Посредник

               

     Бабенко никогда так ненавидел свою супругу, как в этот злополучный день. Если бы у него были силы, он, наверное, задушил бы ее. Но сил не было, как всегда. Когда дело касалось обустройства и учебы дочери, точнее ее финансирования, в столице Украины, то он всегда пасовал перед требованиями жены. Ругался, кричал, однажды даже ударил её по лицу (плачущую и слезно просящую денег), но, все-таки, отдавал очередную порцию «долларового» вливания в житьё-бытьё своего разбалованного дитяти. «Господи,¬¬¬ –¬ думал он, сокрушаясь. – Мне бы в юности хоть десятую часть таких денег давали родители. Они даже не знали где мой институт находиться, и как он правильно называется. Приезжал к ним только после окончания каждой сессии. Отдохнув недельку, тащил от них привычные две-три сумки различных домашних вкусностей – консервов. И всё».
      Сегодня день был особый: случилось то, чего он страшно боялся и предвидел, с болью в сердце еженощно отходя ко сну на своем узком помятом диванчике. Его так любимая, пестованная частная фирма стала банкротом.
    – А может и на этот раз всё обойдется? – робко попыталась жена вставить хоть чуточку сомнения в громогласные тирады, проклятья и безысходные крики Бабенко. – Возьмём какой-нибудь кредит.
     Полная, с двойным подбородком, седоватая, непричесанная, уставшая женщина, сорока пяти неполных лет, не знала в какой угол ей забиться – плохие вести она не хотела серьезно воспринимать. У нее были совсем другие мысли в голове: как дочку выдать удачно замуж и чтоб та не вылетела с треском из института.
     – Что, очередной кредит?! – орал на весь дом Бабенко, не обращая внимания на частые стуки по чугунным батареям (обычная пятиэтажка – обычное дело!). – Опять кому-то лизать задницу! Да я лучше в тюрьму сяду!
     – Ну и садись! – зло бросила жена и, завидев сжатые кулаки благоверного, поспешно скрылась в своей комнате, не забыв при этом взвести стопор-язычок дверного замка.
     Бестолково глядя на захлопнувшуюся перед ним массивную дверь, Бабенко еще что-то прокричал невразумительное и злобно выругался. Раздавленный, весь опустошенный, вернулся к себе, в комнату, и упал ничком на вечно разложенный диванчик. Ему хотелось выть и грызть от отчаянья истертую его обивку. Боль в сердце все усиливалась, ноги стали холодными-прехолодными, в висках – застучали барабаны, в груди  что-то заклокотало, и он заплакал, навзрыд, как обиженный, никем не понятый ребенок…
      Бабенко – уже не молодой, под пятьдесят, среднего роста, крепко скроен, с широкими плечами, без шеи, серыми ледяными глазами, был весьма удачливый предприниматель. Все бизнесмены ему завидовали в его провинциальном  городе. Даже в чем-то побаивались его. Была в его колючем взгляде, походке, манере держаться в обществе – какая- то таинственность, присущая тайным шпионам или разведчикам. По крайней мере, так это казалось обывателям. Гражданин Украины – он свободно торговал одним из стратегических белорусских  продуктов – гранитным щебнем, который  пользовался большим спросом не только в самой Беларуси, но и в России, странах Балтии. Какое строительство можно производить без хорошего щебня, да ни какого!  Кроме Бабенко, конечно, щебнем торговали десятки различных  белорусских  и российских фирм. Но украинских представителей бизнеса не было ни одного. Вот потому то и был загадкой для жителей провинциального белорусского городка  бизнес Бабенко. Никто из бизнесменов, торгующих щебнем, не жил  постоянно в городке, производящем выгодный продукт, при необходимости лишь приезжали в командировки. А зря, многое теряли.  Бабенко же сиднем торчал в отделе сбыта головного предприятия, на железнодорожной станции, провожая в долгий  путь «свои» вагоны. Пусть поначалу у него было немного заказчиков, но годы шли – покупатели  поняли с кем выгоднее сотрудничество: с тем, кто каждый день «сидит» на щебне и при желании, за долю малую, подставит плечо в выталкивании вагонов в нужном направлении. Бабенко никогда не жадничал и за свои посреднические услуги между горным предприятием и заказчиками брал мизерный процент. Предприимчивый, он зарабатывал  деньги  лишь на увеличении объемов отгрузки щебня, на росте числа заказчиков. Каждый его заказчик платил ему копейки, экономя на командировочных  расходах своих снабженцев. Для заказчика это было выгодно и  Бабенко был не в накладе: по копеечке, по копеечке, да каждый день, а все-таки  денежка скатывалась в его карманы. Заказчики с каждым месяцем прибывали и прибывали, а Бабенко лишь тихо посапывал и  все расширял и расширял  свои карманы.
     Посредник – какое безобидное и незатейливое слово. Зато, какое значение оно имеет в бизнесе. Десятки - сотни тысяч  предприимчивых людей «облепили» всех, без исключения, производителей товара. Неважно, какого товара – лишь бы на него был хоть небольшой,  но спрос. Выгода от существования посредников  только для предприятий-потребителей, для изготовителей их деятельность – головная боль. Посредники путаются под ногами руководства изготовителей, варьируют ценами на товар, придумывают для  своих покупателей различные формы оплаты, а если предприятие - монополист – какие  аферы можно придумать при  купле-продаже товара! Клондайк! Бабенко не случайно тщательно изучал все учебники  по маркетингу – там все расписано, как надо работать с посредниками. В некоторых вузах студенты целый год  штудируют эти премудрости. А  дочка – так целых два года (естественно, выучиться на бизнес-вумен ей была поставлена задача). Только теория это одно, а практика – это другое. В один прекрасный день в Беларуси правительство решило, по-своему, как нужно работать с посредниками.
Оно объявило их вне закона, одним  постановлением. Раз и навсегда. И неважно кто ты – свой посредник, или с заграничным паспортом.
       Вот потому то и  корчился от боли и слез Бабенко. Кто-кто, а он то хорошо знал, чем это обернется для его фирмы. Не случайно он безвыездно жил в Беларуси, без отпусков и выходных работал здесь почти целое десятилетие. «Господи, только начали хорошо жить, – мелькнуло в воспаленном его мозгу. – Квартиру дочери в Киеве купили, немного по-людски приоделись – и на тебе! Лицом об асфальт. Говорил же своей кобре – приобрети однокомнатную, так нет же – тайком  двухкомнатное бунгало прикупила, с дорогущей мебелью. Чем теперь расплачиваться? Горемыке – посреднику».
       У Бабенко уже не было сил для  слез: весь его крепкий организм истощился, обезводился. Видел бы кто его сейчас из собратьев-предпринимателей – глаза бы выскочили из орбит, такой  крепкий дядька, а плачет: подумаешь – какое-то постановление правительство тиснуло в газетенках – где наше не пропадало – прорвемся. Стоит ли так убиваться. Тем более правительство дало срок для свертывания  деятельности – три месяца. Целый квартал, а это уйма времени. Всегда можно придумать, как выкрутиться. Да, можно, но только ни в январе-феврале, когда  строительная индустрия вся «лежит» в спячке и ждет весеннего финансирования. Надо срочно переходить на новую сферу деятельности, а где на это взять деньги. Тем более  если уже и так весь в долгах: все мыслимое и немыслимое поснимал с расчетного счета фирмы и бросил на уплату вдруг появившегося роскошного бунгало в Киеве. Чем теперь рассчитываться с кредиторами? «Слава богу, – вертелось в голове  почти неживого Бабенко. – Заключил договоров с заказчиками, на страшно подумать какую сумму, думал – озолочусь, но что от этого толку – фикция. Кто теперь даст посреднику денег… Полный банкрот».
        Бабенко начал уже задыхаться, хотя  в комнате была открыта форточка. Подошел к окну. Открыл его настежь. Студеный январский ветерок мигом ворвался в помещение, охладив его потную лысину, бросил в лицо колючие снежинки, и те тотчас превратились в слезинки – поплыли  по пухлым щекам. За пазуху. Бабенко не вытирал их рукой, горестно всматриваясь в кромешную темноту – городок его уже привычно засыпал, уставший  от трудового дня. Вон, где-то, на пятом этаже, в доме, напротив, в окошке загорелся свет. «Наверное, такой же, как я, бедолага, – подумал, вздыхая Бабенко. – Осознал, что означает для бизнеса сегодняшнее постановление». Но огонек вскоре погас, и опять везде стало темно.  Пусто. Бабенко, как никогда, захотелось опять сделаться маленьким, незаметным предпринимателем: жить в этой двухкомнатной квартире и торговать на рынке незатейливым товаром. Когда-то он с этого начинал и имел солидный доход. Хватало ведь прокормить семью, худо-бедно всем одеться и даже кое-что отложить на черный день. Тогда, конечно, запросы у его дочери были на два порядка меньше, и жена ее не баловала. Даст, как все мамаши, пару сотен на дорогу, сложит походную сумку с вещами – и с плачем – на вокзал. Теперь – сама к ней каждый месяц ездит. Недельки на две. Потом обратно приезжает. Прошуршит, как его бухгалтер, приготовленными  им же бумажками – отсортирует, подобьет дебит-кредит – и опять в Украину. Деньги тратить. Как же – крутая. « В кипяток бы ее настоящий бросить, – выругался  про себя Бабенко. – Нет, в едкую щелочь – на перековку. Чтоб знала свое место. И не выпендривалась». Вспомнив про свой загашник, на черный день, Бабенко немного успокоился. Закурил, (что делал очень редко), начал обдумывать, как лучше распорядиться этими средствами. По его подсчетам, хватит три месяца продержаться – как раньше, в былые годы: на перловке, на домашних огурчиках и капусте. Все женские прихоти – по боку. «Дочка пусть своим умом диплом защищает, – подбадривал он себя, вздыхая. – За деньги – любой дурак сумеет. Пусть докажет, что не только юбкой трясти умеет». Довольный, он полез в свой тайник, за шкафом. Надо же было подсчитать НЗ. Нашел, открыл свою заветную шкатулочку. И ахнул – она была почти пустой. В ней была лишь маленькая записочка. Красивым  почерком жены было написано: «Жмот». И в конце текста стояли три восклицательных знака.
                *                *                *
     Утром, наскоро побрившись и не позавтракав, Бабенко помчался на горное предприятие. За консультациями. Долго, больше часа, ждал приема у генерального директора. Дождался. Думал уже, что вообще не примет.
     – Молодец. Всполошился, – похвалил его директор предприятия, пожилой, седовласый, болезненный мужчина. – Другие еще беду не усмотрели. Ты, как всегда, самый сообразительный.
     – Так что нас ждет? – промолвил горестно Бабенко. Договор мой, многомиллиардный, с вами – по боку?
     – Само собой, – вздохнул директор и с сожаленьем глянул на визитера. – Щебень ты больше уже не получишь. Сейчас такое начнется: указания, запреты, повальные проверки и расследования. Мы – государственное предприятие и монополисты, нас первых начнут вычищать. За невыполнение – в тюрьму. В лучшем случае – на пенсию.
     – Так я же вам помогал, а не мешал, – схватился за соломинку Бабенко. – Надо вам солидную предоплату за щебень под закупку топлива – пожалуйста, на оборудование деньги подбросить – всех своих клиентов, частных предпринимателей и «фирмачей», вывернул на изнанку. И что теперь – с торбой, на улицу.
     – Да. Нужно тебе переквалифицироваться. Что-то самому производить. Посредник – табу. Запрещенное  понятие.
     – Ну, а на работу к себе возьмете? – с мольбой обратился  вспотевший Бабенко.
     – Тебя бы с превеликим удовольствием, – проговорил печально директор. – Но не могу взять, даже простым снабженцем. Я – государственный чиновник. Проверяющие мне могут коррупцию пришить – пригрел бывшего посредника.
     – Даже так.
     – Только так, братишка. Подстраховка не помешает. 
«Это конец, – промелькнуло в мыслях Бабенко. – Кредиторы порвут на части».
     – Но ваше предприятие мне кое-что должно из денег! – вспомнил Бабенко и несказанно просветлел.
     – Возвратим деньгами. Постепенно. Зима ведь на дворе – безденежье.
     – А может щебнем? – робко поинтересовался Бабенко и голос его задрожал.
     – Ладно, бери, – махнул рукой директор. – За старые заслуги. Но только скоренько. И только на сумму долга – не больше. Я проверю!
     – Спасибо, – буркнул слегка ободренный Бабенко и пулей  выскочил из кабинета.

                *                *                *
     Неделя пролетела незаметно. Кончились всевозможные январские праздники.  Стройиндустрия начала потихоньку «оттаивать». Пошли незначительные заказы, но это не спасало Бабенко. На сумму долга  предприятия- поставщика (десять каких-то вагонов щебня) он быстро нашел покупателя. Но это было каплей в море – для спасения ему  нужно было отгружать по двести-триста вагонов в месяц. Ну, хотя бы сто. Тогда бы он, может быть, и выкарабкался: удовлетворил бы требования  всех многочисленных кредиторов. На этот год, у него были смелые планы, подтвержденные договорами – пятьсот вагонов в месяц.
     – Я же тебе сказал – больше не проси! – отругал его генеральный директор, прочитав очередное прошение Бабенко. – Я не имею право работать с частниками- посредниками.
     – Но различным УПТК при стройтрестах – отпускаете щебень! – настаивал Бабенко.
     – Сравнил, – ухмыльнулся «генерал». – Они, в большинстве, созданы самими потребителями щебня, ты же – самозванец. Будешь ты потребителем щебня – продам тебе  товар. Перепродавать – не разрешается. Такова государственная политика  в Беларуси. Чтобы цены на строительные изделия  не росли, как грибы после дождя.
     – Так все УПТК накручивают свою торговую наценку на щебень, и притом максимальную!  Почти в два раза больше чем я.
     – Ну и что, – парировал директор. – Значит так надо. За их цены я не отвечаю. Щебень  – стратегический государственный товар.
     Бабенко больше ничего не сказал. Понурив голову, вышел из кабинета.
     По дороге  домой, сидя в  заводском  автобусе, он размышлял: «Что за государствен- ная политика – гробить посредников. Частников. Какая в этом выгода. Весь мир с посредниками строит свои отношения. Рынок! Если у меня, скажем, щебень дешевле, то почему бы у меня его не покупать. Я вложил свои деньги в товар, он теперь мой – и перепродал на рынке по приемлемым ценам. Самым низким. Кому от этого плохо. Мои деньги «работают» – я себя кормлю и своих сотрудников. Я заинтересован свои деньги разумно использовать: не тратить на себя, на свои прихоти, а вкладывать в производство. Получается:  удалось что-то заработать – мигом  трать на себя. Парадокс».
      Дома его ждали  неприятные известия. К ним Бабенко уже был готов.
      – Только что был у меня один из кредиторов, – жаловалась, плача, благоверная. – Дал нам неделю для погашения долга. Не заплатим – заберет компьютеры и всю оргтехнику.
«Началось, – вздохнул, прокручивая  в голове различные варианты новых сделок, Бабенко. – Первая ласточка. Следующие – не за горами». Не глядя в сторону супруги, зло бросил:
     – Вот, я же тебе говорил – надо жить всегда по средствам… А ты хоромы приобрела, положив на лопатки нашу фирму.
     Жена, уже вдоволь наевшаяся перловки и одуревшая от невиданной домашней экономии (Бабенко постарался), запричитала:
   – Кто же мог подумать, что бизнес наш прикончат в одночасье. Сколько клиентов с нами договоры заключили, не счесть! Думала – в «Мерседесах» будем кататься!
   –  Теперь милицейский «воронок» повезет куда следует, – процедил сквозь зубы Бабенко. – Нечего лопать пироги, если они еще не заработаны.
   – Так что, отбирать у дитяти  квартиру! – зарыдала жена и упала в истерике на пол.
   – Может и так, – буркнул не своим голосом Бабенко и, переступив через грузное распластавшееся тело женщины, прошел в свою комнату. Закрыл за собой дверь, на защелку.
       Благоверная долго еще голосила, рвалась к нему в комнату, стучала в закрытую дверь кулаками, что-то кричала, а затем страшно завыла, будто раненная волчица. Бабенко не обращал внимания на эти посторонние звуки, его, натянутая  как пружина, нервная система, отключила все ненужное, ведь его утомленному мозгу необходимо было думать и только думать. За эти дни он, уже весь измочаленный, изъеденный червями самобичевания и самокопания, не реагировал  на слезы, ни на свои, ни на чужие. У него не было ни капли давнишней жалости, мягкотелости, он стал бойцом, простым воином, и ему необходимо было принять решение: просто так погибнуть, или дать бой двигавшемуся на него монстру, государственной машине, безжалостной и                несправедливой. А вдруг удастся выжить.
    
                *             *               *
     Утром следующего дня к Бабенко пришли новые проблемы. На его расчетный счет в банке, как ни странно, стали поступать предоплаты за щебень от различных предприятий. В основном, из отдаленных районов Беларуси. Начали «выстреливать» годами пробиваемые им проекты и давать результат деловые переписки со                строительными организациями. Видно до них еще не дошли постановления правительства или они не поняли (бывает и такое!) их суть. Подумали, наверное, руководители: раз есть договор – то получи – друг-посредник – предоплату. Только отгрузи скоренько вагоны со щебнем. В былые времена Бабенко таким бы деньгам страшно обрадовался: вот тебе и доверие, и средства для разворачивания деятельности, никаких кредитов не надо. Сегодня эти деньги стали дополнительной головной болью. Как их теперь возвращать? Старые кредиторы  уже очередь для возврата денег стали формировать. Щебень ведь Бабенко отгрузить не может.
     Полдня Бабенко висел на телефоне: умолял, уговаривал своих клиентов не делать предоплату. В конце концов, отослал всем заказчикам факсы о невозможности выполнить условия договоров.
     В дверь его двухкомнатной квартиры постоянно кто-то звонил. Растрепанная, заплаканная жена сказала Бабенко, еле-еле двигая губами:
    – Я не буду никому больше открывать… Двери…Сам говори с кредиторами…
И, разрыдавшись, убежала в свою комнату.
    Бабенко, обливаясь потом, лишь только выругался: – Помощница. Мать твою!
У него и так уже перед глазами бегали черные круги, а ноги от нервного перенапряжения стали ватными, чужими – где там еще бегать – реагировать на каждый квартирный звонок. Телефакс в руках – раскаленный. Рвут его на части просители щебня и кредиторы.
      Когда в дверь стали настойчиво стучать кулаком, Бабенко не выдержал и, злясь, пошел открывать, с трудом передвигая ногами.
      На пороге стоял улыбающийся сосед по квартире – дядя Гриша, старый еврей с косматыми белыми бровями.
    – Ну, наконец-то, – промолвил он своим хриплым старческим голосом. – Думал – умерли.
    – Да нет. Еще живы, – вздохнул Бабенко и, приглашая жестом в свою комнату, бросил угрюмо: – Но гробы скоро будем заказывать.
    – А что так? – засмеялся дядя Гриша, сверкая золотым частоколом во рту. – СПИДом  что ли заболели?
    – Ну, вы скажете, – невесело улыбнулся Бабенко. – Бизнес доконал основательно.
    – Не бери дурного в голову, – посоветовал старик  и, без приглашения, присел на стул. Напротив письменного стола. Длинными костлявыми пальцами потрогал, почему-то, клавиши факса – зацокал языком и продолжил:
    – Бизнес – дело хорошее. Сам всю жизнь торговал. Когда были силы. Теперь – пенсионерю. Главное в бизнесе – вовремя свернуть дело, когда становится трудно. Станет легче, и появятся вновь силы – можно опять открываться.
    – К чему это вы клоните? – спросил удивленный Бабенко.
    – Да все к тому, к бизнесу. Рискованно сейчас торговать, ой рискованно. А коль взялся бизнесменить, то надо торговать – улыбаясь. Не можешь улыбаться людям – закрывайся.
    – Да как же улыбаться, дядя Гриша, – пожаловался Бабенко. – Правительство под корень зарубило мое дело. Почти десять лет жилы рвал, недосыпал, обустраивал…
    – А ты все равно улыбайся, – перебил его сосед. – Вот додумался же – не выделяться. Как другие. Дорогого офиса не построил – молодец. Так чего же сейчас спасовал и растерялся. С веревкой на шее по городу бегаешь?
    – Что, действительно видно мои беды?
    – Не только видно, но и слышно, – надув сухонькие щеки, произнес старик. – Нельзя так жить…
    – А как надо жить, батя, – заканючил Бабенко. – Подскажи.
    – Подскажу, – напутствовал довольный вниманием старик. – Государство на то и государство, чтоб вас, бизнесменов, щупать и доить. А ты не отдавай все свое молоко… Припрячь. Как? Подумай! А то государственные мужи любят переусердствовать: загонят в угол, напугают до смерти, и сдоят… Ты, думаешь, почему в Беларуси нет олигархов? Потому, что государство у нас особенное: законы там, подзакончики, ежесуточно рожает, крутит ими, вертит – запутывает. Поди потом разберись что к чему… А ты не будь тюфяком  – закрутили, отчебучили, так сами пусть и расхлебывают. И боже упаси тебя помогать им себя наказывать.
    – Как это? – не понял Бабенко.
    – А ты посиди и подумай, улыбаясь, – сказал старик и зашаркал к выходу. – И жене своей кинокомедии по видику покрути.
    Обувая  растоптанные старые тапочки, старик притворно закашлял и лукаво подмигнул Бабенко:
    – Спички есть в твоем доме? У меня – закончились…
    – Сейчас, – поспешил услужить бизнесмен и куликом бросился на кухню. Принес.
    – Улыбайся, – посоветовал еще раз сосед и скрылся за дверью.

                *                *                *
       Слова мудрого старого еврея Бабенко всю ночь осмысливал. Курил, пил кофе крепкий и опять курил. Никогда столько сигарет не выкуривал – просто ел их вместе с кофе.
        Наутро позвал к себе супругу, как можно ласково:
      – Зайди, на совещание.
Супруга видно тоже не спала – пришла, вся черная от переживаний, только глаза решительно горят:
     – Я – виновата… Всю вину беру на себя и пойду сдаваться прокурору. Пусть сажает меня в тюрьму. Но только не продавай дочуркину квартиру!
      И упала, рыдая, перед ним на колени.
     – Ну, вот, театра мне еще не хватало! – сказал  расчувствовавшийся Бабенко и украдкой смахнул непрошенную слезинку. Поднял жену с колен.
     – Послушай лучше мой тебе приговор, – продолжил сурово: – Сегодня же начинаешь собираться  в дорогу, на Украину. Навсегда. Идешь и начинаешь оформлять документы
выезда за границу. Параллельно готовишь мне все свои бухгалтерские расчеты и отчеты.
Время для этого у тебя будет. Бюрократы  в визовой службе тебя  так быстро не выпустят. Промурыжат…
     – А ты? – перебила его благоверная, всхлипывая.
     – Не перебивай… Я остаюсь. Объявляю нашу фирму банкротом и борюсь с государством, чтобы оно аннулировало все наши долги…
     – Так тебя же посадят, – вновь перебила жена.
     – За что? – заорал было Бабенко, но быстро понизил голос. – За то, что по старым законам  нашли себе, в муках, покупателей и приняли от них деньги, а по новому закону  – не можем  получить гарантированный ранее (заметь – государственным предприятием)
так нужный нам товар. То это – абсурд. Сами родили закон – сами и пусть гасят нам наши долги. Вот так… Бои будут трудные, долгие. Кредиторы могут наши двери вырвать с петель, а то и дом наш  весь, пятиэтажный, сдуру взорвать. Тебе здесь нечего делать. Поедешь к ребенку, в Киев, устроишься на работу – вдвоем  вам легче будет выжить.
      – А ты нам будешь помогать? – сказала, о чем больше думала супруга.
      – Конечно же, нет. Да и  чем я вам помогу – банкрот. Будете сами выживать… Трудиться.
      – Ясно, – выдала жена и, вздыхая, пошла исполнять приказ своего директора.
      В ее глазах уже не было слез, а потому как она лихо расправила свои пухлые плечи и тряхнула своими русыми, слегка поседевшими, волосами – решение ей явно понравилось и  выполнит она приказ с большим удовольствием.

                *                *                *
     В Беларуси огромное количество контролирующих органов за деятельностью предпринимателей. Все они могут в любое время испортить настроение бизнесменам.
Самая мощная репрессивная структура – комитет государственного контроля, в частности его «военизированный» филиал – инспекция финансовых расследований. Предпринимательский народ хорошо знаком с «финансовой полицией», еще бы – все, без исключения, бизнесмены, кто хотя бы год проторговал на рынке или вел нормальную деятельность – попали, так сказать, «на карандаш» своему районному или городскому инспектору. Дважды оштрафовала налоговая инспекция предпринимателя (хоть и  на незначительную сумму) – данные пошли в «финансовую полицию», прокуратура получила жалобу от трудящихся – циркуляр: проверить и доложить о возможности открытия уголовного дела. У работников «финансовой полиции» на каждого штрафника, нарушителя налогового законодательства заводится специальная папка и они решают: открыть или не открыть уголовное дело. Другого не дано. Горе предпринимателю если сама инспекция им заинтересовалась: итоги проверок будут обязательно              разоблачительные, а штрафы – с астрономическими цифрами. Что поделаешь, в Беларуси теперь на всё и на всех – план!
     Дело Бабенко вел еще молодой (по его мерках) инспектор, лет так под тридцать, но уже капитан.
     – Что это вы, дорогой предприниматель, накосорезили? – без предисловий напал он на вызванного по повестке Бабенко. – Обижаете своих кредиторов. Не платите и не отгружаете оплаченный ими товар. Прокуратура вами не довольна: директива от них пришла…Грозная.
     – А как я могу отгрузить щебень – правительственный запрет, – развел руками Бабенко. – У меня много своих дебиторов. В декабре, как обычно, отгрузил им продукцию – с отсрочкой оплаты платежа, по факту поставки вагонов. Они, пока, не платят. Боятся  этого нового постановления правительства и ждут официального разъяснения, как работать теперь с посредниками…
    – Да, – перебил его начальственным тоном инспектор. – Но у вас кредиторов больше чем  дебиторов и разница в денежном выражении не в вашу пользу.
    – Знаю. Есть грех, – вздохнул Бабенко. – Выбрал деньги зарплатой, в виде аванса. Наша обычная практика, как у строителей. Зимой – почти спячка, «проедание» денег, а начиная с конца марта – резкий подъем, возврат всех долгов и массовая отгрузка стройматериалов. Сезонная у нас работа.
    – Так-так, – проговорил заинтересованно капитан и от удовольствия аж потер руки. Схватился  за блокнот и ручку. – Покопаемся в вашей бухгалтерии…
    – Да я уже все это изложил на бумаге, – сказал Бабенко и улыбнулся. – Подробно. На девяти листах, со всеми выкладками и расчетами. Вот – возьмите и приобщите к делу.
    – Серьезно? – удивился инспектор и принял отчет из рук Бабенко.
Долго листал, вчитывался в текст, и что-то считал на калькуляторе.
    – Ничего себе, – присвистнул он, почесав стриженый затылок. – Солидная работа. Хрен подкопаешься.
    Одна страничка отчета его сильно заинтересовала. Он с неподдельным энтузиазмом стал вникать в ее смысл, но быстро к ней охладел. Откинулся, уставший, в кресле. Бросил изучающе:
    – Часом в наших органах не служили?
    – Нет, – опять-таки заулыбался Бабенко. – Больше десяти лет в бизнесе – знаю – по чем фунт лиха.
    – Опыт немалый, – согласился уважительно инспектор, захлопнув папку с документами. – Но в бухгалтерии вашей я, все-таки, покопаюсь…
    – Рад бы,  – извинился Бабенко. – Но всю бухгалтерскую документацию упаковал я и жду на днях своего управляющего в деле о банкротстве. Для передачи дел.   
    – Что, уже хозяйственный суд возбудил дело о вашем банкротстве? – не переставал удивляться  капитан.
    – Да, – вздохнул Бабенко. – Вчера.
    – Тогда совсем другое дело, – приободрился  инспектор. – Давайте необходимые справки.
    Бабенко все ему предоставил.
    – Теперь порядок,  – констатировал капитан. – Распишитесь вот здесь в протоколе…
И, пока, свободны.
     На выходе из кабинета инспектор остановил Бабенко уже дружеским тоном:
    – Вы там с генеральным директором горного предприятия  контачьте осторожнее…
    – А что?
    – Жук. Еще тот жук оказался… Нахапал – миллионы!
    – Спасибо, – раскланялся Бабенко и одарил  капитана своей невинной улыбкой.
    Как ни была коротка его встреча с представителем карательного органа, Бабенко, уже на улице, понял, что выдохся. Спекся. С трудом добрел до ближайшей лавочки, на автобусной остановке. Сел. Закурил, прислушиваясь к частому биению своего сердца.
     Было очень холодно. Порывистый студеный  ветер пытался загнать только что выпавший снежок ему под полушубок, но не смог – все пути проникновения были тотчас перекрыты одним запахиванием полы полушубка. Хорошо укутавшись, Бабенко смог, наконец-то, перевести дух. И расслабиться. Пока шло все гладко, с небольшими шероховатостями. И с незначительными потерями. Каждый его визит во все причастные к его бизнесу присутственные места (налоговая инспекция, хозяйственный суд, горисполком  и.т.п) требовали предварительной, долгой, изнуряющей подготовки. Вечерами и ночами он готовился, а днем – атаковал со своими бумажками бюрократов. Пока он, с трудом, но успевал упреждать их неумелые, еще не подготовленные, как надо, удары – и выигрывал. Кто бы знал, что это ему стоило.
      Когда-то, еще на заре своей предпринимательской деятельности, он по глупости влез в аферу с одним из крутых, в ту пору, дельцов. Тот просто ограбил один солидный завод,
сделав фиктивную банковскую гарантию оплаты товара. Бабенко же, как экспедитор,
сопроводил лишь груз в Россию и вернулся обратно в Беларусь. Его и арестовали, недотепу. Долго разбирались с ним, а потом отпустили. Два месяца он отсидел, не виновный, в СИЗО, кормя вшей и хлебая тюремную баланду. Похудел почти  на  тридцать килограммов. Но зато набрался опыта, разного: на всю оставшуюся жизнь хватит. С тех пор Бабенко никогда не работал под чьим то руководством – только сам себе командир. Сам за себя ответчик.
     Обдумывая сейчас все пройденное и выстраданное, сопоставляя старые беды с новыми, Бабенко, к своему удивлению, признал, что лучше бы он вновь отсидел в СИЗО два каких-то месяца, чем ликвидировал свою фирму – банкрот. При условии, конечно, что груз ответственности с него бы сразу сняли. А сколько еще трудностей впереди!
      Вечерело. Зажглись тусклые уличные фонари. Редкие прохожие проходили мимо задремавшего от усталости, заснеженного снеговика – Бабенко. Он не чувствовал совсем холода – просто сидел на лавочке и расслаблялся.
    – Шел бы ты домой, касатик, – потормошила его за плечо сердобольная старушка –киоскерша. – Замерзнешь. Вышла к нему, бабушка – божий одуванчик, из своего прохладного убежища – киоска, стоявшего рядом с остановкой. Не поленилась – пожалела.
    – Иду, уже иду, – пробурчал благодарно Бабенко и засеменил в сторону             железнодорожного вокзала.   
      До своей родной станции он не доехал на электричке. Вышел раньше. В захудалом магазинчике купил бутылку красного сухого вина и, вприпрыжку, помчался по знакомому адресу.
     Его старая приятельница, симпатичная сорокалетняя вдовушка – блондинка, встретила гостеприимно:
    – Наконец-то. Нарисовался. Думала – нашел себе помоложе.
    – Ты – лучше всех, – пропел влюблено Бабенко, целую даму в напудренную пухлую щечку.
    – Знаю, – сконфузилась вдовушка. – Чувствую же – когда заявишься. Все свои перышки начистила до блеска.
    – Золото, а не женщина! – похвалил ее Бабенко, раздеваясь в прихожей.
    – Ну, ты, братец, и похудел. Стройный – залюбуешься!
    – На том и стоим, – захорохорился Бабенко и подхватил на руки свою возлюбленную.
Понес ее пищащую в спальню…
   … Налюбившись, отведали красного винца. Разговорились. Выслушав исповедь приятеля, женщина досадно вздохнула:
    – Вот и ты меня скоро покинешь. Только к тебе стала привыкать, а тут и расставанье.
    – С чего ты взяла? – удивился Бабенко, путаясь в полах домашнего халата.
    – Ты думаешь наша система даст тебе вольготно жить… Смываться отсюда придется. Рано или поздно.
    – Ты так считаешь?
    – Да. Скоро и ты уедешь. Как мой сынулечка. Он, правда, учиться… Ты же на свою родную Украину – прятаться…
    – Почему? – оторопел Бабенко.
    – А потому, – закурила нервно женщина. – Сегодня твою жену видела в налоговой. С отчетами. Свистела она всем – налево и направо: уезжает, мол, на Украину.
Достал ее, до печенок, наш белорусский быт и бизнес.
     – Так и сказала?
     – Ага. Простушка безмозглая, – выдала зло женщина. – Хоть бы не трепалась по чем зря. Тебе потом – лишние беды.
     – Вот так и живем, – горестно вздохнул Бабенко и поцеловал страстно собеседницу. – Нам бы с тобой скооперироваться – горы бы свернули. Ты – хороший бухгалтер, я – директор, высококвалифицированный строитель. Такое бы дело организовали…
     – Поздно, братец,  – печально произнесла женщина, отстраняясь от его ласк. – Ушло твое время. Сейчас бы тебе только голову спасти. Драгоценную…

                *                *                *
     Супругу свою Бабенко не долго выпроваживал в дальнюю дорогу. Тут она сама проявила невиданное рвение. За две недели быстро сверстала свою громадную, многотомную бухгалтерию, сшила и защитила ее в налоговой инспекции. Как она это сумела – Бабенко только диву давался. Изрядно похудевшая, взвинченная, жутко активная и настойчивая, она  быстро оформила и разрешение на выезд, на Украину.
Глядя на ее умелые, решительные действия он еще раз убедился, что десять лет в бизнесе ее тоже закалили, заставили мыслить разумно и главное, – научили действовать и получать только положительный результат. Все-таки она была с ним столько лет рядом –
набралась всяких премудростей  и  тонкостей в ведении предпринимательских дел. Бабенко с грустью вспомнил избитую фразу: «Дай бог всё уметь, да не всё – делать».              «Вот прижали человека беды к холодной  стенке, – думал он, наблюдая, как его супруга упаковывала свои вещи в громадные сумки из полихлорвинила. – Он похныкал-похныкал и отошел, согревшись. Начал действовать. Только в экстремальных условиях познается человек. Все его нутро, все его истинные, скрытые от всех, желания выпячиваются наружу».
     С болью в сердце Бабенко попытался вспомнить хоть что-нибудь хорошее из их совместной жизни. Ведь оно же было – хорошее. Так бы  это взбудоражило и согрело его очерствевшую душу. Ведь он же жену, когда-то, страшно любил: дня без нее не мог прожить, на руках носил, цветами засыпал, ловил жадно каждое произнесенное  слово. Они же вместе дружно растили дочь, плакали и радовались ее неудачам и успехам; потихоньку обустраивали собственный быт, берегли сколоченную годами семейную лодку, спасая ее от шквального ветра и волн вечно бушующего океана жизни, и, наконец, просто дорожили друг дружкой. Куда все это улетучилось? Когда их лодка налетела на подводную скалу, состоящую из камней неприязни, сомнения и ложного самовнушения в своей значимости? За годы каждый  сформировал  свой маленький обособленный мирок и в нем остался навеки. Почему? Может быть, все их чувства растерялись в ежедневном добывании сверхприбыли и ругани как ее добиться? Может. Ой, как может. Деньги никогда не приносят счастья. Особенно тем, кто страшно жаден. Жадным же Бабенко никогда не был.
    – Где твои золотые запонки и обручальное кольцо, – бросила угрюмо супруга. – Давай мне, если не позволяешь снять на дорогу деньги с расчетного счета. Я их продам. Жить ведь нам на что-то надо!
    – Вот же они – в баре, в шкатулке лежат, – ответил невесело Бабенко.
    – Видик продал? Магнитофон?
    – Да я же тебе вчера деньги за них отдал, – обиделся ни на шутку Бабенко, еле-еле сдерживаясь, чтоб не разругаться.
    – Не все. Небось, что-нибудь припрятал?
    – Скажешь тоже, – буркнул Бабенко и зло выругался.
    Долго потом смотрел в большое зеркало прихожей – мимо кучи всевозможных нарядов и различных кофточек, юбочек жены, разбросанных на диване. Смотрел на свое отражение и видел только себя: исхудавшего, как в молодости – подтянутого, но, теперь, почти лысого и полностью седого, и думал: «Вот она семейная жизнь. Была любовь, потом – привычка, теперь – один только штамп в паспорте остался». 
     Затаскивая  в купе вагона многочисленные тяжелые сумки супруги, Бабенко, обливаясь потом, бросил ей миролюбиво:
     – Не поминай лихом и передавай ребенку от меня привет.
     – Нужен ей твой привет, – проговорила обиженно благоверная, подавая билет проводнику вагона. – Лучше б денег больше насобирал.
     – Что я их – рожу, – не сказал, а проблеял, сраженный услышанным Бабенко.
     – Вечно у тебя так… Неудачник, – сказала она ему напоследок.
    Поезд тронулся, проводник поспешно захлопнул дверь за Бабенко, соскочившим на обледеневшие плиты перрона. Никто из вагона не видел, как он поскользнулся и упал.
Больно ударился плечом об мусорный  контейнер. Кативший мусорку, на тележке, уборщик – пожилой, весь спитый мужчина, помог Бабенко подняться. Подал молча шапку.
    – Ну и сиганул ты, паря, – прохрипел вдруг мусорщик, засмеявшись. – Часы то того – разбабахал!
    Глянув на свои наручные часы, вернее на то, что от них осталось, Бабенко, вздыхая, произнес:
     – Ничего, друг. Это – на счастье.

                *                *                *
      Судопроизводство – что может быть рутиннее, растянутее и длиннее из всех имеющихся нитей человеческих взаимоотношений. Тем более при слушании хозяйственных процессуальных дел. Хозяйственный областной  суд не сразу принял к производству заявление Бабенко о признании его фирмы банкротом. Трижды возвращал ему комплект собранных справок, документов, расчетов, подтверждающих плачевность
финансового его положения как предпринимателя. С резолюцией: доработать и переделать. Каждый раз, после очередной переделки, комплект документов возрастал в объеме, и Бабенко заводил новую папку, все толще и толще. На четвертый заход в порядком надоевшее здание он приехал с увесистой сумкой. Приняли его в канцелярии неласково, злобно шипя: « На этот раз – в норме. Ждите ответа». Вслед же, в спину – еле-еле слышный упрек – комментарий: «Борзой и скупердяй». Что это значит, Бабенко хорошо уяснил, так как к услугам юридических фирм не обращался и конфет в коробках никому не привозил. Экономил, да и задело за живое: « Хохол я или не хохол. Зачем у меня два высших образования. Одно – с красным дипломом».
     Один из самых больных и главных вопросов для судей при разрешении вопросов банкротства: кто будет нести затраты по ведению дела. Объявления в двух (республиканской и областной) газетах, зарплата управляющего в деле о банкротстве, канцелярские  и  непредвиденные расходы – больших денег стоят. Без предварительного определения кто будет нести эти расходы ни один суд  даже заявление у просителя не примет.  Бабенко был предпринимателем, то есть физическим, а не юридическим лицом. Значит, согласно белорусским законам нес материальную ответственность еще и своим личным имуществом: машиной, дачей, гаражом, радиоаппаратурой, вещами и одеждой, как своей, так и членов его семьи. В личной собственности у Бабенко никогда не было ни машины, ни гаража (арендовал обычно автомобиль вместе с водителем для поездок), тем более дачи (зачем она ему – газету почитать и то время с трудом находил). Вот, само собой, и вылезла для него проблема: чем рассчитываться, что положить в кормушку ненасытной, прожорливой судебной государственной системы. Придумал и, не дожидаясь кредиторов и судебных исполнителей, сам описал все свое нехитрое имущество. Все, что стояло или лежало в его двухкомнатной квартире. Для этого вызвал депутата местного Совета, представителя ЖЭКа и в присутствии двух свидетелей переписал все свое имущество вплоть до книг и хрустальных фаз. Жаль дома, в ту пору, не оказалось соседа – дяди Гриши (уехал тот внуков навестить), а то бы они вдвоем это мероприятие провели бы более изощренно и менее трагично. И без всяких конфузов.
     При составлении описи имущества случилась оказия: в гардеробе комиссия нашла пять новых, в фирменной упаковке, не распечатанных комплектов нательного мужского белья – как с ними быть? Ну, прикупил, как-то, мелким оптом, Бабенко для себя – уж больно качественный, добротный материал попался.
    – Пишем, – отдал команду депутат, пристально рассматривая этикетку на белье.
    – Нет – нельзя, – запротестовала представитель ЖЭКа. – Ему белье тоже полагается…Оставить…
    – Но оно ведь не бывшее в употреблении, – живо разъяснил всем народный избранник, брызгая слюной. – Значит – в опись.
    – А в чем же ему ходить? – спросил  молодой, крепкого телосложения, мужчина, с огромными грабневидными руками.
    То ли его внушительные габариты, то ли  его возмущенный, рычащий голос, но что-то повлияло на решение комиссии: смилостивились и оставили Бабенко на проживание один комплект белья. Остальные – включены  были в опись имущества.
      Худо-бедно, после долгих мытарств, хождений Бабенко по длинным судебным коридорам, для разрешения его вопроса назначили судью – миловидную женщину, лет тридцати пяти. Умнющую, аж мороз по коже бегал от ее грамотных, хорошо отрепетированных речей.
     – Не думайте, что все для вас уже закончилось, – после длительного официоза первой встречи проскользнула у нее нотка язвительности и женской придирчивости: – Мы вас еще проверим на предмет ложного и преднамеренного банкротства… Знаем таких. Деньги прогусарили, а потом к нам – с туалетной бумагой. Спасите–помогите! Назначим вам управляющего… Разберемся. Если что – в тюрьму!
    – Как долго будете разбираться? – спросил Бабенко, добрую часть ее словесного поноса даже не воспринимая на слух.
    – По закону – семь месяцев. А там – как выгорит, – ответила важно судья и поставила жирную точку на первом слушании его дела.
    Потому как она сказала ему: « Позовите, пожалуйста, из моей приемной следующего посетителя» Бабенко понял: «гореть» ему здесь не один год. И притом ярким пламенем.

                *                *                *
     – Я вас вызвал не столько по делу о банкротстве, а сколько по иным причинам, – сказал вошедшему в кабинет Бабенко капитан от «финансовой полиции».  – Присаживайтесь.
     На этот раз инспектор был в обычной гражданской  одежде и даже без галстука. Надо сказать такой его вид больше располагал к задушевному разговору, чем к проведению следственных мероприятий. Впрочем, Бабенко уже ничему не удивлялся. Раз вызвали опять повесткой  – значит, что-то случилось – внеплановое, им непредсказуемое.
      – Хочу сразу отметить, что к вам нет у нас особых претензий,  – начал несколько замысловато инспектор,  – Пока… Ну, надули вы три-четыре десятка предприятий, так сами они и виноваты… Хотя как подать мне в прокуратуру заключение… Курите?
     Бабенко отказался, сославшись, что уже накурился – по дороге, спеша к назначенному времени.
     Инспектор долго курил, рассматривая Бабенко. Неожиданно выдал, смакуя каждую фразу:
     – Я проверял все ваши отгрузки на горном предприятии за последние три года. Хвалю: работали профессионально, ни одного факта отпуска товара вам без предоплаты. Не обижали государственное предприятие… Не было и преступного бартера, все чин чином. Вот только объемы ваших отгрузок уж больно сильно возросли… И тут он вдруг резко выпалил: – Сколько взяток давали за это генеральному директору? Отвечать – живо!  И в глаза мне смотреть, только в глаза!
     Бабенко на миг оторопел, но тут же расплылся в идиотской улыбке, не отводя своих серых, ледяных глаз от пристального взгляда инспектора.
     – Что вы, – промолвил он тихо. – Какие взятки. Реклама, матушка, помогла удачу схватить за хвост. Плюс – усердие…
     – Полно врать, святоша, – перебил его раздосадованный капитан, стрельнув окурком в направлении урны. – Знаем, как это делается. Лучше признайтесь сами, а то поздно будет.
     – А что,  кто-то признался? – съязвил Бабенко, не выдержавший наглого давления.
     – Вот только не надо умничать. Ваш генеральный директор замешан в крупных махинациях…Одна из них: ложная покупка белорусских самосвалов в России за отправленный туда щебень. По баснословным ценам. А при проверке оказалось, что самосвалы куплены на Родине, в ста километрах от карьера… И за бесценок. Каково, а?! И, радуясь произведенным на Бабенко эффектом, продолжил: – Так он уже наш, жук… Смело закладывайте его. Вам все зачтется.
     Бабенко долго не мог подобрать нужных слов: дико улыбался и барабанил по столу пальцами. Нашелся и простецки ответил:
     – Знаете, мне глубоко плевать какие там цветы. Я – маленький предприниматель и просто зарабатывал себе кусочек хлеба. Да, иногда и с черной икоркой… Режьте меня за это.
      Теперь капитан долго молчал, переваривая услышанные признания.
      – Молодец, – промолвил он, и сам притворно заулыбался. – Хвалю. Такого ответа я от вас не ожидал… Как, кстати, дело ваше банкротное продвигается?
      – Да никак, – честно признался Бабенко, зная, что не сообщит инспектору ничего нового (тот  и так, по-видимому, обо всем осведомлен). Но надо же было что-то говорить. Долгая пауза выдала бы его неимоверное  волнение. – Все затормозилось. Управляющего пока не назначили. Была в области сначала какая-то кандидатура, но он не то заболел тяжко, не то вовсе умер. На днях жду оттуда новых вестей. И чтобы не тянуть резину, сдался – обреченно спросил: – Когда прикажете привести на проверку бухгалтерскую документацию?               
      – Пока не надо, – осклабился инспектор. – Надо будет – приедем и сами ее у вас изымем. А надо будет – вас арестуем…
      – Так я могу быть свободен?
      –  Гуляйте, пока… А о нашем разговоре хорошенько подумайте. И пока не поздно: приходите с повинной.
      – Я подумаю, – сказал, прощаясь, Бабенко. И вышел, впервые не улыбнувшись собеседнику.      
      Проходя неспешно (сердце выпрыгивало из груди) по затемненному коридору инспекции, он неожиданно столкнулся в фойе с генеральным директором горного предприятия. Тот видимо его давно здесь поджидал, потому что сильно обрадовался и, ничего не говоря, потащил насильно на улицу. Лишь там, на крыльце, нахлобучив на голову дорогую шапку из песца, торопливо залепетал:
      – Зачем вызывали?  По моему делу?
      – Да нет, – успокоил его, как мог, Бабенко. – Все дела мои предпринимательские.
      – Про меня ничего не допытывались? – запуганно, по-ученически, брякнул «генерал».
      – Спросили, мимоходом, о наших взаимоотношениях, – соврал Бабенко. – Сколько водки, мол, вместе выпили?
      – Ага. Ну, а ты что?
      – Сказал – нисколько. Ведь вы же – сердечник.
      – Молоток, – снял шапку директор и протер свою лысину, лоснившуюся от пота, платком. – А меня они «крутят»… По полной программе. Сегодня отстранили от должности… Конечно, временно. На период следствия. За работу с вами, с посредниками, страдания принимаю. И вдруг тихо проговорил, но твердо: – Знал бы, всех вас гнал в шею. Пиявки!
       Сказал и, грязно выругавшись, пошел обратно в инспекцию. «Видно – на допрос», – догадался, вздыхая, Бабенко. Ему, почему-то, стало жаль этого выжатого как лимон, испуганного и уже обреченного на казнь, старого болезненного человека.

                *                *                *
      – Познакомьтесь, – сказала судья хозяйственного областного суда, сияющая, как начищенная монета.  – Это – ваш управляющий в деле о банкротстве, Николай Николаевич... Он любезно согласился вас вывести на чистую воду. Берегитесь!
И важно сдвинула тонюсенькие, как паутинка, бровки: – В течение трех дней сдайте ему всю вашу документацию, печать… Описанное имущество в полной сохранности?  Смотрите, что-нибудь пропадет – ответите по закону.
     Бабенко лишь только вздохнул. Уже не зная как, скорее всего – облегченно. Не было уже сил находиться в полной неизвестности: два месяца он ждал этого момента. Наверное, счастливого. « Теперь хоть пусть четвертуют, зато буду знать – за что,- мелькнуло в мыслях. – А то все твердят и твердят: преступник».
     Николай Николаевич – интеллигентный мужчина, средних лет, коротышка, но жутко высокомерный, сразу озадачил Бабенко:
     – Все это ваше имущество, описанное, напоследок останется. Сейчас, главное, найдите деньги для объявлений в газетах и канцелярских расходов.
     – Где же я их возьму, – оторопел Бабенко. – Я же – банкрот!
     Управляющий от удивления выпучил свои узкие, хитрющие зеленые глазки:
     – Что вы! Деньги у вас непременно должны быть! Одолжите, костюм свой шикарный продайте. Но найдите! Поняли.
     – Понял, – проговорил Бабенко и пошел исполнять первый приказ своего «ангела  –хранителя».
     Потом этих приказов было множество: «Пойди  – туда, сбегай  – сюда, там – купи». Бабенко с ног сбился, выполняя все, без исключения, требования своего управляющего. Добрая половина из них была явно не предусмотренная законом о банкротстве.
     Описанное имущество, которое так бережно хранил в своей квартире Бабенко, управляющий почти не осматривал. Приехал к нему, как  в гости: попил кофе, дал кое-какие указания и на выход. 
     – Так что же мне делать? – спросил  ничего не понимающий Бабенко.
     – Вы как будто с неба свалились, – опешил Николай Николаевич.  – Кучу предприятий облапошили, а притворяетесь телком непонятливым. Собрание кредиторов решат вашу судьбу… И время…
     – На работу мне можно, какую-нибудь, устраиваться? Не с голоду же умирать.
     – Как хотите, – буркнул управляющий, одевая пальто. – Это ваши трудности. Но по первому моему зову – к ноге!
      – Понял,  – промолвил Бабенко, закрывая за ним дверь. – Не дурак.

                *                *                *
     Дядя Гриша зашел к нему на огонек, весьма кстати. Бабенко, одинокий, угрюмый, сидел на кухне, за столом, и хлебал из миски овсяную кашу.
     – Да, паря. Плохи твои дела, – промычал старик, глядя на скудный ужин своего соседа. – Хотя почему – плохи, наоборот – аристократически хороши. Овсянка, чай – еда
английских лордов.
     – Они этим только утром питаются,  – брякнул зло Бабенко. – Я же – постоянно. За мясо штаны бы отдал, да не могу – стыдно, да ходить по городу – холодно.
     – Ничего. Это временные трудности, – подбодрил его старик. – Слышал: «генерала» нашего упрятали, все-таки, в тюрьму. Суда там дожидаться будет.
     – Слышал. Не повезло, бедолаге.
     – Государственный преступник, – проговорил, выделяя каждый слог, старик.  – Бестолочь ненасытная. Мало ему было одного оклада и разных привилегий. В мои годы никто так не грабил свое предприятие. Конечно, воровали. Так, детишкам, на леденцы. Ну, чтоб в таких размерах.
     – Кто его знает, – протянул  жалостливо Бабенко. – Может он и не виноват. Просто бес попутал или вляпался, по неосторожности.
     – Может. Все может быть. А твои как дела?
     – Да потихоньку, – невесело промолвил Бабенко. – Все от меня как от прокаженного прячутся. Никто руки не подает. Вроде бы были когда-то приятели – куда только подевались. Бояться испачкаться. Только вот вы не боитесь.
     – А что ты хотел –  ведь под колпаком у правосудия. Значит – опасность с тобой рядом ходит. Городок у нас – маленький, все про всех всё знают. А людишки нынче пугливые. Да и дружат – только если это им выгодно.
     – Мне же от этого в сто раз тяжелее, – продолжил Бабенко. – С трудом устроился к одному предпринимателю снабженцем, на полставки. Работаю же – целый день. На хлеб стал зарабатывать. И, вспомнив, поспешно стал извиняться: – Все что у вас одалживал, дядя Гриша, постараюсь к концу месяца отдать.
     – Не торопись. Потерплю, – махнул старик рукой, по-купечески. – А как твои кредиторы?
     – Теребят, но уже не так настойчиво и агрессивно. Управляющий у меня зубастым волком оказался. Жутко грамотный. Всех отшивает – как бритвой режет.
     – А я вот твою одну кредиторшу ласками уговорил тебя больше не трогать.
     – Как? Когда?
     – Да сегодня,  – лукаво прищурился старик. – К тебе утром ломилась в дверь. Вся расфуфыренная такая, с перстнями и кольцами на руках. Во дворе – «Мерседес» крутой, за рулем – амбал - водитель. Кричала, что кишки твои на руку намотает. За твой долг.
     – Ну и что вы ей сказали? – оживился Бабенко. 
     – Сказал, что ты заболел СПИДом. И что дни твои сочтены, – доложил старик и заулыбался.
     – И она в это поверила? – ахнул Бабенко.
     – Сначала – нет, – проговорил важно дядя Гриша. – А потом, когда я сказал, что всех нас, соседей, затаскали медики для сдачи кровяных анализов – ручкались же с тобой, а кое-кто, мол, и на брудершафт с тобой пил… Руку свою показал  – для убедительности, с поколотыми венами (лечение ведь плановое принимаю). Так ее как ветром сдуло.
     - Ну вы даете, дядя Гриша! – проронил Бабенко и весело засмеялся, хватаясь за живот.
               
                *                *                *
        Дни потянулись для Бабенко невыносимо длинной нудной чередой. Только дальние командировки  по экспедированию грузов спасали от тоски и одиночества.
        Давно уже закончились метели, снег полностью растаял, и краснощекая красавица весна одела в зеленые наряды всю фауну. Всё в природе оживилось: травы – буйствовали, птицы – усердно вили гнезда, звери – паровались, люди, глядя на них, – радовались и тоже планировали сделать нечто грандиозное и возвышенное. Только один Бабенко был, по-прежнему, угрюм, нелюдим и неразговорчив. Не радовался весне и не пел трели кончавшемуся апрелю.
       Еженедельно он звонил, как заведенный будильник, своему управляющему, но тот бурчал на него, мол, работаю, не тревожь, не до тебя.
       Сегодня Бабенко опять позвонил и справился о своем деле.
       – Вы меня уже достали, – выругался Николай Николаевич. – Всё идет своим намеченным путем. Ждите письменного уведомления или моего звонка. У меня же не вы один – еще несколько дел веду. И бросил трубку.
       Послонявшись по квартире (был у него выходной), немного погонял пыль с «описанной» мебели, приготовил нехитрый обед: простой украинский борщ.
       Вспомнил, что уже месяц как не звонил на Украину. Набрал нужный ему номер.
Трубку сняла супруга и  выругала его:
       – Что ты все звонишь. Выгнал меня – так радуйся.
       – Я тебя вывел из-под ударов, – спокойно произнес Бабенко. – Ты была на грани помешательства. И от тебя не было никакого проку.
       – Все хочешь быть хорошеньким… Тогда копейку нам подбрось. Дочери обновку надо купить. Руководителю ее дипломной практики – подарок.
       – Откуда у меня такие деньги, – взмолился Бабенко. – Сам – на бобах.
       – Нечего тогда звонить.
       – Дай хоть с дочерью словцом переброситься, – попросил он поспешно.
       – Не хочет она с тобой говорить. Некогда ей. И бросила трубку.
     Бабенко стало не по себе. «Вот и дожился, папаша, – застучало в висках. – Не сегодня, так завтра посадят – некому будет передачу прислать. Письмо нежное черкнуть». С ужасом он вспомнил, что в этом году ему дочь так ни разу и  не позвонила. Да и жена, как уехала, тоже о нем не беспокоилась. Только он  звонил, последние деньги тратил – переживал, как доехала и как устроилась. Ведь она же работает, и все у них более-менее сложилось. Правда, без былого шика живут. Но не голодают. Почему-то вспомнилось давно забытое, но не вычеркнутое из памяти былое: как, когда-то, его дочка, тогда еще школьница, привозила ему в милицейскую КПЗ передачу: чебуреки. Тогда он, горе-экспедитор, ждал приговора прокурора и  молился, чтобы выпустили его под подписку о невыезде. Продлили ему отсидку и направили в СИЗО, а передачу дочери (выплакала!) охранники доставили в камеру и сказали: « Счастливый ты, Бабенко, – подкрепляйся. Просьбы деток – для нас святое». Как его тогда это всколыхнуло и придало силы. Теперь он семье не нужен. В чем он виноват? Когда он стал  для них чужим? За ежедневной рутиной дел и бесконечным добыванием денег он не заметил эти перемены. Для семьи же старался. И вот опять он – нищий. Духовно и материально. Да и деньги не принесли никому счастья. «Я – разберусь, обязательно разберусь, – сказал себе Бабенко. – Вот только покончу с этим банкротством».
        Его тяжелые думы прервал настойчивый квартирный звонок. «Кого черт принес», – разозлился Бабенко. Пошел, нехотя, открывать. На пороге стояла его приятельница, распрекрасная вдова, с тортом и  шампанским.
        – Пришла мириться, – скорбно произнесла женщина. – Пустишь?
        – Заходи, коль пришла, – безразлично выдал Бабенко и  пропустил гостью в квартиру.
        Женщина сама сняла пальто, повесила на вешалку. Прошла с  подарками в комнату.
        – Ух, как у тебя  все здесь, по - казенному, – ужаснулась она. –  Все  обклеено и проштамповано. Зачем все так разложил?
        – Мебель, ковры, да и всё что видишь – описаны. Это всё уже  не мне принадлежит,– процедил сквозь зубы Бабенко. – Я  гол, как сокол. Только это барахло охраняю.
        – Зачем ты так со мной. Я виновата – согласна. Ты приходил ко мне – просил взаймы срочно деньги. Я отказала. Ты убежал… Но ты же меня не выслушал до конца.
        – Меня это больше не интересует, – выпалил Бабенко. – Ты не помогла – и все. Твои оправдания были не убедительными…
        – Да я побоялась тебе давать такие деньги, – призналась она. – Но и ты  меня пойми. Тебя бы посадили – кто бы  тогда отдал долг. А у меня, как тебе известно, сын – студент. И «тяну» его я одна. Без мужа.
        – Что ты от меня хочешь? – огрызнулся Бабенко.
        – Я принесла эти деньги, – промолвила женщина и заплакала. – Возьми, если тебе они еще нужны.
        – А если меня посадят?
        – Я не хочу, чтоб тебя посадили, я за тебя каждый день молюсь… И денег мне для тебя никаких не жалко.
        – Я тебе не верю, – сказал, как ударил Бабенко. – После того как мне не помогла… Если бы с тобой, не дай бог, случилось несчастье – тотчас последнюю рубашку отдал.
        – Ты же – мужчина, а я – женщина, – сказала она, всхлипывая.
        – Ты просто выждала нужное время, раз не посадили – тут же нарисовалась.
        – Какой же ты жестокий,  – опять заплакала гостья.  – Тебя не должны посадить – ты все правильно в жизни делаешь.
        – Ты глубоко во мне ошибаешься… А посадить могут – в любое время. Дело еще не закрыто … Ты просчиталась…
        Их разговор прервал квартирный звонок.
        – Вот, наверное, за мной и пришли, – обрадовался Бабенко. – Слава тебе господи. Дождался.
        – Нет, – закричала истошно женщина. – Я тебя никому не отдам. Ми-ле-нь-кий!
        И бросилась к нему на шею. В дверь опять настойчиво позвонили.
        Бабенко небрежно отстранил от себя женщину и пошел открывать. Открыл.
        – Слава богу, откупорились, – пропел звонкий девичий голосок. – А то что-то кричат и кричат. Ну что – уставились. Получите заказное письмо.
        Молоденькая девчушка сунула в руки  Бабенко казенный конверт, с              многочисленными марками: – Распишитесь!
        Бабенко принял конверт, размашисто расписался в  протянутой тетрадке  и выпроводил девушку-почтальона. Трясущимися руками  разорвал конверт и начал читать официальную бумагу. «Хозяйственный  областной суд…составе…на основании, – мелькали перед его глазами  слова и фразы сугубо казенного текста, – не платежным…не возможности отгрузить…признать банкротом… в течение трех месяцев  реализовать описанное имущество…».   «Тебя признали банкротом, – сигнализировал воспаленный мозг. –  Ты не  преступник, а лишь жертва обстоятельств». Бабенко не верил своим глазам, не верил своему сердцу, вырывавшемуся из груди, но  когда еще раз  вчитался  в  долгожданные строчки – то измученная, заточенная душа его разорвалась  на кусочки и  в радостном крике вырвалась на свободу.
        То была еще не победа, до нее  было так далеко, но в ее неизбежности  уже два человека не сомневались.
                ____________________________
                _______________
      
     январь 2007 года