой гараж, и вместе с ним покидала квартиру его очередная женщина. Он с педантичною регулярностью менял себе женщин примерно раз или редко дважды за полгода.
  Раздумывая, как правильно ответить на заданный мне вопрос, я машинально на шаг отступил назад и теперь двумя руками облокотился о перила. Запрокинув голову, я скользнул взглядом снизу вверх по фасаду стоявшей передо мною наверху викторины, от ее беленьких босоножек до тонкой полоски света на потолке, струившейся с лестничной площадки этажом выше и с другой площадки этажом ниже.
  Мое созерцание отправилось на новый круг. Девушка была стройна и прекрасна: хоть чекань ее на медаль, или же ставь на пьедестал. Ситцевое светлое платье, с большим вокруг шеи вырезом, очень просто сшитое, как нельзя более оно шло к ее точеной фигурке и к ее скуластому лицу, ограненному сверху черной челкой до линии бровей, снизу изящной черточкой нежного рисуночком рта. Икра ноги у нее имела правильную мягкую округлость.
  Девушка первой нарушила возникшую у нас паузу молчания:
  - Почему этой ночью его нет дома? - сказала она громким шепотом.
  Лет ей исполнилось 25 - и не меньше, а может быть уже и 28. "Милая!"
  - У тебя только это на уме? - тоже шепот спросил я у нее. Плечи у меня вздрагивали от смеха. - А я-то, дурак, не ко времени приперся!
  Я приподнял голову, чтобы увидеть, не стоит ли под дверями соседа ее чемоданчик с личными вещами. Чемоданчика на лестничной площадке не было.
  - Как это ни смешно, но если ты ответишь на несколько моих вопросов, - век будут помнить, - призналась мне девушка.
  Стоявшая передо мною, Викторина была восхитительна. Кpасивое лицо, хотя пpедставлялась слишком юным; все ее сyщество излyчало пpивлекательность чисто физического хаpактеpа, более наводившyю мою мысль на однозначное слово "женщина", нежели на двyзначное "девyшка". И однако же в своем скpомном, светлом платье она умилительно пpоизводила впечатление подобия наивного p****ка.
  Она принадлежала к тем немногим, чьи слова были исполнены значения. Быть может, не в силах снести всплеска радости, из-за этого мой восторг буквально хлестал словами, словно вода из пробитого шланга: "Толик with a new wife. Знаешь, ты мне понравилась. Белый танец! И я расскажу о нем все что знаю". Она обезоруживающе ответила: "Я не умею...". Невозможно было поверить, чтобы она не умела танцевать; но для танцев каменный мешок подъезда, да еще под дверями квартиры №50 - не тот фонтан. В отличие от девушки, я вовсе не был уверен, что в тот момент соседа не было дома. Кстати, на то время в городе Павлодаре было построено лишь два фонтана (или один?), и они оба никогда на протяжении многих лет, сколько я помнил, не работали.
  - Тогда полчасика погуляем вокруг дома? - все также громким шепотом предложил я ей. - Любой твой вопрос - мой самый подробный ответ.
  Так мы с нею неожиданно быстро и легко объяснились и вскоре, дружески разговаривая, оказались уже на улице.
  Викторина, выйдя из подъезда, сразу взяла меня под руку, и мы с ней покинули двор дома. Мы направились к перекрестку и далее побрели по улице Лермонтова в сторону берега реки Иртыш.
  Скоро не покидавшее меня легкое волнение нашло себе удобное русло - "свой вместе с чужим".
  Что я достоверно знал об Анатолии - соседе по лестничной площадке? О какой-либо продаже или безвозмездной передаче секретов - о том, что происходит в соседских с моей квартирой комнатах рядом на третьем этаже - речи не шло, поскольку попросту они мне были не известны. Сорокалетний Анатолий никогда не был женат, он вообще не был создан для брака. Он был создан для многих женщин, а они для него.
  - Ему не встретилась женщина, с которой ему захотелось бы остаться, - сказала моя спутница.
  - Скорее всего, ему встречались женщины, которым очень хотелось у него остаться.
  Возможно, ее звали Тамара, теперь я точно не смогу вспомнить имени у "викторины".
  В свою очередь Викторина, назвавшаяся Тамарой, мне рассказала некоторые подробности про правую руку у Анатолия.
  Я ухмыльнулся - правая рука шофера всегда по привычке занимается передачей чего-нибудь, кому-нибудь. Всю дорогу она у него манипулирует рычагом передачи "момента вращения" от двигателя автомобиля к колесам.
  По улице Лермонтова мы с Тамарой дошли до берега реки. К тому моменту я успел ей рассказать и описать почти дюжину женщин, на протяжении ряда лет будто бы посещавших моего соседа. Внешность всех его подружек я не помнил, а потому мне пришлось "с белого листа" сочинить описание трех или четырех из них. На меня нашло подлинное творческое вдохновение, истории о дамах сердца соседа Анатолия получались хотя и коротенькими, но даже для меня самого сюжетно интересными и забавными некрупными, но неожиданно блестящими деталями. Спутница-викторина, опершись на мой локоть, все плотнее прижималась плечом, на протяжении всего нашего пути до реки она внимательно и напряженно, изредка перебивая вопросами, слушала мои рассказы.

  На небе начала всходить луна. Было полнолуние.
  В те годы улица Лермонтова возле реки Иртыш художественно обрывалась на очень высоком песчаном крутояре. Под нами вдоль воды лежал широкий вытянутый долиной дикий пляж. Песок на нем был чистый иртышский, очень мелкий пушистый, почти белый цветом. Сверху с обрыва на дикий пляж, называвшийся Лермонтовский, вели несколько узеньких тропинок, коварно осыпающихся под ногами ступивших на них, проложенных не по прямой вниз, а длинно, вдоль по песчаным кручам крутояра.
  Уговаривать Тамару спуститься к воде мне пришлось долго. Любопытство к тому времени у бабенки приостыло, и она стала задумчива и даже совсем перестала приставать ко мне с расспросами о моем соседе Анатолии.
  - А Иртыш, течет ли он еще? - выдвинул я перед Тамарою свой главный аргумент. - Я хотел бы узнать это немедленно.
  В это время напротив нас по реке по фарватеру, проложенному под противоположным берегом, медленно шла самоходная баржа. В темноте в черной гуще плыли огоньки, зажженные на ее мачте.
  - У меня потом не хватит сил подняться наверх, - все еще сопротивлялась моя городская викторина.
  Звуки низкооборотистого дизельного двигателя с проплывавшего мимо нас судна постукивали над водою глухо и размеренно.
  - На руках понесу, - убеждал я девушку подчиниться моему желанию.
  Ветер сдул все облака с небес; появилась во всей красе светлая полная луна.
  Викторина была невысокого росточка, но крепка телом, округла, похожа на булаву, которую нелегко взять, а еще труднее поднять, а сложнее всего удержать. Мое обещание ее позабавило, и может быть только поэтому, она согласилась, наконец, со мною спуститься к воде.
  Мы с ней направились к реке по довольно крутой тропинке. Если бы не взошедшая в то самое время на небе луна, то на таких спусках можно было бы запросто в темноте оступиться и кувырком покатиться вниз.
  Через несколько минут мы подошли к реке и пошли по берегу вдоль кромки воды. Теперь летели прозрачные легкие облака над погрузившейся в ночной глубокий сон землею. Светила нам сказочная небесная красавица, поднявшись уже высоко в небо к звездам. Такие светлые ночи выпадают нечасто, но нам повезло. И при дрожащем свете луны я подробно различил лицо Тамары с крупными красивыми губами.
  Красота ночи подействовала и на Тамару. Она, глядя на протянувшуюся по поверхности воды серебристую мерцающую дорожку, мечтательно произнесла:
  - Где мой купальный костюм!
  - Так… купайся.
  - Что я сумасшедшая?
  Я обнял ее, и мы с Тамарой, стоя у самой кромки воды, стали целоваться.
  Я понимал, что наступил самый благоприятный момент, и вряд ли он потом еще повторится.
  - Не здесь, - стала вдруг легонько освобождаться от моих объятий Тамара. - Все видно.
  - Кому видно?! - обиделся я на мою горожанку-викторину и выпустил ее из объятий. - Никого вокруг нет.
  - Кому понадобится, тот и увидит, - объяснила, оглядываясь по сторонам, Тамара и, почувствовав мою глубокую обиду, взяла меня за руку. - Идем на Центральный пляж, там нам будет удобнее.
  И мы с ней направились на Центральный пляж, где с краю росли кустики ивы, и было полно укромных местечек. Нам надо было пройти по берегу вверх по течению реки примерно полторы тысячи шагов. Девушка Тамара сбросила босоножки и понесла их в руках, зашла по щиколотки ног в воду.

                Ужели не во сне
                Назначила ты мне?

  Тем временем луна стала прятаться в облака, и ее волшебное сияние на песках лермонтовского пляжа постепенно погасло.
  По пути перед нами - между пляжем Лермонтовским и Центральным пляжем - на обширном заболоченном участке стояли стеной заросли камыша и тростника.
  Едва мы подошли к зарослям, луна совсем скрылась, а ночь сделалась угрюмою. Узкая тропинка, по которой нам предстояло идти через камышевые заросли, выглядела черным провалом в неизвестное.

  Викторина смело пошла впереди по узкой через тростниковые заросли тропинке.
  Приходилось в темноте внимательно глядеть под ноги - здесь было множество ручейков. Ночное зрение у Тамары, похоже, было лучше, чем мое, и она ушла вперед от меня шагов на десять. И вскоре я, не заметив черного зеркала воды, поставил свою ногу прямо посередине ручейка, пересекавшего тропинку. Пришлось мне остановиться, чтобы снять обувь и вылить из нее холодную липкую воду, пахнувшую тухловатым болотом. Я присел на корточки, чтобы зашнуровать туфли. Внизу возле земли здесь было тихо, и я услышал журчания текущей воды в ручье.
  Я окунул в нее ладони рук, чтобы помыть. Вода текла... она текла... хо-лод-ная...  холодная...  холодная... почти ледяная...
  Тамара обнаружила, что я отстал, и вернулась по тропинке обратно.
  - Люблю камыши, африканские косички, - сообщила она возбужденным голосом, уже не городской, даже не районной, а не меньше чем областной, викторины.
  Она ночью в светлом платье была похожа на крадущуюся к добыче камышовую кошку. Я особого восторга среди зарослей камыша не испытывал.
  Мы с ней продолжили путь.
  Я, шагая вслед за нею, старался не отставать. Наши года с Тамарой сильно различались: мне минувшей весной исполнилось восемнадцать лет, ей, все-таки, было не меньше чем двадцать пять, разница у нас в возрасте была минимум в семь лет.
  Вдруг ветер подул резко и здорово, камыши и трава так гнулись, так низко кланялись. Также неожиданно вскоре все стихло.
  Викторина, которая снова ушла далеко вперед, на развилке среди камышей и тростника самостоятельно выбрала не лучшую тропинку, и мы пришли по ней к непроходимому болоту. Пришлось возвращаться.
  - Почему здесь на берегу Иртыша такая сырость? - удивлялась она.
  По ее вопросу я понял, что девушка появилась в нашем городе не очень давно.
  - А здесь раньше не было болота, - стал я ей рассказывать. - От лермонтовского пляжа и до центрального прежде шел сплошной высокий крутояр. Вот в этом месте был глубоко врезавшийся в берег очень широкий овраг. На дне его били во множестве родники. В одном из домиков на краю оврага жил друг моего отца - Лёвка Терентьев. У него была большая деревянная лодка, которая тут же на песке возле Иртыша лежала. В моем детстве мы летом по выходным дням и иногда на неделе приходили в гости к дяде Лёве, он ставил на лодку мотор и мы две семьи плыли на ней далеко по Иртышу, выбирали какой-нибудь остров и там в палатках по нескольку дней жили. Несколько лет тому назад все дома вокруг оврага снесли, а их жителям выделили квартиры в многоэтажных государственных домах. А овраг завалили всяким строительным мусором, глиною и песком. После этого здесь место заболотилось, и вскоре выросли высокие камыши. Прежде на этом месте не было камышей. Был песчаный берег и по нему текло к Иртышу много-много ручейков, начинающихся из родников, бивших у самого подножия крутояра.
  - А лодка где теперь?
  - Старая деревянная лодка сгнила. Дядя Лева купил позже дюралевую лодку "Казанка" и хранил он ее на лодочной станции в затоне возле речного вокзала.
  - Мне надо позвонить по телефону!
  - Привет. Ты откуда? Из…
  - Из Парижа.
  Мы с викториною изрядно поплутав и подустав, наконец-то, выбрались из камышевых зарослей и оказались на краю центрального пляжа. Здесь островками росли молодые ивы, а на берегу лежали россыпи массивных камней, которые здесь были положены, чтобы в этом месте сильное течение Иртыша не размывало берег.
  Самоходная баржа, пока мы пробирались через камыши, успела уже пройти стрелку возле спасательной станции и ушла на повороте русла реки за остров. В темноте за островом плыл красный огонек на конце мачты, а саму баржу уже не было видно.
  - Дядя Лёва бакенщиком работал, - сообщил я викторине. - На большой железной лодке мы с ним по вечерам плавали по реке и бакена зажигали. Он мне давал рулить лодкой.
  Эти из прошлого исторические детали викторину, вообще, не интересовали. Здесь на центральном пляже возле ивы, мелким кустарником росшей кругом, она у воды уселась на большой камень и замерла, обхватив руками колени, стала глядеть в пустое пространство в сторону реки, скрытой для глаз ночною темнотою. Дребезжащий звук с самоходной баржи был единственным признаком жизни на реке.
  Я подождал некоторое время и первым нарушил молчание:
  - Дядя Лёва и мой отец во время войны в пулеметном училище учились. В одной роте и в одном взводе они служили.
  Ответа - ни единого "выстрела" - от нее мне не было.
  Тогда я положил ладони на ее плечи. Она нетерпеливо повела плечами, освобождаясь от моих рук.
  - Послушай, - сказала она. - Ты слышишь? Странные звуки. Будто бы это уже осенью пересыпают из ведра в ведро картошку.
  Я прислушался: дребезжащее постукивание дизеля на самоходной барже, поднявшейся вверх по течению и скрывшейся за большим островом, плотно покрытому деревьями старых высоких тополей и осин, становилось все тише. Что удивительного для девушки было в этом приглушенном звуке, похожем на одновременный стук множества молоточков по мягкому дереву?
  Я снова обнял ее; подождал - опять ничего.
  - Песок уже холодный, - с ледяным спокойствием произнесла, наконец, свой приговор Тамара.
  Я потрогал ладонью - песок на Центральном пляже Павлодара был крупным и колючим, привозным откуда-то с верховий реки - и действительно, уже совсем к утру песок на пляже остыл. А трава возле кустов, наверно, была перед рассветом уже мокрая от россы.
  - Ты когда, давно был в постели с женщиною? - спросила вдруг горожанка Виктория.
  Я не стал ей объяснять, что в том смысле, в каком она у меня спросила, у меня еще не было ни одной женщины.
  - Ноги-мудрецы уверяют, что ожидание счастья счастливей его достижения, - произнесла она, обнимая все - также свои ноги у колен руками.
  Меня не впечатлил ее афоризм, и я не знал, кто такие "мудрецы-ноги", а поэтому, чувствуя, как непроизвольно жар от обиды приливает к моим щекам, я отвечал, стараясь скопировать ее интонацию:
  - Многие алкоголики, почти не испытывают голода.
  Тамара лишь подернула плечами:
  - Многим ничего не удалось.
  Неудачи неизвестных "многих" меня не касались, а вот за себя мучило меня чувство, вызванное осознанием моего сознательного унижения.
  - Прочитать что-нибудь из Гарсиа Лорки? - сделал я предложение Тамаре, уже ясно сознавая всю безнадежность былых моих надежд. - Я не помню его стихи наизусть. Разве что пересказать что-нибудь из книги стихов испанца своими словами?
  - Перескажи… - согласилась она равнодушно.
  - Хорошо, - пожал я плечами, - так слушай же. Затихший мир - свирепый пес бездомный! Тоска в сердце не заводи прах - контур ночи, где бесплодно плачут тучи! Твоя смуглая кисть да купается в море, населенном матросами и парусами. О, да, да звучит твой оливковый голос! Все выплакать во тьме соловьями и тобою; дождаться урожая, взращенного под ветхим солнцем в небе опустелом. В том городе, что вытесали воды, повсюду сны в ожогах непогоды.
 - Грустные стихи.
  - Грустные? - удивился я и не стал с нею спорить. - Наверно, грустные.
  Дальнейшие мои попытки уломать бабенку ни к чему не привели. Колеблется - вспышки доброй памяти о шофере Толике у нее были смешаны с обидами на любовника Толика. Желала она его наказать. Но, все-таки, не стала она его наказывать. А у меня "мастерства" и умения использовать выигрышную ситуацию не хватило.
  Стало скоро светать. С реки подымалась леденящая свежесть. От усталости, от холода, и внутренне поостыв, я уже ничего от нее и не надеялся, и не жаждал получить: ни горечи, ни сладкого.
  Мы с ней, в конце-концов, вверх поднялись на набережную и по безлюдной тихой улице, идущей вдоль реки, направились домой.
  У бредущей рядом со мною "викторины" было после без сна ночи бледное личико, даже розовые лучи утреннего солнышка не могли освежить ее щек и, казалось, что, едва коснувшись их, точно фальшивые румяна они осыпались с ее полунной бледности кожи.
  Вдруг она наморщила лоб, о чем-то она глубоко задумалась. Невольно я провел сравнение из "Севера" с оживленным лицом скифской кобылицы, первою накануне открывавшей мой разгульный вечер, имевший свое продолжение во всю ночь. И все-таки… несомненно, женщины 36 лет перед девушками 25 лет гораздо больше проигрывают в красоте, нежели выигрывают в размере.
  - К-к-который час?- спросила у меня "викторина".
  Я почесал пальцем у себя за ухом; и далее она торопливо, не дожидаясь ответа, стала говорить, что я ей показался остроумным и оригинальным, что слабые - те, что боятся скандала. Я по-прежнему молчал и размышлял, о каком скандале она упомянула. На эту опасность я почему-то прежде не рассчитывал. Викторина, лишь бы не молчать, говорила, что есть, кроме того, бессильные или, скорее, усталые люди.
  На пересечении с улицей Лермонтова мы с ней расстались. Она сказала, что дальше пойдет сама. Взяла она мой телефон, обещала позвонить. Не поверил я ей. Но мне уже было скучно с нею. Из-за домов все ярче светило лучами утреннее солнце. Город еще пока не проснулся; и на улице вокруг нас пока никого не было. Я лишь вяло помахал рукою в ответ на ее неожиданно застенчиво подаренный мне воздушный поцелуйчик; я уже далее один пошел к своему дому.

  Быть ли вишенке земляникою, или черникою, или околоточным приставом из чеховского рассказа "Хамелеон"? Сменим времена: вернемся из душевного прошлого в бодрое настоящее. Примерно через два часа, завершив важный визит в квартиру №50 в одном из домов микрорайона "химгородки" на берегу Иртыша, почти что также, не солоно-хлебавши, как и герой, только что рассказанной мной новеллы, я возвращался тем же самым путем по улице Мира к себе домой.
  Опять я проходил мимо "Севера". На просторном крыльце, обнесенном защитным бетонным парапетом, у входа в ресторан возле створки высоких массивных дверей стоял швейцар в форменной фуражке. Прежде посетителям ресторана "Север" приходилось самим открывать тяжелую с тугою пружиною дверь. А вот дверь, похоже, сохранилась та же самая. И те же "три-опять-пять" ступеньки необходимо было преодолеть, чтобы подняться на крыльцо. А после, как это и было раньше, за восторгом вершины посетителю заведения "Север" предстанут трудности спуска.
  Едва я миновал дорожку, ведущую к ресторану от тротуара по улице Мира, передо мною объявился современный хахаль тролль. Это такие особенные многочисленные труженики информационных всевозможных кибервойн. Раньше подобных им называли проще - "топтунами". Главное средство борьбы с ними - не тратить на них свое драгоценное время.
  Я сделал вид, что я глухой, и молча прошел мимо тролля, а когда он стал вслед мне говорить в грубых выражениях всякую несусветную чушь, то тогда я приостановился и предложил ему приблизиться, чтобы ощутить мой "теплый прием". После этого хахаль удалился в противоположную сторону, а я продолжил свой маршрут.
  Однако, я на ходу принялся сочинять этюд об известных мне временах "Севера" и про нынешних троллей.

  Разные породистые инакомыслящие лошадки играли со мною в прятки. Прыгали они через высокий плетень, поскольку им было это не лень. Бегали на улице взапуски дети, а лошадей они любили больше всего на свете. Одна лошадь хромая отстала от резвого табуна и пристала к детской стае.
  Треволнения убегали, плодились раздумья. Долго казалось, что не будет плода, груши на березке перед моим окном. А потом кто-то повесил на веревочке на ветку березки большую спелую грушу.
  Костюм в перелесках, слова оказались бурлеском, голубей на тротуаре подстерегал и не подстерег серый кот с коротким хвостом.
  Здоровые полные тесные от еще не съеденного бабы. Поджатые прокуренные жилища человеческие. Железные громыхающие цепи якорей, брошенных ко дну для устойчивости еще не приплывших кораблей. Ересь и прочий вздор, такой разговор не положишь на любой забор.
  Касания переспевшего пухлячка задерживают руки, которые потом над головою ищут перекладины. Ступени и лестницы все прочие, забытые прежде, отвыкшие отвесные, за что-то цепляющиеся, продольно прелестные, вертикально незыблемые, набирающие медовых пряников, чтобы сложить в торжестве добычу на макушке.
  Сотни и далее тысячи важных гусят.

  Что им, столичным штучкам - заморским троллям, нужно от людей проживающих в далекой провинции и сочиняющих иногда маленькие старомодные рассказы? Они, наверно, хотят, чтобы их цитировали, чтобы через автора новелл из провинции послать свой сигнал рынку информационных услуг. Нет в том никаких проблем! Запросто, вот если не цитата, то близкий к оригиналу парафраз стихотворения москвички Ахмадулиной - то есть ровесники постройки и цветущих лет ресторана "Север".

  "…И ныне помню этот самолет - лицом и телом не овладел, устал и лег. Где север? Если он влюблен - опасен, зол в речах. Когда весна - хмур, нездоров, рассеян. Ужасен, если оскорблен. Ревнив. Рожден он в Москве. Истоки крови - родом из чуждых пекл. Пульс - бешеный. Куда там волжским равнинным водам! Гневить не следует: настигнет и убьет. Когда разгневан - странно смугл и бледен".

  Ресторан "Север", построенный на окраине города Павлодара на улице Мира очень давно, более 60 лет тому назад, остался у меня позади. Я уже подходил к улице Короленко, на которой стоял мой дом. Писатель Короленко был автором знаменитой повести "Дети подземелья".
  Так вот… Она мне и не позвонила. Сосед Толик из квартиры №50, который со мною прежде никогда не здоровался, вопреки моим опасениям, конфликтовать со мною не стал, а напротив вдруг начал здороваться, правда не за руку, а кивком головы. Бабенку - его "викторину" - я еще долго видел издали с моего балкона. Опять она, чуть ли не каждый день, под вечер ближе, в течение месяца караулила его возле подъезда. Толик, похоже, так и не пустил ее в свою квартиру. У него тогда другая похожая на нее была пассия, но покруче той Тамары, курицы видом. Впрочем, вовсе не курицы… Но Толик менял женщин часто. Редко больше полугода кто-то из них оставался рядом с ним. Только они у него все почему-то одной типовой, как серийные пятиэтажные панельные дома "хрущевки", внешности были. Крепкие, сбитые. Молодые. Видом своим напоминающие более всего спелую отборную ягоду вишню. Они были обычно лет на 10, иногда на 15 моложе Анатолия. Покинутая мною его "старуха" Тамара, при сравнении ее внешности с прочими Томами, Лерами, Надями, Наташами - из несметного числа быстро сменяемых представительниц женской публики квартиры №50 - оказывалась на вполне приличном уровне.

  И еще я хотел бы припомнить несколько впечатлений о том, как утром смотрелось в лучах солнца лицо бабенки. Сочинить краткий текст ее вкусного "солнечного" портрета. Но только теперь я отчетливо не помнил ее лица. Вот разве что один из портретов кисти Рафаэля, его натурщицы по имени Форнарина, однажды напомнил мне лицо Тамары - той женщины "одной из многих" у соседа Анатолия, с которой мне однажды довелось под ручку погулять.
  Придя домой, я включил телевизор, чтобы послушать новости. Исправно работал канал "Культура" - здесь с ведущим программы беседовали молодые ученые и писатели; они дискутировали о развитии научной фантастики в литературном искусстве - опять и здесь среди них, собравшихся в аудитории салона "культуры", почудились мне бойцы информационных войн тролли-невидимки.
  Что, что ты сказал, милый? Мечта мечте - часто бывает так - рознь… Зад крутой и зубы целы, улыбнулась горячо. Говорит она: "Ещё!" Заскользила сивка-бурка, наша вещая каурка, да читает пономарь, словно буквы вкось. Как встарь…

  29 сентября 2016 г.
  Ред.: 19 июня 2021 г.