Алеся

Алеся


   На склоне лет память выхватывает из мусора и паутины времени лишь ос-новное, остро выделяя на тёмно-синем фоне ушедшего только яркие искор-ки событий, украшавших его длинный, извилистый путь, словно редкие звезды на утреннем небе. Одни светились ровным желтоватым светом, дру-гие загадочно мерцали, а эта вдруг вспыхнула в сознании ослепительным голубым пламенем, затмив всё вокруг и вызвав жгучие воспоминания о пе-чальном и странном событии, каждый раз тревожащем душу тихой болью. Тайну о случившемся он носил только с собой, ибо доверить её никому не мог и не хотел.
   В конце 30-х Фридрих Ленц (из поволжских немцев) работал учителем русского языка в одном из небольших городков Западной Белоруссии. В то тревожное время Советы не успели пройтись по жившим здесь людям ржа-вым от крови пролетарско-крестьянским серпом. Дух людей ещё был свобо-ден, и попытки заковать его в одночасье встречали ожесточённое сопротив-ление. Редакция районной газеты иногда просила его как человека, хорошо владевшего пером, собрать материал и написать статью, то ли по линии об-разования, то ли об успехах нового здесь колхозного хозяйства.  Для Фрид-риха это была единственная возможность подзаработать, и он охотно согла-шался. Правда, под его статьями потом стояла подпись главного редактора. Тот правильно реагировал на все изгибы центральной линии партии, но, бу-дучи интеллигентным человеком, виновато пожимал плечами, всякий раз говоря в тёмное окно: „Фёдор, ты же умный человек! Такую смешную фамилию, как твоя, пока нельзя помещать под статьей. Ты уж извини“. И тихо добавлял: „Ты ещё подпишешь сам. Терпи и не болтай лишнего!“
   В тот осенний день Ленц на велосипеде поехал в самую отдалённую, за-брошенную лесную деревню, где в доме бывшего местного священника в сентябре открыли начальную школу. Сам ксёндз был арестован при попытке забрать ночью свои же книги из своего же дома. Потом сбежал, застрелив или зарезав двоих конвоиров.
   По слякотной дороге, местами исчезающей в лесных зарослях, Фридрих еле добрался до места. Уже вечерело. Визит оказался крайне неудачным. Он подошёл к молчащему зданию школы, попробовал открыть дверь – заперта! Глянул в окно – классы пусты. Ни парт, ни досок нет! На полу в беспорядке валялись печные изразцы – печи были разобраны или разбиты. Полное запустение. Ничто не говорило о школьной жизни. Скорее, разграбленное и брошенное помещение.
   Плохое предчувствие холодком отозвалось в груди. Да, он слышал, как корректор, поляк по национальности, сказал редактору: „Игнат, зачем ты его в эти леса? Фик с ней, с этой школой. Загубим!“ Тот твёрдо отрезал: „Станислав, хоть ты и дальний родственник, но не лезь в глубину –«оттуда» попросили! Не знаю зачем. Он ведь ни с одними ни с другими вроде не свя-зан. Но сказано было, какой-то эксперимент на нём проводят. Понимаю так, что может кто-то им, как немцем, интересуется? Но ты ни гу-гу! Иначе уже три головы отсекут! У них в банде уже свой есть. Наверно, Фридрихом хотят его прикрыть. Вроде фальшивой приманки, что ли?“.
   Зайдя в дом напротив, Ленц не получил вразумительного ответа. Бывший дьякон, живший рядом, прятал глаза и путано объяснял, что „это случилось ночью, со временем, может, всё уладится, дети сейчас боятся…“ и т.п. Слух о приезжем тайными путями опережал Фридриха и, когда он пытался зайти в другие дома и выяснить, кто разорил классы, двери закрывались, в окнах гаснул свет, и только едва заметные движения занавесок выдавали тех, кто пристально наблюдал за посторонним человеком. Стало темно, нужно было смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться и держаться тропы вдоль за-росших хмелем плетней. В полной темноте ошибся и прошёл мимо, аж за околицу. Когда понял, поднял голову и оглянулся. От неожиданности и внезапного страха выронил свою папку – на кровавой полоске заката шагах в двадцати от себя чётко виднелись два мужских силуэта с винтовками напе-ревес. Сначала мелкая дрожь в коленках, затем ползучее оцепенение ног, холодный пот на спине и ладонях сковали его. Мозг лихорадочно отмечал: „Всё, они свидетелей не отпускают! Конец!“ В кромешной тьме раздался негромкий, но властный голос: „Иди, немец, живи! И тебе и нам не сладко! Мы бы тихо зарезали тебя, но знаем, что ты порядочный человек. Только никому ни слова!“ Тени исчезли.
   Дорога уже подмёрзла, и каждый шаг Фридриха отзывался в стене чёрного леса слишком громким эхом. Из-за темноты он шёл пешком, толкая свой велосипед. Старался не шуметь, перетаскивая колёса через корни и кол-добины. Пару раз показалось, что кто-то невидимый следит за ним. Два раза услышал хруст. Оглянулся – никого! Луна окрасила всё в жуткий бледно-синий цвет. Полная мертвящая тишина. Зарыться бы куда, дождаться дня. А если эти передумают? Лучше быстро идти, может, спасение придёт. Молитвы сами звучали в звеневшей от смертельного страха голове. Оглох-ший от бешеного стука собственного сердца, через полтора часа быстрой ходьбы различил маленький хуторок и робко постучал в тёмное окно. Ни-кого. Опять через лес? Нет, пойду в сарай и дождусь там рассвета. Не могу больше. Будь что будет! На цыпочках подошёл к воротам и медленно потя-нул их на себя.
   Неожиданный скрип раскрывшейся за спиной двери дома поднял дыбом его волосы. Сделав шаг, впрыгнул внутрь сарая. Всё, конец! Придут!
   В ночи раздались слова, обращённые явно не к нему: „Приходил бы лучше завтра, а то в селе гость из города появился. Как бы сюда не забрёл“.
 – А ты откуда про него пронюхала?
 – Да сова принесла.
 –А сова не в погонах? Смотри, те на выдумки мастера!
   Кто-то протопал к калитке, и через мгновение опасные шаги затихли во тьме. Фридрих хотел было исчезнуть. Но поздно. На пороге, освещенная бледной луной, стояла женщина в короткой ночной сорочке, открывавшей головокружительной красоты ноги. Тонкая ткань подчеркивала прекрасную фигуру, левое плечо было обнажено. Небольшая пауза, и с редким само-обладанием лесная Алеся тихо сказала: „Раз мне попался, то заходи! Думал, в сарае спрячешься?“ В сенях подошла поближе и, как бы рассматривая, сказала: „Неплох. Видишь, в моём лесу глаза тоже есть! Понял?“ Далее всё было как во сне. Ужин в темноте – блины на сале с яичницей, адская горчица, стакан самогонки гостю, себе – рюмку.   
   Пронизывающий взгляд чёрных гипнотических глаз, лёгкое касание рук – и тысячи торопливых, дурманящих поцелуев. Незабываемый аромат этой женщины ошеломил Фридриха. Никогда больше в жизни он не испытает ничего подобного, никогда не повторится эта осенняя ночь! Горячий всплеск всепоглощающего чувства, голос с небольшой хрипотцой, запах сена... Всё провалилось в глубокий сон.
   Резкие голоса разбудили Фридриха. Сначала не понял, где находится. Кругом темень, но хватило ума промолчать. Не меняя позы прислушался. Уже знакомый голос властно произнёс: „Сюда приходим в исключительном случае. Только после дела. Кстати, после меня вечером никто к тебе не заходил? Чужак действительно был в селе, немец из городской редакции. Что-то Советы придумали. Мы хотели пойти за ним, посмотреть, не связан ли он с этими? Но пропал, сволочь, куда-то!“
   Женский голос: „Приходи! У меня всё спокойно“.
   Через полчаса продолжительный поцелуй проводил Фридриха в путь. Крепко прижавшись к нему, прошептала: „Только напрямик через речку, за ней налево, вдоль берега, и через три километра уже твоя дорога. Смотри, убийцы моего отца следят за тобой! Я с ними сама разберусь! Иди, сладкий мой, я скоро сама найду тебя! Видимо, влюбилась!“ И ещё раз до крови впи-лась в губы. Перейдя речку, Фридрих оглянулся – из ночи послышалось: „Прощай, немец!“
   Выслушав ругань редактора и едва увернувшись от подозрительных, до-тошных вопросов, Фридрих занялся обычной работой в школе. Более он не заходил в редакцию и уклонялся от командировок. Атмосфера в городе, школе стала гнетущей и тревожной. В стране развернулось окончательное и решительное наступление на остатки империализма в западных районах Белоруссии. В связи с этим объявлялась бритвенно-острая борьба с бандитизмом и шпионажем. Честные и умные люди исчезали из жизни, как лепестки ромашки, обрываемые жёсткой и мозолистой рукой сталинских молотобойцев. Все замкнулись, ушли в себя и лишь на собраниях держали на одинаковом уровне руки под тяжёлыми кладбищенскими взглядами при-езжего руководства. Окровавленный серп, не отдыхая, собирал свою жуткую жатву, срезая головы сотням и сотням невинных людей, а молот безжалостно выбивал из остальных мозги, выковывая однородную, одинаково думающую массу рабов.
   Огромная страна уже который раз погрузилась во мрак. Фридриха не расстреляли. Ему повезло. Он был арестован как резидент немецкой и почему-то японской разведок и в кандалах сослан в Сибирь. Хорошее знание русского языка и литературы спасло немца. До 1958 года учил отпрысков лагерных палачей любить Россию, её людей и её великую исто-рию. Всё это время он носил в груди сердечную тайну прошлого. Только по ночам и про себя он шептал слова, адресуя их единственной и любимой в его жизни. Его память сохранила все детали, всё, что было выхвачено вспышкой их любви из той тёмной осенней ночи.
   На склоне лет они встретились. Но какая это была встреча ?!
   Он дрожащими руками держал газету. Потрескавшиеся губы опять шеп-тали ей те, самые искренние слова в его жизни, а она, молодая, красивыми глазами всматривалась с газетной фотографии в его лицо.
   То были воспоминания какого-то чекистского начальника об удачной охоте на антисоветское бандитское гнездо, а расстрелянная заодно с бандитами его любовь значилась как главарь и организатор всего подполья. Фридрих догадался, что она выполнила свой долг перед отцом. Сумела за-манить к себе банду и погибла, как многие, от всепроникающего подозрения своих же.
   Газету с лживой статьей он выбросил, а фото аккуратно вырезал. Сейчас в его маленькой квартире живет её портрет – красивейшей и единственной женщины Фридриха.
   От вопросов знакомых и друзей он уклоняется, хотя знает, что рассказать об этом давно пора.