3. Ягодный день

Моим друзьям посвящается

Лето! Как много значит для всех нас это слово! Еще в детстве мы знали, что летом все в этом мире расцветает, наполняется силой, растет, зеленеет и набухает зрелостью и спелостью. И мы отлично знали и осознавали, что летом идут в отпуск наши любимые родители. А это означало, что мы гораздо больше времени будем проводить вместе, что нас ждут страшно интересные места и новые удивительные, незабываемые встречи, масса неожиданностей и приятных сюрпризов. А также: фрукты, ягоды, грибы и прочие бесчисленные земные дары, которыми столь богато лето. Или, проще, как спел когда-то известный бард Олег Митяев, «лето – это маленькая жизнь».
А еще летом к нам обычно приезжали в гости наши с братом старшие двоюродные братья, дети маминой средней сестры, Ларисы Сергеевны, тети Лари. Жили они в поселке Малаховка, а если точнее, в Электропоселке, где дяде Жоре, тети Лариному мужу, дали отдельную квартиру. Эти братья, Сережа и Павлик, всегда ходили вместе, имели в детстве сходные пристрастия и обожали подолгу жадно «пастись» в зарослях малины и ловить жуков на белых соцветиях спирея, в огромном множестве произраставшего среди призаборных кустов нашего общего двора. Поскольку мой брат был на целых семь лет старше меня, а Сережа с Павликом – еще старше, то в общих играх мое мнение не слишком учитывалось. Возможно, именно этим объяснялась моя детская обособленность. Частенько они просто не хотели иметь дела с «малявкой», то есть, со мной. Поэтому мне приходилось самому искать себе занятие, в чем, надо сказать, я здорово преуспел.
Зато меня никогда не отталкивал мой отец, за что я ему исключительно признателен. И если в сборе грибов почти всегда первенствовал мой брат Николай, то я старался отыграться при сборе лесных ягод. Надо сказать, что ягоды требуют гораздо больше терпения, хотя бы потому, что они маленькие. Только для того, чтобы прикрыть дно эмалированной кружки земляникой, требовалось намного больше времени, чем при сборе грибов. Николай всегда отличался хроническим отсутствием терпения, и тут я мог дать ему грандиозную фору. Уж чего-чего, а терпения мне было не занимать. Это свойство я унаследовал у своей мамы. Поэтому когда речь заходила о сборе ягод, мой брательник, как правило, сникал и если шел со всеми в лес, то только «за компанию».
А я не могу припомнить ни одного лета, когда бы мы не отправлялись всей семьей в Звягинский лес за земляникой. Конечно, между делом, мы собирали и набирали по корзинке самых разнообразных грибов, но нашей основной целью были именно ягоды. И каждое лето мама варила из этих ягод замечательное варенье. Поэтому зимой у нас всегда водилось фруктовое и ягодное варенье. Любимым для меня было варенье малиновое, а брат более предпочитал земляничное, хотя и не любил собирать эту ягоду. У нас во дворе росли вишня, слива, крыжовник и малина, но ягод не всегда хватало на полноценный тазик или большое блюдо. Обычно ягоды приходилось докупать на рынке, а цены там кусались. Но для мамы это был закон: каждое лето мы обязаны были насобирать и купить достаточно ягод, чтобы обязательно хватило зимой варенья на всю семью.
Малиновое варенье считалось лечебным, поскольку его использовали при простуде. Мама запрещала мне есть его просто так, с чаем, утверждая, что после него непременно пропотеешь. А это было чревато заболеванием, поскольку нас в детстве было не удержать на месте. Я же считался в нашей семье неукротимым «живчиком». Только иногда, в виде исключения, мне дозволялось немножко полакомиться малиновой вкуснятиной.
Самый крупный набег на землянику случился, когда мы всей семьей ездили к отцу на родину, под Зарайск. Раньше там находились родовые земли нашей семьи, при Петре Первом незаконно отобранные и подаренные немцу Келлеру, который обманом выпросил себе несколько крупных строевых сосен из наших наследственных угодий, объявив себя их селекционером. Земли были отчуждены, но никому еще не довелось взять их с собою в могилу после смерти. А наши родичи так и продолжали жить на этой земле. Поэтому отец, хорошо зная эти места с самого детства, был прекрасно осведомлен об их богатстве и пользе для людей. Этот грандиозный сосновый бор до сих пор носит имя Сосны. В этих Соснах и довелось нам «попастись» и собрать огромный урожай спелой и сладкой земляники. Родители даже несколько раз оставляли нас с братом в палатке или у папиной тети Нюши, чтобы мы могли отдохнуть и перевести дух от ежедневных сборов ягод.
Однажды, помимо земляники, отец выкопал в Соснах несколько крупных кореньев валерианы, и это привело к тому, что тети Нюшин кот Василий, учуяв запах, обожрался и привел себя этим в непотребное кошачье состояние. Мне с тех пор не доводилось видеть кошек в таком отрубе при полной потере вменяемости.
После того щедрого лета у нас еще в течение нескольких сезонов сохранялись запасы земляничного варенья, но и ему в один прекрасный зимний день пришел конец. Однако запасы варенья никогда не иссякали в нашем доме, сколько я ни припомню.
Уже закончив учебу, я был как-то раз приглашен своим товарищем Андрюхой Волковым, которого мы обычно звали просто – Палыч, на туристическую подмосковную вылазку. Такие вылазки практиковал Андрюхин приятель Паша, который работал на какой-то кафедре МИЭМа. Вылазка планировалась на одно из воскресений июня, в самый разгар ягодного сезона. Как выяснилось уже на месте, Паша решил по компасу дойти  пешком через лес от станции «Радищево» Ленинградской железной дороги до станции «Поварово» Рижского направления. Место было мне хорошо знакомо по зимним лыжным переходам: я любил завершать сезон именно этим маршрутом. Но зимой там проходила натоптанная лыжня, а летом мне тут бывать не доводилось. Поэтому мы с Палычем спокойно и с интересом присоединились к компании Пашиных подопечных.
Компаса у меня с собой не было, да и день задался ясный, и я прекрасно ориентировался в лесу по солнцу безо всяких приборов. При этом Паша постоянно сверял направление по компасу и старался не уходить с заданного азимута. Я же спокойно валил по лесу, время от времени сворачивая с прямого пути. Как-то Паша задал мне вопрос, почему я в каком-то месте повернул влево. Я ответил ему, что правее идет понижение и возможно болото. Паша мне не поверил, и очень скоро ему пришлось искать сухое место и брать левее. Я же обошел топкое место и спокойно двинулся прямым ходом по адресу.
А в одном месте мне довелось набрести на земляничную поляну, если использовать Пришвинскую терминологию, ягодную «палестинку». Тут уж мы с Палычем просто улеглись на животы, да так и ползли метров тридцать, хватая ртом ягоды, до тех пор, пока полянка не закончилась. Тут только нас догнал Паша, но оказался свидетелем подбора остатков. Я очень хорошо помню, что в тот период жизни чувствовал себя в лесу как дома. Я мог найти нужную еду и был способен провести в подмосковном лесу хоть все лето напролет, ничуть не заботясь о хлебе насущном, были бы кружка, нож да огонь.
А вот Паша, как мне потом по секрету сообщил Палыч, меня очень зауважал и сообщил тому по секрету, что раньше не встречал такого приспособленного к лесу человека, как я. Паша заявил, что готов хоть каждое воскресенье ходить со мною в лес и учиться у меня правильному поведению. Его более всего поразило то, что я не чувствовал себя в лесу как в воинственной среде. Одним словом, лесные ягоды я всегда любил.
Не могу сказать, что я был заядлым сладкоежкой, но иногда вдруг набегало желание от души налопаться малины. Просто я к ней чрезвычайно привязался с детства. Помню, как однажды в одном походе по Кавказу мы при спуске с ледника Буша, что в Архызе, вдруг оказались среди здоровенных камней-гольцов, покрытых лишайником и расположенных на склоне с южной экспозицией, то бишь, солнечных и теплых. Все пространство между гольцами было сплошь покрыто густыми зарослями спелой малины.
Прямо так, как были на марше, не снимая рюкзаков, мы в полном составе погрузились в поедание с куста сладких и ароматных ягод. Вскоре мы уже не замечали друг друга, полностью погруженные в поглощение малины. Слышно было только дружное чавканье, сопровождающее процесс их поедания. Поскольку склон имел южную экспозицию, то сразу после ледника нам сделалось нестерпимо жарко. Я утолил первый малиновый голод и решил слегка отступить и встать поближе к свежему ветерку с реки, ради чего выбрался из зарослей на тропу.
И тут, к моему неописуемому удивлению, прямо над нашей группой, из-за крупного, заросшего зеленым лишайником, гольца, выглянула золотящаяся рыжеватой шерстью крупная мохнатая башка с маленькими темными глазками. Это был «хозяин» здешних мест, сытый и довольный медведь. Он вылез из-за камня прямехонько над Аркашей, который уже обеими руками заправлял красные ягоды себе в рот прямо с куста.
- Аркаша! - негромко позвал я и указал пальцем наверх. Тот на миг оторвался от куста и поднял голову кверху. Почти в ту же секунду лоснящаяся рыжеватая башка спряталась за камень, а Аркадий вздрогнул, резко сдал назад и быстро-быстро повалил вниз по тропе. Я покричал и позвал ребят, объяснил ситуацию, и мы бодро двинулись вслед за Аркашей, время от времени поглядывая назад. Но медведь на тропу не торопился. Мудрые звери стараются держаться от людей подальше: мало ли что взбредет тем в  голову? Но настичь Аркашу нам не удавалось до самого вечера. Потом он признался, что здорово струхнул, заметив медвежью голову прямо над собой. Что же, и медведь, и человек уважают малину, не удивительно, что медведю пришлось слегка подождать, пока мы насытимся и отвалим вниз. Ему-то здесь еще жить да жить. А я лишний раз отметил мудрость и природный такт дикого жителя Кавказских предгорий.
Совсем недавно, путешествуя по пешеходной тропе, тянущейся вдоль реки Малая Лаба через Кавказский биосферный заповедник, я шел буквально в нескольких шагах от местного бурого «хозяина», которому летом 2018-ого года здорово повезло с урожаем горной черники. На последнем этапе маршрута, уже почти перед выходом к перевалу Аишха, что недалеко от Красной Поляны, я буквально на каждом шагу вынужден был обходить или переступать следы медвежьего пиршества: вся тропа была засыпана обильным пометом, в котором явно доминировала свежая ягодная начинка.
Для себя я давно установил, что ягодное разнообразие здорово оживляет народ и положительно влияет на общий климат в коллективе. Недаром же в водных лодочных походах наш «адмирал» Котовский так любил ягодные дни. А уж если они наступали, то это означало, что в нашем дружном коллективе все в порядке.
Я уже несколько лет сплавлялся в составе «адмиральской» команды на трехместной «адмиральской» же байдарке под названием «Таймень», привычно деля ее с известным читателю Николаем Вьюнниковым. Неизменно в течение всех этих лет с нами сплавлялся и Виктор Алексеевич Тычинский с сыном Сашкой, или Санечкой, ласкательно. «Адмирал» Котовский брал с собой младшего сына Алешку или дочку Аню, ласково именуемую Анек. Вьюнников же с Тычинским при попустительстве Котовского уже несколько лет пытались вовлечь в нашу группу Юрия Борисовича Базанова, или попросту, Борисыча. Он давно был заочно известен мне по «костровым» байкам Тычинского, а однажды мы даже повстречались с ним в одном кафе, где обнинские мужики любили собираться после бани за рюмочкой. И вот – свершилось!
В один прекрасный день Борисыч принял решение влиться в нашу водную команду. Если мне не изменяет память, случилось это в год, когда мы с «адмиралом» проходили реку Рессету, левый приток Жиздры. Поскольку жена нашего «адмирала» имела прямое отношение к метеорологии, то практически всегда нам сопутствовала хорошая и солнечная погода. Даже если кругом лило как из ведра, мы все равно ухитрялись каким-то непостижимым образом вклиниться между дождями и обойти их мимо. А может быть, это сами дожди старались с нами не встречаться. Так или иначе, но вскоре к Котовскому прикипела афористичная фраза: «Не бывает плохой погоды – бывает плохая снаряга».
Юрию Борисычу в тот год досталась бывшая наша с Вьюнниковым старая «двойка». Он шел в ней вместе со своим тогдашним сослуживцем Тихоновым. Оба они тогда неплохо подготовились к сплаву. Базанов отличился тем, что надел на себя черные джинсы, к которым по неизвестной причине крайне неравнодушно относились оводы и слепни. Они постоянно прилетали и во множестве топтались по этим джинсам. Кроме того, Базанов надел на глаза модные солнцезащитные очки, которые на второй или третий день похода благополучно утопил на мелководье. Тычинский его тогда успокоил, что теперь все пойдет лучше некуда, поскольку Водяной взял то, что присмотрел, и теперь больше ничего не пропадет. Вьюнников же, напротив, будучи в таких делах фаталистом, предрекал, что надо держать хвост по ветру: мало ли что еще Водяному понравится из нашего снаряжения? И Тычинский с ним поневоле соглашался, помня, как при одном сплаве по той же Рессете его лодку топляком распороло вдоль в конце дня, заставив ночевать в экстремальных условиях. Спас его тогда Санечка, быстро среагировав и выкинув из лодки на берег все, что успел. А успел выкинуть он многое.
Весь этот поход мы от души наслаждались тем, как по базановским джинсам снуют слепни и овода, до тех пор, пока Базанов не поставил вопрос ребром, просто сняв их раз и навсегда. Вернее, до возвращения. С той самой поры Борисыч начал проходить реки в длинных семейных трусах, которые отныне именовал не иначе как «легкие шорты».
В отличие от всех нас, работающих в научной и научно-технической сфере, Базанов и Тихонов трудились в частной инновационной компании, организованной Юрием Борисовичем и именуемой «Артелью». А раньше оба они работали в ФЭИ. Главными занятиями Базанова было обслуживание частных и юридических лиц, занимающихся инновациями, изобретениями и товарными знаками, то есть, тем, что стало теперь называться промышленной собственностью. Позже, плотнее познакомившись с Борисычем, я узнал, что он и сам был замечательным конструктором и изобретателем, но в один «прекрасный» день перестал этим заниматься, зарегистрировав свое предприятие и начав обслуживать рационализаторов, изобретателей и прочих великовозрастных чудаков. Он и мне помог оформить далеко не одно изобретение, и если брать по большому счету, то очень здорово и весьма положительно повлиял на мое общее мировоззрение, не дав окончательно разочароваться в людях.
Сергей Васильевич Тихонов, в отличие от Базанова, был всегда себе на уме, любил демагогию и словоблудие, чрезмерно радел за здоровый образ жизни и проявил себя в походе, главным образом, тем, что ни разу не выпил глотка воды, не использовав некий патентованный фильтр, который, как говорили досужие люди, творит чудеса. По причине этого трепетного отношения к процессу очистки воды дежурство их экипажа всегда отличалось исключительно долгим наполнением котелков перед готовкой и чаем. Его появление в нашем походе оказалось единичным, поскольку идеологически нас мало что связывало, а фирму «Артель» Тихонов очень скоро покинул, перебравшись на более денежное место благодаря сложившейся ситуации. Причем Базанова он тогда здорово подвел, но как теперь принято повторять: «Ничего личного, только бизнес».
Борисыч же с первого раза органично влился в наш коллектив, и более наша команда с ним ни на один сезон не разлучалась. Его появление в команде было отмечено новыми замечательными песнями под гитару, на которой он прекрасно играл, новыми веселыми историями и, естественно, новыми и забавными происшествиями в духе нашей группы. Если мне довелось несколько раз по различным причинам пропускать байдарочный сезон, то Базанов, один раз почуяв дух нашего сплава, кажется, ни разу его не пропустил.
Вышло так, что по возрасту я оказывался самым младшим из «взрослых» членов команды, поэтому Вьюнников и Котовский иногда позволяли в отношении моей персоны слегка злые выходки. Если «адмиралу» это было более простительно по положению, то Вьюнников частенько забывал о том, что в лодке он сидит впереди, являясь «матросом». Вдобавок он время от времени портил воздух куревом, с чем мне было чрезвычайно тяжело смириться. Поэтому пару раз за все время мне не удалось сдержаться, и я все-таки треснул его веслом по башке в воспитательных целях. А вот Тычинский и Базанов неизменно сохраняли такт в отношениях, чего я не могу не отметить. Особенно я ощутил харизму Борисовича во время одного из его дежурств.
Случилось это в одном из водных походов с «адмиралом» Котовским по одной из рек Калужской области. Сейчас не могу вспомнить, по какой реке мы тогда сплавлялись. Повелось так, что почти в каждом походе, когда был крупный урожай земляники, «адмирал» как бы вскользь упоминал, что можно будет соорудить блины с земляникой, но ни разу не реализовал этого намерения. Несколько лет команда благополучно спускала ему эти фразы, но однажды совокупное терпение экипажей лопнуло, и мы все в лоб задали «адмиралу» прямой вопрос:
- Когда же, наконец, мы узнаем вкус блинов с земляникой?
Тот же ничего толком не ответил. Просто отмолчался. Мы решили, что Котовский снова решил спустить все на тормозах, поэтому больше не стали выступать. Но на следующий день дежурила команда Базанова. Мы высадились на стоянку в изумительной, просто пропахшей насквозь земляникой, березовой роще. И тут Базанов, вытащив байдарку на берег и перевернув ее брюхом вверх, коротко объявил:
- Кто хочет на ужин блины с земляникой, должен собрать по полной кружке ягод.
Информация была доведена до команды в такой простой, лаконичной и законченной форме, что даже «адмирал» разинул рот от удивления и, схватив кружку, поспешно устремился в лес. Чего уж тут говорить об остальных? Мы все моментально двинули туда же, объединенные одной идеей: сегодня у нас будут блины с земляникой!
Совсем не удивительно, что уже спустя полчаса на столе, который словно специально был выстроен в месте этой стоянки на гостеприимной полянке среди берез, стояла принадлежавшая Вьюнникову большая эмалированная миска, до краев наполненная душистой ягодой. Котовский и Базанов колдовали возле костра: первый замешивал тесто, второй готовил обычный ужин. Мало того, команда, во время сбора ощутившая вкус ягод, уже требовала компота. Пришлось разрешить свободным членам коллектива углубиться в лес, причем распоряжение расстроило только Вьюнникова, который плохо видел и собирать ягоды не любил. Никого не спрашивая, он отправился «проверять лес» на предмет наличия грибов. Правда, вернулся он тогда ни с чем.
Это был воистину «ягодный день». Первоначально все думали, что блины будут приготовлены сразу с земляникой и оказались разочарованы: блины Котовский испек отдельно. Теперь каждый по собственному произволу мог добавлять в блины просто ягоды либо «давленку». Каждый испытал, кажется, и так и сяк. А потом был фруктово-ягодный компот, сваренный на базе лесной земляники с добавлением сухофруктов, изюма, кусочков яблок и чернослива.
Этим дело не ограничилось. Наутро было объявлено «продолжение балета», состоящее в повторном посещении леса с набором ягод и приготовлением компота. Компот был прямо в котелке поставлен у берега в воду и охлажден, а потом разлит по пустым бутылкам из-под пива для потребления экипажами во время переходов. Обычно, выпив все начальное пиво, мы использовали бутылки для набора родниковой воды. Тут же мы могли пополнять во время движения запасы глюкозы, что случалось нечасто.
Оттенок легкого разочарования остался только у Коли Вьюнникова, поскольку тот был убежден, что блины с земляникой обязаны были быть законченным, полностью сформированным блюдом, а вышло так, что каждый добавлял ягоды к блинам по собственному произволу. Кроме того, мне было известно, что жена Вьюнникова каждое лето закатывала по нескольку десятку трехлитровых банок разнообразных ягод в виде страшно приторного варенья, которое никто в его семье не ел. И оно копилось на лоджиях десятилетиями, засахариваясь и прокисая. Причем никому не позволялось запускать руки в эти неистощимые запасы. Я, грешным делом, однажды посоветовал Николаю поставить на этом варенье брагу на самогон. Но, судя по отсутствию результатов, из этого ничего не вышло. Жена вела строгий учет запасов, и вынести хотя бы баночку старого варенья за пределы дома Коле не удалось. Поэтому ягоды он особенно не любил.
После того знаменательного дня стоило Борисычу заикнуться о сборе ягод, неважно, земляники, малины или черники, как вся команда хватала кружки и удалялась в лес.
Там все находились до тех пор, пока не наедались и не набирали полную кружку ягод, которую было уже не столь зазорно представить на суд товарищам по походу. А уже дальше решали, что делать с этой ягодой: печь блины с «давленкой», варить компот с сухофруктами или просто слопать сырыми за чаем. Уже потом я узнал, что раньше Юрий Борисович Базанов был освобожденным комсомольским работником на хорошем окладе, а уже потом был назначен начальником Патентного отдела Обнинского ФЭИ. И подходил он к делу организации комсомольцев совершенно не формально, устраивая досуг, организуя шабашки и стройотряды, культурно-массовые и прочие мероприятия. Он твердо усвоил, что любое новое дело надо аккуратно готовить, поскольку если это не сделает он, то это не сделает уже никто другой.
А я впервые увидел настоящего комсомольского организатора, человека на своем месте, который делал дело не ради карьеры и денег, а именно для того, чтобы сделать то, чего до него не делал никто. Поэтому он создал свою «Артель» именно для того, чтобы не пропало множество полезных изобретений, не была разбазарена или за копейки продана за границу наша интеллектуальная собственность, в частности, собственность сотрудников ФЭИ. Я был счастлив изменить к лучшему свое пошатнувшееся во время «Перестройки» и 90-х годов мнение о людях нашей страны. Просто плохое видится легче, оно раздражает глаз и мешает жить. Мне удалось изменить свое мнение о людях именно благодаря Борисычу. Он обладал редким  даром: выделять в людях хорошее и ценное.
А потом,  в 2009-м году, не стало Тычинского. Он работал в Отделе Главного метролога ФЭИ, относясь к делу ответственно и чутко. Виктор всегда был внимателен к людям, старался вникнуть в их нужды и пойти навстречу. Те пользовались этим и, пытаясь как-то отплатить за добро, шли по самому простому пути: ставили бутылку или разбавляли спирт водой. Кончилось это тем, что Виктор Алексеевич, не желая их обидеть, начал регулярно употреблять. Несколько раз мы увозили его из дома с байдаркой на грани начала запоя, который он, пытаясь перебить абстинентный синдром, запивал пивом, сидя на полу микроавтобуса, который забрасывал нас на маршрут. Поход спасал его и очищал отравленную кровь, но по возвращении все начиналось по новой.
Однажды мне позвонил Вьюнников и сообщил, что Тычинский умер. Я поехал на прощание и похороны. Оказалось, что Виктора выдернули из отпуска, и он вышел на работу ради разрешения какого-то спешного дела. Вернулся он домой лишь поутру и сразу решил принять контрастный душ. Видимо, во время принятия ванны с крана сорвало водяной смеситель и начала бить горячая вода. А поскольку еще в юности у него была серьезно травмирована нога, он не смог вовремя выскочить из ванны. Дальше был болевой шок и острый сердечный спазм. Сын Санечка, уже студент, вернувшийся домой лишь под утро после успешно сданного экзамена, заснул и не услышал криков отца из ванной комнаты. Виктор Алексеевич фактически сварился в кипятке.
На похоронах все были тихи и грустны. А помянуть Тычинского мы пошли все вместе на берег Протвы, возле деревни Белкино. Мы пели под гитару любимые песни Виктора Алексеевича, а он словно сидел вместе с нами и подпевал. «Як-истребитель» Владимира Высоцкого, «Не верь разлукам, старина» Виктора Берковского, «Если я заболею» Юрия Визбора, любимые песни Александра Городницкого, Булата Окуджавы, Юлия Кима – мы пели их, а Витя Тычинский сидел рядом и слушал. Мы все точно знали это. Потом уже мы обменялись впечатлениями, и они полностью у всех совпали.
Спустя пару лет мы узнали, что Женька, зять Тихонова, с которым мы шли однажды на одной байдарке с Вьюнниковым по Рессете, погиб при попытке полетать на параплане где-то в Западной Европе, кажется, в Испании. Так мы потеряли еще одного члена нашей общей команды. Жаль только, что наши фотографии и памятные ремарки вряд ли скажут что-то случайным людям, которые их увидят. Они просто будут им не интересны. Ведь то, что там изображено, им не знакомо и не вызывает резонанса в их сердцах.
Другое дело – слово. Если удается удачно расположить буквы и слова, то какая-то часть сущности человека находит порою отклик в сердцах читателя. Но для этого тоже нужна работа, надо вчитаться и постараться представить себе обстоятельства или ситуацию. А это далеко не всегда и не всем удается.
Именно поэтому мне хочется, чтобы мое слово не пропало втуне, чтобы оно откликнулось и зажило новой жизнью. Тогда те, кого я вспоминаю и о ком пишу, навеки останутся в душе читателя. Ибо человек не умирает до тех пор, пока его помнят и вспоминают. Он живет до тех пор, пока Космос сотрясает его имя.
Я хочу, чтобы нас помнили. Помнили и не забывали как можно дольше.

Москва. 28 марта 2021 г.