Не приходи за мной

(новелла)

– Знаете, один мой старый знакомый… Нехорошее сегодня утро. В общем… Не хотите со мной съездить в больницу? У меня там друг умирает.
Катерина без видимой необходимости чистила и без того безупречно чистое столовое серебро. Великолепный набор на двенадцать персон, который она привезла с собой ещё из России, лежал перед ней на большом полотенце. Тут же на столе, открытым, стоял футляр, в котором этот набор обычно хранился. Она насыпала на тряпку какой-то порошок, брала очередную вилку или ложку и начинала тщательно её протирать. Закончив, откладывала её в сторону. Я была заворожена размеренностью и точностью движений, которыми Катерина выполняла работу, и некоторое время смотрела только на её руки.
Конечно же, ехать в больницу к незнакомому умирающему человеку мне не хотелось вовсе. Единственное, что меня останавливало от моментального отказа – это сама просьба Катерины. И вся эта утренняя чистка посуды. Я хорошо знала подобное состояние, когда ты должен принять решение или сделать что-то серьёзное, но не можешь, и поэтому готов делать всё, что угодно, только чтобы оттянуть время и, естественно, чтобы структурировать в голове саму ситуацию.
– Почему вы так считаете, что он умирает? – я не могла ответить ни да, ни нет.
– У него рак. И сегодня я видела сон.
Раковых больных я по трусости своей не переносила совсем. Именно, по трусости. Практически всё другое я воспринимала более или менее не то чтобы спокойнее, но приемлемее для жизни. Диабет ведь, например, тоже само по себе есть медленное умирание. Но рак… Я воспринимала его как что-то, категорически противоречащее жизни. И поэтому старалась избегать не только различного чтива о раковых случаях, но вообще любых разговоров об этом. Но что ж с этого! Бывает ведь и так, что жизнь нас сталкивает лицом к лицу с тем, что с ней несовместимо. И для меня несовместимым с жизнью – хотя, безусловно, я знала много случаев, когда люди избавлялись от него – был рак.
– Я вижу, что ты колеблешься, – всё так же усердно начищая очередную вилку и не глядя на меня, сказала Катерина. – Мне это тоже не сильно приятно. Я помню этого человека молодым, бодрым, горы готовым свернуть ради идеи. Да и вообще всё, что связано с раковыми больными, приводит меня в неописуемое противное волнение. И малодушность свою я осознаю. Конечно, я знаю, что от общения с раковым больным я не заболею раком: он не заразен. Но здесь есть что-то другое. Сама мысль об этом втягивает тебя в ситуацию, вовлекает в неё, и ты чувствуешь себя бессильным перед жизнью, ощущаешь себя маленьким безответным существом, не имеющим права голоса в выборе – жить тебе дальше или нет. Аварии, катастрофы, инфаркты и инсульты – это другое. Там всё происходит мгновенно и имеет свои причины. С раком дело обстоит не так: внезапно и беспричинно он начинает пожирать человека, каждый день отвоёвывая у него часть его жизни. Но сегодня надо. Не спрашивайте меня почему. Причина может показаться вам глупой, но я знаю, что другого случая проводить этого человека у меня уже не будет. И перестаньте думать, что мы делаем этакое одолжение, идя навестить больного.
Она практически бросила вилку в стопку тех, что уже были вычищены.
– Думаете он хочет нас видеть? Нет, он поглощён собой и своей болью, а такая боль ищет молчания: она живёт собственной жизнью, для которой мы совсем не нужны, и у неё свои законы. Вторжение в его жизнь здоровых людей уничтожает его, поднимая в очередной раз вопросы: «Почему я? Почему не они?» Вопросы, естественно, несправедливые, потому что никому ведь неизвестно, как и когда придётся умирать нам. А у жизни и смерти на каждого из нас свои планы… Нет, это не мы делаем ему одолжение, спускаясь из прекрасного волшебного мира здоровых людей к нему, во мрак боли, нет, это он нам делает одолжение, допуская нас до себя переходящего в иное состояние. Такие люди прежде всего требуют от других уединения для себя. Им мало времени осталось проводить с собой, поэтому они чувствуют внутреннюю потребность сосредоточиться на себе и на своей заканчивающейся жизни. Мы, бесцельные и хаотичные, кажемся им странными и непривычными, потому что им странно уже и непривычно жить без рака. А рак побеждают, наверное, те, кто страх потерял окончательно. Ну что, пойдёте со мной?
Я всё ещё колебалась с ответом.
– Ой, только не думайте, что я вас беру с собой, потому что мне страшно. Конечно, мне страшно. Но я уговариваю вас пойти со мной, чтобы он не думал, что я пришла к нему из-за жалости или почему-то ещё. Скажем ему, что ходили за покупками, а к нему зашли по пути. Вы в саду посидите, я недолго буду: он долго меня сам не выдержит.
Я, переступая через себя, согласилась.

Госпиталь, куда мы отправились, был по меркам Лиссабона недалеко. Дорогой, пока нас тряс деревянный трамвайчик, мы молчали, каждая погружённая в свои мысли. В том же полном молчании мы вышли на остановке и перешли дорогу.
– Кажется, нам туда, – неуверенным движением Катерина указала рукой куда-то вправо. – Что-то я не уверена. Спросить у кого-нибудь надо, наверное.
Она остановила какого-то прохожего, мужчину на вид лет сорока, идущего, возможно, как раз, судя по цвету лица, из больницы:
– Por favor, diga-me como chegar ao Hospital de Santa Maria?
Тот, развернувшись вправо, махнул нам рукой по направлению к Avenida Professor Egas Moniz :
– Vai direto e ver;s o hospital ao virar da esquina .
– Agrade;o-lhe!  – поблагодарила его Катерина за помощь. – Да, нам туда.
Мужчина пошёл своей дорогой, а мы – своей.
Больница Святой Марии представляла собой огромное длинное пятиэтажное здание, стоявшее напротив Медицинского факультета Лиссабонского университета. В регистратуре мы показали документы, и нам разрешили пройти в палату к больному.
Вслед за Катериной я поднялась по узкой лестнице на третий этаж, и там уже мы рядом, плечом к плечу, пошли по ровному белому коридору. Изредка попадавшиеся нам врачи и медсёстры, на удивление, не вызывали у меня никакого страха.
– Так, триста двадцать на этой стороне… Вон, триста двадцать один, вижу, – мы подошли к двери. Катерина тихонько постучала в неё костяшками пальцев.
– Entrar , – услышали мы, кажется, бодрый мужской голос.
Катерина толкнула дверь, и мы ввалились внутрь. В одноместной белоснежной палате сидел на кровати околошестидесятилетний мужчина, португалец, с чёрными, прореженными кое-где сединой волосами, невысокий, сухой – видимо, высушенный-таки раком, с блёклыми глазами и несколько измождённым, но живым лицом. На первый взгляд, умирать в ближайшее время, в чём убеждала меня Катерина, он не собирался.
– A! Minha querida Katerina! Entrem, entrem!  – воскликнул мужчина, увидев нас.
– Boa tarde, Victor! – улыбнулась ему своей особенной улыбкой Катерина.
Он с любопытством и даже некоторым удовольствием оглядел меня – по-хорошему – и подмигнул ей:
– Boa tarde, boa tarde! Quem ; aquela rapariga ador;vel?
– ; a Lisa. Ela e seu marido alugam um apartamento em minha casa , – Катерина села на край кровати и протянула ему руки.
– Compreens;vel, compreens;vel. Ela fala portugu;s?
– Ainda mal, mas ele j; entende muito .
– Vieste visitar-me?  – Виктор взял её руки в свои и крепко сжал.
– Fomos ;s compras, e decidi ir ver um velho amigo .
– Isso ; muito bom, estou muito feliz. Sabes, estou cansada de estar sentada na enfermaria. Vamos para o jardim?
– Claro!
Катерина высвободила свои руки и встала с кровати.
– V; l;, eu apanho-te. S; estou a trocar de roupa .
Мы оставили его переодеваться, а сами стали спускаться во двор по той же самой лестнице, по которой пять минут назад поднимались сюда.
– Вы же говорили, он умирать собирается, – с негодованием, прошипела я, досадуя на то, что пришлось тащиться в больницу. – А он вон бодрый какой.
Я знала, что я слабачка. Позорная трусливая слабачка. Я ненавидела больницы и всё, что с ними связано. Посещения больных вызывали у меня всегда какие-то тошнотворные, гнилостные ощущения внутри, как будто я разлагаюсь уже от одного нахождения около них. Конечно, я всегда понимала, что всё это вызвано страхами, и ничем иным. Страхами, которые я так и не смогла преодолеть. Да и, в общем-то, не хотела. Я просто не хотела находиться в больницах. Мне не было жалко больных, мне было страшно от них. Да, наша жизнь для них странна, не менее, однако, чем странна жизнь больных людей для здоровых. Они для нас уже «не свои». Это как в игре: круг, в который нельзя входить, иначе пропадёшь, – чур меня!
– Он не знает, что собирается умирать, – спокойно ответила мне на это Катерина. – Да и потом, умирающих в этой больнице не держат, он здесь на обследовании лежит.
– Так в чём же дело?
– Дело в том, что я сегодня ночью во сне его жену видела.
– Мистика какая-то… – продолжала негодовать я.
– Дома о мистике поговорим, а то мне жутко становится.
– И что за сон был?
Мы спустились вниз и вышли во внутренний двор больницы, очень условно напоминавший сад: несколько заасфальтированных площадок с аккуратными скамейками, на которых сидели больные и их посетители, по периметру, полудохлые кусты отцветающих гибискусов, натыканных то там, то сям, между ними земляные дорожки.
Я старалась идти аккуратно, ни на кого не натыкаясь и ни на кого не поднимая глаз, чтобы, не дай бог, никто по ним не смог догадаться, сколько трусости у меня в душе. Противное мерзкое чувство страха не покидало меня.
– Его жена умерла десять лет назад. Скоропостижно скончалась от сердца. Никто даже и думать не думал, что у неё вообще с сердцем проблемы были. Бодрая такая женщина, активная, трещала всегда без умолку. А тут вижу я сон, будто мы всей толпой по кладбищу идём, вроде как уже на выход. Чего ходили – не помню. Основная толпа друзей впереди – человек десять-двенадцать: идут, разговаривают о чём-то, смеются негромко так, но никакого страха, никакой печали. И вдруг я вижу, что Ариана, жена Виктора, отстала от нас. Стала посреди дороги и стоит, смотрит нам вслед. Я к ней иду, спрашиваю: «Что случилось?» А она мне в ответ: «Ничего, милая, вы идите, а я вас тут подожду». Я давай её за руку тянуть, а она упирается. «Нет, – говорит, – сил больше идти, устала. Отдохну здесь». Ну я и оставила её, страшно стало оставаться на кладбище с ней вдвоём. Догнала своих, иду, оглядываюсь, а она одна стоит, смотрит на нас и всё дальше и дальше от нас становится. Через два дня она умерла. На похоронах Виктор спрашивает меня: «Ты ведь знала, да?» «Что, – говорю, – знала?» Прикинулась дурой по старой русской привычке. «Что Ариана умереть должна». Все мои друзья близкие знают, что у меня связь какая-то с тем миром есть. «Да, отвечаю, видела я её во сне». «Ладно тогда, судьба, значит». И с тех пор мы об этом с ним никогда не заговаривали. А сегодня ночью я опять сон увидела, будто мы с Виктором в саду гуляем. День такой солнечный, но с ветерком, как сейчас. Идём по дорожке, смотрим, а около дерева Ариана стоит, улыбается. «Вот, – говорит, – Виктор, и дождалась я тебя». И руку ему протягивает. Он так обрадовался, побежал к ней. Я кричу ему: «Стой, стой! Куда ты?!» А Ариана поднимает палец к губам и показывает мне, молчи, мол. Так я его и отпустила. Вместе они, за руки держась, ушли.
Я помотала головой, пытаясь освободиться от наваждения.
– Видите ли, он же знает, что я вот такая… Через сны с покойниками связь смею. Догадаться мог, что я о смерти его скорой извещена была, поэтому я и взяла вас с собой как прикрытие. Не сердитесь. Правдоподобно ведь получилось? Думаете, он ничего не заподозрил?
– Нет, вроде.
– Вот и хорошо.
Мы остановились около куста блёклого гибискуса, увешанного поникшими неестественно-фиолетовыми, будто вылинявшими после неудачной стирки цветами. Идущий со стороны больницы, нас уже догонял Виктор. Он взял Катерину под руку, и они пошли впереди. Я потащилась следом за ними.
– Врачи говорят, анализы хорошие. Я иду на поправку. Опухоль высохла, теперь только время нужно, чтобы прийти в себя, восстановиться.
– Как замечательно! Я так рада слышать эти замечательные новости! – Катерина сжала своей рукой руку Виктора.
– Послезавтра уже домой собираюсь.
– Прекрасно! Тебя встретить после выписки?
– Нет, завтра сын из Порто приедет и останется у меня на выходные.
«Всё одно к одному, – думала я, слушая их разговор, – вот и сын едет – на похороны как раз успеет». Почему я тогда безоговорочно поверила Катерине, ума не приложу. Но почему-то сомнений у меня в её словах не было никаких.
– Я тут подумал, – продолжал говорить Виктор, – что врачи вообще неправильно рак лечат, потому что не понимают его природу. Знаешь, мне кажется, что все эти раковые клетки вызываются вирусом рака, кстати, как, может быть, и диабет тоже. Это как обычные вирусы: грипп, мононуклеоз, менингит – просто с другим осложнением. И этот вирус тоже повсюду, только у некоторых людей есть иммунитет к нему, а у некоторых нет. А может, мы вообще не один раз в жизни раком болеем, просто во многих случаях, как с гриппом, поболеем-поболеем и выздоравливаем. А в некоторых он вот в такую тяжёлую форму переходит.
– Интересная у тебя, Виктор, концепция. А ты врачам не говорил? У них ведь тут целый факультет при университете.
– Я рассказал профессору, который меня лечит. Знаешь, он очень заинтересовался. Может быть, я и прав. Время покажет. Ну что, дорогая, давай прощаться, – повернулся он лицом к Катерине и пристально взглянул ей в глаза, – я и так вас с Лизой утомил своими рассказами. В гости потом как-нибудь заходи, Лизу с собой приводи, посидим, поболтаем о жизни. Я английский повспоминаю.
– Хорошо, Виктор, обязательно. Иди отдыхай, набирайся сил.
Они обнялись на прощание, и Виктор направился в сторону больницы.
– Ну всё, наш визит на сегодня окончен. Пойдёмте домой. Нет, не домой. Мне надо посидеть где-нибудь, где люди ходят. Неспокойно у меня на сердце. Не отпускает меня это место.
Катерина шла очень медленно, каждый шаг ей давался с трудом, как будто она пытается выйти на берег, а убывающей волной её относит обратно в море.
Мы прошли метров десять, когда услышали за спиной:
– O que se passa contigo? Se;or! Sentes-te mal?
– O que aconteceu? O que aconteceu?  – стали раздаваться другие голоса.
За нашими спинами послышался какой-то мягкий падающий звук, быстрые шаги людей, случайные возгласы.
– Ну вот, это оно... – прошептала Катерина, закрывая глаза.
Мы обернулись. Посередине дороги, уткнувшись лицом в землю, лежал Виктор, а вокруг него уже собирались люди, пытавшиеся ему помочь. От дверей больницы бежал в нашу сторону, неестественно размахивая короткими руками, запыхавшийся толстенький, какой-то непортугальский доктор. Он присел около потерявшего сознание Виктора на корточки, замерил пульс.
– Carrega uma maca aqui!  – закричал он.
Тут же прибежали санитары с носилками, аккуратно положили тело Виктора и рысцой погнали в больницу.
– R;pido! R;pido!  – отчаянно махал рукою, подгоняя их, как коров, доктор. –  R;pido!
Наконец всё стихло. Мы вернулись в больницу. В регистратуре нам сказали, что Виктора увезли на операцию и спросили, будем ли мы ждать здесь, или поедем домой. Мы ответили, что хотим подождать здесь. Невысокая медсестра с крепкими по-мужски плечами недовольно покачала головой и проводила нас в коридор, где мы могли подождать, указала рукой на стулья. Мы сели.
Минут через двадцать дверь операционной открылась и знакомый нам уже доктор, ругаясь и пытаясь снять застрявшие на руках перчатки, выскочил, как мячик, в коридор и резким шагом направился к себе в кабинет. Хлопнул за собой дверью.
– Я так полагаю, – выдохнула Катерина, – мы можем идти. Больше нам ждать нечего. Похороны обычно бывают на третий день, подождём, позвонит ли его сын.
Мы направились к выходу. Медсестра, стоявшая у стойки регистратуры бросилась к нам, чтобы сообщить о смерти Виктора. Сказала, что сердце почему-то остановилось. Врачи не успели ничего сделать.
– Obrigado, j; sabemos .
– Por favor, aceite as minhas sinceras condol;ncias , – девушка стояла, ломая руки, думая, видимо, что мы родственницы умершего.
Обратный путь наш был таким же молчаливым, как и путь туда. Катерина сидела в трясущемся трамвайчике, оперевшись локтем на оконную перекладину и подперев рукой подбородок, с точно таким же лицом, с каким ехала в больницу: не больше боли, не меньше. И я уже знала почему: она похоронила Виктора ещё утром, до приезда в больницу, когда он был ещё жив. Поэтому-то ей надо было так обязательно и срочно его увидеть.

 – Вы действительно можете с покойниками общаться? – осторожно спросила я, когда мы сели ужинать.
– Нет, – тускло ответила Катерина, – я не общаюсь с покойниками. Они просто приходят ко мне в сны.
Медленными движениями она принялась вилкой развозить гуляш по тарелке.
– Они приходят, чтобы что-то сообщить мне. Иногда о чьей-либо смерти. А вы в сны верите?
– Не знаю, я не все сны помню, – я уплетала гуляш за двоих.
В этом отношении я считала себя и действительно была самым обычным человеком. Сны видела не часто, да и то, что видела, мгновенно забывала. Редко-редко я могла что-то вспомнить из того, что видела ночью. И никакой интуиции. Вообще никакой…
– А я верю. Научилась читать их. Знаете, иногда очень занятно бывает. Увидишь сон, а дня через два-три вот оно – и случается. Иногда страшно, конечно, как сегодня. А иногда помогает, душу отводит. Я после смерти третьего мужа пошла в университет работать. Не работать даже, а так, подрабатывать. Несколько лет читала лекции студентам по делопроизводству и издательскому делу. А там, знаете ли, обязательный медосмотр каждый год проходить надо было. И вот, собрали нас всем факультетом и отправили в поликлинику – чёрт знает куда, на другой конец города. А у меня как раз конкурсный отбор должен был быть скоро, так что я ещё и к нему документы готовила. Сдала я все анализы, обошла всех врачей, заключение, сказали, будет через две недели готово. Я живу себе спокойно, каждый день на работу хожу – обычная жизнь. Прошло две недели, людям уже из отдела кадров звонить начали, чтобы те за заключением подходили. А мне всё нет и нет. Прихожу я в пятницу в отдел кадров сдавать документы на конкурс, а медицинского заключения всё ещё нет. Но кадровики-то знают, что я медицинский осмотр прошла. «Ладно, – говорят, – сдавайте, понятно же всё равно, что вы здоровы». И правда: активная, энергичная, цвет лица нормальный – чем я могла болеть? Отдаю я документы, и тут мне звонят из отдела по охране труда и говорят, что у меня какая-то проблема с онкоцитологией, надо подъехать в больницу. Естественно, я всё бросаю, еду туда – к чёрту на кулички, спешу, потому что пятница, больница работает до трёх. Приезжаю, выскакиваю из такси, бегу в регистратуру на второй этаж. Времени два сорок три – никого нет… Одна только медсестра у стойки в бумагах ковыряется. Я её спрашиваю: «Где все врачи?» Она плечами пожимает, мол, рабочий день-то ведь уже закончился. Я давай объяснять ей ситуацию. «Покажите, – говорю, – результаты». Она мне так спокойно: «Не могу, закон запрещает». Я говорю ей: «Тогда телефон врача сотовый дайте». А она мне: «Не могу, закон запрещает». Проторчала я там с ней полчаса. Ни в какую не идёт мне навстречу. И ведь я понимаю, что результаты моей онкоцитологии у неё на столе лежат. Трудно ей, что ли, по паспорту отдать мне их, это же мои результаты! И так прошу, и по-другому – никак не уговаривается. А потом равнодушно так мне говорит: «Женщина, у меня рабочий день заканчивается. Вы ещё что-то хотите?» Меня от злости чуть не порвало. Бросила я это дело – разговоры с ней вести, вернулась домой, на работу не пошла. Осталась на все выходные со своей бедой наедине. Конечно, проблемы с онкоцитологией могут и не означать, собственно, рак. Но вы можете себе представить, что такое пытка надеждой? Тысячу раз я, наверное, за два дня вспомнила Ахматову с её проклятым «после отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума». Тысячу раз! Я прокручивала в голове все возможные варианты развития событий. Смерть третьего мужа, ребёнок на руках, кредиты… То и дело мысли мои возвращались к той сгоревшей к чёртовой матери кастрюле, когда я, устав ухаживать за мужем, вырубилась на кухонном столе. Думала: лучше бы тогда всё взорвалось – не надо было бы сейчас обо всём этом думать. И остановиться бы думать, так ведь невозможно. Страхи разнузданным канканом скакали в моей голове, не давая хоть сколько-то успокоиться и логично подумать обо всём. Ладно, смерти боюсь – это один вопрос. А что с кредитами делать? Умру – ребёнок без квартиры останется. И ещё ведь умирать придётся – медленно гнить, и всё это на глазах у сына. Как в тот момент я хорошо прочувствовала на своей шкуре человечность японской культуры, дающей человеку не только право на жизнь, но и право на смерть, потому что лучшим, как ни крути, в этой ситуации решением было однозначно только самоубийство.
Повозюкав ещё немного мясо по тарелке, Катерина отставила тарелку в сторону: не смогла есть. Я же, напротив, лезла накладывать себе из сковороды уже вторую добавку.
– Ходила я так по квартире два дня. Приду на кухню, сяду и просижу два часа статуей. Потом в спальне. А плакать себе не даю: сына не хочу пугать. К концу второго дня совсем невыносимо стало: тело горячее, голова готова взорваться от мыслей. Но больше от страхов, конечно. «Не дотяну я так, – думаю, – до утра: сердце не выдержит. Может, и рака никакого нет, а сердце себе надорву». И решила лечь спать. Обычно я раньше двенадцати не ложусь, а тут в девять упала на постель. Я всегда такой худой была, поэтому проблем со сном никогда не знала. Неважно, что происходит, я отключаюсь, едва долетев до подушки, до сих пор. Вот и тогда: легла и сразу в сон провалилась. Уснула очень глубоко, даже странно, что в таком состоянии человек может так крепко спать. И вижу сон. Будто я на каком-то собрании, которое ещё, однако, не началось, и стоим мы все, пришедшие на собрание, в большом холле, ждём, когда нас в зал пустят. Рядом о мной стоит женщина, с которой я о чём-то разговариваю. И сама чувствую, что я знаю её, но лица разглядеть не могу. Стоим, значит, мы с ней, разговариваем, и вдруг от толпы напротив отделяется мужчина с соседней кафедры, полгода назад умерший от онкологии, крупный такой, здоровенный – косая сажень в плечах, и направляется ко мне. А я стою и пошевелиться от страха не могу. И идёт он так медленно, каждый шаг выверяя, и ухмыляется мне насмешливо – противно так, никогда раньше у него такой усмешки не видела. Медленно подходит ко мне, смотрит мне пристально в глаза, надменно очень, берёт под руку мою собеседницу и поворачивается идти с ней обратно. Только тут меня отпустило. И в таком я гневе была от этой его скотской ухмылки, что вдогонку им побежала и со всей силы обеими руками его в спину толкнула. Проснулась. И уже спокойная такая: знаю, что у меня всё в порядке, нет никакой онкологии.
У меня аж дух захватило от этого рассказа. Одно ведь дело в книге о таком прочитать, а другое – слушать от человека, который сам пережил это. И ведь сколько, оказывается, за жизнь свалилось на эту хрупкую женщину – уму непостижимо!
– На этом, однако же, – Катерина ехидно заулыбалась, – ещё не конец. История со снами закончилась, и началась история с людьми. Прихожу я в понедельник на кафедру, а заведующая кафедрой, усмехаясь, говорит мне: «У вас, кажется, рак? Вы бы заявление на конкурс забрали из отдела кадров, а то мне нагрузку на год распределять надо. Куда потом я ваши часы девать буду?» Я прямо-таки оторопела. «Откуда, – спрашиваю, – вам известно, что у меня рак?» «Да весь университет уж судачит об этом», – с вызовом так отвечает она мне. «Вот пусть и судачит дальше, раз заняться больше нечем. Все остальные-то, я так полагаю, здоровы?» Её аж перекосило от моих слов. А дальше понеслось. Никогда не думала, что в людях столько говна может быть. Одна в коридоре останавливает меня и, изображая печаль, говорит: «Жаль, что вы скоро нас покинете». И тут же другая: «А я всё думала, почему вы всегда худая такая, совсем не едите, что ли. А у вас онкология, оказывается. Нет, уж лучше толстой быть, но здоровой». И вот что тут скажешь? И кому бы что плохого сделала! Доработала я тот год и бросила университет со всей его псевдоакадемической обстановкой. Начала серьёзно опять издательством заниматься. Самое интересное, что результаты онкоцитологии я всё-таки получила – через два месяца. Долго открыть их не могла, руки не поднимались. Вскрыла конверт, когда уже увольняться из университета пошла, посмотрела результаты: никакой, естественно, онкологии нет. А осадок от людей остался. Так что после этого я своим снам верю безоговорочно. Я им вообще больше доверяю, чем людям. Сны обратной дороги не знают.
– А я думала, что это выдумки дикие какие-то.
– Я тоже по молодости так думала, а потом… Как тут не поверить, когда такие дела творятся…
Действительно, вроде, выдумки выдумками, а ведь не всё так просто, как нам кажется.
…Мне было лет шесть, когда произошёл этот странный случай. Я уже рассказывала как-то о том, что родственники мои по отцовской линии с Кубани. Каждое лето мы ездили к ним отдыхать. У дедушки с бабушкой там был огромный дом, окна гостиной которого выходили на улицу, спален – во внешний двор, террасы и кухни – во внутренний. Двор, обнесённый забором, как и полагается, охраняла кавказская сторожевая. Под окнами двух смежных спален был палисадник. Хотя палисадником это называли, скорее, по привычке. Это был настоящий розарий. Каких только роз бабушка не насадила там! Особенно радовали меня высокие, крупные, с два кулака, тёмно-алые. Проснёшься так утром и смотришь в окно, как ветер раскачивает нежные цветы. А эти стоят прямо, едва наклоняясь под силой ветра, боясь осанку испортить. Летом, когда особенно жарко было, окна спален на ночь не закрывались. Однажды я проснулась совсем ночью, темно было – хоть глаз выколи. Реально тьма. Проснулась и лежу в кровати – глаза снова закрыть боюсь. Вижу, в окне лицо женское – узкое, в чёрном платке. И женщина эта прямо на меня смотрит. Я крикнуть хочу, а она показывает мне пальцем у рта, чтобы я молчала. И скрылась. Я так напугалась тогда этим лицом, что до сих пор, когда спать ложусь, все окна наглухо закрываю. Как я тогда снова уснула, не знаю. Скорее, это был не сон, а забытьё какое-то. Только утром проснулась я поздно, слышу, взрослые во дворе что-то встревоженными голосами обсуждают. Я вышла во двор – все ко мне. Бабушка осторожно так спрашивает:
– Милая, ты ночью ничего не видела?
– Видела, – говорю. И рассказала про женщину в платке.
– Да не может быть! – восклицает дед. – Она же ребёнок, мало ли что ей померещиться ночью в темноте могло! Напридумывала, наверное!
– Нет же, – упрямится бабушка, – говорю вам, это она приходила.
– Кто, бабушка, – она? – спрашиваю.
– Это уже не твоего ума, деточка, – отвечает мне бабушка, а у самой руки трясутся. – Ладно, пойду прибираться я.
– Да, и собаку убрать тоже надо.
И вижу я: пёс наш огромный у будки дохлый валяется.
Дед пошёл за мешком – собаку хоронить, а бабушка в палисадник. Я за ней. Смотрю – ни одной крупной розы в палисаднике нет, одна только мелочь болтается. Я даже спрашивать у бабушки побоялась о том, что случилось ночью. Вышла на улицу, пошла подруг собирать станичных. Они-то мне уже всё в подробностях и рассказали. Несколько лет назад в станице ведьма была, жила в доме, что на отшибе стоит и уже совсем развалился. Ни с кем не разговаривала, беседы не заводила. Все её сторонились, да только чуть что – болезнь ли какая, или измена, сразу к ней бежали – помощи просить. А потом она вдруг исчезла. Приходит одна баба станичная к ней за советом, а у той стол накрыт, выметено всё начисто, кошка на стуле сидит, жмурится, на стене часы тикают, а хозяйки самой нет. И куда она делась, никто так и до сих пор не знает. А в ту ночь, о которой речь идёт, одна молодая женщина пошла по нужде в огород и увидела, как кто-то, похожий на эту ведьму, в палисаднике розы срезает. Она и давай голосить. Испугалась, в обморок упала. Муж утром нашёл, в дом притащил, там уже она в чувство пришла и всё рассказала. А когда станица вся в поле на работы пошла, увидели люди, что по всей дороге, окольцовывающей станицу, круг из роз выложен. Давай все судачить: что за чертовщина такая! И действительно ведь, в каждом дворе розы все крупные срезаны были. Поговорили, поговорили – успокоились, вроде. А тут из соседней станицы мужик прибегает, спрашивает, все ли живы у нас. Сам бледный, руки трясутся, по телу синяки да ссадины, непричёсанный, одежда драная. Наши даже опешили от такого вопроса. А что, спрашивают, стряслось? Оказалось, что ночью прошёл сильный ураган: деревья повалило, крыши у многих домов полетели, тракторы в реку снесло, людей попришибло, у соседа того мужика жену столбом задавило. А в нашей станице тишь да благодать! Мужик, прибежавший, смотрит вокруг и только диву даётся: все крыши на месте, столбы и деревья не сломаны, не повалены, люди выспавшиеся, хотя и озадаченные чем-то немного.
– Вас, – говорит, – видать, ураган стороной обошёл.
И вдруг одна баба выпалила:
– Видать, наша ведьма к нам защитить нас от несчастья приходила. Пойдёмте-ка бабоньки в церковь, помолимся за её душу…
Так и не притронувшись к обеду, Катерина задумчивыми движениями начала было убирать со стола, но тут же села обратно:
– Я ведь, знаете, не только покойников во сне вижу. Конечно, это очень странно прозвучит…Но, я думаю, вы меня поймёте. У меня иногда бывает такое состояние межпространства – между сном и явью, когда я начинаю видеть духов, заблудившихся в этом мире.
Я неопределённо хмыкнула. Конечно, я знала и понимала, что разные у людей бывают способности. Но чтобы вот так, с духами контактировать… Смешно, вроде, на первый взгляд, больше на розыгрыш похоже. Хотя… Опять-таки же. У нас в школе учительница математики работала – красавица, глаз не отвести. А всё замуж никак не выходила. Ей уже за тридцать перевалило, а всё никак. Я как-то поинтересовалась у неё, в чём дело, такие красавицы обычно бывают нарасхват, особенно у богатых. И она мне рассказала кое-что про себя. Когда она училась в университете, у неё действительно отбоя от поклонников не было. На улице останавливали, даже в магазине – чтобы познакомиться. Гуляла она и с тем, и с этим. А потом встретила одного бизнесмена – богатого, успешного, BMW с кожаным салоном, из Москвы приехал, и закрутился у них роман. Он её и встретит после университета, и проводит, туда, сюда сводит, везде брал с собой – встреча ли с партнёром, или просто с друзьями посидеть. Стала она у него оставаться ночевать иногда. Так зима сменила осень, а весна – зиму. И всё бы хорошо, да только ревнивым он очень был. Однажды у него партнёр из Москвы приехал, и надумали они вечером в ресторан пойти. А вдвоём скучно: всё уже обговорили. Позвал он Марину, конечно, и попросил её кого-нибудь из подруг захватить. Марина позвала одногруппницу. Та, естественно согласилась: ресторан, хорошая еда, богатые мужчины… Приехали они все в ресторан. Сели, как полагается, мужчина и женщина друг напротив друга. Заказ сделали, сидят, едят, о чём-то совершенно незначительном разговаривают. Перешёл разговор – куда ж без этого! – на отношения между полами. И тут Света и говорит:
– А Марина, она у нас такая: погуляет, погуляет с парнем, да и забудет его.
Марина как сидела, наклонившись над тарелкой, так и осталась сидеть. Думала: прямо сейчас нож в неё полетит. Но нет, Тагир выждал время. Приехали они после ресторана домой к нему, вот тут-то и начался скандал, причём даже не сразу, а когда спать легли. Она ему одно говорит, а он не слышит её, свою правду гнёт. Доскандалились до того, что он за нож схватился. Она, как была, в одних трусах – вон из квартиры и ну босиком бежать вниз с девятого этажа. Он за ней. Выбежала она из подъезда: ночь, темно. Забежала за угол, спряталась, стоит, ждёт, что Тагир дальше делать будет. Тот туда сунулся, сюда – нет нигде Марины. А та аж дышать перестала. Смотрит: парень идёт около дома и косится на неё. Она показывает ему руками, чтобы не выдавал её, да только поздно уже было. Тагир заметил, что с парнем что-то не так, и рванул туда. Схватил Марину за руку и потащил обратно. Та говорит ему: «Не трогай, кричать буду». Он отвечает ей: «Давай спокойно поговорим. Не буду я тебя трогать». Поговорили они, когда поднялись в квартиру, действительно спокойно, обстоятельно, без лишних нервов. Разобрались во всём. Понятное дело, в конце разговора Тагир говорит ей: «Ты любовь всей моей жизни. Без тебя жизни нет, люблю невообразимо». И делает предложение руки и сердца. «Переезжай, – говорит, – ко мне жить. А там, глядишь, и распишемся». И ведь кольцо, как оказалось, заранее подготовил. А ей-то теперь что? Ещё час бы назад она на шее от счастья у него повисла, а тут…. Сидит, слушает, а сама всё на нож на столе косится. «Я, – говорит, – подумать должна, вещи собрать. У меня мама одна остаётся, с ней надо вопрос решить. Дай мне время». А сама, конечно же, для себя уже всё решила: никакого замужества, лишь бы отсюда живой выбраться. Но его убедила в том, что всё дело только во времени.
Утром отвёз он её на учёбу, а она после университета сразу к матери побежала. «У тебя, – говорит, – знакомые есть. Устрой через них, чтобы меня в больницу положили. Только Тагиру ничего не говори». Ну мать и устроила. А это как раз в девяносто восьмом году было, за неделю до дефолта. Ни телефонов, ни интернета – связи вообще никакой. Неделю Марина лежит в больнице, вторую, третью, книжки читает, отдыхает. Перед самой выпиской видит сон, будто едут они с Тагиром в его машине к нему, только не он за рулём, а кто-то другой. А они вместе на заднем сиденье сидят рядышком. Он обнимает её, руки ей целует, шепчет: «Любимая, выходи за меня. Жить будешь, как королева, ни в чём тебе отказывать не буду». А она говорит ему: «Как же я буду жить с тобой, если ты ревнивый такой?» Снимает туфли, открывает дверь и выбрасывается из машины. Падает на землю, перекатывается, но цела-здорова, а Тагир дальше едет в машине. Как проснулась, думает: «Чего только не бывает во сне?» Не придала этому особого значения.
Вышла она из больницы, снова начала в университет ходить. От Тагира ни слуху, ни духу. «Ну и хорошо, – думает, – отстал, значит». Пошла вечером в тренажёрный зал, а там друг Тагира спрашивает у неё, чего это она такая веселая. Она отвечает ему, нет, мол, повода печалиться. А он ей: «А смерть Тагира?» Она: «Какая смерть?» Тут пришла пора ему удивляться: «А ты что, не знаешь, что ли? Застрелили его в его же квартире выстрелом в затылок. И бухгалтера тоже». И рассказал ей, что после дефолта он должен остался серьёзным людям и долг отдать в срок не смог. Вот так и получилось. А у Марины в голове только одно: получается, если бы она тогда приняла предложение Тагира и переехала у нему жить, то тоже сейчас мертва бы была… И тут-то и вспомнила она сон про машину и туфли…
В следующий раз сон про обувь она увидела перед разводом. Приснилось ей, что она, беременная, а она тогда действительно в положении была, выходит из дома на улицу и собирается идти в роддом – в халате и тапочках. И один тапочек нормальный, а другой совсем расклеился. Она идёт и подтаскивает его за собой. Наконец надоедает он ей, она сбрасывает его с ноги и второй тоже. Так босиком и пошла. Разошлись они с мужем совсем вскоре.
После этого и стала она обращать внимание на сны.  Приходит как-то на работу грустная. Я спрашиваю её:
– Что случилось?
– Да не получится у нас с Петром ничего… Сон опять видела.
– Опять про обувь?
– Опять. Река, мост через реку, я сижу у моста, обняв колени, а рядом туфли стоят. А не могу решить, стоит ли мне реку переходить, или нет, потому что, если переходить, мне туфли надевать придётся, а они мне жмут сильно, до мозолей. Так и не перешла, осталась сидеть на этом берегу.
Недели не прошло, как они с Петром разбежались.
И вот как такое объяснить можно?
И каждый ведь о своём печалится…
– Как это – духов? – возвращаюсь я мыслями к Катерине.
– Примерно так, как в кино показывают, – невесело смеётся она. – Это как люди, только бесплотные и бесцветные, ровно как дым. Одна такая встреча у подруги дома была. Мы поехали к её матери на каникулы – погостить в Елабугу. Обычная семья, обычная квартира. В первую же ночь открываю я глаза и вижу: в дверях стоит женщина, невысокая, субтильная, сильно в возрасте, руки в морщинах, глаза глубокие. Только понимаю, что не человек это во плоти, а только образ человеческий, повторяющий то, каким человек при жизни был. Стоит, смотрит на меня, но в комнату не заходит. И я лежу в кровати, тоже на неё смотрю, думаю, не сошла ли с ума. А сама даже пошевелиться не могу – лежу, обездвиженная. Но чувствую: ничего дурного она мне сделать не хочет, интересна я просто ей. Постояла, постояла она так и ушла в другую комнату, где мама подруги спала. Утром встаём, садимся чай пить. Рассказываю я всё, что ночью произошло, её маме. А она говорит мне: «Опиши, какая она из себя была». Я начинаю описывать. А та, легко так махнув рукой: «А, это мама моя, она в этой квартире умерла. Я часто с ней здесь разговариваю». Вот и кто после этого сумасшедший?
– Бестелесная? Это как привидение, что ли? Или призрак?
– Вроде того. Я думаю, что люди как раз такие вот видения описывают, принимая их за призраков. Хотя… У меня-то это всегда через сон происходит. Самый страшный случай со мной был, когда я работала в Словакии. Я жила тогда в общежитии, чтобы людей поблизости ночью чувствовать. Но только это не помогает. И точно так же открываю ночью глаза, чувствую: оно. И тело уже каменеет – ни рук, ни ног сдвинуть с места не могу. Хочу подняться на постели – не получается. Вижу, у входной двери девочка стоит лет пяти и смотрит на меня – злобно очень. Я в крик, а крика нет – ни звука из меня не вылетает. Жуткое, надо сказать, ощущение, животное до невероятности. Девочка эта постояла, постояла, потом прошла через всю комнату и скрылась в шкафу. Я, как видеть её перестала, снова тело своё почувствовала. Сердце бьётся так, как будто готово весь город разбудить, и голос вернулся. Так я и не смогла той ночью снова уснуть. Днём шкаф передвинула ближе к двери, всяко мне спокойнее стало. Интересно вот, правда, откуда там этот дух девочки взялся, каким образом её туда занесло. Обычно меня умершие таким образом посещают, будто пространство своё охраняют. Не нашли, видимо, пристанища после смерти, не успокоились…
За окном капает дождь, обещая перерасти в ливень. Гулко ударяясь о листья магнолий, капли отскакивают от них, смешиваясь в общей хаотической водяной массе. Побьёт сегодня магнолии дождём, последние цветы упадут на землю.
– А здесь, – спрашиваю я, – видели вы кого-нибудь? Дом-то ведь старый, столько людей наверняка умерло здесь.
– А здесь за пятнадцать лет никого не видела. Чистый дом.

Через два дня действительно были похороны. Сын Виктора позвонил Катерине накануне и сказал, что она в списке приглашённых.
 – В каком списке? – нахмурилась Катерина. – Вы что, списки, как на свадьбу составляете, что ли?
Мужской голос на том конце провода, несколько смутившись, сказал, что вообще-то список этот был оставлен его отцом в больнице вместе, кстати, с некоторыми другими бумагами, которые он хотел бы передать в том числе и Катерине.
Катерина искренне извинилась.
Похороны были назначены на субботу. Мы отстояли отпевание и прощание в храме, поехали со всеми на кладбище. Меня удивило, что никто не плачет.
– Чему же тут удивляться, – начала Катерина, когда мы немного отошли ото всех остальных. – Человек болел, понятное же дело, что не каждый организм может справиться с такой серьёзной болезнью. Врачи вообще никаких перспектив выздоровления никогда онкобольным не дают. Кроме того, ладно бы он семьёй жил: жена, дети, внуки под ногами, как щенки, крутятся. А он ведь после смерти жены десять лет один прожил. Тоже велика радость – одиночество.
И действительно, в глазах многих присутствующих читалось: «Отмучился человек».
Всё закончилось быстро и без излишнего пафоса. Когда все уже начали расходиться, сын Виктора подошёл к нам:
– ; a Katerina? – спросил он.
– Sim, estou.
– Toma, o pai deixou-o para ti. Desculpa, tenho de ir, – он протянул Катерине небольшой, плотно заклеенный конверт.
– Claro, claro, – конверт оказался у неё в руках.
– Com melhores cumprimentos!  – мужчина резко повернулся и быстрым шагом направился к машине, где его уже ждали жена и дочь.
– Adeus! – махнула ему вслед Катерина.
Как только машина скрылась за поворотом, она вскрыла конверт и достала сложенный вдвое листок бумаги. Развернула его, прочитала. Повернула надписью ко мне. Там было написано: «Я знаю, она придёт за мной. Теперь я спокоен».
– О ком это он, думаете?
– О смерти?
– Нет, о жене. Так что я ошибалась, когда говорила вам, что он не знает о приближающейся кончине. Он всё прекрасно знал, поэтому, может, и вывел нас с вами в сад: в палате бы ему помощь оказали быстрее. Может быть, и спасли бы даже. Только он сам уже умереть хотел: готов был к смерти, знал, что его там ждут.

28.08.2021