Завтра будет четверг

   Из цикла “Невские першпективы”


   Андрей Рагозов учеником был сильно так себе. Троешник с минусом. Учебу еле тянул, у доски мямлил. У ребят в классе авторитетом, понятно дело, не пользовался.
   Ну, какой может быть авторитет у долговязого прыщавого персонажа с нечесанной головой, вечно ходящего в сером школьном костюме с пузырями на коленях. Да к тому же, который и двух слов связать не может. В футбол он не гонял, фантастику не читал, на гитаре не бренчал.
   Я даже не помню чтобы он с кем–то в класса дружил. Отношения со всеми у него были примерно одинаковыми: привет – привет, и разошлись. Его даже огреть портфелем по спине было как-то скучно.
   Короче, почти что ноль. Никто. Пустое место за партой в среднем ряду.
   Насколько мы знали, отца у него не было, а мать работала где–то уборщицей, поэтому с деньгами у них было не сильно хорошо, и Рагозов даже после школы не переодевался, а так и ходил в школьной форме с короткими ему рукавами и штанинами, и в стоптанных ортопедических ботинках “прощай молодость”. Так что и девочки тоже его не замечали вовсе.

   После окончания восьмого класса вдруг оказалось, что мест в девятом стало раза в полтора меньше. И останутся в школе только лучшие.
   И вот этот самый Рагозов почему–то оказался среди лучших.
   Он спокойно перешел в девятый класс, хотя уж кто кто, а он–то должен был вылететь после восьмого однозначно. Многие ребята, учившиеся намного лучше, были вынуждены расстаться со школой. Кто–то ушел в техникум, кто–то в пту, кто–то просто, обидевшись на советскую систему образования, пошел работать. А троешник Рагозов, с вечно отсутствующим взглядом, одетый в мятый кургузый пиджачок, да в штаны с растянутыми коленями,  пошел учиться дальше – в девятый класс.
   Пропасть между ним и ребятами нашего класса и так была ничего себе, но после этого, мгновенно достигла невиданной ширины и глубины. Я даже не помню, сказал ли с ним кто–нибудь хотя бы пару слов за те два года, что мы заканчивали школу.
   Впрочем, он наверное этого и не заметил.

   Школа закончилась. Ребята все поступили кто куда. Кто-то даже в Московский университет уехал. Вот уже и первый курс пролетел. И сидим мы как–то летом со школьными друзьями на Казани, и по старой памяти болтаем ни о чем.
   Вдруг смотрим, Рагозов шкандыбает по Невскому в сторону Гостинки, с коричневой папкой на молнии подмышкой. Брюки уже хоть и не школьные, но все равно в каких-то пятнах и с пузырями на коленях.
   – Эй! – кричим, – Рагозов! Ну–ка ползи сюда!
   Услышал… Затормозил и подошел.
   – Привет,– говорит.– Давно не виделись.
   – Привет–привет,– говорим.– Хорошо выглядишь – серьезным стал. Откуда и куда?
   – Из Школы. В смысле, из Универа в Публичку топаю. Надо кое–что посмотреть.
   – Это ты чего... Рагозов? – спрашиваю.– В Университете, что ли учишься?
   – Ага.– отвечает. – в имени Жданова. На Востоковедении и Африканистике. Эфиопский язык вот изучаю.
   Мы так и сели… Хотя и не стояли.
   Тут Бородулин, который еле влез в Карабелку с полупроходным баллом и теперь чувствовал себя обделенным, не выдержал и взвился:
   – Какое Востоковедение? Какая Эфиопия? Ты же, Рагозов, тупой как дубовое бревно! А там конкурс небось был сто человек на место, и проходной пять–ноль.
   – Ага.– отвечает Рагозов.– Был. А я по результатам собеседования прошел. Справку с маминой работы принес с просьбой принять. Меня и взяли.
   – Так у тебя же мама вроде не секретарем горкома партии, а уборщицей работала.
   – Все точно. Моя мама уборщица. Только она убирает в КГБ на Литейном…
   Наступила продолжительная пауза пока я, не зная, что сказать, не выдавил из себя:
   – Ну раз так, Рагозов, выдай-ка нам тогда что–нибудь по–эфиопски!
   Андрей задумался, наморщил лоб и гордо подняв голову произнес:
   – Неге хаьямуси неви!
   – И что это значит?
   – ЗАВТРА БУДЕТ ЧЕТВЕРГ !