Няня и палач

В памяти мальчишки произошедшее запечатлелось, как кадры из давнего фильма. Его папа работал в редакции, мотался по командировкам, добывая факты успехов соц-строительства. Мать трудилась воспитателем в детской колонии. Из-за занятости наняли няню. Алик привык к Зосе и полюбил её. Ещё не замужняя молодая полька, тянулась к ребёнку и с удовольствием занималась им. Вот и тогда, взяв его на руки, подошла к окну. Слева на стене висел чёрно-серый портрет Сталина в форме генералиссимуса.
Зося часто рассматривала его, пытаясь разгадать, что таится под прищуром злых глаз, какие думы занимают этого известного на весь мир человека. Человека страш-ного, с репутацией то ли палача, то ли гения. „Это сам дядя Сталин?“ – спросил ребёнок. „Да, да, он. Страшный человек, - ответила няня, - он убил много людей. Папу моего, братика, дедушку… “ Голос её задрожал, из глаз потекли слёзы. „А за что? Не плачь! “- успокаивал её Алик. Слёзы любимой няни больно отозвались в ма-леньком сердце. „За то, что мы поляки, а живём в Белоруссии. Чужие, вроде. Враги для него.“ Грудь её поднималась, голос дрожал, слёзы текли по щекам.
   С мальчиком на руках, Зося подошла к столу. На нём лежали книги, стоял чер-нильный прибор из трёх квадратных вазочек синего стекла с карандашами. Из левой торчал школьный циркуль. Няня наклонилась над столом вместе с ребёнком и тот ма-шинально схватил циркуль. О чём-то подумав, подошла опять к портрету и подняла Алика прямо к усатому лицу.   
   Мальчишка, не думая ни секунды, тут же вонзил острие циркуля в глаз отца на-родов. Зося ахнула от неожиданности, но не мешала. Алик же продолжал колоть и колоть, вонзая циркуль то в левый, то в правый глаз тирана. Он мстил за её слё-зы, за её убитых родителей, за расстрелянного деда…
   Гробовая тишина обрушилась на всех – вернувшихся с работы родителей, признав-шуюся няню, Алика. Папа приказал всем молчать, а портрет вождя с дырами вместо глаз спрятал временно среди дров в сарайчике. Сжечь его побоялись. Вдруг кто-то зайдёт, увидя дым! Родители мои, как понимаю сейчас, сделали ошибку — нельзя ни-чего откладывать на потом, особенно что-то важное! Портрет пропал из сарая! Все замерли в страхе.
   О случившемся пронюхали. Может, коллеги папы, приходившие в гости и видевшие портрет на стене, или няня проговорилась кому-то, но забрали её внезапно и страшно.
   Через дня два утром, прямо перед уходом родителей, дверь с треском распахну-лась. С порога человек с дырявым портретом Сталина в руке резко сказал няне: „Собирайся, контра! Остальным молчать и оставаться дома! Кто это сделал? Ты?“ – он больно ткнул деревянным углом рамки Зосю в лицо. Из её носа потекла кровь. Няня тихо ответила: „Я, за моего папу, братика...“ Потом, подняв голову, посмот-рела на всех и сказала, прощаясь: „Спасибо Вам и хранит Вас Господь!“ Ей залома-ли руки и из коридорчика я услышал: „Аличек, я любила тебя…“.
   Конечно, в те времена я ничего не понимал, но настроение, накалившийся до предела воздух вокруг меня и в нашем доме стали особенными. После этой трагедии меня кое-как устроили в переполненный детский сад, что располагался на террито-рии воинской части. Почти весь световой день я был там среди своих сверстников, но даже в стенах этого детского заведения, нет да нет, чувствовалась какая-то настороженность в словах воспитательниц, нянечек...
   Если вдруг в нашу комнату или на площадку с песочницей и качелями заходил кто-то незнакомый, то все взрослые сразу замолкали, словно ожидая то ли команды, то ли окрика, хотя за минуту до этого они весело обсуждали свои житейские дела и проблемы. От внимательных глаз и ушей детворы это не ускользало и добавляло в наше сознание что-то тревожное, словно перед наступающей грозой. К этой странной картине добавлялось и похожее поведение своих же родителей, иногда обсуждавших что-то своё, но тихим голосом, почти шёпотом, и замолкавшим даже при собственных детях. О погоде, наличии в лесах грибов или черники, необходимости сходить за хлебом, если он ещё остался в магазине, говорили достаточно громко, но об исчез-нувших соседях или коллегах по работе, массовых разоблачениях очередных врагов или расстреле целой группы польских шпионов предпочитали или молчать или обме-ниваться междометиями, да и то на дворе.