4. Постный день

Моим друзьям посвящается

Вышло так, что с детства и до некоторого вполне сознательного возраста я оставался некрещеным, несмотря на то, что в семьях обоих моих родителей все до единого были православного вероисповедания. На вопросы о крещении родители мне говорили, что бабушка Серафима, мамина мама, оросила меня святой водой, но таинства со мной не проводили. Во времена Хрущева власти с новой, усиленной ненавистью стали бороться с Богом и верой в Него. «Всерьез» окреститься я решил уже самостоятельно, когда подрос и сам дошел до необходимости присоединиться к Православной Церкви, в 1991-м году.
Естественно, я старался делать теперь все всерьез, а не формально считаться православным христианином среди крещеных с детства сопричастных. Я покупал литературу, ходил на церковные службы, приобщался к таинствам, то есть, вживался в свое новое духовное состояние. Тем более, что оно совпало со временем великой лжи и предательства Родины. У нас, русских людей, после этой Великой Измены, осталась, по сути, единственная неизмаранная опора в этом мире – Святая, Соборная и Апостольская Православная Церковь, воплощенное Тело Христово. Увы, но и ее ныне пытаются извести и извратить бесчисленные внутренние и внешние враги. Но речь сейчас не об этом.
Для множества русских людей «Перестройка» и развал СССР стали основанием для серьезного жизненного кризиса. Николай Вьюнников, с которым я познакомился еще в профкомовском организованном походе по Северо-Западному Кавказу, в конце 80-х годов обнаружил, что его с женой объединяют лишь постель и дочь, а ценности они исповедуют совершенно разные. Попытки жены быстро разбогатеть за его счет закончились разводом, а Николай начал даже слегка попивать. Помог ему в выходе из этого рискованного состояния «адмирал» Котовский, пригласив того в водный поход и доукомплектовав экипаж молодой знакомой из Отдела капитального строительства, ставшей вскоре женой Вьюнникова и матерью двух его сыновей. А спустя еще какое-то время я сделался «кумом» Николая, окрестив его самого и обоих его детей. Вышло так, что жизнь теперь стала непрерывно переплетаться с разными формами походного существования, которое раньше мы рассматривали лишь в качестве очередного способа проведения отпуска.
Уходя в новый водный поход с «адмиралом», мы с мужиками часто попадали на период Петровского поста, одного из четырех положенных православным людям годовых постов. Напомню их вам: Рождественский – зимний, Великий – весенний, Петровский – летний и Успенский – на излете лета. Вдаваться в их существо не стану, добавлю только, что Петровский пост считается легким и имеет разную продолжительность по времени, в зависимости от даты Пасхи – Святого Воскресения Христова. Наступает он спустя неделю после праздника Пресвятой Троицы или Пятидесятницы. А заканчивается он всегда предпразднеством Дня святых Апостолов Петра и Павла, 12 июля (по новому стилю). Согласно церковному Уставу, в период Петрова поста предписывается воздержание от мясной и молочной пищи, а по средам и пятницам – и от рыбы. В зависимости от даты Пасхи Петров пост может длиться от восьми до сорока двух дней. Сам же день праздника не является частью поста, и может быть как постным, так и скоромным.
Но поскольку мы на период сплава становились людьми путешествующими или странствующими, то, естественно, нам полагались определенные послабления, призванные скрасить воздержание, чем все мы, само собой, по мере возможностей пользовались. Обычно это выражалось в допустимости ограниченного сквернословия, простоты взаимоотношений и употребления мясных и молочных блюд без особых ограничений. Ну, и периодических легких алкогольных возлияний, как Бог пошлет.
Надо сказать, что этот период лета издавна был связан у славян с Купальскими праздниками, Купальскими заговениями перед постом и разрешением от поста в праздник. А наш «адмирал» рассказывал нам о детских шалостях, позволявшихся в прошлые времена ребятне в этот период. Назывались они «городушками» и состояли в разнообразных невинных забавах и шутках, преимущественно со своими соседями.
Например, некоторым соседям на печную трубу, плашмя, потихоньку укладывали лист стекла, в результате чего соседи были не в состоянии разжечь огонь в печи, которая вовсю дымила. Люди смотрели снизу в трубу и видели голубое небо, а тяги не было. Или порой ребята привязывали к дому на веревках чурки, которые при порывах ветра колотили по стене, создавая полное впечатление, что кто-то крадется или царапает стену.
Самая злая шутка, рассказанная мне однажды Котовским, состояла в том, что деревенские ребята, разузнав каким-то образом о тайной любовной связи одной пары, разобрали у мужика во дворе до основания поленницу и выложили этими самыми дровами всю дорогу прямо до входа в избу его любовницы.
Еще на 7-е июля приходился Иванов день, весьма чтимый, еще дохристианский праздник Купалы, а всего через пять дней наступал Петров день, про который говорили: «Петр и Павел – час убавил». Это время именовалось «вершиной лета» и самым теплым днем в году. Недаром считали, что «в Петров день только паршивый поросенок мерзнет».
Обычно резать березовые банные веники позволялось только после Троицына дня до Петрова. Считалось, что этих дней достаточно для заготовок, причем они не наносят вреда природе. Наоборот, если березу в это время года режут на веники, то она будет только лучше расти. Правда, это поверье не распространялось на дубовые веники, заготовкой которых обычно занимались уже ближе к концу лета, когда лист наберет силу.
В народе, насколько мне известно, Петровский пост именовали «Петровка-голодовка», но весьма почитали за его легкий характер. Так и мы, отправляясь в очередной поход, приходящийся на пост, как бы имели его в виду, но особо не постились. Ведь в посте самое главное – это не режим питания или воздержания от каких-либо продуктов, а содержание ума и тела в особом состоянии, когда не допускаются вольности и грубости по отношению к ближнему. В этом смысле наши походы, как мне кажется, были вполне постными, поскольку мы очищались в них и умом-разумом, и телом.
И если наши походы нельзя считать образцами телесного воздержания от скоромной пищи, то для наших душ, несомненно, они являлись днями безусловно постными.
За все время наших сплавов мы вдоль и поперек исходили почти все интересные реки Калужской области. И вот однажды Юра Базанов предложил нам пройтись по рекам Тверской земли, откуда сам он был родом. Сказано-сделано. Была проделана кое-какая предварительная аналитическая и исследовательская работа, в результате которой выяснилось, что оптимальный для нас маршрут начинается после озера Либьего, продолжается по реке Либье и озеру Шлино, потом – по самой реке Шлине, а завершается на водохранилище, питающем Вышневолоцкую водную систему. Один из таких походов я был вынужден пропустить из-за сложного состояния мамы, но на следующий год я присоединился к нашей команде, и мы снова решили сходить по Шлине.
Тогда еще Витя Тычинский был жив, и мы долго приводили его в чувство, отпаивая по дороге пивом с водой и кормя пирогами. В Вышнем Волочке мы решили запастись картофелем и купили сразу целую сетку. Выяснилось, что этот картофель никакая лесная живность есть упорно не хочет, видимо, он оказался генно модифицированным. А после высадки и стапеля в лес сбежал Тычинский. Его сын Саня в одиночку собрал байдарку, стараясь поддержать отца и рассчитывая в походе только на себя. Мы полдня звали Витю, аукали и искали его среди елок, но вернулся он уже в сумерках и утверждал, что за ним кто-то охотится. Возможно, он испугался моего мобильного телефона с фонариком и красной лазерной указкой, которая самопроизвольно включалась, когда я попадал мимо кнопки, бродя среди кочек по лесу. В тот год Алешка Котовский взял с собой в поход диктофон и записал на него некоторые из веселых баек Тычинского, а уже на следующий год того не стало. Теперь мы иногда их вместе слушаем, вспоминая неподдельные веселье и радость, которыми всегда было наполнено наше общение с Виктором Алексеевичем.
После кончины Тычинского наши сплавы несколько поменяли тональность, поскольку нам сильно не хватало его буйных баек, залихватских рассказов и неожиданных сентенций, которые иногда ставили в тупик даже нашего «мудрого адмирала». В наши ряды органично влился Сергей Степанович Родионов, или просто Степаныч, давний приятель всей компании, который тоже раньше работал в ФЭИ, но после «Перестройки» ушедший на новое место работы, связанное с автоматикой, задействованной на спецпроизводствах. Речь идет, естественно, об атомной отрасли.
Сначала Степаныч пообещал собрать нам особую охранную сигнализацию, которая должна была оповещать нас о несанкционированном проникновении чужаков за некую внешнюю линию ограждения. Связана эта затея была с планом «адмирала» сплавиться в очередной раз по Угре, где у него как-то раз украли лодку. Рецидивов ему очень не хотелось, поскольку Котовский именно в то время обзавелся новой каркасно-надувной байдаркой по имени «Варзуга», и Родионов заверил, что охранная система у нас будет. Потом что-то поменялось, и все, естественно, сошло на тормозах. Короче, сигнализации никто из нас никогда не увидел, как ушей, но ни одна из лодок в походе так и не пропала.
С тех пор Степаныч стал полноправным членом команды, влившись «матросом» в экипаж Базанова. Они органично дополняли друг друга, сработавшись, словно единое целое. Просто загляденье было наблюдать лодку Базанова и Родионова во время прохождения сложных препятствий. Если порою члены других экипажей начинали дискутировать во время прохождения сложного места, то в команде Базанова такого просто не водилось. Все препятствия преодолевались с филигранным изяществом.
А спустя некоторое время Котовский решился взять в поход племянника покойного Виктора Алексеевича Тычинского, Алексея. Тот пошел в поход не один, а прихватил свою дочь от первого брака, Юлию. Они сплавлялись в тот год по реке Рессете, а я был вынужден по какой-то причине сплав пропустить. На следующий год Алешка Тычинский также сплавлялся с Юлей, на этот раз уже по Угре. Стояла страшная жара, и похоже, что у многих помутился разум. Алешка Тычинский активно занимался поисковой деятельностью, а точнее, подробно исследовал обстоятельства гибели генерал-лейтенанта М.Г.Ефремова, руководившего во время Великой Отечественной войны обороной Москвы на Наро-Фоминском направлении. После заброски на реку, по вечерам, Алексей много рассказывал нам о предположительных обстоятельствах гибели генерала, утверждая, что такой человек не мог застрелиться, как о нем писали. Скорее всего, он был убит провокатором или «кротом». Эти рассказы были интересны, но меня здорово раздражал сверхяркий диодный прожектор, который Алексей включал на лбу в темное время суток.
Ерунда началась, когда мы причалили под мостом неподалеку от села Знаменка. В тот год Вьюнников решил взять с собой в поход старшего сына, Колю. Вьюнников-старший с Алексеем быстро обулись и двинулись на разведку в населенный пункт. Наша команда отдыхала возле автомобильного моста, купаясь и загорая. А этих двоих все не было. Я просто не сомневался, что Вьюнников сейчас наслаждается холодным пивом. Относительно Алексея у меня не было никаких предположений. Выждав три или три с половиной часа, я решил прогуляться до села и выяснить, где могли зависнуть два великовозрастных оболтуса. Я даже предположил, что они могли ввязаться в драку. Добравшись до центральной площади Знаменки, я спросил у местной продавщицы, не видала ли она пару субъектов, и описал их внешность. Та моментально вспомнила, что один из них настойчиво выяснял, нет ли здесь пожилых местных жителей, которые хорошо помнят войну. Я понял, что Тычинский-младший сел на «любимого конька».
Поразмыслив немного, я решил вернуться, поскольку был налегке, без вещей, денег и в легких тапочках-«шлепках» на босу ногу. Видит Бог, я воротился вовремя, поскольку Вьюнников, с которым мы шли на одной байдарке, уже отчалил и собирался в одиночку сплавиться без меня. Я его окликнул, и он с большим недовольством вынужден был снова причалить. Я залез в лодку, а он начал ворчать, что надо было меня оставить. При этом от него здорово разило пивным перегаром и табаком. Остальные лодки уже ушли вниз.
Мы нашли удобную протоку и двинулись вниз по течению. По пути нам попадались серые цапли и кулики, а в небе парил коршун. Довольно скоро нам удалось нагнать основную часть команды. Меня удивило то, что вместе с «адмиралом» в байдарке сидела Юлька вместо Коли Вьюнникова, а того нигде не было. Я предположил, что он идет на одной байдарке с Тычинским-младшим. Догнав Котовского, я крикнул тому, чтобы они занимали стоянку, а мы с Вьюнниковым-старшим подождем младшего. Мы причалили  к низкому, правому берегу и стали ждать, вглядываясь в водную гладь ниже по течению. Вьюнников нервно курил и бормотал, что надо было, конечно, меня оставить на берегу. Вот на горизонте показалась байдарка, но что-то с ней было не так, как надо. Обычно весла выглядят по-другому, когда гребут два человека. А тут словно чего-то недоставало.
Все выяснилось, когда лодка причалила к берегу. Коля Вьюнников был в ней один. На вопрос, куда подевался Тычинский-младший, Коля ответил, что тот лично приказал ему сплавляться в одиночку, заверив, что сядет в нашу с Вьюнниковым-старшим байдарку. Но мы Тычинского даже не видели. Это означало, что он остался где-то возле моста. Вьюнников-старший начал сокрушаться, что отдал ему свой навигатор. А в этот раз именно это и спасло Лешку Тычинского. Коля Вьюнников пошлепал вниз по течению в одиночку, а мы вдвоем погрузились в нашу байдарку и поплыли за ним дальше, всматриваясь в берега, надеясь вовремя высмотреть стоянку и тоже там встать.
Все кругом плотно заросло высокой травой. Видимо, поэтому Леха Тычинский и не увидел нашу лодку, а мы, в свою очередь, за травой не заметили его. Спустя короткое время мы лишь по знакомым голосам обнаружили место стоянки, с реки его совершенно не было видно. «Адмирал» выглядел удрученно, что с ним случалось крайне редко. Как же, потерялся один из членов его экипажа! Мы тесно сгрудились, начав обсуждение экстремальной ситуации. Перебрав несколько возможных вариантов, Юлька вспомнила, что у отца, помимо Колькиного навигатора, был еще и мобильник. Поэтому Котовский решил позвонить нынешней жене Лехи Тычинского и продиктовать ей координаты нашей стоянки. А вдруг Алексей дозвонится до нее и захочет узнать, в каком месте мы стоим. По крайней мере, у него будут наши координаты.
Попытавшись дозвониться, «адмирал» выяснил, что в пойме реки начисто отсутствует покрытие мобильной сети МТС. И тут вылупился я с «двухсимочным» телефоном «Philips», что в то время было еще в диковинку. Оказалось, что у одного из двух телефонных операторов, «Билайн» и «Мегафон», проявляется слабенький сигнал, который почти тут же снова пропадает. Я предложил послать Лешкиной жене СМС-ку с нашими координатами, подбросив аппарат повыше: а вдруг он успеет за время полета передать сообщение? Сказано-сделано: совместными усилиями набрав наши координаты и краткий текст, я зашвырнул телефон выше деревьев. Слава Богу, телефон был крепко и надежно собран. Пару раз мне удавалось его поймать, но сообщение никак не уходило. Но на третий раз все-таки свершилось: СМС-ка ушла по нужному номеру. Нам ничего не оставалось, как продолжать выполнение своих привычных функций и ждать, надеяться на лучшее и ждать, ждать, ждать.
Жара тогда стояла просто адская, это был 2010-й год, когда все Подмосковье было затянуто дымом от горящих торфяников, а мы с Борисычем тщетно пытались спастись от вездесущей жары, примерно каждые четверть часа окунаясь в Угру. Даже после заката солнца жара никак не хотела спадать, и мы с Базановым купались уже среди клубов белесоватого тумана в темной ночной воде. Заодно поглядывали, не идет ли кто по реке. Никого не дождавшись, мы все завалились спать. Было уже больше двух часов ночи, когда я неожиданно проснулся от диких криков и завываний. Я узнал по голосу Лешку Тычинского. Он радостно хрюкал, ржал и хвастался, что служил в непромокаемых войсках, поэтому просто обязан был нас найти. Кроме его криков, снаружи в палатку иногда прорывался чей-то тихий и настойчивый мужской голосок.
Я вылез наружу и выяснил, что, оказывается, все-таки Лешка дозвонился до жены и узнал наши координаты. Потом ему здорово повезло встретить супружескую пару православных людей, которые на маленькой резиновой надувной лодке сплавлялись по Угре, питаясь, чем Бог пошлет. Таким образом они проводили свой отпуск.
Лешка ухитрился уболтать мужа, вынудив его бросить на произвол судьбы жену в двухместной палатке. В результате, этот мужик доставил его до нашей стоянки, потратив почти полночи, а теперь собирался выгребать на «резинке» против течения, чтобы вернуться к своей «половине». Котовский осадил мужика, заявив, что утро ночи мудренее, а сейчас всем надо спать. С ним все согласились. С утра пораньше Лешка Тычинский вместе со своим великодушным «спасителем» на «адмиральской» байдарке двинулся против течения, чтобы эвакуировать «брошенную на произвол судьбы» жену. Операция завершилась благополучно, поскольку семья воссоединилась и вместе с палаткой перебралась к нашему лагерю. Мало того, женщина начала обучать Юльку основам поиска и выбора диких трав, которыми пара питалась во время  похода, жестко выполняя условия Петровского поста. После нескольких часов активного общения женщина перебралась через реку и поднялась к спрятанному за высокими деревьями и зарослями крупному селу, где затарилась большим арбузом со спелой красной начинкой, который наша бригада тут же помогла ей освоить. Арбуз оказался чрезвычайно вкусным.
Эта православная пара, действительно, здорово выбивалась из среднего ранжира обычных походников. Оба они служили в церкви. Двигались они на малюсенькой двухместной надувной «резинке» с перепончатым дном. Ночевали в маленькой и дешевой однослойной палатке с дном из плетеного полиэтилена, или терпаулинга, почти игрушечной. С собой на двоих у них была всего одна сумка с минимумом вещей. Питались они дарами щедрой русской природы, листьями и кореньями, поскольку решили совершенно не есть скоромного. Арбуз был для них просто царским приобретением, который они решили торжественно вручить нам. Но мы оказались людьми не гордыми, и подарок с наслаждением усвоили. Теперь же, почуяв несправедливость содеянного, уже мы решили одарить их арбузом, твердо зная, что от постного они точно не откажутся.
Так оно и случилось, только вот я во время перемещений по селу где-то потерял дивную цветную «сидушку», которую мне подарил Димка Соседов из Воронцовских бань. Котовский же оказался не в силах продолжать поход, насмотревшись на совокупную дурь Вьюнникова и Тычинского. Он вызвонился до нашего постоянного водителя, Тараса, и вызвал его, чтобы тот забрал нас обратно. Тарас был поражен, поскольку в тот раз мы ухитрились даже не выбраться за границу Смоленской области. Такое случилось впервые за всю историю наших походов. Но что выросло, то выросло. Больше Алексея Тычинского «адмирал» в наши совместные походы не брал. Видимо, сильно наболело.
Потом пару походов я вынужден был пропустить, поскольку пришлось ухаживать за мамой, которая в 2012-м году умерла. Но с 2013-го года я возобновил свое участие в сплавах с Котовским. Тем временем команда побывала еще раз в Тверской области и сходила по Рессете, включив в свой состав зятя Базанова, Дениса. Юрий Борисович стал за эти годы «душой» команды, поскольку для каждого нового сплава он всегда разучивал новую песню под гитару. Если в самом начале мы с Вьюнниковым весело распевали вдвоем «Жену французского посла» Александра Городницкого, то на юбилее «адмирала» мы уже всей командой голосили «Царит веселье в доме дяди Зуя». Спустя несколько лет мы горланили вместе с Тычинским «Плавленый сырок», потом – «Мы с тобой давно уже не те», а спустя еще какое-то время – «Моя бабушка курит трубку». С каждым годом репертуар слегка обновлялся, поэтому в один прекрасный день Вьюнников взял да и напечатал на компьютерном принтере памятку, какие песни мы уже пели, а какие – нет. Правда, попытка сорвалась, поскольку он забыл, куда ее спрятал, найдя уже после похода.
Мало того, Борисыч с Родионовым настолько приспособились ходить вместе на одной байдарке, что мы даже не слышали обсуждений при прохождении ими водных препятствий. Еще мы точно знали, что в одно из дежурств их экипажа будет обязательно приготовлен роскошный гороховый суп, для которого они заливали теплой водой сухой горох после завтрака. Этот горох ехал с ними, потихоньку развариваясь, пока не доходил до кондиции. Обычно их дежурство на реке Рессе приходилось на предпоследний день похода, на стоянку возле деревни Гороховки. Там же мы обычно устраивали баню.
Однако со временем команда стала уставать от банных забот. Я был чрезвычайно удивлен, когда Вьюнников рассказал мне, как вместо бани в один из дождливых дней на Рессете он всего лишь причесал себе челочку, как делал обычно в Обнинске после бани. Да, так или иначе, годы берут свое. Ведь забыл же «адмирал» названия тех созвездий, которые собственноручно изобразил на карте звездного неба в школьные годы.
Со временем Котовский перестал брать в походы своего младшего сына, Алешку. Зато с ним стал ходить его сын от первого брака, Максим. Видимо, тот долго чувствовал себя брошенным и отвергнутым, поскольку его первое появление в команде было отмечено обильной матершиной и отборной руганью, которая неизменно сопровождала споры между сыном и отцом. Однако, со временем Максим слегка унял свой вольный лексикон, да и отношения между поколениями несколько «устаканились». В один из походов по памятной Вьюнникову реке Воре, где свершилось его сватовство, «матросом» на его лодку была посажена соседка «адмирала» по даче, чем совершенно измучила своего «капитана». После того похода Вьюнников старался заранее обеспечить себе компаньона. Однажды и мне довелось ходить в одиночку на трехместной байдарке, когда некому было у меня «матросить», и я вдоволь наелся таким видом одиночества.
Во время одного из наших походов по левому притоку Жиздры реке Рессете к нашей команде прибилась семья журавлей. Поначалу мы не обратили на нее внимания, пока в одно прекрасное утро они не затеяли «танцы» и «воздушные маневры». Я был пробужден в четвертом часу странным гортанным клекотом, а когда выбрался из палатки, с удивлением обнаружил Базанова, сидящего на скамейке и пристально разглядывающего птиц и их пляски. Тактичный Борисыч, в отличие от грубого Максима, начавшего тогда разгонять журавлей и грубо материться, долго сидел в одиночестве и наслаждался проявлениями неожиданного доверия к нам больших и красивых птиц. Я никогда не забуду эти танцы и пляски буквально в пятнадцати-двадцати метрах от нашего лагеря.
«Адмирал» тогда предположил, что журавлей привлекли остатки съеденной нами на ужин рыбы, но я считаю, что дело таилось в другом: мы старались не шуметь, не орать и вести себя на природе максимально тихо и тактично. Основным нашим принципом всегда было: оставить стоянку в таком состоянии, чтобы она выглядела не хуже, чем до нашего появления. Теперь этот подход некоторые зовут экологическим туризмом и здорово удивляются, сталкиваясь с подобными группами. Мы же всегда ходили и продолжаем ходить именно в таком стиле. Когда команда пробудилась и вылезла наружу, птицы начали «воздушные маневры», но далеко от нас улетать не стали. Пропали они лишь после впадения Рессеты в Жиздру, когда началась серьезная «населенка».
А потом, в один из сезонов, неожиданно отказался от сплава по реке Пополте Юра Базанов. Мы все были в недоумении. Выяснилось же вот что. У него на голове была застарелая неровность, которую он время от времени сколупывал. Однажды он содрал ее после бани, а она по неизвестной причине не засохла, а напротив, продолжила сочиться какой-то жидкостью. Борисыча это насторожило. Он сходил на консультацию к терапевту, а тот направил его к онкологу. Анализ подтвердил наихудший из диагнозов: рак.
Мы же, узнав об этой ужасном вести, вынуждены были, скрепя сердце, сплавляться в сокращенном составе. Я знал, что в прошлый раз, сплавляясь по Пополте, Борисыч здорово натерпелся, сбив себе о камни все пальцы на ногах. Просто гидрогеология Пополты сильно напоминает порожистые горные реки, которые спускаются ступеньками, сложенными из огромных и острых каменных плит.
На каждой стоянке мы поднимали тосты за исцеление Базанова, надеясь на благополучный исход процедур химиотерапии. В тот год в Пополте было настолько много воды, что даже «адмирал» не смог узнать эту реку. Лишь пару или тройку раз ему пришлось покидать лодку, чтобы расчистить путь от камней. В прошлый же раз редкостью был классический сплав на лодке по полной воде.
Однако легкость сплава оказалась обманчивой. В одном месте адмирал решил пройти небольшой вираж, не покидая кокпита. В итоге, он не сумел вырулить направо, сразу за маленьким островком, и его «Варзугу» стало быстро затягивать под ствол полуповаленной в русло березы. Экипажу пришлось спасаться бегством, выныривая из бездны, в которую превратилась вроде бы безобидная «бочка» сразу за островком. Я шел сразу вплотную за лодкой «адмирала», вместе со Степанычем, который сидел у меня «матросом». Поскольку у нас была обычная байдарка, а не КНБ, то адмиральский маневр способен был нас полностью затопить. Мне ничего не оставалось, как сигануть влево через борт. Только тапки в воздухе мелькнули, как рассказал мне потом Родионов. Я тут же провалился почти по шейку в воду, но сумел притереть лодку к островку и провести вниз по течению узкой протокой. Третий экипаж, состоящий из Вьюнникова и его младшего сына, Вити, прошел препятствие вообще без потерь.
Потери же «адмиральского» экипажа были чудовищны. Котовский лишился пары сапог, без которых он был как без рук, пропали все котелки, кроме одного, самого большого, чистого, лежащего отдельно «по недосмотру» Максима. Ушли в пучину две «гермы» со стратегическим запасом тушенки. Уплыл один тапок Максима. Я потерял очередную зеленую панаму, уже в который раз. Мы высадились на левом берегу, где нас ожидало прекрасное место, как будто специально «заточенное» под стоянку.
Я не сомневался, что все эти перипетии – происки Водяного. Тем более, что шли Купальные дни и Петров пост. Слава Богу, не утонули все костровые принадлежности, хотя фольга и топор сразу пошли на дно. У меня, на счастье, было с собою мачете. Пригодилось, хотя менты на вокзале меня едва не арестовали. Я тогда чудом успел на Обнинскую электричку. Мы со Степанычем поставили палатку и начали обживать место. Удалось даже завалить сухую сосну. А вот есть было почти нечего. Давно я не видел «адмирала» таким расстроенным. Видимо, он всерьез переживал свой «прокол» с потерей провианта. Когда кто-то попытался его утешить, он так рявкнул на «доброхота», что того словно ветром сдуло. Кое-как сварганили некое подобие постной похлебки, потом вздули чай, на том ужин и завершился. Песен не пелось и совсем не хотелось. Отбились рано.
А на следующий день я стал героем похода. Раздевшись до «костюма Адама», я залез в воду и пешком подобрался к березе, так подло перегородившей путь за островком. Часам к одиннадцати солнце поднялось достаточно высоко, чтобы осветить песчаное дно. Я постарался по возможности глубже поднырнуть в яму, куда «ушли» наши припасы. Тут с берега «адмирал» крикнул мне, что видит что-то синее. Он зорко отслеживал, чем занимается команда, и сразу засек, когда я забрался в воду, чтобы произвести спасработы. С его помощью я очень скоро вытащил обе «гермы» с нашими харчами. Вскоре до плавок разделся Витя Вьюнников и залез в воду мне в помощь. Его заход привел к тому, что отыскались «адмиральские» сапоги. Тут уже счастью Котовского не было предела. В итоге, мы с Витей нашли все, кроме моей панамы и тапка Максима. Но постный вечер мы пережили. Из-за аварии постными стали весь день и первая половина следующего.
Однако Борисыча нам катастрофически не хватало. Словно из команды вынули хребет. Мы, конечно, храбрились, поднимали тосты за его здоровье, постоянно имели его в виду, но диагноз был настолько неутешителен, что петь и веселиться не хотелось.
Юра мужественно прошел полный курс химиотерапии, но улучшения не последовало. Наступила осень, а он постоянно сидел на даче в Жуковке, на родине полководца. Зима принесла ему лишь ухудшение состояния. Когда я поздравлял Борисыча с Новым, 2018-м годом, никто и не представлял, что все закончится так быстро. Он заверил меня, что ему стало как-то легче, и я обрадовался. Это было всего лишь коротким облегчением. Все уже было решено: 25-го января Юрия Борисовича не стало.
Стояла промозглая и сырая погода, когда мы прощались с Юрой Базановым. Я никогда не видел столько красных гвоздик на могиле. Татьяна, его вдова, уже не плакала. Видимо, она все выплакала и уже устала от слез. В ресторан набилось неимоверное количество людей. Для них для всех Базанов был очень близким, очень нужным человеком. Он и для меня стал больше, чем родным. Взрослые серьезные люди плакали и не стеснялись своих слез. Все недоумевали, почему так скоро этого сильного и духовно богатого человека забрал к себе Бог. Люди вставали, вспоминали Базанова, рассказывали какие-то случаи из жизни, которые становились для них определяющими, в которых Юра проявлял себя не просто советчиком или организатором. Он многим помог принять единственное правильное решение, за которое они были ему безмерно благодарны.
Я не стал досиживать со всеми на поминках в ресторане, а уехал в Москву вместе с Саней Тычинским, который вырос и теперь жил в столице, работая в одной из сетевых розничных продовольственных систем. Он здорово возмужал, женился и теперь сам воспитывал дочь, взяв в ипотеку двухкомнатную квартиру. На душе было тяжело, мы почти не говорили с ним за все время дороги. Базанов и для него был близким и родным человеком. Такая тяжелая утрата еще долго будет свербеть и ныть в сердце.
А на следующий год мы с «адмиралом» и командой снова решили сходить на сплав. На сей раз мы решили сплавиться по «любимице» Юры Базанова, по чудной и замечательной реке Рессе. Я помню, как однажды мы с Борисычем довольно далеко ушли вдвоем от лагеря и встретили двух мужиков из местных. Тогда Юра спросил их:
- Здорово, мужики! Драться будем?
Те ответили ему, что не будем. А мы пошли с ним дальше сосновым бором.
Я тогда вспомнил, что Базанов тоже раньше занимался борьбой самбо, а потом стал судить соревнования. Знакомые называли его «Таможня», поскольку он, так же, как и герой Павла Луспекаева, таможенник Верещагин из «Белого солнца пустыни», никогда не брал мзды и болел за Державу. Он не боялся показаться смешным и не старался выпендриться и «выкинуть понты». Он всегда был самим собой.
Юрий Борисович всегда брал на себя ответственность за дело и учил других этой стойкости и честности. А главное, он учил никогда не обманывать самого себя. Пожалуй, это самый хороший урок, который он мне преподал всей своею жизнью. Он никогда себя не обманывал и старался не обманывать других. Поэтому я горжусь, что был знаком и близок с этим человеком. И вообще, я горжусь своими друзьями. Спасибо, что вы есть!
Уходят годы, и мы уходим вместе с ними. Неважно, в каком году ты встретился с тем-то и тем-то, сделал то-то и то-то. Главное, что ты встретился с хорошим человеком и сделал доброе и справедливое дело. Хорошо, если так. Пусть таких встреч и дел будет как можно больше. За это не грех и выпить! Вы не против? Я – только «За»!

Москва. 6 апреля 2021 года.